Воспоминание (Авчинникова)

 См. также одноимённые страницы.

Воспоминание
автор Варвара Васильевна Авчинникова

Дата создания: 1905 г., опубл.: октябрь 1905 г. Источник: журнал «Русский рабочий», 1905 г., № 3. • Воспоминания журналистки В. В. Авчинниковой (Архангельской) (1879-1914) о событиях накануне «Кровавого воскресенья» 9 января 1905 года.

Низкая полутемная зала была полна тесно прижавшихся друг к другу людей с суровыми изможденными лицами. Мерно раздавался с эстрады голос чтеца:

— Мы, рабочие и жители Петербурга разных сословий, жены и дети и беспомощные старцы-родители наши... — трогательно звучала исходящая от имени народа жалоба... — Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом. Над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся, как к рабам, которые должны терпеть горькую участь и молчать. Мы и терпели, но нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества. Нас душит деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил... Разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть, умереть всем нам, трудящимся людям всей России!..

Человек в темнопурпуровой рясе с широкими рукавами стоял рядом с чтецом. Он огненными взглядами окидывал собрание. Но вот чтец окончил. Человек выступил вперед, и послышался его хриплый, несколько надтреснутый голос — видно, много в этот день говорил он.

— Товарищи, — начал он, — нам нет исхода. Народ дошел до полного изнеможения — он падает под бременем своих страданий. Он более не может жить так. Товарищи, — пойдем, раскроем перед лицом всего мира наши невыносимые страдания. Пусть содрогнутся в ужасе сердца, пусть польются из глаз слезы, пусть в душе каждого, кто нас услышит, проснется страстное желание выступить на нашу защиту. Надо быть готовым на все... Согласны ли вы умереть за наше правое, святое дело?

— Умереть, умереть, умереть... — пронеслось над собранием.

Человек в рясе улыбнулся счастливой улыбкой.

— Я так и знал: везде одно и то же, везде — на всех собраниях услышал я сегодня один и тот же ответ. Так будьте же готовы. Завтра в 10 часов утра. Выступим все. Без оружия. Слышите ли? Так надо. Пусть узнают, что мы не разбойники, а граждане, умеющие умирать за свои права.

Он окончил. С минуту молча стояла толпа и вдруг разом двинулась к эстраде. Забушевало море человеческих голосов, и все бросились к отцу Георгию. Но он, погруженный в думу, почти совершенно не отвечал на вопросы, медленно направляясь посреди расступавшейся перед ним толпы к открытой двери, ведущей в небольшую комнату, где за длинным столом сидели корреспонденты и спешно записывали петицию под диктовку одного из рабочих. Несколько поодаль как-то робко скучилась группа, среди которой виднелись молодые девушки и юноши с серьезными сосредоточенными лицами. Но вот мало-помалу они оставили помещение. Остались только более близкие; они разбились на группы и вели оживленный разговор между собою.

Одна молодая женщина тихо обменивалась мыслями со стоящим около нее сотрудником газет. Она узнала священника всего только месяц тому назад, когда он пригласил ее работать в отделе фабричных женщин и детей. Много разных известий ходило про о. Георгия. Ее предостерегали, — но какое-то внутреннее чутье всегда подсказывало ей, что все это — ложь. В минуту увлечения уж слишком искренние нотки звучали в его голосе, а светлый вдохновенный взор не мог принадлежать такому человеку... И теперь эта петиция глубоко взволновала ее.

Что-то страшно важное — историческое уже выдвигалось, уже готово было свершиться, слова о. Георгия о смерти поразили ее. Она, как и, вероятно, все остальные присутствовавшие, впервые поняла смысл «смерти» для всего хода истории человечества. Только смертью покупается новая жизнь... И ей стало удивительно легко. Как будто сразу прозрели ее глаза. Прежде она страшно боялась смерти, боялась страданий. Вот почему порою так смутно бывало у нее на душе — порою ей страшно хотелось, чтобы ее «миновала чаша сия». Теперь же в ней вдруг проснулась жажда подвига, страданий и смерти — она сразу почувствовала себя свободной. Ей стало вдруг легко, и ликующий праздник воцарился у нее на душе, — как будто сразу она очистилась от всего мелочного, от всего низменного...

Человек в рясе поместился за столом около корреспондентов и вдруг сделался ребячески шутливым и непринужденным. Таким она его еще никогда не видала. Как будто непроницаемая каменная маска вдруг спала с чела его.

— Пива, товарищи, — с улыбкой проговорил он. — Целый день я испытывал голод и жажду — некогда было даже выпить и стакан воды.

Ему подали янтарную пенистую влагу, и он задумчиво омочил в нее свои губы.

— Пишите, пишите, — шутливо сказал он с своим малороссийским акцентом корреспондентам, — да только правду. Вчера было в газетах, что я уже 7 лет, как окончил академию, — а я окончил ее только в прошлом году. Давайте петицию. Забыл я тут вставить относительно заключенных. Еще в детстве, когда я был маленьким, я все думал о них. И теперь... Не забудьте же, товарищи, — быть может, уже завтра меня не будет с вами... — Как будто тихий ангел вдруг пролетел по узкому тесному помещению... Всем вдруг сразу стало жутко. Что-то будет завтра?

— Отец Георгий, — сказала молодая женщина, желая прервать зловещую тишину. — Вы сделали одно еще более важное упущение — вы в своей петиции ни словом не упомянули о женщинах, а между тем, во имя справедливости, вы обязаны были сделать это. Конечно, женщина и сама найдет пути свои, но лучше было бы, если бы передовая интеллигенция народа — рабочие упомянули и о ней в своем великом историческом акте.

— Правда. Пишите, товарищи, — ведь мы стоим за освобождение всех человеческих существ без различия национальности, состояния, пола и возраста.

— Верно, батька, верно! — загремели голоса рабочих. — Пишите.

— Отец Георгий, кто писал эту петицию? — учтиво спросил какой-то корреспондент, стоя перед ним в слегка наклоненной позе интервьюера, приготовляясь записать ответ его.

— А что? Хорошо написано? Я писал и рабочие. Сообща писали.

Отец Георгий отошел к группе рабочих, только что появившихся в комнате, и тихо сказал им:

— Кто пойдет? Кого послать? Надо всюду остановить воду, — и обратившись к присутствующим, сказал с легкой усмешкой:

— Уж извините, господа, придется вам завтрашний день оставаться без электричества и без воды. Ничего не поделаешь. Надо потерпеть. А мы, товарищи, здесь будем ночевать. Опасно мне теперь возвращаться домой. Уж и бумага пришла, — таинственно добавил он. И несколько удалившись в глубину комнаты, он вполголоса начал отдавать какие-то приказания рабочим.

Рабочие удалились. Снова обступили его корреспонденты. Все торопились наперерыв узнать хоть несколько подробностей из жизни этого загадочного, еще вчера никому неизвестного человека, — проникнуть хоть отчасти в его планы на будущее.

— Что говорят обо мне в городе? — спрашивал он сам у каждого. И каждый давал ему самые разнообразные ответы.

Молодая женщина приблизилась в свою очередь — она решилась...

— Говорят, что вы — зубатовец, — тихо произнесла она, смотря ему прямо в глаза.

Георгий вдруг побледнел, гневно отвернулся, снова подошел к столу, залпом выпил свой стакан, и снова усмешка показалась на устах его.

— Я сам сын мужика; родственники мои рабочие, и всю жизнь свою я всегда хотел посвятить рабочим. И вот теперь минута наступила... — Потом он как бы в каком-то экстазе, словно говоря сам с собой, начал свою исповедь и дошел до того места, когда ему надо было представить перед официальным чиновничьим миром свое отношение к рабочему движению.

— Пишите, что — зубатовец, сказал я им. И записали меня зубатовцем... Недостаточно, товарищи, претерпеть за народ только физические муки — надо уметь принимать еще более тяжкие — нравственные мучения. И я принял... Теперь, слава Богу, кончается все. Вот все говорят: петиция, петиция! Все можно сделать петициями. Так нате вам и петицию... Посмотрим... Слушайте, товарищи, вся сила в том, что вы должны быть без оружия. У кого есть даже нож, отбросьте его. Даете слово? Что может быть лучше смерти за отечество?

Вслед за тем он уселся в угол и с блаженным видом начал озирать все собрание. К нему несколько шумно начали подходить прощаться. Одни порывисто и долго жали его руку, другие обнимали и целовали его в лоб и в уста. Многие перед этим получили его автографы.

— Смотрите ж, интеллигенты, — ласково проговорил он. — Все завтра — на улицу! Или ножки завтра у камина греть будете?

— Все пойдем, все, — отвечали присутствовавшие, двигаясь к выходу.

Вышли на улицу... Золотистым прозрачным сиянием был наполнен воздух; бархатистыми мягкими пушистыми складками расстилался по земле ковер чуть мерцающего снега... Молодая женщина оглянулась на только что оставленное здание. Кошмар длинной беспросветной ночи приходит к своему концу. Завтра наступит дивно-прекрасный, светозарный день...

Варвара Авчинникова.