Снова юноша, рыдая, до вершины путь вершит,
А внизу в лучах заката дальний дол меняет вид.
Перед порослью, чернея, конь разнузданный стоит.
«Это он!» — воскликнул витязь, и зарделся цвет ланит.
Лишь увидел побратима, засиял он ярким днем,
Сразу радость разгорелась и погасло горе в нем.
Солнце розу озаряет, и хрусталь горит огнем,
Словно вихрь, в долину мчится всадник, сросшийся с конем.
Витязь видом Тариэля был безмерно поражен:
Там сидел, как перед казнью, с искаженным ликом он,
Бледный, с грудью оголенной, весь изранен, обагрен;
Жизни грань перешагнул он, погруженный в грозный сон.
Слева меч в крови валялся и лишенный жизни лев,
Распластался бездыханный справа тигр, окоченев;
Витязь был меж них безмолвен, совершая слезный сев;
Не угас губящий пламень, скорбным сердцем овладев.
Тариэль в оцепененье тяжких век не мог поднять,
Приближалась гибель к сердцу, что устало тосковать.
Автандил напрасно кличет: спит гишерных копий рать.
Соскочив с коня, спешит он другу дружбу доказать.
Другу слезы отирает, преисполненный забот,
И, подсаживаясь, кличет, громким голосом зовет, —
Неужели не узнает призывающего тот?
Обомлевший не внимает, даже бровью не ведет.
В повествуемом от правды я нигде не отступил.
Возвратил сознанье другу понемногу Автандил,
Тот узнал, вскочил и брата вмиг в объятья заключил.
Видит бог, ему подобных в небе не было светил.
Тариэль сказал: «Не лгал я, был с тобой правдив и прям,
И живой, исполнив клятву, я предстал твоим очам
Но уйди, остаток жизни горю и тоске отдам.
Погреби, не дай останков на съедение зверям!»
Витязь молвил: «Что с тобою? Что творишь ты над собой?
Кто из смертных не метался в вихре страсти огневой?
Но как ты не поступает исступленный никакой,
Ты себе желаешь смерти, совращенный сатаной!
Мудрых знать обязан мудрый, их совет одноголос:
Надо быть мужчине твердым и поменьше сеять слез;
Надо в горестях окрепнуть, словно каменный утес!
В жизни каждый переносит то, что сам себе принес.
Ты хоть мудр, но преступаешь предписанье мудрецов.
Что найдут в пустыне очи, источающие кровь?
Если мир возненавидишь, позабудь свою любовь!
Для чего, могучий, плачешь, растравляешь рану вновь!
Кто любви не поддавался, кто от страсти не горел,
Сердце чье не трепетало от ее крылатых стрел?
Для чего же убиваться? Горе всем дано в удел.
Кто, с шипами не встречаясь, алой розой овладел?
Розу спрашивали: «Кем ты столь прекрасной взращена
И зачем шипами ранишь?» Так ответила она:
«Горечь сладкому научит. Редким — редкая цена,
Красота утратит прелесть, если будет всем дана».
Если, сердца не имея, роза истину рекла,
Как изведает блаженство тот, кого любовь не жгла?
Где добро на свете видел ты без горести и зла?
Беспримерными находишь ты обычные дела.
Друга верного послушай, на коня теперь садись,
От безрадостных видений поскорей освободись
Нежелаемое сделай, обрати ты очи ввысь,
Чтобы светлые надежды в темном сердце родились!»
Тариэль сказал: «От боли я лишаюсь языка,
Ничему внимать не в силах, мука слишком велика!
Как подумал ты, что пытка мне, болящему, легка?
День отрадный наступает, смерть желанная близка.
В лютых муках умирая, обращаюсь я с мольбой:
Пусть разъятых миром этим сочетает мир иной,
Чтобы встретились мы снова на дороге неземной!
О друзья, меня засыпьте вы могильною землей!
Как любимую покинуть воспылавшему огнем!
К ней иду, навстречу выйдет осиянная лучом,
И, сойдясь в потоках света, слезы радости прольем...
Сотню выслушай советов — сердца слушайся во всем!
А теперь тебе хочу я объявить еще ясней:
Брат, оставь меня, я тешусь близкой гибелью своей!
Мне, объятому безумьем, смерть милее жизни сей,
Существо мое распалось, я вступаю в сонм теней.
Что сказать, не разумею, всё невнятно мне, поверь!
Миг единый жить осталось в мире скорби и потерь.
Пуще прежнего противным свет мне кажется теперь,
И в заплаканную землю для меня разверзлась дверь.
Кто мудрец? Зачем безумца именуешь мудрецом?
Уж давно рассталась мудрость с помутившимся умом,
Чахнет роза от разлуки с ярким солнечным лучом.
На покой спешу и спорить не хочу я ни о чем!»
Речь на все лады меняя, убеждал спаспет, как мог:
«Ты своею смертью дела не исправишь, видит бог.
О, не будь самоубийцей! Разве нет иных дорог?»
Но советами спаспета исступленный пренебрег.
Автандил сказал: «Не хочешь ты внимать моим словам,
Я сейчас тебя оставлю, ведь напрасно спорить нам.
Если жизнь тебе противна, поступай, как знаешь сам.
Лишь одну исполни просьбу». Волю дал спаспет слезам.
«Я оттуда, где гишером украшается хрусталь,
Удалился, не промешкав; поскакал я в эту даль,
Своеволием повергнув своего царя в печаль.
Где же радость обрету я, коль тебе меня не жаль?
Не гони меня отсюда с сердцем, раненным вдвойне,
Дай мне раз еще увидеть Тариэля на коне!
Может быть, удастся этим успокоить сердце мне;
Я тогда тебя оставлю и помчусь к родной стране».
«На коня садись!» — молил он, оросив слезами дол,
Чтоб ездою быстрой витязь душу скорбную отвел.
Опускал шатры гишера тростника склоненный ствол.
Убедил он Тариэля и от радости расцвел.
«Приведи коня, я сяду», — был ответ спаспету дан.
Усадил страдальца витязь, тайным счастьем осиян;
На коне заколыхался Тариэля статный стан;
В поле стала уменьшаться злая боль сердечных ран.
Автандил его беседой несравненной развлекал,
И красиво шевелился драгоценных уст коралл;
И старик помолодел бы, если б речь его слыхал.
Грусть рассеивал прекрасный и терпенье возвращал.
Лишь заметил исцелитель, что болящий облегчен,
Был нежданною отрадой облик розы озарен.
Так для мудрых врач приятен, а для глупых в тягость он.
Словом, сказанным разумно, неразумный осужден.
И, беседу продолжая, говорил ему спаспет:
«Будь со мною откровенен и пролей на сумрак свет:
В честь возлюбленной ты носишь на руке своей браслет.
Этой маленькой вещицей дорожишь ты или нет?»
Тот ответил, омрачаясь от нечаянных речей:
«Он — единый охранитель жизни горестной моей,
Он земли, воды, растений, мира целого ценней!
Как ты мог сказать такое, что и уксуса кислей!»
Витязь молвил: «Угадал я, что уста проговорят.
На твои слова ответить я без лести буду рад:
Лучше было вещь покинуть, чем усердную Асмат.
Неудачно сделан выбор, непохвально это, брат.
Ты хранишь браслет, что спаян златоделовой рукой;
Вещь бездушную, пустую почему-то счел святой.
Ты усердную отвергнул, что была с твоей луной,
Ты отвергнул ту, что стала самому тебе сестрой!
Вас она соединила, ты сестрой ее нарек,
И беседы удостоил, и доверием облек.
Был рабыне обреченьем госпожу настигший рок.
В чем ты видишь справедливость, если ею пренебрег?»
Тариэль ответил: «Правду ты изрек, любимый брат:
Сожаления достойна неизменная Асмат.
Ты успел унять мой пламень; близкой смерти был я рад,
Раз остался жив — поеду, хоть безумием объят»,
И направились к пещерам пальмы, росшие в раю.
Перед ними я восторга до конца не изолью!
В розах уст блеснули перлы в том безрадостном краю.
Можно речью сладкозвучной из норы извлечь змею.
Автандил сказал: «До гроба другом буду я твоим,
Но напрасно не терзайся ты безумием таким.
Не научишься у мудрых, уподобившись глухим.
Для чего тому богатство, кто не пользуется им?
Не помогут воздыханья, бесполезных слез не лей!
Как без бога жизнь уменьшишь или сделаешь длинней?
Знай, три дня не вянет роза в ожидании лучей.
Если господу угодно, повстречаешься ты с ней».
Тот сказал: «Вселенной эти наставленья стоят мне!
Страшен глупому наставник, с умным — сдружится вполне;
Но скажи, что делать, видя беды грозные одне?
Как, подобное познавший, хладно судишь об огне?
Воск огню сродни и может загораться без труда,
Но и жгучий пламень гасит с ним несродная вода;
Не должна быть для страдальца чуждой ближнего беда,
Тает сердце Тариэля, как же боль тебе чужда?»
