Внешняя политика Советской России (Иоффе)
| Внешняя политика Советской России |
| Опубл.: 1918. Источник: Иоффе А. Внешняя политика Советской России. — М.: Издательство ВЦИК, 1918. |
.jpg)
Внѣшняя политика Совѣтской Россіи. править
Россійская революція вспыхнула въ періодъ незаконченной міровой войны. Хотя и далеко невѣрно на первый взглядъ кажущееся правильнымъ утвержденіе, будто военныя неудачи породили революцію, но тѣмъ не менѣе несомнѣнно, что эти неудачи значительно способствовали усиленію и углубленію революціоннаго сознанія въ массахъ и явились, такъ сказать, непосредственнымъ толчкомъ, вызвавшимъ революцію. Не будь пораженія на фронтѣ, революція вспыхнула бы все равно, но, быть можетъ, значительно позже. Война не вызываетъ къ жизни никакихъ новыхъ соціальныхъ силъ и группировокъ, не создаетъ новыхъ производственныхъ отношеній. Въ отличіе отъ революціи, не будучи сама по себѣ соціально-творческимъ процессомъ, война только невѣроятно ускоряетъ весь темпъ общественно — экономическаго развитія и еще болѣе обостряетъ соціальныя противорѣчія, существовавшія до войны. Особенно такая война, какъ нынѣшняя, міровая. Наиболѣе рѣзко все это должно было проявиться именно въ царистской Россіи, гдѣ самодержавный режимъ казался и дѣйствительно былъ насквозь прогнившимъ еще задолго до войны и до взрыва революціи. Въ этихъ условіяхъ революція повсюду неизбѣжно должна была итти подъ знаменемъ борьбы за миръ. И подъ этимъ именно лозунгомъ вспыхнула великая россійская революція.
Въ кровавомъ столкновеніи имперіалистическихъ левіафановъ, казалось, не существовало другого выхода, казалось, не было никакой другой возможности положить конецъ кошмарной бойнѣ, какъ только революція, т. е. въ данной ситуаціи прежде всего отказъ народныхъ массъ уничтожать другъ друга. Но эта же ситуація порождала элементы, вну- тренне задерживающіе и самое революцію, и темпъ, и направленіе ея. Опасность пораженія собственной страны, воспринимавшаяся въ народномъ сознаніи, какъ опасность полнаго національнаго и государственнаго уничтоженія, сильно способствовала развитію шовинистскаго настроенія въ массахъ, культивировала національный антагонизмъ и налагала поэтому своего рода внутреннюю узду на стихійнореволюціонный процессъ.
Специфическія россійскія условія привели къ тому, что царистская Россія сдалась первая и русскій народъ раньше всѣхъ другихъ отбросилъ штыкъ и схватился за красное знамя. Красное знамя разрѣшало внутреннія соціально- экономическія противорѣчія, но оно же разрѣшало и проблемы міровой войны. Въ той тѣсной сплоченности, которая за послѣднія десятилѣтія характеризуетъ внѣшнія отношенія современныхъ государствъ, совершенно немыслимо было исключительно внутреннее разрѣшеніе даже соціально-экономическихъ проблемъ, тѣмъ болѣе немыслимо было изолированное національное разрѣшеніе тѣхъ запутанныхъ въ неразрубаемый гордіевъ узелъ имперіалистическихъ конфликтовъ, которые привели къ міровой войнѣ. Буржуазная даже революція въ Россіи могла быть терпима во-внѣ только постольку, поскольку она уничтожала недостатки царистскаго режима, изживая революціонное броженіе въ Россіи и консолидируя Россію, укрѣпляла ее и дѣлала изъ нея болѣе сильную и могущественную помощницу въ войнѣ а, слѣдовательно, болѣе выгоднаго и нужнаго контрагента въ борьбѣ за имперіалистическіе интересы капиталистическихъ хищниковъ, находившихся по сю сторону окоповъ. Поэтому, для такъ называемыхъ «союзниковъ» Россіи и для самой россійской буржуазіи выгоденъ былъ военный переворотъ, милитаризировавшій Россію, и россійская революція была терпима только,- какъ революція, приводившая къ революціонной войнѣ. Наоборотъ, по ту сторону окоповъ, для того клубка имперіалистической запутанности, который опредѣлялся и направлялся Германіей, россійская революція была желательна и даже необходима только постольку, поскольку она ослабляла боевую мощь Россіи и выбивала ее изъ числа боевыхъ противниковъ Германіи. Съ разныхъ точекъ зрѣнія, поэтому, первый взрывъ россійской революціи былъ восторженно встрѣченъ какъ съ одной, такъ и съ другой стороны окоповъ, и обѣ стороны стремились направить революцію въ желательномъ для нихъ направленіи.
Внутри Россіи процессъ военнаго разложенія арміи шелъ своимъ чередомъ. Здѣсь не мѣсто й теперь не. время искать виновниковъ. Достаточно указать, что господа, обвиняющіе теперь большевиковъ. въ разложеніи арміи, сами отлично понимали, что армію разлагаютъ не люди, а событія, т.-е. прежде всего самый фактъ революціи. Лучшая армія все-таки та, которая сражается по Клаузевицу и Гинденбургу, и крахъ авантюры 18 іюня — печальное тому доказательство.
Революціонная армія можетъ быть создана только въ періодъ революціонной войны. Сознаніе необходимости такой войны еще не созрѣло въ русскомъ народѣ. Русскій народъ, за всю свою исторію, по крайней мѣрѣ, поскольку онъ, какъ народъ, могъ ее помнить, не зналъ чужеземнаго ига и не могъ понять, что такое иго означаетъ. Вся ненависть народная была направлена противъ самодержавія. Европа всегда представлялась, какъ нѣчто гораздо болѣе свободное и демократичное, чѣмъ царистская Россія. Народъ русскій героически сражался противъ контръ-революціонныхъ войскъ, но не хотѣлъ воевать противъ нѣмцевъ: Германія скорѣе представлялась въ образѣ спасительницы, нежели подъ видомъ новаго насильника.
Кромѣ того, крестьянство и мѣщанство, въ отличіе отъ пролетаріата, всегда болѣе націоналистичны. И русскій народъ, въ большинствѣ своемъ крестьянскій, гораздо болѣе занятъ былъ своими домашними нуждами, нежели тѣми великими международными задачами, которыя исторія возложила на него. Крестьянская армія бросала фронтъ и разбѣгалась, чтобы принять участіе въ распредѣленіи земли. Противъ этого также нельзя было бороться, какъ невозможно было остановить революцію.
Съ другой стороны, продолжался также процессъ національнаго расчлененія Россіи.
Многовѣковой гнетъ, давившій тяжелымъ кошмаромъ народы Россіи, вызвалъ самое рѣшительное противодѣйствіе, какъ только заря свободы освѣтила многострадальную русскую землю. Народы не могли понять сразу, что имъ вовсе не зачѣмъ такъ бережно* и рѣзко отстаивать свою національную самостоятельность теперь, когда никто на нее больше не покушается. Этому непониманію сильно способствовала неразумная политика Керенскаго, которая не считалась съ національными нуждами и особенно національнымъ самолюбіемъ Украины и Финляндіи.
Большевистская побѣда приводила къ тому, что распадавшаяся было Россія опять начинала «собираться» и централизоваться. И даже враги большевизма принуждены были отмѣтить процессъ «собиранія русской земли» или, какъ они его называли, «большевизаціи» Россіи.
Но дѣло въ томъ, что «большевизація» эта шла путемъ перенесенія на окраины внутренней классовой борьбы; объединеніе Россіи шло не во имя русской оріентаціи или сознательнаго стремленія къ централизму, но оно происхо-' дило, какъ результатъ повсемѣстной побѣды рабочихъ и бѣднѣйшихъ крестьянъ надъ буржуазіей и буржуазной демократіей. Это не была борьба за единую Россію, но за Совѣтскую Россію; россійская революція расширялась и углублялась также и на окраинахъ.
Но тамъ, на окраинахъ, помимо классоваго антагонизма, существовали еще исторически накопленныя центробѣжныя силы, которыя мѣстами и временно были гораздо сильнѣе центростремительныхъ. Побѣжденная въ этой борьбѣ украинскимъ совѣтскимъ правительствомъ мелкобуржуазная центральная украинская рада цѣпко держалась за свою власть. Часть поддерживающихъ ее элементовъ боролась за свое классовое господство, другая часть просто не понимала всей грандіозности развертывающихся событій. Первые—во имя борьбы за свои классовые интересы, вторые—просто ео имя осуществленія украинской независимости, дававшей имъ возможность играть столь импонировавшую имъ роль, — но и тѣ и другіе бросились въ объятія имперіалистической Германіи и широко открыли ей двери для военнаго натиска на Россію и беззастѣнчиваго вмѣшательства во внутреннія россійскія дѣла.
Исторически — позорна была роль украинской делегаціи въ Брестъ-Литовскѣ. Въ погонѣ за признаніемъ украинской независимости, Центральная Рада совершенно забывала о томъ, что Германія пока еще была врагомъ Россіи, а она, совмѣстно съ россійской делегаціей, находилась по одну и ту же сторону проволочныхъ загражденій, на одномъ и томъ же фронтѣ, лицомъ противъ Германіи и ея союзниковъ.
Центральная Рада во всей своей внѣшней политикѣ исходила только изъ желанія украинской независимости. Для нея было совершенно безразлично, кто признаетъ эту независимость: Англія и Франція, которыя были союзниками Россіи, или же Германія и ея союзницы, бывшія врагами ея.
Сначала заведя интригу съ Согласіемъ и получивъ даже оттуда деньги на борьбу съ Совѣтской Россіей, Центральная Рада рѣшила воспользоваться Брестъ-Литовскими переговорами, чтобы добиться признанія собственной независимости на международной аренѣ. Эта независимость являлась альфой и омегой всей политической мудрости Центральной Рады. Называя себя демократами, представители Рады нисколько не понимали и не считались съ тѣмъ, что въ данный моментъ велась борьба за всеобщій демократическій миръ, за миръ народовъ. Называя себя соціалистами, они не стѣснялись вступать въ тайныя сдѣлки и просить помощи германскаго имперіализма противъ своихъ и всероссійскихъ соціалистовъ.
Бережно, какъ къ малымъ ребятамъ, относилась къ нимъ скачала русская делегація. Цѣлые вечера тратились на то, чтобы разъяснить этимъ политическимъ младенцамъ весь смыслъ исторической трагедіи, разыгрывавшейся на территоріи Брестъ-Литозской цитадели. Чтобы не раздражать и не оскорблять національнаго чувства, — чувства болѣе или менѣе атавистическаго свойства, признана была независимость Украйны и полная самостоятельность украинской делегаціи, но невозможно было признать Раду единственной и законной представительницей независимой Украйны, невозможно было особенно потому, что тогда уже начиналось на Украйнѣ успѣшное движеніе противъ правительства Рады со стороны тѣхъ классовъ народа, которые поддерживали Совѣтскую власть и на Руси и на Украйнѣ.
Этого было достаточно, чтобы украинская делегація совершенно отшатнулась отъ русской; участились тайные закулисные переговоры украинцевъ съ делегаціями четверного союза, — переговоры, о содержаніи которыхъ, несмотря на неоднократныя требованія, не освѣдомляли русскихъ делегатовъ.
Въ своихъ выступленіяхъ украинскіе делегаты рѣзко обрушивались противъ Совѣтской Россіи, подтверждая, пополняя и подкрѣпляя своими показаніями и своимъ авторитетомъ всѣ лживыя измышленія и клевету, которую до сего возводили на большевиковъ только представители германской военной партіи. Укрѣплялся трогательный альянсъ германскаго имперіализма и украинской демократіи. И, наконецъ, взвился занавѣсъ передъ послѣднимъ актомъ этой столь ловко разыгрываемой трагикомедіи: 9-го февраля 1918 года русской делегаціи было торжественно объявлено, что никакихъ засѣданій не будетъ, ибо это—день празднества, день подписанія германско — австро — венгерско — турецко-болгарскоукраинскаго мира, причемъ съ вѣжливой насмѣшкой было добавлено, чтобы русскіе делегаты, отнынѣ пользующіеся гостепріимствомъ Украйны, ибо теперь всѣ находятся на ея территоріи, — не пугались пушечной пальбы такъ какъ это будутъ только салюты въ честь подписанія мира, первые со времени завоеванія Бреста салюты, производимые съ разрѣшенія украинской делегаціи…
Занавѣсъ опустился, и въ то время, какъ украинскіе демократы, совмѣстно съ германскими, австрійскими, болгарскими и турецкими генералами и министрами, гордые своей ролью «независимыхъ» предателей своей родины, справляли тризну на могилѣ Украйны, — русскіе революціонеры скорбѣли о печальной участи, предстоящей Украинѣ, и гибели ея молодой свободы.
Ясно было, что предательство Рады невѣроятно затрудняло борьбу россійской революцій; впередъ можно было предвидѣть, что черезъ украинскія ворота пройдетъ новый натискъ на Совѣтскую Россію. Борьба была непосильна и безнадежна. Все отчетливѣе вырисовывалось предстоящее наступленіе германскаго имперіализма и все опредѣленнѣе становилось, что германскаго мира принять невозможно, а лучшаго добиться тоже невозможно. Тогда впервые зародилась идея: мира не подписывать, войны не вести.
Міровая война не была еще закончена и приходилось считаться съ тѣмъ, что обѣ враждебныя имперіалистическія коалиціи всѣми правдами и неправдами, добромъ и силой будутъ стремиться переманить Совѣтскую Россію на свою сторону и будутъ стараться использовать ее каждая въ своихъ выгодахъ.
Фактически современное капиталистическое общество не 4 знаетъ права, не основаннаго на силѣ, силы права не существуетъ, признается только право силы. Совѣтская Россія, гдѣ старая армія сама уничтожила себя, а новая еще не была создана, перестала быть сильной, поэтому перестала быть страшной, и, наконецъ, поэтому же перестала имѣть какія бы то ни было права во внѣшнихъ отношеніяхъ. Политика «передышки» основана-была на мирѣ, ибо только внѣшній миръ давалъ эту «передышку». Во имя мира поэтому совѣтской дипломатіи приходилось быть уступчивой. Имперіализмъ всегда агрессивенъ, и, заранѣе предвидя новое наступленіе имперіализма, не имѣло смысла провоцировать его, но нужно было лавировать такъ, чтобы для этого новаго наступленія не было поводовъ. Ибо весь смыслъ «передышки» именно въ томъ и заключался, чтобы «передышка» была дѣйствительно дана, т.-е. чтобы Россія, получивъ миръ во-внѣ, могла заняться органическимъ строительствомъ внутри.
Конечно, сразу .нельзя было отказаться отъ прежней революціонной тактики, нельзя было внезапно переходить на новый путь; нельзя было, наконецъ, дать германскому имперіализму великій козырь, заключавшійся въ возможности не только дать своему народу миръ на Востокѣ, но и изобразить этотъ миръ, какъ миръ соглашенія съ россійской революціей. Поэтому, подписывая Брестскій миръ, россійская делегація открыто заявила въ послѣдней своей деклараціи, что она принимаетъ навязываемый ей ультиматумъ, подчиняясь силѣ, но признаетъ Брестскій миръ миромъ насилія, а не соглашенія, и рѣшительно протестуетъ противъ произведеннаго надъ Россіей насилія.
Съ точки зрѣнія реальной политики, можно было еще въ Брестѣ добиться нѣкоторыхъ смягченій требованій четверного союза: противники Россіи запрашивали, несомнѣнно, больше того, чѣмъ разсчитывали получить; поэтому, вѣроятно, требованія эти выходили даже за предѣлы поставленнаго ультиматума. Но если бы только россійская делегація стала торговаться, ея противники въ своей внутренней политикѣ, несомнѣнно, использовали бы это для доказательства того, что Россія подписала Брестскій миръ не по принужденію, а послѣ обсужденія и, кое-что отклонивъ, другое согласилась принять. Практическіе результаты такихъ переговоровъ были бы совершенно ничтожны, ибо ультиматумъ заранѣе ограничивалъ рамки германскихъ уступокъ, но политическій вредъ такой тактики былъ бы громаденъ.
Если теперь находятся политики, осмѣливающіеся утверждать, что русскіе революціонеры сами виноваты въ тяжелыхъ условіяхъ Брестскаго мира, ибо могли бы имѣть лучшія, то эти лицемѣры совершенно сознательно извращаютъ факты, ибо они еще лучше насъ знаютъ, что именно Германія согласилась бы уступить.
Въ самомъ началѣ переговоровъ, когда обѣ стороны еще стояли на практической почвѣ, ясно было, что хочетъ Германія. Если бы россійская делегація, въ спорѣ о пониманіи права націи на самоопредѣленіе, согласилась принять предлагаемую г.-Кюльманомъ «болѣе широкую основу» для голосованія («breiteren Basis»), то отъ этого практически розно ничего не измѣнилось бы: истинно демократическаго голосованія, всеобщаго плебисцита, котораго требовала россійская делегація, Германія ни въ коемъ случаѣ не допустила бы и никогда не признала бы такого самоопредѣленія, которое выпало бы не въ ея пользу; другими словами: нужныя Германіи буферныя государства все равно были бы созданы. Точно также въ послѣдній моментъ Германія, быть можетъ, не слишкомъ отстаивала бы дерзкія притязанія Турціи на Карсъ, Ардаганъ и Батумъ, но тѣмъ не менѣе эти округа были бы аннексированы Турціей при молчаливомъ согласіи или содѣйствіи Германіи. Но, съ другой стороны, въ первомъ случаѣ россійскіе революціонеры дали бы германскимъ имперіалистамъ возможность утверждать, что побѣдило ихъ пониманіе права націй на самоопредѣленіе, а во второмъ случаѣ—россійскіе революціонеры поддержали бы весьма для нихъ вредную, но жизненно необходимую германскимъ имперіалистамъ иллюзію мирнаго соглашенія россійской революціи съ германскимъ имперіализмомъ. И въ первомъ и во второмъ случаѣ россійскіе революціонеры, не выигрывая ничего практически, страшно вредили бы своему собственному дѣлу.
Тайную дипломатію Правительство отмѣняетъ, съ своей стороны выражая твердое намѣреніе вести всѣ переговоры совершенно открыто передъ всѣмъ народомъ, приступая немедленно къ полному опубликованію тайныхъ договоровъ, подтверждённыхъ или заключенныхъ правительствомъ помѣщиковъ и капиталистовъ съ февраля по 25 октября 1917 года. Все содержаніе этихъ .тайныхъ договоровъ, поскольку оно направлено, какъ это въ большинствѣ случаевъ бывало, къ доставленію выгодъ и привилегій русскимъ помѣщикамъ и капиталистамъ, къ удержанію или увеличенію аннексій великороссовъ, Правительство объявляетъ безусловно и немедленно отмѣненнымъ.
Обращаясь съ предложеніемъ къ правительствамъ и’народамъ всѣхъ странъ начать немедленно открытыя переговоры о заключеніи мира, Правительство выражаетъ съ своей стороны готовность вести эти переговоры какъ посредствомъ письменныхъ сношеній, по телеграфу, такъ и путемъ переговоровъ между представителями разныхъ странъ или на конференціи таковыхъ представителей. Для облегченія такихъ переговоровъ Правительство назначаетъ своего полномочнаго представителя въ нейтральныя страны.
Правительство предлагаетъ всѣмъ правительствамъ и народамъ всѣхъ воюющихъ странъ немедленно заключить перемиріе, причемъ съ своей стороны считаетъ желательнымъ, чтобы это перемиріе было заключено не меньше, какъ на три мѣсяца, т.-е. на такой срокъ, въ теченіе котораго вполнѣ возможно какъ завершеніе переговоровъ о мирѣ съ участіемъ представителей всѣхъ безъ изъятія народностей или націй, втянутыхъ въ войну или вынужденныхъ къ участію въ ней, такъ равно и созывъ полномочныхъ собраній народныхъ представителей всѣхъ странъ для окончательнаго утвержденія условій мира.
Обращаясь съ этимъ предложеніемъ мира къ правительствамъ и народамъ всѣхъ воюющихъ странъ, временное рабочее и крестьянское Правительство Россіи обращается также въ особенности къ сознательнымъ рабочимъ трехъ самыхъ передовыхъ націй человѣчества и самыхъ крупныхъ участвующихъ въ настоящей войнѣ государствъ, Янгліи—Франціи и Германіи. Рабочіе этихъ странъ оказали наибольшія услуги дѣлу прогресса и соціализма и великіе образцы чартистскаго движенія. въ Янгліи, рядъ революцій, имѣвшихъ всемірно-историческое значеніе, совершенныхъ французскимъ пролетаріатомъ наконецъ, въ геройской борьбѣ противъ исключительнаго закона въ Германіи и образцовой для рабочихъ всего міра длительной, упорной дисциплинированной работѣ созданія массовыхъ пролетарскихъ организацій Германіи. Всѣ эти образцы пролетарскаго героизма и историческаго творчества служатъ намъ порукой за то, что рабочіе названныхъ странъ помнятъ лежащія на нихъ теперь задачи освобожденія человѣчества отъ ужасовъ войны и ея послѣдствій, — ибо эти рабочіе всесторонней рѣшительной и беззавѣтно энергичной дѣятельностью своей помогутъ намъ успѣшно довести до конца дѣло мира и вмѣстѣ съ тѣмъ дѣло освобожденія трудящихся и эксплоатируемыхъ массъ населенія отъ всякаго рабства и всякой эксплоатаціи.
Съ другой стороны, опытъ Украйны и только-что захваченныхъ германцами территорій наглядно доказывалъ, что тамъ, гдѣ хозяйничаетъ германскій милитаризмъ, немедленно уничтожаются всѣ завоеванія революціи и экономически и политически возстанавливается старый, дореволюціонный порядокъ. Зная заранѣе, что германскія полчища оттѣснятъ россійскую революцію далеко за Уралъ, надо было считаться съ тѣмъ, что для соціалистическаго строительства останется весьма ограниченное и притомъ наименѣе благодарное, ибо наиболѣе промышленно-отсталое, поле дѣятельности. Если принять во вниманіе, что до сего Совѣтскаи власть, выну- жденная вести борьбу противъ всего мірового имперіализма и внутри Россіи и внѣ ея, вынужденная вести и внѣшнюю и внутреннюю войну, — не въ силахъ была выполнять своей программы, но получивъ, наконецъ, миръ хотя бы съ Германіей, могла бы легко справиться со всѣми внутренними врагами и внутренними осложненіями и должна была явить міру примѣръ небывалаго еще соціалистическаго строительства, — догда понятнымъ станетъ, что доводы сторонниковъ принятія германскаго ультиматума и подписанія мира пріобрѣтали очень значительную цѣнность.
Тотъ фактъ, что міровой имперіализмъ находился еще въ стадіи открытаговоо руженнаго столкновенія, не дававшаго возможности имперіалистамъ разныхъ странъ спѣться между собою и совмѣстно двинуться противъ соціалистической Россіи, — давалъ реальную и весьма положительную надежду, что Россія, дѣйствительно, получитъ временную «передышку», которую сможетъ использовать въ направленіи внутренняго антикапиталистическаго строительства.
іЭнутри руководящихъ политическихъ партій и Совѣтскаго Правительства одержало верхъ мнѣніе сторонниковъ «передышки». Оставшіеся въ меньшинствѣ должны были подчиниться не только во имя обязательной партійной дисциплины, но и, главнымъ образомъ, потому, что революціонное народное возстаніе противъ германскаго нашествія могло разсчитывать на успѣхъ только при полномъ, абсолютномъ единодушіи въ руководящихъ кругахъ Россіи; малѣйшія разногласія среди руководителей, а тѣмъ болѣе открытый расколъ заранѣе обрекали всю эту революціонную тактику на полный, а быть,-можетъ, и позорный неуспѣхъ.
Нужно прямо признать: принятіе тактики «передышки» означало полный отказъ отъ прежней революціонной внѣшней политики; на международной аренѣ Россія выбывала въ качествѣ фермента революціи; единственнымъ революціонизирующимъ Европу моментомъ оставался теперь только самый фактъ существованія россійской революціи и отраженное вліяніе во-внѣ внутренняго соціалистическаго строительства Россіи. Во внѣшней политикѣ прекращалась тактика «ставки на міровую революцію», и послѣдняя теперь должна была быть предоставлена исключительно своимъ собственнымъ внутреннимъ силамъ; агитаціонное значеніе россійской революціи сводилось отнынѣ только къ агитаціонному значенію ея внутренняго соціалистическаго законодательства и внутренней экономической политики.
Этотъ моментъ былъ весьма критическимъ моментомъ въ исторіи россійской революціи; отъ принятія того или иного рѣшенія зависѣло либо продолженіе прежней революціонной тактики, либо же переходъ къ совершенно иной тактикѣ. Какъ уже указано, принята была тактика «передышки», и это ставило внѣшнюю политику Совѣтской Россіи на совершенно новые рельсы. Даже языкъ не могъ быть уже прежнимъ. Не къ революціонизированью Европы должна была впредь стремиться совѣтская дипломатія, но къ пріобрѣтенію реальныхъ выгодъ, къ огражденію интересовъ новой Россіи, къ защитѣ ея отъ перманентнаго натиска германскаго и иного имперіализма.
Пока революція въ Россіи оставалась буржуазной' или мелко-буржуазной, она, подъ вліяніемъ буржуазіи и шедшей у нея на поводу мѣщанской демократіи, развивалась въ желательномъ для противниковъ Германіи направленіи. Революція должна была привести къ революціонной войнѣ; вчерашніе интернаціоналисты и пораженцы становились «революціонными оборонцами», а революціонные народы Россіи, только-что избавившіеся отъ цѣпей самодержавія, должны были запутаться въ тенетахъ мірового имперіализма. Первое министерство Милюкова было по существу англійскимъ министерствомъ въ Россіи, а смѣнившій его Терещенко менѣе откровенно, но болѣе оппортунистически — цинично проводилъ ту же англофильскую политику.
Все это, конечно, не могло не безпокоить Германію, и ея интриги, естественно, были направлены какъ разъ въ противоположную сторону. Исторія сыграла одну изъ своихъ злѣйшихъ шутокъ: наиболѣе реакціонная страна въ мірѣ, Германія, не только съ симпатіей относилась, но и поддерживала революціонную оппозицію въ Россіи, а наиболѣе революціонная въ мірѣ партія большевиковъ была объявлена агентурой германскаго имперіализма. Всѣ перипетіи этого историческаго анекдота могутъ быть оставлены въ сторонѣ. Когда — нибудь объективная исторія вынесетъ свой нелицепріятный приговоръ виновникамъ и жертвамъ всѣхъ этихъ интригъ. Одно только можно сказать уже и теперь: какова бы субъективно ни была роль Англіи въ первомъ буржуазномъ и демократическомъ періодѣ россійской революціи, и какова бы субъективно ни была роль Германіи во второмъ пролетарскомъ періодѣ ея, — ни та, ни другая ровно ничего не измѣнили и не могли измѣнить въ процессѣ объективнаго историческаго развитія, неизбѣжно вовлекавшаго Россію въ періодъ соціалистической революціи, ничего ровно не могли онѣ измѣнить также въ той программѣ мира, которая необходимо должна была стать программой революціи.
Революція имѣла свою объективную революціонную логику, и пролетаріатъ россійскій, шедшій въ авангардѣ революціи, ни въ коемъ случаѣ не могъ ограничивать своихъ задачъ только с-оемленіемъ положить конецъ кровавой бойнѣ. Конечно, снъ ье могъ не стремиться къ прекращенію взаимоистребленія народовъ, но онъ долженъ былъ также попытаться перестроить міръ и осуществить всѣ свои соціальныя и экономическія требованія. Пролетаріатъ Россіи не могъ не понимать, что каковы бы ни были временныя и случайныя комбинаціи имперіалистическихъ взаимоотношеній и враждебныхъ другъ другу имперіалистическихъ коалицій, — революція въ Россіи, сразу создавшая изъ прежняго «жандарма Европы», изъ оплота европейской реакціи крѣпость международной революціи, — одинаково опасна для всѣхъ капиталистическихъ, буржуазныхъ правительствъ, и рано или поздно долженъ наступить моментъ объединенія всѣхъ имперіалистическихъ силъ противъ россійской пролетарской резолюціи. И, подобно тему, какъ мелко-буржуазная революція въ нынѣшней стадіи производственныхъ отношеній ни въ коемъ случаѣ и никакими способами не можетъ быть удержана на этой ступени, но неизбѣжно должна докатиться до соціалистическаго переворота, — подобно этому крестовый походъ міоовой буржуазіи противъ пролетарской революціи ни въ коемъ случаѣ не можетъ ограничиться только подавленіемъ этой послѣдней, но неизбѣжно долженъ привести къ полному уничтоженію всѣхъ революціонныхъ завоеваній, — также и буржуазно-демократическихъ, — и закончиться реставраціей уже не демократическаго, а реакціоннаго крупно-капиталистическаго порядка.
Съ этой точки зрѣнія совершенно ясно было, что единственное спасеніе россійской революціи лежитъ въ ея, такъ сказать, интернаціонализаціи. Пролетаріатъ, интернаціональный по самому существу свсему, не могъ надолго оставаться на почвѣ національной, даже демократически — національной. Грядущему международному объединенію мірового имперіализма противъ россійской революціи революція могла только противопоставить грядущее интернаціональное объединеніе мірового пролетаріата противъ всего капиталистическаго строя. Политика побѣдившаго внутри россійскаго | пролетаріата должна была принять форму «ставки на міровую революцію». Такъ же и въ борьбѣ за миръ, ибо и эта борьба въ опредѣлившейся ситуаціи съ желѣзной необходимостью становилась борьбой за міровую революцію.
Какъ только ясно опредѣлилось, что россійская революція, независимо отъ воли вождей ея, не можетъ удержаться на стадiи революціи мелкобуржуазно-демократической, но необходимо должна подняться до соціалистической революціи, — намѣтился также и дальнѣйшій путь ея; россійская революція выходила изъ національныхъ границъ на международную арену; россійская революція могла побѣдить только какъ международная, или же она должна была погибнуть. Въ міровой пролетарской революціи было и оправданіе ея и спасеніе ея.
Но такъ какъ весь міръ все еще былъ охваченъ пожаромъ міровой войны, то революціонная борьба возставшаго и побѣдившаго въ Россіи пролетаріата должна была стать революціонной борьбой за всеобщій, демократическій миръ, она не могла быть ни революціонной войной, ни, тѣмъ менѣе, революціонной обороной, какъ это понималось и осуществлялось раньше, въ періодъ господства въ Россіи революціоннаго мѣщанства. Ибо воина смертельно угрожала революціи. «Революція должна побѣдить войну, или война побѣдитъ революцію», — это положеніе, бывшее только словомъ въ періодъ Милюковщины и Керенщины, становится дѣломъ, съ момента побѣды большевизма.
Двѣ главныхъ, основныхъ тенденціи должны были опредѣлять эту борьбу: во 1) классовый и революціонный характеръ ея, во 2) ея всеобщность, ея международный характеръ. Для перваго необходимо было прежде всего рѣзко и рѣшительно порвать со всѣми прошлыми самодержавнымъ и буржуазно-демократическимъ періодами развитія, нужно было безоговорочно отмежеваться отъ царистской и кадетской внѣшней политики. Для второго необходимо было поставить во главу угла не сепаратный, а всеобщій миръ и нужно было точно и ясно опредѣлить, о какомъ именно мирѣ идетъ рѣчь.
И то и другое было сдѣлано. Рабоче-крестьянское правительство новой соціалистической Россіи немедленно же послѣ захвата власти объявило недѣйствительными и необязательными для себя всѣ заключенные прежними правительствами договоры и перешедшія къ нему обязательства. Новое правительство Россіи немедленно же обратилось ко всѣмъ народамъ съ предложеніемъ перемирія на всѣхъ фронтахъ во имя переговоровъ о всеобщемъ демократическомъ мирѣ, и въ знаменитомъ «декретѣ о мирѣ», принятомъ на 3 мъ Съѣздѣ Совѣто’въ Рабочихъ, Солдатскихъ и Крестьянскихъ Депутатовъ, ясно и точно были формулированы тѣ именно, для всѣхъ одинаково пріемлемыя, основы всеобщаго демократическаго мира, за которыя обязалась бороться россійская революція.
Народы міра восторженно подхватили этотъ призывъ, но изъ всѣхъ воюющихъ правительствъ на приглашеніе революціонной Россіи отозвалась одна только Германія. Милитаристической Германіи, ведшей свои побѣдоносные легіоны въ огонь только подъ лозунгомъ обороны и подъ страхомъ разгрома со стороны почти всего остального міра, необходимо было продемонстрировать свое миролюбіе и отсутствіе агрессивныхъ стремленій. Революціонная Россія, строившая свою политику не на соглашеніи правительствъ, но на солидарности народовъ, не имѣла основаній опасаться сепаратныхъ переговоровъ съ Германіей, но, наоборотъ, имѣла полную возможность наглядно доказать всю силу революціонныхъ идей и вскрыть всю хищническую подоплеку миролюбивыхъ завѣреній имперіалистическихъ правительствъ. Подъ брань и проклятья какъ отечественныхъ, такъ и «союзническихъ» имперіалистовъ и полуимперіалистовъ всѣхъ оттѣнковъ россійскіе революціонеры, представители революціонныхъ рабочихъ, крестьянъ, солдатъ и матросовъ отправились въ станъ враговъ и тамъ сѣли за одинъ столъ съ германскими милитаристами и имперіалистами.
Уже одинъ этотъ фактъ политической равноправности россійскихъ рабочихъ и крестьянъ съ германскими и другими императорскими министрами и россійскихъ солдатъ и матросовъ съ германскими и другими генералами и адмиралами въ качествѣ революціонизирующаго момента дѣйствовалъ гораздо рѣшительнѣе,, нежели тысячи хорошихъ агитаціонныхъ брошюръ и рѣчей. Еще болѣе способствовалъ этому революціонизированью широкихъ народныхъ массъ тотъ языкъ, которымъ говорили въ Брестѣ делегаты россійской революціи, и тѣ идеи, которыя они тамъ выдвигали и за которыя боролись.
Но можно было, на время удовлетворившись тѣмъ, что Германія хотя бы и фразеологически, въ общемъ и цѣломъ не отвергла россійскихъ революціонныхъ принциповъ и все же опредѣлила по своему цѣли войны, а французское, англійское и американское правительства и этого еще не сдѣлали, можно было попытаться воздѣйствовать на народы Франціи, Англіи и Америки.
Были свои соображенія за и противъ какъ перваго, такъ и второго плана. Важно было то, что съ германскимъ народомъ у русской революціи были все же точки соприкосновенія: братанье на протяженіи всего тысячеверстнаго фронта не могло оставаться безслѣднымъ и вмѣстѣ съ мыломъ и махоркой попадали все же на германскую почву и россійскія революціонныя идеи. Народы Антанта оставались совершенно въ сторонѣ отъ россійской революціи и цензурное мракобѣсіе въ этихъ странахъ доходило до того, что тамъ никто не зналъ даже, что собственно происходитъ въ Россіи. Если бы въ это время та же русская мирная делегація, которая только-что вела переговоры съ Германіей, Австро- Венгріей, Болгаріей и Турціей, явилась въ Парижъ или Лондонъ и потребовала бы тамъ переговоровъ о всеобщемъ демократическомъ мирѣ, то, если бы эго предложеніе было принято и велись бы переговоры такъ же, какъ въ Брестъ-Литовскѣ, открыто, съ опубликованіемъ стенограммъ, — рѣзкое противопоставленіе россійской революціонности англійскому и французскому имперіализму подѣйствовало бы краснымъ пламенемъ на народы этихъ странъ; если же это предложеніе не было бы принято, то самый тотъ фактъ, что правительства Англіи и Франціи не согласны даже на то, на что согласилась Германія, долженъ былъ бы подѣйствовать достаточно революціонизирующимъ образомъ на англійскихъ и французскихъ рабочихъ. Побѣдило то соображеніе, что для сношеній съ германскимъ народомъ существовала возможность воздѣйствія черезъ фронтъ, въ отношеніи же англичанъ и французовъ и этой возможности не было, а при цензурныхъ строгостяхъ даже факты легко могли быть скрыты отъ народовъ. И рѣшено было поэтому продолжать переговоры съ Германіей и еще больше оттѣнить противоположность между революціонной Россіей и имперіалистской Германіей.
Вскорѣ выяснилось, что германскій притязанія по существу совершенно непріемлемы: отказъ отъ аннексій свелся къ совершенно произвольному созданію абсолютно фиктивныхъ буферныхъ государствъ; контрибуція требовалась подъ видомъ возмѣщенія убытковъ частнымъ лицамъ и возстановленія ихъ въ правахъ, а право на національное самоопредѣленіе понималось, какъ право Германіи самой опредѣлять судьбу мелкихъ народовъ. Необходимо было поэто?^у еще рѣзче подчеркнуть разницу между русской и германской точками зрѣнія, необходимо было пользоваться всякимъ подходящимъ случаемъ, чтобы выяснить несогласіе германскихъ требованій съ ею же признанными принципами; нужно было употребить всю энергію и много діалектической ловкости, чтобы вывести на чистую воду германскихъ дипломатовъ и наглядно доказать даже самымъ довѣрчивымъ оптимистамъ, что за красивыми фразами германскихъ декларацій кроется самый безудержный аннексіонизмъ и самый хищный имперіализмъ. Это удалось несмотря на извращенные и весьма ловко поддѣланные отчеты попадавшіе въ германскую и австрійскую прессу (противъ чего неоднократно протестовала россійская делегація, общественное мнѣніе было сильно заинтересовано и въ самый острый моментъ переговоровъ германскіе, австро-венгерскіе, польскіе и латышскіе рабочіе политической забастовкой и уличными демонстраціями рѣшительно поддержали русскія требованія.
Движеніе это было жестоко и безпощадно подавлено. Какъ всегда послѣ такого подавленія, наступила еще сильнѣйшая реакція.
Характеризующій военную эпоху антагонизмъ между воен- ными и чистыми политиками сказывался уже въ Брестъ- Литовскѣ. Въ первый періодъ германская политика казалась все же болѣе дальновидной, чисто военныя соображенія и стратегическія выгоды не выдвигались открыто. Это рѣзко измѣнилось во второй періодъ: военная карга и чисто матеріальное, временное, но фак -іческое соотношеніе силъ было поставлено во главу угла. Все яснѣе становилось, что всякіе дальнѣйшіе переговоры безполезны. Агитаціонное значеніе переговоровъ дошло до своего апогея; съ пораженіемъ широкаго массоваго народнаго движенія и разгуломъ реакціи внутри, большихъ успѣховъ въ данный періодъ уже нельзя было добиться; съ другой стороны, у германскаго правительства, и особенно военной части его, все болѣе побѣждало убѣжденіе, будто россійская делегація не желаетъ мира, но хочетъ только использовать переговоры въ цѣляхъ агитаціи; отношенія все болѣе обострялись, политическая атмосфера сгущалась и назрѣвалъ разрывъ.
Съ первыхъ же словъ россійскіе делегаты заявили, что они пришли дать міру миръ и только во имя этого мира начали переговоры съ Германіей и предлагаютъ перемиріе. Перемиріе было создано: къ сожалѣнію, опять только русско-германское (и ея союзниковъ) перемиріе. Перерывъ этотъ былъ использованъ, чтобы еще разъ воздѣйствовать на народы Антанта. Народы были слишкомъ слабы, а быть можетъ, недостаточно рѣшительны, чтобы заставить свои правительства принять участіе въ переговорахъ, но англійскіе и американскіе и, частью, французскіе рабочіе привѣтствовали иниціативу россійскихъ революціонеровъ и обѣщали свое содѣйствіе. Правительства Антанта безмслствовали. Необходимо было продолжать свою политику и поэтому были начаты переговоры о мирѣ. И здѣсь опять-таки россійскіе делегаты въ первой же своей деклараціи заявили, что они стремятся ко всеобщему демократическому миру, къ миру безъ аннексій и контрибуцій, съ признаніемъ права всѣхъ народовъ на свободное самоопредѣленіе. Въ полномъ согласіи съ «декретомъ о мирѣ» эта декларація вкладывала конкретное содержаніе въ общую формулу демократическаго мира.
Конечно, россійскіе делегаты никогда не питали иллюзій, что германскій или какой-либо иной имперіализмъ могутъ воспринять и признать это конкретное содержаніе, могутъ осуществить и провести въ жизнь идеи и идеалы россійской революціи, но къ этому и не стремились: черезъ головы германскихъ министровъ и генераловъ россійскіе революціонеры обращались къ народамъ и настолько велика была сила революціонныхъ идей, что даже германскіе имперіалисты не посмѣли открыто отвергнуть русскихъ требованій. Въ своей деклараціи германскіе представители признали миръ безъ аннексій и контрибуцій и право націй на самоопредѣленіе. Послѣднее право было признано только для народовъ, населяющихъ территоріи, завоеванныя въ нынѣшнюю войну. Русская делегація въ отвѣтной деклараціи отмѣтила это противорѣчіе и подвергла германскій отвѣтъ подробной и внимательной критикѣ. Но въ высшей степени важенъ былъ фактъ, что Германія хотя бы внѣшне и часто-фразеологически, все же приняла лозунги россійской революціи.
Можно было заранѣе предполагать, что при конкретномъ приложеніи принятыхъ ею принциповъ Германія постарается придать имъ совершенно иное толкованіе, но велико было значеніе самого факта, что впервые за всю войну были открыто провозглашены цѣли войны и дана была программа, на почвѣ которой могло состояться соглашеніе и, во всякомъ случаѣ, могли начаться общіе мирные переговоры.
Въ интересахъ той борьбы за всеобщій миръ, которую вела Россія, необходимъ былъ перерывъ въ русско-германскихъ переговорахъ и послѣднее обращеніе къ государствамъ Антанта съ предложеніемъ принять участіе въ мирныхъ переговорахъ на основѣ уже опредѣлившейся платформы. Это было сдѣлано. Со стороны Англіи, Франціи и Америки отвѣта, прямого отвѣта не было. Косвенный отвѣтъ былъ данъ въ той критикѣ, которой во всемъ мірѣ подвергся какъ русскій проектъ, такъ и германскій отвѣтъ на него.
Два пути открывались передъ россійской революціей; двѣ возможности были для продолженія политики «ставки на міровую революцію».
Можно было апеллировать къ германскому народу, можно было доказать, что, принявъ словесно россійскіе революціонные принципы, германское правительство и не думаетъ отказываться отъ своихъ имперіалистическихъ плановъ и аннексіонистскихъ вожделѣній. Можно было доказать, что германское правительство своимъ отвѣтомъ отъ 25-го декабря попыталось обмануть свой собственный народъ совмѣстно съ россійскими революціонерами, на словахъ провозгласивъ миръ безъ аннексій и контрибуцій, съ признаніемъ права за народами на самоопредѣленіе, а на дѣлѣ разсчитывая провести подъ тѣмъ или инымъ соусомъ и аннексіи и контрибуціи и, попрежнему насилуя волю и свободу не только малыхъ, но и большихъ народовъ.
Когда читалась декларація, провозглашающая прекращеніе войны со стороны Россіи, всѣ чувствовали, что развертывается одинъ изъ важнѣйшихъ актовъ тяжелой исторической драмы. Делегаты четверного союза, очевидно, предполагали, что послѣ декларативныхъ революціонныхъ заявленій русская делегація приметъ предлагаемыя условія мира, но когда было заявлено, что мира Россія не подпишетъ, наступила полная растерянность.
Лозунгъ: «ни войны, ни мира» облетѣлъ весь міръ и повсюду, кромѣ центральной Европы, былъ принятъ съ восторгомъ. Германія, повидимому, сначала не намѣрена была продолжать войны съ Россіей; оставалась полная возможность мирныхъ сношеній и комиссіонныхъ переговоровъ, возможность которыхъ учитывала и совѣтская дипломатія. Но затѣмъ въ Германіи, какъ и всегда, одержала верхъ военная партія, для которой совершенно нетерпимо было заявленіе русскихъ, что Россія возвращаетъ пахаря на его поле, рабочаго къ его станку и всѣхъ россійскихъ гражданъ къ ихъ мирнымъ занятіямъ, и которая считала необходимымъ «завоевать себѣ миръ на Востокѣ».
Германскія полчища безъ всякаго предупрежденія двинулись на безоружную и беззащитную Россію. Въ виду указанныхъ причинъ полнаго непониманія со стороны русскаго народа, что представляетъ собою чужеземное иго, — имъ не было оказано сопротивленія. Походъ Германіи на Россію былъ скорѣе параднымъ маршемъ, нежели военнымъ наступленіемъ. Но результаты этого похода сказались весьма быстро: повсюду, гдѣ ступала нога германскаго солдата, вводились прежніе царистскіе порядки и разстрѣливались или вѣшались россійскіе революціонеры; у мирнаго населенія отбиралось послѣднее его достояніе и вскорѣ весь край былъ объятъ рѣзко воинственнымъ настроеніемъ на мѣсто прежняго миролюбія и вѣрь? въ германскій демократизмъ и свободолюбіе.
Но Россія велика; ясно было, что населеніе, живущее далеко отъ германской оккупаціи, не скоро еще пойметъ и осознаетъ всю тяжесть нѣмецкаго военнаго сапога. Если бы въ этотъ моментъ велась война съ Германіей, то заранѣе надо было бы базироваться не на Уралъ даже, но на Омскъ или Иркутскъ, заранѣе надо было бы считаться съ потерей не только Петрограда и Москвы, но и Казани и Челябинска.
Несомнѣнно, что если бы продолжена была политика, проводимая до сего, если бы послѣдовательно проводилась! «ставка на міровую революцію», то мира, Брестскаго мира, I ни въ коемъ случаѣ нельзя было принимать даже и теперь. Германскіе пролетаріи не дрогнули, когда ихъ вели въ походъ противъ россійской революціи, они не остановились и тогда, когда имъ пришлось впослѣдствіи сыграть роль палачей украинской и финляндской свободъ. Но если бы истекающая кровью русская революція, со всѣхъ сторонъ окруженная только врагами, тѣснимая германскимъ имперіализмомъ, отступала за Уралъ и дальше, но все же не сдавалась бы; если бы въ тылу у германскихъ войскъ, какъ это можно было заранѣе предвидѣть, подымалось возстаніе разбитыхъ, но не раздавленныхъ и не униженныхъ россійскихъ революціонныхъ рабочихъ и крестьянъ, тогда должна была бы призадуматься даже германская армія, тогда опустился бы поднятый мечъ даже германскаго солдата, ибо тогда, наконецъ, ясно было бы, что это не война, но — революція; тогда ясно было бы, что германскую армію заставляютъ принять участіе въ гражданской войнѣ и въ этой войнѣ стать на сторону угнетателей противъ угнетенныхъ, эксплоататоровъ противъ эксплоатируемыхъ, капиталистовъ противъ пролетаріевъ. И если бы тогда германская армія, на половину состоящая изъ рабочихъ и, быть-можетъ, на-треть изъ соціалъ-демократовъ, не поняла своего классоваго долга, не вспомнила о своемъ красномъ знамени пролетарскаго интернаціонала, — законно было бы утвержденіе, что германскій народъ неспособенъ вообще на революціонную борьбу, что это какой то выродокъ среди народовъ, что, наконецъ, это — рабы, не заслужившіе свободы. Но этого не могло бы быть…
Такая тактика не подкапывала Совѣтской власти внутри Россіи, ибо ненависть народная направлялась бы противъ нѣмецкихъ пришельцевъ-навильниковъ, но не противъ Совѣтскаго Правительства, подъ натискомъ врага вынуждаемаго отступать все глубже на Востокъ.
Если бы Совѣтское Правительство рискнуло вести войну съ Германіей на старыхъ основахъ и объявило всеобщую обязательную мобилизацію только-что демобилизовавшейся арміи, — это, несомнѣнно, могло бы стать очень опаснымъ и могло бы свалить Совѣтскую власть. Но объ этомъ никто не думалъ; ясно было заранѣе, что нельзя принудить воевать народъ, не желавшій войны, смертельно уставшій послѣ почти 4 лѣтней бойни, а добровольческая армія, конечно, не въ состояніи была вести правильную современную войну противъ такого серьезнаго врага, какъ Германія Рѣчь поэтому могла итти не о продолженіи войны, но о новой гражданской войнѣ, о революціи, направленной противъ чужой власти, о возстаніи народа въ защиту отвоеванныхъ у своей старой власти свободъ. И это именно и было бы логическимъ и послѣдовательнымъ проведеніемъ намѣченной въ Брестѣ и тамъ проводимой политики.