ГЛАВА I. Стремленіе къ прогрессу. Семья Смолуэйсовъ
" II. Какъ Бертъ Смолуэйсъ попалъ въ затруднительное положеніе
" III. Въ воздушномъ пространствѣ
" IV. Воздушный флотъ
" V. Битва въ сѣверной Атлантикѣ
" VI. Нападеніе на Нью-Йоркъ
" VII. Воздушная битва
" VIII. Разгромъ германскаго флота
" IX. На Козьемъ островѣ
" X. Въ Америкѣ
« XI. Міровая война и ея послѣдствія
Эпилогъ
Глава первая.
правитьI.
править— Ишь ихъ прорываетъ! Такъ и лѣзутъ вверхъ! — говорилъ Томъ Смолуэйсъ. — А интересно знать, что еще придумаютъ люди? По-моему, имъ больше ничего уже не придумать. Летать даже начали — чего жъ имъ еще?
Такъ разсуждалъ онъ еще задолго до начала воздушной войны.
Томъ Смолуэйсъ сидѣлъ на заборѣ въ концѣ своего сада и смотрѣлъ на обширный бенъ-хилльскій газовый заводъ такимъ взглядомъ, въ которомъ, если не выражалось ни особеннаго одобренія ни порицанія, зато сверкало любопытство. Надъ газометрами, казавшимися издали тѣсно скученными, моталось три странныхъ предмета, походившихъ на тонкіе, неуклюжіе, раскачивавшіеся пузыри, нѣсколько времени обвисло колебавшіеся изъ стороны въ сторону. Понемногу эти пузыри начали надуваться, округляться и увеличиваться въ объемѣ. Это были воздушные шары, приготовившіеся для подъема членовъ Южноанглійскаго аэроклуба. Была суббота, и въ этотъ день всегда дѣлались подъемы на воздухъ.
— Каждую недѣлю начали баловаться, — замѣтилъ сосѣдъ Тома Смолуэйса, мистеръ Стринджеръ, имѣвшій рядомъ съ нимъ небольшую молочную. — Давно ли весь Лондонъ сбѣгался поглазѣть, когда поднимался воздушный шаръ? Давно ли эти шутки были диковинкою? А теперь, вотъ, пожалуйте, чуть не въ каждомъ углу завелось по воздушному клубу и каждую недѣлю дѣлаются подъемы наверхъ, точно какое-то важное дѣло… Эхъ, дурятъ, дурятъ люди, удержа имъ нѣтъ!
— Да, — подхватилъ Смолуэйсъ, — вотъ и я то же говорю. Прошлую субботу мнѣ пришлось свезти съ своего картофельнаго поля три воза песку… цѣлыхъ три воза, понимаете, а? А все сверху набросали. Берутъ его съ собою для тяжести, а потомъ, когда надо опускаться, и выбрасываютъ его… Половина картофеля испорчена: сверху весь оказался помятымъ… Одно только разореніе честнымъ людямъ изъ-за этихъ лодырей, прости Господи!
— Да имъ что… Вонъ и барыни туда же стали забираться.
— Барыни? — протянулъ Смолуэйсъ, презрительно фыркнувъ въ носъ. — Хороши „барыни“, которыя таскаются по воздуху въ шарахъ и швыряютъ добрымъ людямъ на голову цѣлые воза песку!.. Нѣтъ, по-моему, такія вертихвостки иначе называются, сказалъ бы, да не хочу языкъ марать.
Мистеръ Стринджеръ одобрительно закивалъ головой. Нѣсколько времени оба сосѣда молча продолжали смотрѣть на раздувающіеся шары. Во взглядахъ обоихъ порицателей выражалось явное презрѣніе и негодованіе.
Мистеръ Томъ Смолуэйсъ по профессіи былъ зеленщикъ, а по охотѣ садовникъ. Торговлю вела его жена Джессика. Небо создало мистера Смолуэйса для спокойной, мирной, созерцательной жизни, но, къ несчастью, забыло создать для него подходящій міръ. Поэтому мистеру Смолуэйсу пришлось существовать въ средѣ безпрерывныхъ перемѣнъ, и, какъ нарочно, судьба помѣстила его въ такомъ углу земли, гдѣ отрицательныя послѣдствія этихъ перемѣнъ сказывались съ особенной назойливостью. Вообще этому мирному человѣку, какъ говорится, не везло. Даже самая основа его матеріальнаго существованія была очень шатка. Земля, на которой онъ съ такою затратою труда и денегъ развелъ огородъ и садъ, находилась у него въ годовой арендѣ, о чемъ ему постоянно напоминало объявленіе, красовавшееся надъ входомъ въ садъ. Объявленіе гласило, что весь этотъ, тщательно обработанный участокъ земли продается какъ особенно пригодный для построекъ. Это былъ здѣсь послѣдній еще не застроенный участокъ, и его злополучный арендаторъ вѣчно находился подъ угрозою отказа отъ аренды. Какъ человѣкъ спокойный, онъ утѣшалъ себя мыслью, что, авось, современному „бѣснованію“ скоро наступитъ конецъ.
— По-моему, больше уже нечего придумывать, — твердилъ онъ. — Какъ ни ломай голову, а дальше этого летанья по воздуху имъ ужъ не счудить.
Сѣдоволосый отецъ Тома помнилъ Бенъ-Хиль еще въ то время, когда это мѣстечко было идиллической кентской деревней. До пятидесятаго года своей жизни онъ исправно служилъ кучеромъ у сэра Питера Боуна, затѣмъ началъ понемногу пить и допился постепенно до того, что былъ уволенъ и долженъ былъ поступить къ содержателю омнибусовъ, у котораго и дотянулъ до семьдесятъ восьмого года. Достигнувъ этого почтеннаго возраста, онъ зажилъ на покоѣ. Сидя съ утра до вечера въ креслѣ передъ каминомъ, доживалъ свой вѣкъ этотъ престарѣлый возница, сплошь напичканный воспоминаніями о прошломъ, и всѣ его желанія теперь сводились къ тому, чтобы найти слушателя, передъ которымъ онъ могъ бы всласть раскладывать свои воспоминанія. Свѣжему человѣку интересно было послушать эту живую хронику. Старикъ въ мельчайшихъ подробностяхъ описывалъ прекрасное помѣстье сэра Питера Боуна, давнымъ давно уже распроданное по частямъ подъ постройки, при чемъ не забывалъ упомянуть, какъ этотъ магнатъ держалъ въ своихъ рукахъ весь округъ. Описывалъ псовыя и другія охоты. Разсказывалъ, какъ его господа ѣздили четверней и какъ на томъ мѣстѣ, гдѣ потомъ былъ воздвигнутъ газовый заводъ, разстилался великолѣпный лугъ для игры въ крикетъ. Разсказывалъ, какъ на его глазахъ возникалъ Хрустальный дворецъ. Этотъ дворецъ находился въ шести миляхъ отъ Бенъ-Хиля, представляя собою безконечно длинный фасадъ, по утрамъ сверкавшій точно расплавленный металлъ, послѣ полудня выдѣлявшійся прозрачною голубою массою, а по ночамъ представлявшій для всего окрестнаго населенія безплатное зрѣлище сіяющихъ потѣшныхъ огней. Разсказывалъ, какъ стали проводиться желѣзныя дороги, а вдоль нихъ одна за другою начали вырастать щегольскія виллы, и какъ потомъ эти хорошенькія зданьица были вытѣснены газовымъ заводомъ, водопроводными сооруженіями и цѣлымъ моремъ безобразныхъ, грязныхъ рабочихъ жилищъ. Разсказывалъ, какъ отвели воду изъ Оттерборна и превратили эту красивую рѣчку въ отвратительный, пахнувшій гнилью ровъ; какъ послѣ проведенія второй желѣзнодорожной линіи по Бенъ-Хилю быстро выросъ новый поселокъ съ множествомъ домовъ, лавокъ и даже магазиновъ съ зеркальными окнами; какъ появилось училище, пошли омнибусы, а за ними и конки, сообщавшіяся прямо съ центромъ города; какъ то и дѣло стали взимать все новые и новые налоги; какъ зашныряли велосипеды, а потомъ автомобили, чуть не съ каждымъ днемъ возраставшіе количествомъ; какъ завели народную читальню, гдѣ стали читать лекціи для народа, и т. д.
— Нѣтъ, теперь ужъ, кажется, дальше итти некуда, — повторялъ сынъ старика, Томъ, выросшій при всѣхъ этихъ перемѣнахъ, новшествахъ и диковинкахъ, и отецъ поддакивалъ ему.
Однако шли все дальше и дальше, безъ удержу, безъ границъ. Зеленная и фруктовая торговля, заведенная Томомъ въ самомъ маленькомъ изъ уцѣлѣвшихъ деревенскихъ домиковъ, на концѣ проѣзжей дороги, выглядѣла теперь какой-то сжатой, подавленной, точно она безпомощно пряталась отъ чего-то грознаго, постоянно надвигавшагося на нее. Когда замостили дорогу, превративъ ее такимъ образомъ въ главную улицу этой мѣстности, лавочка Тома очутилась настолько ниже мостовой, что пришлось проложить три ступени для спуска въ нее. Томъ всѣми силами старался обойтись продуктами собственнаго огорода и плодовника, но покупатели находили, что у него малъ выборъ, и онъ волей-неволей, подчиняясь натиску обстоятельствъ, долженъ былъ, подобно своимъ конкурентамъ, заполнить свои два окна французскими артишоками и тому подобными „субтильными“ овощами, бананами, заграничнымъ виноградомъ, всякаго рода орѣхами, плодами самаго „что ни на есть тропическаго“ происхожденія, грушами, сливами и яблоками „изъ всѣхъ странъ свѣта“. Особенно не нравились Тому яблоки, которыя онъ принужденъ былъ выписывать изъ Нью-Йорка, Калифорніи, Канады, Новой-Зеландіи и Богъ вѣсть еще откуда.
— Съ виду-то они ничего, красивы, а на вкусъ ничего не стоятъ въ сравненіи съ нашими яблоками, — съ досадою говаривалъ онъ.
Автомобили, мчавшіеся мимо него съ сѣвера на югъ и обратно, постоянно увеличиваясь въ количествѣ и объемѣ, все больше и больше вытѣсняли другіе способы передвиженія, все быстрѣе мчались и все сильнѣе заражали воздухъ зловоніемъ. Вмѣсто исчезавшихъ конныхъ повозокъ появились моторныя фуры, развозившія всякаго рода кладь; конные омнибусы замѣнились моторными. Даже кентская земляника, по ночамъ свозившаяся въ Лондонъ, стала возиться ужъ не на конныхъ телѣжкахъ, а на моторахъ, и, благодаря прогрессу и бензину, теряла свою свѣжесть и ароматъ.
У Тома Смолуэйса былъ младшій братъ, Бертъ, и вотъ вдругъ этотъ Бертъ, къ ужасу старшаго брата, завелъ и себѣ велосипедъ съ моторомъ…
II.
правитьНужно сказать, что Бертъ Смолуэйсъ былъ изъ „прогрессивныхъ“. Ничто ярко не можетъ иллюстрировать быстрое распространеніе прогресса, какъ то обстоятельство, что онъ проникъ въ кровь даже Смолуэйсовъ. Не успѣлъ Бертъ еще скинуть дѣтскихъ башмаковъ, какъ уже сталъ проявлять нѣкоторую склонность къ предпріимчивости и симпатію къ прогрессу. На пятомъ году онъ пропадалъ цѣлый день и его съ большимъ трудомъ отыскали среди машинъ газоваго завода; на седьмомъ онъ утонулъ было въ резервуарѣ водопроводной башни; на десятомъ блюститель порядка отобралъ у него „настоящій“ пистолетъ; въ то же время мальчуганъ выучился курить „настоящія“ американскія папиросы, предназначавшіяся спеціально для молодыхъ людей его возраста и стоившія одинъ пенни десятокъ. На двѣнадцатомъ году Бертъ своимъ способомъ выраженій приводилъ въ ужасъ всю семью, зато каждую недѣлю зарабатывалъ, не меньше трехъ шиллинговъ разноскою „Бенъ-Хильскаго Еженедѣльника“, носкою мелкаго багажа для пассажировъ на вокзалѣ и т. д. Всѣ эти шиллинги онъ добросовѣстно тратилъ на пріобрѣтеніе папиросъ, карикатурныхъ листковъ, юмористическихъ журналовъ и другихъ „прогрессивностей“, въ изумительномъ разнообразіи и ужасающихъ количествахъ распространяемыхъ въ ту „просвѣщенную“ и жадную къ новинкамъ эпоху. Но все это совершалось Бертомъ не въ ущербъ его „научныхъ“ занятій, благодаря которымъ онъ въ необычайно юные годы добрался въ школѣ до старшаго класса. Всѣ эти подробности мы сообщаемъ съ тою цѣлью, чтобы у читателя не могло оставаться ни малѣйшаго сомнѣнія относительно характера Берта Смолуэйса.
Бертъ былъ на шесть лѣтъ моложе Тома, и одно время, именно тогда, когда двадцатилѣтній Томъ женился на тридцатилѣтней Джессикѣ, принесшей ему сравнительно довольно порядочное сбереженьице отъ своихъ трудовъ въ качествѣ прислуги въ богатомъ домѣ, — старшій братъ хотѣлъ пріучить и младшаго къ занятію въ огородѣ или къ торговлѣ, вообще къ чему-нибудь полезному. Но Бертъ былъ не изъ тѣхъ, которые любятъ оказывать пользу другимъ. Копаться въ огородѣ и торговать онъ терпѣть не могъ, а когда ему поручалось разнести товаръ по заказчикамъ, то въ немъ съ непреодолимою силою просыпалась страсть къ бродяжничеству; корзина превращалась какъ бы въ походный ранецъ, и онъ готовъ былъ тащить ее, несмотря на ея тяжесть, какое угодно разстояніе, лишь бы только не къ мѣсту назначенія. Вокругъ все манило и зазывало всяческими способами, и Бертъ со своей корзиною шелъ всюду, гдѣ было на что поглазѣть. Убѣдившись, что Берта невозможно передѣлать никакими уговариваніями и даже пристыживаніями, Томъ продолжалъ самъ разносить свой товаръ и подыскивать брату дѣло у другихъ, еще не знавшихъ особенностей молодого человѣка.
Бертъ поочередно вступалъ въ преддверія различныхъ профессій: былъ швейцаромъ въ богатомъ домѣ, аптекарскимъ ученикомъ, мальчикомъ на побѣгушкахъ у доктора, подручнымъ у мастера на газовомъ заводѣ, писцомъ въ конторѣ, возчикомъ при большой молочной торговлѣ, лодочникомъ и, наконецъ, приказчикомъ въ велосипедной торговлѣ. Послѣднее мѣсто больше остальныхъ удовлетворяло его склонность къ прогрессивности. Хозяинъ его, мистеръ Гребъ, былъ молодой человѣкъ съ наружностью морского разбойника, постоянно мечтавшій объ изобрѣтеніи какой-то особенной передаточной цѣпи и проводившій ночи въ кафе-шантанахъ. Для Берта онъ являлся идеаломъ, достойнымъ подражанія. Гребъ держалъ для отдачи напрокатъ самые ненадежные велосипеды во всей южной Англіи, и съ поразительной ловкостью выпутывался изъ непріятныхъ послѣдствій, возникавшихъ по этому поводу. Бертъ и Гребъ быстро сошлись, Бертъ въ очень короткое время сдѣлался почти виртуозомъ въ велосипедной ѣздѣ; въ нѣсколько недѣль онъ выучился пробѣгать разстоянія въ нѣсколько миль на такихъ колесахъ, которыя развалились бы на первыхъ же шагахъ подъ всякимъ другимъ ѣздокомъ. Достигнувъ такого совершенства, молодой человѣкъ пріобрѣлъ хорошую привычку умываться послѣ окончанія своей службы, сталъ заводитъ себѣ самые сногсшибательные галстуки и воротнички, курить болѣе дорогія папиросы и брать уроки стенографіи въ Бенъ-Хильскомъ училищѣ для желающихъ пополнить свое образованіе. Изрѣдка онъ навѣшалъ брата, при чемъ такъ блисталъ наружностью и работалъ языкомъ, что Томъ и Джессика, имѣвшіе врожденную потребность поклоняться кому и чему-нибудь, прониклись къ нему полнымъ уваженіемъ.
— Паренекъ пробирается впередъ. Страсть сколько ужъ нахватался разной премудрости, — говорилъ Томъ, проводивъ блестящаго братца.
— Только не черезчуръ бы ужъ набивалъ себѣ ею голову, — замѣчала Джессика, отличавшаяся склонностью къ нѣкоторымъ ограниченіямъ.
— Все идетъ впередъ въ нынѣшнее время, — со вздохомъ разсуждалъ Томъ. — Вотъ теперь даже у насъ, въ Англіи, стали выращивать новый сортъ картофеля, который поспѣваетъ раньше другихъ сортовъ. Если такъ будетъ продолжаться, то мы скоро будемъ имѣть молодой картофель даже въ мартѣ… Да, что ни день, то какая-нибудь новость… А замѣтила ты, Джессика, какой на немъ былъ галстукъ?
— Какъ не замѣтить, Томъ, конечно, замѣтила. Только такіе галстуки ему не идутъ. Они для настоящихъ джентльменовъ, а Бертъ еще далеко до нихъ не доросъ, хоть и шагнулъ дальше насъ съ тобой…
Въ одинъ прекрасный день Бертъ завелъ себѣ полный велосипедный костюмъ со всѣми принадлежностями и почувствовалъ себя на верху блаженства. Видѣть его катящимъ въ обществѣ Греба на колесѣ, съ низко опущенной головой, согнутой въ три погибели спиной и выпученными глазами, — значило получить полное понятіе относительно заложенныхъ въ смолуэйской крови способностей къ прогрессу.
Да, времена были вполнѣ прогрессивныя. Старый Смолуэйсъ корпѣлъ въ своемъ дѣдовскомъ креслѣ передъ каминомъ и безъ удержу болталъ о блескѣ давно миновавшихъ дней, когда сэру Питеру Боуну нужно было только сутки, чтобы съѣздить на своей четверкѣ взадъ и впередъ въ Брайтонъ, болталъ о бѣлыхъ цилиндрахъ этого джентльмена, о леди Боунъ, ножки которой никогда не касались земли, за исключеніемъ прогулокъ по саду; о кулачной борьбѣ въ Кревлеѣ; о красныхъ охотничьихъ курткахъ и гамашахъ изъ свиной кожи; о лисицахъ, водившихся въ томъ мѣстѣ, гдѣ недавно была выстроена лѣчебница для душевно-больныхъ; о кисейныхъ платьяхъ дамъ, о кринолинахъ и т. д. Но его никто не слушалъ. Міръ создалъ себѣ новый типъ „джентльмена“; джентльмена въ запыленной клеенкѣ, въ автомобильныхъ очкахъ и въ удивительныхъ головопокрышкахъ; джентльмена распространяющаго зловоніе и вздымающаго тучи пыли, отъ которой самъ же старается умчаться со скоростью вѣтра; джентльмена, совсѣмъ не по-джентльменски энергичнаго и во всѣхъ отношеніяхъ являющагося культурною разновидностью разбойника съ большой дороги прежнихъ временъ». «Лэди» также сдѣлалась совершенно свободна отъ всякихъ «предразсудковъ». Закаленная въ житейской борьбѣ, настолько же далекая отъ нѣжности къ самой себѣ и къ другимъ, она, вмѣсто кисейныхъ платьевъ, тоже стала носить «спортивные» костюмы, дѣлавшіе ее похожею на плодъ боязливой фантазіи прошлыхъ вѣковъ.
Быть такимъ джентльменомъ Бертъ желалъ всѣми силами своего сердца. Высшаго идеала для него не существовало. Побить рекордъ быстроты въ ѣздѣ на колесѣ было его наивысшей цѣлью. Скоро ему показался недостаточнымъ пробѣгъ по пятнадцати миль въ часъ, и онъ нѣсколько дней мучилъ себя попытками пробѣгать въ то же время не менѣе двадцати миль по улицамъ и дорогамъ, чуть не съ каждою минутою становившимся все болѣе и болѣе пыльными и шумными, благодаря новымъ механическимъ способамъ передвиженія.
Благодаря системѣ ежемѣсячныхъ взносовъ, Берту удалось пріобрѣсти довольно порядочный велосипедъ съ моторомъ. Въ первое же воскресенье послѣ взноса послѣдняго шиллинга Бертъ съ ловкостью кошки взмостился на колесо и понесся въ зловонныхъ тучахъ пыли, увеличивая своею особою возможность лишнихъ несчастныхъ случаевъ.
— Въ Брайтонъ покатилъ! — сказалъ старый Смолуэйсъ, стоявшій у окна своей комнатки, расположенной во второмъ этажѣ, надъ лавкою, и со смѣсью гордости и недовольства слѣдившій за своимъ шаркнувшимъ мимо младшимъ сыномъ. — Да, времена измѣнились. Я въ молодые годы ни разу не былъ въ Лондонѣ… Вообще дальше Кревлея не попадалъ. Тогда, кромѣ господъ, никто и не думалъ разъѣзжать. А теперь, вотъ, повсюду всѣ шныряютъ, точно такъ и должно… Никто больше ужъ не сидитъ на мѣстѣ… Мечутся, какъ угорѣлые, и сами не знаютъ зачѣмъ… И лошадки не нужны ужъ стали: стальныхъ коней себѣ завели… А развѣ можетъ глупая машина равняться съ умнымъ живымъ рысакомъ?.. Эхъ-ма, на что только это все стало похоже? Чисто бѣснованіе какое-то напало на людей…
— Да, — съ кислой миной подхватила Джессика, убиравшая у старика въ комнатѣ, — только всѣ и знаютъ шмыгать на колесахъ да зря бросать деньги.
III.
правитьОдно время Бертъ такъ былъ поглощенъ прелестями моторнаго колеса, что совсѣмъ не обращалъ вниманія на то, что вѣчно стремящееся впередъ человѣчество стало рваться въ новую область для умноженія способовъ сношеній, — въ воздушную. Онъ не замѣчалъ, что моторное колесо, такъ же точно, какъ и предшествовавшее ему велосипедное, начинаетъ ужъ дѣлаться обыкновеннымъ явленіемъ, потерявшимъ прелесть новизны, и люди ищутъ чего-нибудь болѣе интереснаго. Раньше другихъ замѣтилъ это Томъ, привыкшій наблюдать небо, отыскивая на немъ признаки погоды, имѣвшей большое значеніе для его дѣла. Близость Бенъ-Хильскаго газоваго завода и Хрустальнаго дворца, съ площадокъ передъ которыми постоянно дѣлались подъемы воздушныхъ шаровъ, и забрасываніе его огорода пескомъ при спускахъ, — все это, вмѣстѣ взятое, заставило его понять, что жажда новаго, которою болѣютъ люди, потянула ихъ уже и на воздухъ. И дѣйствительно, на глазахъ Тома начинался первый натискъ на воздушную область.
Бертъ и его хозяинъ или, скорѣе, товарищъ, Гребъ, въ первый разъ узнали объ этомъ въ ночномъ кабачкѣ, потомъ эту новость подтвердилъ имъ кинематографъ: затѣмъ фантазія Берта была воспламенена новымъ, дешевымъ, изданіемъ классическаго труда объ аэронавтикѣ мистера Джорджа Гриффиса, озаглавленнаго: «Пловецъ въ облакахъ». Такимъ образомъ интересъ обоихъ молодыхъ людей, отличавшихся замѣчательнымъ единодушіемъ, былъ возбужденъ до послѣдней степени.
Количество воздушныхъ шаровъ увеличивалось съ изумительною быстротою. Не только по субботамъ, но и по средамъ — одного дня въ недѣлю оказалось уже мало для любителей новаго спорта — эти огромные пузыри стали витать надъ Бенъ-Хиллемъ. Въ одинъ изъ этихъ дней Бертъ, несшійся на своемъ моторѣ въ Кройдонъ, вынужденъ былъ остановиться передъ Хрустальнымъ дворцомъ, на площади, гдѣ собралась огромная толпа, слѣдившая за подъемомъ необычайно большого шара особой формы. Не имѣя возможности ни объѣхать эту толпу, ни пробраться черезъ нее, Бертъ остановилъ своего стального коня, слѣзъ съ него и вмѣстѣ съ другими принялся наблюдать за подъемомъ шара. Это сооруженіе походило на колоссальную клинообразную подушку съ перегнутымъ угломъ. Подъ подушкой была прикрѣплена сравнительно небольшая машина съ быстро вращавшимся винтомъ спереди и чѣмъ-то въ родѣ парусиннаго руля сзади. На этой машинѣ сидѣлъ человѣкъ. Наполненный газомъ цилиндръ, т.-е. самый «шаръ», словно нехотя тащился немного въ бокъ за увлекавшей его машиною. Сложное чудовище медленно поднялось въ воздухъ и, повинуясь движенію руля, плавно понеслось на югъ, къ цѣпи холмовъ, затѣмъ повернулось и направилось обратно къ Хрустальному дворцу, гдѣ благополучно и спустилось на землю.
Съ этого дня послѣдовалъ безконечный рядъ новыхъ явленій въ воздухѣ, начиная съ цилиндровъ всевозможныхъ размѣровъ и окрасокъ, конусовъ, грушевидныхъ чудовищъ и кончая ослѣпительно сверкавшимъ алюминіевымъ сооруженіемъ, которое Гребъ, въ смутномъ представленіи о панцирныхъ броняхъ, склоненъ былъ принять за воздушный военный корабль.
Вообще увлеченіе аэронавтикою все росло и росло, такъ что въ одинъ прекрасный день Бертъ нарисовалъ на тоненькой дощечкѣ слѣдующую надпись: «Починка и подновленіе аэроплановъ» и выставилъ эту дощечку въ окнѣ мастерской своего хозяина. Сдѣлавъ это, онъ, однако, немного усомнился въ возможности выполненія того, за что они съ Гребомъ брались: вѣдь аэропланъ — не велосипедъ, хотя бы и моторный. Но слыша со всѣхъ сторонъ одобреніе своей предпріимчивости, онъ живо успокоился, утѣшивъ себя тѣмъ, что для того, кто умѣетъ обращаться съ машинами, летающими по землѣ, ничего не значатъ и воздушныя.
Повсюду, даже въ самыхъ укромныхъ уголкахъ Лондона со всѣми его обширными предмѣстьями, только и шла рѣчь о летаніи по воздуху. Изъ всѣхъ устъ только и слышалось: «Къ тому идемъ; задумалъ человѣкъ летать тамъ, наверху, надъ облаками, ну и будетъ летать». Однако дѣло все-таки не клеилось. Летать-то летали понемножку, слѣдуя принципу, чтобы машина была тяжелѣе воздуха, но очень ужъ много было при этомъ катастрофъ: то съ машиною не ладилось, то самъ аэронавтъ что-нибудь не такъ сдѣлалъ, и т. д. Иногда снарядъ благополучно совершитъ взадъ и впередъ полетъ въ нѣсколько миль, понадѣются на него, а онъ въ слѣдующій разъ возьметъ да и кувыркнется. Во всѣхъ этихъ воздушныхъ сооруженіяхъ не было необходимой устойчивости: они кувыркались и отъ напора вѣтра, и отъ дѣйствія воздушныхъ теченій надъ землею, и отъ несвоевременно промелькнувшей въ головѣ аэронавта мысли, отвлекшей его вниманіе, и даже такъ, безъ всякой видимой причины, словно по прихоти.
— Да, аэропланамъ не хватаетъ именно устойчивости, — говорилъ Гребъ, повторяя слова своей газеты: — кувыркаются да кувыркаются и именно тогда, когда никто этого и не ожидаетъ, вполнѣ увѣрившись въ нихъ.
Послѣ двухъ лѣтъ всевозможныхъ опытовъ, по большей части оканчивавшихся очень плачевно, общество охладѣло къ аэронавтикѣ, сочтя ее неразрѣшимою задачей. Положимъ, нѣсколько времени еще продолжалось «поднятіе» съ луговины Хрустальнаго дворца въ обыкновенныхъ шарахъ, и огороды попрежнему исправно засыпались пескомъ, но насчетъ «летанія» замолчали.
Такъ прошло цѣлыхъ шесть лѣтъ, и Тому стало казаться, что скоро окончится баловство съ шарами. Вдругъ на смѣну имъ явилось увлеченіе однорельсовою желѣзною дорогою; это тоже угрожало мирнымъ жителямъ лондонскихъ пригородовъ многими неудобствами и опасностями.
Объ однорельсовой дорогѣ говорилось уже и раньше, но восторжествовала эта новинка лишь въ 1907 году, когда мистеръ Бреннанъ, членъ Королевскаго общества, представилъ изумленной публикѣ модель своего гироскопическаго вагона. Обширное помѣщеніе, предоставленное въ распоряженіе мистера Бреннана, оказалось тѣснымъ для огромной массы нахлынувшей публики, желавшей присутствовать при демонстраціи новаго сногсшибательнаго изобрѣтенія. Храбрые военные, знаменитые проповѣдники, прославленные писатели, разряженныя дамы изъ высшаго круга, — вся эта пестрая толпа чуть не лѣзла на головы другъ другу, чтобы хоть однимъ глазкомъ уловить новое чудо, и считала себя счастливой, когда, вернувшись домой, могла похвалиться, что видѣла гироскопическій вагонъ, «открывающій новую эру въ области путей сообщенія».
Великій изобрѣтатель очень убѣдительно (хотя его было слышно только въ ближайшихъ къ нему рядахъ) доказывалъ пользу своего изобрѣтенія и заставлялъ свою маленькую модель послушно подниматься вверхъ и внизъ по гнувшимся проволочнымъ канатамъ. Моделька съ головокружительной быстротою носилась на своихъ двухъ, помѣщенныхъ сзади, колесахъ по одному рельсу, ловко огибала крутые повороты, поворачивалась, останавливалась, снова неслась впередъ — и все это безъ малѣйшей задержки, безъ малѣйшаго уклоненія, въ полномъ равновѣсіи. Каждый ея поворотъ сопровождался громомъ рукоплесканій и гуломъ восторженныхъ одобреній зрителей. Въ отдѣльныхъ группахъ публики поднялся оживленный обмѣнъ мыслей насчетъ удовольствія пронестись въ такомъ вагонѣ надъ какой-нибудь зіяющей пропастью. Слышались восклицанія: «А вдругъ гироскопъ остановится!» Но очень немногіе угадывали и десятую долю тѣхъ перемѣнъ и послѣдствій, какія должна была произвести во всемъ мірѣ однорельсовая желѣзная дорога по системѣ Бреннана.
Вполнѣ это было понято лишь нѣсколько лѣтъ спустя. Вскорѣ же послѣ проведенія первыхъ однорельсовыхъ желѣзнодорожныхъ путей никто больше не находилъ ничего особеннаго въ шныряніи надъ бездною въ «гироскопахъ», и этотъ способъ передвиженія вытѣснилъ всѣ остальные механическіе способы. Гдѣ еще была недорога земля, тамъ рельсъ прокладывался по землѣ, а гдѣ она была дорога, рельсъ поднимался на столбы. Скоро легкіе и быстроходные «гироскопы» стали мчаться во всѣ стороны, заставляя бросать прежнія дорого стоившія и громоздкія сооруженія обыкновенной желѣзной дороги.
Когда старый Смолуэйсъ умеръ, Томъ вздохнулъ и сказалъ: «Да, во времена молодости отца на свѣтѣ ничего не было высокаго, кромѣ дымовыхъ трубъ на крышахъ: ни одного телеграфнаго провода, ни одного проволочнаго канатика въ воздухѣ, ничего такого».
Зато теперь старика несли въ могилу подъ цѣлой, тѣсно переплетенной сѣтью всевозможныхъ проводовъ; Бенъ-Хилль теперь сдѣлался узловымъ пунктомъ обслуживавшей предмѣстья однорельсовой дороги. Кромѣ того, въ немъ почти каждый домъ имѣлъ свой телефонъ.
Массивныя желѣзныя, выкрашенныя ярко-зеленою краскою, сооруженія для воздушной однорельсовой дороги скоро сдѣлались однимъ изъ наиболѣе видныхъ украшеній городскихъ улицъ. Одно такое сооруженіе какъ разъ высилось передъ домомъ Тома и окончательно подавляло своимъ величіемъ этотъ домикъ. Второе пришлось на томъ концѣ сада Смолуэйса, гдѣ все еще красовалась доска съ объявленіемъ объ его распродажѣ подъ постройки и пестрѣли два новыхъ объявленія — одно съ восхваленіемъ «чудодѣйственнаго средства для укрѣпленія расшатанныхъ нервовъ», а другое — съ изображеніемъ «самыхъ дешевыхъ въ мірѣ» карманныхъ часовъ, въ два съ половиною шиллинга за штуку. День и ночь мчались надъ домомъ Тома длинные, широкіе и комфортабельные вагоны, сіявшіе въ темнотѣ цѣлымъ моремъ свѣта. Это было для обывателей улицы нѣчто въ родѣ безпрерывной ночной молніеносной грозы, которая сначала никому не давала уснуть, пока къ ней не привыкли, какъ и ко многому другому.
Наконецъ однорельсовая дорога была переброшена и черезъ Ламаншъ, по длинному ряду массивныхъ желѣзныхъ столбовъ, вышиною съ башню Эйфеля. Особенно высоки они были на серединѣ Канала, гдѣ проходили пароходы Лондоно-Антверпенской и Гамбурго-Американской линій.
Вмѣстѣ съ тѣмъ по этой дорогѣ стали проноситься и товарные вагоны, что заставило Берта глубоко призадуматься относительно чудовищной быстроты прогресса, за которымъ ему, при всемъ его желаніи, не было никакой возможности угнаться.
Всѣ эти новинки въ области передвиженія, разумѣется, захватили вниманіе общества, которое, однако, вскорѣ было отвлечено въ сторону поразительнаго открытія миссъ Патричіей Гидди золотоносныхъ жилъ у побережья Англіи. Миссъ Гидди окончила Лондонскій университетъ, блестяще сдавъ экзаменъ по минералогіи и геологіи. Занявшись писаніемъ диссертаціи на тему золотоносныхъ утесовъ сѣвернаго Уэльса, она вдругъ наткнулась на мысль, что, быть-можетъ, золото находится и въ подводныхъ частяхъ этихъ утесовъ. Желая удостовѣриться въ вѣрности своей догадки, она, не долго думая, воспользовалась недавно изобрѣтенною докторомъ Альберто Кассини подводною лодкою и отправилась въ ней производить свои изслѣдованія. И она не ошиблась. Со свойственной женскому генію смѣсью сообразительности и инстинктивнаго чутья, энергичной ученой удалось въ первый же приступъ отыскать золото и, послѣ едва трехчасового нырянія въ морѣ у подножія утеса, она подняла наверхъ около двухъ центнеровъ золотоносной руды съ небывалымъ процентнымъ содержаніемъ 17 унцій на тонну. Однако, какъ ни интересна исторія этого открытія, мы откладываемъ ея описаніе до другого раза, ограничившись пока замѣчаніемъ, что открытіе миссъ Гидди произвело большую сенсацію.
Между тѣмъ сильное вздорожаніе всѣхъ продуктовъ, рабочихъ рукъ и вообще всего обихода жизни, различныя спекуляціи и тому подобныя экономическія и финансовыя осложненія нѣсколько времени мѣшали оживленію интереса къ воздухоплаванію.
IV.
правитьВозрожденіе этого интереса началось какъ-то вдругъ и притомъ съ такою силою, что сразу охватило весь міръ. Оно нагрянуло какъ буря въ солнечный день, съ утра отличавшійся полною тишиною. О воздухоплаваніи снова всюду заговорили съ такимъ видомъ, точно никто ни на минуту не забывалъ объ этой темѣ. Въ газетахъ снова появились замѣтки и запестрѣли рисунки съ изображеніями различнаго рода летательныхъ приборовъ во всѣхъ видахъ и положеніяхъ. Страницы серьезной періодической печати снова наполнялись научно-популярными статьями объ аэронавтикѣ и опытахъ съ новыми машинами и т. п. Въ поѣздахъ однорельсовыхъ дорогъ то и дѣло слышался вопросъ: «Да когда же мы, наконецъ, будемъ летать по воздуху безъ всякихъ связей съ землею»? Новые изобрѣтатели являлись сразу цѣлыми десятками, словно грибы послѣ хорошаго дождя. Аэроклубъ объявилъ о своемъ намѣреніи устроить большую аэронавтическую выставку на обширномъ участкѣ земли, только что освобожденномъ изъ-подъ загромождавшихъ его уайтчапельскихъ бараковъ.
Нахлынувшая волна вскорѣ вызвала соотвѣтствующей силы всплескъ и въ мастерской Греба. Онъ гдѣ-то раздобылъ попорченную летательную машину, кое-какъ привелъ ее въ состояніе, похожее на исправное, и попытался устроить на ней полетъ. Но попытка его окончилась тѣмъ, что онъ разбилъ въ сосѣдней цвѣточной торговлѣ нѣсколько рамъ и повредилъ десятка два растеній: это повлекло за собой большую непріятность съ сосѣдомъ.
И вотъ вдругъ неизвѣстно гдѣ возникъ и съ быстротою молніи распространился упорный слухъ, что великая тайна открыта и проблема воздухоплаванія рѣшена. До Берта этотъ слухъ дошелъ въ трактирѣ въ Нетфильдѣ, куда молодой человѣкъ однажды вечеромъ попалъ на своемъ самокатѣ. На скамейкѣ, подъ окномъ трактира, сидѣлъ одѣтый въ хаки солдатъ-саперъ и съ задумчивымъ видомъ курилъ трубку. Солдатъ заинтересовался моторомъ Берга. Разговорились. Основательно обсудивъ достоинства велосипеда, который, кстати замѣтить, своимъ восьмилѣтнимъ существованіемъ представлялъ нѣкотораго рода устойчивость въ тѣ измѣнчивые дни, солдатъ сказалъ:
— Да это что! Всѣмъ начинаетъ ужъ надоѣдать глотать пыль по дорогамъ. То ли дѣло аэропланъ.
— Объ этомъ давно ужъ болтаютъ, да все зря, — замѣтилъ Бертъ.
— Нѣтъ, не зря! — подхватилъ саперъ. — Напротивъ, вполнѣ серьезно.
— Ну, да, какъ же! Когда увижу самъ, тогда и повѣрю. Не въ первый разъ обманываютъ…
— Увѣряю васъ, что на этотъ разъ безъ всякаго обмана… Я собственными глазами видѣлъ, какъ летаютъ во всѣхъ направленіяхъ, — увѣрялъ солдатъ.
— Видѣлъ и я, — говорилъ Бертъ: — полетятъ-полетятъ да и кувырнутся. Очевидно, не могутъ еще управлять…
— А я вамъ говорю, что я видѣлъ такую машину, которая идетъ куда ее заставятъ, даже противъ вѣтра, — перебилъ солдатъ. — И очень легко управлять ею: повинуется, какъ по командѣ.
— Этого быть не можетъ! Ничего подобнаго вы не могли видѣть. Ни одна машина не можетъ итти противъ вѣтра, — упорствовалъ Бертъ.
— А я все-таки видѣлъ и не дальше, какъ въ Альдершотѣ, — увѣрялъ солдатъ. — Они тамъ таятся, молчатъ о своемъ успѣхѣ, но шила въ мѣшкѣ не утаишь. Дѣло рѣшено на чистоту, и наше военное министерство на этотъ разъ не упуститъ своего, будьте покойны.
Сомнѣнія Берта поколебались. Онъ засыпалъ сапера потокомъ вопросовъ, и тотъ становился все словоохотливѣе и откровеннѣе.
— Въ Альдершотѣ, — продолжалъ онъ, — есть такая низинка, на которой дѣлаютъ опыты. Оградились плетнемъ изъ колючей проволоки въ десять футовъ вышиною, и возятся тамъ. Заглянешь къ нимъ туда и кое-что подсмотришь потихоньку. Многіе ужъ подмѣтили, да не только наши — это куда бы еще ни шло, — но и нѣмцамъ стало извѣстно… пронюхали даже японцы. Должно-быть, ихніе шпіоны… они вѣдь такъ у насъ и шныряютъ подъ разными видами. Всѣхъ не переловишь.
— Гмь?.. Да!.. — въ раздумьѣ бормоталъ пораженный Бертъ. А интересная это будетъ штука.
— На что еще интереснѣе! — воскликнулъ саперъ, снова набивая свою трубку. — Когда дѣло пойдетъ въ ходъ, начнутся такія чудеса, какихъ никогда еще не было… Игра будетъ прямо умопомрачительная… въ родѣ, напримѣръ, всемірной войны… Мы уже кое-что объ этомъ слышали. Ну, а въ вашихъ газетахъ объ этомъ ничего еще не говорятъ? Я ихъ не читаю. У насъ свои.
— Намеки были, — отвѣтилъ Бертъ.
— Намеки?.. Ну, да, конечно, только одни намеки пока и могутъ быть… А вы мнѣ вотъ что скажите: вы никогда не обращали вниманія на то, что изобрѣтатели летательныхъ машинъ стали куда-то исчезать? — Вспыхнутъ, какъ ракета, да вдругъ и пропадутъ.
— Нѣтъ, признаться, я не обращалъ на это вниманія.
— Да? — Ну, а я обратилъ. Сколько разъ я уже замѣчалъ, что появится какой-нибудь новый изобрѣтатель, нашумитъ, всѣхъ заинтересуетъ и вдругъ — нѣтъ его больше, ни слуху ни духу о немъ. Точно въ воду канулъ, понимаете? Сперва появились въ Америкѣ братья Райтъ. И отлично заплавали было по воздуху… крику что тамъ надѣлали — страсть! Потомъ вдругъ о нихъ сразу замолчали. Это было этакъ около 1905 года. Потомъ были, кажется, тоже два брата въ Ирландіи… забылъ ихъ имена. И о нихъ вездѣ кричали, что они свободно летаютъ, но тоже въ одинъ прекрасный день скрылись и они, забыли и о нихъ… Не слыхать, чтобы они погибли, но и въ живыхъ ихъ нельзя считать. Не то мертвы, не то живы, а гдѣ они — неизвѣстно. А сколько послѣ этого писалось и говорилось о томъ французѣ, который облетѣлъ вокругъ Парижа и ухнулъ въ Сену… Де-Болей, что ли, его звали, навѣрно не помню. Знаю только, что онъ самъ уцѣлѣлъ, а куда потомъ дѣлся — тоже неизвѣстно. И такъ много…
— Ужъ не попадаютъ ли они всѣ въ руки какого-нибудь тайнаго общества? — выразилъ догадку Бертъ, начитавшійся о такого рода обществахъ.
Солдатъ принялся закуривать погасшую трубку.
— Тайнаго общества? — повторилъ онъ, съ трубкою въ зубахъ. — Скажите лучше — въ руки какого-нибудь военнаго министерства, а то и нѣсколькихъ заразъ. — Онъ всталъ и направился къ своему собственному велосипеду, стоявшему около дома. — Голову даю на отсѣченіе, — продолжалъ онъ на ходу, — если когда-нибудь… даже въ скоромъ времени, не окажется, что нѣтъ на всемъ свѣтѣ страны, мало-мальски крупной, которая не имѣла бы хоть парочки летательныхъ машинъ въ запасѣ… настоящихъ, вполнѣ исправныхъ и управляемыхъ по вѣтру и противъ вѣтра. Но всѣ таятся другъ отъ друга. Конечно, не хотятъ, чтобы переняли другіе, но все-равно разнюхаютъ… А сколько на это тратится денегъ, труда и времени, чтобы хоть что-нибудь повывѣдать другъ у друга, — страсть!.. Скажу вамъ по секрету, — добавилъ онъ, — у насъ на четыре мили кругомъ не допускаютъ не только ни одного иностранца, но даже и своего, если у него нѣтъ особаго разрѣшенія. Да и то, кажется, ухитряются кое-что подглядѣть, хоть это и трудно.
— Интересно бы и мнѣ посмотрѣть, — сказалъ Бертъ. — Вообще, повторяю, когда увижу самъ, только тогда и повѣрю, что это не обманъ, какъ было до сихъ поръ.
— Увидите, увидите и, можетъ-быть, раньше даже, чѣмъ ожидаете, — бросилъ солдатъ, ловко вскакивая на своего стального коня. — До свиданія! — крикнулъ онъ и быстро укатилъ.
Бертъ остался сидѣть на скамьѣ, серьезный и задумчивый. Шапка на затылкѣ, папироса въ зубахъ, руки въ карманахъ, ноги далеко протянуты впередъ. Воплощеніе удали и залихватства.
«Если это правда, — думалъ онъ, — то намъ съ Гребомъ надо держать ухо востро, какъ говорятъ старики, и поосновательнѣе заняться новымъ дѣломъ. Иначе мы останемся на мели».
V.
правитьНе успѣло еще поблѣднѣть въ умѣ Берта воспоминаніе о намекахъ солдата, какъ въ исторіи прогресса человѣчества открылась одна изъ самыхъ поразительныхъ страницъ: люди открыли-таки тайну летанія и полетѣли.
Чудо это было совершено нѣкимъ мистеромъ Альфредомъ Беттериджемъ, который безъ малѣйшаго инцидента пролетѣлъ отъ Хрустальнаго дворца въ Глазго и обратно, на маленькой, отлично управляемой машинѣ, тяжелѣе воздуха, двигавшейся совершенно легко, спокойно и увѣренно, какъ настоящая птица.
Всѣми чувствовалось, что это являлось уже не новымъ шагомъ впередъ въ дѣлѣ аэронавтики, а цѣлымъ скачкомъ. Мистеръ Беттериджъ пробылъ въ воздухѣ болѣе двѣнадцати часовъ и во все это время съ его машиною не случилось никакого недоразумѣнія.
Эта машина не походила ни на птицу ни на бабочку, какъ другія, и не имѣла той широты боковыхъ частей, которыми отличались всѣ аэропланы. Она скорѣе походила на пчелу или осу. Нѣкоторыя ея части вертѣлись съ неимовѣрною скоростью и вызывали въ глазахъ зрителей впечатлѣніе прозрачныхъ крыльевъ. Другія же части, въ особенности два своеобразно загнутыхъ «накрыльника», оставались напряженно вытянутыми и неподвижными. Въ серединѣ прибора находилось длинное округленное тѣло, какъ у осы, на которомъ изобрѣтатель сидѣлъ верхомъ, точно на конѣ. Сходство прибора съ осою дополнялось производимымъ имъ громкимъ жужжаніемъ.
Мистеръ Беттериджъ явился сюрпризомъ для всего міра. Онъ былъ однимъ изъ тѣхъ людей, которые по временамъ вдругъ выныриваютъ изъ ничтожества и неизвѣстности, чтобы чѣмъ-нибудь удивить человѣчество и вызвать подражаніе. Откуда онъ появился — этого никто навѣрное не могъ сказать. Одни говорили, что онъ изъ Австраліи, другіе — изъ Америки, третьи — изъ южной Франціи. Увѣряли даже, что это сынъ человѣка, разбогатѣвшаго производствомъ золотыхъ «чудо-перьевъ Беттериджа»; но такое увѣреніе, какъ потомъ выяснилось, оказалось невѣрнымъ: изобрѣтатель этихъ перьевъ былъ только его однофамильцемъ. Впрочемъ, его происхожденіе не имѣетъ особеннаго значенія. Скажемъ лучше нѣсколько словъ о немъ самомъ. Несмотря на свою топорную наружность, «трубный» голосъ, неотесанныя манеры, грубое хвастовство, нахальное, вызывающее обращеніе съ другими и тому подобныя отрицательныя качества, Альфредъ' Беттериджъ уже нѣсколько лѣтъ состоялъ членомъ большинства существовавшихъ въ то время аэро-клубовъ. Въ одинъ прекрасный день — какъ это принято говорить — онъ циркулярнымъ письмомъ извѣстилъ всѣ лондонскія газеты, что въ такой-то день и часъ совершитъ полетъ отъ Хрустальнаго дворца и этимъ полетомъ докажетъ, что онъ преодолѣлъ всѣ затрудненія въ техникѣ летанія. Однако очень немногія изъ газетъ рѣшились помѣстить его письмо на своихъ страницахъ и еще меньше нашлось читателей, повѣрившихъ заявленію мистера Беттериджа. Вообще всѣ остались вполнѣ равнодушны. Никто не смутился даже и тогда, когда обѣщанный полетъ былъ нѣсколько замедленъ, благодаря тому непредвидѣнному обстоятельству, что какъ разъ въ минуту подъема мистеру Беттериджу вздумалось за что-то поколотить заѣзжаго знаменитаго музыканта. Объ этомъ инцидентѣ въ печати только кратко было упомянуто въ отдѣлѣ «Событія дня». Словомъ, вплоть до окончанія своего полета неизвѣстному изобрѣтателю ничѣмъ не удалось привлечь вниманіе публики. Несмотря на весь производимый имъ шумъ, во второй назначенный для полета день къ Хрустальному дворцу собрались не болѣе трехъ десятковъ любопытныхъ. Да и эти три десятка равнодушно-скептическимъ взоромъ смотрѣли, какъ изобрѣтатель, быстро вылетѣвъ изъ верхней галлереи дворца, взвился на своемъ исполинскомъ, оглушительно жужжавшемъ насѣкомомъ на воздухъ и плавно понесся по голубой выси. Было всего шесть часовъ утра лѣтняго дня, и воздухъ еще не успѣлъ принять свойственной ему въ этой области сѣроватой окраски.
Но не успѣло гигантское насѣкомое обогнуть всѣхъ башенъ дворца, какъ слава уже подняла свою громогласную трубу. Спавшіе на скамьяхъ въ паркѣ бродяги были разбужены жужжаніемъ машины и, вскочивъ съ испугу, увидѣли, какъ колоссальная оса огибала башню Нельсона. А когда эта «оса», часовъ около одиннадцати, достигла Бирмингэма, трубные звуки славы пронеслись уже по всей странѣ. Чудо совершилось; удалось то, что до сихъ поръ считалось невозможнымъ: человѣкъ полетѣлъ, — полетѣлъ тихо, плавно, спокойно, какъ птица. Вся Шотландія ожидала прибытія аэронавта, разинувъ ротъ. Около часу дня онъ достигъ Глазго, и по газетнымъ отчетамъ того дня видно, что ни одна фабрика, ни одинъ заводъ, ни одна верфь въ этомъ громадномъ промышленномъ ульѣ не возобновляла своихъ работъ вплоть до половины второго, когда аэропланъ вновь исчезъ. Общественное мнѣніе вполнѣ достаточно прониклось убѣжденіемъ въ невозможности рѣшенія задачи летанія, чтобы по достоинству оцѣнить мистера Беттериджа, такъ блестяще доказавшаго противное. Онъ окружилъ университетскія зданія и опустился чуть не на головы толпы въ Уэстэндскомъ паркѣ, на склонѣ Гильморской высоты. Машина двигалась совершенно спокойно, со скоростью трехъ миль въ часъ, описывая широкую дугу, и съ такимъ сильнымъ жужжаніемъ, что оно заглушило бы даже «трубный» голосъ мистера Беттериджа, если бы аэронавтъ не былъ снабженъ рупоромъ. Приставивъ этотъ рупоръ ко рту и ловко огибая церкви, высокія зданія и однорельсовыя сооруженія, онъ ревѣлъ въ толпу:
— Мое имя Беттериджъ… Б-е-т-т-е-р-и-д-ж-ъ! Слышите?!. Смотрите, не перепутайте! Мать моя была шотландка!..
Убѣдившись, что его услыхали и поняли, онъ, при громѣ рукоплесканій, восторженныхъ крикахъ и рявканьи «ура!» снова плавно поднялся въ высь и быстро понесся по направленію къ юго-западному горизонту. Машина удачно подражала осѣ и въ волнообразномъ движеніи то вверхъ, то внизъ.
Возвращеніе аэронавта въ Лондонъ — по пути онъ посѣтилъ Манчестеръ, Ливерпуль и Оксфордъ, останавливался надъ каждымъ городомъ и ревѣлъ по слогамъ свое имя — было событіемъ, вызвавшимъ безпримѣрную сенсацію. Все населеніе стояло съ запрокинутыми назадъ головами и поднятыми кверху лицами. На улицахъ въ этотъ день было задавлено столько людей и животныхъ, сколько въ обыкновенное время полагается давить лишь въ три мѣсяца. Пароходъ «Исаакъ Ньютонъ» налетѣлъ было на одинъ изъ устоевъ Вестминстерскаго моста и спасся отъ аваріи только тѣмъ, что успѣлъ во-время дать задній ходъ и засѣсть на мель.
Около солнечнаго заката мистеръ Беттериджъ вернулся къ Хрустальному дворцу, этому исходному пункту всѣхъ аэронавтическихъ предпріятій, и благополучно влетѣлъ въ прежнюю галлерею, входъ въ которую демонстративно распорядился захлопнуть передъ носами массы сбѣжавшихся фотографовъ и репортеровъ.
— Я до смерти усталъ… весь разбить отъ этой верховой ѣзды, — объявилъ онъ своимъ помощникамъ, ожидавшимъ его въ галлереѣ. — Поэтому не въ состояніи ни съ кѣмъ говорить… Крикните этимъ дуракамъ, которые торчатъ вонъ тамъ, за дверьми, что мое имя Беттериджъ, что я имперіалистическій англичанинъ и что завтра приму ихъ всѣхъ.
Но толпа предпріимчивыхъ молодыхъ людей въ мягкихъ шляпахъ, экстравагантныхъ воротничкахъ и галстукахъ, съ записными книжками и фотографическими аппаратами въ рукахъ, настойчиво стала ломиться въ двери, требуя впуска или выхода къ нимъ аэронавта. Мистеръ Беттериджъ, наконецъ, не выдержалъ и вышелъ самъ къ нетерпѣливой толпѣ… высокій, широкоплечій, широкогрудый, съ разинутымъ ртомъ подъ огромными черными усищами, съ искаженнымъ отъ напряженія лицомъ и выпученными глазами, онъ такъ рявкнулъ въ рупоръ на эту толпу, что она въ невольномъ страхѣ отхлынула назадъ и въ почтительномъ отдаленіи молча смотрѣла на эту внезапно появившуюся міровую знаменитость, какъ бы символизировавшую свое значеніе громаднымъ рупоромъ въ рукѣ.
VI.
правитьТомъ и Бертъ Смолуэйсы оба были свидѣтелями тріумфальнаго возвращенія Беттериджа. Они стояли на вершинѣ Бенъ-Хиля, откуда такъ часто любовались фейерверками Хрустальнаго дворца. Бертъ былъ сильно взволнованъ. Томъ оставался спокойнымъ и вялымъ, какъ всегда, когда не касалось что-либо близко его самого. Ни одинъ изъ нихъ не предчувствовалъ, какъ въ ближайшемъ будущемъ отразятся на ихъ судьбѣ послѣдствія изобрѣтенія Беттериджа.
— Быть-можетъ, Гребъ теперь посерьезнѣе займется дѣломъ. Только не засадилъ бы его этотъ несчастный цвѣтоводъ Штейнбергъ, которому наша машина надѣлала такой убытокъ, — замѣтилъ Бертъ.
Томъ ничего не отвѣтилъ на замѣчаніе младшаго брата и продолжалъ съ. вялымъ видомъ смотрѣть въ сторону дворца.
Немного помолчавъ, Бертъ добавилъ, что изъ-за этого новаго изобрѣтенія газеты «закоробятся» отъ усердія прославить его. Молодой человѣкъ уже смыслилъ настолько въ аэронавтикѣ и ея значеніи, чтобы выразиться такъ о газетахъ. И онъ не ошибся: на слѣдующій же день вся лондонская печать положительно «коробилась» отъ усердія подчеркнуть грандіозность беттериджскаго генія и корчилась въ истерическомъ кликушествѣ, стараясь прославить его. Господствующею нотою во всемъ этомъ гамѣ являлись «необычайно геніальная» личность Беттериджа и неслыханныя требованія, предъявляемыя имъ за открытіе секрета своего изобрѣтенія.
«Оса» Беттериджа дѣйствительно заключала въ себѣ тайну, и онъ тщательно оберегалъ ее. Онъ самъ сооружалъ свой аппаратъ въ тиши и отдаленіи громадныхъ галлерей Хрустальнаго дворца, съ помощью тупо-равнодушныхъ рабочихъ, а на другой день послѣ полета лично разобралъ аппаратъ по частямъ и самъ упаковалъ эти части; для отправки же ихъ, куда ему было нужно, онъ нанялъ ничего не смыслившихъ въ его дѣлѣ и вообще не привыкшихъ шевелить мозгами людей. Собственноручно запечатанные имъ ящики были отправлены на сѣверъ, востокъ и западъ страны различнымъ машиностроительнымъ заводамъ. Вся эта процедура была обставлена самыми тщательными мѣрами предосторожности, которыя дѣйствительно оказались не лишними въ виду настойчиваго требованія фотографическихъ снимковъ и другого рода изображеній машины. Очевидно, мистеръ Беттериджъ твердо рѣшился никому зря не выдавать ни одной іоты своей тайны. Показалъ всѣмъ, на что способна его машина, а что касается подробностей, то онъ находилъ, что публикѣ нѣтъ до нихъ никакого дѣла. Онъ просто ставилъ британскому народу вопросъ: «хочетъ этотъ народъ заплатить за его тайну, сколько онъ требуетъ, или нѣтъ?» Будучи, какъ онъ постоянно объявлялъ, «имперіалистическимъ» англичаниномъ, онъ желалъ видѣть свое изобрѣтеніе монополіей своего отечества, но..
Въ этомъ-то вотъ «но» и стояла, какъ говорится, вся загвоздка.
Мистеръ Беттериджъ былъ человѣкъ, совершенно свободный отъ ложной… точнѣе — отъ всякой скромности. Онъ всегда готовъ былъ принимать репортеровъ, интервьюеровъ и другого рода охотниковъ за новостями: охотно давать отвѣты на какіе угодно вопросы, за исключеніемъ воздухоплавательныхъ, высказывалъ обо всемъ свои «особыя» мнѣнія, щедро снабжалъ желающихъ фотографическими или иными снимками съ своей особы и автобіографическими свѣдѣніями, — словомъ, ничего не имѣлъ противъ того, чтобы вся подлунная была полна однимъ имъ. Портреты его, безъ которыхъ не обходилась ни одна, витрина какой-либо подходящей торговли, не говоря ужъ о разнаго рода изданіяхъ, всегда показывали свирѣпо-заносчивое лицо съ огромными усами. У всѣхъ видѣвшихъ только эти портреты, а не его самого, сложилось убѣжденіе, что Беттериджъ долженъ быть маленькаго роста; почему-то предполагалось, что человѣкъ высокаго роста не можетъ обладать лицомъ съ такимъ непріятнымъ выраженіемъ. Между тѣмъ знаменитый аэронавтъ былъ шести футовъ и двухъ дюймовъ ростомъ и обладалъ соотвѣтствующимъ вѣсомъ.
Теперь перейдемъ къ самой «загвоздкѣ». У мистера Беттериджа была очень странная и своеобразная любовная исторія, и англійскій народъ, въ большинствѣ, все еще остававшійся очень нравственнымъ, съ отвращеніемъ и ужасомъ узналъ, что въ число требованій великаго изобрѣтателя, предъявляемыхъ имъ къ желающимъ пріобрѣсти секретъ его машины, входитъ и условіе отнестись со всевозможнымъ сочувствіемъ и почтеніемъ къ предмету его страсти. Впрочемъ, подробности этой «исторіи» никогда не были выяснены вполнѣ. Кажется, «любовь» Беттериджа была замужемъ за — употребляю собственное образное выраженіе великаго изобрѣтателя — «трусливымъ вонючкою», и этотъ зоологическій феноменъ всячески мѣшалъ ея благополучію. Мистеръ Беттериджъ съ особеннымъ жаромъ разсказывалъ о своей связи и всѣми силами старался освѣтить «величіе характера» любимой особы, обреченной на «неслыханныя нравственныя страданія». Это было большимъ неудобствомъ для печати, привыкшей держаться въ строгихъ рамкахъ приличія, и, хотя не избѣгавшей касаться личныхъ дѣлъ извѣстныхъ людей, но отнюдь не допускавшей чего-либо черезчуръ ужъ личнаго. Интервьюеры чувствовали себя очень неловко, видя, съ какимъ усердіемъ мистеръ Беттериджъ обнажаетъ передъ нимъ свое слишкомъ широкое сердце и вообще подвергаетъ себя вивисекціи, воображая, что это его долгъ, какъ знаменитости.
— Въ моей любви къ этой выдающейся женщинѣ — вся моя слава, — говорилъ онъ смущенно ерзавшему передъ нимъ на стулѣ интервьюеру, и при этомъ съ силою ударялъ кулакомъ по чему попало, даже по собственному колѣну или по груди, если поблизости не было удобнаго для этой операціи другого предмета.
И онъ пускался въ такія интимныя тонкости своей любовной исторіи, что у его собесѣдника волосы поднимались дыбомъ, тѣмъ болѣе, что новоиспеченная знаменитость непремѣнно настаивала, чтобы каждое его слово было занесено въ записную книжку и затѣмъ появилось въ печати.
— Позвольте, вѣдь это такія деликатныя отношенія… — начиналъ было интервьюеръ, но мистеръ Беттериджъ горячо прерывалъ его.
— Вотъ именно потому, что они деликатны, ихъ и не слѣдуетъ скрывать отъ общества! — кричалъ онъ. — Стѣсненіе личной свободы и чувства человѣка — величайшая несправедливость, и я, во имя попранныхъ правъ любимой женщины, готовъ воевать не только съ какимъ-нибудь животнымъ, имѣющимъ на нее какія угодно права, но и съ цѣлымъ міромъ. Понимаете, сэръ: я, Альфредъ Беттериджъ, готовъ защищать эту благородную, никѣмъ непонятую, страдающую женщину противъ всѣхъ громовъ земныхъ и небесныхъ!.. Я люблю Англію, очень люблю, но ненавижу ея пуританизмъ… ненавижу и презираю!.. Онъ вызываетъ во мнѣ невыразимое отвращеніе. Такъ и запишите, сэръ.
Онъ провѣрялъ записи интервьюеровъ, и если находилъ, что они слишкомъ много выпустили изъ его эротическихъ откровеній, то собственноручно, грубымъ, мажущимъ почеркомъ и съ ужасающею безграмотностью, вписывалъ туда еще больше, чѣмъ было имъ сообщено.
Весь британскій газетный и журнальный міръ былъ какъ на иголкахъ. Никогда еще не приходилось ему развертывать передъ публикою болѣе назойливой и непривлекательной любовной исторіи; никогда еще общество не отвертывалось съ такимъ отвращеніемъ отъ подобной исторіи, не представлявшей ничего симпатичнаго. Тайна же изобрѣтенія мистера Беттериджа приковывала общее вниманіе. Но какъ только кто касался именно этой тайны, мистеръ Беттериджъ съ удивительной настойчивостью избѣгалъ всякаго разговора о ней, и когда собесѣднику удавалось отвлечь его отъ любовной темы, то онъ начиналъ, со слезами въ голосѣ, распространяться о своей матери и о своемъ дѣтствѣ, главное о матери, цѣлый рядъ самыхъ трогательныхъ качествъ которой увѣнчивался въ его глазахъ тѣмъ, что она была шотландкою.
— Положимъ, — добавилъ онъ, — въ ея жилахъ текла примѣсь и другой крови, но родилась она въ Шотландіи, и ея сердце всегда стремилось къ этой странѣ… Я своей матери обязанъ всѣмъ… всѣмъ, понимаете ли? Спросите каждаго человѣка, чѣмъ-нибудь отличавшагося, и онъ вамъ скажетъ, что если изъ него вышло что-нибудь путное, то онъ обязанъ этимъ исключительно своей матери… Вообще все, что мы имѣемъ хорошаго, получается нами, благодаря женщинѣ… Да, сэръ, женщина — это истинная суть всего; мужчина же не что иное, какъ преходящее явленіе, если женщина не сумѣла или ей не удалось вложить въ него часть своей души. Женщина, сэръ, всюду ведетъ мужчину, и куда она его поведетъ, туда онъ и пойдетъ. Меня она повела вверхъ, и вотъ я наверху.
Много въ такомъ духѣ говорилъ онъ, подкрѣпляя свои слова самыми энергичными жестами. Но никто не могъ понять, сколько онъ желаетъ получить за секретъ своего изобрѣтенія отъ правительства, кромѣ уже извѣстнаго требованія къ обществу насчетъ его «любви». Вообще онъ представлялся человѣкомъ не столько корыстолюбивымъ, сколько жаднымъ къ самой широкой извѣстности. О немъ циркулировало множество слуховъ. Между прочимъ, передавалось изъ устъ въ уста, что онъ былъ собственникомъ большой гостиницы въ Капштадтѣ и присвоилъ себѣ всѣ планы и бумаги одного молодого, очень скромнаго и робкаго, совершенно безроднаго изобрѣтателя, по имени Пализеръ, умершаго тамъ чахоткою. Объ этомъ даже открыто писалось въ американской печати, но англійская, разумѣется, этого слуха не распространяла. Въ дѣйствительности же о немъ ничего опредѣленнаго не было извѣстно.
Въ скоромъ времени онъ поразилъ публику тѣмъ, что со свойственнымъ ему упорствомъ сталъ домогаться сразу всѣхъ денежныхъ премій, назначенныхъ за успѣхи въ аэронавтикѣ. Въ большинствѣ эти преміи предлагались издателями газетъ и журналовъ. Нѣкоторые заплатили ему по первому требованію, о чемъ и трубили по всему міру; другіе же подъ разными предлогами хотѣли увильнуть отъ платежа, и съ ними Беттериджъ вступилъ въ ожесточенный споръ, довели дѣло даже до суда. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ всячески агитировалъ, чтобы убѣдить правительство въ необходимости пріобрѣсти его секретъ. Но правительство почему-то вдругъ прервало всѣ переговоры съ нимъ. Тогда подняла тревогу печать. Первою завопила по этому поводу «Лондонская Кумушка», помѣстивъ у себя большую статью подъ заманчивымъ заглавіемъ: «Мистеръ Беттериджъ высказывается». Это было новое интервью, гдѣ знаменитый изобрѣтатель — если только онъ дѣйствительно былъ изобрѣтателемъ — излилъ свою душу до самаго дна.
— Я явился сюда съ другого конца свѣта, — говорилъ онъ, какъ бы подтверждая капштадтскій слухъ о себѣ, — чтобы принести своей родинѣ въ даръ тайну, которая обезпечила бы за нею міровое владычество. А какую я получилъ за это благодарность? — Онъ сдѣлалъ передышку, свирѣпо вращая своими черными, непріятно острыми глазами. — Кучка старыхъ мандариновъ морщится при видѣ меня, точно я какая-то гадина… А съ женщиною, которую я люблю, обращаются, какъ съ зачумленною… Я — имперіалистическій англичанинъ, — продолжалъ онъ съ особеннымъ напряженіемъ въ голосѣ, размахивая сжатыми кулаками. — Но и моему терпѣнію есть границы, и я не забываю, что существуютъ еще молодыя, полныя жизни государства… живые и дѣятельные народы; они не страдаютъ вялостью старческаго ожирѣнія и отупѣнія, не дремлютъ въ безпомощной лѣни на мягкихъ подстилкахъ разныхъ формальностей… Эти народы не оттолкнутъ отъ себя возможности господствовать надъ міромъ… не оттолкнутъ ради только того, чтобы обидѣть человѣка, ничего дурного имъ не сдѣлавшаго, и оскорбить благородную женщину, которой они недостойны развязать ремня на обуви… Есть народы, не закрывающіе глазъ на великое значеніе науки, не впавшіе еще въ сухой, безплодный педантизмъ и безмозглое декадентство… Словомъ, — прошу васъ, сэръ, подчеркнуть это, — кромѣ Англіи существуютъ и другія государства…
Рѣчь эта произвела глубокое впечатлѣніе на Берта, внимательно прочитавшаго ее раза три подъ рядъ.
— Знаешь что, Томъ, — сказалъ онъ брату, которому нарочно завезъ газету съ этой статьей, — вѣдь и въ самомъ дѣлѣ, если этотъ секретъ попадетъ нѣмцамъ или американцамъ, то намъ придется плохо… Нашъ флагъ, которымъ мы такъ гордимся, не будетъ стоить и того коленкора, изъ котораго онъ сшитъ.
Томъ хлопалъ глазами и краснорѣчиво мычалъ, а жена его воспользовалась удобнымъ случаемъ.
— Чтобы тебѣ сегодня помочь намъ, Бертъ, — сказала она. — Весь Бенъ-Хиль объѣдается новымъ картофелемъ, и намъ столько его заказано, что одному Тому не справиться съ доставкою. Ты бы занесъ кое-кому по корзинкѣ.
— Правда пишутъ газеты, что мы живемъ точно на вулканѣ, — продолжалъ свои политическія разсужденія Бертъ, притворяясь глухимъ къ словамъ Джессики. — Каждую минуту можетъ разразиться война… да еще какая война-то — никогда небывалая.
И онъ съ зловѣщимъ видомъ потрясъ головою.
— Пора начать разноску, Томъ, — приставала Джессика. — А тебѣ развѣ нѣкогда? — рѣшительно обратилась она къ Берту.
— Время-то есть, — нехотя отвѣтилъ молодой человѣкъ. — Въ мастерской тихо, и Гребъ меня отпустилъ на два часа. Только опасность страшной войны такъ меня разстраиваетъ, что…
— Ничего, развлечешься въ разноскѣ, — прервала его энергичная невѣстка, вручая ему довольно объемистую корзину съ отборнымъ картофелемъ и адресъ, куда ее доставить.
Подъ тяжестью ноши патріотическая тревога Берта превратилась въ досаду на «грубость» и «безстильность» картофеля и на Джессику, отличавшуюся тѣми же отрицательными качествами, по мнѣнію молодого человѣка, вкусы котораго были утончены въ кафе-шантанахъ средней руки.
Глава вторая.
правитьI.
правитьНи Тому, ни даже Берту Смолуэйсамъ и въ голову не приходило, чтобы памятное воздушное представленіе мистера Беттериджа могло такъ или иначе повліять на ихъ личную жизнь и выдѣлить ихъ изъ милліоновъ согражданъ. Полюбовавшись съ Бенъ-Хильской возвышенности, какъ исполинская «оса» Беттериджа, крылья которой въ лучахъ заходящаго солнца казались сотканными изъ золотистаго тумана, красиво юркнула въ широко раскрытыя ворота галлереи Хрустальнаго дворца, они, по дорогѣ домой, углубились въ обсужденіе одного дѣла.
Дѣло это заключалось въ томъ, что Бертъ, желавшій поддержать Греба, финансы котораго пришли въ полное разстройство, благодаря тому, что судъ приговорилъ его къ уплатѣ сравнительно большой суммы сосѣду Штейнбергу, которому онъ своимъ неудачнымъ опытомъ летанія нанесъ большой ущербъ, — уговаривалъ брата помочь ему вступить съ Гребомъ въ компанію. Но какъ ни разрисовывалъ ему Бертъ всѣ выгоды и прелести этого коммерческаго предпріятія, Томъ не сдавался, и младшій братъ въ этотъ день дѣлалъ на него послѣдній, рѣшительный натискъ, ужасаясь про себя его «неразвитости».
Бертъ былъ настойчивъ, упоренъ и мастеръ говорить. Видя, что никакія, даже самыя витіеватыя, разсужденія въ «прогрессивномъ» духѣ на Тома не дѣйствуютъ, онъ закинулъ удочку братской любви, родственной солидарности и тому подобныхъ прекрасныхъ чувствъ; сердце старшаго брата растаяло, результатомъ чего оказалось нѣсколько фунтовъ стерлинговъ въ карманѣ у младшаго. Съ этимъ капиталомъ на другой же день и создалась торговая фирма «Гребъ и Смолуэйсъ», бывшая «Гребъ».
Гребу особенно не повезло въ послѣдніе годы. Впрочемъ, его фирма и раньше влачила довольно жалкое существованіе въ маленькомъ невзрачномъ помѣщеніи, на главной улицѣ Бенъ-Хиля. Это помѣщеніе было наполнено всевозможными велоспедными принадлежностями, объявленіями и пестрыми рекламами, имѣвшими отношеніе къ колесному спорту, а на окнахъ и на двери красовались куски картона съ слѣдующими заманчивыми надписями: «Здѣсь даютъ напрокатъ велосипеды». «Починка велосипедовъ и моторовъ». «Накачиваніе шинъ». «Продажа бензина, ацетилена и карбида». Гребъ бралъ и на комиссію велосипеды сомнительныхъ фабрикъ, держалъ дешевые граммофоны и тому подобныя игрушки. Но главнымъ источникомъ его доходовъ была отдача велосипедовъ напрокатъ. Эта операція производилась имъ очень своеобразно. Всѣ его машины были самаго плохого качества, и онъ снабжалъ ими только легкомысленныхъ, неопытныхъ, черезчуръ увлекающихся и довѣрчивыхъ юнцовъ. За первый часъ пользованія велосипедомъ онъ взималъ шиллингъ, а за каждый послѣдующій — пятьдесятъ пенсовъ. Впрочемъ, эта плата измѣнялась сообразно обстоятельствамъ: нѣкоторые особенно настойчивые юноши могли насладиться катаніемъ на колесѣ и сопряженной съ этимъ опасностью и за двадцать пять пенсовъ въ часъ. Но это случилось лишь тогда, когда ему были очень нужны деньги. Такимъ кліэнтамъ онъ привинчивалъ сѣдло и руль съ особенной небрежностью и вдобавокъ требовалъ съ нихъ обезпеченія, которое, въ случаѣ поврежденія машины, оставлялъ у себя. А такъ какъ его самокаты отличались свойствомъ обнаруживать на ходу массу самыхъ непредвидѣнныхъ «случайностей», то катастрофы съ ними были постояннымъ правиломъ. Когда же наниматель, весь красный отъ возбужденія, возвращался пѣшкомъ, ведя разбитаго стального коня, Гребъ спокойно, не слушая ни жалобъ, ни брани, осматривалъ машину, затѣмъ безапелляціонно изрекалъ:
— Всему виною ваше неумѣніе обращаться съ велосипедомъ. Нельзя же отъ него требовать, чтобы онъ носилъ васъ, какъ нянька на рукахъ. Нужно помнить, что это не разумное существо, а безсмысленная машина, и ею слѣдуетъ управлять своимъ разумомъ.
Очень часто дѣло доходило и до суда; Гребу приходилось расплачиваться за свое легкомысліе кошелькомъ. Но это его нисколько не обезкураживало, и онъ попрежнему продолжалъ надѣяться на… Впрочемъ, онъ и самъ хорошенько не зналъ, на что именно надѣется. У него, какъ и у Берта, въ головѣ было больше фантазіи, чѣмъ практической сметки.
Однажды, глядя на бугристую мостовую передъ своей торговлей (кстати сказать, нигдѣ, кажется, нѣтъ такихъ неровныхъ улицъ, какъ въ англійскихъ городахъ, что и придаетъ имъ такой живописный видъ), Гребъ вдругъ проникся блестящей мыслью.
— Нужно будетъ завести побольше куръ, — сказалъ онъ Берту.
— Куръ?! — удивился тотъ. — Зачѣмъ? Да съ ними страшная возня: прокормъ чудовищно дорогъ, а яицъ онѣ либо нанесутъ либо нѣтъ…
— Ахъ, дѣло совсѣмъ не въ яйцахъ! — возразилъ Гребъ. — Я хочу завести куръ для того, чтобы ихъ давили вонъ эти шаркуны, — и онъ указалъ на пролетавшій въ это время мимо нихъ моторъ. — За это можно будетъ сдирать съ нихъ хорошія деньги. Побоятся суда.
Бертъ понялъ его мысль.
— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — куръ заводить не стоитъ. А вотъ, если бы какой-нибудь автомобиль заѣхалъ къ намъ въ окно, это было бы очень хорошо. За поврежденіе зеркальнаго стекла можно потребовать сразу столько, сколько никогда не получишь за цѣлую тысячу перерѣзанныхъ куръ. Рано или поздно это непремѣнно должно случиться, увѣряю васъ. Непремѣнно нужно вставить зеркальныя стекла. А пока вотъ еще что. Давайте, заведемъ собакъ. Если ихъ передавятъ, это тоже будетъ недурно.
Зеркальныя стекла въ окнахъ торговаго дома «Гребъ и Смолуэйсъ» были вставлены на средства Берта, выуженныя имъ у брата и внесенныя компаньону.
Мысль о собакахъ Гребъ тоже одобрилъ, и Бертъ пріобрѣлъ цѣлыхъ трехъ. Онъ все разыскивалъ слѣпыхъ и глухихъ, чѣмъ очень удивлялъ торговцевъ этими животными.
— Помилуйте, — говорили ему, — такихъ собакъ мы не держимъ: вѣдь онѣ ни на что негодны. Онѣ слѣпнутъ и глохнутъ только въ старости. А на что же нужна старая, слѣпая и глухая собака?
— А мнѣ вотъ нужна, и именно старая, слѣпая и въ особенности глухая. Я, знаете ли, торгую граммофонами и всегда держу собаку, потому что люблю этихъ животныхъ и не могу безъ нихъ быть. Но какъ только заведешь граммофонъ, собака начинаетъ волноваться и выть, а это, знаете, мѣшаетъ покупателю слушать и портить мнѣ все дѣло. Вотъ мнѣ и нужно обязательно глухую.
Ослѣпшія и оглохшія отъ дряхлости собаки, однако, нашлись, Бертъ пріобрѣлъ ихъ, какъ мы уже сказали, цѣлую тройку, но его проектъ потерпѣлъ полную неудачу: первая собака на другой же день безслѣдно пропала; вторая, дѣйствительно, попала подъ автомобиль и была раздавлена насмерть, но быстроходная машина исчезла раньше, чѣмъ Бертъ успѣлъ замѣтить ея владѣльца, а третья была сильно помята волосипедистомъ, котораго Бертъ, хотя и задержалъ, однако тутъ же принужденъ былъ выпустить безо всякаго осязательнаго результата: велосипедистъ оказался бѣднымъ актеромъ безъ ангажемента, ѣздившимъ на чужомъ самокатѣ, и съ него нечего было взять.
Со стеклами тоже не повезло. Правда, одно изъ нихъ вскорѣ же было разбито налетѣвшимъ моторомъ, но онъ унесся безслѣдно. А такъ какъ на новое стекло у компаньоновъ лишнихъ денегъ не оказалось, то его пришлось просто-напросто залѣпить полосками бумаги, что выглядывало не особенно красиво.
Вообще дѣла фирмы «Гребъ и Смолуэйсъ» съ каждымъ днемъ шли все хуже и хуже. Покупатели, наниматели самокатовъ и работодатели все убывали, и даже «прогрессивный» Бертъ не въ состояніи былъ надолго подпереть собою шатавшуюся фирму.
Крахъ надвинулся даже скорѣе, чѣмъ ожидали компаньоны.
II.
править«Бѣдное сердце, не знающее никакой радости», говоритъ англійская поговорка. Воспользовавшись тѣмъ, что много самокатовъ было взято напрокатъ на Троицынъ день, Бертъ и Гребъ рѣшились на этотъ день закрыть свое заведеніе и использовать праздникъ въ свое удовольствіе. Въ понедѣльникъ можно было съ новыми силами продолжать тяжелую борьбу за существованіе. Недавно судьба столкнула ихъ съ двумя молодыми дѣвушками, миссъ Флосси Брайтъ и миссъ Эдною Бенторнъ, служившими въ Клепгемѣ и не отказавшимися познакомиться съ молодыми людьми. Бертъ разыскалъ этихъ миссъ на мѣстахъ ихъ службы и уговорился съ ними устроить въ Троицынъ день вчетверомъ пикникъ гдѣ-нибудь за городомъ, между Эмфордомъ и Медстономъ, а ѣхать туда — на велосипедахъ. Впрочемъ, таково было первоначальное предположеніе Берта. Когда же онъ узналъ, что только миссъ Флосси Брайтъ умѣетъ ѣздить на самокатѣ, а миссъ Эдна Бенторнъ, къ которой онъ питалъ особенную симпатію, этимъ умѣніемъ не обладаетъ, то рѣшилъ прицѣпить для нея къ своему самокату легкую плетеную колясочку, на что дѣвушка съ радостью согласилась. Миссъ, же Брайтъ былъ предложенъ одинъ изъ рекламныхъ велосипедовъ фирмы «Гребъ и Смолуэйсъ», болѣе другихъ надежный.
Было всего девять часовъ утра, когда маленькое общество понеслось за городъ, въ южномъ направленіи, но шоссе уже кишмя кишѣло празднично разодѣтымъ людомъ, спѣшившимъ въ зелень, куда всѣхъ манила чудная погода. Между множествомъ велосипедовъ, моторовъ, автомобилей и гироскопическихъ двухколесокъ, бѣжавшихъ прямо по землѣ, трехколесокъ и старыхъ бѣговыхъ моторовъ съ огромными колесами попадались и конные экипажи, хотя и въ очень ограниченномъ количествѣ. Видъ этого «допотопнаго» способа передвиженія вызывалъ градъ веселыхъ насмѣшекъ со стороны «прогрессивныхъ» поклонниковъ механическихъ самокатовъ. Нашелся даже всадникъ на черной лошади, и его преслѣдовали такимъ шумнымъ гиканьемъ, что онъ долженъ былъ свернуть на первую попавшуюся боковую тропинку, оказавшуюся пустою.
Бертъ былъ въ восторгѣ. Эдна Брайтъ, въ изящномъ лѣтнемъ нарядѣ и новой коричневой шляпѣ съ пучкомъ яркокраснаго мака, была очаровательна и сидѣла въ своей колясочкѣ, прицѣпленной къ мотору, въ позѣ принцессы. Моторъ, несмотря на свои восемь лѣтъ, бѣжалъ великолѣпно. Всѣ будничныя заботы были на время забыты. Молодого человѣка не смущали даже повсюду расклеенныя газетныя афиши съ крупною надписью, указывающей заглавіе статей послѣдняго номера:
«Германія выступаетъ противъ доктрины Монроэ». «Двусмысленное поведеніе Японіи». «Что предприметъ Англія? Будетъ ли война?»
По буднямъ, въ свободные часы послѣ обѣда, когда наступало затишье въ магазинѣ, Бертъ еще могъ интересоваться вопросами внѣшней и внутренней политики, но не въ праздникъ и въ особенности, когда молодой человѣкъ спѣшилъ на веселый пикникъ, имѣя за собой прекрасную спутницу. Поэтому ни онъ да и вообще никто изъ молодыхъ людей, всей душой отдавшихся праздничному настроенію, не обратили вниманія и на проявлявшіеся въ нѣкоторыхъ мѣстахъ признаки особенно оживленной военной дѣятельности. Возлѣ Медстона наткнулись на цѣлый рядъ какихъ-то орудій своеобразной конструкціи, выстроенныхъ вдоль дороги и окруженныхъ отрядомъ озабоченно выглядѣвшихъ саперовъ, наблюдавшихъ въ полевые бинокли какое-то земляное укрѣпленіе въ дюнахъ. Бертъ и въ этомъ не увидѣлъ ничего особеннаго и на вопросъ Эдны: «Что тутъ такое дѣлается?» — равнодушно отвѣтилъ: «Пустяки — маневры. Дѣло обыкновенное».
— Да? А я думала, что маневры бываютъ только разъ въ году, ранней весною, около Пасхи, — замѣтила миссъ Бенторнъ и заговорила о другомъ.
День прошелъ очень весело. Молодые люди были счастливы и довольны. Глаза у всѣхъ сіяли радостью. Гребъ острилъ и потѣшалъ свою, даму разными комическими выходками. Бертъ отваживался даже на эпиграммы. Отдаленные сигнальные звуки самокатовъ, долетавшіе съ окутанной пыльною мглою дороги въ лѣсъ, гдѣ происходилъ пикникъ, напоминали поэтически настроеннымъ дѣвушкамъ рыцарскіе романы и волшебныя сказки. Всѣ смѣялись, болтали всякій веселый вздоръ, рвали цвѣты и слегка флиртовали. Дѣвушки со звонкимъ хохотомъ курили тоненькія папироски, поднесенныя имъ Бертомъ, забавлялись пусканіемъ сизыхъ колечекъ дыма. Въ концѣ-концовъ устроили настоящую возню съ бѣганьемъ вперегонки, принимались даже бороться, съ соблюденіемъ, впрочемъ, всѣхъ приличій. Во время отдыха послѣ возни говорили и о воздухоплаваніи и выразили надежду, что лѣтъ этакъ черезъ десять они опять вчетверомъ соберутся на пикникъ уже въ летательной машинѣ, которую къ тому времени изобрѣтетъ Бертъ. Вообще этотъ день представлялся молодежи полнымъ всякихъ пріятныхъ возможностей. Около семи часовъ вечера, въ настроеніи, еще болѣе радужномъ, чѣмъ утромъ, отправились въ обратный путь, не предчувствуя, что на высотѣ, между Розгемомъ и Кингсдауномъ, ихъ ожидаетъ крайне непріятное приключеніе.
Наступали уже сумерки, когда молодые люди стали подниматься на высоту. Бертъ желалъ проѣхать какъ можно дальше, не зажигая своего фонаря, потому что плохо надѣялся на успѣхъ этого предпріятія: фонарь былъ съ «норовомъ». Моторъ его несся съ изумительной добросовѣстностью, обгоняя множество другихъ самокатовъ. Въ одномъ мѣстѣ онъ вихремъ промчался мимо захромавшаго автомобиля «стараго» типа. Рожокъ Берта запылился, отчего издаваемые ими звуки были очень странные: не то мяукала кошка, не то визжалъ поросенокъ, не то пищалъ ребенокъ. Ради забавы и въ порывахъ шалости, Бертъ то и дѣло извлекалъ изъ рожка эти звуки, къ величайшему удовольствію своей спутницы, хохотавшей до слезъ при каждомъ новомъ тонѣ, издаваемомъ рожкомъ.
Маленькая компанія катилась бѣшеною волною неподдѣльнаго веселья, вызывавшаго со стороны остальной публики на дорогѣ самыя разнохарактерныя замѣчанія, соотвѣтственно темпераменту и настроенію каждаго отдѣльнаго лица. Вдругъ Эдна замѣтила облачко синеватаго, зловоннаго дыма, поднимавшееся между педалей мотора ея спутника, но не придала этому явленію особаго значенія; дѣвушка думала, что это явленіе, хотя и непріятное, но вполнѣ естественное въ моторахъ. Но немного спустя изъ этого облачка показался небольшой острый желтоватый огненный язычокъ.
— Бертъ, у васъ въ моторѣ что-то не въ порядкѣ! — крикнула она, инстинктивно почуявъ опасность.
Молодой человѣкъ такъ быстро затормозилъ моторъ, что Эдна чуть было не вылетѣла изъ коляски.
— Ахъ, чортъ возьми! — пробурчалъ онъ сквозь зубы, соскочивъ съ велосипеда и взглянувъ на резервуаръ съ бензиномъ.
Въ теченіе нѣсколькихъ зловѣщихъ секундъ Бертъ тупо смотрѣлъ, какъ бензинъ вытекалъ по каплямъ изъ своего помѣщенія, а огонь, съ веселымъ трескомъ, все возрасталъ и распространялся по мотору. Первою мыслью молодого человѣка была та, что онъ напрасно не продалъ, года два тому назадъ, этотъ велосипедъ, за который ему тогда давали хорошую цѣну. Къ сожалѣнію, это позднее раскаяніе не могло въ данномъ случаѣ принести никакой пользы. Точно сознавая это, молодой человѣкъ крикнулъ отбѣжавшей въ сторону Эднѣ, чтобы она поискала мокраго песку, а самъ свелъ машину съ дороги, опрокинулъ ее на землѣ и, въ свою очередь, принялся искать песокъ. Между тѣмъ огонь не замедлилъ воспользоваться данною ему возможностью продолжать свое разрушительное дѣло и разгорался все ярче и ярче, по мѣрѣ того, какъ темнота вокругъ все больше и больше сгущалась. Дорога пролегала по твердой какъ камень мѣловой почвѣ и песку на ней было мало даже сухого.
Эдна обратилась къ маленькому, толстенькому велосипедисту, поравнявшемуся съ нею.
— Нашъ моторъ загорѣлся! — крикнула она. — Намъ нуженъ мокрый песокъ. Ради Бога, помогите намъ поискать.
Толстякъ машинально остановилъ своего стального коня, слѣзъ съ него и нѣсколько времени соображалъ, что именно отъ него требуется. Наконецъ онъ понялъ и, испустивъ сочувственное восклицаніе, усердно принялся рыться въ дорожной пыли. Бертъ и Эдна послѣдовали его доброму примѣру. Черезъ нѣсколько минутъ на мѣстѣ происшествія сгруппировалась цѣлая толпа другихъ катальщиковъ. Всѣ останавливались и глазѣли. Освѣщенныя огнемъ лица выражали любопытство, злорадство и удовольствіе, доставляемое безплатнымъ зрѣлищемъ.
— Мокраго песку нужно! Мокраго песку! — сопѣлъ толстякъ, усердно копаясь въ сухой пыли и собирая ее цѣлыми горстями.
Ему сталъ помогать другой. Собираемая въ потѣ лица мѣловая пыль бросалась въ огонь, который съ пылкою восторженностью принималъ эту новую пищу.
Но вотъ, наконецъ, прибылъ и отставшій съ своей спутницей Гребъ.
Соскочивъ съ велосипеда и прислонивъ его къ ближайшей изгороди, онъ сразу овладѣлъ положеніемъ и сталъ проявлять изумительное присутствіе духа, и не менѣе изумительную дѣятельность.
— Только воды не лейте, господа! Слышите? — кричалъ онъ, продираясь впередъ къ горѣвшему мотору.
— Воды не лейте! Воды не лейте! — какъ попугаи повторяли за нимъ другіе, хотя ея ни у кого не было.
— Какъ это никто не догадается заглушить огонь! — продолжалъ Гребъ и тутъ же, подавая примѣръ, выхватилъ изъ коляски шерстяное одѣяло, принадлежавшее Берту, и принялся колотить этимъ одѣяломъ по пылавшему мотору.
Несмотря на то, что при такомъ способѣ тушенія огненныя брызги дождемъ разсыпались по дорогѣ, угрожая зажечь все, на что попадали, этому способу стали подражать. Бертъ схватилъ подушку, лежавшую въ той же коляскѣ, и также началъ хлопать ею по огню. Двое другихъ схватили вторую подушку и большую пикниковую скатерть и, въ свою очередь, пустили ихъ входъ для борьбы съ огнемъ. Одинъ молодой герой даже снялъ съ себя куртку и съ ея помощью принялъ участіе въ борьбѣ съ коварной стихіей. Нѣсколько времени почти не было слышно говора. Раздавалось одно тяжелое дыханіе и усердное хлопанье. Только одна Флосси отчаянно рыдала и вопила: «Горимъ!.. Помогите!..»
Приплелся и хромавшій автомобиль съ нѣсколькими пассажирами и тоже остановился. Управлявшій имъ рослый пожилой господинъ въ очкахъ, съ обликомъ ученаго, спросилъ, какъ-то особенно рѣзко выговаривая слова:
— Не можемъ ли и мы помочь?
Одѣяло, подушки, скатерть и куртка, воевавшіе съ огнемъ, все гуще и гуще покрывались огненными языками горящаго бензина. Подушка, которою манипулировалъ Бертъ, испускала изъ себя душу: кружившіяся по воздуху облака мелкихъ перьевъ и пуха давали иллюзію снѣжной мятели. Бертъ былъ весь въ поту и пыли. Усердію его, казалось, не было границъ.
Когда у него въ рукахъ осталась одна пустая тлѣющая оболочка бывшей подушки, онъ заскрежеталъ зубами: ему представлялось, что онъ лишился оружія какъ разъ въ рѣшительный моментъ побѣды. Огонь злобно извивался по землѣ, подобно издыхающей змѣѣ. При каждомъ новомъ ударѣ пламя судорожно вспыхивало, точно въ мукахъ предсмертной агоніи. Гребъ оттащилъ загорѣвшееся одѣяло въ сторону и топталъ его ногами. Остальные тоже отступали. Тотъ, у котораго была въ рукахъ вторая подушка, бросилъ ее куда попало и возвратился къ своему автомобилю.
— Да что жъ это такое?! — кричалъ Бертъ. — Еще немного и огонь былъ бы потушенъ, а тутъ всѣ бросаютъ дѣло и улепетываютъ!
Онъ со злостью отшвырнулъ отъ себя быстро тлѣвшую тряпку, сорвалъ съ себя куртку и, съ дикимъ выкрикомъ прыгнувъ прямо въ огонь, сталъ продѣлывать въ немъ нѣчто въ родѣ пляски австралійскихъ огнепоклонниковъ, яростно размахивая курткою. Пламя жадно лизало его сапоги, выказывая явное намѣреніе пробраться выше.
Эднѣ казалось, что она видитъ въ этомъ озаренномъ краснымъ огнемъ юношѣ настоящаго героя древнихъ легендъ, и ея сердце переполнилось благоговѣйной нѣжностью къ нему.
Вдругъ одному изъ зрителей попала въ лицо раскаленная мѣдная монета, выскочившая изъ кармана куртки, которою продолжалъ размахивать Бертъ. Услыхавъ болѣзненное восклицаніе зрителя, молодой человѣкъ вспомнилъ, что въ карманахъ его куртки были и бумажныя деньги. Желая ихъ спасти, если было еще возможно, онъ поспѣшилъ выбраться изъ огня и принялся тушить пылавшую куртку. Онъ чувствовалъ себя побѣжденнымъ, разбитымъ, униженнымъ и совершенно обезкураженнымъ.
Эднѣ бросилась въ глаза благожелательная наружность одного зрителя среднихъ лѣтъ, въ цилиндрѣ и приличной одеждѣ.
— Какъ можете вы такъ равнодушно смотрѣть на чужое несчастье, не пытаясь ничѣмъ помочь? — укоризненно обратилась она къ нему. — Помогите же этому бѣдному молодому человѣку, если у васъ не каменное сердце!
— Хорошо бы кожаный фартукъ! — крикнулъ кто-то.
Рядомъ съ автомобилемъ вдругъ вынырнулъ изъ темноты очень серьезнаго вида джентльменъ, въ свѣтло-сѣромъ велосипедномъ костюмѣ, и спросилъ господина въ очкахъ, нѣтъ ли у него кожанаго фартука.
— Есть, — отвѣтилъ очконосецъ.
— Такъ давайте его скорѣе! — повелительно сказалъ свѣтлосѣрый.
Очконосецъ покорно, хотя и вяло, точно въ состояніи гипнотизма, досталъ изъ внутренности своего самоката большой кожаный фартукъ, который тотчасъ же былъ подхваченъ свѣтло-сѣрымъ и переброшенъ Гребу, предупрежденному соотвѣтствующимъ восклицаніемъ.
Всѣ поняли, что дѣло идетъ о новомъ методѣ тушенія. Цѣлый десятокъ рукъ ухватилось за кожаный фартукъ и, разостлавъ его балдахиномъ надъ огнемъ, сразу опустили и крѣпко прижали къ землѣ. Зрители одобрительно гудѣли.
— Вотъ это слѣдовало бы сдѣлать въ самомъ началѣ! — хрипѣлъ Гребъ, изо всѣхъ силъ нажимая руками и ногами на фартукъ.
Наступилъ моментъ торжества. Огненные языки исчезли. Кто только могъ, нажималъ руками и ногами на кожу. Бертъ усердствовалъ больше всѣхъ.
Раздувшись посерединѣ, фартукъ словно подавлялъ торжествующую улыбку.
Но вдругъ его самосознаніе прорвалось; улыбка сдѣлалась ярко-сіяющей.
Казалось, въ самой его серединѣ дѣйствительно раскрывается пылающій красный ротъ. Струи ликующаго пламеннаго смѣха отразились въ очкахъ ученаго. Публика инстинктивно отхлынула назадъ.
— Спасайте коляску! — послышался чей-то звонкій голосъ.
Бросились отцѣплять коляску, но спасти ее не удалось: легкое соломенное плетеніе успѣло уже загорѣться. Кверху взвилась яркая вспышка, и скоро отъ верха коляски не осталось и слѣда.
Среди публики вдругъ водворилась полная тишина. Всѣ молча смотрѣли, какъ догоралъ на землѣ бензинъ. Фартукъ пылалъ и коробился. Толпа вновь загудѣла. Центръ ея составляли главныя дѣйствующія лица. Простые зрители расположились полукругомъ и обмѣнивались критическими замѣчаніями. Какой-то молодой человѣкъ, обладавшій, очевидно, небольшими техническими познаніями и большою самоувѣренностью, назойливо старался доказать Берту, что «вся эта исторія вовсе не должна бы случиться, если бы»… Но Бертъ не дослушалъ и огрызнулся на него.
Обиженный «техникъ» пробрался въ задній рядъ къ благожелательному на видъ джентльмену въ цилиндрѣ и принялся внушать ему убѣжденіе, что у людей, не умѣющихъ обращаться съ моторами, всегда возможны подобныя катастрофы.
Джентльменъ въ цилиндрѣ терпѣливо выслушалъ его, потомъ съ обязательною улыбкою отвѣтилъ:
— Извините, я немного… тугъ на ухо. Да, вы правы, погода сегодня восхитительная.
Окончательно обезкураженный «техникъ», потерпѣвъ и тутъ неудачу, поспѣшилъ покинуть и благожелательнаго джентльмена.
Въ толпѣ вертѣлся еще одинъ молодой человѣкъ, розоволицый, красивый, въ широкополой соломенной шляпѣ. — Я спасъ переднее колесо! — говорилъ онъ, захлебываясь отъ радости. — Шина тоже загорѣлась бы, если бы я все время не вертѣлъ колесо.
Дѣйствительно, переднее колесо осталось невредимо и, по инерціи, продолжало медленно вращаться среди покоробленныхъ а почернѣвшихъ другихъ частей злополучной машины Берта.
— Колесо стоитъ, по меньшей мѣрѣ, двадцать шиллинговъ, — продолжалъ розоволицый молодой человѣкъ и самодовольно прибавилъ, обращаясь къ Берту: — Безъ моей помощи оно тоже сгорѣло бы… Я все время вертѣлъ его, вотъ и…
— Ахъ, убирайтесь вы къ чорту! — обрѣзалъ его Бертъ.
Розоволицый юноша еще больше покраснѣлъ и со смущеннымъ видомъ отошелъ къ галдѣвшей толпѣ.
Между тѣмъ къ мѣсту катастрофы прибывали все новые и новые любопытные и съ однимъ и тѣмъ же вопросомъ: «что такое здѣсь случилось?» Обращались преимущественно къ Берту, ближе всѣхъ стоявшему около своей погибшей машины. Молодой человѣкъ свирѣпо огрызался и вообще имѣлъ такой видъ, точно готовъ былъ съѣсть всю публику.
Но вотъ мало-по-малу число зрителей стало рѣдѣть. Осталось только нѣсколько самыхъ любопытныхъ, или тѣхъ, которымъ некуда было спѣшить. Въ числѣ ихъ оказался и собственникъ автомобиля.
— Кажется, мой фартукъ порядочно пострадалъ? — спросилъ онъ, ни къ кому не обращаясь.
Бертъ съ злобной ироніей крикнулъ ему въ отвѣтъ:
— Вамъ это только кажется? Успокойтесь, вашъ фартукъ не лучше моей машины!
— Развѣ? — протянулъ очконосецъ и тутъ же добродушно прибавилъ: — Не могу ли я быть еще чѣмъ-нибудь полезенъ?
— Нѣтъ, — рѣзко проговорилъ Гребъ, но, взглянувъ на стоявшую рядомъ съ собою Эдну, добавилъ болѣе мягкимъ, даже просящимъ тономъ: — Если ужъ хотите оказать еще услугу, то не захватите ли съ собою вотъ эту даму? Ей нужно въ Клепгэмъ. Не по пути ли это вамъ?
— Съ удовольствіемъ, — проговорилъ владѣлецъ автомобиля. — Крюкъ небольшой, а я все равно уже опоздалъ къ обѣду. Садитесь, пожалуйста, — предложилъ онъ дѣвушкѣ.
Эдна поблагодарила и, обернувшись къ Берту, спросила:
— А вы, Бертъ, развѣ не поѣдете?
— Къ сожалѣнію, я не могу никого взять еще — не хватитъ мѣста, — сказалъ очконосецъ, помогая дѣвушкѣ взобраться на машину.
— Не безпокойтесь обо мнѣ, Эдна, — отвѣтилъ молодой человѣкъ. — Я еще посмотрю, что осталось отъ моего несчастнаго мотора, а потомъ какъ-нибудь доберусь до города. До свиданія. Желаю вамъ счастливаго пути.
Дѣвушка, уже сидя на автомобилѣ, еще разъ бросила взглядъ на молодого человѣка, и сердце ея сжалось отъ жалости. Какимъ героемъ казался онъ ей недавно и какимъ жалкимъ представился теперь, безъ куртки, грязнымъ, закопченнымъ и въ самой унылой позѣ, передъ остатками своего мотора.
Эдна поспѣшно смахнула навернувшіяся на глаза слезинки и, желая ободрить убитаго несчастнымъ приключеніемъ молодого человѣка, крикнула ему веселымъ тономъ:
— Ну, до пріятнаго свиданія, Бертъ!.. До завтра.
— До завтра! — машинально повторилъ молодой человѣкъ, не предчувствуя, что ему не скоро суждено вновь увидѣть свою «симпатію».
Когда автомобиль скрылся во мракѣ надвигавшейся ночи, Бертъ съ помощью спичекъ и свѣчного огарка, данныхъ ему однимъ изъ зрителей, принялся отыскивать золотую монету, вывалившуюся изъ прожженнаго кармана его куртки, но не могъ найти ея. Лицо молодого «прогрессиста» было блѣдно и грустно.
— Ахъ, какое ужасное несчастье! — говорила спутница Греба, усаживаясь вслѣдъ за нимъ на свой велосипедъ. — Не унывайте только, Бертъ… Сдѣланнаго не поправишь уныніемъ. До свиданія! — добавила она и укатила вмѣстѣ со своимъ провожатымъ.
Бертъ остался почти одинъ. До этой минуты онъ все еще утѣшалъ себя надеждою, что отыщетъ хоть золотую монету, послѣднее свое достояніе, найметъ въ сосѣднемъ селеніи какую-нибудь повозку и свезетъ на ней печальные остатки своего самоката въ мастерскую, гдѣ понемногу возстановитъ его. Но теперь и эта надежда улетучилась вмѣстѣ съ монетой. Бумажныя деньги сгорѣли, и онъ остался буквально безъ гроша.
Бертъ схватилъ покрытый копотью, но успѣвшій уже остыть руль и сдѣлалъ попытку поднять остовъ машины. Заднее колесо, лишенное шины, было сильно попорчено; вести моторъ было очень затруднительно, а нести — не по силамъ. Съ минуту онъ простоялъ неподвижно, съ выраженіемъ полнаго отчаянія на лицѣ и во взорахъ. Потомъ вдругъ встрепенулся, понатужился поднялъ искалѣченный велосипедъ и съ силою швырнулъ его въ ближайшую канаву. Послѣ этого, бросивъ послѣдній злобный взглядъ на злополучную машину, онъ съ рѣшительнымъ видомъ зашагалъ по направленію къ городу.
— Ну, съ этимъ удовольствіемъ пока покончено! — пробормоталъ онъ дорогою сквозь крѣпко стиснутые зубы. — Годика два-три придется поработать, пока удастся завести новый моторъ… Ахъ, какой я былъ оселъ, когда не продалъ его тому дураку покупателю, который давалъ за него такую хорошую цѣну!.. Вѣдь на тѣ деньги я могъ бы пріобрѣсти себѣ другой, болѣе надежный…
Съ такими грустными мыслями онъ добрался до дому и, совершенно разбитый тѣлесно и душевно, повалился не раздѣваясь на постель.
III.
правитьСлѣдующее утро застало учредителей фирмы «Гребъ и Смолуэйсъ» въ состояніи полной угнетенности. Ни одного изъ компаньоновъ не могли заинтересовать огромныя афиши, красовавшіяся въ окнахъ табачной и газетной торговли, находившейся напротивъ; между тѣмъ эти афиши сообщали слѣдующія сенсаціонныя новости:
«Опубликованіе американскаго ультиматума. — Англія вынуждается на войну. — Наше ослѣпленное военное министерство все еще упорно отказывается войти въ соглашеніе съ мистеромъ Беттериджемъ. — Грандіозная желѣзнодорожная катастрофа въ Тимбукту».
«Война — вопросъ лишь нѣсколькихъ часовъ. — Въ Нью-Норкѣ пока спокойно. — Берлинъ въ тревогѣ».
«Вашингтонъ все еще молчитъ. — Что предприметъ Парижъ? — На биржѣ паника. — Мистеръ Беттериджъ вноситъ новое предложеніе. — Отчетъ о послѣднемъ состязаніи въ Тегеранѣ».
«Рѣшится ли Америка на войну? — Антигерманское возмущеніе въ Багдадѣ. — Скандалъ въ дамасскомъ муниципалитетѣ. — Мистеръ Беттериджъ предлагаетъ свое изобрѣтеніе Америкѣ».
Афиши эти появлялись одна за другою, по мѣрѣ полученія телеграфныхъ и телефонныхъ сообщеній.
Съ глубоко задумчивымъ видомъ стоялъ передъ окномъ въ своемъ магазинѣ Бертъ и, хотя смотрѣлъ на виднѣвшіяся на, противъ афиши, но, очевидно, не замѣчалъ ихъ. Видъ молодого человѣка былъ очень неказистъ. Закопченный и перепачканный жилетъ, одѣтый поверхъ грязной фланелевой рубашки, разорванные въ нѣсколькихъ мѣстахъ и. тоже запачканные панталоны и полупрожженные сапоги дѣлали молодого «прогрессиста» похожимъ на кузнеца въ рабочей одеждѣ. Магазинъ выглядывалъ также очень мрачно и безотрадно, а стоявшіе около стѣнъ на подставкахъ убогіе самокаты, казалось, смотрѣли на Берта съ какою-то особенно злою насмѣшкою.
Гребъ тоже находился въ магазинѣ. Костюмъ его былъ гораздо приличнѣе, но самъ онъ имѣлъ такой же невеселый видъ, какъ и его товарищъ,
Бертъ съ ужасомъ думалъ о тѣхъ бурныхъ сценахъ, которыя ожидали ихъ, когда вернутся наемщики велосипедовъ; думалъ о домохозяинѣ, которому скоро нужно будетъ вносить плату за помѣщеніе, а денегъ не было; думалъ и о многихъ другихъ непріятностяхъ. Въ первый еще разъ жизнь представилась ему безнадежною борьбой со злою судьбою.
— Знаешь что, дружище, — вдругъ обратился онъ къ Гребу, съ которымъ давно уже былъ на «ты», — мнѣ страшно надоѣла вся эта наша… нескладеха.
— Мнѣ тоже, — мрачно отвѣтилъ Гребъ.
— Такъ опротивѣла, — продолжалъ Бертъ, — что хоть бросай все и бѣги, куда глаза глядятъ. Сколько намъ предстоитъ разныхъ платежей и другихъ непріятностей, — страшно даже дѣлается…
— Да, и, кромѣ того, придется еще платить за коляску, которую ты сжегъ вмѣстѣ съ моторомъ, --не безъ ехидства подхватилъ Гребъ.
— Это ужъ одно къ одному. Чортъ съ ней, съ этой несчастной коляской! — со злостью воскликнулъ Бертъ, — Намъ все равно нечѣмъ платить долговъ, не заплатимъ и за коляску… Да, Гребъ, въ самомъ дѣлѣ, я сейчасъ окончательно рѣшилъ, что здѣсь, въ этомъ старомъ гнѣздѣ, мы ничего путнаго но добьемся… Дѣла съ каждымъ днемъ все хуже и хуже, а денегъ выходитъ пропасть… Потомъ эта вѣчная канитель съ покупателями, нанимателями и давальцами, чортъ бы ихъ всѣхъ побралъ!
— Ну, а что же намъ предпринять, по-твоему? — полюбопытствовалъ Гребъ.
— По-моему, распродать все, что находится въ этой противной лавчонкѣ, потомъ бросить ее и заняться чѣмъ-нибудь другимъ, если и не особенно… складнымъ, зато болѣе выгоднымъ. Намъ давно пора бы сдѣлать это. Нѣтъ никакого смысла цѣпляться за корабль, который тонетъ. Цѣлый капиталъ просадили на эту глупую…
— Ну, твой-то капиталъ былъ не особенно великъ, — перебилъ Гребъ пренебрежительнымъ тономъ.
— Какой бы онъ ни былъ, а ухнулъ. Такъ не ждать же, пока мы и сами ухнемъ въ какое-нибудь… теплое мѣстечко за неплатежъ долговъ или за что-либо еще. Вотъ почему я и говорю, что необходимо утекать отсюда, пока еще есть возможность… Впрочемъ, если тебѣ такъ нравится здѣсь, то оставайся себѣ на здоровье. Что же касается меня, то я безповоротно рѣшилъ…
— Бросить меня одного! Хорошъ другъ!
— Что жъ дѣлать, когда ты не желаешь разстаться съ этой подлой лавчонкой и своимъ глупымъ дѣломъ?
Гребъ обвелъ глазами свой магазинъ и глубоко вздохнулъ Когда-то это небольшое помѣщеніе отличалось сравнительной чистотою, новыми предметами торговли, свѣжимъ починомъ и надеждою, даже увѣренностью въ успѣхѣ, а теперь — увы! — все это поблекло и исчезло… Да, Бертъ правъ: кромѣ непріятностей, теперь ужъ нечего ожидать. Помимо разныхъ кредиторовъ и жалобщиковъ, того и гляди заявится самъ домовладѣлецъ, этотъ неотесанный толстосумъ-свиноторговецъ, не знающій и счета деньгамъ, и начнетъ приставать, почему не вставлено новое стекло въ окнѣ и кстати напомнитъ о наступающемъ срокѣ платежа за помѣщеніе. А тамъ еще пропасть разныхъ непріятностей… Да, Бертъ правъ: дѣйствительно нужно скорѣе избавиться отъ всего этого и приняться за что-либо другое.
— Что же ты намѣренъ предпринять, Бертъ, когда покинешь меня? — спросилъ онъ товарища.
— Я уже придумалъ кое-что, — произнесъ тотъ съ торжествующимъ видомъ. — Я не спалъ почти всю эту ночь, и мнѣ пришла въ голову одна мысль…
— Какая же, Бертъ? — съ живостью спросилъ заинтересованный компаньонъ.
— А вотъ какая… Впрочемъ, если ты остаешься здѣсь, то я лучше оставлю эту мысль при себѣ и постараюсь привести ее въ исполненіе одинъ.
— А если я найду твою мысль недурною и самъ послѣдую за тобою?
— Ну, тогда я скажу… Но, пожалуй, ты не согласишься?
— А ты говори толкомъ. Можетъ-быть, и соглашусь.
— Ну, вотъ, видишь въ чемъ дѣло. Ты такъ хорошо смѣшилъ вчера нашихъ спутницъ своими комическими куплетами…
— Но какое же это имѣетъ отношеніе…
— Погоди! А я заставилъ ихъ чуть не ревѣть своими жалобными элегіями…
— Помню и это, но все-таки не могу понять, что все это имѣетъ общаго съ твоей мыслью?
— А вотъ именно на этомъ-то она и основана.
— На этомъ?!
— Ну, да! Неужели ты все еще не понимаешь, Гребъ?
— Не понимаю… Впрочемъ, погоди, ужъ не хочешь ли ты завести шарманку и таскаться по дворамъ? — спросилъ Гребъ и громко расхохотался.
— Вовсе нѣтъ! — съ неудовольствіемъ проговорилъ Бертъ. — Мы почище одѣнемся и будемъ ѣздить по какимъ-нибудь курортамъ, въ родѣ, напримѣръ, морскихъ купаній, въ качествѣ… ну хоть артистовъ-любителей хорошаго тона. У тебя очень порядочный голосъ, да и мой, говорятъ, недуренъ. Ты будешь распѣвать свои веселые куплеты, а я — слезливыя элегіи… Станемъ устраивать концерты, тѣмъ болѣе, что я умѣю даже немного бренчать на цитрѣ, да и ты, кажется, играешь на чемъ-то… Программу составимъ поинтереснѣе. Посмотри, какой у насъ будетъ успѣхъ. Твои слушатели будутъ лопаться отъ смѣха, а мои — изливаться въ слезахъ. Идетъ, что ли, дружище, а?
Гребъ еще разъ окинулъ тоскливымъ взоромъ свой неказистый, угрюмый магазинъ, и ему снова представилась, во всей своей неприглядности, перспектива ожидающихъ ихъ непріятностей. Вмѣстѣ съ тѣмъ вдругъ ему показалось, что издали доносится мелодичная музыка и слышится нѣжный голосъ плывущей къ берегу морской сирены. Гребъ какъ бы чувствовалъ ласковые лучи солнца на бѣломъ морскомъ пескѣ, видѣлъ цѣлыя массы купальщиковъ и слышалъ ихъ восторженный шопотъ: «Это настоящіе артисты. Нужно ихъ поддержать». Слышалъ даже пріятный звонъ серебряныхъ и золотыхъ монетъ, которыми осыпаютъ его и Берта признательные слушатели. Весь этотъ сборъ будетъ чистымъ доходомъ безъ всякихъ хлопотъ, заботъ и непріятностей.
— Бертъ, и я съ тобою! — воскликнулъ онъ, съ трудомъ оторвавшись отъ представившейся ему радужной перспективы.
— Ну, вотъ, и отлично! — весело проговорилъ его товарищъ. — Только смотри, Гребъ, не откладывай дѣла бъ долгій ящикъ. Чѣмъ скорѣе мы выберемся изъ этой трущобы, тѣмъ будетъ лучше.
— Ну, конечно, засиживаться здѣсь теперь не будемъ… И знаешь что, Бертъ, мы вѣдь не останемся безъ гроша, если поумнѣе поведемъ дѣло. Захватимъ съ собою тѣ изъ велосипедовъ, которые еще сносны, и гдѣ-нибудь продадимъ ихъ. Кое-что за нихъ все-таки получимъ, если даже спустимъ ихъ и по дешевой цѣнѣ… Только нужно будетъ вывести ихъ отсюда пораньше утромъ, когда всѣ еще спятъ, чтобы никто по возможности не замѣтилъ.
— Да, да, это будетъ отлично, Гребъ… Вотъ обозлится-то этотъ старый свинятникъ, нашъ хозяинъ, когда явится сюда ругаться изъ-за окна и вмѣсто насъ вдругъ найдетъ на двери билетикъ съ надписью: «Магазинъ запертъ по случаю ремонта». Ха, ха, ха…
— Да, это будетъ очень забавно, Бертъ! — съ веселымъ смѣхомъ вскричалъ Гребъ. — Непремѣнно сдѣлаемъ такъ. Кромѣ того, налѣпимъ на самомъ видномъ мѣстѣ еще одно объявленіе о томъ, чтобы публика за справками по дѣламъ фирмы «Гребъ и Смолуйзсъ» обращалась къ тому же свинятнику… Вотъ будетъ потѣха-то, понимаешь?
Оба компаньона разразились дружнымъ хохотомъ и принялись обсуждать ликвидацію прежней своей дѣятельности и начало новой. Къ вечеру этотъ планъ былъ разработанъ во всѣхъ подробностяхъ. Сначала товарищи рѣшили было назвать себя «Голубыми мистерами О.», въ подражаніе группѣ извѣстныхъ гимнастовъ, именовавшейся «Красными мистерами E.» Бертъ во что бы то ни стало желалъ имѣть свѣтло-голубого цвѣта тужурку, обшитую золотымъ позументомъ. Гребъ также не прочь былъ нарядиться въ нее. Но при дальнѣйшемъ обсужденіи эту затѣю пришлось оставить: она была не по карману да, кромѣ того, пришлось бы слишкомъ долго ждать, пока будутъ изготовлены тужурки. Рѣшили выбрать костюмы подешевле и лучше всего готовые.
Остановившись на этомъ рѣшеніи, они въ дополненіе къ обыкновенному костюму придумали нѣчто болѣе оригинальное и даже практичное для предохраненія его отъ солнца, дождя и пыля: одѣть поверхъ всего подобіе мѣшка изъ простой, небѣленой ткани, съ отверстіями для головы и рукъ, голову обвернуть полотенцемъ, а ноги обуть въ сандаліи и, въ довершеніе всего этого, прилѣпить бороды изъ пакли. Въ такомъ преображенномъ видѣ назвать себя «дервишами пустыни». Главными номерами ихъ музыкально-вокальной программы будутъ двѣ уличныхъ пѣсенки: «Тандемъ» и «Что стоитъ головная шпилька». Начать свое артистическое турнэ они предполагали съ небольшихъ побережныхъ мѣстечекъ, гдѣ бываютъ купальщики средней руки, а затѣмъ, по мѣрѣ успѣховъ, перейти и къ болѣе значительнымъ морскимъ курортамъ.
Занятые своими личными дѣлами, будущіе артисты не обращали никакого вниманія на то, что дѣлалось въ мірѣ, половина котораго готовилась къ небывалому кровопролитію. Послѣ полудня въ окнахъ табачнаго торговца появилась новая афиша съ грозными словами: «Военныя тучи скапливаются».
Бертъ замѣтилъ только эту афишу и, пожавъ плечами, пренебрежительно проговорилъ:
— Пусть ихъ пустобрешничаютъ, а мы займемся своими дѣлами.
IV.
правитьТишина Даймчерчскаго побережья вдругъ была поражена необычнымъ явленіемъ. Даймчерчъ былъ однимъ изъ тѣхъ немногихъ англійскихъ береговъ, до котораго только что началъ достигать рельсовый путь, и его обширное побережье ко дню нашего повѣствованія все еще оставалось тихимъ и пріятнымъ мѣстечкомъ для непритязательныхъ посѣтителей. Сюда забирались только тѣ, которые избѣгали шума и дорогихъ модныхъ морскихъ курортовъ, чтобы въ тишинѣ и спокойствіи отдохнуть, покупаться, погулять и поболтать другъ съ другомъ. Поэтому «дервиши пустыни» появились здѣсь совсѣмъ некстати.
Бѣлыя фигуры на ярко-красныхъ велосипедахъ внезапно вынырнули изъ безконечной дали побережья со стороны Литльстона и налетѣли съ раздирающими уши ревомъ автомобильныхъ рожковъ, дикими криками и гиканьемъ, какъ настоящіе дикари.
Возгласы недоумѣнія и испуга пронеслись среди пораженной публики.
Между тѣмъ наши «артисты» одновременно круто остановили своихъ стальныхъ коней передъ публикою, спрыгнули на землю, стали рядомъ и громогласно провозгласили:
— Многоуважаемыя леди и досточтимые джентльмены! Честь имѣемъ представиться: дервиши пустыни.
Затѣмъ отвѣсили во всѣ стороны по низкому поклону.
Немногочисленная публика, раздѣленная на группы, не трогаясь съ мѣста, молча смотрѣла на прибывшихъ съ удивленіемъ, отвращеніемъ и нѣкоторымъ испугомъ. Только нѣсколько подростковъ да маленькіе ребятишки, движимые любопытствомъ, подошли къ нимъ поближе.
— Нигдѣ ни одного полисмена, — шепнулъ Бертъ товарищу. — Можно начать.
«Дервиши пустыни» съ комической суетливостью, доставившей большое удовольствіе подросткамъ и ребятишкамъ, составили свои самокаты, прислонивъ ихъ одинъ къ другому, потомъ забрали побольше воздуху въ свои легкія и громко запѣли: «Что стоитъ головная шпилька?» при чемъ Гребъ былъ запѣвалой, а Бертъ подхватывалъ. Въ концѣ каждаго куплета «артисты», подобравъ полы своихъ мѣшковъ, слегка подплясывали.
Пока самозванные «дервиши пустыни» давали свое представленіе, доставлявшее такое удовольствіе ребятишкамъ и заставлявшее недоумѣвать взрослыхъ, что означаетъ появленіе этихъ сумасшедшихъ, вниманіе всѣхъ было привлечено другимъ, такимъ же необычнымъ въ этихъ мѣстахъ явленіемъ.
V.
правитьЛишь только «артисты», покончивъ съ куплетами о шпилькѣ, сдѣлали небольшую передышку, чтобы затѣмъ начать новую пѣсню, вокругъ раздались крики: «Шаръ! воздушный шаръ!» Бертъ и Гребъ подняли глаза кверху и увидѣли быстро приближавшійся съ сѣверо-запада огромный золотисто-коричневый воздушный шаръ.
— Ну, вотъ, только этого недоставало! — съ досадою прошепталъ Гребъ. — Еще бы немного — и это дурачье клюнуло бы нашу приманку, а тутъ этотъ дурацкій шаръ… Ну, Бертъ, я затяну, а ты подхватывай.
«Артисты» снова заголосили. Между тѣмъ шаръ то опускался, то поднимался и вдругъ исчезъ («Слава Богу»! — сказалъ про себя Гребъ), но потомъ опять появился и больше уже не исчезалъ; напротивъ, сталъ опускаться къ землѣ, съ каждою секундою увеличиваясь въ объемѣ.
— Чортъ бы его побралъ, — снова прошепталъ Гребъ и, обернувшись къ товарищу, скороговоркою сказалъ ему вполголоса: «Жарь во всю, Бертъ, не жалѣй горла. Нужно отвлечь этихъ любопытныхъ дураковъ отъ шара».
Но сдѣлать этого имъ не удалось: среди «дураковъ» вновь раздались крики: «Смотрите, смотрите, что дѣлается съ шаромъ!»
«Артисты» перестали пѣть и тоже невольно взглянули вверхъ.
— Да, съ шаромъ дѣйствительно творится что-то неладное, — замѣтилъ Бертъ.
И въ самомъ дѣлѣ шаръ дѣлалъ какіе-то странные прыжки, въ то же время продолжая медленно приближаться къ землѣ, но почти коснувшись ея, снова вдругъ поднимался футовъ на 50 вверхъ. Къ полному недоумѣнію зрителей, онъ продѣлалъ эти манипуляціи нѣсколько разъ. Наконецъ шаръ ударился о группу деревьевъ, и выдѣлявшаяся въ его корзинѣ черная фигура, тщетно боровшаяся съ канатами, на мгновеніе скрылась тамъ, — очевидно упала на дно корзины. Черезъ минуту шаръ очутился совсѣмъ близко отъ того мѣста, гдѣ стояли «артисты». Казалось, цѣлый домъ скользилъ сверху внизъ. За шаромъ тащился, касаясь земли, длинный канатъ. Сидѣвшая въ корзинѣ черная фигура испускала отчаянные крики, которыхъ никто не могъ понять, но всѣ замѣтили, что эта фигура какъ будто раздѣвается. Вслѣдъ за тѣмъ изъ корзины высунулась голова мужчины и послышался ясный крикъ: «Держите канатъ!»
— Давай ловить его, Бертъ! — крикнулъ Гребъ и первый бросился за канатомъ. Бертъ послѣдовалъ примѣру товарища и чуть не сшибъ съ ногъ рыбака, также бѣжавшаго за канатомъ. Пока эти трое ловили канатъ, который извивался по землѣ, точно змѣя, вокругъ нихъ собралась цѣлая толпа. Всѣ принялись охотиться за недававшимся въ руки канатомъ. Берту первому удалось наступить на канатъ ногою, а затѣмъ, опустившись на колѣни, онъ крѣпко схватилъ его и обѣими руками. Вслѣдъ за нимъ за канатъ ухватилось еще нѣсколько рукъ. Всѣ принялись подтягивать къ себѣ шаръ, который почему-то упорно не желалъ поддаться соединеннымъ усиліямъ нѣсколькихъ человѣкъ.
— Тяните сильнѣе! какъ можно сильнѣе! — поощрялъ ихъ громкимъ голосомъ воздухоплаватель.
Но шаръ, подъ напоромъ вѣтра и по собственному упрямству, продолжалъ увлекать вцѣпившійся въ канатъ живой якорь къ морю. Вдругъ шаръ, коснувшись слегка поверхности воды, отскочилъ отъ нея, какъ отдергивается рука, коснувшаяся чего-нибудь горячаго.
— Тяните къ берегу!.. къ берегу! — умолялъ изъ корзины воздухоплаватель. — Она въ обморокѣ!
Пока всѣ старались подтащить упорный шаръ къ берегу, человѣкъ, сидѣвшій въ корзинѣ, возился тамъ съ чѣмъ-то невидимымъ. Бертъ находился ближе другихъ къ шару и суетился больше всѣхъ. Усердствуя изо всѣхъ силъ, онъ все время спотыкался о шлейфъ своего маскараднаго костюма. До этой минуты молодой искатель приключеній не имѣлъ яснаго представленія о дѣйствительной величинѣ воздушнаго шара, потому что видѣлъ эти шары только издали. Теперь же, находясь въ непосредственной близости, онъ былъ пораженъ его грандіозными размѣрами. Бертъ съ любопытствомъ разсматривалъ какъ самый шаръ, такъ и его принадлежности. Подвѣшенная къ шару корзина, сплетенная изъ толстой коричневаго цвѣта соломы, была сравнительно не велика. Длинный канатъ, который теперь волочился по землѣ и за который ухватилось нѣсколько десятковъ рукъ, былъ прикрѣпленъ къ массивному желѣзному кольцу, висѣвшему футовъ на пять надъ корзиною. Весь шаръ покрывала сѣть изъ тонкихъ крѣпкихъ бечевокъ.
Все это хорошо разсмотрѣлъ теперь Бертъ, пока съ помощью своихъ помощниковъ тянулъ къ себѣ шаръ. Послѣдній, хотя и съ упорствомъ, но началъ подаваться, и каждое новое усиліе добровольныхъ тружениковъ приближало упрямца все ближе и ближе къ берегу. Между тѣмъ изъ корзины несся, точно ревъ разъяреннаго звѣря, хриплый голосъ: «Она въ обморокѣ!.. У нея разрывъ сердца!.. Ради Бога, скорѣе тяните!»
Наконецъ шаръ повисъ надъ землею, а корзина коснулась самой земли. Бертъ выпустилъ канатъ, бросился къ корзинѣ и схватился за нее обѣими руками.
— Держите крѣпче!.. какъ можно крѣпче! — хрипѣлъ воздухоплаватель, и его лицо очутилось возлѣ лица Берта.
Лицо это, съ сердито насупленными щетинистыми бровями, толстымъ носомъ и огромными черными усами, показалось молодому человѣку знакомымъ, и онъ старался припомнить, гдѣ видѣлъ его, но не могъ сразу вспомнить. Воздухоплаватель былъ безъ сюртука и жилета, — вѣроятно, онъ сбросилъ ихъ, въ ожиданіи, что ему придется спасаться на берегъ вплавь; огромная голова его, съ цѣлымъ лѣсомъ черныхъ взлохмаченныхъ волосъ, не была ничѣмъ покрыта.
— Держитесь крѣпче за корзину!.. какъ можно крѣпче, — повторилъ онъ болѣе спокойнымъ голосомъ. — Моя спутница въ глубокомъ обморокѣ… или, быть-можетъ, ужъ и умерла отъ разрыва сердца… не могу еще точно опредѣлить… Мое имя — Беттериджъ… Слышите? — Беттериджъ! Я собственникъ этого шара… Держите же крѣпче корзину… вотъ такъ! Я довѣрился было этому допотопному сооруженію, но, клянусь, что въ послѣдній разъ!.. Разрывающая веревка за что-то зацѣпилась, клапанъ и вентиля перестали дѣйствовать. Если мнѣ когда-нибудь попадется тотъ мошенникъ, который всучилъ… Онъ вдругъ перегнулся черезъ край корзины и крикнулъ повелительнымъ голосомъ: «Принесите мнѣ коньяку… только хорошаго! Живо!»
Кто-то изъ публики услужливо бросился въ ближайшій ренсковой погребокъ за потребованнымъ напиткомъ.
Между тѣмъ на днѣ корзины, въ заученной позѣ, на чемъ-то мягкомъ и удобномъ, неподвижно лежала увѣсистая бѣлокурая дама въ мѣховой ротондѣ; голова дамы, въ большой, украшенной цвѣтами, шляпѣ, безпомощно опиралась на уголъ корзины съ мягкой обивкой. Глаза дамы были закрыты, ротъ полуоткрытъ, и она старалась дышать какъ можно неслышнѣе.
— Дорогая, мы спасены! — крикнулъ надъ самымъ ея ухомъ Беттериджъ.
Дама не шевелилась. Беттериджъ повторилъ свой крикъ такимъ голосомъ, который могъ бы разбудить мертваго. Дама незамѣтно вздрогнула, но оставалась безучастною. Беттериджъ сжалъ кулаки и, грозя ими шару, рявкнулъ такъ, что всѣхъ присутствовавшихъ морозъ подралъ по кожѣ:
— Если она умерла, я раздеру на клочья и тебя и самое небо вмѣстѣ съ тобою!.. Ее необходимо удалить отсюда!.. Я не могу допустить, чтобы она умерла въ этой дурацкой корзинкѣ, устроенной, очевидно, для котятъ или щенковъ, а совсѣмъ не для людей!.. Она создана для трона и должна умереть въ несчастной кошачьей корзинѣ!.. Есть среди васъ сильный человѣкъ, который могъ бы принять ее отъ меня съ рукъ на руки? — обратился онъ къ публикѣ, съ трудомъ поднимая со дна корзины и держа на рукахъ неподвижную массивную фигуру. — Но смотрите, чтобы шаръ не поднялся. Налягте хорошенько на корзину. Дама эта довольно… полная, и какъ только корзина освободится отъ нея, то окажется безъ значительнаго балласта.
Бертъ, привыкшій легко вскакивать на велосипедъ, подобралъ полы своего балахона и однимъ ловкимъ взмахомъ взобрался на край корзины и усѣлся тамъ, свѣсивъ ноги на наружную сторону. Остальные обступили корзину и стали ее придерживать.
— Готово? — спросилъ Беттериджъ и, приподнявъ повыше находившуюся у него на рукахъ довольно значительную даже для него тяжесть, перекинулъ одну ногу черезъ край корзины и усѣлся на немъ верхомъ. — Ну, берите же ее! — снова крикнулъ онъ, съ огромнымъ трудомъ удерживая равновѣсіе на своемъ неудобномъ сидѣньи и съ такою тяжестью на рукахъ.
Но въ этотъ моментъ случилось нѣчто совершенно неожиданное какъ для самого Беттериджа, такъ и для всѣхъ окружающихъ. Дама вдругъ проявила признаки жизни. Испустивъ громкій визгъ: «Альфредъ, спаси меня!» она обѣими руками обхватила шею Беттериджа.
Бертъ почувствовалъ, какъ заколебалась и подпрыгнула кверху корзина. Въ то же время онъ замѣтилъ, какъ изящные мѣховые сапожки дамы и огромные кожаные сапоги Беттериджа описали въ воздухѣ широкую дугу и куда-то исчезли, а самъ онъ, Бертъ, очутился на днѣ корзины, уткнувшись носомъ во что-то похожее на мѣшокъ съ пескомъ, при чемъ часть искусственной бороды изъ пакли оказалась у него во рту. Вскорѣ послѣдовало еще нѣсколько сильныхъ толчковъ, затѣмъ корзина, повидимому, остановилась.
— Фу ты, чортъ! — воскликнулъ молодой человѣкъ, съ сердцемъ выплевывая бороду и стараясь понять, что произошло.
У него было такое ощущеніе, точно его чѣмъ-то ударили по головѣ и отшибли часть памяти; въ ушахъ звенѣло. Вблизи было тихо, а голоса людей доносились какъ бы издали, дѣлаясь все слабѣе и слабѣе. Онъ поднялся на ноги, схватился руками за канаты, на которыхъ висѣла корзина, выглянулъ черезъ ея край и ахнулъ.
Въ страшной глубинѣ подъ нимъ переливались ярко-синія волны канала. Блестящее бѣлое побережье съ безпорядочно разбросанными группами домиковъ, казавшихся игрушечными, постепенно уменьшаясь и точно скользя по отвѣсной плоскости, исчезало изъ глазъ. Кучка людей, отъ которой онъ такъ неожиданно былъ оторванъ, казалась кукольною. Его товарищъ, подобравъ полы своего балахона, метался по берегу, отчаянно размахивая руками по направленію къ уносившемуся шару. Беттериджъ, стоя зачѣмъ-то по колѣни въ водѣ, тоже размахивалъ руками и, повидимому, что-то кричалъ. Дама его одиноко сидѣла прямо на пескѣ, держа на колѣняхъ свою огромную шляпу. Все больше и больше сбѣгалось живыхъ куколъ; всѣ онѣ размахивали руками и съ живѣйшимъ интересомъ слѣдили глазами за шаромъ, который, освободившись отъ двойной тяжести Беттериджа и его дамы, со скоростью бѣгового мотора, поднимался все выше и выше къ голубому небу.
— Вотъ такъ штука! — вскричалъ невольный воздухоплаватель, слѣдя глазами за раскинуи лейся подъ нимъ картиною. — Значитъ я лечу?..
Онъ выпустилъ изъ рукъ веревки, отвернулся отъ края корзины и принялся осматривать свое новое воздушное помѣщеніе. Окинувъ его поверхностнымъ взглядомъ и убѣдившись, что, повидимому, непосредственной опасности пока не предвидится, онъ опустился на мягкій тюфякъ, разостланный на полу корзины, и сталъ обдумывать свое положеніе.
— Вотъ ужъ никакъ не ожидалъ, что вскорѣ же попаду такъ высоко, — проговорилъ онъ вслухъ. — Что же мнѣ предпринять теперь? Вѣдь я не бельмеса не смыслю въ воздушныхъ шарахъ и совершенно не умѣю управлять ими; это не моторъ… Н-да, положеніе, если и не очень скверное, то, во всякомъ случаѣ, чрезвычайно… странное.
И онъ глубоко задумался. Но немного спустя онъ снова поднялся на ноги и неподвижнымъ взоромъ сталъ смотрѣть на еле виднѣвшійся подъ нимъ міръ; на бѣлые утесы, покрытую верескомъ равнину, темные лѣса и сѣрыя дюны; на окутанные туманною пеленою города съ перепутанными лентами улицъ; на рѣки, озера, гавани съ безчисленными судами; на раскидывающееся все шире и шире море; на всю эту пеструю картину земной поверхности, — смотрѣлъ до тѣхъ поръ, пока она, эта картина, не превратилась въ одно безразличное сѣрое пятно.
Глава третья.
правитьI.
правитьБертъ Смолуэйсъ былъ одинъ изъ тѣхъ дюжинныхъ человѣческихъ существъ съ ограниченною душонкою, но самоувѣренныхъ и нахальныхъ, какія въ началѣ XX столѣтія цѣлыми милліонами стали появляться во всѣхъ странахъ міра изъ-подъ желѣзнаго штампа извращенной цивилизаціи. Онъ всю жизнь провелъ въ узкихъ улицахъ, среди огромныхъ уродливыхъ зданій, выше которыхъ не могъ поднять глазъ, и въ такомъ же узенькомъ кругу мысли, изъ котораго не было выхода. Онъ былъ убѣжденъ, что всѣ обязанности человѣка состоятъ только въ томъ, чтобы обманывать другихъ, нахапать побольше денегъ и жить въ свое удовольствіе. Словомъ, онъ былъ изъ того сорта людей, которые лишены всякаго сознанія гражданскаго долга, всякаго признака законности, всякаго понятія о самопожертвованіи, мужествѣ и чести.
До сихъ поръ ему не везло, и онъ злился за это, но не на самого себя, а на другихъ и на обстоятельства, не дававшія ему возможности развернуть его «прогрессивныя» способности во всю ихъ ширь. Въ описываемую нами минуту онъ, по странному капризу случая, вдругъ былъ вырванъ изъ своего «прогрессивнаго» міра и повисъ между этимъ міромъ и небомъ. Казалось, небу изъ всѣхъ милліоновъ британцевъ вздумалось сдѣлать опытъ именно надъ этой человѣческой душонкой, съ цѣлью поближе ознакомиться съ ней и узнать, что теперь она будетъ дѣлать въ такомъ необычайномъ положеніи, въ которомъ очутилась.
А очутиться вдругъ на высотѣ 14—15 тысячъ футовъ надъ поверхностью земли — дѣло не совсѣмъ обыкновенное даже для человѣка, болѣе сильнаго духомъ, чѣмъ Бертъ. Это послѣдняя (по крайней мѣрѣ, до сихъ поръ) достижимая человѣкомъ возможность подняться такъ высоко. Это значитъ отрѣшиться отъ всѣхъ человѣческихъ дрязгъ; это значитъ находиться въ полномъ одиночествѣ, въ полной тишинѣ, въ общеніи только съ самимъ собою; это значитъ видѣть небо и не слышать ни одного звука земной какофоніи; это значитъ дышать самымъ чистымъ, благодатнымъ воздухомъ, о которомъ не имѣютъ и понятія на землѣ. Ни одно насѣкомое ни одна птица не въ состояніи подняться на такую высоту. Тамъ не бываетъ никакихъ вѣтровъ, и шаръ, какъ бы составляя самъ часть атмосферы, свободно движется вмѣстѣ съ нею. Разъ поднявшись на такую высоту, онъ уже не колеблется и остается какъ бы неподвижнымъ, такъ что безъ надлежащихъ приборовъ нельзя даже опредѣлить, движется онъ, поднимается или опускается.
Бертъ началъ дрожать отъ холода. Чтобы немного согрѣться, онъ одѣлъ поверхъ того, что было на немъ, жилетъ, сюртукъ, пальто и перчатки Беттериджа, и долгое время сидѣлъ совершенно неподвижно, подавленный величіемъ царившаго вокругъ полнаго покоя. Надъ нимъ, сквозь прозрачный шаръ, сдѣланный изъ пропитанной каучукомъ коричневаго цвѣта шелковой матеріи, просвѣчивало солнце и бездонная глубина яркосиняго неба. Подъ нимъ, въ такой же бездонной пропасти, виднѣлись клубящіяся массы облаковъ, между которыми временами проглядывала синеватая гладь моря.
Кромѣ холода и учащеннаго дыханія, Бертъ не испытывалъ никакихъ неудобствъ и не чувствовалъ никакого безпокойства. Онъ полагалъ, что это воздухоплавательное сооруженіе могло такъ же быстро опуститься, какъ поднялось, и находилъ это вполнѣ естественнымъ. Главнымъ его чувствомъ было изумленіе.
— Н-да, вотъ такъ штука! — повторилъ онъ, чувствуя непреодолимую потребность поговорить хоть съ самимъ собою. — Это будетъ почище любого автомобиля… Вотъ ужъ никакъ не могъ ожидать такого сюрприза!.. Я вотъ куда-то лечу, а всѣ тѣ, которые остались тамъ, внизу, навѣрное теперь телеграфируютъ и телефонируютъ обо мнѣ по всему свѣту… Преинтересное приключеніе, чортъ возьми!.. А Гребъ… Что онъ теперь думаетъ про меня?.. Вотъ тебѣ и вокально-музыкальныя представленія! Пусть-ка онъ теперь подвизается на нихъ одинъ, ха-ха-ха…
Побесѣдовавъ нѣсколько времени въ такомъ духѣ съ самимъ собою, невольный воздухоплаватель занялся подробнымъ изслѣдованіемъ устройства и содержанія воздушнаго помѣщенія, куда онъ попалъ по прихоти судьбы. Надъ корзиною находилась туго стянутая и обвязанная крѣпкими шелковыми веревками шейка шара; оставалось лишь небольшое отверстіе, чрезъ которое Бертъ могъ видѣть безконечную безмолвную пустоту; изъ этого же отверстія спускались двѣ тонкихъ шелковыхъ веревки, красная и бѣлая, и къ нимъ, подъ кольцомъ, было привѣшено по небольшому мѣшку съ чѣмъ-то. Сѣть, которою былъ покрытъ весь шаръ, заканчивалась веревками, прикрѣпленными къ кольцу и образовавшими одинъ огромный, обвитый стальною пластинкою, узелъ; къ этому-то узлу и была подвѣшена самая корзина и якорь съ его канатомъ. Надъ стѣнками корзины свѣшивалось нѣсколько мѣшковъ съ пескомъ, служившихъ, какъ понялъ. Бертъ, балластомъ, который нужно было выбросить, когда предстояла надобность подняться, На кольцѣ висѣлъ барометръ-анероидъ и еще какой-то приборъ, въ видѣ ящичка, на которомъ была небольшая костяная дощечка съ надписью «Статоскопъ», а по краямъ стояли два французскихъ слова: «Montée» и «Descente», между которыми дрожала и колебалась крошечная стальная стрѣлка. Бертъ на минуту задумался было надъ этимъ приборомъ, потомъ вдругъ радостно вскричалъ:
— А, понялъ! По этой штукѣ можно узнать, поднимается шаръ или опускается.
На мягкихъ, обтянутыхъ красною тканью, турецкихъ диванчикахъ, расположенныхъ вокругъ стѣнокъ корзины, лежала пара одѣялъ и валялся небольшой фотографическій аппаратъ, такъ называемый «кодакъ». Передъ однимъ изъ дивановъ находился низенькій столикъ, на которомъ стояли бутылка изъ-подъ шампанскаго и стаканъ. Столикъ съ бутылкой и стаканомъ особенно заинтересовалъ Берта.
— Эге! — воскликнулъ молодой человѣкъ; — да они, оказывается, недурно проводили тутъ время. Посмотримъ, нѣтъ ли въ диванахъ чего-нибудь. Помнится, я у кого-то видѣлъ такой диванъ и внутри его было помѣщеніе, въ родѣ сундука.
Дѣйствительно сидѣнье дивановъ приподнималось какъ крышка и внутри оказалось все, что мистеръ Беттериджъ считалъ необходимымъ для воздушнаго путешествія: прекрасный паштетъ съ дичью, жареная живность, разные консервы, нѣсколько бѣлыхъ хлѣбовъ, большой миндальный тортъ, алюминіевые ножи, вилки и ложки, тарелки изъ прессованной бумажной массы, мармеладъ, конфеты, легкая жестяная самоварка и нѣсколько тщательно упакованныхъ бутылокъ съ шампанскимъ и минеральными водами, большой алюминіевый крѣпко закупоренный кувшинъ съ чистою водою, какъ гласилъ наклеенный на немъ ярлыкъ. Кромѣ того, оказались двѣ сумки, одна съ письмами, географическими картами и небольшимъ компасомъ, а другая съ разными туалетными принадлежностями. Около сумокъ лежала мѣховая шапка съ наушниками.
Послѣдняя находка особенно обрадовала Берта. Голова его, повязанная, въ видѣ чалмы, легкой бумажной тканью, сильно зябла. Онъ тотчасъ же сорвалъ съ головы свое восточное украшеніе, швырнулъ его въ пространство, надѣлъ шапку и радостно воскликнулъ:
— Да здѣсь цѣлый гастрономическій, винный и парфюмерный магазинъ! Ай-да Беттериджъ… молодчина! Сколько наготовилъ мнѣ всякаго добра! Вотъ спасибо-то, право! А то что бы я сталъ тутъ дѣлать, если бы ничего этого не было?
Онъ снова выглянулъ изъ корзины. Далеко внизу сіяли блестящія облака, за которыми скрывалась земная поверхность; на юго-западѣ они были нагромождены такими массами, что казались горами, а на сѣверо-востокѣ разстилались волнообразными равнинами, залитыми яркимъ солнечнымъ свѣтомъ.
— Желалъ бы я знать, сколько времени можетъ продержаться въ воздухѣ этотъ шаръ? — Да и движется ли еще онъ? — произнесъ Бертъ, садясь на диванъ.
Молодому человѣку казалось, что шаръ стоитъ неподвижно на мѣстѣ, такъ незамѣтно неслось вмѣстѣ съ воздухомъ это огромное сооруженіе. Онъ взглянулъ на статоскопъ и пробормоталъ:
— Все еще на Montée — значитъ не опускаемся… А что если потянуть за какую-нибудь веревку?.. Впрочемъ, нѣтъ, не слѣдуетъ… надѣлаешь, пожалуй, такой бѣды, что потомъ и но поправишь.
Но немного погодя онъ все-таки не утерпѣлъ — потянулъ, и какъ разъ за ту веревку, которая, по словамъ Беттериджа, перестала дѣйствовать. Поэтому ничего и не произошло. А если бы эта веревка была въ исправности, она разрѣзала бы шаръ, какъ ножомъ, и спровадила бы неопытнаго воздухоплавателя со скоростью нѣсколькихъ тысячъ футовъ въ секунду въ вѣчность.
— Нѣтъ, ничего не выходитъ! — проговорилъ онъ послѣ нѣсколькихъ тщетныхъ усилій и принялся съ досады завтракать.
Плотно закусивъ, онъ началъ было раскупоривать бутылку шампанскаго, чтобы спрыснуть свое «высокое», какъ онъ самъ выразился про себя, положеніе. Но лишь только молодой человѣкъ подрѣзалъ проволоку, пробка съ силою вылетѣла и увлекла за собою большую часть содержимаго бутылки.
— Вотъ тебѣ и разъ! — воскликнулъ озадаченный воздухоплаватель. — Впрочемъ, это, кажется, называется «атмосферическимъ давленіемъ», — черезъ минуту прибавилъ онъ, радуясь, что припомнилъ частичку школьныхъ познаній и досадуя, что сдѣлалъ это немного поздно.
Онъ съ наслажденіемъ выпилъ остатки искрометной влаги и принялся искать спичекъ, чтобы закурить одну изъ сигаръ, которыя нашлись въ карманѣ пальто Беттериджа. Судьба и на этотъ разъ поблагопріятствовала неопытному воздухоплавателю: зажги онъ спичку въ такой непосредственной близости отъ газа, которымъ былъ наполненъ шаръ, это горючее вещество тотчасъ же воспламенилось бы и отъ самаго шара вмѣстѣ съ воздухоплавателемъ осталось бы только одно воспоминаніе,
— Чортъ бы побралъ этого разиню, Греба! — сердился Бертъ, обыскивая всѣ свои карманы: — опять оставилъ у себя мою коробочку со спичками. Никогда у него нѣтъ своихъ… Да и Беттериджъ хорошъ: сигары имѣетъ, а спичекъ нѣтъ. Чѣмъ же онъ закуривалъ? Впрочемъ, поищемъ, авось, что и найдется под ходящее. Здѣсь много страннаго. Быть-можетъ, вмѣсто спичекъ онъ пользовался чѣмъ-нибудь другимъ?
Однако поиски его оказались напрасными. Подосадовавъ нѣсколько времени, онъ отъ нечего дѣлать принялся разсматривать географическія карты. Ему хотѣлось найти карту, на которой былъ бы изображенъ каналъ Ламаншъ и Франція. Онъ предполагалъ, что несется именно къ Франціи. Но такой карты не оказалось; всѣ онѣ были англійскія и указывали разныя мѣстныя графства. Это занятіе навело его на мысль о французскомъ языкѣ, и онъ сталъ припоминать тѣ французскія фразы, которыя училъ въ школѣ. Послѣ нѣкотораго напряженія памяти ему удалось составить три слѣдующія фразы: «Je suis Anglais». «Cest une méprise». «Je suis arrivé par accident ici» (Я — англичанинъ. Это ошибка. Я попалъ сюда случайно). Эти фразы показались ему самыми подходящими, когда придется объясняться съ французами.
II.
правитьПо окончаніи этого занятія онъ принялся за найденныя въ вещахъ Беттериджа письма. Онъ сидѣлъ на диванѣ, тщательно закутанный, потому что воздухъ былъ очень холодный и рѣзкій, несмотря на кажущееся отсутствіе въ немъ движенія. Сверхъ мѣхового пальто Беттериджа молодой человѣкъ накинулъ на себя и дамскую ротонду, а ноги укуталъ одѣяломъ. Корзина была небольшая, но для одного совершенно достаточная и очень уютная, и если бы не холодъ, было бы совсѣмъ хорошо,
Бертъ пододвинулъ поближе столикъ и положилъ на него пакетъ съ письмами и картами. Молодой искатель приключеній не зналъ навѣрное, куда его несетъ; онъ только предполагалъ, что къ Франціи, а можетъ-быть, и еще куда и что съ нимъ будетъ. Онъ покорился своей участи съ тѣмъ душевнымъ спокойствіемъ, которое можно было бы принять за мужество, если бы оно скорѣе не было легкомысліемъ и невѣжествомъ. Онъ былъ увѣренъ, что шаръ гдѣ-нибудь да долженъ же будетъ опуститься. Если это случится заграницей, то онъ, Бертъ, обратится къ англійскому консулу, и тотъ поможетъ ему возвратиться на родину.
Успокоившись на этомъ, Бертъ сталъ разбирать корреспонденцію Беттериджа. Въ числѣ этой корреспонденціи оказалось нѣсколько писемъ самаго пламеннаго любовнаго характера, написанныхъ крупнымъ женскимъ почеркомъ. Прочитавъ эти письменныя изліянія и ошеломленный ихъ черезчуръ ужъ откровеннымъ содержаніемъ, молодой человѣкъ воскликнулъ:
— Чортъ возьми, вотъ такъ баба!.. Неужели это писала та кувалда, которая была тутъ съ нимъ?.. Откровенно выражается, нечего сказать!
Дальше онъ нашелъ пачку вырѣзокъ изъ газетъ и нѣсколько писемъ на нѣмецкомъ и англійскомъ языкахъ, написанныхъ однимъ и тѣмъ же почеркомъ. Бертъ сталъ читать англійскія письма (по-нѣмецки онъ не зналъ ни слова). Первое письмо начиналось извиненіемъ въ томъ, что авторъ сразу не догадался писать по-англійски и заставилъ уважаемаго мистера Беттериджа испытать столько безпокойства и потерять такъ много драгоцѣннаго времени на прочтеніе нѣмецкихъ писемъ. Затѣмъ затрогивалась тема, поглотившая все вниманіе Берта.
«Намъ, — говорилось въ письмѣ, — вполнѣ понятна затруднительность вашего положенія, и мы вѣримъ, что вы въ настоящее время находитесь подъ наблюденіемъ… Но не думаемъ, чтобы вы встрѣтили серьезныя препятствія, если бы пожелали покинуть свою страну и пожаловать къ намъ обычнымъ маршрутомъ — черезъ Дувръ, Остэнде, Булонь или Діеппъ — со всѣми вашими чертежами. Съ трудомъ вѣрится и вашему предположенію, что васъ убьютъ съ цѣлью овладѣть вашей тайной. Не понимаемъ, на чемъ вы основываете такое предположеніе…»
— Гмъ, вотъ интересно-то! — замѣтилъ Бертъ, принимаясь за остальныя письма, написанныя въ томъ же духѣ и по тому же предмету.
По прочтеніи всѣхъ писемъ онъ принялся обсуждать ихъ, по своему обыкновенію, вслухъ.
— Судя по этимъ письмамъ, — соображалъ молодой человѣкъ, — нѣмцамъ очень хотѣлось бы заманить Беттериджа къ себѣ, но выказать этого вполнѣ опредѣленно они не желаютъ съ цѣлью, очевидно, посбить съ него спеси и поторговаться… Должно-быть, это не отъ правительства, а отъ какой-нибудь частной фирмы… Бумага конторская съ печатными объявленіями наверху о различныхъ воздухоплавательныхъ приборахъ… Во всякомъ случаѣ, видно, что Беттериджъ задумалъ продать свой секретъ за границу. Такъ и должно было ожидать… А, вотъ, кажется, и самый секретъ. Посмотримъ.
Въ сумкѣ оказалось еще помѣщеніе, открывавшееся при помощи едва замѣтной кнопки. Въ этомъ помѣщеніи находилась пачка аккуратно сложенныхъ чертежей, исполненныхъ красками. Тутъ же было нѣсколько плохихъ любительскихъ фотографическихъ снимковъ съ машины Беттериджа. Бертъ весь дрожалъ отъ охватившаго его волненія.
— Вотъ будетъ сюрпризъ этому изобрѣтателю, когда онъ узнаетъ, въ чьи руки попала его тайна! — воскликнулъ молодой человѣкъ, развертывая чертежи.
Онъ началъ изучать ихъ и сравнивать со снимками, но вскорѣ же убѣдился, что не въ состояніи понять, какъ должны относиться другъ къ другу отдѣльныя части машины, изображенныя на чертежахъ; къ тому же нѣкоторыхъ частей какъ будто недоставало.
— Эхъ, жаль, что я почти ни бельмеса не смыслю въ техникѣ! — проворчалъ съ досадою Бертъ. — Впрочемъ, потомъ, можетъ-быть, и поразберусь, а теперь посмотримъ, что дѣлается въ пространствѣ.
Онъ всталъ, перегнулся черезъ бортъ корзины и сталъ смотрѣть на громоздившіяся подъ нимъ, озаренныя солнцемъ облака. Вниманіе его вдругъ было привлечено огромнымъ темнымъ пятномъ, скользившимъ по облачной массѣ и точно преслѣдовавшимъ шаръ. Сначала Бертъ испугался, думая, что это погоня за нимъ, но потомъ, поприглядѣвшись и поразмысливъ, понялъ, что темное пятно — тѣнь, отбрасываемая его же собственнымъ шаромъ, и успокоился.
Остальную часть дня воздухоплаватель провелъ въ разсматриваніи сильно заинтересовавшихъ его чертежей и въ составленіи, по собственной грамматикѣ, французскихъ фразъ, которыя въ переводѣ на какой-нибудь общепонятный языкъ должны были означать слѣдующее: «Здравствуйте, господа! Я англійскій изобрѣтатель. Имя мое — Беттериджъ. Я явился сюда съ цѣлью продать секретъ летательной машины. Понимаете? Можно ли ею управлять? О да, вполнѣ! Это машина-птица, поэтому и всѣ ея движенія птичьи. Я желаю продать свое изобрѣтеніе вашему правительству. Направьте меня куда слѣдуетъ».
— А должно-быть, грамматика-то у меня здорово хромаетъ? — произнесъ Бертъ, съ трудомъ припоминая отдѣльныя слова и всовывая ихъ въ надлежащія мѣста фразъ. — Ну, да ладно, поймутъ!.. А что если они потребуютъ, чтобы я подробно объяснилъ имъ всѣ эти штуки? — продолжалъ онъ, косясь на чертежи. — Я чувствую, что въ нихъ чего-то недостаетъ, а чего именно — никакъ не могу догадаться…
Ему было страшно досадно, что онъ, пожалуй, не въ состояніи будетъ извлечь пользу изъ своей находки.
— Какъ только спущусь, — а это можетъ случиться каждую минуту, — обо мнѣ тотчасъ же дадутъ знать настоящему изобрѣтателю. Онъ нагрянетъ, и тогда мнѣ достанется… Съ нимъ, судя по его звѣриной наружности, шутки плохи… Впрочемъ, и всякій другой на мѣстѣ Беттериджа едва ли бы ласково отнесся къ похитителю его тайны, — размышлялъ вслухъ Бертъ. — Нѣтъ, съ этимъ, повидимому, ничего путнаго не выйдетъ! — со вздохомъ сожалѣнія рѣшилъ онъ, свертывая и убирая обратно въ сумку чертежи и письма.
Пригрѣтый какимъ-то особеннымъ тепломъ и замѣтивъ яркій золотистый отблескъ на шелковомъ пузырѣ надъ своей головою, онъ взглянулъ на западъ и увидѣлъ сіяющій золотистый шаръ солнца плывущимъ среди розовыхъ, пурпурныхъ и багряныхъ, окаймленныхъ нѣжнымъ золотымъ бордюромъ, волнъ облачнаго моря. Невольно любуясь этимъ великолѣпнымъ зрѣлищемъ Бертъ, вдругъ замѣтилъ вдали, въ прозрачной синевѣ воздуха, три длинныхъ темныхъ предмета, походившихъ на громадныхъ рыбъ. Загадочные предметы быстро скользили одинъ за другимъ, виляя хвостами, какъ настоящія рыбы. Озаренныя волшебнымъ сіяніемъ, странныя фигуры рѣзко и отчетливо вырисовывались въ прозрачной синевѣ воздуха. Не довѣряя своимъ глазамъ, онъ протеръ ихъ и вновь взглянулъ на востокъ, но загадочныя «рыбы» уже исчезли… Долго блуждалъ Бертъ недоумѣвающимъ взоромъ по необозримому синему пространству, но ничего больше на увидѣлъ.
— Вѣроятно, мнѣ это только показалось, — проговорилъ, наконецъ, онъ, покидая свой обсерваціонный пунктъ. — Оптическій обманъ… отъ солнечнаго свѣта. Это бываетъ.
Солнце стало опускаться все ниже и ниже. Черезъ нѣсколько времени оно совсѣмъ скрылось. Вмѣстѣ съ нимъ погасъ и дневной свѣтъ. Вдругъ сдѣлалось темно и холодно. Съ трудомъ разсмотрѣвъ стрѣлку статоскопа, Бертъ замѣтилъ, что она начала склоняться къ «Descente».
III.
править— Гмъ! что-то будетъ теперь? — съ нѣкоторою тревогою спросилъ самъ себя Бертъ.
Медленно, неуклонно поднималась вокругъ него холодная сѣрая клубящаяся масса. Опускавшійся среди вечерней мглы шаръ вдругъ очутился въ вихрѣ снѣжныхъ хлопьевъ. Бертъ почувствовалъ, что точно ледяныя призрачныя руки касаются его лица, и самъ онъ весь оказался покрытымъ бѣлыми расплывающимися пятнами. Въ нѣсколько секундъ все вокругъ него было покрыто сыростью. Онъ дрожалъ отъ сильнаго холода, и его дыханіе превращалось въ паръ. У него было такое представленіе, точно сильнѣйшая снѣжная буря съ неимовѣрною, все возрастающею быстротою стремится вверхъ. Онъ вскорѣ понялъ, что шаръ опускается. Наконецъ до его слуха достигъ смутный шумъ. Но что это былъ за шумъ и откуда онъ доносился, — молодой человѣкъ понять не могъ.
Смущенный и озабоченный, Бертъ осторожно выглянулъ черезъ край корзины и увидѣлъ подъ собою волнующееся водяное пространство. Въ нѣкоторомъ отдаленіи неслась большая лодка съ косымъ парусомъ, на которомъ чернѣлись буквы какой-то надписи; на носу лодки мигалъ красновато-желтый огонекъ. Было видно, что лодка борется съ сильнымъ штормомъ, между тѣмъ какъ наверху, гдѣ находился Бертъ, не чувствовалось даже легкаго вѣтерка. Шумъ волнующагося, бичуемаго вѣтромъ моря все возрасталъ.
Шаръ опускался все ниже и ниже, и Бертъ съ ужасомъ ожидалъ, что его корзина погрузится въ море. Молодой человѣкъ встрепенулся. Схвативъ одинъ изъ мѣшковъ съ пескомъ, онъ перебросилъ его черезъ бортъ и, не выждавъ его дѣйствія, спровадилъ вслѣдъ за нимъ другой. Когда послѣ этого онъ снова взглянулъ внизъ, передъ его глазами мелькнула пѣнящаяся воронка воды, затѣмъ его снова охватила снѣжная метель въ облачной массѣ. Здѣсь онъ также не пожелалъ оставаться и выбросилъ еще два мѣшка. Облегченный шаръ снова взвился въ верхніе тихіе, чистые, ясные и холодные слои воздуха. Тамъ было еще довольно свѣтло. Въ синевѣ неба сверкали звѣзды. На востокѣ поднималась луна.
— Уфъ! — со вздохомъ облегченія вырвалось изъ груди Берта. — Слава Богу, на этотъ разъ все обошлось благополучно!
IV.
правитьХотя лѣтняя ночь и была короткая, но она показалась нашему воздушному страннику длиннѣе зимней. Послѣ того, какъ онъ едва не угодилъ въ водяную бездну, у него явилось чувство неувѣренности за каждую слѣдующую минуту, пока будетъ темно; при дневномъ же свѣтѣ, ему почему-то казалось, будетъ безопаснѣе.
Несмотря на всѣ испытанныя имъ треволненія, ему захотѣлось ѣсть. Онъ основательно закусилъ и выпилъ полбутылки шампанскаго, довольно успѣшно на этотъ разъ откупоренной. Послѣ этого онъ очень желалъ бы покурить, но за неимѣніемъ спичекъ не могъ удовлетворить этого желанія. Ворча на Беттериджа, не запасшагося спичками, и на Греба за его привычку не возвращать взятыхъ спичекъ, онъ улегся, поплотнѣе закутался и быстро заснулъ.
Онъ крѣпко проспалъ нѣсколько часовъ и видѣлъ во снѣ, что онъ неудержимо стремится въ какую-то бездну. Подъ вліяніемъ этого сна онъ вдругъ проснулся весь въ холодномъ поту. Поспѣшно вскочивъ, онъ бросился къ борту корзины и заглянулъ черезъ него въ пространство, но ничего особеннаго не замѣтилъ. Онъ успокоился, снова улегся и старался опять заснуть. Однако сонъ убѣгалъ отъ него, и молодой человѣкъ долго проворочался съ боку на бокъ, тщетно стараясь забыться сномъ. Лежа на спинѣ и упершись взглядомъ въ громадный темный пузырь надъ собою, онъ вдругъ сдѣлалъ новое открытіе: надѣтый имъ жилетъ Беттериджа какъ-то странно шуршалъ при каждомъ его дыханіи, точно въ немъ находилась бумага. Бертъ поспѣшилъ ощупать жилетъ, и тотчасъ же убѣдился, что въ немъ дѣйствительно защиты бумаги. Къ сожалѣнію, было еще темно для просмотра этихъ бумагъ, и онъ оставилъ ихъ тамъ до разсвѣта. Послѣ этого, незамѣтно для себя, онъ снова задремалъ.
Его разбудилъ концертъ собачьяго лая, пѣтушинаго пѣнія, птичьяго гомона и гулъ людскихъ голосовъ. Бертъ поспѣшно вскочилъ, бросился къ краю корзины и выглянулъ черезъ него. Было почти совсѣмъ уже свѣтло, и шаръ медленно несся на незначительной высотѣ надъ обширнымъ ландшафтомъ, озареннымъ золотистыми лучами восходящаго солнца. Бертъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на разстилавшіяся внизу прекрасно обработанныя поля, перерѣзанныя превосходными дорогами, вдоль которыхъ тянулись ряды телеграфныхъ и телефонныхъ столбовъ. Шаръ его только что миновалъ большое, замѣчательно чистое, точно вылизанное, селеніе съ бѣленькими домиками подъ крутыми красными черепичными кровлями и съ красивою церковью готическаго стиля. Толпа поселянъ, мужчинъ и женщинъ, въ простой, но чистой и удобной одеждѣ и не особенно складной, зато прочной обуви, очевидно спѣшившая на полевыя работы, остановилась и принялась наблюдать за шаромъ, уже задѣвавшимъ своимъ канатомъ за землю.
— Эхъ, жаль я не знаю, что нужно сдѣлать, чтобы опуститься! — говорилъ Бертъ, съ сожалѣніемъ глядя на уходившее изъ-подъ его носа селеніе. — Развѣ крикнуть имъ, чтобы они ловили канатъ?.. Да, но какъ это сказать по-французски?.. Слово «ловить» я еще могу сказать, а вотъ какъ называется на ихъ дурацкомъ языкѣ «канатъ», не знаю… Впрочемъ, слѣдуетъ ли еще мнѣ опускаться здѣсь? Какъ бы не вышло какой скверной исторіи?.. Можетъ-быть, это вовсе не французы. Что-то здѣсь очень чисто и складно. У французовъ, кажется, такъ не бываетъ.
Утѣшивъ себя этимъ объясненіемъ, Бертъ снова взглянулъ на красивый ландшафтъ и вдругъ замѣтилъ, что его шаръ несется прямо на однорельсовый желѣзнодорожный путь. Чтобы миновать это опасное сооруженіе, онъ поспѣшилъ выбросить пару мѣшковъ съ пескомъ. Шаръ сразу поднялся вверхъ.
— Гмъ! балласта остается немного, — проговорилъ Бертъ, оглядывая мѣшки съ пескомъ. — И если я повыкидаю его весь, а шару вздумается опять спуститься, то мнѣ волей-неволей придется сойти на землю и представиться тѣмъ, къ кому я попаду. Нужно, значитъ, на всякій случай немного прифарфориться, чтобы не напугать ихъ звѣринымъ видомъ.
Съ этой цѣлью онъ выбросилъ еще мѣшокъ съ пескомъ, такъ какъ ему показалось, что шаръ поднялся недостаточно высоко и, прежде чѣмъ онъ успѣетъ привести себя въ порядокъ, опять опустится. Воздухоплаватель не замѣтилъ, что шаръ и послѣ двухъ мѣшковъ поднялся на порядочную высоту, а теперь, послѣ третьяго, съ огромною быстротою сталъ взвиваться все выше и выше.
— Вотъ тебѣ и разъ! — вскричалъ озадаченный молодой человѣкъ. — Значитъ, я пересолилъ… Ну, дѣлать нечего. Пока что — закусимъ, а тамъ ужъ и займемся туалетомъ.
Такъ какъ сдѣлалось гораздо теплѣе, то онъ снялъ шапку и мѣховое пальто, которыя сильно его стѣсняли, и принялся за приготовленіе какао, который оказался въ жидкомъ видѣ въ одной изъ жестянокъ. Нужно было только подогрѣть его. Съ этой цѣлью Бертъ взялъ жестяную самоварку, внимательно прочиталъ наклеенное на ней наставленіе, какъ обращаться съ нею, и въ точности выполнилъ его: налилъ въ самоварку сколько было нужно какао, потомъ вложилъ въ подлежащее отверстіе на днѣ прибора небольшой ключикъ, находившійся при самомъ приборѣ, и сталъ вертѣть этотъ ключикъ направо. Вскорѣ приборъ сталъ согрѣваться и черезъ нѣсколько минутъ сдѣлался настолько горячимъ, что его нельзя было уже держать въ рукахъ. Бертъ вытащилъ ключикъ изъ отверстія, поставилъ самоварку на столикъ, открылъ крышку и убѣдился, что напитокъ совершенно готовъ. Это было уже давнишнее изобрѣтеніе, но для Берта оно являлось новостью.
Выпивъ нѣсколько чашекъ душистаго напитка и полакомившись вкусными бисквитами, молодой человѣкъ вспомнилъ о бумагахъ въ жилетѣ. «Навѣрное тутъ тѣ чертежи, которыхъ вчера недоставало», подумалъ онъ, распарывая подкладку жилета. Дѣйствительно это оказались чертежи подвижныхъ боковыхъ частей, на которыхъ основывалась устойчивость всего механизма машины.
Долго просидѣлъ Бертъ въ глубокомъ раздумьѣ надъ этими чертежами. Потомъ онъ всталъ, швырнулъ въ пространство жилетъ Беттериджа и досталъ кусокъ фланели. Тщательно зашивъ въ эту фланель драгоцѣнную находку, онъ спряталъ ее у себя на груди. Послѣ этого молодой человѣкъ разыскалъ каучуковый тазикъ, налилъ въ него изъ кувшина воды, обрился, умылся и причесался. Сбросивъ затѣмъ съ себя свой балахонъ, онъ надѣлъ сюртукъ, пальто и шапку, такъ какъ сдѣлалось опять довольно свѣжо, когда шаръ снова поднялся вверхъ.
Принявъ такимъ образомъ болѣе приличный видъ, невольный воздухоплаватель выглянулъ изъ корзины. Шаръ теперь рѣялъ надъ холмистой мѣстностью. Тамъ и сямъ виднѣлись хвойные лѣса, разстилались покрытыя цвѣтущимъ верескомъ долины и сверкали серебристыя ленты рѣкъ; повсюду пестрѣли привѣтливыя, чистенькія, утопавшія въ зелени селенія и отдѣльныя небольшія усадьбы; въ каждомъ селеніи высился острый шпиль церковной колокольни и виднѣлись столбы безпроволочнаго телеграфа и телефона; на возвышенностяхъ красовались прелестные замки, окруженные цвѣтущими садами и обширными парками. Куда ни хваталъ глазъ, всюду виднѣлись превосходно содержимыя шоссированныя дороги и однорельсовые желѣзнодорожные пути, окаймленные телеграфными и телефонными столбами; каждое селеніе и каждая усадьба были окружены полями и лугами, походившими на сады; всѣ хозяйственныя постройки находились въ образцовомъ порядкѣ; пастбища были полны прекрасныхъ стадъ всевозможнаго рогатаго скота. До Берта доносился грохотъ быстро мчавшихся по желѣзнымъ мостамъ поѣздовъ. Кое-гдѣ онъ видѣлъ отряды войскъ, пушки и вообще очевидные признаки военныхъ приготовленій, напоминавшихъ ему тѣ, свидѣтелемъ которыхъ онъ недавно былъ у себя на родинѣ. По временамъ ему слышался какъ бы гулъ отдаленныхъ пушечныхъ выстрѣловъ.
Шаръ несся на высотѣ 10.000 футовъ. «Какъ бы мнѣ спуститься?» подумалъ Бертъ, которому уже стало надоѣдать это невольное воздушное путешествіе, несмотря на весь его интересъ и новизну. Молодой человѣкъ снова принялся дергать за красную и бѣлую веревки, но попрежнему безъ всякаго результата. Бросивъ, наконецъ, это безполезное занятіе, онъ отъ нечего дѣлать подвергъ тщательной ревизіи остатокъ своего провіанта и нашелъ, что его, при нѣкоторой экономіи, можетъ хватить еще чуть не на недѣлю. Это его успокоило. Если ему и придется еще нѣсколько дней мотаться между небомъ и землею, то онъ, по крайней мѣрѣ, не умретъ съ голоду.
Бертъ не зналъ, что ему дѣлать, и снова выглянулъ черезъ бортъ корзины. Когда онъ смотрѣлъ раньше, огромная панорама подъ нимъ была безжизненна, какъ нарисованная картина. Но по мѣрѣ того, какъ солнце поднималось все выше и выше и шаръ, изъ котораго постепенно улетучивался газъ, неуклонно, хотя и медленно, опускался, внизу все стало оживать; картина дополнилась движеніемъ. Бертъ уже ясно могъ разслышать разнообразные звуки — желѣзнодорожные свистки, шумъ колесъ, ревъ и блеяніе скота, сигналы военныхъ рожковъ и даже человѣческіе голоса.
Наконецъ канатъ шара снова потащился по землѣ, и Бертъ сталъ уже подумывать о спускѣ. Нѣсколько разъ канатъ задѣвалъ за разные предметы, но не запутывался въ нихъ и шаръ не останавливался.
Бертъ тихо подлеталъ къ одному изъ самыхъ прелестныхъ городковъ въ мірѣ. Молодой человѣкъ еще издали замѣтилъ группы красивыхъ городскихъ зданій съ высокими крутыми кровлями подъ сѣнью вѣковыхъ деревьевъ. Посерединѣ городка высилась церковь, а вокругъ шли высокія стѣны. Прекрасныя широкія ворота вели на окаймленную деревьями дорогу. Электрическіе провода и кабели со всего округа сбѣгались сюда, точно на веселый пиръ. Видъ городка былъ самый привѣтливый и уютный, а развѣвавшіеся повсюду пестрые флаги еще болѣе увеличивали его нарядность. По всѣмъ дорогамъ ѣхали въ двухколесныхъ телѣжкахъ или шли пѣшкомъ сельчане. Временами по однорельсовому желѣзнодорожному пути проносился поѣздъ. Передъ вокзаломъ, за городомъ, подъ деревьями, бѣлѣлось множество палатокъ. Очевидно, здѣсь была ярмарка. Вся эта мѣстность представлялась нашему воздушному путешественнику полною порядка, видимаго довольства и тѣснаго общенія. Онъ уже видѣлъ себя среди этихъ добрыхъ людей, изумлявшихся его разсказу (хоть даже при помощи переводчика) объ его необыкновенныхъ приключеніяхъ и геройствѣ.
Но какъ разъ съ этого именно момента и начались всѣ его злоключенія. Не успѣло еще мѣстное населеніе путемъ разглядѣть носившійся надъ нимъ шаръ, какъ канатъ этого шара возбудилъ уже общее негодованіе. Раньше другихъ увидѣлъ волочившійся по землѣ канатъ пожилой поселянинъ, въ высокой черной шляпѣ и съ большимъ краснымъ зонтомъ надъ нею, бывшій, очевидно, немного навеселѣ. Съ очевиднымъ желаніемъ во что бы ни стало поймать этотъ «чортовъ хвостъ», бравый поселянинъ съ энергичной бранью бросился за нимъ. Канатъ скользнулъ поперекъ дороги, окунулся по пути въ кадку со сметаной и, замаравъ въ ней свой конецъ, мазнулъ имъ по лицамъ фабричныхъ работницъ, спѣшившихъ въ автомобильномъ омнибусѣ на работу. Работницы подняли страшный визгъ. Всѣ поспѣшили взглянуть наверхъ и увидѣли въ корзинѣ, подъ громаднымъ пузыремъ, улыбающееся лицо Берта, дѣлавшаго имъ какіе-то знаки. По мнѣнію молодого человѣка, эти знаки были дружескіе и привѣтственные, а по мнѣнію взбудораженной толпы, они выражали насмѣшку и оскорбленіе, и ея возбужденіе стало расти.
Вдругъ корзина съ силою ударилась о кровлю небольшого домика, стоявшаго близъ городскихъ воротъ, сломала флагштокъ, помѣщавшійся на переднемъ концѣ кровли, затѣмъ проѣхалась по тонкимъ телефоннымъ проводамъ, оборвала одну проволоку, конецъ которой, извиваясь какъ змѣя, упалъ прямо на головы зрителей. Самъ воздухоплаватель тоже едва не свалился на нихъ. Во время перелета черезъ крышу дома онъ чуть не выскочилъ изъ корзины и удержался въ ней только благодаря тому, что во-время успѣлъ схватиться за веревочную сѣть, на которой висѣла корзина.
Возбужденіе негодовавшей толпы противъ «чортова воздушнаго пришельца» еще больше увеличилось. Нѣсколько молодыхъ солдатъ и поселянъ, осыпая злосчастнаго воздухоплавателя ругательствами и потрясая кулаками, бросились вдогонку за тащившимся по землѣ канатомъ, когда шаръ сталъ переноситься черезъ городскую стѣну.
— Хороши эти «добрые» люди, нечего сказать! — съ горечью воскликнулъ Бортъ, крѣпко держась обѣими руками за веревки раскачивавшейся во всѣ стороны корзины. — Чортъ бы ихъ всѣхъ побралъ!.. А все-таки лучше бы спуститься здѣсь, а то неизвѣстно, куда еще занесетъ меня, и что натворитъ этотъ дьявольскій шаръ… Эй, вы! — крикнулъ онъ внизъ на своемъ «французскомъ» языкѣ, — берегитесь! Я опускаю якорь!
Опущенный не во-время и неумѣлою рукою якорь загремѣлъ по высокой кровлѣ другого дома, откуда вмѣстѣ съ цѣлою лавиной разбитыхъ черепицъ скользнулъ по оконной рамѣ, выбилъ въ ней нѣсколько стеколъ и рухнулъ на мостовую, къ счастью, никого не задѣвъ изъ зрителей. Шаръ заколебался изъ стороны въ сторону, а корзина едва не опрокинулась, и воздухоплаватель опять съ трудомъ удержался въ ней. Но якорь нигдѣ не нашелъ себѣ точки опоры. Зацѣпивъ одною изъ своихъ лопастей дѣтское креслице и преслѣдуемый взбѣшеннымъ торговцемъ, которому принадлежала эта игрушка, якорь поднялся вверхъ, повернулся нѣсколько разъ вокругъ самого себя вмѣстѣ съ креслицемъ, затѣмъ опустилъ его на голову торговкѣ зеленью.
Въ толпѣ поднялся невообразимый шумъ; яростные крики мужчинъ слились съ визгомъ женщинъ. Всѣ бросились ловить продолжавшій тащиться по землѣ канатъ. Шаръ то опускался, то поднимался, а якорь, раскачиваясь изъ стороны въ сторону какъ маятникъ, вновь приблизился къ землѣ и принялся за новыя шутки: сшибъ соломенную шляпу съ головы толстаго господина, съ важнымъ видомъ курившаго сигару, перебилъ и сбросилъ со стола горшечника нѣсколько предметовъ его издѣлій, заставилъ одного браваго военнаго ловко отскочить въ сторону и попасть прямо въ объятія толстой торговки фруктами, и, въ довершеніе всего этого, подхвативъ поперекъ небольшого барашка, тщетно старавшагося съ жалобнымъ блеяніемъ освободиться, бережно опустилъ его на огромную шляпу городской щеголихи. Послѣ всего этого, стукнувшись о каменный столбъ, стоявшій посрединѣ площади и отбивъ часть его украшеній, вмѣстѣ съ шаромъ, который вдругъ рванулся кверху, поднялся на воздухъ. Въ тотъ же моментъ десятокъ рукъ, поймавъ, наконецъ, канатъ, ухватились за него и стали тянуть шаръ внизъ.
Употребляя всѣ усилія, чтобы не вывалиться изъ сильно раскачивавшейся во всѣ стороны корзины, злополучный воздухоплаватель недоумѣвалъ: спуститься ему или нѣтъ. Съ одной стороны ему страшно надоѣло раскачиваться, съ опасностью жизни, въ своей «люлькѣ», какъ онъ сталъ называть корзину, а съ другой — онъ опасался попасть въ руки разъяренной толпы.
А толпа, дѣйствительно, бушевала, какъ бурное море. Бертъ всюду замѣтилъ искаженныя злобою лица и пылавшіе негодованіемъ взоры; слышалъ яростные возгласы и угрожающіе крики; видѣлъ поднятые на него кулаки и палки. Нѣсколько должностныхъ лицъ, въ красивыхъ мундирахъ и треуголкахъ, тщетно старались успокоить взбудораженную толпу и водворить среди нея порядокъ. Бертъ понялъ, что ему не сдобровать, если онъ очутится во власти этой толпы, и что слѣдуетъ какъ можно скорѣе принять мѣры для своего спасенія.
Подъ давленіемъ необходимости часто и самый заурядный человѣкъ становится геніемъ сообразительности. Молодой человѣкъ перерѣзалъ канатъ, поднялъ къ себѣ якорь и выбросилъ сразу два мѣшка съ пескомъ. Шаръ моментально взвился кверху, корзина выпрямилась, и воздухоплаватель съ чувствомъ удовлетворенія увидѣлъ, какъ растянулись на землѣ тѣ, которые держали въ рукахъ канатъ, и въ какомъ изумленіи, съ разинутыми ртами, смотрѣли остальные на быстро поднимавшійся все выше и выше шаръ.
V.
правитьКъ вечеру яснаго лѣтняго 191* года — говоря слогомъ прежнихъ романистовъ — въ хорошій полевой бинокль можно было видѣть воздушный шаръ, который, на высотѣ 11.000 футовъ, несся поперекъ Франконіи въ сѣверо-западномъ направленіи.
Одинокій воздухоплаватель, помѣщавшійся въ корзинѣ, подвѣшенной къ этому шару, высунувъ голову надъ ея краемъ, широко открытыми, испуганно-недоумѣвающими глазами смотрѣлъ внизъ и восклицалъ:
— Вотъ такъ штука! Стрѣлять еще вздумали въ меня, несмотря на простыню, которую я вывѣсилъ въ знакъ моихъ миролюбивыхъ намѣреній… Только этого недоставало!
Бертъ (это былъ, конечно, онъ) теперь вполнѣ убѣдился, что провинціалы, которыхъ онъ всегда представлялъ себѣ такими наивными, добрыми и довѣрчивыми, вовсе не были намѣрены по-ребячьи восторгаться имъ, напротивъ, относились къ нему очень недовѣрчиво и недружелюбно и, очевидно, вовсе не желали его появленія въ ихъ области. Положимъ, онъ и самъ не хотѣлъ бы теперь находиться въ этой неизвѣстной странѣ. Но что же было ему дѣлать, когда онъ несся надъ нею не по своей волѣ, а по прихоти шара, который, впрочемъ, въ свою очередь, зависѣлъ отъ прихоти вѣтра!
Посредствомъ рупоровъ до слуха невольнаго воздухоплавателя достигали таинственные голоса, кричавшіе ему на разныхъ непонятныхъ для него языкахъ что-то, повидимому, очень грозное и о чемъ-то предупреждали его разноцвѣтными флагами и другими видными сигналами. По временамъ онъ могъ различать гортанныя подражанія его родному языку, настоятельно требовавшія, чтобы онъ немедленно спустился, если не желаетъ быть разстрѣленнымъ въ воздухѣ. А такъ какъ онъ не имѣлъ возможности исполнить этого требованія, о чемъ они, разумѣется, не могли догадаться, то въ него, дѣйствительно, было произведено нѣсколько выстрѣловъ изъ дальнобойныхъ полевыхъ орудій, къ счастью, безвредныхъ. Только разъ, когда мимо него пронеслось одно ядро, Берту показалось, что онъ слышитъ звукъ раздираемаго шелка, и злосчастный воздухоплаватель уже приготовился было къ переходу въ небытіе, но къ его счастью и радости, шаръ остался цѣлъ и невредимъ. Сначала воздухоплаватель приписывалъ такое непріязненное къ себѣ отношеніе со стороны мѣстнаго населенія своимъ неудачнымъ попыткамъ спуститься въ тѣхъ мѣстностяхъ, черезъ которыя онъ пролеталъ, и продѣлкамъ своего шара, но потомъ убѣдился, что имъ интересуются не столько само населеніе и гражданскія власти, сколько военныя.
Помимо своей воли, вовсе не желая и не зная этого, Бертъ невольно попалъ въ непріятную роль иностраннаго шпіона. Какъ нарочно насмѣшливая судьба занесла его въ самый центръ міровой политики, и онъ могъ узнать строго охраняемыя военныя тайны могущественной германской державы. Словомъ сказать, судьба, съ помощью слѣпой силы — вѣтра, несла его надъ воздухоплавательнымъ паркомъ, сооруженнымъ германскимъ правительствомъ, чтобы тамъ, въ тайнѣ отъ всего міра, съ лихорадочной поспѣшностью и въ грандіозныхъ размѣрахъ использовать великія изобрѣтенія Хенстеда и Стосселя и, такимъ образомъ, создавъ, помимо другихъ народовъ, огромный воздушный флотъ, обезпечить себѣ владычество надъ воздухомъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и надъ всѣмъ міромъ.
Немного позже, когда угрожающими выстрѣлами его все-таки заставили спуститься, Бертъ увидѣлъ обширную горную долину, въ которой находилось множество воздушныхъ судовъ, подобно стаду допотопныхъ чудовищъ. Вся долина, простправшаяся къ сѣверу, была аккуратно разбита на нумерованные участки, на которыхъ были расположены мастерскія, газометры, склады и казармы. Все это огромное пространство перерѣзывалось однорельсовою желѣзною дорогою, но на воздухѣ не было ни одного провода или кабеля. Повсюду виднѣлись черные, бѣлые и красные флаги и вездѣ распростиралъ свои крылья черный германскій орелъ. Но и безъ этихъ символовъ можно было понять, по царившему вездѣ и во всемъ образцовому порядку, по дружной и планомѣрной работѣ, что здѣсь именно Германія.
Множество людей копошилось въ этой долинѣ. Одни, въ сѣрыхъ рабочихъ курткахъ, возились надъ разными воздушными сооруженіями, другіе, въ военныхъ мундирахъ «защитнаго» цвѣта, производили разныя упражненія. Тамъ и сямъ блестѣли мундиры начальствующихъ лицъ. Особенное вниманіе Берта привлекали воздухоплавательныя машины. По ихъ виду онъ догадался, что прошлой ночью видѣлъ именно три такихъ машины, когда онѣ, надѣясь остаться незамѣченными, дѣлали пробные полеты. Онѣ дѣйствительно имѣли видъ рыбы. Огромные воздушные корабли, съ которыми Германія, во время своей послѣдней борьбы съ Америкой изъ-за мірового владычества (въ то время человѣчество еще не поняло, что мечта объ этомъ владычествѣ никогда не можетъ быть осуществлена) налетѣла на Нью-Йоркъ, были прямыми потомками воздушнаго корабля графа Цеппелина, перелетѣвшаго въ 1906 году черезъ Боденское озеро, и воздушныхъ плавуновъ Лебоди, совершавшихъ въ 1907—8 годахъ свои памятные полеты надъ Парижемъ.
Германскія воздушныя суда состояли изъ ребровидныхъ стальныхъ и алюминіевыхъ скелетовъ и плотной, не растягивающейся парусинной оболочки, въ которой былъ помѣщенъ непроницаемый каучуковый, въ видѣ мѣшка, резервуаръ для газа, подраздѣленный 50—100 поперечными перегородками на отдѣльныя камеры. Всѣ эти камеры отличались безусловною непроницаемостью для выхода изъ нихъ газа и наполнялись водородомъ. Такая машина могла держаться на любой высотѣ, благодаря длинному внутреннему баллонету (шарообразному сосуду) изъ хорошо промасленной и просмоленной шелковой ткани; изъ этого баллонета, по мѣрѣ надобности, всегда можно было выкачать и вкачать въ него воздухъ. Такимъ образомъ, аэростатъ, по желанію, быстро могъ быть сдѣланъ легче или тяжелѣе воздуха, и всякая убыль въ необходимомъ вѣсѣ немедленно могла возмѣщаться воздухомъ, впускаемымъ въ отдѣленія общаго газоваго резервуара. Положимъ, подобныя летательныя машины были крайне опасны въ томъ отношеніи, что находившійся въ нихъ газъ постоянно грозилъ опасностью взорваться. Но подобнаго рода сооруженія всѣ сопряжены съ опасностью; съ нею необходимо считаться и принимать противъ нея соотвѣтствующія предосторожности. Прежде всего на немъ не должно быть огня ни въ какомъ видѣ и никакихъ легко воспламеняющихся и самовозгорающихся веществъ. Это самое главное условіе для безопасности. Стальная ось, подобіе позвоночника, заканчивалась въ хвостѣ особаго устройства машиною и винтовымъ двигателемъ. Помѣщенія для людей и склада запасовъ находились въ широкой передней части судна, суда эти строились по знаменитой пфорцгеймской модели, этого чуда нѣмецкаго изобрѣтательнаго генія. Сказанная машина обслуживалась съ передней части посредствомъ электрическихъ проводовъ. Только эта часть и была обитаема. Если замѣчалось, что въ машинѣ не все въ порядкѣ, механики должны были пробираться туда по веревочной лѣстницѣ подъ рамою. Въ предупрежденіе качки къ каждому боку судна было прилажено подобіе плавника, какіе имѣютъ рыбы, а управленіе судномъ производилось, главнымъ образомъ, съ помощью двухъ другихъ горизонтальныхъ плавниковъ, которые при нормальныхъ условіяхъ плотно прилегали къ обѣимъ сторонамъ головы, подобно жабрамъ. Словомъ, это было почти полное подражаніе рыбѣ, примѣненное къ воздушнымъ условіямъ, съ тою лишь разницей, что плавательный пузырь, мозгъ и глаза помѣщались не въ передней части, а въ задней.
Эти искусственныя чудовища въ тихую погоду могли проходить или, вѣрнѣе, пролетать 90 миль въ часъ, такъ что ихъ могъ обгонять только самый сильный вѣтеръ. Длина ихъ колебалась между 800 и 2.000 футами, а сила подъема тяжести была разсчитана на 70—200 тоннъ.
Сколько было у Германіи такихъ чудовищъ, — неизвѣстно, но Бертъ насчиталъ ихъ 80 штукъ.
Таковы были средства, на которыя, главнымъ образомъ, опиралась Германія, когда она отрицала правило Монроэ (Америка для американцевъ) и требовала себѣ доли господства надъ Новымъ Свѣтомъ. Кромѣ того, она имѣла неизвѣстное количество «бомбомечущихъ летающихъ драконовъ». Эти страшные и таинственные аппараты-разрушители укрывались въ другомъ воздухоплавательномъ паркѣ на восточной сторонѣ Гамбурга.
Но возвратимся къ нашему злополучному воздухоплавателю. Въ концѣ-концовъ нѣмецкіе выстрѣлы попали-таки въ цѣль. Одно ядро пробило оболочку шара. Послѣдовалъ какой-то глухой трескъ, сопровождаемый зловѣщимъ шелестомъ разрывающагося шелка и равномѣрнымъ паденіемъ шара. Смущенный и испуганный Бертъ поспѣшилъ выбросить послѣдніе мѣшки съ пескомъ. Въ отвѣтъ на это раздалось еще два выстрѣла, и шаръ сталъ падать быстрѣе…
Глава четвертая.
правитьI.
правитьВъ душѣ каждаго человѣка таится любовь къ собственной породѣ, собственному воздуху, отечеству и родному языку. До наступленія «научнаго» вѣка эта совокупность благородныхъ чувствъ была прекраснымъ факторомъ въ нравственномъ обиходѣ каждаго приличнаго человѣка. Обрушившійся же на человѣчество бѣшеный шквалъ измѣнилъ всѣ условія жизни, уничтожилъ всѣ преграды, раздѣлявшія и оберегавшія ранѣе отдѣльныя народности. Всѣ стародавніе, глубоко вкоренившіеся обычаи, нравы и привычки были разомъ сметены, и ничего устойчиваго новаго взамѣнъ не могло образоваться. Человѣчество оказалось не въ состояніи приспособиться къ постоянно мѣняющимся условіямъ жизни и безпомощно завертѣлось въ безсмысленномъ вихрѣ новыхъ требованій, новыхъ ощущеній…
Дѣдъ Берта Смолуэйса отлично зналъ «обязанности» своего положенія. Къ высшимъ онъ былъ почтителенъ, къ низшимъ относился съ полупрезрительнымъ снисхожденіемъ, и отъ колыбели до могилы ни на Іоту не измѣнилъ своихъ убѣжденій и привычекъ. Онъ былъ уроженцемъ Англіи, въ тѣсномъ смыслѣ — Кента, а это значило, что онъ видѣлъ вокругъ себя солнце, зелень и цвѣты. Газетъ, политики и дальнихъ поѣздокъ для него и для людей его положенія не существовало. Затѣмъ вдругъ произошла перемѣна. Предыдущія главы нашего повѣствованія дали понятіе о томъ, какъ видоизмѣнялся Бенъ-Хиль, бывшее помѣстье сэра Питера Боуна, и какъ на мирное сельское населеніе налетѣлъ ураганъ всякихъ «прогрессивныхъ» новшествъ.
Что же касается Берта Смолуэйса, то онъ былъ однимъ изъ многихъ милліоновъ людей всего міра, родившихся не на твердой почвѣ установившагося вѣками строя, а въ водоворотѣ борьбы, смысла которой никто не могъ понять. Все, во что вѣрили ихъ отцы, было опрокинуто, раздавлено, до неузнаваемости искажено, втиснуто въ самыя странныя и уродливыя формы. Особенно была искажена и изуродована симпатичная традиція о патріотизмѣ. Въ прежнее время въ Англіи существовали твердо обоснованные взгляды на иноземщину, вызывавшіеся, главнымъ образомъ, боязнью растлѣвающаго вліянія Франціи; назвать у насъ что-либо «французскимъ», значило безповоротно осудить это. Въ мозгу же Берта Смолуэйса и подобныхъ ему людей безпорядочными отрывками мелькали навязанныя крикливою печатью смутныя идеи о «германской конкуренціи», о «желтой и черной опасности», объ «обязанностяхъ бѣлой расы», и т. д. Съ головами, набитыми такими «прогрессивными» мыслями, всѣ эти Берты, въ сущности только и умѣвшіе разъѣзжать на велосипедахъ и дымить папиросою или сигарою, пыжились какъ индѣйскіе пѣтухи и мнили, что они велики ужъ однимъ своимъ происхожденіемъ отъ бѣлокожихъ родителей; всѣ же «цвѣтныя» расы — низшія, презрѣнныя, подчиненныя, не имѣющія никакихъ человѣческихъ правъ, слѣдовательно, бѣлые, какъ люди расы «господствующей», имѣютъ право всячески притѣснять ихъ.
Для Бертовъ Смолуэйсовъ не существовало да и не могло существовать здраваго взгляда на человѣческія отношенія, а это и привело къ міровой катастрофѣ. Развитіе научныхъ знаній совершенно измѣнило масштабъ человѣческихъ отношеній. Благодаря быстрымъ механическимъ способамъ сообщенія, люди въ соціальномъ, экономическомъ и физическомъ отношеніяхъ были приведены въ такое тѣсное соприкосновеніе, что прежнія обособленія на отдѣльныя государства утратили всякій смыслъ, явилась потребность въ новой формѣ общежитія. Но этой формы никто не могъ установить. Берты Смолуэйсы были слишкомъ узколобы, чтобы сумѣть выбросить изъ прежняго все сдѣлавшееся непригоднымъ, и, оставивъ одно разумное и полезное, приспособить къ этому новое. Вмѣсто того, чтобы по-дружески сойтись и оберегать права другъ друга. Берты всѣхъ странъ стали вести себя, какъ неразумное стадо: тѣсниться, толкаться, поднимать споры и драки. Не умѣя да и не желая отдѣлаться отъ прежнихъ національныхъ предразсудковъ, народы, тѣсно сдвинувшись, начали съ особеннымъ неистовствомъ осыпать другъ друга своими произведеніями, давить пошлинами и другими экономическими мѣропріятіями и угрожать арміями и флотами, съ каждымъ годомъ возраставшими до чудовищныхъ размѣровъ.
Трудно учесть, сколько средствъ и энергіи было потрачено міромъ на военныя сооруженія. Одна Великобританія расходовала на флотъ и войско такія суммы и силы, которыя сдѣлали бы изъ англичанъ міровую аристократію, если бы онѣ были употреблены на дѣло культуры, разумнаго воспитанія и образованія. Остальныя европейскія государства волей-неволей подражали ей въ ея безуміи. Вся Европа стала производить только огромныя сооруженія для истребленія другъ друга да крохотныхъ, безсильныхъ выродковъ въ родѣ Берта Смолуэйса. Инстинктъ самоохраненія побудилъ и азіатскіе народы слѣдовать примѣру Европы.
Наканунѣ всемірной войны на свѣтѣ было шесть великихъ державъ. Всѣ онѣ были вооружены съ головы до ногъ и изо всѣхъ силъ старались превзойти другъ друга количествомъ, силою и разрушительностью военныхъ приспособленій.
Первою великою державою были Сѣверо-Американскіе Соединенные Штаты. Эта, въ сущности, чисто торгово-промышленная нація была вынуждена на военныя мѣропріятія, во-первыхъ, стараніями Германіи захватить часть Южной Америки, а во-вторыхъ, естественными послѣдствіями своей необдуманной авантюры, толкнувшей ее на территоріальный захватъ передъ самымъ носомъ Японіи. Штаты содержали два огромныхъ флота на Востокѣ и Западѣ, а у себя внутри раздирались безпрерывными спорами между общимъ и союзными правительствами. Второю великою державою являлся союзъ Японіи съ Китаемъ, съ каждымъ годомъ все энергичнѣе и энергичнѣе протягивавшій руку за ролью господствованія на міровой сценѣ. За ними выступала Германская имперія, старавшаяся осуществить свою давнишнюю мечту сначала о преобладаніи въ Европѣ, а потомъ и во всемъ мірѣ. Это были самыя предпріимчивыя и воинственныя державы въ мірѣ. Болѣе мирною была Великобританія, составныя части которой, къ несчастью, были разбросаны по всему лицу земли, и которая, благодаря постояннымъ безпорядкамъ въ Ирландіи и возстаніямъ въ колоніяхъ, вѣчно находилась на точкѣ кипѣнія. Она одарила свои многочисленныя колоніи всѣми своими «прогрессивными» произведеніями, произвела огромную литературу, дышавшую полнымъ презрѣніемъ къ покореннымъ цвѣтнымъ расамъ и, навязывая имъ же эту литературу, со спокойнымъ духомъ воображала, что всѣ эти возбудительныя средства останутся безъ всякихъ послѣдствій, и что сонный Востокъ никогда больше не проснется.
А вышло не то. Индія, Египетъ и другія страны, находившіяся подъ владычествомъ Великобританіи, воспитали новыя поколѣнія, полныя силъ, жажды дѣятельности, знаній и глубокаго возмущенія противъ своей угнетательницы. Съ большимъ трудомъ великобританскіе заправилы признали фактъ пробужденія соннаго Востока, — признали и спохватились, но было уже поздно…
Еще болѣе мирными оказались Франція и союзныя съ ней романскія государства, а если и они щетинились, то поневолѣ. Россія, занятая своими внутренними дѣлами, стояла въ сторонѣ отъ всеобщей будораги. Мелкія же государства, стиснутыя между крупными, кое-какъ влачили свое ненадежное существованіе и тоже высасывали изъ себя послѣдніе соки, чтобы тянуться за большими.
Въ каждой странѣ множество изобрѣтательныхъ и энергичныхъ умовъ исключительно было занято усовершенствованіемъ военныхъ сооруженій. Каждое государство старалось держать свои приготовленія втайнѣ, имѣть запасы новѣйшаго оружія, развѣдывать о вооруженіи своихъ соперниковъ и превзойти ихъ. Чувство опасности новыхъ смертоносныхъ изобрѣтеній угнетало всѣ народы. Постоянно распространялись самые фантастическіе слухи: то англичане будто бы изобрѣли такую пушку, передъ разрушительною силою которой ничто не могло устоять, то у французовъ появилось самое быстрострѣльное орудіе въ мірѣ, то японцы придумали новое взрывчатое вещество чудовищной силы, то американцы обзавелись такими подводными лодками, что имъ теперь ничего не стоитъ въ одну минуту уничтожить какой угодно флотъ. Каждый такой слухъ порождалъ всеобщую панику.
Всѣ помыслы и чувства народовъ были устремлены на изобрѣтеніе способовъ истребленія другъ друга. Но съ усовершенствованіемъ этихъ способовъ у людей стала исчезать прежняя доблесть и тотъ воинственный духъ, которымъ отличались когда-то народы. Всѣ боялись другъ друга, и на войну никто не рѣшался.
Вдругъ война разразилась, и притомъ небывалая по своимъ жертвамъ и по способу, какимъ повели ее. Она явилась ошеломляющимъ ударомъ для всѣхъ, потому что никто не зналъ ея дѣйствительной причины. Между Германіей и Соединенными Штатами давно существовали крайне натянутыя отношенія изъ-за ожесточеннаго тарифнаго спора и непризнаванія Германіею принципа Монроэ. Не ладила Америка и съ Японіей изъ-за нѣкоторыхъ острововъ на Тихомъ океанѣ, которые оба государства признавали своими. Это было извѣстно всѣмъ, но никто не ожидалъ, что дѣло дойдетъ до войны. Да не это и было главною причиною. Побудительнымъ толчкомъ къ войнѣ, какъ потомъ выяснилось, оказалось замѣчательное изобрѣтеніе нѣмецкаго генія — пфорцгеймская машина и вызванная, благодаря этому изобрѣтенію, возможность постройки быстроходныхъ воздушныхъ судовъ. Германія въ то время была самою энергичною державою, лучше всѣхъ сорганизованною для смѣлыхъ и рѣшительныхъ дѣйствій. Когда была изобрѣтена пфорцгеймская машина, Германія быстро создала огромный воздушный флотъ и рѣшила дѣйствовать.
Прежде всего нужно было посчитаться съ Америкой, какъ наиболѣе опасной соперницей. Соединенные Штаты, хотя и обладали летальною машиною довольно значительной практической цѣнности, построенною по системѣ Райта, но не слышно было, чтобы они озаботились созданіемъ воздушнаго флота, поэтому Германія и рѣшила использовать свой, пока заатлантическіе торгаши не успѣли обзавестись такимъ же. У Франціи былъ уже воздушный флотъ, но онъ состоялъ изъ тихоходныхъ судовъ, построенныхъ еще въ 1908 году и ни въ какомъ случаѣ не могшихъ успѣшно соперничествовать съ германскими. Французскія воздушныя суда были предназначены исключительно для рекогносцировокъ, отличались небольшими размѣрами, вмѣщали не болѣе двадцати человѣкъ, очень незначительное количество запасовъ и могли пролетать только 40 миль въ часъ. Великобританія вовсе не имѣла воздушнаго флота и, въ припадкѣ неумѣстнаго скряжничества, все еще никакъ не могла сторговаться съ Беттериджемъ, изобрѣтеніе котораго, быть-можетъ, нисколько не уступало германскому. Слѣдовательно, ее не стоило и принимать въ расчетъ. Объ Японіи ничего не было слышно, и Германія объясняла себѣ это «отсутствіемъ духа изобрѣтательности у этихъ азіатскихъ обезьянъ». Вообще у Германіи не было ни одного серьезнаго противника, и она сказала себѣ: «Теперь или никогда я должна овладѣть воздухомъ, какъ нѣкогда Англія овладѣла водою. Медлить болѣе нечего».
Быстро, планомѣрно и въ глубокой тайнѣ стала подготовляться Германія къ задуманному. Прежде всего ей необходимо раздавить Америку, своего главнаго торговаго конкурента и главный тормозъ, препятствовавшій распространенію ея мірового владычества. Перебросить черезъ океанъ воздушный флотъ, напасть на свою соперницу врасплохъ и заставить ее покориться, вотъ что задумала Германія.
Имѣвшіяся у германскаго правительства точныя свѣдѣнія о положеніи дѣлъ въ другихъ большихъ государствахъ убѣждали его, что задуманное имъ смѣлое предпріятіе должно увѣнчаться успѣхомъ. Воздушные корабли были несравненно удобнѣе морскихъ броненосцевъ, постройка которыхъ была такъ трудна и требовала столько времени; воздушныхъ же кораблей можно было надѣлать цѣлую уйму въ самое короткое время.
Нападеніе на Америку было только первымъ ходомъ въ затѣянной Германіею гигантской игрѣ. Какъ только будетъ отправленъ воздушный флотъ къ Новому Свѣту, тотчасъ же долженъ сооружаться другой, отдѣльныя части котораго предназначались для витанія надъ Лондономъ, Парижемъ, Вѣною, Римомъ, Петербургомъ, словомъ вездѣ, гдѣ было необходимо произвести сильное впечатлѣніе и извѣстное давленіе. Вообще Германія задумала во что бы ни стало покорить весь міръ.
Роль Мольтке въ этой воздушной войнѣ была предназначена нѣкоему Штернбергу, который вмѣстѣ съ принцемъ Карломъ-Альбертомъ и разработалъ грандіозный планъ войны. Императоръ долго колебался, прежде чѣмъ одобрить этотъ планъ. Только убѣдительныя представленія принца Карла-Альберта заставили его дать свое согласіе. Этотъ принцъ являлся средоточіемъ міровой драмы. Онъ былъ любимцемъ германскаго имперіалистическаго духа, идеаломъ «новаго рыцарства», возникшаго послѣ краха соціализма, который послѣдовалъ вслѣдствіе внутренняго раскола, недостатка дисциплины и скопленія капитала въ рукахъ нѣсколькихъ лицъ изъ его же среды. Льстецы сравнивали Карла-Альберта съ Алкивіадомъ, съ Цезаремъ и съ Чернымъ принцемъ. Многимъ онъ представлялся даже воплощеніемъ ницшевскаго «сверхчеловѣка». Это былъ высокій, бѣлокурый, крѣпко сложенный человѣкъ, очень мужественный и замѣчательно безнравственный. Первымъ его подвигомъ, поразившимъ всю Европу и едва было не повлекшимъ за собою новой троянской войны, было похищеніе норвежской принцессы Елены и категорическій отказъ вступить съ нею въ бракъ. Послѣ этого онъ прошумѣлъ своею-женитьбой на Гретхенъ Крассъ, молодой красавицѣ-швейцаркѣ. Затѣмъ съ опасностью собственной жизни онъ спасъ трехъ рыбаковъ, лодку которыхъ опрокинуло возлѣ о. Гельголанда. Ради этого подвига и вслѣдъ за нимъ побѣды надъ американскою яхтою «Дифендеръ» императоръ простилъ ему предыдущіе и назначилъ его главнокомандующимъ своимъ воздушнымъ флотомъ. На этомъ отвѣтственномъ посту принцъ проявилъ изумительную энергію и умѣнье. Онъ хотѣлъ, по его собственному выраженію, «положить къ ногамъ Германіи землю, море и самое небо». Національная страсть къ завоевательной политикѣ нашла въ немъ своего высшаго представителя.
Смѣло можно сказать, что воздушную войну создалъ онъ.
Само германское населеніе было поражено быстротою дѣйствія своего правительства, несмотря на то, что это населеніе должно уже было быть подготовлено къ грандіозному предпріятію правительства современною литературою. Еще въ 1906 году Рудольфъ Мартинъ издалъ интересную книгу подъ заглавіемъ: «Будущее Германіи кроется въ воздухѣ».
II.
правитьНо возвратимся къ нашему герою. Бертъ Смолуэйсъ и понятія не имѣлъ обо всѣхъ этихъ грандіозныхъ замыслахъ, пока неожиданно не очутился въ самомъ, такъ сказать, ихь фокусѣ. Находясь еще въ корзинѣ шара, онъ съ изумленіемъ смотрѣлъ на воздушныя чудовища, притаившіяся пока на землѣ. Каждое изъ нихъ казалось ему длиною съ главную улицу въ Бенъ-Хилѣ, а шириною — съ цѣлую площадь. Никогда Берту не приходилось ни видѣть ни слышать ничего подобнаго этому воздухоплавательному парку, устроенному и содержимому въ такомъ изумительномъ порядкѣ. До сихъ поръ молодой человѣкъ всегда представлялъ себѣ нѣмцевъ толстыми, неподвижными, смѣшными тюфяками, вѣчно курящими коротенькую трубку, пьющими пиво и чувствующими особенное тяготѣніе къ отвлеченнымъ наукамъ, жирнымъ блюдамъ, вообще ко всему плохо переваримому.
Но онъ могъ полюбоваться на представившіяся его взорамъ чудеса всего нѣсколько минутъ. Послѣ третьяго выстрѣла, когда шаръ, несмотря на послѣдній выброшенный балластъ, сталъ быстро опускаться, молодой человѣкъ понялъ, что теперъ ему уже не убѣжать, и задался мучительными вопросами: какое дать объясненіе этимъ людямъ, въ руки которыхъ онъ сейчасъ попадетъ и назваться ли Беттериджемъ или своимъ собственнымъ именемъ.
— Вотъ невозможное-то положеніе! — простоналъ онъ, глядя на быстрое паденіе шара и судорожно цѣпляясь за веревки, на которыхъ висѣла раскачивавшаяся изъ стороны въ сторону корзина.
Вдругъ онъ машинально взглянулъ на имѣвшіяся у него на ногахъ сандаліи (теплые сапоги Беттериджа онъ скинулъ, когда ему сдѣлалось жарко въ нижнихъ слояхъ воздуха, и съ досадою воскликнулъ:
— И угораздило же меня такъ по-дурацки вырядиться!.. За кого они меня примутъ?..
Но тутъ размышленія его были прерваны. Корзина съ силою ударилась о землю и накренилась на бокъ. Воздухоплаватель вылетѣлъ изъ нея и потерялъ сознаніе.
Очнулся онъ въ качествѣ уже, такъ сказать, «знаменитости», судя по тому, что вокругъ него шелъ удивленный шопотъ: — «Да, да, это Буттерайдшъ… самъ мистеръ Буттерайдшъ!»
Бертъ нашелъ себя лежавшимъ на луговинѣ, близъ одной изъ главныхъ аллей воздухоплавательнаго парка. Съ одной стороны безконечною перспективою тянулись громадныя воздушныя суда, украшенныя съ передней части большимъ чернымъ орломъ съ широко распростертыми крыльями; по другую сторону шелъ рядъ газометровъ; въ промежуточномъ пространствѣ вытягивались какъ исполинскія змѣи газопроводные рукава. Возлѣ молодого человѣка безпомощно валялся его почти совершенно опустѣвшій шаръ и имѣвшій теперь видъ сморщеннаго пузыря, а стоявшая тутъ же корзина походила на дѣтскую игрушку въ сравненіи съ тѣми гигантскими сооруженіями, которыя ее окружали.
Вокругъ Берта толпилась масса рослыхъ и крѣпкихъ людей въ узкихъ мундирахъ. Всѣ были сильно возбуждены и громко разговаривали на непонятномъ ему языкѣ. Онъ понялъ только одно постоянно повторяемое слово: «Буттерайдшъ».
«Чортъ возьми, вотъ такъ влопался!» думалъ молодой человѣкъ, соображая, какъ ему теперь быть. Онъ замѣтилъ, что вблизи находился полевой телефонъ, передъ которымъ стоялъ высокій офицеръ въ синемъ мундирѣ и что-то говорилъ въ него, то и дѣло повторяя слово «Буттерайдшъ». Рядомъ съ этимъ офицеромъ находился другой, пониже, державшій въ рукахъ сумку съ письмами и чертежами Беттериджа, взятую изъ корзины. Оба они по временамъ бросали взглядъ на Берта.
— Вы говорите по-нѣмецки, мистеръ Буттерайдшъ? — вдругъ обратился къ нему на ломаномъ англійскомъ языкѣ третій офицеръ изъ обступившей его группы.
Бертъ рѣшилъ притворяться ничего не понимающимъ человѣкомъ, у котораго при паденіи отшибло соображеніе и память. Онъ обводилъ окружающихъ безсмысленнымъ взглядомъ и повторялъ одинъ и тотъ же вопросъ: «Гдѣ я?»
Вокругъ него заговорили возбужденнѣе прежняго. Поминали имя принца. Вдругъ въ отдаленіи прозвучалъ военный рожокъ, потомъ другой — поближе, затѣмъ третій — совсѣмъ близко. Эти сигналы заставили всѣхъ засуетиться. Мимо съ грохотомъ пронесся по одному рельсу электрическій вагонъ, телефонъ усиленно зазвонилъ и высокій офицеръ, выслушавъ что-то въ трубку, коротко отвѣтилъ, затѣмъ, обернувшись къ группѣ около Берта, крикнулъ ей нѣсколько словъ. Тотчасъ же высокій, худощавый офицеръ, съ длинными бѣлокурыми усами, нагнулся къ Берту и сказалъ ему на плохомъ англійскомъ языкѣ:
— Мистеръ Буттерайдшъ, мы получили приказъ къ выступленію.
— Гдѣ я? — вмѣсто отвѣта спросилъ глухимъ голосомъ Бертъ.
Офицеръ потрясъ его за плечо и повторилъ сказанное, но не получивъ и на этотъ разъ отвѣта, съ отчаяніемъ воскликнулъ:
— Съ нимъ безполезно говорить! Онъ ничего не понимаетъ… Что же намъ теперь дѣлать съ нимъ?
Офицеръ, стоявшій у телефона, снова что-то крикнулъ. Бѣлокурый выпрямился и отдалъ кому-то какое-то приказаніе, затѣмъ заставилъ упиравшагося Берта подняться на ноги. Въ это время къ молодому человѣку подошли два высокихъ, сильныхъ солдата. Не успѣлъ Бертъ и рта разинуть, какъ уже сидѣлъ на скрещенныхъ рукахъ этихъ богатырей. Кто-то заставилъ его обхватить рукою шею каждаго солдата. Затѣмъ, по командѣ «впередъ!» его быстро понесли по аллеѣ между воздушными кораблями и газометрами.
Мимо часовыхъ, по веревочнымъ опускнымъ лѣстницамъ, потомъ по длинному, узкому проходу, черезъ цѣлыя груды всевозможныхъ предметовъ, Бертъ былъ куда-то внесенъ. Когда его поставили на ноги, онъ увидѣлъ себя въ довольно помѣстительной кабинѣ (такъ называются отдѣльныя помѣщенія въ вагонѣ или на пароходѣ), обитой красной матеріей съ алюминіевою отдѣлкою. Какой-то длинновязый молодой офицеръ поспѣшно собиралъ со стола разныя туалетныя принадлежности и съ недовольнымъ видомъ ворчалъ что-то не особенно лестное по отношенію къ «Буттерайдшу». Очевидно, это былъ обитатель кабины, изгоняемый теперь изъ нея ради «почетнаго гостя». Забравъ все со стола, офицеръ бросилъ мимолетный взглядъ на своего замѣстителя и исчезъ.
Когда дверь за офицеромъ неслышно затворилась и Бертъ остался одинъ, онъ съ любопытствомъ оглядѣлъ свою новую «тюрьму», какъ уже успѣлъ назвать это уютное помѣщеніе, потомъ усѣлся на мягкую кушетку стоявшую около одной изъ стѣнъ и замѣнявшую постель, и принялся обсуждать свое положеніе.
«Посмотримъ, что будетъ дальше, — думалъ онъ. — Меня, очевидно, считаютъ за Бетгериджа. Оставить ихъ въ этомъ заблужденіи или нѣтъ?.. Интересно бы узнать, гдѣ я нахожусь? На настоящую тюрьму словно не похоже… Эхъ, кабы только не эти дурацкія сандаліи, я отлично разыгралъ бы роль Беттериджа!.. Впрочемъ, чѣмъ чортъ не шутитъ, попробую. Можетъ-быть, какъ-нибудь и выпутаюсь изъ всей этой глупой исторіи…»
III.
правитьРазмышленія его были прерваны. Дверь вдругъ отворилась и въ кабину вошелъ представительный, внушительнаго роста, молодой офицеръ. У него были свѣтло-рыжіе волосы и лицо его сіяло довольствомъ и жизнерадостностью.
— Добрый вечеръ! — проговорилъ офицеръ на чистѣйшемъ англійскомъ языкѣ, кладя на столъ сумку. — Такъ это вы, мистеръ Беттериджъ?.. Вы прибыли какъ разъ во-время. Еще какіе-нибудь полчаса и вы не нашли бы уже насъ здѣсь.
Онъ съ видимымъ любопытствомъ оглядѣлъ Берта и покосился на его сандаліи.
— Вамъ лучше слѣдовало бы явиться сюда на своей летательной машинѣ, мистеръ Беттериджъ, — продолжалъ офицеръ и, не дождавшись отвѣта, прибавилъ: — Принцъ приказалъ мнѣ позаботиться о васъ. Онъ извиняется, что сейчасъ не можетъ принять васъ, но въ вашемъ внезапномъ прибытіи видитъ, такъ сказать, перстъ Провидѣнія… Ага, уже!
Этимъ восклицаніемъ онъ прервалъ самъ себя и сталъ прислушиваться. За стѣнами кабины раздались торопливые шаги множества людей и отдаленные сигналы, вдругъ подхваченные вблизи. Кто-то громкимъ, рѣзкимъ голосомъ выкрикивалъ короткія фразы. Продребезжалъ рѣзкій звонокъ, и шаги участились, постепенно замирая гдѣ-то вдали. Потомъ вдругъ воцарилась тишина, а черезъ минуту послышались громкое бульканье, плескъ и журчаніе падающей воды.
Нахмуривъ брови, офицеръ бросился вонъ изъ кабины. Вслѣдъ за тѣмъ Бертъ почувствовалъ сильный толчокъ и одновременно услышалъ громовые раскаты «ура». Офицеръ снова появился.
— Ужъ выпускаютъ воду изъ баллонета, — сказалъ онъ.
— Какую воду? — спросилъ Бертъ.
— А ту, которая удерживаетъ насъ на землѣ, — пояснилъ офицеръ и прибавилъ: — Славная выдумка, не правда ли?
Бертъ противъ своей воли сдѣлалъ глупое лицо. Офицеръ замѣтилъ это и съ улыбкою проговорилъ:
— Ну, конечно, вамъ не понять этого: вы вѣдь съ этимъ еще незнакомы… А слышите, какъ заработала машина?.. Ну, теперь скоро!
Бертъ, конечно, ничего не понималъ и только чувствовалъ, какъ слегка заколебалась кабина.
— А! вотъ и поднялись! — восторженно воскликнулъ офицеръ. — Теперь только держись… понесемся какъ птицы!
— Понесемся! — испуганно повторилъ Бертъ. — На чемъ и куда?
Но офицеръ снова исчезъ. За стѣнами слышался возбужденный говоръ и происходилъ какой-то странный шумъ. Колебаніе кабины усиливалось.
— Поднимаемся! — торжественно объявилъ возвратившійся офицеръ.
— Да куда? на чемъ? зачѣмъ? — приставалъ Бертъ. —Гдѣ я нахожусь? что тутъ происходитъ? Я ничего не понимаю…
— Какъ не понимаете? — удивился офицеръ.
— Честное слово, ничего не понимаю! — искренно повторилъ Бертъ. — При паденіи на землю у меня отшибло всю память, и я никакъ не могу сообразить, — прибавилъ онъ, спохватившись.
— Ахъ, вотъ что! — тономъ сожалѣнія проговорилъ офицеръ. — Ну, такъ я вамъ сейчасъ объясню. Вы находитесь на бортѣ «Фатерланда». Это — флагманское воздушное судно самого принца… онъ тоже находится здѣсь. Мы полетимъ на немъ въ Америку…
— Въ Америку?! — съ изумленіемъ и испугомъ воскликнулъ Бертъ.
— Да, въ Америку, — невозмутимо повторилъ офицеръ. — Что жъ въ этомъ удивительнаго?.. Впрочемъ, мы пока еще не летимъ, а только поднимаемся, но скоро и полетимъ. Вотъ смотрите.
Офицеръ протянулъ за ременное ушко въ стѣнѣ. Часть обивки раздвинулась и обнаружила небольшое окно. Бертъ поспѣшилъ взглянуть въ него. Дѣйствительно они тихо и плавно, подъ ритмическій стукъ машины, поднимались надъ воздухоплавательнымъ паркомъ, имѣвшимъ видъ огромной шахматной доски, разлиневанной правильными перекрещивающимися рядами яркихъ огоньковъ электрическихъ фонарей. Зіяющая пустота въ ряду крутобокихъ сѣрѣвшихся воздушныхъ кораблей указывала мѣсто, откуда поднялся «Фатерландъ». За нимъ тихо поднималось второе чудовище, потомъ третье, четвертое и т. д., въ полномъ порядкѣ и на равныхъ разстояніяхъ одно отъ другого.
— Въ Америку! въ Америку! — твердилъ Бертъ, отвертываясь отъ окна. — Но я вовсе не желаю туда… Я и такъ цѣлыхъ два дня мотался на проклятомъ пузырѣ, а теперь вотъ еще…
— Ну, теперь ужъ поздно сожалѣть объ этомъ! — со смѣхомъ перебилъ офицеръ. — Нужно было заявить о вашемъ нежеланіи сопутствовать намъ, когда мы еще находились на землѣ, а теперь вамъ волей-неволей придется покориться неизбѣжному.
Бертъ на минуту задумался, потомъ спросилъ:
— Но я все-таки не понимаю, зачѣмъ мы летимъ въ Америку!.. А главное — къ чему вы тащите съ собою меня?
Офицеръ тоже задумался и черезъ минуту проговорилъ серьезнымъ тономъ:
— Я вамъ все объясню. Находись мы на землѣ, я бы этого не имѣлъ права сдѣлать, а здѣсь можно… вы вѣдь не можете уйти отсюда и выдать нашу тайну. Ну-съ, такъ вотъ видите, въ чемъ дѣло…
— Виноватъ! — остановилъ его Бертъ. — Скажите, вы — нѣмецъ?
— Чистокровный. Мое имя — Курцъ. Я — лейтенантъ воздушнаго флота.
— А почему же вы такъ хорошо говорите по-англійски?
— Моя мать была англичанка и меня воспитывали въ Англіи. Но душою я, конечно, нѣмецъ… Теперь поняли?
— Понялъ. Продолжайте, пожалуйста, свое объясненіе. Я сгораю отъ нетерпѣнія.
Лейтенантъ слегка наклонилъ голову и продолжалъ:
— Мы, во главѣ воздушнаго флота, летимъ въ Америку, чтобы посчитаться съ этими торгашами. Мы давно уже собирались сдѣлать это, но насъ кое-что останавливало. Теперь это препятствіе устранено, и вотъ мы летимъ… А относительно себя не безпокойтесь. Вамъ ничего не сдѣлаютъ худого. Вотъ увидитесь съ принцемъ и столкуетесь съ нимъ. А пока успокойтесь и покоритесь неизбѣжному.
IV.
правитьБертъ сѣлъ и глубоко задумался, усиливаясь привести въ порядокъ свои мысли. Курцъ смотрѣлъ въ окно, какъ поднимались другіе корабли. Потомъ, когда ему это надоѣло, онъ закрылъ его, подсѣлъ къ своему спутнику и вновь заговорилъ.
— Все это, — началъ онъ, — должно быть ново для васъ, мистеръ Беттериджъ. Вѣдь конструкція нашихъ воздушныхъ кораблей совсѣмъ иная, чѣмъ ваша. Видите, какъ здѣсь все удобно устроено. Вотъ, напримѣръ, постель (онъ нажимомъ кнопки заставилъ выдвинуться изъ стѣнки и вновь скрыться туда прекрасную койку со всѣмъ необходимымъ). А вотъ туалетныя принадлежности (онъ открылъ стѣнной шкафчикъ, также снабженный нужными предметами). — Мыться здѣсь, къ сожалѣнію, много нельзя: для этого нѣтъ лишней воды, она имѣется только для питья. Купанье, души и тому подобныя удовольствія придется оставить до Америки. Обтираться можно. Для бритья ежедневно будете получать порцію кипятку. Въ ящикѣ подъ кушеткою найдете теплое одѣяло и мѣховую одежду; въ нихъ скоро окажется надобность. Въ верхнихъ слояхъ, куда мы скоро попадемъ, говорятъ, ужасный холодъ. Хотя я и не былъ тамъ, но знаю это… Впрочемъ, вамъ это должно быть хорошо извѣстно: вѣдь вы уже побывали тамъ на своемъ «пузырѣ», какъ вы удачно назвали вашъ несчастный шаръ… Ну-съ, еще что?.. Ахъ, да! вотъ за этою дверкою складной столъ съ такимъ же стуломъ… Смотрите, какія это легкія вещи.
Онъ подхватилъ стулъ и принялся балансировать его на кончикѣ мизинца.
— Легко и красиво, не правда ли?.. Это изъ алюминія съ магнезіевою лигатурою, а внутри пусто… Подушки наполнены водородомъ. Умно, а? Все судно такого устройства. И во всемъ флотѣ нѣтъ человѣка, вѣсъ котораго превышалъ бы 112 фунтовъ, исключая принца и еще двухъ-трехъ начальствующихъ лицъ… Пытались уменьшить ихъ вѣсъ посредствомъ курса потѣнія, но ничего не вышло… Завтра покажу вамъ все судно. Это доставитъ мнѣ огромное удовольствіе… А вы ужасно молодо выглядите, мистеръ Беттериджъ, — неожиданно проговорилъ онъ, озаряя Берта своею ясною улыбкою. — Я всегда представлялъ себѣ васъ старикомъ съ сѣдою бородою… Въ родѣ древнихъ философовъ, а вы оказались совсѣмъ молодымъ, но такимъ умнымъ человѣкомъ.
Бертъ довольно ловко отвѣтилъ на этотъ комплиментъ.
— А почему вы явились къ намъ не на своей летательной машинѣ, мистеръ Беттериджъ? — вдругъ спросилъ лейтенантъ.
— Это… очень длинная исторія, — отвѣтилъ съ запинкою Бертъ и поспѣшилъ перейти къ другому. — Мистеръ Куртъ (онъ не могъ выговорить нѣмецкое слово «Курцъ», какъ нѣмцамъ было трудно произнести англійское «Беттериджъ»), не можете ли вы одолжить мнѣ пару ботинокъ? Мнѣ страшно надоѣли эти противныя сандаліи… Я, знаете ли, держалъ пари съ однимъ пріятелемъ, что…
— О, съ удовольствіемъ! — воскликнулъ услужливый офицеръ и, не дослушавъ дальнѣйшаго объясненія своего собесѣдника, стремглавъ вылетѣлъ изъ кабины.
Черезъ нѣсколько минутъ онъ возвратился съ цѣлымъ ворохомъ различной обуви.
— Вотъ выбирайте, пожалуйста, — запыхавшись проговорилъ онъ, кладя на полъ принесенную обувь, между которой особенно выдѣлялась пара бархатныхъ туфель пурпурнаго цвѣта, красиво вышитыхъ золотыми цвѣтами.
— Ахъ, только не эти! — воскликнулъ Курцъ, быстро выхватывая изъ кучки обуви туфли, и смущенно прибавилъ: — Это мнѣ подарила… сестра, и я ни за что не разстанусь съ ними.
— Понимаю, — съ сочувственною улыбкою произнесъ Бертъ и выбралъ себѣ пару простыхъ, но прочныхъ ботинокъ.
Пока онъ переобувался въ нихъ, молодой офицеръ свои драгоцѣнныя туфли вмѣстѣ съ остальною обувью отнесъ обратно къ себѣ. Когда онъ вернулся назадъ, то нашелъ своего собесѣдника смотрѣвшимъ въ окно, которое тотъ сумѣлъ открыть. Къ окно ничего особеннаго не было видно, и Курцъ сказалъ:
— Отсюда вы ничего не увидите. Пойдемте лучше на галлерею. Тамъ мы больше увидимъ.
Они вышли въ длинный проходъ, слабо освѣщенный небольшою электрическою лампочкою, а оттуда на открытый балконъ, съ котораго по легкой лѣстницѣ спустились къ нависшей надъ бездною сквозной металлической галлерейкѣ. Бертъ со всевозможными предосторожностями слѣдовалъ за своимъ проводникомъ, болѣе знакомымъ съ этими опасными переходами. Съ галлерейки ясно развертывалось чудесное зрѣлище перваго воздушнаго флота, быстро несшагося по ночному воздуху. Корабли летѣли клиномъ, имѣя во главѣ «Фатерландъ» и напоминая своимъ видомъ гигантскихъ рыбъ. Огней на нихъ почти совсѣмъ не было видно. Машины мѣрно работали. Флотъ находился уже на высотѣ 5—6000 футовъ, но все еще поднимался.
— Какъ, вѣроятно, долженъ быть счастливъ человѣкъ, который можетъ дѣлать такія изобрѣтенія! — восторженно произнесъ лейтенантъ, любуясь этимъ дѣйствительно грандіознымъ зрѣлищемъ. — А какимъ образомъ вамъ, мистеръ Беттериджъ, впервые пришла мысль объ устройствѣ вашей машины? — обратился онъ къ своему спутнику.
— Да развѣ это можно припомнить? — ловко увильнулъ и на этотъ разъ мнимый изобрѣтатель. — Пришла эта мысль — вотъ я и ухватился за нее.
— У насъ всѣ ужасно рады, что удалось залучить васъ, — продолжалъ Куртъ. — Боялись, какъ бы ваше изобрѣтеніе не попало въ руки вашихъ соотечественниковъ… Неужели они не старались объ этомъ?
— Старались, но… Ничего не вышло, — отвѣтилъ какъ бы нехотя Бертъ.
— Почему же? — полюбопытствовалъ лейтенантъ.
— Да потому… Впрочемъ, это очень длинная и скучная исторія, — проговорилъ Бертъ, не зная, что поскладнѣе соврать.
— Да? — съ видимымъ разочарованіемъ протянулъ Курцъ. — Ну, вы когда-нибудь на досугѣ разскажете… А изобрѣтать вообще, должно-быть, очень трудно. Мнѣ вотъ, кажется, никогда ничего не удастся изобрѣсти! — со вздохомъ прибавилъ онъ.
Наступило молчаніе. Каждый былъ погруженъ въ свои мысли. Вдругъ раздался звонокъ; зовъ къ запоздавшему обѣду, какъ пояснилъ Курцъ, и пригласилъ Берта вмѣстѣ съ собою въ общую столовую, гдѣ будетъ присутствовать и принцъ.
— Но какъ же мнѣ быть? — возразилъ молодой человѣкъ: — у меня нѣтъ подходящаго костюма для параднаго обѣда. Я всегда такъ былъ углубленъ въ…
— О, объ этомъ не безпокойтесь! — перебилъ его Курцъ: — у насъ здѣсь нѣтъ никакихъ церемоній. Каждый явится въ томъ, въ чемъ обыкновенно ходитъ. На вашъ… рабочій костюмъ никто и не обратитъ вниманія. Снимите только верхнее пальто, потому что столовая отапливается особеннымъ способомъ, и въ ней всегда очень тепло. Идемте!
Черезъ нѣсколько минутъ, явившись вмѣстѣ со своимъ проводникомъ въ столовую, Бертъ очутился тамъ въ обществѣ «нѣмецкаго Александра», героя обѣихъ гемисферъ (полушарій), принца Карла-Альберта.
Бертъ внимательно осмотрѣлъ его. Это былъ красивый бѣлокурый человѣкъ, среднихъ лѣтъ, съ глубоколежащими сѣровато-голубыми, блестящими глазами, немного вздернутымъ носомъ, закрученными кверху усами и длинными бѣлыми пальцами. Онъ сидѣлъ выше другихъ, какъ бы на тронѣ.
Берта особенно поражало, что принцъ во все время смотрѣлъ не на присутствовавшихъ, а поверхъ нихъ, точно человѣкъ, подверженный видѣніямъ. Вокругъ стола стояло человѣкъ двадцать офицеровъ разныхъ ранговъ. Всѣ съ нескрываемымъ любопытствомъ ожидали появленія «знаменитаго Буттерайдша» и очень разочаровались, когда увидѣли его.
Принцу представили эту знаменитость. Онъ милостиво кивнулъ ей головою и сказалъ нѣсколько словъ, которыхъ Бертъ не понялъ, но догадался отвѣсить низкій поклонъ. Рядомъ съ принцемъ сидѣлъ пожилой человѣкъ съ обвѣтрившимся лицомъ въ глубокихъ складкахъ, съ пушистою сѣдою бородою и въ серебряныхъ очкахъ, очень внимательно наблюдавшій за Бертомъ.
Послѣ непонятныхъ для нашего искателя приключеній церемоній всѣ усѣлись за столъ и съ замѣтнымъ аппетитомъ принялись за ѣду..
Блюда были самыя простыя: супъ, жареная баранина и сыръ. Говорили мало и очень сдержанно. Вообще въ столовой замѣчалась какая-то особенная торжественность, навѣянная, вѣроятно, отчасти усталостью послѣ напряженной дѣятельности, а отчасти ожиданіемъ грядущихъ событій и связанныхъ съ ними опасностей. Принцъ все время былъ погруженъ въ думы.
Только по окончаніи обѣда онъ вдругъ поднялся и, съ бокаломъ шампанскаго въ рукѣ, провозгласилъ тостъ за императора. Всѣ присутствовавшіе хоромъ грянули громкое «Hoch» (ура).
Такъ какъ куренье было строжайше воспрещено на всемъ суднѣ, то всѣ тотчасъ же по окончаніи обѣда покинули столовую и разошлись по своимъ мѣстамъ. Бертъ тоже отправился въ свое помѣщеніе, улегся тамъ на кушетку и сейчасъ же заснулъ.
V.
правитьОнъ видѣлъ во снѣ Эдну и слышалъ ея послѣднія слова: «до завтра, Бертъ!» Вслѣдъ затѣмъ онъ проснулся и принялся мечтать объ этой дѣвушкѣ, которая такъ нравилась ему. Что если бы ему удалось продать секретъ изобрѣтенія Беттериджа, вѣдь у него тогда оказалось бы въ рукахъ цѣлое состояніе, и онъ могъ бы жениться на Эднѣ. Въ самомъ дѣлѣ, вдругъ ему дадутъ нѣсколько десятковъ тысячъ фунтовъ — такія суммы ужъ получались изобрѣтателями и даже большія, — вѣдь тогда онъ могъ пріобрѣсти домикъ съ садомъ, завести хорошую обстановку, новый надежный автомобиль, одѣться франтомъ и надарить Эднѣ разной разности.
Вотъ они зажили бы тогда!.. Положимъ, выдавать себя за другого и распоряжаться его изобрѣтеніемъ — очень рискованно: того и гляди уличатъ въ обманѣ… Вотъ, если бы удалось поскорѣе получить деньги, удрать съ ними и зажить подъ чужимъ именемъ гдѣ-нибудь подальше…
Можно потомъ выписать къ себѣ и Эдну… "Да, — продолжалъ онъ свои размышленія, — если мнѣ и удастся получить деньги, то какъ удрать съ этого проклятаго самолета? Вѣдь не спустятъ же его на землю, чтобы высадить меня. Придется, значитъ, и мнѣ летѣть вмѣстѣ съ этими головорѣзами въ Америку, да не въ видѣ хоть и далекаго, но простого путешествія, а на войну и еще какую!.. Впрочемъ, такая война едва ли затянется надолго. Живо покончатъ съ нею. И тогда… А что если американцы — вѣдь они тоже не промахъ — возьмутъ да и запустятъ въ насъ какую-нибудь игрушку въ видѣ хорошенькой разрывной бомбочки? Вѣдь тогда отъ нашего хваленаго «Фэттерленда» со всѣми находящимися на немъ и слѣда не останется…
Впрочемъ, что жъ, если суждено такъ случиться, то, значитъ, судьба, ничего не подѣлаешь… Нѣтъ, что ни говори, а все-таки обидно будетъ погибнуть въ самой, такъ сказать, славѣ, богатствѣ и во цвѣтѣ лѣтъ…
Если мнѣ это суждено, то, по крайней мѣрѣ, пусть воспользуется моимъ богатствомъ та, которая мнѣ послѣ него дороже всего на свѣтѣ… Да, нужно непремѣнно оставить въ ея пользу завѣщаніе. Можетъ-быть, его потомъ и найдутъ, если даже и погибнетъ эта нѣмецкая выдумка, на которую меня занесла судьба.
И будущій богачъ началъ вырабатывать въ головѣ текстъ завѣщанія, безсознательно прислушиваясь къ однообразному стуку машины. Потомъ онъ вдругъ всталъ и, почувствовавъ сильный холодъ, надѣлъ мѣховое пальто, такую же шапку и сапоги, которые нашлись вмѣстѣ съ мѣховыми вещами. Въ кабинѣ царствовалъ полумракъ, несмотря на открытое окно. Бертъ отыскалъ кнопку, которую ему указалъ Курцъ, повернулъ ее, и небольшое помѣщеніе мгновенно озарилось мягкимъ электрическимъ свѣтомъ. Послѣ этого онъ заперъ наружную дверь, сѣлъ къ столу, вынулъ изъ находившейся у него на груди фланели чертежи, объяснительныя къ нимъ записи Беттериджа и разложилъ ихъ на столѣ. Потомъ открылъ ящикъ стола, досталъ оттуда тетрадку бумаги и письменныя принадлежности. Ему сначала хотѣлось разобраться въ чертежахъ и записяхъ Беттериджа настолько, чтобы сумѣть дать необходимыя объясненія, когда потребуется.
Школьныя свѣдѣнія, а главное — практика, пріобрѣтенная въ мастерской Греба, помогли ему понять главную суть изобрѣтенія Беттериджа, тѣмъ болѣе, что чертежи, рисунки и записки были сдѣланы очень ясно и находились здѣсь всѣ налицо. Часа въ полтора онъ скопировалъ самое, по его мнѣнію, необходимое, а объ остальномъ сдѣлалъ для себя отмѣтки. Убравъ снятыя копіи и отмѣтки туда, гдѣ были оригиналы, а послѣдніе сунувъ въ боковой карманъ сюртука, онъ съ глубокимъ вздохомъ облегченія отперъ дверь, погасилъ свѣтъ и снова улегся на постель. Что же касается завѣщанія, то онъ даже не вспомнилъ о немъ и, повертѣвшись нѣсколько минутъ на постели, догрузился въ крѣпкій сонъ.
VI.
правитьГрафъ Винтерфельдъ принадлежалъ къ тѣмъ государственнымъ дѣятелямъ, которые страдаютъ безсонницей, и по ночамъ, вмѣсто отдыха, обдумываютъ и рѣшаютъ важныя дѣла. Въ эту ночь ему попалось особенно интересное дѣло, такъ что онъ не могъ заснуть даже подъ утро, какъ обыкновенно дѣлалъ, а потому явился къ Берту, когда тотъ, хотя уже и не спалъ, но еще находился въ постели. Молодой человѣкъ пилъ кофе, принесенный ему солдатомъ.
Сѣдые волосы посѣтителя и массивныя серебряныя очки придавали ему въ утреннемъ освѣщеніи почти добродушный видъ. Онъ свободно говорилъ по-англійски, но съ замѣтнымъ нѣмецкимъ акцентомъ. Вѣжливо извинившись за раннее посѣщеніе и отрекомендовавшись, онъ, не дожидаясь приглашенія, усѣлся къ столу и положилъ на него принесенный съ собою портфель; потомъ облокотился обѣими руками на столъ и пристально уставился на Берта своими пытливыми и умными глазами.
— Мистеръ Буттеридшъ, вы попали къ намъ противъ своей воли, — вдругъ сказалъ онъ.
— Почему вы такъ думаете, графъ? — спросилъ Бертъ смущенный пытливымъ взглядомъ и этимъ неожиданнымъ, но правдивымъ замѣчаніемъ посѣтителя.
— Сужу по нѣкоторымъ даннымъ, — отвѣтилъ тотъ, продолжая пристально смотрѣть на молодого человѣка. — Въ корзинѣ вашего шара оказалось нѣсколько ландкартъ и всѣ онѣ англійскія. Провіантъ у васъ былъ такой, какимъ обыкновенно запасаются, когда отправляются на простую прогулку, а не въ дальнее путешествіе, хотя бы и воздушное. Вы дергали за веревку, открывающую клапанъ, но безуспѣшно: она не поддавалась, потому что зацѣпилась, и вы не могли справиться съ шаромъ. Другая воля, а не ваша собственная привела васъ къ намъ. Развѣ не такъ, а?
Пока еще болѣе смущенный Бертъ придумывалъ, что отвѣтить на все это, странный посѣтитель озадачилъ его новымъ вопросомъ:
— А куда дѣвалась ваша дама?
— Дама?! — искренно удивился Бертъ. — Какая дама?
— Будто ужъ вы не знаете? — улыбнулся старикъ. — Съ вами находилась дама до самаго Дорнфельда, гдѣ вы хотѣли спуститься, а оттуда она исчезла. Вотъ мнѣ и хотѣлось бы знать, какъ и гдѣ вы высадили вашу даму.
— Но какимъ путемъ вы узнали и объ этомъ? — продолжалъ изумляться Бертъ, вспомнивъ наконецъ, о какой дамѣ говоритъ его допросчикъ.
— Также путемъ нѣкоторыхъ… данныхъ. Кромѣ того, на васъ оказались кнейповскія сандаліи вмѣсто обыкновенной обуви; это тоже доказываетъ, что вы даже на самый шаръ попали какъ бы случайно. Правда, въ корзинѣ шара нашлись теплые сапоги, какими обыкновенно запасаются, когда предполагаютъ попасть въ холодную страну или въ верхніе слои воздуха, но эти сапоги не ваши, — они для васъ слишкомъ велики. Все это наводитъ меня на нѣкоторыя… размышленія…
— Но… — началъ было Бертъ и, окончательно смутившись, замолчалъ.
— Это къ самой сути дѣла не относится, хотите вы, вѣроятно, сказать? — замѣтилъ съ улыбкою старикъ. — Хорошо, пусть будетъ такъ. Перейдемъ къ этой сути. Высшая Сила, — продолжалъ Винтерфельдъ, переходя на торжественный тонъ и придавая своему лицу соотвѣтствующее выраженіе, — привела васъ съ вашей тайною къ намъ. Благодареніе за это Провидѣнію (онъ съ благоговѣніемъ поднялъ вверхъ глаза). Это Оно сдѣлало для счастья и Германіи и моего принца… Вѣроятно, я не ошибусь, если предположу, что вы имѣете свою тайну при себѣ? Вѣдь вы такъ опасаетесь разныхъ шпіоновъ и любителей чужой собственности… Мистеръ Буттеридшъ, Германія желаетъ пріобрѣсти вашу тайну, т.-е. ваше изобрѣтеніе…
— Да?! — радостно воскликнулъ Бертъ.
— Да, — подтвердилъ Винтерфельдъ, вынимая изъ своего портфеля листокъ съ замѣтками и пробѣгая его глазами. — Мнѣ поручено сообщить вамъ, что наше правительство съ самаго начала переговоровъ съ вами, посредствомъ извѣстныхъ вамъ частныхъ лицъ, готово было сдѣлать это, но намъ необходимо было лично видѣть васъ и убѣдиться, что тайна вашего изобрѣтенія находится при васъ, а не въ чьихъ-либо еще рукахъ. Теперь мы удостовѣрились въ этомъ, и я уполномоченъ заявить вамъ, что мы готовы уплатить вамъ просимую вами сумму въ сто тысячъ фунтовъ стерлинговъ.
— Неужели! Ахъ, чортъ возьми! — невольно вырвалось у пораженнаго Берта.
— Какъ… что вы сказали? — спросилъ не менѣе изумленный этимъ восклицаніемъ старый дипломатъ.
Бертъ тотчасъ же спохватился и поспѣшилъ оправдать свою неосторожность.
— Простите, графъ! Это все моя головная боль, полученная мною при паденіи изъ корзины, — пробормоталъ онъ, схватившись за голову. — Продолжайте, пожалуйста.
— А-а! Да, это непріятно… Ну-съ, кромѣ того, мнѣ поручено объявить вамъ, что все наше рыцарство готово выступить въ защиту дамы, которую вы такъ мужественно отстаиваете противъ британскаго лицемѣрія…
— Опять дама?! — закричалъ молодой человѣкъ, но, припомнивъ любовныя письма Беттериджа, подумалъ: «Ужъ не читалъ ли этотъ старый хитрецъ всѣ письма? Если да, то за какого бабника онъ долженъ принимать меня!» — Ахъ, это вы о ней? — произнесъ онъ вслухъ. — Ну, это ужъ старая исторія, и я просилъ бы…
— Да? — засмѣялся дипломатъ. — Ну, хорошо, оставимъ и это въ сторонѣ. Перейдемъ къ третьему пункту вашего условія. Вы желаете имѣть титулъ, онъ тоже можетъ быть исходатайствованъ вамъ. Вообще мы согласны на всѣ ваши условія. Далѣе мнѣ поручено передать вамъ, что вы попали къ намъ — теперь ужъ можно говорить объ этомъ — въ эту минуту крупнаго политическаго переворота. Мы идемъ на Америку. Страна эта совершенно не подготовлена къ борьбѣ. Соединенные Штаты всегда считали себя достаточно защищенными океаномъ и своимъ флотомъ, но такой защиты теперь ужъ недостаточно. Мы намѣтили себѣ тамъ пунктъ, который займемъ прежде всего, и устроимъ на немъ настоящее орлиное гнѣздо, нѣчто въ родѣ второго Гибралтара. Тамъ будутъ наши доки и склады. Оттуда наши воздушные корабли будутъ носиться надъ всей Америкой до тѣхъ поръ, пока она не приметъ всѣхъ нашихъ условій. Понимаете?
— Понимаю, — отвѣтилъ заинтересованный Бертъ. — Этотъ планъ, по-моему, все-таки очень смѣлъ.
— Да, но не безнадеженъ и даже вполнѣ выполнимъ, если къ нашимъ воздушнымъ кораблямъ и летающимъ драконамъ присоединить еще ваше изобрѣтеніе. Тогда въ нашихъ рукахъ сначала будетъ Америка, а потомъ и… Впрочемъ, мы пока посчитаемся только съ Америкой. Вы видите, я отъ васъ ничего не скрываю… Итакъ, я уполномоченъ объявить вамъ, что Германія вполнѣ оцѣнила васъ и предлагаетъ вамъ поступить къ ней на службу. Мы предлагаемъ вамъ должность главнаго инженера нашего воздушнаго флота съ тѣмъ, чтобы вы, въ возможно непродолжительный срокъ, создали намъ цѣлый рой вашихъ «осъ» и были ихъ главнымъ начальникомъ. За все это мы, во-первыхъ, выдаемъ вамъ полностью сумму, которую вы назначили, т.-е. сто тысячъ фунтовъ стерлинговъ; во-вторыхъ, предлагаемъ вамъ ежегодное содержаніе въ три тысячи фунтовъ; въ-третьихъ, пожизненную пенсію въ тысячу фунтовъ въ годъ, и въ-четвертыхъ, желаемый вами титулъ. Вотъ условія, которыя я уполномоченъ предложить вамъ. Согласны вы на нихъ?
Старый дипломатъ умолкъ и впился въ лицо Берта своими проницательными глазами. Тотъ такъ былъ ошеломленъ всѣмъ услышаннымъ, что даже не замѣтилъ этого пытливаго взгляда. Молодой человѣкъ уже видѣлъ осуществленіе своихъ ночныхъ грезъ, и притомъ въ такомъ размѣрѣ, о которомъ не смѣлъ мечтать даже во снѣ. Онъ не зналъ, что отвѣтить. Его особенно смущало предложеніе быть главнымъ инженеромъ и строителемъ воздухоплавательныхъ машинъ. Вѣдь онъ въ этомъ ничего не смыслилъ, и, конечно, сразу осрамится, чѣмъ тутъ же и выдастъ себя. Какъ бы поумнѣе отдѣлаться отъ этого предложенія? Вотъ деньги — дѣло другое, титулъ — тоже; онъ даже очень шелъ бы къ человѣку съ ста тысячами фунтовъ стерлинговъ въ карманѣ… «Впрочемъ, пожалуй, откажусь и отъ титула. Вѣроятно, они хотятъ дать его только въ томъ случаѣ, если бы я согласился принять всѣ ихъ предложенія. Лучше однѣ деньги, это важнѣе всего». Въ такомъ духѣ онъ рѣшилъ отвѣтить. Но прежде всего ему хотѣлось удостовѣриться, убѣждены ли они, что у него въ рукахъ находится вся тайна Беттериджа. Потомъ нужно постараться устроить полученіе денегъ на имя не Беттериджа, а на какое-нибудь Другое и лучше всего на его собственное, тѣмъ болѣе, что оно здѣсь никому неизвѣстно.
— Вы, значитъ, вполнѣ теперь убѣдились, что тайна моего изобрѣтенія находится всецѣло у меня? — спросилъ онъ.
— Вполнѣ, — отвѣтилъ старый дипломатъ.
— Ну, такъ вотъ что, — продолжалъ Бертъ, стараясь держать себя какъ можно увѣреннѣе и тверже, хотя голосъ его замѣтно дрожалъ, — я бы не желалъ, чтобы въ этомъ дѣлѣ упоминалось имя Беттериджа… не нахожу этого удобнымъ, понимаете?
— Ради предосторожности, во избѣжаніе огласки? — спросилъ съ какою-то загадочною улыбкою старикъ.
— Да, и вообще… Слѣдовательно, вы покупаете тайну, а я продаю вамъ ее по порученію… вы уже знаете кого (тутъ голосъ его невольно еще больше дрогнулъ: пристальный взглядъ нѣмца страшно смущалъ молодого авантюриста)? Я бы желалъ извлечь изъ всей этой исторіи исключительно одну матеріальную пользу, понимаете?
Графъ молчалъ. Только проницательный взглядъ его становился все острѣе и невыносимѣе. Бертъ съ храбростью отчаянія понесся противъ теченія.
— Я бы желалъ, — продолжалъ онъ, — назваться другимъ именемъ… Смолуэйсомъ, напримѣръ. Отъ титула и отъ предлагаемой вами должности я отказываюсь… Я рѣшилъ жить въ тишинѣ и заниматься только наукою… А относительно денегъ я бы просилъ сдѣлать такъ: тотчасъ же по полученіи отъ меня чертежей 30.000 фунтовъ внести въ лондонское отдѣленіе земельнаго банка въ Бенъ-Хилѣ, въ графствѣ Кентъ, 20.000 въ Англійскій банкъ, 25.000 во французскій и 25.000 въ германскій, только не на имя Беттериджа, а на имя Альберта-Питера Смолуэйса. Это мое первое условіе.
— Дальше! — коротко проговорилъ старикъ.
— Второе мое условіе заключается въ томъ, чтобы вы не наводили никакихъ справокъ о моемъ правѣ на эти чертежи. Они у меня, я вамъ ихъ уступаю за условленное вознагражденіе — вотъ и все. Поняли?
Наступило довольно продолжительное молчаніе. Наконецъ графъ Винтерфельдъ вздохнулъ, подвинулъ къ себѣ листъ чистой бумаги, взялъ въ руку перо и обратился къ Берту:
— Какъ вы называли имя, на которое желали бы, чтобы были внесены деньги?
Бертъ повторилъ полностью свое имя. Графъ записалъ его, потомъ откинулся на спинку своего стула и повелительно произнесъ:
— Ну-съ, мистеръ Смолуэйсъ, теперь раскажите мнѣ поподробнѣе о своей дѣйствительной профессіи и о томъ, какъ вы попали въ шаръ Беттериджа.
VII.
правитьГрафъ Винтерфельдъ, капля по каплѣ, выкачалъ изъ Берта Смолуэйса всю его исторію. Злополучному искателю приключеній пришлось дать полную исповѣдь не только о происшествіи, сдѣлавшемъ его обладателемъ тайны Беттериджа, но и обо всемъ своемъ прошломъ. Вывѣдавъ все это, старый дипломатъ самодовольно проговорилъ какъ бы самъ себѣ:
— Интересная исторія… интереснѣе даже, нежели я предполагалъ!.. Слѣдовательно, это и была та именно дама… Гмъ! да, крайне интересно… Ну, мой другъ, — обратился онъ къ Берту, — дѣло ваше едва ли выгоритъ: принцъ будетъ очень раздосадованъ… Онъ всегда дѣйствуетъ такъ же рѣшительно, какъ Наполеонъ… Когда ему доложили о вашемъ появленіи въ паркѣ, онъ не задумавшись приказалъ: «Взять его съ собою. Это моя звѣзда». Звѣзда его судьбы и вдругъ такое разочарованіе!.. Это должно очень непріятно поразить его, и я опасаюсь, какъ бы вы… Онъ разсчитывалъ имѣть дѣло съ самимъ мистеромъ Беттериджемъ, но, увидѣвъ вмѣсто него васъ, сразу усомнился… Взглядъ у него всегда очень вѣрный и онъ рѣдко ошибается въ своихъ сужденіяхъ, притомъ онъ человѣкъ горячій, высокой честности и очень самолюбивый. Можете представить себѣ, какъ должно все это подѣйствовать на него? Не придумаю даже, чѣмъ успокоить его…
— Но вѣдь главное — чертежи, а они всѣ у меня, — рѣшился, наконецъ, возразить Бертъ, хватаясь хоть за эту соломинку.
— Да, это-то такъ… Но принцъ интересуется мистеромъ Буттеришемъ не только какъ изобрѣтателемъ, но и какъ человѣкомъ изъ-за его романтичной исторіи съ тою дамой. Кромѣ того, онъ имѣлъ на него виды. И все это оказалось комедіей, мыльнымъ пузыремъ, который тутъ же лопнулъ… Ну, да что будетъ возможно, я постараюсь сдѣлать для васъ, молодой человѣкъ, успокойтесь. Давайте чертежи.
У Берта помутилось въ глазахъ. Всѣ надежды разомъ рухнули.
— Но какъ же это! — вскричалъ онъ со слезами на глазахъ, — вы хотите взять ихъ у меня такъ… совсѣмъ даромъ?..
— Да хотя бы и такъ, — строго проговорилъ старый вельможа: — вѣдь они и вамъ достались даромъ.
— Но я могъ бы ихъ уничтожить…
— Чужіе-то документы, и притомъ такіе важные?!
— А что жъ такое?.. Говорятъ, они и Беттериджу-то не принадлежатъ. Онъ тоже у кого-то…
— Развѣ?.. Ну, это мы потомъ разберемъ. Давайте ихъ.
— Нѣтъ, такъ я ихъ ни за что не отдамъ! — въ припадкѣ отчаянія вскричалъ злосчастный искатель приключеній, судорожно прижимая лѣвую руку къ груди, гдѣ надъ сильно бившимся сердцемъ находились требуемые чертежи… Лучше я ихъ…
— Потише, потише, мой милый! — остановилъ его графъ повелительнымъ голосомъ и затѣмъ тономъ презрительнаго состраданія прибавилъ: — Послушайте меня до конца. Вы получите за эти чертежи 500 фунтовъ. Это все, что я могу сдѣлать для васъ… въ крайнемъ случаѣ, самъ уплачу. Давайте же ихъ, не задерживайте меня… мнѣ некогда.
Берту осталось только покориться и исполнить требованіе. Оставшись одинъ, онъ нѣсколько времени съ задумчивымъ видомъ смотрѣлъ на то мѣсто, гдѣ только сидѣлъ его сановный собесѣдникъ, потомъ опустился на кушетку и принялся, по своему обыкновенію, разсуждать вслухъ:
— Чортъ возьми, все выпытала отъ меня эта старая лисица!.. И какой я былъ дуракъ, что не сумѣлъ остаться Беттериджемъ!.. Этимъ все дѣло испортилъ… Самъ виноватъ, упустилъ птицу прямо изъ рукъ!.. Просто хоть въ петлю полѣзай съ горя!.. Возился-возился съ этими дьявольскими чертежами, а что изъ всего этого вышло?.. Лучше бы ужъ уничтожилъ ихъ. Пускай бы эта проклятые нѣмцы побѣсновались!.. А главное — зачѣмъ я назвался своимъ дурацкимъ именемъ? Впрочемъ, передъ этой лисой мнѣ все-равно до конца не выдержать бы, и тогда могло выйти еще хуже, а теперь хоть пять сотъ фунтовъ, да есть. Что ни говори, а это все же деньги, тѣмъ болѣе, что тайна Беттериджа мнѣ, дѣйствительно, досталась даромъ. Значитъ горевать-то особенно не стоитъ. Только бы удалось получить хоть эти деньги, потомъ выбраться по добру, по здорову изъ этой проклятой воздушной тюрьмы да вернуться на родину.
Нѣсколько утѣшенный такимъ выводомъ изъ всѣхъ своихъ разсужденій, плѣнникъ (какимъ онъ совершенно основательно считалъ себя) замолкъ и сталъ мечтать, что онъ сдѣлаетъ, когда вернется на родину съ тѣми пятьюстами фунтовъ стерлинговъ, которые, какъ-никакъ, а все-таки послала ему судьба.
VIII.
правитьЧаса черезъ два Бертъ Смолуэйсъ, въ позѣ преступника, стоялъ передъ принцемъ Карломъ-Альбертомъ.
Принцъ находился въ собственной кабинѣ, устроенной въ самомъ концѣ воздушнаго судна, отдѣльно отъ прочихъ. Это было довольно большое и очень красивое помѣщеніе, искусно отдѣланное узорчатымъ соломеннымъ плетеньемъ, съ окномъ почти во всю боковую стѣну. Карлъ-Альбертъ помѣщался въ легкомъ, удобномъ креслѣ, передъ складнымъ столомъ. Рядомъ ер принцемъ сидѣлъ графъ Винтерфельдъ, а по бокамъ — двое высшихъ офицеровъ съ серьезными лицами. На столѣ были разложены ландкарты Соединенныхъ Штатовъ, чертежи и письма Беттериджа и другія бумаги.
Берта не приглашали садиться, и онъ все время долженъ былъ стоять. Бесѣда между принцемъ и присутствовавшими происходила на нѣмецкомъ языкѣ, такъ что Бертъ ровно ничего не понималъ изъ нея. Лицо принца было строго и даже грозно; лица прочихъ — безстрастны.
Поговоривъ нѣсколько времени съ присутствовавшими, принцъ вдругъ обернулся къ Берту и спросилъ его на правильномъ англійскомъ языкѣ:
— Видѣли вы, какъ летаетъ машина Беттериджа?
Бертъ невольно вздрогнулъ и поспѣшилъ отвѣтить слегка дрожавшимъ голосомъ, которому тщетно старался придать твердость:
— Видѣлъ, ваше высочество.
— Гдѣ именно?
— Въ Бенъ-Хилѣ, ваше высочество.
Карлъ-Альбертъ вопросительно взглянулъ на графа Винтерфельда. Тотъ по-нѣмецки пояснилъ, гдѣ находится Бенъ-Хиль.
— А какова скорость ея полета? — продолжалъ принцъ.
— Не могу съ точностью сказать, ваше высочество, — отвѣчалъ Бертъ болѣе твердымъ голосомъ. —Но утверждаютъ, что она можетъ пролетать 80 милъ въ часъ.
Опять переговоры принца съ присутствовавшими по-нѣмецки, потомъ новый вопросъ Берту по-англійски:
— А можетъ ли машина Беттериджа держаться на воздухѣ неподвижно?
— Да, ваше высочество, я самъ видѣлъ, какъ она стояла на одномъ мѣстѣ и рѣяла какъ оса.
Послѣ новаго обмѣна мыслей съ присутствовавшими принцъ еще разъ обратился къ Берту, скользнувъ по немъ острымъ какъ сталь взглядомъ.
— Мистеръ Смолуэйсъ, вы прокрались сюда, на нашъ воздушный корабль, при помощи цѣлаго ряда самой гнусной, систематической лжи, и я былъ бы въ правѣ…
— Но, ваше высочество… — началъ было поблѣднѣвшій Бертъ
Принцъ остановилъ его повелительнымъ движеніемъ руки и взглянулъ на графа Винтерфельда.
— Его высочество былъ бы въ правѣ распорядиться съ вами, какъ со шпіономъ, — сказалъ послѣдній Берту. — Но принимая во вниманіе…
— Милордъ, — пытался оправдываться Бертъ, — вѣдь вамъ хорошо извѣстно, что я явился сюда не по своей…
— Шшш! — прервалъ его графъ и продолжалъ: — Но принимая во вниманіе счастливое стеченіе обстоятельствъ, благодаря которымъ къ намъ въ руки попалъ секретъ изобрѣтенія Буттеридша, его высочество рѣшилъ, не причиняя вамъ никакого вреда, оставить васъ пока здѣсь…
— Въ качествѣ… балласта! — рѣзко добавилъ принцъ.
Бертъ хотѣлъ было напомнить о тѣхъ пятистахъ фунтахъ, которые ему обѣщалъ графъ Винтерфельдъ, но, встрѣтивъ предостерегающій взглядъ послѣдняго, не отважился на это и стоялъ съ глупымъ видомъ, смотря исподлобья то на принца, то на графа.
— Ступайте! — сухо произнесъ принцъ, указавъ ему на дверь.
Бертъ сдѣлалъ неловкій поклонъ и поспѣшилъ удалиться изъ «пыточной камеры», какъ онъ назвалъ про себя кабину принца.
IX.
правитьВъ промежутокъ между свиданіемъ съ графомъ Винтерфельдомъ и допросомъ у принца Берту удалось довольно подробно ознакомиться съ воздухоплавательнымъ судномъ, на которомъ онъ находился. Путеводителемъ былъ, конечно, лейтенантъ Курцъ, которому доставляло особенное удовольствіе похваляться передъ «знаменитымъ англійскимъ изобрѣтателемъ» своимъ отечественнымъ произведеніемъ. Съ восторженностью хорошаго ребенка указывалъ онъ Берту на легкій вѣсъ алюминіевыхъ трубъ и вообще всего состава и отдѣлки судна. Обивка стѣнъ, наполненныхъ водородомъ, была изъ очень легкаго вещества, отдѣланнаго подъ кожу. Вся посуда состояла изъ такъ называемаго «глазированнаго бисквита», почти неимѣющаго вѣса. А гдѣ требовалась особенная прочность, тамъ примѣнялась «нѣмецкая сталь», — самый крѣпкій и устойчивый металлъ.
Вмѣстительность судна была очень велика. Обитаемая часть имѣла въ длину 250 футовъ. Кабины шли двумя параллельными рядами; надъ ними находились маленькія помѣщенія съ большими окнами и непроницаемыми для воздуха дверями; изъ этихъ помѣщеній была видна пустота газовыхъ камеръ. Надъ газовыми камерами виднѣлся исполинскій металлическій рыбообразный остовъ судна и шли лѣстницы для проходовъ изъ одной части въ другую. Освѣщеніе всюду было электрическое. Курцъ досталъ изъ стѣнного шкапчика нѣчто въ родѣ водолазнаго костюма изъ пропитаннаго особымъ составомъ шелка; мѣшокъ для воздуха и шлемъ къ нему были изъ соединенія алюминія съ другимъ легкимъ металломъ.
— Въ этомъ костюмѣ, — пояснялъ лейтенантъ, — въ полной безопасности можно лазить по всей внутренности корабля, когда понадобится отыскивать какія-нибудь поврежденія. Кстати сказать, все судно, какъ внутри, такъ и снаружи покрыто цѣлою сѣтью лѣстницъ.
За обитаемою частью судна, до самой его середины, былъ устроенъ складъ различныхъ разрывныхъ снарядовъ. На каждомъ изъ этихъ воздушныхъ судовъ была только одна пушка, называвшаяся «помпончикомъ» и помѣщавшаяся на передней галлерейкѣ, въ самомъ сердцѣ гербоваго орла. Отъ середины судна до самаго машиннаго отдѣленія въ хвостѣ тянулась крытая галлерея съ алюминіевыми порогами на полу и веревкою, за которую можно было держаться, подъ потолкомъ, т.-е. подъ газовымъ баллонетомъ.
Машинъ Курцъ не показалъ Берту, а повелъ его вверхъ, по особо устроенной лѣстницѣ, на галлерейку, осѣненную исполинскими крыльями германскаго имперскаго орла. Когда Бертъ очутился на этой галлерейкѣ, сплетенной точно изъ серебристаго кружева, то увидѣлъ внизу, въ страшной глубинѣ, Англію, показавшуюся ему такою маленькою и безпомощною посреди водъ необозримаго Атлантическаго океана. Видъ родины внушилъ ему приступъ патріотическаго чувства. Онъ въ первый разъ глубоко пожалѣлъ, почему не уничтожилъ чертежей Беттериджа. Что могли сдѣлать ему за это нѣмцы? Убили бы его, принявъ за шпіона? Ну, что жъ, развѣ стыдно умереть за свое отечество? Вѣдь теперь онъ, говоря по совѣсти, является предателемъ этого отечества… Какъ это раньше не пришло ему въ голову? И онъ, тоже въ первый разъ, сильно задумался надъ этимъ чувствомъ.
Только замѣчаніе Курца вывело его изъ задумчивости. Лейтенантъ сказалъ, что они сейчасъ летятъ между Ливерпулемъ и Манчестеромъ, этими фабричными центрами съ ихъ скученнымъ рабочимъ населеніемъ, ютившимся въ своихъ темныхъ, сырыхъ, промозглыхъ жилищахъ вокругъ огромныхъ заводовъ, превращавшихъ людей въ такія же безсмысленныя машины, какъ тѣ, на которыхъ они работали.
Поговоривъ о воздухоплаваніи, Курцъ повелъ своего спутника къ нижней геллереѣ, чтобы показать ему «летающихъ драконовъ», шедшихъ по три и по четыре на буксирѣ у воздушныхъ судовъ. Эти машины дѣйствительно походили на огромныхъ фантастическаго вида драконовъ, державшихся на воздухѣ какимъ-то особеннымъ способомъ. У нихъ были длинныя четырехугольныя головы и плоскіе хвосты съ боковыми двигателями.
— Ваша машина, вѣроятно, устроена тоже въ этомъ родѣ, мистеръ Беттериджъ? — спросилъ Курцъ.
— Нѣтъ, совсѣмъ въ другомъ, — отвѣтилъ Бертъ. — Она болѣе походитъ на насѣкомое, нежели на такія чудовища, какъ ваши… А къ чему служатъ эти драконы?
Курцъ пустился было въ подробныя объясненія, какъ вдругъ разыскивавшій Берта вѣстовой пригласилъ его къ принцу.
Черезъ нѣсколько минутъ послѣ такъ плачевно окончившагося для нашего искателя приключеніи допроса у принца по всему судну сдѣлалось извѣстно, кѣмъ оказался «знаменитый англійскій изобрѣтатель», и всѣ сразу измѣнились къ нему. Солдаты болѣе не вытягивались при его появленіи, а офицеры перестали замѣчать его. Только одинъ Курцъ, къ которому, какъ къ младшему, помѣстили Берта, отнесся къ нему, по своему мягкосердечію, болѣе человѣчно.
Но и этотъ добрякъ не могъ на первый разъ удержаться отъ небольшой демонстраціи по отношенію къ развѣнчанному изобрѣтателю, положеніе котораго такъ круто измѣнилось. Когда Бертъ, подавленный своимъ несчастьемъ, ежился въ углу новаго и довольно тѣснаго для двоихъ помѣщенія, лейтенантъ остановился передъ нимъ на широко разставленныхъ ногахъ и, безцеремонно разглядывая его, точно какую-нибудь диковинку, спросилъ:
— Да какое же у васъ настоящее имя? Мнѣ говорили, да я плохо разслышалъ
— Альбертъ Смолуэйсъ, г. лейтенантъ, — отвѣтилъ Бертъ болѣе почтительнымъ тономъ, чѣмъ раньше.
— Гмъ!.. Впрочемъ, мнѣ всегда, когда я еще вѣрилъ, что вы самъ Беттериджъ, казалось въ васъ что-то не такъ… Ну, счастье ваше, что принцъ отнесся къ вамъ такъ милостиво! Съ нимъ шутки плохи. Будь онъ не въ духѣ, вамъ бы не сдобровать… перелетѣли черезъ бортъ. А вотъ теперь онъ, вмѣсто этого справедливаго возмездія за всѣ ваши «подвиги», приказалъ помѣстить васъ ко мнѣ, а мнѣ и одному-то здѣсь не очень просторно… Ну, да дѣлать нечего, будемъ тѣсниться. Только прошу помнить, что эта кабина моя!
Послѣ этихъ словъ лейтенантъ круто повернулся и вышелъ вонъ. Этимъ его демонстрація и ограничилась. Дальнѣйшее его отношеніе къ Берту, какъ мы увидимъ, продолжалось почти прежнее.
Оставшись въ кабинѣ Курца одинъ, Бертъ сталъ осматриваться. Прежде всего ему бросилась въ глаза висѣвшая на стѣнѣ картина Зигфрида Шварца. Она изображала бога войны, въ видѣ страшной, всеуничтожающей фигуры, въ багряной мантіи, съ шлемомъ викинговъ на головѣ, съ обнаженнымъ мечомъ въ рукѣ, шествуя среди смерти и разрушенія. Фигура эта походила на принца Карла-Альберта, потому что, говорятъ, была написана въ прославленіе его будущихъ подвиговъ. Больше ничего интереснаго въ этомъ тѣсномъ помѣщеніи не нашлось. Бертъ отъ нечего дѣлать снова улегся въ своемъ уголкѣ и продолжалъ мечтать о будущемъ.
Глава пятая.
правитьI.
правитьПринцъ Карлъ-Альбертъ произвелъ на нашего героя подавляющее впечатлѣніе. Никогда еще Бертъ не встрѣчалъ личности, которая внушала бы его мелкой душонкѣ современнаго полуинтеллигента такой сильный ужасъ и такую глубокую антипатію.
Сдѣлавшись на суднѣ принца простымъ «балластомъ», Бертъ былъ послѣднимъ, до котораго дошла вѣсть о большомъ сраженіи, происходившемъ въ сѣверной Атлантикѣ между флотами германскимъ и американскимъ. Вѣсть эту, передававшуюся принцу частями по безпроволочному телеграфу, сообщилъ Берту Курцъ.
Стремительно войдя въ свою кабину съ такимъ видомъ, точно въ ней никого не было, молодой офицеръ что-то бормоталъ про себя. Изъ этого бормотанья Бертъ понялъ только одно слово: «Грандіозно!» Затѣмъ Курцъ, крикнувъ Берту: «Эй, вы! Вставайте! Нечего валяться!» досталъ изъ стола футляръ съ ландкартами, вынулъ изъ него нѣсколько картъ, разложилъ ихъ по столу и сталъ разсматривать. Нѣкоторое время нѣмецкая щепетильность молодого офицера боролась съ его природнымъ добродушіемъ и словоохотливостью, но, въ концѣ-концовъ, послѣднія свойства взяли верхъ.
— Заварилась-таки каша, Смолуэйсъ! — сказалъ онъ.
— Какая каша, г. лейтенантъ? — спросилъ Бертъ, приподнимаясь на ноги
— Дѣло началось. Американская сѣверо-атлантическая эскадра и наша наткнулись другъ на друга. Нашъ «Желѣзный Крестъ» сильно потрепанъ, а ихъ «Майльсъ-Стендишъ», одинъ изъ самыхъ большихъ броненосцевъ, потопленъ нашими торпедами… Ахъ, Смолуэйсъ, какъ мнѣ хотѣлось бы видѣть эту схватку въ открытомъ морѣ! Битва, такъ сказать, на всѣхъ парахъ, — вѣдь это чудо что такое!.. Вотъ смотрите, въ какомъ это мѣстѣ… Видите вотъ 30® 50' сѣверной широты и 30® 50' западной долготы… Далеконько еще отсюда, по крайней мѣрѣ въ 24 часахъ, а они идутъ на юго-западъ, такъ что мы, къ сожалѣнію, пожалуй, ничего не увидимъ… Какая досада!
II.
правитьПоложеніе въ сѣверной Атлантикѣ въ это время для Америки было очень критическое. Хотя ея флотъ и на много превосходилъ германскій по численности, но главная его часть находилась въ Тихомъ океанѣ. Соединенные Штаты больше всего опасались Азіи, такъ какъ Японія держала себя по отношенію къ Америкѣ очень вызывающе. Нѣмцы напали на американскую эскадру при Манильѣ, гдѣ она, возвращаясь послѣ дружескаго визита Франціи и Испаніи, остановилась для накачки нефти со своихъ средне-атлантическихъ тендеровъ. Вся защита восточнаго побережья Сѣверной Америки заключалась въ этой эскадрѣ, состоявшей изъ 4 броненосцевъ и 5 панцырныхъ крейсеровъ, при чемъ моложе 1913 года не было ни одного судна; главный же флотъ находился въ Тихомъ океанѣ. Американцы такъ привыкли къ мысли объ охранѣ Атлантики Великобританіей, что возможность нападенія на ихъ эскадру у восточнаго ихъ побережья имъ и въ голову не могла прійти. Однако еще задолго до объявленія войны весь германскій флотъ, въ составѣ 18 броненосныхъ судовъ и цѣлой флотиліи тендеровъ и отставныхъ линейныхъ кораблей, нагруженныхъ амуниціей и провіантомъ для воздушнаго флота, прошелъ черезъ Доуэръ по направленію къ Нью-Йорку. Германскія военныя суда превосходили американскую эскадру не только численностью, но болѣе новѣйшей, усовершенствованной конструкціей и лучшимъ вооруженіемъ. Семь изъ этихъ судовъ были снабжены приспособленіями, выбрасывавшими взрывчатые снаряды; кромѣ того, на всѣхъ имѣлись сильнѣйшія дальнобойныя орудія изъ нѣмецкой стали.
Враждебные флоты столкнулись еще за нѣсколько дней до офиціальнаго объявленія воины. Американцы приняли обычную позицію, т.-е. вытянулись въ одну линію, съ промежутками около тридцати нѣмецкихъ миль, стараясь держаться между непріятельскимъ флотомъ и Панамою. Какъ ни важна была для нихъ оборона береговыхъ городовъ, въ особенности Нью-Йорка, но еще важнѣе представлялась защита канала, чтобы нѣмцы не могли воспрепятствовать проходу черезъ него главнаго флота изъ Тихаго океана.
Объясняя все это Берту, Курцъ прибавилъ:
— Этотъ флотъ, увѣдомленный по безпроволочному телеграфу о событіяхъ въ Атлантикѣ, теперь, навѣрное, уже жаритъ на всѣхъ нарахъ сюда, если только японцы не вздумали сдѣлать то же, что мы.
Было ясно, что американская эскадра не въ состояніи противостать натиску германскаго флота, но она могла задержать его и настолько повредить ему, чтобы ослабить его натискъ на береговые города. Вообще задача американской эскадры состояла не въ побѣдѣ, а въ самопожертвованіи, что иногда бываетъ славнѣе побѣды.
Таково было положеніе американцевъ. Но имъ и въ голову не приходило, что и это само но себѣ уже критическое положеніе можетъ еще ухудшиться. Они поняли это только тогда, когда достовѣрно узнали о воздушномъ германскомъ флотѣ и о возможности нападенія на нихъ нѣмцевъ не только со стороны моря, но и со стороны воздуха. Хотя печать и предупреждала о проносившемся надъ Англіей германскомъ флотѣ, но въ печать всѣ уже такъ извѣрились, что, напримѣръ, нью-йоркцы повѣрили ея сообщеніямъ лишь тогда, когда этотъ флотъ появился въ виду самого города.
Всѣ эти объясненія, которыя Курцъ давалъ Берту, доставляли молодому офицеру большое удовольствіе, удовлетворяя его потребности высказаться и похвастаться своими знаніями передъ человѣкомъ, который не могъ знать больше него. Разглагольствовать въ офицерской компаніи, гдѣ онъ былъ младшимъ, ему мѣшали природная робость со старшими и чувство ихъ превосходства надъ собою; съ Бертомъ же онъ могъ держать себя вполнѣ развязно и даже быть авторитетомъ.
Бертъ со вниманіемъ слушалъ объясненія своего собесѣдника и слѣдилъ за его указаніями ко картѣ. Молодой офицеръ выказалъ порядочное знакомство съ американскимъ броненосцемъ «Майльсъ-Стендишъ».
— Орудія на этомъ броненосцѣ стрѣляли бомбами, — разъяснялъ онъ своему внимательному слушателю. —Хотѣлось бы мнѣ видѣть, какой изъ нашихъ его доконаетъ и какъ. Хотѣлось бы также знать, въ какомъ сейчасъ положеніи находится нашъ «Барбаросса». Это мой корабль. Онъ не изъ первоклассныхъ, но построенъ очень солидно. Если старикъ Шнейдеръ въ духѣ, то, навѣрное, ужъ далъ себя знать американцамъ… Ахъ, подумать только: они тамъ налетаютъ другъ на друга, пушки грохочутъ, гранаты съ трескомъ лопаются, котлы взрываются, обломки желѣза носятся по воздуху, какъ сухіе листья въ бурю, а я сижу здѣсь!.. Я еще въ дѣтствѣ мечталъ, какъ бы хорошо участвовать въ настоящей битвѣ. Но, должно-быть, мы до самаго Нью-Йорка долетимъ такъ мирно и тихо, точно совершаемъ прогулку, а не военный походъ. Впрочемъ, наше дѣло еще впереди, а они тамъ дѣйствуютъ, чтобы замаскировать нашу главную цѣль… Вотъ, смотрите: здѣсь находимся сейчасъ мы; въ этомъ вотъ мѣстѣ, совсѣмъ въ сторонѣ, наша провіантская флотилія, а вотъ тутъ наши военные корабли преграждаютъ путь американскимъ.
Бесѣда въ такомъ духѣ между Курцемъ и его сожителемъ продолжалась съ небольшими перерывами до самаго ужина, т.-е. цѣлый день. Когда Курцъ отправился въ общую офицерскую столовую, а Бертъ пошелъ на кухню за своей солдатской порціей (его теперь уже — увы! — не приглашали въ столовую, и онъ долженъ былъ самъ ходить за ѣдой), онъ услышалъ, какъ между солдатами то и дѣло произносилось слово «Барбаросса» и понялъ, что, вѣроятно, были получены новыя извѣстія съ мѣста морской битвы, но въ чемъ они заключались, узнать, конечно, не могъ.
Послѣ ужина онъ отважился выйти одинъ на небольшую висячую галлерейку съ одинокимъ часовымъ. Погода была довольно ясная, но подымался вѣтеръ, и воздушный корабль стало сильно качать. Молодой человѣкъ обѣими руками крѣпко ухватился за перила. У него начала кружиться голова, тѣмъ не менѣе, онъ рѣшился взглянуть внизъ. Было еще свѣтло, и онъ замѣтилъ, что «Фатерландъ» несся надъ голубыми водами, крутыя волны которыхъ бѣлѣлись пѣнистыми гребнями. По этимъ волнамъ безпомощно носилась жалкая старая бригантина подъ англійскимъ флагомъ — единственное судно, находившееся въ виду.
III.
правитьДо завтрака слѣдующаго дня не было никакихъ новыхъ извѣстій съ мѣста битвы, но потомъ они такъ посыпались одно за другимъ, что Курцъ, въ концѣ-концовъ, дошелъ почти до бѣлаго каленія.
— Ну, вотъ и «Барбаросса» выбитъ изъ строя… погружается въ море! — внѣ себя кричалъ онъ, влетая въ свою кабину и балансируя руками, чтобы сохранить равновѣсіе по случаю сильной качки. — Но, говорятъ, онъ не дешево сдался… дрался какъ левъ… Ахъ, Смолуэйсъ, если бы вы знали, какъ мнѣ жаль этотъ старый корабль! Вѣдь я учился на немъ. Онъ всегда былъ такой чистенькій и нарядный и вдругъ теперь только представить себѣ его разбитымъ, погибающимъ!.. А мои прежніе товарищи? Господи! Да отъ нихъ, я думаю, теперь ничего не осталось?.. А я здѣсь, за облаками, цѣлехонекъ!.. Просто стыдно даже дѣлается: точно я убѣгаю отъ нихъ, спасая свою шкуру!.. Погибъ и «Карлъ Великій»… Это былъ нашъ лучшій броненосецъ. Онъ потопленъ англійскимъ линейнымъ кораблемъ, который случайно очутился въ самой серединѣ боя… вѣтромъ какъ-то занесло. Ну, вотъ онъ и налетѣлъ на «Карла Великаго» и пустилъ его ко дну… Впрочемъ, тутъ что-нибудь не такъ: не можетъ быть, чтобы броненосецъ погибъ отъ простого столкновенія съ обыкновеннымъ судномъ. Это потомъ выяснится… На многихъ другихъ нашихъ судахъ сбиты мачты и оказались другія поврежденія… Надо отдать справедливость американцамъ: драться умѣютъ, если, впрочемъ, дѣйствовали только одни они, а не помогали имъ… Ну, да это потомъ тоже все выяснится… Нѣтъ, только представить себѣ стараго бѣднаго «Барбароссу»!.. На немъ такъ много было разныхъ взрывчатыхъ снарядовъ, такъ что онъ весь разодранъ на кусочки вмѣстѣ со всѣмъ его несчастнымъ экипажемъ, со всѣми моими бѣдными товарищами и старымъ, храбрымъ Шнейдеромъ!.. Ахъ, какъ обидно, что меня не было тамъ! Легче бы погибнуть вмѣстѣ съ ними, чѣмъ издали, въ полной безопасности, услышать о ихъ гибели…
Затѣмъ получилось извѣстіе, что американцы потеряли еще одинъ броненосецъ, а у нѣмцевъ былъ сильно поврежденъ «Германнъ», прикрывавшій собою «Барбароссу».
Курцъ отъ нетерпѣливаго ожиданія новыхъ извѣстій метался по всему воздушному судну, какъ посаженный въ клѣтку звѣрь, заражая и Берта своимъ нетерпѣніемъ.
Передъ обѣдомъ плѣнникъ вышелъ на главную галлерею взглянуть, что дѣлалось вокругъ. Надъ нимъ разстилалось чистое синее небо, а подъ нимъ — волнистая пелена облаковъ. Больше ничего не было видно. Царившее вокругъ безмолвіе нарушалось лишь ритмическимъ стукомъ машинъ летящихъ воздушныхъ судовъ. Но гдѣ-то тамъ, далеко внизу, выла буря, хлесталъ дождь, грохотали пушки, трещали разрывавшіеся снаряды, бились и погибали неизвѣстно за что люди…
IV.
правитьВоздушный флотъ, поднявшійся было въ верхніе слои, чтобы миновать бурю, къ вечеру, когда она стихла, снова опустился въ средніе. Передъ заходомъ солнца вдругъ распространилась вѣсть, что видны остатки «Барбароссы». Всѣ бросились на галлерею. Пробрался туда вмѣстѣ съ Курцемъ и Бертъ. Офицеры смотрѣли въ морскіе бинокли на море, гдѣ безпомощно носился по волнамъ исковерканный остовъ когда-то славнаго германскаго боевого корабля, рядомъ съ пустымъ нефтянымъ тендеромъ и полуразбитымъ линейнымъ кораблемъ.
— Господи! — восклицалъ Курцъ, опуская бинокль, — словно видишь стараго друга съ отрѣзанною головою!.. Бѣдный «Барбаросса»! бѣдные товарищи!..
Въ порывѣ своего мягкаго сердца молодой офицеръ сунулъ бинокль Берту, чтобы и тотъ могъ взглянуть на страшную картину разрушенія. Никогда Смолуэйсу не приходилось еще видѣть подобной картины. Грозный огромный броненосецъ былъ буквально изодранъ въ клочья, и можно было только удивляться, какъ онъ могъ еще держаться на водѣ. Этотъ гигантъ погибъ благодаря, главнымъ образомъ, своей неосторожности. Судя по депешамъ, онъ во время ночной битвы выступилъ изъ линіи своихъ спутниковъ и очутился между непріятельскими крейсерами «Канзасъ-Сити» и «Сэсквегэнна», которые сначала отступили было, потомъ, заручившись помощью «Теодора Рузвельта» и «Монитора», сообща напали на него. Когда наступило утро, «Барбаросса» оказался окруженнымъ со всѣхъ сторонъ. Схватка не продолжалась и пяти мунутъ, какъ вдругъ появленіе «Германна» съ одной стороны и «Князя Бисмарка» — съ другой заставило американцевъ вновь отступить, но въ этотъ короткій промежутокъ времени они успѣли взорвать «Барбароссу».
— Боже мой! Боже мой! — бормоталъ со слезами на глазахъ Курцъ, снова приставляя къ глазамъ возвращенный ему Бертомъ бинокль, — подумать только, что сдѣлалось съ виртуозомъ Альбрехтомъ и со старымъ плотникомъ Гансомъ, котораго мы всѣ такъ любили за его остроуміе и веселость!.. А нашъ бѣдный Розенъ?..
Долго еще причиталъ лейтенантъ Курцъ, стоя на галлереѣ и смотря въ бинокль на едва виднѣвшуюся внизу синевато-сѣрую волнистую поверхность моря. А когда онъ, наконецъ, вернулся въ свою кабину, то сначала былъ необыкновенно задумчивъ и молчаливъ, но потомъ не выдержалъ и вновь разразился изліяніями волновавшихъ его чувствъ.
— Ахъ, Смолуэйсъ, какая, оказывается, ужасная и отвратительная вещь это война! — говорилъ онъ, дѣлая по два шага взадъ и впередъ по своему тѣсному помѣщенію. — Прежде я представлялъ ее себѣ совсѣмъ въ другомъ свѣтѣ, а теперь, когда увидѣлъ, во что превратился бѣдный «Барбаросса» со всѣмъ его экипажемъ, я понялъ, какъ она омерзительна и безцѣльна… Сколько стоило труда создать и поддерживать въ порядкѣ «Барбароссу», сколько было не немъ людей, да еще какихъ! — и все это погибло въ одну минуту… И къ чему это люди устраиваютъ такія бойни?… Неужели имъ тѣсно на землѣ и они никакъ не могутъ подѣлить ее между собою, и зажить, наконецъ, мирно?..
V.
правитьВъ слѣдующую ночь, уже подъ утро, Бертъ проснулся отъ какого-то разговора. Оказалось, что это разсуждалъ самъ съ собою по-нѣмецки лейтенантъ Курцъ, сидя у открытаго окна. Холодный воздухъ и полупрозрачный предутренній полусвѣтъ проникали въ небольшое помѣщеніе.
— Что случилось, г. лейтенантъ? — тревожно спросилъ Бертъ, поспѣшно поднимаясь съ кушетки, уступленной ему на ночь собственникомъ кабины.
— А развѣ не слышите? — отвѣтилъ Курцъ, указывая въ окно.
Бертъ прислушался. Съ моря, издали, доносился грохотъ пушечныхъ выстрѣловъ.
— Ого! пушки! — воскликнулъ онъ и, завернувшись въ одѣяло, бросился къ окну.
«Фатерландъ» несся еще очень высоко надъ моремъ, покрытымъ тонкимъ облачнымъ покрываломъ. Въ нижнихъ слояхъ воздуха было тихо. Слѣдя взглядомъ за пальцемъ Курца, Бертъ сначала увидѣлъ сквозь безцвѣтную облачную пелену призрачный красноватый отблескъ, затѣмъ возлѣ него быструю вспышку, а за нею, въ нѣкоторомъ разстояніи, другую, третью, казавшіяся беззвучными зарницами, и только по прошествіи нѣсколькихъ секундъ доносился опаздывавшій звукъ выстрѣла.
— Бумъ!.. бумъ! — вторилъ Курцъ, зажмуривая глаза.
Вдругъ по всему судну разнесся звукъ сигнальнаго рожка.
Курцъ сорвался съ мѣста и бросился къ двери.
— Ради Бога, г. лейтенантъ, скажите, что случилось? — крикнулъ ему вдогонку Бертъ умоляющимъ голосомъ.
Офицеръ остановился на минуту въ дверяхъ и быстро проговорилъ:
— Оставайтесь здѣсь, Смолуэйсъ, за мной не ходите, слышите? Кажется, начинается что-то и у насъ.
У Берта болѣзненно сжалось сердце. Онъ чувствовалъ себя точно висящимъ на волоскѣ надъ бездной, въ глубинѣ которой происходилъ бой. Быть-можетъ, черезъ нѣсколько минутъ тотъ корабль, на которомъ онъ находится, и весь воздушный флотъ ринутся внизъ, подобно стаѣ хищныхъ птицъ на подмѣченную добычу.
— Ну, ну, что дальше, то хуже! — прошепталъ подавленнымъ голосомъ молодой человѣкъ. — Что-то будетъ теперь съ нами?
Бумъ! бумъ! — раздалось снова съ моря. Бертъ поспѣшилъ къ окну и увидѣлъ внизу красноватый отблескъ; потомъ вдругъ почувствовалъ, что съ «Фатерландомъ» происходитъ что-то странное; пульсированіе машины сдѣлалось еле слышно, точно она останавливалась. Молодой человѣкъ съ трудомъ просунулъ голову въ узкое окно и замѣтилъ, что вмѣстѣ съ «Фатерландомъ» и весь воздушный флотъ почти пересталъ двигаться.
Раздался второй рожковый сигналъ и сталъ передаваться съ корабля на корабль; всѣ огни на нихъ мгновенно погасли, и весь флотъ превратился въ массу темныхъ призрачныхъ тѣлъ, витавшихъ подъ голубымъ небомъ, на которомъ коегдѣ еще мерцали одинокія звѣздочки. Въ такомъ положеніи флотъ находился довольно долго, потомъ послышался шумъ вкачиваемаго въ баллонетъ воздуха и вслѣдъ за тѣмъ «Фатерландъ» началъ медленно опускаться. Бертъ вытянулъ шею, но, благодаря нависшимъ надъ окномъ газовымъ камерамъ, не могъ видѣть, слѣдуютъ ли за своимъ вождемъ остальныя воздушныя суда. При медленномъ и безшумномъ опусканіи корабля чувствовалась какая-то особенная жуткость.
Одно время сдѣлалось темнѣе, чѣмъ было, и Бертъ ощутилъ близость холодныхъ облаковъ. Потомъ отблескъ снизу сталъ принимать болѣе опредѣленныя очертанія, превратившись мало-по-малу въ пламя. «Фатерландъ» снова остановился прямо подъ грядою несшихся облаковъ. Будучи на высотѣ тысячи метровъ надъ мѣстомъ морской битвы, онъ едва ли могъ быть видимъ снизу, но съ него, очевидно, производились наблюденія.
За эту ночь битва вступила въ новый фазисъ. Американцы сдвинули вмѣстѣ свои отступающіе корабли и составили изъ нихъ длинную колонну, державшуюся въ южномъ направленіи отъ медленно преслѣдовавшихъ ихъ нѣмцевъ. Потомъ, еще до начала разсвѣта, пользуясь темнотою и тѣсно сплотившись, они на всѣхъ парахъ понеслись къ сѣверу. Цѣль ихъ была прорвать боевую линію нѣмцевъ и произвести атаку на флотилію, двигавшуюся къ Нью-Йорку въ подкрѣпленіе воздушнаго флота. Адмиралъ О’Конноръ, ведшій американскую эскадру, теперь вполнѣ убѣдился въ существованіи у непріятеля воздушнаго флота и потому главное вниманіе устремлялъ уже не на одну Панаму, такъ какъ получилъ извѣстіе, что туда прибыла подводная флотилія изъ Ки-Веста и что «Делаваръ» и «Авраамъ Линкольнъ», два сильныхъ, совершенно новыхъ, еще не бывшихъ въ дѣлѣ, броненосца, уже находятся въ Ріо-Гранде, на тихоокеанской сторонѣ пролива. Взрывъ котла на «Сэсквегэннѣ» замедлилъ маневры этого корабля, благодаря чему онъ на разсвѣтѣ оказался такъ близко къ германскимъ броненосцамъ «Веймаръ» и «Бременъ», что тѣ открыли по немъ огонь. Если О’Конноръ не хотѣлъ покинуть свой корабль на произволъ судьбы, то долженъ былъ наступать со всѣмъ своимъ флотомъ. Онъ такъ и сдѣлалъ.
Утро было облачное и пасмурное, и нѣмцы воображали, что имѣютъ дѣло только съ одной «Сэсквегэнной» вплоть до того момента, когда вся американская эскадра чуть не подъ самымъ ихъ носомъ, всего въ одной милѣ разстоянія, выплыла изъ тумана.
Таково было положеніе дѣлъ на океанѣ, когда «Фатерландъ» началъ спускаться ниже облаковъ. Красный отблескъ, превратившійся потомъ въ пламя, увидѣнный Бертомъ, происходилъ отъ горѣвшей «Сэсквегэнны». Вся въ огнѣ и накренившись на бокъ, она, тѣмъ не менѣе, продолжала обороняться своими двумя пушками и медленно двигалась въ южномъ направленіи. «Бременъ» и «Веймаръ», оба сильно поврежденные, уходили отъ этихъ пушекъ къ юго-западу. Американская эскадра, съ «Теодоромъ Рузвельтомъ», во главѣ, прошла позади ихъ и отрѣзала имъ путь, остановившись между ними и «Княземъ Бисмаркомъ», приближавшимся съ западной стороны.
Бертъ, конечно, не могъ видѣть всѣхъ этихъ подробностей, да если бы и видѣлъ, все равно ничего бы не понялъ, не будучи морякомъ и не умѣя отличать германскія суда отъ американскихъ. Его ошеломлялъ пушечный грохотъ, и при каждомъ новомъ выстрѣлѣ сердце его трепетало въ ожиданіи слѣдующаго. Раньше онъ видалъ военные корабли во время боя только на рисункахъ, а теперь, когда увидѣлъ ихъ въ дѣйствіи, такъ сказать, живыми, впечатлѣніе у него получилось совсѣмъ другое. Почти на всѣхъ судахъ взглядъ его встрѣчалъ пустыя палубы, и лишь при болѣе внимательномъ разсматриваніи онъ замѣчалъ кучки людей, укрывшихся за стальными бульверками. Всего виднѣе ему были длинныя подвижныя жерла пушекъ, изрыгавшихъ цѣлые вулканы огня.
Сначала надъ картиною морского сраженія изъ всего германскаго воздушнаго флота показался одинъ «Фатерландъ», витая надъ «Теодоромъ Рузвельтомъ» на не особенно значительной высотѣ; весь же воздушный флотъ оставался на высотѣ 6—7000 футовъ надъ облачнымъ шатромъ, поддерживая сношенія съ «Фатерландомъ» посредствомъ безпроволочнаго телеграфа.
Неизвѣстно, въ какой именно моментъ увидѣли, наконецъ, изумленные американцы этого новаго врага. Можно себѣ представить, что должны были почувствовать изнемогавшіе отъ безпрерывной битвы люди, когда они вдругъ увидѣли надъ своими головами исполинское неподвижное чудовище, которое своми размѣрами на много превосходило самый крупный броненосецъ? Затѣмъ, по мѣрѣ того, какъ небо все болѣе и болѣе прояснялось, очищаясь отъ облаковъ, въ воздушной лазури появлялись все новыя и новыя чудовища. Въ гордомъ презрѣніи они не показывали никакихъ орудій, но двигались по тому же направленію и съ такою же скоростію, какъ морскія суда.
Съ самаго начала и до конца боя въ «Фатерландъ» почему-то не было произведено ни одного выстрѣла изъ крупныхъ орудій; стрѣляли въ него только изъ мелкихъ скорострѣльныхъ пушекъ. Этотъ воздушный корабль все время виталъ надъ обреченною на погибель американскою эскадрой, и принцъ Карлъ-Альбертъ руководилъ съ него движеніями своего флота.
И вотъ вдругъ, но распоряженію вождя, отъ этого флота отдѣлились два корабля, «Фогельштернъ» и «Пруссія», имѣя каждый на буксирѣ по шести летающихъ драконовъ. Обогнавъ съ головокружительною быстротою миль на пять американскія суда, они ринулись внизъ. «Теодоръ Рузвельтъ» встрѣтилъ ихъ выстрѣлами изъ своихъ огромныхъ орудій. Но гранаты взорвались, не достигнувъ цѣли, и драконы, опустившись ниже своихъ кораблей, приступили къ атакѣ.
Бертъ имѣлъ возможность наблюдать первую стычку механическихъ воздушныхъ чудовищъ съ морскими. Онъ видѣлъ, какъ драконы съ ихъ широкими, плоскими крыльями, четырехугольными головами, движущимися на колесахъ туловищами и одинокими сѣдоками, бросились внизъ, подобно стаѣ гигантскихъ хищныхъ птицъ. Это необычайное зрѣлище сильно заинтересовало его, и онъ съ нетерпѣніемъ сталъ ожидать, чѣмъ окончится эта страшная игра. Одинъ изъ драконовъ перевернулся на спину, взвился кверху по вертикальной линіи, взорвался съ громкимъ трескомъ и, весь въ огнѣ, упалъ въ море. Другой сразу кувырнулся прямо въ море и, лишь только коснулся его поверхности, какъ тутъ же разорвался на тысячу частей.
Но вотъ на палубѣ «Теодора Рузвельта» засуетились люди: брошенная съ третьяго дракона бомба попала въ самую середину передняго барбета броненосца и надѣлала не мало бѣдъ. Въ отвѣтъ на это зачастили выстрѣлы изъ скорострѣльныхъ орудій американцевъ. Въ то же время съ «Князя Бисмарка» упала граната. Бросили по бомбѣ еще два дракона, а третій, ударившись объ исполинскую трубу броненосца, разрушилъ ее. Одновременно раздалось новое «трахъ!» и изъ американскаго флагманскаго броненосца, точно невидимыми могучими руками, былъ выхваченъ огромный кусокъ металла и отброшенъ далеко въ море. Въ образовавшуюся брешь влетѣла пылающая огнемъ бомба съ дракона. Вслѣдъ за тѣмъ въ бурлящей около морского гиганта водѣ закопошилось множество маленькихъ существъ. Неужели все это люди?.. Да, это люди, полурастерзанныя, утопающія человѣческія существа, судорожно размахивавшія руками и точно хватавшіяся за что-то, какъ бы ища въ этомъ спасенія!.. Бертъ въ ужасѣ закрылъ глаза. Когда же онъ взглянулъ снова, то копошившихся въ водѣ существъ уже не было видно: ихъ поглотила пучина. Надъ этою пучиною медленно проходилъ теперь американскій «Эндрю Джексонъ», поврежденный потонувшимъ германскимъ «Бременомъ».
Пораженный ужасомъ, молодой человѣкъ отвернулся было отъ окна, но, привлеченный вдругъ раздавшимся страшнымъ трескомъ, снова высунулся изъ него. Трескъ произошелъ отъ взрыва «Сэсквегэнны». Выбрасывая цѣлые столбы огня, подобно огнедышащему вулкану, она медленно исчезала въ бурлившемъ водоворотѣ. Нѣсколько мгновеній ничего не было видно, кромѣ взрытой бездны водъ; потомъ эта бездна съ страшнымъ клокотаньемъ извергла клубы пара, нефти, обломки дерева и металла и останки людей…
Когда въ битвѣ наступила пауза, Бертъ сталъ отыскивать глазами драконовъ. Остатки одного изъ нихъ неслись около «Монитора», другіе, продолжая бросать бомбы въ американскія суда, полетѣли дальше. Два дракона находились на водѣ, повидимому, неповрежденные; три или четыре, описывая большую дугу, возвращались къ своимъ кораблямъ, истощивъ, очевидно, запасы снарядовъ. Порядокъ американской эскадры былъ нарушенъ. Сильно пострадавшій «Теодоръ Рузвельтъ» повернулъ къ юго-востоку, а «Эндрю Джексонъ», хотя также порядкомъ потрепанный, но съ уцѣлѣвшею боевою частью, старался прикрыть его, продвигаясь между нимъ и совершенно еще свѣжимъ и бодрымъ «Княземъ Бисмаркомъ». Съ запада появились и вступали въ дѣло «Германнъ» и «Германикъ». Во время паузы, наступившей послѣ взрыва «Сэсквегэнны», до слуха Берта донесся глухой шумъ, напоминавшій скрипъ двери на немазанныхъ, ржавыхъ петляхъ. Это были крики «ура» экипажа «Князя Бисмарка»
Вдругъ во всемъ своемъ блескѣ взошло солнце. Темныя до сихъ поръ воды превратились въ ярко-синія, и все вокругъ озарилось потоками свѣта. Это была точно сіяющая улыбка среди сценъ ужаса. Облачная завѣса сразу исчезла, и вверху ясно обрисовался огромный германскій воздушный флотъ, во всемъ своемъ составѣ теперь обрушивавшійся на мѣсто битвы.
Загрохотали американскія пушки. Но броненосцы не были приспособлены для борьбы съ воздушными судами, и американскіе снаряды въ большинствѣ случаевъ не достигали цѣли. Эскадра была приведена почти въ полную негодность. «Теодоръ Рузвельтъ», съ разбитымъ корпусомъ и попорченными орудіями на передней части палубы, отсталъ далеко назади; «Сэсквегэнна» была взорвана и потонула, а «Мониторъ» находился въ большой опасности и былъ вынужденъ, какъ и флагманскій корабль, прекратить огонь. Германскіе «Веймаръ» и «Бременъ» также были выбиты изъ строя и лишены возможности дѣйствій.
Всѣ эти четыре исполина находились въ невольномъ перемиріи, на разстояніи выстрѣла другъ отъ друга. Только четыре американскихъ корабля изъ всѣхъ семи, во главѣ съ «Эндрю Джексономъ», держали курсъ на юго-востокъ. Параллельно имъ, безпрерывно поражая ихъ изъ пушекъ, слѣдовали «Князь Бисмаркъ», «Германнъ» и «Германикъ», стремившіеся обогнать ихъ. Въ воздухѣ тихо поднимался «Фатерландъ», готовясь къ послѣднему дѣйствію этой драмы.
Выстроившись въ рядъ, десятокъ воздушныхъ кораблей понеслись вдогонку американской эскадрѣ, оставаясь, однако, на высотѣ 2000 футовъ. Поравнявшись же съ броненосцами, они опустились и принялись осыпать каждый изъ нихъ разрывными снарядами. Такимъ образомъ американцамъ приходилось разрываться на двѣ стороны. Почти всѣ пушки у нихъ были подбиты, но, тѣмъ но менѣе, разбитые, израненные, они упорно продолжали путь, оказывая геройское сопротивленіе и посылая въ своихъ преслѣдователей градъ ядеръ изъ мелкихъ, дальнобойныхъ орудій и даже пуль изъ простыхъ ружей.
Вдругъ Бертъ замѣтилъ, что картина битвы стала отдаляться, предметы начали уменьшаться, а грохотъ взрывовъ и трескотня выстрѣловъ съ каждою секундою становились слабѣе и слабѣе. «Фатерландъ» тихо и плавно началъ подниматься все выше и выше, пока, наконецъ, находившіеся внизу морскіе гиганты не превратились въ едва замѣтныя точки, а звуки совсѣмъ перестали доноситься.
Онъ уже не могъ видѣть, какъ «Бременъ» и «Теодоръ Рузвельтъ» спустили по двѣ лодки и переполнили ихъ людьми, и какъ эти лодки то исчезали въ волнахъ, то вновь появлялись на гребняхъ волнъ, чтобы потомъ, по всей вѣроятности, исчезнуть навсегда въ морской пучинѣ. Не видѣлъ онъ, какъ одинъ изъ воздушныхъ гигантовъ, рухнувшій въ море, изображалъ изъ себя снопъ пламени; не видѣлъ онъ и того, какъ вдали, съ юго-запада, спѣшили на мѣсто битвы еще три германскихъ броненосца.
VI.
правитьПоднявшись вновь за облака, «Фатерландъ», вмѣстѣ со всѣми своими спутниками, понесся прямо къ Нью-Йорку.
Берту пришлось присутствовать при первой борьбѣ воздушныхъ кораблей съ броненосными морскими, начавшими свою карьеру, въ видѣ пловучихъ батарей Наполеона III, во время Крымской кампаніи, и просуществовавшими, въ все болѣе и болѣе усовершенствованной формѣ, чуть не три четверти вѣка, на постройку которыхъ затрачено столько человѣческихъ силъ и средствъ. Въ теченіе этихъ трехъ четвертей вѣка міръ построилъ болѣе 12.000 такихъ чудищъ всевозможныхъ формъ, изъ которыхъ каждое новое чудище своими размѣрами, боеспособностью своихъ орудій и разрушительностью старалось превзойти предшествовавшее. Каждое подобное сооруженіе сначала привѣтствовалось какъ чудо, потомъ, когда на смѣну ему явилось новое, оно продавалось на сломъ. Только пять процентовъ изъ всего этого огромнаго количества участвовали въ «дѣлѣ», т.-е. въ битвахъ, и погибали, а остальные гибли отъ разныхъ другихъ причинъ или «старѣлись», т.-е. дѣлались негодными для своей главной цѣли — взаимоистребленія. Ради нихъ были использованы жизнь неисчислимаго множества людей, геній и трудъ многихъ тысячъ изобрѣтателей, механиковъ и рабочихъ и выброшены огромныя средства; нищета милліоновъ людей, обреченныхъ на тяжелый, плохо оплачиваемый трудъ, на полуголодное существованіе, гибель множества способностей и талантовъ, но имѣвшихъ подъ гнетомъ безысходной нужды возможности развиться, — были послѣдствіемъ ихъ созиданія. Средства на сооруженіе этихъ пловучихъ взаимоистребителей должны были доставаться всякими путями, высасываться изъ народовъ всяческими способами, — таково было требованіе времени, таковъ былъ законъ существованія этихъ же самыхъ народовъ. Дѣйствительно, это были самыя страшныя, зловредныя и дорогія «игрушки» пресловутой эпохи «торжества механики и техники». И вотъ вдругъ, какъ бы въ противовѣсъ имъ, появились воздушныя, легкія и сравнительно дешевыя, приспособленія, которыя и должны вытѣснить прежнія тяжелыя и дорого стоящія морскія.
Берту никогда еще не приходилось видѣть такой ужасной картины гибели людей и ихъ трудовъ, и это дѣйствовало на него самымъ удручающимъ образомъ. Ему очень хотѣлось узнать, какое впечатлѣніе произвело на Курца; кромѣ того, онъ чувствовалъ сильный голодъ. Отворивъ осторожно дверь, онъ выглянулъ въ проходъ, въ противоположномъ концѣ котораго, возлѣ спуска въ нижнее отдѣленіе судна, стояла группа людей, что-то разглядывавшихъ. Одинъ изъ нихъ былъ въ костюмѣ водолаза. Берта сильно заинтересовалъ шлемъ, который водолазъ держалъ подъ мышкою, и молодой человѣкъ несмѣло двинулся впередъ. Но когда онъ очутился возлѣ ниши, препятствовавшей ему видѣть то, вокругъ чего толпились люди, онъ забылъ о шлемѣ и чутъ не вскрикнулъ отъ ужаса: на полу лежало тѣло молодого солдата, убитаго гранатой съ «Теодора Рузвельта». Бертъ не зналъ, что и до «Фатерланда» иногда долетали разрывные снаряды, и недоумѣвалъ, отъ чего могъ умереть этотъ солдатъ.
Послѣдній лежалъ на томъ мѣстѣ, гдѣ его сразила граната. Куртка на немъ была разодрана и прожжена, лѣвое плечо раздроблено и оторвано отъ туловища вмѣстѣ съ рукою. Тотъ, который былъ въ водолазномъ костюмѣ, что-то говорилъ, указывая на круглое отверстіе въ полу и на расщепленную деревянную обшивку, гдѣ разрушительный снарядъ истощилъ свою послѣднюю силу. Лица слушателей были серьезны, задумчивы, и печальны. Очевидно, смерть товарища очень тяжело отразилась на нихъ.
Вдругъ съ маленькой галлерейки раздался чей-то громкій и властный голосъ.
— Принцъ! — прошепталъ одинъ изъ стоявшихъ возлѣ убитаго.
Всѣ подтянулись. На поворотѣ прохода показалась группа офицеровъ, впереди которой шелъ Курцъ съ пачкою бумагъ въ рукахъ. Увидѣвъ изуродованное тѣло убитаго солдата, молодой офицеръ остановился возлѣ него и поблѣднѣлъ.
— Боже мой! — воскликнулъ онъ, пораженный этимъ зрѣлищемъ.
— Что тутъ такое? — спросилъ Карлъ-Альбертъ, слѣдовавшій непосредственно за лейтенантомъ.
Курцъ молча указалъ рукою на убитаго. Карлъ-Альбертъ на одно мгновеніе впился взглядомъ въ изуродованное тѣло, потомъ, бросивъ властное «убрать!» сталъ продолжать свой путь. Вся свита послѣдовала за нимъ.
VII.
правитьКартины всего увидѣннаго совершенно измѣнили взглядъ Берта на войну. До этого времени онъ представлялъ себѣ ее чѣмъ-то веселымъ, возбуждающимъ, въ родѣ драки послѣ праздничнаго угара, только пограндіознѣе; теперь же онъ получилъ о ней совсѣмъ другое понятіе.
Слѣдующій день еще болѣе способствовалъ исчезновенію прежнихъ иллюзій Берта, благодаря новому событію, обычному въ военной жизни, но неизвѣстному нашему «прогрессисту» и сильно оскорбившему его чувство гуманности. Городскіе жители его времени, не въ примѣръ своимъ предшественникамъ прежнихъ вѣковъ, знали о насильственномъ лишеніи жизни человѣка лишь по газетамъ и книгамъ. Бертъ тоже только читалъ и слышалъ объ этомъ, а теперь ему пришлось видѣть.
Событіе, нанесшее новый ударъ его чувствительности, была казнь матроса съ «Фогельштерна», пойманнаго при закуриваніи трубки. Курить во всемъ воздушномъ флотѣ было строжайше воспрещено подъ страхомъ лишенія за это жизни; на каждомъ кораблѣ повсюду были вывѣшены предостерегающія надписи, и правило это всѣми строго исполнялось. Надъ матросомъ, нарушившимъ это правило, былъ наряженъ судъ подъ предсѣдательствомъ капитана «Фогельштерна» и двухъ старшихъ офицеровъ. Судъ приговорилъ виновнаго къ смертной казни черезъ повѣшеніе, и принцъ утвердилъ этотъ приговоръ. Утверждая его, Карлъ-Альбертъ сказалъ: «Нѣмцы полетѣли черезъ Атлантику не для того, чтобы своевольничать».
Казнь, для вящщаго назиданія, должна была произойти въ присутствіи всего флота. Съ этой цѣлью весь флотъ широкимъ кольцомъ окружилъ «Фатерландъ» и «Фогельштернъ», которые находились другъ противъ друга въ разстояніи 100 метровъ и на одинаковой высотѣ, а всѣ остальныя суда настолько же ниже. Всѣ открытыя мѣста на судахъ были усыпаны зрителями. Къ борту «Фогельштерна» прикрѣпили веревку въ 60 футовъ длины съ петлей на концѣ; въ эту петлю просунули голову преступника и выбросили въ пространство, въ которомъ онъ и повисъ. Въ такомъ положеніи, въ назиданіе прочимъ, его и хотѣли оставить на нѣсколько часовъ. Но вдругъ произошло нѣчто такое, чего никто не ожидалъ: вслѣдствіе своей тяжести и стремительности паденія, тѣло новѣшеннаго оторвалось отъ головы и рухнуло въ море; немного спустя и голова, покачавшись въ воздухѣ, выскочила изъ петли и отправилась вслѣдъ за своимъ тѣломъ…
Зрѣлище это произвело на всѣхъ присутствовавшихъ крайне тяжелое впечатлѣніе, а Берта оно прямо ошеломило. Онъ долго простоялъ на мѣстѣ, судорожно ухватившись обѣими руками за легкую балюстраду галлереи. Эта казнь показалась ему ужаснѣе самой битвы.
Когда Курцъ, тоже сильно потрясенный этою казнью, вернулся въ свое помѣщеніе, то нашелъ плѣнника лежащимъ на кушеткѣ и въ такомъ состояніи, что поспѣшилъ спросить его:
— Что это съ вами, Смолуэйсъ? Ужъ не прихворнули ли вы?
— Нѣтъ… это такъ… совсѣмъ другое, — еле могъ отвѣтить Бертъ, котораго трепала сильнѣйшая нервная лихорадка.
— Сегодня вечеромъ мы должны достичь Нью-Йорка; вѣтеръ попутный. Тамъ у насъ начнется ужъ настоящая игра.
Бертъ ничего не отвѣтилъ на это сообщеніе Курца. Помявшись немного на мѣстѣ, лейтенантъ усѣлся къ столу, разложилъ передъ собою ландкарты и углубился въ нихъ. Но черезъ нѣсколько времени онъ откинулся на спинку стула и, бросивъ взглядъ на своего сожителя, опять спросилъ его:
— Да что такое въ самомъ дѣлѣ съ вами, Смолуэйсъ?
— Право же, ничего… особеннаго, г. лейтенантъ, — отвѣтилъ Бертъ, едва попадая зубъ на зубъ.
— Какое тамъ «ничего»! Развѣ я не вижу? Говорите же; Иначе я долженъ буду…
Бертъ перевелъ духъ и проговорилъ прерывающимся голосомъ:
— Я видѣлъ, какъ люди умерщвляли другъ друга на морѣ… видѣлъ убитаго солдата здѣсь… видѣлъ казнь того бѣдняка… Вообще я въ одинъ этотъ день видѣлъ слишкомъ много разныхъ ужасовъ… это не могло не подѣйствовать на меня… я не желѣзный…
— Мнѣ это тоже не доставляетъ особеннаго удовольствія, Смолуэйсъ. Но вы видите, я…
— Вы — военный, г. лейтенантъ, а я нѣтъ, — продолжалъ болѣе твердымъ голосомъ Бертъ. — Я читалъ кое-что о войнѣ и о разныхъ другихъ ужасахъ. Но читать или видѣть — огромная разница… Потомъ у меня стала теперь кружиться голова. Раньше у меня этого не было, даже, когда я носился съ шаромъ, а вотъ теперь… Должно-быть, это постоянное заглядываніе внизъ съ такой высоты, а главное — все то, что мнѣ пришлось видѣть, такъ подѣйствовало на мои нервы, что…
— Къ этому нужно привыкать, Смолуэйсъ, --перебилъ молодой морякъ и послѣ минутнаго раздумья продолжалъ: — Все это дѣйствуетъ и на другихъ… Конечно, людямъ не свойственно носиться но воздуху, — они не птицы. А что касается разныхъ ужасовъ, то… Я говорю — къ этому надо привыкать. Люди ко всему привыкаютъ. Чтобы имѣть храбрость, не нужно быть военнымъ. Это чувство врожденное, Смолуэйсъ.
— Такъ-то такъ, г. лейтенантъ, — согласился Бертъ. — Но все-таки… — Онъ не докончилъ своей фразы, и они оба замолчали. Немного погодя Бертъ вдругъ спросилъ:
— Скажите, пожалуйста, г. лейтенантъ, за что собственно такъ ужасно казнили того бѣдняка? Я такъ и не могъ понять. Слышалъ только, что онъ въ чемъ-то провинился, но…
— Не просто провинился, а нарушилъ строжайшій приказъ! — горячо воскликнулъ молодой офицеръ. — Онъ осмѣлился потихоньку закурить! А это у насъ здѣсь считается однимъ изъ самыхъ тяжкихъ преступленій… вѣдь онъ могъ погубить все судно, а вмѣстѣ съ нимъ и всѣхъ, которые находятся на немъ. Понимаете?
— Ахъ, вотъ за что! — проговорилъ Бертъ и глубоко задумался.
Курцъ снова углубился въ разсматриваніе картъ, бормоча про себя по-нѣмецки: «Интересно бы знать, какіе у американцевъ аэропланы? Похожи ли они на нашихъ драконовъ?.. Впрочемъ, мы это скоро узнаемъ… А игра, которую мы затѣяли, все-таки очень любопытна. Но чѣмъ-то она окончится?»
Курцъ побарабанилъ нѣсколько времени по столу пальцами, потомъ убралъ въ столъ свои карты и вышелъ изъ кабины. Немного погодя Бертъ отправился на галлерейку и нашелъ тамъ Курца. Молодой морякъ задумчиво смотрѣлъ въ сторону Нью-Йорка и что-то бормоталъ себѣ подъ носъ.
Облачная завѣса снова закрывала море. Длинная, летѣвшая въ клинообразномъ порядкѣ вереница воздушныхъ чудовищъ, то поднимаясь, то опускаясь, подобно стаѣ птицъ, неуклонно подвигалась къ Новому Свѣту, неся съ собою грозу для него.
Глава шестая.
правитьI.
правитьВъ описываемую нами эпоху Нью-Йоркъ былъ самымъ обширнымъ, богатымъ и самымъ порочнымъ городомъ въ мірѣ. Онъ представлялъ собою совершеннѣйшій образецъ города научнаго и промышленнаго вѣка. Блескъ, мощь, твердый, безпринципный духъ предпріимчивости и общественное неустройство этого вѣка нашли въ Нью-Йоркѣ самое полное, всестороннее и ярко выпуклое выраженіе. Этотъ городъ давно уже превзошелъ самый Лондонъ, съ гордостью называвшій себя вторымъ Вавилономъ: онъ былъ средоточіемъ міровыхъ финансовъ, міровой промышленности, міровой торговли и міровой разнузданности, и современники сравнивали его съ апокалиптическими городами древности. Этотъ городъ впитывалъ въ себя богатства всей страны, какъ нѣкогда Римъ всасывалъ въ себя всѣ богатства Средиземія, а Вавилонъ — Востока. На улицахъ этого города встрѣчались крайности роскоши и нищеты, цивилизаціи и варварства. Въ одномъ кварталѣ тянулись въ облака грандіознѣйшіе мраморные дворцы, залитые и увѣнчанные огнями и цвѣтами; въ другомъ, рядомъ, жалкое, вѣчно голодное и оборванное разноязычное населеніе, состоявшее изъ подонковъ всего міра, тѣснилось въ сырыхъ, грязныхъ и мрачныхъ трущобахъ. Всевозможные пороки и преступленія этихъ общественныхъ подонковъ проистекали изъ одного и того же мутнаго источника — страстнаго желанія жить при какихъ бы то ни было условіяхъ и какими бы то ни было средствами.
Странныя очертанія острова Мэнгэттэна, на которомъ стоитъ Нью-Йоркъ, со всѣхъ сторонъ сжатаго морскими проливами и, за исключеніемъ узкой полосы на сѣверѣ, крайне неудобнаго для распространенія жилищъ, побудили нью-йоркскихъ строителей вытягивать зданія вверхъ до невозможной почти высоты. За средствами, матеріалами и рабочими руками дѣло у нихъ не стояло, и вотъ они, ради выигрыша мѣста, принялись нанагромождать одинъ этажъ на другой. Для большого удобства въ центрѣ города было устроено нѣсколько подводныхъ туннелей, черезъ Истъ-Риверъ переброшено четыре колоссальныхъ моста, а къ восточной и западной окраинамъ проведены однорельсовые желѣзнодорожные пути.
Нью-Йоркъ, съ его утопавшей въ роскоши плутократіей, во многомъ напоминалъ Венецію; напримѣръ, въ великолѣпіи зодчества, живописи, разныхъ художественныхъ издѣлій и скульптурѣ и въ чрезвычайномъ развитіи мореходства и торговли. Не могъ онъ только похвалиться порядкомъ. Въ немъ царила полная анархія. На всѣхъ его улицахъ постоянно разыгрывались кровавыя исторіи, а въ самомъ центрѣ существовалъ цѣлый притонъ для всякаго рода преступниковъ; туда даже не рѣшалась заглядывать полиція.
Нью-Йоркъ былъ настоящей космополитической пучиною. Въ его обширной гавани постоянно развѣвались флаги всѣхъ народностей и на приходящихъ и отходящихъ судахъ ежегодно переливалось нѣсколько милліоновъ людей. Для міра Нью-Йоркъ представлялъ собою всю Америку, а для послѣдней онъ служилъ воротами во весь остальной міръ.
Писать исторію Нью-Норка — значитъ описывать общественно-промышленную жизнь всего міра. Разные «святые» и «мученики», мечтатели и негодяи, всевозможные авантюристы традиціи многихъ племенъ и религій переполняли его, безпрерывными потоками переливаясь на его улицахъ. И надъ всѣми этими шумными потоками гордо развѣвалось звѣздное знамя, какъ символъ самыхъ крайнихъ противоположностей: самаго благороднаго и самаго низкаго, самаго великаго и самаго ничтожнаго, стремленія ввысь и паденія въ пропасть.
Въ продолженіе нѣсколькихъ поколѣній Нью-Йоркъ смотрѣлъ на войну, какъ на нѣчто такое, что происходило гдѣ-то далеко, чуть не на другой планетѣ, и лишь вліяло на цѣны и наполняло столбцы газетъ и журналовъ сенсаціонными заглавіями и иллюстраціями. Нью-йоркцы были, пожалуй, еще увѣреннѣе англичанъ того времени, что нападеніе на нихъ — не возможная вещь. Такой же иллюзіи предавалась и вся Сѣверная Америка. Американцы чувствовали себя въ такой же безопасности, какъ зрители боя быковъ, защищенные надежною преградою; если же чѣмъ они и могли рисковать, такъ развѣ только деньгами, а денегъ у нихъ всегда было много. Имѣвшіяся у нихъ понятія о современной войнѣ заимствовались, главнымъ образомъ, изъ преданій о прежнихъ войнахъ, полныхъ всевозможныхъ приключеній. Они видѣли войну сквозь радужную пелену, тщательно прикрывавшую ея дѣйствительные ужасы, мечтали о ней, какъ о чемъ-то высокомъ, облагораживающемъ, и сожалѣли, что лишены возможности испытать ее лично. Они съ жадностью читали описанія своихъ новыхъ орудій, своихъ броненосцевъ, становившихся все болѣе и болѣе чудовищными, и своихъ невѣроятно разрушительныхъ взрывчатыхъ снарядовъ. Но какое могли имѣть значеніе для ихъ личной жизни всѣ эти страшныя сооруженія, — объ этомъ имъ и въ голову не приходило. Они воображали, что Америка, сидя за грудами этихъ снарядовъ, находится въ полной безопасности. Они размахивали своимъ звѣзднымъ знаменемъ просто по привычкѣ и традиціи, громко кричали ура, презирали другіе народы и дѣлались необыкновенно патріотичными, когда у нихъ возникали какія-либо недоразумѣнія съ этими народами на денежной почвѣ, и готовы были разорвать тѣхъ изъ своихъ политическихъ дѣятелей, которые громко не порочили и не угрожали разнести въ пухъ и прахъ соперничаствующую съ ними страну. Они хохлились противъ Японіи, Германіи и Великобританіи, противъ всего міра, а въ общемъ занимались своими дѣлами и предавались удовольствіямъ съ такою безпечностью, точно надъ ними никогда не могло стрястись никакой бѣды.
И вдругъ этотъ крикливый народъ, воображавшій, что для избѣжанія опасности нападенія со стороны другихъ народовъ вполнѣ достаточно заниматься сооруженіемъ и усовершенствованіемъ военныхъ орудій, былъ сразу выведеннымъ изъ своего вѣкового заблужденія, но оказалось уже поздно.
II.
правитьНепосредственнымъ дѣйствіемъ внезапнаго нашествія нѣмцевъ на Нью-Йоркъ явилось простое увеличеніе его обычной житейской лихорадки.
Періодическія изданія, т.-е. газеты и журналы, которыми умственно питались нью-йоркцы (книги среди этого нетерпѣливаго дѣлового населенія пользовались спросомъ только со стороны чудаковъ-коллекціонеровъ), тотчасъ же запестрѣли всевозможными «сногсшибательными» заглавіями статей и рисунками. Къ уличной лихорадкѣ въ Нью-Норкѣ прибавилась новая, военная, — только и всего. Вокругъ Форрегэтскаго памятника, въ Медисонъ-Скверѣ, главнымъ образомъ въ полдень, собирались цѣлыя толпы послушать патріотическихъ рѣчей ораторовъ и покричать «ура». Вся молодежь украсилась крошечными флажками и кокардами національныхъ цвѣтовъ, и кто не успѣлъ запастись такими значками, тотъ рисковалъ быть избитымъ, а то и прямо убитымъ. Роскошные кафе-шантаны придавали каждому нумеру своей программы ярко-патріотическую окраску и, благодаря этому, сдѣлались сценою проявленій самого бурнаго энтузіазма со стороны многочисленныхъ посѣтителей. Сѣдобородые мужи ревѣли какъ мальчишки при видѣ балетной группы со звѣзднымъ знаменемъ въ рукахъ. На всѣхъ домахъ засверкали злободневные огненные транспаранты. Воздухъ во всѣхъ направленіяхъ прорѣзался ослѣпительными снопами электрическихъ прожекторовъ. Въ церквахъ произносились патріотическія проповѣди.
Подготовка морского и воздухоплавательнаго отдѣленій на Истъ-Риверѣ встрѣчала сильную помѣху со стороны цѣлой массы пароходовъ, яхтъ и лодокъ, кишмя кишѣвшихъ вокругъ и переполненныхъ пассажирами, кричавшими ура и наперебой предлагавшими свои непрошенныя услуги. Торговля мелкимъ оружіемъ сразу страшно поднялась. Многіе изъ гражданъ, дошедшіе въ своемъ патріотизмѣ до полнаго одурѣнія, отводили душу въ такихъ дикихъ выходкахъ, какъ, напримѣръ, зажиганіе разныхъ «патріотическихъ» и «героическихъ» фейерверковъ прямо на улицахъ. Въ Центральномъ паркѣ не было прохода отъ массы ребятъ, собравшихся тамъ съ игрушечными воздушными шарами новѣйшаго образца.
Въ довершеніе всего этого, сенатъ, въ продолжительномъ, неописуемо бурномъ засѣданіи, въ Альбани, провелъ въ обѣихъ палатахъ давно уже яростно оспаривавшійся билль о всеобщей воинской повинности.
III.
правитьГерманскій воздушный флотъ достигъ Нью-Йорка передъ вечеромъ, но еще до полученія тамъ извѣстія о пораженіи атлантической эскадры. Впервые его замѣтили въ Ошенъ-Гровѣ и Лонгъ-Бренчѣ быстро несущимся съ юга надъ моремъ въ сѣверо-западномъ направленіи, при чемъ «Фатерландъ» пролетѣлъ почти вертикально надъ сенди-хукской обсерваторіей, съ изумительною скоростью поднимаясь вверхъ.
Черезъ нѣсколько минутъ послѣ этого весь Нью-Йоркъ дрогнулъ отъ пущенныхъ выстрѣловъ со Стэтнъ-Эйленда. Нѣкоторые выстрѣлы были довольно удачны. Напримѣръ, одна изъ пушекъ, на разстояніи пяти миль и на 600 футовъ вверхъ, выпустила гранату, разорвавшуюся такъ близко отъ «Фатерланда», что разбила стекло въ окнѣ кабинета самого принца. Вслѣдъ за этимъ весь воздушный флотъ мгновенно поднялся на высоту 12.000 футовъ и въ полной недосягаемости пронесся надъ непріятельской артиллеріей.
И вотъ вдругъ воздушныя чудища нависли надъ Нью-Йоркомъ. Насталъ моментъ взаимнаго любопытства. На время это чувство заглушило чувство вражды. Вечеръ былъ необыкновенно ясный и тихій. Внизу, въ городѣ, все кишѣло народомъ, съ любопытствомъ глазѣвшимъ на никогда не виданныхъ воздушныхъ чудищъ. Дѣла въ многомилліонномъ городѣ были заброшены раньше времени. Интересное зрѣлище привлекало всѣхъ. Все пестрое населеніе громаднаго города объединилось въ одномъ чувствѣ любопытства. Страха еще никто не выказывалъ. Всѣ были увѣрены, что это лишь «простая дипломатическая демонстрація» со стороны непріятеля. Дѣйствительную опасность понимало только правительство; но, опасаясь разныхъ глупостей со стороны необузданной толпы, скрывало отъ нея дѣйствительность и принимало мѣры къ устраненію этой опасности.
Вновь прибывшіе съ неменьшимъ любопытствомъ глядѣли сверху на раскинувшуюся внизу грандіозную панораму. Ни одинъ городъ въ мірѣ не былъ такъ прекрасно расположенъ, какъ Нью-Норкъ, такъ эффектно обрамленъ моремъ и утесами, такъ хорошо устроенъ, представляя такое множество изумительныхъ произведеній строительнаго и инженернаго искусства. Даже Лондонъ, Парижъ и Берлинъ не могли равняться съ нимъ. Обширная гавань доходила до самой его сердцевины, какъ въ Венеціи, которой онъ не уступалъ въ живописности, великолѣпіи и гордости. Особенно эффектенъ онъ показался смотрящимъ на него сверху, когда весь запылалъ моремъ огней всевозможныхъ цвѣтовъ.
— Вотъ такъ городокъ! — восторгался Бертъ, не отрывая отъ него глазъ съ верхней галлерейки.
Городъ былъ такъ хорошъ и издали казался такимъ мирнымъ, что нападеніе на него съ враждебными намѣреніями, казалось, было такъ же безсмысленно и преступно, какъ атака Національной галлереи или наступленіе въ полномъ вооруженіи на мирныхъ людей, собравшихся, наприм., въ ресторанѣ. Нью-Йоркъ, при всей его обширности, былъ такъ тѣсно сжатъ и всѣ его части такъ ловко пригнаны одна къ другой, что нападеніе на него было равносильно удару ломомъ по часовому механизму. Многочисленнымъ зрителямъ снизу казалось, что нависшая надъ ними рыбообразная воздушная флотилія такъ же, какъ и они сами, ни о какихъ враждебныхъ дѣйствіяхъ вовсе и не помышляетъ. И дѣйствительно, не только Берту, но многимъ и другимъ, находившимся на этой флотиліи, казалось прямымъ безуміемъ нападеніе на этотъ чудный городъ. Но въ головѣ Карла-Альберта было совсѣмъ другое: онъ видѣлъ въ себѣ самомъ завоевателя, а въ Нью-Йоркѣ — предметъ завоеванія. Чѣмъ грандіознѣе былъ этотъ предметъ, тѣмъ славнѣе будетъ торжество завоевателя. Въ эту ночь принцъ, по всей вѣроятности, ничего не чувствовалъ, кромѣ радости и торжества.
Но вотъ взаимное любованіе сразу прервалось. Переговоры по безпроволочному телеграфу не привели ни къ какому соглашенію, и обѣ стороны приготовились доказывать свою правоту силою.
Среди зрителей, густыя толпы которыхъ подобно морю заливали всѣ улицы и площади необъятнаго города, вдругъ раздались крики:
— Смотрите, смотрите, что дѣлается наверху!
Взоры всѣхъ поднялись къ небу. Въ наступавшихъ и наверху сумеркахъ плавно опускалось надъ городомъ пять воздушныхъ чудищъ. Одно направилось къ морской станціи на Истъ-Риверѣ, другое — къ городской ратушѣ, третье — къ Бруклинскому мосту, остальныя два зарѣяли надъ крупными торговыми учрежденіями на Уолъ-Стритѣ,
Не успѣвшіе еще опомниться отъ этого зрѣлища нью-йоркцы вдругъ были ошеломлены новою неожиданностью: вся масса трамваевъ съ драматическою внезапностью остановилась на полномъ ходу; одновременно съ этимъ сразу погасло море огней, заливавшихъ весь городъ и всѣ его зданія. Всюду воцарился почти полный мракъ. Городскія власти, наконецъ, встряхнулись, снеслись по телефону съ Вашингтономъ и стали принимать мѣры къ оборонѣ. Онѣ потребовали, чтобы въ ихъ распоряженіе былъ предоставленъ отрядъ воздушныхъ судовъ для белѣе успѣшной борьбы съ непріятелемъ; сдаться же, т.-е. признать себя, ничего еще не видя, побѣжденными, какъ совѣтовалъ сдѣлать Вашингтонъ, наотрѣзъ отказались. Въ городѣ, по распоряженію его властей, началась лихорадочная дѣятельность. Полиція съ факелами въ рукахъ принялась энергично разгонять народныя скопища. «По домамъ! По домамъ! — кричала она. — Готовятся серьезныя событія!» Слова эти передавались изъ устъ въ уста, разумѣется, съ добавленіями, оказавшимися, однако, на этотъ разъ нисколько не преувеличенными. Жители, спѣшившіе по домамъ, всюду натыкались, въ непривычной темнотѣ, на пушки и на солдатъ, окликавшихъ ихъ и отгонявшихъ назадъ. Не прошло и получаса, какъ весь огромный городъ изъ свѣтлаго, шумнаго и жизнерадостнаго превратился въ мрачный, зловѣще-тихій, полный тревоги и боязни въ ожиданіи грозныхъ событій.
Первую свою жатву смерть собрала во время паническаго бѣгства толпы съ Бруклинскаго моста при видѣ спускавшагося воздушнаго корабля. Въ образовавшейся во время этого бѣгства давкѣ погибло болѣе тысячи человѣкъ.
Въ наступившей тишинѣ все громче и громче раздавался рокотъ пушекъ, разставленныхъ на всѣхъ высотахъ, окружающихъ городъ. Но черезъ нѣсколько времени прекратился и этотъ рокотъ. Наступила пауза, во время которой происходили новые переговоры между враждовавшими сторонами. Населеніе сидѣло въ полной темнотѣ и тщетно звонилось по телефону во всѣ учрежденія, откуда хотѣло получить интересовавшія его свѣдѣнія о положеніи дѣлъ: телефоны тоже перестали дѣйствовать.
Вдругъ полное тревожнаго ожиданія безмолвіе было нарушено громоподобнымъ взрывомъ и шумомъ — разрушеніемъ Бруклинскаго моста, трескомъ пулеметовъ съ морской станціи и новыми взрывами бомбъ на Уолъ-Стритѣ и въ ратушѣ. Населеніе города ничего не могло понять и не знало, что предпринять. Сидя въ полномъ мракѣ, нью-йоркцы съ недоумѣніемъ и трепетомъ прислушивались къ отдаленному шуму, пока онъ не прекратился такъ же внезапно, какъ возникъ.
Новое затишье продолжалось слишкомъ долго, по мнѣнію нью-йоркцевъ. Глядѣвшіе въ окна верхнихъ этажей могли видѣть неясныя очертанія воздушныхъ чудищъ, медленно и безшумно проносившихся надъ зданіями, но и только.
Но вотъ вдругъ въ городѣ снова вспыхнуло электричество, и на улицахъ появились цѣлыя стаи продавцовъ только что вышедшихъ газетныхъ прибавленій и листковъ и громко предлагали ихъ публикѣ. Нью-йоркцы моментально расхватали эти вороха печатной бумаги и только теперь узнали, что происходила страшная атака города со стороны нѣмцевъ, и что онъ вывѣсилъ бѣлый флагъ.
IV.
правитьПечальныя событія, послѣдовавшія за капитуляціей Нью-Йорка, сдѣлались понятными нью-йоркцамъ только потомъ, а сначала граждане приняли совершившійся фактъ съ тѣмъ равнодушіемъ, какое обыкновенно проявляютъ люди при какомъ-нибудь неважномъ событіи. «Такъ мы сдались? Какъ же это такъ?» — Такими вопросами были встрѣчены первыя извѣстія о капитуляціи. И лишь потомъ, когда нью-йоркцы поняли весь позоръ этой капитуляціи, они вдругъ воспылали проявленіемъ патріотизма. «Какъ! мы сдались? Это мы-то! Въ лицѣ нашего города покорена вся Америка!» раздалось повсюду, мы сердца у всѣхъ загорѣлись.
Листки, выпущенные вторично около часа ночи, не содержали обстоятельныхъ свѣдѣній объ условіяхъ сдачи города; не сообщали они ничего и о дѣйствительной причинѣ возникновенія вражды между ними и нѣмцами. Но позднѣйшіе выпуски заполнили эти пробѣлы. Выяснивъ причину конфликта, возникшаго съ Германіей, они сообщили всѣ подробности условій сдачи. Побѣдители потребовали: снабженія провіантомъ ихъ воздушнаго флота, возмѣщенія взрывчатыхъ снарядовъ, израсходованныхъ ими при уничтоженіи атлантической американской эскадры и нападеніи на Нью-Йоркъ, передачи имъ флотиліи на Истъ-Риверѣ и сорокъ милліоновъ долларовъ контрибуціи. Далѣе въ листкахъ слѣдовали все болѣе и болѣе длинныя описанія разрушенія ратуши, Бруклинскаго моста и морской станціи. Сообщалось и объ уничтоженіи сѣверо-атлантической эскадры, составлявшей предметъ особенныхъ попеченій и гордости Нью-Йорка. Говорилось и о разорванныхъ на куски солдатахъ, совершенно напрасно погубленныхъ въ этой невозможной бойнѣ, и о многомъ другомъ въ такомъ же родѣ.
Все это поднимало и разжигало дремавшій патріотизмъ нью-йоркцевъ.
«Нѣтъ! — кричали они. — Мы еще не покорены! Это былъ только тяжелый сонъ… Кошмаръ! Мы еще постоимъ за себя!»
Еще до наступленія утра сердца всѣхъ гражданъ многомилліоннаго города были воспламенены жаждою сопротивленія. Газеты книповскаго толка первыя оформили это стихійное чувство и выразили его въ слѣдующей краткой и энергичной формѣ: «Мы никогда не дадимъ на это своего согласія. Насъ захватили врасплохъ. Теперь же мы знаемъ, съ кѣмъ имѣемъ дѣло, и постоимъ за себя!» Слова эти пронеслись по Нью-Йорку съ быстротою урагана. На каждомъ углу, въ блѣдномъ свѣтѣ утренней зари, находились ораторы, взывавшіе къ духу великой Америки и доказывавшіе, что позоръ этого духа означаетъ личный позоръ каждаго гражданина. Ихъ слушали съ шумными одобреніями, и Берту съ высоты 500 футовъ казалось, что городъ гудитъ, какъ встревоженный пчелиный улей.
Послѣ взрыва Бруклинскаго моста, ратуши и почтамта, на одной изъ башенъ стараго паркъ-роускаго зданія былъ вывѣшенъ бѣлый флагъ. Къ этому зданію отправился городской мэръ О’Хегэнъ для переговоровъ съ графомъ Винтерфельдомъ относительно капитуляціи. «Фатерландъ», спустивъ стараго дипломата по веревочной лѣстницѣ на землю, поднялся вверхъ и сталъ витать надъ огромными старыми и новыми зданіями, громоздившимися около городского парка. Такимъ образомъ Берту было ясно видно все, что происходило въ центрѣ города. Городская ратуша, Дворецъ Правосудія, почтамтъ и много другихъ общественныхъ зданій представляли груды почернѣвшихъ развалинъ; западная сторона Бродуэя тоже сильно пострадала. При разрушеніи ратуши и Дворца Правосудія число человѣческихъ жертвъ было сравнительно невелико, но взрывъ почтамта повлекъ за собою гибель множества служащихъ. Во многихъ разрушенныхъ зданіяхъ еще дымилось, и пожарные направляли туда цѣлые потоки воды. Длинные пожарные рукава тянулись по всему кварталу, огражденному отъ напора толпы сильнымъ кордономъ полицейской стражи.
Рѣзкою противоположностью этой картины разрушенія выдѣлялись находившіяся вблизи и уцѣлѣвшія грандіозныя зданія паркъ-роускаго газетнаго издательства. Всѣ они были ярко освѣщены, и работа въ нихъ не прекращалась. Занятая тамъ цѣлая армія тружениковъ не удалилась даже тогда, когда сверху начали сыпаться бомбы. Въ настоящую минуту редакція и типографія проявляли самую кипучую дѣятельность, собирая подробности о страшныхъ событіяхъ ночи, растолковывая ихъ публикѣ и распространяя среди нея, прямо на виду непріятелей, самыя горячія воззванія къ сопротивленію. Бертъ долго не могъ понять, что дѣлается въ этомъ огромномъ зданіи въ такое время; но когда до его слуха донесся характерный стукъ печатающихъ машинъ, онъ понялъ и выпустилъ вслухъ свое любимое восклицаніе: "Ахъ, чортъ ихъ возьми! Вотъ такъ люди! "
По ту сторону этого зданія, между устоями однорельсоваго воздушнаго пути, виднѣлся, также оцѣпленный кордономъ полицейскихъ, цѣлый лагерь лазаретовъ, гдѣ множество санитаровъ хлопотали вокругъ умершихъ и раненыхъ во время ночной давки у Бруклинскаго моста. На сѣверѣ Бертъ могъ видѣть крутую выемку Бродуэя, гдѣ собирались огромныя толпы слушателей вокругъ размахивавшихъ руками ораторовъ. Когда же онъ поднималъ глаза немного вверхъ, то могъ любоваться многочисленными трубами, мачтами для телефонныхъ проводовъ и плоскими кровлями зданій; на этихъ кровляхъ также тѣснились группы наблюдающихъ и оживленно дебатирующихъ людей. Всюду торчали флагштоки, но безъ флаговъ; только надъ зданіями Паркъ-Роу болтался одинокій бѣлый лоскутъ, по временамъ развѣваемый легкимъ вѣтеркомъ, потомъ снова вяло повисавшій.
Большую часть своихъ наблюденій Бертъ дѣлалъ изъ окна кабины Курца, который отсутствовалъ. Нашъ герой всю ночь просидѣлъ у этого окна, вздрагивая и судорожно цѣпляясь обѣими руками за подоконникъ при каждомъ новомъ взрывѣ или грохотѣ. «Фатерландъ» то поднимался очень высоко, такъ что шумъ почти не достигалъ до него, то опускался совсѣмъ низко и, казалось, находился въ самомъ центрѣ грохота, взрывовъ, воплей и прочихъ ужасающихъ звуковъ.
Активнаго участія въ дѣлѣ «Фатерландъ» не принималъ; онъ только наблюдалъ и распоряжался. Подъ утро Бертъ, насмотрѣвшись всевозможныхъ ужасовъ и измученный нравственно, отошелъ, наконецъ, отъ окна, повалился какъ, былъ, на кушетку и тутъ же забылся тяжелымъ сномъ. Сонъ захватилъ его въ такой неудобной позѣ, что вернувшійся черезъ нѣсколько часовъ Курцъ сжалился надъ нимъ и, слегка толкнувъ его, сказалъ ему:
— Проснитесь, Смолуэйсъ, и лягте поприличнѣе.
Бертъ вскочилъ и, протирая глаза, испуганно спросилъ:
— Что такое?! Опять начали?
— Пока еще нѣтъ, — проговорилъ молодой офицеръ, тяжело опускаясь на стулъ. — Господи, какъ бы хорошо теперь выкупаться въ холодной водѣ и отдохнуть!.. Всю ночь пришлось провозиться въ воздушныхъ камерахъ… Отыскивали поврежденія… Знаете, что, Смолуэйсъ, — прибавилъ онъ, зѣвая и потягиваясь, — вы выспались, а я измученъ какъ собака и страшно хочу спать, но такъ, чтобы мнѣ никто не мѣшалъ. Ступайте за своей утренней порціей, а потомъ отправляйтесь на галлерею. Тамъ и оставайтесь, пока я самъ не приду туда.
V.
правитьОсвѣжившись немного непродолжительнымъ сномъ и подкрѣпившись горячимъ кофе съ сухаремъ, Бертъ продолжалъ свой наблюденія съ верхней галлерейки. Онъ старался быть подальше отъ часового, чтобы поменьше обращать на себя вниманія, помня слова принца, что его считаютъ здѣсь не человѣкомъ, а «балластомъ».
Съ юго-востока поднимался довольно свѣжій вѣтерокъ, дававшій себя чувствовать качкою, а на сѣверо-западѣ чернѣлись быстро надвигавшіяся тучи. Стукъ боровшагося съ вѣтромъ винта былъ теперь гораздо слышнѣе, чѣмъ тогда, когда корабль несся полнымъ ходомъ, и треніе воздушныхъ волнъ о нижнюю его сторону производило шумъ, похожій на плескъ воды подъ килемъ лодки, только послабѣе.
«Фатерландъ» кружился, главнымъ образомъ, надъ временною ратушей и по временамъ опускался для возобновленія переговоровъ съ городскими властями и вашингтонгскимъ правительствомъ. Но такъ какъ нетерпѣливый принцъ не могъ долго пробыть на одномъ мѣстѣ, то его корабль все время производилъ боковыя экскурсіи то въ одну, то въ другую сторону.
Даже Берту, при всей его умственной ограниченности, бросалась въ глаза рѣзкая противоположность между легкомысленнымъ характеромъ американцевъ и твердою непреклонностью нѣмцевъ. Всѣ нью-йоркскія зданія, несмотря на всю ихъ грандіозность и великолѣпіе, казались какъ бы враждующими другъ съ другомъ; ихъ бросающаяся въ глаза роскошь была такъ же непланомѣрна и безпорядочна, какъ случайно подобранная коллекція дорогихъ, но разнокалиберныхъ предметовъ. Впечатлѣніе это усиливалось царившею на улицахъ сумятицею. Витавшіе же надъ городомъ нѣмецкіе воздушные корабли казались существами другого міра — міра законности и порядка. Всѣ они дѣйствовали дружно, имѣли одинаковый видъ и подчинялись одной нераздѣльной волѣ.
Бертъ вдругъ замѣтилъ, что сдѣлалось видно только часть воздушнаго флота, а всѣ остальныя суда исчезли. Ему очень хотѣлось бы знать, куда они дѣвались, но не у кого было спросить. Черезъ нѣсколько же времени онъ самъ увидѣлъ, какъ съ восточной стороны стала быстро приближаться цѣлая дюжина воздушныхъ кораблей, таща на буксирѣ множество летающихъ драконовъ. Потомъ онъ узналъ, что они летали къ своимъ транспортнымъ судамъ на океанъ за провіантомъ.
Въ теченіе дня вѣтеръ все крѣпчалъ, тучи густѣли и клубились; къ вечеру разыгралась настоящая буря, и качка, какъ наверху, въ воздухѣ, такъ и внизу, на морѣ, сдѣлалась очень сильная. Весь этотъ день принцъ велъ переговоры съ Вашингтономъ, между тѣмъ какъ посланные имъ корабли-развѣдчики произведи рекогносцировку восточной области: не было ли тамъ чего-либо похожаго на воздухоплавательный паркъ. Высланная имъ ночью эскадра изъ 20 воздушныхъ кораблей спустилась надъ Ніагарой и держала въ осадѣ городъ и электрическіе заводы.
Между тѣмъ народное движеніе въ Ныо-Йоркѣ разрасталось съ страшною силою. Несмотря на разрушеніе нѣкоторыхъ общественныхъ и частныхъ зданій и на пять сильныхъ пожаровъ, охватившихъ большой районъ, нью-йоркцы не хотѣли признать себя побѣжденными. Сначала ихъ возбужденіе выражалось только въ крикахъ, рѣчахъ и газетной агитаціи, а потомъ мало-по-малу стало переходить въ дѣйствіе; утромъ одинъ за другимъ начали появляться на домахъ національные флаги; это было выраженіемъ озлобленности населенія противъ непріятеля и противъ собственнаго правительства. Германская гордость была сильно оскорблена этимъ. Графъ Винтерфельдъ тотчасъ же вошелъ въ переговоры съ городскими властями и указалъ имъ на это нарушеніе существующихъ правилъ. Вслѣдъ за тѣмъ нью-йоркская полиція получила соотвѣтствующія распоряженія, и между исполнительною властью и упрямыми гражданами, во что бы ни стало желавшими оставить поднятые ими флаги, завязалась сильная борьба; полиція срывала флаги, а граждане ихъ снова вывѣшивали, при чемъ дѣло, разумѣется, не обходилось безъ насилій съ той и другой стороны,
Капитанъ воздушнаго судна, витавшаго надъ кварталомъ, гдѣ помѣщался колумбійскій университетъ, приказалъ спуститься, чтобы сорвать посредствомъ лассо развѣвавшійся надъ дворцомъ Моргана огромный флагъ.
Пока экипажъ судна исполнялъ это приказаніе, изъ верхнихъ оконъ огромнаго находившагося рядомъ зданія по судну было дано нѣсколько ружейныхъ и револьверныхъ залповъ. Двѣ-три пули пробили газовыя камеры судна, а одна даже ранила кого-то въ руку. Тотчасъ же вступило въ дѣло орудіе, помѣщавшееся въ груди германскаго орла, и сразу прекратило пальбу снизу. Послѣ этого корабль взвился кверху и снесся съ «Фатерландомъ» и городскими властями; на мѣсто происшествія немедленно прибыла полиція и милиція, и порядокъ былъ быстро водворенъ.
Но вскорѣ же возникло новое «недоразумѣніе», на этотъ разъ ужъ болѣе серьезное.. Компанія молодыхъ клубменовъ, жаждавшихъ отличиться какимъ-нибудь «геройскимъ» подвигомъ, помчалась на своихъ автомобиляхъ на Беконъ-Хиль и съ примѣрною энергіей принялась устраивать фортъ вокругъ имѣвшейся тамъ пушки на подвижномъ лафетѣ. Обозлённыхъ бездѣятельностью артиллеристовъ молодымъ людямъ нетрудно было заразить своимъ воодушевленіемъ; тѣ даже обрадовались возможности показать свое искусство и выказать свои патріотическія чувства. Общими усиліями пушка была прикрыта окопами. Когда все было готово, приступили къ заряженію орудія. На всѣ эти приготовленія обратилъ вниманіе непріятельскій воздушный корабль «Пруссія», и лишь только снизу была выпущена первая граната, причинившая довольно тяжелую аварію находившемуся ближе другихъ германскому кораблю «Бингенъ», вынужденному, благодаря этой аваріи, спуститься на Стэтнъ-Элендъ, какъ бомбы «Пруссіи» вдребезги разнесли и окопы, и пушку, и самихъ «героевъ».
«Бингенъ», лишенный газа, повисъ на группѣ деревьевъ, но, къ счастью, на немъ не вспыхнуло огня, и его уцѣлѣвшая команда тотчасъ же принялась за исправленіе поврежденій. Часть команды, въ числѣ шести человѣкъ, по довѣрчивости или по самоувѣренности, отправилась на поиски газоваго завода, чтобы переговорить о наполненіи опустѣвшихъ камеръ поврежденнаго корабля; но тутъ же попала въ руки враждебной толпы. Поблизости находился цѣлый рядъ подгородныхъ домиковъ, обитатели которыхъ взялись за оружіе и начали срѣлять въ команду «Бингена», занятую его починкою. Укрывшись за деревьями, нѣмцы также открыли огонь по нападавшимъ.
Перестрѣлка вызвала на сцену «Пруссію» и «Киль», которые нѣсколькими выстрѣлами изъ своихъ орудій превратили въ груды развалинъ чуть не всѣ окрестныя строенія и перебили множество ихъ обитателей. Нѣсколько времени исправленіе «Бингена» подъ защитою «Пруссіи» и «Киля» происходило безъ всякой помѣхи. Но лишь только защитники удалились, нападеніе на команду «Бингена» возобновилось, и притомъ съ большимъ упорствомъ. Кончилось все это тѣмъ, что вся команда исправляемаго корабля была перебита, и самъ онъ уничтоженъ.
Главное затрудненіе нѣмцевъ состояло въ томъ, что они не могли высадить достаточнаго десанта. Воздушные корабли не были въ состояніи поднять большое количество людей. На каждомъ изъ нихъ было лишь столько, сколько требовалось для маневровъ и обслуживанія его. Сверху они могли наносить страшный вредъ, но обезоружить находящагося внизу непріятеля и удержать завоеванное не имѣли возможности. Все ихъ значеніе состояло въ томъ, что они угрозами возобновить бомбардировку производили извѣстное давленіе на властей. Этого и было бы вполнѣ достаточно для успѣшности переговоровъ о мирѣ, если бы въ Америкѣ существовало хорошо организованное управленіе и разумное населеніе. Но американское правительство отличалось непростительной слабостью, а населеніе — необузданностью. Разгромъ ратуши, почтамта и другихъ центральныхъ узловыхъ пунктовъ города совершенно разстроилъ правильность дѣйствій остальныхъ его частей. Всѣ трамваи и желѣзныя дороги прекратили движеніе, телефонъ и телеграфъ почти бездѣйствовали. Нѣмцы мѣтили въ голову; эта голова была побѣждена и оглушена, но лишь для того, чтобы окончательно разнуздать тѣло. Нью-Йоркъ превратился въ безголовое, разнузданное стадо дикихъ животныхъ, бросившееся безъ вожака, вразбродъ. Къ вечеру весь городъ былъ въ полной анархіи на почвѣ, впрочемъ, патріотизма, и всѣ его дикія выходки были направлены противъ общаго врага.
VI.
правитьНатянутое перемиріе окончилось уничтоженіемъ германскаго воздушнаго корабля «Веттергорнъ». Погода къ вечеру ухудшилась. Туча за тучей проносилась надъ городомъ, разражаясь то градомъ, то дождемъ, то грозою. Сильный вѣтеръ затруднялъ операціи воздушнаго флота и принудилъ его опуститься почти до самыхъ кровель зданій, а это суживало поле его зрѣнія и подвергало опасности выстрѣловъ. Вотъ тутъ-то и произошла катастрофа съ «Веттергорномъ».
Въ Юніонъ-Скверѣ за ночь была поставлена пушка, которую послѣ сдачи города убрали подъ арку огромнаго зданія Декстера. Утромъ нѣсколько предпріимчивыхъ патріотовъ нашли ее тамъ. Недолго думая, они втащили орудіе на одинъ изъ верхнихъ этажей дома, гдѣ, подъ прикрытіемъ оконныхъ шторъ, и установили его. Когда «Веттергорнъ» медленно проносился надъ противоположнымъ зданіемъ, патріоты открыли по немъ огонь изъ своей пушки. Выпустивъ подъ рядъ двѣ гранаты, пушка съ страшною силою разорвалась, вмѣстѣ съ тѣмъ рухнули и всѣ верхніе этажи зданія и погребли подъ своими развалинами импровизированныхъ артиллеристовъ и всѣхъ тѣхъ, которые находились въ домѣ. Зато обѣ гранаты попали въ «Веттергорнъ» и взорвали его. Исполинское воздушное сооруженіе безпорядочными грудами исковерканныхъ частей разсыпалось по кровлямъ зданій и улицамъ вмѣстѣ съ окровавленными кусками человѣческихъ тѣлъ…
«Фатерландъ» въ это время кружилъ надъ развалинами Бруклинскаго моста и мѣстности, расположенной на югъ отъ ратуши. Пушечные выстрѣлы, грохотъ разваливающагося дома и взрывъ корабля привлекли Курца и его сожителя къ окну. Силою воздушнаго теченія, произведеннаго взрывомъ, ихъ отбросило отъ окна, при чемъ и «Фатерландъ» подпрыгнулъ, какъ мячикъ. Когда же молодые люди снова подошли къ окну и выглянули въ него, то весь Юніонъ-Скверъ представился имъ неузнаваемымъ, точно надъ нимъ пронесся страшнѣйшій ураганъ. Многіе дома на восточной сторонѣ были въ огнѣ, зажженные пылающими обломками «Веттергорна».
— Что такое произошло тамъ? — испуганно спросилъ Бертъ. — Посмотрите, г. лейтенантъ, какой переполохъ среди населенія.
Не успѣлъ еще Курцъ и рта открыть, какъ вдругъ раздался сигналъ къ сбору. Лейтенантъ долженъ былъ поспѣшить на этотъ зовъ. Бертъ тоже вышелъ вслѣдъ за нимъ въ проходъ и тотчасъ же былъ сбитъ съ ногъ принцемъ, торопливо шедшимъ изъ своего помѣщенія въ центральную часть судна. Карлъ-Альбертъ былъ блѣденъ и весь дрожалъ отъ душившаго его гнѣва. Яростно сжимая кулаки, онъ скрежеталъ сквозь крѣпко стиснутые зубы:
— О, я отплачу имъ за это!.. Я разрушу весь ихъ городъ!.. Они, должно-быть, еще не знаютъ меня, такъ узнаютъ!
Графъ Винтерфельдъ, спѣшившій за принцемъ, споткнулся о валявшагося Берта и тоже упалъ, но молча всталъ и послѣдовалъ дальше, а потомъ еще кто-то, проходя мимо, нечаянно ударилъ его ногою по лицу.
— Чортъ бы васъ всѣхъ побралъ! — пустилъ имъ вслѣдъ нашъ герой, поднимаясь на ноги и потирая ушибленное лицо.
Онъ направился было къ маленькой галлерейкѣ, но, увидѣвъ, что туда же направляется и принцъ со своими спутниками, юркнулъ назадъ въ кабину Курца, чтобы еще разъ не столкнуться съ этимъ «пугаломъ», какъ онъ величалъ про себя принца. Молодой человѣкъ снова помѣстился у окна. Городъ сквозь нависшія облака былъ почти не виденъ. Но когда «Фатерландъ» сталъ опять опускаться, городская панорама начала дѣлаться все яснѣе и яснѣе. Вдругъ съ «Фатерланда» что-то упало, маленькое и совершенно безобидное на видъ. Бертъ увидѣлъ, что лишь только этотъ предметъ коснулся мостовой, какъ окружающіе его люди какъ-то странно запрыгали, забѣгали и закувыркались; потомъ во всѣ стороны брызнули огненные языки, и множество людей было подброшено кверху, а когда они падали обратно на землю, то оставались лежать на ней, превратившись въ неподвижную безформенную массу. Въ то же время съ грохотомъ посыпались части разрушающихся зданій, и изъ этихъ зданій выбѣгали толпы испуганныхъ людей. Многіе изъ бѣжавшихъ, настигаемые падавшими обломками, погибали подъ ними. Сквозь дымъ и пыль, тучами застилавшіе улицу, проглядывало багровое пламя…
Такъ началась расплата принца съ Нью-Йоркомъ. Но несмотря на крайнее раздраженіе противъ вѣроломнаго города, Карлъ-Альбертъ все-таки старался быть, по возможности, умѣреннымъ въ этой вынужденной бойнѣ, пытаясь съ наименьшей затратою боевыхъ силъ и наименьшимъ количествомъ человѣческихъ жертвъ дать почувствовать свою силу. Съ этою цѣлью онъ хотѣлъ ограничиться разрушеніемъ одного Бродуэя и приказалъ своему флоту пронестись колонною надъ этой городского артеріей, при чемъ съ каждаго судна должна быть брошена только одна бомба. Самъ онъ шелъ, какъ всегда, во главѣ.
Такимъ образомъ Бертъ сдѣлался свидѣтелемъ одной изъ самыхъ хладнокровныхъ боенъ, когда-либо совершавшихся на землѣ. Высоко культурные и гуманные люди со спокойнымъ духомъ и почти ничѣмъ не рискуя сами, сѣяли смерть и разрушеніе на беззащитныя жилища такихъ же человѣческихъ существъ. Точно шутя, тихо проносясь въ безопасной высотѣ на воздушныхъ корабляхъ надъ этими жилищами, нѣмцы разрушали ихъ, какъ разрушаютъ дѣти свои карточные домики. Они оставляли за собою развалины, пожары и груды человѣческихъ тѣлъ. Южная часть громаднаго города была превращена въ одно сплошное море огня, изъ котораго не было спасенія…
При видѣ этой страшной картины разрушенія Бертъ вдругъ подумалъ, что такая «научная» бойня была вполнѣ возможна не только здѣсь, въ этомъ чуждомъ ему городѣ, среди чуждаго народа, но и тамъ, на его родинѣ, въ Лондонѣ, въ Бенъ-Хилѣ. Какъ ни слабо было въ немъ патріотическое чувство, но и онъ задрожалъ отъ ужаса при мысли, что, продавъ нѣмцамъ секретъ Беттериджа, быть-можетъ, самъ способствовалъ этой возможности.
Глава седьмая.
правитьI.
правитьАмериканцы, наконецъ, поняли, во что имъ можетъ еще обойтись ихъ непростительная медлительность, и мобилизовали всю свою воздушную боевую силу, чтобы вырвать изъ желѣзныхъ рукъ страшнаго врага хоть то, что еще уцѣлѣло отъ Нью-Йорка.
И вотъ произошла битва, первая, небывалая еще въ мірѣ, битва въ воздухѣ.
На крыльяхъ свирѣпствовавшей бури, среди грозы и ливня, налетѣли они на нѣмцевъ. Американскій воздушный флотъ явился двумя отрядами изъ строительныхъ парковъ Вашингтона и Филадельфіи. Натискъ его былъ такъ стремителенъ, что чуть было не захватилъ непріятеля врасплохъ. Къ счастью для нѣмцевъ, одинъ изъ ихъ сторожевыхъ кораблей замѣтилъ быстро несущуюся американскую воздушную флотилію и поспѣшилъ оповѣстить своихъ. Прозѣвай онъ ее, всему германскому флоту пришлось бы очень плохо.
Нѣмцы, израсходовавъ половину снарядовъ и почувствовавъ отвращеніе къ своей разрушительной дѣятельности, поднялись было отъ бури въ верхніе слои, когда сторожевой корабль извѣстилъ о появленіи американской флотиліи. По полученіи этого извѣстія принцъ выстроилъ весь свой флотъ въ одну боевую линію, приказалъ держать наготовѣ драконы и подняться еще выше въ чистую и холодную область надъ облаками.
Бертъ въ это время находился въ кухнѣ, куда пришелъ за своей порціей ужина. Молодой человѣкъ снова нарядился въ мѣховыя вещи Беттериджа. Широко разставивъ ноги, чтобы сохранить равновѣсіе, онъ прислонился къ стѣнѣ и жадно поглощалъ выданную ему порцію супа съ хлѣбомъ. Люди вокругъ него смотрѣли усталыми и подавленными; нѣкоторые были даже мрачны и угрюмо задумчивы. Всѣми овладѣло сознаніе, что подъ ними находится страна, доведенная ими послѣ всего сдѣланнаго до полной враждебности, болѣе грозной, чѣмъ бушевавшая внизу буря. Всѣ чувствовали, что ихъ ожидаетъ страшное, справедливое возмездіе.
Предчувствіе не обмануло ихъ, когда получилось извѣстіе о появленіи американской воздушной флотиліи. Извѣстіе это принесъ на кухню высокій, плотный силачъ съ краснымъ лицомъ, бѣлобрысыми волосами, голубыми глазами и большимъ шрамомъ на правой щекѣ. Онъ крикнулъ по-нѣмецки нѣсколько словъ, вызвавшихъ среди присутствовавшихъ сильное волненіе. Бертъ, хотя и не могъ понять этихъ словъ, но чувствовалъ, что въ нихъ было нѣчто страшное, и невольно вздрогнулъ отъ одного звука зловѣщаго голоса вѣстника. Послѣ первыхъ его словъ сначала наступила минутная пауза растерянности, потомъ посыпались разспросы. И вдругъ, какъ бы въ подтвержденіе принесеннаго вѣстникомъ извѣстія, раздались рѣзкіе звуки рожка, призывавшіе всю команду на мѣста. Всѣ бросились на этотъ призывъ, и Бертъ остался одинъ.
— Ну, должно-быть, стряслось что-нибудь серьезное, — пробормоталъ молодой человѣкъ и, быстро докончивъ миску съ супомъ, бросился къ маленькой галлерейкѣ, дѣлая неимовѣрныя усилія, чтобы удержаться на ногахъ по случаю сильной качки. Судорожно цѣпляясь за перила, онъ кое-какъ спустился по лѣстницѣ на галлерейку, гдѣ бичуемыя бурей воздушныя волны обдали его точно струями холодной какъ ледъ воды. Ему ничего не было видно, кромѣ быстро мчавшагося мимо густого влажнаго тумана. Вдругъ всѣ огни надъ нимъ, на кораблѣ, сразу погасли и «Фатерландъ», весь содрогаясь и сильно раскачиваясь изъ стороны въ сторону, сталъ подыматься вверхъ.
Когда огромное воздушное сооруженіе накренилось на бокъ, Берту удалось подхватить мимолетное, какъ молнія, видѣніе, похожее на поднимавшійся къ небу исполинскій, ослѣпительно сверкавшій акантусъ (тропическое травовидное растеніе), всѣ листья котораго казались огненными языками; это были два многоэтажныхъ, объятыхъ пламенемъ зданія подъ самымъ «Фатерландомъ». Потомъ молодой человѣкъ увидѣлъ сквозь хаосъ клубящихся тучъ смутныя очертанія другого воздушнаго корабля, также съ трудомъ пробиравшагося въ верхніе слои. Черезъ мгновеніе этотъ корабль совсѣмъ исчезъ въ тучахъ, но немного спустя снова появился въ видѣ огромнаго темнаго чудовища, борющагося съ разъяренными стихійными силами. Всюду слышались хлопанье лопастей, стукъ машинъ, свистъ, шумъ и полузаглушенные бурей вопли и крики людей. Бертъ былъ ошеломленъ, оглушенъ и ослѣпленъ всѣмъ, что творилось вокругъ него. Временами онъ превращался въ совершеннаго автомата, почти ничего не сознающаго и только машинально старавшагося сохранить въ страшной качкѣ равновѣсіе и не выскочить за бортъ въ зіявшую подъ нимъ бездну.
Вдругъ возлѣ него изъ неимовѣрныхъ высотъ что-то упало и, быстро пронесшись въ косомъ направленіи, скрылось въ туманѣ бездны; это былъ одинъ изъ германскихъ летающихъ драконовъ. Машина летѣла съ такою страшною быстротою, что Бертъ едва успѣлъ разсмотрѣть темную съежившуюся фигуру человѣка, сидѣвшаго верхомъ на спинѣ дракона и крѣпко державшагося за рулевое колесо.
— Ахъ, чортъ возьми! — вырвалось у пораженнаго Берта. — Что же это въ самомъ дѣлѣ творится?
Гдѣ-то спереди, во мракѣ, раздался глухой орудійный выстрѣлъ; вслѣдъ за тѣмъ «Фатерландъ» сильно накренился на бокъ, и Берту пришлось напрячь всѣ силы, чтобы не быть сброшеннымъ внизъ. Потомъ что-то страшно зарокотало уже вблизи и вокругъ засверкали частыя молніи. «Фатерландъ» повисъ почти вертикально, и Бертъ, едва удерживаясь окостенѣвшими отъ холода руками за обледянѣвшія перила, очутился вверхъ ногами надъ бездною.
Когда корабль снова принялъ свое естественное горизонтальное положеніе, Бертъ хотѣлъ пробраться въ свое помѣщеніе, гдѣ было гораздо безопаснѣе, и началъ осторожно, ползкомъ, пробираться къ лѣстницѣ, но въ тотъ же моментъ корабль вторично поднялся на дыбы и подался назадъ, какъ заартачившаяся лошадь, желающая сбросить съ себя всадника. Раздался новый грохотъ, потомъ послышался частый трескъ пулеметовъ. Поднялся такой адскій шумъ, такъ засверкали молніи, что Бертъ отъ ужаса замеръ на мѣстѣ. Вотъ раздался новый громовой ударъ и притомъ такой, что, казалось, вся земля треснула пополамъ, и все вокругъ освѣтилось небывалымъ ослѣпительнымъ свѣтомъ. Полумертвый отъ страха, Бертъ лежалъ на полу галлерейки, судорожно вцѣпившись въ тонкія, но, къ счастью, крѣпкіе металлическіе прутья ея плетенья.
Въ этотъ страшный мигъ онъ вдругъ увидѣлъ, что передъ «Фатерландомъ» въ воздухѣ находится какой-то странный огромный предметъ (оказавшійся, какъ потомъ узналъ молодой человѣкъ, американскимъ аэропланомъ). Аэропланъ такъ близко находился отъ «Фатерланда», что Бертъ могъ вполнѣ ясно различить на немъ людей. Корма была внизу и вся наклонилась впередъ. Это воздухоплавательное сооруженіе принадлежало къ совершенно новому типу, съ двойными торчавшими вверхъ крыльями и винтомъ въ переднемъ концѣ. Команда помѣщалась въ чемъ-то похожемъ на лодку, со всѣхъ сторонъ покрытую сѣтью. Изъ длиннаго, но очень легкаго остова аэроплана съ каждой стороны выглядывали скорострѣльныя орудія. Берта удивляло, что верхнее лѣвое крыло аэроплана по направленію книзу горѣло какимъ-то красноватымъ дымнымъ огнемъ. Но его особенно поразило то, что этотъ аэропланъ и одинъ изъ воздушныхъ нѣмецкихъ кораблей находившійся футовъ на 500 ниже, были оба точно нанизаны на молніеносномъ лучѣ, отклонившемся отъ своего прямого пути, чтобы захватить и аэропланъ и корабль, и что изъ всѣхъ угловъ и выдающихся мѣстъ крыльевъ аэроплана сверкали вѣтвистые кустики огненныхъ колючекъ.
Только что Бертъ успѣлъ уловить глазомъ всѣ эти удивительныя подробности, какъ вдругъ снова надвинулся прежній непроницаемый мракъ, прогремѣлъ новый страшный грохотъ и послышался взрывъ отдаленныхъ жалобныхъ воплей, тотчасъ же замершихъ въ безднѣ внизу.
II.
правитьЗа всѣмъ этимъ послѣдовала усиленная и продолжительная качка «Фатерланда», но теперь только горизонтальная, такъ что Бертъ снова сдѣлалъ попытку пробраться въ кабину Курца. На нашемъ искателѣ приключеній не было, какъ говорится, сухой нитки, онъ весь продрогъ, былъ страшно перепуганъ и вообще чувствовалъ себя очень скверно. Вся галлерейка покрылась тонкимъ слоемъ льда, и Бертъ съ огромнымъ трудомъ ползъ на четверенькахъ.
Долго пришлось ему ползти такимъ образомъ. Вокругъ него, вверху и внизу, зіяли страшныя бездны, полныя воющей снѣжной бури. И отъ всего этого его отдѣляла только тонкая проволочная сѣтка, которою была покрыта галлерейка. Разъ ему показалось, что мимо его уха прожужжала пуля и мракъ на мгновеніе прорѣзался молніеносною вспышкою; но онъ такъ былъ разбитъ, что даже не поднялъ головы, чтобы прислушаться, какое еще испытаніе угрожаетъ ему. Онъ весь былъ поглощенъ одною мыслью — добраться скорѣе до своего уютнаго помѣщенія и по возможности дольше не выходить изъ него. Временами его бичевалъ градъ, и онъ корчился отъ боли.
Наконецъ онъ облегченно вздохнулъ, очутившись въ тихомъ и сравнительно тепломъ проходѣ, но, какъ нарочно, этотъ проходъ вдругъ поднялся почти вертикально вверхъ, такъ что Бертъ едва успѣлъ ухватиться за ручку двери, возлѣ которой стоялъ. Черззъ секунду корабль принялъ свое естественное горизонтальное положеніе, и молодой человѣкъ поспѣшилъ юркнуть въ кабину Курца. Войдя въ нее, онъ осмотрѣлся, соображая, гдѣ бы ему помѣститься, чтобы не было надобности постоянно хвататься за что попало во время разныхъ положеній, то и дѣло принимаемыхъ судномъ. Онъ забрался въ помѣщеніе подъ крышкой кушетки и улегся тамъ среди груды разныхъ мягкихъ вещей. Крышка надъ нимъ тотчасъ же крѣпко захлопнулась, но онъ на это не обратилъ вниманія: ему было тутъ хотя и тѣсновато, зато тепло и уютно, а тамъ будь, что будетъ.
Бертъ не видѣлъ, какъ «Фатерландъ» поднялся чуть не къ самымъ звѣздамъ, оставивъ подъ собою хаотическую область бури; не видѣлъ онъ и битвы своего корабля съ двумя американскими аэропланами, не зналъ, что они своими выстрѣлами пробили двѣ его заднія камеры, но были отражены взрывчатыми снарядами, и что послѣ этого принцъ приказалъ отступить. Не зналъ Бертъ и того, что «Фатерландъ» получилъ сильный ударъ въ бокъ и нѣсколько времени находился на краю гибели. Онъ сталъ быстро опускаться вмѣстѣ съ аэропланомъ, запутавшимся въ его винтахъ, между тѣмъ, какъ американцы старались взобраться къ нему на бортъ. Для нашего героя все это выражалось лишь въ сильной качкѣ. Когда же американскій аэропланъ отцѣпился отъ своего противника вмѣстѣ со своимъ экипажемъ, по большей части перебитымъ или тяжело раненымъ, Бертъ, лежа въ ящикѣ, ничего не ощутилъ кромѣ сильнаго толчка вслѣдствіе быстраго подъема «Фатерланда» кверху. Послѣ этого толчка качка сразу прекратилась. «Фатерландъ» уже не боролся съ бурей: его поврежденная машина болѣе не дѣйствовала, и, лишенный руля, онъ теперь служилъ такою же игрушкою вѣтру, какъ шаръ Беттериджа.
Всѣ эти подробности Бертъ узналъ потомъ отъ Курца, а пока, успокоенный наступившею тишиною, онъ крѣпко заснулъ.
III.
правитьОнъ видѣлъ во снѣ Эдну, летѣвшую вмѣстѣ съ нимъ по небу, среди фейерверка бенгальскихъ огней. Ихъ преслѣдовало какое-то страшилище, похожее на принца Карла-Альберта и на Беттериджа, вмѣстѣ взятыхъ. Бертъ проснулся весь въ холодномъ поту и никакъ не могъ сообразить, гдѣ онъ. Ему трудно было пошевельнуться и онъ съ трудомъ дышалъ. Сначала ему показалось, что онъ находится въ своей спальнѣ въ квартирѣ при магазинѣ Греба, и что всѣ пережитые имъ ужасы онъ видѣлъ во снѣ.
— Гребъ! — крикнулъ онъ.
Глухой отзвукъ его голоса, неполученіе отвѣта и спертый воздухъ, въ которомъ ему такъ трудно было дышать, навели его на новую ужасную мысль. Онъ ощупалъ руками тѣсное пространство ящика, и ему показалось, что это гробъ. Значитъ онъ заживо похороненъ!
— Помогите! — закричалъ онъ не своимъ голосомъ, ворочаясь и стуча кулаками въ стѣнки ящика. — Спасите меня! Я не умеръ и не хочу умирать!
Вдругъ одна изъ стѣнокъ его «гроба» подалась; онъ вылетѣлъ въ какое-то свѣтлое пространство и покатился по чему-то мягкому, потомъ стукнулся о кого-то и отскочилъ отъ него какъ мячикъ.
— Чортъ бы васъ побралъ, Смолуэйсъ!.. Вы совсѣмъ съ ума сошли! Развѣ можно такъ прыгать на человѣка? — вскричалъ этотъ «кто-то», оказавшійся Курцемъ, потиравшимъ ушибленный бокъ и съ изумленіемъ глядѣвшимъ на валявшагося около него Берта.
Надъ головами молодыхъ людей зіяло продолговатое отверстіе, походившее на корабельный люкъ. Бертъ сразу не могъ понять, что это за отверстіе, и только вглядѣвшись догадался, что это — дверь ихъ кабины, перевернутой на бокъ, а они оба лежатъ на полу, или точнѣе, на стѣнѣ, превратившейся теперь въ полъ.
— Какъ это васъ угораздило забраться не на кушетку, а въ кушетку, Смолуэйсъ? — продолжалъ Курцъ, поднимаясь на ноги. — Я только что вернулся сюда и, не найдя васъ здѣсь, думалъ, что вы вмѣстѣ съ нѣкоторыми изъ нашихъ тоже отправились витать въ пространствѣ, а вы вдругъ выскакиваете изъ ящика и летите прямо на меня… Въ самомъ дѣлѣ, какъ вы попали туда, Смолуэйсъ?
— Простите, г. лейтенантъ, — проговорилъ Бертъ, въ свою очередь, вставая на ноги, — потомъ я все разскажу вамъ. А теперь мнѣ хотѣлось бы узнать, почему мы въ такомъ странномъ положеніи?
— А потому, что мы перевернулись вверхъ тормашками и застряли между небомъ и землей,
— Послѣ битвы?
— Конечно, да еще какой!
— Кто же побѣдилъ?
— Не знаю, Смолуэйсъ… Мнѣ извѣстно только то, что мы выбиты изъ строя, машина у насъ испорчена, и мы несемся по волѣ вѣтра, Богъ вѣсть куда… Да и какъ несемся — миль 80 въ часъ!
— А что сейчасъ подъ нами, г. лейтенантъ?
— Кажется, Канада. Страна очень неказистая и непривѣтливая… Но разскажите же, что съ вами было и какъ вы ухитрились попасть въ ящикъ. Это меня развлечетъ.
Бертъ передалъ о всѣхъ своихъ злоключеніяхъ во время этой ужасной ночи. Память у него возстановилась, и онъ разсказывалъ очень интересно и даже съ юморомъ. Несмотря на весь трагизмъ положенія, въ которомъ онъ находился ночью, разсказъ его мѣстами былъ такъ комиченъ, что молодой офицеръ хохоталъ чуть не до слезъ. Особенно его развеселила сцена столкновенія Берта съ принцемъ и провожатыми послѣдняго.
— Почему же вы не знаете, чѣмъ окончилась битва, г. лейтенантъ? — спросилъ Бертъ послѣ своего разсказа. — Вѣдь вы все время…
— Я все время просидѣлъ въ газовыхъ камерахъ вмѣстѣ съ нѣсколькими матросами, поэтому и не могъ ничего видѣть. Мы были назначены туда на случай поврежденія этихъ камеръ и немедленнаго ихъ исправленія, — пояснилъ Курцъ. — Камеры то и дѣло пробивались, и мы тотчасъ же накладывали заплаты на пробитыя мѣста… Разъ у насъ даже загорѣлось было, но, къ счастью, вскорѣ же погасло; весь корабль промокъ насквозь, такъ что, огонь не могъ разгорѣться, иначе намъ не сдобровать бы… Потомъ налетѣли на насъ эти бѣшеные американцы, однимъ ударомъ распороли вдоль главную газовую камеру, какъ разрѣзаютъ селедку, и разбили машину съ винтомъ. Нѣкоторыя изъ нашихъ механическихъ приспособленій полетѣли за бортъ, когда намъ удалось отцѣпить отъ себя непріятельскій аэропланъ… Хорошо, что мы успѣли это сдѣлать, иначе намъ всѣмъ не миновать бы непріятной прогулки внизъ вмѣстѣ съ тѣми бѣднягами изъ нашихъ, которые отправились туда вслѣдъ за аэропланомъ съ американцами… Пострадалъ и нашъ бѣдный Винтерфельдъ. Послѣ того, какъ онъ, по вашимъ словамъ, наткнулся въ проходѣ на васъ, съ нимъ стряслась новая бѣда: онъ упалъ въ самыхъ дверяхъ передъ кабиной принца и сильно повредилъ себѣ лодыжку… Электрическія батареи у насъ тоже всѣ повреждены и не дѣйствуютъ, и вотъ мы теперь служимъ игрушкою вѣтра и несемся на сѣверъ… быть-можетъ, прямо къ полюсу. Это было бы очень интересно: мы открыли бы, наконецъ, тайну, которая не дается ученымъ, и которая поглотила уже столько жертвъ. Благодаря темнотѣ никому изъ насъ не удалось разсмотрѣть путемъ американскіе аэропланы и что съ ними сталось. Говорятъ, мы много изъ нихъ уничтожили, зато и сами лишились болѣе половины своихъ драконовъ. Очень ужъ неустойчивы эти выдумки; чуть что — сейчасъ и кувыркъ… Да, Смолуэйсъ, намъ самимъ сейчасъ неизвѣстно, кто побѣдилъ, мы или американцы. Не знаемъ даже, находимся ли мы еще въ ладахъ съ Англіей или уже воюемъ и съ нею. Поэтому и не рѣшаемся сдѣлать попытку спуститься. Вообще намъ ровно ничего неизвѣстно о нашемъ настоящемъ, а тѣмъ болѣе о будущемъ положеніи… Нашъ «Наполеонъ» сидитъ у себя и, вѣроятно, вырабатываетъ новые планы или думаетъ дѣйствовать по старымъ, если, конечно, это еще возможно. Одно только можно сказать съ полною увѣренностью, что мы находимся въ центрѣ великихъ, — иронично подчеркнулъ молодой офицеръ, — событій, много разрушили и погубили множество людей… Мы ведемъ войну на научномъ основаніи… Гмъ… научная война? еще болѣе кровавая, чѣмъ прежнія обыкновенныя войны!.. Ахъ, какъ она мнѣ опротивѣла!.. А какую я чувствую разбитость и притомъ такъ хочется ѣсть и пить! — неожиданно заключилъ лейтенантъ и, громко зѣвнувъ, потянулся съ видомъ уставшаго человѣка.
— А какъ вы полагаете, г. лейтенантъ, будутъ насъ кормить сегодня? — не безъ тревоги спросилъ Бертъ, желудокъ котораго, несмотря на всѣ пережитыя его собственникомъ треволненія, тоже начиналъ требовать своей обычной дани.
— А, право, не знаю, — отвѣтилъ Курдъ и, взглянувъ на своего сожителя съ искреннимъ сожалѣніемъ, вдругъ проговорилъ: — Знаете что, Смолуэйсъ, я теперь совсѣмъ не желалъ бы быть на вашемъ мѣстѣ. Мнѣ сдается, что ваше положеніе здѣсь очень… ненадежно. Принцъ сейчасъ сильно взбѣшенъ, и если онъ вспомнитъ о васъ, то какъ бы не приказалъ выбросить васъ за бортъ, какъ лишній балластъ, тѣмъ болѣе, что вы англичанинъ, слѣдовательно, быть-можетъ, нашъ врагъ. А между тѣмъ мнѣ почему-то жаль васъ… я чувствую къ вамъ нѣчто въ родѣ симпатіи — вѣроятно, потому, что и во мнѣ есть англійская кровь… Вы такъ умѣете забавлять меня, и мнѣ вовсе не хотѣлось бы видѣть васъ летящимъ кувыркомъ по воздуху, а это, повторяю, легко можетъ случиться.
— А что же нужно сдѣлать, чтобы избѣжать этого? — спросилъ поблѣднѣвшій Бертъ. — Ради Бога, скажите, г. лейтенантъ. Я постараюсь…
— Что нужно сдѣлать? — повторилъ Курцъ и задумался, потомъ черезъ минуту весело проговорилъ: — Нашелъ! нашелъ! Знаете что? Вамъ нужно найти здѣсь какое-нибудь дѣло. Я, пожалуй, попрошу зачислить васъ въ мое отдѣленіе въ качествѣ… ну, хоть надсмотрщика; вѣдь вы, кажется, смыслите кое-что въ механикѣ?
— Да, я немного…
— Ну, вотъ отлично! А что васъ зачислятъ, за это я ручаюсь, потому что у насъ не осталось и половины экипажа, и люди намъ очень нужны. Только тогда вамъ придется работать, а не сидѣть сложа руки.
— Да мнѣ страхъ какъ скучно, г. лейтенантъ, и я съ удовольствіемъ…
— Ну, и прекрасно. Значитъ, это дѣло въ шляпѣ. Теперь давайте, заглянемъ внизъ, а потомъ отправимся узнавать о завтракѣ.
IV.
правитьТакъ какъ окно теперь находилось не на стѣнѣ, а на полу и было прикрыто лишь ставней, то молодые люди легли на полъ, открыли ставню и заглянули внизъ. Но кругозоръ въ небольшое окно былъ слишкомъ малъ, а движеніе воздушнаго судна очень быстрое, такъ что наблюдатели ничего не увидѣли, кромѣ лѣсовъ, озеръ да пустырей, мелькавшихъ передъ глазами, какъ въ калейдоскопѣ.
Но вотъ вдругъ раздался знакомый звукъ рожка, призывавшій къ завтраку. Обрадованные молодые люди поспѣшили на этотъ зовъ. Добравшись при помощи стола и стула до двери, они вылѣзли черезъ нее въ проходъ, полъ въ которомъ теперь превратился въ стѣну, а стѣна стала поломъ. Шагая черезъ вентиляціонныя трубы и другія приспособленія, то и дѣло преграждавшія имъ путь, они все-таки счастливо добрались до кухни. Курцъ тоже хотѣлъ сначала завернуть въ кухню, съ цѣлью взглянуть, что тамъ дѣлается. Къ счастью, въ кухнѣ, сверхъ ожиданія, все оказалось въ полной исправности, и офицерамъ былъ приготовленъ какао, а солдатамъ — супъ.
Курцъ отправился въ офицерскую столовую, а Бертъ, получивъ свою порцію солдатскаго супа, сталъ тутъ же съ аппетитомъ поглощать его, въ то же время присматриваясь къ находившимся здѣсь людямъ. Всѣ они были грязные, закопченные и измученные, но ни одинъ изъ нихъ не имѣлъ звѣрскаго вида. Трудно было повѣрить, чтобы эти мирные и даже апатичные съ виду люди могли устроить такую страшную бойню въ Нью-Йоркѣ.
Продолжая свои наблюденія и доѣдая супъ, Бертъ вдругъ замѣтилъ, что всѣ смотрятъ на находившуюся вверху дверь; взглянулъ и онъ туда и увидѣлъ Курца, громко крикнувшаго: «Его высочество, принцъ!» Вслѣдъ за тѣмъ въ двери появилась мощная фигура Карла-Альберта, который, съ помощью Курца, усѣлся верхомъ на дверной рамѣ. Принцъ, какъ всегда, былъ чисто вымытъ, причесанъ, выбритъ, одѣтъ съ иголочки и отъ него несло тончайшими духами, точно онъ находился въ своемъ берлинскомъ дворцѣ, а не на полуразрушенномъ воздушномъ кораблѣ.
Изъ-за плечъ принца выглядывала голова Курца. Для нашего героя наступилъ критическій моментъ, когда Карлъ-Альбертъ остановилъ на немъ свой холодный, острый какъ сталь взглядъ и потомъ что-то спросилъ у Курца по-нѣмецки. Послѣдній коротко, почтительно и, повидимому, очень убѣдительно отвѣтилъ. Принцъ утвердительно кивнулъ головою. Бертъ былъ спасенъ.
Послѣ этого Карлъ-Альбертъ, сидя на двери, какъ полководецъ на конѣ, обратился ко всѣмъ съ сильною рѣчью, сопровождаемою красивыми жестами руки. Вытянувшаяся въ струнку команда, видимо, подбадривалась этою рѣчью и выражала свое одобреніе краткими почтительно-восторженными возгласами. По окончаніи рѣчи высокій ораторъ запѣлъ теноромъ знаменитый хоралъ Лютера: «Eine feste Burg ist unser Gott» (Крѣпкая твердыня — нашъ Господь). Солдаты хоромъ подхватили, и мощные голоса ихъ выразили всю силу нравственнаго подъема и горячаго упованія этихъ сильныхъ духомъ и тѣломъ людей на своего Творца. Общее воодушевленіе передалось и Берту. Хотя онъ и не понималъ словъ хорала, но своимъ музыкальнымъ слухомъ тотчасъ же уловилъ напѣвъ и, въ свою очередь, совершенно невольно сталъ подтягивать.
По окончаніи пѣнія вся команда гаркнула громогласное «ура», и принцъ въ сопровожденіи Курца удалился, а Бертъ вернулся въ кабину своего заступника.
V.
правитьВозвратившійся черезъ нѣсколько минутъ въ свое помѣщеніе молодой офицеръ сообщилъ Берту, что онъ выпросилъ его у принца въ свое отдѣленіе, и тутъ же началъ знакомить своего протеже съ его обязанностями.
Главною заботою команды, по распоряженію принца, было стараться поддерживать «Фатерландъ» въ воздухѣ, на извѣстномъ разстояніи отъ земной поверхности. Вѣтеръ хотя и былъ не такой сильный, какъ ночью, но все же настолько еще крѣпкій, что не позволялъ спуститься на землю. Необходимо было выждать, пока онъ совсѣмъ стихнетъ, и ужъ тогда сдѣлать попытку къ спуску въ какомъ-нибудь укромномъ мѣстѣ, гдѣ можно было бы спокойно заняться исправленіемъ судна или дождаться другого корабля, который, быть-ыожетъ, отправился вслѣдъ «Фатерланду» для спасенія находившихся на немъ. Чтобы удержать корабль въ воздухѣ и на опредѣленной высотѣ (иначе, спустившись, онъ могъ наткнуться на какую-нибудь гору и надѣлать большихъ бѣдъ для своихъ пассажировъ), слѣдовало облегчить его тяжесть. Съ этою цѣлью Курцъ со своимъ отрядомъ пробрался въ поврежденныя и опустѣвшія газовыя камеры, которыя нужно было разрѣзать на куски и выбросить за бортъ. Такимъ образомъ и Берту пришлось лазить по наружной сѣти судна, на высотѣ 4.000 метровъ надъ землей, и дѣлать то, что ему указывали.
Работа эта была нелегкая, и положеніе очень опасное. Однако Бертъ вскорѣ же настолько освоился съ этимъ «высокимъ» положеніемъ и самою работою, что находилъ возможнымъ по временамъ даже бросать взгляды внизъ на гористую и лѣсистую, изрѣзанную быстрыми потоками мѣстность, черезъ которую пролеталъ «Фатерландъ». Чѣмъ дальше, тѣмъ эта мѣстность становилась болѣе дикою и угрюмою; растительность дѣлалась все рѣже и мельче; на высотахъ бѣлѣлся снѣгъ.
Послѣ двухчасового напряженнаго труда команда лейтенанта Курца сняла съ остова воздушнаго судна и выбросила внизъ цѣлую массу перепутанной проволоки и шелковыхъ лоскутьевъ. Избавленный отъ этой тяжести, корабль еще выше взвился кверху.
Съ этого дня Бертъ уже болѣе не считался «балластомъ» на воздушномъ суднѣ, только терпимымъ его экипажемъ, но сдѣлался тамъ настоящимъ товарищемъ и быстро пріобрѣлъ общее дружеское расположеніе къ себѣ. Это его очень радовало. Слишкомъ тяжело было ему чувствовать себя какъ бы отверженнымъ среди людей. Въ поручаемой ему работѣ онъ своимъ усердіемъ старался превзойти другихъ, и это всѣми цѣнилось, въ особенности его ближайшимъ начальникомъ, лейтенантомъ Курцемъ. Кстати сказать, самъ Курцъ, несмотря на свою изнѣженность, щепетильность и франтовство, на работѣ оказывался очень дѣльнымъ, находчивымъ, ловкимъ и проворнымъ. Онъ всюду поспѣвалъ, гдѣ было нужно, всѣхъ ободрялъ, поощрялъ и увлекалъ собственнымъ примѣромъ. Всякое затрудненіе онъ быстро и вѣрно рѣшалъ умнымъ совѣтомъ. При всемъ этомъ онъ такъ умѣлъ обращаться съ подчиненными, что тѣ, уважая его какъ начальника, вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовали къ нему привязанность, какъ къ старшему, по уму и знаніямъ, товарищу.
Черезъ два часа явилась смѣна. Бертъ со своими новыми товарищами отправился въ теплое общее помѣщеніе, гдѣ ихъ всѣхъ ожидалъ горячій кофе съ сухарями. Полузамерзшіе, они тамъ быстро отогрѣлись, и у нихъ завязалась оживленная бесѣда съ Бертомъ, конечно, главнымъ образомъ, посредствомъ мимики, потому что ихъ новый товарищъ зналъ нѣмецкихъ словъ очень немного, да и тѣ немилосердно коверкалъ на англійскій образецъ. Но его отлично понимали и съ добродушными улыбками отвѣчали ему. Вообще онъ чувствовалъ себя теперь превосходно.
Послѣ полудня вѣтеръ совершенно утихъ, но пошелъ опять густой снѣгъ. Ландшафтъ внизу, представлявшій почти голые утесы, съ рѣдкою хвойною порослью, былъ покрытъ бѣлою снѣжною скатертью.
Курцъ съ новою смѣною команды забрался въ уцѣлѣвшія газовыя камеры, выпустилъ изъ нихъ извѣстное количество газа и отмѣтилъ, какія нужно было послѣдовательно, одну за другою, разрѣзать для медленнаго спуска корабля. Затѣмъ лейтенантъ отправился въ складъ взрывчатыхъ снарядовъ, чтобы выбросить весь ихъ остатокъ. Трескъ взрывовъ на пустынныхъ скалахъ слабымъ отзвукомъ доносился вверхъ до слуха воздухоплавателей.
А часа въ четыре этого же дня и самъ «Фатерландъ», преждевременно опустившись, очутился на обширной каменистой равнинѣ въ виду голыхъ утесовъ со снѣжными вершинами. Преждевременный спускъ произошелъ благодаря ошибкѣ капитана, лично смѣнившаго своего лейтенанта и распорядившагося разрѣзать одну газовую камеру слишкомъ рано, а другую слишкомъ поздно. Корабль, съ страшною быстротою ринувшись внизъ и ударившись о землю, подпрыгнулъ сначала вверхъ, потомъ снова грузно упалъ на нее и повалился на бокъ. Небольшая висячая галлейка разбилась, и графъ Винтерфельдъ, случайно находившійся на ней, получилъ смертельный ушибъ, такъ что вскорѣ, не приходя въ сознаніе, скончался. Корабль, протащившись по инерціи нѣсколько секундъ въ такомъ положеніи по землѣ, вдругъ перевернулся нижнею частью вверхъ и остановился. Отъ этого новаго толчка свалился огромный орелъ вмѣстѣ съ находившимся въ его серединѣ орудіемъ и придавилъ все, что попало подъ него. Два матроса были сильно помяты, а Бертъ получилъ легкій ушибъ ноги. Въ общемъ же внезапное паденіе корабля обошлось сравнительно благополучно для его экипажа, потому что большинство оставалось во внутреннихъ помѣщеніяхъ, гдѣ можно было сколько угодно кувыркаться, не подвергаясь особенной опасности. Когда Бертъ вмѣстѣ съ прочими выбрался изъ опрокинувшагося корабля, то увидѣлъ, что огромный черный орелъ, который всего шесть дней назадъ такъ величественно поднимался на воздухъ изъ Франконіи, теперь въ самомъ жалкомъ видѣ лежитъ распростертымъ на холодной каменистой землѣ угрюмой пустыни…
VI.
правитьСовершенно неожиданно для себя принцъ Карлъ-Альбертъ былъ выброшенъ изъ вихря небывало грандіозныхъ міровыхъ событій, имъ же самимъ вызванныхъ, и занесенъ на пустынный Лабрадоръ. Сидя здѣсь, этотъ гордый человѣкъ выходилъ изъ себя, негодуя на постигшее его несчастье, въ то время, когда весь міръ, изъ котораго онъ устраненъ капризомъ случая, наполнялся смятеніемъ и ужасомъ. Народъ возставалъ на народъ, воздушные флоты налетали одинъ на другой и взаимно истреблялись, города разрушались, и люди гибли цѣлыми милліонами. Только въ Лабрадорѣ ничего не знали объ этомъ; здѣсь было угрюмо, непривѣтливо, зато царствовала полная тишина, — та тишина, какая бываетъ лишь въ пустынѣ.
Воздухоплаватели разбили лагерь. Шатры офицеровъ изъ желтой шелковой ткани, снятой съ «Фатерланда», представляли очень живописный видъ. Солдаты изъ мѣстныхъ крупныхъ сосенъ соорудили для себя бараки. Подъ руководствомъ электротехниковъ изъ желѣзныхъ частей погибшаго воздушнаго судна воздвигалась высокая мачта для безпроволочнаго телеграфа, посредствомъ котораго принцъ снова могъ бы войти въ сношеніе съ міромъ. Нетерпѣливому принцу казалось, что устройство этого телеграфа никогда не окончится, — слишкомъ ужъ медленно подвигалась впередъ работа. Причинъ этому было нѣсколько. Во-первыхъ, недоставало необходимыхъ матеріаловъ; во-вторыхъ, не хватало рабочихъ рукъ, да и тѣ не могли дѣйствовать съ прежней энергіей вслѣдствіе сильнаго холода и недостаточнаго питанія, такъ какъ провіанта оставалось немного, и порціи пришлось уменьшить наполовину, и въ-третьихъ, не имѣлось огня, безъ котораго трудно было обойтись, такъ что первую ночь пришлось провести среди снѣга, воя вѣтра и завыванія голодныхъ волковъ. Динамомашины были испорчены, спичекъ не у кого не было по случаю извѣстнаго запрещенія держать ихъ; не имѣлось даже ни одного взрывчатаго снаряда, съ помощью котораго можно было бы добыть огня. Только на слѣдующее утро офицеръ съ птичьей физіономіей сознался, что у него есть пара револьверовъ и запасъ патроновъ, посредствомъ которыхъ можно получить огонь. Кромѣ того, въ запасной кладовой «Фатерланда» было найдено два небольшихъ скорострѣльныхъ орудія и порядочное количество снарядовъ.
На второй день состоялось погребеніе тѣла графа Винтерфельда, при чемъ напутственныя молитвы читалъ самъ принцъ. Послѣ этого, добывъ огонь, приступили къ окончанію сооруженія для безпроволочнаго телеграфа. Принцъ самъ распоряжался работами, и то разражался упреками и угрозами, когда замѣчалъ, что у кого-нибудь изъ работавшихъ опускались руки, то ободрялъ команду указаніемъ на великую историческую задачу, которую они предназначены выполнить. Дисциплину онъ поддерживалъ съ прежнею безпощадною строгостью.
Но вотъ, мало-по-малу, была, наконецъ, воздвигнута мачта. На шестой день къ вечеру всѣ приспособленія для безпроволочнаго телеграфированія были готовы, и принцъ принялся по всему неизмѣримому воздушному пространству давать условные знаки своему неизвѣстно гдѣ находившемуся воздушному флоту. Нѣсколько времени не получалось никакого результата, и Карлъ-Альбертъ выходилъ изъ себя.
Картина этого вечера надолго осталась въ памяти Берта. Возлѣ электротехниковъ пылало красноватое пламя, а по стальной мачтѣ и мѣднымъ проводамъ бѣжали кверху искры. Принцъ, со сложенными на груди руками, устремленнымъ въ южную даль взоромъ, неподвижно сидѣлъ на камнѣ близь мачты и ждалъ. За нимъ, къ сѣверу, высился увѣнчанный простымъ деревяннымъ крестомъ небольшой курганъ, насыпанный надъ прахомъ графа Винтерфельда. Въ сосѣднемъ ущельѣ зловѣщими огоньками горѣли глаза волковъ.. Невдалекѣ громоздился остовъ «Фатерланда». Вокругъ одного изъ костровъ сидѣли офицеры, а вокругъ другого — солдаты. Всѣ были угрюмы и молчаливы въ ожиданіи извѣстій о товарищахъ, А вдали, за нѣсколько сотенъ миль отсюда, эти товарищи, быть-можетъ, ужъ считали ихъ погибшими. Легко могло случиться, что электрическія волны, приведенныя въ движеніе на Лабрадорѣ, не достигали своего назначенія и безцѣльно носились по воздуху. Но всѣ сидѣли и ждали, лишь изрѣдка, и то вполголоса, какъ бы чего-то боясь, обмѣнивались своими впечатлѣніями.
VII.
правитьИзмучившись за день, Бертъ незамѣтно для себя заснулъ возлѣ костра. Утромъ онъ узналъ, что поздно ночью былъ полученъ первый отвѣтъ отъ флота, а послѣ того посыпался цѣлый рядъ самыхъ поразительныхъ извѣстій.
— Весь міръ сейчасъ въ огнѣ, — говорилъ ему одинъ матросъ, мараковавшій немного по-англійски. — Всѣ народы поднялись одинъ противъ другого. Берлинъ и Гамбургъ разрушены, Лондонъ и Парижъ — тоже…
— Неужели разрушенъ и Лондонъ? — спросилъ Бертъ, чувствуя, какъ сжалось у него сердце.
— Разнесенъ въ пухъ и прахъ! — продолжалъ матросъ. — А нашъ флотъ спустился на Ніагару и устроился тамъ лагеремъ… говорятъ, Китай съ Японіей выслали цѣлую уйму разныхъ воздушныхъ чудищъ… Вообще, говорятъ, весь міръ въ огнѣ…
— А не слыхали, предмѣстье Лондона, Бенъ-Хиль, тоже разрушенъ? — полюбопытствовалъ Бертъ.
— Нѣтъ, объ этомъ я ничего не слыхалъ, — отвѣтилъ матросъ, доѣдая свой супъ.
Увидѣвъ Курца, стоявшаго съ заложенными за спину руками и задумчиво глядѣвшаго на шумѣвшій вдали водопадъ, Бертъ подошелъ къ молодому офицеру, отдалъ ему по-военному честь и сказалъ:
— Простите, г. лейтенантъ, я очень желалъ бы знать…
Курцъ такъ быстро обернулся, что Бертъ не успѣлъ докончить своей фразы. Лицо лейтенанта, противъ обыкновенія, было очень серьезно.
— Да, этотъ водопадъ напоминаетъ мнѣ тотъ, который находится на моей родинѣ, — пробормоталъ онъ, очевидно продолжая начатый съ самимъ собою разговоръ, но, замѣтивъ Берта, опомнился и воскликнулъ: --Ахъ, это вы, Смолуэйсъ! Что вамъ?
— Осмѣлюсь просить васъ, г. лейтенантъ, сообщить мнѣ, если можно, какія получены извѣстія? Наши люди разсказываютъ такіе ужасы, что трудно вѣрить.
— Да, Смолуэйсъ, на свѣтѣ творятся такія вещи, которымъ, дѣйствительно, трудно вѣрить. Но едва ли наши люди могутъ сказать больше того, что дѣлается въ мірѣ; вѣдь имъ неизвѣстны подробности… Начинается чуть не свѣтопреставленіе… Весь міръ въ огнѣ… За нами отправленъ «Графъ Цеппелинъ». Завтра онъ будетъ здѣсь и, вѣроятно, сообщитъ подробности. Но и тѣхъ, которыя уже намъ извѣстны, вполнѣ достаточно, чтобы прійти въ ужасъ… Однако вотъ что: я хочу поближе взглянуть вонъ на тотъ водопадъ. Пойдемте со мною. Дорогою потолкуемъ.
И Курцъ, не дожидаясь отвѣта, быстро зашагалъ къ шумѣвшему вдали водопаду. За нимъ поспѣшилъ и Бертъ. Очутившись за чертою лагеря, офицеръ умѣрилъ шагъ, далъ поравняться съ собою Берту и сказалъ:
— Дня черезъ два мы снова будемъ въ самомъ пеклѣ войны, и притомъ такой страшной, истребительной, какой никогда еще не было, даже между первобытными народами… Человѣчество, кажется, поголовно сошло съ ума… Нашъ воздушный флотъ разбилъ американскій, но при этомъ мы потеряли цѣлыхъ одиннадцать кораблей. Зато всѣ ихъ аэропланы уничтожены. Сколько ихъ было, и какое число вмѣстѣ съ ними погибло людей, — намъ пока неизвѣстно. Во всякомъ случаѣ, мы начали «хорошо». Наше выступленіе то же самое, что горящая головешка, брошенная въ пороховой погребъ. Оказывается, каждая страна обзавелась втихомолку воздушнымъ флотомъ, и вотъ теперь всѣ сцѣпились между собою… Самое же удивительное и неожиданное это — то, что и японцы съ китайцами появились на сценѣ и тоже на летательныхъ машинахъ, не хуже, быть-можетъ, даже получше нашихъ, и ввязались въ нашу, такъ сказать, семейную распрю. Никто не хотѣлъ вѣрить «желтой опасности», о которой давно уже предупреждали умные люди, а она, вотъ, явилась, да еще какая! Японско-китайскій воздушный флотъ несравненно больше нашего европейскаго, вмѣстѣ взятаго; говорятъ, чуть не цѣлыя тысячи разныхъ страшныхъ летающихъ чудовищъ, — страшныхъ не только но виду, но и въ дѣйствительности, и всѣ они разсѣялись по всему свѣту. Пока мы разрушали Нью-Йоркъ, Лондонъ и Парижъ, а французы съ англичанами — Берлинъ, на всѣхъ насъ налетѣла желтолицая Азія… Всюду, во всей Европѣ, полное смятеніе. Всѣ растерялись. Азіаты съ еще большей свирѣпостью, чѣмъ мы, разрушаютъ наши города, верфи, флоты, — словомъ, все что попадетъ имъ подъ руку.
— Господи, Боже мой, что же это дѣлается! — съ ужасомъ воскликнулъ Бертъ, когда его спутникъ остановился, чтобы перевести духъ. — А вы не знаете, г. лейтенантъ, сильно пострадалъ Лондонъ?
— Говорятъ, что да, но точныхъ свѣдѣній пока не имѣется, — отвѣтилъ Курцъ и снова замолчалъ.
Нѣсколько времени они шли молча.
— А какъ тихо здѣсь! — заговорилъ опять молодой офицеръ. — Какъ я желалъ бы остаться тутъ. Но это невозможно. Я — солдатъ и долженъ оставаться на своемъ посту до конца. А между тѣмъ какъ бы было хорошо зажить здѣсь простою, первобытною жизнью, только безъ вражды и жестокостей. Но объ этомъ нельзя и мечтать. Скоро насъ опять повлекутъ на бойню… Мы будемъ убивать и насъ будутъ убивать… Не знаю, что будетъ съ вами, Смолуэйсъ, а что касается меня, то я скоро буду убитъ…
— Что вы, г. лейтенантъ! — дрогнувшимъ голосомъ вскричалъ Бертъ. — Почему вы такъ думаете?
— Непремѣнно буду убитъ, Смолуэйсъ, вотъ увидите, — убѣжденно проговорилъ Курцъ. — Я это чувствую. Раньше я никогда объ этомъ не думалъ, а сегодня вдругъ почувствовалъ это… не только почувствовалъ, а даже услышалъ, точно мнѣ кто-то сказалъ…
— Богъ съ вами, г. лейтенантъ! Это вамъ только такъ почудилось.
— Нѣтъ, нѣтъ, Смолуэйсъ, я вполнѣ убѣжденъ въ этомъ! — упорствовалъ молодой офицеръ.
Наступила новая, болѣе продолжительная пауза. Курцъ замолчалъ и глубоко задумался, а Бертъ не рѣшался прерывать его думъ.
— Я всегда чувствовалъ себя молодымъ, — началъ опять Курцъ на ходу, — но съ нынѣшняго утра мнѣ кажется, что я сразу сдѣлался старикомъ… уже стоявшимъ одной ногой въ могилѣ… Ахъ, да и стоитъ ли жизнь того, чтобы такъ цѣпляться за нее! Войны, землетрясенія, голодъ, моръ — все это всегда было, и живыя существа гибли сотнями тысячъ, но такая война, какъ наша, ни на что ужъ не похожа; ей нѣтъ никакого оправданія, потому что въ ней нѣтъ ни малѣйшаго смысла… И ради такой войны молодыхъ, полныхъ силъ людей насильно отрываютъ отъ домашняго очага, отъ дорогихъ ихъ сердцу! Да, нашъ принцъ прямо сумасшедшій, затѣявъ эту страшную игру…
Курцъ замолчалъ и поникъ головой. Въ это время они дошли до болотца, по которому протекалъ ручей. Бертъ увидѣлъ на краю болотца множество мелкихъ, нѣжныхъ красныхъ цвѣтовъ, какимъ-то чудомъ распустившихся въ такомъ суровомъ мѣстѣ.
— Посмотрите, г. лейтенантъ, въ такомъ мѣстѣ и вдругъ цвѣты! — съ изумленіемъ воскликнулъ онъ, наклонясь сорвать цвѣтокъ. — Я никогда не видалъ такихъ нѣжныхъ цвѣтовъ даже у себя на родинѣ.
— Рвите ихъ, Смолуэйсъ, если желаете, — проговорилъ молодой офицеръ, но самъ отвернулся въ сторону и по его печальному лицу пробѣжала судорога.
Бертъ воспользовался позволеніемъ и началъ набирать цѣлый букетъ.
— Странно, какъ только увидишь цвѣты, рука такъ сама и тянется за ними, — продолжалъ Бертъ, торопливо обрывая тѣ цвѣты, стебельки которыхъ были подлиннѣе, чтобы удобнѣе было составить букетъ.
Курцъ ничего не отвѣтилъ на это замѣчаніе и молча ждалъ, пока его спутникъ не набралъ довольно большой букетъ. Потомъ они стали продолжать путь и вскорѣ поднялись на небольшую возвышенность, съ которой весь водопадъ былъ виденъ, какъ на ладони. Курцъ присѣлъ здѣсь на толстый пень.
— Дальше я не пойду, — заявилъ молодой офицеръ и, бросивъ взглядъ на водопадъ, прибавилъ: — Да, онъ очень похожъ на тотъ, только въ окружающемъ его есть нѣкоторая разница… Скажите, Смолуэйсъ, у васъ есть любимая дѣвушка? — вдругъ спросилъ онъ.
— Есть, г. лейтенантъ, — съ нѣкоторымъ смущеніемъ отвѣтилъ Бертъ. — И какъ это странно! Я только что думалъ о ней, когда вы задали мнѣ этотъ вопросъ… Должно-быть, напомнили цвѣты.
— Да, Смолуэйсъ, и мнѣ они напомнили о ней…
— Какъ, г. лейтенантъ, о моей Эднѣ?!
— А, такъ вашу зовутъ Эдной?.. Нѣтъ, Смолуэйсъ, у меня есть своя Эдна… У каждаго изъ насъ должна быть Эдна, пока мы молоды… Но я ея больше ужъ не увижу… Ахъ, какъ это невыносимо больно!.. Хотѣлось бы увидѣть хоть на минуту… на одно мгновеніе, чтобы сказать ей, что я никогда, никогда не забывалъ ея!
— Богъ дастъ, увидите, г. лейтенантъ, и не на минуту, а на…
— Нѣтъ, Смолуэйсъ, я чувствую… увѣренъ, что больше ужъ не увижу. Мы встрѣтились съ нею въ первый разъ у такого же вотъ водопада на своей родинѣ, поэтому меня и потянуло сюда… Потомъ мы часто сходились тамъ и рвали вмѣстѣ почти такіе же цвѣты, какъ эти.
— Да, и мы съ Эдной собирали цвѣты, — тихо промолвилъ Бертъ. — Мнѣ кажется, что это было ужъ такъ давно…
— И мнѣ тоже, Смолуэйсъ. А между тѣмъ послѣ нашего послѣдняго свиданія не прошло и мѣсяца… Она такъ добра, мила и, кажется, любитъ меня… Я мечталъ на ней жениться, а теперь вотъ… Ахъ, какъ мнѣ сейчасъ тяжело!.. На одинъ бы только мигъ увидѣть ее еще разокъ, услышать ея милый голосъ, а потомъ ужъ и умереть… Но я даже не знаю, гдѣ теперь она. Мать ея хотѣла съ нею куда-то, уѣхать, но при нашемъ прощаніи не сообщила мнѣ, куда именно, потому что сама не рѣшила еще. Хотѣли сообщить потомъ… Смолуэйсъ, я напишу ей письмо и оставлю у себя вмѣстѣ съ ея карточкой вотъ тутъ (онъ указалъ на грудной карманъ въ своемъ мундирѣ), а вы потомъ, когда меня не будетъ, постарайтесь доставить ей…
— Ахъ, г. лейтенантъ, да перестаньте вы носиться съ такими мрачными мыслями! — со слезами на глазахъ воскликнулъ Бертъ. — Честное слово, вы сами еще увидитесь съ…
— Нѣтъ, Смолуэйсъ, — увы! — я знаю, что это не будетъ… Не утѣшайте меня несбыточной надеждой. Чему суждено быть, того не минуешь. Обѣщайте мнѣ лучше исполнить мою просьбу,
— Клянусь вамъ въ этомъ, г. лейтенантъ! — горячо проговорилъ молодой человѣкъ. — Но мнѣ все-таки кажется…
— Вамъ только кажется, Смолуэйсъ, а я вполнѣ увѣренъ… Но довольно объ этомъ. Пойдете лучше назадъ. Насъ могутъ хватиться въ лагерѣ.
Въ продолженіе всего обратнаго пути они оба молчали, Каждый былъ углубленъ въ свои собственныя невеселыя мысли.
Глава восьмая.
правитьI.
правитьБертъ долго не могъ освоиться съ понятіемъ о міровой войнѣ. Лишь понемногу ему удалось представить себѣ картину всѣхъ ея ужасовъ. Онъ не привыкъ къ грандіознымъ представленіямъ. Ему никогда не приходилось думать, такъ сказать, дальше самого себя. До этого времени онъ смотрѣлъ на войну только какъ на источникъ сенсаціонныхъ новостей, протекавшій на ограниченномъ пространствѣ, называемомъ «театромъ военныхъ дѣйствій». И вотъ вдругъ говорятъ, что весь міръ въ войнѣ, всѣ страны въ огнѣ, всѣ народы принялись за взаимонетребленіе…
Одинъ за другимъ, равномѣрно и почти одновременно, народы слѣдовали по пути открытій и изобрѣтеній. Несмотря на то, что каждый народъ хранилъ въ строжайшей тайнѣ подробности своихъ изобрѣтеній, всѣ они оказывались очень схожими. Такъ, напримѣръ, не прошло и нѣсколькихъ часовъ послѣ подъема германскаго воздушнаго флота изъ Франконіи, какъ азіатская армада пронеслась надъ головами изумленныхъ обитателей равнины Ганга по направленію къ западу. Но соединенныя силы Китая и Японіи были гораздо значительнѣе силъ всей Европы.
— Намъ нужно превзойти европейскихъ псовъ, чтобы одолѣть ихъ всѣхъ и возстановить, наконецъ, на землѣ миръ, постоянно нарушаемый этими бѣлолицыми варварами, — сказалъ Такъ-Тингъ-Сіангъ, и по его слову поднялась вся Азія.
Азіаты превзошли даже германцевъ изобрѣтательностью, сохраненіемъ тайны и быстротою, съ которою они соорудили воздушный флотъ. И немудрено: у нѣмцевъ работали сотни рукъ, а у азіатовъ — десятки тысячъ. Благодаря прорѣзавшимъ весь Китай вдоль и поперекъ однорельсовымъ желѣзнодорожнымъ путямъ, обширные воздухоплавательные парки въ Ханси-фу и Тсингъ-йенѣ постоянно снабжались талантливыми работниками, не уступавшими европейцамъ въ знаніяхъ. Извѣстіе о выступленіи нѣмцевъ на завоеваніе міра не застало азіатовъ врасплохъ. Во время бомбардированія Нью-Йорка въ германскомъ воздушномъ флотѣ было только триста кораблей, азіаты же выслали ихъ нѣсколько тысячъ. Кромѣ того, у нихъ имѣлась настоящая боевая летательная машина, «ніаіо», какъ они назвали ее. Эта машина во многомъ превосходила нѣмецкихъ драконовъ. Разсчитанная тоже на одного сѣдока, она была построена изъ стали, тростника и чистаго, химически обработаннаго шелка, и, снабженная моторомъ и подвижнымъ боковымъ крыломъ, отличалась замѣчательною легкостью. Всѣ азіатскіе аэронавты были вооружены скорострѣльными ружьями съ взрывчатыми снарядами, наполненными кислородомъ, и, по японской традиціи — большинство ихъ, впрочемъ, и были японцы, — каждый изъ нихъ имѣлъ на поясѣ мечъ. Очевидно, они и на воздухѣ главнымъ оружіемъ считали именно мечъ. Крылья машины «ніаіо» были спереди усажены стальными когтями, которыми она могла вцѣпляться въ газовыя камеры непріятельскаго воздушнаго корабля. Такихъ машинъ у азіатовъ оказалось множество; часть ихъ была на буксирѣ у воздушныхъ кораблей, а другая переправлялась морскимъ или сухимъ путемъ до извѣстнаго мѣста. На воздухѣ эти машины, смотря по состоянію вѣтра, дѣлали самостоятельные полеты отъ 200 до 500 миль.
Такимъ образомъ, дѣйствительно весь міръ оказался въ огнѣ. Для дипломатическихъ сношеній не было времени. По безпроволочному телеграфу взадъ и впередъ носились только угрозы и ультиматумы, и въ нѣсколько дней весь міръ, неожиданно для самого себя, оказался на военномъ положеніи, и притомъ такомъ, какъ еще не было съ самаго сотворенія этого міра. Англія, Франція и Италія объявили войну Германіи и нарушили нейтралитетъ Швейцаріи. При видѣ азіатскаго воздушнаго флота индусы подняли знамя возстанія въ Бенгаліи, а въ сѣверо-западныхъ областяхъ Индіи возникло враждебное индусамъ движеніе мусульманскаго населенія, распространившееся, подобно степному пожару, отъ пустыни Гоби до Золотого Берега. Восточно-азіатская коалиція захватила нефтяные источники въ Бирмѣ и набросилась на Америку и Германію. Въ теченіе недѣли сооружились новые воздушные корабли въ Дамаскѣ, Каирѣ и Іоганнесбургѣ. Австралія и Новая-Зеландія съ лихорадочною поспѣшностью также готовились къ выступленію.
Быстрому развитію событій какъ нельзя больше способствовало то роковое обстоятельство, что воздушный корабль можно было построить въ какія-нибудь двѣ-три недѣли, между тѣмъ какъ сооруженіе морского броненосца требовало столько же лѣтъ. Устройство воздушнаго судна было гораздо проще простой торпедной лодки. Благодаря этому теперь вездѣ, отъ Капъ-Горна до Новой Земли и отъ Кантона вокругъ всего земного шара, были устроены заводы, мастерскія и склады матеріаловъ съ цѣлью изготовленія возможно большаго количества воздушныхъ кораблей и другихъ летательныхъ приборовъ.
Едва первая часть германскаго воздушнаго флота показалась на Атлантическомъ океанѣ и получилось извѣстіе о скоромъ появленіи азіатскаго, какъ разомъ рухнула дутая финансовая система, которая въ теченіе цѣлаго столѣтія искусственно связывала между собою народы. По всѣмъ биржамъ пронесся настоящій циклонъ реализаціи цѣнностей. Банки прекратили платежи, всѣ дѣла остановились. Нью-Йоркъ, видѣнный Бертомъ во всемъ его блескѣ богатства и процвѣтанія, сразу очутился на краю небывалаго финансоваго и экономическаго краха. Всюду началъ замѣчаться недостатокъ въ съѣстныхъ припасахъ, а черезъ двѣ недѣли со дня начатія міровой войны на всей землѣ, за исключеніемъ отдаленныхъ и еще дикихъ мѣстъ, власти были вынуждены прибѣгать къ самымъ энергичнымъ мѣрамъ къ устраненію недостатка въ пищевыхъ продуктахъ и обузданію огромной массы безработныхъ, ежедневно увеличивавшейся съ ужасающей быстротою, по мѣрѣ пріостановленія промышленныхъ и торговыхъ предпріятій.
Всеобщая воздушная война неизбѣжно должна была привести къ полному общественному разстройству. Это сразу сказалось при нападеніи нѣмцевъ на Нью-Йоркъ. Страшная разрушительная сила воздушнаго корабля была несомнѣнна по отношенію ко всему, что находилось подъ нимъ, но она оказалась безсильна занять, охранить и удержать за собою завоеванное. Разумѣется, это должно было привести къ столкновеніямъ между собою различныхъ партій возбужденнаго городского населенія.
Исторія не знаетъ примѣра этому страшному состоянію всего міра. Бывали только, мѣстные случаи, въ родѣ тѣхъ дѣйствій, которыми опозорили себя въ XVIII и XIX столѣтіяхъ англійскіе военные корабли у африканскихъ и другихъ побережій, да возстанія коммунаровъ въ 1871 г. въ Парижѣ, подъ давленіемъ войны съ Пруссіей.
Другая характерная особенность въ самомъ началѣ этой войны заключалась въ небольшомъ вредѣ, который могли нанести другъ другу воздушные корабли. Внизъ они могли бросать разрывные снаряды страшной силы; крѣпости, города и морскія суда находились въ полной ихъ власти, но лично другъ другу они не могли сильно вредить, если не хотѣли сцѣпиться и вступить прямо въ рукопашную. Все вооруженіе огромныхъ германскихъ воздушныхъ кораблей, превосходившихъ величиною самые большіе морскіе броненосцы, состояло, какъ мы уже знаемъ, изъ сравнительно легкой механической пушки. Положимъ, когда выяснилось, что предстоитъ борьба за обладаніе уже и воздухомъ, то аэронавты были снабжены скорострѣльными ружьями новѣйшихъ системъ и снарядами, наполненными кислородомъ или другими легкими взрывчатыми веществами; но, въ общемъ, ни на одномъ воздушномъ кораблѣ не было столько боевыхъ средствъ, сколько прежде находилось на небольшой канонерской лодкѣ. Такимъ образомъ эти воздушныя чудовища при столкновеніи въ воздухѣ никакихъ преимуществъ другъ передъ другомъ не имѣли, такъ что, въ сущности, получался тотъ же средневѣковый способъ единоборства, только въ видоизмѣненной формѣ. Шансы были равны. Благодаря этому, послѣ первыхъ же опытовъ у командующихъ воздушными флотами явилась все увеличивавшаяся склонность избѣгать прямыхъ схватокъ и довольствоваться выгодами косвенныхъ, случайныхъ, нападеній.
Вообще первые воздушные корабли не были способны достигнуть рѣшающихъ результатовъ: нѣмецкіе — по своей неустойчивости, а японскіе и китайскіе — вслѣдствіе крайней легкости. Правда, нѣсколько времени спустя бразильянцы построили аэропланъ, который былъ вполнѣ приспособленъ къ борьбѣ съ воздушными кораблями, но они соорудили всего нѣсколько такихъ аэроплановъ и оперировали съ ними только въ Южной Америкѣ; потомъ эти машины куда-то исчезли, и о нихъ болѣе ничего уже не было слышно. При всѣхъ прежнихъ способахъ веденія войны на сушѣ и на морѣ побѣжденная сторона лишалась возможности дѣлать потомъ набѣги на завоеванную противникомъ территорію. Борьба тогда шла «по фронту» и за этимъ фронтомъ обезпечивалась цѣлость всего взятаго побѣдителемъ. Когда война велась морская, уничтожался военный флотъ одного изъ противниковъ, блокировались его гавани, захватывались угольныя станціи, и дѣло обыкновенно оканчивалось миромъ между обѣими враждебными сторонами. При войнѣ же воздушной этого нельзя было сдѣлать. Если бы одной сторонѣ и удалось уничтожить часть флота противника, даже главную, ей все-таки не удалось бы воспользоваться вполнѣ плодами своей побѣды, во-первыхъ, потому, что побѣдившая сторона, дѣйствовавшая въ воздухѣ, въ сущности ничего не завоевывала, а побѣжденная могла снова надѣлать сколько угодно воздушныхъ кораблей и напасть съ ними на побѣдительницу.
Въ самомъ дѣлѣ, представимъ себѣ это болѣе наглядно. Напримѣръ, А, побѣдившій своего противника Б, витаетъ на своемъ воздушномъ флотѣ надъ столицей Б, угрожая бомбардировать ее, если тотъ не признаетъ себя побѣжденнымъ. Б по безпроволочному телеграфу сообщаетъ, что намѣренъ обстрѣливать столицу А, если послѣдній не прекратитъ своей вражды. Потомъ въ дѣло могутъ вмѣшаться Б, Г, Д и т. д. до безконечности.
Вообще воздушная война сдѣлалась всеобщей, распространившейся на все населеніе земного шара, разстроившей весь механизмъ общественной жизни. Особенности этой войны явились сюрпризомъ для міра. Никто не могъ предвидѣть ея послѣдствій, иначе еще въ 1900 году состоялась бы всеобщая мирная конференція. Но техника шагаетъ гораздо быстрѣе и продуктивнѣе по пути изобрѣтенія всего служащаго къ вреду человѣчества, нежели то, что можетъ принести ему пользу, и міръ съ его машинами, газетами и дешевыми брошюрками, которыя наполнялись всевозможными бреднями, и еще болѣе дешевыми страстями, съ его низменными меркантильными побужденіями, лицемѣріемъ, лживостью, пошлостью, «цивилизованнымъ» невѣжествомъ и слѣпою, безцѣльною жестокостью, — весь этотъ міръ былъ захваченъ врасплохъ.
Разъ начавшись, эта безцѣльная, слѣпая, губительная война никакими силами не могла быть прекращена до полнаго истощенія и взаимоистребленія воюющихъ. Непрочная ткань кредита, которой люди въ своей слѣпотѣ дали разрастись и которая держала все земное населеніе въ постоянной взаимной финансовой зависимости, ни для кого непонятной, — эта ткань вдругъ распустилась и превратилась въ панику. Вверху всюду начали носиться воздушныя чудовища всевозможныхъ формъ, всюду бросать бомбы и вмѣстѣ съ ихъ разрушительнымъ дѣйствіемъ разрушать всякую надежду на лучшее будущее; а внизу всюду стали разражаться общественныя катастрофы и умирать съ голоду безработные; всюду вспыхивала анархія. Весь запасъ умственной, созидающей, силы, таившейся въ нѣдрахъ народовъ, исправился подъ мощнымъ давленіемъ разрушающаго духа времени. Всѣ газеты и брошюры этого ужаснаго періода человѣческаго озвѣрѣнія свидѣтельствуютъ о городахъ, въ которые былъ прекращенъ подвозъ съѣстныхъ припасовъ и улицы которыхъ были переполнены голодающими безработными; о полной бездѣятельности, вслѣдствіе крайней растерянности, всѣхъ властей; объ осадныхъ положеніяхъ, временныхъ правительствахъ и комиссіяхъ обороны; о возстаніяхъ въ Индіи, Египтѣ и другихъ зависимыхъ странахъ и о всеобщей горячкѣ по сооруженію новыхъ воздушныхъ кораблей, летательныхъ машинъ и взрывчатыхъ снарядовъ.
Наступилъ періодъ разложенія цѣлой исторической эпохи, краха цивилизаціи, опиравшейся на машины и этими же машинами разрушенной. Крушенія прежнихъ великихъ цивилизацій, напримѣръ, римской, совершились въ теченіе цѣлыхъ столѣтій, постепенно, шагъ за шагомъ, слѣдуя закону нормальнаго распаденія живого организма; наша же машинная цивилизація рухнула сразу, какъ, благодаря ея же бомбамъ, рушатся современныя зданія. Брошенная бомба сокрушила — и конецъ!
II.
правитьПри первыхъ воздушныхъ битвахъ, вѣроятно, руководствовались прежнимъ правиломъ морскихъ флотоводцевъ — вывѣдать мѣстонахожденіе непріятельскаго флота, напасть на него и уничтожить. Такъ, по крайней мѣрѣ, было сдѣлано въ битвѣ при Бернѣ, когда итальянскія и французскія воздушныя суда во время атаки ими франконскаго воздухоплавательнаго парка подверглись нападенію швейцарскаго пробнаго флота, черезъ нѣсколько часовъ подкрѣпленнаго нѣмецкимъ; а затѣмъ при стычкѣ англійскихъ аэроплановъ съ тремя германскими воздушными кораблями.
Послѣ этого разгорѣлась битва въ сѣверной Индіи, гдѣ англоиндійскій колоніальный флотъ три дня сражался съ несравненно сильнѣйшимъ японско-китайскимъ и былъ имъ совершенно истребленъ. Одновременно началась знаменательная борьба нѣмцевъ съ азіатами, названная «Ніагарскою битвою», хотя она мало-по-малу распространилась на половину Америки. Нѣмецкіе воздушные корабли, избѣжавшіе уничтоженія въ этой битвѣ, опустились на землю и сдались американцамъ, которые потомъ и воспользовались ими въ своихъ цѣляхъ.
Начался цѣлый рядъ героическихъ стычекъ между американцами, твердо рѣшившими истребить своихъ враговъ, и постоянно усиливавшимися азіатами, главный лагерь которыхъ находился на берегу Тихаго океана подъ охраною огромнаго флота. Сначала война въ Америкѣ велась съ дикою свирѣпостью: пощады не давалось, въ плѣнъ не брали. Съ лихорадочною поспѣшностью, одинъ за другимъ, американцы строили воздушные корабли и пускали противъ азіатовъ, которые тотчасъ же уничтожали ихъ. Все подчинилось этой войнѣ; всѣ стали жить и умирать ради нея. Въ машинѣ Беттериджа европейцы скоро нашли орудіе, съ помощью котораго могли противостоять азіатскимъ летательнымъ аппаратамъ и даже побѣждать ихъ. Но объ этомъ подробнѣе мы скажемъ ниже.
Нашествіе азіатовъ на Америку совершенно сгладило нѣмецко-американскія несогласія. Вначалѣ казалось, что ихъ стычка должна окончиться самымъ трагическимъ образомъ. Послѣ разрушенія центральной части Нью-Йорка вся Америка поднялась какъ одинъ человѣкъ. Нѣмцы, задумавшіе подчинить себѣ Америку, заняли, согласно планамъ принца Карла-Альберта, Ніагару, съ цѣлью воспользоваться гигантскими силами этого водопада, выгнали оттуда всѣхъ обитателей и превратили всѣ окрестности, вплоть до Буффало, въ пустыню. А какъ только Англія и Франція объявили имъ войну, нѣмцы опустошили Канадскую область миль на десять вокругъ. Въ это время какъ разъ появились азіаты и налетѣли на Ніагару. Произошла первая стычка между воздушными флотами Востока и Запада. Тутъ-то и выяснилось все значеніе нѣмецкой затѣи.
Сохраненіе въ тайнѣ всѣми странами своихъ приготовленій къ снаряженію воздушныхъ флотовъ придавало особенный характеръ этому новому виду войны. Каждая страна только смутно слышала кое-что о планахъ своихъ соперницъ и, ради сохраненія все той же тайны, была вынуждена ограничивать опыты съ собственными изобрѣтеніями. Ни одному строителю воздушныхъ кораблей и аэроплановъ не было путемъ извѣстно, къ чему собственно будетъ примѣняться его машина. Впрочемъ, многіе и изъ заказчиковъ, очевидно, сами не думали, что ихъ воздушнымъ кораблямъ придется служить не только средствомъ для передвиженія экипажа съ бомбами, но и вступать въ битвы другъ съ другомъ. Поэтому, когда американцы атаковали на воздухѣ нѣмцевъ, средства защиты у послѣднихъ оказались очень слабы. Лишь послѣ этого всѣ нѣмецкіе аэронавты были снабжены короткими скорострѣльными ружьями особой системы съ взрывчатыми снарядами. Въ теоріи для битвы предназначались летающіе драконы; имъ предоставлялась роль морскихъ торпедныхъ лодокъ. Быстро проносясь, какъ можно ближе, мимо непріятельскаго воздушнаго судна, сидящій на драконѣ долженъ былъ бросить въ него бомбу. На практикѣ же эти драконы оказались не совсѣмъ удобными по своей крайней неустойчивости. Въ каждой битвѣ едва одной трети изъ нихъ удавалось возвратиться къ своимъ кораблямъ; другія же двѣ трети обыкновенно погибали отъ непріятельскихъ снарядовъ или по собственной неосмотрительности.
Соединенный японо-китайскій флотъ такъ же, какъ и германскій, состоялъ изъ воздушныхъ судовъ и спеціальныхъ боевыхъ машинъ тяжелѣе воздуха, существенно отличавшихся отъ нѣмецкихъ драконовъ. Азіатскіе техники воспользовались извѣстными имъ европейскими моделями и по нимъ построили свои машины, но съ нѣкоторыми усовершенствованіями. То же самое можно сказать и о ихъ воздушныхъ корабляхъ. Германскіе, какъ намъ извѣстно, имѣли форму рыбы съ плоскою головою; азіатскіе также походили на рыбу, но не на треску, какъ тѣ, а скорѣе на такъ называемую «сковороду» (родъ камбалы) или на ската. Широкая и плоская нижняя часть азіатскаго корабля прерывалась окнами и другими отверстіями лишь вдоль средней линіи. Кабины, съ мостками надъ ними, располагались вокругъ оси, и газовыя камеры придавали кораблю видъ закрытаго цыганскаго шатра, только болѣе плоскаго. Германскій воздушный корабль въ сущности представлялъ изъ себя управляемый баллонъ, на много легче воздуха, и не обладалъ слишкомъ большою скоростью, а азіатскій былъ немного легче и прорѣзалъ воздухъ съ гораздо большею быстротою, зато съ меньшею устойчивостью. На передней и задней палубахъ этого корабля помѣщалось по орудію съ взрывчатыми снарядами и, кромѣ того, имѣлись прикрытія для стрѣлковъ, снабженныхъ скорострѣльнымъ оружіемъ. Этого вооруженія было вполнѣ достаточно, чтобы превзойти германскихъ исполиновъ и даже брать надъ ними верхъ. Во время битвы азіаты носились среди нѣмцевъ или же надъ ними; отваживались пролетать даже подъ ними, остерегаясь лишь непосредственнаго сосѣдства съ тѣмъ мѣстомъ непріятельскаго судна, гдѣ, по ихъ соображеніямъ, долженъ былъ находиться складъ взрывчатыхъ снарядовъ. Сойдясь съ нѣмцами, они стрѣляли изъ своихъ орудій, выпуская въ газовыя камеры непріятельскаго корабля шрапнель или гранаты, начиненныя разрушительнымъ взрывчатымъ составомъ.
Но главная сила азіатовъ заключалась не въ ихъ корабляхъ, а въ летательныхъ машинахъ, съ которыми могла бы поспорить развѣ только машина Беттериджа. Модель азіатской машины была изобрѣтена однимъ японскимъ художникомъ. Самая машина была построена изъ вещества, походившаго на целлулоидъ, и шелковой ткани, пестро расписанной. Ея боковыя крылья имѣли сходство съ согнутыми крыльями бабочекъ. Переднія части этихъ крыльевъ такъ же, какъ у нѣмецкихъ драконовъ, были снабжены когтями летучей мыши. Сзади тянулся длинный красный хвостъ, въ родѣ хвоста колибри. Сѣдокъ помѣщался между крыльями, надъ взрывчатымъ моторомъ, какъ на моторномъ велосипедѣ, и сидѣлъ верхомъ. Внизу находилось большое колесо. Въ рукахъ у сѣдока имѣлось ружье съ разрывными пулями, а съ боку висѣлъ обоюдоострый мечъ.
III.
правитьВсѣ эти подробности сдѣлались извѣстны только впослѣдствіи; вначалѣ же о нихъ никто ничего не зналъ. Каждый изъ противниковъ вступалъ въ бой при совершенно незнакомыхъ условіяхъ, прямо наудачу. Всѣ составленные заранѣе въ теоріи планы нападенія, защиты и маневровъ на практикѣ оказывались никуда негодными и при первой же стычкѣ оставались въ сторонѣ, какъ это случалось во время первыхъ морскихъ сраженій на броненосцахъ, когда они только что появились. Такимъ образомъ каждый командиръ воздушнаго судна былъ предоставленъ своему собственному усмотрѣнію, и одинъ видѣлъ возможность побѣды въ томъ, что въ другомъ вызывало отчаяніе и вынуждало къ бѣгству. О ніагарской битвѣ смѣло можно сказать то же самое, что говорилось о сраженіи при Лиссѣ: она представляла собою лишь хаосъ схватокъ.
Попробуемъ теперь описать эту интересную, безпримѣрную битву. Съ помощью безпроволочнаго телеграфа принцъ Карлъ Альбертъ, наконецъ, снова вступилъ въ командованіе своимъ воздушнымъ флотомъ еще за нѣсколько времени до появленія въ Лабрадорѣ «Графа Цеппелина». По распоряженію своего главнаго командира, германскій флотъ, форпосты котораго столкнулись съ японцами надъ Скалистыми горами, стянулся къ Ніагарѣ и ожидалъ прибытія принца. Карлъ Альберть прибылъ туда на «Графѣ Цеппелинѣ», и Бертъ въ первый разъ увидѣлъ Ніагарское ущелье, лазая на восходѣ солнца по наружной оболочкѣ средней газовой камеры корабля. «Графъ Цеппелинъ» летѣлъ довольно высоко, такъ что весь живописный ландшафтъ внизу съ его дикими утесами и бурлящими водопадами, которые сіяли въ лучахъ утренняго солнца подобно драгоцѣннымъ камнямъ, былъ виденъ какъ на ладони.
Воздушный флотъ располагался въ видѣ огромнаго полумѣсяца съ рогами, обращенный на юго-западъ. Длинная боевая линія этихъ чудовищъ, украшенныхъ черными орлами и флагами, представляла грандіозное зрѣлище.
Хотя въ городѣ Ніагарѣ была разрушена только незначительная его часть, но на улицахъ замерла всякая жизнь. Всѣ мосты были еще цѣлы, на гостиницахъ и ресторанахъ попрежнему развѣвались флаги и красовались привѣтливо манящія вывѣски; электрическіе заводы тоже продолжали дѣйствовать, но вокругъ города, по обѣимъ сторонамъ ущелья, царило полное опустошеніе. Все, что могло бы послужить прикрытіемъ для нѣмецкаго лагеря, было разрушено и уничтожено. Съ птичьяго полета эта картина разрушенія производила особенно подавляющее впечатлѣніе. Повсюду еще продолжались пожары, и нѣкоторыя мѣста были сплошь покрыты черными или тлѣющими головнями. Тамъ и сямъ виднѣлись слѣды погибшихъ бѣглецовъ, покинутыя повозки и трупы людей и лошадей. За опустошеннымъ пространствомъ ландшафтъ оставался нетронутымъ, но и тамъ не виднѣлось жителей. Въ Буффало свирѣпствовалъ сильный пожаръ, и не было видно никакихъ признаковъ борьбы съ огненной стихіей.
Самый городъ Ніагару нѣмцы быстро превратили въ военное депо. Съ воздушнаго флота были командированы техники. По указаніямъ принца они энергично принялись за оборудованіе воздухоплавательнаго парка. Въ очень короткое время ими была сооружена въ углу Ніагарскаго водопада, съ сѣверной стороны, газовая станція для наполненія водородомъ камеръ воздушныхъ кораблей, а другую собирались устроить на южной сторонѣ. Надъ электрической станціей и другими важными пунктами гордо развѣвался германскій флагъ.
«Графъ Цеппелинъ» дважды медленно проплылъ по воздуху съ цѣлью дать возможность принцу, стоявшему на висячей галлерейкѣ, основательно ознакомиться съ мѣстностью. Послѣ этого «Графъ Цеппелинъ» снова поднялся, и принцъ со всѣми своими офицерами и уцѣлѣвшимъ экипажемъ «Фатерланда» перебрался на «Гогенцоллернъ», избранный имъ флагманскимъ судномъ вмѣсто погибшаго «Фатерланда». Пересадка была произведена посредствомъ прочной веревочной лѣстницы, переброшенной съ «Графа Цеппелина». Такой способъ пересадки былъ довольно рискованный, но, къ счастью, все обошлось благополучно. Затѣмъ «Графъ Цеппелинъ» направился къ Проспектъ-Парку, чтобы высадить тамъ имѣвшихся на немъ раненыхъ и запастись амуниціей и провіантомъ.
Берту вмѣстѣ съ нѣсколькими солдатами было поручено перенести раненыхъ въ одну изъ ближайшихъ гостиницъ. Въ гостиницѣ никого не было, кромѣ двухъ мѣстныхъ сидѣлокъ для ухода за ранеными да нѣсколькихъ негровъ. Бертъ и врачъ съ «Графа Цеппелина» завернули въ одну изъ брошенныхъ на произволъ судьбы аптекъ и запаслись тамъ необходимыми медикаментами для раненыхъ. Возвращаясь изъ аптеки, они никого не встрѣчали на улицахъ. Обитателямъ было предложено въ теченіе трехъ часовъ оставить городъ, и они всѣ покинули его. Лишь кое-гдѣ валялись тѣла убитыхъ или погибшихъ въ суматохѣ людей, изъ-за которыхъ грызлись голодныя собаки, да на рѣчной сторонѣ проскользнулъ рядъ вагоновъ по однорельсовой желѣзной дорогѣ. Всѣ эти вагоны были нагружены матеріалами и провіантомъ и направлялись въ воздухоплавательный паркъ.
По возвращеніи съ ящикомъ лѣкарствъ въ гостиницу, Бертъ тотчасъ же былъ отправленъ для нагрузки бомбъ на «Графа Цеппелина». Работа эта требовала величайшей осторожности. и Бертъ съ особенною осмотрительностью занялся было ею, но вскорѣ былъ отозванъ отъ нея. Капитанъ «Графа Цеппелина» поручилъ ему отнести письмо офицеру, занявшему со своимъ отрядомъ оставленный американцами пороховой складъ. Полевой телефонъ только еще устраивался, поэтому пока приходилось прибѣгать къ письменнымъ сношеніямъ отдѣльныхъ частей между собою. Бертъ больше угадалъ, чѣмъ понялъ, приказаніе капитана. Ему не хотѣлось сознаться въ полномъ почти незнаніи нѣмецкаго языка, и онъ, взявъ письмо, отправился съ нимъ съ такимъ видомъ, точно отлично зналъ дорогу. Однако, обогнувъ два-три угла, онъ понялъ, что безъ разспросовъ ему едва ли удастся найти ее. Онъ остановился и сталъ придумывать, у кого бы спросить о дорогѣ, какъ вдругъ вниманіе его было привлечено пушечнымъ выстрѣломъ и вслѣдъ за тѣмъ громкимъ «ура», раздавшимися съ «Гогенцоллерна».
Онъ взглянулъ наверхъ, но высокіе дома по обѣимъ сторонамъ улицы преграждали видъ. Сгорая любопытствомъ узнать, въ чемъ дѣло, онъ бросился назадъ къ берегу и, къ своему изумленію, увидѣлъ быстро поднимавшагося надъ Козьимъ островомъ «Графа Цеппелина», не успѣвшаго еще, по мнѣнію Берта, пополнить запасъ газа. Заинтересованный этимъ обстоятельствомъ, онъ бросился бѣжать къ мосту, ведущему къ Козьему острову. Взбѣжавъ на мостъ, онъ остановился посерединѣ. Съ этого мѣста было всего виднѣе вверхъ. Тутъ только молодой человѣкъ въ первый разъ увидѣлъ азіатскіе воздушные корабли, всплывавшіе на горизонтъ надъ пѣнящимися пучинами верхнихъ пороговъ рѣки. Эти корабли показались ему далеко не такими громадными, какъ германскіе. Корабли летѣли прямо на него, такъ что онъ не могъ видѣть длины ихъ корпусовъ.
Бертъ стоялъ какъ разъ на томъ мѣстѣ, которое обыкновенно избиралось туристами для того, чтобы полюбоваться живописными окрестностями Ніагары. Надъ нимъ, на страшной высотѣ, маневрировалъ германскій воздушный флотъ, готовясь къ борьбѣ съ азіатскимъ, а подъ нимъ съ страшною быстротою несла къ водопаду свои волны рѣка. Костюмъ нашего искателя приключеній отличался нѣкоторою странностью. На немъ была рабочая солдатская куртка; его панталоны изъ синей бумажной ткани были заправлены въ резиновые сапоги, а голову покрывала бѣлая легкая каска, постоянно съѣзжавшая на носъ, потому что была ему велика. Изъ-подъ этой каски выглядывало удивленное лицо молодого человѣка, походившее на лицо нѣсколько дней не брившагося актера.
— Чортъ возьми, это еще что такое?! — воскликнулъ онъ, продолжая всматриваться въ ту сторону неба, откуда неслась стая азіатскихъ воздушныхъ чудовищъ.
Долго онъ смотрѣлъ вверхъ, издавая по временамъ не то одобрительныя, не то испуганныя восклицанія, обыкновенно выражавшіяся у него въ любимомъ «Ахъ, чортъ возьми!» Потомъ онъ вдругъ чего-то сильно испугался и со всѣхъ ногъ бросился бѣжать по направленію къ Козьему острову.
IV.
правитьНѣсколько времени оба непріятельскихъ флота присматривались другъ къ другу, остановившись въ виду одинъ у другого. Нѣмцы насчитывали у себя 76 большихъ воздушныхъ судовъ, расположивъ ихъ въ видѣ исполинскаго серпа, на высотѣ 4.000 футовъ надъ земною поверхностью. Между рогами серпа было разстояніе приблизительно въ 30 миль. На буксирѣ крайнихъ кораблей каждаго крыла находилось по 30 летающихъ драконовъ съ сѣдоками; но они были такъ малы, что Бертъ не могъ ихъ различить. Сначала въ полѣ его зрѣнія очутился южный флотъ азіатовъ, состоявшій изъ 40 кораблей, ведшихъ съ собою около 400 летательныхъ машинъ. Нѣкоторое время этотъ флотъ медленно, на разстояніи не болѣе 12 миль, двигался параллельно фронту нѣмецкаго флота. Сперва Бертъ могъ различать одни корабли, а потомъ, мало-по-малу, сталъ замѣчать и летательныя машины, представлявшіяся издали какими-то насѣкомыми, вьющимися возлѣ большихъ рыбъ. Въ этотъ разъ второй части азіатскаго флота наблюдатель не увидалъ, хотя и эта часть уже должна была быть видна нѣмцамъ на сѣверо-западной сторонѣ.
Воздухъ былъ очень тихъ и небо почти безоблачно. Германскій флотъ поднялся на такую высоту, что отдѣльныя его части уже не особенно хорошо виднѣлись, только концы серпа довольно ясно обрисовывались на ясной синевѣ неба. Двигаясь по направленію къ югу, корабли становились между солнцемъ и наблюдателемъ, такъ что послѣднему они казались темными силуэтами. Очевидно, оба флота не очень торопились вступить въ схватку. Но вотъ дѣло понемногу началось. Азіаты быстро двинулись на востокъ, постепенно поднимаясь все выше и выше, затѣмъ образовали длинную колонну и стали возвращаться по направленію къ лѣвому флангу нѣмцевъ. Послѣдніе повернули въ сторону, чтобы избѣжать фланговой атаки. Вдругъ тамъ и сямъ вспыхнули искры и раздался трескъ со стороны германскаго флота; очевидно, нѣмцы не утерпѣли и открыли по непріятелю огонь. Затѣмъ, подобно горсти снѣжныхъ хлопьевъ, бѣлые нѣмецкіе драконы вихремъ понеслись на азіатовъ, встрѣтившихъ ихъ дожделгь красныхъ искръ. Бертъ смотрѣлъ какъ очарованный. Всего какихъ-нибудь нѣсколько часовъ назадъ онъ самъ находился на одномъ изъ этихъ воздушныхъ кораблей и зналъ, что это простое издѣліе человѣческихъ рукъ, а теперь они казались ему не простыми пузырями, носившими на себѣ людей и повиновавшимися ихъ волѣ, а самостоятельными живыми существами, двигавшимися и дѣйствовавшими по собственному побужденію и по собственной волѣ.
Стаи нѣмецкихъ и азіатскихъ аэроплановъ столкнулись и стали опускаться внизъ, напоминая выброшенные въ окно бѣлые и розовые цвѣточные лепестки, потомъ они постепенно начали увеличиваться въ размѣрахъ. Бертъ ясно могъ видѣть, какъ нѣсколько десятковъ ихъ, перевертываясь вокругъ себя, съ страшною быстротою летѣли внизъ и исчезали тамъ въ тучахъ чернаго дыма, поднимавшихся надъ горящимъ Буффало. Одно время обѣ стаи совершенно скрылись было изъ вида, затѣмъ снова, но гораздо ниже прежняго, появилось нѣсколько бѣлыхъ и уже не лепестковъ, а бабочекъ, преслѣдуемыхъ множествомъ красныхъ, и опять, кружась другъ возлѣ друга, понеслись назадъ къ востоку.
Тяжелый, глухой ударъ заставилъ Берта взглянуть на зенитъ, гдѣ виталъ гигантскій полумѣсяцъ. Но этотъ полумѣсяцъ уже оказался разстроеннымъ и превратился въ огромную безпорядочную массу чудовищъ. Одинъ корабль горѣлъ съ обоихъ концовъ и, подобно погибавшимъ аэропланамъ, перевернувшись, завертѣлся вокругъ самого себя и ухнулъ въ дымъ пылающаго Буффало.
Сильно заинтересованный страшнымъ, но крайне интереснымъ зрѣлищемъ, Бертъ покрѣпче ухватился за перила моста и не сводилъ очарованнаго взора съ неба. Нѣсколько мгновеній оба флота, витая одинъ противъ другого въ косомъ направленіи, производили какіе-то непонятные наблюдателю маневры; потомъ съ обѣихъ сторонъ изъ общей массы стали выдѣляться отдѣльные корабли и падать вслѣдъ за первымъ въ дымящуюся бездну. Вдругъ азіатская стая ринулась въ самую середину нѣмецкой. Началось нѣчто похожее на общую рукопашную схватку. Затѣмъ сражающіеся стали раздѣляться на группы и пары. Нѣмецкій флотъ началъ опускаться внизъ. Одинъ изъ его кораблей, вспыхнувъ, какъ факелъ, быстро исчезъ на сѣверѣ; два другихъ, судорожно извиваясь, упали на землю. Потомъ два азіатскихъ съ преслѣдуемымъ ими нѣмецкимъ, къ которому вскорѣ присоединился товарищъ, понеслись къ востоку. За ними помчалась пара единоборцевъ: большой азіатскій корабль и огромный нѣмецкій.
Бертъ не замѣтилъ, какъ вступилъ въ дѣло и сѣверный отрядъ азіатскаго флота; наблюдателя только поразило, что количество кораблей и аэроплановъ вдругъ сильно увеличилось, и вся картина сраженія приняла хаотическій видъ. Вскорѣ, однако, сражающіеся опять стали выдѣляться отдѣльными группами. Здѣсь нѣмецкій исполинъ пылающимъ метеоромъ падалъ внизъ, окруженный дюжиною плоскихъ азіатскихъ судовъ, препятствовавшихъ ему спастись; тамъ повисъ въ воздухѣ другой, храбро отбиваясь отъ цѣлой стаи японскихъ аэроплановъ; далѣе исполинскою горящею головнею летѣлъ внизъ и азіатскій гигантъ.
Долго продолжался этотъ интересный бой безъ перевѣса на чью-либо сторону. Вдругъ слухъ Берта былъ пораженъ характернымъ стукомъ моторовъ. Взглянувъ въ ту сторону, откуда доносился этотъ стукъ, онъ увидѣлъ такую фантастическую картину, что невольно схватился за голову, думая, не сонъ ли ужъ это. На высотѣ сотни метровъ надъ рѣкою быстро приближалась съ юга цѣлая армія японскихъ воиновъ, несшаяся подобно валькиріямъ на огненно-красныхъ коняхъ, изобрѣсть которыхъ могла только художественная фантазія японскихъ техниковъ. Кони были крылатые. Когда крылья трепетали въ воздухѣ, кони стрѣлою поднимались вверхъ, а когда крылья оставались неподвижными, — кони такъ же быстро опускались внизъ. Такимъ образомъ, то поднимаясь, то опускаясь, «валькиріи» пронеслись такъ низко надъ головой Берта, что онъ даже могъ слышать, какъ онѣ перекликались между собою. Долетѣвъ до города, сказочные кони вмѣстѣ со своими всадниками стали одинъ за другимъ опускаться на просторную площадь передъ той самой гостиницей, гдѣ находились нѣмецкіе раненые. Одинъ изъ желтолицыхъ воиновъ, проносясь надъ Бертомъ, нагнулся къ нему, и темные загадочные глаза его на мгновеніе встрѣтились съ глазами Берта. Тутъ только нашъ герой понялъ, что находится слишкомъ ужъ на виду, и со всѣхъ ногъ бросился бѣжать на Козій островъ. Тамъ онъ укрылся за небольшимъ землянымъ валомъ, откуда въ полной безопасности могъ продолжать любоваться картиною этого титаническаго боя.
V.
правитьВскорѣ между азіатскими аэронавтами и нѣмецкими инженерами началась борьба изъ-за обладанія городомъ. Эта борьба вполнѣ соотвѣтствовала понятію Берта о войнѣ, почерпнутому имъ изъ фантастическихъ разсказовъ и сказокъ временъ его дѣтства. Теперь онъ увидѣлъ эту войну собственными глазами. Первый отрядъ японскихъ воздушныхъ всадниковъ, вѣроятно, предполагалъ, что городъ совершенно опустѣлъ, но сразу былъ выведенъ изъ своего заблужденія, когда со стороны электрическихъ заводовъ его встрѣтилъ залпъ выстрѣловъ. Это побудило японцевъ укрыться за сосѣдними домами. Затѣмъ съ востока примчался второй отрядъ красныхъ коней. Приблизившись къ городу, этотъ отрядъ медленно проносился надъ нимъ съ цѣлью, очевидно, рекогносцировки. Нѣмцы снизу открыли по немъ бѣглый огонь. Одинъ изъ азіатскихъ коней вдругъ опрокинулся и исчезъ между домами. Остальные, точно стая огромныхъ птицъ, опустились на кровлю электрическаго завода. Съ каждаго коня спрыгнуло по небольшой юркой фигуркѣ, которая, приблизившись къ брустверу кровли, стрѣляла внизъ и затѣмъ быстро отступала къ своему коню и укрывалась за нимъ. Между тѣмъ появился новый отрядъ летающихъ коней. Но Бертъ, поглощенный тѣмъ, что происходило передъ его глазами, не замѣтилъ его прибытія. Изъ сосѣднихъ зданій выскочило нѣсколько десятковъ нѣмцевъ, бросившихся бѣжать къ электрическому заводу. Двое упало. Одинъ сразу замеръ на мѣстѣ, а другой сначала нѣсколько шаговъ протащился по мостовой, потомъ тоже остался неподвижнымъ. Гостиница, въ которой находились раненые, подняла женевскій флагъ. Очевидно, въ городѣ было порядочное число нѣмцевъ, которые со всѣхъ сторонъ стали стекаться на защиту электрическаго завода. Тѣмъ временемъ азіатскіе красные кони все прибывали и вмѣшивались въ разгорѣвшуюся борьбу своихъ товарищей съ нѣмцами. Они уничтожили почти всѣхъ нѣмецкихъ драконовъ и теперь бросились разрушать зарождавшійся воздухоплавательный паркъ, электрическіе заводы и мастерскія, служившіе нѣмцамъ операціонною базою. Нѣкоторые изъ вновь прибывавшихъ коней спускались на землю и ихъ всадники, за какимъ-нибудь прикрытіемъ, превращались въ храбрыхъ пѣхотинцевъ. Другіе витали надъ мѣстомъ схватки и выражали свое участіе въ ней мѣткими выстрѣлами въ непріятеля. Нѣсколько разъ эта фантастическая конница такъ невысоко пролетала надъ головой Берта, что онъ въ ужасѣ падалъ ничкомъ на землю. Иногда къ треску скорострѣлокъ внизу примѣшивался раскатистый грохотъ вверху. Но молодой человѣкъ, весь поглощенный событіями, происходившими на землѣ, не смотрѣлъ на небо.
Вдругъ оттуда, сверху, свалилось что-то походившее на бочку. Раздался оглушительный трескъ. Снарядъ этотъ упалъ между азіатскими аэропланами, находившимися среди лужаекъ и цвѣточныхъ куртинъ возлѣ рѣки. Всѣ аэропланы мгновенно превратились въ вихрь обломковъ; цвѣточныя куртины съ землей и пескомъ поднялись также на воздухъ и тутъ же снова въ пестромъ хаосѣ опустились на землю, а аэронавтовъ разбросало во всѣ стороны, какъ пустые мѣшки. Надъ пѣнящимися водами точно пронеслась буря. Всѣ окна гостиницы и ближайшихъ зданій зазіяли темными отверстіями.
Тутъ только Бертъ поднялъ глаза кверху и увидѣлъ, что съ высоты опускается нѣсколько огромныхъ чудовищъ, вслѣдъ за которыми стала появляться и главная масса сражавшихся наверху; все это направлялось къ электрическимъ заводамъ. Размѣры кораблей въ глазахъ у Берта все увеличивались и увеличивались, такъ что въ сравненіи съ ними огромныя зданія стали казаться маленькими, рѣка сузилась, мостъ сдѣлался небольшимъ мостикомъ, а люди превратились въ муравьевъ. И, по мѣрѣ приближенія этихъ исполиновъ къ землѣ, все яснѣе и яснѣе доносились съ нихъ различные звуки: стукъ машинъ, трескотня выстрѣловъ, крики, стоны и рѣзкіе возгласы командующихъ. Черные орлы на переднихъ частяхъ германскихъ кораблей производили такое впечатлѣніе, точно и они принимали активное участіе въ битвѣ.
Нѣкоторые изъ кораблей приблизились къ землѣ на разстояніе 500 футовъ, такъ что Бертъ могъ различить на нижнихъ галлереяхъ нѣмецкихъ стрѣлковъ, повисшихъ на канатахъ азіатовъ и даже одного нѣмца въ алюминіевомъ водолазномъ костюмѣ, слетѣвшаго кувыркомъ прямо въ водопадъ надъ Козьимъ островомъ.
Въ первый еще разъ видѣлъ Бертъ такъ близко азіатскіе воздушные корабли, напоминавшіе ему своей конструкціей огромныя лыжи. Всѣ они были разрисованы бѣлыми и черными узорами. Висячихъ галлерей на нихъ не было, но изъ небольшихъ отверстій вдоль средней линіи выглядывали лица и ружейныя дула.
Двигаясь длинными волнистыми линіями, воздушныя чудовища продолжали свою отчаянную борьбу. Они кружились и носились взадъ и впередъ другъ передъ другомъ, прикрывъ собою всю Ніагару, какъ темными тучами, между которыми лишь мѣстами проглядывали золотистые солнечные лучи. То слетаясь въ тѣсную кучу, то разлетаясь въ разныя стороны, воздушныя чудовища продолжали свою ожесточенную борьбу. Вотъ одинъ изъ нѣмецкихъ кораблей загорѣлся. Всѣ товарищи тотчасъ же покинули его, быстро поднявшись вверхъ, чтобы не пострадать при его взрывѣ. Черезъ минуту тотъ дѣйствительно взорвался и рухнулъ внизъ. Вскорѣ вспыхнулъ другой, потомъ третій, и оба взорвавшись послѣдовали за первымъ.
Съ каждою минутою становилось яснѣе и яснѣе, что нѣмцамъ не выдержать этой неравной борьбы. Азіаты все настойчивѣе и рѣшительнѣе напирали на нихъ. Очевидно, нѣмцамъ осталось только одно — бѣгство, чтобы спасти остатки своего флота, и они старались уйти отъ сильныхъ враговъ. Но азіаты слѣдовали за ними по пятамъ, набрасывались на нихъ, разрѣзали газовыя камеры ихъ кораблей, зажигали ихъ, истребляли ихъ людей. Послѣдніе хотя и отстрѣливались, но выстрѣлы ихъ по большей части не достигали цѣли.
Эта упорная охота людей за людьми окончилась тѣмъ, что нѣмцы въ полнѣйшемъ безпорядкѣ разсѣялись во всѣ стороны. Это было уже форменное бѣгство. Азіаты пустились за ними въ погоню. Только небольшой клубокъ, состоявшій изъ четырехъ нѣмецкихъ и десяти азіатскихъ кораблей, продолжалъ сражаться вокругъ «Гогенцоллерна», кружившагося надъ Ніагарою въ послѣдней попыткѣ отстоять городъ.
Клубокъ этотъ пронесся надъ канадскимъ водопадомъ на востокъ и сдѣлался совсѣмъ маленькимъ, едва видимымъ, потомъ сталъ быстро возвращаться назадъ и увеличиваться въ размѣрѣ. Увеличиваясь съ каждою секундою, клубокъ, наконецъ, снова затемнилъ все небо со стороны наблюдателя. Плоскодонные азіатскіе корабли держались высоко надъ нѣмецкими или позади ихъ, все время выпуская въ нихъ дождь разрывныхъ снарядовъ. Аэропланы роились вокругъ своихъ жертвъ подобно разъяреннымъ пчеламъ. Два нѣмецкихъ корабля опустились было, но тутъ же снова поднялись. Во время этой схватки сильно пострадалъ и «Гогенцоллернъ». Сначала онъ медленно поднялся и круто перевернулся вокругъ самаго себя, потомъ вдругъ загорѣлся сзади и спереди, затѣмъ сталъ падать и упалъ прямо въ потокъ, гдѣ извиваясь какъ живое существо, понесся по теченію; въ одномъ мѣстѣ онъ зацѣпился было за камни, но сорванный силою теченія, снова поплылъ дальше. Его поврежденный и изогнутый винтъ все еще продолжалъ работать. Вспыхнувшій было на немъ огонь погасъ въ водѣ. Изуродованный нѣмецкій гигантъ застрялъ, наконецъ, въ порогахъ и издали казался огромной каменной глыбой, брошенной рукою титана среди бурлящихъ водъ. Огромный азіатскій левіаѳанъ, преслѣдовавшій погибшій «Гогенцоллернъ», прокружилъ немного надъ мѣстомъ катастрофы, потомъ, въ сопровожденіи шести красныхъ коней-аэроплановъ, понесся назадъ къ городу.
Не сводя глазъ съ застрявшаго въ порогахъ «Гогенцоллерна», Бертъ не обратилъ вниманія на страшный трескъ, раздавшійся около моста, съ шумомъ развалившагося. При этомъ огромную массу разбитаго корабля подбросило кверху, и онъ снова загорѣлся; среднія газовыя камеры взорвались, отъ пылавшаго остова корабля отдѣлилась передняя часть и застряла въ обломкахъ моста, а задняя, подобно калѣкѣ въ лохмотьяхъ, понеслась далѣе и исчезла въ самомъ водопадѣ.
Бертъ взбѣжалъ на небольшое возвышеніе, глядѣвшее прямо на клокочущія и бурлящія воды водопада. Надъ головой наблюдателя нависъ громадный азіатскій корабль, заслонившій собою солнце. Но Бертъ не обращалъ и на него никакого вниманія. Широко раскрытыми, неподвижными глазами смотрѣлъ онъ, какъ по ущелью въ водяной быстринѣ катилось что-то похожее издали на огромный пустой мѣшокъ. Для Берта Смолуэйса этотъ мѣшокъ былъ символомъ всего, что казалось такимъ грандіознымъ и могучимъ, --символомъ силъ, представлявшихся несокрушимыми. И вотъ теперь этотъ символъ, какъ пустой мѣшокъ, безпомощно несется по стремнинѣ; чтобы погибнуть въ пучинѣ, какъ бы предрекая такую же гибель всей бѣлой расы подъ напоромъ желтой…
Глава девятая.
правитьI.
правитьЗвукъ ударившейся неподалеку въ камень пули заставилъ нашего героя догадаться, что онъ слишкомъ на виду, и что на немъ нѣмецкая обмундировка. Бертъ поспѣшно бросился подъ группу деревьевъ, какимъ-то чудомъ уцѣлѣвшую отъ общаго разрушенія, и спрятался въ ней.
— Разбиты! — трясясь отъ страха шепталъ онъ. — Окончательно разбиты и уничтожены!.. И кѣмъ же? — желтолицыми китайцами и японцами!.. Кто бы могъ подумать это?
Замѣтивъ въ сторонѣ еще группу невысокихъ деревьевъ, Бертъ направился туда. Въ серединѣ деревьевъ оказалась небольшая бесѣдка, невидимая изъ-за деревьевъ, въ которой очень удобно было спрятаться въ случаѣ необходимости. Бертъ обрадовался этому убѣжищу и тотчасъ же забрался въ него. Раздвинувъ немного вѣтви двухъ деревьевъ, онъ взглянулъ въ сторону водопада. Тамъ, гдѣ скрылся разрушенный «Гогенцоллернъ», теперь было все спокойно; слышался только шумъ водопада. Азіатскій корабль неподвижно повисъ надъ электрическимъ заводомъ, передъ которымъ происходилъ сухопутный бой. Воздушное чудовище имѣло спокойный и самоувѣренный видъ. На передней его части гордо развѣвался длинный волнистый красно-черно-желтый флагъ великаго азіатскаго союза «Восходящаго Солнца и Дракона». Въ отдаленіи, на востокѣ, виднѣлся второй азіатскій корабль, а на югѣ — третій.
Сначала Берту показалось, что борьба въ городѣ совершенно окончилась, хотя на одномъ изъ полуразрушенныхъ домовъ все еще висѣлъ германскій флагъ; надъ электрическимъ заводомъ тоже развѣвалось бѣлое полотнище, остававшееся на мѣстѣ и во все время послѣдующихъ событій. Но вотъ снова послышался трескъ перестрѣлки, и Бертъ увидѣлъ кучку нѣмецкихъ солдатъ, скрывшуюся между домами. За ними пробѣжали два механика въ синихъ блузахъ и такихъ же панталонахъ, преслѣдуемые тремя японскими солдатами. Передній бѣглецъ, высокій и худощавый, бѣжалъ легко и быстро; второй же, коротенькій и довольно полный человѣчекъ, дѣлалъ странные скачки, подперевъ толстыми руками бока и опрокинувъ назадъ голову. Преслѣдователи были въ мундирахъ цвѣта хаки и легкихъ темныхъ каскахъ съ металлическимъ блескомъ. Вдругъ толстякъ споткнулся и упалъ. Бертъ замеръ: передъ нимъ былъ новый ужасъ войны. Однако упавшій успѣлъ вскочить на ноги и пустился бѣжать дальше. Японецъ чуть было ни настигъ его и уже хотѣлъ поразить своимъ мечомъ. Отбѣжавъ шаговъ двадцать, толстякъ замедлилъ свои прыжки; онъ видимо задыхался. Черезъ нѣсколько секундъ японецъ его догналъ. Бертъ увидѣлъ, какъ сверкнулъ въ воздухѣ мечъ. Вслѣдъ за тѣмъ раздался слабый крикъ, и преслѣдуемый опрокинулся навзничь. Азіатъ нанесъ ему еще два удара, которые тотъ въ послѣднихъ проблескахъ самосохраненія тщетно старался отразить руками. Японецъ ударилъ его въ четвертый разъ и, замѣтивъ, что судорожныя движенія нѣмца прекратились, бросился вслѣдъ за товарищами догонять второго легконогаго бѣглеца. Опустивъ раздвинутыя вѣтви, Бертъ закрылъ руками лицо и на нѣсколько времени замеръ въ такой же неподвижности, въ какой лежалъ только что убитый японцемъ нечастный нѣмецъ.
Когда Бертъ немного оправился и снова выглянулъ изъ своего убѣжища, то замѣтилъ множество маленькихъ людей съ обнаженными мечами въ рукахъ. Они выходили изъ домовъ, откуда раньше неслись выстрѣлы. Одни изъ нихъ, вложивъ мечи въ ножны, осматривали аэропланы, во множествѣ лежавшіе на улицѣ. Выбравъ тѣ, которые уцѣлѣли отъ нѣмецкихъ бомбъ, садились на нихъ и быстро взвивались вверхъ; другіе, покачавъ головами, отходили прочь. Далеко на востокѣ показался рядъ азіатскихъ воздушныхъ кораблей. Нѣкоторые изъ нихъ спустились къ городу и выбросили веревочныя лѣстницы, по которымъ маленькіе люди быстро и ловко взобрались на бортъ своего судна. То же самое сдѣлалъ и тотъ корабль, который виталъ надъ электрическимъ заводомъ. Собравъ, очевидно, всѣхъ своихъ людей, эти корабли поднялись наверхъ и присоединились къ ожидавшей ихъ флотиліи, вмѣстѣ съ которою и направились къ юго-западу.
Вскорѣ послѣ удаленія японцевъ многія зданія въ городѣ вдругъ загорѣлись, изъ машиннаго отдѣленія электрическаго завода раздалось нѣсколько сильныхъ взрывовъ. Бертъ, насколько онъ могъ понять, остался одинъ среди опустошенной мѣстности.
— Ахъ, чортъ ихъ побери! — воскликнулъ онъ съ видомъ человѣка, приходящаго въ себя послѣ тяжелаго кошмара.
II.
правитьСобственное положеніе Бертъ сразу не могъ опредѣлить. Ему казалось, что все пережитое имъ за послѣднее время дѣйствительно было лишь продолжительнымъ кошмаромъ; что вотъ-вотъ онъ снова очутится въ Бенъ-Хилѣ, въ обществѣ Греба, среди своихъ родныхъ, въ ожиданіи свиданія съ Эдной, и жизнь потечетъ постарому. Но мало-по-малу къ нему стало возвращаться сознаніе дѣйствительности, и онъ съ тревогою спрашивалъ себя: ужъ не пронесся ли ураганъ разрушенія и надъ Бенъ-Хилемъ и не смелъ ли съ лица земли зеленную лавочку вмѣстѣ съ Томомъ, Джессикой и всѣми воспоминаніями недалекаго прошлаго? Онъ припомнилъ, что уже освѣдомлялся объ этомъ, но никто не могъ дать ему точныхъ свѣдѣній.
Разбираясь въ своихъ впечатлѣніяхъ, онъ вдруъ вспомнилъ, что давно уже ничего не ѣлъ, и почувствовалъ сильный голодъ. Въ разрушенномъ городѣ навѣрное осталось много съѣстныхъ припасовъ, но какъ пробраться туда? Впрочемъ, быть-можетъ, найдется что-нибудь и въ той бесѣдкѣ, которую онъ видѣлъ у моста. Молодой человѣкъ поспѣшно направился туда. Дверь въ бесѣдку была заперта. Кое-какъ Берту при помощи увѣсистаго камня удалось проломить нѣсколько дверныхъ досокъ и пролѣзть въ бесѣдку. Къ его величайшему удовольствію, стойка и полки были уставлены множествомъ консервовъ, печеній, фруктовъ, сластей, разныхъ водъ, сигаръ и папиросъ. Нашлось даже нѣсколько запечатанныхъ бутылокъ съ стерилизованнымъ молокомъ. Въ одномъ изъ угловъ стоялъ съ чѣмъ-то большой еще не вскрытый ящикъ. Оказались столовые приборы.
— Ну, вотъ и слава Богу! — воскликнулъ обрадованный «островитянинъ», какъ онъ въ шутку назвалъ себя, — значитъ, я не умру здѣсь съ голоду. — И онъ съ аппетитомъ принялся за уничтоженіе консервовъ, заѣдая ихъ бисквитами и запивая молокомъ. — А что сталось съ бѣднымъ Куртомъ? — онъ такъ и не научился называть лейтенанта по-нѣмецки — Курцемъ, — продолжалъ вслухъ разсуждать Бертъ съ набитымъ ртомъ. — Такой былъ славный и добрый человѣкъ, неужели и онъ погибъ вмѣстѣ съ прочими?.. А этотъ страшный принцъ? что сдѣлалось съ нимъ и со всѣми его людьми, которые были на «Гогенцоллернѣ»?.. Ахъ, какъ мнѣ жаль добраго лейтенанта, если онъ и правда погибъ!
Утоливъ голодъ, молодой человѣкъ закурилъ сигару и продолжалъ бесѣду съ самимъ собою.
— Хотѣлось бы мнѣ знать, что сталось съ Гребомъ? Живъ ли еще онъ? Вспоминаетъ ли обо мнѣ?.. Гмъ!.. Гребъ-то Гребомъ, а вотъ что будетъ со мною? Удастся ли мнѣ выбраться съ этого необитаемаго острова?
Потребности стаднаго существа такъ сильно стали сказываться въ нашемъ героѣ, что онъ пришелъ въ ужасъ при мысли о томъ, что вокругъ него нѣтъ ни единой живой души. Но, быть-можетъ, гдѣ-нибудь поблизости находятся и еще живые люди, которые, подобно ему, прячутся отъ дневного свѣта… вѣрнѣе, впрочемъ, отъ кровожадныхъ двуногихъ звѣрей — азіатовъ. Желаніе навѣрное узнать это заставило Берта поближе ознакомиться съ мѣстомъ, куда забросила его судьба. Разрушеніе моста между островомъ и материкомъ совершенно отрѣзало его отъ всего міра. Онъ понялъ это только тогда, когда вернулся къ тому мѣсту, гдѣ находилась оторванная часть отъ «Гогенцоллерна» и громоздились обломки моста. Нѣсколько времени Бертъ тупо оглядывалъ разбитыя кабины корабля. Мысль, что въ нихъ могли быть еще живые люди, ему и въ голову не приходила, слишкомъ ужъ тамъ все было исковеркано. Потомъ онъ бросилъ взглядъ вверхъ; нигдѣ больше не было видно ни одного воздушнаго чудовища.
— Гмъ!.. Словно ничего и не было! — проговорилъ онъ, переводя взглядъ сверху внизъ на грандіозный водопадъ, который попрежнему продолжалъ съ страшнымъ шумомъ низвергаться въ пучину.
Наконецъ онъ задался вопросомъ, что ему дѣлать, и отвѣтилъ самъ себѣ: «Рѣшительно не знаю!» — Только двѣ недѣли тому назадъ онъ находился еще въ Бенъ-Хилѣ и не думалъ ни о какихъ далекихъ путешествіяхъ, а теперь вотъ очутился въ Америкѣ, у Ніагарскаго водопада, среди разрушенія и опустошенія, произведенныхъ неслыханною войною, и притомъ былъ запертъ въ такомъ мѣстѣ, откуда не имѣлось никуда выхода.
— Впрочемъ, если хорошенько поискать, можетъ-быть, и удастся какъ-нибудь выбраться отсюда, — размышлялъ онъ. — Эхъ, и дернула же меня нелегкая забраться именно сюда! Что бы вернуться опять въ городъ. Авось, и тамъ нашлось бы мѣстечко, гдѣ можно было бы спрятаться и выждать окончанія грозы… Впрочемъ, японцы — настоящія ищейки, они обязательно разнюхали бы меня и расправились бы со мною такъ же, какъ съ несчастными нѣмцами. Пожалуй, и лучше, что судьба занесла меня сюда… она все-таки ко мнѣ довольно милостива.
Утѣшивъ себя этимъ заключеніемъ, Бертъ забрался на утесъ около водопада и окинулъ взглядомъ канадскій берегъ съ его разрушенными зданіями и поваленными деревьями когда-то красиваго парка «Викторіи», залитаго въ эту минуту розовымъ сіяніемъ солнечнаго заката. Нигдѣ не было и признака живыхъ существъ. Бертъ снова вернулся къ мосту и съ тоской глядѣлъ на огромную брешь, зіявшую посрединѣ моста, и на бурлившую подъ нимъ воду. Въ той сторонѣ, гдѣ находился Буффало, все еще тучами клубился дымъ, а возлѣ вокзала Ніагары всѣ дома были объяты пламенемъ. Вокругъ все было тихо, пустынно, мертво…
Бертъ направился по тропинкѣ поперекъ острова и вскорѣ наткнулся на два азіатскихъ аэроплана, сильно попорченныхъ въ роковой для «Гогенцоллерна» борьбѣ. Тутъ же, на деревьяхъ, повисъ третій, а рядомъ съ нимъ висѣло тѣло азіата. Машина, очевидно, свалилась прямо на деревья и застряла въ вѣтвяхъ. Ея полусломанныя, помятыя крылья и ребра торчали между вѣтвями, а передній конецъ вонзился въ землю. Китаецъ-аэронавтъ раскачивался на деревѣ головою внизъ. Стало уже темнѣть, и желтое лицо мертвеца, съ налитыми кровью глазами, имѣло очень страшный и непривлекательный видъ. Сломанный сукъ вонзился въ горло азіата, пригвоздивъ его къ дереву. Въ рукѣ у него было крѣпко зажато легкое короткое ружье, — даже въ минуту страшной смерти вѣрный долгу солдатъ не выпустилъ изъ рукъ оружія.
Содрогаясь отъ этого удручающаго зрѣлища, Бертъ поспѣшилъ дальше, поминутно оглядываясь назадъ и шепча про себя: «Фу, ты, чортъ!.. терпѣть не могу мертвецовъ!.. Лучше бы ужъ встрѣтить этого китайца живого!» — Вернувшись другою тропинкою къ водопаду, гдѣ все-таки было свѣтлѣе и не такъ жутко, какъ подъ деревьями, онъ увидѣлъ еще одинъ аэропланъ лежавшимъ на землѣ съ поднятыми вверхъ крыльями. Эта машина казалась совсѣмъ неповрежденной.
Бертъ долго простоялъ около аэроплана, внимательно разсматривая ея широко распластанныя крылья, большое рулевое колесо и пустое сѣдло. Пробормотавъ что-то въ родѣ «увидимъ», онъ отвернулся и машинально взглянулъ въ воду. Въ водоворотѣ, крутившемся возлѣ выступа утеса, вертѣлся какой-то продолговатый предметъ, то исчезавшій, то снова появлявшійся на поверхности бурлившей воды.
— Ахъ, чортъ возьми, еще одинъ! — съ ужасомъ воскликнулъ молодой человѣкъ, вглядѣвшись въ этотъ предметъ.
И онъ хотѣлъ уйти отсюда, но что-то остановило его и заставило еще разъ болѣе внимательно взглянуть въ водоворотъ. Бертъ былъ увѣренъ, что застрявшій тамъ предметъ — тѣло собственника находившагося тутъ аэроплана. Молодой человѣкъ нашелъ длинный сукъ, обрѣзалъ вынутымъ изъ кармана складнымъ ножомъ вѣтви и хотѣлъ съ помощью образовавшейся жерди вытолкнуть тѣло китайца изъ водоворота, чтобы тѣло могло унести теченіемъ, и такимъ образомъ избавиться отъ непріятнаго зрѣлища. Тогда въ его сосѣдствѣ останется только одинъ мертвецъ, висящій на деревѣ; отъ него онъ также постарается поскорѣе избавиться. Наклонившись надъ водою, Бертъ старался достать жердью тѣло мертвеца, лежавшее на водѣ лицомъ внизъ. Когда молодому человѣку послѣ нѣкоторыхъ усилій удалось оттолкнуть тѣло, и оно, повернувшись лицомъ кверху, понеслось по теченію, онъ машинально взглянулъ на это лицо, отступилъ назадъ и въ ужасѣ воскликнулъ: «Куртъ?!. Бѣдный Куртъ!»
Да, это дѣйствительно былъ лейтенантъ Курцъ. Бертъ ясно разсмотрѣлъ его черты и золотистые волосы на непокрытой головѣ. Сердце молодого человѣка сжалось, и онъ молча, съ мучительною тоскою, нѣсколько времени слѣдилъ, какъ тѣло несчастнаго лейтенанта быстро исчезало у него изъ глазъ.
— Куртъ… милый, дорогой Куртъ! — крикнулъ онъ потомъ внѣ себя отъ горя, жалости и отчаянія вслѣдъ уносившемуся тѣлу, — прости меня! Я не зналъ, что это ты, иначе не оттолкнулъ бы тебя… О, Боже мой! Боже мой!
Подавленный тяжестью новыхъ чувствъ, Бертъ ткнулся лицомъ въ холодный шероховатый утесъ и зарыдалъ какъ ребенокъ. Ему казалось, что теперь порвалось послѣднее звено цѣни, связывавшей его съ остальнымъ міромъ, и ужасъ полнаго одиночества еще сильнѣе охватилъ молодого человѣка. Сумерки сгущались. Все вокругъ темнѣло. Деревья и всѣ предметы превращались въ какія-то причудливыя страшныя тѣни.
— О, Господи, я этого не вынесу! — воплемъ вырвалось у него, когда онъ, поднявшись на ноги, со страхомъ оглянулся вокругъ себя.
Онъ снова бросился на землю и зарыдалъ сильнѣе прежняго. Сердце у него еще больнѣе сжималось при каждой мысли о добромъ, храбромъ и веселомъ молодомъ офицерѣ. Вскорѣ отчаяніе его перешло въ ярость. Катаясь по землѣ и сжимая кулаки, онъ кричалъ на весь островъ:
— О, эта проклятая война!.. Будь прокляты и люди, которые ее затѣяли!.. Бѣдный, дорогой лейтенантъ!.. Да, твои предчувствія оправдались!.. И я даже не могу взять у тебя письма для твоей невѣсты? Да если бы и взялъ, я не знаю ея имени… Ахъ, какъ ты вѣрно сказалъ, что людей насильно отрываютъ отъ близкихъ ихъ сердцу и забрасываютъ Богъ вѣсть куда!.. Вотъ и я заброшенъ сюда, на этотъ мертвый островъ, за тысячи миль отъ родины и отъ всѣхъ близкихъ мнѣ людей… Впрочемъ, должно-быть, и всѣ войны такъ же ужасны, какъ эта. Только я вмѣстѣ со многими другими не понималъ этого. Намъ толковали, что война — нѣчто особенно великое, благородное и даже чуть не возвышенное. Возвышенное и великое?.. О, Господи! Нѣтъ, весь свѣтъ — сплошной сумасшедшій домъ, и стоитъ ли жалѣть людей, которые добровольно лѣзутъ въ него!.. Есть, конечно, между ними и хорошіе, какъ, напримѣръ, покойный лейтенантъ, но такихъ очень немного и они всѣ почему-то преждевременно погибаютъ… Ахъ, какъ я любилъ этого милаго лейтенанта!.. Никогда мнѣ не забыть его!.. Я чувствую это… А что, если онъ пригрезится мнѣ ночью?.. Впрочемъ, нѣтъ, едва ли: онъ былъ слишкомъ благороденъ при жизни, чтобы являться потомъ пугать людей послѣ смерти… Моя Эдна была тоже очень хорошая… Гмъ!.. Была?.. Но, можетъ-быть, она еще жива и теперь? Быть-можетъ, ужасъ войны ея не коснулся? Вѣдь не всѣ же погибаютъ во время войны?.. Да, я чувствую, что она жива, и мы еще увидимся… Какъ чувствовалъ бѣдный лейтенантъ Куртъ, что ему не жить на свѣтѣ, такъ и я чувствую, что буду жить… Во всякомъ случаѣ я употреблю всѣ силы на то, чтобы вырваться изъ этой новой тюрьмы, остаться въ живыхъ и снова увидѣться съ Эдной.
Послѣднюю часть своего монолога молодой человѣкъ проговорилъ, уже поднявшись на ноги. Отеревъ рукавами куртки мокрое отъ слезъ лицо, онъ повернулся и отправился по направленію къ бесѣдкѣ. Когда онъ проходилъ мимо группы деревьевъ, съ одного изъ нихъ ему прыгнуло что-то на плечо. Бертъ замеръ отъ ужаса. Инстинктивно поднявъ руку къ плечу, онъ ощупалъ ею что-то маленькое, мягкое и нѣжно мурлыкающее. Онъ осторожно снялъ это существо съ плеча и увидѣлъ, что это былъ небольшой, исхудалый отъ голода котенокъ. Маленькое животное, сидя у него на рукахъ, терлось мордочкой объ его куртку и продолжало мурлыкать, поднявъ кверху хвостъ.
— Ахъ, чтобъ тебя!.. Какъ ты испугалъ меня! — прерывающимся отъ волненія голосомъ воскликнулъ молодой человѣкъ, успокаиваясь и тихонько гладя маленькое животное, которое еще сильнѣе ласкалось къ нему.
Въ бесѣдкѣ онъ поужиналъ самъ и накормилъ котенка, потомъ улегся на полу и почти сразу заснулъ.
III.
правитьПроснулся онъ рано утромъ и почувствовалъ себя гораздо бодрѣе, чѣмъ наканунѣ. Котенокъ спалъ около него. Съ пробужденіемъ своего большого друга маленькое животное тоже проснулось и тотчасъ же принялось ласкаться къ нему.
— Что, знать, захотѣлось молочка? — произнесъ Бертъ, гладя котенка по его выгнутой горбикомъ спинкѣ. — Хорошо, сейчасъ получишь свою порцію. Мнѣ и самому не мѣшаетъ закусить.
Онъ оглянулся вокругъ, ища глазами блюдце, въ которое вчера вечеромъ наливалъ котенку молока, и не находилъ его. Вмѣсто этого онъ увидѣлъ въ бесѣдкѣ безпорядокъ, котораго раньше не было и котораго не замѣтилъ вечеромъ впотьмахъ. На стойкѣ оказались двѣ тарелки со слѣдами ѣды; этихъ тарелокъ, насколько ему помнится, онъ самъ не оставлялъ здѣсь. Кромѣ того, нашлись и другіе слѣды пребыванія въ бесѣдкѣ людей. Это заставило Берта задуматься. Кто могли быть хозяйничавшіе тутъ въ его отсутствіе люди, друзья или враги? Опасаться ему ихъ или нѣтъ? Разрѣшеніемъ этихъ интересныхъ вопросовъ онъ рѣшилъ заняться потомъ, а пока накормить котенка и позавтракать самому.
Прежде всего онъ позаботился о маленькомъ четвероногомъ товарищѣ, котораго ему послала, вѣроятно, въ видѣ утѣшенія судьба, потомъ утолилъ и свой голодъ. Послѣ этого онъ принялся провѣрять наличность запасовъ. Изъ этой провѣрки онъ убѣдился, что здѣсь хозяйничалъ не одинъ человѣкъ, а, по крайней мѣрѣ, двое и что настоящей ѣды не особенно много, все больше сласти.
По окончаніи ревизіи Бертъ, посадивъ котенка себѣ на плечо, отправился на рекогносцировку. Прежде всего его потянуло къ тому дереву, на которомъ висѣлъ трупъ китайца. Видъ мертвеца былъ крайне непріятенъ, но не внушалъ уже такого ужаса, какъ наканунѣ въ сумеркахъ. Ружье вывалилось, наконецъ, изъ его руки и валялось подъ деревомъ.
— Придется какъ-нибудь стащить его съ дерева и бросить въ рѣку, а то видъ этого украшенія не особенно казистъ да и притомъ трупъ, разлагаясь, будетъ заражать воздухъ, — проговорилъ Бертъ, отходя отъ дерева.
Онъ отправился къ мосту взглянуть на обломокъ «Гогенцоллерна». Котенокъ, котораго онъ опустилъ на землю, бѣжалъ за нимъ, какъ собака. Обломокъ за ночь былъ прибитъ къ берегу и лежалъ уже на землѣ. Всюду царствовала мертвая тишина. Только изъ города доносились вой и лай собакъ да карканье хищныхъ птицъ, цѣлыми стаями носившихся надъ приготовленною имъ наканунѣ добычей.
— Да, котикъ, намъ съ тобою нужно серьезно обдумать, какимъ путемъ выбраться изъ этой ловушки, — сказалъ Бертъ своему безсловесному спутнику, задумчиво глядя на полуразрушенный мостъ, въ серединѣ котораго зіяла пустота въ нѣсколько десятковъ шаговъ.
Отсюда онъ направился производить подробный осмотръ своего «владѣнія», какъ онъ назвалъ островъ. Котенокъ не отставалъ отъ него ни на шагъ, и это его радовало: все-таки было хоть одно живое и дружелюбное существо. Долго онъ лазилъ по высотамъ и пробирался по ущельямъ, но всюду натыкался на рѣку, въ которой шумно бурлили большіе и маленькіе водопады и торчали пороги, покрытые неглубокой пѣнящейся водой.
— Чортъ знаетъ что такое! — вырвалось, наконецъ, у него его привычное восклицаніе. —Откуда только набралось здѣсь столько воды съ этими дурацкими водопадами и порогами? И ни одного прохода между ними.
Проходя черезъ поляну, на которой лежалъ аэропланъ, показавшійся ему вчера не особенно поврежденнымъ, онъ остановился около него и принялся его подробно осматривать.
— Испорченъ, никуда не годится! — съ досадою пробормоталъ молодой человѣкъ послѣ тщательнаго осмотра машины. — Вотъ, если бы нашелся необходимый инструментъ, тогда, пожалуй, еще можно бы что-нибудь сдѣлать, а съ пустыми руками что подѣлаешь… Эхъ, котикъ, напрасно ты такъ обнюхиваешь эту заморскую штуку: она не съѣдобная да и вообще ни на что теперь не годится! — замѣтилъ онъ котенку, который, въ свою очередь, съ самымъ серьезнымъ видомъ производилъ розовымъ носикомъ изслѣдованіе аэроплана.
Берту вдругъ послышались шаги людей. Вздрогнувъ отъ неожиданности, онъ съ живостью обернулся. Изъ-подъ деревьевъ медленно выходили двѣ высокія фигуры; обѣ онѣ были оборванныя, покрытыя копотью и обвязанныя тряпками. Задняя фигура сильно прихрамывала и вся ея голова была окутана бѣлою повязкою; передняя шла довольно бодро, хотя половина ея лица вся вспухла и была багроваго цвѣта, а правая рука висѣла на перевязи. Передній былъ принцъ Карлъ-Альбертъ, а задній — птицелицый офицеръ, — тотъ самый, котораго удалили было изъ кабины на «Фатерландѣ» ради мистера Беттериджа и вновь водворили въ ней, когда послѣдній оказался самозванцемъ.
IV.
правитьСъ появленіемъ «страшнаго» принца Бертъ вступилъ, такъ сказать, въ новый фазисъ своего существованія. Онъ уже теперь не могъ считать себя полнымъ и неограниченнымъ обладателемъ этого острова. Въ первый моментъ этой неожиданной встрѣчи онъ сильно смутился, а потомъ успокоился и даже обрадовался: вѣдь теперь оба эти лица находились въ одинаковомъ съ нимъ положеніи, даже, пожалуй, худшемъ, потому что они были ранены, а онъ совершенно здоровъ. Какое ему дѣло, что одинъ изъ нихъ былъ принцемъ, а другой — офицеромъ высшаго ранга: азіаты уничтожили всѣ различія между нимъ и этими лицами, и теперь они ему ровня. Ему очень хотѣлось узнать, что съ ними произошло, и онъ безъ всякой церемоніи крикнулъ:
— Ба! Да это вы? Откуда это васъ принесло?
Принцъ съ недоумѣніемъ взглянулъ на него, потомъ перевелъ вопросительный взглядъ на своего спутника.
— Это тотъ самый англичанинъ, у котораго оказались планы машины Буттеридша, ваше высочество, — пояснилъ нтицедицый офицеръ по-нѣмецки и потомъ, обратясь къ Берту, строго крикнулъ по-англійски: — При встрѣчѣ съ его высочествомъ сначала отдаютъ ему честь, а потомъ ожидаютъ его вопросовъ!
— Вотъ тебѣ и «ровня»! — воскликнулъ про себя Бертъ и, ставъ въ позицію, отдалъ довольно неловко честь, приложивъ правую руку къ съѣхавшей ему на затылокъ каскѣ
Невольно повинуясь строгому внушенію офицера, Бертъ стоялъ молча въ ожиданіи вопроса со стороны принца.
— Вамъ понятенъ механизмъ этой машины? — спросилъ послѣдній, указывая неповрежденною рукою на аэропланъ.
— Я еще не успѣлъ подробно ознакомиться съ нимъ, — отвѣтилъ уклончиво Бертъ.
Принцъ перекинулся нѣсколькими нѣмецкими словами съ офицеромъ, потомъ снова обратился къ Берту.
— Вы — спеціалистъ по механикѣ?
— Починку сумѣлъ бы сдѣлать, если бы нашелся инструментъ и необходимый матеріалъ, — отвѣтилъ не особенно увѣреннымъ тономъ Бертъ, смущаясь отъ пристальнаго взгляда принца.
— Да?.. Ну, необходимые инструменты и прочее, вѣроятно, найдутся. Посмотрите, можно ли будетъ исправить эту машину такъ, чтобы она была годна въ дѣло?
Бергъ напустилъ на себя дѣловой видъ и, засунувъ въ карманы руки, какъ дѣлалъ его компаньонъ Гребъ, обошелъ аэропланъ кругомъ.
— Дня три придется повозиться, — объявилъ, наконецъ, онъ, окончивъ осмотръ. — Машина сильно попорчена.
Аэропланъ дѣйствительно былъ порядкомъ поврежденъ, но самый моторъ находился въ исправности, а это было главное. Бертъ навыкъ въ мастерской Греба замѣнять въ механизмахъ однѣ части другими и даже исправлять сломанное. А здѣсь находились еще два болѣе поврежденныхъ аэроплана. Изъ всѣхъ трехъ для мало-мальски смыслящаго человѣка не составляло особеннаго труда собрать одинъ и сдѣлать его годнымъ.
— Слѣдовательно, можете исправить? — снова спросилъ принцъ.
— Постараюсь, — болѣе увѣренно отвѣтилъ Бертъ. — Но кто же рѣшится сѣсть на эту машину и сумѣетъ управлять ею.
— Я! — твердо отчеканилъ принцъ.
— Ну, и сломишь себѣ шею! — пробурчалъ какъ бы про себя Бертъ.
Къ счастью, Карлъ-Альбертъ не разслышалъ этого замѣчанія. Обернувшись къ своему спутнику, онъ что-то говорилъ ему, описывая здоровою рукою широкіе круги въ воздухѣ. Офицеръ, почтительно изгибаясь, отвѣчалъ ему.
Тѣмъ временемъ Бертъ, продолжая ворчать что-то не особенно лестное о принцахъ и другихъ «дармоѣдахъ», принялся обшаривать аэропланъ, ища сумку съ инструментами. Ему только сейчасъ прищло въ голову, что она, навѣрное, должна быть при машинѣ. Такая сумка дѣйствительно нашлась. Отыскавъ, что нужно, Бертъ сбросилъ съ себя куртку, сдвинулъ на затылокъ каску и засучилъ рукава рубашки.
Принцъ и его спутникъ желали посмотрѣть, какъ приступитъ къ работѣ «механикъ», но послѣдній категорически объявилъ, что они своимъ присутствіемъ будутъ только мѣшать ему, и просилъ ихъ удалиться. Когда они исполнили его просьбу и скрылись за деревьями, Бертъ поднялъ ружье мертваго китайца и сунулъ его въ ближайшую крапивную заросль.
— Ну, вотъ, теперь я на всякій случай съ запасомъ, — проговорилъ онъ и вернулся къ аэроплану.
Когда принцъ и его спутникъ черезъ часъ вернулись сюда, то нашли «механика» съ видомъ опытнаго мастера возившимся около аэроплана. Они остановились немного въ сторонѣ и, продолжая разговаривать между собою, бросали по временамъ взгляды на его работу.
При видѣ ихъ Берту вдругъ пришло въ голову, что они отъ нечего дѣлать могли снять съ дерева тѣло китайца и стащить его въ рѣку. Но лишь только онъ хотѣлъ сдѣлать имъ это предложеніе, какъ они повернулись и поспѣшно направились въ ту сторону, гдѣ находилась бесѣдка съ съѣстными припасами.
V.
правитьОдиночеству, которое такъ пугало Берта, наступилъ конецъ. Но теперь чувства и мысли молодого человѣка приняли другое направленіе.
— Хотѣлось бы знать, какія у нихъ намѣренія относительно себя и что они теперь думаютъ обо мнѣ? — разсуждалъ онъ, оставшись одинъ. — Гмъ! Какъ странно, что изъ всего экипажа «Гогенцоллерна» уцѣлѣли только эти двое… Погибъ и добрый Куртъ, а эти какимъ-то чудомъ спаслись… Положимъ, имъ порядкомъ досталось, но все-таки они остались живы… Навѣрное, теперь этотъ принцъ думаетъ, что я былъ не счастливою, а его роковою звѣздою. А между тѣмъ я здѣсь ровно не при чемъ. Самъ же онъ все это затѣялъ, чортъ бы его побралъ! Вотъ теперь и пусть раздѣлывается, какъ знаетъ.
Прошло около часа, какъ ушли принцъ и его спутникъ. Бертъ, работая, продолжалъ свои разсужденія по обыкновенію вслухъ. Вдругъ онъ услыхалъ кашель и взглянулъ въ ту сторону, гдѣ кашляли. Принцъ и офицеръ стояли шагахъ въ двадцати и наблюдали за его работою. Это его взбѣсило.
— Я попросилъ не смотрѣть на меня! — крикнулъ онъ имъ довольно рѣзкимъ тономъ.
Но тѣ и не пошевельнулись, не обративъ, повидимому, вниманія на его крикъ. Такое пренебреженіе къ нему, человѣку теперь необходимому имъ, какъ онъ думалъ, еще больше взорвало его. Онъ самъ бросился къ нимъ съ клещами въ рукахъ.
— Вонъ тамъ виситъ мертвый китаецъ, — громко проговорилъ молодой человѣкъ, указывая клещами на дерево съ висѣвшимъ на немъ азіатомъ. — Чѣмъ мѣшать мнѣ, вы бы лучше пошли и стащили его оттуда, а потомъ бросили въ рѣку… Самимъ, я думаю, непріятно любоваться такимъ зрѣлищемъ.
Принцъ и его спутникъ взглянули по указанному направленію, потомъ перекинулись между собою нѣсколькими словами, послѣ чего птицелицый офицеръ сказалъ Берту, что это не ихъ дѣло; это долженъ сдѣлать онъ, Бертъ.
— Но я одинъ не могу, — возразилъ молодой человѣкъ, — и прошу помочь мнѣ, если вы ужъ не хотите одни марать своихъ рукъ.
Принцъ и офицеръ снова обмѣнялись нѣсколькими словами, послѣ чего послѣдній съ явною неохотою изъявилъ готовность помочь Берту въ непріятномъ для непривыкшаго человѣка дѣлѣ. Бертъ забрался на дерево и подрѣзалъ сукъ, на которомъ повисло тѣло китайца. Когда оно вмѣстѣ съ сукомъ свалилось на землю, они вдвоемъ съ офицеромъ стащили тѣло къ рѣкѣ и бросили его въ воду. Быстрымъ теченіемъ его тотчасъ же унесло изъ глазъ. Офицеръ вернулся къ принцу, а Бертъ къ аэроплану. Молодой человѣкъ былъ сильно возмущенъ и ворчалъ вслухъ:
— Какіе, однако, заносчивые люди! Обращаются со мною такъ, словно я ихъ подданный или человѣкъ низшей расы!.. Ну, и я не буду для нихъ работать. Пусть сами исправляютъ, какъ хотятъ.
Съ этими словами онъ снова застегнулъ рукава рубашки, надѣлъ куртку, сунулъ въ карманы нѣсколько гаекъ и другихъ мелкихъ принадлежностей отъ машины, схватилъ сумку съ инструментами и направился къ группѣ деревьевъ. Тамъ, выбравъ погуще дерево, онъ забрался на него и спряталъ въ его вѣтвяхъ сумку.
— Вотъ такъ-то будетъ лучше! — пробормоталъ онъ, спускаясь съ дерева. — Это пригодится потомъ мнѣ.
Засунувъ обѣ руки въ карманы и посвистывая, онъ неспѣша направился къ бесѣдкѣ. За нимъ, съ задраннымъ кверху хвостикомъ, бѣжалъ и котенокъ. Въ бесѣдкѣ Бертъ сдѣлалъ непріятное открытіе: оказалось, что, кромѣ небольшого количества сухарей, фруктовъ и сластей, ничего болѣе не осталось. Нашлась только тарелка съ недоѣденнымъ на ней кускомъ мяса.
— Ну, котикъ, молочка тебѣ больше нѣтъ… вылакали нѣмецкіе коты! — съ сильной досадою проговорилъ онъ, жалостно смотря на теревшагося около его ногъ котенка и жалобно мяукавшаго.
Докончивъ остатки мяса и подѣлившись имъ съ котенкомъ, Бертъ почувствовалъ, что такой незначительной порціей онъ только раздразнилъ свой аппетитъ, и его досада сначала перешла въ негодованіе, а потомъ стала превращаться даже въ злобу противъ «воровъ», которыми онъ считалъ нѣмцевъ, хотя они имѣли такое же право на украденное, какъ и онъ самъ. Бертъ вскочилъ и бросился разыскивать похитителей. Онъ нашелъ ихъ на прежнемъ мѣстѣ
— Куда дѣвались всѣ съѣстные припасы, которые были тамъ… въ бесѣдкѣ? — грубо спросилъ онъ, подбѣгая съ поднятыми кулаками прямо къ принцу.
Послѣдній смѣрилъ его негодующимъ взглядомъ и молча отвернулся. А когда Бертъ опять подскочилъ къ нему и поднялъ кулаки противъ самаго его лица, Карлъ-Альбертъ, слегка поблѣднѣвъ, схватилъ его здоровою рукой за грудь, сильно потрясъ и отшвырнулъ отъ себя, какъ пустой мѣшокъ.
Бертъ, оттолкнутый сильною рукою, едва удержался на ногахъ. Ошеломленный, растерянный и озлобленный, онъ дико озирался по сторонамъ, потомъ съ крикомъ: «Ахъ, чортъ бы васъ побралъ!» снова бросился съ сжатыми кулаками на принца. Послѣдній отступилъ шагъ назадъ и обнажилъ саблю.
Неизвѣстно, чѣмъ бы окончилась эта сцена, если бы между враждующими не бросился офицеръ (онъ все время порывался сдѣлать это, но по знаку принца оставался на мѣстѣ) и не крикнулъ нѣсколько словъ, указывая на небо. Принцъ и Бертъ взглянули туда и увидѣли на юго-западѣ азіатскій воздушный корабль, быстро приближавшійся къ городу. Видъ корабля заставилъ всѣхъ поспѣшно покинуть это видное мѣсто и удалиться въ болѣе скрытое подъ группою деревьевъ. Воздушное чудовище пронеслось почти надъ ихъ головами и опустилось возлѣ электрическаго завода. Пока корабль былъ на виду, бѣглецы держали себя очень тихо, даже Бертъ не проявлялъ никакой воинственности, но лишь только корабль опустился на землю и опасность быть имъ замѣченными миновала, нашъ герой первый снова вошелъ въ азартъ. Не переходя пока ко враждебнымъ дѣйствіямъ, онъ произнесъ длинную и если не совсѣмъ складную, зато очень горячую рѣчь на тему о вредѣ войны вообще и той, которую затѣяли они, нѣмцы, въ особенности. Закончилъ онъ свое словоизверженіе тѣмъ, что наотрѣзъ отказался отъ починки аэроплана и съ ироніей посовѣтовалъ имъ самимъ заняться этимъ дѣломъ.
— Негодяй! — коротко отрѣзалъ принцъ, сверкнувъ на Берта глазами.
— Ругайтесь, ругайтесь, принцъ! — продолжалъ послѣдній. — Меня этимъ вы не проймете, и я все-таки настою на своемъ: во-первыхъ, не стану исправлять машину, а во-вторыхъ, повторю, что вы, нѣмцы…
— Молчать! — снова крикнулъ Карлъ-Альбертъ такимъ голосомъ, что Бертъ на минуту прикусилъ было языкъ, но потомъ, оправившись, опять началъ:
— Я — великобританскій подданный, а не вашъ, и вы не имѣете права затыкать мнѣ ротъ. Вы можете не слушать того, что я буду говорить. Этого и я не могу вамъ запретить. Но я выскажу все, что во мнѣ накипѣло за эти послѣдніе дни.
И онъ долго еще распространялся на тему имперіализма, милитаризма, капитализма и многихъ другихъ «измовъ», то и дѣло пересыпая свои разсужденія очень нелестными эпитетами по адресу нѣмцевъ. Офицеръ нѣсколько разъ пробовалъ остановить оратора, но безуспѣшно: тотъ упорно продолжалъ свое. Потомъ вдругъ онъ вспомнилъ о главной причинѣ своего негодованія и перешелъ на еще болѣе грубый тонъ.
— Ахъ, да! — воскликнулъ онъ, — вы мнѣ такъ и не сказали, куда дѣвали всю провизію, которую украли изъ бесѣдки. Не могли же вы съѣсть ее въ одинъ день?
Но принцъ и офицеръ давно уже не обращали вниманія на его словоизліянія и бесѣдовали между собою. Бертъ повторилъ свой вопросъ и снова, не дождавшись отвѣта, крикнулъ:
— Эй, вы! почему вы не отвѣчаете мнѣ? Развѣ я не васъ спрашиваю?
— Вонъ отсюда! — прогремѣлъ выведенный, наконецъ, изъ себя принцъ и съ угрожающимъ видомъ поднялъ руку.
— Ага! Хорошо же! — прошипѣлъ сквозь зубы Бертъ и бѣгомъ бросился къ крапивной заросли, гдѣ было спрятано китайское ружье.
VI.
правитьПослѣ этого принцъ и его адъютантъ поняли, что имъ нечего надѣяться на такого дерзкаго человѣка. Они сами принялись осматривать аэропланъ и сображать, какихъ онъ требуетъ поправокъ.
Бертъ съ ружьемъ направился къ утесамъ, засѣлъ тамъ въ ущельѣ и занялся осмотромъ своего оружія. Это былъ короткій скорострѣльный штуцеръ съ полнымъ запасомъ зарядовъ.
Бертъ осторожно вынулъ патроны, освидѣтельствовалъ курокъ, ознакомился съ отдѣльными частями и, убѣдившись, что отлично можетъ пользоваться имъ, вновь зарядилъ его.
Послѣ этого, съ ружьемъ подъ мышкой, онъ опять отправился къ бесѣдкѣ. Его мучилъ сильный голодъ и ему хотѣлось поискать тамъ чего-нибудь болѣе существеннаго, чѣмъ разныя сласти. Но перерывъ всю бесѣдку, онъ не нашелъ желаемаго. У его ногъ вертѣлся котенокъ, пищавшій и требовавшій, вѣроятно, молока, негодуя, что его двуногій другъ не даетъ ему полакомиться любимымъ напиткомъ. Это все сильнѣе и сильнѣе раздражало Берта.
— Хорошъ тоже принцъ! — кричалъ онъ, роясь на всѣхъ полкахъ и во всѣхъ углахъ. — Настоящій принцъ обязательно погибъ бы вмѣстѣ со всѣмъ своимъ экипажемъ, а не сталъ бы спасать собственную шкуру…
Сначала онъ хотѣлъ дождаться похитителей въ бесѣдкѣ, куда они, по его предположенію, непремѣнно должны были прійти, и съ оружіемъ въ рукахъ потребовать отъ нихъ категорическаго объясненія относительно исчезнувшихъ припасовъ. Но потомъ онъ передумалъ и, держа наготовѣ ружье, снова побрелъ къ тѣмъ же утесамъ, чтобы тамъ обдумать создавшееся непріятное положеніе. Напасть ему на похитителей или выждать еще немного? У нихъ обоихъ есть сабли, а имѣется ли огнестрѣльное оружіе? Впрочемъ, револьверы навѣрное есть. Конечно, ихъ обоихъ нетрудно убить изъ засады. Но какъ онъ тогда узнаетъ, куда они дѣвали провизію? Лучше всего заставить ихъ указать это мѣсто. Да, но какъ это сдѣлать?.. А что если вдругъ они сами задумаютъ убить его изъ засады? Это очень легко можетъ случиться. Пришла же ему такая мысль, почему же она не можетъ прійти и имъ?.. Э, да чего тутъ долго раздумывать! Взять да и пристрѣлить ихъ скорѣе — вотъ и дѣло съ концомъ…
— Нѣтъ! — вслухъ проговорилъ онъ. — Нѣтъ, я не могу сдѣлать этого, пока они сами не вынудятъ меня… рѣшительно не могу.
Поразмысливъ еще, онъ пришелъ къ заключенію, что ему необходимо наблюдать за нѣмцами. Тогда, быть-можетъ, удается узнать, имѣется ли у нихъ огнестрѣльное оружіе, и куда они запрятали провизію. Остановившись на этомъ рѣшеніи, онъ швырнулъ въ водоворотъ страшно надоѣвшую ему каску, постоянно съѣзжавшую на носъ. Потомъ, крадучись, подошелъ къ тому мѣсту, откуда доносились стуки молотка по чему-то металлическому. Вскорѣ онъ увидѣлъ своихъ враговъ, возившихся надъ аэропланомъ. Они были безъ мундировъ и работали изо всѣхъ силъ.
Онъ находилъ, что крайне интересно видѣть, какъ возятся надъ грязной непривычной работой эти гордые люди и мараютъ свои бѣлыя выхоленныя руки. Онъ зналъ, что какъ только они доберутся до нижней части машины, то откроютъ недостачу гаекъ и шариковъ, догадаются, что взялъ ихъ онъ, Бертъ, и начнутъ разыскивать его. Ужъ не предложить ли имъ обмѣнъ этихъ предметовъ на часть провизіи? Взглянувъ въ раздумьи на небо, Бертъ замѣтилъ азіатскій воздушный корабль, направлявшійся къ востоку. Нѣмцы, углубленные въ свою работу, ничего не видѣли.
Наконецъ машина была перевернута и стояла теперь на колесѣ. Аристократы-работники обтерли свои потныя лица, надѣли мундиры, пристегнули сабли и переговаривались между собою съ довольнымъ видомъ людей, поздравляющихъ другъ друга съ успѣхомъ. Потомъ они быстро направились къ бесѣдкѣ. Бертъ, обождавъ, пока они скрылись изъ вида, подошелъ къ аэроплану и при одномъ взглядѣ на него, съ злорадствомъ убѣдился, что аэропланъ не могъ летать, такъ какъ главныя части были развинчены.
Теперь ему захотѣлось узнать, гдѣ прячутъ нѣмцы украденную провизію, и онъ также отправился къ бесѣдкѣ. Бертъ былъ увѣренъ, что они пошли подкрѣпить свои силы, и что провизія у нихъ спрятана, если не въ самой бесѣдкѣ, то гдѣ-нибудь поблизости. Но онъ опоздалъ. Когда онъ подкрался къ бесѣдкѣ, оба его врага сидѣли къ ней спиной и держали на колѣняхъ по тарелкѣ съ большими кусками холоднаго жаркого. Вооруженные ножомъ и вилкою, они такъ же усердно работали ими, какъ недавно молоткомъ. Между ними стояла большая жестянка изъ-подъ жаренаго мяса, а другая съ сухарями. Оба были радостно возбуждены. Принцъ даже смѣялся.
Когда Бертъ увидѣлъ эту картину, всѣ его мирныя намѣренія сразу исчезли. Въ немъ заговорили голодъ и злоба. Остановившись шагахъ въ двадцати съ ружьемъ въ рукахъ, онъ прицѣлился изъ него и рѣшительнымъ тономъ крикнулъ:
— Руки вверхъ!
Офицеръ сразу исполнилъ это требованіе, а принцъ сначала нѣсколько поколебался, потомъ тоже послѣдовалъ примѣру товарища и поднялъ вверхъ здоровую руку. Очевидно, видъ ружья подѣйствовалъ и на него.
— Теперь уходите отсюда скорѣе! — продолжалъ Бертъ, не измѣняя своей позы.
Оба машинально повиновались и черезъ минуту скрылись изъ вида.
— Ахъ, чортъ возьми, совсѣмъ забылъ обезоружить ихъ! — вскричалъ нашъ герой, хлопнувъ себя по лбу. — Вѣдь у нихъ есть сабли, а можетъ-бытъ, и револьверы. Эй, вы! — громко крикнулъ онъ имъ вдогонку, — остановитесь-ка!
Но нѣмцевъ давно уже и слѣдъ простылъ. Бертъ бросился было за ними, но потомъ одумался и вернулся назадъ. Онъ вошелъ въ бесѣдку и осмотрѣлъ «позицію» на случай «осады», которую могли предпринять враги. Послѣ этого онъ вышелъ наружу и прежде всего вскрылъ жестянку съ жаренымъ мясомъ, которая оказалась пустою. Это страшно его разочаровало и обозлило. «Слопали, нѣмецкіе черти! Вотъ я имъ покажу!» — съ озлобленіемъ проговорилъ онъ и жадно принялся дочищать остатки съ тарелокъ враговъ, не забывъ подѣлиться и съ вертѣвшимся около него котенкомъ. Но успѣлъ онъ дочистить вторую тарелку, какъ рядомъ въ кустахъ ему послышался звукъ взводимаго курка. Схвативъ лежавшее возлѣ него ружье, онъ со всѣхъ ногъ бросился бѣжать въ противоположную сторону. Раздался выстрѣлъ, и мимо его уха что-то просвистѣло. Онъ удвоилъ скорость ногъ и остановился, совершенно запыхавшись, только среди утесовъ, гдѣ было удобно спрятаться и защищаться.
— Такъ я и думалъ, что у нихъ есть револьверы! — прошепталъ онъ, боязливо выглядывая изъ-за уступа скалы и тяжело отдуваясь.
VII.
правитьТакимъ образомъ на Козьемъ островѣ и началась война и продолжалась эта война ровно сутки, самыя длинныя во всей жизни Берта. Весь остатокъ дня и всю ночь нашъ герой просидѣлъ за утесомъ, держа насторожѣ уши и глаза. При этомъ онъ строилъ планы будущаго. Прежде всего, по его крайнему убѣжденію, слѣдовало избавиться отъ враговъ, т.-е. убить обоихъ нѣмцевъ, иначе они сами убьютъ его; теперь, послѣ произведеннаго ими въ него выстрѣла, это уже ясно. Потомъ нужно будетъ во что бы ни стало выбраться изъ этого проклятаго мѣста. Но куда? — вотъ вопросъ. Ему здѣсь всюду мерещились безконечныя пустыни, свирѣпые американцы, японцы, китайцы и дикіе индѣйцы. Впрочемъ, насчетъ возможности встрѣтить индѣйцевъ онъ потомъ усомнился. Онъ гдѣ-то читалъ или слыхалъ, что индѣйцевъ болѣе не существуетъ: они всѣ истреблены бѣлыми.
— Да, необходимо что-нибудь предпринять и скорѣе, иначе умрешь здѣсь съ голоду или будешь укокошенъ этими нѣмецкими головорѣзами, чортъ бы ихъ побралъ! — разсуждалъ онъ самъ съ собою.
Вдругъ ему показалось, что невдалекѣ раздаются голоса, и онъ сталъ напряженно прислушиваться. Шумъ паденія воды сбивалъ его съ толку. Въ этомъ шумѣ, при нѣкоторомъ воображеніи, можно было услышать что угодно: голоса, шаги, крики, стоны, вздохи…
— Эхъ, этотъ дурацкій водопадъ! — проворчалъ Бертъ. — Ничего не поймешь изъ-за него. Не то онъ шумитъ, не то еще что-то… А что теперь подѣлываютъ мои нѣмцы? Вернулись ли они опять къ машинѣ? Пускай-ка повозятся съ нею. Безъ гаекъ и шариковъ она никуда не годится. А съ тѣхъ двухъ они не догадаются снять ихъ; да если и догадаются, — все равно у нихъ ни черта не выйдетъ: гдѣ имъ ихъ благородными ручками отвинтить и потомъ куда нужно привинтить гайки и вложить шарики… Чу! въ кустахъ, кажется, что-то зашевелилось и словно пискнуло?.. Ужъ не котикъ ли?.. Нѣтъ, это, должно-быть, мнѣ опять такъ только показалось… А все этотъ проклятый водопадъ! Шумитъ и шумитъ, какъ угорѣлый, не даетъ ни къ чему прислушаться… Развѣ выйти изъ этого дурацкаго мѣста?.. А вдругъ попадешь къ нимъ прямо въ лапы? Навѣрное они давно ищутъ меня, и если найдутъ, дѣло мое будетъ плохо: съ двоими мнѣ, пожалуй, не сладить… одинъ этотъ нѣмецкій принцъ чего стоитъ, несмотря на то, что онъ съ одной рукой. А тотъ, долговязый-то, хоть и хромой, зато съ двумя руками. Значитъ, они все-таки въ полтора раза сильнѣе меня, если считать, что у нихъ обоихъ три руки и три ноги, а у меня только по парѣ тѣхъ и другихъ.
Монологъ его началъ, въ концѣ-концовъ, дѣлаться все безсвязнѣе и безсвязнѣе. Не спавшій всю ночь Бертъ вдругъ почувствовалъ, что его сильно клонитъ ко сну. Чтобы побороть какъ-нибудь сонъ, онъ взялъ ружье и вновь началъ разсматривать его. Но вскорѣ это занятіе надоѣло ему, и онъ, положивъ на мѣсто ружье, принялся усиленно думать, стараясь не слушать шума водопада, который еще больше убаюкивалъ его. Однако все это было напрасно: глаза его положительно слипались. Нужно было что-нибудь предпринять, чтобы не заснуть и не попасть въ руки враговъ въ сонномъ видѣ. Вѣдь они тогда что захотятъ, то и сдѣлаютъ съ нимъ. Лучше ужъ пойти и самому постараться укокошить ихъ. Это будетъ гораздо благоразумнѣе.
Принявъ это рѣшеніе, онъ поднялъ ружье, выползъ осторожно изъ-за утеса и пріостановился на углу его. Все вокругъ было тихо. Безпрерывный шумъ паденія воды еще больше подчеркивалъ общую тишину. Въ лихорадочно работавшемъ мозгу молодого человѣка роились послѣднія соображенія не окончательно еще затемненнаго страстью разсудка. Что онъ намѣревается сдѣлать? Убить двухъ важныхъ лицъ. Да, но вѣдь и они навѣрное ищутъ случая убить его. Почему же не имѣетъ права онъ сдѣлать того, что могутъ сдѣлать они? Нѣтъ, онъ имѣетъ на это полное право. Не онъ пришелъ къ нимъ и обокралъ ихъ, а они явились къ нему и лишили его возможности существовать; кромѣ того, намѣреваются лишить еще болѣе существеннаго — самой жизни.
Онъ выбрался изъ своего убѣжища и осторожно направился къ полянѣ, гдѣ находился исправляемый нѣмцами аэропланъ, но не нашелъ ихъ тамъ. Поиски въ другихъ извѣстныхъ ему мѣстахъ также оказались безплодными. Тогда ему пришло въ голову, что они могли забраться на ночь въ обломокъ «Гогенцоллерна», въ которомъ осталось нѣсколько не очень поврежденныхъ помѣщеній. Бертъ храбро направился туда и, соблюдая всевозможныя предосторожности, пробрался во внутрь обломка. Онъ попалъ въ довольно просторное и хорошо отдѣланное помѣщеніе, очевидно, кабину самого принца, и осмотрѣлся. Но тамъ тоже никого не было. Здѣсь онъ могъ бы отлично заснуть нѣсколько часовъ, но не рѣшился сдѣлать этого и, выбравшись на землю, снова началъ свои поиски по всему острову. Нигдѣ не оказывалось даже признака убѣжища его враговъ.
Усталый и страшно обозленный безплодными поисками, онъ вернулся въ ущелье за утесомъ и, не будучи уже въ состояніи бороться съ одолѣвавшимъ его сномъ, прилегъ на жесткое каменное ложе и моментально заснулъ. Когда онъ проснулся, солнце показывало ужо полдень. Вскочивъ на ноги, онъ осмотрѣлся и прислушался. Попрежнему, кромѣ шумнаго паденія воды, ничего не было слышно. Бертъ закусилъ двумя сухарями, которые были у него въ карманѣ, утолилъ въ рѣкѣ давно мучившую его жажду и, съ обновленными силами, сталъ продолжать поиски враговъ.
Прослонявшись по острову часа два, онъ вдругъ наткнулся на обоихъ враговъ. Они находились подъ группою деревьевъ. Офицеръ сидѣлъ, прислонившись спиною къ стволу дерева, и, повидимому, спалъ, а принцъ стоялъ немного въ сторонѣ и задумчиво смотрѣлъ вверхъ. Поврежденная рука его попрежнему висѣла на перевязи, а здоровая лежала на рукояткѣ сабли.
Бертъ сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ впередъ и остановился шагахъ въ пятнадцати отъ принца. Послѣдній поднялъ глаза и, замѣтивъ молодого человѣка, обнажилъ саблю. Бертъ поднялъ на прицѣлъ ружье. Нѣсколько времени оба врага смотрѣли другъ на друга неподвижными взглядами. Потомъ Карлъ-Альбертъ сдѣлалъ шагъ впередъ и взмахнулъ саблей, а Бертъ почти машинально выстрѣлилъ…
Онъ потомъ самъ разсказывалъ, что не имѣлъ ни малѣйшаго понятія о страшной силѣ разрывныхъ патроновъ, которыми было заряжено его ружье. Лишь только прогремѣлъ выстрѣлъ, какъ тутъ же раздался точно пушечный ударъ. Изъ груди принца вырвалось огромное пламя, распространившее ослѣпительно яркій свѣтъ, вихремъ кружившійся вокругъ убитаго. Вслѣдъ за тѣмъ тѣло послѣдняго, охваченное угасавшимъ пламенемъ, тяжело рухнуло на землю.
Бертъ былъ такъ пораженъ этою неожиданностью, что выронилъ изъ рукъ ружье и съ разинутымъ ртомъ и выпученными глазами замеръ на мѣстѣ. Въ эту минуту птицелицый офицеръ легко бы могъ изрубить его въ куски, такъ что онъ даже и не замѣтилъ этого. Но тотъ предпочелъ бѣгство и, насколько могъ, быстро заковылялъ въ сторону. Бертъ хотѣлъ пустить ему вдогонку пулю, когда опомнился, но раздумалъ. У него не поднималась рука на повтореніе того, что онъ сейчасъ сдѣлалъ.
Онъ самъ поспѣшилъ удалиться съ этого ужаснаго мѣста. Побродивъ въ какомъ-то чаду довольно продолжительное время безъ всякой опредѣленной цѣли по острову, молодой человѣкъ случайно очутился около бесѣдки. Здѣсь къ нему подбѣжалъ котенокъ и сталъ с-ъ жалобнымъ пискомъ тереться объ его ноги. Онъ нагнулся, взялъ на руки котенка и, поглаживая бархатистую спинку маленькаго животнаго, проговорилъ:
— Бѣдный мой котикъ! Ты, должно-быть, сильно проголодался и желаешь молочка. Давай, поищемъ, быть-можетъ, на твое счастье и найдемъ. Кстати мнѣ и самому не мѣшало бы поѣсть чего-нибудь болѣе существеннаго, чѣмъ давешніе сухари.
Онъ опустилъ на землю котенка и сталъ обходить бесѣдку кругомъ, внимательно оглядывая ее. Въ одномъ мѣстѣ онъ замѣтилъ небольшой клочокъ бумаги, торчавшій изъ-подъ крыши. Это навело его на мысль, что ужъ не здѣсь ли кладовая нѣмцевъ. Крыша была довольно высока, и Бертъ, не обладавшій такимъ высокимъ ростомъ, какъ нѣмцы, вынесъ изъ бесѣдки табуретку, подставилъ ее къ стѣнѣ и забрался на эту табуретку. Молодой человѣкъ не ошибся: тамъ, гдѣ торчалъ клочокъ бумаги, оказалась слабо прибитая широкая доска. Когда Бертъ легко отнялъ ее, то нашелъ за нею на чердакѣ нѣсколько жестянокъ съ молокомъ и разной мясной провизіей.
— Ну, вотъ, котикъ, — воскликнулъ онъ веселымъ голосомъ, — и тебѣ будетъ молочко и мнѣ найдется кое-что!
Онъ извлекъ изъ импровизованной кладовой бутылку молока и большой кусокъ жаркого. Наливъ котенку молока, онъ съ аппетитомъ принялся уничтожать жаркое. По окончаніи сытной закуски нашъ герой пришелъ въ болѣе благодушное настроеніе и, закуривъ сигару, пустился въ разсужденія.
— Ахъ, какъ это горько, — говорилъ онъ, выпуская кверху кольца ароматнаго дыма, — что трое людей, попавшихъ въ одинаковое трудное положеніе, никакъ не могутъ ужиться вмѣстѣ! Вотъ хоть бы этотъ самый принцъ, ну зачѣмъ онъ полѣзъ на меня?.. Положимъ, и я нѣсколько погорячился. Но не могъ же я подставить голову подъ его саблю?.. Ахъ, какая странная вещь жизнь! Сейчасъ человѣкъ живъ, а черезъ минуту его вдругъ и не стало… А могъ ли я подумать, что ухлопаю того самаго принца, о которомъ такъ много говорилось и писалось?.. Что бы ему, вмѣсто фордыбаченья, подойти ко мнѣ, протянуть руку и сказать: «Ну, Смолуэйсъ, довольно дуться, будемъ лучше друзьями. Мы попали въ общую бѣду. Постараемся же общими усиліями избавиться отъ нея». Неужели и я не протянулъ бы ему своей руки?.. А вмѣсто этого вонъ что вышло… Да, много страннаго на свѣтѣ. А всему виною эта проклятая война. Не будь ея, ничего бы этого и не случилось. Ну, да, видно, чему быть, того не миновать… А вотъ какъ мнѣ быть съ этимъ офицеромъ, лицо котораго такъ похоже на птичье?.. Вѣдь онъ, пожалуй, захочетъ отомстить мнѣ за своего принца, да и вообще будетъ стараться какъ-нибудь погубить мени… Убить и его?.. Нѣтъ, я не могу этого сдѣлать… довольно и одного… я не разбойникъ съ большой дороги, какіе, говорятъ, бывали въ старое доброе время… Впрочемъ, они и сейчасъ есть, только не на большихъ дорогахъ — тамъ теперь нечего дѣлать, — а вездѣ, гдѣ имѣется нажива… Лучше всего намъ какъ-нибудь сойтись съ этимъ долговязымъ чудакомъ. Попробую еще поискать его и потолковать съ нимъ.
Бертъ обошелъ почти весь островъ, но всѣ его поиски оказались напрасными: нѣмецъ какъ въ воду канулъ. Вскорѣ, однако, Бертъ узналъ причину исчезновенія своего второго врага: тотъ дѣйствительно попалъ въ воду и погибъ въ ней. Проходя случайно мимо полуразрушеннаго моста, молодой человѣкъ замѣтилъ, что черезъ брешь кто-то хотѣлъ перебросить канатъ, чтобы устроить такимъ образомъ переходъ черезъ брешь, зіявшую между обоими концами моста. Одинъ конецъ каната былъ крѣпко привязанъ къ дереву по эту сторону моста, а другой, съ якоремъ на концѣ, закинули на ту сторону, въ расчетѣ, что якорь зацѣпится тамъ за что-нибудь. Якорь дѣйствительно зацѣпился, но не крѣпко, и когда человѣкъ, желавшій перебраться черезъ брешь, повисъ на канатѣ, послѣдній натянулся и вырвалъ некрѣпко сидѣвшій якорь, который вмѣстѣ со смѣльчакомъ ухнулъ въ рѣку; быстрое теченіе тотчасъ же подхватило несчастнаго смѣльчака и унесло къ водопаду, въ которомъ онъ, конечно, и погибъ.
Бертъ понялъ, что этимъ смѣльчакомъ былъ именно его второй врагъ. Ошеломленный увидѣннымъ, молодой человѣкъ воскликнулъ:
— Ну, я не виноватъ въ твоей гибели! Пеняй на самого себя… Но все-таки это ужасно!
Глава десятая.
правитьI.
правитьНа другой же день послѣ того, какъ Бертъ убѣдился въ гибели своего второго врага, онъ рѣшилъ во что бы ни стало покинуть ненавистный островъ. Такъ какъ единственнымъ способомъ бѣгства былъ азіатскій аэропланъ, то Бертъ приступилъ къ окончательному его исправленію и ознакомленію съ нимъ. Поправокъ машина потребовала очень немного. Когда Бертъ кое-что въ ней выпрямилъ, подвинтилъ и замѣнилъ негодное годнымъ изъ другихъ двухъ машинъ, то она оказалась въ полной исправности. Стоило только сѣсть на нее и привести въ дѣйствіе моторъ. Но прежде чѣмъ сдѣлать это, молодой человѣкъ долго колебался, мучимый разными сомнѣніями и опасеніями. Хотя онъ и понялъ, въ чемъ состояла главная, суть этой машины, но не былъ знакомъ съ нею на практикѣ и не зналъ всѣхъ ея особенностей. Вѣдь это все же не велосипедъ. Потомъ онъ недоумѣвалъ и относительно того, въ какую сторону ему направиться. Наконецъ, напустивъ на себя храбрости, онъ въ концѣ-концовъ рѣшился. Когда онъ занесъ ногу, чтобы взобраться на сѣдло, около него раздался жалобный пискъ котенка, точно чувствовавшаго, что большой двуногій другъ хочетъ покинуть его.
— Бѣдный мой котикъ, ты тоже не желаешь оставаться здѣсь? — произнесъ Бертъ. — Ну, хорошо, давай, полетимъ вмѣстѣ.
Онъ сунулъ котенка въ одинъ изъ кармановъ куртки и съ рѣшительнымъ видомъ взгромоздился на сѣдло. Котенокъ сначала пискнулъ было, неожиданно очутившись въ такомъ тѣсномъ даже для него помѣщеніи, но потомъ занялся тамъ крошками сухарей и успокоился. Между тѣмъ его другъ, усаживаясь поудобнѣе въ сѣдлѣ, ворчалъ:
— Какая, однако, неуклюжая штука это машина, совсѣмъ не то, что велосипедъ… Ну, котикъ, держись! — прибавилъ онъ и сильно повернулъ рычагъ мотора, а потомъ другой, приводящій въ движеніе механизмъ крыльевъ.
Огромныя, прижатыя къ бокамъ машины крылья вдругъ поднялись и начали хлопать по воздуху; заработалъ и моторъ. Аэропланъ, поднявшись немного вверхъ, понесся вкось рѣки прямо по направленію къ водопаду, при чемъ, долетѣвъ до рѣки, началъ понемногу опускаться; вскорѣ его нижняя часть начала уже задѣвать воду. Аэронавтъ замеръ отъ ужаса: еще двѣ-три минуты, и онъ угодитъ въ самую стремнину! Передъ его глазами было нѣсколько рычаговъ, но онъ забылъ, какой изъ нихъ нужно повернуть, чтобы заставить машину подняться вверхъ. Медлить было нельзя: каждая секунда приближала его къ неминуемой гибели. Бертъ съ отчаяніемъ повернулъ первый попавшійся подъ руку рычагъ. Аэропланъ быстро сталъ подниматься вверхъ и какъ разъ надъ самымъ водопадомъ. Бертъ сидѣлъ ни живъ ни мертвъ, судорожно вцѣпившись обѣими руками въ сѣдло.
Вздохнулъ онъ свободнѣе только тогда, когда благополучно пронесся надъ водопадомъ. Но вскорѣ аэронавтъ началъ испытывать новое неудобство и новый страхъ. Машина быстро неслась въ сторону и въ то же время продолжала подниматься вверхъ. Какъ остановить ея подъемъ, онъ не зналъ. Кромѣ того, сидѣть на ней было совсѣмъ не такъ удобно, какъ въ корзинѣ аэростата или въ кабинѣ воздушнаго корабля. Аэропланъ можно сравнить съ упрямымъ муломъ, постоянно поднимающимся на дыбы, чтобы сбросить съ себя всадника. При каждомъ взмахѣ крыльевъ Берта подбрасывало вверхъ, такъ что онъ долженъ былъ употреблять всѣ усилія, чтобы попасть опять на сѣдло, а не мимо. Но это еще не все. Въ корзинѣ аэростата и въ особенности во внутреннемъ помѣщеніи воздушнаго корабля совершенно не ощущается движенія воздуха, между тѣмъ какъ аэропланъ постоянно образуетъ потоки воздушныхъ волнъ и самъ борется съ ними. Такимъ образомъ вѣтеръ всегда дуетъ въ лицо аэронавту, и чѣмъ быстрѣе полетъ, тѣмъ, слѣдовательно, сильнѣе вѣтеръ, независимо отъ того вѣтра, который образуется надъ головой аэронавта отъ взмаха крыльевъ машины.
Вѣтеръ вокругъ Берта и навстрѣчу ему былъ такой, что у молодого человѣка захватывало дыханіе, и онъ долженъ былъ закрывать глаза. Между тѣмъ аэропланъ поднимался выше и выше. Берта это сильно тревожило, но онъ не зналъ, что нужно сдѣлать, чтобы заставить машину летѣть горизонтально. Да и могутъ ли вообще подобныя машины имѣть такой полетъ? Насколько Бертъ могъ припомнить, онѣ то опускались, то подымались, а не летѣли по прямой линіи.
Подъемъ продолжался долго. Наверху дѣлалось все холоднѣе. По лицу аэронавта текли слезы, и онъ то и дѣло долженъ былъ отирать ихъ рукавомъ куртки. Для этого ему необходимо было освобождать одну руку и держаться за сѣдло другою, чтобы не слетѣть съ него внизъ. Мало-по-малу онъ сталъ привыкать ровнѣе дышать и смотрѣть противъ вѣтра. Ему въ этомъ отношеніи много помогла привычка къ быстрой ѣздѣ на велосипедахъ и моторахъ. Онъ окинулъ глазами находившійся подъ нимъ ландшафтъ. Молодой человѣкъ увидѣлъ, что пролеталъ надъ какимъ-то большимъ городомъ съ тремя огромными пробѣлами, изъ которыхъ, надъ грудами развалинъ, вились клубы дыма. Это былъ Буффало. Вокругъ тянулись холмы и равнины. На улицахъ толпы людей въ видимомъ смятеніи шныряли между домами, таща въ рукахъ и за плечами большіе узлы, корзины, сундуки и т. п. предметы. Всѣ эти люди садились со своими пожитками на автомобильные омнибусы и направлялись по дорогѣ въ Ніагару. Очевидно, это были жители Буффало, пострадавшіе отъ пожара. Вслѣдъ за тѣмъ Бертъ увидѣлъ несшійся прямо на него азіатскій воздушный корабль и страшно испугался столкновенія съ нимъ. Но, къ счастью, азіаты пронеслись высоко надъ нимъ, даже не замѣтивъ его.
Между тѣмъ аэропланъ продолжалъ подыматься; панорама внизу развертывалась все шире и шире. Бертъ, наконецъ, догадался, что нужно было сдѣлать для остановки стремленія вверхъ своего воздушнаго коня. Молодой человѣкъ повернулъ рычагъ, дѣйствующій на механизмъ крыльевъ. Крылья тотчасъ же широко распустились, хвостъ машины поднялся вверхъ и дальнѣйшее ея движеніе прекратилось. Вокругъ Берта сразу воцарилась полная тишина. Аэропланъ повисъ въ воздухѣ. Это тоже было не на руку Берту. Ему захотѣлось спуститься на землю. Онъ попробовалъ осторожно повернуть еще одинъ рычагъ. Вслѣдъ за этимъ повернулось въ обратномъ направленіи и правое крыло. Аэропланъ, описавъ въ воздухѣ широкую дугу, сталъ быстро опускаться по однобокой спиральной линіи. При этомъ новомъ маневрѣ своего воздушнаго коня Бертъ едва усидѣлъ на немъ, и передъ нимъ мелькнула возможность страшной катастрофы. Онъ поспѣшилъ повернуть тотъ же рычагъ въ правую сторону. Крылья опять уравнялись и машина снова остановилась. Тогда онъ сдѣлалъ попытку повернуть этотъ рычагъ влѣво, — крылья моментально поднялись вверхъ, и аэропланъ сталъ стремительно падать внизъ. Берту казалось, что находившіеся внизу предметы, увеличиваясь въ размѣрѣ, быстро несутся ему навстрѣчу и вотъ-вотъ раздавятъ его. Онъ съ отчаяніемъ повернулъ рычагъ механизма крыльевъ, — послѣднія снова заработали, и его крылатый конь опять взвился кверху, продолжая въ то же время нестись впередъ, Такимъ образомъ, то подымаясь, то опускаясь, нашъ аэронавтъ носился въ воздушномъ пространствѣ. Теперь онъ, на высотѣ четверти мили, проносился надъ красивымъ горнымъ ландшафтомъ штата Нью-Йорка. Онъ замѣтилъ, что видъ его вызываетъ въ населеніи панику. Ему даже показалось, что въ него стрѣляли.
— Надо будетъ подняться еще выше, а не то эти оголтѣлые какъ разъ подстрѣлятъ меня ни за что ни про что! — сказалъ онъ самъ себѣ и, повернувъ рукоятку соотвѣтствующаго рычага, поднялся еще на четверть мили вверхъ.
Ему стало страшно надоѣдать это опасное воздушное путешествіе неизвѣстно куда, и онъ началъ измышлять способъ во что бы ни стало спуститься на землю, но такъ, чтобы не сломать себѣ шеи; за легкими ушибами онъ ужъ не гнался. Впереди него, въ нѣсколькихъ миляхъ, виднѣлся лѣсъ, и Берту показалось самымъ удобнымъ спуститься именно въ этомъ лѣсу. Пролетая надъ первыми деревьями, онъ началъ слегка повертывать соотвѣтствующій рычагъ. Крылья стали постепенно опускаться и складываться; въ то же время хвостъ поднимался вверхъ, а самый конь медленно опускался внизъ. Это очень обрадовало Берта. Выбранъ группу подходящихъ, по его мнѣнію, деревьевъ и пролетая всего въ нѣсколькихъ десяткахъ футовъ надъ ними, онъ вдругъ сдѣлалъ полный поворотъ рычага. Аэропланъ сталъ стремительно падать внизъ и застрялъ въ густыхъ вѣтвяхъ огромной сосны. При толчкѣ Бертъ вылетѣлъ изъ сѣдла и попалъ на толстый сукъ, на которомъ и усѣлся, крѣпко ухватившись за него обѣими руками.
— Ну, вотъ и слава Богу! Кажется, противъ моего ожиданія, все обошлось благополучно! — съ довольнымъ видомъ воскликнулъ онъ, ощупывая себя. — Ушибся вотъ только немного объ этотъ дурацкій сукъ, да разорвалъ кое-гдѣ панталоны и куртку. Но это неважно. Главное, самъ остался цѣлъ, — это важнѣе всего… Уфъ! Ну, и помучился же я на этой дьявольской азіатской штукѣ, чортъ бы побралъ того, кто ее выдумалъ!.. Теперь попробую спуститься на землю и посмотрѣть, куда еще занесло меня.
Онъ началъ осторожно спускаться съ дерева и вскорѣ очутился на мягкой почвѣ, усыпанной сосновыми и еловыми иглами.
— Ну, и благодать же здѣсь! — произнесъ онъ, съ наслажденіемъ вдыхая всѣми легкими бальзамическій смолистый воздухъ, распространяемый хвойными деревьями. — Теперь вотъ нужно будетъ… — Онъ не докончилъ своей фразы и схватился за карманъ куртки, въ которомъ что-то пищало и царапалось. — Ахъ, это ты, котикъ? — воскликнулъ онъ, опуская въ карманъ руку и извлекая оттуда котенка. — Прости, дружокъ, я совсѣмъ забылъ было про тебя… Иди, погуляй. Смотри, какъ тутъ славно.
Онъ опустилъ котенка на землю. Маленькое животное страшно обрадовалось свѣту и воздуху. Розовый язычокъ его былъ зажатъ между бѣлыми перламутровыми зубками и высовывался только кончикъ. Очутившись на землѣ, онъ встряхнулся, потянулся и пробѣжалъ нѣсколько шаговъ, потомъ усѣлся на заднія лапки и началъ умываться.
— Ахъ, какъ досадно, котикъ, что мы не захватили съ собою ружье! — проговорилъ Бертъ, оглядываясь по сторонамъ. — Оно намъ, пожалуй, здѣсь пригодилось бы… Впрочемъ, чортъ съ нимъ! Въ немъ такіе дурацкіе заряды, что изъ него страшно и стрѣлять.
II.
правитьБертъ не имѣлъ яснаго представленія ни о странѣ, въ которой находился, ни о людяхъ, съ которыми могъ здѣсь встрѣтиться. Онъ зналъ, что находится въ Сѣверной Америкѣ. Объ американцахъ онъ слышалъ, что это граждане великой, могущественной и свободной страны; что это люди черствые, но склонные какъ къ юмору, такъ и къ употребленію ножей и револьверовъ, которые они то и дѣло пускаютъ въ ходъ по самому ничтожному поводу, а часто и безъ всякаго повода; что они очень богаты, любятъ сидѣть въ качалкахъ, положивъ ноги на столъ или кому-нибудь на плечи, постоянно жуютъ табакъ, смолу и т. п. невкусныя вещи. Среди этихъ чудаковъ можно встрѣтить ковбоевъ, индѣйцевъ и до смѣшного почтительныхъ негровъ. Больше онъ ничего не зналъ ни объ Америкѣ ни о ея обитателяхъ.
Рѣшивъ бросить застрявшій въ вѣтвяхъ дерева и, вѣроятно, сильно попорченный аэропланъ, нашъ искатель приключеній отправился, куда глаза глядятъ. Слѣдомъ за нимъ бѣжалъ и котенокъ. Черезъ нѣкоторое время онъ добрался до довольно широкой, хорошо укатанной проселочной дороги. По дорогѣ шелъ человѣкъ въ синей блузѣ, черныхъ панталонахъ и мягкой войлочной шляпѣ. У пѣшехода было широкое, круглое, ничего не выражающее лицо. Подъ мышкою онъ держалъ ружье.
Незнакомецъ покосился на Берта, особенно на его резиновые сапоги и, повидимому, былъ очень удивленъ, когда молодой человѣкъ спросилъ его:
— Не можете ли вы мнѣ сказать, гдѣ я нахожусь и куда собственно ведетъ эта дорога?
Незнакомецъ съ угрюмымъ видомъ пробурчалъ что-то себѣ подъ носъ и не останавливаясь продолжалъ свой путь.
— Вотъ неучъ-то! — пустилъ ему вдогонку Бертъ. — Что, если американцы всѣ такіе? Не скоро споешься тогда съ ними… Пойду и я за нимъ… Впрочемъ, нѣтъ, у него ружье и чортъ его знаетъ что на умѣ. Возьметъ, обернется да и выпалитъ въ меня… Говорятъ, у нихъ это самое обыкновенное дѣло — ни съ того ни съ сего убить человѣка. Лучше направлюсь въ другую сторону.
И молодой человѣкъ, не оглядываясь, зашагалъ въ противоположную сторону. Вскорѣ Бертъ достигъ большого блокгауза, одиноко стоявшаго близъ дороги, среди деревьевъ. Вокругъ этого зданія не было ни забора ни рѣшетки. Бертъ остановился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, недоумѣвая, зайти ему въ него, или нѣтъ. Домъ казался заброшеннымъ. Только что молодой человѣкъ хотѣлъ взойти на нѣсколько ступеней, ведшихъ на крыльцо, какъ вдругъ изъ-за угла показалась огромная черная собака какой-то странной породы. На ней былъ широкій кожаный ошейникъ, усаженный желѣзными колючками. Собака не лаяла, даже не приближалась къ незнакомому человѣку, какимъ она должна была считать Берта, а лишь щетинилась, оскаляла два ряда крупныхъ и острыхъ зубовъ да сверкала большими золотистыми глазами. Потомъ она издала какой-то странный звукъ, точно кашлянула.
Нашъ герой предпочелъ не добиваться ближайшаго знакомства съ этимъ животнымъ, а быть-можетъ, и съ его зубами и направился далѣе. Отойдя нѣсколько десятковъ шаговъ отъ блокгауза, онъ вдругъ спохватился, что съ нимъ нѣтъ котенка. Молодой человѣкъ остановился и принялся его кликать, но котенокъ не показывался.
— Навѣрное онъ нашелъ тамъ что-нибудь съѣдобное и занялся своей находкой, — размышлялъ вслухъ Бертъ, поглядывая на виднѣвшійся позади блокгаузъ. — Ну, и пусть остается тамъ. А то, сказать по правдѣ, онъ только связывалъ меня; бросить же его было жаль.
Успокоивъ себя этимъ разсужденіемъ, нашъ путникъ зашагалъ дальше. Дорогою онъ срѣзалъ тонкую, но крѣпкую орѣховую вѣтвь, очистилъ ее съ помощью своего складного ножа отъ всего лишняго и превратилъ такимъ образомъ въ довольно приличную и удобную трость; потомъ набралъ на дорогѣ нѣсколько булыжниковъ и разсовалъ ихъ по карманамъ. Черезъ нѣкоторое время онъ наткнулся на нѣсколько такихъ же зданій, которое только что миновалъ; всѣ они были совершенно одинаковаго вида, съ плохо окрашенными верандами, и также ничѣмъ не отдѣлялись ни отъ лѣса ни отъ дороги. Позади домовъ виднѣлись различныя хозяйственныя пристройки. Около одной изъ нихъ разгуливала большая черная свинья, окруженная своимъ многочисленнымъ, весело хрюкавшимъ потомствомъ. На крыльцѣ одного изъ домовъ сидѣла дикаго вида женщина съ черными какъ ночь глазами и такого же цвѣта растрепанными волосами, кормившая грудью ребенка. Увидѣвъ Берта, она поспѣшно скрылась въ домъ, и онъ слышалъ, какъ она задвинула въ двери тяжелый засовъ. Около другого дома показался небольшой мальчикъ. Бертъ попробовалъ спросить у него, что это за мѣсто. Но тотъ, засунувъ въ ротъ пальцы одной изъ рукъ, ничего не отвѣтилъ и только дико смотрѣлъ на него.
— Ну, сторонка! — пробормоталъ Бертъ. — Ни чорта, видно, въ ней не добьешься… Будемъ, однако, продолжать путь и посмотримъ, что будетъ дальше.
Чѣмъ дальше онъ подвигался по лѣсной дорогѣ, тѣмъ больше и больше стало попадаться по обѣимъ ея сторонамъ домовъ. Мимо путника прошли двое грязныхъ мужчинъ съ некрасивыми непривѣтливыми лицами. У одного было ружье, у другого — топоръ. Оба внимательно оглядѣли Берта и, презрительно усмѣхнувшись, продолжали путь. Бертъ и не пытался заговорить съ ними. Пропустивъ впередъ этихъ непріятныхъ встрѣчныхъ, онъ свернулъ на ближайшую боковую тропинку, ведшую вдоль однорельсоваго желѣзнодорожнаго пути, и скоро добрался до небольшого деревяннаго зданія, на которомъ красовалась дощечка съ надписью сильно выцвѣтшими буквами: «Станція»; самое же названіе станціи совсѣмъ нельзя было прочесть.
— Гмъ, — проворчалъ нашъ путникъ, — хороша станція! Во-первыхъ, неизвѣстно какая, а во-вторыхъ, желалъ бы я знать, сколько времени нужно сидѣть на ней въ ожиданіи поѣзда? Я вотъ давно таскаюсь здѣсь, а пока ни одного не слыхалъ.
Увидѣвъ на правой сторонѣ цѣлый рядъ зданій, онъ повернулъ туда и встрѣтился со старымъ негромъ.
— Здравствуй, старина! — проговорилъ Бертъ.
— Добрый день, масса! — отвѣтилъ негръ своимъ гортаннымъ голосомъ.
— Какъ называется здѣшняя мѣстность?
— Танудою, масса.
— Спасибо, старина!
Негръ приложилъ правую руку къ сердцу и низко поклонился.
— Гмъ! — промычалъ Бертъ, — оказывается, негры здѣсь гораздо вѣжливѣе американцевъ.
Онъ осмотрѣлся и замѣтилъ на нѣкоторыхъ домахъ вывѣски съ надписями на англійскомъ языкѣ и на языкѣ эсперанто. Въ одномъ домѣ находилась лавка и нѣчто въ родѣ харчевни. Это оказался единственный домъ, входъ въ который былъ гостепріимно открытъ. Молодой человѣкъ почувствовалъ аппетитъ и сталъ обшаривать свои карманы. Нѣсколько недѣль онъ обходился безъ денегъ, такъ что и думать о нихъ забылъ, а теперь вотъ въ нихъ явилась надобность. Онъ нашелъ у себя шиллингъ и три пенса. Хватитъ, значитъ, заплатить за простую закуску, а тамъ что будетъ.
Въ дверяхъ лавки появился коренастый малый въ одномъ жилетѣ безъ сюртука и оглядѣлъ нашего героя съ головы до ногъ.
— Добрый день — привѣтствовалъ его Бертъ. — Можно у васъ въ лавкѣ достать чего-нибудь поѣсть и выпить?
— Это не лавка, а магазинъ! — съ гордостью отвѣтилъ лавочникъ на невозможномъ англо-американскомъ нарѣчіи.
— Виноватъ — поспѣшилъ извиниться Бертъ. — Могу я получить въ вашемъ магазинѣ, чего прошу?
— Можете, если у васъ есть деньги, — не очень любезнымъ тономъ произнесъ лавочникъ и повернулся назадъ въ лавку.
Бертъ послѣдовалъ за нимъ. Лавка оказалась просторною и довольно свѣтлою. За длинной стойкой, уставленной всевозможными дешевыми закусками, виднѣлось множество полокъ съ банками, ящиками, коробками и бутылками. По правую сторону тянулся рядъ столовъ, окруженныхъ стульями, очень грубой работы, зато отличавшихся прочностью. Налѣво былъ проходъ въ другія помѣщенія. За однимъ изъ длинныхъ столовъ помѣщалась компанія, состоявшая изъ двухъ десятковъ мужчинъ. Всѣ они были вооружены ножами, револьверами и ружьями. Лица у всѣхъ были угрюмыя, а у нѣкоторыхъ прямо свирѣпыя. Компанія равнодушно слушала выкрики дешеваго граммофона, стоявшаго на сосѣднемъ столѣ въ углу. Прислушавшись, Бертъ узналъ одну изъ тѣхъ уличныхъ ходовыхъ пѣсенъ, которую онъ пѣлъ съ Гребомъ, и его, вмѣстѣ съ воспоминаніями о той роковой минутѣ, когда онъ былъ похищенъ шаромъ Беттериджа, охватила сильная тоска по родинѣ. Одинъ изъ посѣтителей, человѣкъ съ воловьей шеей и медвѣжьими ухватками, движеніемъ пальца остановилъ граммофонъ. Глаза всѣхъ присутствовавшихъ устремились на новаго гостя, имѣвшаго такой необычный видъ.
— Этотъ джентльменъ желаетъ ѣсть и пить, — проговорилъ лавочникъ, обращаясь къ полной особѣ женскаго пола, сидѣвшей за стойкою и зѣвавшей во весь ротъ.
— Ну, что жъ, — отозвалась та, --смотря по деньгамъ, онъ можетъ получить, чего пожелаетъ, начиная съ куска хлѣба и кончая цѣльнымъ обѣдомъ.
— Я бы желалъ полный обѣдъ, если онъ будетъ стоить не дороже шиллинга, — не смѣло заявилъ Бертъ.
— А что это за монета? — спросилъ торговецъ. — У насъ о такихъ не слыхать.
— Это англійская монета стоимостью въ четверть доллара, — пояснилъ одинъ изъ компаніи, въ широкополой соломенной шляпѣ, изъ-подъ которой выглядывало худощавое и болѣе симпатичное лицо, нежели у его сосѣдей.
— Вотъ она, — произнесъ Бертъ, вынимая изъ кармана серебряную монету и показывая ее присутствовавшимъ.
— Ха-ха-ха! — закатился торговецъ, подпирая руками бока. — Онъ называетъ магазинъ лавкой и желаетъ получить за какую-то чудную монету въ четверть доллара полный обѣдъ!.. Да откуда вы попали сюда, молодой джентльменъ?
— Изъ Ніагары, — съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ отвѣтилъ Бертъ, убирая монету обратно въ карманъ.
— Изъ Ніагары?! — воскликнулъ лавочникъ. — А давно вы оставили Ніагару?
— Съ часъ назадъ.
— Часъ тому назадъ?! — повторилъ лавочникъ и, обведя присутствовавшихъ многозначительнымъ взглядомъ, добавилъ: — Слышите, джентльмены?!
Всѣ, въ свою очередь, съ изумленіемъ уставились на Берта.
— Видите, въ чемъ дѣло, — поспѣшилъ пояснить тотъ. — Я прибылъ сюда по воздуху на азіатской летательной машинѣ.
И онъ въ краткихъ словахъ разсказалъ всю исторію своихъ приключеній, начиная съ того, какъ онъ попалъ на воздушный шаръ, и кончая тѣмъ, какъ очутился здѣсь.
Выслушавъ этотъ разсказъ слушатели съ недовѣріемъ посмотрѣли на разсказчика, и одинъ изъ нихъ спросилъ его:
— А гдѣ эта летательная машина?
— Въ лѣсу, недалеко отсюда… Я могу провести васъ туда, — отвѣтилъ Бертъ такимъ увѣреннымъ тономъ, что недовѣріе къ нему стало сильно колебаться.
— А годится она? — спросилъ толстогубый человѣкъ съ широкимъ шрамомъ на лбу.
— Не знаю, — отвѣтилъ Бертъ. — Послѣ того; какъ она застряла на деревѣ, я не осматривалъ ея. Но, повторяю, я могу довести туда всѣхъ, кто пожелаетъ. Только я со вчерашняго дня ничего не ѣлъ…
Высокій человѣкъ, въ костюмѣ охотника, до сихъ поръ слушавшій молча, вдругъ сказалъ властнымъ тономъ, обращаясь къ лавочнику:
— Логенъ, накормите этого молодого джентльмена за мой счетъ. Потомъ я поговорю съ нимъ пообстоятельнѣе и осмотрю его машину. Быть-можетъ, она пригодится намъ.
Берту тотчасъ же накрыли столъ и подали такой сытный обѣдъ, какого онъ давно не видалъ.
Когда Бертъ окончилъ обѣдъ, вся компанія направилась къ застрявшему на деревѣ аэроплану. Впереди шли Бертъ и тотъ, кто велѣлъ его накормить. Имя этого человѣка было Лорайръ. Очевидно, онъ пользовался извѣстнымъ авторитетомъ среди всѣхъ остальныхъ, относившихся къ нему съ полнымъ уваженіемъ.
Добравшись до того дерева, на которомъ висѣла машина, Лорайръ распорядился осторожнѣе снять ее. Для этого пришлось срубить пару сосѣднихъ деревьевъ. Когда же, наконецъ, аэропланъ со всевозможными предосторожностями былъ снятъ съ дерева и положенъ на землю, надъ нимъ устроили на всякій случай навѣсъ изъ вѣтвей. Одинъ изъ компаніи былъ отправленъ въ ближайшій городъ за механикомъ. Прибывшій механикъ осмотрѣлъ аэропланъ и объявилъ, что поврежденія въ немъ незначительны и машину нетрудно исправить.
Пока вся компанія, состоявшая изъ 17 человѣкъ, бросала жребій, кому первому сдѣлать пробный полетъ на машинѣ, когда она будетъ исправлена, Бертъ познакомился съ механикомъ, который оказался довольно общительнымъ человѣкомъ, и разспросилъ его о Лорайрѣ. Послѣдній, по словамъ механика, былъ очень богатымъ человѣкомъ и глубокимъ патріотомъ, пользовавшимся огромною популярностью среди своихъ согражданъ.
Вечеромъ въ «магазинѣ» Логена собралась масса публики. Всѣ толковали о случайно попавшемъ къ нимъ по воздуху англичанинѣ и объ азіатской машинѣ, на которой онъ прилетѣлъ и которая, по словамъ исправлявшаго ее механика, очень замысловато устроена. Но главною темою была война, охватившая Америку и весь міръ. Кто-то пріѣхалъ изъ ближайшаго города на велосипедѣ и привезъ плохо оттиснутый на отвратительной бумагѣ уличный листокъ, содержаніе котораго подѣйствовало на присутствовавшихъ самымъ разжигающимъ образомъ. Въ этомъ листкѣ сообщались исключительно мѣстныя, американскія, новости, потому что всѣ сношенія съ Европой и другими странами прекратились. Прежніе подводные кабели уже нѣсколько лѣтъ какъ были упразднены, а станціи воздушнаго телеграфа Маркони, расположенныя за океаномъ и вдоль атлантическаго побережья, оказались особенно излюбленными пунктами для военныхъ дѣйствій непріятелей. Весь міръ былъ въ войнѣ. Народъ шелъ на народъ. Города пылали и разрушались. Произведенія искусства и науки, создававшіяся вѣками, гибли въ одну минуту. Нищета народовъ увеличивалась. Всюду были народныя волненія. Всюду разрушались троны и создавались временныя управленія. Всюду стали царить хаосъ и запустѣніе. И надъ этимъ міромъ, подобно легендарнымъ чудовищамъ, носились въ воздухѣ разнузданныя страсти человѣка въ видѣ летательныхъ машинъ всевозможныхъ системъ, всюду сѣявшихъ смерть и разрушеніе…
Бертъ пока ничего не зналъ объ этой міровой катастрофѣ. Сидя въ дальнемъ углу, онъ слушалъ, что говорили вокругъ него. Собравшіеся здѣсь люди, разобщенные со всѣмъ міромъ, также не знали, что происходило въ этомъ мірѣ. Они были поглощены собственными дѣлами и говорили о нападеніи на ихъ страну азіатовъ и о безчеловѣчной жестокости, съ которою все уничтожаютъ эти хищники.
— Главное ихъ пристанище на Тихомъ океанѣ, — утверждалъ одинъ изъ ораторовъ. — Съ тѣхъ поръ, какъ началась эта война, они на наше тихоокеанское побережье высадили не менѣе милліона людей. Они замыслили вгнѣздиться въ нашей странѣ и непремѣнно добьются своего, если мы не дадимъ имъ сильнаго и дружнаго отпора. Это страшно упорный народъ.
Всѣ толковали о мѣрахъ, какія необходимо принять въ защиту отъ окончательнаго разгрома ихъ страны этими азіатскими пришельцами. Прежде всего нужно немедленно создать сильный воздушный флотъ, но такой, который могъ бы не только противостать азіатскому, но и побѣдить его. Одинъ изъ присутствовавшихъ, разыгрывавшій изъ себя всезнайку, хриплымъ голосомъ доказывалъ, что нѣмецкіе монопланы никуда не годятся; японскіе лучше, но тоже страдаютъ сильными недостатками. Верхъ же совершенства представляетъ собою англійская машина Беттериджа, о которой одно время столько писалось въ газетахъ.
— Я видѣлъ эту машину и могу… — вмѣшался было Бертъ, но его никто не слушалъ и онъ поневолѣ замолчалъ, не будучи въ состояніи перекричать спора, возникшаго между присутствовавшими о воздушныхъ машинахъ.
— Но, къ сожалѣнію, этотъ англійскій изобрѣтатель умеръ, — продолжалъ всезнайка, когда въ залѣ водворилась сравнительная тишина.
— Какъ неужели Беттериджъ умеръ?! — раздалось со всѣхъ сторонъ.
— Увы, да! И унесъ съ собою тайну своего изобрѣтенія, потому что чертежей его машины послѣ его смерти не нашлось.
«Ахъ, какъ это хорошо, что онъ убрался! — воскликнулъ про себя Бертъ. — Значитъ его-то мнѣ ужъ нечего опасаться.» И онъ сталъ слушать дальше, разсчитывая вмѣшиваться, когда будетъ удобно.
— Неужели онъ даже передъ смертью никому не успълъ передать своего секрета? — спросилъ человѣкъ въ соломенной шляпѣ.
— Нѣтъ, онъ умеръ скоропостижно, отъ удара. Это былъ полнокровный, горячій, часто доходившій до бѣшенства. Во время одного изъ припадковъ онъ сразу и скопутился. Неожиданная смерть его — громадная потеря для Европы и для насъ. Съ помощью его машины мы могли бы вести болѣе успѣшную борьбу съ азіатами.
Бертъ нашелъ возможнымъ вмѣшаться.
— Послушайте, джентльмены, — снова началъ онъ — я имѣю…
Но его опять никто не слушалъ. Вниманіе всѣхъ было обращено исключительно на оратора, который продолжалъ:
— О томъ, чего нѣтъ, не стоитъ, конечно, и говорить. Намъ нужно считаться съ тѣмъ, что есть. Поэтому я предлагаю..
Здѣсь Бертъ снова не выдержалъ. Поднявшись съ мѣста, онъ вскричалъ прерывающимъ отъ волненія голосомъ:
— Мистеръ Лорайръ, выслушайте меня хоть вы! Я имѣю сказать кое-что именно о машинѣ Беттериджа.
Лорайръ сидѣвшій къ Берту ближе всѣхъ, услыхалъ его возгласъ и сдѣлалъ повелительное движеніе рукою. Сразу водворилась полная тишина.
— О чемъ хотите вы сказать? — спросилъ онъ у Берта.
Только теперь публика удостоила взглянуть на молодого человѣка и замѣтила по его взволнованному виду, что онъ дѣйствительно хочетъ сдѣлать какое-то важное сообщеніе.
— Я сейчасъ вамъ покажу, — продолжалъ Бертъ, разстегивая дрожавшими руками куртку и вытаскивая изъ-подъ рубашки фланелевый нагрудникъ. — Вотъ всѣ чертежи машины Беттериджа, — прибавилъ онъ, распарывая фланель и вынимая изъ неи свертокъ бумагъ.
— Но какъ они попали къ вамъ? — съ удивленіемъ спросилъ Лорайръ, разсматривая бумаги.
— Самъ Беттериджъ передъ тѣмъ, какъ отправить меня на своемъ воздушномъ шарѣ, вручилъ мнѣ ихъ. Я былъ съ нимъ хорошо знакомъ, — чувствуя внезапный приливъ храбрости, совралъ нашъ герой.
— А, такъ это вы улетѣли на его воздушномъ шарѣ? — спросилъ всезнайка.
— Я, — коротко отвѣтилъ Бертъ.
Собраніе сидѣло какъ ошпаренное. Взоры всѣхъ обратились на Берта. Никто не зналъ, что сказать. Наконецъ всезнайка покачалъ головой и произнесъ:
— Ну, не злая ли иронія судьбы? Она даетъ намъ средство борьбы, воспользоваться которымъ, быть-можетъ, уже поздно.
Лорайръ собралъ со стола бумаги, передалъ ихъ Берту и сказалъ:
— Уберите опять эти бумаги и поѣдемте вмѣстѣ со мною.
Бертъ завернулъ бумаги во фланель и сунулъ ихъ за пазуху.
— Куда же мы поѣдемъ, мистеръ Лорайръ? — съ любопытствомъ освѣдомился онъ.
— Къ президенту, — отвѣтилъ тотъ, поднимаясь съ своего мѣста. — Вы покажете ему эти чертежи. Не думаю, чтобы было поздно воспользоваться ими.
— А гдѣ находится президентъ? — продолжалъ Бертъ, очень довольный предложеніемъ Лорайра.
— Гдѣ-то въ окрестностяхъ Альбани… Впрочемъ, онъ переѣзжаетъ съ мѣста на мѣсто, организуя всюду защиту отъ внезапнаго нападенія этихъ азіатскихъ хищниковъ. Но мы гдѣ нибудь разыщемъ его, — проговорилъ Лорайръ и, обращаясь къ лавочнику, прибавилъ: — Ну, Логенъ, теперь дайте намъ пару надежныхъ велосипедовъ.
— Пожалуйте сюда, мистеръ Лорайръ, и выбирайте сами, — предложилъ лавочникъ, приглашая его въ заднее помѣщеніе, наполненное мужскими и дамскими велосипедами, отдававшимися на прокатъ.
Всѣ самокаты оказались на деревянныхъ рамахъ и такихъ же колесахъ, что очень не понравилось Берту, по собственному опыту знавшему непрочность такихъ машинъ. Но другихъ не было; пришлось довольстоваться этими.
— А какъ вы думаете, мистеръ Лорайръ, сколько времени продлится наше путешествіе? — полюбопытствовалъ Бертъ, накачивая воздухъ въ шины выбраннаго имъ для себя велосипеда въ то время, какъ ту же операцію въ велосипедѣ Лорайра услужливо производилъ самъ хозяинъ.
— А право не знаю. Нѣсколько дней придется, пожалуй, намъ покататься, прежде чѣмъ мы найдемъ, кого нужно, — отвѣтилъ Лорайръ.
IV.
правитьВъ теченіе цѣлой недѣли жизнь Берта была полна самыхъ разнообразныхъ впечатлѣній и ощущеній; изъ послѣднихъ самымъ преобладающимъ была сильная усталость ногъ. Молодой человѣкъ отвыкъ ѣздить на велосипедахъ; ѣзда на моторѣ, которымъ онъ пользовался послѣдній годъ, не требуетъ такой постоянной и усиленной работы исключительно однѣми ногами. А теперь ему пришлось, почти не отдыхая день и ночь катить по странѣ, очень похожей на Англію, только болѣе обширной и съ менѣе скученнымъ населеніемъ. Президента они нигдѣ не могли найти. Одно время Лорайру удалось было войти съ нимъ въ сношеніе по телефону, но въ самомъ началѣ разговора сообщеніе прервалось, и слѣды его снова были потеряны. Въ довершеніе несчастья нашего героя въ передней шинѣ его велосипеда сдѣлался проколъ, и она плохо стала держать воздухъ. Но Лорайръ ни за что не хотѣлъ останавливаться ради этого поврежденія, и Берту то и дѣло приходилось сходить съ своего самоката и подкачивать въ шину воздухъ, а потомъ нагонять уѣхавшаго впередъ спутника. Въ концѣ-концовъ у молодого человѣка сдѣлалась сильная боль въ поясницѣ и въ ногахъ. Но его мучитель находилъ, что и это пустяки, на которые не стоитъ обращать вниманія. Самъ же Лорайръ, къ удивленію Берта, почти не чувствовалъ ни малѣйшей усталости.
Но въ общемъ путешествіе совершалось благополучно. Никакихъ особенныхъ приключеній не было. Разъ только за ними или, вѣрнѣе, надъ ними, гналась азіатская летательная машина. Въ это время они подъѣзжали къ селенію, въ которомъ и остановились съ такимъ видомъ, будто туда и ѣхали Удостовѣрившись въ этомъ, азіатъ понесся далѣе. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ они встрѣчали полное опустошеніе и безлюдье, въ другихъ жизнь шла еще обычнымъ порядкомъ, въ третьемъ жители находились въ постоянномъ страхѣ. Городъ Альбани оказался почти разрушеннымъ. Въ одномъ мѣстѣ огромное зданіе все было въ пламени, но никто не думалъ тушить пожара.
Многое на пути возбуждало удивленіе и любопытство Берта, но онъ не рѣшался разспрашивать своего спутника. Лорайръ былъ не изъ болтливыхъ, притомъ и страшная спѣшка, съ которою они ѣхали, не допускала праздной болтовни.
За разрушеннымъ желѣзнодорожнымъ мостомъ стоялъ скорый поѣздъ, съ которымъ ѣхали одни крупные богачи. Этотъ поѣздъ стоялъ здѣсь уже седьмой день, въ ожиданіи устройства временной переправы черезъ рѣку. Всѣ пассажиры были издалека и, въ явное противорѣчіе нетерпѣливому американскому характеру, очень терпѣливо ждали, развлекаясь игрой въ карты и пикниками на зеленыхъ лужайкахъ.
Въ сторонѣ, на деревьяхъ, окаймлявшихъ проселочную дорогу, висѣло шесть человѣкъ китайцевъ. Въ мирной деревушкѣ, гдѣ путники остановились вечеромъ на отдыхъ до восхода луны, одинъ грязный босоногій мальчуганъ скартавилъ имъ:
— А насы вонъ тамъ, въ лѣсу, повѣсили сестерыхъ китайсевъ.
— За что же? — спросилъ Бертъ.
— А за то, сто они исполтили мостъ… Они были съ бомбами… Насы вѣсаютъ всѣхъ китайсевъ.
Ночью наши путники наскочили было на полуразложившійся трупъ, который валялся прямо посреди дороги, вблизи одного селенія, а подъ утро налетѣли было на автомобиль, у котораго лопнула шина. На автомобилѣ сидѣли молодая женщина и молодой человѣкъ съ ружьемъ на колѣняхъ, а подъ автомобилемъ возился старикъ. При видѣ велосипедистовъ старикъ выползъ изъ-подъ машины и заговорилъ съ ними, какъ съ близкими знакомыми, съ которымй только что разстался. Онъ жаловался, что ихъ машина вдругъ остановилась, и ни онъ самъ ни его зять (старикъ кивнулъ на молодого человѣка съ ружьемъ) не знаютъ причины внезапной остановки машины, такъ какъ ничего не смыслятъ въ техникѣ. При продажѣ имъ этого автомобиля ихъ увѣрили, что съ нимъ не можетъ случиться никакихъ недоразумѣній, даже выдали ручательство на цѣлый годъ, и вдругъ вотъ при первой же поѣздкѣ они застряли на дорогѣ да еще ночью. На нихъ уже пробовали напасть трое бродягъ, отъ которыхъ они насилу отстрѣлялись. Могутъ напасть и въ большемъ числѣ, тогда ему съ зятемъ, пожалуй, и не отвертѣться отъ разбойниковъ. Всѣмъ извѣстно, что онъ везетъ съ собою крупную сумму. Старикъ назвалъ свое имя, довольно извѣстное въ финансовомъ мірѣ.
— Не будете ли вы добры помочь намъ? — обратился старикъ къ Берту, который воспользовавшись этой остановкой, накачивалъ воздухъ въ свою шину.
Бертъ хотѣлъ было исполнить просьбу старика, но Лорайръ остановилъ его.
— Ну, вы окончили возню съ вашей несчастной шиной? — рѣзко проговорилъ онъ. — Садитесь и ѣдемъ дальше. Намъ нѣтъ времени спасать троихъ, когда на насъ лежитъ обязанность спасти цѣлую страну.
Съ этими словами, непонятными для старика и его спутниковъ, Лорайръ вскочилъ на велосипедъ и быстро помчался далѣе. Вслѣдъ за нимъ послѣдовалъ и Бертъ.
Наконецъ въ плохонькой гостиницѣ одного захолустнаго городка имъ удалось разыскать президента. Лорайръ, знавшій его лично, представилъ ему Берта. Президентъ былъ очень обрадованъ, когда увидѣлъ чертежи знаменитой машины Беттериджа.
Глава одиннадцатая.
правитьI.
правитьЗданіе вѣковой цивилизаціи наклонилось впередъ и обрушилось въ одну минуту, и груды его развалинъ расплавились въ огненномъ горнилѣ войны.
Отдѣльныя стадіи финансовой и научной цивилизаціи, съ которыхъ началось двадцатое столѣтіе, такъ быстро слѣдовали одна за другою, что на укороченныхъ страницахъ всемірной исторіи онѣ представлялись однимъ сплошнымъ крахомъ.
При зарожденіи двадцатаго вѣка міръ считалъ себя на вершинѣ благосостоянія и процвѣтанія; люди воображали, что они находятся въ полнѣйшей безопасности. Такое самообольщеніе болѣе всего поражаетъ вдумчиваго и мыслящаго обозрѣвателя, изучающаго духъ этихъ странныхъ временъ по сохранившимся отрывкамъ тогдашней литературы и прислушивающагося къ тѣмъ слабымъ голосамъ, которые раздавались среди рева многомилліонной толпы.
Всѣмъ живущимъ при настоящемъ, твердо установленномъ, серьезно и научно обоснованномъ, дѣйствительно безопасномъ міровомъ строѣ не можетъ не броситься въ глаза полнѣйшая неустойчивость и ненадежность прежняго строя. Каждое прежнее учрежденіе и постановленіе кажутся совершенно случайными или основанными на дикихъ традиціяхъ; каждый законъ точно былъ созданъ для даннаго лишь случая, безъ всякаго предвидѣнія будущихъ живыхъ потребностей; нравы кажутся дикими, воспитаніе безцѣльнымъ, безпринципнымъ, направленнымъ только во вредъ подрастающимъ поколѣніямъ. Всѣ финансовыя предпріятія того времени представляются нынѣшнему хорошо вышколенному и развитому уму какою-то безсмысленною и пагубною игрою въ прятки. Вся денежная и кредитная система, основанная на пустой традиціи о цѣнности золота, является чѣмъ-то до фантастичности дутымъ. При всемъ этомъ люди въ то время жили въ плохо устроенныхъ и до невозможности переполненныхъ городахъ. Желѣзныя дороги и другіе пути сообщенія распредѣлялись по лицу земли безъ всякой планомѣрности, въ силу лишь различныхъ минутныхъ капризовъ и интересовъ единичныхъ лицъ. Когда кто-либо поумнѣе и подальновиднѣе указывалъ на всю безпорядочность, случайность, безразсудность и непрочность всѣхъ тогдашнихъ затей, и вообще всего строя жизни, люди негодовали на «отсталаго брехуна» и кричали: «Мы идемъ все дальше и дальше по пути улучшенія, а онъ находитъ, что мы на этомъ пути можемъ только сломать себѣ шею. Какой жалкій слѣпецъ!»
Сравнивая слѣпое довѣріе человѣчества къ своей цивилизаціи начала XX вѣка съ прежними историческими періодами, мы, быть-можетъ, окажемся въ состояніи прослѣдить его источникъ. Это довѣріе было не столько разсудочнымъ, сколько являлось неизбѣжнымъ послѣдствіемъ продолжительнаго благосостоянія. Можно безъ преувеличенія сказать, что разбираемая историческая эпоха въ этомъ отношеніи стоитъ совершенно отдѣльно, и въ эту эпоху за все время существованія человѣчества люди въ первый разъ были болѣе, чѣмъ сыты. Статистика того времени указываетъ на невиданное ранѣе улучшеніе санитарныхъ и гигіеническихъ условій, на двигавшійся гигантскими шагами процессъ умственнаго развитія и на процвѣтаніе искусства во всѣхъ его областяхъ, придающаго такую красоту жизни. Уровень и характеръ средняго воспитанія поднялись на невѣдомую ранѣе высоту. Въ началѣ XX вѣка въ Западной Европѣ и Сѣверной Америкѣ почти не было неграмотныхъ; никогда еще не замѣчалось такой огромной массы читающихъ; никогда не существовало такихъ дешевыхъ и удобныхъ способовъ передвиженія. Каждый, самый обыкновенный человѣкъ, безпрепятственно могъ объѣхать весь свѣтъ, и это стоило не больше годового заработка дѣльнаго ремесленника. Каждый годъ, каждый мѣсяцъ, чуть не каждый день приносили человѣчеству новыя и новыя блага: открытіе новой страны, новыхъ рудниковъ, изобрѣтеній новыхъ машинъ, пріобрѣтеніе новыхъ знаній и т. д.
Триста лѣтъ продолжалось это поступательное движеніе человѣчества впередъ; у него накапливались матеріальныя и духовныя сокровища, и постепенно увеличивались удобство и безопасность его существованія. Положимъ, находились и тогда люди, утверждавшіе, что наравнѣ съ умственнымъ и физическимъ совершенствованіемъ идетъ упадокъ нравственности. Но эта горькая истина, заставившая новое время основать дѣйствительную цивилизацію именно на законахъ строгой нравственности, тогда большинствомъ съ негодованіемъ отвергалась. Только созидающимъ и сохраняющимъ силамъ и удавалось тогда держать противовѣсъ коварной игрѣ случая, естественному невѣжеству, предразсудкамъ, слѣпымъ страстямъ и пагубному эгоизму. Но послѣдовательность причинъ и послѣдствій неумолима, и вся та ложь, которая накопилась въ сердцевинѣ прогресса, должна была принести свои плоды. Люди воображали, что такъ какъ прогрессъ является естественной необходимостью, то, слѣдовательно, нравственность или безнравственность тутъ ни при чемъ. Они видѣли, что ихъ арміи и флоты растутъ до чудовищности и на нихъ тратится несравненно больше, чѣмъ на народное образованіе; что количество грозныхъ разрушительныхъ орудій и снарядовъ все увеличивается; что соперничество народовъ все усиливается; что чѣмъ тѣснѣе сближаются между собою народы, тѣмъ больше становится ихъ внутренняя рознь; но ничего этого они не понимали. Съ безпечностью умственной близорукости они терпѣли у себя жадную, безсовѣстную, продажную и лживую печать, неспособную ни къ чему хорошему, но не знавшую соперниковъ во всемъ дурномъ. Твердой и однообразной узды со стороны властей для печати не существовало, да и большинство самихъ властей состояло изъ лицъ недальновидныхъ и совершенно неспособныхъ къ управленію.
Могло ли человѣчество при такихъ условіяхъ предотвратить пагубную для него же самого воздушную войну? Вопросъ этотъ такой же праздный, какъ если бы спросить, могъ ли бы человѣкъ, раздавленный поѣздомъ, предотвратить свою гибель? Конечно, человѣчество не въ состояніи было помѣшать возникновенію этой войны, разъ оно само допустило ее.
Древнія цивилизаціи — ассирійско-вавилонская, египетская, греческая и римская — разрушались постепенно, шагъ за шагомъ; цивилизація же европейская въ буквальномъ смыслѣ взлетѣла на воздухъ сразу. Въ теченіе какихъ-нибудь пяти лѣтъ отъ нея не осталось ничего, кромѣ жалкихъ обрывковъ. Еще наканунѣ возникновенія воздушной войны міръ представлялъ картину прогресса, доходившаго до своего апогея, обезпечивалъ полную безопасность существованія, имѣлъ грандіозно развитую промышленность, огромные благоустроенные города, быстроходныя суда, которыми были усѣяны всѣ моря, густую сѣть всякаго рода путей сообщенія, телеграфовъ и телефоновъ по лицу всей земли. Все и повсюду, за немногими неизбѣжными исключеніями, благоденствовало и процвѣтало. И вотъ вдругъ, совершенно неожиданно, надъ этою картиною полнаго благоустройства пронеслись германскіе воздушные корабли и положили начало конца всему…
Послѣ нападенія нѣмцевъ на Нью-Йоркъ наступила оргія всеобщаго разрушенія. Англія, Франція, Италія и Испанія, по примѣру Германіи, съ лихорадочною поспѣшностью принялись увеличивать свои воздушные флоты. Ни одна изъ этихъ странъ до того времени не дѣлала такихъ грандіозныхъ приготовленій къ воздушной войнѣ, какъ Германія, но каждая, хотя и въ меньшихъ размѣрахъ, все-таки готовилась ко всякимъ «случайностямъ». Общій страхъ передъ нѣмецкою энергіей и предпріимчивостью, олицетвореніемъ которой являлся принцъ Карлъ-Альбертъ, давно уже вынудилъ названныя государства войти въ тайные переговоры. Между ними состоялось соглашеніе, благодаря которому они оказались въ состояніи оказать противодѣйствіе Германіи.
Другою европейскою державою, обладавшею воздушнымъ флотомъ, была Франція. Англія, вѣчно дрожавшая за свое господство въ Азіи и хорошо понимавшая всю силу нравственнаго воздѣйствія воздушнаго флота на полудикіе народы, устроила свои воздухоплавательные парки въ Сѣверной Индіи, поэтому въ Европѣ она могла играть второстепенную роль.
Но и на своихъ островахъ у нея имѣлось съ десятокъ крупныхъ воздушныхъ судовъ, десятка три мелкихъ и цѣлая коллекція разнаго типа пробныхъ аэроплановъ, т.-е. такихъ, съ которыми пока производились только опыты.
Еще до появленія воздушнаго флота принца Карла-Альберта въ Америкѣ уже происходили дипломатическіе переговоры между европейскими державами. Результатомъ этихъ переговоровъ было нападеніе общими силами на Германію. Надъ Бернеръ-Оберландомъ вдругъ появился довольно многочисленный отрядъ воздушныхъ судовъ всевозможныхъ формъ и размѣровъ. Онъ сжегъ и уничтожилъ двадцать пять швейцарскихъ воздушныхъ кораблей, которые тоже совершенно неожиданно вступили съ ними въ борьбу. Затѣмъ этотъ отрядъ раздѣлился на двѣ части; одна изъ нихъ отправилась громить Берлинъ, а другая рѣшила занять франконскій воздухоплавательный паркъ, пока тамъ еще не былъ готовъ второй германскій воздушный флотъ.
Не мало вреда причинили нападающіе своими разрывными снарядами Берлину и Франконіи, пока нѣмцамъ не удалось ихъ прогнать.
Двѣнадцати ихъ кораблямъ, вполнѣ наполненнымъ газомъ, и пяти наполненнымъ только наполовину, зато превосходно оборудованнымъ и съ образцовымъ экипажемъ, при помощи флотиліи гамбургскихъ моноплановъ, удалось отбить отрядъ союзнаго флота не только отъ воздухоплавательнаго парка во Франконіи, но и отъ Берлина.
Нѣмцы напрягали всѣ усилія, чтобы создать новый грандіозный воздушный флотъ. Ихъ летучіе отряды уже витали надъ Лондономъ и Парижемъ, когда изъ Бирмы и Арменіи получилось извѣстіе о появленіи авангарда азіатскаго воздушнаго флота.
Это была роковая новость для всей Европы и Америки. Въ этотъ моментъ сразу покачнулась міровая финансовая система. Съ уничтоженіемъ нѣмцами американскаго флота въ сѣверной Атлантикѣ и ихъ пагубнаго столкновенія съ союзниками въ Европѣ, положившаго конецъ ихъ морскому владычеству на Сѣверномъ морѣ, и съ разрушеніемъ въ главнѣйшихъ городахъ міра на цѣлые билліоны различныхъ цѣнностей, — человѣчество въ первый разъ поняло всю колоссальную убыточность затѣянной имъ игры въ войну. Кредитъ въ этомъ дикомъ вихрѣ окончательно рухнулъ. Всюду проявлялось стремленіе набрать возможно больше золота и прятать его, какъ это бывало въ прежнія времена общей паники. Это алчное стремленіе охватывало весь міръ.
Наверху, въ воздухѣ, разыгрывались драмы столкновенія и уничтоженія; внизу на землѣ, происходили не менѣе пагубныя событія, разрушавшія дутое зданіе финансовыхъ и торговыхъ предпріятій, на которыхъ человѣчество основывало всѣ свои надежды. И пока наверху боролись между собою воздушные флоты, внизу все болѣе и болѣе уменьшался видимый запасъ золота. Весь міръ былъ охваченъ маніей взаимнаго недовѣрія.
Въ теченіе какихъ-нибудь нѣсколькихъ недѣль деньги — за исключеніемъ потерявшихъ всякую цѣнность бумажныхъ — исчезли изъ обращенія и были попрятаны по подваламъ и другимъ укромнымъ мѣстамъ. И, по мѣрѣ ихъ исчезновенія, останавливались торговля, промышленность, — словомъ, все, что зиждилось на деньгахъ. Это походило на истеканіе кровью живого организма съ послѣдовательною остановкою всѣхъ его функцій.
И въ то время, когда все это трещало и разваливалось, когда ограбленнные, ошеломленные милліоны людей съ недоумѣніемъ и страхомъ глядѣли на эту міровую разруху, — по воздуху всюду носились цѣлыя стаи азіатскихъ кораблей, аэроплановъ и моноплановъ, бросавшихся то къ Америкѣ то къ Европѣ и вездѣ сѣявшихъ смерть и разрушеніе. Страницы всемірной исторіи все наполнялись и наполнялись ужасами міровой войны.
Британско-индійскій воздушный флотъ погибѣ въ Бирмѣ, а германскій былъ разбитъ и разсѣянъ въ отчаянной битвѣ при Карпатахъ. Весь Индійскій полуостровъ былъ охваченъ возстаніемъ. Въ Азіи и Африкѣ развѣвались знамена Джегеда.
Въ теченіе нѣсколькихъ недѣль казалось, что восточно-азіатскій союзъ овладѣваетъ всѣмъ міромъ, но затѣмъ рухнула и дутая, скороспѣлая «современная» цивилизація китайцевъ. Плодовитое и мирное населеніе Поднебесной имперіи позволило себя «просвѣтить», т.-е. оно, подъ вліяніемъ европейскаго и японскаго давленія, неохотно, съ затаенной ненавистью и злобою, допустило введеніе у себя полицейскихъ порядковъ, всеобщей воинской повинности, желѣзныхъ дорогъ, телефоновъ, телеграфовъ, санитарныхъ мѣропріятій и многаго другого; вообще позволило втиснуть себя въ новыя формы жизни, совершенно чуждыя его національному духу и всѣмъ его многовѣковымъ традиціямъ.
Но, подъ насиліемъ войны, порвалось терпѣніе и китайцевъ: весь этотъ многомилліонный народъ поднялся какъ одинъ человѣкъ, а паденіе центральной власти въ Пекинѣ вслѣдствіе временныхъ побѣдъ англо-германскаго воздушнаго флота надъ китайскимъ, усилило это возстаніе до небывало грандіозныхъ размѣровъ. По примѣру Іокогамы, во всѣхъ большихъ городахъ появились баррикады, завѣяли черные флаги, и революція овладѣла всею страною. Такимъ образомъ, вся Азія, какъ и весь міръ, превратилась въ арену хаотической борьбы.
Общій развалъ общественнаго строя былъ естественнымъ послѣдствіемъ міровой войны. Гдѣ было гуще населеніе, тамъ явилось большее число безработныхъ, лишенныхъ всякихъ средствъ къ существованію. Уже послѣ трехъ недѣль съ начала міровой войны и общей разрухи, въ рабочихъ центрахъ всѣхъ большихъ городахъ сталъ воцаряться голодъ, а черезъ мѣсяцъ не существовало ни одного густо населеннаго города, въ которомъ не происходило бы полной анархіи, сопровождавшейся грабежами, разбоями и убійствами. Никакія «чрезвычайныя положенія» не помогали: анархія какъ чума, распространялась по лицу земли гигантскими шагами, и, сопровождаемая всемогущимъ царемъ-голодомъ, стала проникать и туда, гдѣ о немъ ранѣе и не имѣли понятія.
Между тѣмъ характеръ самой борьбы началъ измѣняться. Исполинскіе воздушные корабли, наполненные газомъ, стали замѣняться летательными машинами. Когда окончились генеральныя сраженія воздушныхъ флотовъ, вслѣдствіе взаимнаго истребленія, азіаты старались укрѣпляться вблизи наиболѣе слабыхъ пунктовъ тѣхъ странъ, съ которыми вели борьбу; изъ этихъ мѣстъ они всюду и разсылали летучіе отряды аэроплановъ и моноплановъ. Вначалѣ они дѣйствовали почти безпрепятственно, но потомъ, когда американцы, а за ними и европейцы стали спѣшно строить воздушныя машины Беттериджа, силы враждовавшихъ начали уравновѣшиваться, и борьба сдѣлалась еще ожесточеннѣе.
Машины по системѣ Беттериджа, хотя и были совершенно непригодны для дальнихъ экспедицій и генеральныхъ сраженій, но онѣ оказались вполнѣ приспособленными для такъ называемой «гверильясской» борьбы.
Онѣ могли быстро изготовляться, стоили недорого, отличались удобствомъ по своей легкости и ихъ нетрудно было прятать. Чертежи, переданные Бертомъ президенту Сѣверо-Американскихъ Штатовъ, были тотчасъ же скопированы, напечатаны и распространены по всѣмъ штатамъ. Они было посланы и въ Европу, гдѣ также ими немедленно воспользовались. Каждый городъ, каждая община, даже каждое частное лицо приглашались строить такія машины и пользоваться ими въ цѣляхъ защиты. Вскорѣ же онѣ стали фабриковаться всѣми, начиная съ государствъ и кончая простыми разбойниками и примѣняться ко всевозможнымъ цѣлямъ. Своеобразная особенность машины Беттериджа, сразу пріобрѣвшей такую популярность, заключалась, главнымъ образомъ, въ крайней простотѣ ея устройства; она была такъ же проста, какъ обыкновенный моторный велосипедъ.
Такимъ образомъ широкій размахъ, принятый въ началѣ войны, мало-по-малу сократился въ силѣ, зато распространился по всему міру и превратился въ кипящій потокъ, заливавшій всѣ уголки земли. Весь міръ изъ одного цѣлаго, еще болѣе сплоченнаго, чѣмъ онъ былъ въ лучшія времена римской имперіи, вдругъ превратился въ винегретъ общественныхъ обломковъ, такихъ спутанныхъ, какъ въ періодъ средневѣковаго разбойничьяго рыцарства, только въ большемъ объемѣ. Разница съ тѣмъ періодомъ состояла еще въ томъ, что тогда общественное разложеніе совершалось постепенно, а теперь оно произошло сразу.
Но несчастье міра этимъ не ограничилось. Вмѣстѣ съ этою всеобщею разрухою выступилъ другой, не менѣе страшный врагъ человѣчества — чума, или такъ называемая красная смерть, и, въ свою очередь, стала требовать жертвъ. Но омраченное человѣчество не обращало вниманіе на новаго, не менѣе страшнаго врага и продолжало свою убійственную игру. Всюду носились новые и новые воздушные флоты, вездѣ сѣя смерть и разрушеніе; люди всячески старались истреблять другъ друга и разрушать то, что создано ихъ же руками. Міръ все болѣе и болѣе погружался въ безпросвѣтную тьму…
Долго пришлось бы описывать всѣ ужасы, которые принесла съ собою эта безсмысленная и безчеловѣчная война. Никто не былъ въ состояніи прекратить ее. Она окончилась сама собою и лишь тогда, когда почти все оказалось разрушеннымъ, подобно грудѣ тонкаго фарфора, по которой сильно ударили толстой палкой. Каждый день этого страшнаго времени дѣлаетъ всемірную исторію запутаннѣе, хаотичнѣе, неопредѣленнѣе. Къ чести цивилизаціи, послѣдняя все-таки не безъ геройскаго сопротивленія дала одолѣть себя. Изъ разрозненнаго и расшатаннаго общественнаго строя возникали патріотическіе союзы и временныя правительства, пытавшіеся водворить хотя какой-нибудь порядокъ и подпереть остатки разрушавшихся зданій. Но эти-то именно попытки и ускорили гибель всего. И когда, наконецъ, полное истощеніе источниковъ искусственной цивилизаціи согнало съ неба послѣднее воздушное судно, на землѣ ничего не осталось, кромѣ анархіи, голода и чумы. Великіе народы и государства превратились въ простые звуки. Повсюду были развалины, груды непогребенныхъ труповъ, толпы жалкихъ, исхудалыхъ, голодныхъ, безпріютныхъ людей, погруженныхъ въ полнѣйшую апатію. Здѣсь хозяйничали разбойничьи шайки, тамъ — охранительные комитеты и банды повстанцевъ, овладѣвшія цѣлыми округами. Всюду образовывались и тутъ же распадались всевозможные союзы, ордена и религіозныя общества на началахъ самаго дикаго фанатизма. Вся культура пошла на смарку; весь порядокъ, все благосостояніе на землѣ лопнули, какъ мыльный пузырь. Въ какія-нибудь пять лѣтъ человѣчество совершило такое попятное движеніе назадъ, какое оно прошло въ періодъ со временъ Антониновъ до девятаго столѣтія.
II.
правитьСреди этой міровой трагедіи бродила маленькая, незначительная фигурка, интересная развѣ только тѣмъ, что въ теченіе нѣсколькихъ недѣль она была игрушкой слѣпого случая, забросившаго ее въ самый центръ этой трагедіи. Эту фигурку звали Бертомъ Смолуэйсомъ. Несмотря на всю его незначительность, намъ все-таки придется еще кое-что сказать о немъ.
Изъ своего далекаго и невольнаго путешествія Бертъ возвратился цѣлымъ и невредимымъ на родину, благодаря своей счастливой звѣздѣ.
Ему удалось попасть на бортъ англійскаго торговаго судна. Переѣздъ черезъ океанъ былъ полонъ всевозможныхъ приключеній. Одно время судно преслѣдовалось японскимъ броненосцемъ, вскорѣ, къ счастью, отвлеченнымъ англійскимъ крейсеромъ, который вступилъ съ нимъ въ борьбу.
Потомъ на морѣ разразился сильнѣйшій штормъ, во время котораго судно лишилось руля и средней мачты, такъ что нѣсколько времени было игрушкою стихій. Затѣмъ вышелъ весь провіантъ и пришлось питаться только рыбой. Близъ Азорскихъ острововъ надъ бригомъ пронеслась флотилія красныхъ фигурныхъ азіатскихъ кораблей, къ счастью, не обратившая вниманія на небольшое парусное судно. Кое-какъ удалось пристать къ Тенерифу, наскоро исправить тамъ руль, поставить новую мачту и запастись провизіей. Городъ оказался разрушеннымъ, а въ гавани стояли два большихъ линейныхъ корабля, наполненныхъ трупами людей. Повсюду шныряли разбойничьи шайки, и одна изъ нихъ чуть было не захватила бригъ; капитану и экипажу съ большимъ трудомъ удалось отстоять себя и свое судно.
Въ Могадорѣ съ брига отправили на берегъ лодку за прѣсной водой; лодка со всѣми находившимися на ней людьми едва не попала въ руки лукавыхъ арабовъ. Оттуда забралась на бригъ «красная смерть» и вскорѣ уложила въ постель весь экипажъ. Девять человѣкъ умерли; осталось въ живыхъ только четверо, изъ которыхъ никто ничего не смыслилъ въ морскомъ дѣлѣ. Съ большимъ трудомъ удалось капитану обучить свой маленькій экипажъ обращенію съ парусами и рулемъ. Вскорѣ плохо исправленный руль снова пересталъ дѣйствовать, и судно, волей вѣтра, понесло обратно къ экватору. Кое-какъ, съ огромными усиліями, привели немного въ порядокъ руль и направили судно на сѣверъ. Опять оказался недостатокъ провизіи и воды для питья. Наконецъ наткнулись на нефтяной тендеръ, шедшій изъ Ріо-Жанейро, на которомъ чума также произвела капитальную чистку. Обрадованный возможностью имѣть у себя на борту нѣсколько лишнихъ людей, капитанъ тендера охотно принялъ къ себѣ всѣхъ съ брига, а его взялъ на буксиръ. На этомъ тендерѣ Бертъ и вернулся въ Англію, гдѣ только начала свое побѣдное шествіе «красная смерть».
Жители Кардифа, къ которому присталъ тендеръ, находились въ состояніи полной растерянности; большинство бѣжало въ горы. Лишь только тендеръ вошелъ въ гавань, на его бортъ тотчасъ же явился представитель какого-то самозваннаго комитета и захватилъ всю оставшуюся на суднѣ провизію.
Бертъ пѣшкомъ побрелъ по совершенно разоренной и лишенной всякаго порядка странѣ. Много опасностей и лишеній пришлось ему перенести, много онъ видѣлъ такого, отъ чего кровь стыла въ жилахъ; но онъ все вынесъ, потому что уже привыкъ ко всевозможнымъ ужасамъ. Его теперь трудно было узнать. Онъ сильно возмужалъ, обвѣтрился, похудѣлъ, окрѣпъ, закалился, сдѣлался энергичнымъ и проворнымъ; ротъ его, прежде такъ часто и глупо разѣвавшійся, теперь всегда былъ плотно сжатъ; на лбу у него красовался большой рубецъ — память о стычкѣ съ разбойниками на Тенерифѣ. Въ Кардифѣ онъ захотѣлъ перемѣнить одежду и сдѣлалъ то, что ранѣе показалось бы ему совершенно невозможнымъ: «заимствовалъ» изъ покинутой лавки закладчика фланелевую рубашку, костюмъ изъ Манчестера и револьверъ съ сотней патроновъ. Тамъ же онъ вымылся, перемѣнилъ бѣлье, переодѣлся и даже собственноручно подстригъ себѣ волосы. Городская стража, ранѣе такъ ревностно преслѣдовавшая любителей чужой собственности, частью перемерла, а оставшаяся въ живыхъ была занята уборкою труповъ многочисленныхъ жертвъ «красной смерти». Дня три Бертъ велъ въ окрестностяхъ города полуразбойничій образъ жизни, охотясь за провизіей, чтобы запастись ею для дальнѣйшаго пути.
Уэльская провинція, въ которой онъ находился, представляла въ то время удивительную смѣсь современнаго благосостоянія съ отголосками среднихъ вѣковъ. Дома, зеленыя изгороди, рельсовые пути, электрическіе провода — все осталось тамъ цѣло. Банкротство, общественный развалъ, голодъ и даже чума почти не коснулись нѣкоторыхъ провинцій; отъ всего этого пострадали лишь большіе города. Поэтому Бертъ не находилъ особенной перемѣны, въ Уэльсѣ. Но чѣмъ дальше онъ подвигался въ глубь страны, особенно, когда сталъ приближаться къ Лондону, опустошеніе и безпорядокъ все больше и больше бросались въ глаза. Всюду начали попадаться неподрѣзанныя деревья на дорогахъ, самыя дороги были размыты и поросли травою, дачные и деревенскіе поселки наполовину пустовали; тутъ повисъ оборванный телеграфный или телефонный проводъ, тамъ стояла прямо на дорогѣ брошенная телѣга и валялся трупъ павшей лошади, а невдалекѣ лежало тѣло и самаго собственника телѣги и лошади, съ лицомъ покрытымъ темно-синими пятнами. Много попадалось необработанныхъ полей, истоптанныхъ скотомъ посѣвовъ и поломанныхъ изгородей. Всѣ встрѣчавшіеся люди, съ желтыми изможденными лицами, были плохо одѣты, но хорошо вооружены; выраженіе ихъ лицъ и глазъ напоминало бродягъ и преступниковъ. Они съ жаднымъ любопытствомъ спрашивали о новостяхъ и за нихъ готовы были подѣлиться всѣмъ, чѣмъ могли. Однажды Бертъ попалъ въ компанію такихъ людей, которые ловили каждое его слово, какъ манну небесную, и старались удержать его у себя на нѣсколько дней. Полная остановка телеграфныхъ и почтовыхъ сношеній и прекращеніе печатанія газетъ являлось однимъ изъ крупныхъ неудобствъ въ духовной жизни людей этого несчастнаго времени; они вдругъ были вынуждены снова пробавляться одними устными свѣдѣніями, какъ въ средніе вѣка. Это накладывало на нихъ печать особенной безпомощности и растерянности.
Когда Бертъ переходилъ изъ области въ область, изъ селенія въ селеніе, избѣгая большихъ городовъ, онъ во многихъ мѣстахъ находилъ огромную разницу въ условіяхъ. Въ одномъ большомъ имѣніи оказалось полное запустѣніе: господскій домъ былъ сожженъ, жилище священника и самая церковь были разрушены, всюду все разгромлено, поля не обработаны и т. д.; а въ слѣдующемъ, въ этой же мѣстности, царилъ порядокъ: всѣ зданія оказались цѣлыми, поля хорошо обработанными, вездѣ столбы съ надписью, угрожавшею крутою расправою бродягамъ, и вооруженная охрана дорогъ и строеній; имѣлся и лазаретъ для чумныхъ больныхъ подъ управленіемъ опытнаго врача. Словомъ, полнѣйшая противоположность разоренному селенію.
Такихъ счастливыхъ уголковъ, правда, было гораздо меньше, чѣмъ разоренныхъ, но все-таки они встрѣчались, и всѣмъ имъ постоянно угрожали нападенія азіатовъ, африканцевъ и другихъ воздушныхъ пиратовъ, рыскавшихъ за поисками добычи, а главное — провіанта, котораго у всѣхъ недоставало. Поддержаніе порядка и охрана стоили огромныхъ усилій и самой тщательной бдительности. Во многихъ мѣстахъ стояли столбы съ надписями: «Карантинъ» и «Бродяги разстрѣливаются». Телеграфные и телефонные столбы были увѣшаны полуистлѣвшими трупами, валявшимися, кромѣ того, почти на всѣхъ дорогахъ и распространявшими страшный смрадъ.
Смѣло бравируя всѣми опасностями, по временамъ мимо Берга проносились велосипедисты и автомобили съ сѣдоками въ маскахъ и большихъ дорожныхъ очкахъ. Полиціи почти не было видно. Иногда проѣзжали на моторахъ оборванные исхудалые солдаты, которые, несмотря на общую разруху, все еще оставались въ строю. Такія встрѣчи стали учащаться по мѣрѣ приближенія нашего путника къ Лондону. Иногда Бертъ, по ночамъ или когда его сильно начиналъ донимать голодъ, пробовалъ искать убѣжища въ мѣстныхъ пріютахъ, славившихся раньше своей благотворительностью, но постоянно терпѣлъ неудачу: многія изъ этихъ учрежденій были или закрыты или превращены въ лазареты. Въ одномъ такомъ пріютѣ, близъ Глочестершира, двери и окна стояли открытыми настежь, но изнутри не доносилось ни звука. Когда Бертъ заглянулъ въ окно, то его обаяніе поразилъ невыносимый трупный запахъ, а зрѣніе — видъ труповъ, лежавшихъ на всѣхъ койкахъ и прямо на полу; очевидно, эти трупы некому было убрать.
Отсюда Бертъ направился на сѣверъ къ воздухоплавательному парку, устроенному при Бирмингэмѣ, въ надеждѣ найти тамъ какое-нибудь занятіе, хотя ради куска хлѣба. Правительство, въ лицѣ военнаго министерства, все еще существовало и среди всѣхъ бѣдъ полнѣйшаго общественнаго развала съ похвальной энергіей продолжало, высоко держать британское знамя, поощряя не только административныхъ, но и частныхъ лицъ къ полезной дѣятельности въ защиту отечества. Эти лица собрали вокругъ себя лучшихъ изъ уцѣлѣвшихъ техниковъ и рабочихъ, озаботились укрѣпленіемъ и снабженіемъ воздухоплавательнаго парка необходимыми припасами на случай его осады и принялись поспѣшно строить монопланы по системѣ Беттериджа.
Но Бертъ не былъ принятъ въ этотъ паркъ даже простымъ рабочимъ за неимѣніемъ у него достаточныхъ спеціальныхъ знаній, и онъ уже находился на пути въ Оксфордъ, когда возникла та великая борьба, во время которой былъ положенъ конецъ всей этой затѣѣ.
Бертъ не былъ свидѣтелемъ этой борьбы. Въ то время, когда она происходила, онъ находился уже въ Виндзорѣ, откуда, обогнувъ южную часть Лондона, направился прямо въ Бенъ-Хиль. Прежде всѣхъ онъ тамъ увидѣлся съ братомъ Томомъ, только что вырвавшимся изъ цѣпкихъ когтей «красной смерти»; онъ выглядывалъ сильно постарѣвшимъ, похудѣвшимъ, угрюмымъ и озлобленнымъ, Жена его, Джессика, была еще больна и лежала въ постели. Мучимая горячкою, эта энергичная женщина даже въ горячечномъ бреду заботилась о дѣлахъ: она громко негодовала на мужа за его мѣшкотность въ разноскѣ товара заказчикамъ, хотя ихъ торговля уже давно прекратилась, и Томъ Смолуэйсъ занимался тѣмъ, что ловилъ голубей, воробьевъ, галокъ и др. птицъ,
Томъ Смолуэйсъ принялъ брата съ сдержанною радостью,
— Господи! Да никакъ это ты, Бертъ? — вскричалъ онъ, цѣлуясь съ братомъ. — Я такъ и думалъ, что ты когда-нибудь да вернешься къ намъ… Гдѣ же это ты пропадалъ такъ долго?.. Только вотъ что, братъ, если ты хочешь ѣсть, то я не могу доставить тебѣ этого удовольствія: у насъ у самихъ ровно ничего не осталось.
Бертъ успокоилъ его, заявивъ, что онъ сытъ, и даже самъ угостилъ его кускомъ сыра и хлѣба, «заимствованными» имъ гдѣ-то по дорогѣ домой. Братья усѣлись, и Бертъ принялся разсказывать свои приключенія. По окончаніи разсказа онъ вдругъ замѣтилъ на прилавкѣ подъ разбитымъ стаканомъ письмо въ измятомъ и покрытомъ густымъ слоемъ пыли конвертѣ. Бертъ взялъ это письмо и увидѣлъ, что оно было адресовано на его имя.
— Отъ кого бы это? — недоумѣвалъ молодой человѣкъ, сдувая съ конверта пыль.
— Это отъ Эдны, — поспѣшилъ отвѣтить Томъ. — Она вскорѣ послѣ твоего исчезновенія приходила къ намъ, спрашивала о тебѣ и просила, чтобы мы взяли ее къ себѣ жить… Это было какъ разъ послѣ большой битвы и пожара въ Клэпгэмѣрайсѣ. Я готовъ былъ взять ее, но Джессика почему-то не захотѣла. Тогда Эдна написала это письмо и просила передать его тебѣ. Съ тѣхъ поръ я не видалъ ея… Да она, навѣрное, все описала въ письмѣ.
Въ письмѣ Эдна дѣйствительно писала о своемъ посѣщеніи родныхъ Берта и сообщила, что она идетъ просить пріюта у тетки, мужъ которой имѣетъ небольшой кирпичный заводъ близъ Форсгэма.
Тамъ ее и нашелъ Бертъ послѣ новаго двухнедѣльнаго, полнаго всевозможныхъ приключеній путешествія.
III.
правитьСвиданіе молодыхъ людей было очень трогательное и сердечное.
— Ахъ, Бертъ, милый! Пришелъ-таки ко мнѣ… отыскалъ… не забылъ! — сквозь радостныя слезы причитала молодая дѣвушка, обнимая его. — Я такъ и говорила ему, что ты непремѣнно вернешься… Я это чувствовала… А онъ все пристаетъ, чтобы я вышла за него замужъ, и угрожаетъ убить меня, если я не исполню его требованія…
Когда они оба настолько поуспокоились, что Эдна могла связно говорить, а Бертъ получилъ возможность сознательно слушать, то выяснилось, что мѣстечко, гдѣ жила молодая дѣвушка, попало въ руки шайки безработныхъ подъ предводительствомъ нѣкоего Биля Гора. Онъ былъ сначала мясникомъ и атлетомъ, а потомъ, благодаря воцарившемуся безпорядку, сдѣлался настоящимъ разбойникомъ. Шайка эта была сорганизована однимъ мѣстнымъ спортсменомъ, неизвѣстно куда потомъ исчезнувшимъ. Биль Горъ былъ его правою рукою и послѣ него сталъ во главѣ шайки. Исчезнувшій организаторъ шайки носился съ идеей объ облагороженіи человѣческой породы и воспитаніи «сверхчеловѣка». Съ цѣлью практическаго осуществленія этой идеи спортсменъ то и дѣло то женился, то разводился. Биль Горъ подражалъ ему въ этомъ отношеніи съ такимъ усердіемъ, что подавалъ надежду вскорѣ превзойти его. Какъ-то разъ онъ случайно встрѣтилъ Эдну и тутъ же потребовалъ, чтобы она вышла за него замужъ. Дѣвушка наотрѣзъ отказалась, но онъ объявилъ, что убьетъ ее, если она но согласится сдѣлаться его женою.
Передавъ Берту эту исторію и добавивъ, что каждую минуту ожидаетъ исполненія Билемъ Горомъ его угрозы, Эдна прочла въ глазахъ своего возлюбленнаго грозную рѣшимость. Если бы авторъ считалъ своего героя рыцаремъ, то, конечно, заставилъ бы его вызвать своего соперника на поединокъ, въ которомъ онъ, благодаря ловкости и храбрости, остался бы побѣдителемъ, чѣмъ и завоевалъ бы себѣ счастье. Къ сожалѣнію, наше повѣствованіе не рыцарскій романъ, а потому и герой этого повѣствованія поступилъ гораздо прозаичнѣе. Онъ просто-напросто зарядилъ свой револьверъ, усѣлся съ нимъ у окна въ жилищѣ Эдны и сталъ выжидать. Когда молодая дѣвушка взволнованнымъ голосомъ сказала ему, что къ ихъ дому приближается ея преслѣдователь съ двумя товарищами, Бертъ осторожно выглянулъ изъ окна. Въ калитку входили трое мужчинъ, очень странно одѣтыхъ. На нихъ были красныя куртки съ галунами, бѣлые панталоны, пестрые чулки и зеленые башмаки. У двухъ на головахъ были широкополыя, сильно помятыя и лихо надѣтыя набекрень, бѣлыя войлочныя шляпы. Самъ Биль красовался въ дамской шляпѣ, густо усаженной пѣтушиными перьями.
Бертъ вздохнулъ и, отойдя отъ окна, въ глубокомъ раздумья остановился на нѣсколько мгновеній посерединѣ комнаты. Молодая дѣвушка съ безпокойствомъ смотрѣла на него и ожидала, что онъ сдѣлаетъ. Наконецъ онъ съ рѣшительнымъ видомъ подошелъ къ другому окну, выходившему какъ разъ къ крыльцу, къ которому приближались разбойники.
— Эдна, который изъ нихъ Биль Горъ? — спросилъ онъ дрогнувшимъ голосомъ,
— А вотъ тотъ, который въ дамской шляпѣ, — съ еще большимъ волненіемъ тихо отвѣтила дѣвушка.
Бертъ быстро распахнулъ окно и мѣткимъ выстрѣломъ прямо въ сердце уложилъ на мѣстѣ своего соперника, а за нимъ и одного изъ его спутниковъ; другого же, очевидно, только ранилъ, потому что тотъ поспѣшилъ бѣжать и куда-то скрылся.
Стоя съ разряженнымъ револьверомъ въ рукѣ, Бертъ снова задумался. Молодой человѣкъ зналъ, что его могутъ присудить къ повѣшенію, какъ убійцу, если онъ не объяснитъ этого убійства политическими цѣлями. Ни слова не говоря, онъ схватилъ шляпу и поспѣшно направился въ мѣстный трактиръ, гдѣ нашелъ въ соборѣ всю шайку Биля Гора. «Патріоты», какъ называли себя разбойники, весело пировали въ ожиданіи еще болѣе веселаго пира вечеромъ въ честь новобрачныхъ, если ихъ предводителю удастся жениться еще разъ, въ чемъ они, впрочемъ, не сомнѣвались.
Бертъ, держа въ правой рукѣ заряженный вновь револьверъ, смѣло приблизился къ буйной компаніи и предложилъ ей примкнуть къ «комитету общественной безопасности», находившемуся подъ его, Берта, начальствомъ, организованному имъ въ виду смутнаго времени. Онъ говорилъ тономъ человѣка, имѣющаго огромное значеніе.
Вся компанія отнеслась очень почтительно къ этому новоявленному «организатору», но объявила, что прежде чѣмъ согласиться на это предложеніе, ей необходимо посовѣтоваться съ ея предводителемъ, котораго ожидаетъ сюда.
— Онъ болѣе не явится, — объявилъ Бертъ. — Я только что убилъ его, потому что онъ не соотвѣтствовалъ тѣмъ великимъ цѣлямъ, которыя я преслѣдую… Да и всѣмъ другимъ, которые осмѣлятся выступить противъ этихъ цѣлей, предстоитъ то же самое! — прибавилъ онъ, съ угрожающимъ видомъ взмахнувъ револьверомъ.
Поза, тонъ и угроза «организатора» подѣйствовали: компанія сразу сдалась. Биль Горъ былъ тутъ же, забытъ, и его шайка превратилась въ членовъ «комитета общественной безопасности».
Этимъ, впрочемъ, и ограничилась вся дѣятельность Берта Смолуэйса на пользу общественной безопасности; онъ какъ былъ, такъ и остался самымъ зауряднымъ человѣкомъ. Вскорѣ послѣ этого подвига молодой человѣкъ обвѣнчался съ Эдной и сдѣлался обладателемъ, кромѣ хорошенькой женщины, небольшого клочка земли, и такимъ образомъ изъ искателя приключеній превратился въ фермера. Съ этого времени жизнь его, вдали отъ шума и хаоса великихъ міровыхъ событій, стала мирно протекать въ трудахъ по хозяйству среди семьи. Эдна каждый годъ дарила ему то сына, то дочь, и когда явился на свѣтъ четвертый ребенокъ, счастливому семьянину вся его прошлая жизнь съ ея необыкновенными приключеніями начала казаться какимъ-то давнишнимъ сномъ.
Бертъ Смолуэйсъ путемъ даже не зналъ, какъ продолжалась и чѣмъ окончилась воздушная война. Погруженный въ заботы о семьѣ, которая съ каждымъ годомъ продолжала увеличиваться, и о хозяйствѣ, онъ мало интересовался міровыми событіями, несмотря на то, что иронія судьбы заставила, его сыграть въ нихъ такую видную роль. Лишь изрѣдка до него доходили неясные слухи объ этихъ событіяхъ. Въ первое время, когда онъ поселился на фермѣ и работалъ въ огородѣ и въ полѣ, надъ нимъ проносились иногда воздушные корабли, но такъ какъ они не причиняли вреда ни ему ни его сосѣдямъ, то онъ и не интересовался ими. Даже его прежняя страсть разсказывать о своихъ приключеніяхъ мало-по-малу стала исчезать за неимѣніемъ времени и слушателей; родня и знакомые уже знали объ этихъ приключеніяхъ, а новыхъ слушателей не было. Иногда къ нему и сосѣдямъ заглядывали грабители и разбойники, которыхъ такъ много расплодилось во время неурядицы, но общими усиліями ихъ удавалось прогонять безъ вреда для себя. Не мало случалось и другихъ мелкихъ и крупныхъ непріятностей, неизбѣжныхъ и въ болѣе лучшія времена, нежели въ тѣ, которыя ему пришлось переживать, но въ общемъ все было сравнительно благополучно.
Союзъ его съ Эдной оказался очень счастливымъ. У нихъ было одиннадцать человѣкъ дѣтей, изъ которыхъ умерло только четверо, а остальныя росли и крѣпли на радость родителямъ и пользу хозяйства. Сами родители прожили очень долго въ полномъ мирѣ, согласіи и возможномъ въ то время благосостояніи.
Эпилогъ.
правитьВъ одно ясное лѣтнее утро, лѣтъ тридцать спустя послѣ появленія перваго германскаго воздушнаго флота, какой-то старикъ съ мальчикомъ-подросткомъ бродилъ между развалинъ Бенъ-Хиля. Старикъ, впрочемъ, былъ не слишкомъ еще старъ: ему шелъ всего 64 годъ. Но постоянный тяжелый трудъ и перенесенная болѣзнь согнули его въ дугу. Ротъ вслѣдствіе отсутствія зубовъ провалился, щеки были впалыя и все лицо было сѣровато-желтаго цвѣта, съ многочисленными морщинами.
Это былъ Томъ Смолуэйсъ и его племянникъ, Тедди, младшій сынъ его брата, Берта. Жившій когда-то и имѣвшій зеленную и фруктовую торговлю въ Бенъ-Хилѣ, старикъ теперь обиталъ въ одномъ изъ покинутыхъ домовъ, окна котораго выходили какъ разъ на тотъ пустырь, гдѣ Томъ, подъ постоянной угрозой продажи этой земли ея владѣльцемъ, воздѣлывалъ свой огородъ. Въ нижнемъ этажѣ этого дома Джессика, также превратившаяся въ костлявую и облысѣвшую старуху, но попрежнему энергичную и трудолюбивую, держала трехъ коровъ, телятъ, свиней и куръ. Старые супруги состояли членами небольшой общины разоренныхъ людей, кое-какъ устроившихся въ этихъ мѣстахъ, такъ же, какъ Томъ Смолуэйсъ. Когда миновали паника, голодъ и чума, всѣ эти люди основали общину и стали вести борьбу за существованіе, какую вели люди въ первобытныя времена. Всѣ они оказались очень трудолюбивыми, благодаря именно этой борьбѣ. Ничто такъ не закаляетъ человѣка, какъ борьба. На изъ душѣ былъ только одинъ грѣхъ: они, по общему соглашенію, утопили въ прудѣ нѣкоего Уилькеса, агента по продажѣ домовъ, который, въ привычной погонѣ за наживой, вздумалъ было требовать предъявленія контрактовъ и правъ на то или другое владѣніе, самовольно занятое членами новообразовавшейся общины. Потомъ нѣкоторые остряки увѣряли, что Уилькеса никто и не думалъ топить, а просто, ради шутки, окунули его въ воду да и продержали въ ней дольше, чѣмъ слѣдовало; если же онъ захлебнулся, то они въ этомъ не виноваты.
Послѣ общей разрухи и гибели цивилизаціи такія общины стали возникать во многихъ мѣстахъ, гдѣ еще осталась хоть горсть людей. Какъ въ первобытныя времена, члены этихъ общинъ начали уже заботиться не о роскоши, а о томъ, чтобы не умереть съ голоду, и, въ тѣсномъ общеніи съ домашними животными, снова принялись за обработку земли. Основателями такихъ общинъ являлись, по большей части, духовныя лица. Люди опять схватились за религію и почувствовали потребность къ чему-нибудь такому, что могло бы сплотить ихъ между собою.
Въ Бенъ-Хилѣ главенствовалъ надъ мѣстною общиною баптистскій священникъ, проповѣдывавшій простую религію, вполнѣ приспособленную къ новымъ условіямъ жизни. Онъ обыкновенно поучалъ свою паству по воскреснымъ днямъ въ старой, какимъ-то чудомъ уцѣлѣвшей церкви при Бекенгеймѣродѣ. Въ эту церковь по воскресеньямъ и собиралось все окрестное населеніе въ остаткахъ городской одежды начала XX столѣтія. Всѣ мужчины были въ черныхъ сюртукахъ, холщевыхъ панталонахъ, часто босикомъ, но обязательно въ цилиндрахъ. Особенно отличался по этимъ днямъ Томъ Смолуэйсъ, красуясь въ зеленомъ цилиндрѣ съ золотымъ галуномъ, въ длинномъ зеленомъ сюртукѣ и такого же цвѣта панталонахъ. Женщины, въ томъ числѣ и Джессика, являлись въ церковь въ жакетахъ и огромнѣйшихъ шляпахъ, украшенныхъ искусственными цвѣтами и перьями разныхъ птицъ. Такъ же были одѣты и дѣти. Даже четырехлѣтій внукъ Стрингерса щеголялъ въ огромномъ цилиндрѣ, державшемся на головѣ ребенка только благодаря тряпкамъ, которыми она была обмотана.
Таковъ былъ нарядъ бенъ-хильцевъ по воскреснымъ днямъ, представлявшій интересный остатокъ культурнаго вѣка. По буднямъ же они щеголяли въ грязныхъ лохмотьяхъ, кое-какъ сшитыхъ изъ фланели, бумажной ткани, парусины, мебельной и ковровой матеріи и т. п.; ноги были или прямо босыя или обутыя въ неуклюжіе деревянные башмаки. Упѣлѣвшіе послѣ войны, голода и чумы люди сразу оказались на самомъ низкомъ уровнѣ умственнаго развитія. Они утратили всякое представленіе о прядильно-ткацкомъ искусствѣ, едва были въ состояніи кое-какъ изготовлять себѣ одежду даже изъ готовыхъ матеріаловъ, оставшихся отъ прежнихъ запасовъ въ разныхъ торговыхъ складахъ, уцѣлѣвшихъ отъ пожара. Всѣ прежнія культурныя привычки въ нихъ понемногу заглохли, благодаря прекращенію всего, что вызывало эти привычки: фабричнаго производства, мореходства, желѣзнодорожнаго передвиженія, телеграфныхъ и телефонныхъ сообщеній и проч.
Кулинарное искусство также совершенно утратилось, и люди стали готовить себѣ пищу изъ чего, какъ и гдѣ попало. Въ холодное время года люди подкладывали подъ одежду солому, сѣно, паклю или что-нибудь подобное и обвязывали все это вокругъ своего тѣла прямо веревками, что придавало наряженнымъ такимъ образомъ видъ какихъ-то смѣшныхъ и странныхъ движущихся тюковъ.
Въ такой одеждѣ были Томъ Смолуэйсъ и его племянникъ, за исключеніемъ согрѣвающихъ веществъ, которыя не были подвернуты подъ ихъ одежду только потому, что день былъ лѣтній и теплый.
— Ну, вотъ, Тедди, и ты, наконецъ, попалъ къ намъ въ Бенъ-Хиль, — говорилъ старикъ, остановившись, чтобы отереть рукавомъ холстинной рубашки выступившій у него на лбу потъ. — Изъ дѣтей брата Берта ты послѣдній, съ которымъ мнѣ пришлось познакомиться только теперь. Всѣхъ твоихъ братьевъ и сестеръ я зналъ уже раньше… Не обижали тебя дорогой тѣ, съ кѣмъ ты пришелъ сюда?
— Нѣѣѣтъ… ничего, — какъ бы нехотя протянулъ въ отвѣтъ мальчикъ, ковыряя пальцемъ въ носу. — Дорогой намъ попался одинъ человѣкъ… Онъ ѣхалъ на какомъ-то чудномъ колесѣ, — вдругъ прибавилъ онъ, немного оживившись,
— Вотъ какъ, на колесѣ! — воскликнулъ старикъ. — Это теперь большая рѣдкость… Куда же онъ ѣхалъ?
— Наши спросили его, и онъ сказалъ, что ѣдетъ въ… ну, я позабылъ куда. Но онъ не зналъ, хороша ли туда дорога… Навѣрное, такая же плохая и вся размытая водою, по которой мы шли. Кругомъ Берфорда все было подъ водою, и мы должны были сдѣлать обходъ по горамъ. Тамъ оказалась очень хорошая дорога… Намъ говорили, что эта дорога называется «римскою». Что значитъ римская, дядя?
— Не знаю, племянничекъ, я никогда не бывалъ на ней… А тотъ, кого вы встрѣтили, на одномъ колесѣ ѣхалъ или на двухъ?
— На одномъ, дядя. Это-то и показалось всѣмъ намъ очень чудно.
— Да, теперь это очень чудно, Тедди. А вотъ въ мое время, бывало, такъ и жарили на этихъ колесахъ. На этой вотъ самой дорогѣ — она тогда была гладкая какъ доска — сразу, бывало, катитъ ихъ десятка три-четыре… Тогда они назывались велосипедами, моторами и какъ-то еще… Потомъ пошли такія повозки, которыя ходили сами собою… автомобилями назывались…
— Неужели сами собою, дядя?
— Да, племянникъ, сами собою. Заведутъ бывало ихъ, они и катятъ, да такъ, что ни почемъ не догонишь, какъ ни бѣги… На что вотъ у тебя прыткія ноги, а и тебѣ не догнать бы ихъ… Людей на себѣ возили по нѣсколько человѣкъ за разъ, и разную поклажу… Въ день-то ихъ тутъ, бывало, дѣлая сотня прошмыгнетъ, а то и больше.
— Куда же они ѣхали-то, дядя?
— Все больше въ Брайтонъ… городъ это былъ тогда такой у самаго моря… большой, богатый городъ… ѣхали туда все изъ Лондона, а то такъ обратно, изъ Брайтона въ Лондонъ…
— А зачѣмъ же ѣздили, дядя?
— Мало ли зачѣмъ! По разнымъ дѣламъ… Дѣлъ тогда у всѣхъ было много… важныя дѣла были.
— Какіе же, дядя?
— Разныя, племянникъ… Всѣхъ не перескажешь. Тогда много было нужно людямъ, не то, что теперь… А вонъ, видишь, торчитъ длинный, толстый желѣзный столбъ, весь желтый отъ ржавчины, а еще вонъ тотъ, что валяется поперекъ развалинъ большого дома? На этихъ столбахъ была желѣзная дорога и по ней ходили большія длинныя повозки, помногу за разъ… Вагонами онѣ назывались. Всѣ они бывали биткомъ набиты людьми и всякой всячиной.
Мальчикъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на указанные старикомъ предметы и на остатки рельсовъ, валявшихся по сторонамъ дороги.
— Дядя, да какъ же это они ходили по столбамъ-то? — спросилъ онъ.
— А на столбахъ-то, видишь ли, были проложены желѣзныя полосы… рельсами онѣ назывались. По этимъ вотъ самымъ рельсамъ и ходили они.
— Вотъ чудно-то!.. А тутъ что было, дядя? — продолжалъ мальчикъ, указывая на массы развалившихся и уцѣлѣвшихъ зданій.
— А это все были дома, въ которыхъ жили люди… Много людей. Проходи ты тутъ хоть цѣлую недѣлю, вездѣ увидишь такіе же дома… Даже еще выше и больше этихъ… Нѣкоторые были чуть не до самыхъ облаковъ. Да вотъ сейчасъ увидишь: мы вѣдь подходимъ къ самому Лондону, — благоговѣйнымъ полушопотомъ проговорилъ старикъ, торжественно поднимая вверхъ указательный палецъ правой руки.
Пожевавъ нѣсколько времени беззубымъ ртомъ, онъ продолжалъ!
— И всѣ они теперь стоятъ пустыми, заброшенными… Никто больше и не заглядываетъ сюда. Развѣ забредетъ кто-нибудь случайно, какъ мы, вотъ, сейчасъ съ тобою… Только собаки да кошки и хозяйничаютъ теперь тутъ охотясь за крысами и мышами. А раньше-то что тутъ дѣлалось, Господи, Боже мой!.. Я здѣсь часто бывалъ и хорошо помню. Всѣ дома, улицы и площади были полны людьми до того времени, когда началась эта воздушная война, послѣ которой насталъ голодъ, а за нимъ пошла косить людей «красная смерть»… И работала же она! Послѣ нея здѣсь оказалось почти столько же мертвыхъ людей, сколько раньше было живыхъ… Страшно было тогда, Тедди! Ни шагу, бывало, не пройдешь, не наткнувшись на смердящаго мертвеца… Да, поработала «красная смерть»! Никого не миловала: ни старыхъ, ни малыхъ, ни богатыхъ, ни бѣдныхъ… Даже собаки и кошки, нажравшись разной падали, заражались и заражали другихъ… Немного уцѣлѣло людей, да и уцѣлѣвшіе-то на что стали похожи? Напримѣръ, я и твоя тетка, — развѣ мы такими были бы теперь, если бы ничего не случилось съ нами, изъ того, что намъ пришлось перенести?.. Да и сейчасъ можно еще найти мертвецовъ въ нѣкоторыхъ домахъ, если заглянуть въ нихъ. Только очень ужъ противно смотрѣть на нихъ, поэтому никто изъ нашихъ и не ходитъ туда… Когда все окончилось, мы тутъ, въ этой самой мѣстности, обыскали всѣ дома и похоронили много мертвецовъ, но со всѣми не могли сладить: очень ужъ сдѣлалось противно. Плюнули и ушли… Тутъ дома по большей части разрушены, а вонъ тамъ, поближе къ Норвуду, есть еще уцѣлѣвшіе, даже мебель въ нихъ не тронута, покрылась только пылью да наполовину развалилась, особенно та, которая была пожиже. Кромѣ мебели, тамъ много и другихъ вещей. Я въ позапрошломъ году былъ тамъ въ одномъ изъ домовъ и видѣлъ комнату, биткомъ набитую книгами… Ты знаешь, что такое книги, Тедди?
— Знаю. У папы есть онѣ, и даже съ картинками.
— Ну, такъ вотъ я видѣлъ тамъ этихъ самыхъ книгъ цѣлыя кучи. Всѣ онѣ покоробились, позеленѣли отъ времени. Возьмешь въ руки, — глядишь, вся и разсыпалась. Я не хотѣлъ ни одной брать. На что мнѣ онѣ? Я никогда не былъ охотникомъ до чтенія. Но сосѣдъ Хайггинсъ, который ходилъ со мною, набралъ ихъ цѣлую уйму… Разумѣется, изъ тѣхъ, которыя оказались поцѣлѣе. Насилу мы дотащили съ нимъ вдвоемъ. Дома онъ открылъ одну, заглянулъ въ нее да и говоритъ: «Не разучился я еще читать, Смолуэйсъ». Заглянулъ и я, но ровно ничего не могъ прочесть. Я и раньше-то читалъ не важно, а теперь и совсѣмъ перезабылъ всѣ буквы. Недолго и ему пришлось читать книги: всѣ онѣ тоже скоро разсыпались… Бумага такъ и разваливалась, какъ труха. Такъ ни одной цѣльной у него и не осталось. Зря, значитъ, я помогалъ ему и нести ихъ… Я тогда же еще говорилъ ему, что напрасно мы беремъ ихъ: не уцѣлѣютъ онѣ. «У меня, говоритъ, уцѣлѣютъ». Вотъ тебѣ и удѣлѣли!.. Съ тѣхъ поръ у насъ и не слыхать больше о книгахъ… Изъ молодыхъ никто и читать даже не умѣетъ. А ты умѣешь, Тедди?
— Нѣтъ… Меня не учили.
Нѣкоторое время оба шли молча. Потомъ старикъ, очевидно, подъ вліяніемъ какой-то навязчивой мысли, медленно и какъ бы самъ себѣ проговорилъ:
— Цѣлый день они лежатъ тамъ, тихіе и нѣмые, какъ въ могилѣ…
— Кто это, дядя? — спросилъ мальчикъ.
— А вонъ тѣ, мертвецы-то, что находятся непогребенными въ домахъ.
— А развѣ они ночью не лежатъ тамъ?
— Да, Тедди, говорятъ, что они по ночамъ…
Старикъ вдругъ замолчалъ, съ испугомъ оглянулся и что-то пробормоталъ себѣ подъ носъ.
— Что же они дѣлаютъ по ночамъ, дядя? — приставалъ мальчикъ.
— Не знаю, племянникъ, — отвѣтилъ точно нехотя старикъ. — Я никогда не бываю здѣсь по ночамъ, поэтому самъ ничего не видалъ. Но люди болтаютъ…
Онъ снова замолчалъ и зажевалъ губами.
— Что же болтаютъ люди, дядя? — любопытствовалъ мальчикъ.
— Ахъ, какой ты безотвязный, Тедди! — воскликнулъ старикъ, — Ну, хорошо, такъ и быть, я разскажу тебѣ о томъ, что болтаютъ люди. Одни, напримѣръ, говорятъ, что если снять съ мертваго одежду, пока его кости не побѣлѣли, то надъ тѣмъ, кто снялъ, непремѣнно стрясется какая-нибудь бѣда. Другіе говорятъ, что будто по ночамъ, когда свѣтитъ луна, покойники ходятъ по городу и воютъ. Третьи… Да мало ли что болтаютъ люди, Тедди. Всѣхъ не переслушаешь. Самъ я, говорю тебѣ, ничего такого не видалъ, потому что по ночамъ не подхожу даже къ окнамъ… Я не любопытенъ и не охотникъ слушать эти исторіи… Стоитъ только развѣсить уши, такъ такихъ исторій наслушаешься, что и въ самый полдень не будешь помнить себя отъ страха.
Старикъ опять умолкъ и принялся по своей привычкѣ жевать губами.
Но лишь только мальчикъ хотѣлъ о чемъ-то спросить его, онъ вновь заговорилъ:
— Разсказываютъ еще вотъ объ одномъ свиноводѣ, который ровно трое сутокъ проплуталъ по Лондону. Онъ хотѣлъ достать себѣ водки въ Чипсидѣ, да заблудился въ развалинахъ и никакъ не могъ выбраться изъ нихъ. Такъ цѣлыхъ три дня и три ночи онъ проплуталъ тамъ, и, не вспомни онъ нѣкоторыхъ словъ изъ Библіи, ему никогда бы не выбраться оттуда и не попасть домой. Онъ разсказывалъ, что днемъ вокругъ него все было тихо, а какъ только сядетъ солнце и станетъ темнѣть, сейчасъ и начнетъ вездѣ что-то шумѣть, шептать, ходить… Быстро такъ затопочутъ ноги, потомъ загремятъ колеса, затопаютъ лошади, покатятся омнибусы, трамваи, раздадутся гудки и свистки, да такіе пронзительные, что у свинопаса, какъ говорится, душа уходила въ пятки. И какъ только раздадутся эти гудки и свистки, онъ вдругъ начиналъ видѣть то, чего до тѣхъ поръ не было: цѣлыя толпы людей на улицахъ, покупателей и продавцовъ въ магазинахъ, рабочихъ въ разныхъ мастерскихъ, автомобили, омнибусы, велосипеды… А люди всѣ такіе нарядные, женщины такія красивыя… Во всѣхъ фонаряхъ и окнахъ такой же свѣтъ, какой бываетъ только при самой яркой лунѣ… Но все это были не настоящіе люди, а духи тѣхъ, которые раньше жили тамъ, потомъ вдругъ умерли и остались непогребенными. Онъ разсказывалъ, что они проходили даже сквозь него, но онъ не чувствовалъ ихъ, а только видѣлъ; они же на него и вниманія не обращали… Проходили сквозь него словно какой-то паръ или туманъ. Одни изъ нихъ выглядывали веселыми и довольными, другіе — хмурыми и недовольными, а третьи — прямо злыми и такими страшными, что, глядя на нихъ, говорилъ онъ, прямо жутко дѣлалось… Потомъ всѣ вокругъ него громко заговорили и наговорили такихъ ужасовъ, что у него даже волосы на головѣ поднялись дыбомъ, послѣ этого всѣ начали дѣлаться страшными: вмѣсто головъ у нихъ на плечахъ появились размалеванные голые черепа, а въ пустыхъ глазахъ забѣгали огни, и всѣ они начали протягивать къ нему костлявыя руки, чтобы схватить его. Онъ чуть было не умеръ со страху…
Старикъ опять замолчалъ и зачмокалъ губами.
— Ну, а потомъ что было, дядя? — вскричалъ мальчикъ, съ нетерпѣніемъ теребя его за рукавъ.
— Погоди, Тедди!… Какой ты скорый!.. Дай передохнуть! — произнесъ старикъ и, переводя духъ, продолжалъ: — Вотъ тутъ-то ему и пришли слова изъ Библіи, и онъ громко сказалъ: «Помози мнѣ, Господи! Да не убоюся съ Тобою». Только что успѣлъ онъ проговорить эти святыя слова, какъ запѣли пѣтухи, и улица сразу опустѣла, словно ничего и не было. Послѣ этого онъ тутъ же выбрался изъ города, точно его кто вывелъ оттуда, и благополучно вернулся домой. Тѣмъ все и кончилось.
Мальчикъ выслушалъ этотъ разсказъ, разиня ротъ, съ сильнымъ любопытствомъ и страхомъ. Потомъ черезъ минуту спросилъ:
— А кто были всѣ тѣ люди, которые жили въ этихъ большихъ домахъ, дядя?
— Они назывались богачами, Тедди. У нихъ было много бумажныхъ денегъ, и эти деньги потомъ оказались ничего не стоящими, когда началась война, наступилъ голодъ и явилась «красная смерть»… Всѣ богачи вдругъ обѣднѣли и принялись умирать, — кто отъ войны, а кто отъ голода и отъ «красной смерти»… Больше, впрочемъ, отъ голода и отъ «красной смерти», потому что, говорятъ за войной всегда слѣдуютъ эти братецъ съ сестрицей и губятъ гораздо больше людей, чѣмъ самая война… Много туть было, Тедди, всякой всячины и помимо денегъ. Бывало, на большихъ улицахъ, гдѣ находились самые богатые магазины, и не пролѣзешь отъ толкотни и давки; покупатели такъ и лѣзли, какъ мухи на медъ… Всего больше сбѣгалось и съѣзжалось туда женщинъ, такихъ нарядныхъ да красивыхъ, что глаза, бывало, разбѣгались, глядя на нихъ… И всѣ онѣ ничего не дѣлали: ни хозяйствомъ не занимались, ни землю не обрабатывали… Только и дѣлали, что разъѣзжали по магазинамъ и кушали хорошую ѣду и разныя сласти….
— Откуда же они брала ѣду, дядя, если сами не готовили ее себѣ?
— Покупали на деньги, Тедди, въ лавкахъ и магазинахъ… У меня тоже была лавка; я покажу тебѣ, гдѣ она находилась… Нынче люди и понятія не имѣютъ, какіе прежде были магазины, лавки и всякія торговли. У тебя отъ удивленія глаза выскочили бы изъ лба, если бы ты видѣлъ, сколько разнаго добра было, въ моей лавкѣ. Цѣлые большіе ящики съ грушами, яблоками, каштанами, орѣхами, виноградомъ, бананами, апельсинами…
— Что такое бананы и апельсины, дядя?
— Это были такіе вкусные, сочные и сладкіе плоды, Тедди… Я получалъ ихъ изъ-за моря… изъ Америки, Испаніи, Италіи и изъ разныхъ другихъ мѣстъ. Ихъ привозили на большихъ корабляхъ… пароходами назывались тѣ корабли. Я продавалъ всѣ эти фрукты за деньги… Много, бывало, выручалъ за нихъ денегъ… Я тогда жилъ и одѣвался не такъ, какъ теперь… Сейчасъ, вотъ, я ношу парусину, а тогда изъ нея шили только мѣшки… Э, да что говорить о томъ, что миновало, какъ сонъ!.. Много народу приходило ко мнѣ въ лавку, особенно женщинъ и дѣтей, и все такихъ парадныхъ, Тедди, какихъ ты никогда не видывалъ, да и не увидишь… Спроситъ, бывало, такая расфуфыренная леди: «Ну, Смолуэйсъ. что у васъ сегодня новенькаго?» — «А вотъ, говорю, сударыня, только что получены особенные яблоки и апельсины». — Ну, она сейчасъ, бывало, и выберетъ у меня, что ей придется по вкусу, и прикажетъ доставить ей на домъ… Не успѣваешь, бывало, разносить… Ахъ, Тедди, вотъ жизнь-то была! Съ утра до ночи, бывало, въ лавкѣ толпятся покупатели, а мимо оконъ такъ и шныряютъ автомобили, велосипеды, трамваи… Идетъ расфранченный народъ… Гремитъ музыка… Тогда у всѣхъ въ домахъ была разная музыка, граммофоны, фонографы… Машины такія, которыя сами играли и пѣли… Да, да, Тедди, не качай, головой, я правду говорю: заведутъ ихъ, бывало, а онѣ и начнутъ играть и пѣть, словно люди… Мнѣ и самому часто кажется, что все это я видѣлъ во снѣ, а какъ увидишь, вотъ, эти дома, такъ сразу и вспомнишь, что все это было наяву, а не во снѣ…
— Да куда же все это подѣвалось, дядя?
— Погубила проклятая война, племянникъ. До этой войны всѣмъ такъ хорошо жилось, что и разсказать трудно. Каждый имѣлъ какое-нибудь выгодное дѣло, всегда хорошо одѣвался… Гораздо лучше, чѣмъ мы теперь по воскресеньямъ, когда ходимъ въ церковь, и у всѣхъ было много хорошей ѣды… Что, не вѣришь, племянникъ? Думаешь, старый дядя все привираетъ? Нѣтъ, все это истинная правда, все это было на моихъ глазахъ… Было, да сплыло!.. А у кого не было денегъ, чтобы купить ѣды, тому въ столовыхъ, устроенныхъ для такихъ людей, она давалась даромъ… И ѣда-то была такая вкусная, что если бы попробовалъ, то всѣ пальцы облизалъ бы… Разныя печенья, бѣлый сладкій хлѣбъ. Теперь ничего такого ужъ нѣтъ, Тедди: и готовить не умѣютъ да и не изъ чего… Да что говорить! — жилось тогда людямъ такъ, какъ никогда ужъ, видно, не придется больше жить.
Старикъ замолчалъ, глубоко вздохнулъ и зачмокалъ губами. Молчалъ и мальчикъ, стараясь разобраться въ томъ, что услышалъ отъ дяди. Испустивъ нѣсколько глубокихъ вздоховъ и почмокавъ въ промежутки между ними губами, старикъ продолжалъ;
— Вотъ бы намъ теперь съ тобою, Тедди, кусокъ хорошей маринованной лососины или голландскаго сыру, а то, еще лучше, хорошую порцію сочнаго бифштекса съ хрѣномъ да мелкимъ поджареннымъ картофелемъ… потомъ сладкаго пуддинга, потомъ кружку настоящаго портеру, а послѣ всего этого трубочку…
— Да разскажи же, дядя, какъ это вышло, что весь народъ вдругъ перемеръ? — перебилъ мальчикъ, чувствовавшій, что при разговорѣ о ѣдѣ у него начинаетъ сосать подъ ложечкой, и старавшійся перевести бесѣду на другое.
— Эхъ, племянникъ, какой ты безтолковый! — воскликнулъ старикъ, отвлеченный отъ своей любимой темы о ѣдѣ. — Говорю тебѣ — войну люди затѣяли, да еще никогда раньше небывалую — воздушную. Съ нея вотъ все и началось… Ежели бы эта война была обыкновенная, сухопутная или морская, какія бывали раньше, то ничего бы особеннаго, можетъ-быть, и не было… Пострѣляли бы, пострѣляли, потузили бы другъ друга, кто чѣмъ, да и заключили бы миръ. А при воздушной войнѣ вышло совсѣмъ другое. Начать-то ее начали, а кончить-то никакъ и не могутъ. Вотъ все и перевернулось вверхъ тормашками… Налетѣли разные враги на Лондонъ да и зажгли его со всѣхъ кондовъ… Всѣ корабли, которые были на Темзѣ, либо сожгли, либо потопили… Цѣлыя недѣли вездѣ все горѣло и дымилось, а тушить было некому, потому что всѣ обезумѣли отъ неожиданности и страха… Во всѣ большіе дома и въ Хрустальный дворецъ — красивый онъ такой былъ — бросали сверху бомбы и весь его разрушили вмѣстѣ съ другими домами… Людей сверху нарочно не убивали, но, разумѣется, при этомъ и люди гибли цѣлыми кучами… Разъ вотъ здѣсь, высоко въ воздухѣ, подъ самыми облаками, произошло большое сраженіе. Цѣлыя уймы большихъ воздушныхъ кораблей — больше даже самаго Хрустальнаго дворца — налетѣли и начали между собою бой, да такой, что убитые валились сверху какъ снѣгъ зимой… Страсть что было тогда, Тедди!.. Но не столько перебили людей, сколько нерепортили всего того, чѣмъ жили люди… Когда разгромили желѣзныя дороги, пароходы, телеграфы и многое другое, все сразу и остановилось… Ну, и натерпѣлись же мы, Тедди! Когда съѣли все, что было у насъ въ запасѣ, и достать въ другомъ мѣстѣ было негдѣ — да мы боялись уходить и изъ дому, — мы принялись ловить собакъ, кошекъ и крысъ и питались ими… Домъ-то нашь былъ старый и въ немъ было пропасть крысъ. Тѣмъ мы только и спаслись отъ голодной смерти… Но многіе не могли не только ѣсть, даже видѣть крысъ, поэтому такъ и мерли съ голоду… А мы съ тетей ничего — ѣли… Не умирать же, въ самомъ дѣлѣ, съ голоду?.. Думали, этимъ все и кончится, потому что война въ нашихъ мѣстахъ стала утихать, анъ, вдругъ новый врагъ — «красная смерть»!.. Мы съ твоей теткой тоже побывали у нея въ когтяхъ. Сначала я, а потомъ и тетя. Но Господь выручилъ, не далъ насъ ей совсѣмъ въ обиду. Я хорошо помню, какъ все началось. Пошелъ было я на свой огородъ посмотрѣть, не найду ли тамъ картофелю, моркови или еще какихъ овощей, изъ которыхъ тетя могла бы сварить супъ. Только что я наклонился надъ грядой съ картофелемъ, какъ вдругъ меня скрючило, да такъ лихо, что я свѣту не взвидѣлъ… Всего задергало и по всему тѣлу пошла такая боль, что и сказать невозможно. Упалъ я на землю да и началъ кататься по ней, но ни подняться ни кричать не могу. Когда тетя увидала, что я не возвращаюсь съ огорода, пришла сама туда, чтобы обругать меня… Она всегда ругалась, когда я, бывало, замѣшкаюсь въ чемъ-нибудь. Но на этотъ разъ, видя, въ какомъ я положеніи, она не стала ругаться, — поняла, что я не притворяюсь и даже не побоялась заразиться отъ меня, хоть и догадалась сразу, что меня крючитъ «красная смерть». Сама стащила меня въ домъ, хоть и нелегко ей это было. Помогъ ей Богъ отстоять меня отъ лихой смерти, зато потомъ и сама свалилась. Само собою разумѣется, и я ухаживалъ за ней, какъ она за мной. Тутъ, спасибо, подоспѣлъ твой отецъ, и мы съ нимъ вдвоемъ отстояли ее… Въ то время мы съ ней и облысѣли. Досталъ я ей тогда парикъ… снялъ съ одной убитой. Но она не стала носить его, бросила въ печь. «На что мнѣ, говоритъ, чужіе волосы, когда Господь отнялъ мои собственные? Не захотѣлъ, стало-быть, Онъ, чтобы мы съ тобою были съ волосами, ну и да будетъ Его святая воля»… Умная и дѣльная женщина твоя тетка, Тедди. Язычокъ у нея остеръ, нечего грѣха таить, зато рѣжетъ только правду…
— Много, значитъ, перемерло отъ «красной смерти» людей-то, дядя? — спросилъ мальчикъ, когда старикъ на минуту остановилъ свой языкъ, чтобы дать ему отдыхъ.
— Страсть сколько, племянникъ! Точно помеломъ сметала ихъ. Перестали даже хоронить — некому было. Тѣ, которые брались за это дѣло, сами тутъ же умирали… Даже животныхъ не щадила эта ненасытная смерть. Немного уцѣлѣло и ихъ вмѣстѣ съ людьми… Всѣ дома были наполнены мертвыми, какъ раньше живыми… Къ Лондону за цѣлую милю даже подойти нельзя было, до такой степени отъ него разило мертвецами…
— А откуда пришла «красная смерть», дядя?
— Богъ вѣсть, Тедди. Одни говорятъ, что она у насъ появилась оттого, что люди стали ѣсть крысъ. А я зналъ многихъ, которые и не нюхали крысъ, но все-таки умерли отъ «красной смерти». Другіе увѣряютъ, что ее занесли къ намъ азіаты изъ какого-то Тибета, гдѣ она будто бы совсѣмъ нестрашна… Разное болтали объ этомъ. Навѣрное же можно сказать только то, что эта страшная гостья пожаловала къ намъ послѣ голода, а голодъ появился послѣ ужаса, ужасъ же наступилъ, когда началась воздушная война…
— А почему началась эта война, дядя?
— Да, просто, должно-быть, потому, Тедди, что люди завели себѣ воздушные корабли и не знали, что съ ними дѣлать умнѣе войны, вотъ и затѣяли ее на пагубу самимъ себѣ.
— А когда окончилась она, дядя?
— Не знаю, Тедди. Да и окончилась ли еще она, Богъ вѣсть… Прошлымъ лѣтомъ къ намъ заходилъ одинъ бывалый человѣкъ и говорилъ, что война кое-гдѣ еще идетъ… На свѣтѣ не мало еще оставалось людей, и они продолжаютъ кромсать другъ друга. Кромѣ нашей земли, племянникъ, есть много другихъ. Германія, напримѣръ, Франція, Испанія, Италія, Америка, Китай… да мало ли ихъ! всѣхъ и не перечтешь… Такъ вотъ, у нихъ, — говорилъ этотъ человѣкъ, — есть еще летательныя машины, газъ для нихъ и многое другое, что было когда-то и у насъ. Ну, значитъ, они еще и могутъ продолжать войну… А мы давно уже не видали такихъ машинъ… Послѣдній воздушный корабль пролетѣлъ здѣсь, надъ нашей мѣстностью, лѣтъ семь тому назадъ… Онъ былъ такой маленькій, словно общипанный, и летѣлъ какъ-то бокомъ. Съ тѣхъ поръ мы не видали…
Старикъ замолчалъ и остановился у остатковъ стараго забора, съ котораго онъ, бывало, по субботамъ любовался на первые опыты южно-англійскаго воздухоплавательнаго клуба. Въ его душѣ возникъ рядъ воспоминаній о тѣхъ давно минувшихъ дняхъ, и онъ сказалъ своему юному спутнику, указывая дрожавшею рукою вдаль:
— Видишь, Тедди, вонъ тамъ, внизу, красную гору? Это развалины бывшаго газоваго завода…
— А что такое газъ, дядя?
— Это, Тедди, такая штука… вода не вода, воздухъ не воздухъ, а вообще… его не увидишь глазами и не схватишь руками. Имъ наполняли воздушные корабли, и они тогда поднимались вверхъ, а безъ него не могли… Этотъ же газъ жгли гдѣ не было электричества…
— А электричество что за штука, дядя?
— А это, племянникъ, еще чуднѣе газа… совсѣмъ что-то такое непонятное.
Мальчикъ тщетно старался составить себѣ, со словъ дяди, хоть какое-нибудь понятіе о газѣ и электричествѣ. Но всѣ его усилія оказались напрасными, и онъ снова заговорилъ о войнѣ.
— Дядя, зачѣмъ же люди такъ долго тянутъ эту войну? — спросилъ онъ.
— Эхъ, дружокъ, да вѣдь упрямѣе человѣка никого нѣтъ на свѣтѣ! — Вотъ изъ-за этого самаго упрямства люди и тянутъ ее. Каждому скверно отъ войны, но онъ хочетъ, чтобы другому было еще хуже… Такъ ужъ созданъ человѣкъ, Тедди. Онъ никакъ не можетъ успокоиться до тѣхъ поръ, пока не погубитъ много другихъ и не погибнетъ потомъ самъ.
— Надо бы окончить ее, — съ задумчивымъ видомъ замѣтилъ мальчикъ, нахмуривъ брови.
— Не слѣдовало бы вовсе начинать ее, Тедди! — воскликнулъ старикъ съ внезапно загорѣвшимся взоромъ. — Но люди были всѣ такіе жадные. У каждаго было всего много, но ему хотѣлось имѣть еще больше. Вотъ они принялись все отнимать другъ у друга… И, должно-быть, до тѣхъ поръ будутъ дѣлать это, пока ни у кого ничего не останется, да и сами всѣ не перегибнутъ отъ своей жадности и упрямства.
Старикъ умолкъ и принялся жевать губами. Задумчивый взоръ его блуждалъ по равнинѣ, гдѣ въ лучахъ солнца горѣли и сверкали остатки бывшаго Хрустальнаго дворца. Этого старика, являвшагося однимъ изъ послѣднихъ представителей отжившаго поколѣнія, охватило смутное сознаніе всего погибшаго, и онъ тихо, медленно, съ разстановками, повторилъ свое окончательное сужденіе:
— Да, Тедди, войны не слѣдовало бы начинать!
Онъ проговорилъ это совершенно просто. По его убѣжденію, кто-то, гдѣ-то не долженъ былъ допускать войны. Но кто и гдѣ — это было выше разумѣнія Тома Смолуэйса.