Виттенбергский соловей (Стриндберг)

Виттенбергский соловей
автор Август Стриндберг, пер. С. Григорьевой

Оригинал: швед. Näktergalen i Wittenberg, опубл.: 1903. — Перевод опубл.: 1911. Источник: az.lib.ru •
(Драматургическая версия жизни Мартина Лютера).

Август Стриндберг
Виттенбергский соловей

Действующие лица:

Лютер отец.

Лютер мать.

Мартин Лютер.

Яков Лютер, брат Мартина.

Доктору Иоганнес (Фауст).

Дицель или Тецель, продавец индульгенций.

Курфюрст Саксонский Фридрих Мудрый.

Стаупиц, настоятель Августинского монастыря.

Спалатин, канцлер при курфюрсте.

Алексиус, студент.

Франц фон-Зикинген.

Ульрих фон-Гуттен.

Эразм.

Рейхлин.

Доктор Карлштадт.

Меланхтон.

Ганс Сакс, миннезингер.

Лука Кранах, художник.

Пейтингер

Констанция Пейтингер.

Император Карл V.

Александр, папский посол.

Амсдорф и Шурф.

Леонард Кейзер.

Берлепш, комендант Вартбурга. Гофмейстер Вартбурга.

Ратник.

Подмастерье.

Школьный учитель.

Доминиканец.

Студенты, монахи, печатники, придворные, слуги и другие.

Картина I

Родительский дом Лютера, 1492 год.

Мартин и Яков стоят перед изразцовой печью и учат уроки по учебникам.

Мартин. Hic, haec, hoc, genetivus hejus…

Яков. Hujus надо говорить!

Мартин. Так здесь написано, но это неверно, потому что is, ea, id — в родительном падеже будет ejus.

Яков. Надо говорить hujus, Мартин, потому что так написано в книжке.

Мартин. А я все-таки не буду так говорить, я не хочу, чтобы это было hujus, не хочу!

Яков. Тогда ты опять получишь трепку, Мартин!..

Мартин. Я всё равно получу ее, если даже буду знать урок. Вчера отец спрашивал меня грамматику, и дома я отлично знал, а придя в школу, не мог ответить, и магистр избил меня до крови. Потом я еще от матери получил трепку за то, что был избит в школе, потому что это стыдно, говорит она… Но я считаю это несправедливым, и магистр не человек! На боль я не обращаю внимания, но стыд…

Яков. Тогда учись, Мартин!

Мартин. Чему же это поможет, он все-таки будет говорить, что я не знаю. Но знаешь, Яков, что самое худшее: он грозился побить меня при своих девочках; а это позор! Если только он это сделает — я брошусь в воду или подожгу дом; да, иногда мне хотелось бы поджечь деревню, лес, весь мир, потому что на свете нет справедливости и вообще нет ничего хорошего. Впрочем, я плюю на книги и всё остальное… Бросает книжку под шкаф. Яков, давай убежим в лес и сделаемся разбойниками. Тогда мы ограбим сад магистра!

Яков. Нет, я не хочу, потому что придут ратники и изобьют нас.

Мартин. Ты трус, Яков, но я не таков; несли я не сделаюсь разбойником, то пойду в учение к сапожнику. Это много лучше, чем сидеть здесь и учить подобные глупости. Hujus? Я убежден, что должно быть hejus, но когда-то, какой-то старый школяр сделал ошибку, и потому она должна остаться навсегда. Теперь я покончил со школой и буду сам себе господином!

Яков. Чем же ты хочешь быть, Мартин?

Мартин. Я хочу быть королем!

Яков. Ты не в своем уме.

Мартин. А если бы я умел колдовать, я сделал бы, чтобы сейчас на столе появились всякие яства. Я хотел бы сейчас гуся со сливами.

Яков. Ты не должен так говорить, Мартин; нельзя говорить о колдовстве.

Мартин. Нельзя! Кто же может запретить мне говорить, о чём я хочу? Разве я не владею языком, разве мне не дана свободная воля?

Яков. Тише!.. Отец идет!

Мартин. Нет, он в шахте, а мать стирает у ландграфа.

Яков. Тогда это магистр.

Мартин. Магистр не человек!

Яков. Достань же книжку и читай па случай, если кто-нибудь войдет.

Мартин. Я не притворщик!

Яков. Дорогой Мартин, достань книгу!

Мартин. Нет, нет и нет! Ты слышал?!

Яков. Тогда Я сам это сделаю. Лезет под шкаф и достает оттуда книгу.

Мартин смотрит в окно. Кажется магистр идет; кто-то приближается… Давай-ка сюда книгу!

Яков. Что если он вздумает спросить нас уроки?..

Мартин. Тогда, разумеется, поколотит! Но чтобы девочки видели это? Нет! Я уж лучше буду говорить hujus, хотя это и неверно; буду учить уроки, хоть это и не поможет… Не думаешь ля ты, Яков, что жертва могла бы помочь мне в этом случае?

Яков. Чему могла бы она помочь?

Мартин. Чтобы я знал уроки, разумеется.

Яков. Какую же жертву мы могли бы принести?

Мартин. Я жертвую свой кусок хлеба, который у меня в кармане; я положу его за печку, откуда не смогу его больше достать, если потом раскаюсь.

Яков. Тогда уж лучше отдать его какому-нибудь, бедному. Здесь проходит так много нищих.

Мартин. Да, мы это сделаем! Ах, если бы сейчас прошел бедняк, ах, если бы он прошел… Давай молиться Божьей Матери, чтобы прошел бедный!

Яков. В таком случае, помолись лучше, чтобы ты знал свой урок…

Мартин. Нет, этого не надо… потому что так мы точно выпрашиваем милостыню! Тише, теперь уж наверное кто-то идет… Учится. Hic, haec, hoc, genetivus hujus…

Подмастерье входит с палкой и ранцем. С позволения вашего, мальчики, или школьники, могу я найти приют?

Мартин Якову. Это не он!

Подмастерье. Итак, гость, с позволения садись к столу. Садится. Где отец и мать?

Мартин. Они ушли.

Подмастерье. Не может ли подмастерье получить чего-нибудь поесть?

Мартин. Вот хлеб!..

Подмастерье. Дай-ка взглянуть! Да, это хлеб, которого ты сам, шельмец, не хочешь есть; но во всяком случае это хлеб. Где же масло?

Мартин. У нас нет масла!

Подмастерье. Ну и тяжелые настали времена! Это хорошо известно славному золотых дел мастеру из Нюренберга. Итак, буду есть хлеб! Но пока я жую эту сухую корку — я прослушаю ваши уроки. Ну, раз, два, три! Ты, Кунц, выглядишь очень бойким малым…

Мартин. Меня зовут Мартином.

Подмастерье. Для меня ты зовешься Кунцем, потому что я так хочу; а моя воля для тебя закон, пока я держу в руках этот кнут и пока не пришел кто-нибудь посильнее на твою защиту. Теперь отвечай мне, как зовут германского императора?

Мартин. Его зовут Фридрихом III.

Подмастерье. Это настолько же верно, как и неверно, потому что он зовется Фридрихом III как римский император, Фридрихом IV как немецкий император и Фридрихом У как эрцгерцог австрийский. Что, мудрено? Теперь ты, Гейнц, как зовут папу римского?

Яков. Меня зовут Яковом.

Подмастерье. Но ведь ты не папа римский и потому ты не ответил на мой вопрос. Кунц, встань, когда я тебя спрашиваю! Как зовут папу римского?

Мартин. Его зовут Александром.

Подмастерье. Верно. Его зовут Александром VI Борджиа, и он представляет собой величайшую свинью, которая когда-нибудь существовала; я это знаю потому, что я был в Риме… Ну, Гейнц, в котором году христианской эры мы живем?

Яков. В 1492 году по Рождестве Христовом.

Подмастерье. Совершенно верно; это замечательный год, заметьте себе! Однако, покончив с императором и папой, перейдем к географии… Кто-то стучится в дверь! Войдите!

Ратник входит. Могу ли я здесь найти приют?

Подмастерье. С позволения, господин ратник, входите и садитесь!

Ратник. Не найдется ли чего-нибудь выпить?

Подмастерье. Ни капельки! Плохие времена!..

Ратник. Не могу пожаловаться!

Подмастерье, Я имею в виду золотых дел мастеров…

Ратник. А я — ратников.

Подмастерье…потому что, видите ли, всё золото уходит в Рим, и ничего не остается нам для работы.

Ратник. А я как раз иду в Рим и потому очень хорошо, что там есть золото!

Подмастерье. А, вы направляетесь в Рим?..Ну и свинья же новоизбранный папа!!

Ратник. Что за вздор вы говорите? Никогда еще у нас не было такого лихого парня!

Подмастерье. Да, но он шурин своего сына и женат на своей собственной дочери!

Ратник. Что мне до этого! Впрочем, вот император, так тот действительно свинья. Он сидит и читает книжки о растениях и насекомых в то время, когда венгерец осаждает Вену, а турок вторгается в Венгрию. В воздухе носится какая-то зараза, и если мы скоро не добьемся чего-нибудь нового, то вся Европа полетит в преисподнюю.

Подмастерье. Видите ли, всё идет из Рима…

Ратник. Не всё идет из Рима, — я сейчас иду в Рим!

Подмастерье. Я был в Риме…

Ратник. Меня это не интересует, потому что я хочу всё видеть сам! Чего я не видел своими глазами, тому я не верю, то не существует для меня.

Подмастерье. А в Риме есть что посмотреть. Хо! хо!

Ратник. Да, я хочу сам всё видеть! Я не желаю ничего об этом слушать!

Подмастерье. Кто-то стучится в дверь… Войдите!

Доминиканец. Могу я здесь найти приют?

Подмастерье. Входите и садитесь, брат! С позволения!

Доминиканец. Мир вам, добрые люди!

Ратник. Откуда вы идете, брат?

Доминиканец. Я иду из Рима.

Ратник. Быть не может! рассказывайте, рассказывайте! Я как раз на пути туда. Правда ли, что вы там живете как свиньи? Что кардиналы устраивают ночные оргии С голыми женщинами и что папа…

Доминиканец. Всё это ложь!

Ратник. Однако, здорово же на свете лгут!

Подмастерье. Лгут?.. Разве я сам не был в Риме и не видел своими глазами? Разве у папы нет ребенка от собственной дочери?

Доминиканец. Всё это ложь! Александр VI святой человек и для увеличения церковной области он сделает больше, чем кто бы то ни было из его предшественников. Но у него есть сын — Цезарь Борджиа, всем известный шалопай, которого подмастерье, очевидно, смешивает с отцом.

Подмастерье. Ничего я не смешиваю. Никогда в жизни я не слыхал ничего бесстыднее… и к тому же — как может священник иметь детей? Разве им это позволено?

Доминиканец. Это ложь подмастерьев!.. Но maxima debetur pueris reverentia! будьте добры избрать другую тему для разговора в присутствии детей.

Ратник. Да, но действительно ли это ложь!

Доминиканец. Эго безусловная ложь, распространяемая гуситами и еретиками.

Подмастерье. Так пусть же чор…

Доминиканец. Придержи свой язык, подмастерье, или…

Ратник. Скажите, в Риме найдется дело? Там есть французы, турки?..

Подмастерье, хватаясь за голову. Он говорит, что это ложь… как он смеет говорить… а Гус, великий, незабвенный Гус…

Доминиканец. Гус был мерзостная падаль и потому сожжен, как куча мусора! Берегись, малый! Послушайте, мальчики, не можете ли вы достать мне лошадь?

Мартин. Нет, у нас нет лошади.

Доминиканец. Я спрашиваю, не можете ли вы достать; если бы у вас была лошадь, то не надо было бы доставать ее, дурак!

Мартин. У нас нет лошади, и мы не можем достать.

Доминиканец. Ну, послушайте-ка его! Вот болтун! Мне необходима лошадь!

Ратник. Здесь, в бедном. Мансфельде трудно держать их… Кажется, кто-то стучится в дверь… Войдите!

Доминиканец вздрагивает.

Странник, маленький седой старик, входит.

Ратник. Входите и садитесь!

Странник садится.

Доминиканец. Откуда вы идете?

Странник. Из Виттенберга.

Доминиканец. Курфюрст был там?

Странник. Да! Он был там! Гм… не встречались ли мы уже с вами?

Доминиканец. Нет! Никогда!

Странник. А мне все-таки кажется…

Ратник. Что нового в Виттенберге?

Странник. В Виттенберге — ничего. Но в Виттенберге я слыхал одну историю… Скажите, господа, не вспомните ли вы об одном генуэзском мореплавателе, который хотел проехать на запад от Испании и отыскать путь в Индию?

Доминиканец. Да, был такой идиот, который хотел отправиться на Запад, чтобы приехать на восток.

Странник. Да, это был идиот…

Ратник. Какой-то странный самоубийца, взявший с собой целый отряд колодников, чтобы сразу покончить со всей этой компанией…

Странник. Так… так! В течение разговора старик становится всё выше и выше, так что кажется, будто он растет.

Доминиканец. Не знаете ли вы, где мне раздобыть лошадь?

Странник. Нет, тем более, что последняя лошадь в деревне украдена сегодня утром и найдена в лесу загнанной на смерть.

Доминиканец вздрагивает……

Странник. Вы спрашиваете о новостях. Не знает ли брат — доминиканец Савонаролу во Флоренции?

Подмастерье. Савонаролу? Золотых дел мастера? Я знаю такого!….

Доминиканец страннику. Я знаю, что такое Савонарола!………

Странник. Что же он такое?

Доминиканец. Пес шелудивый, вот что!…..

Странник. Нет, это неправда!

Ратник. Вот, если бы сейчас нашлось чего-нибудь выпить!

Подмастерье. Да, это было бы недурно!

Странник. Вы хотите выпить? Не могу ли я услужить вам стаканом вина?

Доминиканец. Каким образом?

Странник достает 4 стакана и бутылку вина. А вот каким!…

Ратник пьет. Вот это так вино!

Подмастерье. С позволения, господин странник, это винцо!..

Доминиканец. Великолепное!

Странник выливает свой стакан вина на стол.

Доминиканец. Вы точно карту начертили на столе.

Странник. В самом деле похоже на карту? И вы узнаете страну?

Доминиканец. Нет, это не похоже ни на какую известную страну………

Странник. Потому что она неизвестная. Теперь зажжем свечи и рассмотрим поближе карту. Достает канделябр, зажигает свечи.

Ратник. Вот так запасливый господин!

Странник. Теперь будьте добры, господа, рассмотрите мою карту. Все рассматривают винное пятно на столе.

Странник. Что видит брат доминиканец?

Доминиканец. Это похоже на группу островов.

Странник. Не стоят ли там на якоре корабли?

Подмастерье. Я вижу три корабля…

Ратник. Каравелла…

Доминиканец. Берег окаймляют пальмы, а вот краснокожие голые люди… Постойте!.. Воин в испанской одежде стоит на коленях; руки его сложены на рукоятке меча и… подождите немного… надевает очки. Там Кто-то держит знамя… Какое это знамя, ратник?

Ратник. Дайте взглянуть!.. Это кастильское знамя!

Странник. Да, кастильское! А воин…

Доминиканец. Не Колумб ли это? Нет? Молчание.

Странник. Вам известны инициалы нашего милостивого императора?

Все. Нет!

Странник. Если я иначе поставлю вопрос, то получу на него ответ!.. Послушай, маленький Мартин: назови мне гласные буквы немецкого алфавита.

Мартин. А, E, I, О, У!

Странник. Вот инициалы императора! Мальчик этого не знал и всё же смог ответить!.. И это означает: Austriae Est Imperare Orbi Universo!.. Переведи это, Яков!

Яков. Австрия будет владычествовать над всем миром.

Странник. Верно! И это правда. Над всем миром, известным и неизвестным! И это совершится при сыне его внука. Запомните это! Стирает вино со стола. Finis!..

Доминиканец., Кто вы такой?

Странник. Я знаю кто вы, что вы делали и что намерены делать! И я знаю, что сегодня столкнулись две планеты и чтоб этой комнате завязалась связь между двумя судьбами. Кто я? Гм!.. Но вы-то Иоган Дицель!

Доминиканец. Это ложь!

Странник. Ложь! Это единственное слово, которое вы умеете произносить и потому в наказание вам именно вы будете способствовать истине; вы — слуга антихриста-- низвергните антихриста, и вы — обманщик и угнетатель-- принесете нам свободу вопреки своему желанию!

Доминиканец. Накажи тебя Бог, сатана!

Странник. И тебя, убийца!

Доминиканец, вскакивая. Ты или дьявол, иди доктор Ф…

Странник. Теперь ты узнал, кто я; но ты всё же меня еще не знаешь. Когда-нибудь ты познакомишься со мной! — Иди вперед! Я за тобой!

Доминиканец, отступая к двери. К ратнику и подмастерью. Не садитесь за стол с колдуном, который продал свою душу дьяволу…

Ратник. Дьяволу? С ним я не могу драться Поднимается.

Подмастерье встает, чтобы уйти. Колдун и я — это несовместимо! Возвращается и берет свой стакан.

Странник убирает свои вещи и снова сокращается.

Ратник, доминиканец и подмастерье выходят из комнаты, пятясь задом и крестя странника.

Странник. Дети, обещайте ничего не рассказывать о том, что здесь говорилось и что происходило.

Мартин. Я обещаю!

Странник. Твою руку!

Мартин. Вот моя рука и мое слово!

Странник, Якову. Ты — хрупкий сосуд, и я боюсь тебя разбить. Прощайте! Уходит.

Мартин. Тебе страшно, Яков?

Яков. Да, страшно! Это были дурные люди!

Мартин. А мне колдун очень понравился, он говорил так умно…

Яков. Сохрани тебя Бог, Мартин.

Мартин. Да, если бы он захотел, то я бы знал свой урок и избежал бы побоев, несправедливых, конечно, потому что это было несправедливо. со стороны матери побить меня несколько дней тому назад за один орех; ты помнишь это, Яков?

Яков. Да, я помню, но разве ты не взял его?

Мартин. Нет, я тебе говорю, что нет и нет! Тем более, что потом я даже нашел его.

Яков. Почему же ты об этом не сказал сейчас же?

Мартин. Почему? Если бы я осмелился сказать матери, что она налгала на меня, то отец убил бы меня на месте.

Яков. Нужно всё терпеть от родителей.

Мартин. Но почему же? Почему?

Яков. Ты всегда спрашиваешь почему, Мартин!

Мартин. Да, я хочу знать почему, отчего это так, а это иначе. Я хочу знать, когда я должен слушаться.

Яков. Тише! Родители услышат.

Мартин. Опять будет история, уж это верно!

Яков. Возьми книгу и не отвечай так резко…

Мартин, Нет, я буду отвечать так, как есть, иначе я буду лгуном и лицемером, а я не хочу этого!

Яков. Тише! Вот отец сбрасывает на дворе вязанку дров, а после этого он бывает зол!

Мартин По-моему он всегда злой и мать тоже.

Яков. Молчи, Мартин, и будь послушен.

Отец Лютер входит с топором в руках.

Мать Лютер с ведром и вальком.

Отец Лютер снимает сапоги. Посмотри, Маргарита, я опять натер себе ноги до крови…

Мать Лютер. А взгляни на мои руки! И всё это для этих неблагодарных детей!

Отец. Учили вы свои уроки?

Яков. Да, мы их знаем.

Отец. Я спрашиваю, учили ли вы уроки; знаете ли вы их, может быть известно не раньше, чем вы их ответите магистру. Знать уроки — это милость Божья, это награда, и потому хорошие дети всегда знают свои уроки, а непослушные никогда, даже, если они прилежны. У тебя чешется язык, Мартин, тебе хочется возразить на это, но ты не смеешь! Слушай, молчи и повинуйся! Это полезно детям!

Мать. И прежде всего будь честен, Мартин!

Мартин. Я честен.

Мать. Кто крадет, тот нечестен!

Мартин. Я не крал, мать!

Мать. Каково иметь ребенка, который ворует лжет!

Мартин. Я не украл и нс солгал, клянусь святой Троицей!

Мать. Он еще клянется! Ты получишь у меня кое-что, прежде чем ляжешь в постель. Непременно получишь!

Отец. Послушайте, послушайте! Чтобы тут делали на столе? Молчание.

Отец. Мартин, чтобы делали здесь на столе! Тут огромное пятно!

Мартин. Я не подходил к столу.

Отец. Ты покраснел! Значит, ты лжешь!

Мартин. Можно покраснеть от злобы, когда тебя несправедливо заподазривают.

Отец. Ты еще отвечаешь, негодяй! Я думаю, я сделал бы лучше, если бы сам отрубил тебе голову, не дожидаясь, чтобы это сделал палач. Что делали вы на столе?

Мартин. Ничего! А если вы будете без причины бить меня, то я пойду и повешусь!

Яков. Не бейте его, он не виноват!

Отец. Так это m сделал?

Яков. Нет, не я!

Отец. Не хочешь ли ты меня уверить, что это сделалось само собой?

Яков. Нет!

Отец, Отвечай, но не лги!

Яков. Здесь был гость!

Отец. Так, так, у вас были гости! Это были, конечно, важные господа и вы угощали их чем-нибудь? У вас было, вероятно, Рейнское вино, и вы пролили его на стол?

Яков. Да, они принесли с собой вино, и при этом здесь был доктор; он начертил из вина карту, которая имела что-то общее с кастильским знаменем…

Отец. Послушай, мать, не сходишь ли ты в чулан за плетью?

Мать. Да, если это для Мартина: это он научил своего брата лгать!

Мартин. Яков не лжет!

Отец. Не думаешь литы убедить меня, что его разбойничья сказка — правда? расскажи, что здесь произошло?

Мартин. Нет, я не могу этого сделать, потому что обещал молчать.

Отец, Послушай, что он говорит!

Мать. В него вселился бес, которого я знаю чем изгнать!

Мартин. Здесь были чужие, которые просили приюта, пили вино и пролили его на стол. Вот и всё; больше я ничего не скажу, потому что я дал слово молчать. А обещание надо исполнять!

Отец. Мать, пойди принеси плеть, чтобы я мог исполнить свое обещание!

Мать. Да, но только не для Якова.

Отец. Сначала одного, потом другого! Слыхано ли что-нибудь подобное: чертить карту из вина! Иди сейчас же, мать!

Мать. Я пойду, но только не тронь Якова, он невиноват.

Мартин. Так же как и я. А орех, за который ты меня побила, я нашел. Я бросил его в огонь и просил Бога проклясть его, чтобы из него не выросло дерево и не причинило бы несчастья кому-нибудь из людей.

Отец. Это говорит не он, это дьявол говорит в нём; и ты кончить на плахе или на костре. Мать, иди сейчас же!

Мать идет к двери.

Школьный учитель быстро входит. Мир вам добрые люди! Вышлите на кухню детей, я сообщу вам важные и приятные вести.

Отец, оживляясь. Садитесь, господин учитель, садитесь!

Учитель. Дети освобождаются от занятий по случаю важного события. Как раз теперь в Риме коронуется святой отец, и этому радуется весь христианский мир. Идите, мальчики, играть! Сегодня вы освобождаетесь от всякого наказания!

Мартин и Яков выходят на кухню.

Учитель. Всеобщая амнистия!

Отец. Да, да, молодежь! Мне кажется, она должна бы получать даже несправедливые наказания, чтобы привыкнуть к несправедливости жизни, как это сделал я.

Учитель. Нет, отец Ганс, этого не должно быть, потому что тогда они потеряют веру в справедливость и сделаются негодяями. К тому же вот и вам оказана справедливость: ландграф жалует вам две шахтные печи.

Отец. Я получу их?

Учитель. Да, и теперь вам больше не понадобится рубить дрова!

Отец. Ты слышишь, мать, мне дадут две шахтные печи!

Мать. Да, слава тебе Господи, но надо признаться, это досталось нам не слишком рано!

Учитель. Не следует так говорить, когда получаешь подарок! Не скажите того же, узнав о другом даре: наша добрая госпожа Готта из Эйзенаха хочет взять к себе Мартина и отдать его в школу.

Мать. Мартина, а не Якова?

Учитель… Да, она любит больше Исава, и этого уж не изменишь. У него, знаете ли, хорошая голова, к тому же он может петь.

Отец. Да, глотка у него изрядная, хоть кого оглушит; а лжет — как рысак бегает…

Учитель. Я не замечал этого.

Мать. И ворует!

Учитель. Вот уж это неправда! Вы говорите это по поводу ореха? В этом он неповинен, я сам видел, как он его нашел.

Отец. Вы это видели? Но вы, надеюсь, не думаете, чтобы родители должны были просить прощения?

Учитель. Это уж casus conscientiae, вопрос совести, который я не берусь решать. Однако вы теперь отделаетесь от Мартина и как раз вовремя, потому что здесь он непременно испортился бы. — Итак, у нас новый папа, да? Что говорят о Борджиа?

Отец. Правда ли то, что о нём рассказывают?

Учитель. Да, правда! Кровосмешение доказано, поговаривают также о небольшом убийстве. Но в такое смутное время нельзя предъявлять к людям слишком больших требований.

Мать. Это должно быть сам антихрист и, видно, наступают тяжкие времена!

Учитель. Да, бывают странные обстоятельства, но это не касается нас, маленьких людей… Был ли у вас тоже колдун?

Отец. Колдун?

Учитель. Да, здесь в деревне у сапожника был колдун и чертил на столе географическую карту из вина… потом болтал всякий вздор…

Отец. Чертил географическую карту из вина?..

Учитель. Да, они делают подобные фокусы… Он, вероятно, был у вас тоже.

Отец. Послушай, мать, пойди скажи детям, что они могут идти играть куда хотят!.. Никогда еще я не слыхал ничего подобного! Вот уж подлинно: век живи — век учись!

Мать идет в кухню.

Учитель матери. Скажите Мартину ласковое слово! Одно только! Эго действует лучше всякой палки.

Отец. Чего только не приходится переживать!

Учитель. Предстоит еще не то! Император при смерти; а с Максимилианом Германия получит Бургундию и Нидерланды, быть может также и Испанию!

Отец. Чего только не приходится переживать, говорю я, да!

Учитель. Да, что нам предстоит еще)

Картина II

Библиотека курфюрста в Виттенберге.

За левым столон сидят Дицель и фон-Гуттен (инкогнито). За правым — доктор Иоганнес и д-р Лютер. Стаупиц (августинский монах) и Спалатин стоят у нижнего конца сцены и разговаривают вполголоса.

Стаупиц. Смотри, Спалатин, теперь они принялись за чтение! Что ж, не мешает!

Спалатин. А что они пишут!.. Этот Эразм настоящая скребница, сдирающая кожу вместе с паразитами.

Стаупиц. Теперь они нападают на монахов, на целое сословие. И в самом деле, я стыжусь носить эту одежду, когда слышу или читаю рассказы о монастырской жизни. Ты слышал последнюю историю о краже лошади и об убийстве?

Спалатин. Да! Монастырская жизнь извращена вконец, и это было известно еще его лет тому назад итальянскому поэту Боккачио. Ты можешь мне поверить, что теперь его будут охотно читать, когда он будет напечатан! Посмотри, вот этот за левым столом как раз его читает! Ему нравится!

Стаупиц. А кто это?

Спалатин. Не знаю. Гостеприимство здесь развито так широко; но я слышал, что это друг фон-Зикингена. Читал ли ты Боккачио?

Стаупиц. Нет! Это, говорят, отвратительная книга…

Спалатин. Которая, однако, с удовольствием прочтена была самим святым отцом…

Стаупиц. Если в том, что он пишет, есть правда — то это имеет значение.

Спалатин. Не знаешь ли ты, кто этот доминиканец за правым столом?

Стаупиц. Нет! Знаю только, что его зовут Дицель, или Тецель, и что он читает декреталии. Здесь оттачивают ножи, а я верчу колесо.

Спалатин. Какое твое личное мнение о монастырской жизни, друг Стаупиц?

Стаупиц. Как место для излечения больных — монастыри хороши; но для здоровых они не годятся!

Спалатин. Ну, а как высшие школы, с тех пор как у нас имеются университеты — они излишни!

Стаупиц. Совершенно!.. Знаешь ли, Спалатин, между нами говоря, религия как обязанность может быть извращена почти до порока! И я стремлюсь уйти из монастыря… Курфюрст идет!

Спалатин. Добрый курфюрст, одной рукой собирающий мощи, другой обласкивающий еретиков!

Стаупиц. Еретиков?

Спалатин. Да, ведь отчасти ми все еретики… нет, это не курфюрст!

Стаупиц. А кто этот черный магистр в конце стола, направо?

Спалатин. Кажется его зовут доктор Иоганнес; он пользуется славой колдуна.

Стаупиц. Я говорю о том, что рядом с ним.

Спалатин. Этот? Эго новый магистр; его зовут — Лютер. Совсем неизвестный.

Стаупиц. Что он изучает?

Спалатин. Вероятно юриспруденцию… Курфюрст идет!

Курфюрст входит. Все встают и по знаку курфюрста снова садятся.

Курфюрст. Ну, мой добрый Спалатин, источник всякой мудрости, скажи мне, где теперь находится Колумб?

Спалатин. По последним дошедшим до нас известиям Колумб проезда в Индию не нашел.

Курфюрст. Не удалось? Но где же он теперь и какую неизвестную страну нашел он?

Спалатин. Он открыл Новый Свет.

Курфюрст. Где он лежит?

Спалатин. Где?.. На Запад от Испании! Там, где прежде был конец света!

Курфюрст. Не может ли кто-нибудь объяснить это? Существует ли смертный, способный дать мне объяснение?

Д-р Иоганнес, почтительно приподнимаясь. Простите мою смелость, но, так как курфюрсту угодно было обратить вопрос ко всем — прошу позволить мне ответит.

Курфюрст. Будьте так добры!

Д-р Иоганнес. Христофор Колумб находится в настоящее время на другой стороне земли.

Курфюрст. Разве у земли не одна сторона?

Д-р Иоганнес. У неё их бесконечно много, потому что она представляет собою шар.

Курфюрст. Что я слышу? Покажите и докажите мне это!

Д-р Иоганнес достает глобус, стоявший под столом Вот какова форма земли…

Курфюрст. В своем ли он уме?

Д-р Иоганнес… и приблизительно такой вид имеете Новый Свет.

Курфюрст. Откуда же это вам известно?

Д-р Иоганнес. Это было известно еще в древности, но никто не хотел верить. А вера есть…

Курфюрст. Продолжайте!

Д-р Иоганнес. При своем первом посещении Ватикана я нашел манускрипт одного совершенно неизвестного грека, по имени Агесианакса…

Курфюрст. Не знаю такого! Не знаешь ли ты его, Спалатин?

Спалатин. Мне знакомо только имя.

Д-р Иоганнес. Этот ученый наблюдал на луне темные, похожие на карту, изображения и по их изогнутым очертаниям заключил, что они представляют собой отражения различных стран земли. Но так как среди них были и такие, которых он не мог отождествить с известными ему странами, то он заключил отсюда о существовании континента, который еще не открыт.

Курфюрст. Я не желаю больше слушать! Уберите это прочь. Уберите!… Спалатину. Есть от чего с ума сойти! Поговорим о чем-нибудь другом, Спалатин… Мой университет в Виттенберге должен иметь профессоров всех факультетов, и на тебе лежит обязанность позаботиться об этом. А в новую церковь я отдам на сохранение останки святых, которые я так долго собирал!… Послушай, Спалатин, что слышно нового из Рима?

Спалатин. Быть может вашей светлости угодно будет проследовать в приемную?

Курфюрст. Разве такие важные вести? Хорошо! Спалатин и курфюрст уходят. Спалатин возвращается и делает знак Стаупицу, который следует за ним.

Фон-Гуттен весело, вставая. Вот так! Теперь враги, вперед, без приглашения! Спасибо, доктор, за шар! Если это и не верно, то, во всяком случае, ново рассматривать землю с обратной стороны. А я люблю всё новое! О, теперь наступают новые времена. Умы пробуждаются, и является охота жить!

Д-р Иоганнес. С кем имею честь?

Фон-Гуттен. К чему имена, постараемся сначала их себе составить. Я homo novus и пишу об обскурантах, темных людях, черных людях, о конокрадах и угнетателях…

Дицель. Прошу не нарушать тишины в библиотеке.

Фон-Гуттен. Кто это там говорит? Не слишком ли это громко сказано? Уж не стоит ли там, внизу, у Зальцкаммергута жандарм, чтобы доставить необходимые сведения? Быть может кое-кто, сидевший уже раз в мешке, должен теперь покончить свою жизнь во власянице. Быть может кое-кто за 50 дукатов продал конокраду из Мансфельда отпущение грехов.

Дицель. Это ложь!

Д-р Иоганнес. Отец лжи! Мы уже встречались с тобой.

Дицель. Я имею честь… — хотя, собственно, это не составляет честь для меня — знать вас!

Фон-Гуттен. Уходи! Я буду следить за тобой до самого суда, до плетей, до виселицы…

Дицель озирается. Теперь я узнал тебя и буду преследовать тебя до… твоей свадьбы, в особенности когда ты будешь делать предложение любимой девушке, я буду стоять поблизости и скажу ей: откажите ему — у него morbus gallicus. Когда ты будешь сидеть за столом в качестве гостя, я буду здесь и стану предостерегать всех: не пейте с этим человеком из одного стакана-- у него люес!

Фон-Гуттен. Да, у меня люес, но я честно приобрел его как мужчина в открытом поединке любви, а ты получил свой — в месте, которого не называют, и способом, который зовется mos ferarum. Иди, ты беглый раб, и скажи твоему господину, что ты видел Ульриха фон-Гуттена из Штекельберга; но берегись лесных засад и мрака ущелий! Берегись потоков и жгучего огня — рука моя длинна и глаз зорок, как у рыси… Ты еще здесь!

Дицель исчезает.

Фон-Гуттен. Простите, господа! Теперь вам известна моя тайна, которая является моим злым роком!

Д-р Иоганнес. Мы уважаем вашу тайну, тайну, которую носит в себе четвертая часть всех немцев! Известно ли вам, например, господа, чему обязан Виттенберг своим университетом? Ученые и профессора в Лейпциге в вопросе о лечении morbus gallicus дошли до такого ожесточенного спора, что не могли больше жить в одном городе!

Фон-Гуттен. Эта болезнь должна бы собственно называться morbus romanus, потому что она пришла из Рима, как и всякая зараза. Поэтому мое первое и последнее слово — Рим должен быть разрушен! Roma est delenda!

Д-р Иоганнес. Слыхали ли вы, господа, последние известия из Рима? В банях Тита, уничтожившего Иерусалим, найдена статуя, изображающая Лаокоона, троянского жреца, который, как вам известно, хотел спасти Трою от деревянного коня и неприятельских воинов. В наказание за это Аполлон послал на Лаокоона двух змей, умертвивших его и двух его сыновей. Эта статуя так понравилась взбалмошным римлянам, что они процессией носили ее по улицам под звон церковных колоколов.

Фон-Гуттен. Это можно было бы назвать знамением времени!

Д-р Иоганнес. Вы думаете, что в стенах Рима и в настоящее время имеется свой деревянный конь?

Фон-Гуттен. Я так думаю! И я верю, что Рим будет разрушен! Roma est delenda! Прощайте, господа!

Уходит.

Д-р Иоганнес подает Лютеру большую книгу. Читали ли вы, магистр, эту книгу?

Лютер, Нет! Я изучаю пандекты; я готовлюсь быть юристом.

Д-р Иоганнес. Да, но всё же вам не мешает с ней познакомиться!

Лютер. Что это за книга? Библия? Вся библия?

Д-р Иоганнес. Всё священное писание!

Лютер. Разве оно такое обширное? Я видел только Евангелие и послания, которые лежат на алтаре.

Д-р Иоганнес. Эта книга скрывает в себе много тайн; это поистине чудесная книга.

Лютер. Я этому не верю.

Д-р Иоганнес. Испытайте! откройте, где хотите.

Лютер открывает и читает." Что здесь написано? «Отрок же Самуил служил Господу под руководством Илии, слово Господне было редко в те дни и было мало пророчеств»… — Верно. Читает. «И Самуил возрастал, и Господь был с ним и не допустил ни одному из слов Его тщетно упасть на землю. И весь Израиль узнал, что Самуил был верный пророк Господа Бога». Читает. «И филистимляне взяли Ковчег Господень и поставили его рядом с идолом Дагоном. И когда встали на другой день утром, то нашли Дагона лежащим ниц на земле перед Ковчегом Господа!» —

Да, к сожалению идолы всё еще существуют! Этого нельзя отрицать… Удивительно как это похоже на то, что происходит сейчас! Можно подумать, что это написано вчера… И в настоящее время нужен был бы такой же Самуил, но где его найти?…

Д-р Иоганнес, кладя руку па плечо Лютера. Бот он!

Лютер. Не богохульствуйте! 51 — человек от мира сего, из плоти и крови, с большою склонностью к полноте!!…

Д-р Иоганнес. Рим лежит в стране филистимлян.

Лютер. Не отзывайтесь дурно о Риме; это священное место, где обитает Бог.

Д-р Иоганнес. Прежде обитал. Теперь там антихрист.

Лютер, Это я еще посмотрю; если, впрочем, мне удастся…

Алексиус входит возбужденный, расстроенный. Прости, что я помешал! Мартин, помоги мне! Пойдем со мной.

Лютер. Мне некогда!

Алексиус, Ради Бога! Я нахожусь в ужасном положении!

Лютер. Это меня не касается! Ты можешь сам улаживать свои грязные истории.

Алексиус. Мартин, выслушай меня!

Лютер. Иди своей дорогой!

Алексиус. Куда? Куда мне идти?

Лютер. Хоть к самому дьяволу?

Алексиус. Ты когда-нибудь в этом раскаешься, Мартин!

Лютерт. Я никогда не делаю ничего такого, в чём бы мне пришлось потом раскаиваться!

Алексиус. Пусть Господь смилуется над тобой, если ты когда-нибудь очнешься от своего безграничного эгоизма!

Лютер. Стыдись! Я вовсе не эгоист!

Алексиус уходит в слезах.

Лютер. Он еще плачет, чёрт возьми! Да, доктор, я хотел бы взять с собой эту книгу, она принадлежит вам?

Д-р Иоганнес. Она моя, вы можете пользоваться ею! Но берегитесь — это обоюдоострое оружие; смотрите, не обрежьтесь!

Лютер. Я не обрезался на Аристотеле, да к тому же у Мартина Лютера толстая кожа… Послушайте, не встречались ли мы когда-нибудь с вами?

Д-р Иоганнес. Да, в доме ваших родителей.

Лютер. Так, так! Вы чертили карту из вина и продали свою душу дьяволу?

Д-р Иоганнес. Именно! Вы верите последнему?

Лютер. Кто может знать?..

Д-р Иоганнес. Может ли магистр верить подобным басням? И нужно ли дьяволу покупать то, что в таком изобилии получаешь gratis?

Лютер. Сейчас я отправляюсь в консисторию, потом пойду домой и буду читать библию; посмотрим, смогу ли я раскусить ее! Прощайте, доктор! Мы еще увидимся.

Д-р Иоганнес. Здесь мы можем встречаться каждый день.

Лютер. Хорошо! И мы будем добрыми друзьями, если только вы оставите в покое Рим.

Картина III

Перед студенческой комнатой Алексиуса.

На заднем плане три двери, на переднем — стол со стаканами и рюмками.

Лютер и Карлштадт входят.

Лютер. Карлштадт, подожди одну минуту; я должен зайти к Алексиусу, сегодня он поедет со мной в Мансфельд.

Карлштадт. Age!

Лютер. А этого канальи опять нет дома. Должно быть он скоро придет. Садись сюда, подождем его!

Карлштадт. Ты так встревожен, Мартин, что с тобой?

Лютер. Плохо спал, видел дурной сон, к тому же долго читал.

Карлштадт. Что ты читал?

Лютер. Библию! Это замечательная книга! Карлштадт. О чём же в ней говорится? Лютер. Обо всём!

Карлштадт. Что сказано там об отпущении грехов?

Лютер. Отпущение — это искупительные деньги.

Карлштадт. Но ведь убийство и клятвопреступления неискупимы…

Лютер. Этого я еще не уяснил себе вполне. Нет, в этой книге заключается что-то другое; в ней есть нечто личное, индивидуальное для каждого в отдельности. Это страшная книга, и я желал бы лучше никогда не читать ее. Мне кажется, что теперь, когда я познакомился с ней — веселье утрачено мной навсегда.

Карлштадт. Ты философствуешь, Мартин?

Лютер. Это помимо моей воли… Но как долго не возвращается Алексиус!..

Карлштадт. Твой юный друг не даром слывет за легкомысленного повесу.

Лютер. Он молод! Положим и я не стар; впрочем, мне казалось, что я сумею повести его по лучшему пути.

Карлштадт. Когда ты видел его в последний раз?

Лютер. Вчера, в библиотеке. Я был, пожалуй, несколько нетерпелив и недружелюбен с ним… я почти упрекаю себя сейчас за это… Знаешь, в библиотеке приходится иногда слышать такие вещи… я слышал вчера ужасную историю, которой я даже не очень верю… Что это, кто-то в комнате Алексиуса… или…

Карлштадт. Нет, это просто бегает кошка.

Лютер. Я нахожу, что здесь как-то неуютно.

Карлштадт. Я не замечаю этого… но ты весь в лоту, Мартин!..

Лютер. Разве?

Карлштадт. Послушай, почему ты изучаешь юриспруденцию?

Лютер. Потому что этого желает мой отец; он теперь стал ратманом и хочет сделать из меня чиновника, а затем выгодно женить".

Карлштадт. А ты предпочитаешь изучение древнеклассических языков…

Лютер. Я не знаю, чего я собственно хочу; но меня тревожит всё: и будущее, и то, что последует за ним.

Карлштадт. Что же это такое?

Лютер. Кто может это знать; послушай, я думаю, не спит ли Алексиус у себя в комнате. Мне всё кажется, что кто-то там за дверью.

Карлштадт. Его там нет.

Лютер встает и идет к двери Алексиуса. Что ЭТО? Дверь снята с петель. И замок сломан, Я войду посмотрю…

Карлштадт. Это странно…

Лютер берется за дверь, которая падает наружу. Видна комната с кроватью, двумя большими зажженными свечами и монахом, читающим книгу. Господи Иисусе, помилуй нас грешных!

Монах в дверь. Кто нарушает безмолвие смерти? А, это вы, доктор!

Лютер. Что случилось? Что это значит?

Монах, Разве вы не знаете?

Лютер. Чего?

Монах. Ваш друг Алексиус лежит здесь мертвый…

Лютер. Мертвый?..

Монах. Да, убитый. Сбившийся с истинного пути и попавший в дурное общество. Он водил знакомство с вами, доктор?

Лютер. Убитый?!.

Монах. Собственной рукою или нет — это никому неизвестно. Войдите и сотворите молитву за вашего друга. Он в ней нуждается не менее, чем вы.

Лютер. Нет, я не могу его видеть; я не выношу вида крови… И я не повинен в ней.

Монах. Нет? А я слыхал что вы вчера оттолкнули человека, в отчаянии прибегнувшего к вам…

Лютер. Да, горе мне, я это сделал, и проступок мой слишком велик, чтобы быть прощенным!

Карлштадт. Уходи отсюда, Мартин! Уходи!

Лютер. Горе, горе мне!

Монах. Кровь твоего брата возопиет из земли!

Карлштадт. Замолчи, монах! Пойдем, Мартин. Уходи отсюда!

Лютер. Куда? Куда бегу от лица твоего, Господи!

Монах. Да! «Я видел упрямого нечестивца, — сказано в Писании, — он величался и красовался как лавр. А стоило пройти мимо, и он уже исчез. Я спрашивал о нём — он не был найден нигде». Да, вот что сказано!

Лютер и Карлштадт уходят.

Картина IV

Квартира Лютера.

Стол уставлен цветами, вином, канделябрами и музыкальными инструментами.

Кранах и фон-Гуттен.

Кранах. Какой торжественный вид! Известен ли вам повод к этому пиршеству, фон-Гуттен?

Фон-Гуттен. Нет, Кранах, я его не знаю. Мы с доктором Лютером встречались только в библиотеке и, признаюсь, я был несколько удивлен этим приглашением.

Кранах. Наш дорогой Мартин любит веселье и пение, но последние дни он несколько мрачно настроен, в особенности после этого убийства; ведь это был его друг! Очевидно Лютер хочет в обществе друзей рассеять свое горе! И хорошо делает!

Фон-Гуттен. Я обыкновенно поступаю так же.

Спалатин входит. А, вот и добрые друзья Кранах и фон-Гуттен! Но где же хозяин?

Кранах. Я тоже задаю этот вопрос. Но вам, Спалатин, это должно быть известно?

Спалатин. Нет! Курфюрсту угодно было обратить свое благосклонное внимание на доктора Мартина Лютера, и он хотел сделать его профессором! Но прежде должна улечься эта последняя история.

Кранах. Да, это было очень неприятно для Лютера, но ведь он здесь ни при чём.

Спалатин. Вообще говоря, конечно нет, но он должен, осторожнее выбирать себе друзей.

Кранах. Это ему никогда не удастся. Его необдуманность часто играет с ним злые шутки! Но все-таки он прекрасный человек и справится со всяким делом. Посмотрите как он умеет всё хорошо устроить. Ведь это просто картина!

Карлштадт входит.

Кранах. Карлштадт! Таинственный Карлштадт! Он выглядит еще таинственней обыкновенного. Куда ты девал хозяина дома?

Карлштадт. Хозяин просить приветствовать его гостей и начать пир без него. Он явится позднее.

Кранах. Что это значит? Не болен ли он?

Карлштадт. Нет… но он чувствует себя не особенно хорошо… Сейчас он принимает ванну.

Спалатин. Что случилось? Помимо этой грустной истории…

Карлштадт. Я не знаю. С некоторых пор Мартин не выходит из мрачной задумчивости… и потом, я не знаю, что произошло с ним вчера вечером.

Фон-Гуттен. Он хотел ехать к родителям в Мансфельд, но разразилась гроза, и он вернулся.

Карлштадт. Да, вчера вечером была дьявольская погода, кажется раздавались раскаты грома.

Кранах. Да, я слышал, это было в западной стороне. Но каково ваше мнение, Карлштадт?

Карлштадт. Мартину приходится так много видеть и слышать, им овладели мрачные мысли, как я уже сказал…

Кранах Гм!..

Карлштадт… Он рассказывал какие-то сказки, будто бы молния ударила близ него, и он упал, а потом услыхал какой-то голос, понимаете?.. Но, давайте, господа, садиться за стол, и я позволю себе быть rex bibendi, по поручению хозяина. Все садятся.

Иероним Шурф и Амсдорф входят.

Карлштадт. Запоздавшие, входите! Иероним. Шурф — судья, ни разу не вынесший смертного приговора. Амсдорф, — менее известный пока, но будет таковым со временем! Стучит по столу, слуга наполняет стаканы. Estisne praeparati? Sumus!

Все. Sumus!

Карлштадт, In honorem hospitis absentis, Doktoris Martini Lutheri! Semel, bis…

Все. Ter! Пьют.

Кранах. Песню! фон-Гуттен должен спеть.

Все. Песню, песню!

Фон-Гуттен. Петь я не могу — у меня горло не в порядке; но я продекламирую вам стихотворение, если Лука будет аккомпанировать мне на лютне.

Кранах. Хорошо! В каком тоне?

Фон-Гуттен. В тоне Нибелунгов.

Кранах. Играет. Готово!

Д-р Иоганнес входит и садится.

Фон-Гуттен. Декламирует.

В дни юности далекой я женщину любил.

И пылкой итальянки рабом я верным был.

Но вот я заразился и силы потерял,

Из дома наслаждений вернулся хил и вял.

И, присужденный к смерти, не смею я любить, Меркурий и Венера должны в борьбу вступить.

И тело подвергая втираниям и посту,

Скитаясь с своей лютней, блюду я чистоту.

То черный демон смерти из Рима к нам притек, Во тьме он насаждает болезни и порок.

Своим задел крылом он немецкие главы.

Увы тебе, Тюринген! Саксония, увы!

О, немцы, берегитесь заразы стар и млад,

Я вас предупреждаю — Италия нам яд!

Германский дуб к падению уже приговорен, Долой подгнивший корень! Зовется Римом он.

Все. Долой подгнивший корень, зовется Римом он! Д-р Иоганнес встает и отвешивает глубокий поклон фон-Гуттену.

Карлштадт. Этот бокал за Ульриха фон-Гуттена!

Все. Ульрих фон-Гуттен! Несколько новых гостей входят и садятся.

Кранах. Однако, это похоже на похороны: пьют все, кроме хозяина…

Карлштадт. Ему помешало…

Лютер входя. Это и есть похороны, добрые друзья!

Все. Лютер! Встают.

Лютер, на конце стола. Сегодня д-р Лютер перестает существовать, потому что этой же ночью он покидает здешний мир и его радости: по причинам, которые не могут быть объяснены в коротких словах, он поступает в здешний августинский монастырь.

Все. Быть не может!

Лютер. Это так и притом бесповоротно!

Кранах. Но ведь это убийство!

Фон-Гуттен. Эго самоубийство! Не поступайте туда! Я был пять лет в фульдском монастыре и бежал из этого Содома. Не ходите туда!

Лютер. Это ex-voto, обет, данный Богу в минуту опасности и душевной муки.

Кранах. Ты можешь быть освобожден от этого обета!

Спалатин. Об этом позаботится курфюрст.

Лютер. Нет, друзья, сделать это могу только я сам, исполнив свой обет.

Карлштадт. Лютер прав!

Лютер. И потому-то, благородные друзья и покровители, я собрал вас, чтобы проститься со всеми вами. Поднимает бокал. Детство мое мало походило на розовый сад, юность — тоже, и если это всё, что может дать нам жизнь, то я отказываюсь от неё. Я держу в руках бокал, но я не буду пить — я опоражниваю его, и пусть это вино будет жертвой, принесенной за ваше благополучие, благодарственной жертвой за вашу дружбу! И я разбиваю этот бокал, как порываю с разбитой жизнью и её хрупким счастьем. Разбивает бокал. Прощайте же, друзья! Мы больше никогда не увидимся, потому что завтра утром доктор Мартин будет погребен, а после завтра я буду только брат Августин.

Все. Нет, это невозможно.

Спалатин. И это неизменное решение?

Лютер. Да, неизменное! Прощайте, забудьте меня и любите друг друга! Уходит.

Фон-Гуттен. Ты уходишь, Августин, но Мартин вернется!

Кранах. Что всё это значит? Такой печальный конец такого блестящего начала!?

Спалатин. Я верю в воскресение мертвых…

Фон-Гуттен. Он идет в монастырь, а я клянусь, что через десять лет все монастыри будут закрыты!

Д-р Иоганнес тихим, но убежденным голосом. Господа! В искусстве осады наш друг Лютер понимает больше, чем мы: он войдет внутрь укрепления и изнутри откроет двери… Последуем же за ним!..

Все. Мы следуем за ним!

Картина V

В монастыре.

У огня сидят два монаха и грызут орехи.

Лютер входит с метлой и мешком.

Первый монах. Ну, Августинчик, подмел ли ты улицу?

Лютер. Подмел.

Второй монах. Не принес ли ты нам в своем мешке чего-нибудь хорошенького?

Лютер. Мне что-то дали, но я не знаю, что именно.

Второй монах, осматривая содержимое мешка. Тебя любят городские девушки, и когда ты собираешь милостыню, тебе достаются лакомые кусочки.

Лютер. Стыдитесь!

Второй монах. Ты хочешь быть опять наказан?

Лютер, крестить рот и что-то шепчет.

Первый монах. Язык — это такой маленький член, а между тем многих влечет к погибели!

Лютер, падая на колени. Простите, отец!

Второй монах. Я прощаю тебя, но больше не греши! Послушание — первый параграф правил! Слушайся, и тогда посмотрим. Садись! Ты получишь что-то хорошее, если разинешь рот! Ну! раз, два, три! Садись!

Лютер молча стоит неподвижно.

Второй монах. Садись!

Лютер. Нет!

Второй монах. Pax in расе! Знакомо ли тебе in расе там, в подвале? Садись!

Лютер. Нет!

Первый монах. Клятвопреступник! Ты даль присягу исполнять монастырские правила и теперь нарушаешь её!

Лютер. Язык мой нем! Мне представляется, что я попал в ад кромешный и что вы — дьяволы! Но должно быть я заслужил это! О, Господи, доколе ты не вспомнишь обо мне?…

Второй монах. Августин, ты должен повиноваться, иначе ты останешься без ужина!

Первый монах. Подумать только — нам неучам достался магистр, который должен мести улицу! Настоящий магистр, знающий латынь и греческий!

Второй монах. И после этого он еще жалуется, что другие магистры не хотят ему кланяться! Когда светильник прячут под сосуд, то получается нагар, это понятно!

Первый монах. Ну, Августин — как весело называть его Августином — читал ли ты исповедь св. Августина? Да тут превкусные куски!

Лютер. Я читал Августина!

Первый монах. Это был веселый малый в молодости!

Лютер. Говорите с почтением об основателе святого ордена, иначе я заявлю капитулу!

Второй монах. Каково!

Третий монах, входя слева. Отец Никодим! Разрешите ли вы выдать из библиотеки сочинения Гуса?

Первый монах. Гуса?! Убирайся в преисподнюю! Ты думаешь, что вам позволят читать Гуса, этакую мерзость? Кому это он понадобился?

Третий монах. Этому сумасброду — доктору Иоганнесу…

Первый монах. Как, разве он здесь? Мы должны посмотреть на него. Встает и идет к двери в сопровождении обоих монахов.

Второй монах. Это тот самый, что продал себя дьяволу, как говорят?… Я хочу взглянуть на него!

Третий монах. Он уже получил книгу и под расписку, можете ли вы себе представить, самого курфюрста!

Первый монах. Курфюрста Саксонского! Да ты с ума сошел! Выходит влево с обоими монахами.

Лютер один, со скрещенными на груди руками, погружен в молитву.

Д-р Иоганнес показывается справа с книгой в руке.

Лютер. Vade retro, Satanas!

Д-р Иоганнес. Однажды я вручил вам книгу, доктор Лютер, и книга эта для вас стала ярким светочем! Теперь прочтите только несколько слов отсюда!

Лютер. Я не хочу!

Д-р Иоганнес открывает книгу и подает ему. Читайте!

Лютер, читает одно мгновение. Не хочу!

Д-р Иоганнес. Одно слово еще!

Лютер. Да, с этим можно согласиться! Это верно! — Но ведь это говорит еретик! Читает еще… О, я хотел бы лучше никогда не видеть этой книги!… Уберите ее прочь!.. Вечный, милосердный Боже, неужели же мы дожили до того, что ложь действует с силой правды, а правда — с силой лжи! Я думал, что я еретик и потому проклят… Я проклят, и Господь покинул, отвернулся от меня… или может быть он заснул!.. Ты спишь, Господи, или считаешь нас за дураков!.. Скройся, сатана, и убери свою книгу, не то я убью тебя в алтаре, как жреца Ваала! Исчезни!..

Д-р Иоганнес. Мир с тобой, Мартин! Уходит.

Лютер один, скрестив на груди руки, в раздумье.

Стаупиц входит. Ну, сын мой, как чувствуешь ты себя?

Лютер. Невообразимо тяжко!

Стаупиц. Contritio animi, угнетенное состояние духа; это хорошо, через это необходимо пройти. Но conscientia scrupulosa, или мелочные угрызения совести — это уже гордыня.

Лютер. Дух мой смиренен!

Стаупиц. Нет, он не таков: ты самый гордый из людей, которых я встречал. Тебе хочется быть совершенным, как Бог, и ты терзаешь себя из-за мелочей. Ты ежедневно исповедуешься, хотя тебе не в чём каяться.

Лютер. Мои прегрешения слишком серьезны, чтобы могли быть прощены!

Стаупиц, Стыдись! Разве Господь не может простить всего, даже маленькие грешки какого-то Августина?

Лютер. Они не так малы!

Стаупиц. Потому что всё в тебе должно быть велико!

Лютер. Я прогневил Господа Бога.

Стаупиц. Бог милосерд. Потому-то он испытывает тебя страданием. А это большая честь!

Лютер. Так это не наказание?

Стаупиц. А разве ты совершил преступление?

Лютер. Не в обычном смысле.

Стаупиц. Ты должен наконец прекратить это постоянное лечение свой души… Ты занимаешься лечением, Августин!.. А между тем тебе необходимо вооружиться скальпелем. Впрочем, быть может ты удовлетворен монастырской жизнью?..

Лютер молчит.

Стаупиц. Нет, она тебя не удовлетворяет! Меня — тоже; поэтому-то я и нашел себе деятельность вне стен монастыря. Я читаю в университете. Не желаешь ли и ты заняться тем же?

Лютер. Что же я могу читать?

Стаупиц. Философию и древние языки.

Лютер. Философия — это языческая дева…

Стаупиц… которую мы окрестим. Древние же языки должны играть служебную, а не господствующую роль.

Лютер. Я презираю их.

Стаупиц. И поступаешь неправильно: библия написана на греческом и иудейском языках, следовательно они священны. Заметь это себе!.. Между прочим курфюрст призывает тебя в качестве профессора в университет; а если он зовет — ты должен повиноваться.

Лютер. Я не могу служить двум господам!

Стаупиц. Ты не можешь делать того, что делаем мы, все? Мы служим императору так же, как папе и даже курфюрсту. Ты болтун, Августин, а тебе надо сделаться оратором! — Послушай, сын мой, ты никогда не думал о том, что у тебя есть призвание?

Лютер. Напротив, очень часто. Порой я чувствую в себе силу, способную остановить Рейн в его течении или унести на своих плечах Шварцвальд.

Стаупиц. Я скажу тебе, мой сын, но не возгордись этим: глаза всех давно устремлены на тебя. Собственно говоря неизвестно почему — ведь ты еще ничего не сделал — но от тебя чего-то ждут, ждут чего-то великого!

Лютер. От меня, ничтожного творения?

Стаупиц. Да, от тебя! как от юного Самуила!

Лютер. Самуила? — я читал о нём в библиотеке курфюрста! — Самуил!?

Стаупиц. Да!

Лютер. Так вот что это было? «Здесь нужен был бы Самуил, но где его найти?»

Стаупиц. Он здесь!

Лютер падает на колени. Да, да! Аминь! Пусть будет так!

Стаупиц. Но прежде чем взойти на кафедру, ты должен исполнить одно поручение, в котором заключается также и испытание.

Лютер. Говори, повелитель, слуга твой слушает тебя.

Стаупиц. Ты должен отправиться с одной миссией к Святейшему Отцу в Рим.

Лютер В Рим? Я отправлюсь в святой город… Мечта моего детства, надежда и страстное стремление моей юности…

Стаупиц. Твои мечты начинают осуществляться.

Лютер. Я? В Рим?..

Стаупиц. Но пусть глаза твои будут отверзты! Смотри, слушай… и молчи! По возвращении ты сможешь говорить. Но и то только со мной! Не забудь этого!.. Итак, дверь открыта! На свободу, вольная птица, лети!..

Лютер. На свободу, на свободу… в необъятный простор! Так я еще не умер?!

Стаупиц. Ты?

Картина VI

У Зикингена в Эбернбурге.

В типографии; наборщики и печатники за работой. Фон-Гуттен, Эразм и Рейхлин, сидя за столом, пишут.

Фон-Гуттен, поднимаясь. Вставайте, братцы, разомнитесь. Вы тут совсем заржавели. Вставай, Рейхлин!

Рейхлин. Послушай, Ульрих, не слыхал ли ты Чего-нибудь о доминиканцах в Кельне?

Фон-Гуттен. Которые хотели сжечь тебя живьем? Да, можете вы себе представить: они заказали 500 Экземпляров наших «Писем к обскурантам».

Рейхлин. Но это уж чересчур нелепо! Что же это значит?

Фон-Гуттен. Это значит: они так глупы, что не поняли сатиры и приняли ее всерьез.

Эразм, чихая. Никогда в жизни я не слыхал ничего подобного; можно подумать, что свет перевернулся на изнанку.

Рейхлин. Не доверяйте им! Я знаю этих собак и, не сиди мы в безопасности у нашего друга Зикингена…

Фон-Гуттен. Но ведь император на нашей стороне, а у Максимилиана есть план…

Эразм. Какой план? Ты имеешь в виду присвоение светской власти пап, при помощи которой можно было бы положить конец этим разбоям в немецком государстве?

Фон-Гуттен. Да, такова мысль императора. И это действительно верно. У нас есть рейхстаг, имперский суд, государственные законы, но мы беспрестанно сталкиваемся на наших путях с каноническим правом и декреталиями Рима. Телега не может двигаться вперед, если в оба конца её впрячь по кобыле; пока дело касалось сбруи — всё ничего, но теперь трещите сама телега.

Эразм. Неужели мы так далёко зашли, что император прицеливается в папу?

Рейхлин. Ирод и Пилат снова станут друзьями, лишь, только найдут кого распять.

Фон-Зикинген входит с письмом. Я вижу, здесь работают и пишут. Теперь давайте поболтаем, у меня много новостей!

Фон-Гуттен. рассказывай, рассказывай…

Фон-Зикинген. Дело вот в чём. Ваши письма читает вся Германия, от Эльбы до Рейна. И все смеются!

Фон-Гуттен. Смеются? Тогда мы спасены!

Фон-Зикинген. Смеются над монахами, так что доминиканцы в Кельне всё поняли и теперь неистовствуют. Пусть это послужит предостережением для нас!

Рейхлин. Sapperment!

Эразм. Что могут они нам сделать здесь, в Эбернбурге.

Фон-Гуттен. Рейхлин, ты знаешь собак? Есть порода легавых, которые не лают, но умеют ползти на животе.

Рейхлин. Доминиканец пролезет в закрытую дверь, вползет по желобу или через отхожее место. Можно было бы сказать, что и здесь пахнет доминиканцем…

Фон-Зикинген. указывая на рабочих. Ты знаешь всех их, Ульрих?

Фон-Гуттен. Большинство!

Фон-Зикинген. Будь осторожен!.. А теперь вот еще одна новость! Этот дьявольский архиепископ в Майнце послал доминиканца Дицеля, или Тецеля, продавать отпущение грехов. И это животное позволило себе напечатать определенную таксу за отпущение. Так, он берет contantibus in manibus 50 дукатов за многоженство, 9 — за святотатство и клятвопреступление, 8—за убийство, и 2— за колдовство.

Фон-Гуттен. Какая гнусность! Сколько же он берет за простое прелюбодеяние?

Фон-Зикинген. Об этом он умалчивает, потому что сам был осужден за двойное. Но случилось так: когда он уже был посажен в мешок, чтобы быть утопленным в Дунае, мимо проходил архиепископ майнцский и помиловал его.

Эразм. Это уж слишком глупо!

Рейхлин. Что касается человеческой глупости — с ней мы не расстанемся до смерти!

Фон-Гуттен. Но они губят самих себя!

Фон-Зикинген. Надо ловить момент.

Фон-Гуттен. Теперь-то мы и пустим в печать мной приготовленную конфетку. К рабочим. Приостановите новое издание «Писем». Пустите в печать объявление! И теперь все за набор! Сейчас же должно быть всё набрано. Станок и образец! Подходит к станку. Смазчик! Место!

Фон-Зикинген. И этот Дицель разъезжает с своими двумя сыновьями.

Рейхлин. чёрт его побери!

Эразм. В каком положении вопрос о безбрачии?

Фон-Зикинген. Послушайте, господа, этот доктор Лютер, который ушел в монастырь, — говорят теперь в Риме!

Эразм. Удивительно, как этот человек заставляет говорить о себе!

Рейхлин. Он что-нибудь написал?

Эразм. Ничего! Существуют люди, которые приобретают славу без всякого повода к тому.

Фон-Гуттен, возясь со станком. Что за чертовщина! Не печатает; станок разломан, не вбирает краски! Кто виновник? Кто?! здесь есть изменник! Кто он? Это смазчик! Ты побледнел, дьявол?! Шапку долой! Да у него тонзура!!. Рейхлин, подойди сюда, понюхай, не пахнет ли он доминиканцем?

Рейхлин подходит, делая вид, что обнюхивает смазчика. От него пахнет псиной — это доминиканец!

Фон-Гуттен. За окно его! За окно! Все к деку! Шесть этажей — прыжок в вечность, и могила готова!

Надо погасить это адское пламя! Ну, принимайтесь, все за раз! Ура!

Смазчика выбрасывают в окно.

Фон-Гуттен смотрит вниз в окно. Он не попал в ров. Падая, он сел верхом на статую испанского всадника. Так пусть же сгинет проклятое семя.

Фон Гуттен. Ловко мы от него отделались!

Фон-Зикинген. Теперь уж они наверное нападут на замок!

Фон-Гуттен. В таком случае мы заблаговременно уйдем отсюда. Но куда нам направиться? Пойдемте, друзья, в Виттенберг. Там можно жить!

Фон-Зикинген. Я, разумеется, останусь здесь, потому что теперь можно ожидать всего от архиепископа.

Эразм. Я не дотронусь до штыка.

Рейхлин. У этого Франца такой хороший стол, что я останусь здесь как крыса в сыре!

Фон-Гуттен. Тогда я отправлюсь в Виттенберг один. Там у меня есть печатный станок и друзья; к тому же я там встречу этого мошенника Тецеля, с которым мне еще надо посчитаться. Хвала тебе, благородный Зикинген, рыцарь без страха и упрека! Вот тебе моя рука за оказанное гостеприимство. Моя нога всегда к твоим услугам, когда тебе понадобится дать кому-нибудь хороший пинок. Мое перо — когда твой меч притупится, и моя лютня — когда ты будешь разочарован в жизни! Уходит.

Картина VII

У Курфюрста саксонского.

Курфюрст и Спалатин. На стене висите картина, изображающая Лаокоона.

Курфюрст. Не монах ли Августин это?

Спалатин. Да, это он, вернувшийся из Рима.

Курфюрст, Он подождет. Уже вернулся!.. Так видишь ли, мой добрый Спалатин, этот продавец индульгенций, Тецель, изобличенный негодяй, был присужден к утоплению. Архиепископ магдебургский, курфюрст майнцский, Альбрехт бранденбургский приняли в нём участие, а меня обвиняют. Что я могу сделать в духовных делах. В делах церкви я не имею права голоса, такова присяга в Германии. Я не могу изгнать этого Тецеля, не могу запретить ему его постыдной торговли отпущением грехов. Единственное, что я могу — это. разрешить проповедовать против него. Но у него такая глотка, что он перекричит целый эскадрон. Ты видишь — я бессилен!

Спалатин. Ваше величество, в коем распоряжении есть глотка, самая сильная во всей Германии.

Курфюрст. Эта, наверное монах Августин, пли доктор Лютер, как звали его раньше? Дай мне взглянуть на эту редкую, птицу, о которой все говорят.

Спалатин. Его речь несколько пряма и неприкрашена, ваша светлость…

Курфюрст. Это ничего не значит, напротив… Впусти его!

Спалатин вводит Лютера.

Курфюрст. Ты был доктор и назывался Лютером?

Лютер, Да, был!

Курфюрст. Ты пошел в монастырь, чтобы изучить жизнь монахов?

Лютер. Нет, по другим причинам.

Курфюрст. Ты был в Риме: что там делается?

Лютер. Я не могу этого передать.

Курфюрст. Это так ужасно?

Лютер. Это неописуемо!

Курфюрст. Опиши!

Лютер. Я не могу! Мой язык, мои зубы, мое небо отказываются служить мне, и если бы я омыл свои глаза и уши в соленой воде морей, — они не могли бы очиститься от всей той грязи, которую я видел и слышал. Этот языческий двор возмутил бы самого Нерона, Калигулу и Домициана. И это бы ничего еще, но, заметьте, они не веруют больше ни во что. Это худшие язычники, чем турки, негры, ацтеки. Священнослужители издеваются над всем самым священным, и христианства не существует в стенах Рима!

Курфюрст. Неужели это действительно так? Я не верил, что ото правда.

Лютер. Это так…

Курфюрст. Августин! Ты назначен профессором в Виттенбергский университет. Но сначала ты должен объездить монастыри. Ты знаком с монастырями?

Лютер. Эго единственные дома терпимости, которые я знаю.

Курфюрст. Одновременно с этим ты должен проповедовать против продавца индульгенций — Тецеля.

Лютер. Еще шесть месяцев тому назад я сказал бы — нет! Теперь же говорю — да! И аминь! Да благословит Господь курфюрста!

Курфюрст. Отлично! Иди отсюда к Стауишцу; там ты получишь инструкции.

Лютер бросает взгляд на Лаокоона.

Курфюрст. Ты смотришь на этого жреца? Берегись змеиной норы! И помни одно: не касайся моих мощей!

Лютер. Я думал с них начать!

Курфюрст. Спалатин, проводи монаха! И расскажи ему всё, что надо.

Картина VIII

Дверь дворцовой церкви в Виттенберге. Из церкви доносятся звуки органа. Входят Карлштадт и Меланхтон.

Карлштадт. Брат Меланхтон, я призвал тебя, потому что нуждаюсь в совете и помощи.

Меланхтон. Не переоценивай моих сил и скажи мне, что тебя удручает?

Карлштадт. Сегодня, в день Всех Святых, наш друг Лютер просил своих друзей собраться перед входом в дворцовую церковь, когда пробьет шесть часов. Для какой цели — он не сказал. Но после осмотра монастырей он был так возбужден, почти разъярен. Теперь, когда он исполняет обязанности священника, ему нередко приходится исповедовать. И вот несколько дней тому назад он рассказал мне следующее: один человек, совершивший клятвопреступление, пришел к нему исповедоваться. Лютер наложил на него эпитимию и обещал отпущение грехов, если он пожелает исправиться. Можешь себе представить: клятвопреступник заявил ему, что он не намерен ни исполнять эпитимию, ни исправляться, потому что он за известную сумму купил себе право совершать клятвопреступление.

Меланхтон. Это, конечно, дело продавца индульгенций!

Карлштадт. Да, это дело папы и его наемника-- Тецеля.

Меланхтон. Это возмутительно!

Карлштадт. Так же смотрит на это и Лютер. Он был вне себя, и я ожидаю от него какой-нибудь неосторожности, не зная, куда она будет направлена.

Меланхтон. Как думаешь ты, Карлштадт, что можем мы сделать? Мне кажется, мы ничего не можем.

Карлштадт. Ничего? Тогда будем ждать!

Меланхтон. Все ждут, и мы давно уж ждем подождем терпеливо еще немного.

Карлштадт. Да, до шести часов, не дольше!

Меланхтон. Что сейчас в церкви?……

Карлштадт. Там служат мессу перед выставкой мощей. Курфюрст собрал 19.000 мощей, которые и помещает на сохранение в своей новой церкви.

Меланхтон. Добрый курфюрст! Прогуливается взад и вперед.

Кранах. Я собственно не жду ничего больше от нашего доброго Лютера с тех пор, как он ушел в монастырь. Но всё же я хотел бы его видеть! Мы подождем его до шести часов?

Сакс. Мне очень хочется взглянуть на этого человека. Ходят взад и вперед.

Д-р Иоганнес с Амсдорфом.

Д-р Иоганнес. Это собор, христианская церковь, а в Риме теперь строятся языческие храмы. Даже только что выстроенный храм святого Петра составлен из базилики и пантеона. В Риме нет соборов.

Амсдорф. И для храма святого Петра теперь собираются Тецелем деньги?

Д-р Иоганнес. Да, христиане платят язычникам искупительные деньги! Папа собирает древне-римские рукописи; он заплатил несколько сотен дукатов за книгу Ливия, а за библию не дал бы и двух геллеров.

Амсдорф. Откуда пришло новое язычество?

Д-р Иоганнес. Некоторые утверждают, что из Константинополя, с тех пор как турки вытеснили греков в Рим.

Амсдорф. Но к чему это приведет? Христианству угрожает опасность?

Д-р Иоганнес. О, нет! Всё идет к одному! Прогуливается взад и вперед.

Входят фон-Гуттен и Шурф.

Фон-Гуттен. Кости брошены, и выпала шестерка. Но скажите, чего здесь ожидают?

Шурф. Мартина Лютера!

Фон-Гуттен. Его уж так давно ждут; ему посчастливилось, но до сиг пор мы нс видели еще плодов его деятельности.

Шурф. Она начнется теперь и наверное будет плодотворной.

Фон-Гуттен. Путь тяжел, а брат Мартин слишком утомил себя на голых камнях.

Входят Лютер — отец и мать.

Отец. Должно быть это дворцовая церковь?

Мать. Да, они так нам сказали.

Отец. Только бы мне удалось с ним поговорить! Одно бы только слово!

Мать. Пожалуйста не будь с ним слишком суров. Ты ведь знаешь его вспыльчивый нрав. Не позволишь ли ты лучше мне переговорить с ним?

Отец. Нет, я хочу сам. Сейчас я мог бы повалить его на пол, так зол я на него!

Церковные часы бьют шесть. Все в напряженном ожидании собираются на сцену.

Фон-Гуттен. Он не идет?

Шурф. Идет, идет!

Кранах. Что всё это значит?

Сакс. Они имеют такой озабоченный вид?

Меланхтон. Господи, помилуй нас, что только сейчас произойдет?!

Карлштадт. Аминь, аминь; сейчас что-то должно случиться!

Сакс. Он идет! Смотрите на него. Да, это он идет во славу Божью. Это он!

Лютер входит.

Мать Лютер навстречу ему. Сын мой, твой отец и я повсюду ищем тебя…

Лютер. Женщина, что мне до тебя?

Отец Лютер выступает вперед.

Лютер. Наши пути различны. Поднимается к церковной двери, достает молоток, гвозди и плакат, который укрепляет с помощью трех гвоздей! При первом ударе молотка орган умолкает. Во имя Триединого Бога. — Отца! — и Сына! — и Святого Духа! — Аминь!

Фон-Гуттен поспешно поднимается к церковной двери и читает плакат. Девяносто пять тезисов против отпущения грехов!

Лютер. Здесь тезисы. Защита их произойдет с кафедры!

Спалатин и Стаупиц с плакатами в руках.

Спалатин. Мир с тобой, Мартин!

Стаупиц. Мир!

Лютер. Я пришел, чтобы принести не мир, но меч! Огонь и меч! Смерть и пожар! — Всемогущий и животворящий Боже, не покидай меня, и тогда я не побоюсь ни папы в Риме, ни дьявола в аду! Уходит.

Сакс. Наконец-то взошло солнце над Германией, и теперь-то мы запоем новые песни, фон-Гуттен, новые! Мы будем писать новые картины, Кранах!

Все жмут друг другу руки и ликуют.

Картина IX

Сад Пейтингера со статуей Лаокоона в Ауксбурге.

Доминиканец из замка Зикинген. Монах, бывший у смертного одра Алексиуса.

Доминиканец. Я предпочел бы умереть в тот день, когда меня бросили в ров перед замком Зикинген!

Монах. Да, действительно. Я, вообще, не верю в чудеса, но то, что ты остался жив — это просто чудо!

Доминиканец. При мысли о том, что фон-Гуттен, напечатавший позорящую монашество статью, этот развращенный человек, вчера был посвящен императором Максимилианом в рыцари, а сегодня, в качестве poeta laureatus, получил лавровый венок из рук прекрасной Констанции Пейтингер — при этой мысли мне хотелось бы умереть!

Монах. Фон-Гуттен меня не касается, но то, что этот негодяй Лютер ревизует монастыри — что называется пустили козла в огород — вот это позор!

Доминиканец. Да, Лютер, да! Как возвысился вместе с ним Каэтан.

Монах. Папскому легату не трудно было бы давно убить эту тлю, но, хотя и придавленная, она всё еще продолжает жить. Он не хочет раскаяться! Что с ним сделаешь?

Доминиканец. Его надо убить!

Монах. Да, это, конечно, легко, но он успел уже так разбросать повсюду свое семя, что вся Германия заполонена этим чертополохом.

Доминиканец. Разве это так?

Монах. Ни один из ста не пойдет за нами. Это лютеранство свирепствует не хуже Morbus Gallicus.

Доминиканец. Да, по поводу Morbus Gallicus, говорят, что фон-Гуттен собирается жениться на Констанции Пейтингер; ты слышал это?

Монах. Да, ходят слухи.

Доминиканец. В таком случае, ей, конечно, не известно, что он заражен этой болезнью?

Монах. Вероятно нет, иначе она отказала бы ему.

Доминиканец. Тогда она должна узнать! Ты заметил, что он носит всегда перчатки?

Монах. Да, отчего он это делает?

Доминиканец. Понятно; оттого, что болезнь перешла на руки. Она должна это узнать!

Монах. Но она не поверит. Разве ты так мало знаешь женщин: когда они любят — они способны целовать утопившуюся кошку или шелудивую собаку.

Доминиканец. Тогда я пойду к её отцу. И даже сейчас!

Монах. Разве ты не хочешь раньше прослушать диспут?

Доминиканец. Нет, я не люблю теологии.

Монах. А было бы приятно обменяться словами с каким-нибудь говоруном. У меня также голова нс ушиблена, могу тебя уверить.

Доминиканец. Я отправлюсь к Пейтингсру и уничтожу Гуттена, а потом ты можешь сокрушить Лютера. Suum cuique!

Монах. Тогда поторопись, чтобы не опоздать.

Доминиканец. Теперь, фон-Гуттен, ты почувствуешь у меня удар! Уходит.

Монах один. Да! Да!

Лютер входит, записывая что-то в книгу.

Монах навстречу Лютеру. Братец Августин!

Лютер. Молчать!

Монах. Брат обервикарий…

Лютер. Замолчи!

Монах. Правда ли, что ты отрекся? Что ты на коленях произнес шесть маленьких букв revoco:

«беру назад»?

Лютер. Это ложь, лжец! Да, кто лжет, тот зовется лжецом. Но твое лицо не лжет: это заплеванная аспидная доска, на которой всё же можно прочесть название всех пороков, даже самых тайных. Я посетил и твой монастырь, и мне хорошо знакома твоя постель, твой стол, твоя утварь и чарки…

Монах безуспешно силится произнести слово.

Лютер. Если бы я вздумал освидетельствовать твою глотку, то сделал бы это не иначе, как при помощи грязной щетки; запах спирта, разящий из твоего рта, способен опьянить полдюжины мужиков… нос твой блестит как фонарь, и с помощью его ты мог бы разыскивать дождевых червей… Твои глаза похожи на гусиное сало, а в твоих ушах можно посеять с пол-тонны стручковых бобов; своими руками, в продолжение года не видавшими воды Эльбы, ты осмеливаешься прикасаться к святыне, и своим мерзостным ртом ты целуешь алтарь Господень!.. Я встретил тебя однажды у смертного одра моего друга Алексиуса. Я был тогда очень юн и глуп, почти так же глуп, как ты сейчас. Ты произнес тогда великое слово о неправедном, который упорно шел своим путем, и вот он погиб. Это подействовало на меня, как слово Божие на школьника. Я поджал хвост, втянул в себя уши и заполз в нору! Но если бы я тогда знал то, что знаю сейчас — никогда моей спины не коснулась бы черная сутана, никогда не ходил бы я с сумой. Во всяком случае благодарю тебя за урок; нет худа без добра! Но хитрость — еще не мудрость и лживость нечестивца — не разум. Пес возвращается к своей блевотине, а монах валяется в собственной грязи… Что, задыхаешься, животное?!

Монах, совершенно уничтоженный от злобы, с согнутой спиной и почерневшим лицом, уходит.

Лютер. Вот как учат собак!

Пауза.

Стаупиц входит с той стороны, куда ушел монах. Что сделал ты с монахом?

Лютер. Я заставил его задохнуться!

Стаупиц. Я думал, что его хватил удар!

Лютер. Ничего, нельзя же было его оставить неотомщенным!

Стаупиц. Августин, я не могу дальше следовать за тобой!

Лютер. Не можете?

Стаупиц. Ты зашел слишком далеко.

Лютер. Вы покидаете меня?

Стаупиц. Да!

Лютер. Мой отец и мать моя отреклись от меня, но Господь Бог меня не оттолкнет! Что я сделал?

Стаупиц. Ты это знаешь! Ты назвал папу антихристом!

Лютер. Если он антихрист — я должен звать его антихристом!

Стаупиц. Надо ли еще и нам с тобой спорить? Нет! Я хочу сказать тебе только одно: с сегодняшнего дня ты освобожден от своего монашеского обета.

Лютер. то есть исключен?

Стаупиц. Если ты хочешь! Нет больше Августина!

Лютер. Значит я стал опять Мартином Лютером! Хорошо!.. Ряса начинала уже теснить меня и мешала свободным движениям рук!

Стаупиц. Не намерен ли ты теперь летать?

Лютер. Я возьму крылья у утренней зари и полечу туда, где восходит солнце!

Стаупиц. Тогда лети один. Никто не последует за тобою!

Лютер, Никто? Значит курфюрст..?

Стаупиц. Да, курфюрст отстраняется от твоих дерзких выходок!

Лютер. Изменил… и он тоже! Ну, хорошо! Теперь, когда вы больше не начальство мне — я могу смело сказать вам два слова. За ваше дружеское покровительство в дурное время — примите мою благодарность! За ваше вероломство по отношению к служителю Бога-- примите мое проклятие!

Стаупиц. Ты проклинаешь..! О, Боже, он проклинает своего друга! Плачет.

Лютер. Да, я это делаю!

Стаупиц, уходя. Он проклинает своего друга! Да простит тебе Бог!

Лютер. Он уже сделал это!

Лютер один. Один!.. Тем лучше! Идет. Теперь, Всемогущий и Животворящий Господь, мы одни с Тобой-- Ты и я! Или Ты тоже отречешься от меня? Я не отрекусь! Уходит.

Фон-Гуттен входит в рыцарских доспехах и лавровом венке и Констанция Пейтингер.

Фон-Гуттен. Вот это место!.. Здесь я продекламирую тебе свою песню.

Констанция. И твою тайну… мне одной!

Фон-Гуттен. Тебе, кому ж еще? Разве для меня существует кто-нибудь кроме тебя? Разве не через тебя я воспринимаю весь мир? Что значу я без тебя? Я родился к жизни с того момента, как увидел тебя, и умираю, когда тебя нет с мной. Теперь я взойду на костер, но я подожгу его собственными руками!

Констанция. Ты говоришь загадками! Ты сказал, что любишь меня. Я ответила: хочешь взять меня? Ты сказал: хочу, но не смею! Что это значит? Отец мой согласен, мать согласна, согласна я — и всё же ты не смеешь!

Фон-Гуттен. Известна ли тебе воля богов?

Констанция. Вы начинаете говорить о богах древних римлян, как будто вы почитаете их.

Фон-Гуттен. Они возвращены из изгнания, и мы их чтим!

Констанция указывая на статую Лаокоона. Эту статую теперь можно найти везде. Кто это?

Фон-Гуттен. Изваянию этому приписывали много различных значений. Последнее таково: Лаокоон, жрец Аполлона, хотел жениться и за это был умерщвлен богом.

Констанция. Значит Аполлон никогда не знал любви?

Фон-Гуттен. Он любил юную деву, по имени Дафне, но в последнюю минуту она превратилась в лавровое дерево. Констанция… я получил уже лавры — тобою же не буду владеть никогда!

Констанция. Ты опять за прежнее! Ну, пропой же мне свою тайну!

Фон-Гуттен. Спеть я не догу, но я скажу тебе ее, пока я еще могу говорить!

Констанция. Пока?..

Фон-Гуттен. Да! Мой голос начинает угасать, так же как и свет моих очей; скоро для меня настанет блуждание во мраке и безмолвии!

Декламирует.

На Шпессартских скалах,

На Шпессартских скалах, над Рейном Замок Волькенштейн,

Замок Волькенштейн фон-Шрейна У подножья скалы, опершись на гранит.

Над волнами суровый, унылый стоит,

И пугает крестьян его сумрачный вид,

И уста их лепечут молитву.

Замок Волькенштейн,

Замок Волькенштейн фон-Шрейна,

У подножья скалы У подножья скалы над Рейном,

Избежавший стрелы среди горных вершин,

Но могучий и злобный небес властелин,

На вершине тех скал хищник ястреб один Поселился в глубоких снегах.

Замок Волькенштейн

Замок Волькенштейн фон-Шрейна

Горе, горе тебе: надвигается день,

Глубоко, глубоко дно Рейна!

Хищник ястреб гнездо собрался себе вить, Снежный саван вокруг разрывает, крушит И с лавиною вместе тебя поглотить,

Бездна алчная жаждет мгновенья!

Гордый Волькенштейн,

Гордый Волькенштейн фон-Шрейн Где ж твой замок и ты?

Вам могилой стал Рейн!

Бот наследник твой нищ и судьбой обречен Не изведать удачи нигде и ни в чём,

Свою жизнь проклиная погибнет и он,

То неба правдивое мщение!

На Шпессартских скалах,

На Шпессартских скалах, над Рейном Там, где замок стоял,

Там, где замок стоял фон-Шрейиа,

Лишь ветвистый дуб под скалой растет И под сень свою никого не ждет,

Да руина-певец там еще живет,

Ожидая конца разрушения.

Констанция бросается в его объятия, но он отстраняет ее. Ты отталкиваешь меня?

Фон-Гуттен. Да!

Констанция. И всё же ты меня любишь?

Фон-Гуттен. Да!.. А теперь мы должны расстаться, потому что я твой прокаженный брат!..

Констанция вскрикивает.

Пейтингер, входя. Рыцарь Ульрих фон-Гуттен!

Фон-Гуттен. Я здесь!

Пейтингер. Наш милостивый император и повелитель даровал вам меч и шпоры, но у меня есть основание подозревать, что вы вовсе не рыцарь и прежде всего не защитник невинности!

Фон-Гуттен. Ты хочешь запятнать мой щит, бюргер! Будь осторожен!

Пейтингер. И ты еще говоришь таким тоном, бродяга! — Констанция, этот человек не достоин тебя!

Констанция. Он достоин меня и он рыцарь!

Пейтингер. Значит ты не знаешь…

Констанция. Нет, я знаю, он поражен смертельным недугом, и поэтому ми с ним сейчас простились навсегда.

Пейтингер. Фон-Гуттен! Простите меня! Вашу руку!

Фон-Гуттен. Только не руку, а мое сердце, пока оно еще чисто!

Констанция. Ульрих!

Фон-Гуттен. Констанция!

Констанция. Прощай, мой вечно любимый друг!

Фон-Гуттен. Прощай, вечно любимая подруга! Уходит.

Пейтингер. Дитя мое! Сказка любви твоей была так коротка!..

Констанция. Как счастье! Одно лишь горе длится!

Пейтингер. О, зачем этому суждено было случиться! Направляются к выходу. Пейтингер остается, Констанция уходит.

Карлштадт, входя, к Пейтингеру. Лютер бежал!

Пейтингер. Бежал?

Карлштадт. Он тайно покинул город!

Пейтингер. Тогда всё погибло! Зачем он разрушил собственное дело?

Карлштадт. Теперь мы начнем новое!

Пейтингер. Разве Карлштадт способен на это?

Карлштадт. Раньше не был, но стал теперь!

Пейтингер. Найдутся ли еще такие?

Карлштадт. Нас легион! Теперь я отправлюсь в Лейпциг, чтобы сразиться на диспуте с доктором Экком. Тогда-то мир увидит нечто новое!

Пейтингер. О, дайте это нам увидеть!

Картина X

Лаборатория доктора Иоганнеса в Лейпциге.

Д-р Иоганнес св дат у стола и разговаривает с кем-то невидимым в комнате направо, на заднем плане, с открытой дверью. Лунный свет падает в комнату д-ра Иоганнеса; другая комната освещена лампой и светом от плавильной печи. Д-р Иоганнес. Отвечай! Что видишь ты! Голос. Я вижу белую розу и красного орла.

Д-р Иоганнес. Это царство материи и духа. Голос. Кто властитель материи?

Д-р Иоганнес. Гибелин!

Голос. А властитель духа?

Д-р Иоганнес. Гвельф! Что видишь ты теперь? Голос. Роза и орел борются!

Д-р Иоганнес. Кто побеждает?

Голос. Никто! Они кажутся равной силы.

Д-р Иоганнес. Теперь что видишь?

Голос. Белая роза породила красную! Теперь происходит борьба между розами.

Д-р Иоганнес. Кто побеждает?

Голос. Красная роза!

Д-р Иоганнес. Это Ланкастер при Босворте Это Генрих!

Голос. Могу ли я задать вопрос?

Д-р Иоганнес. Спрашивай!

Голос. Что было вначале?

Д-р Иоганнес. Всё! Всё во всём! Всё служит одному. Довольно!

Стучатся в дверь.

Д-р Иоганнес. Войдите!

Карлштадт входит.

Д-р Иоганнес. Ты просил разрешения посетить меня, как Никодим в ночи. Добро пожаловать! Что тебе надо?

Карлштадт. Я хочу узнать будущее.

Д-р Иоганнес. Ты можешь вычислить его по настоящему, если ты вообще умеешь вычислять. С тремя известными найти четвертое неизвестное не трудно.

Карлштадт. Следили ли вы за нашим диспутом здесь, в Лейпциге?

Д-р Иоганнес. Я слушал вас в продолжение семнадцати дней.

Карлштадт. Кто победил по вашему мнению?

Д-р Иоганнес. Никто! Вы оба были одинаково хитры; поэтому паписты считают победителями себя, лютеране себя.

Карлштадт. Но Бог с нами, кто против нас?

Д-р Иоганнес. Кто справедлив, тот ни за, ни против. Справедливость беспартийна.

Карлштадт. Правы ли паписты вообще?

Д-р Иоганнес. Да, конечно!.. Как у светских имеется император, так у духовных папа; а духовные интересы всегда должны быть впереди.

Карлштадт. Но светская власть папы?..

Д-р Иоганнес. Что же это за власть? Архиепископ римский имеет свой монастырь, или свой церковный приход, как и другие епископы; об этом не стоит и говорить. А власть Льва X была не так велика, чтобы помешать ему быть взятым в плен при Равенне.

Карлштадт. Я раскаиваюсь, что начал с вами разговор!

Д-р Иоганнес. То же самое говорил Лютер, когда я дал ему сочинения Гуса, а теперь он с кафедры называет себя гуситом. Впрочем, вы можете считать себя удовлетворенными: Тецель удален, и продажа индульгенций воспрещена. Папский придворный Мильтиц, злейший враг Лютера, в пьяном виде утонул в Рейне. Разве ты не видишь, что на свете существует справедливость?

Карлштадт. Но Лютер отлучен от церкви!

Д-р Иоганнес. Что же из этого? Никто не посмеет тронуть его! Максимилиан, отступившийся от него, умер вовремя. Не печется ли само провидение о Лютере? А теперь друг Лютера, курфюрст — правитель государства. На что же вы жалуетесь?

Карлштадт. Я предпочел бы никогда не приходить сюда!

Д-р Иоганнес. Отвечай мне, возражай, если я не прав! Ты не можешь этого сделать и потому сердишься.

Карлштадт. Что ждет нас в будущем?

Д-р Иоганнес. Не думаешь ли ты, что я колдун, как верит в это простой народ? Я только математик.

Карлштадт. Не можете ли вы поэтому вычислить, кто будет императором?

Д-р Иоганнес. Карл Пятый, разумеется! Потому что курфюрст Саксонский отказался от престола и потому что Карл предложен курфюрстом; к тому же он владеет золотом Нового Света, чтобы быть в состоянии купить голоса!…

Карлштадт. Я не верю этому!

Д-р Иоганнес. Ты просто завидуешь Лютеру.

Карлштадт. Я?

Д-р Иоганнес. Иди с миром! Будь другом своего друга и не касайся грубыми руками его судьбы, которой ты не понимаешь!

Карлштадт. Лютер изменил делу!

Д-р Иоганнес. Ты лжешь! Он отступил перед численным превосходством врага, чтобы собрать силы для новой атаки. Отправься в Виттенберг, и ты увидишь Лютера в огне, в пылу самого жаркого сражения, как это было здесь, в Лейпциге, пока ты диспутировал с доктором Экком. Иди в Виттенберг, там встретимся мы все. Иди!

Карлштадт. Я пойду, но только своей собственной дорогой!

Д-р Иоганнес. Своей дорогой, но по следам других!

Карлштадт. Вы папист?

Д-р Иоганнес. Я не знаю, что это значит. Я-- только зритель, сохранивший свой рассудок в то время, как другие потеряли его. Я не представляю собой ничего из того, что ты думаешь обо мне, и ты не находишь для меня подходящего имени! Всё, что ты говоришь — пустой звук, и пути, которыми вы идете — ведут, не туда, куда вы думаете! Тот, кто есть, был и будет, смеется над вами, но пользуется вами. Запомни эти слова: ни Лютер, ни Цвингли, ни Кальвин не поразят папу; это сделает император Карл Пятый. И когда это совершится — Лютер будет провозглашен Папой Римским.

Карлштадт. Теперь-то я уже наверное пойду!

Д-р Иоганнес продолжает писать.

Картина XI

В Виттенберге, перед эльстерскими воротами.

Направо ворота Эльстера, налево гостиница, перед которой расставлены столы. За столом: фон-Гуттен, Кранах, Шурф, Меланхтон и другие доктора. На заднем плане маленький театральный барак.

Фон-Гуттен. Вот мы и снова собрались!

Кранах. Брат Мартин пригласил нас на новое зрелище.

Амсдорф. Там наверху?

Кранах. Я не знаю, не будет ли это драматический эпилог. Мартин Лютер всегда соберет народ, стоит ему только забить в барабан.

Фон-Гуттен. Но где же Карлштадт, второе я Мартина?

Меланхтон. Андрей должно быть проповедует где-нибудь.

Кранах. А Сакс, Ганс Сакс?

Фон-Гуттен. Он, разумеется, дома и слагает стихи в честь нового императора.

Кранах. Да, да, император! Девятнадцать лет! Теперь должны настать новые времена. Ура! Да здравствует император Карл Пятый!

Фон-Гуттен. Silentium! Представление начинается.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.

Сапожник входит.

Кухарка. Господин каноник! Сапожник пришел.

Каноник. А! bene veneritis.

Сапожник. Deo gratias!

Каноник. Что, вы принесли мне туфли?

Сапожник. Да, но я думал вы ушли уже в церковь.

Каноник. Нет, я был в беседке и молол!

Сапожник. Вы мололи?

Каноник. Да, молол своего Горация и кормил соловья.

Сапожник. Что это за соловей у вас? Он еще поет?

Каноник. Нет, теперь не подходящее время для этого.

Сапожник. А я знаю одного сапожника, у него есть соловей, который именно теперь начал петь.

Каноник. Что бы чёрт побрал этого сапожника с его соловьем! Как это он еще оставил в покое святого отца, святых отцов и нас грешных?

Сапожник. О! Он не оставляет в покое только ваши желудки и кошельки!

Каноник. Я слышу хор… Кухарка, подай сюртук. Идите с миром, мастер. Всего хорошего!

Сапожник. Аминь! Уходить.

Каноник. Мне кажется сам дьявол вселился в этого сапожника! Он больше не получит у меня работы! Ее получит Ганс Цабель, который не заражен никаким лютеранством и еретичеством!.. Теперь, кухарка, ты отправишься на рынок. Купи мне одного дрозда… или нет, лучше дюжину: сегодня придет на банкет господин капеллан с несколькими друзьями. Убери из столовой библию и позаботься о том, чтобы на столе были рюмки и кости. Не забудь также новую колоду карт или даже две!

Занавес.

Фон-Гуттен. Голос Якова, а рука Ганса! Ганс Сакс!

Все. Сакс, Сакс! Выходи! Автора!

Сакс входит.

Все. Да здравствует Сакс!

Сакс. Благодарю, друзья!

Кранах. Состязание певцов! фон-Гуттен и Сакс!

Фон-Гуттен. Согласен. Ганс достойный конкурент! Я принимаю вызов! Кто начинает?

Кранах. Начинает Сакс!

Сакс. Слишком лестно петь в один день с Ульрихом Гуттеном, но еще большая честь — с ним состязаться! Какая тема, господа?

Кранах. Здесь, в Виттенберге может быть только одна тема: Мартин Лютер!

Сакс декламирует.

Пробуждайся народ — начинается день,

Скользя, плывет ночная тень!

Я слышу — странный соловей Запел средь зелени ветвей.

Где запад — в сон уходит ночь,

Восток встречает утра дочь Восхода пурпурная кровь

На облаках алеет вновь!

Смеется солнце — рдеет к зною.

Затерян след, где месяц плыл,

То, может, призрак только был.

Сбегают овцы к водопою,

Но в страхе пятятся назад:

Потерян страж их робких стад!

Все. Браво, Сакс! Ульрих фон-Гуттен! Фон-Гуттен.

Долго ль ты будешь, о вихрь полуночи, Вакхическим кликом долину будить?

Чужбиной ты послан слепить наши очи И силу мужей наших юных губить.

Но север в смятении — в Саксонии ропот, Тюринген восстал и трубит уж в рога,

Вот буря бушует, зловещ её рокот Деревню и город разит, как врага.

«Гнилые плоды сами с веток слетают»,

Так в песне поется — и северный шквал

В порыве могучем преграды ломает,

Вот — мрак побежден, и день новый настал!

Доминиканец, подходя к Гансу Саксу и прерывая фон-Гуттена. Тебе принадлежит этот деревянный ящик?

Сакс. Да, мне!

Доминиканец. Убери его! Он стоит на монастырской земле. Впрочем, пусть сапожник остается при своей колодке!

Сакс, указывая на театр. Да, вот моя колодка! А где твоя?

Доминиканец. Ты изображаешь сальности.

Сакс. По коже и смазка!

Фон-Гуттен. Прогоните монаха! Это секретарь доктора Экка!

Все. Доктора Экка!

Фон-Гуттен… Который привез из Рима папскую буллу отречения. Послушай-ка, монах! Не выбросил ли я тебя однажды из окна? Из Эбернбургского замка фон-Зикингена?

Доминиканец. Это ложь!

Фон-Гуттен. В таком случае можно поклясться, что это правда!

Студенты, предводительствуемые Леонардом Кайзером, несут дрова и связки хвороста, которые складывают в кучу.

Доминиканец. Что здесь затевается? Это монастырская земля, и я не позволю здесь никаких бесчинств!

Фон-Гуттен. Студенты! Позабавьтесь-ка монахом Это секретарь доктора Экка!

Студенты, кроме Кайзера, окружают монаха и поют:

Доктор Экк, Экк, Экк,

Ты бездарный человек, век, век,

Лижешь перья целый век, век, век,

В грязь свалился доктор Экк, Экк, Экк, Заблеял с испуга мэк, мэк, мэк,

Ты козел, не человек, век, век,

Доктор Экк.

Леонард Кайзер поджигает костер.

Студенты подходят с фолиантами, которые кладут на костер.

Фон-Гуттен. Что вы делаете?

Леонард Кайзер. Hoc est corpus — juris canonici! Это папские декреталии: Градиана, Климента, Исидора и других сумасбродов, из которых по крайней мере половина поддельных. Вот оковы, которыми Рим сковывал Германию со времен Нерона и Клавдия!

Фон-Гуттен. Кто вы?

Леонард Кайзер. Я ничто, но мое имя Леонард Кайзер, и меня зовут младшим из друзей доктора Лютера. Это мой почетный титул!

Доминиканец. Это кощунство! Погасите огонь!

Леонард Кайзер. Этот огонь никогда не погаснет! Понимаешь ты это?

Студенты поют.

Сжаришь гуся — будет гусь,

Сжаришь целым — будет прелым.

Снимешь кожу — скорчишь рожу Хорошо!

Сжаришь лебедь — будет чёрт,

Сжаришь чёрта

Будет худо, — ото чудо Да!

Леонард Кайзер. Учитель идет!

Все. Лютер идет! Встают.

Доминиканец убегает.

Лютер с отрешительной буллой в руках, проходя мимо Леонарда Кайзера, хлопает его по плечу.

Все. Да здравствует учитель!

Лютер делает знак молчать. Как ты поражаешь служителя Бога, да поразит и поглотит тебя так же вечный огонь!

Д-р Иоганнес. Аминь!

Все. Аминь!

Кранах. Иди сюда, Мартин, и садись среди своих друзей.

Лютер. Нет; время отдыха еще не настало! Но где же Карлштадт?

Амсдорф. Он пошел своим собственным путем.

Лютер. Иуда Искариот!

Леонард Кайзер на коленях. Прими меня, учитель, вместо него.

Лютер. Замолчи, богохульник, я пока еще только ученик, но я возьму тебя за твое хорошее лицо: ты дол жен быть пламенным слугой Господа Бога! Но что привело тебя ко мне, юноша?

Леонард Кайзер. Для этого было множество причин, и первая та, что ты умеешь прощать врагам.

Лютер. Я никогда не прощаю врагу раньше, чем не переломаю ему руки и ноги.

Леонард Кайзер. Послушайте, благородные и ученые мужи! Когда продавец индульгенций Тецель был отставлен и за воровство ему грозила тюрьма — доктор Лютер написал ему слово утешения…

Лютер. Иной раз пожалеешь и самого сатану, ну, а мы всё же люди. Теперь я пойду дальше!

Фон-Гуттен. Куда идешь ты?

Лютер. Quo vadis? Я иду, чтобы быть распятым!

Кранах. Куда?

Лютер. Император призывает меня на рейхстаг в Вормс.

Фон-Гуттен. Не ходи туда!

Лютер. Разве ты был тоже и в Вормсе? В монастыре, я знаю, ты был.

Фон-Гуттен. Нет! Но я знаю императора. Под его мантией скрывается папа.

Лютер. Тем лучше — я покончу сразу с двумя! Кто пойдет со мной?

Амсдорф и Шурф. Мы!

Лютер. Амсдорф? Шурф? Это славные имена!

Фон-Гуттен. Если ты пойдешь в Вормс, я явлюсь туда вслед за тобой с своими. 400-ми всадников, которых я собрал.

Лютер. Спрячь свой меч в ножны, Ульрих, и сражайся пером! Помни, что наше оружие — духовное. Исключительно духовное! Ты ведь знаешь: мы боремся со светской властью.

Сакс. Можно мне пожать вашу руку, Мартин?

Лютер. Можешь, Ганс! И предоставим неистовствовать юношам. Ведь не хотите же вы, чтобы я кричал на улицах и топал ногами в этой одежде. Потом, потом! Теперь я отправлюсь к своим теологам, а вы не любите теологию! Итак, прощайте: Лука, Ульрих, Ганс, Филипп. Прощайте все! Уходить.

Все машут руками. Прощай, учитель!

Лютер. Поддерживай огонь, Леонард! А ты, Филипп Меланхтон, иди писать!

Картина XII

Приемная перед залой ратуши в Вормсе.

У двери на заднем плане ландскнехты и слуги. У окна, повернувшись спиной к комнате, стоит Лютер. Перед ним камин со статуей Лаокоона.

Первый ландскнехт. А монах-то выглядит не очень страшным!

Второй ландскнехт. Он похож на мусорщика, который сам себя подобрал в куче мусора!

Слуги громко смеются.

Второй ландскнехт. К тому же он ужасно пьет! После сожжения буллы он принялся за выпивку с портными и сапожниками.

Первый ландскнехт. Ты видел сам?

Второй ландскнехт. Нет… но я слышал, как рассказывали.

Первый ландскнехт. Теперь-то они ему уж переломают хребет!

Герольд входить, к ландскнехтам. Это царь Иудейский?

Слуги смеются.

Первый ландскнехт. Это царь царей.

Герольд Лютеру. Повернись-ка, монах!

Лютер не трогается.

Герольд. Повернись, монах: я хону видеть, можешь ли ты смотреть людям в глаза.

Лютер поворачивается и пристально смотрит на герольда.

Герольд в страхе. Он похож на самого дьявола!.. Но стоит войти папскому легату Александру, как ты бросишься перед ним на колени!

Лютер. Нет, я этого не сделаю!

Герольд. Тогда ландскнехты сшибут тебя с ног.

Лютер. И этого не будет, потому что я явился сюда под охраной императора, а не папы.

Герольд. Иоанн Гус тоже пришел под охраной в Констанц, но и он и его охрана рассеялись в дыму. Охрану получают из милости и не по заслугам — не правда ли? — а милость может быть взята обратно, так? Ты думаешь я не читал Лютера?

Лютер молчит.

Герольд, Дальше!

Первый ландскнехт. Здесь есть люди, которые хотели бы посмотреть на монаха; разрешите им войти?

Герольд. Да. Они могут плюнуть ему в лицо, если хотят? Впустите их!

Народ в дверях хихикает, показывая пальцами.

Герольд. Подойдите ближе, добрые люди, и посмотрите на медведя. Так называет он сам себя в своих писаниях. Вот как пишет он: «На всех ваших дорогах и тропинках всегда вы будете встречать Лютера как медведя и как льва. Со всех сторон будет он устремляться и преследовать вас, пока не размозжит ваши железные головы и не превратит в прах ваши медные лбы». Не правда ли, он забавен!

Народ смеется.

2-й ландскнехт. Защитник обвиняемого, доктор Иероним Шурф, просит позволения войти!

Герольд. Шурф? Это слишком хорошее имя для защитника монаха! Ну, впусти вожатого!

Шурф подходит к Лютеру.

Народ отодвигается.

Шурф. Куда ты попал, Мартин?

Лютер. В змеиную нору. Но где ты, что с нашим делом, где Господь Бог?

Шурф. Мартин, я не отступлюсь от тебя, хотя наше дело в отчаянном положении.

Лютер Так ты покидаешь меня? Хорошо!

Шурф. Я говорю тебе: нет!

Лютер. Почему дело в отчаянном положении?

Шурф. Потому что друг нашего дела, но твой личный враг, Георг Саксонский, истратил весь заряд на тебя!

Лютер. Что это значит?

Шурф. По открытии рейхстага герцог Георг доложил все жалобы немецкого народа на Рим, раскрыл все его беды и страданье и сделал всё это так, что вызвал сочувствие князей, а также императора.

Лютер. В таком случае я — лишний!

Шурф. Постой! Затем герцог просил созвать церковный собор. Предложение это окончилось назначением рейхстагом комиссии.

Лютер. Что же он сказал обо мне?

Шурф. Ничего! Твое имя не было произнесено.

Лютер. Вычеркнуто! В таком случае что же мне здесь делать?

Шурф. Ты должен только защищать свое учение или отречься от него!

Лютер. Я должен отречься? Но ведь император желает выслушать меня!

Шурф. Да, он хотел услышать твое отречение!

Лютер. Ну, этого ему не удастся!

Шурф. Мартин!

Лютер. А если я не отрекусь?

Шурф молчит.

Лютер. Тогда он возьмет назад свою охрану?

Шурф молчит.

Лютер. Итак, я должен быть искупительной жертвой! Хорошо!.. Теперь дело выяснилось, а я люблю ясность и порядок во всём… Если бы у меня было имущество, я должен бы был сейчас же писать завещание и потом послать за омывательницей трупов!

Шурф. Не оставляй нашего великого дела!

Лютер. Если Бог его оставил, значит оно никуда не годится, и тогда я пойду прямо в огонь… Почему я должен защищать его, если он меня не защищает?

Шурф. Мартин! Ты падаешь при первом же испытании! Да, это только испытание.

Лютер. Почем я это знаю? Я понимаю это как указание к отступлению. Скажет Бог: вперед, Мартин — я пойду вперед! Скажет он: смирно! — я буду молчать. Уверток и подмигиваний я не понимаю!

Шурф. Что ты говоришь! Что говоришь!.. Ты действительно заслуживаешь быть сожженным за богохульство, если не за еретичество.

Лютер. Апостол сатаны, отойди от меня!

Шурф. Замолчи! Замолчи! Теперь я иду к столу защитника, ты увидишь меня там. Но запомни только одно — в рейхстаге не упоминается больше Лютер или папа, а — Германия или Рим. И лозунги дня: — вот гвельф, вот гибелин. Это задевает твою гордость; но и она должна быть когда-нибудь побеждена.

Лютер. Ты говоришь вздор! Чем был бы Лютер без своей гордости?

Шурф. Да, чем бы он был? Ты прав! Будь тем, что ты есть — ты так хорош. Кивает ему головой и идет налево.

Герольд. Папский легат Александр!

Александр входит; приближается к Лютеру и рассматривает его в лорнет. Это — бог Лютер?

Лютер. А это — дьявол Александр?

Александр роняет лорнет и снова поднимает его. Потом к герольду. Нет ли у вас намордника?

Лютер. Нет, но плети для собак имеются! У нас есть и кое-что получше — у нас есть слово Божие, не подделанное декреталиями и corpus juris’ом; у нас есть здравый рассудок и чувство справедливости, у нас есть в сердце Бог и чистая совесть! А что есть у вас? Огонь и дым, пустое ничто и отпущение грехов за 10 дукатов! Я смеюсь над вами!

Александр. Мартин Лютер, ты заблуждаешься, обращаясь со мной как с врагом.

Лютер. Только дьявол захочет иметь вас другом!

Александр. Быть может тебе неизвестно, что я отсоветовал вызывать тебя сюда?

Лютер. Вы это сделали потому, что боялись меня!

Александр. Да, я боялся, что ты испортишь наше, общее всему христианству, дело, заключающееся в реорганизации церкви.

Лютер. Что?! Разве у нас есть что-нибудь общее?

Александр. Почему ты не помогаешь нам? Таким способом, разумеется, чтобы мы могли совместно действовать?

Лютер. Чтобы я помогал вам?!

Александр. Разве мы служим не одному и тому же Богу?

Лютер. Я презираю вашего Бога!

Александр. Ты кусаешься, когда тебя гладят.

Лютер. Я не принимаю никаких ласк от бегемотов и очковых змей. Я саксонец из рода рудокопов и не привык действовать в перчатках. Не теряйте попусту со мною слов; я не желаю иметь ничего общего с фальшивыми друзьями, и когда меня ударяют по щеке — я кусаюсь. Мы враги! Теперь вы знаете всё!

Александр. Теперь я этому верю! А теперь и ты узнаешь, что это значит. Не прислать ли тебе духовника? Идет налево.

Лютер Зачем?

Александр. На случай, если у тебя есть какое-нибудь последнее желание.

Лютер растерянно молчит.

Александр. Или если ты хочешь облегчить свою совесть, прежде чем предстанешь перед своим Судией! Перед Судией, который судит живых и мертвых!

Лютер в страхе. Это — смертный приговор?

Александр утвердительно кивает головой и уходит.

Лютер. Es cadaver!

Амсдорф поспешно подходит к Лютеру. Мартин, твое дело погублено! Но есть еще спасение.

Лютер. В чём?

Амсдорф. Зикинген и фон-Гуттен собрали ратников.

Лютер. Я бежал однажды и больше не сделаю этого никогда. Никогда!

Амсдорф. Тебя ожидает костер!

Лютер. Пусть даже костер. Мне всё равно.

Амсдорф. Подумай, что ты делаешь!

Лютер. Прочь, искуситель! Я не желаю смерти, но, если мне суждено умереть — предаю дух мой в руки твои, Господи Иисусе Христе, Спаситель мира. Аминь!

Амсдорф. Аминь!.. Император идет.

Герольд ударяет о пол жезлом. Ландскнехты выпрямляются; двери на заднем плане раскрываются.

Император и курфюрст входят.

Император не смотрит на Лютера, останавливается и шепчет что-то на ухо курфюрсту.

Курфюрст подходит к Лютеру. Наш всемилостивейший император и повелитель приказывает только спросить тебя: справедлив ли распространившийся слух, утверждающий, что ты отрекся? Ты отрекаешься?

Лютер твердо. Нет!

Курфюрст. Намерен ли ты отречься?

Лютер громогласно. Нет!

Император уходит налево, не взглянув на Лютера и не дожидаясь курфюрста.

Курфюрст многозначительно пожимает руку Лютера и улыбаясь, шепчет ему что-то на ухо. После этого идет к левой двери, бросает взгляд в зал ратуши, поворачивается и делает Лютеру знак следовать за ним. Из зада раздаются звуки королевских фанфар.

Лютер твердой поступью направляется в зал.

Картина XIII

Дом родителей Лютера. Яков перед лампой рудокопа читает. Ночь.

Лютер входит; он плохо одет, без шапки, промокший, босой. Яков, не бойся, это я, твой брат Мартин.

Яков. Боже мой, это ты?

Лютер. У меня нет крова, меня преследуют какие-то всадники, дай мне приют. Родители спят?

Яков. Вероятно.

Лютер. Не найдется ли у тебя глотка воды?

Яков. Здесь нет, и я боюсь сходить за водой, потому что проснись отец — он убьет тебя! Но откуда ты?

Лютер. Я иду из Вормса и направляюсь в Виттенберг; по дороге заблудился, и королевские всадники гонятся по пятам за мной.

Яков. Да, Мартин… ты ведь отлучен от церкви.

Лютер. И поэтому ты не предлагаешь мне сесть?

Яков. Не я… а отец.

Лютер. А, вот что!

Яков. Тише! Я слышу его шаги! Да, это он! Уходи, Мартин, пока он не пришел…

Лютер. Нет, я остаюсь!

Яков. Он убьет тебя!

Лютер. Этого я не думаю.

Лютер отец входит слева, вглядываясь в Лютера.

Лютер. Узнаешь меня, отец?

Отец. Да! но я не желаю знать тебя!

Лютер. Спасибо за это!

Отец. Так отвечает дитя своему отцу!

Лютер. Я не твое дитя, потому что я вообще не дитя, но я твой сын, и потому ты обязан дать мне приют.

Отец. Ты верен самому себе!

Лютер. Так же, как и ты!

Отец. Змеиный твой язык! Будь у меня раскаленное железо, я прожег бы тебе его!

Лютер. Дашь ли ты, наконец, как христианин, приют чужому?

Отец. Да, если бы ты был чужой, будь ты даже турок! Но ты хуже язычника, потому что ты проповедуешь полную свободу…

Лютер. Я проповедую полную свободу! Слушай, Яков, и будь свободен!

Отец. Ты порвал со всем старым…

Лютер. Я порвал со старым! Яков, будь молод, будь нов и живи!

Отец. Всё, что мы уважаем…

Лютер…то презираем мы, потому что оно достойно презрения и дурно!

Отец. Яков, думаешь ли ты, что у этого испорченного человека сохранилось хоть какое-нибудь чувство?

Лютер. Якову известно, что когда-то у меня были чувства, но ты вышиб их из меня плетью, и это еще, пожалуй, было не самое худшее. Теперь я стал абсолютно бесчувствен, и потому никакие удары для меня нечувствительны.

Отец. Там твоя мать!

Лютер, А здесь мой отец; одно другого стоит! Я отлучен от церкви за то, что поступал справедливо, и я горжусь этим!..

Отец. Ты изгнан! Ты свободен как птица. В глазах каждого человека ты преступник, и это позор!

Лютер. Я изгнан?

Отец. Скажите, он этого не знал!

Лютер. Я этого не знал!

Отец. И кто даст тебе приют под своим кровом, поплатится штрафом.

Лютер. Вот как, осужден па изгнание!

Отец. Я думал, что ты окончишь жизнь па виселице и потому мне не придется увидеть тебя на костре.

Яков. Отец, отец.

Лютер. Откровенность всегда была добродетелью этого дома, и, как видно, традиция сохранилась. Я горжусь тобой, отец. Будь и ты так же горд своим сыном, потому что он не из роду, а в род!

Яков. Мартин, Мартин!

Лютер. Теперь я отряхаю прах от ног своих и желаю, чтобы ты когда-нибудь раскаялся; но я все-таки тебе прощаю, потому что иначе понимать ты не можешь.

Отец, Ты, червь, прощаешь мне! Но я-то никогда тебе не прощу!

Лютер. В таком случае ты язычник.

Отец молчит.

Лютер. Я мог бы поклясться, что ты не презираешь меня, единственного, который осмеливался смотреть тебе прямо в глаза. Теперь я ухожу навстречу ночи, непогоде и мраку лесов, в руки королевских солдат!

Отец. Хорошо, отправляйся хоть в преисподнюю, откуда ты пришел!

Лютер. Браво! Я желал бы пожать твою руку!

Отец. Стыдись!

Лютер. Каков отец, таков и сын!

Отец смеется. Почесть, ты мой сын! Давай руку!

Лютер подает ему руку. Твердость против твердости, как клинок саксонской стали!

Отец. Теперь садись и будь человеком!

Лютер. Нет, благодарю, отец, меня ждут в гостинице друзья. Я только хотел пожать твою руку. Поклонись матери и поцелуй ее в губы! Да хранит Господь вас всех, наш дом и меня! Уходить.

Картина XIV

В Вартбурге.

Кабинет Лютера. На заднем плане открытая дверь в его спальню, сквозь которую видно как он (под именем юнкера Георга) беспокойно ходит взад и вперед. Ночь.

Берлепш дремлет на стуле. Дворцовые часы бьют три. Гофмейстер входит, к Берлепшу. Вы спите, капитан? Берлепш. Нет! Кто здесь может спать? Гофмейстер. А беспокойный гость этот доктор!.. Берлепш. Говорите «юнкер», чтобы привыкнуть! Гофмейстер. Спал он эту ночь?

Берлепш. Нет; он молится, громко разговаривает с самим собой, и можете себе представить — даже с кем-то сражается.

Гофмейстер. Да! Он болен и галлюцинирует. Долго ли мы еще будем возиться с ним?

Берлепш. Я не знаю этого; вы не знаете, он не знает. Никто не знает! Он сам не знает, заключенный он или нет.

Гофмейстер. Так было угодно премудрому курфюрсту. Медведя надо было связать и дать ему остынуть, впредь до дальнейших распоряжений. Поправился ли он за эти девять месяцев?

Берлепш. Разве уже прошло девять месяцев? В таком случае у него было достаточно времени, чтобы вновь родиться, и это не мешало бы на самом деле.

Гофмейстер, Не думаете ли вы, что его беспокоит полная неизвестность о том, что творится на свете, неизвестность, происходящая от утаивания нами его корреспонденции?

Берлепш. Ведь таков был план: дать ему полный покой для того, чтобы он мог закончить перевод библии. О! Курфюрст необыкновенно мудр!

Гофмейстер. Но что будет, когда он узнает как много перемен произошло со времени рейхстага в Вормсе?

Берлепш. Не пожелал бы я тогда быть близко от него! В этом человеке таится такая страшная сила, что я иногда не без тревоги поглядываю на своды, держатся ли они еще.

Гофмейстер. Если он еще раз будет выпущен, о! если он будет выпущен!

Берлепш. Слыхали ли вы о диком предложении папистов: напустить Далилу на этого Самсона?

Гофмейстер. На него? Да он справится с полдюжиной Далил! Впрочем, он на них не смотрит.

Берлепш. Он освободил из монастыря монахинь и разместил их по квартирам в Виттенберге.

Гофмейстер. Да, этот человек прошел через всё и своим пером он сумел бы защитить эту крепость лучше, чем это сделали бы наши осадные пушки.

Берлепш. Если бы он сознавал свою силу, если бы он знал, чего он уже достиг!

Гофмейстер. Кажется порою он это подозревает и в такие минуты он похож на Моисея, когда он хотел увидеть Бога. Раздаются звуки рога.

Берлепш. Посетитель, среди ночи!

Гофмейстер. Подъемный мост спускается! Должно быть кто-нибудь от курфюрста. Мне надо, пожалуй, пойти навстречу. Уходит.

Берлепш. Не возьмете ли с собой свечу?

Гофмейстер. Нет, благодарю, уже светает. Уходит.

Лютер входить, оглядываясь.

Берлепш. Вы не можете уснуть, г-н юнкер?

Лютер. Нет, я читал Иова. «Разве я море или морское чудовище, что ты так охраняешь меня? Когда я думаю: постель моя меня утешит, ложе мое облегчит мое горе — ты начинаешь пугать меня снами и приводишь в ужас такими видениями, что душа моя и тело жаждут смерти…» Скоро ли утро?

Берлепш. Скоро, доктор, скоро!

Лютер. Мне очень жаль, что вы вынуждены не спать.

Берлепш. Эго ничего не значит, ничего!

Гофмейстер входит. У нас гость!

Берлепш. Кто это?

Гофмейстер. Бенедиктинский монах с письмом от курфюрста!

Берлепш. К кому?

Гофмейстер. К юнкеру Георгу! И вместе с тем с частным устным сообщением.

Берлепш. Можно ему довериться?

Гофмейстер, У него есть полномочия.

Берлепш. Тогда впустите его.

Гофмейстер впускает бенедиктинца.

Берлепш. Добро пожаловать, брат! Юнкер здесь. Монаху. Будьте осторожны в своих речах, доктор болен. Прощайте!

Берлепш и Гофмейстер ухолят.

Бенедиктинец. Они не будут подслушивать?

Лютер. Нет, это честные люди.

Бенедиктинец. Теперь узнаете меня?

Лютер. Вы доктор Иоганнес. Что вам угодно?

Доктор Иоганнес. Я привез незначительное письмо от курфюрста только для того, чтобы иметь случай говорить с вами.

Лютер. Дайте сюда письмо.

Д-р Иоганнес. В нём нет ничего особенного, а время дорого…

Лютер, пробегая письмо. Садитесь!

Д-р Иоганнес садится.

Лютер садясь. Начнете вы или я?

Д-р Иоганнес. Начинайте!

Лютер. Скажите: заключенный я или нет?

Д-р Иоганнес, Вы гость курфюрста и никогда никем другим не были.

Лютер. Хорошо! Теперь дело начинает выясняться.

Д-р Иоганнес. Много событий отделяет нас от того времени, когда я в библиотеке дал вам в руки библию и в монастыре указал вам на сочинения Гуса!

Лютер. Одним пальцем вы участвовали в моей судьбе, я не могу отрицать этого! Кто вы?

Д-р Иоганнес. Вы это знаете! Я — доктор Иоганнес Фауст, который больше других жил и изучал, а потому слыву за колдуна.

Лютер. Вы читаете в будущем?

Д-р Иоганнес. Кто этого не делает! Доктор Рейхлин, например, большой кабалист…

Лютер. Это дьявольское дело, и я не хочу о нём слушать.

Д-р Иоганнес. Знаете ли вы настоящее положение дел в Германии?

Лютер. Я — мертвый человек!

Д-р Иоганнес. Вы были им один момент, пока был жив папа Лев X.

Лютер. Разве он умер?

Д-р Иоганнес. Вы этого не знали?

Лютер. Нет!

Д-р Иоганнес. Вы не знаете? Значит это скрыли от вас?..

Лютер. Должно быть так. Кто же теперь папа?

Д-р Иоганнес. Адриан VI.

Лютер. Что это, птица или рыба?

Д-р Иоганнес. Он был наставником императора и другом Эразма; а теперь он пытается реформировать церковь.

Лютер. Что, папа желает реформировать?

Д-р Иоганнес. Да, гордитесь папой, который собирается совершить ваше дело.

Лютер. Но я сам хочу совершить его!

Д-р Иоганнес. Доктор Лютер, ваше положение не хуже того, которое занимает папа в Риме.

Лютер. В таком случае я лучше буду профессором в Виттенберге. Итак, значит всё дело будет испорчено, или уже испорчено?

Д-р Иоганнес. Совсем пет! Ваше дело вне опасности, и курфюрсты взяли его в свои руки; они служат вам!

Лютер. Есть вещи, о которых мне ничего неизвестно. Где император? Воздвиг ли он костры, как похвалялся?

Д-р Иоганнес. После Вормса император покинул Германию.

Лютер. После Вормса?

Д-р Иоганнес. Да. В то время вспыхнуло восстание в Испании и началась война с турками, а теперь у него на шее Франц I; таким образом в Германии всякий творит, что угодно. беспрепятственно читаются и продаются сочинения Лютера, и никто не вспоминает об его отлучении от церкви и изгнании.

Лютер встает. Пути Господни неисповедимы. Господь управляет нашей судьбой, мы же только жалкие паяцы и скоморохи! рассказывайте дальше! Дальше! Это точно сказка.

Д-р Иоганнес. Так вот: монастыри открыты, монахи работают и священники женятся!

Лютер. Бог всемогущ! Бог велик и милостив, а я жалкий червь!.. Дальше!

Д-р Иоганнес. Карлштадт женился, Фридрих взял себе жену…

Лютер. Карлштадт? Иуда? Что он делает?

Д-р Иоганнес. Сейчас мы пойдем к нему! рассматривая всё в общем, можно так сказать: дело выиграно, и вся Германия свободна!

Лютер. О, Боже! Благодарю тебя! О, я неблагодарный олух! Но почему меня держали в неведении? Я здесь томился и роптал, как дети Израиля!

Д-р Иоганнес. Теперь я перейду к затруднениям. Вам предстоит победить некоторые трудности.

Лютер. Я готов!

Д-р Иоганнес. Что ваше учение будет искажено, и великое слово свободы неверно истолковано — я предвидел, но вы не ожидали этого.

Лютер. Говорите!

Д-р Иоганнес. Да, в Виттенберге появились пророки, которые, опираясь на библию и ваши сочинения, подобно дикарям нападают и нарушают церковную службу, грабят церкви и живут, как язычники.

Лютер. Это, конечно, дело рук Искариота Карлштадта!

Д-р Иоганнес. Да, он стоит во главе. Но это движение опасно для великого дела, и потому курфюрст снова призывает вас, чтобы проповедовать против этих изуверов, то есть, до известной степени, против самого себя.

Лютер. Против самого себя?

Д-р Иоганнес. Да, до известной степени.

Лютер. Но я никогда так не смотрел на дело!

Д-р Иоганнес. Разумеется нет, но они-то так поняли ваши слова! Разоблачите их! При этом у вас будет удобный случай несколько проверить и пересмотреть свои положения.

Лютер. Я ринусь на них и накажу их; я хочу ударить, как гром среди белого дня, и подкрасться ночью, как тать; я хочу крикнуть на них, как может это сделать самая сильная глотка во всей Германии. Я пригвозжу их лживые языки и разнесу их вдребезги… но… могу ли я выйти отсюда?

Д-р Иоганнес. Двери открыты! Солнце восходит!

Лютер. Я могу выйти? я свободен!.. «Благодарю тебя, Господи, за то, что Ты разгневался на меня, твой гнев исправил и усмирил меня». Вы последуете за мной?

Д-р Иоганнес. Нет, доктор. Теперь наши пути расходятся! Дитя произведено на свете; теперь на вас лежит забота воспитать его. Это долгий и утомительный труд. Я был только повитухой.

Лютер. Поступайте, как знаете; благодарю вас за помощь!

Д-р Иоганнес. Не стоит… Теперь живите в настоящем; я же ухожу вперед, навстречу неизвестному грядущему, которое, вероятно, будет походить на это, хотя и не повторится вполне.

Лютер. Смотрите: вот солнце восходит над Тюренгеном!

Д-р Иоганнес. Нет, над всей Германией!

---

Текст издания: А. Стринберг. Полное собрание сочинений. Том XI. Легенды. Виттенбергскій соловей. Издание В. М. Саблина, Москва — 1911. C. 193.