Ростеван был царь арабский, божьей милостью храним;
Войск бесчисленных властитель, был он щедрым и простым.
Мудр, любезен, правосуден, прозорлив, неотразим,
Кроме доблести прославлен красноречием своим.
Не имел детей державный, кроме дочери одной.
Ум и сердце созерцавших уносившая с собой,
Солнцем солнц она сияла, посылала блеск и зной.
Нужен мудрый, чтобы словом славить облик световой.
Тинатин ей было имя, пусть узнает это свет.
Расцвела, восхода солнца стал ясней ее расцвет.
Царь призвал визирей, сел он, и в очах печали нет,
Усадил и обратился к ним, пришедшим на совет:
«Я спрошу у вас о деле достодолжном, не о зле:
Свой цветок иссушит роза и развеет по земле,
И исчезнет, но воскреснет новым цветом на стебле,
А для нас померкло солнце, видим ночь в безлунной мгле.
Старость, худший из недугов, смертный бой ведет со мной,
Умирать не нынче завтра — на земле закон земной.
Что нам свет? Зачем он, если ночь за ним грозится тьмой?
Дочь моя светлей светила на престол воссядет мой».
Изрекли царю визири: «Не терзай себя тоской!
Если роза отцветает, то венец ее сухой,
И тогда, благоухая, все цветы затмит красой.
Блеск звезды не смеет спорить и с ущербною луной.
Царь, твоя не гаснет роза, много лет не вянуть ей!
Твой приказ, недобрый даже, доброты других добрей.
Хорошо, что речью вылил тайной горечи ручей.
Пусть над нами воцарится та, что ярче всех лучей.
Хоть царем девица будет — и ее создал творец.
Что царить она достойна, в том никто из нас не льстец,
Лишь ее лучам подобен добрых дел ее венец.
Львенок львенком остается, будь то самка иль самец».
Сын амира-спасалара был спаспетом Автандил,
Станом стройный, словно тополь, он луной и солнцем был,
Гладкий лик имел хрустальный, молод, мужествен и мил.
Взор царевны Автандилу блеском сердце истомил.
Он, любовь свою скрывая, превратился в беглеца,
Солнца лик его лишился и лишился багреца,
Растравляла рану встреча с алым пламенем лица.
Сожаления достойна страсть, губящая сердца.
Ростеван сказал: «Царевну царь на царство воцарит».
Был спаспет, как цвет отцветший; днесь — рубином он горит,
Молвил: «Буду видеть часто тот хрусталь, что так блестит,
Может быть, от угасанья блеск мне сердце исцелит».
Повелителя веленье всей Аравии речет:
«Тинатин, по воле отчей, днесь на трон свершен восход.
Пусть, как солнце, просветляет весь подвластный ей народ,
Пусть несет ей всякий зрячий уваженье и почет».
И сошлись аравитяне всех племен со всех сторон.
Автандил, водитель войска, был как солнце озарен;
Был визирь Сограт из многих приближенных приближен;
Был двумя поставлен ими драгоценный царский трон.
И, лицом своим сияя, Тинатин возвел отец,
Возложил своей рукою на чело ее венец,
Дал ей скипетр и закутал всю во злато и багрец.
Всех пронзила взором дева, проникая в сонм сердец.
Царь и войско поклонились, отступив пред ней назад.
Днесь, царем провозглашая, все мольбы о ней творят.
Тут кимвалы загремели, и ударили в набат.
Дева плачет, льются перлы, крылья ворона дрожат.
Деве мнилось: «Недостойна я воссесть на отчий трон».
Оттого-то ливнем долгим был к земле склонен бутон.
Царь учил: «Родивший должен быть рожденным замещен;
Буду в пламени, доколе не исполнен сей закон».
Приказал: «Не плачь и слушай, что велит отец родной:
Дочь моя, ты царь-девица, ныне призванная мной,
Ты отныне станешь править Аравийскою страной;
Будь же знающей и кроткой, мудро долг исполни свой.
Солнце розам и навозу шлет равно дары лучей:
Ты большим и малым также царской ласки не жалей,
Так отвязанных привяжешь мощной щедростью своей.
Воды снова притекают, вытекая из морей.
Щедрость царская подобно древу райскому растет,
Даже подлый покорится воздаятелю щедрот.
Снедь полезна, а хранимый бесполезным станет плод.
Что отдашь — твоим пребудет, что оставишь — пропадет».
Дева, чуткая к теченью поучающих речей,
Отчей мудрости училась, и не скучно было ей.
Царь, беседуя за чарой, становился веселей.
Тщетно солнце подражало Тинатин игрой лучей,
Дева ключницу позвала и сказала: «Я звала,
Чтоб замки с моих сокровищ и печати ты сняла.
Дайте всё, что я имела, как царевною была».
Принесли сокровищ груды, блеск без меры и числа.
Всё, что в юности имела, тут же выдала она,
Знать и чернь обогатила, осчастливила сполна
И сказала: «Я учиться отчей благости должна,
Из сокровищниц не будет сокровенной ни одна.
Все сокровища откройте, не оставив тайника,
Пригоните много мулов и коней издалека!»
Привели, и раздарила, и утрата ей легка.
Как разбойники морские, загребали всё войска.
С тяжкой кладью уходили, словно с боя овладев,
С жеребцами, что стояли в царских стойлах раздобрев.
Как метель неистощима, Тинатин, свершая сев,
Без даров не отпустила ни воителей, ни дев.
Длился пир весь день. Гремело ликование кругом,
Много ратей услаждалось царской пищей и питьем,
Только царь сидел безмолвно с отуманенным челом.
Чем от был обеспокоен? — много спорили о том.
Во главе сидел, сияя, всем любезный Автандил,
Полководец славный, ловкий, словно лев в расцвете сил.
И визирь Сограт почтенный с Автандилом рядом был.
Говорили: «Что же нынче царь так бледен и уныл?
Он дурное, верно, мыслит, если пир ему не мил;
Ведь никто его как будто здесь ничем не омрачил.
Пусть решит наш спор». К Сограту обратился Автандил:
«С ним дерзнем шутить, за то что скукой нас он осрамил».
Сразу встали от застолья и предстали пред царем
И, наполнив свои кубки, подошли к нему вдвоем.
Вот, коленопреклоненный, со смеющимся лицом
Вольно речь визирь слагает изощренным языком.
«Царь, в лице твоем погасла днесь веселости заря;
Прав ты, блеск сокровищ редких столь прискорбно гибнет зря,
Дочь раздать всё злато хочет частодарная твоя.
Что ж венчал ее на царство, горе сам себе творя?»
Слыша это, улыбнулся повелитель всеблагой,
Удивился он визирю: «Как дерзнул шутить со мной?
Хорошо ты сделал ,— молвил, — полный милостью одной,
Порицать меня за скупость будет лживой болтовней.
Мне, визирь, не это в тягость, есть на сердце гнет иной:
Побелел я, исчерпавший чашу младости златой;
Не рожден в пределах наших только юноша такой,
Чтоб обычаю могучих ныне был обучен мной.
Только дочь одну имею; я любя ее взрастил;
Сына не дал мне всевышний; был бы юный сердцу мил.
Кто царю в стрельбе и в играх на арене равен был?
Хоть отчасти мне подобен мной взращенный Автандил».
Слову царскому внимая, смелый юноша поник
И улыбкою украсил ослепительный свой лик.
Зубы снежные устлали светом бледным поле вмиг.
Царь спросил: «Чему смеешься? Или стыд меня постиг?
Что во мне ты порицаешь? Чем постыдна речь моя?»
Кротко юноша ответил: «Если нет запрета, я,
Не сердись и не обидься, всё открою, не тая.
Не сочти за дерзость слово стража славы твоея!»
Молвил царь: «Когда же злое слово вымолвил ты здесь?»
И поклялся жизнью девы, затмевавшей свет небес.
Автандил сказал: «Дерзну я говорить с тобою днесь:
Не хвались стрельбой из лука, лучше слово точно взвесь!
Автандил, ваш прах, пред вами. Лук и стрелы здесь лежат.
Ваших подданных расспросим, будем биться об заклад.
Кто мне равен в ратных играх, препираться я не рад.
Пусть на деле дол и стрелы этот спор наш разрешат!»
«Если принял ты решенье, воплотить его сумей,
Коль дерзнул стрелять, старайся оказаться не слабей!
Как свидетелей правдивых мы возьмем с собой людей.
Пусть решится на арене, кто достойней и славней».
Так на том и порешили. Подчинился Автандил.
Разговор их был приветлив, и ласкателен, и мил,
Был заклад положен ими — уговор меж ними был,
Чтоб три дня, кто проиграет, не покрыв чела, ходил.
И охотникам велел он: «Обойдите всё кругом,
Всех зверей с полей сгоняя, для того мы вас берем».
А потом войска призвал он быть как зрителям при том.
Пир был прерван, где сидели все за радостным питьем.
Рано, стройною лилеей, вышел витязь, бел, румян.
Был хрусталь и лал он ликом, был наряден статный стан.
Златотканый шарф накинул, при себе имел колчан,
На коне подъехал белом, приглашая на мейдан.
Снарядившись, на охоту царь поехал, и потом
Поле ратью окружил он, оцепил его кругом.
Войско поле покрывало, шумно тешась торжеством,
Ради царского заклада стрелы частым шли дождем.
Вызвал царь: «За мной, двенадцать сопричисленных людей!
Лук и стрелы подавайте вы властителю скорей!
Верно выстрелы считайте и число добычи всей».
Звери двинулись стадами с опоясанных полей.
Стадом стад пришла добыча, велика, издалека:
Лань, кулан, коза и серна с дивной дальностью прыжка;
К ним помчались царь и витязь, созерцали их войска.
Вот стрела, и лук жестокий, и без устали рука.
Блеск небес угас, увидя отблеск конского следа.
Мчались конные, стреляя. Кровь хлестала, как вода.
Не хватало стрел, и люди подавали их тогда.
Все в крови, вперед ни шагу не могли ступить стада.
Но стрелки стада согнали и погнали пред собой;
Истребили. В небе сущий бог разгневан был резней.
Стали красными долины под кровавою рекой.
С драгоценным райским древом юный сходен был герой.
Так долину проскакали. Наступил конец игры.
Протекал поток за полем, за потоком шли бугры.
Дичь в леса уйти успела, где и кони не быстры.
Утомились и герои, больше не были бодры.
«Ловче я тебя», — с улыбкой повторяли те вдвоем,
И смеялись, и шутили, словно равные во всем.
А потом рабы приспели, вслед скакавшие верхом.
Царь велел: «Скажите правду, вашей лести мы не ждем!»
Те осмелились: «Мы правду без боязни подтвердим;
Лук спаспета на могли бы встарь мы сравнивать с твоим,
Но теперь помочь не в силах; хоть убей — он несравним.
Дичь, намеченная юным, мертвой падала пред ним.
Вместе оба вы убили сто раз двадцать, мы сочли.
Автандил на двадцать больше. Царь властительный, внемли!
Все им пущенные стрелы в цель без промаха вошли.
А твои мы зачастую очищали от земли».
Но царю та весть — как будто в нарды легкая игра.
Проиграть он рад питомцу, и душа его добра.
Он любил его, как розу соловей. Пришла пора,
Отошла печаль от сердца, омраченного вчера.
У деревьев для прохлады в тень сошли они с коней,
И войска стекаться стали, затопляя ширь полей.
За спиной царя двенадцать молодых богатырей,
Для очей его забавой были берег и ручей.
