Русский водевиль.
М., «Искусство», 1970
Осип Осипович Разгильдяев.
Иван Ннканорович Гуторин.
Анна Егоровна Любецкая, вдова.
Григорий Сидорович Мелюзга, экзекутор.
Фекла, кухарка Разгильдяева.
Слуга.
Фадеев, сторож из департамента.
Фекла (одна, метет комнату). Экой человечек какой!.. Вечно все разбросано да раскидано, ни одной штуки нет на своем месте; поди вот прибирай за ним, а после все Фекла виновата: с больной головы да на здоровую! Вот туфли в комоде, а полотенце в сюртуке, фуражка на полу, а сапог на столе… Эвося! Два двугривенных валяются; экой богач, подумаешь! А после кричит, куда деньги девались? Ведь вот другая бы на моем месте нашла бы да и припрятала, а там ищи да свищи! Ну уж барин хуже малого ребенка! Ахти, никак кто-|то пришел!
Гуторин. Здравствуй, Феклуша.
Фекла. Здравствуйте, батюшка, Иван Никанорович.
Гуторин. Что, проснулся?
Фекла. Куда те, батюшка; с полчаса как уехал.
Гуторин. Уехал? Так рано? Куда же это?
Фекла. К дилехтору, батюшка, к дилехтору!
Гуторин. А! Верно, какое-нибудь особенное деля
Фекла. Верно уж, что-нибудь такое.
Гуторин. Да разве он часто ездит к директору?
Фекла. Нет, при мне в первый раз такой чести до служился… Вчерась беспременно мне наказывал разбудить себя в семь часов. «Коли, дескать, засплюсь, Феклуша, напомни, что нужно к дилехтору». Я так и сделала — нельзя, служба! Я было самовар хотела поставить, а он говорит — некогда, после напьюсь, велел бритье подать. Я принесла от суседа кипятку, а его и след про стыл.
Гуторин. Какой чудак! Как же он вчера просили меня прийти к нему в девять часов, хотел о чем-то важна посоветоваться.
Фекла. Ну, батюшка, на этом не прогневайтесь; уж у него такая повседневная: говорит одно, делает другое, а за третье хватается… Уж я-то к нему привыкла; все надо напомнить да носом сунуть, сам ничего не догадается! Такой растеряха, что и сказать нельзя… Не приготовь ему обедать, так он просидит до вечера, да и ужинать не спросит. И в департаменте-то, говорят, каждый божий день что-нибудь да настряпает. Вот… к нам ходит с бумагами сторож Фадеев, так такие штуки про него рассказывает, что уморушки: то, говорит, пустую бумагу запечатает, то хватит чернила вместо песку, спросит сургучу, а жжет карандаш на свечке… А уж как придет из гостей, так я все карманы обшарю; то чужую табакерку унесет, то запихает салфетку вместо носового платка; о калошах да о шляпах и говорить нечего… Ведь поди-ка другой, не знамши его, подумает, что он нечист на руку, а уж куда ему до чужого: свое-то возьми кто хочет!
Гуторин. Прошу покорно!
Фекла. Один раз у меня на кухне такую штуку отмочил, чти, как вспомню, так вот так смех и разбирает! Любит он, батюшка, яички всмятку… Ну, иной раз случится, али не доваришь, али переваришь… Рассердился мой барин… Я, говорит, тебя, дура, научу… Надо, говорит, варить пять минут… Ну, хорошо, вот и пришел на кухню со своими часами; а часы-то были старинные, здоровые, вот, с большую луковицу… Я кипятку в кастрюле поставила на плиту, а он, мой сердечный, часы-то бултых в кастрюльку, а на яичко-то смотрит!
Гуторин. Ну, хорош молодец! Да что это с ним сделалось? До моего отъезда в Москву он хоть и был немножко забывчив, да все не так.
Фекла. Есть зазноба, батюшка!
Гуторин. Эге!
Фекла. Жениться хочет.
Гуторин. Неужели?
Фекла. Как же!.. Куда люди, туда и мы; да уж где нашему теляти волка поймати; чай опять, по-старому, на бобах останется. У него, моего сокола, раза два до обручения доходило, а там, смотришь, напроказит что-нибудь, н мое почтение. Конечно, женитьба дело хорошее, да ведь возьми жену, так надо за ней глядеть, а он и под носом ничего не видит… Нече говорить, барин хороший, и человек-то был бы деловой, да никакого дела поручить нельзя… Ахти, никак я двери-то не заперла, кто-то на кухню пришел.
Слуга. Здравствуй, Фекла Никитишна. Дома барин?
Фекла. На что тебе?
Слуга. На что? Коли спрашивают, так, стало быть, нужно… Поди же, доложи ему.
Фекла. Да где его взять? Он в департаменте.
Слуга. Уехал!.. Ах, боже мой!.. Что же вы со своим барином делаете? На что это похоже!
Гуторин. А что случилось, любезный?
Слуга. Да помилуйте, сударь, наш вицмундир унес.
Гуторин. Как это?
Слуга. Да вчера он был у нас в гостях, играли на бильярде, в комнате было жарко, господа сняли фраки, а он изволил напялить наш вицмундир!
Фекла. Ахти, батюшка, как же это я не догадалася!
Слуга. Сегодня надо барину было ехать к своему директору в восемь часов. Он получил вчера повестку. Хвать за платье, а вицмундир чужой; он меня бранить, а чем я виноват: гостей было много, разошлись поздно, ведь всякого не осмотришь. «Это, верно, говорит, сумасшедший Разгильдяев обменял!» Нечего делать, сами надели черный фрак, а меня послали сюда с его вицмундиром.
Фекла. Экое горе какое!
Слуга. Право, я не знаю, Фекла Никитишна, как я он у вас такой — ведь мой барин ему по пояс; как А угораздило вспялить на себя?.. Чудное дело! Наш бри иной раз подгуляет, придет без сюртука домой, а уж чужого не наденет.
Фекла. Ну, велика важность!.. Что ж делать! Наш-то фрак еще пошире вашего, так твоему-то бы пришелся впору.
Слуга. Экая глупая… да ведь это другого министерства!
Фекла. Ну что ж, что другого, коли ошибка случилась; так бы и дилехтору сказал.
Слуга. Да, ты думаешь, что это как у тебя на кухне, что ложка, что чумичка — все равно: ведь у нашего серебряные пуговицы, а у вашего золотые.
Фекла. Ну, что ж, с золотыми-то еще красивее.
Слуга. Поди вот с ней толкуй. Я твоего-то барина впредь пускать не буду! На, возьми свой фрак, а я а своим после зайду, да вперед гляди в оба, коли камердинерскую должность исправляешь. (Уходит.)
Фекла. Эк разважничал! Как будто и невесть что! Камердин! Камердин! Было бы из чего… Ему не по карману человека держать… Ох, вы, камердины! Станете чистить господское платье, так прежде чай карман очистите, а я вот копейкой не пользуюсь.
Гуторин. Ну, полно, полно, Феклуша.
Фекла. Да нельзя, сударь, обижает. Вот давеча два двугривенных нашла и положила на стол, а уж этакой камердин беспримерно снес бы в ресторацию… Вон и фрак-то нечищеный принес, весь в мелу, словно из лабаза.
Гуторин. Кто-то звонит? Не он ли?
Фекла. Нет, батюшка, это у суседа. Камердин! Камердин! Небось как сам господское платье по праздникам надевает, так ничего… а я так уж этого никогда не сделаю.
Гуторин. Нет, верно, я его не дождусь… Скажи же ему, как он придет, что я был и что мне некогда было дожидаться.
Фекла. Слушаю, сударь… Эх, какие! Это, верно, звонят опять в пустую фатеру подле нас… Весь колокольчик оборвут, а там никто не живет. Ну, что вы звоните? Кого вам надо?.. Они уже переехали на другую фатеру: спросите у дворника! Ах, батюшки-светы, да это барин!
Гуторин. Ломится в чужие двери; хорош, своих не узнает!
Разгильдяев. Ну, насилу ты пришла! Что ж ты не отворяешь дверей? Я целый час звоню.
Фекла. Вольно же вам трезвонить в пустую фатеру.
Разгильдяев. А ты и не слышишь!
Фекла. Как не слыхать… Да вы-то ничего не видите.
Разгильдяев. Э! Пошла, дура!
Фекла (уходя). Вот, я же дура!
Гуторин. Боже мой! Лицо измято, шинель наизнанку, в чужом вицмундире и с зонтиком в комнате…
Разгильдяев. Ах, Никанор Иваныч! Здравствуй, мой милый. Давно ли ты здесь?
Гуторин. Да уж с четверть часа тебя дожидаюсь.
Разгильдяев. Что же это значит?.. Что тебе вздумалось так рано прийти ко мне? Не случилось ли чего-нибудь?..
Гуторин. Да ведь ты сам просил меня…
Разгильдяев. Я? Когда?
Гуторин. Вот, хорошо, — а вчера в Гороховой?
Разгильдяев. Да, да; спасибо, что не забыл… Очень тебе благодарен: дело важное…
Гуторин. Но скажи-ка лучше, что с тобою сделалось? Зачем ты воротился?..
Разгильдяев. Как воротился?…
Гуторин. Разумеется: теперь только еще девять часов.
Разгильдяев (вынимает табакерку). Ну да, девять часов.
Гуторин. Ха-ха-ха! Хорош! Смотрит на часы на табакерке… Да возьми, братец, глаза в зубы.
Разгильдяев. Зачем глаза в зубы?
Гуторин. Да это-то что?
Разгильдяев. Что? Табакерка… Не хочешь ли табаку?..
Гуторин. Фу! Какой несносный, ничего не понимает… Я тебя спрашиваю: зачем ты приехал? Что ты, забыл что-нибудь, а?..
Разгильдяев. Да я ничего не забыл… Я все помню… Что ты ко мне привязываешься. Ведь это, кажется, моя квартира.
Гуторин. Отчего же ты сам не свой? Отчего на тебе чужой вицмундир?
Разгильдяев. Ах, боже мой! Хорошо, что ты напомнил… Я ведь именно за этим-то и приехал.
Гуторин. Ну, насилу!
Разгильдяев. Вообрази, братец… Я вчера была гостях у Пучеглазова и, верно, как-нибудь второпях…
Гуторин. Знаю, знаю; вот об этом-то я тебе толкую целый час.
Разгильдяев. Это все она! Ни за чем не смотрит. Эй! Как тебя, кухарка!.. Фекла! Фекла!
Фекла (за кулисами). Сейчас, батюшка.
Гуторин. Как это тебя угораздило; ведь он тебе совсем не впору: и рукава коротки и фалды почти на спине.
Разгильдяев. Эх, братец; я встал в восемь часов, была такая тьма, что ж тут мудреного.
Гуторин. Тебе, я думаю, всю грудь сдавило.
Разгильдяев. Ужасно жало и плечи и грудь, да я полагал, что это от дурной погоды.
Фекла (входит). Что прикажете?..
Разгильдяев. Что тебе надобно?
Фекла. Да вы меня сейчас кликали.
Разгильдяев. Кликал?.. Да, может быть… А зачем я тебя кликал?
Фекла. Не знаю, что прикажете?
Разгильдяев. Какое дурацкое слово — «что прикажете». Коли я звал, так, верно, нужно было. Ну… сделай… что-нибудь…
Фекла. Да что же прикажете?
Разгильдяев. Опять! Убирайся! Ты мне надоела… Коли я что забыл, так ты никогда не вспомнишь!
Фекла (Гуторину). Каков молодец! (Уходит.)
Гуторин. О! Да он сегодня — прелесть! Послушай, Осип Осипович, ведь, глядя на твои проказы, можно лопнуть со смеху. Я удивляюсь, как даже швы-то не лопнут на тебе.
Разгильдяев. Отчего?
Гуторин. Да посмотри на себя: ведь на тебе, точно Тришкин кафтан..
Разгильдяев. Ах, спасибо, что ты напомнил. Ведь эта старая дура видит, что я в чужом платье, и не скажет… Ни о чем не подумает. Вообрази, братец, какая история вышла из этого вицмундира! Ты знаешь, что касается до службы, я человек исправный, всегда с вечера запишу, что надо сделать поутру; так точно и вчера. Возвратясь от Пучеглазова, вынул из бокового кармана бумаги, разбираю и нахожу записку: «Его превосходительство господин директор просит вас завтра в восемь часов к нему на дом по экстренному делу; если он будет опочивать, вы имеете приказать разбудить его превосходительство». Я стал припоминать, когда я получил такой циркуляр; хоть зарежь не помню… однако ж, коли записка в моем кармане, стало быть, ко мне… Вот я велел разбудить себя в семь часов, отправляюсь к директору — спит. Я прошу разбудить, камердинер не хочет; я говорю — приказано; камердинер ушел в спальню его превосходительства. Я сажусь, слышу его превосходительство изволит ворчать и сердиться… Ну, думаю себе, верно, его превосходительство изволит вставать с постели левой ногой; какое мне дело: я не виноват. Наконец его превосходительство выходит в неглиже, без парика… Я как увидел его без парика, испугался, ей-богу, испугался; так вот мороз по коже и подрал!.. Он смотрит на меня таким зверем — я молчу… Он протирает глаза, я — ни слова, потом изволит зевать, я тоже из учтивости зевнул; наконец спрашивает: «Что случилось?» Я отвечаю, что, мол, прикажете. Он глядит на меня, разиня рот, и я смотрю на него. «Здоровы ли вы?» — говорит. Я говорю: «Слава богу, ваше превосходительство. Как ваше здоровье?» — «Вы, верно, говорит, не выспались?» — «Нарочно-де приказал разбудить себя пораньше, чтоб не опоздать к вашему превосходительству». — «Да что вам от меня надобно?..» — «По приказанию вашего превосходительства», — и подаю ему повестку. Он прочел, пожал плечами, перевернул записку, посмотрел адрес… «Это, говорит, не от меня и не к вам: вы видите — это чужое письмо!» У меня и руки опустились…
Гуторин. Я воображаю!
Разгильдяев. Потом осмотрел меня с ног до головы; повернул… «Это, говорит, что значит? На вас мундир другого министерства…» Я глядь на пуговицы, а от белых орлов у меня в глазах потемнело! «Если, говорит, вы не хотите служить под моим начальством, так можете подать в отставку!» Я говорю: «Ваше превосходительство, простите великодушно, не доглядел… по ошибке!» -«Хорошо, говорит, я думаю, у вас дела должны идти». Сказал что-то по-французски и пошел опять в спальню. Я поклонился ему вслед и со всех ног бросился как угорелый!
Гуторин. Ну, брат, директора этаких шуток не любят… Я тебе советую переодеться, съездить опять к нему и хорошенько извиниться.
Разгильдяев. Непременно, непременно. Я для того-то и заехал домой… Черт возьми! Это предосадно!.. Особливо, если узнает об этой истории наш экзекутор, он завтра по всему городу разнесет… Вообрази, что он на меня наговорил…
Гуторин. Бог с ним… Итак, то дело, для которого ты звал меня, мы отложим до другого раза.
Разгильдяев. Нет, братец, нет, никак нельзя. Это такое дело… такое важное дело, что непременно надо его кончить сегодня поутру; от него, может быть, зависит мое счастие, моя будущность… И ты по дружбе мне поможешь… Ведь ты законник… юрист! Ты знаешь все указы как свои пять пальцев.
Гуторин. Что же это за дело?
Разгильдяев (надевает халат на мундир), Сейчас, сейчас. Я вот только надену халат, чтоб покойнее было работать… Я уж не пойду в департамент… Мы вместе с тобой займемся, и к обеду все будет готово…
Ну, что тебе еще? Зачем ты опять?..
Фекла. Да Пучеглазый лакей за мундером пришел.
Разгильдяев. Ну, хорошо… отдай его и убирайся, не мешай нам. Вот, видишь ли, в чем дело…
Фекла (ищет мундир). Куда же вы его положили?
Разгильдяев. Ах, как она надоела!
Фекла. Ведь вот это наш мундер, а чужой-то где?
Разгильдяев. Так неужели же я его проглотил. Поди ищи где хочешь, только оставь меня в покое. Вот, видишь ли, дело очень простое; нужна только справка: есть ли такой закон, на основании которого вдова… например… в вицмундире другого министерства.
Гуторин. Что, что такое? Вдова в вицмундире?..
Разгильдяев, Эх, нет, братец, я все думаю: как это я его вчера надел…
Гуторин. А я так удивляюсь, как ты его до сих пор не снимешь.
Разгильдяев. Как не снимешь?.. Разве… я… Ах, черт возьми! На, бери и убирайся! (Бросает ей халат.)
Гуторин. Ха, ха! О! Да с ним комедия!
Фекла. Нет… уж халат-то вы носите себе по праздникам, а чужое-то надо отдать.
Разгильдяев. Ты ни за чем не смотришь. Я из-за тебя, старой дуры, всегда в дураках остаюсь.
Фекла. Ну уж, батюшка, я в этом не виновата ни душой, ни телом!
Разгильдяев. Постой, постой! Что бишь я такое хотел спросить?.. Да, пил ли я сегодня чай?
Фекла. Нетутка, сударь, не кушали.
Разгильдяев. Видишь! Ты никогда ничего не напомнишь; подавай самовар!
Гуторин. Ну, полно по пустякам сердиться; продолжай лучше о своем важном деле.
Разгильдяев. Постой… я вот тебе лучше его прочту. У меня уж почти все написано… Куда оно девалось? (Разбрасывает бумаги по полу.) Я помню, что вчера здесь его положил…
Гуторин. Да что же, это — департаментское дело?
Разгильдяев. Нет, братец… одна особа поручила мне быть ходатаем по ее делам.
Гуторин. Эге! Да ты у нас хлеб отбиваешь.
Разгильдяев. Вот, кажется, оно… Нет, это купца Севрюгина о покупке дров… Вот, вот… Нет, опять не то… Что за дьявольщина! (Ходит по разбросанным бумагам.)
Гуторин (смеясь). Ну, брат, я вижу, ты славно ходишь по делам!
Разгильдяев. Как это досадно! Чем больше торопишься, тем хуже… Ну да все равно, я покуда на словах объясню.
Гуторин. Ну, ну, говори…
Разгильдяев. Вот видишь ли… Согласись, что холостая жизнь в наши лета есть самая неприятная вещь.
Гуторин. А, вот что: так об этом-то ты и хотел со мною посоветоваться?
Разгильдяев. Нет, это так, теперь к слову пришлось… Ведь мне пора жениться; не правда ли?
Гуторин. Разумеется; это тоже хорошее дело; добрая жена — сокровище.
Разгильдяев. Ну, спасибо; я был уверен, что ты одобришь мое намерение… Ах, как я рассеян, в самом деле, и не спрошу, здорова ли твоя жена?
Гуторин. Моя жена? Да я, братец, пока не женат.
Разгильдяев. Неужели? Да тогда с чего же я это взял?
Гуторин. Так, маленькое рассеяние…
Разгильдяев. Вот хорошо… рассеяние! Я все помню. Ты мне об этом писал, кажется, десять лет тому назад.
Гуторин. Прошу покорно! Ведь вот этакую старину вспомнил! Да, мой друг, был бы женат… да…
Разгильдяев. За чем же дело стало?
Гуторин. Полно, полно; что об этом говорить. Это дело решенное, давно спрятано в сердечный архив, так уж не воротишь.
Разгильдяев. Нет, нет, это нехорошо. Ты знаешь, как я тебя люблю… Ты должен мне все рассказать, ведь я твой друг.
Гуторин. Мой друг! На свете нет друзей: это — все мошенники.
Разгильдяев. Неужели?
Гуторин. Да; и если ты этого еще не испытывал, так со временем узнаешь. Я тебе за это отвечаю.
Один приятель мой давнишний
Свою мне дружбу доказал;
С тех пор уж дружбе закадычной
Я ни на грош не доверял.
Разгильдяев. За что ж ты остальных порочишь?
Гуторин.
Верь философии моей:
Когда врагов иметь не хочешь,
Не заводи себе друзей.
Да, брат, десять лет назад я действительно был почти сговорен; все было слажено, но добрый приятель, который мне был даже многим обязан, оклеветал меня перед отцом невесты; мне отказали; ее выдали замуж почти насильно, а я уехал в Москву… Эх, зачем ты заговорил об этом… Смешно сказать, а я до сих пор еще грущу о ней, до сих пор не могу забыть ее; да, старая любовь не ржавеет; а как мы любили друг друга, и как она, бедняжка, после была несчастлива!.. Ну, да довольно: что было, то прошло. Рассказывай лучше о своем деле.
Разгильдяев. Мне тебя очень жаль, но девушки — народ легкомысленный: у них только ветер в голове; по-моему, если жениться, так на вдове… По крайней мере, я терпеть не могу нанимать квартиры в новом доме, в котором никто еще не жил, не люблю ни нового платья, ни трубки, ни сапогов, ничего нового.
Гуторин. О вкусах не спорят, но ведь жена — не сапог, с ноги не сбросишь, и потому надо быть осторожным.
Разгильдяев. Ах, брат, если бы ты видел мою вдовушку!
Гуторин. А! Так ты женишься на вдовушке? И у вас все уж кончено?
Разгильдяев. Напротив, еще не началось, но я надеюсь… Вот об ее-то деле я и хочу с тобой посоветоваться. Она месяца два назад приехала сюда хлопотать о своей тяжбе; надо на этих днях непременно подать бумагу… туда… Ее тетушка мне давно знакома и обещалась посватать, если я помогу им выиграть их дело.
Гуторин. Дело, дело. Мы тебе обязательно поможем.
Разгильдяев. Спасибо, спасибо, дружище, но вот беда: на прошедшей неделе они обе на меня ужасно рассердились.
Гуторин. За что же?
Разгильдяев. Это все наш экзекутор насплетничал!.. Он как-то втерся к ним в дом, начал приволакиваться за вдовушкой и, вообрази, что наговорил им обо мне, будто я человек пустой, рассеянный, и что, если они не передадут кому-нибудь другому свою тяжбу, то непременно ее проиграют. Я — рассеянный! Да, кажетс, нет человека исправнее меня. Я решительно все помню.
Гуторин. Ну, а как зовут твою вдовушку?
Разгильдяев. Как зовут?.. То есть как фамилия.. или имя и отчество?
Гуторин. Неужели ты забыл?
Разгильдяев. Ну, вот забавно: и ты, как экзекутор!.. Разве можно ее забыть, когда я от нее без памяти! Ее зовут… Куда я девал ее бумаги?.. Там все подробно описано… и как зовут, и за кем была замужем, и о чем хлопочет, все как следует…
Гуторин. Боже мой! Какая это несчастная вдова поручила ему свою тяжбу.
Фекла. Письмо, батюшка, принесли.
Разгильдяев. От кого?
Фекла. Из Гороховой, говорит, улицы.
Разгильдяев. Боже мой! Это от нее!
Гуторин. От вдовушки?
Разгильдяев. Ах, какое счастье! Она в первый раз ко мне пишет!.. Извини, пожалуйста. «Что вы с нами делаете? Вот уж целые две недели вы не можете приготовить той бумаги, о которой мы вас просили; послезавтра срок. Если вы не Можете или не хотите, то, ради бога, пришлите назад наши бумаги — и бог с вами». Боже мой, что она обо мне подумает? Что я наделал? Куда я девал ее бумаги? Поди, скажи человеку, что я сейчас приду… Постой, постой! помоги мне, пожалуйста: дело пустое!.. Только надо подвести ссылку на указ. Ступай, скажи, что хорошо… Видишь, у ней о чем-то. тяжба… Постой, погоди!.. Скажи ему, чтоб он подождал. Ступай… Нет, нет, подожди… Ну, братец, если б тебя здесь не было, я не знаю, что бы со мною было!.. Нет ли у тебя «Свода законов»? Принеси, пожалуйста.
Гуторин. Как, все томы?
Разтильдяев. Нет, нет… не все, а надо справиться в этом томе, где говорится о том… Понимаешь?
Гуторин. О тяжбах, что ли? Это в десятом томе.
Разгильдяев. Да, да, в десятом я и хотел сказать; выручи меня, пожалуйста; мы с тобой разом кончим, привези поскорее. Если ты мне друг, найми извозчика, не теряй времени, а я между тем отыщу бумаги.
Гуторин. Ну, хорошо, хорошо, я сейчас ворочусь… О, бедная вдова! (Уходит.)
Фекла. Что же человеку-то сказать?
Разгильдяев. Человеку? Какому человеку?
Фекла. Ну, а лакею-то из Гороховой?
Разгильдяев. Дай мне бриться!
Фекла. Вот вовремя выдумал! А человеку-то велеть подождать, что ли?
Разгильдяев. Да, пускай дожидается… Я сейчас напишу… Точно, надо написать, извиниться… Это будет лучше всего. (Пишет.) «Ради бога не сердитесь на меня! Я вас люблю, обожаю… И через час все будет готово; один ваш ангельский взгляд — и я счастливейший человек в мире!» Прекрасно: и коротко и ясно.
Фекла (входит со стаканом воды). Вот вода, батюшка.
Разгильдяев. Дай огня.
Фекла (уходя). Ох, батюшки, с ног сбил меня, старуху… Хоть бы уж женился скорее, авось бы жена взяла в руки!
Разгильдяев. Впрочем, все равно… Можно облаткой запечатать… Надо выбриться поскорее, а то после забудешь как-нибудь, приедешь к ней небритый… (Мылит бороду.) Неужели она не сжалится надо мною? Попрошу тетушку, чтоб она заступилась за меня.
Фекла (входя). Сторож к вам из департамента пришел.
Разгильдяев. Что ему надобно?
Фекла. Не знаю, говорит, что, мол, нужно самого видеть.
Разгильдяев. Ну зови его. Что может быть ужаснее, как торопишься: хочешь бриться, а тут к тебе с ножом к горлу приступают!
Фадеев. Здравия желаю, ваше благородие.
Разгильдяев. Здорово, брат… как тебя? Что скажешь?
Фадеев. Секутор вас к себе требует, по приказанию директора, ваше благородие.
Разгильдяев (вскакивая). Ну так! Это все из-за проклятого вицмундира. Скажи, братец, что не застал дома.
Фадеев. Никак не могу, ваше благородие.
Разгильдяев. Я болен!
Фадеев. Не могу знать, ваше благородие.
Разгильдяев. Вот тебе двугривенный, и черте тобой.
Фадеев. Покорно благодарю, только уж пожалуйте вместе со мною.
Разгильдяев. Ну вот тебе еще двугривенный, только скажи, что ты меня не видал, что я не могу встать с постели.
Фадеев. Никак не могу, ваше благородие.
Разгильдяев. Что же тебе еще надобно? Я болен! Видишь, я в белой горячке, я простудился; мне доктор не велел выходить со двора. Что ж ты меня за шиворот потащишь, что ли?
Фадеев. Никак не могу, ваше благородие. Вы лучше извольте записку написать, а лгать перед начальством нижним чинам не приказано.
Разгильдяев. Ну, хорошо… сейчас! Подожди немножко… Проклятый экзекутор! Он рад теперь будет этому случаю… все им перескажет! (Пишет.) «Я болен, не могу явиться в департамент, а если вы, по обыкновению, мне не верите, так пришлите доктора. Ваш покорный слуга…» Как бишь моя фамилия?.. Ну, все равно — поставлю кавычку…
Фекла (входит). Давешний-то человек говорит, что ему теперь некогда дожидаться. Что же прикажете сказать?
Разгильдяев. Ах, боже мой! Это все ты! Ничего не напомнишь. (Отдает письмо.) На, отдай ему скорее. Ну, слава богу! Немножко поуправился, а то совсем вскружили голову.
Фадеев. Пожалуйте же, ваше благородие. Разгильдяев.
Что тебе еще? Фадеев.
Да записку-то к секутору. Ведь он без записки не поверит, опять меня протурит.
Разгильдяев. Разве я тебе ее не отдал?
Фадеев. Никак нет, ваше благородие, ничего не получал.
Разгильдяев (отдавая письмо). На, вот оно. Смотри, коли станет расспрашивать, ничего не говори.
Фадеев. Слушаю, ваше благородие.
Разгильдяев. Ну, ступай же.
Фадеев. Счастливо оставаться. (Уходит.)
Разгильдяев (один). Уф! Совсем измучился! Выдастся же этакий денек! Кажется, теперь все улажено… Милая вдовушка, без сомнения, простит мою забывчивость… Ну, что за важность, что я приехал в чужом вицмундире, а директор хоть человек горячий, но, верно, это не припишет какому-нибудь нерадению… Долго ли написать апелляцию!.. И меня еще называют рассеянным; как будто рассеянные говорят так рассудительно. Я все помню, решительно все… Но что мне такое надо было еще сделать?.. Что-то очень нужное… Вот ведь и забыл! Экая память какая! Спросить разве Феклу — нет, иона ничего не помнит. Я что-то такое потерял… Да, точно… Что же я потерял?.. Этот глупый экзекутор со своей дурацкой присылкой… Ах да, вспомнил! Я искал бумагу моей милой вдовушки; давеча поутру я их положил, кажется, в боковой карман. Вот мой вицмундир… тут ничего нет… Кто же их взял? Ах, черт возьми, давеча я был в чужом вицмундире, а его уж отослали… Надо поскорее ехать к Пучеглазову (надевает шляпу), чтобы он их как-нибудь не потерял!..
Фекла (приносит самовар). Ну вот и самовар готов. Кушайте на здоровье, а я сбегаю за сухарями. (Уходит.) Разгильдяев (стоит в размышлении перед самоваром). Гм! подумаешь, какое прекрасное и полезное изобретение самовар!.. Гм! гм!.. Да зачем же она его подала? Разве я еще не пил чай? Стало быть, не пил, коли она подала. В самом деле, у меня в горле пересохло от сегодняшней передряги… Вот как женюсь, уж не надо будет заниматься этими мелочами… Оно, разумеется вещь простая… Что тут мудреного, положить чай… сахар… (Все делает наизворот.) Налить кипятку… вздор, пустяки… (открывает кран; кипяток течет по полу), а все не так сделаешь, как женщина… Да, хозяйство в доме — важное дело.
Жизнь холостая мне очень наскучила!
Как одному не скучать?
Целый день дома, засядешь, как чучело,
Не с кем и слова сказать!
Нет никакого тебе утешения;
Вот хоть хозяйство возьмешь:
Тут беспорядок, а там упущение,
Точно в казармах живешь.
Кроме домашних хлопот и опрятности,
Даже по службе самой
Сколько различных обид, неприятности
Встретит наш брат холостой!
Как ни работает, как ни старается,
Все замечать не хотят;
В наших способностях всяк сомневается:
Он, говорят, не женат!
Если ж красавицей женкой, как следует,
Кто заведется из нас,
Смотришь, начальник ласкает, обедает,
Там и прибавка тотчас!
Дети пошли, покумишься с директором;
Тут уж грешно отказать;
Будет вторым их отцом и протектором,
Это не шутка сказать! Там и пошел!
Через два или три года
Всех перегонишь друзей…
Да, быть женатым огромная выгода… Надо жениться скорей!.. Да, да, пора жениться (смотрит на часы), пора; десятого половина, в самом деле, половина… Этак я опоздаю. (Надевает шинель.) Надо поехать к Пучеглазову за бумагами… Вот, говорят, будто я рассеян, все помню, что надобно…
Фекла (входит с сухарями). Вот и сухари, батюшка. Кушайте на здоровье.
Разгильдяев (в шляпе). Подай мне скорее фуражку…
Фекла. Вона! Куда же это вы опять собрались?..
Разгильдяев. Не твое дело. Вот дура! Ни за чем не смотрит: видит, что я в шляпе, и не скажет… Смотри же я скоро ворочусь, а если кто-нибудь придет, так кланяйся, скажи, что я… ушел. (Уходит.)
Фекла. Здравствуй, батюшка! Кланяйся нашим, коли увидишь своих! Куда это его подмывает… Неужели он уж успел напиться… Ах, господи… Что он тут без меня настряпал!.. Экое море разливанное; и сам утек и самовар выпустил! Ну уж механик!.. Поди вот служи этакому сумасброду, а еще жениться хочет! Этак, пожалуй, сочетается, да из-под венца тягу даст, ей-богу!.. Эк, он набедокурил! (Прибирает.)
Любецкая. Здесь живет господин Разгильдяев?
Фекла (в сторону). Вот тебе раз, какая нарядная… Ах, батюшки светы!.. Это, верно, сама невеста пожаловала.
Любецкая. Я тебя спрашиваю, здесь ли живет господин Разгильдяев?
Фекла. Здесь, матушка, здесь, милости просим; рады дорогим гостям.
Любецкая. И он смел мне прислать такое письмо!
Фекла. Садитесь, матушка, подождите, он скоро воротится.
Любецкая. Как, разве его дома нет?
Фекла. Сейчас вышел, матушка; да присядьте, присядьте, отдохните; он скоро воротится.
Любецкая. Несносный человек! И этому сумасшедшему мы поручили нашу тяжбу; и он еще просил тетушку, чтоб она его посватала! О, как я на него зла!.. Я его дождусь, непременно дождусь, чтобы разбраниться с ним навсегда!
Фекла. Экая лебедь какая! Ну да и мой-то хорош гусь; беспорядочен маленько, а собой-то еще на порядках; право, пара хоть куда… Нече делать, надо к ней подделаться: будущая хозяйка! Вы уж, матушка, пожалуйста, прошу, не оставьте меня, бесталанную, своею милостью.
Любецкая. Что тебе надобно?
Фекла. Дело известное, сударыня, что и говори! Конечно, может статься на первую пору, что и не так сделаю, так уж не взыщите — я ведь барину десятый док служу; он мною доволен, хоть и выругает иной раз. Да я неприхотлива; ведь всего восемь рублев на месяц, ну а тепереча побольше будет работы, так уж вы рублишко-другой прибавьте.
Любецкая. Что ты ко мне пристаешь? Оставь меня, пожалуйста.
Фекла. У! Какая недотрога! Допечет она моего сахара! Пожалуйста, сударыня, уж не берите другой куфарки; ведь старый человек надежнее какой-нибудь ветрогонки, сами знаете.
Любецкая. Ах, какая несносная! Поди прочь… Мне совсем не нужно кухарки…
Фекла (в сторону). Эге! Повара хочет взять! какая! (Сквозь слезы.) Бог с вами! Ваша воля, матушка, я человек маленький, обидеть долго ли, а уж другой такой не найдете; ей-богу, не найдете.
Хвастать мне собой не для чего,
А спросите обо мне хоть самого,
Кроме кофею горячего,
Никогда я не пивала ничего!
Повариха просто редкая:
И зажарю, и сварю, и закуплю.
Не чухонка и не шведка я,
А уж им я в чистоте не уступлю.
Со двора я неуходчива,
Шашни нет за мною, право, никакой;
Что ж касается до прочего,
Так останетесь во всем довольны мной!
Любецкая. Да к чему ты мне все это говоришь? Я уж тебе сказала, что мне совсем не нужна кухарка.
Фекла. Понимаю, сударыня, понимаю; да ведь повар-то станет вам в копейку, ведь они, матушка, моим ники, ей-богу, мошенники; я вот на рынке-то насмотрелась: господам купит на рубль, а полтину в карман; сделает какую-нибудь фрикассею из костей, а покажет в счету и невесть что; я хвастать не хочу: бламанжеи да немецкие совусы не беруся делать, а уж простое, обнаковенное все смыслю. Кулебяку на свадьбу такую а стряпаю, что любо-дорого.
Любецкая. Какая свадьба? Что ты, с ума сошла!
Фекла. Извините, матушка, проболталась, да ведь дело доброе, что скрываться. Коли бы не были невестой, так не пришли бы к нам… Дай бог вам совет да любовь; у него душа добреющая; забывчив маленько, да как почаще напоминать, так будет исправен, не сумлевайтесь! Ах! Да вот и он воротился!
Разгильдяев. Вот дураки! Что тут смешного, что человек не успел выбриться… Ну, слава богу — бумаги у меня; теперь все в порядке и я… Боже мой! Вы здесь! А я в халате… Что я наделал! Извините, пожалуйста, я по-домашнему. Вы меня удостоили вашим посещением… Вы были так снисходительны…
Любецкая. И он еще хочет любезничать, как ни в чем не бывало… Послушайте, сударь, вы наконец вывели меня из терпения, и я решилась сама приехать, чтоб увериться — в полном ли вы рассудке. Если бы вы действительно были больны, вы бы не ушли со двора, если же вы можете ходить, так могли бы обойтись со мной поучтивее.
Разгильдяев. Вы, кажется, сердитесь? Чем же я виноват перед вами?..
Любецкая. И он еще спрашивает! Смотрите, сударь, разве можно писать дамам такие вещи? (Показывает письмо.)
Разгильдяев. Как, неужели мое нежное письмо могло оскорбить вас?..
Любецкая. Нежное письмо! Да вы, сударь, прочли ли то, что мне написали?
Разгильдяев. Помилуйте, за кого вы меня принимаете?
Любецкая. Читайте, сударь, читайте, если вы имеете привычку не думать о том, что делаете.
Разгильдяев. Позвольте, я вас не понимаю… Что я вижу!!! Это письмо совсем не к вам, ей-богу, не к вам. Это я писал к экзекутору; он ужасный человек; он кочет меня с вами поссорить; он бог знает что вам на меня наговаривает; вы ему не верьте.
Любецкая. Но ведь это ваша рука?
Разгильдяев. Моя-с… Только я его не вам посылал… Это все Фекла перепутала. (Рвет письмо и бросает на пол.)
Фекла. Я? Вот так-то! Да ведь вы сами мне его отдали!
Разгильдяев. Ну пошла, убирайся на кухню… да смотри: кто бы ни пришел, скажи, что дома нет.
Фекла (уходя). Понимаю, батюшка: не в пору гость хуже татарина.
Разгильдяев. Боже мой! Как мне совестно, как досадно… Проклятый экзекутор; нужно же было ему прислать ко мне в то время, когда я… Ради бога, берегитесь этого человека: он к вам неравнодушен; он мне вчера еще говорил, что перебьет ваше ко мне расположение.
Любецкая. Он мне так же несносен, как и вы, сударь; но теперь не о нем. Послезавтра срок, надо подавать в сенат…
Разгильдяев. Да-с, я знаю, ей-богу, знаю…
Любецкая. Вы знаете и до сих пор не можете написать прошение?..
Разгильдяев. Помилуйте, все готово, как следует: на гербовой бумаге; вот оно, извольте.
Любецкая. Что это? Тут о каких-то дровах?
Разгильдяев. О дровах! Ах, боже мой! Как поленом по лбу. Это дело Севрюгина, вот ваше. Извините, я каждую минуту думаю о вас, оттого-то и делаю беспрестанные глупости.
Любецкая. Благодарю вас за комплимент.
Разгильдяев. Нет, Анна Григорьевна, я не то хотел сказать…
Любецкая. Прекрасно, сударь, вы даже имени моего не запомнили.
Разгильдяев. Тьфу, черт возьми! Анна Егоровна, хотел я сказать! Не сердитесь, ради бога, не сердитесь… Вот копия с определения Новгородской гражданской палаты, а вот и апелляция в сенат совсем готова… только двух строчек не дописано… Это я здесь же при вас кончу… Дело ваше чистое. Садитесь, пожалуйста… И вы называете меня рассеянным, вы сомневаетесь во мне.. Я вам сейчас докажу… Тут два слова, и дело кончено… Вот оно, готово, совершенно готово… (Заливает чернилами.) Ах, черт возьми!
Любецкая. Что еще?
Разгильдяев (бросает песочницу). Что я надежд! Проклятая песочница!
Любецкая. Прекрасно, сударь, только этого недоставало!..
Разгильдяев. Не беспокойтесь… Это я сейчас подскоблю.
Любецкая. О, варвар! О, мучитель! Разгильдяев. Не сердитесь, ради бога. Я сейчас сызнова перепишу, тут всего только три листа.
Любецкая. Боже мой, кто-то пришел! Если меня застанут здесь, у холостого мужчины!..
Разгильдяев. Не беспокойтесь: я приказал никого не принимать.
Фекла (за кулисами). Нетутка дома, ей-богу, нету дома!
Экзекутор (тоже). Врешь, дура! Он дома, пусти меня!
Разгильдяев. Ах! Это проклятый экзекутор!
Любецкая (тихо). Не пускайте его сюда.
Разгильдяев. Не пущу, ни за что не пущу.
Экзекутор (за кулисами). Осип Осипович, отворите, сию минуту отворите, а не то худо будет!
Любецкая. Тс! Не говорите ему ничего.
Экзекутор. Отворите, вам говорят!
Разгильдяев. Меня дома нет! Я ушел в департамент!
Любецкая. Что вы делаете! |
Разгильдяев. Ах, проклятый экзекутор! | (Вместе.)
Экзекутор. А! Прекрасно, прекрасно! Если же вы же сию минуту не отопрете, так я дворника кликну! Я двери выломаю. Я человек военный, шутить не люблю.
Любецкая. Нельзя ли мне куда-нибудь спрятаться?
Разгильдяев. Да, да, спрячьтесь, пожалуйста, спрячьтесь. Если он вас здесь застанет, завтра весь департамент узнает! Войдите вон сюда направо, в мою комнату.
Любецкая. Ради бога, выгоните его отсюда поскорее… Боже мой, боже мой! Какое мучение!.. (Уходит направо.)
Разгильдяев. Будьте покойны, сию же минуту… Чтоб он не вошел сюда как-нибудь… (Запирает дверь на ключ и прячет его в жилетку.) Вот этак вернее. (Идет и отворяет средние двери.)
Экзекутор. Помилуйте, господин Разгильдяев, что вы делаете? На что это похоже? Что это за насмешки? Ведь я не ваш дурак… — в своем ли вы уме! К вам придешь, а вы еще дома не говоритесь; ведь если мне ходить за всяким чиновником, так этак и сам дома не окажешься.
Разгильдяев. Что вам надобно, господин Мелюзга? Вы точно с цепи сорвались.
Экзекутор. Нет, вот вас-то бы надо на цепь посадить. Как это можно? Как вы смели прислать ко мне такую записку? Если б я ее в подлиннике представил да ректору, так, знаете ли, что бы вам за это было! Я человек военный; где касается до чести, вы меня извините, шутить не люблю!
Разгильдяев. Что такое? О какой записке вы говорите?
Экзекутор. О той, которую вы мне прислали со сторожем Фадеевым; вот она… покорно прошу объяснить… «Я вас люблю, обожаю»… Что это такое? Что это такое?..
Разгильдяев. Ах! Черт возьми!
Экзекутор. «Один ваш ангельский взгляд, и я счастливейший человек в мире». Помилуйте! За кого ж вы меня принимаете?
Разгильдяев. Это совсем не к вам; ну, стану ли вам писать этакой вздор. Вот ваша записка, возьмите ее. (Поднимает с полу разорванную записку.)
Экзекутор. Что? Что? Как вы смеете? Как вы можете?.. Вы забываетесь!.. Я человек военный! Я шутить не люблю! Я понимаю и догадываюсь, к кому вы писали эти нежности: вы с ума сходите от приезжей вдовушки, которая живет в Гороховой, да отложите попечение… вам не видать ее как ушей своих.
Разгильдяев. Да, особливо если вы будете наушничать да сплетничать…
Экзекутор. О, она и без меня никогда бы за вас не вышла. Ну что у вас за жалованье, что за чин и что вы сами такое: пустой человек — больше ничего!
Разгильдяев. Да уже лучше быть пустым человеком, чем набитым чучелой!
Экзекутор. Ну, да кто бы я ни был, а уж вы из Гороховой вернетесь с носом на Козье болото.
Разгильдяев. Уж не вы ли думаете перебить у меня дорогу?
Экзекутор. А почему ж бы не так? У меня и в голове и в кармане побольше вашего; и собой-то по крайней мере во всем почище вас! Еще вызвались хлопотать о ее тяжбе!.. Уж где вам хлопотать по чужим делам: у вас I и в своих-то собственных черт ногу переломит.
Разгильдяев. Разумеется, где нам тянуться за вами; вы умеете свои дела вести — умеете показать начальству расход, а приход спрятать в карман.
Экзекутор. Эге!.. Как вы можете говорить такие слова?.. Я это так не оставлю… Я не перенесу этого, все донесу его превосходительству.
Разгильдяев. Да вам только и дела, что доносить до переносить.
Экзекутор. Ого!.. Ну да об этом после мы поговорим, это дела келейные, а теперь подите-ка разделайтесь за ваши давешние проказы!.. Вы, сударь, срамите весь департамент!.. Что о вас должен подумать его превосходительство?.. Прийти к нему ни свет ни заря и явиться не в своем виде!
Разгильдяев. Что? Что? Как, не в своем виде?
Экзекутор. В вицмундире другого министерства! Ведь это криминал!.. Вольнодумство! Явный знак беспорядочной службы!.. Осмелиться разбудить такого неусыпного начальника, потревожить его отдохновение от дневных трудов! Знаете ли вы, что его превосходительство изволили започивать в два часа, а вы уж в восемь часов!.. Страшно, за человека страшно! Зато вот теперь подите-ка разделывайтесь. Он сию минуту приехал в департамент зверь зверем! Чуть вошел на лестницу, то изволил меня разругать ни за что, ни про что, а это все по вашей милости… Начальника отделения так распек из-за вас, что не приведи господи! Что, говорит, это у вас за беспорядок? Что за народ? Как, говорит, можно терпеть таких сумасбродов? Филипп Филиппович сейчас меня послал за вами и приказал вас доставить живого или мертвого!.. Я человек военный, знаю субординацию… Извольте-ко надеть свой вицмундир, а то вы, чего доброго, в халате затешетесь в присутствие!
Разгильдяев (надевает вицмундир). Прокляты! вицмундир. Как это вчера Пучеглазов не разглядел, как сегодня Фекла не досмотрела?.. Послушайте, господи Мелюзга, вы не уйдете отсюда?
Экзекутор. Без вас шагу не сделаю, останусь здесь хоть до завтра.
Разгильдяев. Нечего делать… Пойдемте, но только вы не воображайте, чтоб я вас испугался. Я это делаю по другой причине.
Экзекутор. Мне все равно, только извольте идти со мною…
Разгильдяев. Вы можете пугать ваших сторожей, а я вас не боюсь… Я иду с вами, потому что… потому что Анна Егоровна меня просила…
Экзекутор. Ну да уж там начальство разберет: Анна ли Егоровна или Григорий Сидорович, только извольте идти.
Разгильдяев. Пойдемте, пойдемте.
Фекла. Эк они тут горланили! Ну уж секутор, какой голосистый! Мой-то как мокрая курица, а он даром что мал, а словно цыцарский петух расходился!.. Да куда же наша залетная пташка девалась?.. Она, кажется, не выходила отсюда?..
Те, те, те, в клетку попалась!
Любецкая (за кулисами). Послушай, послушай!
Фекла. Что прикажете, сударыня?
Любецкая. Отопри скорее…
Фекла. Сейчас, матушка… Да что это она так туго! отворяется… Ахти, батюшки, да ведь дверь-то никак на ключе.
Любецкая. Так отопри скорее.
Фекла. Да чем, матушка? Ключа-то здесь нету.
Любецкая. Боже мой, он меня запер! Посмотри, не выпал ли ключ?..
Фекла. Нету, матушка, нигде не видно; надо быть, что запер… Вот молодец: прежде свадьбы под замком держит!
Любецкая. Отодвинь поскорее задвижки.
Фекла. Да задвижек-то нет, сударыня, задвижки-то внутри.
Любецкая. Так сломай двери!
Фекла. Что прикажете?
Любецкая. Сломай двери, я тебе говорю…
Фекла. Да чем же, сударыня? У меня никакого штрументу нету… Разве сходить за слесарем али кликнуть дворника; так ведь нехорошо: шуму наделаешь, и невесть что подумают! Лучше посидите, матушка; он к обеду воротится, коли что не задержит…
Гуторин. Ну, брат, торопился к тебе сломя голову… Эге! Да его нет здесь. Где же он?
Фекла. Уехал с секутором в департамент.
Гуторин. Уехал! Вот полоумный, а я нарочно для него оставил свои дела… Да что ты там делаешь?
Фекла (вполголоса, махая рукой). Опять набедокурил!
Гуторин. Что такое?
Фекла (вполголоса). Невесту запер.
Гуторин. Что, что? Какая невеста?
Фекла. Секутор пришел: видно, ей, сердечной, зазорно стало, хотела спрятаться, а он ее на ключ, да и унес с собою.
Гуторин. Ах он сумасшедший!
Любецкая. Кто бы вы ни были, сударь, отворите…
Гуторин. Это, верно, его вдовушка, о которой он мне говорил… Извините, меня, сударыня, я хоть и не имею чести вас знать, но будьте уверены в моей скромности… Принеси молоток!
Любецкая. Отоприте, отоприте, ради бога!
Гуторин. Что я слышу! Этот голос мне что-то знаком.
Любецкая. Если вы сейчас не отопрете, я упаду в обморок.
Гуторин. Ого, это уж не шутка! Успокойтесь, сударыня, я старый друг Разгильдяева; и поверьте, что не сделаю никакой огласки… Любопытно посмотреть, какая это несчастная попалась. Извольте, сударыня, я очень рад, что пришел вовремя и что мог… (Отворяет дверь.)
Гуторин. Что я вижу! Анна Егоровна!
Любецкая. Иван Никанорович! Ах, мне дурно!
Фекла. Вот тебе раз, да она с ним знакома!
Гуторин. Успокойтесь, ради бога, успокойтесь… Придите в себя!..
Фекла. Ну, прогуляет мой голубчик свою голубушку,
Гуторин. Поди, поди… Феклуша, оставь нас, тебе тут нечего делать.
Фекла. Вижу, батюшка, вижу… наше дело сторона. (Уходит.)
Гуторин. Так это была Анна Егоровна!.. Она приходит в себя… Лучше ли вам, Анна Егоровна?
Любецкая. Боже мой… Где я? Что было с мною? Что вы обо мне подумаете!
Гуторин. Помилуйте, я очень хорошо знаю моего сумасшедшего приятеля, но никак не могу понять, каким чудом вы здесь у него!
Любецкая. Ах, не говорите мне о нем: он чудовище. Он меня чуть не уморил!
Гуторин. Но мне давеча Разгильдяев говорил, что хлопочет по делу какой-то вдовы… И хоть не называл мне фамилии, но… неужели?..
Любецкая. Да, это я; он говорил обо мне?
Гуторин. Как, разве вы?..
Любецкая. Вот уже два года, как я лишилась Матвея Петровича.
Гуторин. Возможно ли? Какое счастье!
Любецкая. Как, сударь!
Гуторин. Нет, нет, извините, какое несчастье, хотел я сказать… Боже мой! Я сам теперь не лучше Разгильдяева… Сам себя не помню, совсем растерялся… Он мне говорил, что вы в Петербурге уже два месяца, и мы с вами нигде не встречались. Но в какую несчастную минуту вы могли поручить ему ваше дело?
Любецкая. Это все тетушка виновата: она мне его рекомендовала как честного и знающего человека… Он уверил нас, что наше дело чистое… и посмотрите… (Показывает ему бумагу, залитую чернилами, которую оставил Разгильдяев на столе.)
Гуторин. Ну так, так! Я знаю его работу.
Любецкая. Боже мой! Как я несчастна… Я никого не знаю в Петербурге, не знаю — к кому обратиться… Если мы послезавтра не представим апелляцию в сенат, я проиграю тяжбу.
Гуторин. Вы забываете ваших старых друзей, Анна Егоровна, друзей, которые…
Любецкая. Нет, нет, Иван Никанорович. Я так виновата перед вами! Мне даже совестно глядеть на вас… Но я дорого заплатила за свое легкомыслие.
Гуторин. Я все знаю, все слышал… Вы отдали руку человеку, который не стоил вашего мизинца, но бог с ним: о мертвом не надо говорить дурного, а хорошего о нем нечего говорить. Но я… я с ума сходил о вас, почти не спал; в продолжение десяти лет вы ни на минуту не выходили из моей головы, и я дал себе клятву остаться холостым.
Любецкая. Что я слышу, вы еще не женаты?..
Гуторин. Да разве я мог найти подобную вам! Вы — мой идеал; в вас именно все то, что должна иметь женщина, чтобы осчастливить мужчину. Посмотрите, для другой десять лет — полвека, а вы… вы стали еще лучше, роскошнее… Ну кто, глядя на вас, скажет, что вы вдова! Боже мой, я, кажется, сам помолодел десятью годами! Помните ли, Анна Егоровна, то блаженное бремя… когда вы…
Любецкая. Ах! Ради бога, перестаньте…
Гуторин. Извините, Анна Егоровна, я увлекаюсь прошедшим, мечтаю уже о будущем и забываю о настоящем. Неужели я должен опять расстаться с вами, неужели и этот друг отнимет мои прежние права?
Любецкая. Ах, что вы говорите: я никогда за него не пойду! Это все тетушка…
Гуторин. Как! Так вы его не любите? Я могу надеяться! О, ради бога, передайте мне ваши бумаги, ваши дела… Как бы Разгильдяев не напутал, я все к завтреи же вам исправлю, все обделаю. Вы молчите… Вы колеблетесь, вы боитесь, что это вас обяжет… Нет, нет! Я ждал десять лет, буду ждать еще столько, если вам угодно, только удостойте меня своей дружбой, своей доверенностью…
Любецкая (подает бумаги). Возьмите!
Гуторин (целуя ее руку). О! я счастливейший человек в мире!
Разгильдяев. Где оно? Куда девалось? Фекла! Фекла! Поди сюда, ищи, ищи, скорее.
Фекла. Что такое? Что еще искать?
Разгильдяев. Куда ты, дура, положила дело купца Севрюгина, а?.. Где оно?
Фекла. Ах, батюшка, да мое ли это дело?
Разгильдяев. Ты ни за чем не смотришь, ничего не видишь, ничего не знаешь!.. А, мой друг, ты здесь, ты воротился… Очень рад… Боже мой! Кого я вижу: ивы здесь? Вы меня удостоиваете вашим посещением.
Любецкая. Прекрасно… Он опять начинает давишную сцену.
Разгильдяев. Честь имею рекомендовать вам моего друга… закадычного друга… Как бишь тебя?..
Гуторин. Прошу покорно!.. Он и не думает извиниться перед вами.
Разгильдяев. Извиниться, в чем надо извиниться?..
Гуторин. Хорош, очень хорош! И он еще говорит, что все помнит.
Разгильдяев. Да что же я забыл?
Гуторин. Что забыл?.. Ах ты, неключимое создание!.. Запер Анну Егоровну и ключ унес с собою…
Разгильдяев (шарит в кармане). Я запер? Я?.. Что ты!.. Ах я дурак! Точно, точно, вот он. Извините, пожалуйста. Я вас сейчас отопру. (Бежит отворять дверь.)
Гуторин. Ха, ха, ха! Ну, уж это лучше всего: полно, полно, не трудись… Скажи-ка лучше, как ты разделался с директором.
Разгильдяев. Вымыли голову в полном присутствии. Тут еще подвернулся купец Севрюгин, а его дело у меня на дому — и пошла катавасия… Впрочем, вы, ради бога, не беспокойтесь о своем деле: я его кончу, непременно кончу.
Гуторин. Ну, уж тебе тут нечего хлопотать, Анна Егоровна передала мне свои бумаги.
Разгильдяев. Неужели?.. Вот это прекрасно! На эти вещи он собаку съел. Стало быть, вы с ним познакомились?..
Гуторин. Да, ровно за десять лет прежде тебя. Это та самая особа, о которой я тебе давеча здесь говорил.
Разгильдяев. Да, да, которую у тебя перебил закадычный друг? Помню… Вы напрасно за него не вышли замуж; ведь он прекрасный человек… Он давеча так горевал о вас… Я вас прошу за него…
Гуторин. Не беспокойся, мой друг, может быть, еще дело сладится…
Разгильдяев. Неужели? Ну, очень рад, очень рад… Однако… постой… Чему же я радуюсь; ведь это значит, что теперь ты у меня ее перебиваешь?
Гуторин. Я тебе говорил, что все закадычные друзья одинаковы.
Разгильдяев. Совершенно справедливо! Ты очень хорошо знаешь человеческое сердце… Что же это такое? Там вымыли голову, здесь отбили невесту; и это все из-за чужого вицмундира! Ну да бог с вами! Прощайте, мне пора в департамент… (Бежит вон.)
Гуторин. Постой, постой!..
Разгильдяев. Что же еще надобно?.. Разве не все кончено?.. Ведь ты о ней будешь теперь хлопотать?
Гуторин. А ты позабыл?..
Разгильдяев. Да, да, спасибо, что напомнил… (Поет.)
Кто глупо так, как я, хлопочет,
Так толку тут не быть ни в чем;
Но автор непременно хочет,
Чтоб я похлопотал о нем.
Мне эта просьба — наказанье.
Я взялся, на беду свою,
И прямо в общее собранье
Теперь ее передаю.
Здесь судят коротко и ясно,
Не станут дела волочить,
И апелляции напрасной
Уж некуда переносить,
В моем лице вас автор просит…
О чем?.. Не нужно пояснять…
И если там меня он спросит,
Так что прикажете сказать?
1845