В. В. Розанов
править<Воспитательная школа>
правитьВ тех приветствиях и взаимном сочувствии, которое проносится время от времени между группами русских людей и французов, преимущественно военными, нельзя не различить детских голосов и не сосредоточить на них внимание. В № 272 нашей газеты все, вероятно, прочли привет учеников Феодосийской (в Крыму) гимназии воспитанникам лицея Людовика Великого, в Париже, и ответ, ими полученный. Имя нашего дорогого Государя обволакивается — там и здесь — детскою любовью; там и здесь детский ум взволнован братством великих народов и, может быть, чаянием, гаданием великих возможных событий.
Великая воспитательная школа. Вовсе не 5-6 усвоенных «учебников» созидают в человеке, в мальчике, в отроке сердце, возвышают в нем ум, истинно его образуют и просвещают. Какие были у нас гимназии перед эпохою 12-го года: с жалким четырехгодичным курсом, с неискусными учителями, плохими, неверными учебниками. И все покрыла, все возместила, все подняла выше нормального уровня великая эпоха. В чудных стихах Батюшкова и Пушкина, тогда детей еще, или почти детей, мы читаем воспоминание чувств, волновавших отроческие сердца в лицеях, гимназиях, когда они смотрели с мучительным и завистливым восторгом из окон пансионов своих, как «текла за ратью рать» на защиту родины, позднее — на освобождение Европы. И школьные учебники были поправлены, ошибки учителей — изглажены. Благороднейшее поколение воинов, государственных и общественных деятелей, наконец — поэтов и композиторов поднялось из впечатлений этих, никем не виденных и не усчитываемых, невмещающихся ни в какую программу. Они составили славу царствований императоров Александра I и Николая I. Россия их помнит.
Недавно умерший, молодым еще, писатель Тхоржевский — сошел со скамьи классической гимназии, чтобы броситься в битвы за освобождение славян в 77-78-х гг. На приступ — кажется Карса — он первый вошел на неприятельскую стену и получил, почти мальчиком еще, георгиевский крест. Он остался военным и стал вместе писателем. Какой светлый, здоровый русский дух слышится из его военных и мирных рассказов; сколько даже далекой общественной проницательности, например, в его посмертном рассказе «Два старика», недавно появившемся на страницах журнала «Русское Обозрение». И живо чувствуется, что он весь в своем характере, в своих воззрениях, даже в этой своей проницательности выкован был тою великою минутою, может быть — теми волнениями, которые пережил сидя еще, но уже срываясь со школьной скамьи, чтобы броситься в святое дело любви и братства международного.
Книга — только пособие; неизгладимы до гроба и истинно образующи жизненные впечатления. Та девочка, которую, еще бессознательную, водила мать в церковь — здорово воспитана, хотя бы у нее не выходили полные баллы из алгебры; тот мальчик, который втихомолку рассказывает товарищу-«другу», где и как ранен был его отец, который по складам читает, поднявшись на стул, его патент на орден, и, еще не понимая, радуется смутно высокоторжественным выражениям официальной бумаги — он воспитывается, он учится.
Мы этого не должны забывать; мы должны благословлять минуты, теперь переживаемые: они помогают хоть немного, хоть несколько неопределенному множеству семей в их труднейшем деле, в их самой важной и вместе неуловимо тонкой обязанности.
И да благословит Бог наших детей в этих чистых движениях их сердца.
Впервые опубликовано: Свет. СПб., 1896. 15 окт. № 275. Без подписи и заглавия.