Тут Асмат уже со мною говорила без тревог.
Ясность радостей несметных мой наполнила чертог;
Я дрожал в самозабвенье, сладкий трепет сердце жег.
И шафран в хрусталь и лалы превратить я снова смог.
Положил я пред очами дорогие письмена
И ответил: «Можно ль солнцу одолеть тебя, луна?
Бог свидетель, что не будешь мною ты огорчена.
Ах, живу я или умер, или это грезы сна?»
Я сказал Асмат: «Отвечу то, что сердце изречет:
Доложить осмелься: солнце, мне ниспослан твой восход.
Ведь меня ты воскресила, указала мне исход,
Сослужу тебе я службу, не отвергну я забот».
Та сказала: «Мне царевны повеление гласит:
Пусть ко мне его прихода здесь никто не проследит,
Увлеченного тобою сохранять он должен вид;
Пусть по совести поступит, чтобы не было обид!»
Мне понравился столь мудрый девы царственный совет;
Даже солнцу стал угрозой огневой ее расцвет,
Мне досталась от любимой не обида, а привет.
Ах! В лучах ее терялся полдня яростного свет!
И каменья дорогие в чаше подал я Асмат;
Дева молвила: «Не надо, всем довольна я стократ».
Лишь одно взяла колечко небольшое, наугад:
«Пусть оно на память будет, не хочу других наград».
И ушла Асмат, из сердца моего копье изъяв.
Тьму надежда осветила, я почуял счастье въявь.
И к пирующим вернулся для питья и для забав;
Одарил друзей, веселый,— веселее стал их нрав.
