М. Н. Катков
Возражение г. Менделееву на защиту реальной системы среднего образования
Думаем, что ни один русский ученый не вправе обидеться тем, что его сравнят с Ломоносовым; сами же мы того мнения, что этим сравнением оказываем самый большой возможный почет г. Менделееву, выступившему в «С.-Петербургских Ведомостях» с заметкой по вопросу о преобразовании гимназий. Г. Менделеев собственным усилиям обязан тем, что пробился до своего теперешнего положения в русском ученом мipe. Он считается дельным и даровитым специалистом по части химии, и мы не только не хотим отнять что-нибудь из его репутации, насколько она действительно заслужена им, но искренно желаем ее возрастания и всегда будем с живою радостью узнавать о неослабном продолжении и успехах трудов его по избранной им науке. Тем с большим прискорбием мы видим, что вследствие неправильного состояния учебной части в России не выпало на долю ему того счастия, которым обязан был Ломоносов тогдашним скромным училищам на Никольской улице в Москве. Родоначальник русской литературы, так же как и русской науки, дошел до естествоведения через классическую школу. Эта школа была очень слаба у нас; она была тогда и на Западе гораздо слабее, чем ныне. Но она наложила печать свою на Ломоносова и сделала его европейцем. Каждая строка, им написанная, свидетельствует о том, что у него был ум выработанный, мышление развитое, изложение строго логическое. Он всегда знал, что хотел сказать, к чему и какими путями хотел придти. Для него было ясно различие между знанием и незнанием.
Мы принялись читать с большим интересом вышеупомянутую заметку г. Менделеева. Основательный человек, думали мы, не будет писать не только для публики, но даже для своего памятного стола ничего такого, что им самим не понято и не продумано от начала до конца. Педагогика есть область обширная, но в то же время она есть область, смежная со всеми науками и всем им равно близкая. Она слагается из умозрения и опыта. По-видимому, человек, привыкший к дисциплине точных наук, должен отдавать последнему решительное преимущество пред первым. Мы не ожидали найти в записке г. Менделеева умозрительные увлечения, а тем еще менее ожидали мы найти в ней легкомыслие фельетониста и даже неуменье сводить концы с концами. Все это в ней, однако же, оказалось. Вот живой пример того, как незаменима общеобразовательная школа для человека науки.
Заметка г. Менделеева грешит против самых элементарных требований. Он соглашается с тем, что «в среднем общем образовании должно отдавать предпочтение двум разрядам знаний: изучению языков и математическим наукам». Но через несколько строк после того он предлагает свой план распределения уроков в общеобразовательной гимназии, совершенно противоположный этому заявлению. Мы не будем говорить о языках и остановимся на математических науках как более близких г. Менделееву. Сколько же часов назначает он на математические науки? 21 час в неделю во всех семи классах, то есть меньше, чем назначено теперь, когда учителя жалуются на недостаточность времени для математических задач и когда действительно число уроков математики убавлено против устава 1828 года. Министерство народного просвещения приняло также изучение языков и математики за основу гимназического курса в своих новых проектах, но оно было последовательно и на математику уделило вместо теперешних 22 уроков, оказавшихся недостаточными, не 21 урок, как г. Менделеев, а 31 урок (при восьмилетнем курсе). Для чего г. Менделеев урезывает уроки математики? Для того чтобы дать 32 часа на науки естественные. Мы не говорим, хорошо ли это или дурно. Мы говорим только о непоследовательности г. Менделеева и спрашиваем, как он мог, составляя план преподавания и урезывая математику, забыть, что, как он сам же согласился, изучению языков и математики должно быть отдано предпочтение в гимназическом курсе? Как могло укрыться от его мышления это вопиющее противоречие?
Затем, г. Менделеев как бы не замечает различия между учениками и взрослыми людьми. Он говорит об интересе нашего общества к естествознанию и об успехе этой отрасли наук в России. При этом он неправильно указывает на то, что естествознание никогда не пользовалось у нас официальным покровительством. Он прибавляет, правда, оговорку: «сколько мне известно», но это оговорка, странная в устах естествоиспытателя: ему должна быть известна история своих наук в своем отечестве. Все знают, что русское правительство издавна озабочено успехами естествознания в России, что об этом, например, свидетельствует вся история Академии наук. Столь же неправильно утверждает г. Менделеев, будто у нас с давних пор употребляются различные поощрения для усиления занятий латинским и греческим языками в высших учебных заведениях. Таких поощрений вовсе не было; древние языки никогда не были поставлены у нас даже приблизительно так, как в цивилизованных странах Европы. Но возвратимся к естественным наукам. Положим, что они у нас процветают, как нигде, но ведь это значило бы только то, что ими занимаются люди взрослые; до детей это не может иметь никакого отношения, а г. Менделеев говорит о детях и ссылается на «строй русской жизни», которому естествознание будто бы более соответствует, чем изучение древних языков. Он убеждает учить детей не древним языкам, а естествоведению даже примером Ломоносова, забывая, что Ломоносов в юношеском возрасте учился только древним языкам. «Первый русский ученый в европейском смысле этого слова был Ломоносов — естествоиспытатель», — говорит г. Менделеев и не подозревает, что приводит аргумент не за себя, а против себя. Кто желает, чтобы Россия имела ученых-естествоиспытателей «в европейском смысле этого слова», тот должен желать, чтобы наши дети учились, как учился Ломоносов и как учатся все европейские естествоиспытатели.
Ни Англия, ни Франция, ни Германия не стоят ниже России по части естественных наук, а как обучаются тамошние ученые? В Англии в каждом классе назначается на древние языки с отечественным 20 еженедельных уроков; во Франции — 17, в Германии — 18, причем на отечественный язык отделяется не более 2 — 3 уроков. Вот школа, через которую проходили все тамошние естествоиспытатели, то есть все те из них, которые получили университетское образование. Это факт, с которым могут не считаться только мечтатели. Вот школа, испытанная веками, та школа, которою двинуты вперед все науки, все высшие отправления общественной жизни. В Англии, стране практической, она сильнее, чем где-либо, как видно из приведенного сейчас расчета часов. Германия богаче учеными-филологами, но в английской школе древние языки более господствуют, чем даже в Германии, и Англия не жалуется на то.
«Я пробыл в Рогби несколько лет, — говорит один купец, — и никогда о том не сожалел: я здесь научился тому, чему, я полагаю, не выучили бы меня столь же хорошо в другом месте; я научился уменью изучать все то, что для меня необходимо знать»*. Кстати. Люди, ставшие в оппозицию к нынешним благотворным проектам учебной реформы, ссылаются на одну меру, недавно принятую двумя английскими университетами, как на торжество реализма, и потому будет нелишним вкратце разъяснить эту меру. Дело в том, что в Оксфордском и Кембриджском университетах, начиная с XVII века, нельзя было учиться, не приписавшись к одной из коллегий, существующих при этих университетах, вследствие чего эти университеты превратились в интернаты. Три года тому назад в интересах людей недостаточных допущены так называемые scholars поп ascripti, unattached students [студенты, не прикрепленные к какому-либо колледжу (лат.)]. Заведует ими особая делегация, состоящая из вице-канцлера, двух прокураторов и двух магистров словесных наук по выбору конгрегации. Она смотрит за их занятиями, назначает им квартиры в городе и т. п. Экзаменуются они вместе со всеми студентами и проходят через все испытания в древних языках, обязательные в Оксфорде и Кембридже для каждого студента и весьма серьезные, хотя разделяющиеся на два разряда: для экзаменующихся зауряд (passmen) и для экзаменующихся с отличием (classmen). Последние чрезвычайно трудны. Люди, которые не могут выдержать эти экзамены, не имеют доступа в число студентов, не могут слушать лекции ни по какому предмету, не могут пользоваться университетскими кабинетами, знаменитыми по громадности своих средств. Поэтому лица, занимающиеся какою-нибудь одною наукой, были до сих пор лишены всех этих пособий для своего усовершенствования. В интересе этих-то лиц с нынешнего года дозволено упомянутой выше делегации рекомендовать особенно замечательных по научным знаниям людей для допущения к университетскому экзамену по какой-либо одной из наук, в него входящих, с тем чтобы рекомендованные обязаны были выдержать экзамен с отличием и только в таком случае становились членами университета, то есть получили бы пожизненное право посещать его лекции и пользоваться его кабинетами.
______________________
- Деможо и Монтуччи. Средние учебные заведения в Англии и Шотландии, стр. 289 по русскому переводу (Москва, 1870).
______________________
Припомним, что экзамен с отличием чрезвычайно труден, что не выдержавшие его никаких прав не получают и что являться к нему можно не иначе как в случае рекомендации, даваемой единогласно, — и притом кем? Вице-канцлером, то есть, по-нашему, ректором университета, но поставленным гораздо выше нашего ректора и совмещающим некоторые права попечителя и министра; далее, обоими прокураторами, то есть, по-нашему, проректорами, но в Англии непременно принадлежащими к высшему духовенству и заведующими благочинием не только в университетах, но и в городах Оксфорде и Кембридже (эти университеты предоставляют своим студентам академическую свободу, но тщательно стараются устранять от них все соблазны: от прокураторов зависит, например, разрешение открывать в городе ресторации, давать театральные представления и даже торговать на рынках; они же имеют право высылать из этих город лиц сомнительного поведения и т. д.); наконец, двумя магистрами словесных наук по выбору конгрегации. Кажется, трудно проскочить недостойному. Такова эта мера, о которой наши агитаторы говорят, будто она отменила требование древних языков от вступающих в Оксфордский и Кембриджский университеты. Как это согласно с действительно господствующими в Англии педагогическими взглядами, читатели могут усмотреть из того порядка, который в 1869 году Лондонский университет принял с целью содействовать успехам женского образования. Он устроил экзаменационные комиссии, в которые могут являться все желающие также для двоякого испытания, так называемого общего (general) и с отличием (higher proficiency), с целью получить диплом, не дающий, впрочем, никаких прав. Чего же требует Лондонский университет от англичанок, оканчивающих образование? Даже и на общем испытании обязательно от всех экзаменующихся требуется латинский язык и затем какие-нибудь два из следующих языков по собственному выбору: греческий, французский, немецкий, италиянский. От экзаменующихся с отличием требуются следующие авторы: из латинской литературы Виргилий, Гораций, Цезарь, Саллюстий, Цицерон, Тит Ливий, Тацит; из греческой литературы — Гомер, Эсхил, Софокл, Эврипид, Геродот, Фукидид, Ксенофонт, Демосфен*. Лондонский университет основан в видах противодействия исключительному классицизму Оксфордского и Кембриджского университетов. Если он полагает такие требования английскому женскому образованию, то во сколько раз требовательнее должны быть к своим студентам университеты Оксфордский и Кембриджский? Такова европейская действительность. Говорят, что наше министерство народного просвещения не должно держаться средневековой рутины, но, конечно, оно обязано действовать в том же духе, какой господствует в новейших мерах по учебной части и в ее нынешнем состоянии в Англии и Германии. Оно так и поступает. В проектах, им составленных, оно усилило преподавание математики до уровня германских гимназий и даже сверх этого уровня; вместе с тем оно несколько подняло против прежнего и древние языки. Оно назначило на них не 17, не 18, не 20 часов в неделю, а от 11 до 15, если считать вместе с русским, но на русский оно предписало отделять из того числа не по 2 и по 3 часа, как в Западной Европе, а по 2, по 3 и по 4 часа. Посмотрим же, какой отзыв нашло это предположение в г. Менделееве. По его мнению, усиление изучения мертвых языков (разумеются, конечно, греческий и латинский) может «совершенно остановить развитие образованности в России и подготовить таких деятелей, часть которых, пожалуй, увлечется политическими и эротическими бреднями классиков, другая часть будет писать и говорить по-русски хуже, чем по-гречески, а третья, одна из лучших, будет в состоянии узнать и действительно узнает, что писал Аристотель, но не поймет того, что пишут ныне европейцы». Достаточно привести эти фразы, даже не остроумные, чтобы всякий мог сам сказать, основательно ли поступил г. Менделеев, взявшись судить и рядить об учебной реформе, и какой вес в глазах мыслящих людей должно иметь его заявление, коим он голословно извещает русскую публику, что «им совершенно разделяется мнение А. Н. Бекетова о профессиональных школах и о значении классического образования».
______________________
- Demogeot et Montucci de l’enseignement superieur en Angletter et en Ecosse. Paris, p. 294.
______________________
Нам остается упомянуть еще об одной шутке г. Менделеева. Он говорит: «Предложение для восьмилетнего мальчика поступать в приказчики, в священники, в управляющие имений, в офицеры или в ученые походит по легкомыслию на игру в куклы и годится разве самой глубокой классической древности, когда никакая специальность не требовала никакой особой подготовки». Г. Менделеев хочет сказать, что русское министерство народного просвещения, по легкомыслию своему, играет в куклы. Между тем в куклы играет он сам, и если бы только по легкомыслию! В глубокую классическую древность никакая специальность не требовала никакой особой подготовки, а теперь, конечно, каждая специальность требует особой подготовки. Не эта ли особая подготовка и есть задача проектированных министерством реальных училищ? Тут г. Менделеев проговорился, сказал, что думает, сказал то же самое, что говорили все, пока не начиналась теперешняя жалкая агитация, что говорили земства Харьковское, Херсонское и многие другие. Действительно, для разных отраслей практической деятельности нужна разная подготовка. Только никто не предлагал, чтоб эта подготовка начиналась с 8-летнего возраста: подобные предложения до г. Менделеева не доходили, и он не должен был говорить о 8-летнем возрасте. Склонности к наукам обнаруживаются в конце гимназического курса. Поэтому, например, неправильно было устроено инженерное училище, когда принимало малых детей для приготовления в инженеры; инженерное дело основано на высшей математике, но далеко не все люди способны к ее отвлечениям, а потому огромное большинство воспитанников низших классов инженерного училища резались на математике. Призвание к священству обнаруживается еще позднее, чем способность к математике, и нынешние реформы все больше и больше ведут к тому, чтобы люди, не чувствующие этого призвания, могли выходить из духовных училищ на разные поприща светской жизни; приняты также некоторые меры в видах допущения к священству лиц, не приготовлявшихся к нему в школе, но влекомых призванием. Что же касается до приказчиков и тому подобных профессий, то родители предназначают к ним детей с раннего возраста. Всякий купец желает, чтобы сын его был купцом. Тут дело не в особенных способностях, а в том, чтоб обучить мальчика всему, что образованный купец должен знать. Надобно желать, чтобы купцы давали своим детям высшее университетское образование, но этого можно ожидать лишь от немногих. Дети прочих коснеют в невежестве, и нельзя не радоваться предположению министерства приспособить реальные училища к специальным потребностям торгового и других промышленных сословий и дать этим училищам такой курс, чтобы даже выходящие из них в возрасте 15 лет выносили законченный круг непосредственно полезных в жизни познаний. Но спецификация в этих училищах начинается не с восьмилетнего, а с тринадцатилетнего возраста.
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1871. 4 мая. № 94.
Исходник здесь: http://dugward.ru/library/katkov/katkov_vozrajeniye_g_mendeleevu.html