Виригинцы (Теккерей; Бутузов)/Часть четвёртая/ДО

Виригинцы — Часть четвертая
авторъ Уильям Теккерей, пер. В. В. Бутузовъ (1822—1868)

Оригинал: англ. The Virginians, опубл.: 1858. — Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ВИРГИНЦЫ

РОМАНЪ МИНУВШАГО СТОЛѢТІЯ

B. М. ТЕККЕРЕЯ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ

1858

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ И ПОСЛѢДНЯЯ.

ГЛАВА I.
(ИЗЪ РУКОПИСИ МИСТЕРА ВАРРИНГТОНА) МИЛЭДИ НАХОДИТСЯ НА САМОМЪ ВЕРХУ ЛѢСТНИЦЫ.

Глядя на кресло той, которая подлѣ пылающаго камина была лучшимъ и самымъ близкимъ моему сердцу собесѣдникомъ въ теченіе послѣдней половины моей жизни, я часто задаю себѣ вопросъ (вѣдь джентльменамъ среднихъ лѣтъ позволительно повторять свои шутки, свои вопросы, свои анекдоты): существовали ли когда нибудь двое такихъ безразсудныхъ, глупыхъ молодыхъ людей, какъ мы, въ ту пору, когда мы женились, а это было въ годину смерти стараго короля? Мой сынъ, дѣлавшій прыжки во время погони за краснымъ звѣремъ, говоритъ, что впослѣдствіи онъ съ ужасомъ смотрѣлъ на овраги и ручьи, черезъ которые перепрыгивалъ, — и удивлялся безразсудству, увлекавшему его на такіе отчаянные подвиги; зато въ двухъ нашихъ округахъ нѣтъ охотниковъ, горячѣе Майльза. Онъ такъ любитъ свое удовольствіе, что не отстанетъ отъ него ни за какія сокровища въ мірѣ. Онъ чуть было не сломалъ себѣ шеи и сотни разъ падалъ съ лошади (къ ужасу его матери); но случалось это и съ его отцомъ, который, думая быть можетъ о новомъ стихотвореніи или о рѣчи по случаю судебныхъ засѣданій, дѣлалъ salto mortale черезъ голову поскользнувшейся лошади: она дремала вмѣстѣ съ нимъ и шагъ за шагомъ плелась по парку, мили по четыре въ часъ. Безпечное развлеченіе Майльза служило ему отрадой въ его жизни, — такъ и моя женитьба была благословеніемъ въ моей. Объ этой порѣ я не иначе воспоминаю, какъ съ благодарностію къ небу. Замѣтьте, однакожь, я не ставлю въ примѣръ моего обожанія, не говорю всѣмъ и каждому: «Женитесь и женитесь, хотя бы весь вашъ годовой доходъ ограничивался двумя пенни»; въ противномъ случаѣ народъ смотрѣлъ бы на меня очень мрачно во время періодическихъ митинговъ; но жена моя прослыла за отчаянную сваху; такъ что когда Годжь и Сусанна являются въ моемъ судейскомъ кабинетѣ поговорить о дозволеніи на бракъ, мы убѣждаемъ ихъ жить какъ можно бережливѣе, къ скуднымъ ихъ средствамъ прибавляемъ маленькую дань съ своей стороны и посылаемъ за священникомъ.

Дѣлая моему милому оракулу какой нибудь вопросъ, я заранѣе знаю какой будетъ отвѣтъ; и отсюда, безъ сомнѣнія, проистекаетъ причина, почему я такъ часто совѣтуюсь съ ней. Стоитъ только придать лицу моему особенное выраженіе, и моя Діана тотчасъ изъ этого извлечетъ что нибудь. Положимъ я говорю: другъ мой, какъ ты думаешь — сегодняшняя луна не сдѣлана ли изъ творогу? — Да, папа, — отвѣтитъ она: дѣйствительно она очень похожа на творогъ; кромѣ тебя, кажется, никто не способенъ на такія нелѣпыя шутки. Или положимъ я говорю: Ахъ душа моя, спичь мистера Питта была чудесная, но, сколько мнѣ помнится, онъ далеко не можетъ равняться съ своимъ отцомъ. Еще бы! кто можетъ равняться милорду Чатаму? — отвѣчаетъ жена. И вдругъ одна изъ дочерей моихъ восклицаетъ: а я часто слышала какъ нашъ папа называлъ лорда Чатама шарлатаномъ! При этомъ мама замѣчаетъ: какъ похожа эта дочь на свою тетушку Гетти.

Что касается до Майльза, то онъ ужасно безпеченъ. Онъ только и читаетъ въ нервическихъ газетахъ статьи объ охотѣ. Пока держится дичь, ему нѣтъ никакой заботы о положеніи государства. Думаю, что этотъ повѣса никогда не читалъ моихъ поэмъ, а тѣмъ болѣе моихъ трагедій (я такъ заключаю потому, что когда однажды намекнулъ ему на Покахонтасъ, то онъ принялъ ее за одну изъ рѣкъ въ Виргиніи); что же касается латинскихъ стиховъ моего произведенія, то можетъ ли онъ понимать ихъ, не будучи въ состояніи толковать Кордерія? Эта памятная книжка постоянно лежитъ на столикѣ въ углу, подлѣ камина, и всякій, кому не трудно приподнять очки съ ея обложки, можетъ прочитать, что въ ней написано; но Майльзъ не заглянулъ въ нее ни разу. На нѣкоторыхъ страницахъ я помѣщаю каррикатуры на Майльза, насмѣшки надъ нимъ; но онъ не знаетъ ихъ, не обращаетъ на нихъ вниманія. Только однажды, на мѣстѣ хорошенькаго моего рисунка, въ китайской чернильницѣ, на которомъ Майльзъ изображенъ спящимъ послѣ обѣда, я нашелъ грубый рисунокъ, въ которомъ былъ представленъ я самъ летящимъ черезъ голову моей султанши, и подъ рисункомъ слѣдующую надпись: «Сквайръ верхомъ на конѣ, или рыба, вытащенная изъ воды.» О, какимъ громкимъ смѣхомъ разразился онъ, и какъ хохотали его сестры, когда рисунокъ попалъ въ мои руки! Жена говорила потомъ, что никогда еще не была въ такомъ испугѣ, какъ въ то время, когда я подошелъ къ моей книгѣ; но я умѣю переносить шутки; я наслушался ихъ вдоволь; хотя, странно сказать, особливо странно для того, кто такъ долго жилъ между замѣчательнѣйшими современными остроумцами, — въ жизнь свою не слышалъ ни одной порядочной! Но ничего, Майльзъ, ты хотя и не принадлежишь къ разряду людей остроумныхъ, тѣмъ не менѣе я люблю тебя, хотя ты и не одаренъ особенной красотой, но твоя мать считаетъ тебя прекраснымъ, какъ Аполлонъ, или какъ его королевское высочество принцъ Валлійскій, который родился въ одномъ году съ тобой. И въ самомъ дѣлѣ она воображаетъ, что портретъ принца, работы Соаtes’а, имѣетъ удивительное сходство съ ея старшимъ сыномъ; въ ея уборной и по сей день виситъ литографія этого портрета^[1].

Въ тотъ самый годъ, — съ какой огромной разницей въ перспективѣ! — на украшеніе свѣта явился милордъ Эсмондъ, сынъ лорда Кастльвуда. Въ то время отношенія между лордомъ К. и его покорнымъ слугой значительно охладѣли и, Богу извѣстно! крестная мать моего честнаго Майльза, при его вступленіи въ жизнь, не принесла на крестины золотаго рожка! Съ тѣхъ поръ дѣла значительно поправились, Laus Deo! — Laus Deo, дѣйствительно! потому что ни Майльзъ, ни его отецъ, не были въ состояніи сдѣлать для себя многаго, даже при всемъ ихъ остроуміи и изобрѣтательности.

Кастльвудскій замокъ принялъ совсѣмъ другой видъ, сравнительно съ той почтенной наружностью, которою онъ отличался въ дни моей юности, когда онъ покрытъ былъ морщинами времени, шрамами старыхъ войнъ, трещинами и пятнами, отмѣченными лѣтами на его грубыхъ, суровыхъ чертахъ. Для меня пріятнѣе воспоминать о немъ при его старой наружности; представлять его такимъ, какимъ видѣлъ его въ то время, когда молодой мистеръ Джоржъ Варрингтонъ пріѣхалъ въ него, по приглашенію владѣльца, присутствовать при бракосочетаніи милорда съ миссъ Лидіей Ванъ-денъ-Бошъ, «американской лэди, благородной голландской фамиліи», — какъ значилось въ мѣстныхъ провинціальныхъ газетахъ. Въ то время башни стояли въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ видѣлъ ихъ полковникъ Варрингтонъ, или маркизъ Варрингтонъ, — такъ мадамъ Эсмондъ угодно было называть своего родителя. Паркъ, немного порѣдѣвшій, сохранялъ еще тотъ же самый видъ, какимъ любовался полковникъ лѣтъ за шестьдесятъ назадъ; мало того, надъ этимъ паркомъ, быть можетъ, каркали тѣ же самые грачи. Портретъ полковника висѣлъ въ залѣ; портретъ этотъ былъ очень похожъ, еслибъ полковникъ не предпочелъ любовь и признательность — богатству и мірскимъ почестямъ. Гуляя по этому старому мѣсту, проходя по длиннымъ корридорамъ, по гладкимъ, окропленнымъ росою террасамъ, по прохладнымъ аллеямъ, мистеръ Джоржъ Эсмондъ Варрингтонъ (или, вѣрнѣе, Egomet Ipse, пишущій эту страницу) воображалъ себя однимъ изъ кавалеровъ Вальполя, въ манжетахъ, лосинѣ, при шпагѣ, съ стальнымъ нагрудникомъ, и ему казалось, что вотъ сейчасъ изъ-за высокихъ деревьевъ, окружающихъ замокъ, или изъ-за античнаго рѣзнаго шкафа внутри дома, явится передъ нимъ Чарльзъ Стюартъ или переодѣтый іезуитскій эмиссаръ. Во время прогулки по этому мѣсту у меня всегда являлись самыя странныя, самыя унылыя, и въ то же время самыя пріятныя, отсталыя фантазіи: я живо представлялъ себѣ трагедіи, интриги, серенады, эскапады приверженцевъ Кромвеля, осаждающихъ эти башни, суровыхъ воиновъ Гола, гарцующихъ по равнинѣ передъ замкомъ. Въ то время я ухаживалъ за одной молоденькой лэди (мадамъ, въ то время вамъ не было надобности вооружать очками свои глаза, на вашемъ лицѣ не было ни одной морщинки, на головѣ — ни одного сѣдаго волоска), тогда, подъ гостепріимнымъ кровомъ милорда Кастльвуда, я истребилъ нѣсколько стопъ бумаги на романтичныя письма, читать которыя та лэди не уставала никогда. Теперь, когда я уѣзжаю въ Лондонъ, или куда нибудь въ другое мѣсто, она говоритъ, что болѣе трехъ строкъ отъ меня не получаетъ. Это для того я дѣлаю, мой другъ, чтобы не утомить твое старое зрѣніе!

Мистеръ Варрингтонъ счелъ себя вправѣ заказать приличную новую пару платья и съ мсьё Гумбо явился въ Кастльвудъ за нѣсколько дней до брачной церемоніи. Здѣсь кстати упомянуть, что я нашелъ удобнымъ отправить моего вѣрнаго Сади на виргинскомъ кораблѣ домой. Неоднократно повторяемое воспаленіе въ груди и легкихъ, оказывавшееся въ очень многихъ случаяхъ гибельнымъ, особливо въ годину экспедиціи Вульфа, непремѣнно убило бы моего бѣднаго Сади, еслибъ, для вѣрнаго излеченія, ему не назначили воздуха родины. Мы разстались, проливъ обильный потокъ слезъ; Гумбо тоже горько плакалъ, провожая господина своего въ Квебекъ; но къ Англіи у него было болѣе влеченія, чѣмъ къ военной жизни, и потому онъ остался при мнѣ. Мы нашли замокъ Кастльвуда полнымъ друзей, родственниковъ, гостей. Лэди Фанни была чрезвычайно не въ духѣ; будучи брачной подругой невѣсты, она казалась чрезвычайно угрюмою. При молодой графинѣ находилось нѣсколько дочерей сосѣднихъ помѣщиковъ. Вдова епископа, баронесса Беатриксъ, сама привезла изъ Лондона высокую особу духовнаго сана, которая должна была соединить брачными узами Юженя, графа кастльвудскаго и Лидію Ванъ-денъ-Бошъ. Старый Гэмпширскій домъ, въ теченіе нѣсколькихъ дней, да и послѣ сватьбы, имѣлъ веселый видъ, отъ котораго давно уже отвыкъ. Сосѣди съ особеннымъ удовольствіемъ пріѣзжали выразить искреннее свое почтеніе новобрачной четѣ. Богатство молодой жены было предметомъ общаго разговора, и, безъ всякаго сомнѣнія, въ этомъ разговорѣ величина богатства не уменьшалась, а напротивъ возрастала. Непріятной молвѣ, господствовавшей въ столицѣ и съ умысломъ распущенной разочарованными поклонниками богатой невѣсты, нужно было употребить нѣкоторое время, чтобы достичь до Гэмпшира; а когда она и достигла, то Гэмпширское населеніе сочло за лучшее оказывать супругѣ лорда Кастльвуда всевозможное почтеніе; ему не было никакой надобности знать о ея поведеніи въ столицѣ. Ну, что за бѣда, если она поинтриговала одного и посмѣялась надъ другимъ? Вѣдь они гнались за деньгами, — слѣдовательно и она имѣла право быть разборчивой. Жители Гэмпшира принимали за величайшее благо для государства обстоятельство, по которому кастльвудскій домъ снова сдѣлался открытымъ, и притомъ съ пивомъ и виномъ въ погребахъ, съ лошадями въ стойлахъ и вертелами, въ постоянномъ движеніи, передъ очагами. Молодая жена заняла свое мѣсто съ величайшимъ достоинствомъ. Никто не сомнѣвался, что она была очень образованна и умна. Да и то сказать, развѣ въ свадебныхъ объявленіяхъ не было сказано, что милэди принесла своему мужу въ приданое семьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ? On a beaucoup d’esprit съ семидесятью тысячами. Въ Гэмпширѣ носились слухи, что это еще небольшая часть ея богатства. Когда ея дѣдъ повалится, то на этомъ старомъ деревѣ найдется еще столько же изюминъ.

Этотъ спокойный старикъ, прекрасный бухгалтеръ, началъ быстро приводить въ порядокъ запущенные счеты Кастльвуда, который, черезъ продолжительную небрежность, бѣдность и неосмотрительность приближался къ совершенному раззоренію. Теперь главное занятіе стараго джентльмена состояло въ томъ, чтобы возвысить, улучшить, поправить финансы милорда; увеличить доходы тамъ, гдѣ представлялась возможность, и вездѣ вообще уменьшить расходы. Онъ смотрѣлъ за каждымъ ярдомъ шерстяной тесьмы на лакейскіе кафтаны, за каждымъ фунтомъ говядины, отпускаемой на ихъ обѣдъ. Бдительный и зоркій глазъ старика замѣчалъ каждую бутылку пива, выносимую изъ погреба и присматривалъ, чтобы въ чуланѣ не было произведено опустошенія. Людей было не много, зато ихъ аккуратнѣе удовлетворяли жалованьемъ; ливреи не были такъ оборваны, а между тѣмъ портной не находилъ надобности требовать уплаты денегъ; садовники и грумы ворчали, несмотря на то, что выдача имъ жалованья уже болѣе не просрочивалась; лошади полнѣли несмотря на то, что имъ давали меньше корму; фруктовъ и овощей было изобиліе, — такъ зорко дѣдъ милэди наблюдалъ за домашними дѣлами изъ своей уединенной комнатки, въ одной изъ башенъ.

Эти улучшенія, описанныя нами въ нѣсколькихъ строкахъ, продолжались въ Кастльвудѣ мѣсяцы и годы; при экономіи, порядкѣ и благоразумной тратѣ денегъ, помѣстье и домохозяйство стали приходить въ цвѣтущее состояніе. Что это было цвѣтущее и экономное хозяйство, никто не могъ отвергать, ни даже вдовствующая лэди и двое дѣтей ея, которыя рѣдко теперь въѣзжали въ ворота Кастльвуда; они находились къ милэди въ враждебномъ отношеніи. Маленькая господствующая графиня дала вдовѣ сраженіе и одержала быструю и рѣшительную побѣду. Воспитанная въ колоніяхъ, не имѣвшая въ теченіе раннихъ лѣтъ своей жизни ни малѣйшаго понятія о великосвѣтской жизни, она обладала однакожъ могуществомъ языка и силою воли, признанными за нею, какъ неотъемлемая собственность, тѣми, кто съ ней ссорился. Вдовствующая милэди и милэди Фанни не могли состязаться съ молодой американкой: онѣ бѣжали отъ нея въ Кенсингтонскій домъ. Ихъ отсутствіе нисколько не огорчало милорда, имѣвшаго похвальную привычку никогда не сожалѣть о тѣхъ, кто бѣжалъ отъ него. Могъ ли кузенъ Варрингтонъ, руку котораго милордъ такъ крѣпко жалъ каждый разъ, когда первый пріѣзжалъ къ нему или отъѣзжалъ, съ которымъ кузенъ Южень былъ такъ веселъ, любезенъ, откровененъ, когда они находились вмѣстѣ, — могъ ли Варрингтонъ ожидать или надѣяться, что милордъ будетъ сожалѣть о немъ при его отъѣздѣ, при его смерти, при какомъ нибудь несчастіи, которое могло бы настичь его, какъ и всякаго смертнаго? Кузенъ Варрингтонъ былъ себѣ на умѣ. Постоянно сохраняя наклонности скептика, Варрингтонъ находилъ не совсѣмъ похвальное удовольствіе наблюдать особенности въ своихъ ближнихъ; онъ могъ любить этого человѣка, несмотря на то, что у него не было ни сердца, ни твердости духа. Сердца? Твердости духа? Да къ чему они послужатъ въ этомъ мірѣ, и вамъ и мнѣ? Человѣкъ можетъ имѣть свои особенныя достоинства, какъ можетъ имѣть капиталъ въ полмилліона. Свѣтъ требуетъ отъ насъ только того, чтобы мы были любезны, обходительны, показывали изъ себя порядочную фигуру, слѣдовали по одной съ нимъ дорогѣ. Полковникъ Эсмондъ, дѣдъ Варрингтона (исторія котораго и мѣсто жительства были для М. В. предметомъ живаго интереса), могъ бы быть владѣтелемъ этого дома и титуловъ, принадлежащихъ нынѣшнему владѣтелю. Джентльмены часто смотрѣли на серьёзный портретъ полковника, о виргинской копіи съ котораго м-ръ Варрингтонъ всегда вспоминалъ съ любовію.

— Должно быть у него не совсѣмъ исправно было здѣсь, — сказалъ милордъ, постучавъ пальцемъ по своему высокому, гладкому лбу.

У людей простосердечныхъ и обыкновенныхъ бываютъ поступки, которыхъ другіе не могутъ понять, и потому отвергаютъ ихъ какъ чистѣйшую ложь или приписываютъ ихъ сумасшествію.

— Кузенъ, я нисколько не погрѣшу противъ васъ, сказавъ, что вы никогда еще не говорили въ пользу кого либо изъ вашихъ друзей.

— Гм! Я самолюбивъ; но скажите самолюбивѣе ли я другихъ въ этомъ мірѣ? спрашиваетъ милордъ, сдѣлавъ плечами французскую ужимку и взявъ изъ табакерки щепотку табаку.

Однажды во время прогулки, когда милордъ былъ въ кафтанѣ яркомалиноваго цвѣта, на него бросилась корова, и нобльменъ, трусъ отъ природы, перескочилъ черезъ заборъ съ легкостью школьника. Онъ не скрылъ своего волненія, какъ не скрылъ недостатка въ своей неустрашимости. Я увѣренъ, Джоржъ, что вы уважаете меня едва ли болѣе, чѣмъ я самъ уважаю себя, сказалъ онъ съ обычной, откровенностью, и потомъ началъ сардоническую рѣчь о паденіи человѣка, о его заблужденіяхъ, о его недостаткахъ; онъ удивлялся, отчего небо не создало насъ всѣхъ храбрыми, высокими, красивыми и богатыми? Что касается до мистера Варрингтона, весьма вѣроятно любившаго быть царемъ своего общества, то ему не понравился его родственникъ, такой умный, граціозный, съ лоскомъ свѣтскаго образованія, занимающій въ обществѣ такое высокое мѣсто — и, о! какъ ниже его стоящій. Подобно животному въ знаменитой басни Стерна, казалось, говорилъ милордъ: не бей меня, но если хочешь, такъ пожалуй бей. Съ такимъ бездушнымъ существомъ ни одинъ человѣкъ, кромѣ развѣ буяна и труса, не обойдется жестоко.

ГЛАВА II.
МЫ ПРОВОДИМЪ СВЯТКИ ВЪ КАСТЛЬВУДѢ 1759 Г.

Изъ любимыхъ нашихъ волшебныхъ сказокъ намъ извѣстно, милыя дѣти, что на всѣхъ крестинахъ и свадьбахъ кто нибудь да остается обманутымъ въ своихъ ожиданіяхъ и за это клянется мстить. Не нужно удивляться если я сказалъ, что добрый кузенъ Вилль, при извѣстіи о помолвкѣ брата за колоніальную наслѣдницу, не скупился на проклятія и энергически бѣсновался. Сначала, въ порывѣ своего бѣшенства, Вилль бѣжалъ изъ дому и клялся, что никогда въ него не возвратится. Но никто не вѣрилъ клятвамъ мастера Вилля, не вѣрилъ имъ даже и онъ самъ, и вотъ дни черезъ два нераскаянный блудный сынъ воротился въ родительскій домъ. Домъ брачнаго пира манилъ его къ себѣ; Вилль не могъ примириться съ мыслію, что его ножикъ и вилка останутся безъ дѣйствія за кастльвудскимъ брачнымъ столомъ. Въ отмщеніе за свою обиду, онъ прибылъ въ замокъ, пилъ и ѣлъ. Онъ отвѣчалъ на тостъ новобрачной и, глотая вино, въ душѣ проклиналъ ее. Онъ подавлялъ свои проклятія, когда старикъ-дѣдъ велъ ее въ церковь и когда милордъ клялся предъ алтаремъ любить, почитать и беречь ее. Впрочемъ мистеръ Варрингтонъ зналъ, что не одинъ Вилль недоволенъ былъ этимъ бракомъ: онъ слышалъ тогда и впослѣдствіи несчетное множество порицаній милэди и ея дѣда. Друзья старика изъ Сити, его законный адвокатъ, диссидентъ пасторъ, въ церкви котораго они были прихожанами по пріѣздѣ въ Англію, и бѣдный Джэкъ Ламбертъ, молодой священникъ, надѣявшійся, что своимъ краснорѣчіемъ онъ произвелъ на Лидди глубокое впечатлѣніе, всѣ они были озлоблены измѣной маленькой лэди: у каждаго была своя исторія о порабощеніи его молоденькой американкой, о ея кокетствѣ, о надеждахъ, которыя она имъ подавала. Адвокатъ, имѣвшій такой вѣрный списокъ всѣхъ ея помѣстьевъ, угодьевъ, денегъ, невольниковъ, кораблей, готовъ былъ поклясться, что, по его мнѣнію, все это ложь, что въ мірѣ не существуетъ такихъ мѣстъ, какъ Нью-Йоркъ или Виргинія; что во всякомъ случаѣ, мистеръ Ванъ-денъ-Бошъ не имѣлъ тамъ поземельной собственности; что Гвинейской торговли никогда не было и не будетъ и что негры не болѣе, какъ чорныя выдумки, изобрѣтенныя хитрымъ старымъ плантаторомъ. Диссидентъ-пасторъ стеналъ о заблужденіи своего ягненка, — если только можно назвать ягненкомъ такое маленькое, коварное, злотворное чудовище. Бѣдный Джэкъ Ламбертъ съ плачевнымъ лицомъ признался своей мама, что владѣетъ локономъ ея чорныхъ волосъ, которыя тутъ же оросилъ слезами: а что касается до мистера Вилльяма Эсмонда, онъ, съ криками и бранью, которымъ свободно предавался даже въ Кастльвудѣ, подъ хорошенькимъ носикомъ своей невѣстки, призывалъ въ свидѣтели самого Ахерона и говорилъ, что въ самомъ аду не существовало такого хитраго чертенка, какъ миссъ Лидія. Онъ называлъ ее адскимъ церберомъ женскаго пола, призывалъ на бездѣльника брата весь гнѣвъ здѣшняго и будущаго міра, — на брата, который усыпилъ его сладкими словами и вырвалъ изъ рукъ его драгоцѣннѣйшій призъ.

— Такъ что же, говоритъ мистеръ Варрингтонъ, когда Вилль разговорился съ нимъ объ этомъ предметѣ: — если эта дѣвочка такой чертенокъ, какимъ вы его описываете, то вы, потерявъ ее, остаетесь въ выигрышѣ. Если она, по вашимъ словамъ, намѣрена обмануть мужа, и дать ему пріемъ яду, то, согласитесь сами, не стастье ли для васъ, что вы не мужъ ея? Вмѣсто того, чтобы проклинать боговъ, вамъ слѣдуетъ ихъ благодарить, что они избавили васъ отъ такой фуріи, и, право, лорду Кастльвуду не можетъ быть отъ васъ лучшаго мщенія, какъ полное позволеніе владѣть такимъ сокровищемъ.

— Все это прекрасно, говорилъ Вилль Эсмондъ, — и при этомъ замѣтилъ довольно справедливо, что его братъ все таки негодяй, отнявъ богатство, на которое Вилль расчитывалъ, и ради котораго онъ рисковалъ своею жизнью.

Джоржъ Варрингтонъ терялся въ догадкахъ, при какихъ именно обстоятельствахъ его кузенъ принужденъ былъ рисковать своею драгоцѣнною жизнію (для прекращенія которой, быть можетъ, конецъ веревки послужилъ бы самымъ лучшимъ орудіемъ). Вилль Эсмондъ разсказалъ своему родственнику, что маленькая Цербера была виновницей дуэли между ними, — дуэли прерванной, по какому-то непонятному случаю, людьми сэра Джона Фильдинга, что она постоянно отзывалась о Джоржѣ Варрингтонѣ, — несмотря на его насмѣшки надъ мистеромъ Виллемъ, — какъ о трусѣ, и что послѣдняго, оставлявшаго безъ вниманія эти насмѣшки, называла трусомъ вдвойнѣ. Она говорила наконецъ, что Джоржъ бѣжалъ и чуть не умеръ отъ страха въ экспедиціи Браддока. Но чортъ возьми, кузенъ! продолжалъ Вилль: — я въ жизнь свою не былъ еще такъ изумленъ, какъ въ то время, когда вы явились на мѣсто дуэли такимъ хладнокровнымъ, — и вѣдь я и мой секундантъ держали пари, что вы не придете.

Мистеръ Варрингтонъ захохоталъ и поблагодарилъ мистера Вилля за такое о немъ мнѣніе:

— Конечно, прибавилъ онъ: — внезапное прибытіе констаблей я считаю за особенное счастіе, потому что минуту спустя, вы кузенъ пропустили бы сквозь меня свою шпагу. Не ужели вы не замѣтили какимъ я не ловкимъ стоялъ передъ вами? Тогда какъ вы были блѣдны и дрожали отъ гнѣва!

— Да, чортъ возьми! вскричалъ мистеръ Вилль, въ это время сильно покраснѣвши: — мой гнѣвъ обнаруживается не иначе, какъ въ этомъ родѣ. Дѣйствительно, кузенъ, тогда я былъ чертовски взбѣшенъ на васъ! Теперь же я ненавижу брата и этого дьяволенка графиню…. графиню! — хороша графиня, — нечего сказать!

И Вилль новой канонадой проклятій привѣтствовалъ первенствующаго члена своей фамиліи.

— Да, кузенъ, сказалъ Джоржъ, выразительно глядя ему въ лицо: — вы позволили мнѣ дешево съ вами раздѣлаться; — смѣло могу сказать, что я обязанъ вамъ жизнію, или по крайней мѣрѣ, цѣлостью моего жилета; я восхищаюсь вашей незлопамятностью и благородствомъ. Какъ жаль, что такая храбрость, какъ ваша, должна понапрасно пропадать въ службѣ при дворѣ! Вы составляете большую потерю для арміи его величества. Это я вамъ говорю положительно.

— Мистеръ Варрингтонъ, вы говорите серьёзно или шутите? проворчалъ Вилль.

— Не знаю, много ли найдется такихъ джентльменовъ, которые рѣшились бы шутить съ вами, кузенъ, если они хоть сколько нибудь дорожатъ своею жизнью или ушами! возразилъ мистеръ Варрингтонъ, любившій говорить съ своимъ кузеномъ именно въ этомъ родѣ и наблюдать, какъ послѣдній удерживался отъ проклятій, — скрежеталъ зубами, потому что боялся кусаться, и подавлялъ бѣшенство, свойственное только однимъ низкимъ трусамъ.

— Пожалуйста, кузенъ, я васъ прошу, будьте поумѣреннѣе въ вашихъ выраженіяхъ относительно милой графини и милорда, вашего брата, продолжалъ мистеръ Варрингтонъ. — О васъ они говорятъ всегда съ братской любовью. Милэди разсказала мнѣ все.

— Что значитъ все? вскричалъ Вилль, поблѣднѣвъ.

— Обыкновенно все, что только можетъ сказать женщина. Она призналась, что вы были неравнодушны къ ней. А позвольте спросить, какая женщина въ состояніи не полюбить мужчину, который ею восхищался.

— Между тѣмъ васъ она ненавидитъ, и говоритъ, что вы отъ нея были безъ ума; — сказалъ мистеръ Эсмондъ.

— Spretae injuria formae, кузенъ!

— For me…. за меня, — что такое за меня? — спрашиваетъ Вилль.

— Я никогда не обращалъ на нее вниманія и поэтому, быть можетъ, она меня не любитъ. Развѣ вы не помните случай съ женой извѣстнаго гвардейскаго капитана?

— Какого именно?

— Милорда Потифара.

— Какого?! — Гм! — Я знаю милорда Фалмута: онъ капитанъ гвардейскихъ волонтеровъ, — милорда Бекли — капитана гвардейскихъ инвалидовъ. До него на этомъ мѣстѣ былъ милордъ Гобартъ. По всему видно, кузенъ, что вы еще недавно въ Англіи! замѣтилъ мистеръ Вилль.

Тутъ мистеръ Варрингтонъ объяснилъ, что онъ говорилъ о гвардейскомъ капитанѣ египетскаго царя, жена котораго преслѣдовала одного Іосифа, не отвѣчавшаго на ея любовь. При этомъ Вилль сказалъ, что касательно Египта ему извѣстно только одно, что это государство чертовски далеко отъ Англіи, и что если жена лорда Потифара оклеветала молодаго человѣка, то это свойственно женскому полу, который вездѣ одинаковъ.

Дѣло въ томъ, что м-ръ Варрингтонъ, пріѣхавъ въ Кастльвудъ на свадьбу, услышалъ отъ маленькой графини причину размолвки между ней и Виллемъ Эсмондомъ. Этотъ разсказъ, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, не согласовался съ замысловатымъ разсказомъ Вилля и отнюдь не заключалъ въ себѣ правдоподобія. Милэди прискорбно было думать, что она обманулась въ своемъ зятѣ. Она боялась, что его жизнь при дворѣ и въ городѣ много вредила тѣмъ высокимъ правиламъ, которыми, какъ извѣстно, руководились всѣ Эсмонды, — что словамъ мистера Вилля не совсѣмъ можно вѣрить, что безпечная жизнь и финансовыя затрудненія сдѣлали его алчнымъ до денегъ, пятнали его честь и ослабляли высокую рыцарскую храбрость, "которою мы Эсмонды, — то есть вы и я, и милордъ, и кузенъ Гарри, обладаемъ въ большей или меньшей степени, " — говорила графиня. О, кузенъ Джоржъ! нужно ли признаваться, что я одно время сомнѣвалась и въ вашей храбрости, безъ которой мужчина нашей старинной и благородной фамиліи не достоинъ называться мужчиной! Я буду стараться, Джоржъ, какъ христіанская лэди, стоящая во главѣ одной изъ первыхъ фамилій въ государствѣ и, можно сказать въ цѣломъ свѣтѣ, простить моего брата Вилля, за дурные отзывы объ одномъ изъ членовъ нашей фамиліи, несмотря на то, что онъ принадлежитъ къ младшей отрасли и притомъ съ женской стороны — простить Вилля за то, что онъ заставилъ меня, даже на минуту, усумниться въ васъ. Да, это онъ заставилъ меня. Быть можетъ, онъ наговорилъ мнѣ множество гадкихъ вещей, которыя будто бы вы разсказывали о мнѣ.

— Я, милая лэди! вскричалъ м-ръ Варрингтонъ.

— То есть такихъ вещей, которыя, если вѣрить его словамъ, вы говорили о мнѣ; но я надѣюсь, что вы этого не дѣлали, и отъ души молюсь, чтобъ вы не дѣлали; — я буду презирать ихъ. Онъ волочился за мной — это фактъ — какъ волочились и другіе. Признаюсь, я привыкла къ этому; быть можетъ, онъ сталъ бы благоденствовать (вѣдь я не знала моего неоцѣненнаго лорда, не имѣла возможности оцѣнить его великихъ и высокихъ качествъ, — въ этомъ я признаюсь теперь отъ чистаго сердца), но, о! я открыла въ Вильямѣ недостатокъ храбрости, а при этомъ недостаткѣ ни одинъ мужчина не можетъ расчитывать на уваженіе Лидіи, графини Кастльвудской; какъ въ свою очередь и онъ не можетъ уважать ее! По его словамъ, у васъ вовсе нѣтъ храбрости; онъ разсердилъ меня, сказавъ, что вы постоянно отзываетесь о мнѣ съ пренебреженіемъ. Впрочемъ, я васъ прощаю, Джоржъ. Если я скажу вамъ, что это онъ испугался дуэли — низкій трусъ! и послалъ за констаблями, чтобы предотвратить ее, вы не удивитесь, что я не имѣю къ нему ни малѣйшаго уваженія даже ни на столько! — и при этихъ словахъ милэди щелкнула своими пальчиками. Noblesse oblige; мужчина нашей фамиліи, лишенный храбрости, по моему не стоитъ щепотки табаку рѣшительно не стоитъ! Посмотрите, Джоржъ, на нашихъ предковъ, на эти портреты! Кто изъ Эсмондовъ не сражался за короля и отечество? Есть ли между ними въ настоящую минуту такой, который бы не былъ готовъ доказать, что онъ Эсмондъ и джентльменъ? Если бы мой сынъ вздумалъ показать себя трусомъ, я бы сказала ему: — милордъ Эсмондъ (вѣдь это второй титулъ въ нашей фамиліи) я не признаю васъ своимъ сыномъ!

Сказавъ это, непоколебимая маленькая женщина окинула гордымъ взглядомъ своихъ предковъ, портреты которыхъ, работы Лели и Кнеллера, украшали стѣны ея кастльвудской гостиной.

Въ этой гостиной, во всемъ домѣ, въ деревнѣ, новая графиня очень скоро начала управлять съ неограниченной властью. Изумительна быстрота, съ которою она научилась повелѣвать. Если она еще и не усвоила принятыхъ въ Англіи способовъ господствовать надъ другими, то она изобрѣла для себя новыя правила, и, руководствуясь ими, заставляла всѣхъ и все покоряться ей. Мистеръ Варрингтонъ замѣтилъ, что милэди, какъ диссидентка, не ознакомившаяся еще съ службой англиканской церкви, дѣлала нѣкоторыя ошибки (такъ напримѣръ не знала, когда должно обращаться лицомъ къ востоку, — обычай, не принятый въ другихъ реформатскихъ церквахъ, кромѣ англійской), но въ промежутокъ времени между первымъ свадебнымъ визитомъ мистера Варрингтона въ Кастльвудъ и вторымъ, милэди усовершенствовалась въ этой части своихъ обязанностей, и плыла въ церковь, склонясь на руку кузена, между тѣмъ какъ два лакея несли за ней ея молитвенникъ; она представляла собою олицетвореніе очаровательной, старой ханжи съ ея лакеемъ въ знаменитой картинѣ Гогарта "Утро, " — какъ будто милэди Лидія привыкла всю свою жизнь имѣть домашняго священника. Она, повидимому, покровительствовала не только новому проповѣднику, но церковной службѣ и самой церкви, какъ будто на родинѣ своей ей никогда не приводилось слушать какого нибудь краснобая на овинѣ. Она заставила старинныя мѣстныя фамиліи серьёзныхъ баронетовъ съ ихъ женами, почтенныхъ сквайровъ, пріѣзжавшихъ въ Кастльвудъ, засвидѣтельствовать новобрачнымъ почтеніе, — заставила ихъ, какъ говорится, держаться отъ нея на благородную дистанцію, и давать ей дорогу. Она завела книгу, трактующую о геральдикѣ, выписала изъ Винтона изумительно-старую лэди высшаго свѣтскаго образованія, свѣдущую въ генеалогіи; отъ нея выучилась придворному этикету, и вскорѣ начала трактовать объ англійской геральдикѣ не всегда вѣрно, но зато удивительно краснорѣчиво и не запинаясь. Въ золоченой каретѣ шестерней она дѣлала поѣздки въ сосѣдніе города, или въ портшезѣ въ деревню и принимала дань уваженія отъ своихъ поселянъ и арендаторовъ. Она читала своему проповѣднику лекціи богословія; управляющему — о сельскомъ хозяйствѣ; давала наставленія изумленной ключницѣ, какъ приготовлять варенья и соленья; хотѣла было научить знаменитыхъ лондонскихъ лакеевъ вскакивать на запятки кареты, но оказалось, что эти запятки были слишкомъ высоки для ея сіятельства; учила поселянокъ какъ нянчить и беречь дѣтей прежде, чѣмъ сама сдѣлалась матерью; — а что касается до леченья, то мадамъ Эсмондъ въ Виргиніи въ прописываніи своихъ пилюль и микстуръ не была такъ рѣшительна, какъ миссъ Лидія, молодая жена графа Кастльвуда. Помните ли вы сказку о Рыбакѣ и Геніи въ тысячѣ и одной ночи? Надо было удивляться, какимъ образомъ такой громадный геній могъ помѣщаться въ такомъ маленькомъ сосудѣ? Когда мистеръ Варрингтонъ возвращался въ Лондонъ послѣ свадебнаго визита, милэди послала съ нимъ маленькіе подарки подругамъ своимъ въ улицѣ Динъ, — такъ она называла дочерей генерала Ламберта. Тео была немного постарше милэди, а Гетти немного помоложе. Джоржъ Варрингтонъ увѣрялъ, что Tea была послана кукла, а Гетти дѣтская книжка, составленная изъ односложныхъ словъ. Что касается до мистера Вилля, она обходилась съ нимъ съ материнскою нѣжностью. и обыкновенно говорила съ покровительственнымъ видомъ, — что до безконечности забавляло Варрингтона и ни на волосъ не уменьшало ни ругательствъ, ни проклятій мистера Вилля.

Старости милэди Лидія не оказывала особеннаго уваженія. При ея однажды постановленныхъ правилахъ по домашнему управленію, она обходилась съ старикомъ Ванъ-депъ-Бошъ и его огромнымъ парикомъ также безцеремонно, какъ съ негритянкой Диной, огромныя уши и косматые волосы которой могла трепать нисколько не стѣсняясь; такъ по крайней мѣрѣ Дина говорила Гумбо, а Гумбо своему господину. Вся челядь трепетала передъ милэди графиней: ключница, передъ которой благоговѣли даже милордъ и вдовствующая графиня, избалованные лондонскіе лакеи, обыкновенно прибѣгавшіе къ брани, когда отрывали ихъ отъ картъ, и ворчавшіе, когда нарушали ихъ комфортъ за нескончаемымъ пивомъ, — смиренно брались за дѣло по первому призыву милэди; даже старикъ Локвудъ, пробывшій привратникомъ болѣе полу столѣтія, старался привести въ порядокъ свой старый блуждающій умъ, когда милэди заходила къ нему отворить окно, осмотрѣть его деревянный домикъ и выпустить его собакъ. Передъ новой госпожой Локвудъ обнажалъ свою лысую голову, бросалъ на племянницу умоляющій взглядъ и безотчетно трепеталъ передъ властью маленькой графини. Гумбо, одѣвая своего господина, всегда отзывался объ этомъ старикѣ съ сыновнимъ почтеніемъ. Не такъ поступала милэди въ разговорѣ съ кузеномъ, — Вздоръ, вздоръ! Глупый старикъ! говорила она: — отжилъ вѣкъ съ своими грязными собаками! Они такъ стары и безобразны, какъ эти рыбы. (При этихъ словахъ она указала на двухъ чудовищно-безобразныхъ карповъ, прожившихъ, согласно преданію, въ кастльвудскихъ прудахъ болѣе двухъ столѣтій, такъ что спины ихъ покрылись мохомъ). — Нѣтъ! Локвудъ долженъ убираться отсюда; для него богадѣльня самое лучшее мѣсто; вмѣсто его я помѣщу къ воротамъ расторопнаго, высокаго, красиваго мужчину, который будетъ дѣлать честь нашей ливреѣ.

— Онъ былъ слугой моего дѣда, и находился при немъ во время войнъ королевы Анны, возразилъ мистеръ Варрингтонъ.

— О Боже! съ усмѣшкой вскричала милэди: — королевы Анны давнымъ-давно нѣтъ на свѣтѣ, а мы все должны ходить по ней въ траурѣ.

Разговоръ о Локвудѣ возобновился за обѣдомъ, когда милэди объявила свое намѣреніе освободиться отъ этого старика.

— Мнѣ говорили, угрюмо замѣтилъ мистеръ Ванъ-денъ-Бошъ: — что здѣсь, въ Англіи, всякаго рода бѣдные слуги и бѣдные люди превосходно призрѣваются на старости. Желательно было бы имѣть подобный пріютъ для нихъ и въ нашемъ отечествѣ; на поддержаніе жизни такихъ стариковъ не слѣдовало бы и намъ скупиться.

— Если человѣкъ не въ силахъ работать, онъ долженъ убираться вонъ! вскричала милэди.

— Да, дѣйствительно; это такъ! сказалъ дѣдъ.

— Какъ! — старый слуга? возразилъ милордъ.

— Мистеръ Ванъ-денъ-Бошъ въ молодости своей, вѣроятно, не нуждался въ слугахъ, замѣтилъ мистеръ Варрингтонъ.

— Самъ чистилъ сапоги, самъ открывалъ ставни, чистилъ и посыпалъ пескомъ….

— Сахаръ? — перервалъ милордъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, полы, мой другъ! сказалъ старикъ, захохотавъ: — извините, милордъ, подобныя продѣлки въ магазинахъ и лавкахъ не диковинка.

— Ахъ папа! какое намъ дѣло до магазиновъ и лавокъ! вскричала милэди.

— Гм! вспомните милэди, какія бываютъ послѣдствія отъ кражи сахару? — возразилъ старикъ.

— Во всякомъ случаѣ, красивый взрослый человѣкъ въ нашей ливреѣ будетъ казаться лучше, чѣмъ дряхлый привратникъ! гнѣвно сказала милэди.

— Повѣрьте, мадамъ, — старость лучше всякой ливреи, сѣдые волоса лучше всякихъ мишурныхъ галуновъ, сказалъ мистеръ Варрингтонъ. Ну, что скажетъ вся провинція, если вы прогоните старика Локвуда?

— О! если вамъ угодно держать его сторону, то, полагаю, онъ можетъ остаться. Не приказать ли ужь послать ему диванъ изъ гостиной и лучшаго вина изъ погреба?

— Лучше этого ничего нельзя сдѣлать, милэди, — весьма серьёзно отвѣчалъ мистеръ Варрингтонъ.

— Да, сказалъ милордъ, зѣвая: — кузенъ Джоржъ совершенно правъ. Прогнать такого стараго слугу, какъ Локвудъ, было бы весьма неблаговидно.

— Вы сами видите, что старые обросшіе мохомъ карпы возбуждаютъ любопытство и привлекаютъ посѣтителей, продолжалъ мистеръ Варрингтонъ, сохраняя серьёзную наружность. Какъ вамъ угодно, милэди, а вы должны оставить этого старика. Вѣдь это и не надолго. Потомъ вы можете замѣнить его высокимъ и виднымъ привратникомъ. Для насъ, мистеръ Ванъ-денъ-Бошъ, очень тяжело, что мы обязаны содержать старыхъ негровъ, которые не въ силахъ болѣе работать. Лѣтъ черезъ восемь, много десять, я непремѣнно продамъ этого негодяя, Гумбо.

— Не правда, мистеръ! сказалъ Гумбо, выказавъ рядъ своихъ бѣлыхъ зубовъ.

— Молчать, сэръ! Онъ, извольте видѣть, вовсе не знаетъ англійскихъ обычаевъ, и, можетъ статься, думаетъ, что старый слуга имѣетъ право расчитывать на милость своего господина, — сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

На другой день, къ крайнему удивленію Варрингтона, милэди все таки послала старику Локвуду корзинку добраго вина и подушку для его кресла.

— Вчера вечеромъ, передъ самымъ сномъ я размышляла о томъ, что вы говорили, и теперь вполнѣ увѣрена, что вы, кузенъ, лучше меня знаете свѣтъ, и что благоразуміе требуетъ оставить старика въ покоѣ.

Тѣмъ кончилось дѣло съ старикомъ — привратникомъ. Мистеръ Варрингтонъ не могъ надивиться этой странной личности, прибывшей съ отдаленнаго запада. Несмотря на ея наивность, ея простосердечіе, къ которымъ присоединялось жестокосердіе, она ни въ чемъ не уступала бы опытной старой вдовѣ постоянно козырявшей въ аристократическихъ салопахъ.

— Вы говорили, что нужно уважать старыхъ людей. Почему? Я право не вижу ничего, за что бы должна была уважать ихъ, говорила она Варрингтону. Въ нихъ ничего нѣтъ пріятнаго. Посмотрите на тетушку Бернштэйнъ. Говорятъ, что она была когда-то красавицей. Вонъ этотъ портретъ, кажется, писанъ съ нея! Мнѣ не вѣрится, я не повѣрю тому, кто скажетъ мнѣ, что и я буду такимъ же уродомъ! Мнѣ кажется, людямъ достигшимъ глубокой старости не слѣдуетъ жить. Нѣтъ, нѣтъ! они должны умирать.

Надобно сказать, что о святкахъ тетушка Бернштэйнъ вмѣстѣ съ мистеромъ Варрингтономъ отправилась съ визитомъ къ племяннику и племянницѣ. Они ѣхали не спѣша, въ собственномъ ландо баронессы; старая лэди находилась въ добромъ здоровьи и въ необыкновенно хорошемъ настроеніи духа; воздухъ былъ свѣжъ, но не слишкомъ холоденъ. Во время этой поѣздки, тетушка Беатриксъ разсказывала своему спутнику сотни исторій о замкѣ и давнопрошедшихъ временахъ.

Не мѣшаетъ здѣсь замѣтить, что старая лэди, находившаяся по большей части въ какомъ-то летаргическомъ состояніи, нерѣдко одушевлялась: ея умъ и всегдашнее расположеніе къ злословію становились блестящими, ея память доставляла ей сотни анекдотовъ о минувшемъ вѣкѣ и обществѣ. Въ то время, какъ старая лэди говорила о прежнихъ своихъ поклонникахъ и обожателяхъ (мимоходомъ сказать, ея слушатель имѣлъ о ея прошлой карьерѣ гораздо болѣе свѣдѣній, чѣмъ полагала милэди), я заглядывалъ въ ея лицо, и изъ его руинъ старался построить въ своемъ воображеніи понятіе о ея красотѣ въ цвѣтущую пору ея жизни. Сколько назидательнаго читалъ я въ этомъ лицѣ! Я живо представлялъ себѣ какъ дворы зарастали травой, башни разрушались, двери оставались настежъ, прекрасные золоченные салоны покрывались копотью, занавѣсы и шпалеры рвались и покрывались паутиной! Вонъ въ томъ полуразрушенномъ дворцѣ виднѣлась всюду роскошь, звучала музыка; изъ тусклыхъ оконъ лился потокъ яркаго, ослѣпительнаго свѣта! Какіе балы и пиры бывали тамъ! Сколько шуму и веселья! Мнѣ живо представлялись любовники, ухаживающіе за предметами любви своей, толпу восхищающуюся красотой, соперниковъ бѣснующихся отъ злобы и ревности. Я видѣлъ вечернія свиданія, открывалъ интриги, несмотря на то, что шторы были опущены и задернуты занавѣсами. Мнѣ часто приходило на умъ остановить разговоръ баронессы и сказать: мадамъ, я знаю, — это было не такъ, какъ вы разсказываете, а вотъ такъ и такъ… (Вѣдь я читалъ исторію ея жизни, написанную моимъ безцѣннымъ старымъ дѣдомъ). — Въ то время какъ я мысленно проходилъ по заламъ Кастльвуда, воображеніе уносило меня въ минувшія времена и рисовало передо мною картину тогдашняго блеска и великолѣпія.

Когда тетушка Бернштэйнъ пріѣзжала въ Кастльвудъ, ея родственники, болѣе изъ боязни ея силы характера, повелительнаго тона, чѣмъ изъ желанія овладѣть ея деньгами, старались оказывать ей всевозможное уваженіе, которое она принимала за надлежащую дань. Точно такого же обхожденія она ожидала и отъ новой графини, и приготовлялась встрѣтиться съ ней въ особенно хорошемъ расположеніи. Вѣдь она устроила этотъ бракъ. — «Ты безразсудное созданіе, ты не хотѣлъ жениться на богатой наслѣдницѣ», — говорила она: — «а я рѣшилась не упускать ее изъ нашей фамиліи»; — и вслѣдъ за этимъ она, смѣясь, разсказывала множество плановъ къ устройству этой женитьбы. Она подарила дѣвочкѣ графскую корону, а племяннику сто тысячь фунтовъ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что она будетъ дорогою гостьею для нихъ обоихъ. Она была въ восторгѣ отъ твердости характера, отъ храбрости, съ помощію которыхъ маленькая графиня одержала побѣду надъ вдовствующей графиней и лэди Фанни. Баронессѣ всегда нравились хорошенькія женщины, но отъ свѣтлыхъ глазокъ маленькой Лидіи и ея стройной прекрасной фигуры она была въ восторгѣ. Женитьба была выгодна во всѣхъ отношеніяхъ. Одинъ только старикъ мѣшался тутъ, какъ-то не кстати: его разговоръ, наружность и манеры были болѣе чѣмъ грубы. Но отъ него скоро можно избавиться. Онъ старъ; у него слабое здоровье. — «Онъ уѣдетъ въ Америку, а можетъ статься куда нибудь и дальше», — говорила баронесса, пожавъ плечами. «Что касается до этого ребенка, то въ ней чрезвычайно много огня и жизни; ея ирокезскія манеры не лишены своей прелести», — продолжала довольная баронеса. — «Эти манеры есть и у брата вашего, и у васъ мистеръ, Джоржъ! Nou la formerons, cette petite. Въ Юженѣ не достаетъ характера и мужества, но онъ совершеннѣйшій джентльменъ; общими силами мы сдѣлаемъ эту маленькую дикарку вполнѣ презентабельною.»

Въ этомъ родѣ былъ нашъ разговоръ на второй день путешествія въ Кастльвудъ. На первую ночь мы остановились въ Багшотѣ, гдѣ баронессу всегда принимали съ глубокимъ уваженіемъ, и оттуда на почтовыхъ отправились въ Гекстопъ, гдѣ и должны были ждать лошадей милорда; но лошадей не оказалось и мы, послѣ двухъ-часоваго отдыха, принуждены были ѣхать въ Кастльвудъ на багшотскихъ лошадяхъ.

Здѣсь я долженъ сказать, что во время переѣзда послѣдней станціи, къ старой теткѣ моей возвратилось ея прежнее мрачное настроеніе, такъ что въ теченіе трехъ часовъ она не сказала ни слова. Что касается до ея спутника, то онъ влюбленный въ то время до безумія, не искалъ бесѣды съ старухой; онъ безпрерывно думалъ о своей Дульцинеѣ, пока дорожная карета вкатилась на Кастльвудскій выгонъ, переѣхала черезъ знакомый намъ мостъ и остановилась передъ домомъ.

Ключница уже готова была проводить баронессу въ ея анпартаменты. Милорда и милэди не было дома.

— Не сюда, милэди! возразила ключница въ то время, какъ мадамъ Бернштэйнъ взялась за дверь комнаты, которую постоянно занимала: — теперь эта комната ея сіятельства. Пожалуйте сюда.

И баронесса пошла за женщиной, разумѣется, еще съ болѣе разстроеннымъ духомъ. Незавидно положеніе горничныхъ, когда ихъ госпожа находится въ непріятномъ расположеніи. Впрочемъ, передъ тѣмъ, какъ встрѣтиться съ хозяевами дома, баронесса успокоилась, и явилась въ гостинную съ лицомъ совершенно свѣтлымъ и довольнымъ

— Здоровы ли, ma tante? было привѣтствіемъ. Признаться вамъ, я отдыхала, когда вы пріѣхали. Надѣюсь, что комнаты приготовлены для васъ по вашему вкусу.

Сказавъ изумленной старой лэди эти три коротенькія фразы, графиня обернулась къ другимъ гостямъ и занялась съ ними разговоромъ. Это обращеніе и потомъ удивленіе и гнѣвъ, начинавшіе собираться на лицѣ мадамъ Бернштэйнъ, чрезвычайно какъ занимали мистера Варрингтона. «La petite», которую баронесса намѣревалась «преобразовать», оказалась упорнымъ субъектомъ, намѣревавшимся трудъ своего преобразователя принять на себя. Съ безпокойствомъ взглянувъ раза два или три на жену, милордъ старался уничтожить ея невниманіе къ баронессѣ-теткѣ обиліемъ любезности съ своей стороны; и надо отдать ему справедливость, когда у него являлось желаніе занять кого нибудь, то никто не могъ быть любезнѣе и пріятнѣе. Онъ нашелъ множество пріятныхъ вещей разсказать мадамъ де-Бернштэйнъ. Онъ искренно поздравлялъ мистера Варрингтона съ знаменитыми извѣстіями изъ Америки и безопасностью его брата. За ужиномъ онъ предложилъ тостъ за здоровье капитана Варрингтона.

— Наша фамилія отличается, кузенъ, — сказалъ онъ и, посмотрѣвъ съ выраженіемъ нѣжности на графиню, прибавилъ: — кажется, мой другъ, для насъ всѣхъ наступаетъ пора счастія.

— Да Джоржъ! говоритъ маленькая лэди. Когда будете писать къ Гарри, то скажите ему, что мы всѣ имъ очень довольны. Сраженіе подъ Квебекомъ — блистательнѣйшее изъ сраженій. Теперь, когда мы выгнали французовъ изъ этой страны, нисколько не будетъ удивительно, если образуемъ въ Америкѣ независимое государство.

— Душа моя, это отзывается измѣной! возразилъ лордъ Кастльвудъ.

— Нѣтъ, милордъ; я говорю по внушенію здраваго разсудка. Я не могу представить себѣ основанія, по которому бы люди угнетали другихъ людей и вѣчно обходились съ ними, какъ съ дѣтьми.

Джоржъ! Гарри! — Признаюсь, насколько изумляло меня это, настолько же и забавляло.

— Когда мои братъ узнаетъ, что ваше сіятельство довольны его поведеніемъ, счастіе его будетъ совершенно, — сказалъ я серьезно.

На другой день во время разговора подлѣ ея софы, на которой маленькая графиня имѣла обыкновеніе величественно полулежать, она уже называла своего кузена не просто Джоржемъ, а мистеромъ Джоржемъ; при этомъ мистеръ Джоржъ не могъ не замѣтить, что она перемѣнила тонъ вчерашняго разговора.

— Вы поймите, вѣдь я это дѣлала для того, чтобы помучить старую мадамъ, — сказала графиня. Она хочетъ обходиться со мной, какъ съ ребенкомъ, хочетъ разыгрывать роль бабушки. А мнѣ бабушки вовсе не нужны. Я глава этого дома и намѣрена дать ей знать объ этомъ. Потому собственно я и заставила ее пріѣхать изъ Лондона. Боже! какъ она посмотрѣла на меня, когда я назвала васъ Джоржемъ! А вѣдь я могла бы называть васъ Джоржемъ; жаль только, что вы увидѣли маленькую Тео прежде меня и, полагаю, лучше, чѣмъ меня, полюбили ее.

— Да, полагаю, что я люблю ее всей душой, сказалъ мистеръ Джоржъ.

— Прекрасно; я люблю васъ за вашу правду. Люблю васъ за то, что вы были единственнымъ человѣкомъ въ Лондонѣ, который не гнался за моими деньгами, хотя одно время я страшно сердилась на васъ, и въ тоже время сердилась на себя и на вашу невѣсту, которую нельзя сравнивать со мной ни въ какомъ случаѣ.

— Пожалуйста, оставимте въ сторонѣ эти сравненія, сказалъ я, смѣясь.

— Конечно, надобно спать на такомъ ложѣ, какое приготовлено, — замѣтила Лидди и изъ груди ея вылетѣлъ легкій вздохъ. — Утвердительно можно сказать, что миссъ Тео очень добра, что вы женитесь на ней, поѣдете въ Виргинію и точно такъ же будете скучать, какъ мы скучаемъ здѣсь. Мы говорили, милордъ, о миссъ Ламбертъ и при этомъ я пожелала моему кузену счастія и радости. Но пора спросить: здорова ли наша баронесса? Съ какимъ аппетитомъ она ужинала и пила вино! — пила какъ драгунъ! Неудивительно, что сегодня у нея болитъ голова и она не выходитъ изъ комнаты. Вы догадываетесь, что собственно потому такъ долго и продолжается ея туалетъ!

— Быть можетъ, въ преклонныхъ лѣтахъ и вы будете цѣнить покой, и вы будете прибѣгать къ вину, какъ къ согрѣвающему средству! сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

— Надѣюсь, что въ преклонныхъ лѣтахъ я не буду на нее похожа. Не вижу никакого основанія, почему должно оказывать уваженіе старухѣ? Неужели только потому, что она опирается на костыль, что у нея трясутся руки, что у нея искусственные зубы!

И маленькая графиня откинулась къ спинкѣ кушетки и показала двадцать-четыре своихъ собственныхъ перла.

— О, Боже! прибавила она, посмотрѣвъ на обоихъ слушателей сквозь длинныя рѣсницы сверкающихъ, какъ брильянты, черныхъ глазъ. — Какими вы испуганными кажетесь! Милордъ прочиталъ уже мнѣ множество наставленій насчетъ этой старухи. Вы оба боитесь ее; а я такъ и не думаю о ней. Что вы такъ смотрите другъ на друга? Не бойтесь, я не отгрызу ей головы. У насъ будетъ маленькая баталія, и я намѣрена ее выиграть. Вы помните, какъ я отдѣлала вдову-графиню и милэди Фанни съ ихъ надменными манерами, когда онѣ вздумали взять верхъ надъ графиней Кастльвудъ и смѣяться надъ бѣдной американской дѣвочкой? Между нами произошло сраженіе, и скажите-ка, кто его выигралъ? Между мной и баронессой произойдетъ другое, и когда оно кончится, вы увидите, что мы сдѣлаемся превосходными друзьями!

На этомъ мѣстѣ разговора дверь отворилась, и въ гостиную вошла мадамъ Беатриксъ, тщательно одѣтая. Безъ стыда могу признаться, что въ эту минуту я ощущалъ такой сильный паническій страхъ, какой свойственъ только трусу. Милордъ съ низкими поклонами и со всею любезностію свѣтскаго кавалера привѣтствовалъ тетку и подвелъ ее къ камину, подлѣ котораго сидѣла, развалившись на софѣ, графиня (она уже надѣялась имѣть наслѣдника фамиліи Кастльвудъ). Она даже не приподнялась, и, вмѣсто привѣтствія почтенной гостьѣ, только улыбнулась. Послѣ коротенькаго разговора, въ теченіе котораго графиня оказала удивительную способность владѣть собою, тогда какъ два джентльмена не знали, что дѣлать, что говорить, — милордъ сказалъ:

— Кузенъ, если вы хотите посмотрѣть фазановъ, то теперь самое лучшее время.

— А мы здѣсь посидимъ и побесѣдуемъ. Вы мнѣ поразскажете о старинѣ, — не правда ли, баронесса? сказала новая владѣтельница замка.

О, les lâches que les hommes! Я до такой степени перепугался, что почти ничего передъ собой не видѣлъ, но безсознательно чувствовалъ, что черные глаза лэди Кастльвудъ провожали меня. Въ корридорѣ милордъ схватилъ меня за руку; мы ускорили шаги, такъ что отступленіе наше обратилось въ позорное бѣгство. Мы не могли свободно вздохнуть до тѣхъ поръ, пока не очутились посреди двора на открытомъ воздухѣ, гдѣ уже ждали насъ егеря и собаки.

И что же случилось? — Рѣшительно, дѣти, не знаю. Впрочемъ, одно можно сказать: если бы ваша мать была женщина съ характеромъ, или умѣла браниться пять минутъ сряду въ теченіе многихъ послѣдовательныхъ дней ея ранней супружеской жизни, то едва ли бы можно было найти во всемъ христіанскомъ мірѣ человѣка смиреннѣе и загнаннѣе вашего отца. Когда проповѣдникъ Блэйкъ приходитъ обѣдать, вѣдь вы видите, какъ онъ отъ одного взгляда маленькой жены своей опускаетъ рюмку и говоритъ: «нѣтъ, Гумбо, благодарю», — въ то время, когда старый Гумбо подходитъ къ нему съ бутылкой вина. Блэйкъ, прежде чѣмъ надѣлъ черную мантію, носилъ красный мундиръ, бывалъ въ сраженіяхъ; мимо ушей его просвистала тысяча пуль. И этотъ-то храбрый ветеранъ 43-го полка не смѣлъ теперь встрѣтиться лицомъ къ лицу съ рюмкой стараго портвейна! Жена поработила въ немъ всю отвагу, всю храбрость. Да, женщины умѣютъ управлять нашимъ братомъ; еслибъ онѣ сознавали собственную силу, были бы непобѣдимы.

Итакъ, я рѣшительно не знаю, что произошло въ позорный день паническаго страха, когда вашъ отецъ бѣжалъ съ поля сраженія, не смѣя даже посмотрѣть на борьбу двухъ героинь. Когда мы воротились съ охоты, битва была уже кончена. Америка возмутилась и одержала побѣду.

ГЛАВА III.
ВѢСТИ ИЗЪ КАНАДЫ.

Наши кастльвудскіе родственники удержали насъ при себѣ до начала новаго года. Послѣ двухнедѣльнаго отсутствія, показавшагося до безумія влюбленному молодому человѣку цѣлымъ вѣкомъ, онъ возвратился къ своей очаровательницѣ. Мадамъ де-Бернштэйнъ нисколько не сожалѣла, оставляя домъ своихъ предковъ. По мѣрѣ удаленія отъ него, она говорила свободнѣе. Что происходило въ день битвы между ней и племянницей, она не открывала. Уже болѣе она не намекала на преобразованіе cette petite, а касаясь ея въ разговорѣ, говорила съ какимъ-то нервнымъ раздраженіемъ, во безъ всякой непріязни къ молодой графинѣ. Племянникъ ея, Южень, говорила она, осужденъ на всю жизнь быть подъ башмакомъ жены; это она видѣла ясно. Небольшой порядокъ въ домѣ, конечно, придаетъ ему болѣе приличный видъ. Старый грубый американецъ казался ей дальновиднымъ человѣкомъ и могъ бы съ пользою занять мѣсто дворецкаго. Мать графини, по слухамъ, была преступница; ее сослали изъ Англіи на галеры, гдѣ, безъ сомнѣнія, она щипала пеньку; впрочемъ, не нужно разглашать въ Лондонѣ, и къ тому же кому какое дѣло знать родословную людей нѣкотораго класса? Молодая женщина будетъ теперь благородная; она довольно проницательна, скоро выучитъ англійскій языкъ, и, при громкомъ имени, на которое она имѣетъ право, будетъ имѣть доступъ во всякое общество. Кому нужда знать, чѣмъ занимался прежде мистеръ Ванъ-денъ-Бошъ? — Былъ ли онъ лавочникомъ, контрабандистомъ, или велъ торговлю неграми, это рѣшительно все равно. Чья бы ни была дочь эта американка, но если племянникъ мой даровалъ ей титулъ графини, — мы обязаны, нашъ долгъ стоять за нее.

Мистеръ Варрингтонъ, надѣясь, что узы родства, привязывающіе мадамъ де-Бернштэйнъ къ племяннику, пробудятъ въ ней такое же расположеніе и къ ея племянницѣ, завелъ рѣчь о своемъ визитѣ къ мистеру Гагану и его женѣ, и умолялъ старую тетку оказать имъ милость. Но старуха была непреклонна въ отношеніи къ лэди Маріи; она просила, нельзя ли при ней не упоминать ея имени и послѣ того часа два говорила о ней исключительно. Она разсказала о Маріи рядъ анекдотовъ; но такъ какъ тетрадь эта открыта для дѣтей моихъ, то я не намѣренъ повторять слова баронессы. Могу только одно сказать объ этомъ миломъ созданіи, что если она грѣшила, то не была единственною грѣшницею въ цѣломъ семействѣ, и если раскаялась въ своихъ проступкахъ, то хорошо бы сдѣлали и другіе, послѣдовавъ ея примѣру. Гаганъ, какъ извѣстно, оставивъ сцену, велъ примѣрную жизнь и отличался своимъ краснорѣчіемъ и элегантностью на каѳедрѣ. Жена его пустилась въ крайности, но пользовалась особеннымъ уваженіемъ въ сектѣ, къ которой присоединилась; и когда въ послѣдній разъ я видѣлъ ее, она говорила мнѣ, что владѣетъ какимъ-то особеннымъ духовнымъ прозрѣніемъ, которое, я сильно подозрѣвалъ, было слѣдствіемъ излишняго употребленія спиртуозныхъ напитковъ. Во всякомъ случаѣ я помню, какъ она и ея мужъ были добры ко мнѣ и къ близкимъ моему сердцу, въ тотъ періодъ моей жизни, когда я болѣе всего нуждался въ сочувствіи, когда отъ меня отвернулись многіе фарисеи.

Я говорилъ, какъ легко было пріобрѣсть и потерять расположеніе моей причудливой тетки, и какъ каждый изъ двухъ братьевъ пользовался поочередно ея любовію и пренебреженіемъ. Моя очередь торжествовать наступила послѣ успѣха моей трагедіи. Я попалъ въ кругъ столичныхъ остроумцевъ, превосходно сохраняя въ кругу ихъ свое мѣсто; лондонскіе дэнди и молодые люди единодушно признали меня благовоспитаннымъ джентльменомъ, и я могъ бы идти съ ними вмѣстѣ по одной дорогѣ, еслибъ кошелекъ мой былъ довольно длиненъ и полонъ, еслибъ я вздумалъ вести этотъ образъ жизни, еслибъ въ то время я не влюбленъ былъ въ пару свѣтлыхъ глазокъ. Да, дѣти мои, благородная фамилія оплакивала меня, и потому что я нѣжно любилъ вашу мать, — говорила, что у меня грубыя, вульгарныя наклонности. Такъ это было дѣйствительно; я увѣренъ, что богобоязненная лэди Варрингтонъ и свѣтская мадамъ Бернштэйнъ склонялись другъ къ другу своими старыми головами и вмѣстѣ оплакивали образъ моей жизни. «Съ его именемъ, онъ могъ бы жениться на комъ нибудь другомъ», говорила кроткая лэди Варрингтонъ, у которой одинъ глазъ устремленъ былъ къ небу, а другой — на обсуживаемый предметъ. «Я не вмѣшиваюсь въ чужія дѣла и восхищаюсь геніемъ», говорилъ дядя; «но прискорбно видѣть, что ты водишься съ этими поэтами, писателями и подобнаго рода людьми, что ты, имѣя возможность жениться на прелестномъ созданіи, съ сотнею тысячъ фунтовъ приданаго, выпустилъ ее изъ рукъ и выбралъ деревенскую дѣвочку, безъ пенни въ карманѣ.

— Но если я далъ обѣщаніе жениться на ней? сказалъ я.

— Обѣщаніе! обѣщаніе! подобнаго рода вещи требуютъ большаго благоразумія и осмотрительности. Когда ты познакомился и сблизился съ миссъ Ламбертъ, ты еще не видѣлъ хорошенькой американки, которую твоя мать предназначила тебѣ въ невѣсты, какъ это и слѣдовало сдѣлать доброй матери. Одинъ сыновній долгъ, племянникъ, обязанность сына въ отношеніи къ матери, обязанность строго соблюдать пятую заповѣдь, — давали тебѣ полное право нарушить обѣщаніе, данное миссъ Ламбертъ, а исполнить желаніе матери относительно миссъ… Какое голландское-то имя графини? Ну, да все равно. Имя ничего тутъ не значитъ; но прилагательное-то къ имени, мастеръ Джоржъ, — вотъ что важно! Да вотъ хоть бы мой маленькій Майли бываетъ въ танцклассѣ съ миссъ Барвеллъ, дочерью набоба Барвелла, — и я отнюдь не скрываю желанія, чтобы между ними образовалась привязанность, которая бы продолжилась на всю жизнь! Я такъ сказалъ и набобу. Однажды мы вышли съ нимъ изъ палаты общинъ и отправились въ танцклассъ полюбоваться ими. Восхитительно было видѣть, какъ эти малютки танцовали минуэтъ! Они вызвали у меня слезы на глаза; вѣдь, Джоржъ, у меня чувствительное сердце, и къ тому же я люблю своего сына.

— Но что же мнѣ дѣлать, если я предпочитаю миссъ Ламбертъ, безъ пенни за душой, графинѣ Кастльвудъ съ сотнею тысячъ фунтовъ?

— Въ такомъ случаѣ, сэръ, у васъ престранный вкусъ, сказалъ старый джентльменъ, повернулся на каблукѣ и удалился.

Я очень хорошо понимаю его досаду на меня, за мое неумѣнье смотрѣть на свѣтъ тѣми глазами, какими смотрѣлъ онъ.

Баронесса Бернштэйнъ тоже была недовольна моимъ выборомъ и семействомъ, въ которомъ я такъ много провелъ времени. Добродушіе и простота такихъ людей не нравились этой свѣтской старухѣ, какъ не нравится извѣстной особѣ (которая, мимоходомъ сказать, не такъ страшна, какъ ее рисуютъ) святая вода. Старая лэди негодовала на меня за мое почти безпрерывное пребываніе у невѣсты. Попавъ въ милость баронессы, я снова началъ выходить изъ нея, и Гарри снова сдѣлался ея фаворитомъ, и его братъ, — да будетъ свидѣтелемъ небо! — не завидовалъ ему.

Теперь Гарри былъ нашимъ фамильнымъ героемъ. Онъ писалъ намъ съ театра войны коротенькія письма. Сначала мадамъ Бернштэйнъ не обращала вниманія ни на письма, ни на того, кто ихъ писалъ; они были очень просты; въ нихъ не описывалось интересныхъ фактовъ. Мы очень скоро узнали въ Лондонѣ о сраженіи въ достопамятный день перваго августа, — о сраженіи при Минденѣ, гдѣ старый полкъ Вульфа, одинъ изъ британскихъ полковъ, много способствовалъ къ одержанію блестящей побѣды. Въ это время молодой генералъ лежалъ въ постели, въ виду Квебека, снѣдаемый лихорадкой и, быть можетъ, досадой и разочарованіемъ, по случаю только что понесеннаго его войсками пораженія.

Прибывъ въ іюнѣ въ рѣку св. Лаврентія, флотъ, на которомъ привезенъ былъ Вульфъ и его армія, высадилъ войска въ послѣднихъ числахъ того мѣсяца на островъ Орлеанъ, противъ котораго возвышается твердыня Квебека. Послѣ кровопролитнаго сраженія, въ которомъ палъ главнокомандующій, неоцѣненный братъ мой, постоянно находившійся при немъ, прислалъ мнѣ одно изъ простыхъ своихъ писемъ, описывая въ немъ скромное участіе въ знаменитомъ сраженіи. Онъ ничего не прибавилъ къ множеству описаній битвы 13 сентября, кромѣ развѣ того, что генералъ Вульфъ, получивъ смертельную рану, вовсе ничего не говорилъ, такъ что фразу, вложенную въ уста умирающаго героя, можно считать также правдоподобною, какъ любую орацію Ливія или Ѳукидида.

Занявъ позицію на островѣ, лежащемъ въ обширномъ рукавѣ рѣки къ сѣверу отъ города, генералъ Вульфъ съ нетерпѣніемъ выжидалъ случая встрѣтить и атаковать непріятеля. Отъ времени до времени онъ дѣлалъ рекогносцировки то около верхней, то около нижней части города, предполагая сдѣлать нападеніе на него тамъ, гдѣ окажется возможность. Вступить въ бой при равныхъ условіяхъ было со стороны маркиза Монкалма громаднѣйшей ошибкой. У генерала Вульфа не было артиллеріи. Сдѣлавъ приступъ къ высотамъ и овладѣвъ равнинами Авраама, мы, правда, находились немного поближе къ городу, но все еще очень-далеко отъ его центра.

Игра между храбрыми полководцами двухъ храбрыхъ маленькихъ армій, продолжавшаяся съ іюля и до сентября, была самой интересной игрой, за какую когда либо принимались игроки. Она началась въ первый вечеръ послѣ высадки дессанта. Около полуночи французы пустили эскадру пылающихъ брандеровъ на британскіе корабли, выгружавшіе на берегъ провизію и боевые снаряды. Моряки наши считали за особенное удовольствіе отбуксировывать эти брандеры отъ флота къ берегу, гдѣ они одинъ за другимъ взлетали на воздухъ.

Какъ скоро французскій главнокомандующій услышалъ, что наши корабли вошли въ рѣку, онъ двинулся въ предмѣстіе города, Бопортъ, и гамъ занялъ сильную позицію. Кончивъ выгрузку и устроивъ лазареты, нашъ генералъ перешелъ съ острова на лѣвый берегъ рѣки, и такимъ образомъ приблизился къ непріятелю. Позади его стояли одни только наши корабли, а все, что было впереди, находилось въ полномъ вооруженіи. Индѣйцы схватили въ лѣсахъ наши передовые отряды, старавшіеся очистить лѣса отъ непріятеля, и предали ихъ ужаснѣйшимъ мученіямъ. Французы были такъ же безчеловѣчны, какъ и ихъ союзники индѣйцы. Рѣка Монморанси отдѣляла Вульфа отъ непріятеля. Онъ не могъ сдѣлать нападенія ни на непріятельскую армію, ни на городъ, лежавшій позади ее.

Рѣшившись отыскивать въ непріятельскомъ лагерѣ доступный пунктъ, генералъ Вульфъ обошелъ кругомъ городъ и на шлюбкѣ обозрѣлъ весь лѣвый берегъ. Вездѣ было войско, точно такъ же, какъ и передъ фронтомъ главнаго дѣйствующаго отряда. Проѣхавъ мимо всѣхъ батарей, возведенныхъ на томъ и другомъ берегу, Вульфъ возвратился къ своей позиціи при Монморанси. Направо отъ него находился укрѣпленный лагерь французовъ; за рѣкой Монморанси, переходимой въ бродъ только во время отлива, стоялъ непріятельскій редутъ. Редутомъ этимъ нужно было овладѣть. Быть можетъ, для его защиты главнокомандующій французской арміей принужденъ бы былъ взять войско изъ лагеря, и тогда сраженіе было бы неизбѣжно. Вульфъ рѣшился разыграть эту игру. Онъ рѣшился двинуть главный корпусъ своей арміи съ острова Орлеана и сдѣлать нападеніе на непріятеля со стороны рѣки св. Лаврентія. Минута рѣшительной атаки предназначалась во время отлива, когда помощники Вульфа, Муррэй и Тоунсэндъ могли перейти черезъ Монморанси; — это было въ послѣднее іюля.

Вульфъ и генералъ Монктонъ, его помощникъ, выступившій отъ мыса Леви, который онъ занималъ, перешли рѣку св. Лаврентія. Оба они подходили къ берегу подъ градомъ пуль и артиллерійскихъ снарядовъ. Какъ только войска выступили на берегъ, они бросились на французскій редутъ въ безпорядкѣ; множество людей пало не дойдя до вала. Между тѣмъ, по условному сигналу, войска, находящіяся на другомъ берегу Монморанси, перешли рѣку въ превосходномъ порядкѣ. Непріятель оставилъ редутъ и удалился въ лагерь, откуда нападавшіе были встрѣчены такимъ сильнымъ огнемъ, что дальнѣйшее движеніе оказалось невозможнымъ, и Вульфъ долженъ былъ отступить.

Сраженіе при Монморанси (которое Гарри и я много разъ повторяли за бутылкой вина) было первой депешей мистера Вульфа и повергло всѣхъ насъ въ уныніе. Чего больше можно было ожидать отъ полководца, столь безразсуднаго? Не дико ли было провести черезъ рѣку три значительные отряда подъ убійственнымъ огнемъ непріятельскихъ батарей, собственно съ тою цѣлію, чтобы принудить непріятеля, сильно укрѣпленнаго и охраняемаго, оставить свою позицію, выдти изъ укрѣпленнаго лагеря и вступить съ нами въ бой? Это было предметомъ общаго разговора. Неудивительно, что серьёзные люди покачивали головой и предсказывали новое бѣдствіе. Генералу Вульфу, слегшему въ постель послѣ этой неудачи, дрожавшему отъ сильной лихорадки, суждено было прожить еще ровно шесть недѣль и умереть безсмертнымъ! Какимъ образомъ, какими средствами, чрезъ кого пріобрѣтается величіе, слава? Кто и что ведетъ къ нимъ — благоразуміе или сумасбродство? фортуна это или случай? Неужели судьба присуждаетъ побѣды и пораженія? Неужели правое дѣло всегда выигрываетъ? Какимъ образомъ французы отняли Канаду у дикихъ, а мы у французовъ, и послѣ этихъ завоеваній тѣ и другіе считали за нужное пѣть Te Deum? Въ распряхъ нашихъ мы всегда обращаемся къ небу и заставляемъ боговъ вмѣшиваться въ наши дѣла. Даже Брофтонъ, поколотивъ Слака, обращаетъ къ Юпитеру подбитый свой глазъ и благодаритъ его за побѣду.

„По списку раненыхъ офицеровъ, вы, милостивый государь, можете усмотрѣть, что армія значительно ослабла. По положенію этой рѣки, громаднѣйшая часть войска лишена возможности дѣйствовать, между тѣмъ, какъ мы должны сопротивляться всѣмъ силамъ Канады. При этомъ положеніи встрѣчается столько важныхъ затрудненій, что, признаюсь, я не знаю на что рѣшиться. Дѣла Великобританіи, я знаю, требуютъ мужественныхъ мѣръ; но мужество горсти храбрыхъ людей можетъ быть употреблено въ дѣло только тамъ, гдѣ представится благопріятный случай. Адмиралъ и я осматривали городъ съ цѣлію сдѣлать на него общее нападеніе; для пользы общественной онъ охотно принялъ бы ту или другую мѣру; но я не могу предложить ему предпріятія сталь опаснаго и обѣщающаго такъ мало успѣха…. Я захворалъ и такъ изнемогъ, что просилъ командующихъ офицеровъ составить военный совѣтъ. — Мнѣніе ихъ такое: вывести отрядъ въ 4—5 тысячъ (а это составляетъ почти все войско, если оставить въ надлежащей защитѣ пункты Леви и Орлеанъ), вытѣснить непріятеля съ позиціи и заставить его дать сраженіе. Я согласился съ ихъ предложеніемъ, и мы приготовляемся привести его въ исполненіе.“

Такъ писалъ Вульфъ отъ 2 то сентября съ главной квартирой при Монморанси; а 14-го октября прибылъ въ Англію куттеръ Родни съ печальными извѣстіями. Нападеніе не удалось; главнокомандующій былъ болѣнъ; армія значительно сократилась; осаждаемый городъ такъ силенъ, что приступъ къ нему былъ почти не возможенъ: „единственный шансъ заключался въ томъ, чтобы сразиться съ маркизомъ Монкалмомъ на условіяхъ болѣе выгодныхъ, чѣмъ нападеніе на городъ, и выбить его изъ настоящей позиціи.“ Неужели французскій генералъ, военный геній котораго извѣстенъ былъ въ Европѣ, позволитъ заманить себя въ подобную ловушку? Не удивительно, что при этомъ извѣстіи въ Сити у многихъ вытянулись лица, — сомнѣніе и уныніе было всеобщее.

Спустя три дня послѣ этого перваго печальнаго извѣстія, прибыли знаменитыя письма, извѣщавшія о томъ удивительномъ счастіи, которымъ заключилась удивительная карьера мистера Вульфа. Если ни одного человѣка нельзя назвать счастливымъ до его смерти, то что мы можемъ сказать объ этомъ человѣкѣ? Его конецъ былъ столь блистателенъ, что ни мать, ни невѣста не должны были оплакивать его, ни даже желать, чтобы онъ былъ живъ. Я знаю, у насъ рѣчь идетъ о героѣ, но не знаю, чѣмъ болѣе всего мнѣ должно восхищаться въ послѣднемъ актѣ его жизни: геніемъ, изобрѣтательностію и отвагой, или смѣлостью игрока, выигрывающаго удивительную игру. Ну что, еслибъ движеніе его было открыто за полчаса ранѣе, и его войско было бы отбито съ урономъ? Ну что, если бы маркизъ Монкалмъ не оставилъ укрѣпленныхъ своихъ линій для принятія этого страннаго вызова? Ну что, если бы вмѣсто побѣды, которая вовсе не зависѣла отъ мистера Вульфа, случилось совершенное пораженіе, — что бы сдѣлалось тогда со славой молодаго героя, съ великимъ министромъ, который назначилъ его, съ цѣлымъ народомъ, который ликовалъ до изступленія, по случаю этой побѣды? Во многихъ азартныхъ играхъ, предпринимаемыхъ лордомъ Чатамомъ, этотъ выигрышъ былъ громаднѣйшій. Но алчная британская рука, завладѣвъ Канадой, выпустила изъ своихъ когтей Соединенные Штаты.

Да; хорошо такъ разсуждать. Теперь, когда подвигъ совершенъ, мы удивляемся безразсудству этого человѣка, какъ удивляемся оплошности другаго. На бумагѣ мы сами отличные полководцы!… Какое дѣльное возраженіе является въ нашемъ умѣ, когда разговоръ уже конченъ! По окончаніи игры, мы превосходно видимъ, какъ слѣдовало съиграть! Описывая событіе, отдаленное за тридцать лѣтъ, намъ не трудно критиковать и находить ошибки. Но въ то время, когда мы впервые услышали о блистательныхъ подвигахъ Вульфа на равнинахъ Авраама, объ арміи, безмолвно переходящей въ бродъ рѣку подъ прикрытіемъ полуночнаго мрака, о скалахъ, взятыхъ приступомъ неустрашимымъ вождемъ и его войсками, объ удивительной безпечности непріятеля, о принятіи имъ нашего вызова, о его пораженіи на открытой равнинѣ, — мы всѣ въ Англіи упивались восторгомъ. Послѣ побѣды Вульфа вся нація вдругъ поднялась выше и чувствовала себя сильнѣе. Не только люди, участвовавшіе въ этомъ сраженіи, но и тѣ, которые считали безразсудствомъ попытку на сраженіе, чувствовали себя героями. Мы настолько одушевились, насколько непріятель упалъ духомъ. Друзья при встрѣчѣ обнимались. Кофейные дома и публичныя мѣста были биткомъ набиты народомъ, жаждавшимъ поговорить о столь важномъ событіи; царедворцы бросились къ королю и великому министру, мудрость котораго начертала планъ этой компаніи. Народъ встрѣчалъ и провожалъ его по улицамъ изступленными криками и благословеніями. Никто не оплакивалъ павшаго героя; всѣ восхваляли его умъ и отвагу. Да и должны ли были друзья Джемса Вульфа плакать и облекаться въ трауръ, если за нимъ спустилась съ небесъ колесница? Гораздо лучше смотрѣть и восхищаться, какъ онъ уносится въ высь, озаренный лучезарнымъ свѣтомъ славы. Имѣть друга, который находился вблизи его, считалось особеннымъ отличіемъ. Всякій солдатъ, сражавшійся съ нимъ вмѣстѣ, считался героемъ. Въ нашемъ маленькомъ родственномъ кругу, я знаю, считалось отличіемъ быть братомъ Гарри. Мы нисколько не удивлялись, что онъ, получивъ заранѣе свѣдѣнія о мѣстности, нашелъ дорогу къ высотамъ, которыми овладѣла британская армія, и показалъ ее своему генералу. Производство его въ слѣдующій чинъ не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію. Даже дядя Варрингтонъ писалъ письма, въ которыхъ благословлялъ небо и поздравлялъ меня и себя съ тѣмъ, что Гарри участвовалъ въ этомъ достославномъ дѣлѣ. Баронесса Беатриксъ, по случаю побѣды, открыла свой домъ и принимала гостей. Благодаря сходству съ братомъ, я самъ сдѣлался героемъ. Что касается до мистера Самсона, то онъ произнесъ такую дивную проповѣдь, что его слушатели съ трудомъ удерживались отъ оглушительнаго ура! — „Ради Бога, мадамъ, не напоминайте мнѣ о печали“, говорилъ генералъ Ламбертъ своей женѣ, которая позволила себѣ поплакать въ тотъ день, когда бранные останки Вульфа, съ величайшими почестями погребены были въ Гриничѣ: — еслибъ дѣти наши удостоились такой смерти, какъ смерть Джемса, надѣюсь ты не отвела бы отъ нихъ роковую пулю; напротивъ, сама бы поднялась на высоты долины Авраама, чтобы взглянуть на мѣсто великаго подвига! Чарли, вѣдь ты вѣрно захотѣлъ бы умереть въ объятіяхъ побѣды?» прибавилъ генералъ, обращаясь къ маленькому герою пансіона Шартро. — «Нѣтъ, отвѣчалъ Чарли: — намъ и безъ того даны каникулы.»

Повышеніе Гарри было несомнѣнно; баронесса дала обѣщаніе купить ему право командовать военнымъ отрядомъ.

ГЛАВА IV.
ИСТИННАЯ ЛЮБОВЬ.

Еслибъ отецъ вашъ, молодые люди, обладалъ самой обыкновенной долей благоразумія, то не только не была бы написана эта глава его исторіи, но и вы сами не явились бы на свѣтъ, чтобы терзать его различнымъ образомъ: кричать и смѣяться въ боковыхъ комнатахъ, въ то время, когда онъ, углубясь въ книги, болѣе всего нуждался въ тишинѣ; нарушать его сонъ, когда онъ, какъ подобаетъ провинціальному джентльмену, дремалъ послѣ обѣда; спрятать его очки и утащить газету, когда онъ хотѣлъ читать ее; раззорять его счетами отъ портнихъ, модистокъ, гувернантокъ; нарушать ночной отдыхъ, когда у васъ являлась дерзость заболѣвать; когда онъ хотѣлъ бы наслаждаться невозмутимымъ сномъ, а ваша мать, какъ нарочно. не успокоивается даже на полчаса. Когда Джоана не можетъ заснуть, то скажите на милость, стоитъ ли тогда надѣвать ночной колпакъ? Всякая пустая болѣзнь съ кѣмъ бы то ни было изъ васъ до такой степени тревожила ее, что я ни на минуту не могъ быть спокоенъ; право, не будь я долготерпѣливѣйшимъ созданіемъ въ мірѣ я бы давнымъ давно пожелалъ отъ васъ отдѣлаться. Но теперь когда прошла пора дѣтскаго вашего возраста, пора пеленокъ, оспы, кори, коклюша, скарлатины и другихъ случаевъ, неизбѣжно связанныхъ съ дѣтствомъ и отрочествомъ, эта безразсудная женщина предлагаетъ вдругъ привести въ порядокъ комнаты, обращенныя лицомъ къ югу, на случай появленія внучатъ, помѣстить тамъ капитана съ женой, женить его рано, потому что сами женились мы не поздно! Бывая въ Лондонѣ, онъ, по ея словамъ, становится необыкновенно нѣжнымъ къ дочерямъ Брука и Густри. При этихъ превратныхъ понятіяхъ, она осмѣливается еще намекать, что entrée въ Карльтонгаузѣ хотя и очень пріятно, но съ тѣмъ вмѣстѣ и очень опасно для молодаго джентльмена; ей хотѣлось, чтобы Майльзъ держался подальше отъ соблазна, и, по примѣру родителей, женился, какъ можно скорѣе. Жениться! милое мое созданіе, намъ вовсе не слѣдовало жениться! По закону обыкновеннаго благоразумія и долга, я долженъ былъ отказаться отъ слова, даннаго миссъ Тео, (которая могла бы выдти за кого нибудь другаго) и взять богатую вдову. Твой дядя Джонъ былъ пасторомъ и не могъ драться на дуэли, бѣдный Чарли былъ въ школѣ, а твой дѣдъ былъ слишкомъ старъ, чтобы расчитаться со мной посредствомъ шпаги или пистолета. Повторяю съ полнымъ убѣжденіемъ, что въ цѣломъ мірѣ не могло быть и не было женитьбы безразсуднѣе нашей, и что наши родственники имѣли полное право сердиться на насъ. — Да и то сказать, для чего созданы родственники, какъ не для того, чтобы сердиться на насъ и находить въ насъ недостатки? Когда Гестеръ выдетъ замужъ, то вы, мастеръ Джоржъ, вѣроятно поссоритесь съ ней, если она возьметъ мужа не по вашему выбору. Когда Джоржъ, получивъ ученую степень, заведется домкомъ, вы миссъ Гестеръ, вѣроятно вздернете свой носикъ, при встрѣчѣ съ молоденькой лэди, которую онъ выберетъ себѣ въ подруги. Что же касается до васъ, моя маленькая Тео, я не могу разстаться съ тобою {На бѣломъ полѣ противъ этого мѣста написано крупнымъ дѣтскимъ почеркомъ:

«Я и не думала разставаться. Теодосія».

«Я — тоже». Гестеръ.

Обѣ онѣ вышли замужъ, какъ это значится въ фамильной нашей библіи. Миссъ Теодосія Варрингтонтъ за Джозефа Клинтона, сына высокопочтеннаго Джозефа Блэйна, впослѣдствіи учителя въ пансіонѣ Родвелла, а миссъ Гестеръ Мэри, въ 1804 г., за капитана королевскаго флота, Ф. Гандимэна. Э-дъ".}. Ты не должна покидать своего стараго отца; ему нравится, когда ты играешь для него что нибудь изъ Гайдна, или очищаешь отъ скорлупы орѣхи.

Между тѣмъ, молодые люди, ваши родители, наслаждаясь блаженствомъ встрѣчи, ворковали, миловались, жили въ раю безумцевъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на окружавшій ихъ свѣтъ, на всѣ его пересуды и сплетни. Ринальда, какъ извѣстно, былъ храбрый воинъ, но извѣстно также, что онъ любилъ бродить въ саду Армиды. Скажите пожалуйста, милэди Армида, къ чему вы усыпляли меня своими чарами, такъ что ни слава, ни прелести большаго свѣта, ни игорные столы, ни общество остроумныхъ людей, не могли оторвать меня отъ лентъ вашего передника, удалить меня отъ вашего милаго простосердечнаго лепета? Скажите пожалуйста, въ чемъ состояла сущность бесѣды въ теченіе нескончаемыхъ часовъ нашей встрѣчи? Въ ту пору я еще не имѣлъ привычки спать послѣ обѣда. Кто изъ насъ былъ остроумнѣе? Вы или я? Отчего это разговоры наши были такъ очаровательны? Я помню годъ, когда не хотѣлъ идти и видѣть, какъ судили и повѣсили милорда Феррерса, тогда какъ весь свѣтъ бѣжалъ за нимъ. Столица короля прусскаго была взята; если бы австрійцы и русскіе обложили лондонскій Товеръ, и тогда, мнѣ кажется, не было бы въ Лондонѣ такого движенія; а между тѣмъ миссъ Тео и ея молодой джентльменъ не ощущали ни жалости, ни негодованія. Какое было намъ дѣло до судьбы Лейпцига или Берлина? Старый домъ въ улицѣ Динъ былъ для насъ волшебнымъ садомъ восхищеній. Послѣ того я былъ лѣнивъ, но никогда не былъ такъ счастливъ. А что, мой другъ, не послать ли за почтовой каретой и не оставить ли домъ на попеченіе дѣтей, а самимъ поѣхать въ Лондонъ и посмотрѣть не отдается ли въ наемъ наша старая квартира? Ты сядешь на старое мѣсто окна и махнешь мнѣ носовымъ платкомъ въ то время, какъ я буду проходить по улицѣ. Говорите, что мы были безразудны. Не согласились ли бы мы снова повторить это безразсудство? Милые мои, я такъ былъ влюбленъ, что если бы въ комнату вошла Венера и потребовала яблоко, я отдалъ бы его вашей матери. Въ свою очередь и она, еслибъ ей предоставлено было на выборъ, предпочла бы вашего покорнаго слугу въ изношенномъ кафтанѣ милорду Клэйву со всѣми его брильянтами.

Однажды, впрочемъ, и то на весьма короткое время, у меня было намѣреніе идти на большую дорогу, съ тѣмъ, чтобы меня поймали и повѣсили, какъ милорда Феррерса; было намѣреніе поступить въ службу короля прусскаго, и просить кого нибудь изъ враговъ его величества разбить мнѣ голову, или наконецъ записаться въ индійскія войска и совершить отчаянный подвигъ, который бы кончился моимъ тѣлеснымъ разрушеніемъ. О Боже! Дѣйствительно это было ужасное время. Теперь ваша мать не рѣшается вспоминать о немъ, и если говоритъ иногда, то шопотомъ, въ которомъ все-таки внятно слышенъ ужасъ. Въ годовщину этого дня она считала себя несчастною, пока не родился первенецъ. Ну что, если бы мы разлучились: что тогда стало бы съ нами? Какова была бы моя участь безъ нея? При одной мысли объ этой возможности, весь міръ становится для меня пустымъ, холоднымъ. Не говорю уже о томъ, что было бы, еслибы мы разлучились теперь. Богу угодно было даровать намъ тридцать лѣтъ счастливаго союза. Мы достигли нашей осени. Преемники наши назначены и готовы заступить наше мѣсто; и тотъ изъ насъ, кто будетъ первымъ отозванъ изъ этого міра, будетъ въ тоже время знать, что и другой не замедлитъ за нимъ послѣдовать. Все же въ молодые годы наши было время, когда намъ грозила вѣчная разлука; я трепещу отъ одной мысли о томъ, какія могли бы быть послѣдствія, еслибъ насъ не соединилъ неоцѣненнѣйшій другъ.

Совершенно безъ моего вѣдома и весьма вѣроятно въ видахъ сохраненія моей пользы и выгодъ, мои родственники въ Англіи вздумали написать моей матери въ Виргинію и представить ей то, что имъ угодно было называть безразсудной связью съ моей стороны. Каждый изъ нихъ пѣлъ одну и туже пѣсню; я видѣлъ всѣ эти письма и сжегъ цѣлую груду ихъ спустя нѣсколько лѣтъ послѣ того, какъ мнѣ показала ихъ мать дома, въ Виргиніи. Тетка Бернштэйнъ была впереди всѣхъ съ своимъ совѣтомъ. Молоденькая особа, безъ особенно привлекательной наружности, безъ имени, безъ денегъ: — ну можно ли допустить подобную, ни съ чѣмъ несообразную связь, и не слѣдовало ли, для пользы и блага дорогаго Джоржа, прервать ее? У нея въ виду было нѣсколько выгодныхъ партій для меня. При моемъ имени и моей перспективѣ, позорно было связываться съ этой молоденькой лэди; ея сестрѣ слѣдовало прервать…. и т. д.

Милэди Варрингтонъ тоже нужно было писать, съ особеннымъ, только ей одной свойственнымъ, искусствомъ. Письма ея сіятельства были испещрены текстами изъ священнаго писанія. Напримѣръ, она выставляла на видъ, что я жилъ въ недостойномъ обществѣ игроковъ и тому подобныхъ людей, которые, нельзя сказать, что вовсе не имѣли религіи (Боже сохрани!), но зато душой и тѣломъ были преданы всѣмъ свѣтскимъ соблазнамъ. Ей не хотѣлось бы сказать, что хитрая женщина вовлекла меня въ связь съ ея дочерью, послѣ тщетныхъ попытокъ искусить моего младшаго брата. Она далеко была оттого, чтобы сказать что" нибудь дурное о молодой женщинѣ, которую я выбралъ; но покрайней мѣрѣ достовѣрно было, что миссъ Л. не имѣла ни денегъ, ни видовъ на наслѣдство, и ея родители, очень натурально, желали воспользоваться моимъ добросердечіемъ. Она совѣтовалась и проч. и проч. Она искала случая, чтобы можно было и проч. и проч. Сознавая свой долгъ, она рѣшилась говорить откровенно. Сэръ Майльзъ, человѣкъ опытный и въ совершенствѣ знающій дѣла этого свѣта, вполнѣ соглашался съ ея мнѣніемъ; мало того, приказывалъ ей написать и умолять свою сестру принять мѣры, чтобы этотъ несчастный бракъ не состоялся.

И кто же еще вложилъ свой маленькій пальчикъ въ этотъ горькій пирогъ, какъ не новая графиня Кастльвудъ? Она написала мадамъ Эсмондъ величавое письмо, говоря въ немъ, что будучи поставлена Провидѣніемъ во главѣ фамиліи Эсмондовъ, вмѣняла себѣ въ обязанность снестись съ родственницей и предложить ей нарушить этотъ ни съ чѣмъ несообразный бракъ. Я думаю, что эти три женщины предварительно условились между собою и письмо за письмомъ, совѣтъ за совѣтомъ посылали къ виргинской лэди.

Однажды въ сырое апрѣльское утро, когда Коридонъ по обязанности своей пришелъ къ Филлидѣ, онъ встрѣтилъ не свою очаровательницу съ обычною, радушной улыбкой, но мистриссъ Ламбертъ съ очень красными глазами, и генерала, блѣднаго какъ смерть. — Прочитайте это, Джоржъ Варрингтонъ, сказалъ онъ, въ то время, какъ голова его жены склонилась на облокоченныя руки; онъ подалъ мнѣ письмо, почеркъ котораго я узналъ съ перваго взгляда. Какъ теперь я слышу рыданіе доброй тетушки Ламбертъ, и теперь еще шумъ желѣзныхъ щипцовъ, поправляющихъ огонь въ каминѣ комнаты надъ моей головой, производитъ во мнѣ трепетъ. Я слышалъ точно такой же шумъ въ тотъ самый день въ комнатѣ, гдѣ сидѣли сестры. Бѣдное, милое дитя! Бѣдная Тео!

— Ну. что послѣ этого буду я дѣлать? спросилъ генералъ, прохаживаясь по комнатѣ съ отпечаткомъ отчаянія на лицѣ.

Я не могъ прочитать письмо мадамъ Эсмондъ до конца, потому что началъ ощущать какую-то болѣзненность и слабость во всемъ моемъ организмѣ; впрочемъ, содержаніе его по сіе время сохранилось въ моей памяти. Слогъ письма былъ хорошъ, выраженія очень умѣренны; изъ нихъ можно было заключить, что м-ръ и м-ссъ Ламбертъ вовлекли меня въ эту женитьбу, что имъ было извѣстно, что подобный бракъ былъ недостоинъ меня, что, по понятіямъ мадамъ Эсмондъ, онѣ желали подобнаго брака для младшаго сына, но, къ счастію молодаго человѣка, это не состоялось, потому что мистеръ Генри Варрингтонъ, какъ оказалось, не былъ наслѣдникомъ виргинскихъ владѣній. Если мистеръ Ламбертъ былъ честный и благородный человѣкъ, то, по ея мнѣнію, онъ долженъ былъ отказаться отъ всякихъ видовъ на этотъ бракъ. Зная характеръ своего сына, она не могла приказывать ему; но, ради репутаціи и спокойствія миссъ Ламбертъ, она желала разрыва этого брака, съ тѣмъ однакоже, чтобы это не приписывали прихоти или капризамъ Рахели Эсмондъ Варрингтонъ.

— Богъ да поможетъ намъ, Джорягь, сказалъ генералъ: — да даруетъ намъ силу перенести эту скорбь, и эти оскорбленія, которыя угодно было твоей матери нанести намъ! Онѣ тяжелы, это правда, но теперь ни къ чему не ведутъ. Теперь всего важнѣе по возможности устранить печаль отъ бѣдной моей дочери. Я знаю, ты любишь ее такъ искренно, что поможешь мнѣ и ея матери сдѣлать сноснымъ ударъ для этого бѣднаго нѣжнаго сердца. Съ минуты своего рожденія она не огорчила ни одной души; жестоко было бы подвергнуть ее страданіямъ.

И съ этими словами старикъ провелъ рукой по глазамъ своимъ.

— Это была моя вина, Мартинъ! Это была моя вина! сказала бѣдная мать сквозь горькія слезы.

— Твоя мать говорила намъ прямо и дала свое согласіе, продолжалъ отецъ.

— Неужели вы думаете, что я откажусь отъ своего предложенія? воскликнулъ я; и съ тысячью безумныхъ клятвъ повторилъ то, что они уже знали очень хорошо: я соединенъ съ Тео самимъ небомъ, и ни что на землѣ не въ состояніи насъ разлучить.

— Она сама потребуетъ разлуки. Она добрая дѣвочка и почтительная. Она не захочетъ, чтобы ея отца и мать называли спекулянтами, не захочетъ, чтобы съ ними обходились съ презрѣніемъ. Твоя мать, очень вѣроятно, не знала, что дѣлаетъ, а между тѣмъ сдѣлала. Ты увидишь Тео, и она скажетъ тебѣ тоже самое. Одѣлась ли она? Я принесъ письмо вчера вечеромъ послѣ твоего ухода. Онѣ провели эту ночь очень дурно. Тео по моему лицу узнала, что изъ Америки получено непріятное извѣстіе. Она прочитала письмо совершенно спокойно, и сказала, что ей хотѣлось бы увидѣться съ вами и навсегда проститься. Безъ сомнѣнія, Джоржъ, ты дашь мнѣ благородное слово, что послѣ этого свиданія ты не будешь съ ней видѣться. Какъ скоро я кончу здѣсь свои дѣла, мы уѣдемъ отсюда, но до той поры считаю за лучшее оставаться всѣмъ вмѣстѣ. Не лучше ли, быть можетъ, удалиться тебѣ отсюда? Во всякомъ случаѣ, дай мнѣ слово, что ты не будешь встрѣчаться съ ней. Мы должны стараться облегчить ея страданія! Мы должны пощадить ее!

И добрый человѣкъ опустился въ кресло съ выраженіемъ такой глубокой горести, что я, который не вполнѣ еще испытывалъ тяжесть своего собственнаго горя, живо ощущалъ его чувство и сожалѣлъ о немъ. Неужели въ самомъ дѣлѣ прелестныя губки, которыя я вчера цаловалъ, будутъ говорить со мной въ послѣдній разъ? Мы были всѣ здѣсь вмѣстѣ; любили другъ друга, сидѣли въ комнатѣ, гдѣ встрѣчались ежедневно; мой рисунокъ лежитъ на столѣ подлѣ ея рабочей шкатулки, она на верху; она должна сейчасъ спуститься внизъ.

Кто это отворяетъ дверь? Я вижу ея плѣнительное личико. Оно было точь въ точь, какъ лицо нашей маленькой Мэри, когда мы думали, что она умретъ отъ горячки. Даже на губахъ была улыбка. — Прощай, навсегда прощай, милый Джоржъ! говоритъ она…. Праведное небо! Старикъ сидитъ въ этой комнатѣ, передъ нимъ женина рабочая шкатулка; жена минутъ пять, какъ вышла изъ комнаты; въ моихъ глазахъ становится такъ тускло, они до того наполняются слезами, что я не вижу передъ собой тетради. Я снова сдѣлался двадцати-трехъ-лѣтнимъ молодымъ человѣкомъ, Я перехожу всѣ степени душевной пытки той поры. Я сидѣлъ въ почтовой каретѣ рядомъ съ женой. Кто же осмѣлился бросить тѣнь подозрѣнія на ея свѣтлую любовь? Кто имѣлъ право уязвить такую нѣжную грудь? Вы видите, какъ три милэди готовятъ ножи, и бѣдное дитя обнажаетъ ее?… Но вотъ входитъ жена. Она раздавала чай и табакъ нѣкоторымъ изъ своихъ пансіонеровъ. «Что это значитъ, папа? Отчего ты кажешься такимъ сердитымъ»? — спрашиваетъ Тео. — Другъ мой, отвѣчаю я: — вѣдь сегодня тринадцатое апрѣля. На лицѣ ея отразилось болѣзненное чувство и въ тотъ же моментъ уступило мѣсто нѣжной улыбкѣ. Она перенесла уже страданія мученицы, и теперь сердце ея исполнено чувства прощенія. Я не могу простить, и не прощу до тѣхъ поръ, пока не наступятъ дни старческаго безумія, когда буду лишенъ способности припоминать былое. «Галъ пріѣдетъ домой на пасху; онъ привезетъ изъ Кэмбриджа двухъ-трехъ товарищей»! сказала Тео, и тотчасъ занялась планами для доставленія юношамъ удовольствія. Она постоянно заботится о томъ, чтобы всѣ были счастливы.

Забавно, смѣшно видѣть джентльмена въ очкахъ передъ старой книгой, въ которую онъ записываетъ грустныя воспоминанія о своемъ собственномъ положеніи. Мозоли мои болятъ, я это знаю, но въ тоже время подозрѣваю, что ихъ давятъ башмаки моего сосѣда. Я не намѣренъ оплакивать свое горе и слишкомъ о немъ распространяться. Я знаю, не у меня одного, а у многихъ людей внезапно погасалъ дневный свѣтъ, потухала радость ихъ жизни и они оставались во мракѣ, испытывали невыразимыя мученія. У меня есть книга, которую я старался прочитать во время моей скорби — это письма Говела, и когда я дошелъ въ ней до того мѣста, гдѣ говорится о принцѣ Карлѣ въ Испаніи, — вся трагедія снова ожила для меня. Я уѣхалъ въ Брайтгельмстонъ, и тамъ въ гостинницѣ занялъ комнату, обращенную къ востоку; послѣ тягостныхъ безсонныхъ ночей множество разъ видѣлъ восхожденіе солнца, и передъ лицомъ его курилъ виргинскій табакъ. Когда мнѣ случается бывать въ томъ мѣстѣ и видѣть восходъ солнца, я грозю ему кулакомъ, говоря про себя: о лучезарный Фебъ! ты видѣлъ, сколько я выстрадалъ ужаснѣйшей скорби и бѣшенаго гнѣва! Хотя Тео давно уже принадлежитъ мнѣ, но я все-таки сердитъ по прежнему. Хотѣлъ бы я знать, кто осмѣлился довести насъ до такихъ страданій? Мнѣ запрещено было видѣться съ ней. Я свято исполнялъ мое обѣщаніе, и оставался вдали отъ этого дома, сейчасъ же послѣ нашей роковой встрѣчи и разлуки. Впрочемъ, вечеромъ я подходилъ къ нему, смотрѣлъ на окно, за которымъ свѣтилась ея лампа, ходилъ въ Шартро (гдѣ я зналъ другаго мальчика), вызывалъ ея брата и набивалъ его карманы лакомствами и полкронами. Я взялъ привычку завтракать въ одномъ кофейномъ домѣ, съ тою цѣлію, чтобы видѣть Ламберта, когда онъ отправлялся въ должность; съ печальными лицами мы привѣтствовали другъ друга и расходились, не сказавъ ни слова. Отчего не выходили изъ дому женщины? Онѣ были заняты положеніемъ Тео, — убѣждали ее забыть меня. О, скучные, тяжелые дни! Убійственное время! Наконецъ у дома Ламберта ежедневно началъ показываться фаэтонъ доктора. Неужели она не здорова? Признаюсь, я радовался этому. Мои собственныя страданія были такъ невыносимы, что я съ какою-то жадностью хотѣлъ, чтобы она раздѣлила ихъ. со мной. А развѣ она не раздѣлила бы? Развѣ это нѣжнѣйшее, сострадательнѣйшее изъ сердецъ, не ощущало моей скорби? — Какія страданія не перенесло бы оно, лишь бы только освободить отъ нихъ меня?

Я отыскалъ того доктора. Я имѣлъ свиданіе съ нимъ. Разсказалъ ему мою исторію, съ порывомъ страстной искренности обнаружилъ ему мое сердце и въ замѣнъ этого пріобрѣлъ его сочувствіе. Моя исповѣдь дала ему возможность постичь болѣзнь молодой его паціентки, болѣзнь, на которую не дѣйствуютъ никакія медицинскія снадобья. Я обѣщалъ не видѣться съ ней и сдержалъ свое обѣщаніе. Я обѣщалъ уѣхать изъ Лондона и уѣхалъ. Раза три я возвращался, чтобы разсказать ему о моихъ страданіяхъ. Отъ времени до времени онъ бралъ деньги отъ меня, всегда принималъ меня ласково и позволялъ мнѣ говорить сколько душѣ угодно. И какъ я привязался къ нему! Я подозрѣваю, что онъ самъ быль несчастливъ; онъ такъ хорошо и такъ нѣжно умѣлъ облегчать страданія несчастнаго.

Онъ не говорилъ мнѣ какъ опасно, хотя и не скрывалъ какъ серьёзно, была нездорова моя неоцѣненная Тео. Я разсказалъ ему все, — разсказалъ что намѣренъ жениться на ней во чтобы-то ни стало. Безъ нея я былъ жалкій, погибшій человѣкъ; я нисколько не дорожилъ собой. Моя мать, согласившись однажды, взяла назадъ свое согласіе, въ то время когда узы любви между нами были такъ крѣпко связаны, что разорвать ихъ было невозможно при всей силѣ сыновняго долга.

— Я думаю, сэръ, если бы ваша мать услышала васъ и увидѣла миссъ Ламбертъ она бы смягчилась, сказалъ докторъ.

Но имѣла ли моя мать право держать меня въ такомъ порабощеніи, отправлять жизнь мою, и вырывать изъ моихъ объятій этого ангела?

— Я не могу быть посредникомъ между молоденькими лэди, которыя таютъ отъ любви, и молодыми людьми, для которыхъ двери къ предмету ихъ обожанія закрыты. Во всякомъ случаѣ, я рѣшусь сказать, что видѣлъ васъ и тоже прописалъ вамъ лекарство.

Да, я убѣжденъ, что нѣкогда онъ самъ былъ несчастливъ. Разумѣется, я увидѣлся съ нимъ въ тотъ же день, когда онъ далъ мнѣ обѣщаніе. Онъ сказалъ, что Тео. повидимому, стало легче, когда она услышала о мнѣ.

— Съ ангельскою кротостью она переноситъ свои страданія. Я прописалъ ей хину, и она ее принимаетъ; но вѣсть о васъ, я увѣренъ, подѣйствуетъ на нее благотворнѣе всякаго лекарства.

Впослѣдствіи онѣ признавались, что не говорили генералу ни слова о новомъ паціентѣ доктора.

Не знаю право, съ чѣмъ сравнить потокъ изступленныхъ выраженій благодарности, который я пролилъ передъ добрымъ докторомъ за утѣшеніе, которое онъ мнѣ принесъ. Его поступокъ былъ цѣлебенъ для двухъ несчастныхъ страдальцевъ. Конечно, это была капля воды, но капля воды для человѣка, умирающаго въ пыткѣ. Я любилъ землю, по которой онъ ходилъ, благословлялъ руку, которую онъ мнѣ протягивалъ и кэторой щупалъ ея пульсъ. У меня былъ хорошенькій перстень съ головой Геркулеса. Онъ былъ слишкомъ малъ для его пальца, да къ тому же этотъ добрый старикъ не привыкъ носить подобныхъ украшеній. Я принудилъ его привѣсить этотъ перстень на часовую цѣпочку, въ надеждѣ, что взглянувъ на пее, онъ вспомнитъ, отъ кого полученъ этотъ подарокъ. Какъ привязался я въ то время къ Спенсеру (который то же былъ несчастенъ въ любви); я постоянно ходилъ съ нимъ въ Темпль и обратно къ Бедфордскому саду, не переставая ни на минуту говорить о нашихъ женщинахъ! Я всѣмъ говорилъ о моей печали. Добрая хозяйка дома и Бетти, ея горничная, отъ души сожалѣли меня. Мой сынъ Майльзъ, прочитавшій къ удивленію моему это мѣсто въ моей рукописи, сказалъ: «клянусь Юпитеромъ, сэръ, я никакъ не думалъ, чтобы вы и моя мать находились въ такомъ положеніи.» Въ годъ моей свадьбы, мнѣ самому было очень тяжело. Это все надѣлала маленькая кокетка, которая вздумала промѣнять меня на сэра Крэйвеня Оакса, изъ нашего полка. Я думалъ, что сойду съ ума!

Сказавъ это, онъ дѣлаетъ печальный свистокъ и уходитъ.

Однажды докторъ сказалъ мнѣ, что генералъ Ламбертъ, по служебнымъ своимъ обязанностямъ, долженъ былъ оставить Лондонъ. Но давъ слово не являться въ его домъ, я держалъ его, довольствуясь позволеніемъ добраго доктора посѣщать его и получать свѣдѣнія о его милой паціенткѣ. Его извѣстія были далеко неутѣшительны. «Она не поправляется, говорилъ докторъ. Мы должны отвезти ее въ Кентъ, или куда нибудь на море.» Я не зналъ тогда, что бѣдный ребенокъ просилъ и умолялъ не уѣзжать изъ Лондона, и что родители ея, угадывая, быть можетъ, причину ея желанія остаться въ Лондонѣ, и сознавая, что могло бы быть опасно не исполнить ея прихоти — согласились остаться въ столицѣ.

Наконецъ, однажды утромъ я по обыкновенію пришелъ и занялъ свое мѣсто въ пріемной доктора, откуда паціенты поочереди призываемы были въ его кабинетъ. Здѣсь я оставался, разсматривая безъ всякой цѣли книги на столѣ и не обращая вниманія на больныхъ, пока въ комнатѣ очутился одинъ только я да лэди подъ вуалеы в. Я входилъ въ кабинетъ послѣднимъ, потому что Осборнъ, лакей доктора, зналъ, что я приходилъ не за совѣтомъ, не по болѣзни, а по частному дѣлу.

Когда комната совершенно опустѣла, лэди подъ вуалью протянула ко мнѣ свои маленькія ручки и вскричала голосомъ, заставившимъ меня вздрогнуть: «Джоржъ, неужели вы не узнаете меня?» Черезъ минуту мои руки обвили ея стань и я поцаловалъ ее такъ крѣпко, какъ не цаловалъ во всю мою жинь, и далъ полную свободу движенію души, движенію въ высшей степени освѣжающему, потому что изсохшая душа моя подвергалась то бѣшенству, то пыткѣ въ теченіе шести недѣль. Эта встрѣча была для нея проблескомъ небесъ.

Какъ вы думаете, дѣти, кто была эта лэди? Не думаете ли, что это была ваша мать, которую докторъ пригласилъ для свиданія со мной? Нѣтъ. Это была Гетти.

ГЛАВА V.
ИЗВѢЩАЕТЪ НАСЪ, КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ МИСТЕРЪ ВАРРИНГТОНЪ ВПРЫГНУЛЪ ВЪ ЛАНДО.

Когда кончились привѣтствія и волненіе въ душѣ поуспокоилось, маленькая дѣвочка тотчасъ начала:

— Такъ вы наконецъ пришли освѣдомиться о Тео, — наконецъ вы начинаете сожалѣть, что она захворала чрезъ вашу небрежность? Шесть недѣль какъ она больна, а вы не хотите о ней навѣдаться! Да, мистеръ Джоржъ, съ вашей стороны это очень мило!

— Мило! произноситъ мистеръ Варрингтонъ, задыхаясь отъ волненія.

— Полагаю, вы въ этомъ согласитесь со мной. Быть съ ней каждый день, цѣлый день, круглый годъ, и потомъ оставить ее, не сказавъ ни слова.

— Милая миссъ Гетти, вамъ извѣстно мое обѣщаніе вашему отцу? отвѣчалъ я.

— Обѣщаніе! возразила миссъ Гетти, пожавъ плечами. Хорошо обѣщаніе, нечего сказать: — заставить мою милочку захворать, и потомъ внезапно, въ одинъ прекрасный день сказать: прощайте, Тео! и удалиться навсегда. Я полагаю, что джентльмены дѣлаютъ подобныя обѣщанія собственно потому, что имъ пріятно ихъ исполнять. Скажите на милость, что она сдѣлала вамъ, — развѣ только то, что она была безразсудна и нѣжно полюбила васъ? Скажите, сэръ, по какому праву вы отнимаете ее отъ всѣхъ насъ, и потомъ покидаете ее, потому что она не нравится какой-то старухѣ въ Америкѣ? До вашего прихода въ нашъ домъ она была счастлива нами: Пока не увидѣла васъ, она любила свою сестру — о, такой сестры не существовало въ мірѣ. И теперь потому, что, по мнѣнію вашей мама, ея сынъ могъ бы составить лучшую партію, вы должны ее покинуть.

— Боже великій, — дитя мое! воскликнулъ я, приходя въ отчаяніе при такомъ превратномъ понятіи о мнѣ. Да развѣ я добровольно удалился отъ нея? — Развѣ я запретилъ себѣ входъ въ вашъ домъ? не вашъ ли отецъ взялъ съ меня честное слово, что я не буду съ ней видѣться?

— Честное слово! Вотъ каковы мужчины, которые ставятъ себя выше насъ, которые требуютъ, чтобы мы уважали, восхищались ими! Знаете, Джоржъ Варрингтонъ, что я бы совѣтовала вамъ воротиться въ Виргинію; — займите тамъ классную комнату, пусть няня убаюкиваетъ васъ, и когда вздумаете прогуляться, то просите на это позволенія мама. О Джоржъ! я вовсе не думала, что моя сестра отдала свое сердце мужчинѣ, у котораго не достаетъ твердости духа защищать ее, который при первомъ затрудненіи оставилъ ее! Когда докторъ Геберденъ сказалъ, что онъ лечитъ васъ, я рѣшилась придти и посмотрѣть на васъ. Вы нездоровы, это видно, и я отчасти этому радуюсь; я полагаю, перемѣна эта произошла оттого, что вы боитесь матери. Но я не скажу Тео, что вы нездоровы. Она не перестала заботиться о васъ. Она не можетъ выйти изъ комнаты, не можетъ нарушить священный обѣтъ, и явиться въ свѣтъ на другой же день, какъ будто ничего не случилось! Это право предоставлено мужчинамъ, которые превосходнѣе насъ по храбрости и по уму. Покинуть ангела, — да, ангела, который въ десять тысячъ разъ добрѣе васъ, — ангела, который любилъ меня, пока не увидѣлъ васъ, который былъ благословеніемъ жизни и всѣхъ насъ, — не это ли вы называете честью? Пожалуйста, не говорите, сэръ! Я презираю васъ всѣхъ! Вы вѣдь лучше, превосходнѣе насъ, не правда ли? Мы должны почитать, боготворить васъ, — кажется такъ? Ну, такъ я вамъ скажу, что для меня ничего не значитъ ни ваше остроуміе, ни ваши трагедіи, ни ваши стихи; я даже нахожу, что они очень глупы. Я бы ни за что не стала просиживать ночи за перепиской вашихъ сочиненій, не стала бы по цѣлымъ часамъ просиживать у окна и тратить время, забывая о всемъ и о всѣхъ, для того только, чтобъ посмотрѣть, какъ ваша милость пройдется по улицѣ въ щегольской треуголкѣ? Если вы намѣрены уѣхать, уѣзжайте, но прежде отдайте мнѣ назадъ мою сестру. Отдайте мнѣ радость былыхъ дней, мою милую сестру, которая до встрѣчи съ вами такъ нѣжно насъ любила! И вы оставляете ее потому, что ваша мама надѣется найти для васъ невѣсту богатую! О, какой вы храбрый, благородный джентльменъ! Поѣзжайте и женитесь на той, которую вамъ выберетъ мать; пусть моя милочка умретъ здѣсь покинутою!

— Праведное небо! что вы говорите, Гетти? вскричалъ я, изумленнный логикою этой маленькой женщины. Да развѣ я хотѣлъ оставить вашу сестру? Развѣ я не вызывался исполнить свое обѣщаніе? Не вашъ ли отецъ отказалъ мнѣ и взялъ съ меня обѣщаніе никогда не видѣть Тео? Что же у меня остается, кромѣ благороднаго слова и чести?

— Чести! хороша честь! Вы держите слово, данное ему, и нарушаете клятву, данную ей! Хороша честь! Будь я мужчиной, я бы дала вамъ понять, какого я мнѣнія о вашей чести! Впрочемъ, я забыла, вѣдь вы дали обязательство жить миролюбиво, и не можете… О Джоржъ, Джоржъ! Неужели вы не замѣчаете моей горести? Я какъ полуумная не знаю, что говорю. Вы не должны бросать моей милочки. Дома не знаютъ объ этомъ. Онѣ не такъ думаютъ, какъ я; но я знаю ее лучше всѣхъ. Она умретъ, если вы ее покинете. Скажите, что вы не оставите ее! Пожалѣйте меня, мистеръ Варрингтонъ, и отдайте мнѣ назадъ мое сокровище.

Такъ это бѣдное любящее созданіе переходило отъ гнѣва къ мольбамъ, отъ негодованія къ слезамъ. Правъ ли былъ мой маленькій докторъ, говоря такимъ образомъ о болѣзни ея дорогой паціентки? Неужели не было другаго лекарства, кромѣ того, которое со слезами выпрашивала Гетти? Неужели никто другой не чувствовалъ такой же точно жестокой боли отъ ампутаціи, не испытывалъ послѣ нея изнуренія и лихорадки, не имѣлъ надежды ни на что, кромѣ смерти, а между тѣмъ поправился и хромалъ втеченіе всей своей жизни? Неужели любовь такъ самолюбива, что не замѣчаетъ чужихъ страданій? неужели наши страданія такъ сильны и исключительны, что мы не въ состояніи допустить, что другіе влюбленные могли страдать, какъ и мы? Въ этой ревностной молодой заступницѣ за свою сестру мы могли бы показать примѣръ, что нѣжное сердце могло быть поражено недугомъ любви, безмолвно страдать подъ его вліяніемъ и наконецъ выздоровѣть. Что случилось и съ самой Гетти? Ея сестра и я, торжествуя свою побѣду, въ нѣжной конфиденціальной бесѣдѣ, много разъ трактовали объ этомъ предметѣ, и, какъ эгоисты, быть можетъ, извлекали тайное удовольствіе изъ ея менѣе несчастной привязанности. Это было почти все равно, что сидѣть подлѣ камина и слышать за стѣнами дома завываніе вѣтра, — гулять по морскому берегу и смотрѣть на борьбу корабля съ бушующими волнами. Мы только крѣпче льнули другъ къ другу, и, погруженные въ свое собственное счастіе, смотрѣли на несчастіе другихъ съ сожалѣніемъ, къ которому примѣшивалось тайное удовольствіе. Лучше говорить правду, какого бы рода она ни была. Допустимъ, что насъ разлучили, и мы бы перенесли эту разлуку; такъ по крайней мѣрѣ охотно допускаетъ теперь моя скептическая старость. Но въ то время я вполнѣ раздѣлялъ боязнь и мрачныя предчувствія моей пылкой маленькой Гетти. Я вѣрилъ, что для подобной разлуки нужно было принести въ жертву жизнь, составлявшую для меня лучшее сокровище въ мірѣ. Былъ ли я не правъ? — Теперь этого не скажу. Я могу сомнѣваться въ себѣ (или пожалуй не сомнѣваться, — это мое дѣло), но въ ней — никогда. Гетти нашла во мнѣ человѣка, который охотно соглашался раздѣлить ея опасенія. Нѣкоторыя изъ нихъ я долженъ былъ сообщить нашему доктору, но добрый джентльменъ зажалъ мнѣ ротъ.

— Замолчите, сказалъ онъ, съ комическимъ выраженіемъ испуга. — Я этого не долженъ слышать. Если двумъ лицамъ привелось узнать другъ друга, встрѣтиться случайно и разговориться въ моей пріемной, я въ этомъ не виноватъ! — Что сдѣлаетъ генералъ, по возвращеніи въ Лондонъ? Онъ пригласитъ меня за домъ Монтэгю, — это вѣрно, какъ вѣрно то, что я живой докторъ, и хотѣлъ бы, мой добрый сэръ, остаться живымъ.

Съ этими словами онъ сѣлъ въ свой экипажъ и оставилъ меня углубленнаго въ думы, одна другой мрачнѣе. — Не забудьте, прибавилъ онъ: — чтобы болѣе въ моихъ комнатахъ не было свиданій между вами и миссъ Гетти.

О нѣтъ! — Разумѣется этого и быть не должно! Мы люди благородные. и такъ далѣе; наше слово — свято. Къ тому же, свиданіе съ Гетти не должны ли мы считать за неоцѣненный даръ, — не должны ли мы быть вѣчно признательными ей?… Эта капля воды до такой степени освѣжила меня, что, мнѣ кажется, сила ея дѣйствуетъ во мнѣ по настоящее время. Я пошелъ съ Гетти къ Сого и ни разу не подумалъ о возможности возобновить наше свиданіе; зато маленькій эмиссаръ былъ предусмотрительнѣе меня, и спросилъ: хожу ли я въ музеумъ заниматься чтеніемъ? — О, да! отвѣчалъ я: — иногда хожу; я такъ убитъ горемъ, что мнѣ теперь не до чтенія; я не въ состояніи разбирать словъ на бумагѣ. Я совершенно бросилъ свои книги. Даже Покахонтасъ наскучила мнѣ. Я….

Я хотѣлъ было продолжать въ этомъ родѣ, но былъ прерванъ:

— Вздоръ! вскричала Гетти, толкнувъ своей маленькой ножкой. — Ахъ Джоржъ, вы, какъ я вижу, безразсуднѣе Гарри.

— Въ какомъ отношеніи, милое дитя мое? спросилъ я.

— Въ какіе часы вы ходите читать? — Ходите туда часа въ три. Переходите черезъ дорогу къ Тотенгэмкорту, мимо деревни, черезъ зеленую аллею, которая ведетъ къ новому лазарету. — Согласны? Если вы будете продолжать эту прогулку втеченіе недѣли, то отъ этого вамъ хуже не будетъ. Прощайте, сэръі Прошу дальше меня не провожать.

Гетти сдѣлала книксенъ, опустила вуаль и удалилась.

Зеленая аллея, проходившая къ сѣверу отъ новаго лазарета, теперь вся застроена домами. Въ мое время, когда еще царствовалъ добрый старый Георгъ II, это было глухое предмѣстье Лондона, столь опасное, что жители Лондона, отправлявшіеся въ загородныя виллы и увеселительныя мѣста, возвращались ночью не иначе, какъ партіями, подъ конвоемъ лакеевъ съ фонарями; бродяги наполняли городскія предмѣстья. Гампстэдская и Гайгэтская церкви, расположенныя на пригоркѣ, занимали задній планъ въ картинѣ, которая представлялась вамъ, когда вы обращались спиной къ Лондону. Дня два-три сряду мистеръ Джоржъ Варрингтонъ имѣлъ удовольствіе любоваться этимъ пэйзажемъ, прогуливаться по направленію къ новому лазарету. Вдоль аллей разбросаны были небольшіе увеселительные домики. Помню, въ одномъ изъ этихъ домиковъ, подъ вывѣскою «Протестантскій герой», — въ четвертую мою прогулку, миловидная женщина сдѣлала любезный книксенъ и сказала: — кажется милэди еще не проѣзжала, сэръ! — Не угодно ли войти въ комнату и выпить кружку холоднаго пива?

Наконецъ, въ то время, какъ я переходилъ на обратномъ пути чрезъ Тотенгэмскую дорогу, — это было 25-го мая, — день, который нужно бы отмѣтить самымъ бѣлымъ меломъ! — я увидѣлъ ландо и на козлахъ, подлѣ кучера, моего молодаго друга Чарли, который, махая шляпой, кричалъ: Джоржъ! Джоржъ! — Я подбѣжалъ къ экипажу; колѣна мои стучали одно о другое; я такъ и думалъ, что попаду подъ колесо. Внутри ландо я увидѣлъ Гетти, а подлѣ нея мою обожаемую Тео, окруженную подушками. О, какъ исхудала ея маленькая ручка! На впалыхъ ея щочкахъ игралъ яркій румянецъ; въ глазахъ отражался какой-то странный блескъ; голосъ дрожалъ. Все это вмѣстѣ производило въ душѣ моей пытку. Не знаю, было ли это слѣдствіе печали или радости, — такъ тѣсно эти два чувства соединялись вмѣстѣ.

— Я везу ее въ Гампстэдъ прогуляться, печально сказала Гетти. Докторъ говоритъ, что для нея необходимъ чистый воздухъ.

— Я была нездорова, Джоржъ, но теперь мнѣ лучше, говоритъ Тео.

Въ эту минуту въ капеллѣ, подлѣ которой мы остановились, раздались звуки органа. Я держалъ Тео за руку; ея глаза еще разъ устремлены были въ мои глаза. Казалось, будто мы никогда не разлучались.

Не могу забыть звуковъ мотива этого псалма. Я слушалъ его всю свою жизнь. Жена моя часто играла его на клавикордахъ, и ея малютки, окруживъ ее, щебетали слова. Теперь понимаете ли вы, милые мои, почему я такъ люблю его? Потому что это была музыка, которую мы слушали во время нашего amoris redintegratio, — потому что она поддерживала во мнѣ надежду, въ періодъ моего несчастнѣйшаго существованія. Да, поистинѣ несчастнѣйшаго: скучное заточеніе мое въ Декеснѣ имѣло свою пріятность: съ нимъ соединялись отрадныя воспоминанія. Часто вспоминалъ я о нѣжной любви бѣдной Бошъ, о пьяномъ комендантѣ, о пробужденіи лѣсныхъ птицъ и о военной музыкѣ моей темницы.

Мистеръ Чарли посматривалъ съ козелъ на сестру и на меня, углубленныхъ въ созерцаніе другъ друга. Гетти слушала музыку.

— Я пойду въ капеллу, сказала она. Быть можетъ, знаменитый мистеръ Витфильдъ говоритъ сегодня проповѣдь!… Пойдемъ со мною, Чарли, а Джоржъ пусть прокатится съ Тео до Гампстэда и назадъ.

Чарли, повидимому, не имѣлъ очень сильнаго желанія быть свидѣтелемъ богослуженія, совершаемаго мистеромъ Витфильдомъ; онъ предложилъ за себя мистера Джоржа Варрингтона; но Гетти не любила, чтобы ей отказывали.

— Послушайте, сэръ, если вы не пойдете, то я никогда не помогу вамъ въ вашихъ переводахъ! вскричала она.

Юноша нехотя спустился съ козелъ и вмѣстѣ съ сестрой вошелъ въ церковь.

Можетъ ли какой моралистъ, припомнивъ мои обѣщанія, извинить меня за то, что я вскочилъ въ ландо и снова расположился подлѣ моей несравненной Тео? Положимъ, я ихъ нарушилъ; неужели же онъ будетъ винить меня въ этомъ? — Какъ вамъ угодно, высокопочтеннѣйшій сэръ! Если вы сами никогда не нарушали обѣщаній, то поздравляю васъ. Я никакъ не думаю, что мои дѣти осмѣлятся считать собственностью свои сердца и располагать ими по своему произволу. Нѣтъ, молодые люди, предоставьте ужь вашему папа сдѣлать для васъ выборъ: будьте алчущи, когда онъ говоритъ съ вами, будьте жаждущи, когда онъ вамъ приказываетъ, — а вы устраивайте браки своихъ дѣтей.

Теперь, весьма вѣроятно, вы съ нетерпѣніемъ хотите узнать, что произошло, когда папа вскочилъ въ ландо и очутился подлѣ вашей мама, окруженной подушк_ами.

— Я приближаюсь теперь къ твоей исторіи, мой другъ, сказалъ я, взглянувъ на жену, усердно перебиравшую коклюшки.

— Къ какой это исторіи? — скажите пожалуйста! — говоритъ милэди. Вамъ бы лучше совсѣмъ ее выбросить и приблизиться къ великимъ битвамъ и геройской защитѣ….

— Крѣпости Небывалой, въ 1778 году, когда я сорвалъ эполетъ съ мистера Вашингтона, выкололъ генералу Гэту глазъ, срѣзалъ голову Чарльза Ли и снова приклеилъ ее!

— Да, да; разскажите лучше о сраженіяхъ! восклицаютъ мальчики. Даже капитанъ рѣшается признаться, что онъ готовъ слушать о всякихъ военныхъ событіяхъ, хотя бы ихъ разсказывалъ милиціонный офицеръ.

— Подождите, друзья, не торопитесь! Все въ свою очередь! Еще я не дошелъ до войны. Я еще только молодой человѣкъ, вскочившій въ ландо и очутившійся подлѣ молоденькой лэди, которую я обѣщалъ избѣгать. Я беру ея руку, которая, послѣ непродолжительнаго колебанія, остается въ моей рукѣ. — Помнишь ли, мой другъ, какъ горяча была эта рука, какъ дрожала она, какъ пульсъ ея дѣлалъ до ста двадцати ударовъ въ минуту? Какъ только ландо тронулось съ мѣста, я обратился къ миссъ Ламбертъ съ слѣдующими словами…"

— Ахъ, ахъ, ахъ! хоромъ восклицаютъ дѣвочки вмѣстѣ съ французской гувернанткой, которая послѣ этого восклицанія прибавляетъ: Nous écoutons maintenant. La parole est à vous, monsieur le chevalier.

При этомъ образуется тѣсный кружокъ. Мама сидитъ по одну сторону камина, папа по другую; m-lle Эмоноръ, на которую капитанъ поглядываетъ очень умильно (глаза заболятъ, капитанъ!); двѣ дѣвочки напрягаютъ свой слухъ, подобно…. подобно…. ну, скажемъ хоть подобно нимфамъ, окружившимъ Аполлона; Джонъ и Туммасъ вносятъ самоваръ и подносы.

— Очень хорошо, говоритъ сквайръ, развертывая рукопись. Мы начинаемъ разсказывать секреты вашихъ мама и папа.

— Можете, сколько вамъ угодно, говоритъ мать семейства. Въ нихъ ничего нѣтъ такого, отъ чего бы можно было краснѣть.

И на добромъ ея лицѣ выступаетъ румянецъ.

— Но, молодые люди, прежде, чѣмъ начну, позвольте мнѣ сдѣлать два-три вопроса.

— Allons, toujours des questions, говоритъ мадмуазель, пожавъ хорошенькими плечиками. — (Намъ отрекомендовалъ ее Флоракъ, и я сильно подозрѣваю, что онъ неравнодушенъ былъ къ миленькой мадмуазель де Блуа).

И такъ, къ вопросамъ.

ГЛАВА VI.
КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ МЫ ВСѢ ВЫШЛИ ИЗЪ ЛАНДО.

— Если вамъ, капитанъ Майльзъ Варрингтонъ, случится снискать расположеніе какой нибудь лэди, — или пожалуй множества лэди, — положимъ хоть герцогини Девонширской, мистриссъ Крю, мистриссъ Фитцгербертъ, богини Венеры, мадмуазель Гиллисбергъ, это все равно, — если вамъ, повторяю я, случится снискать расположеніе какой нибудь лэди, неужели вы станете разсказывать объ этомъ за общимъ офицерскимъ столомъ?

— Извините, сэръ, я еще не такой дуракъ! отвѣчаетъ капитанъ, съ самодовольствіемъ взглянувъ въ зеркало.

— А вы, миссъ Тео, передали ли вашей матери каждое слово, сказанное вами мистеру Джо Блэйку младшему, во время сегодняшней утренней прогулки въ кустарникѣ?

— Джо Блэйку! восклицаетъ Тео младшая.

— А вы, мадмуазель? сказали ли вы, что содержала въ себѣ записочка, пропитанная ароматомъ самыхъ нѣжныхъ духовъ, которую вы получили отъ сэра Томаса? Посмотрите, какъ она краснѣетъ! краснѣе занавѣса, клянусь честью! Ничего, мадмуазель; мы всѣ имѣемъ свои секреты (говоритъ сквайръ, дѣлая изысканный французскій поклонъ). Въ кустарникѣ, миссъ Тео, вы ничего не говорили, вы только собирали орѣхи! Ничего, Майльзъ; даже самымъ снисходительнымъ отцамъ мы не все высказываемъ, — и если я только скажу, что происходило въ ландо, на Гампстэдской дорогѣ, 25 мая 1760 года, то пусть кавалеръ Руспини выдернетъ мнѣ зубы!

— Разскажи, папа, я прошу тебя! восклицаетъ мама: — а то пожалуй тебѣ придется отказать отъ мѣста Джибсону, который былъ тогда нашимъ кучеромъ. Разскажи, я этого требую!

— Что же это за тайна? спрашиваетъ мадмуазель, съ своимъ милымъ французскимъ акцентомъ, обращаясь къ моей женѣ.

— Eh, ma fille! отвѣчаетъ лэди шопотомъ. Ты вѣрно хочешь знать, что я сказала? Я сказала да! и больше ничего.

Итакъ, не я открылъ тайну, а моя жена. Это, впрочемъ, былъ одинъ только итогъ нашего разговора, въ то время, какъ ландо неслось ужасно быстро, какъ я думалъ тогда, по дорогѣ въ Гампстэдъ и обратно до церкви. Тео не соглашалась бѣжать отъ своихъ почтенныхъ родителей, ни за что въ мірѣ не соглашалась! Но мы дали другъ другу клятву; она не выходить замужъ ни за кого кромѣ меня, я — не жениться на другой, даже еслибъ мы дожили до маѳусаиловыхъ лѣтъ, и еслибъ самъ принцъ Валлійскій сдѣлалъ ей предложеніе. Она не считала себя въ правѣ взять назадъ сердце, отданное мнѣ съ согласія, даже по приказанію папа. Спустя нѣсколько времени добрый отецъ вѣроятно согласится на бракъ, говорила Тео: — и если Джоржъ сдержитъ свое слово, то, теперь ли, или черезъ двадцать лѣтъ, здѣсь или въ другомъ мірѣ, она не нарушитъ своего обѣщанія.

Когда свиданіе кончилось, лицо Гетти сіяло радостью; она видѣла на лицѣ Тео очаровательное спокойствіе. Всѣ лекарства доктора, говорила она, не въ состояніи были принести такой быстрой и огромной пользы. Совершивъ поступокъ неповиновенія, сестры воротились домой. Я долженъ былъ уступить мѣсто, которое занималъ въ теченіе кратковременнаго счастія подлѣ больной. Гетти впрыгнула въ ландо, Чарли вскочилъ на козлы. Впослѣдствіи онъ мнѣ говорилъ, что проповѣдь, которую они слушали, была прескучная.

Въ семействѣ Ламберта не одна Гетти замѣтила перемѣну въ Тео. Мнѣ сказывали, что когда сестры воротились домой, то мама обняла ихъ обѣихъ, особливо больную, съ горячностію, большею противъ обыкновенной. Для доброй Тео, сказала тетя Ламбертъ: — загородная прогулка очень полезна. Она вѣрно была на Гампстэдской дорогѣ, не правда ли? Завтра надо еще разъ прокатиться. Слава Богу, лошади милорда Ротама къ нашимъ услугамъ, и милое дитя мое можетъ пользоваться ими раза три-четыре въ недѣлю.

Что касается до встрѣчи дочерей во время прогулки съ мистеромъ Варрингтономъ, то мистрисъ Ламбертъ вовсе не думала объ этомъ. Предоставляю всякому, кто интересуется этимъ предметомъ, отгадать, могла ли мистриссъ Ламбертъ полагать, что дочь и ея обожатель когда нибудь встрѣтятся. А развѣ женщины не помогаютъ одна другой въ любовныхъ затрудненіяхъ? Не онѣ ли составляютъ планы, заводятъ интриги, разсказываютъ плѣнительныя исторіи, доставляютъ любовникамъ случаи къ свиданію, прицѣпляютъ веревочную лѣстницу, приласкиваютъ, подкупаютъ, мистифируютъ стража, обращаютъ вниманіе на посторонніе предметы, въ то время, какъ Стрефанъ и Хлоя, подъ покровомъ сумерекъ, воркуютъ и милуются, или собираются умчать на почтовыхъ въ Гретна-Гринъ? Да, мои милые, нѣкоторые люди имѣютъ это свойство; любивши нѣжно въ молодую пору своей жизни, они продолжаютъ быть добрыми и нѣжными къ молодымъ своимъ преемникамъ, когда послѣдніе начинаютъ разъигрывать ту же самую комедію.

Миссъ Примъ совсѣмъ иное дѣло. Услышавъ, что двое молодыхъ людей привязаны другъ къ другу, она съ презрѣніемъ смотритъ на нихъ, какъ на величайшихъ глупцовъ, видитъ въ нихъ источникъ всякаго зла. А почему? Потому что у ней горбъ. Мнѣ кажется, если она увидитъ въ паркѣ пару воркующихъ голубковъ, то непремѣнно потупитъ глаза, или швырнетъ въ нихъ камнемъ; но вы видите, милые мои, что я говорю о вашей бабушкѣ Ламбертъ, представлявшей собою олицетвореніе человѣческаго добродушія; кромѣ того, въ дѣлѣ, о которомъ идетъ рѣчь, могу ли я сказать, что она знала о немъ или нѣтъ?

Итакъ, послѣ каждой прогулки Тео, мистриссъ Ламбертъ повторяла одно и то же: дитя мое, для тебя деревенскій воздухъ лучше всякаго лекарства; надѣюсь, ты завтра еще прогуляешься, еще, еще и еще.

— Какъ ты думаешь, папа? вѣдь загородныя поѣздки нашей Тео удивительно благотворно дѣйствуютъ на ея здоровье; не правда ли, что ей должно какъ можно больше дышать деревенскимъ воздухомъ? спрашиваетъ тетушка Ламбертъ, обращаясь за ужиномъ къ генералу.

— Разумѣется. Если карета и шестерка лошадей приносятъ пользу маленькой Тео, то онѣ будутъ у нея, говоритъ Ламбертъ: — если не будетъ лошадей, то я самъ готовъ тащить ландо до самаго Гампстэда.

И такимъ образомъ этотъ добрякъ тратилъ свои гинеи, свою кровь, свою жизнь, лишь бы это доставляло его дѣтищу удовольствіе. Онъ восхищался перемѣной въ лицѣ Тео; она съ аппетитомъ съѣдала кусочекъ цыпленка, выпивала нѣсколько глотковъ негуса, который онъ приготовлялъ собственно для нея; дѣйствительно, прогулка поправляла ея здоровье въ тысячу разъ лучше самыхъ вѣрныхъ лекарствъ, которыя, Богъ знаетъ почему, оказывали очень мало пользы. Гетти просвѣтлѣла, развеселилась. Вечеръ этотъ былъ чрезвычайно похожъ на одинъ изъ вечеровъ, проведенныхъ въ Оакгорстѣ. Вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ съ того роковаго, жестокаго дня, о которомъ впрочемъ никто не говорилъ въ домѣ, они не имѣли еще такого чудеснаго вечера.

Но если Гетти и мать хотѣли ослѣпить добраго, простосердечнаго отца, то сама Тео была слишкомъ честна, чтобы пользоваться этимъ очаровательнымъ ослѣпленіемъ. Когда генералъ въ четвертый или пятый разъ возвратился къ любимой темѣ разговора, о поправленіи здоровья дочери, и спросилъ: чему же это надо приписать — деревенскому ли воздуху, хинѣ или новому лекарству? — Папа, неужели вы не догадываетесь? сказала Тео, положивъ руку свою на руку отца; голосъ ея дрожалъ, но глаза были совершенно открыты и свѣтлы.

— Чему же, дитя мое? спросилъ генералъ.

— Свиданію съ нимъ!

Мать и Гетти поблѣднѣли; сердце Тео забилось сильнѣе; продолжая глядѣть на изумленное лицо отца, она начинала тоже блѣднѣть.

— Папа, по моему мнѣнію, ничего нѣтъ дурнаго въ нашемъ свиданіи, продолжала она взволнованнымъ голосомъ: — хуже было бы съ моей стороны не сказать вамъ объ этомъ.

— Боже великій! простоналъ отецъ, освобождая свою руку съ такимъ печальнымъ выраженіемъ, что Гетти подбѣжала къ обмирающей сестрѣ, схватила ее въ свои объятія и вскричала: — Тео ничего объ этомъ не знала! Это мое дѣло…. тутъ одна я виновата.

Тео склоняется на шею сестры и цалуетъ ее двадцать, пятьдесятъ разъ.

— Женщины, женщины! вы хотите играть моей честью? вскричалъ разгнѣванный отецъ.

Тетушка Ламбертъ рыдаетъ.

— Мартинъ! Мартинъ!

— Не говорите ей ни слова! снова восклицаетъ Гетти и прислоняется къ стѣнѣ, потому что Тео, склонясь на плечо сестры, окончательно упала въ обморокъ.

На другой день я преспокойно и съ отличнымъ аппетитомъ завтракалъ, какъ вдругъ отворилась дверь и вѣрный мой Гумбо доложилъ о пріѣздѣ генерала Ламберта.

Съ перваго взгляда на лицо генерала я догадался, что вчерашнее свиданіе было ему извѣстно.

— Ваши сообщницы не измѣнили вамъ, сказалъ генералъ, какъ скоро Гумбо вышелъ изъ комнаты: — напротивъ держали вашу сторону и возстали противъ отца. Доказательство, какъ привлекательны бываютъ тайныя свиданія. Мнѣ сказала это сама Тео.

— Сообщницы! сказалъ я (быть можетъ потому, что мнѣ не хотѣлось отклонить разговоръ отъ прямой цѣли). Вы знаете, какъ нѣжно и почтительно любятъ васъ ваши дѣти. Человѣкъ, подобный вамъ, не долженъ повелѣвать въ своемъ семействѣ, не долженъ служить для него исключительнымъ закономъ.

— Перестань, Джоржъ! возразилъ генералъ. Мы хотя и разошлись, но я бы не желалъ переставать любить другъ друга, нѣтъ! Боже сохрани! Не ты ли, однакожь, далъ маѣ обѣщаніе не встрѣчаться съ ней?

— Я и не искалъ случая встрѣтиться съ ней, сказалъ я и, разумѣется, покраснѣлъ; хотя это была правда, но въ душѣ я сознавался, что былъ неправъ.

— Ужь не хочешь ли ты сказать, что ее привезли къ тебѣ? спрашиваетъ отецъ въ сильномъ волненіи. Неужели ты хочешь прятаться за юпкой Гетти? Какая славная защита для джентльмена!

— Нѣтъ, я не хочу прятаться за бѣднымъ ребенкомъ, отвѣчалъ я. — Говорить, что это сдѣлалъ я самъ, значило бы сдѣлать попытку увернуться, а я не привыкъ къ уверткамъ. Я не отступилъ отъ буквы моего условія, но дѣйствовалъ противно его духу. Съ этой минуты я уничтожаю его совершенно.

— Вы нарушаете данное мнѣ слово!

— Я беру назадъ опрометчивое обѣщаніе, сдѣланное внезапно, въ минуту крайняго возбужденія и душевнаго безпокойства. Никто не можетъ быть связанъ словами, произнесенными въ такое время, и, что еще болѣе, мистеръ Ламбертъ, ни одинъ честный и благородный человѣкъ не рѣшится его связывать.

— Значитъ я поступилъ безчестно? вскричалъ генералъ.

— Да, если только эта фраза можетъ быть употреблена между нами! отвѣчалъ я съ горячностью. Она употреблена, и теперь уже не можетъ быть вопроса ни о любви, ни о взаимномъ уваженіи, ни о различіи возраста; если бъ вы были отцомъ моимъ — а я люблю васъ, дядюшка Ламбертъ, лучше, чѣмъ отца — я бы и тогда не перенесъ этого! Ну скажите, что я сдѣлалъ? Я видѣлся съ женщиной, которую считаю моею женой передъ Богомъ и людьми, и если она позоветъ меня, я увижусь съ ней опять. Если она придетъ ко мнѣ, то домъ и половина того, что я имѣю, будетъ принадлежать ей. Вы не имѣете права взять обратно сдѣланный мнѣ подарокъ. Неужели несправедливые упреки мадамъ Эсмондъ вы хотите наложить на это нѣжное, невинное созданіе? Вы показываете видъ, что любите дочь свою, и между тѣмъ не можете перенести для нея легкаго оскорбленія вашей гордости. По вашимъ понятіямъ, пусть она лучше погибнетъ, лишь бы только какая нибудь старуха въ Виргиніи не сказала, что мистеръ Ламбертъ пустился въ спекуляціи, чтобы сбыть съ рукъ одну изъ двухъ своихъ дочерей. Неужели же для удовлетворенія того, что вы называете честію, а я эгоизмомъ, мы должны разлучиться, должны разорвать союзъ нашихъ сердецъ, должны забыть другъ друга, — я долженъ жениться, а она выйти замужъ, за кого приведется? Какой мужчина можетъ быть для моей неоцѣненной Тео тѣмъ, чѣтъ былъ для нея я? О Боже! Какая женщина можетъ замѣнить мнѣ Тео? — Пожалуй, отдайте ее завтра же хоть за принца Валлійскаго, но это будетъ трусость, это будетъ измѣна. Можемъ ли мы, можете ли вы нарушить обѣщанія, данныя нами другъ другу предъ лицомъ неба? Пожалуй, разлучите насъ, — и она у васъ умретъ: это вѣрно! Неужели вы дали клятву убить ее? Такъ убейте же, если думаете, что клятва эта васъ связываетъ. Съ своей стороны, клянусь, что я радъ вашему приходу: по крайней мѣрѣ я могу формально взять назадъ свое слово и откровенно объявить, что, по первому ея призыву, явлюсь къ ней!

Безъ всякаго сомнѣнія, эта рѣчь была произнесена съ душевными порывами и волненіемъ, принадлежавшими юности мистера Варрингтона, и съ твердымъ убѣжденіемъ, что смерть непремѣнно унесетъ одного изъ любящихъ, или обоихъ ихъ, въ другой міръ, если только произнесенъ будетъ приговоръ разлуки. Скажите, кто не вѣровалъ, что первая и пламенная любовь продолжится вѣчно? Съ тѣхъ поръ, изучая людей, наблюдая развитіе, прогрессъ и — увы! я долженъ сказать — упадокъ нѣжной страсти, я улыбаюсь теперь, вспоминая о моихъ юношескихъ заблужденіяхъ, о пылкой юношеской любви; но называйте это безумствомъ, а я все-таки держусь его; я все-таки останусь притомъ убѣжденіи, что ни тотъ, ни другая не были бы счастливы съ кѣмъ бы то ни было другимъ, и что изъ безчисленнаго множества человѣческихъ созданій, само небо опредѣлило, чтобы эти два были соединены вѣчно, неразрывно.

— Слѣдовательно, мы приходимъ къ тому, отъ чего бы я такъ охотно отклонился, сказалъ генералъ въ отвѣтъ на мою откровенную рѣчь: — къ непріятному разрыву. При встрѣчѣ съ вами, мистеръ Варрингтонъ, я васъ больше не знаю. Теперь, когда вы не хотите въ. разговорѣ со мной оказывать должное моимъ лѣтамъ почтеніе, не хотите исполнять долга, требуемаго отъ всякаго джентльмена, я долженъ приказать моему семейству, моимъ дѣтямъ — а онѣ должны повиноваться мнѣ безусловно — не узнавать васъ при встрѣчѣ. По вашей чести, по мнѣнію, которое я составилъ о васъ, я, при настоящей моей горести и смущеніи, надѣялся найти въ васъ человѣка, который поможетъ мнѣ успокоиться. Богу одному извѣстно, какъ я нуждаюсь въ сочувствіи ближняго. Но вмѣсто помощи, вы ставите препятствіе на моемъ пути. Вмѣсто друга — прости меня милосердое небо! — я нахожу въ васъ врага! врага спокойствію моего дома и чести моихъ дѣтей! Врагомъ я буду считать васъ и буду знать, какъ разсчитаться съ вами, если вы попробуете еще разъ нарушить мое спокойствіе.

Сказавъ это, мистеръ Ламбертъ махнулъ рукой, надѣлъ шляпу и вышелъ изъ комнаты.

Это обстоятельство поставило меня въ крайнее недоумѣніе; я былъ убѣжденъ, что между нами началась война. Кратковременное счастіе вчерашняго дня омрачилось и исчезло. Казалось, я никогда еще не чувствовалъ себя такимъ несчастнымъ, какъ теперь, когда горечь ссоры присоединялась къ мученіямъ разлуки, и я оставался не только одинокимъ, но и безъ друзей. Втеченіе одного года постоянной пріязни, я привыкъ смотрѣть на Ламберта съ уваженіемъ и любовью, съ чувствомъ, котораго не питалъ ни къ кому изъ смертныхъ, кромѣ моего неоцѣненнаго Гарри. При одной мысли, что его лицо съ гнѣвомъ будетъ отвращено отъ меня, казалось, какъ будто солнце скрылось изъ моей сферы и кругомъ меня все покрылось мракомъ. Но все же я чувствовалъ, что, взявъ назадъ опрометчивое обѣщаніе не видаться съ Тео, я поступилъ справедливо, что моя вѣрность къ ней, какъ и ея ко мнѣ, стояли выше всѣхъ другихъ узъ, образуемыхъ долгомъ или повиновеніемъ, и что я принадлежалъ ей первѣе и главнѣе всѣхъ. Мы дали клятву другъ другу, которой не въ состояніи разрѣшить никакой родитель; всѣ священники въ христіанскомъ мірѣ засвидѣтельствуютъ и утвердятъ контрактатъ, заключенный между нашими сердцами.

Въ тотъ день, механически направляясь въ обыкновенное мое убѣжище — въ библіотеку новаго музея, я случайно встрѣтилъ тамъ Джэка Ламберта. Съ пылкостію юноши и при нетерпѣніи подѣлиться съ кѣмъ нибудь моимъ горемъ, я вывелъ его изъ комнаты, вышелъ въ садъ и излилъ передъ нимъ всю скорбь моей души. Я не очень жаловалъ Джэка: онъ былъ порядочный вѣтрогонъ, надмененъ и донельзя скученъ съ своими латинскими цитатами. Если я и обращался къ нему со всею откровенностью, то именно во время моей горести, когда я готовъ былъ прильнуть къ нему или ко всякому другому; онъ самъ страдалъ отъ нѣжной страсти къ маленькой американкѣ, такъ что на этотъ разъ я нашелъ въ немъ университетскаго джентльмена, готоваго сочувствовать несчастію ближняго. Я разсказалъ ему о моей вчерашней встрѣчѣ съ его сестрой, объ утреннемъ свиданіи съ его отцомъ и о моей рѣшимости во что бы то ни стало не разлучаться съ Тео. Узнавъ, изъ множества произнесенныхъ имъ цитатъ изъ греческихъ и латинскихъ авторовъ, что онъ беретъ мою сторону, я принялъ его за человѣка съ большимъ умомъ, крѣпко прижался къ его локтю и началъ осыпать его выраженіями дружбы, которыхъ до этой поры онъ не привыкъ отъ меня слышать. Я проводилъ его до самой квартиры генерала; дождался, пока онъ войдетъ въ другую дверь; окинулъ взглядомъ весь домъ, стараясь, съ болѣзненнымъ ощущеніемъ въ душѣ, узнать по его наружному виду, что дѣлала и что думала душа моей души, и наконецъ въ кофейномъ домѣ, гдѣ ждалъ возвращенія Джэка, потребовалъ бутылку вина. Дѣлая ему такое щекотливое порученіе, я называлъ его братомъ. Я ласкался, льнулъ къ нему, какъ льнетъ осужденный преступникъ въ Ньюгэтѣ къ тюремщику, духовнику или всякому, кто былъ добръ, кто сказалъ ему въ его несчастій слово утѣшенія. Я выпилъ въ кофейномъ домѣ, — носившемъ, мимоходомъ сказать, имя Джэка, — цѣлую бутылку вина и велѣлъ подать другую. Я думалъ, что Джэкъ не воротится.

Наконецъ Джэкъ явился съ лицомъ, не обѣщавшимъ много хорошаго. Онъ подошелъ къ столу, выпилъ изъ второй моей бутылки два стакана, одинъ за другимъ, и началъ исторію, которая, для меня по крайней мѣрѣ, не лишена была интереса. Бѣдная моя Тео не выходила изъ комнаты; событія вчерашняго дня сильно ее взволновали. Джэкъ пришелъ къ самому обѣду, послѣ котораго добрый отецъ сообщилъ объ утреннемъ свиданіи; онъ хотѣлъ говорить какъ можно свободнѣе и имѣлъ къ тому возможность, — потому что за столомъ сидѣлъ старшій сынъ, а Теодосія находилась въ своей комнатѣ. Генералъ разсказалъ весь нашъ разговоръ. Онъ приказалъ Гетти молчать (а та и безъ того была безмолвна, какъ мышка, бѣдненькая!), потомъ обратился къ тетушкѣ Ламбертъ (которая, само собою разумѣется, не забыла смачивать платокъ свой обиліемъ слезъ) съ грознымъ замѣчаніемъ, что онѣ всѣ противъ него, да и между собой-то готовы продать другъ друга, и наконецъ гнѣвно отвернулся отъ нихъ и спросилъ Джэка: въ какомъ видѣ представляется ему эта продѣлка?

Къ изумленію отца, матери и сестры, Джэкъ произнесъ рѣчь въ мою защиту. Онъ доказывалъ (цитируя, ужь я право не знаю, какихъ древнихъ авторитетовъ), что дѣло это вышло изъ рукъ родителей той и другой стороны; что, давъ предварительное согласіе, они не имѣютъ права судиться. Хотя онъ и не придерживается воззрѣній великихъ, почтенныхъ духовныхъ особъ, даже всего сонма особъ, на брачный обрядъ, — о чемъ можно бы сказать очень многое, — но относительно самаго брака онъ имѣетъ самыя твердыя убѣжденія, допуская даже, что браки, совершаемые передъ гражданскимъ начальствомъ и безъ священника, передъ лицомъ неба становятся ненарушимыми, неразрывными.

— Сэръ, говорилъ Джэкъ, обращаясь къ отцу: — человѣкъ не имѣетъ права, не смѣетъ разъединять два человѣческія существа, соединенныя мной, Джэкомъ Ламбертомъ, молодымъ священникомъ; а тѣмъ болѣе не имѣетъ права разъединять людей, соедивенныхъ самимъ Богомъ (при этихъ словахъ, Джэкъ снялъ свою шляпу). Мой взглядъ на этотъ предметъ правиленъ и чистъ. Эти молодые люди соединены небомъ; они дали клятву другъ другу съ вашего согласія, а вѣдь вы священникъ воего семейства. Мой взглядъ на этотъ предметъ вѣренъ, и я изложу его въ двухъ-трехъ разсужденіяхъ, которыя, надѣюсь, удовлетворятъ васъ вполнѣ. Я уже удовлетворенъ, мой другъ, сказалъ отецъ; а бойкая маленькая Гетъ шепчетъ мнѣ: Джэкъ, мама и я сошьемъ тебѣ дюжину рубашекъ, — это вѣрно, какъ вѣрно, что яицы не яблоки".

"Во время нашего разговора, продолжалъ Джэкъ: — показалась сестра Теодосія, сильно взволнованная, очень блѣдная. — поцаловала отца, сѣла рядомъ съ нимъ и взяла крошечку тоста (любезный Джоржъ, да этотъ портвейнъ превосходный, я пью твое здоровье) и обмакнула въ его негусъ.

" — Дхъ Тео, тебѣ бы надо быть здѣсь и послушать проповѣдь Джэка! говоритъ Гестеръ. Онъ удивительно хорошо проповѣдуетъ!

" — Онъ говорилъ цѣлыхъ три четверти часа по шрюсбирійскимъ часамъ, замѣчаетъ отецъ: — тогда какъ я не говорилъ и вполовину такъ долго по моимъ собственнымъ часамъ. Предметомъ его проповѣди была ты, милая, прибавилъ онъ, трогая рукой Теодосію.

" — Я, папа?

" — Ты и…. и мистеръ Варрингтонъ…. и…. Джоржъ, моя душа.

"При этомъ (продолжалъ мистеръ) сестра моя прижалась къ генералу и,.склонивъ голову на его плечо, заплакала.

" — Это совсѣмъ не такъ, какъ говорится въ одномъ мѣстѣ у Павзанія, — сказалъ я.

"Я улыбнулся простотѣ моего отца, подъ вліяніемъ которой онъ обнаруживалъ передъ дѣтьми свое невѣжество. Когда Улиссъ увезъ отъ отца Пенелопу, царь пустился въ погоню за женихомъ и дочерью. и умолялъ послѣднюю воротиться домой. При этомъ Улиссъ представилъ ей на выборъ: или воротиться, или ѣхать съ нимъ дальше. Дочь Икарія, выслушавъ предложеніе, опустила на свое лицо покрывало. За неимѣніемъ покрывала, моя сестра спряталась въ вашемъ камзолѣ, сэръ. Я сказалъ это, и мы всѣ захохотали; однакожь моя мать замѣтила, что еслибъ такое предложеніе было сдѣлано ей, или еслибъ Пенелопа была съ твердой волей, она въ туже минуту воротилась бы домой.

« — Но у меня, милая мама, никакой нѣтъ воли! сказала Теодосія, все еще оставаясь in gremio patris. Я не помню, чтобы подобныя ласки часто повторялись во время моей юности, продолжалъ Джэкъ. Спустя еще нѣсколько времени, я вспомнилъ о тебѣ, братъ мой Варрингтонъ, и оставилъ моихъ родителей, настаивающихъ, чтобы Тео шла на покой. Отъ послѣднихъ событій она сдѣлалась еще слабѣе. Я вѣдь самъ испыталъ, какъ сильно извѣстная страсть волнуетъ душу, и какимъ истязаніямъ подвергаетъ ее; я не сомнѣваюсь, что предаться вполнѣ этой страсти, или дозволить ей развиться да такой степени, до какой позволяютъ себѣ женщины, которыя почти вовсе не имѣютъ философіи, — чрезвычайно вредно для здоровья. До свиданья, братъ!»

Какой быстрый переходъ отъ отчаянія къ надеждѣ! Какой потокъ счастія влился въ мою душу, какимъ яркимъ свѣтомъ озарилось все мое бытіе! — Еще бутылку портвейну! Еслибъ честный Джэкъ захотѣлъ выпить весь погребъ, я не поскупился бы заплатить за это. Надо сказать правду, въ этомъ случаѣ сочувствіе Джэка было безпредѣльно; во весь тотъ день онъ былъ необыкновенно великодушенъ. Дружба моя къ нему, клянусь, будетъ вѣчная. Еслибъ я могъ оказать ему какую нибудь услугу, напримѣръ, хоть бы дать мѣсто епископа, — клянусь Георгомъ, — я бы это сдѣлалъ. Джэкъ говоритъ. что я распѣвалъ свои стихи подъ окномъ моей возлюбленной, и что караульный прервалъ мои рапсодіи. Не знаю; знаю только, что я проснулся на другое утро веселый, счастливый, несмотря на страшную головную боль.

Не зналъ я также о томъ, долго ли продолжится мое счастье и дѣйствительно ли произошла такая перемѣна въ моемъ благородномъ врагѣ. Надо полагать, что подчиниться доводамъ и возраженіямъ, высказаннымъ мною мистеру Ламберту довольно непочтительно, было оскорбленіемъ для гордости этого почтеннаго человѣка. Но, какъ истинный христіанинъ, окончивъ разговоръ со мной, онъ, огорченный и оскорбленный жесткостью моихъ убѣжденій и страданіемъ дочери, съ печалью и уныніемъ отправился къ своимъ занятіямъ (какъ генералъ говорилъ мнѣ впослѣдствіи) и потомъ въ церковь, открытую для молитвы во всякое время, и здѣсь, на колѣняхъ, представилъ вопросъ жизни на судъ Тому, къ Которому онъ часто обращался за просвѣтлѣніемъ его ума и утѣшеніемъ; онъ убѣдился, что дочь его, оставаясь вѣрною мнѣ, была невиновна, но что виноватъ былъ онъ, требуя отъ нея безъусловной покорности. Поэтому-то доводы Джэка были приняты, прежде, чѣмъ онъ успѣлъ ихъ высказать; храброе, благородное сердце, чуждое злобы, обливавшееся кровью при видѣ страданій любимаго существа, сжимавшееся отъ присвоенія власти или отъ требованія покорности, было слишкомъ мягко, слишкомъ нѣжно; оно съ радостію забилось своимъ натуральнымъ біеніемъ, способнымъ къ воспріятію любви и нѣжныхъ чувствъ.

ГЛАВА VII.
ПИРАМЪ И ТИСБЕЯ.

Разсматривая дома старыя письма нѣсколько лѣтъ спустя, я нашелъ одно изъ нихъ съ слѣдующей надписью, сдѣланною рукой моей матери: Изъ Лондона, апрѣля, 1760. Ужасное письмо моего сына. Когда письмо это попало мнѣ въ руки, я сейчасъ его сжегъ. Я не хотѣлъ, чтобы эта исторія домашняго раздора оставалась между нашими фамильными рукописями для будущихъ Варрингтоновъ, чтобы непокорные сыновья хранили его, какъ примѣръ бывалыхъ семейныхъ смутъ. По той же самой причинѣ, я уничтожилъ письмо, посланное ко мнѣ матерью въ періодъ этой тираніи, возмущенія, горести и раздраженія.

Доведенный до безумія, до отчаянія разлукой съ моей нареченной невѣстой и справедливо считая мистриссъ Эсмондъ главной виновницей величайшаго несчастія и горести, когда либо выпадавшихъ на мою долю въ этомъ мірѣ, я написалъ въ Виргинію письмо, которое могло бы быть умѣреннѣе — это правда — но въ которомъ я старался сохранить сыновнее уваженіе къ матери. Я писалъ, что мнѣ неизвѣстны побудительныя причины, подъ вліяніемъ которыхъ она дѣйствовала къ моему вреду, но что я считалъ ее отвѣтственною за несчастіе послѣдующей жизни, которую ей угодно было добровольно отравить и сдѣлать для меня тяжелымъ бременемъ. Она разлучила меня съ добродѣтельнымъ и невиннымъ молодымъ созданіемъ, котораго надежды, здоровье и счастіе навсегда убиты были вмѣшательствомъ мистриссъ Эсмондъ. Дѣло уже было кончено, какъ я думалъ, и потому не хотѣлъ упрекать его виновницу: она должна была дать отвѣтъ въ этомъ поступкѣ одному Богу; при всемъ томъ, я не хотѣлъ скрыть отъ матери, что вредъ, который она причинила мнѣ, былъ такъ страшенъ и смертеленъ, что ни ея, ни моя жизнь не въ состояніи его исправить, что кровные узы, привязывающіе меня къ ней, были прерваны, и что я уже болѣе не могъ быть ея покорнымъ и почтительнымъ сыномъ.

Мадамъ Эсмондъ отвѣчала мнѣ съ величайшимъ достоинствомъ (ея слогъ и выраженія отличались необыкновенной изящностью и чистотой). Она не сказала ни одного упрека, ни одного жосткаго слова, но холодно дала мнѣ понять, что, прежде, чѣмъ рѣшить это дѣло, она повергала его предъ грознымъ трибуналомъ Бога и просила совѣта; что въ отношеніи своего поведенія она, какъ мать, готова была, со всѣмъ смиреніемъ, измѣнить его. Могъ ли я, какъ сынъ, точно такъ же отвѣтить за себя, и доказать, когда великій Судія потребуетъ отъ меня отвѣтъ, что я исполнилъ мой долгъ и чтилъ отца своего и матерь? Въ запискахъ моего дѣда есть строфа изъ Гомера, показывающая, что мы въ затрудненіяхъ нашихъ всегда обращаемся къ богамъ. Когда въ наши дѣла вмѣшается гордость, алчность, интересъ, желаніе господствовать, мы всегда обращаемся къ небу съ мольбою рѣшить ихъ въ нашу пользу? Во время великой американской войны, не обѣ ли стороны умоляли небеса о ниспосланіи успѣха оружію, пѣли Te Deum за побѣду, и смѣло выражали увѣренность, что правда и правое дѣло восторжествуютъ? Побѣда осталась за нами; но развѣ это потому, что Америка была права? Развѣ можно считать виновными тѣ націи, которыя, послѣ пораженія, сдѣлались порабощенными?

— Каждый разъ, задавая себѣ эти вопросы, я припоминаю маленькую женщину, которая тоже обращалась къ небу и прибѣгала къ своему молитвеннику, потому только, что ея сынъ захотѣлъ жениться не по ея выбору! Мы молимся, произносимъ клятвы, падаемъ на колѣни, просимъ благословенія нашимъ дѣламъ; міръ совершаетъ обычный свой путь; мы страдаемъ, боремся съ нашими страданіями, изнемогаемъ въ этой борьбѣ; мы ненавидимъ, приходимъ въ бѣшенство, льемъ потоки горячихъ слезъ; мы миримся, гонимся за однимъ предметомъ и выигрываемъ, гоняемся за другимъ и проигрываемъ, переселяемся въ другой міръ, и наше мѣсто заступаютъ другіе ратоборцы; нашъ день на исходѣ; наступаетъ ночь, занимается новое утро, и взошедшее солнце уже болѣе на насъ не свѣтитъ.

Письмо мое къ мадамъ Эсмондъ, свидѣтельствовавшее о моемъ возстаніи и неповиновеніи (быть можетъ, въ то время я гордился сочиненіемъ такого документа) я показалъ мистеру Ламберту. Я хотѣлъ дать ему понять, какого рода были мои отношенія къ матери, и что я рѣшился, несмотря ни на какія угрозы или ссоры, считать разлуку мою съ Тео не иначе, какъ вынужденною. Я готовъ былъ встрѣчаться и видѣться съ ней вездѣ и во всякое время. Слово, которое я далъ ей, обязывало меня на всю мою жизнь. Я понималъ, что Тео тѣмъ же точно была обязана мнѣ. Это зналъ и ея бѣдный отецъ. Онъ могъ разлучить насъ, какъ могъ дать ей пріемъ яду, и слабое, покорное созданіе приняло бы его и умерло; но смерть или разлука были бы его дѣяніемъ: онъ отвѣтилъ бы за то и другое. Онъ, однакожь, былъ добръ къ своимъ дѣтямъ до слабости; у него недостало бы духу предать пыткѣ чье бы то ни было сердце, а тѣмъ болѣе сердце Тео. Мы старались жить въ разлукѣ — и не могли. Онъ старался разлучить насъ; но это было болѣе, чѣмъ въ его власти. Желѣзныя ворота были заперты; но молодая чета — дѣвица внутри замка и рыцарь за стѣнами — любила другъ друга нисколько не меньше. Пирамъ и Тисбея передавали другъ другу клятвы въ любви сквозь стѣну, которая ихъ разъединяла. При всей горести и затруднительномъ положеніи, дядя Ламбертъ обладалъ значительнымъ запасомъ юмора и не могъ не видѣть, что его роль была довольно жалкая. Сквозь известь и грубую штукатурку той стѣны начиналъ проглядывать свѣтъ. Любовники сначала стали просовывать руки, потомъ головы, такъ что стѣна ни къ чему не служила, и ей оставалось или рушиться, или передвинуться на другое мѣсто.

Я забылъ, что просходило отъ времени до времени, отъ одного дня до другаго; впрочемъ, въ этомъ ничего нѣтъ назидательнаго для будущихъ поколѣній. Когда потомки мои попадутъ въ какую бы то ни было западню, они, вѣроятно, найдутъ средства, какъ изъ нея выбраться. Помню, что я не ходилъ болѣе въ улицу Динъ; но прогулка на чистомъ воздухѣ считалась благотворною для здоровья миссъ Ламбертъ. Я досталъ славнаго коня и на немъ ѣздилъ подлѣ коляски. Старушка въ Тоттенгэмъ-Кортѣ очень скоро познакомилась съ нами и очень дружелюбно подмигивала намъ и кивала головой, когда мы проѣзжали мимо. Надо полагать, что этой доброй старушкѣ не привыкать было принимать участіе въ молодыхъ четахъ и что двери ея придорожнаго коттэджа принимали къ себѣ не одну пару влюбленныхъ.

Докторъ и деревенскій воздухъ дѣлали удивительные успѣхи въ поправленіи здоровья миссъ Ламбертъ. Гетти постоянно сопровождала ее въ качествѣ дуэньи, а мастеръ Чарли, въ праздничные дни, садился на мою лошадь, въ то время, какъ я занималъ мѣсто въ каретѣ подлѣ Тео. Сколько нѣжныхъ словъ, сколько признаній въ любви невольно приходилось слушать миссъ Гетти! съ какимъ примѣрнымъ терпѣніемъ она слушала ихъ! Не смѣю сказать, что она отправлялась слушать проповѣди методиста; но вѣрно то, что, когда мы запирали наглухо карету, она обращалась къ окну и любовалась изъ него сельской природой. Какія груды писемъ накоплялись у насъ! какая бѣготня творилась! Кривыя ноги Гумбо постоянно были въ движеніи отъ моей квартиры въ улицу Динъ; между тѣмъ, какъ мистриссъ Молли, горничная Тео, приносила мнѣ отвѣты. Несмотря на то, что осенніе листья начинали блѣднѣть, розы на щечкахъ миссъ Тео расцвѣли полнымъ цвѣтомъ, и леченіе доктора Гебердена признано было удовлетворительнымъ. Дайте припомнить, что еще случилось въ это блаженное время. Мистеръ Варрингтонъ кончилъ знаменитую трагедію «Покахонтасъ», которую не только принялъ мистеръ Гаррикъ (его пріятель, мистеръ Джонсонъ отозвался о ней не совсѣмъ благопріятно), но режиссеръ пригласилъ моего друга Гагана играть роль героя трагедіи — капитана Смита. Безъ этого лица въ моей трагедіи приглашеніе Гагана, можетъ статься, и не состоялось бы. Я помогалъ ему и его семейству средствами, далеко непропорціональными моимъ доходамъ, особливо во время моего раздора съ мадамъ Эсмондъ, отвѣтъ которой на мое гнѣвное посланіе въ апрѣлѣ мѣсяцѣ пришелъ ко мнѣ осенью, и послѣ того я получалъ изъ Виргиніи письма одно за другимъ, въ которыхъ на мою вражду отвѣчали враждою, на увѣщаніе — увѣщаніемъ. Эти угрозы, однакожь, нисколько не страшили меня; громовыя стрѣлы моей бѣдной матери до меня не долетали; моя совѣсть доставляла мнѣ возможность совершенно иначе толковать тексты св. писанія, такъ что ея пророчества ни на волосъ не отклонили меня отъ пути, по которому я стремился для достиженія своей цѣли. Я не извѣщалъ ея объ успѣхахъ моей любви, не извѣщали объ этомъ и другіе члены моей материнской или отцовской фамиліи, хотя всѣ они были страшно вооружены противъ моей женитьбы. Я считалъ безполезнымъ бороться съ ними. По моему мнѣнію, гораздо было лучше оставить ихъ въ покоѣ, наслаждаться блаженствомъ любви и предоставить имъ полную свободу давать мнѣ совѣты.

Кромѣ мадамъ Эсмондъ, надобно признаться, я, въ безумномъ гнѣвѣ на временную разлуку, писалъ письма, исполненныя сильнѣйшаго сарказма, къ дядѣ Варрингтону, къ баронессѣ Бернштэйнъ, къ милорду или милэди Кастльвудъ (къ кому изъ нихъ именно, не помню): я благодарилъ ихъ за участіе, которое они принимали во мнѣ, чтобъ сохранить счастіе моей жизни. Дѣла заставили веселаго баронета и его семейство пріѣхать въ Лондонъ ранѣе обыкновеннаго. Мадамъ Бернштэйнъ тоже заблагоразсудила занять прежнюю свою квартиру въ улицѣ Кларджесъ и заняться картами. Я увидѣлся съ ними. Они находили, что я поправился здоровьемъ. Изъ этого они заключали, что женитьба моя не состоится; а я не считалъ нужнымъ выводить ихъ изъ этого заблужденія. Баронесса радовалась моему веселому настроенію духа, подсмѣивалась надъ моей философісй, хвалила мое благоразуміе, называла меня свѣтскимъ человѣкомъ. Она, какъ и прежде, отъискивала мнѣ богатую невѣсту. Въ ея домѣ я наговорилъ тысячу любезностей богатой молоденькой дочери одного мыловара, которую достойная баронесса желала отдать въ мои объятія.

— Ты ухаживаешь за ней съ удивительнымъ тактомъ, говорила чрезвычайно довольная родственница: — но она не понимаетъ и половины того, что тъі говоришь; а другая половина, я думаю, пугаетъ ее. Этотъ ton de persifilage очень хорошъ въ нашемъ обществѣ; съ этими roturiers, милый мой племянникъ, можно говорить попроще.

Миссъ Баджъ вышла замужъ за молодаго джентльмена, съ княжескимъ титуломъ и весьма разстроеннымъ состояніемъ, съ сосѣдняго острова. Въ домѣ боронессы я встрѣчалъ и другую миссъ, которая едва ли лучше первой понимала мой ton de persifflage. Это была лэди, видѣвшая царствованіе Іакова II. Я любилъ бесѣдовать съ ней. Еслибъ мои маленькія дѣти не имѣли свободнаго доступа къ этой книгѣ, я бы включилъ въ нее сотни анекдотовъ о знатныхъ особахъ, которыхъ она знавала въ старину: о Георгѣ I и его дамахъ, о Сентъ-Джонѣ и Марльборо, о царствующемъ королѣ и покойномъ принцѣ Валлійскомъ, о причинахъ распрей между ними. Эти анекдоты не могутъ интересовать мальчиковъ и дѣвочекъ. Мой сынъ Майльзъ вовсе не думаетъ о придворныхъ анекдотахъ; а если они его интересуютъ, то онъ можетъ получить изъ Карлтонъ-Хауза самый свѣжій запасъ анекдотовъ, и, въ добавокъ еще, несравненно худшихъ, чѣмъ всѣ анекдоты нашей старой баронессы. Не безпокойся, милая моя жена! Напрасно ты качаешь своей напудренной головой! Папа не намѣренъ вносить въ свою дѣтскую сплетней Стараго Свѣта. Итакъ, къ исторіи. Жизнь моя проходила въ пріятнѣйшемъ изъ всѣхъ занятій. Будучи счастливъ, я не сердился на тѣхъ, которые вовсе не дѣлали мнѣ вреда, но скорѣе прибавляли особенную прелесть моему счастію, поставляя на моемъ пути препятствія. Мы не составляли особенныхъ плановъ: мы знали, что наступитъ день, когда намъ уже болѣе не приведется прощаться другъ съ другомъ. Долженъ ли этотъ день наступить черезъ годъ, или черезъ десять лѣтъ, мы приготовились ждать. Каждый день мы обсуживали наши предположенія. Во время прогулокъ мы любовались маленькими коттэджами, которые могли бы доставить удобное помѣщеніе для молодыхъ людей съ небольшими средствами; мы выдумывали очаровательные проекты, касавшіеся домохозяйства. Мы вполнѣ представляли собою Стрефопа и Хлою. Мы воображали, что намъ совершенно будетъ достаточно маленькой хижинки и кусочка чернаго хлѣба. Гумбо и Молли стали бы служить намъ (да они, впрочемъ, и служатъ намъ по настоящее время). Въ двадцать лѣтъ кто боится бѣдности? Испытанія должны были усилить нашу привязанность. «Плѣнительная скорбь» отъ ежедневной разлуки только увеличивала радость встрѣчи завтрашняго дня. Теряя изъ виду другъ друга, мы спѣшили домой и писали тѣ драгоцѣнныя письма, которыя въ подобныхъ обстоятельствахъ пишутъ всѣ молодые джентльмены и лэди. Хотя моя жена хранить ихъ въ большой сахарной жестянкѣ, которая стоитъ въ спальномъ комодѣ, — признаюсь, я самъ какъ-то заглядывалъ въ нихъ и даже нѣкоторыя изъ нихъ находилъ недурными; но я требую, чтобы, послѣ нашей кончины, мои наслѣдники и душеприкащики сожгли ихъ не читанными; особенно возлагаю исполненіе этой обязанности на моего сына капитана, для котораго чтеніе рукописей не доставляетъ удовольствія. Секреты, которые мы довѣряли городской почтѣ, Гумбо и Молли, должны остаться между нами. Шопотъ ихъ да не достигнетъ слуха никого изъ нашихъ потомковъ.

Отъ времени до времени мы получали коротенькія письма отъ нашего милаго Гарри. Онъ все еще находился въ арміи, въ качествѣ адъютанта при генералѣ Амгерстѣ, заступившемъ мѣсто главнокомандующаго послѣ смерти знаменитаго мистера Вульфа. Въ половинѣ октября пришло извѣстіе о капитуляціи Монреаля и всей Канады. Въ постскриптѣ своего коротенькаго письма, Гарри говорилъ, что намѣренъ взягь отпускъ и повидаться съ матерью, которая, по замѣчанію капитана Варрингтона, была угрюма, какъ медвѣдь. Я угадывалъ причину угрюмости; но кости этого звѣря не въ состояніи были вцѣпиться въ меня. Я во всей подробности описалъ брату положеніе дѣлъ моихъ въ Англіи.

25 октября насъ поразила неожиданная новость, что его величество скончался въ Кенсингтонѣ и что надъ нами уже царствуетъ Георгъ III. Помните, мы мало сожалѣли о его кончинѣ. Мы съ радостію внимали молвѣ, что новый король былъ человѣкъ скромный, прекрасной наружности, одаренный качествами рыцаря и вообще превосходными душевными свойствами; мы кричали «ура!» вмѣстѣ съ толпой вѣрноподданныхъ, привѣтствовавшихъ его восшествіе. Все это на насъ, влюбленныхъ, ворковавшихъ о любви, не производило особеннаго впечатлѣнія.

Впрочемъ, и то сказать, великія событія производятъ на различныхъ людей различныя впечатлѣнія. Нашъ маленькій Чарли изъ пансіона Шартро желалъ, чтобы вслѣдъ за этимъ событіемъ случилось другое подобное, — желалъ потому собственно, что, по случаю высокоторжественнаго восшествія на престолъ Георга III, докторъ Крузіусъ далъ своимъ питомцамъ праздникъ. Чарли, я, Гетти, и Тео (миссъ Тео до такой степени укрѣпилась здоровьемъ, что могла безъ труда пройти пѣшкомъ добрую милю) слышали герольдовъ, провозглашавшихъ на Лэйстерскомъ полѣ восшествіе на престолъ новаго короля, видѣли, какъ воришка стащилъ часы и цѣпочку у джентльмена, стоявшаго рядомъ съ нами; воришка этого поймали, отвели въ Брайдвеллъ, — и все это по случаю восшествія. Не умри король — и старый джентльменъ не очутился бы въ народной толпѣ, часы его остались бы цѣлы, воришка не былъ бы схваченъ и жестоко высѣченъ. Такимъ образомъ, многіе изъ насъ, болѣе или менѣе отдаленно, были вмѣшаны въ событія этихъ великихъ перемѣнъ, и даже мы, скромная любящая чета, не избѣжали общей участи.

Вотъ какъ это было. Милордъ Ротамъ былъ большой другъ августѣйшей фамиліи, всѣ члены которой знали и уважали его за многія добродѣтели. Милордъ лучше всѣхъ зналъ и любилъ своего сосѣда и стараго сослуживца Мартина Ламберта; онъ увѣрялъ, что едва ли найдется въ свѣтѣ человѣкъ лучше этого джентльмена. Милордъ Бютъ былъ всемогущъ при своемъ государѣ. Это былъ нобльменъ, который въ началѣ своего кратковременнаго и несчастнаго владычества ревностно старался покровительствовать достойнымъ людямъ, гдѣ бы ихъ ни находилъ. Благодаря старому и постоянному другу мистера Ламберта, милордъ Бютъ былъ сильно расположенъ въ пользу послѣдняго.

Старинный пріятель нашъ мистеръ Самсонъ, попадавшій въ тюрьму и выходившій изъ нея въ послѣдніе годы, трудно сказать, какое множество разъ, — питавшій неизмѣнную ненависть къ Эсмондамъ Кастльвудскимъ и искренно уважавшій меня и брата, занималъ въ это время въ моей квартирѣ пустую кровать бѣднаго Гарри (преслѣдованія полицейскихъ принудили его бѣжать изъ своей собственной квартиры). Мнѣ пріятно было, что Самсонъ находился вблизи меня. Надо правду сказать, такого веселаго человѣка рѣдко можно встрѣтить подъ черной мантіей. Къ тому же, онъ принималъ участіе во всѣхъ моихъ рапсодіяхъ относительно миссъ Тео, никогда не уставалъ (онъ божился въ этомъ) слушать мои сужденія о ней, съ неподдѣльнымъ энтузіазмомъ восхищался «Карпецаномъ» и «Покахонтасъ» и повторялъ изъ этихъ двухъ трагедій нѣкоторыя мѣста съ такимъ чувствомъ и эффектомъ, что едва ли въ состояніи были превзойти его Барри или кузенъ Гаганъ. Самсонъ постоянно обращался между леди Маріей и тѣми ея родственниками, которые ея не отвергали. Будучи всегда въ долгу, онъ считалъ за особенное счастіе, когда ему приводилось выпить съ ними кружку пива или смѣшать слезы съ слезами друзей, переносившихъ одинаковую съ нимъ участь. Знакомство его съ ростовщиками было обширное. Онъ хвастался, что могъ достать денегъ несравненно больше, чѣмъ всякій другой джентльменъ изъ его среды. Разумѣется, долговъ своихъ онъ никогда не платилъ, зато охотно прощалъ своимъ должникамъ. При всей бѣдности, онъ всегда находилъ средства любить и помогать своей нуждавшейся маленькой сестрѣ. Говорятъ, что я люблю имѣть при себѣ паразитовъ. Признаюсь откровенно, я отъ души любилъ Самсона и уважалъ его болѣе тѣхъ людей, которые дѣйствительно заслуживали уваженія.

Услышавъ, что милордъ Бютъ поступилъ въ число царскихъ совѣтниковъ, Самсонъ утверждалъ и божился, что милордъ — большой любитель драматическаго искусства, который видѣлъ «Карпецана», восхищался имъ и могъ бы съ неподражаемымъ эффектомъ разыграть въ ней роль короля. Самсонъ клялся Юпитеромъ, что милордъ долженъ дать мнѣ мѣсто, соотвѣтствующее моимъ дарованіямъ и происхожденію. Онъ настаивалъ, чтобы я являлся къ милорду въ пріемные дни; но я не хотѣлъ. Всѣ Эсмонды одержимы были гордостью Люцифера: мое происхожденіе нисколько не хуже любаго вельможи въ Европѣ. Гдѣ находились предки этого милорда въ то время, когда Эсмонды были уже властелинами огромныхъ графствъ, были воинами, рыцарями крестовыхъ походовъ? Чѣмъ они были въ то время? нищими шотландцами, въ рубищахъ, едва прикрывавшихъ наготу, питавшимися сырой рыбой на своихъ островахъ. Но эти шотландцы теперь въ милости. «Я не завидую ему», говорилъ Самсонъ. «Онъ, я увѣренъ, сдѣлаетъ много хорошаго для васъ и для моего драгоцѣннѣйшаго, благороднѣйшаго, храбрѣйшаго капитана. Онъ это долженъ сдѣлать!» восклицалъ достойный проповѣдникъ. А когда его величество, спустя мѣсяцъ послѣ восшествія на престолъ, изъявилъ желаніе видѣть на Друрилэнскомъ театрѣ «Ричарда III», Самсонъ выходилъ изъ себя и клялся, что принудитъ его посмотрѣть и «Карпецана» на ковентгарденской сценѣ. И вотъ, однажды утромъ, онъ ворвался въ мою спальню, гдѣ я лежалъ еще въ постели, хотя уже было довольно поздно. Самсонъ махалъ газетой, которую держалъ въ рукахъ, и изъ всей силы кричалъ «ура!»

— Что съ вами, Самсонъ? спросилъ я. — Не произведенъ ли мой братъ?

— Нѣтъ, нѣтъ! нѣчто получше. Ура! ура! Его величество назначилъ генералъ-майора Мартина Ламберта губернаторомъ и главноначальствующимъ острова Ямайки.

Я вскочилъ съ постели. Дѣйствительно, это была новость. Мистеръ Ламбертъ отправится въ свое владѣніе, и кто поѣдетъ съ нимъ? Наканунѣ я ужиналъ съ молодыми джентльменами въ гостинницѣ «Кокосъ». Негодяй Гумбо, получивъ записку, въ которой милая Тео сообщала мнѣ эту же самую новость, замедлилъ ее передать мнѣ. Тео просила увидѣться съ ней на старомъ мѣстѣ, въ полдень слѣдующаго дня, непремѣнно^[2].

Предметомъ нашего разговора, во время первой встрѣчи, было опасеніе за будущее. Папа объявилъ о принятіи имъ назначенія и о скоромъ отъѣздѣ. Онъ получитъ фрегатъ въ свое распоряженіе и возьметъ съ собой все семейство. Милосердое небо! и намъ должно разлучиться? Знакомая намъ мертвенная блѣдность Тео снова возвратилась къ ней. Тетушка Ламбертъ видѣла, что ея дочь упала въ обморокъ. Одна изъ дѣвочекъ побѣжала въ мастерскую за спиртомъ. Вы уѣзжаете, тетушка Ламбертъ, уѣзжаете на фрегатѣ? Вы хотите оторвать ее отъ меня? Великій Боже! тетушка Ламбертъ, я умру! Когда принесли спиртъ, Тео сдѣлалось лучше. Замѣчаете, что эти женщины привыкли встрѣчать меня: зная слабое здоровье милой Тео, они не могли удержаться отъ состраданія къ ней. Генералъ былъ такъ занятъ своими представленіями къ министрамъ, сборами въ дорогу, устройствомъ своихъ дѣлъ, что имъ не приводилось сказать ему о нашихъ маленькихъ прогулкахъ и встрѣчахъ. Когда отдано было приказаніе мистриссъ Гудисонъ шить платья для мистриссъ Ламберіъ, Гетти и Тео (мистриссъ Гудисонъ знала и работала на миссъ Молли Бенсонъ; она помнила миссъ Эсмондъ изъ Виргиніи и платье, которое шила ей на придворный балъ); когда мнѣ заказали шить платья для этихъ трехъ леди — говорила добрая мистриссъ Гудисонъ — я подумала, что дурнаго ничего не будетъ, если я исполню заказъ.

Нужно ли говорить, въ какомъ смущеніи, въ какомъ отчаяніи мистеръ Варрингтонъ воротился домой послѣ совѣщанія съ дамами о вышеприведенной новости. Кончились прогулки, кончились поѣздки въ милый Гампстедъ и Эйлингтонъ; ни Гумбо, ни Молли не будутъ относить и приносить очаровательныхъ писемъ! Гумбо такъ горько плакалъ, что мистеръ Варрингтонъ былъ тронутъ его вѣрностью; онъ далъ ему кроху на ужинъ съ бѣдной Молли, которая оказалась обладательницею его сердца. И ты несчастливъ, Гумбо: и тебя отрываютъ отъ дѣвы, которую ты любишь? Я готовъ былъ рыдать вмѣстѣ съ нимъ.

Какое торжественное совѣщаніе держалъ я въ тотъ вечеръ съ мистеромъ Самсономъ! Онъ зналъ мои дѣла, мои ожиданія, гнѣвъ моей матери. Генералъ не хотѣлъ дать согласія? Самсонъ пожалъ широкими плечами и проревѣлъ страшную клятву. Моя мать не даетъ позволенія? Такъ что же? Мужчина долженъ быть мужчиной; онъ долженъ идти по своей собственной дорогѣ. Надо быть трусомъ, чтобъ не играть въ эту игру, сулить ли она выигрышъ, или проигрышъ: это все равно! ораторствовалъ проповѣдникъ за бутылкой бургондскаго въ Бетфордгэдѣ, гдѣ мы обѣдали. Мнѣ бы не слѣдовало описывать нашего разговора. Насъ было двое;по мысль у обоихъ была одна. Это было въ субботу вечеромъ…

Я не сказалъ ни Тео, ни ея роднымъ о нашемъ намѣреніи. Но когда милое дитя трепетало отъ одной мысли о скоромъ отъѣздѣ, я старался успокоить ее и съ такою увѣренностію говорилъ о прекрасномъ окончаніи нашего дѣла, что Тео, печаль и радость которой зависѣли отъ выраженія моего лица (другъ мой, иногда я желалъ, чтобы оно не было такъ мрачно), не могла не довѣряться; она совершенно положилась на меня и лепетала тѣ плѣнительныя слова Руѳи, которыя въ состояніи успокоить миріады нѣжныхъ сердецъ, находящихся въ положеніи моей неоцѣненной дѣвы. Наконецъ приготовленія генерала кончились; чемоданы загромоздили всѣ корридоры милой старой квартиры въ улицѣ Динъ, которую я буду помнить и любить, пока не покинетъ меня память. Итакъ, однажды, въ одинъ изъ послѣднихъ дней пребыванія семейства генерала въ Лондонѣ, когда добрый человѣкъ (такъ обыкновенно мы называли его превосходительство) пришелъ домой къ обѣду — неотраденъ былъ этотъ обѣдъ при такомъ положеніи семейства — онъ посмотрѣлъ на мѣсто, которое я занималъ въ счастливые былые дни, и вздохнулъ:

— Ахъ, Молли! я бы желалъ, чтобъ Джоржъ былъ здѣсь

— Въ самомъ дѣлѣ, Мартинъ? сказала тетушка Ламберта, бросаясь въ его объятія.

— Да, да, желалъ бы; но не желаю, Молли, чтобы ты меня задушила. Я люблю его искренно. Быть можетъ, я никогда его не увижу, уѣду и увезу съ собой предметъ его обожанія. Полагаю, дѣти, вы будете съ нимъ переписываться? Не могу запретить вамъ этого. Надѣюсь, что къ тому времени, какъ онъ перемѣнитъ свое намѣреніе, миссъ Тео не захочетъ выйти изъ повиновенія отцу и выбросить его изъ своей глупенькой головки. Правда, Тео?

— Нѣтъ, милый, дорогой, лучшій мой папа.

— Какъ! опять объятія и поцалуй! Что все это значитъ?

— Это значитъ, что… что Джоржъ въ гостиной, сказала мама.

— Неужели? любезный Джоржъ! вскричалъ генералъ. — Поди ко мнѣ, войди сюда!

И, когда я вошелъ, онъ обнялъ меня, крѣпко прижалъ къ сердцу и поцаловалъ.

Признаюсь, это меня такъ тронуло, что я упалъ на колѣни передъ этимъ добрымъ человѣкомъ и заплакалъ, какъ дитя.

— Богъ да благословитъ тебя! торопливо произнесъ онъ. Я всегда любилъ тебя, какъ сына… неправда ли, Молли? Едва не сокрушилъ своего сердца, когда поссорился съ тобой изъ-за этой маленькой… Какъ! Это еще что? всѣ стали на колѣни! Мистриссъ Ламбертъ, пожалуйста, объясните, что все это значитъ?

— Дорогой мой, милый папа! Все равно, я поѣду съ вами, сказала одна изъ стоящихъ на колѣняхъ. Я буду ждать… сколько угодно моему отцу.

— Во имя неба! закричалъ Ламбертъ: скажите мнѣ, что случилось?

Случилось вотъ что: въ то утро Джоржъ Эсмондъ Варрингтонъ и Теодосія Ламбертъ были обвѣнчаны въ Саутворкѣ. Обрядъ бракосочетанія совершенъ былъ надлежащимъ образомъ въ церкви одного изъ пріятелей высокопочтеннѣйшаго мистера Самсона.

ГЛАВА VIII.
СОДЕРЖИТЪ ВЪ СЕБѢ КОМЕДІЮ И ТРАГЕДІЮ.

Мы, которые были виновниками преступной сцены въ то утро, чувствовали себя втройнѣ виновными, увидѣвъ дѣйствіе, произведенное нами на человѣка, котораго изъ всѣхъ людей въ мірѣ мы болѣе всего любили и уважали. Ударъ доброму человѣку былъ силенъ, и намъ было больно его видѣть. Любимая дочь обманула его, не хотѣла ему повиноваться. Теперь, мой другъ, мы этого не сдѣлаемъ, да и невозможно сдѣлать. Все его семейство составило заговоръ противъ него. Дорогой, добрый другъ и отецъ! Мы знаемъ, что ты простилъ намъ этотъ проступокъ; ты простилъ его въ небесахъ, гдѣ обитаешь теперь въ свѣтломъ сонмѣ чистыхъ, непорочныхъ душъ, которыя учились на землѣ и учили другихъ любить и прощать. Любить и прощать было для этого человѣка самою легкою обязанностью. Благотворительность и спокойная покорность судьбѣ были его врожденнными качествами; обидѣть кого нибудь для него было варварствомъ, звѣрствомъ, хуже, чѣмъ пытать дитя или наносить удары беременной женщинѣ. Дѣло сдѣлано: мы всѣ признали себя виновными и пали ницъ предъ человѣкомъ, котораго оскорбили. Не буду описывать сценъ прощенія, примиренія, общей любви и окончательной разлуки, когда этотъ добрый человѣкъ отправился къ мѣсту своего назначенія и корабль поплылъ въ море передъ нашими глазами, оставивъ меня и Тео на берегу. Мы стояли рука въ руку, глубоко тронутые, безмолвные, виновные. Жена моя не являлась въ мой домъ до отъѣзда отца; между бракомъ и отъѣздомъ она оставалась дома, занимая мѣсто за столомъ подлѣ отца и постель подлѣ сестры. Ламбертъ былъ добръ, какъ и всегда, но женщины почти не говорили ни слова. Тетушка Ламбертъ, по прежнему, стала хмуриться; маленькая Гетти находилась въ какомъ-то странномъ, лихорадочномъ состояніи и безпрестанно говорила: «скорѣе бы уѣхать, скорѣе бы уѣхать!» Хотя насъ простили и мнѣ дозволено было ходить въ домъ, но втеченіе послѣднихъ дней я обѣгалъ его и видѣлся съ женой минуту-другую на улицѣ. До отъѣзда генерала она не была моей женой. Мы отправились въ Винчестеръ и Гамптонъ провести медовый мѣсяцъ. Скучна была наша поѣздка. Съ самаго начала нѣсколько времени мы чувствовали себя совершенно одинокими, какъ будто мы похоронили дорогаго отца, какъ будто неисполненіемъ долга свели его въ могилу.

Я отдалъ приказаніе Самсону объявить о нашей женитьбѣ въ газетахъ. (Впослѣдствіи моя жена постоянно потупляла голову передъ этимъ бѣднякомъ.) Я привезъ мистриссъ Варрингтонъ въ мою старую квартиру въ Блумбсбири, гдѣ помѣщенія для насъ двоихъ было достаточно и гдѣ началась наша скромная супружеская жизнь. Я написалъ къ матери письмо, въ которомъ, избѣгая подробностей, увѣдомлялъ ее, что, по случаю отъѣзда мистера Ламберта въ его губернаторство, я, какъ благородный человѣкъ, счелъ себя обязаннымъ исполнить обѣщаніе, данное его прелестнѣйшей дочери; при этомъ я упомянулъ, что намѣренъ довершить мое образованіе и занять мѣсто адвоката на родинѣ, въ нашей или въ какой нибудь другой колоніи. На это письмо мнѣ отвѣчала мистриссъ Моунтэйнъ, по приказанію мадамъ Эсмондъ, полагавшей, что для сохраненія спокойствія этотъ способъ сообщенія самый лучшій. Всѣ мои родственники пришли въ страшное бѣшенство, доставлявшее намъ немалое удовольствіе. Въ лицѣ швейцара моего дяди, когда онъ объявилъ, что господъ нѣтъ дома, было столько трагическаго выраженія, что Гаррику слѣдовало бы изучить его для того момента, когда онъ встрѣчается съ Банко. Бѣдненькая жена моя опиралась мнѣ на руку, и мы шли усиленнымъ шагомъ, отъ души смѣясь надъ такимъ пріемомъ, какъ вдругъ, совершенно неожиданно, встрѣчаемся съ миледи, случайно остановившейся на улицѣ въ своей каретѣ. Я снялъ шляпу и сдѣлалъ пренизкій поклонъ. Съ чувствами родственника я спросилъ о милыхъ кузинахъ. «Мнѣ… меня удивляетъ, что вы осмѣливаетесь смотрѣть мнѣ въ лицо!» проговорила лэди Варрингтонъ, задыхаясь отъ бѣшенства. «Пожалуйста, миледи, не лишайте меня этого драгоцѣннаго права», сказалъ я. «Питеръ! пошелъ!» вскричала она, обращаясь къ кучеру. «Ваше сіятельство, вѣроятно, не захотите, чтобы отъ этого умеръ ближайшій родственникъ вашего мужа!» сказалъ я. Миледи съ бѣшенствомъ поднимаетъ каретное стекло. Я цалую мою руку, снимаю шляпу и дѣлаю другой изысканный поклонъ.

Прогуливаясь вскорѣ послѣ того въ Гэйдъ-Паркѣ съ дорогой моей подругой, я встрѣтилъ маленькаго нашего кузена: онъ катался верхомъ; за нимъ слѣдовалъ грумъ. Завидѣвъ насъ издали, онъ поскакалъ къ намъ. Грумъ помчался за нимъ, крича что есть силы: «остановитесь, мастеръ Майльзъ, постойте!»

— Мнѣ не велѣно говорить съ моимъ кузеномъ, сказалъ Майльзъ: — впрочемъ, сказавъ вамъ: «пошлите отъ меня поклонъ Гарри», я съ вами не говорю. Неправда ли? Неужели это моя новая кузина? Мнѣ строго приказано не говорить съ ней. Кузина, я Майльзъ, сынъ баронета Джоржа Варрингтона. Вы, кузина, очень милы!

— Довольно, довольно, мастеръ Майльзъ! сказалъ грумъ и, въ видѣ привѣтствія намъ, прикоснулся рукой къ шляпѣ.

Мальчикъ засмѣялся, поскакалъ и, пока мы не скрылись въ боковой аллеѣ, все время глядѣлъ на насъ черезъ плечо.

— Видишь, мой другъ, какъ рѣшились обращаться съ нами наши родственники, сказалъ я моей спутницѣ.

— Какъ будто я вышла за тебя для твоихъ родственниковъ! сказала Тео.

Глаза ея смотрѣли въ мои; въ нихъ отражались и счастье и любовь. О, какъ мы были счастливы! какою свѣжею и пріятною казалась намъ зима! Какъ уютенъ былъ чайный нашъ столикъ подлѣ камина (за этимъ столикомъ нерѣдко сидѣлъ Самсонъ и приготовлялъ себѣ пуншъ)! какъ восхитительно проходилъ вечеръ въ театрѣ, куда, для безплатнаго входа, наши друзья доставляли намъ билеты и гдѣ, какъ мы надѣялись, новая пьеса «Покахонтасъ» должна была взять верхъ надъ всѣми прежними трагедіями!

Коварная старая тетка изъ улицы Кларджесъ, съ пренебреженіемъ принявшая меня и жену, по пріѣздѣ нашемъ въ Лондонъ, очень скоро смягчилась и, узнавъ покороче Гео (которую до этого она не иначе называла, какъ ничтожной деревенской дѣвчонкой), рѣшительно влюбилась въ нее и каждый день, когда у нея не бывало общества, приглашала ее на чай или ужинъ. «Въ тѣ дни, когда у меня собирается общество», говорила она, «я васъ не приглашаю. Вы уже не принадлежите къ большому свѣту. Твоя женитьба сдѣлала это совершенно невозможнымъ.» Изъ этого слѣдуетъ заключить, что ей хотѣлось, чтобы мы развлекали ее, приходили и выходили изъ ея дома по черной лѣстницѣ. Жена моя была слишкомъ благоразумна, чтобъ не забавляться этимъ пріемомъ; съ своей стороны, я долженъ отдать справедливость прислугѣ баронессы и сказать, что если бы мы были герцогъ и герцогиня, то и тогда они не могли бы принимать насъ съ большимъ уваженіемъ. Мадамъ де-Бернштэйнъ чрезвычайно хохотала при моемъ разсказѣ о леди Варрингтонъ и ея каретѣ. Для нея я нарочно распространялся насчетъ миледи и разказывалъ анекдоты объ этой набожной леди и ея дочеряхъ, и доставлялъ безпредѣльное удовольствіе желчной, остроумной старухѣ.

Вдовствующая графиня Кастльвудъ, поселившаяся на постоянное жительство въ кенсингтонскомъ своемъ домѣ, оказала намъ то радушіе, съ которымъ знатные люди принимаютъ своихъ бѣдныхъ родственниковъ. Раза два были мы на ея вечерахъ; но на проигрыши въ карты и на разъѣзды выходило гораздо больше денегъ, чѣмъ я опредѣлялъ, и потому мы поспѣшили отказаться отъ этихъ удовольствій и, право, объ отсутствіи нашемъ сожалѣли не болѣе, чѣмъ о другихъ людяхъ фэшенабэльнаго міра, которыхъ смерть, долги или другіе какіе нибудь несчастные случаи уносятъ изъ этой блистательной сферы. Моя Тео менѣе всего сожалѣла о такой потерѣ. Она явилась на одинъ изъ такихъ вечеровъ въ нарядѣ и маленькихъ украшеніяхъ, оставленныхъ ей матерью; но мнѣ казалось, что ея бѣлая шея была несравненно лучше драгоцѣнныхъ камней. Тамъ были вдовы, на старыхъ костяхъ которыхъ, обтянутыхъ морщинистой кожей, сверкали рубины и брильянты. Эти вдовы, я увѣренъ, съ радостію промѣняли бы свои убранства на красоту и свѣжесть Тео. Никто не говорилъ съ ней, кромѣ одного пріятеля мистера Вилля, Бо-Лотэра, который началъ было показываться въ нашемъ кварталѣ и даже прислалъ моей женѣ записочку. Вскорѣ послѣ этого я встрѣтилъ его въ Ковентгарденѣ и обѣщалъ еще болѣе изуродовать его безобразное лицо, если только увижу его вблизи моей квартиры. Спокойствіе мадамъ Тео болѣе не нарушалось.

Единственными родственниками, навѣщавшими насъ (мадамъ де-Бернштэйнъ никогда не пріѣзжала: отъ времени до времени она присылала за нами карету или освѣдомлялась о нашемъ здоровья чрезъ свою горничную или дворецкаго), были Марія и ея мужъ, мистеръ Гаганъ; они часто раздѣляли нашу скромную трапезу. Нерѣдко являлся къ намъ Спенсеръ; онъ восхищался нашимъ аркадскимъ блаженствомъ и просилъ о сочувствіи къ его менѣе счастливой любви. Раза два-три заходилъ знаменитый докторъ Джонсонъ на чашку чаю. «На чашку? да ему мало ведра!» съ негодованіемъ возражалъ мистеръ Гумбо, потому что въ наружности доктора ничего не было пріятнаго, да и бѣлье его не отличалось особенной бѣлизной. Онъ сопѣлъ, краснѣлъ я брызгалъ слюнями, пачкалъ скатерть, кричалъ во все горло и своими любезностями страшно надоѣдалъ мадамъ Тео. «Мадамъ, вы меня не любите», говорилъ онъ, «я вижу по вашимъ манерамъ, что вы меня не любите, между тѣмъ, какъ я восхищаюсь вами и прихожу сюда собственно для васъ. Позвольте модему другу мистеру Рейнольду снять съ васъ портретъ; впрочемъ, у него не найдется такихъ красокъ, чтобы можно было изобразить вашъ румянецъ и бѣлизну.» Дѣйствительно, мистеръ Рейнольдъ охотно снялъ бы портретъ съ моей жены; но я зналъ цѣну, которую онъ бралъ, и, признаться, пожалѣлъ заплатить за это деньги. Теперь сожалѣю объ этомъ: по крайней мѣрѣ, дѣти мои имѣли бы понятіе о лицѣ своей матери спустя тридцать-пять лѣтъ. Для меня, мадамъ, оно нисколько не измѣнилось; для меня, мой другъ, вы все еще молоды.

Мистриссъ Варрингтонъ не столько не нравились любезности доктора Джонсона, его крикъ, брызганье слюнями и грязные ногти, сколько неблагопріятное мнѣніе, составленное имъ о моей новой трагедіи. Однажды, послѣ чаю, Гаганъ вызвался было прочитать изъ нея нѣсколько сценъ.

— Извините, сэръ, живой разговоръ лучше чтенія, сказалъ докторъ: — я самъ могу прочитать или послушать васъ въ театрѣ. Я лучше буду слушать безъискусственный лепетъ мистриссъ Варрингтонъ, чѣмъ десятисложныя слова мистера Варрингтона. Скажите же, мадамъ, какъ идутъ ваши дѣла по хозяйству, здоровъ ли его превосходительство вашъ папа, сдѣлали ли вы пудингъ и соусъ изъ свѣжаго масла. Чудный этотъ соусъ! (Докторъ до такой степени любилъ его, что уносилъ большое количество его на своей грязной манишкѣ.) Вы сдѣлали его, чтобъ показать, будто любите меня, а на дѣлѣ выходитъ совсѣмъ другое.

— Дѣйствительно, сэръ! Вотъ и теперь вы уносите съ собой частицу этого соуса на вашемъ камзолѣ, сказалъ Гаганъ, съ веселымъ видомъ.

— Вы, милостивый государь, грубіянъ! проревѣлъ докторъ. — Вы незнакомы съ начальными правилами вѣжливости, требующими вести себя деликатно въ обществѣ дамъ. Мнѣ удивительно, что вы, получивъ университетское образованіе, не изучили самыхъ главныхъ правилъ приличія. Я уважаю мистриссъ Варрингтонъ и никогда не позволю себѣ дѣлать личныхъ замѣчаній о ея гостяхъ въ ея присутствіи.

— Зачѣмъ же, сэръ, вы говорили о моемъ театрѣ? сказалъ Гаганъ, начиная горячиться.

— Милостивый государь, вы наглый человѣкъ! снова проревѣлъ докторъ.

— De te fabula, возразилъ актеръ. — Посмотрите лучше на камзолъ. — Мадамъ, позвольте я приготовлю пуншъ по-ирландски.

Докторъ, пыхтя, вынулъ изъ кармана сомнительнаго достоинства платокъ, отеръ имъ сначала грязную свою манишку и потомъ провелъ по лбу. Кончивъ этотъ маневръ, онъ выпустилъ изъ груди своей гиперборейскій вздохъ; ему какъ будто хотѣлось, чтобы съ этимъ вздохомъ вылетѣлъ весь его гнѣвъ.

— Гм! такъ это относится ко мнѣ? Молодой человѣкъ, вамъ бы не слѣдовало говорить мнѣ подобныхъ вещей.

— Я ничего не говорю! Это выходитъ, что если вы неправы, то я долженъ просить у васъ извиненія! сказалъ мистеръ Гаганъ, дѣлая театральный поклонъ.

— Неправда ли, что онъ похожъ на амура! замѣтила Марія, крѣпко сжавъ руку моей жены.

Въ самомъ дѣлѣ, въ эту минуту Гаганъ былъ очень хорошъ. Щеки его разгорѣлись; положивъ руку на грудь, онъ принялъ благородную позу: ни Шамонъ, ни Касталіо не могли показать себя лучше.

— Позвольте мнѣ сдѣлать для васъ лимонадъ. Папа прислалъ мнѣ цѣлый ящикъ лимоновъ. Не прикажете ли прислать къ вамъ въ Темпль нѣсколько штукъ?

— Это недурно; а то, если они останутся въ вашемъ домѣ, мадамъ, то потеряютъ свое достоинство: они сдѣлаются сладкими, сказалъ докторъ. — Мистеръ Гаганъ, я все-таки скажу, что вы молодой грубіянъ. Го! го! я же и виноватъ!

— О, мой лордъ, мой Полидоръ! восклицала леди Марія, оставшись въ гостиной наединѣ съ моей женой.

Когда смотрю въ твои глаза, горящіе любовью,

Твой каждый взглядъ пронзаетъ сердце мнѣ,

Душа становится полна восторга.

Ты не знаешь, моя Тео, что это за перлъ мой Касталіо, мой Шамонъ! О, Боже! какъ жаль, что въ трагедіи твоего мужа онъ долженъ принять чудовищное имя капитана Смита!

На этой трагедіи основывались не только мои литературныя надежды, но и финансовые виды. Уплативъ долги брага, исполнивъ всѣ порученія матери, сдѣлавъ издержки собственно для себя, хотя и ограниченные, но все же значительные, я истратилъ почти все свое наслѣдство — и въ это-то время жениться! Я могъ достать денегъ: это было возможно, но слишкомъ убыточно. Я надѣялся, что моя мать, несмотря на наши ссоры, не оставитъ старшаго своего сына безъ поддержки. Я былъ здоровъ, силенъ, имѣлъ умъ, хорошихъ друзей, доброе имя и, сверхъ того, знаменитую трагедію, которую режиссёръ обѣщалъ взять для театра. Въ этомъ заключались средства къ существованію, на этомъ основывались всѣ мои разсчеты. Но вѣрна ли бываетъ ариѳметика юности? Въ молодые годы мы обыкновенно разсчитываемъ, что сотня фунтовъ — хорошій капиталъ, а тысяча — богатство. Какимъ образомъ съ такимъ ничтожнымъ запасомъ я рѣшился играть противъ фортуны? Помню, мнѣ удалось убѣдить добраго генерала, и онъ уѣхалъ изъ отчизны въ полномъ убѣжденіи, что его зять, на случай необходимости, имѣлъ въ своемъ распоряженіи, по крайней мѣрѣ, тысячи двѣ фунтовъ. Онъ и его дорогая Молли начали жизнь, не имѣя и того: ихъ кормили вороны. Что касается до женщинъ, то вопросъ о бѣдности служилъ для этихъ сантиментальныхъ созданій источникомъ удовольствія; тетушка Ламбертъ утверждала, что грѣшно было бы сомнѣваться, что ея дѣти не будутъ имѣть состоянія. Развѣ Богъ покидалъ праведныхъ? Развѣ честному, справедливому человѣку приводится просить милостыню? Нѣтъ, нѣтъ, мои милые! Въ этомъ отношеніи я не боюсь, увѣряю васъ. Посмотрите на меня и моего генерала!

Тео вѣрила всему, что я говорилъ, и желала, чтобы я вѣрилъ ей. Такимъ образомъ, мы начали жизнь съ трагедіей въ пять актовъ и тремя сотнями фунтовъ наличными деньгами.

Между тѣмъ, время появленія знаменитой трагедіи приближалось, и мои друзья бѣгали по городу, собирая для меня отрядъ защитниковъ въ день представленія. Я терпѣть не могъ просить милости вельможъ; но когда милордъ Ротамъ пріѣхалъ въ Лондонъ, я отправился къ нему съ женой. Изъ уваженія къ старинному своему другу, отцу Тео, онъ принялъ насъ ласково и ласково погрозилъ мнѣ пальцемъ (при чемъ жена моя потупила глаза) за то, что я похитилъ у генерала сокровище. Какъ бы то ни было, онъ обѣщалъ сдѣлать для дочери генерала все, что отъ него зависѣло, изъявилъ надежду на успѣхъ моей трагедіи, говорилъ, что слышалъ о ней много хорошаго, и взялъ нѣсколько билетовъ для себя и для своихъ знакомыхъ. Заручась этимъ патрономъ, я не нуждался въ другихъ.

— Mon cher, говорила баронесса: — въ мои лѣта, я до-смерти не люблю трагедіи; впрочемъ я сдѣлаю, что могу, и, разумѣется, пошлю моихъ людей въ ложи. Да! да! Кэзъ когда принарядится, то выглянетъ настоящимъ нобльменомъ; а Бреттъ въ моемъ платьѣ все равно, что я. Запиши за мной двѣ ложи, ближайшія къ сценѣ.

Вдовствующая графиня свидѣтельствовала свое почтеніе и очень сожалѣла, что, по случаю собранія въ ея домѣ, она и Фанни не могли ѣхать въ театръ. Что касается до дяди и леди Варрингтонъ, то нечего было и думать. Послѣ встрѣчи съ ея сіятельствомъ, легче было бы пригласить въ Друрилэнскій театръ королеву Елизавету. Куда же дѣвались всѣ мои друзья, весь сонмъ аристократіи, которыми такъ хвастался Самсонъ, и ради которыхъ, по словамъ его, режиссёръ ангажировалъ мистера Гагана? Гдѣ же милордъ Бютъ?

— Развѣ я обѣщалъ, что онъ пріѣдетъ? угрюмо говорилъ онъ, нюхая табакъ.

— Да, отвѣчалъ мистеръ Гаррикъ: — обѣщали, что пріѣдутъ его величество и ея королевское высочество принцесса Валлійская.

Бѣдный Самсонъ признался, что, лаская себя тщетными надеждами, онъ, дѣйствительно, обѣщалъ появленіе въ театрѣ августѣйшихъ особъ.

На другой день, во время репетиціи, дѣла приняли еще худшій видъ. Режиссёръ бѣсновался.

— Праведное небо! вскричалъ онъ: — въ какое милое положеніе вы меня поставили! Посмотрите, сэръ, на это письмо! прочитайте его!

«Милостивый государь (говорилось въ письмѣ)! Я видѣлъ милорда и сообщилъ ему просьбу мистера Варрингтона удостоить своимъ посѣщеніемъ театръ, во время представленія трагедіи „Покахонтасъ“. Милордъ — покровитель драматическаго и вообще всѣхъ свободныхъ искусствъ; несмотря на то, онъ приказалъ мнѣ сказать, что не можетъ быть въ театрѣ, а тѣмъ болѣе пригласить его величество на трагедію, въ которой главная роль отдана актеру, тайно женившемуся на дочери одного изъ близкихъ его величеству нобльменовъ.

Вашъ доброжелатель

Саундерсъ Мак Доффъ.

Мистеру Гаррику.

Въ Королевскомъ Друрилэнскомъ театрѣ.»

Тео ждала меня послѣ репетиціи къ хорошему обѣду. Блѣдность свою я приписывалъ усталости: я не смѣлъ сообщить ей этой страшной новости.

ГЛАВА IX.
ПОКАХОНТАСЪ.

Мистеръ Варрингтонъ, зная, что англійская публика не такъ знакома съ исторіей "Покахонтасъ, " какъ виргинская, все еще любившая вспоминать объ этомъ простодушномъ и добромъ созданіи, написалъ, по совѣту друзей, небольшую балладу объ этой индѣйской принцессѣ и напечаталъ ее во всѣхъ журналахъ за нѣсколько дней до появленія на сценѣ трагедіи. Эту продѣлку Самсонъ и я считали хитрою и замысловатою. «Это въ своемъ родѣ приманка», говорилъ восторженный проповѣдникъ: «вы увидите, что въ извѣстный намъ великій день рыбы набѣжитъ несмѣтное множество.» Онъ и Спенсеръ утверждали, что сами слышали, какъ эту поэму читали во многихъ кофейныхъ домахъ, разсуждали о ней, восхищались и приписывали сочиненіе ея Масону, Куперу и даже знаменитому Грею. Полагаю, что бѣдный Самсонъ самъ распространялъ эти слухи. Еслибъ сказали, что авторъ «Покахонтасъ» былъ Шекспиръ, онъ бы непремѣнно сталъ утверждать, что это одно изъ лучшихъ произведеній великаго поэта. Я познакомился съ храбрымъ капитаномъ Смитомъ, будучи еще мальчикомъ, въ дѣдовской библіотекѣ, гдѣ помню, какъ я сидѣлъ на колѣняхъ этого добраго старика и, держа на своихъ колѣняхъ мою любимую книгу, слушалъ описаніе подвиговъ нашего виргинскаго героя. Я любилъ читать путешествія Смита, его приключенія не только въ Америкѣ, но и Европѣ, — любилъ читать о томъ, какъ онъ попадался въ плѣнъ, жилъ въ плѣну и убѣгалъ. Снимая съ полки эту книгу, я снова становлюсь мальчикомъ, и передо мной начинаются толпиться воспоминанія о ранней моей жизни. Старикъ-дѣдушка рисовалъ для меня картинки, въ которыхъ изображалъ, какъ Смитъ дрался съ турками на Дунаѣ или какъ вели его на смерть наши индѣйскіе дикіе. О, какъ ужасна была битва, въ которой онъ одинъ боролся съ тремя турецкими гигантами, съ какимъ наслажденіемъ слушалъ я разсказъ о его борьбѣ съ Бонни-Молгро, послѣднимъ изъ этихъ трехъ чудовищъ! Какъ занимало меня имя Бонни-Молгро! въ какомъ огромномъ тюрбанѣ, съ какими огромными усами и саблей мы представляли его! Когда двое турокъ были убиты (говорится въ моей любимой старой книгѣ) и головы ихъ были срѣзаны, Смитъ и Бонни-Молгро начали драться на сѣкирахъ, кривое лезвіе которыхъ впивалось то въ одного, то въ другаго съ такою силою, что всадники съ трудомъ держались въ сѣдлахъ; особливо Смитъ: онъ получилъ такую рану, что уронилъ сѣкиру, и съ крѣпостнаго вала раздался уже крикъ, поздравлявшій турка съ побѣдой. Но, благодаря легкости коня, собственному благоразумію и ловкости, Смитъ не только уклонился отъ ударовъ турка, но успѣлъ вытащить мечъ и такъ изрубилъ своего врага, что тотъ хотя и слѣзъ коня, но не могъ стоять на ногахъ, потому что лишился головы, какъ и двое другихъ. Въ награду за этотъ подвигъ, Сигизмундъ даровалъ въ гербъ Смита три турецкія головы и три тысячи червонцевъ въ годъ пенсіи. Не обращая вниманія ни на время, ни на мѣсто (со смѣлостью, составляющей привиллегію однихъ поэтовъ), Смитъ въ моей трагедіи долженъ былъ совершить тѣ же самые подвиги на берегахъ Потомака и Джемса.

Вотъ стихи, которые, по нашему мнѣнію, должны были заманить въ театръ публику:

ПОКАХОНТАСЪ.

Съ утомленной рукой и разбитымъ мечемъ

Невозможно держаться въ бою….

Куда ни взгляни, всюду туча враговъ,

А рыцарь одинъ: ему трудно бороться.

На валу у враговъ крикъ побѣдный раздался

И по дикой пустынѣ широко разлился.

А рыцарь одинъ! Онъ израненъ, избитъ,

И палъ наконецъ, защищая свободу.

Вотъ костеръ роковой передъ нимъ разложенъ,

Факелъ смерти пылаетъ!

Тяжело умирать смертью медленной!

Жизнь кому не мила? Кто жь спасетъ храбреца?

Вкругъ него раздаются ужь адскіе крики….

Толпа дикихъ кружится и пляшетъ….

А рыцарь одинъ! гордо смотритъ на нихъ,

Обнаживъ свою грудь для удара.

Кто прикроетъ щитомъ его храброе сердце?

Лезвіе кто ножа отведетъ отъ груди?

Изъ средины толпы подбѣгаетъ къ нему

Красоты необъятной индіанская дѣва.

Она стала предъ нимъ, обратясь къ дикарямъ,

«Сбросьте цѣпи съ него!» закричала.

«Вамъ приказываетъ царская дочь.

Ей даровано право прощать!»

И безъ страха она отвела отъ него

Занесенный топоръ, кровожаждущій ножъ,

И прильнула она съ чувствомъ нѣжной любви къ сердцу рыцаря.

И для рыцаря стала грудь ея самымъ крѣпкимъ щитомъ.

Въ пухатанскихъ лѣсахъ, вкругъ индѣйскихъ огней

И теперь говорятъ, какъ дочь царская

Спасла жизнь иноземцу-врагу.

Не считаю за нужное описывать подробное содержаніе трагедіи, потому что дѣти мои во всякое время могутъ снять ее съ полки и прочитать. Не стану также, позвольте прибавить, вызываться прочитать ее вслухъ моимъ молодымъ людямъ послѣ того, какъ Майльзъ и проповѣдникъ заснули въ прошедшіе святки, когда я, по просьбѣ мама, прочиталъ не болѣе двухъ актовъ. Впрочемъ, всякій, кто имѣетъ малѣйшее понятіе о театральныхъ пьесахъ и романахъ, очень скоро можетъ набросать контуръ и дополнить картину по своему произволу. Индѣйскій король; хорошенькая принцесса; ея служанка влюблена въ слугу британскаго капитана; измѣнникъ въ англійской крѣпости; одинъ храбрый индѣйскій воинъ питаетъ несчастную страсть къ Покахонтасъ; врачъ и жрецъ индѣйцевъ (эту роль превосходно игралъ Палмеръ), способный на всякое предательство, хитрость и преступленіе, придумываетъ истязаніе и смерть англійскому плѣннику; прибавьте къ этому дикую мѣстность, воинственные пляски и крики (которые Гумбо превосходно перенялъ у краснокожихъ индѣйцевъ), прибытіе англійскаго флота, напоминающее о послѣднихъ блистательныхъ побѣдахъ въ Канадѣ, рѣшимость британцевъ всегда управлять и дѣлать завоеванія въ Америкѣ: какъ бы тутъ, кажется, не надѣяться на успѣхъ трагедіи?

Я уже сказалъ о зловѣщихъ признакахъ предшествовавшаго дня, о затрудненіяхъ, встрѣченныхъ капризнымъ, завистливымъ и трусливымъ режиссёромъ, и наконецъ о сильномъ предубѣжденіи противъ пьесы въ извѣстномъ сословіи. Что же тутъ удивительнаго, спрашиваю я, если «Покахонтасъ» не суждено было одержать побѣды? Я презрительно смѣюсь надъ злобой критиковъ, которые нашли недостатки въ исполненіи. Славные критики, нечего сказать! По ихъ мнѣнію, «Карпецанъ» былъ мастерскимъ произведеніемъ, между тѣмъ, какъ далеко превосходнѣе его и тщательнѣе обработанное сочиненіе осыпано было насмѣшками! Утвердительно говорю, что Гаганъ съигралъ свою роль такъ отчетливо, такъ восхитительно, что немудрено, если извѣстный актеръ и режиссеръ позавидовалъ ему, и что еслибъ не сторонній заговоръ, то трагедія увѣнчалась бы полнымъ успѣхомъ. Заранѣе былъ данъ приказъ, чтобы пьеса пала; такъ, по крайней мѣрѣ, говорилъ мнѣ Самсонъ и утверждалъ, что Гаррикъ самъ не хотѣлъ успѣха этой пьесѣ, что онъ никогда еще не былъ въ такомъ бѣшенствѣ, какъ во время величественной сцены во второмъ актѣ, гдѣ къ Смиту (бѣдный Гаганъ), привязанному къ столбу, подбѣгаетъ Покахонтасъ и спасаетъ его: въ этой сценѣ весь театръ дрожалъ отъ рукоплесканій и сочувствія.

Всякій обладающій въ достаточной степени любопытствомъ можетъ обратиться къ печатной трагедіи (первое изданіе in octavo, а послѣдующее, роскошное — in quarto, вмѣстѣ съ собраніемъ моихъ сочиненій и поэмъ, оригинальныхъ и переводныхъ) и посмотрѣть, дѣйствительно ли эта сцена не имѣетъ достоинствъ, дѣйствительно ли стихи не изящны, языкъ не богатъ и не благороденъ. Одной изъ причинъ неудачи была самая строгая историческая вѣрность.

Я самъ скопировалъ въ музеумѣ и очень вѣрно раскрасилъ фигуру сэра Вальтера Ралэй, въ манжетахъ и съ бородой: мы одѣли Гагана точь въ точь по этому рисунку, и, право, никто не могъ бы показаться лучше его. Миссъ Притчардъ, въ роли Покахонтасъ, я одѣлъ въ костюмъ красной индіанки, знакомый мнѣ съ самаго дѣтства. Возможно ли повѣрить, что, при ея появленіи, весь театръ началъ смѣятьсяI Публика, однакожь, привыкла къ ней; но въ тотъ моментъ, когда она бросилась въ объятія плѣнника и у многихъ на глазахъ навернулись уже слезы, вдругъ въ партерѣ заревѣлъ кто-то: "Браво! Бель Саважъ цалуетъ Сарацина!^[3] При этомъ восклицаніи, поднялся въ партерѣ необузданный хохотъ и насколько разъ повторялся страшными взрывами во все представленіе. Невѣжесгвенвенная публика не знала, что Покахонтасъ-то и была той самой Бель-Саважъ, отъ которой гостинница получила свое названіе. Пріятель мой въ партерѣ повторялъ эту выходку до конца пьесы: каждое новое дѣйствующее лицо онъ привѣтствовалъ именемъ какой нибудь таверны: такъ, напримѣръ, англійскаго губернатора съ длинной бородой назвалъ «козломъ въ ботфортахъ», его помощника, лицо котораго, дѣйствительно, было очень кругло — «упитаннымъ быкомъ», и т. д. Въ заключеніе всего, занавѣсъ опустилась среди пронзительнаго свиста и шиканья, которыми особенно осыпали бѣднаго Гагана, каждый разъ, какъ онъ являлся на сцену и отворялъ ротъ. Самсонъ видѣлъ мистера Вилля въ литерныхъ ложахъ, съ милыми знакомками, и нисколько не сомнѣвался, что этотъ вѣроломный негодяй былъ однимъ изъ главныхъ заговорщиковъ. «Я бы вышвырнулъ его изъ ложи въ партеръ», говорилъ преданный Самсонъ (и, я знаю, у него достало бы духу исполнить эту угрозу), «но я замѣтилъ въ фойе двухъ агентовъ мистера Набоба и долженъ былъ держаться отъ нихъ какъ можно дальше.» Такимъ образомъ, яйца, которыя мы несли на рынокъ и высчитывали уже барыши, разбились, и бѣдныя надежды наши рушились!

Передъ поднятіемъ занавѣса, я взглянулъ со сцены въ театръ и увидѣлъ, что онъ былъ полонъ. При этомъ я замѣтилъ мистера Джонсона въ камзолѣ, шитомъ золотомъ; подлѣ него находился мистеръ Рейнольдъ. Послѣдній ничего не слышалъ, а первый ничего не видѣлъ. Они пришли въ театръ, вѣроятно, для того, чтобы составить мнѣніе о моей бѣдной трагедіи. Въ нижней галлереѣ я увидѣлъ леди Марію (я узналъ ее по шляпкѣ). Оттуда она не разъ любовалась своимъ великимъ актеромъ, исполнявшимъ главныя роли въ различныхъ пьесахъ. Что касается до Тео, она откровенно призналась, что если я не прикажу, то она лучше останется дома. Конечно, я и не думалъ приказывать: я зналъ, что, въ случаѣ неудачи, мнѣ было бы невыносимо больно смотрѣть на ея страданія, и потому охотно согласился на ея желаніе.

При довольно спокойномъ характерѣ и, смѣю сказать, при способности хладнокровно переносить капризы фортуны, я, послѣ легкаго обѣда въ Бедфордѣ, отправился въ театръ за нѣсколько времени до начала спектакля и рѣшился было остаться тамъ, пока не узнаю, чѣмъ увѣнчается мое произведеніе — побѣдой или пораженіемъ. Признаюсь теперь, я не могъ не предвидѣть, чѣмъ должна была кончиться участь этого дня. Въ общемъ видѣ всего, что окружало меня, было что-то мрачное, зловѣщее. У миссъ Притчардъ болѣла голова; цирульникъ, которому заказанъ былъ парикъ для Гагана, напудрилъ его чудовищнымъ образомъ; всѣ лица джентльменовъ и леди, занимавшихъ зеленую комнату, носили отпечатокъ какого-то сомнѣнія, и режиссёръ (бойкій на слова, чтобы не сказать — дерзкій, джентльменъ, въ тотъ вечеръ казался на мой взглядъ такимъ серьёзнымъ, какъ факельщикъ во время похоронъ), имѣлъ дерзость сказать мнѣ: «Ради Бога, мистеръ Варрингтонъ, идите въ Бедфордъ и выпейте тамъ стаканъ пунша; не пугайте насъ, пожалуйста, своимъ печальнымъ лицомъ.» «Милостивый государь!» сказалъ я, «за пять шиллинговъ я имѣю право судить о выраженіи вашего лица; но я не давалъ еще вамъ права дѣлать замѣчанія насчетъ моего лица». — «Сэръ!» возразилъ онъ съ досадой, «я отъ души желаю никогда не видѣть вашего лица!» «Ваше лицо», продолжалъ я, «часто меня забавляло: оно чрезвычайно комично, когда его подмалюютъ для роли Абеля Дроггера….» И, дѣйствительно, я всегда отдавалъ справедливость мистеру Гаррику, находя, что въ обыкновенной комедіи онъ несравнененъ.

Я поклонился ему и ушелъ въ кофейню. Прошло пять лѣтъ, и я ни слова не говорилъ съ этимъ джентльменомъ. Послѣ этого промежутка времени, мы случайно встрѣтились въ домѣ одного нобльмена, и мистеръ Гаррикъ попросилъ у меня извиненія. Я сказалъ, что совсѣмъ забылъ объ обстоятельствѣ, на которое онъ намекалъ, и что, безъ всякаго сомнѣнія, въ первое представленіе всякой пьесы какъ авторъ, такъ и режиссёръ бываютъ въ какомъ-то лихорадочномъ состояніи. «Кромѣ того», прибавилъ я, «тому, кто не созданъ для театра, стыдиться нечего. А вы, мистеръ Гаррикъ, созданы для театра.» Я разсчитывалъ, что онъ останется доволенъ этимъ комплиментомъ, и не ошибся въ своемъ разсчетѣ.

Вѣрный Самсонъ прибѣжалъ ко мнѣ въ концѣ перваго акта сказать, что все пока идетъ довольно хорошо, хотя и признался, что при первомъ появленіи миссъ Притчардъ, одѣтой точь въ точь, какъ индѣйская принцесса, въ театрѣ поднялся смѣхъ.

— Что же мнѣ дѣлать, Самсонъ? сказалъ я, наливая ему стаканъ добраго пунша: — что мнѣ дѣлать, если индѣйцы такъ одѣваются?

Это тоже служитъ доказательствомъ, что историческая вѣрность была причиною паденія моей трагедіи. Въ этомъ отношеніи я нисколько не стыжусь за нее.

Послѣ втораго акта мой адъютантъ прискакалъ съ поля битвы съ весьма нерадостнымъ извѣстіемъ. Не понимаю, отчего это такъ, нервный и раздражительный до начала представленія, я вдругъ сдѣлался хладнокровнымъ и веселымъ^[4].

«Неужели дѣла идутъ дурно?» сказалъ я, потребовалъ счетъ, надѣлъ шляпу и пошелъ въ театръ такъ спокойно, какъ будто отправился на обѣдъ къ своимъ друзьямъ въ Темпль. Вѣрный мой адъютантъ шелъ рядомъ со мной, поддерживалъ меня подъ локоть, прогонялъ съ дороги факельщиковъ и безпрестанно восклицалъ: «клянусь Георгомъ, мистеръ Варрингтонъ, вы обладаете необыкновеннымъ присутствіемъ духа: вы настоящій троянецъ.» Да, отвѣчалъ я, «въ Троѣ были храбрые люди; но — увы! — ихъ постигла горькая участь.»

Во всякомъ случаѣ, никто не смѣетъ сказать, что я не могъ спокойно перенести моего несчастія. Я не могъ заглушить ропота неудовольствія и шума публики, какъ иной морякъ не въ состояніи заглушить свистъ и завыванье бури, застигшей его корабль. Я рѣшилъ, что бушующія волны и сломанныя мачты не устрашатъ неустрашимаго, и льстилъ себя надеждою, что перенесу это бѣдствіе, не отступя ни на шагъ. — «Мадамъ», говорилъ Самсонъ моей женѣ, «вашъ мужъ былъ неустрашимѣе Регула.» Несправедливо, по моему мнѣнію, говорить о людяхъ паразитнаго свойства, что они неспособны быть вѣрными во время несчастія. Находился ли я въ хорошихъ обстоятельствахъ, или въ весьма неблагопріятныхъ, мистеръ Самсонъ въ одинаковой степени былъ преданъ мнѣ и раздѣлялъ съ нами корку хлѣба съ такимъ же удовольствіемъ, какъ и самый лакомый кусокъ.

Я занялъ на сценѣ мѣсто, откуда могъ смотрѣть на исполнителей моей бѣдной пьесы и на часть публики, произносившей мой приговоръ. Мнѣ кажется, что актеры изъ сожалѣнія предоставили мнѣ самое лучшее мѣсто. Но, надобно правду сказать, я такъ мало былъ огорченъ, какъ и всякій изъ зрителей, и по выраженію моего лица никто не могъ заключить, что я былъ несчастнымъ героемъ того вечера.

Моя милая Тео, когда я воротился домой, казалась такою озабоченною и блѣдною, что я по лицу этого неоцѣненнаго созданія сейчасъ же узналъ, что извѣстіе о гибели трагедіи предупредило мое возвращеніе. Послѣ спектакля должны были притти Спенсеръ, Самсонъ, кузенъ Гаганъ и миледи Марія — поздравить автора. О, Боже! миссъ Притчардъ тоже была приглашена; но она прислала сказать, что ей гораздо хуже и что, какъ я самъ долженъ былъ понять, ей не до ужина. Мой другъ садовникъ изъ Бедфордъ-Гауза прислалъ женѣ лучшіе цвѣты для украшенія ея небольшаго стола. И вотъ передо мной эти маленькіе цвѣтныя знамена, а битва, между тѣмъ, потеряна! Я довольно спокойно переносилъ пораженіе, но когда смотрѣлъ черезъ столъ на плѣнительное, блѣдное лицо жены и на эти безъискусственные трофеи, выставленные ею для своего героя, признаюсь, твердость духа измѣняла мнѣ, и сердце мое переносило такія пытки, какихъ, быть можетъ, еще никто не испытывалъ.

Нашъ ужинъ, можно себѣ представить, былъ довольно скученъ, несмотря на всѣ старанія оживить его веселой бесѣдой. Къ счастію, въ это время старуха мистриссъ Гаганъ была очень нездорова: ея болѣзнь и неизбѣжно связанныя съ ней нѣкоторыя случайности послужили для нашей бесѣды величайшимъ облегченіемъ. Кромѣ того, въ запасѣ для разговора была предстоящая женитьба его величества, о которой вездѣ такъ много говорили. (Какъ хорошо я помню самыя ничтожныя событія того дня, даже до свистка какого-то плотника, стоявшаго подлѣ меня, въ минуту опущенія занавѣса.) Мы говорили о смерти добраго мистера Ричардсона, автора «Памелы» и «Клариссы», произведеніями котораго мы всѣ восхищались. Во время разговора о Клариссѣ, жена моя раза два принималась плакать. «Душа моя!» говорила она, "ты знаешь, что мама и я, читая эту книгу, не могли удерживать слезъ. О, милая, дорогая мама! какъ бы я желала, чтобы теперь ты находилась при мнѣ! "Эти слова служили поводомъ къ новому потоку слезъ, потому что Тео имѣла полное право плакать объ отсутствующей матери. Мы сдѣлали пуншъ съ ямайскими лимонами и выпили за здоровье его превосходительства губернатора Ямайки; за вторымъ тостомъ я налилъ стаканъ и съ улыбающимся лицомъ пожелалъ лучшаго счастія!

Этого было слишкомъ много. Обѣ женщины бросились другъ другу въ объятія и оросили носовые платки своими слезами.

— О, Марія! скажи, скажи, какъ добръ, какъ благороденъ мой Джоржъ! рыдая, восклицала Тео.

— Посмотри на моего Гагана! всхлипывая, отвѣчала Марія: — какъ величественъ, какъ неподражаемъ былъ онъ въ своей роли! Это былъ какой-то звѣрскій заговоръ, и я…. я вонзила бы этотъ ножъ въ черное сердце мистера Гаррика… гнусное созданіе!

Съ этими словами она схватила ножикъ; но въ тотъ же моментъ, бросивъ его назадъ, пылкое созданіе подбѣжало къ мужу и крѣпко обняло его въ присутствіи нашего маленькаго общества.

Не думаю, чтобы кто нибудь сдѣлалъ то же самое. Мы всѣ находились въ состояніи чрезмѣрнаго возбужденія и энтузіазма. Въ минуты скорби къ намъ является на утѣшеніе любовь и надѣляетъ насъ такими нѣжными ласками, что мы забываемъ о нашей скорби и почти не желаемъ ея прекращенія.

Спустя дня два или три. въ день моего рожденія, въ кабинетъ мой принесли конвертъ, содержавшій въ себѣ слѣдующее стихотвореніе

ОТЪ ПОКАХОНТАСЪ.

Какимъ блѣднымъ, усталымъ мой рыцарь

Воротился изъ тяжкой борьбы!

На меня съ какой грустью онъ смотритъ!

"Милый другъ! не скрывай твоихъ ранъ.

Уже ли ты думаешь, что дочь Альбіона

Не съумѣетъ любить тебя лучше дикарки?

Святой мой долгъ быть другомъ мужа,

Беречь, его хранить отъ бѣдъ.

Болѣзнь иль горе съ нимъ случится,

Не сѣтовать на нихъ, а услаждать ихъ горечь.

Грудь друга своею грудью заслонять

Отъ всѣхъ отравленныхъ ударовъ рока.

Тяжелой раны боль была бы мнѣ отрадой;

Я благодарна бы была рукѣ, вонзившей стрѣлу.

Повѣрь, что сердце это не знало бъ лучшаго блаженства,

Узнавъ, какъ облегчать твои тяжелыя страданья!

Не говорю, что стихи хороши, но они мнѣ нравятся. Лицо ихъ автора (плѣнительный молодой голосъ котораго мнѣ слышится теперь, когда я прочитываю эти строфы), казалось мнѣ, когда я вошелъ въ гостиную послѣ полученія стиховъ, когда увидѣлъ на щекахъ его нѣжный румянецъ, когда услышалъ благословеніе, — это лицо, повторяю я, было прекраснѣе всякаго лица, какое только можно себѣ представить.

ГЛАВА X.
СТѢСНЕННЫЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА.

Я уже описалъ состояніе моихъ чувствъ, какъ пожилаго джентльмена, хладнокровно разсматривающаго безразсудный шагъ въ супружескую жизнь. Сдѣлать этотъ шагъ я убѣдилъ мою дорогую подругу въ то время, когда оба только что вышли изъ втораго десятка лѣтъ нашей жизни. Какъ мужчина и отецъ, съ полнымъ сознаніемъ необходимости имѣть за обѣдомъ бараньи котлеты и разсчитываться съ булочникомъ, какъ отецъ множества дѣтей, которыя завтра же можетъ быть убѣгутъ въ Грэтна-Гринъ и, въ оправданіе своего проступка, приведутъ примѣръ ихъ папа и мама, я знаю, что мнѣ слѣдуетъ быть очень осторожнымъ въ описаніи ранняго періода супружеской жизни Джоржа Варрингтона, эсквайра, и Теодосіи, его жены, слѣдуетъ признаться въ винѣ своей, принять серьёзное выраженіе и, сидя здѣсь, въ покойномъ креслѣ, показывать видъ, что я сижу подъ бѣлымъ покрываломъ, на скамьѣ, предназначенной для кающихся преступниковъ, и выставляю себя напоказъ, для предостереженія безразсудной, пылкой юности.

Но, правду сказать, наша супружеская жизнь, въ которой мои милые родственники видѣли что-то зловѣщее, обманула ожиданіе всѣхъ этихъ благоразумныхъ и респектабельныхъ людей. Конечно, въ ней были своего рода испытанія; но я могу вспоминать о нихъ безъ всякой горечи; въ ней были глубокія горести, но время, по неисповѣдимой волѣ судебъ, служило для насъ лучшимъ утѣшителемъ; были дни нищеты, но мы перенесли ихъ терпѣливо, къ удивленію сострадательныхъ родственниковъ; были наконецъ и драгоцѣнныя награды, были дни блаженства столь безпредѣльнаго, что я не смѣю довѣрить ихъ этой страницѣ, не смѣю говорить о нихъ безъ благоговѣнія и, притомъ, предъ Тѣмъ, Кому всѣ люди возсылаютъ молитвы свои и благодарность. Жениться безъ средствъ и грѣшно и опасно, — это въ своемъ родѣ преступленіе противъ нашихъ общественныхъ узаконеній; но это преступленіе ежегодно совершается десятками тысячъ подобныхъ намъ созданій: они женятся, не имѣя ничего, кромѣ надежды на Бога, здоровья и желанія трудиться. Неужели молодые люди, вступая въ супружескую жизнь, не должны принимать въ разсчетъ надежды, не должны начинать своего хозяйства, пока ихъ коттэджъ не будетъ совершенно меблированъ, пока кладовая и погребъ не будутъ биткомъ набиты запасами, пока буфетъ не будетъ заставленъ серебромъ и желѣзный сундукъ не наполнится деньгами? Увеличеніе народа прекратилось бы, еслибъ законы, учреждаемые высшимъ сословіемъ общества, были обязательны для всѣхъ. Молодые люди большаго свѣта въ шелковыхъ чулкахъ и бальныхъ башмакахъ дрожатъ отъ страха на берегу холостой жизни и ждутъ по цѣлымъ годамъ, пока не отыщутъ моста или золотой ладьи, чтобъ перебраться на другой берегъ; между тѣмъ, какъ бѣднякъ не боится замочить своихъ голыхъ ногъ, смѣло опускаетъ ихъ въ стремнину и, поручая себя судьбѣ и своей силѣ, переплываетъ на тотъ берегъ. И то сказать, кому пріятно было бы обречь свою дочь нищетѣ? Кто бы посовѣтовалъ своему сыну перенесть безчисленныя бѣдствія бѣдной женатой жизни, кто бы рѣшился удалить любимую дочь отъ комфорта и достатка и подвергнуть ее долгамъ бѣдности, всякаго рода лишеніямъ, отчужденію отъ друзей и множеству мрачныхъ послѣдствій отъ стѣсненныхъ обстоятельствъ? Я смотрю на жену и прошу у нея прощенія за то, что наложилъ на нее бремя, почти невыносимое для такого нѣжнаго созданія. Я вспоминаю перенесенныя ею испытанія, благодарю за нихъ и за ту неизмѣнную любовь и постоянство, которыми Богъ благословилъ ее и даровалъ ей силы все перенести. Вообще я плохой судья супружескаго вопроса: моя собственная женитьба была такъ безразсудна и въ то же время такъ счастлива, что я никакъ не рѣшаюсь давать совѣтовъ молодымъ людямъ. Я переносилъ нищету и находилъ ее не иначе, какъ сносною; не испытай я ея, и я бы не зналъ, что такое преданность, признательность друзей, невыразимыя минуты радости и утѣшенія, сопровождающія отъ времени до времени скудную трапезу, жалкій огонекъ въ каминѣ, и облегчающія продолжительный дневной трудъ. Относительно участи людей порядочныхъ, но бѣдныхъ, одно, по крайней мѣрѣ, достовѣрно, что на нее часто расточаютъ много излишняго сожалѣнія. Великодушные великосвѣтскіе люди, которые иногда выходятъ изъ яркаго свѣта своихъ богатствъ въ мракъ тѣсной нашей жизни, становились слѣпыми, между тѣмъ, какъ мы все видѣли ясно и на все смотрѣли весело: они удивлялись нашему смиренію, съ которымъ мы пили дешевое пиво, нашему самодовольствію, съ которымъ мы читали молитву, садясь за кусокъ холодной баранины.

Добрый генералъ, мой тесть, женился на своей Молли, будучи субалтернъ-офицеромъ пѣхотнаго полка и имѣя кошелекъ едва ли полнѣе моего. У нихъ были свои приливы и отливы счастія. Я думаю (хотя жена моя никогда не признается въ этомъ), они женились, какъ женятся многіе въ своей молодости, не спросивъ позволенія родителей. Во всякомъ случаѣ, они такъ довольны были своимъ положеніемъ, что не сожалѣли о дѣтяхъ своихъ и не страшились мысли о трудностяхъ, которыя намъ привелось бы испытать втеченіе нашей супружеской жизни. Когда я говорилъ съ мистеромъ Ламбертомъ о состояніи моихъ капиталовъ, то, мнѣ кажется, обманывалъ и себя и его. Въ полномъ убѣжденіи, что у меня есть до двухъ тысячъ фунтовъ, онъ отправился въ Ямайку, совершенно спокойный, что его милая любимая дочь обезпечена, по крайней мѣрѣ, на нѣсколько лѣтъ. Уплативъ значительную сумму денегъ за наряды и необходимыя платья для семейства, этотъ достойный человѣкъ уѣхалъ немного развѣ богаче своего зятя. Нѣсколько бездѣлушекъ, нѣсколько блондъ тетушки Ламбертъ и двадцать новенькихъ гиней въ кошелькѣ, сшитомъ матерью и дочерью, составляли все приданое моей Тео. Но, соображая свой денежный запасъ, я разсчитывалъ на значительную сумму, которую мнѣ должна была моя почтенная мать и которой эта рѣшительная старая леди не хотѣла признать долгомъ до того дня, когда призвана была изъ всѣхъ долговъ уплатить послѣдній. Она говорила, что деньги, истраченныя мною для нея, употреблены на улучшеніе и поддержку имѣнія, которое послѣ ея смерти будетъ принадлежать мнѣ. Лишнія же деньги свои она берегла для бѣднаго моего брата, который ничего не имѣлъ и который никогда бы не истратилъ своего маленькаго капитала, еслибъ не воображалъ себя единственнымъ наслѣдникомъ виргинскаго помѣстья, какимъ онъ и былъ бы — добрая леди во многихъ своихъ письмахъ дѣлала удареніе на эти слова — еслибъ не родился получасомъ позже. Онъ отличался теперь, проливая кровь свою за короля и отечество. Когда я кончилъ занятія по части изученія законовъ и драматическихъ сочиненій, мадамъ Эсмондъ увѣдомила меня, что я могу воротиться домой и занять мѣсто въ нашей колоніи, — мѣсто, на которое давало мнѣ право мое происхожденіе. Это предложеніе она повторяла мнѣ неоднократно чрезъ Моунтэйнъ, до полученія извѣстій о моей женитьбѣ.

Не считаю за нужное припоминать выраженія материнскаго негодованія по поводу сдѣланнаго мною шага. По возстановленіи спокойствія въ Канадѣ, добрый мой Гарри взялъ отпускъ и пріѣхалъ въ Виргинію. Въ письмахъ ко мнѣ, онъ описывалъ пріемъ его и великолѣпныя празднества, данныя матерью въ честь ея сына. Кастльвудъ, совершенно заброшенный съ тѣхъ поръ, какъ мы уѣхали въ Европу, снова открылся для нашихъ колоніальныхъ друзей. Другъ Вульфа и квебекскій воинъ былъ принятъ всѣми знакомыми съ надлежащими почестями. Правда, возникали непріятныя сцены изъ-за того, что братъ мой старался поддержать дружбу съ полковникомъ Вашингтономъ, изъ Монтъ-Вернона, восхвалять котораго Гарри никогда не уставалъ. Дѣйствительно, я приписываю этому джентльмену всѣ добродѣтели. Въ борьбѣ, кончившейся, спустя нѣсколько лѣтъ столь пагубно для Англіи, я въ числѣ другихъ, самыхъ преданнѣйшихъ его друзей, всегда буду восхищаться постоянствомъ и успѣхами генерала Вашингтона.

Баталіи между Гарри и нашуй матерью повторялись, судя по его письмамъ, довольно часто, и я удивлялся, зачѣмъ онъ оставался дома. Одну изъ причинъ тому я довольно ясно представлялъ себѣ въ умѣ, но не хотѣлъ сообщить ея мистриссъ Віррингтонъ. Мы оба разсуждали о романтичной любви нашей милой маленькой Гетти къ моему брату и удивлялись, отчего онъ не открылъ ея. Вѣроятно, объ этомъ не нужно было и говорить: моему джентльмену понравилась молоденькая леди лучше, чѣмъ Гетти, и поэтому онъ нашелъ необходимымъ продлить свое пребываніе въ Виргиніи.

Вскорѣ послѣ того мы получили письмо отъ Гарри, въ которомъ если не заключалось полнаго признанія, то, по крайней мѣрѣ, былъ намекъ на этотъ интересный фактъ. Особы, описываемой въ письмѣ, онъ не называлъ по имени; это было существо, полное совершенства и красоты. Жена моя просила показать ей письмо. Я не могъ отказать и отдалъ письмо съ печальнымъ лицомъ. Къ крайнему моему изумленію, она прочитала его, не обнаруживъ ни малѣйшаго признака сожалѣнія.

— Душа моя, я и прежде думалъ объ этомъ, сказалъ я. — Вполнѣ раздѣляю твои обманутыя ожиданія относительно бѣдной Гетти.

— Ахъ, бѣдная Гетти! произнесла Тео, потупивъ взоры.

— Эта любовь никогда бы не обнаружилась, замѣтилъ я.

— Нѣтъ…. они не были бы счастливы, вздохнувъ, сказала Тео.

— Какъ странно, что онъ не открылъ ея тайны! продолжалъ я.

Тео пристально посмотрѣла на меня съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ.

— Скажи, пожалуйста, что значитъ этотъ взглядъ? спросилъ я.

— Ничего, мой другъ…. рѣшительно ничего! Меня это нисколько не удивляетъ! отвѣчала Тео.

— Что? спросилъ я: — неужели тутъ можетъ быть кто нибудь другой?

— Я ничего подобнаго не говорила, Джоржъ! сказала Тео съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ. — Впрочемъ, если Гетти могла преодолѣть свое ребяческое заблужденіе, то развѣ мы не должны радоваться этому? Неужели вы думаете, что только вы, мужчины, имѣете право влюбляться и охладѣвать?

— Это еще что! сказалъ я, съ какимъ-то страннымъ ощущеніемъ: — не думаешь ли ты сказать, что ты любила кого нибудь, кромѣ меня?

— О, Джоржъ! произнесла Тео съ подавленнымъ вздохомъ. — Когда я была въ пансіонѣ, туда приходилъ мальчикъ изъ школы доктора Бакхауза; у него были такіе хорошенькіе глазки…. я такъ удивилась, встрѣтивъ его за прилавкомъ въ магазинѣ мистера Григга, когда пришла купить одѣяльце для нашего малютки…. я хотѣла сказать тебѣ объ этомъ и не знала, какъ.

Я нарочно отправился посмотрѣть на это созданіе съ хорошенькими глазками, и увидѣлъ маленькаго кривоногаго человѣка въ синемъ камлотовомъ кафтанѣ; рыжіе волосы его были перевязаны грязной лентой. Но я, руководимый великодушіемъ, не хотѣлъ упрекать имъ мою жену; она даже не узнаетъ, что я видѣлъ этого человѣка, пока не прочитаетъ моего признанія на этой страницѣ. Если бы жены наши видѣли, что мы дѣлаемъ втихомолку отъ нихъ, стали ли бы онѣ любить насъ такъ, какъ любятъ? Неужели и мы столько же ошибаемся въ нихъ, сколько и онѣ въ насъ? Я смотрю на открытое лицо моей жены и думаю, что она меня никогда не обманывала.

Я не хочу, чтобы молодежь моя подражала моему собственному безразсудству, и потому не скажу, съ какимъ небольшимъ капиталомъ мистриссъ Тео и я начали жизнь. Несчастная трагедія ничего не принесла, несмотря на то, что рецензенты отзывались объ ея достоинствахъ, когда впослѣдствіи она явилась въ печати, весьма благопріятно; даже самъ мистеръ Кемблъ сдѣлалъ мнѣ честь — похвалилъ ее. Добрый нашъ другъ, лордъ Ротамъ, намѣревался было издать ее по подпискѣ и прислалъ мнѣ банковый билетъ, съ тѣмъ, чтобы я выдалъ ему сто экземпляровъ для его знакомыхъ; но явсегда гнушался этимъ способомъ пріобрѣтенія денегъ и, предпочитая переносить бѣдность sine dota, заперъ въ бюро рукопись вмѣстѣ съ стихами бѣдной Тео на первой страницѣ. Не понимаю, отчего эта пьеса произвела такое негодованіе при дворѣ. Неужели только оттого, что главную роль игралъ актеръ, тайно женившійся на дочери графа? Впрочемъ, мнѣ говорили, что выраженія, вложенныя въ уста нѣкоторыхъ индѣйцевъ (возстававшихъ противъ властолюбія, британскаго желанія господствовать и т. п.), признаны были опасными и не конституціонными, такъ что отъ меня отнята была и та небольшая надежда на королевскую милость, которую я еще могъ бы питать.

Что же оставалось дѣлать? Спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ неудачи трагедіи, я, сосчитавъ остатки моего богатства (счетъ этотъ не требовалъ много времени и не былъ затруднителенъ), пришелъ къ заключенію, что намъ нужно проститься съ хорошенькой квартирой въ Блумсбири. На этомъ основаніи я объявилъ хозяйкѣ дома, что для поправленія здоровья моей жены необходимъ сельскій воздухъ. Мы переѣхали, однакожь, не далѣе Ламбета. Преданный Гумбо и Молли послѣдовали за нами. Здѣсь, несмотря на нашу бѣдность, намъ прислуживали лакей въ ливреѣ и горничная, какъ будто мы были люди значительные. Само собою разумѣется, милые родственники наши вопіяли противъ нашей расточительности. И то сказать, кому же, какъ не имъ, отъискивать въ насъ недостатки и разглашать ихъ всему свѣту?

Однажды, возвращаясь изъ Лондона, гдѣ я долженъ былъ повидаться съ нѣкоторыми книгопродавцами, я увидѣлъ передъ гостинницей, вблизи нашей квартиры, знакомую мнѣ золоченую карету, гербы и ливрею. Нѣсколько праздныхъ обитателей нашего мѣстечка окружили великолѣпную колесницу и съ подобострастіемъ смотрѣли на облитыхъ золотомъ лакеевъ, тянувшихъ пиво изъ блестящихъ кружекъ. Войдя въ домъ, я увидѣлъ, что въ нашей маленькой гостиной (изъ оконъ которой представлялся восхитительный видъ рѣки, покрытой лодками и шлюбками, а за ней высились старинныя башни и деревья архіепископскаго дворца и сада), противъ жены моей сидѣла миледи Кастльвудъ. Мистриссъ Тео, не одаренная особеннымъ умѣньемъ описывать людей и сцены, разсказала мнѣ, по отъѣздѣ миледи, всѣ подробности разговора съ ея сіятельствомъ.

— Пока вы были въ клубѣ, сказала миледи: — веселились съ своими друзьями, пили пуншъ и кофе, я все время сидѣла здѣсь и разговаривала съ кузиной Тео. Согласитесь, что ей скучно сидѣть одной и ничего не дѣлать, кромѣ чепчиковъ да рубашечекъ. Ничего, моя душа! надѣюсь, у васъ скоро будетъ компаньйонъ, который въ отсутствіе кузена Джоржа станетъ васъ развлекать!.. Какая миленькая квартирка у васъ! ну, просто прелесть! Новый домъ, который мы заняли, въ двадцать разъ громаднѣе, сверху донизу покрытъ золотомъ; но онъ мнѣ не такъ нравится, какъ вашъ коттэджъ. Правду говорятъ, что и богатство и бѣдность имѣютъ свои пріятности. Когда мы жили въ Албани — гдѣ я сама все дѣлала; мела полы, кипятила воду, помогала прачкѣ, — словомъ сказать, все, все — я была тогда такъ же счастлива, какъ и теперь. У насъ всего былъ одинъ негръ…. Кузенъ Джоржъ, отчего вы не продадите вашего Гумбо? Вѣдь онъ у васъ совершенно лишній; онъ только лѣнится, сплетничаетъ да волочится за вашей горничной.

Въ этомъ родѣ тараторила миледи, въ совершенно хорошемъ расположеніи духа, пока не наступилъ часъ ея отъѣзда. Тутъ она вынула чудесный репетиръ и сказала, что время ѣхать съ визитомъ къ ея величеству, въ Букингэмскій дворецъ.

— Смотрите же, Джоржъ, пріѣзжайте къ намъ, сказала миледи, дѣлая мнѣ изъ окна золоченой кареты прощальный привѣтъ. — Насчетъ этого мы съ Тео все устроили!

— Наконецъ-то, сказалъ я, когда облитые золотомъ лакеи вскочили на запятки и наша великолѣпная маленькая покровительница оставила насъ: — она одна не устрашилась нашей бѣдности, она одна не постыдилась навѣстить кровныхъ родныхъ.

— Не постыдилась! сказала Тео, принимаясь за шитье для какого-то лиллипута. — Надо отдать ей справедливость, она въ какой угодно кухнѣ и въ какомъ угодно дворцѣ будетъ совершенно какъ дома. Она уже успѣла дать мнѣ и Молли двадцать уроковъ относительно хозяйства. Вѣдь ока сама признается, что въ Албани она и стряпала, и обметала комнаты, и доила корову.

— Въ ней вовсе нѣтъ гордости, прибавилъ я. — Съ ея стороны очень мило пригласить насъ обѣдать съ ней и милордомъ. Когда-то дядя Варрингтонъ вздумаетъ предложить намъ черствую корку хлѣба и стаканъ своего знаменитаго пива?

— Да, да, это очень милое приглашеніе, сказала Тео, бросивъ на меня лукавый взглядъ. — Но, мой другъ, ты не знаешь еще всѣхъ условій!

При этомъ жена моя, очень вѣрно подражая акценту миледи и смѣясь, разсказала мнѣ, въ чемъ заключались эти условія.

— Она вынула изъ кармана бумажникъ, говорила Тео: — и объявила дни, въ которые не бываетъ дома и въ которые принимаетъ гостей. По понедѣльникамъ она принимаетъ герцога и герцогиню, съ различными членами дома милорда и ихъ женами. По вторникамъ у ней собиралось нѣсколько графовъ, два епископа и посланники: «разумѣется, въ эти дни вы не захотите къ намъ пріѣхать?» сказала графиня: «вы такъ бѣдны, что вамъ нельзя быть въ обществѣ такихъ людей, — вы это сами знаете. Да чего! въ эти дни и мой отецъ не обѣдаетъ съ нами: такое общество не по немъ… съѣстъ гдѣ нибудь кусокъ холоднаго мяса — и довольно.» Я сказала ей на это, что мистеръ Варрингтонъ только и можетъ находиться въ лучшемъ обществѣ, и предложила миледи пригласить насъ въ тотъ день, когда у нея будетъ обѣдать архіепископъ кантерберійскій, въ каретѣ котораго мы можемъ воротиться въ Ламбетъ. — А какая она экономка! продолжала Тео. «Я думала было привезти съ собой чепчички моего малютки и другія вещицы, изъ которыхъ милордъ уже выросъ; но вѣдь вы знаете, душа моя, что они мнѣ самой понадобятся.»

— Итакъ, мы лишились этого прибавленія къ нашему гардеробу, улыбаясь, сказала Тео. — Молли и я должны будемъ употребить всѣ свои усилія, чтобъ обойтись безъ этой милости ея сіятельства. «Бѣдные, должны быть бѣдными», сказала графиня, съ своей обычною бойкостью, «должны довольствоваться тѣмъ, что имѣютъ. Что бы намъ сдѣлать для этой несчастной Маріи? право, не знаю! Пригласить ее къ себѣ, какъ васъ приглашаемъ, невозможно: вы бѣдны, а она, дочь графа, вышла замужъ за актера! Согласитесь, душа моя, это ужасно! Ея величество и принцесса обѣ говорили объ этомъ! Всѣ благородныя фамиліи въ этомъ королевствѣ сожалѣютъ насъ. Но все же у меня есть планъ помочь этимъ несчастнымъ. и я уже отправила къ нимъ Симонса, нашего грума, переговорить объ этомъ.»

Планъ этотъ заключался въ томъ, что Гаганъ, кончившій почти полный курсъ Дублинскаго университета, долженъ былъ отправиться туда, получить ученую степень и поступить въ духовное сословіе: «тогда», прибавила графиня, «мы бы доставили ему мѣсто домашняго священника.» Здѣсь я могу упомянуть, что этотъ благодѣтельный планъ приведенъ былъ въ исполненіе мѣсяцевъ двадцать спустя, когда я самъ могъ оказать услугу мистеру Гагану, который во все время нашего горестнаго положенія былъ однимъ изъ самыхъ добрыхъ и лучшихъ нашихъ друзей. Только тогда Кастльвудъ исполнилъ свое обѣщаніе: онъ доставилъ Гагану мѣсто священника въ одной изъ нашихъ колоній, гдѣ Гаганъ отличилъ себя въ качествѣ воина и проповѣдника, какъ мы сейчасъ объ этомъ узнаемъ; но его сіятельство ни одной гинеей не хотѣлъ помочь ни сестрѣ, ни родственнику, во время ихъ крайности. Благодаря Бога, я никогда не просилъ его о помощи, хотя, надо отдать ему справедливость, никто, кромѣ его, не радовался такъ искренно, когда кончились дни нашего бѣдствія.

Что касается до дяди Варрингтона и его добродѣтельной жены и дочерей, то позвольте и имъ отдать справедливость и объявить, что, во весь періодъ моего испытанія, сожалѣніе ихъ о моей бѣдности было сильно и неизмѣнно. У меня все еще были друзья, которые видѣлись съ ними и, какъ водится между друзьями, сообщали мнѣ ихъ мнѣнія и разговоры: я ни разу не слышалъ, чтобы они сказали обо мнѣ или о женѣ хоть одно доброе слово. Даже о трагедіи моей они говорили какъ о важномъ преступленіи, злобно называя автора развратнымъ негодяемъ, который когда либо таскался по улицѣ Грабъ, въ лохмотьяхъ и грязи. Они не подали мнѣ руки помощи. Еслибъ жена моя вздумала попросить у нихъ милостыни, они не бросили бы ей двухъ пенсовъ. Разъ шесть въ недѣлю они ходили въ церковь. Они были членами множества благотворительныхъ обществъ. Ихъ родъ извѣстенъ восемьнадцать столѣтій и будетъ процвѣтать до скончанія вѣка. Они будутъ благодарить небо, что созданы не такъ, какъ другіе; они всегда будутъ отталкивать отъ себя несчастныхъ, бѣдныхъ и убитыхъ горемъ.

Не стану припоминать о страшныхъ сомнѣніяхъ и опасеніяхъ, начинавшихъ тревожить меня. Мнѣ не удавался ни одинъ планъ, который придумывалъ я для пріобрѣтенія работы и увеличенія денежныхъ средствъ. Наконецъ я обратился къ мистеру Джонсону. Припоминая радушіе, съ которымъ онъ меня принялъ, мнѣ становится стыдно за рѣзкія слова, употребленныя мною насчетъ его манеръ и поведенія. Я разсказалъ ему мою исторію, объяснилъ затруднительность моего положенія, обстоятельства моей женитьбы и мою перспективу. Онъ никакъ не хотѣлъ допустить, что все это имѣетъ мрачный характеръ, или, si male nunc, что это будетъ продолжительно. У меня были въ виду шансы, правда, очень невѣрные, получить мѣсто въ Англіи; наслѣдство должно быть моимъ, нескоро, — это правда, и во всякомъ случаѣ осталось бы наслѣднику, котораго я ожидалъ. Я имѣлъ небольшой запасъ денегъ для текущихъ безотлагательныхъ потребностей. Я надѣялся пріобрѣсть замѣчательный успѣхъ на литературномъ поприщѣ; но въ этомъ отношеніи мистеръ Джонсонъ совершенно разочаровалъ меня, сказавъ, что, послѣ представленія моей трагедіи, нельзя не сомнѣваться, что природа одарила меня тѣми особенными способностями, которыя необходимы для пріобрѣтенія такого успѣха. Наконецъ мнѣ стоило только подчинить себя материнскому управленію, воротиться въ Виргинію; а тамъ для меня все было готово. «О чемъ же вы горюете, сэръ!» вскричалъ мистеръ Джонсонъ: «такія деньги, какія вы имѣете, были бы для меня богатствомъ, когда я вступилъ въ свѣтъ; при нихъ пріятель мой мистеръ Гольдсмитъ завелъ бы карету въ шестерню. Въ ваши лѣта, съ вашими надеждами, съ двумя сотнями фунтовъ стерлинговъ, какой молодой человѣкъ станетъ предаваться отчаянію! Вы только вспомните, сэръ, что можете прожить безъ нужды цѣлый годъ; а кто знаетъ, что случится въ этотъ промежутокъ. Быть можетъ, вамъ будутъ помогать здѣшніе родственники, можетъ статься, васъ введутъ во владѣніе виргинскимъ помѣстьемъ, или, наконецъ, совершенно неожиданно вы можете получить огромное богатство.» Втеченіе того года я ничего не получилъ, а онъ получилъ. Милордъ Бютъ назначилъ мистеру Джонсону пенсію, возбудившую во всей улицѣ Грабъ негодованіе на знаменитаго писателя, который выпустилъ въ свѣтъ свое собственное, очень нелестное мнѣніе насчетъ пенсій вообще и пенсіонеровъ въ особенности.

Несмотря на то, мистеръ Джонсонъ не осуждалъ моихъ литературныхъ проектовъ; онъ обѣщалъ доставить мнѣ работу отъ книгопродавцевъ и свято исполнилъ свое обѣщаніе.

— Только вотъ что, сказалъ онъ: — вы не должны показываться къ нимъ in forma pauperis. Нельзя ли вамъ у кого нибудь изъ знакомыхъ достать карету, въ которой мы съѣздимъ къ нимъ? Вы надѣнете шляпу съ плюмажемъ и лучшій камзолъ, такъ что мы явимся къ нимъ, сэръ, какъ будто этимъ дѣлаемъ имъ честь.

Эта хитрость удалась превосходно и въ первые визиты доставила мнѣ уваженіе. Но когда книгопродавцы узнали, что я беру деньги за свои труды, спины ихъ перестали гнуться, и они обходились со мной съ крайне непріятною фамильярностью. Однажды я услышалъ, какъ одинъ изъ нихъ, бывшій нѣкогда лакеемъ, сказалъ: «о, это Покахонтасъ! пусть подождетъ!» Мальчикъ передалъ мнѣ эти слова. — «Пусть подождетъ!» вскричалъ я, пылая бѣшенствомъ и заглянувъ въ его кабинетъ. «Я не привыкъ сидѣть въ передней.» Дѣло другое вы: вамъ это идетъ! "Сказавъ это, я хлопнулъ дверью и выбѣжалъ изъ лавки на улицу Поллъ-Моллъ въ величайшемъ гнѣвѣ.

А, между тѣмъ, мистеръ Д. былъ правъ. Я пришелъ къ нему если не просить милости, то, во всякомъ случаѣ, предложить ему сдѣлку и, само собою разумѣется, долженъ былъ ждать, когда онъ выберетъ удобную минуту для пріема. Въ дни, болѣе благопріятные, я просилъ извиненія у этого джентльмена, и добродушный авторъ «Музы въ ливреѣ» помирился со мной очень охотно.

Въ другомъ мѣстѣ, куда я обратился за работой, надо полагать, или я держалъ себя благоразумнѣе, или мистеръ Джонсонъ былъ счастливѣе: онъ предоставилъ мнѣ случай заниматься переводами съ иностранныхъ языковъ, которые, къ счастію, я зналъ. Тяжелый трудъ цѣлаго дня вознаграждался нѣсколькими шиллингами, такъ что недѣля этого труда едва-едва доставляла мнѣ гинею, да и ту низкіе торгаши, нанимавшіе меня, швыряли мнѣ съ видомъ покровительства, оскорблявшаго достоинство благороднаго человѣка. Теперь, когда я просматриваю статьи своей работы, за которыя получилъ нѣсколько ничтожныхъ шиллинговъ, во мнѣ пробуждаются самыя тяжелыя, самыя горькія воспоминанія. Я припоминаю сомнѣнія и боязнь, волновавшія меня, когда я смотрѣлъ на жену, няньчившую малютку и глядѣвшую мнѣ въ лицо съ притворной улыбкой, которою тщетно старалась она скрыть свои опасенія. Въ тѣ минуты я снова вступалъ въ борьбу съ гордостью; снова открылись раны, жгучую боль которыхъ я всѣми силами старался перенесть. Есть нѣсколько несправедливыхъ поступковъ противъ меня, которые не знаю, какъ мнѣ забыть, и которые каждый разъ, когда вспоминаю о нихъ, возбуждаютъ во мнѣ прежнее негодованіе. Уныніе и мракъ окружаютъ меня до тѣхъ поръ, пока не пробудится воспоминаніе о той любви и нѣжности, которыя, при этомъ мракѣ и уныніи, служили для меня лучезарнымъ свѣтомъ и отраднымъ утѣшеніемъ.

ГЛАВА XI.
ЛУИДОРЪ МАЙЛЬЗА.

Маленькій Майльзъ явился въ этотъ свѣтъ спустя нѣсколько дней послѣ рожденія всемилостиваго принца, который командуетъ его полкомъ. Иллюминація и пушечная пальба привѣтствовали рожденіе принца Георга; толпамъ народа дозволено было видѣть его, въ то время, какъ онъ, охраняемый няньками, лежалъ во дворцѣ за золотыми рѣшетками. Немного нянекъ окружали колыбель нашего маленькаго принца. Кромѣ преданнаго Гумбо и доброй Молли, которые любили и восхищались наслѣдникомъ моей нищеты такъ нелицемѣрно, какъ только могли пожелать наши сердца, не привѣтствовали его ни вельможи, ни царедворцы. Отчего же нашъ сынъ не былъ названъ Джоржемъ, подобно своему ровеснику, и по имени своего отца? Я далъ ему имя маленькаго повѣсы моей фамиліи, — имя, которое носили многія поколѣнія Варрингтоновъ. Любовь и добросердечіе бѣднаго Майльза до такой степени тронули меня въ то время, когда чувства эти были рѣдки между моими кровными, что Тео и я согласились назвать нашего первенца именемъ этого единственнаго маленькаго друга.

Мы написали нашимъ родителямъ объ этомъ важномъ событіи и смѣло напечатали въ «Dayly Advertiser» о днѣ и мѣстѣ рожденія нашего ребенка. «Милый мой», писала тетка Бернштэйнъ въ отвѣтъ на мое извѣщеніе, «къ чему ты объявляешь всему свѣту, что живешь въ такомъ захолустъи?.. Цалую заочно маленькую мама и посылаю гостинецъ для ея малютки.» Гостинецъ этотъ былъ не что иное, какъ прекрасное шелковое покрывало, окаймленное самыми тонкими кружевами. Оно было очень некстати: кружева, по своей цѣнности, принесли бы гораздо больше пользы; но Тео и Молли были въ восторгѣ отъ подарка, и колыбель моего старшаго сына имѣла покрывало, какъ у любаго нобльмена.

Добрый докторъ Геберденъ нѣсколько разъ пріѣзжалъ навѣстить мою жену. Онъ отрекомендовалъ намъ знакомаго своего врача, жившаго по сосѣдству съ нами, который и принялъ Тео на свое noneченіе. Къ счастію, моя милая паціентка не нуждалась въ пособіи врача. Ей со всею готовностью могли оказать необходимую помощь хозяйка нашего дома и наша вѣрная служанка. И вотъ скромный уголокъ нашъ снова украсился появленіемъ позлащенной кареты леди Кастльвудъ. Миледи привезла съ собой въ серебряномъ сосудѣ какого-то желе, которое, по ея мнѣнію, должно было понравиться Тео и которое, безъ всякаго сомнѣнія, подавали наканунѣ за ея банкетомъ. Она разсказала намъ о всѣхъ придворныхъ церемоніалахъ, о роскоши и пиршествахъ по случаю рожденія наслѣдника британскаго престола. Случилось такъ, что въ одинъ изъ дней, когда карета графини блистала у нашихъ маленькихъ воротъ, меня навѣстилъ добрый мистеръ Джонсонъ. Онъ былъ пораженъ великолѣпіемъ графини и сдѣлалъ ей нѣсколько поклоновъ, скорѣе почтительныхъ, чѣмъ граціозныхъ. Миледи очень ласково называла меня кузеномъ и съ величайшей благосклонностью помогла мнѣ переложить желе изъ серебрянаго сосуда въ глиняный. Мистеръ Джонсонъ попробовалъ этого лакомства и нашелъ его превосходнымъ.

— Вельможамъ, сказалъ онъ: — счастье во всемъ. Они могутъ нанимать отличныхъ знатоковъ поварскаго искусства и собирать вокругъ своего стола отличныхъ остроумцевъ. Если, какъ вы предполагаете, сэръ — а судя по наружности этого желе, предположеніе ваше весьма справедливо — если это лакомство показывалось уже за столомъ ея сіятельства, то оно видѣло избранное общество. Оно дрожало подъ взглядами знаменитыхъ красавицъ, къ нему прикасались ихъ розовыя губки, оно привлекало къ себѣ вниманіе всего общества наровнѣ съ фруктами, тортами и кремами, которые, безъ всякаго сомнѣнія, были такъ же усладительны, какъ и это желе.

Говоря такимъ образомъ, добрый докторъ уничтожилъ значительную часть благотворительнаго приношенія леди Кастльвудъ; хоть относительно эпитета усладительный я долженъ сказать, что бѣдная моя жена, попробовавъ желе, отодвинула его, какъ очень невкусное блюдо, а Молли, вздернувъ голову, объявила, что оно прокисло.

Мой сынъ, по крайней мѣрѣ, можетъ сказать, что его крестной матерью была дочь графа. Эта обязанность была исполнена его кузиной, бѣдной леди Маріей, которой ласки и вниманіе къ матери и ребенку превосходили всякую похвалу и которая, потерявъ единственный случай наслаждаться материнскимъ счастіемъ, горевала о своей потерѣ надъ нашимъ ребенкомъ, такъ что трогательно было смотрѣть на нее. Капитанъ Майльзъ отличный джентльменъ во всѣхъ отношеніяхъ, его гусарская форма роскошна какъ нельзя болѣе; но у него слишкомъ доброе сердце, и онъ, мы надѣемся, во всю свою жизнь будетъ признательнымъ, вспоминая, что его младенческіе члены завертывали въ одѣяльца, приготовленныя для ребенка бѣднаго актера. Самсонъ крестилъ его въ той самой церкви, гдѣ совершенъ былъ обрядъ нашего бракосочетанія, и никогда еще молитвы не читались съ такимъ чувствомъ и выразительностью, какъ при этомъ случаѣ; только при концѣ обряда голосъ измѣнилъ мистеру Самсону: тогда онъ и вся конгрегація не могли удержаться отъ слезъ. — «Самъ мистеръ Гаррикъ», говорилъ Гаганъ, «не прочиталъ бы этихъ словъ такъ превосходно.» Я увѣренъ, что еще ни одинъ невинный младенецъ, вступая въ этотъ свѣтъ, не былъ сопровождаемъ желаніями и благословеніями болѣе нѣжными и искренними.

Однако, я еще не сказалъ, какимъ образомъ случилось, что капитанъ нашъ носитъ имя Майльза. Дня за два до крещенія, когда мы все еще полагали, что первенецъ нашъ долженъ носить имя отца, у воротъ нашего коттэджа послышался стукъ копытъ маленькой лошадки, и вслѣдъ затѣмъ нашъ кузенъ Майльзъ позвонилъ въ колокольчикъ. Я увѣренъ, что онъ предпринялъ эту поѣздку не спросясь своихъ почтенныхъ родителей.

— Вы знаете, сказалъ онъ: — кузенъ Гарри подарилъ мнѣ лошадку, и я не могу не любить васъ, потому что вы такъ похожи на него, и потому, что дома у насъ говорятъ о васъ такія вещи, что стыдно слушать. Я привезъ вашему малюткѣ свистульку и кораллъ, которые подарила мнѣ моя крестная мать леди Соклинъ, и если вы, кузенъ Джорджъ, дѣйствительно бѣдны, то вотъ вамъ золотой луидоръ, который имѣетъ цѣну, но для меня онъ безполезенъ, потому что, какъ вамъ извѣстно, я не могу его истратить.

Мы провели мальчика въ комнату Тео (онъ поднялся по лѣстницѣ, стуча охотничьими сапогами, которыми очень гордился); Тео поцаловала его и благодарила. Луидоръ и теперь еще хранится въ ея кошелькѣ.

Моя мать, въ письмѣ, писанномъ, по обыкновенію, ея посланницей, увѣдомляла меня о своемъ королевскомъ изумленіи и неудовольствіи, въ которыя она была повергнута, узнавъ, что мой сынъ названъ Майльзомъ — именемъ, совершенно неизвѣстнымъ въ фамиліи Эсмондъ. Въ то время я не счелъ за нужное объяснять этому причину; но когда, спустя нѣсколько лѣтъ, я разсказалъ мадамъ Эсмондъ, по какому случаю сынъ мой названъ этимъ именемъ, я видѣлъ, какъ по морщинистымъ щекамъ ея катились слезы, и слышалъ, какъ она распрашивала Гумбо о мальчикѣ, подарившемъ свое имя нашему Майльзу.

ГЛАВА XII.
ГОРЕ И УТѢШЕНІЕ.

Въ дни моей юности, когда Гарри и я были такъ непочтительны къ нашему наставнику, возможно ли мнѣ было думать, что мистеръ Эсмондъ Варрингтонъ самъ сдѣлается вожатымъ медвѣдя? Моя мать, когда мы снова жили вмѣстѣ, не рѣшалась прямо говорить объ этомъ періодѣ моей жизни: она только намекала на него, говоря: «то ужасное время, мой другъ, о которомъ я не могу вспомнить равнодушно»; «тѣ страшные годы, когда между нами поселился раздоръ». Когда мой ученикъ, почтенный и признательный человѣкъ, высылалъ мнѣ въ Джемстоунъ по нѣскольку бочекъ той жидкости, которая доставила ему огромное богатство, мадамъ Эсмондъ называла его моимъ пріятелемъ въ Англіи, моимъ богатымъ ламбетскимъ пріятелемъ и пр., но никогда по имени; она не отвѣдала даже ни одной капли его пива. Въ варрингтонскомъ помѣстья мы варили свое собственное; но добрый мистеръ Фокеръ не перестаетъ присылать въ Ипсвичъ ежегодно пары бочекъ своего произведенія. Его сынъ — молодой франтъ; отецъ — весьма почтенный и добрый джентльменъ. Знакомство съ нимъ я приписываю моему особенному счастію, потому что чрезъ него я получалъ гинеи въ самую тяжелую пору моей жизни.

Для меня не столько дороги были эти деньги, сколько обязанность гувернера, которую я принялъ на себя, и надежды, которыя подавала мнѣ эта обязанность. Пивоваренный заводъ мистера Фокера въ Ламбетѣ стоялъ въ то время близъ поля Педларъ. Докторъ, наблюдавшій за моей женой въ послѣдній періодъ ея беременности, лечилъ въ то же время и богатое семейство пивовара. Мистеръ Фокеръ родомъ баварецъ; настоящее его имя Uœlker. Я полагаю, что мистеръ Лансъ, нашъ докторъ, познакомилъ его съ моимъ именемъ и исторіей. Почтенный докторъ часто курилъ виргинскій табакъ въ моемъ садикѣ и искренно полюбилъ меня и мое семейство. Онъ ввелъ въ мой домъ своего патрона, и когда послѣдній увидѣлъ, что мнѣ знакомъ его родной языкъ, что я умѣлъ пропѣть: «принцъ Евгеній храбрый наѣздникъ» — пѣсню, вывезенную моимъ дѣдомъ изъ походовъ Марльборо, — онъ отъ души привязался ко мнѣ; жена его предложила къ услугамъ мистриссъ Варрингтонъ свой портшезъ и карету, его дочь страстно полюбила нашего малютку (и, надо отдать справедливость капитану, ребенкомъ онъ былъ прекрасенъ, зато теперь, при своей косичкѣ, онъ страшно безобразенъ). Съ его сыномъ и наслѣдникомъ чрезвычайно дурно обходились въ Вестминстерской школѣ (собственно потому, что отецъ его былъ пивоваръ); поэтому родители просили меня принять его на мое попеченіе и платили мнѣ за его воспитаніе довольно значительную сумму.

Мистеръ Фокеръ былъ проницательный дѣловой человѣкъ; а какъ онъ и его семейство принимали во мнѣ и въ моемъ семействѣ живое участіе, то я откровенно сообщилъ ему о положеніи моихъ финансовъ. Эта откровенность еще болѣе усилила въ немъ любовь ко мнѣ и уваженіе. Онъ смѣялся надъ разсказами о помощи, которую оказывали намъ наши родные, о покрывалѣ тетки, о тухломъ желе леди Кастльвудъ и о презрѣніи леди Варрингтонъ; но, съ тѣмъ вмѣстѣ, у него навертывались слезы, когда мы говорили о луидорѣ маленькаго Майльза. Что касается до Самсона и Гагана, то онъ говорилъ: пусть они пьютъ пива у меня сколько душѣ угодно. Онъ послалъ жену свою навѣстить леди Марію и оказывалъ послѣдней всевозможное уваженіе и вниманіе, когда она посѣщала его домъ. Когда мистеръ Гаганъ уѣзжалъ въ Дублинъ, за полученіемъ ученой степени, леди Марія оставалась въ домѣ мистера Фокера; щедрый кошелекъ пивовара былъ открытъ для нашего друга, и этотъ кошелекъ доставилъ Гагану возможность отправиться въ далекій путь.

Когда мистеръ Фокеръ близко ознакомился съ моими дѣлами и моимъ положеніемъ, онъ не иначе говорилъ обо мнѣ, какъ съ энтузіазмомъ, какъ будто въ моемъ поведеніи было что-то необыкновенно добродѣтельное. Я разсказалъ ему, что моя мать копила деньги для Гарри и что оба они были у меня въ долгу. Разумѣется, я объяснилъ, почему Гарри, истрачивая мои деньги, считалъ ихъ своею собственностью, почему нельзя было вразумить мадамъ Эсмондъ, что она поступаетъ со мной безчеловѣчно. Въ концѣ 1762 года Гарри прислалъ мнѣ значительную сумму на покупку патента и въ то же время просилъ меня вспомнить, что онъ въ долгу у меня, и что если я нуждаюсь, то могу обратиться къ его агентамъ. Онъ не зналъ, въ какой крайней нуждѣ находился я, не зналъ, какъ поглощенъ былъ мой маленькій капиталъ.

Взять деньги брата я не рѣшался — это замедлило бы его производство — и, весьма естественно, я не обращался къ агентамъ его, хотя, признаться, не разъ покушался. Зная также ограниченныя средства добраго генерала Ламберта, я не хотѣлъ стѣснять его просьбой о пособіи. Эти простые поступки, выражавшіе одно только терпѣніе, моему почтенному пивовару угодно было принимать за примѣры возвышенной добродѣтели. И что же сдѣлалъ мои джентльменъ? Онъ написалъ моему брату въ Америку, выставляя меня и жену самыми удивительными изъ человѣческихъ созданій; онъ сдѣлалъ визитъ мадамъ де-Бернштэйнъ, которая никогда не говорила мнѣ объ этомъ, но я замѣтилъ, что съ того времени она обходилась съ нами чрезвычайно почтительно и ласково, что, со стороны женщины самолюбивой и свѣтской, было крайне для меня удивительно. Впослѣдствіи я спросилъ мистера Фокера, какимъ образомъ онъ пріобрѣлъ доступъ къ баронессѣ. Мистеръ Фокеръ захохоталъ. «Хороша баронесса!» сказалъ онъ. "Я зналъ барона, когда онъ былъ лакеемъ въ Мюнихѣ, а я — ученикомъ пивовара. Полагаю, лучше было бы для нашего семейства, еслибъ оно не любопытствовало насчетъ біографіи нашего дяди барона.

Такимъ образомъ, часть моей жизни, которая должна бы быть самою печальною, въ сущности была какъ нельзя болѣе пріятна, чрезъ моихъ друзей, чрезъ стеченіе счастливыхъ обстоятельствъ. Медвѣженокъ, котораго я водилъ, былъ смышленъ и переимчивъ и очень охотно плясалъ по моей дудкѣ. Во всякомъ случаѣ, лучше было водить медвѣдя, чѣмъ толкаться у дверей книгопродавцевъ — выжидать удовольствія или каприза режиссёровъ! Моя жена и я, втеченіе нашего изгнанія — такъ называли мы то время — проводили очень пріятные вечера въ кругу нашихъ друзей и благодѣтелей. Не лишены мы были и возвышенныхъ удовольствій: мистриссъ Фокеръ и мистриссъ Варрингтонъ прекрасно пѣли дуэты; а иногда, находясь въ хорошемъ расположеніи, я читалъ въ нашемъ дружескомъ кружкѣ трагедію «Покахонтосъ», и читалъ, по словамъ мистера Фокера, несравненно лучше Гагана.

Послѣ маленькой шалости Майльза Варрингтона-младшаго, я не видѣлъ его и рѣдко слышалъ о моихъ родственникахъ съ отцовской стороны. Сэръ Майльзъ постоянно находился при дворѣ. Онъ былъ покорнѣйшимъ слугою всякаго министра. Удивляюсь, отчего втеченіе кратковременнаго управленія перваго любимца короля онъ не поддѣлывалъ чистаго англійскаго языка подъ шотландскій акцентъ. Однажды я увидѣлъ его, возвращавшагося вмѣстѣ съ женой изъ дворца, гдѣ представляли они его величеству новобрачную дочь свою, мистриссъ Клэйпуль. На рукахъ у меня былъ нашъ малютка. Дядя и тетка гнѣвно посмотрѣли на меня изъ окна золотой своей кареты. Лакеи безсмысленно смотрѣли на свои букеты. Еслибъ на мнѣ надѣта была шапка-невидимка, то и тогда, мнѣ кажется, братъ моего отца не проѣхалъ бы мимо меня съ большимъ равнодушіемъ.

Не слишкомъ охотно и не часто пользовались мы страннымъ приглашеніемъ леди Кастльвудъ пріѣзжать къ ней на чай или ужинъ, когда въ ея домѣ не было гостей. Старикъ ванъ-день-Бошъ, человѣкъ съ тонкимъ умомъ и удивительною способностью наживать деньгу, не находилъ удовольствія въ бесѣдѣ съ посторонними людьми. Онъ ни съ кѣмъ не говорилъ, кромѣ дочери, которая разсуждала о домашнихъ и биржевыхъ дѣлахъ, о повышеніи и пониженіи курсовъ, объ увеличеніи и сбытѣ мызныхъ продуктовъ, съ такимъ же точно знаніемъ дѣла и дальновидностью, какъ и старикъ-отецъ. Милорда Кастльвуда часто не было дома; миледи не обращала особеннаго вниманія на его отсутствіе. Она откровенно говорила женѣ моей:

— Милордъ и мой отецъ никакъ не могутъ сойтись. Милордъ безпрестанно нуждается въ деньгахъ, а отецъ держитъ ихъ подъ замкомъ. Еслибъ милорду дали на руки всѣ деньги, онъ бы скоро промоталъ ихъ, и тогда что сталось бы съ нашей благородной фамиліей? Мы, душа, платимъ за все наличными денежками (кромѣ карточныхъ долговъ, которыхъ мы и не хотимъ имѣть). Мы платимъ поварамъ, платимъ за лошадей, за вина, портнымъ, всѣмъ, всѣмъ рѣшительно, и это для нихъ счастье: милордъ ничего бы не платилъ! Впрочемъ, мы всегда заботимся, чтобъ у него была гинея въ карманѣ и чтобы онъ выѣзжалъ, какъ настоящій нобльменъ! Ахъ, сколько онъ былъ долженъ до насъ, одному Богу извѣстно! Я и отецъ стараемся сдѣлать его человѣкомъ респектабельнымъ; но это не шутка, душа моя! Представь! онъ готовъ растопить все серебро, и хорошо еще, что ключи отъ кладовой папа держитъ при себѣ. Когда мы отправляемся въ Кастльвудъ, отецъ ѣдетъ со мной, вооруженный… да и всѣ люди вооруженные!

— Праведное небо! вскричала Тео: — неужели ваше сіятельство хотите сказать, что подозрѣваете своего мужа въ намѣреніи….

— О, нѣтъ! совсѣмъ не то! И опять, съ другой стороны, неужели вы думаете, что я повѣрю нашему брату Виллю значительную сумму? Я скорѣе довѣрю кошкѣ крынку молока! Да, душа моя, я вамъ скажу — небольшое удовольствіе быть великосвѣтской женщиной, и если я купила графскую корону, то заплатила за нее хорошую цѣну, — это правда!

Такъ точно и милордъ Кастльвудъ заплатилъ хорошую цѣну за выкупъ своего помѣстья, за устройство домовъ и конюшень, за уплату долговъ. Онъ былъ рабомъ своей маленькой жены и ея отца. Не удивительно, что общество этого старика не нравилось бѣдной жертвѣ и что милордъ съ радостью убѣгалъ изъ своего прекраснаго дома или въ клубъ, когда былъ при деньгахъ, или въ общества другихъ людей, кромѣ тѣхъ, которыхъ встрѣчалъ дома. Водить медвѣдя, какъ я водилъ, занятіе, конечно, не очень пріятное; ждать въ прихожей книгопродавца, пока его милости угодно будетъ кончить свой обѣдъ и дать мнѣ аудіенцію, тоже тяжелый трудъ, особливо для человѣка съ моимъ именемъ и моей гордостью; но я бы не промѣнялъ моей нищеты на униженіе Кастльвуда, не предпочелъ бы его жалкой зависимости моей собственной. Я трудами доставалъ себѣ хлѣбъ, и никто не можетъ сказать, что я льстилъ моимъ патронамъ, или раболѣпствовалъ передъ ними, или въ моихъ сношеніяхъ съ ними не иначе держалъ себя, какъ серьёзно, гордо и даже несносно.

Существо, которое судьба сдѣлала спутницей моей въ жизни, съ такимъ спокойствіемъ и такъ безропотно переносила нищету, что скупая фортуна сжалилась надъ ней и, подобно дикому чудовищу въ волшебныхъ сказкахъ, смягчилась добродушіемъ и веселостью этого кроткаго, безхитростнаго созданія. Какъ бѣдна ни была она, но всѣ знавшіе ее видѣли въ ней истинно благородную леди; всѣ мелкіе торговцы, всѣ жители нашего мѣстечка оказывали ей такое же уваженіе, какъ и самымъ богатѣйшимъ нашимъ сосѣдямъ. «Душа моя», говорила мистриссъ Фокеръ женѣ моей, выѣзжая съ ней въ своей каретѣ, «вы кажетесь госпожей этой кареты, а я — вашей горничной.» Наши домохозяйки обожали ее; всѣ торговцы исполняли ея незначительные заказы такъ охотно, какъ будто ихъ дѣлала какая нибудь графиня, какъ будто они были убѣждены, что отъ угожденія ей зависитъ ихъ богатство.

Добрые родители моего медвѣжонка одолжали намъ карету свою иногда прогуляться, а иногда съѣздить къ нашимъ знакомымъ. Говоря всю правду, я долженъ признаться, что мы заѣзжали однажды въ коттэджъ подъ вывѣской «Протестантскій Герой» и тамъ, въ саду, пили силлабобь^[5]. Хозяйка коттэджа во все это время не хотѣла называть жену мою иначе, какъ ея сіятельствомъ. Мы посѣтили и мистера Джонсона; пили чай у него, вмѣстѣ съ талантливымъ мистеромъ Гольдсмитомъ. Докторъ Джонсонъ провожалъ жену мою до самой кареты. Чаще всего мы посѣщали тетушку Бернштэйнъ. Я даже началъ дѣлаться ревнивымъ, потому что баронесса оказывала удивительное расположеніе къ Тео.

Это расположеніе возрасло до такой степени, что баронесса готова была проводить съ ней большую часть дней въ недѣлѣ, готова была не разлучаться съ ней. Ребенокъ Тео и ея мужъ были для нея несноснѣйшими созданіями, и она, шутя, показывала видъ, что ненавидитъ насъ за то, что мы отрывали отъ нея ея фаворитку. Конечно, жена моя достойна была того, чтобы ее любили; но частыя, принужденныя отлучки и постоянное затрудненіе видѣться съ ней обратили расположеніе моей тетки въ своего рода страсть. Баронесса обременяла ее записками, имѣвшими характеръ любовныхъ писемъ; ея люди почти безвыходно толкались на нашей кухнѣ. Если жена моя долго не являлась къ ней, она умоляла ее пріѣхать и, при встрѣчѣ, жестоко бранила меня. Однажды, когда ребенокъ нашъ захворалъ, мадамъ Бернштэйнъ три дня сряду пріѣзжала въ Ламбетъ, клялась, что маленькій Майльзъ совершенно здоровъ и что мы нарочно выдумываемъ болѣзни, чтобъ только огорчать ее.

Властолюбивая графиня Кастльвудъ держала себя такъ непринужденно въ отношеніи къ старой своей теткѣ, такъ любезна была въ сношеніяхъ съ ней, какъ и со всѣми другими, большими и малыми. «Не понимаю, право, не понимаю», говорила графиня, «почему вы кланяетесь этой старухѣ! Вы скажете, потому, что она настоящая леди! Вздоръ! Она точно такая же леди, какъ и всѣ другія; я сама нисколько не хуже ихъ, съ ихъ высокими каблуками и надменными манерами! Вы скажете, что нѣкогда она была красавицей? Снимите парикъ съ нея, смойте румяны, выньте у ней зубы, и что тогда выйдетъ изъ вашей красавицы, желала бы я знать! Сложите это все въ картонку, и ваша красавица обратится въ морщинистую старуху.» Дѣйствительно, маленькая американка говорила правду. Всякая красота должна наконецъ поблекнуть, цвѣтокъ увядаетъ и въ землѣ и на деревѣ. Вы видите передъ собой старость, не пользующуюся ничьимъ уваженіемъ; видите сѣдины, спрятанныя или окрашенныя. Баронесса все еще жила для свѣта, опираясь на костыль, бродила въ немъ и льнула къ нему. Уже восемьдесятъ лѣтъ, какъ она обращалась въ немъ и вкушала отъ древа запрещеннаго и дозволеннаго. Она имѣла красоту, питалась удовольствіями, лестью, и съ тѣмъ вмѣстѣ сколько страстей бушевало въ ея груди, сколько испытала она разочарованія, пораженій, уничиженія! сколько шиповъ скрывалось для нея подъ пышными розами, сколько жалящихъ пчелъ — въ сладкихъ плодахъ!

— Ты не красавица, говорила она женѣ моей: — и должна благодарить за это свои звѣзды. (Если она противорѣчила себѣ въ своихъ сужденіяхъ, то можно извинить ее: мы сами иногда дѣлаемъ то же самое.) Не говори мнѣ, что твой мужъ доволенъ твоимъ личикомъ и что ты не хочешь, чтобы тобой восхищались другіе! Это общая наша слабость. Всякая женщина болѣе всего хотѣла бы быть красавицей, какъ бы она ни была богата, добра, хотя бы имѣла всѣ дары волшебницы! Взгляни на этотъ портретъ: я знаю, что онъ довольно дуренъ и что глупый хвастунъ Кнеллеръ не умѣлъ написать глазъ и придать ему надлежащаго выраженія и колорита. Какія чудныя формы имѣла я въ ту пору, а теперь, посмотри на эту морщинистую старую шею! Зачѣмъ періодъ нашей красоты такъ скоротеченъ? Я помню мадмуазель де-Ланкло: она была старше меня, но красота ея хорошо сохранилась. Мы не можемъ скрыть своей старости. Я родилась въ послѣднемъ году царствованія короля Іакова. Я еще не такъ стара: мнѣ только семьдесятъ-шесть. А, между тѣмъ, какія руины я представляю собою: не правда ли, какъ жестоко, что наше время скоротечно?

При этомъ жена моя сказала неоспоримую истину, что время для всѣхъ вообще проходитъ незамѣтно.

— Ха, ха! вскричала баронесса. — А развѣ Адамъ не прожилъ почти тысячи лѣтъ, и развѣ Ева не была прекрасна во все это время? Этимъ вопросомъ я часто ставила втупикъ мистера Тушера… бѣдный мистеръ Тушеръ! Скажите, пожалуйста, что мы сдѣлали послѣ того, что наша жизнь такъ страшно сократилась?

— Неужели ваша жизнь такая счастливая, что вы хотѣли бы ея продолженія? спрашиваетъ собесѣдница баронессы. — Неужели вы, такая любительница остроумія, никогда не читали превосходнаго описанія Сфифта въ «Путешествіи Гулливера» людей, которые никогда не умираютъ? Папа и мужъ мой говорятъ, что это одно изъ лучшихъ и сильныхъ назидательныхъ сочиненій. По моему, лучше вовсе не жить, чѣмъ жить безъ любви, и я увѣрена, продолжала жена моя, приложивъ къ глазамъ платокъ: — еслибъ что нибудь случилось съ моимъ неоцѣненнымъ Джоржемъ, я въ тотъ же моментъ пожелала бы итти за нимъ въ другой міръ.

— А кто меня любитъ въ другомъ мірѣ? Я совершенно одинока, дитя мое; вотъ почему мнѣ пріятнѣе оставаться здѣсь, сказала баронесса, встревоженнымъ, почти плачевнымъ тономъ. — Здѣсь хоть вы, по крайней мѣрѣ, любите меня, да благословитъ васъ небо! Хотя я безпрестанно бранюсь, хотя у меня несносный характеръ, но я знаю, что слуги мои доставятъ мнѣ покой, что они подымутся въ какой угодно часъ ночи и никогда не скажутъ сердитаго слова. Я люблю карты: безъ нихъ жизнь была бы мнѣ въ тягость. Для меня только это одно удовольствіе и осталось. Послѣ того, какъ выпали два послѣдніе зуба, я не могу порядочно пообѣдать. На старости все насъ покидаетъ. Однѣ только карты остались мнѣ!

Тутъ баронесса начала дремать. При малѣйшемъ шелестѣ платья или движеніи моей жены, она просыпалась, воображая, что Тео намѣрена ее оставить.

— Не уѣзжай, моя милочка: я не могу оставаться одна. Я не нуждаюсь въ твоемъ разговорѣ. Мнѣ пріятно смотрѣть на твое личико. Оно несравненно пріятнѣе страшнаго стараго лица моей Бреттъ, на которое я насмотрѣлась уже вдоволь.

— Здравствуйте, баронесса! Вы все за картами? (Здѣсь представимъ себѣ, что благородная графиня прерываетъ игру, которой занимались Тео и тетка Бернштэйнъ.) Я и милордъ Эсмондъ пріѣхали васъ навѣстить! Эсмондъ, подойди къ бабушкѣ и дай ручку; скажи, что твое сіятельство хорошій мальчикъ!

— Мое сіятельство хорошій мальчикъ, сказалъ ребенокъ.

Тео часто и очень живо представляла мнѣ эту сцену.

— А если онъ хорошій мальчикъ, то, вѣрно, не пойдетъ по стопамъ своего родителя, сказала графиня самымъ громкимъ голосомъ.

Ей угодно было воображать, что тетушка Бернштэйнъ была глуха, и поэтому всегда кричала, что было мочи.

— Ваше сіятельство, кажется, рѣшились исправить моего племянника, замѣтила тетушка Бернштэйнъ, приходившая въ сильное смущеніе въ присутствіи молодой графини.

— Да, онъ оказался несравненно хуже, чѣмъ я думала. Эззи, я говорю о твоемъ папа. Еслибъ не твоя мама, сынъ мой, то Богъ знаетъ, что бы изъ тебя вышло! Мы отправляемся съ визитомъ къ маленькому королевскому высочеству. Очень жаль, что ваше сіятельство сегодня не совсѣмъ здоровы. И то сказать: нельзя же быть вѣчно молодымъ…. и — о Боже! — какъ мы измѣняемся съ наступленіемъ старости!… Эззи, поди и поцалуй ту леди. У нея тоже есть маленькій мальчикъ…. Ахъ, Боже! Вѣдь внизу это вашъ малютка?

Дѣйствительно, мистеръ Майльзъ находился внизу, по особымъ причинамъ, неизбѣжно связаннымъ съ посѣщеніями тетушки Бернштэйнъ; посѣщенія эти повторялись такъ часто, что Тео никакъ не рѣшалась оставлять ребенка.

— Такъ вы принесли сюда и вашего ребенка? О, хитрая! говорила графиня. — Вы, вѣрно, гонитесь за деньгами этой старухи? Перестаньте, пожалуйста: не пугайтесь! Вѣдь она ни слова не слышитъ. Пойдемъ, Эззи! Прощайте, тетушка!

И графиня, шелестя своимъ великолѣпнымъ платьемъ, вышла изъ гостиной.

Слышала ли ее баронесса, или нѣтъ? Куда дѣвались то остроуміе, та находчивость, которыми эта старуха давно славилась? Куда дѣвались огонь и блескъ ея глазъ? Съ другими людьми она была всегда находчива, никогда не скупилась на сарказмы. Когда ее посѣщали вдовствующая графиня Кастльвудъ и леди Фанни (эти высокія леди обходились съ моей женой съ неподражаемымъ равнодушіемъ и очаровательной вѣжливостью), баронесса, въ ихъ обществѣ, принимала на себя величественный, непринужденный и даже повелительный видъ. Передъ ними она нарочно старалась быть ласковою и любезною съ мистрисъ Варрингтонъ, въ ея отсутствіи выхваляла ея благовоспитанность и говорила, что если племянникъ ея и женился безразсудно, зато онъ взялъ очаровательную жену. Словомъ, я такъ васъ хвалила имъ, говорила баронесса, что онѣ готовы были выцарапать вамъ глаза. Передъ маленькой американкой она была неспокойна и трепетала. До такой степени она ея боялась, что не смѣла отказать отъ дому, не смѣла даже за-глаза порицать ее. При всей ненависти вдовствующей графини Кастльвудъ и леди Фанни къ Тео, онѣ, однакожь, не выцарапали ей глазъ. Однажды онѣ подъѣхали къ нашему коттэджу въ Ламбетѣ, гдѣ жена моя сидѣла у открытаго окна, няньчила ребенка и видѣла въ лицо подъѣхавшихъ гостей. Гигантскаго роста лакей мѣрнымъ шагомъ прошелъ по нашему садику и подалъ въ двери визитныя карточки ихъ сіятельствъ. Ихъ ненависть столько же огорчала насъ, сколько посѣщеніе доставляло удовольствія. Какъ скоро другъ нашъ пивоваръ одолжилъ карету намъ, мистриссъ Варрингтонъ поѣхала въ Кенсингтонъ, и Гумбо передалъ гиганту наши карточки въ замѣнъ привезенныхъ намъ высокородными графинями.

Баронесса тоже имѣла карету, но одолжала ее намъ очень рѣдко: она позволяла Тео, ея служанкѣ и ребенку отправляться изъ улицы Кларджесъ пѣшкомъ, иногда подъ дождемъ, извиняясь тѣмъ, что боится потревожить кучера. Послѣ двухъ подобныхъ возвращеній, жена моя была напугана какими-то грубіянами по ту сторону Вестминстерскаго моста, и тогда я откровенно сказалъ баронессѣ, что рѣшительно не позволю мистриссъ Варрингтонъ бывать у нея, если она не доставитъ женѣ возможности благополучно возвращаться домой. Послѣ этого избалованный кучеръ долженъ былъ садиться на козлы и по темнымъ улицамъ пробираться въ Ламбетъ. Онъ ворчалъ на мои шиллинги: глупецъ! онъ не зналъ, какъ у меня мало ихъ было. Наша бѣдность имѣла приличную наружность. Мои родственники не думали облегчить ея, а я, съ своей стороны, никогда не жаловался. Не знаю, откуда падали гинеи Самсону; но, помню, однажды онъ принесъ мнѣ десять гиней, и, признаюсь, въ жизнь мою эти деньги не приходили ко мнѣ такъ кстати. Онъ заглядывалъ въ люльку спящаго мистера Майльза, и, каждый разъ, когда уходилъ отъ насъ, я находилъ въ розовой ручонкѣ малютки золотую монету. Да, любовь уже есть драгоцѣнность. Эти благодѣянія останутся неизгладимыми въ моемъ сердцѣ. Они то же, что драгоцѣнные фонтаны среди песчаной степи, то же, что привѣтные огоньки, освѣщающіе уныніе и мракъ въ нашей душѣ.

Этотъ достойный проповѣдникъ охотно удѣлялъ свое время и баронессѣ Бернштэйнъ, по первому ея призыву, все равно, требовалось ли оно для картъ, или назидательныхъ поученій. Зная баронессу много лѣтъ, Самсонъ предупреждалъ насъ, что она приближалась къ могилѣ. Представляя намъ быстрое развитіе ея болѣзни и вѣроятность роковаго ея исхода, мистеръ Самсонъ говорилъ, въ весьма трогательныхъ выраженіяхъ, о необходимости приготовить старуху къ будущей жизни, о суетѣ здѣшняго міра и о надеждѣ на счастіе въ другомъ мірѣ, доступной для всѣхъ покаявшихся грѣшниковъ.

— Нѣкогда я самъ былъ величайшимъ грѣшникомъ, говорилъ проповѣдникъ, склонивъ голову на грудь. — Богу извѣстно это, и я молю Его о прощеніи. Я боюсь, сэръ, что состояніе души вашей тетки, баронессы, не подготовлено еще къ той перемѣнѣ, которая для нея неизбѣжна и очень близка. Самъ я ни болѣе, ни менѣе, какъ бѣдное слабое созданіе; ни одинъ заточенный въ Ньюгэтѣ не признался бы въ этомъ съ такимъ смиреніемъ и такъ чистосердечно. Въ послѣднее время, я нѣсколько разъ искалъ случая поговорить объ этомъ предметѣ съ баронессой; но всякій разъ она принимала меня чрезвычайно грубо. «Самсонъ», говорила она мнѣ, «если всѣ пришли играть въ карты, то я очень рада; но я буду благодарна, если избавите меня отъ вашихъ проповѣдей.» Что же я стану дѣлать? Послѣ того я еще заходилъ раза два; но мистеръ Кэзъ объявилъ, что баронесса не можетъ видѣть меня. Дѣйствительно, мадамъ Бернштэйнъ говорила женѣ моей, которой никогда не отказывали, что Самсонъ сдѣлался несноснымъ, а что касается до его проповѣдей, то «я сама была женой епископа и неужели стану нуждаться въ поученіяхъ этого созданія?»

Да, эта старуха не любила ни докторовъ, ни пасторовъ. Показывая видъ, что моя жена нездорова и что для нашего добраго доктора Гебердена удобнѣе навѣщать ее въ улицѣ Кларджесъ, чѣмъ ѣздить въ Ламбетъ, мы упросили доктора видѣться съ Тео въ домѣ нашей тетки и, если можно, предложить баронессѣ свои совѣты. Мы заставили Бригиту описать недуги ея госпожи, и докторъ подтвердилъ наше мнѣніе, что болѣзнь баронессы очень серьёзна и могла кончиться въ весьма непродолжительномъ времени. Сонливость, которую мы замѣчали въ ней, можно было приписать наркотическимъ средствамъ, которыя она употребляла, чтобъ заглушить свои страданія. Однажды, когда мы двое сидѣли у нея (мастеръ Майльзъ въ это время отнятъ былъ отъ груди, и его мама могла оставить его на попеченіи вѣрной Молли), баронесса заснула за картами. Слугамъ, вошедшимъ накрывать ужинъ (она не могла отказать себѣ въ этомъ удовольствіи, несмотря ни на наши увѣщанія, ни на совѣты доктора быть какъ можно воздержнѣе), мы приказали притихнуть, а сами молча, какъ это дѣлали и прежде, ожидали ея пробужденія.

Проснувшись, она пристально посмотрѣла на меня, разбросала карты по столу, потомъ собрала ихъ и сказала: «Генри! я долго спала?» Сначала я подумалъ, что она принимаетъ меня за брата; но баронесса быстро продолжала говорить, устремивъ глаза на какой-то невидимый отдаленный предметъ: «Другъ мой! это ни къ чему не поведетъ: я не могу быть полезна для тебя. Я люблю карты, театръ и дворъ. Ахъ, Гарри, ты не все еще знаешь!» Тутъ голосъ ея перемѣнился, и она вздернула голову. «Его отецъ женился на Аннѣ Гэйдъ, и, конечно, кровь Эсмонда такъ же благородна, какъ и всякаго нобльмена. Мама, вы должны обходиться со мной съ большимъ уваженіемъ. Vos sermons me fatiguent; entendez-vous? faites place à mon Altesse royale: mesdames, me connaissez-vous? je lui la…» При этихъ словахъ она разразилась истерическими криками и смѣхомъ. Перепуганные, мы подбѣжали къ ней. «Oui, Henry», сказала она, «il а juré de m’epouser et les princes tiennent parole — n’est ce pas? Oh! oui, ils tiennent parole; si non, tu le tueras, cousin; tu le… ah! que je suis folle!» жалобные вопли и истерическій хохотъ снова начались. Прежде, чѣмъ испуганные люди явились на нашъ призывъ, настроеніе духа бѣднаго созданія перемѣнилось; но все же она находилась подъ вліяніемъ прежняго обольщенія, что я былъ Генри былыхъ временъ, который любилъ ее и былъ ею покинутъ и кости котораго лежали на далекомъ западѣ, на берегахъ Потомака.

Жена моя и женщины уложили бѣдную баронессу въ постель, между тѣмъ какъ я побѣжалъ за докторомъ. Она бредила втеченіе всей ночи и подъ утро заснула съ помощью усиленнаго пріема опія. Послѣ сна бредъ миновалъ; но трудно было разбирать ея слова; параличъ поразилъ ей руку и бокъ.

Не считаю за нужное описывать ни развитія, ни окончанія ея болѣзни, ни наблюденій своихъ за постепеннымъ, но быстрымъ потуханіемъ жизни. Бывали промежутки, въ которые она находилась въ полномъ самосознаніи; но промежутки эти были весьма непродолжительны. Бѣдное, дряхлое созданіе, лежа въ постели, воображало себя снова молодою и, безъ всякой связи и послѣдовательности, говорило о сценахъ и событіяхъ раннихъ своихъ дней. Потомъ она снова обращалась ко мнѣ, называя меня Генри, просила отмстить за какое то оскорбленіе, — но за какое именно, трудно было узнать изъ ея несвязныхъ словъ. — Онѣ постоянно были такими, говорила она: — онѣ никогда не любили, ни мужчины, ни женщины; онѣ бросали ихъ. Je me vengerai! о, oui, je me vengerai! Я знаю ихъ всѣхъ, — знаю, знаю! Я представлю списокъ Судіи всего міра Пожалуйста, не говорите мнѣ! Его религію нельзя назвать истинной. Я пойду въ домъ моей матери, хотя она меня и не любитъ. Она никогда не любила меня. Почему? потому ли, что я слишкомъ порочна? Ah! Pitié, pitié, о mon реге! Я во всемъ признаюсь…

При этомъ несчастная, разбитая параличемъ, леди сдѣлала въ постели сильное движеніе.

Задернемте пологъ этой постели. Безъ страха я не могу вспоминать тѣ несвязныя слова, скороговоркой произносимыя въ тѣни полога, въ то время, когда блѣдная жена моя сидѣла подлѣ кровати, держа на колѣняхъ молитвенникъ. Слуги на цыпочкахъ сновали по комнатѣ; въ сосѣдней комнатѣ однообразно стучалъ часовой маятникъ и глухо звонилъ колокольчикъ, возвѣщая объ улетающемъ времени; лучи заходящаго солнца падали на портретъ Беатриксы, изображенной въ періодъ ея красоты, съ стыдливымъ румянцемъ, съ улыбающимися зубками, съ волнистыми прядями каштановыхъ волосъ, съ глазами, повидимому, смотрѣвшими на полуосвѣщенную фигуру, стѣпавтую въ постели. Сначала я не могъ понять, отчего слуги моей тетки сильно желали, чтобы мы вышли изъ комнаты. Но когда совершенно стемнѣло, въ спальню баронессы вошелъ лакей и шопотомъ сказалъ что-то горничной; тогда Бреттъ, колеблясь, попросила насъ спуститься внизъ, потому что… потому что пришелъ священникъ навѣстить баронессу. Я не сказалъ тогда женѣ моей, кто былъ этотъ священникъ; но въ то время, какъ этотъ джентльменъ шмыгнулъ мимо насъ и началъ подниматься на лѣстницу, я увидѣлъ, что онъ принадлежалъ къ католическому духовенству. Баронесса не говорила уже ни слова, когда Тео на другой день навѣстила ее; она никого не узнавала и перешла въ вѣчность совершенно безсознательно. Родственники прилежно навѣщали ее во время болѣзни, несмотря на то, что кромѣ насъ, она никого не принимала. Но когда баронесса умерла и мы спустились въ гостинную, тамъ собрались всѣ наши родные: мы увидѣли тамъ и Кастльвуда съ его блѣднымъ лицомъ, и вдовствующую графиню Кастльвудъ, и мистера Вилля. При нашемъ появленіи, они звѣрски посмотрѣли на насъ. Какъ коршуны собрались они надъ своей добычей.

По вскрытіи духовнаго завѣщанія тетки, мы узнали, что оно было составлено за пять лѣтъ до ея смерти. По этому завѣщанію все, что имѣла баронесса, предоставлялось ея дорогому племяннику, Генри-Эсмонду Варрингтону изъ Кастльвуда, въ Виргиніи, «въ знакъ искренней любви и воспоминанія объ имени, которое онъ носилъ». Наслѣдство не было велико. Ея средства заключались преимущественно въ пенсіи, получаемой отъ короны (за какія услуги, не умѣю сказать); но эта пенсія прекращалась вмѣстѣ съ смертью баронессы, такъ что Гарри наличными деньгами приходилось получить нѣсколько сотъ фунтовъ; остальное все заключалось въ брильянтахъ, драгоцѣнныхъ вещахъ и мебели, на аукціонную продажу которой собрался почти весь Лондонъ. Мистеръ Валполь непремѣнно хотѣлъ имѣть портретъ баронессы; но я распорядился деньгами Гарри: купилъ этотъ портретъ, и теперь онъ виситъ надъ каминомъ комнаты, въ которой я пишу. Отъ продажи брильянтовъ, кружевъ, цѣнныхъ бездѣлушекъ и стариннаго фарфора Гарри получилъ болѣе четырехъ тысячъ фунтовъ. Я дѣйствовалъ такъ безцеремонно съ этими деньгами, что удержалъ сто фунтовъ въ свою пользу, потому собственно, что въ это время весь мой капиталъ не превышалъ двадцати фунтовъ, на остальную сумму купилъ банковые билеты и переслалъ ихъ къ капитану Генри Эсмонду, въ Виргинію. Я бы не посовѣстился взять больше (братъ былъ долженъ мнѣ несравненно большую сумму); но онъ написалъ намъ, что ему представляется удивительный случай для покупки имѣнья и негровъ въ ближайшемъ отъ насъ сосѣдствѣ, а потому Тео и я охотно согласились уступить свое право, лишь бы только это послужило къ устройству счастія нашего брата. Что касается до моего счастія, то бѣдный Гарри въ это время не зналъ, въ какомъ положеніи оно находилось. Моя мать не считала за нужное говорить ему, что прекратила высылку слѣдовавшихъ мнѣ денегъ. Результатомъ ея сбереженій была значительная сумма, которую она отдала Гарри на покупку его новаго помѣстья. Тео и я отъ души радовались его благополучію и благодарили Небо.

А какимъ страннымъ образомъ устроилось наше благополучіеі Какъ странно истощенный нашъ кошелекъ снова сдѣлался полнымъ! Весь нашъ денежный запасъ подходилъ къ совершенному исходу, когда бѣдный Самсонъ принесъ мнѣ шесть гиней. Эти деньги доставили намъ возможость кое-какъ перебиться до полученія жалованья за воспитаніе молодаго мистера Фокера; послѣ того сто фунтовъ стерлинговъ, взятыхъ изъ наслѣдства Гарри, послужили намъ еще на три мѣсяца, а когда истощились и эти деньги, мы совершенно неожиданно получили изъ Ямайки двѣсти фунтовъ съ тысячью благословеній отъ дорогихъ нашихъ друзей и съ выговоромъ отъ генерала за то, что мы ранѣе не объявили ему о нашей нуждѣ. Объ этой нуждѣ онъ узналъ отъ нашего друга, мистера Фокера, который отзывался обо мнѣ и Тео въ такихъ выраженіяхъ, что наши родители болѣе, чѣмъ когда нибудь, гордились своими дѣтьми. Мнѣ предлагали пріѣхать въ Ямайку, если вражда моя съ матерью оказывалась непримиримою. Тамъ у нихъ всего было вдоволь, и генералъ, какъ мѣстный губернаторъ, немедленно доставилъ бы мнѣ мѣсто. «Пріѣзжайте къ намъ!» писала Гетти. «Пріѣзжайте къ намъ!» писала тетушка Ламбертъ. «Вы переносите тамъ нищету, а мы разъѣзжаемъ здѣсь въ губернаторской каретѣ, и войска повсюду отдаютъ намъ честь. Ну, съ чѣмъ это сообразно? Къ дамъ всякій праздникъ приходитъ Чарли изъ Шартро, и всякій разъ бѣдный Джоржъ даетъ ему по полкронѣ. (Это была правда; да и гдѣ же одинокій мальчикъ могъ проводить праздники, какъ не въ домѣ сестры? и нужно ли было говорить ребенку, какъ дороги были для насъ самихъ эти полкроны?) Вы всегда обходитесь съ нашимъ Чарли такъ ласково, такъ нѣжно, что въ письмахъ своихъ онъ тоіько и говоритъ о любви своей къ Джоржу и маленькому Майльзу. Ахъ, какъ бы мы хотѣли хоть взглянуть на Майльза!… Что же касается до крестнаго его отца, прибавляла Гетти въ своемъ письмѣ, то скажите ему, что при первомъ свиданіи съ нимъ я поцалую его.»

Но нашему молодому благодѣтелю не суждено было услышать непритворныхъ выраженій любви и признательности къ нему нашего семейства. Свѣтлое лицо, мелькнувшее надъ рѣшоткой нашего маленькаго садика въ Ламбетѣ, когда Майльзъ на маленькой лошадкѣ своей поскакалъ домой, мы видѣли въ послѣдній разъ. О святкахъ мы получили корзину, содержавшую въ себѣ огромную тетерку и три пары куропатокъ, съ надписями на лапкахъ: застрѣлена Майльзомъ В. Получивъ эту корзину, мы въ письмѣ къ нему благодарили за подарокъ и передали обѣщаніе нашей сестры.

На это письмо мы получили отвѣтъ отъ леди Варрингтонъ, которая говорила объ обязанности увѣдомить меня, что Майльзъ, посѣтивъ меня, сдѣлался виновнымъ въ непослушаніи, и что она только теперь узнала объ этомъ визитѣ. Зная образъ моего воззрѣнія на сыновній долгъ (что я показалъ на дѣлѣ своей женитьбой), она не хотѣла, чтобы сынъ ея усвоилъ ихъ. Душевно желая, чтобы я увидѣлъ свои заблужденія, она оставляла этотъ непріятнѣйшій предметъ, и пр. и пр. Это милое посланіе было въ своемъ родѣ соусомъ къ тетеркѣ бѣднаго Майльза, составлявшей лакомое блюдо въ день новаго года. Письмо леди Варрингтонъ отравляло нашу скромную трапезу, несмотря на то, что Самсонъ и Чарли отъ души смѣялись надъ нимъ.

О, Боже! Не прошло мѣсяца, какъ нашего маленькаго друга не стало между нами. Пробираясь на охотѣ въ чащѣ кустарниковъ, несчастный юноша неосторожно задѣлъ куркомъ за сучокъ и былъ принесенъ въ домъ отца, чтобы прожить въ немъ нѣсколько дней и умереть въ тяжелыхъ мукахъ. Вонъ тамъ, подъ тѣнью тисовыхъ деревьевъ, стоитъ склепъ, гдѣ похороненъ юный мой другъ и гдѣ, безъ всякаго сомнѣнія, будутъ сложены и мои кости. Въ церкви, надъ фамильной нашей скамьей, мои дѣти часто прочитываютъ трогательную эпитафію, въ которой убитый горемъ отецъ Майльза выразилъ всю свою скорбь и свою любовь къ единственному сыну.

ГЛАВА XIII,
ВЪ КОТОРОЙ ГАРРИ ПОКОРЯЕТСЯ ОБЩЕЙ УЧАСТИ.

Тяжелое время миновало для меня; мнѣ уже болѣе не нужно было бороться съ нищетой. Смерть маленькаго родственника произвела огромную перемѣну въ моемъ положеніи; я сдѣлался наслѣдникомъ хорошаго имѣнія. Дядя мой и его жена не могли надѣяться на приращеніе своего семейства. «Эта женщина», говорилъ Самсонъ, «способна на всякое преступленіе, чтобъ уничтожить ваши надежды.» На дѣлѣ оказалось, однакожъ, что леди Варринтонъ не была виновною въ подобномъ предательствѣ. Жестоко пораженная разразившимся надъ ними ударомъ и руководимая своими духовниками, леди Варрингтонъ принимала это за небесную кару и должна была покориться волѣ Божіей. «При жизни вашего сына», говорилъ ея духовникъ, «вы уклонялись отъ лучшаго міра и слишкомъ много думали о мірѣ земномъ. Всей душой вы стремились къ тому, чтобы доставить почести вашему сыну. Вы просили о вѣнцѣ земномъ и могли бы пріобрѣсть его. Но къ чему бы онъ послужилъ человѣку, которому суждено провести на землѣ нѣсколько лѣтъ? Какую пользу могъ доставить этотъ вѣнецъ въ сравненіи съ вѣнцомъ небеснымъ, на который вы съ полною увѣренностію можете разсчитывать?» Это печальное событіе произвело на всѣхъ глубокое впечатлѣніе. Въ часовняхъ фанатической секты, къ которой миледи послѣ смерти сына прилѣпилась еще крѣпче, много говорено было проповѣдей, содержаніе которыхъ относилось прямо къ этому событію. Не мое дѣло разбирать образъ жизни, принятый несчастной матерью; я не иначе, какъ съ уваженіемъ и сочувствіемъ смотрю на отъискиваемое всякимъ несчастнымъ убѣжище, куда прегрѣшенія, скорбь и обманутыя надежды стремятся за утѣшеніемъ. Леди Варрингтонъ даже старалась примириться со мной. Спустя годъ послѣ потери сына, она, по пріѣздѣ въ Лондонъ, изъявила желаніе видѣться со мной, и я пріѣхалъ къ ней. При этомъ случаѣ миледи не замедлила прочитать мнѣ своимъ дидактическимъ тономъ назидательное слово о моемъ положеніи и о ея ссбственномъ. Она безпредѣльно удивлялась предопредѣленію Неба, которое допустило и потомъ, о! какъ ужасно наказало! — чтобы сынъ ея оказалъ неповиновеніе къ ней, — неповиновеніе, послужившее мнѣ въ пользу. (Надо полагать, что неповиновеніе вошло въ привычку у бѣднаго моего кузена и что онъ уѣхалъ на охоту безъ вѣдома матери.) Она выражала надежду, что если мнѣ приведется быть наслѣдникомъ ихъ земнаго достоянія, хотя Варрингтоны, благодаря Бога, славились долговѣчностью, за исключеніемъ только моего отца, жизнь котораго была сокращена излишествами его необузданной юности, — если только я сдѣлаюсь законнымъ и совершеннымъ наслѣдникомъ, то она надѣялась, молилась, что настоящій образъ моей жизни перемѣнится, что я отстану отъ моихъ недостойныхъ сообщниковъ, прерву всякую связь съ театромъ и его развратными посѣтителями, удалюсь отъ всѣхъ житейскихъ треволненій и прилѣплюсь къ тѣмъ священнымъ обязанностямъ, которыми до этой поры я пренебрегалъ. Половина этой рѣчи была наполнена текстами изъ св. писанія. На прощаньи она дала мнѣ цѣлую кипу проповѣдей для мистриссъ Варрингтонъ и маленькую книжку гимновъ, сочиненія миссъ Доры. Послѣдняя была знаменитостью въ той сектѣ, которой впослѣдствіи она и ея мать сдѣлались ревностными послѣдователями. Три года спустя послѣ смерти вдовствующей миледи, Дора вышла въ Батѣ замужъ за молодаго мистера Джофльза, извѣстнаго въ ту пору проповѣдника. Бѣдная леди наконецъ помирилась со мной, но не могла равнодушно смотрѣть на нашего сына. Мы лишились втораго ребенка, и тогда тетка и дочь пріѣхали навѣстить бѣдную горюющую мать и даже пригласили насъ къ себѣ. Дядя бывалъ у насъ почти ежедневно. Онъ сидѣлъ по цѣлымъ часамъ, не спуская глазъ съ нашего сына. Онъ привозилъ ему безчисленное множество игрушекъ и лакомствъ. Онъ упрашивалъ, чтобы ребенокъ называлъ его крестнымъ папа. Постигая всю горесть своей собственной утраты (которую даже и теперь, по прошествіи двадцати-пяти лѣтъ, я такъ же живо ощущаю, какъ и въ тотъ день, когда мы лишились нашего малютки), я постигалъ вполнѣ и горе дяди. Впрочемъ, жена моя умѣла сожалѣть о немъ, прежде чѣмъ узнала, что значитъ лишиться своего ребенка. Нѣжное сердце матери угадывало всю горесть, ощущаемую несчастнымъ отцомъ; мое сердце, болѣе проникнутое чувствомъ эгоизма, пріучено было къ сожалѣнію опытомъ. Я помирился съ дядей у гроба моего малютки.

Бѣдный милордъ Варрингтонъ прислалъ за нами карету, съ той цѣлью, чтобы и мы участвовали въ скромномъ похоронномъ церемоніалѣ. Потомъ онъ бралъ съ собой нашего маленькаго Майльза, который лепеталъ безъ умолку и забывалъ всякую печаль, любуясь своимъ траурнымъ платьемъ и восхищаясь прогулкой. Невинный лепетъ ребенка глубоко поражалъ сердце матери. Впрочемъ, это была такая рана, заживленія которой мы не очень желали. Я такъ хорошо изучилъ лицо Тео, что даже теперь могу сказать минуты, когда она вспоминаетъ объ утратѣ малютки. Эти минуты нельзя назвать сокрушеніемъ о столь давнишней потерѣ; скорѣе это сообщеніе съ любимой душой въ небесахъ.

Вскорѣ послѣ того мы заняли свѣтлую, веселую квартирку въ Блюмсбури, и молодой мой медвѣдь, котораго я пересталъ водить на привязи, сдѣлался задушевнымъ другомъ Чарли, поступилъ въ Шартро, гдѣ новый его другъ заботился о томъ, чтобы его не надѣляли колотушками болѣе того, сколько необходимо было для его же пользы, и гдѣ (вѣроятно, вслѣдствіе вліянія его наставника) онъ получилъ и занялъ хорошее мѣсто. Ему до такой степени понравилось это заведеніе, что, по его словамъ, онъ бы отдалъ туда своего сына.

Да, я не могъ далѣе видѣть медвѣжонка моего, собственно по той причинѣ, что мнѣ предстояло другое занятіе. Дядя мой, послѣ совершеннаго примиренія съ нами, употребилъ все свое вліяніе въ пользу своего племянника и наслѣдника, и я удостоился чести быть распубликованнымъ въ оффиціальныхъ газетахъ, что назначаюсь однимъ изъ коммиссіонеровъ его величества для наблюденія за наемными каретами. Эту должность я занималъ не безполезно, пока ссора съ министромъ (о которой будетъ сказано въ своемъ мѣстѣ) не послужила поводомъ къ моему увольненію. Между тѣмъ, я получилъ въ Темплѣ ученую степень и явился въ Вестминстеръ въ мантіи и парикѣ. Въ этотъ годъ моему доброму другу мистеру Фокеру встрѣтилась надобность побывать въ Парижѣ. Я имѣлъ удовольствіе сопровождать его туда и былъ тамъ принять à bras ouvert моимъ американскимъ избавителемъ мосье де-Флоракомъ, который ввелъ меня въ свое благородное семейство и познакомилъ съ такимъ множествомъ лицъ лучшаго столичнаго общества, что я не успѣвалъ дѣлать визитовъ. У меня недоставало духу оставить моего добраго патрона Фокера, имѣвшаго свои дѣла съ купечествомъ и преимущественно съ мосье Сантеромъ, главнѣйшимъ парижскимъ поваромъ и величайшимъ негодяемъ, впослѣдствіи ознаменовавшимъ себя не столько умѣньемъ варить пиво, сколько умѣньемъ проливать кровь. Мистеръ Фокеръ нуждался въ переводчикѣ, и я радовался, что могъ быть полезнымъ для него и имѣлъ возможность отплатить ему за его великодушіе. Наши жены, между тѣмъ, жили въ новой виллѣ мистера Фокера, въ Вимбледонѣ, и восхищались моими «Парижскими письмами», которыя я присылалъ къ нимъ чрезъ моего пріятеля мистера Юма, служившаго при посольствъ, и изъ которыхъ впослѣдствіи образовалась хорошенькая книжка.

Въ то время, какъ я исполнялъ небольшія свои оффиціальныя занятія въ Лондонѣ, въ политическомъ мірѣ начались затрудненія, кончившіяся отдѣленіемъ нашихъ колоній отъ метрополіи. Когда мистеръ Гренвиллъ предложилъ ввести таможенныя пошлины, я тогда же сказалъ женѣ, что эта мѣра произведетъ сильное неудовольствіе въ колоніяхъ, гдѣ всѣ старались какъ можно больше взять отъ Англіи, и какъ можно меньше отдать ей назадъ; но все же я ни подъ какимъ видомъ не предполагалъ столь величайшаго гнѣва, возбужденнаго этой мѣрой. Она въ равной степени касалась цѣлыхъ семействъ и отдѣльныхъ лицъ. Поводъ къ враждѣ поданъ: дѣйствительная причина его заключается въ продолжительныхъ ссорахъ и ненависти другъ къ другу. Множество безразсудныхъ требованій, всегдашняя наглость англичанъ въ отношеніи ко всѣмъ чужеземцамъ, ко всѣмъ колонистамъ, ко всѣмъ, кто осмѣливался думать, что ихъ рѣки такъ же хороши, какъ наша Албана и Фарпаръ. Естественный духъ американцевъ, постоянно оскорбляемый духомъ англичанъ, стремившихся къ тому, чтобы господствовать и повелѣвать, возстановилъ сильную вражду между Британіей и ея колоніями; изумительныя ошибки системы, принятой въ Англіи, привели эту вражду къ концу, котораго, покрайней мѣрѣ я, не намѣренъ оплакивать. Будь я не въ Лондонѣ, а въ Виргиніи, я, весьма вѣроятно, принялъ бы провинціальную сторону, даже изъ-за одной только оппозиціи той рѣшительной госпожѣ Кастльвудъ, которая могла бы довести меня до возмущенія, какъ довела Англія свои колоніи. Неужели же постановленіе о пошлинахъ было причиною революціи, — о пошлинахъ, которыя такъ охотно платили въ Англіи? Десять лѣтъ раньше, когда французы находились въ предѣлахъ нашей территоріи и мы умоляли метрополію о присылкѣ помощи, возстали ли бы тогда колоніи противъ уплаты пошлинъ? Развѣ большая часть людей не считаетъ сборщика податей своимъ естественнымъ врагомъ? Противъ британцевъ въ Америкѣ вооружились тысячи и тысячи людей мужественныхъ и храбрыхъ; были тысячи такихъ, которые находили свои выгоды въ этой враждѣ или вообще имѣли свои побудительныя причины принимать въ ней участіе. Не могу дать себѣ отчета, что собственно руководило мною — самолюбіе или патріотизмъ; не знаю была ли права которая нибудь изъ враждующихъ сторонъ, не были ли онѣ обѣ виноваты? Я полагаю, что въ Англіи всѣмъ желательно было выиграть побѣду; но можно утвердительно сказать, что послѣ проигрыша, кромѣ естественной боли, побѣжденный не чувствовалъ бы ни малѣйшей злобы.

Что заставляло брата моего писать изъ Виргиніи, которую, мимоходомъ сказать, ему чрезвычайно не хотѣлось оставить, письма. пылающія патріотизмомъ? Моимъ добрымъ, лучшимъ братомъ постоянно кто нибудь руководилъ. Когда мы жили вмѣстѣ, тогда былъ я его руководителемъ (онъ имѣлъ такое понятіе о моемъ умѣ и мудрости, что если бы я сказалъ, что день былъ хорошъ, онъ задумался бы надъ такимъ замѣчаніемъ, какъ надъ изрѣченіемъ одного изъ семи мудрецевъ); въ мое отсутствіе онъ находился подъ руководствомъ другаго мудреца. Кто внушалъ ему эти пламенныя письма, исполненныя неистоваго патріотизма? Онъ возстаетъ противъ мадамъ Эсмондъ, говорилъ я. Имъ управляетъ какая нибудь особа…. можетъ быть, та самая леди, намекала моя жена. Но кто была эта леди, Голъ не говорилъ и даже просилъ въ письмахъ къ нему никогда не намекать на этотъ щекотливый предметъ, потому что мадамъ требуетъ, чтобы я показывалъ ей всѣ письма; а до времени мнѣ бы не хотѣлось говорить ни слова о томъ, что тебѣ уже извѣстно, писалъ онъ. Нельзя было желать болѣе той любви, которую Гарри обнаруживалъ ко мнѣ въ своихъ письмахъ. Когда онъ услышалъ отъ мистера Фокера, что я, находясь въ самыхъ стѣсненныхъ обстоятельствахъ, рѣшился удержать не болѣе ста фунтовъ изъ капитала, оставленнаго ему въ наслѣдство баронессой, Гарри хотѣлъ было заложить только что купленное имѣнье; изъ-за меня не разъ ссорился онъ съ матерью и высказывалъ ей свои мнѣнія съ такою откровенностью, на какую у меня недостало бы духу. О томъ, что мать, въ видахъ приращенія денежныхъ средствъ, перестала высылать мнѣ опредѣленное содержаніе, Гарри не узналъ бы, еслибъ она не начала упрекать его въ неблагодарности за всѣ ея хлопоты и сбереженія въ его пользу. Къ тому времени, какъ онъ узналъ объ этомъ, состоялась покупка имѣнія, и я, къ счастію, вышелъ изъ нужды.

Наша бережливая мать тщательно складывала, надписывала день полученія и прятала всѣ бумаги, на которыхъ находилась переписка двухъ братьевъ. Мы не очень заботились о нашихъ письмахъ, особливо я, которому, быть можетъ, и пріятно было бы взглянуть иногда на литературныя произведенія младшаго брата; за то не такъ была разборчива моя жена: она приберегала множество посланій какъ отъ Гарри, такъ и отъ того ангельскаго существа, которое вскорѣ предстояло намъ звать своей сестрой.

— Вотъ кого онъ выбралъ! вотъ кто будетъ его женой! О, это жестоко! воскликнула моя жена, когда мы получили замѣчательное письмо, въ которомъ Гарри впервые познакомилъ насъ съ именемъ своей очаровательницы.

— Когда я уѣзжалъ, она была примиленькая дѣвочка, а теперь, вѣроятно, красавица, замѣтилъ я, читая самое длинное письмо о частныхъ дѣлахъ Гарри.

— Длиннѣе этого письма Гарри еще никогда не писалъ.

— Но неужели она можетъ сравниться съ моей Гетти? возразила мистриссъ Варрингтонъ.

— Душа моя, вѣдь мы же согласились, что Гарри и Гетти не были бы счастливы, сказалъ я.

Тео поцаловала мужа.

— Почему знать? Надо бы испытать, вздохнувъ, сказала Тео. — Не думаю, чтобы Гетти стала водить его за носъ: она слишкомъ умна для этого. Но читая это письмо, нельзя не замѣтить, что новая леди взяла верхъ надъ бѣднымъ Гарри.

И Тео передала мнѣ письмо слѣдующаго содержанія:

"Неоцѣненный мой Джоржъ! предъидущими моими письмами ты былъ приготовленъ къ тому, чтобы понять, какимъ образомъ одна молоденькая леди овладѣла моимъ сердцемъ. Я отдалъ его въ замѣнъ другаго, болѣе драгоцѣннаго предмета и именно ея собственнаго сердца. Въ настоящую минуту она сидитъ подлѣ меня, и если въ письмѣ моемъ не встрѣчается грубыхъ ошибокъ, надъ которыми бывало ты часто смѣялся, то потому собственно, что надъ рукой у меня премиленькій живой лексиконъ, не позволяющій дѣлать ошибокъ не только въ многосложныхъ словахъ, но и во всемъ другомъ. Я говорю о женщинѣ, которая, по моему мнѣнію, верхъ совершеннства.

"Я просилъ тебя, чтобы въ письмахъ ко мнѣ ты не намекалъ на извѣстный щекотливый предметъ, потому что мадамъ Эсмондъ прочитывала всѣ твои письма; но теперь уже это болѣе не тайна: это извѣстно всей нашей провинціи. Въ нашей фамиліи не одинъ мистеръ Джоржъ обвѣнчался тайно съ невѣстой своей, не его одного бранила наша мать, какъ почтительный младшій братъ, я послѣдовалъ примѣру старшаго, и теперь могу разсказать ему, какимъ образомъ совершилось это событіе

"Недолго пробылъ я дома, какъ узналъ уже, что участь моя рѣшена. Не считаю за нужное говорить тебѣ, какъ похорошѣла миссъ Фанни Моунтэйнъ со времени отъѣзда моего въ Европу. Удивительно, что ни мадамъ Эсмондъ, ни моя другая мать (мистриссъ Моунтэйнъ) не замѣчали нашей взаимной привязанности. Это можно приписать только тому предположенію, что любовь слѣпа и ослѣпляетъ другихъ. Моя любовь къ Фанни усиливалась по мѣрѣ того, какъ я всматривался въ ея положеніе. Мадамъ Эсмондъ обращалась съ Фанни чрезвычайно грубо и надменно; но Фанни переносила это съ совершенно ангельскимъ терпѣніемъ (это мое выраженіе: Фанни не позволяетъ мнѣ писать подобныхъ вещей; она называетъ ихъ нелѣпостью). Мадамъ Эсмондъ обходилась съ Фанни едва ли лучше, чѣмъ съ послѣдней служанкой; даже негры наши говорили съ мадамъ Эсмондъ несравненно свободнѣе, чѣмъ Фанни.

"А, между тѣмъ, Фанни вовсе не сожалѣетъ о такомъ нерасположеніи мадамъ Эсмондъ, потому что безъ этого я не былъ бы ея мужемъ. Неоцѣненный братъ! вспоминая твое безпредѣльное великодушіе ко мнѣ, вспоминая о той готовности, съ которою ты заплатилъ мои долги и вывелъ меня изъ тюрьмы, о томъ, что ты чрезъ мои шалости доведенъ былъ самъ до крайности, о томъ, что ты имѣлъ возможность поквитаться со мной и не хотѣлъ этого сдѣлать, предпочитая мои выгоды своему комфорту, — я совершенно теряюсь при мысли о такомъ великодушіи. Не долженъ ли я благодарить Небо, что оно даровало мнѣ такую жену и такого брата?

"Когда я просилъ выслать деньги, принадлежавшія мнѣ по духовному завѣщанію тетки и уже предназначенныя на весьма выгодную покупку имѣнія, я ни подъ какимъ видомъ не могъ себѣ представить, что ты находился въ нищетѣ. Мнѣ и въ голову не приходило, что нужда заставитъ тебя, главу нашей фамиліи, сдѣлаться гувернеромъ при сынѣ пивовара, что ты долженъ будешь писать статьи для книгопродавцевъ. Увѣряю тебя, мнѣ и въ голову не приходило это до тѣхъ поръ, пока не явилось къ намъ письмо мистера Фокера, котораго, быть можетъ никогда бы мнѣ не показали — мадамъ Эсмондъ держала его въ тайнѣ — еслибъ между нами не возникла ссора.

"Надо сказать, что около этого времени, вслѣдствіе значительныхъ проигрышей Тома Дигля и долговъ его отца, продавались его помѣстье и негры. Мадамъ Эсмондъ видѣла въ этомъ благопріятный случай для моего обезпеченія. Она знала, что, уплативъ шесть тысячъ фунтовъ за ферму и рогатый скотъ, я буду владѣть такимъ хорошенькимъ помѣстьемъ, какія въ нашей сторонѣ рѣдко достаются младшимъ сыновьямъ. Оно находится почти подлѣ Ричмонда. Господскій домъ не можетъ выдержать сравненія съ нашимъ домомъ въ Кастльвудѣ, но земля превосходная и народъ чрезвычайно здоровый.

"Это, по словамъ мадамъ Эсмондъ, былъ уже второй случай. Чрезъ продажу моего патента и съ помощію денегъ, накопленныхъ матерью, я могъ заплатить болѣе половины назначенной цѣны, а остальныя деньги взять подъ залогъ того же имѣнія, хотя здѣсь, гдѣ деньги такъ рѣдки, это было бы сопряжено съ затрудненіями и большими издержками. При этихъ обстоятельствахъ, когда новый нашъ родственникъ, мистеръ ванъ-денъ-Бошъ надбавилъ цѣну (его агентъ, выходилъ изъ себя, узнавъ что имѣнье досталось не ему, а намъ), духовное завѣщаніе тетки было очень кстати. Въ настоящее время, я владѣтель хорошаго дома и негровъ, живу на своей родинѣ и надѣюсь увидѣть подъ моей собственной кровлей дорогаго брата и его семейство. Сидѣть подлѣ своего камина, разъѣзжать на своихъ лошадяхъ, охотиться съ своими собаками несравненно лучше военной жизни, особливо теперь, когда кончилась война и нѣтъ уже болѣе французовъ, съ которыми бы можно было подраться. Мадамъ Эсмондъ, заплативъ свои 1750 фунтовъ, сдѣлала со мной условіе, что я оставлю военную службу и буду жить дома. По ея словамъ, она уже потеряла одного сына, — сына который находитъ удовольствіе писать театральныя пьесы и жить въ Англіи: пусть же другой ея сынъ остается при ней.

"Но послѣ покупки имѣнья, когда мнѣ прислали купчую крѣпость, моей матери вздумалось женить меня на особѣ по ея выбору, отнюдь не по моему. Вѣроятно, ты помнишь въ Вильямсбургѣ миссъ Бетси Питсъ? Она нисколько не сдѣлалась лучше оттого, что оспа страшнымъ образомъ изрыла все ея лицо. Хотя мадамъ Эсмондъ и утверждала, что молоденькая леди обладала всѣми добродѣтелями, но эти добродѣтели мнѣ не нравились. У нея были косые глаза, одна нога короче другой; а скажи, братъ, неужели ты не замѣчалъ, будучи еще мальчикомъ, очаровательной ножки Фанни Моунтэйнъ? Ничего подобнаго я не видывалъ въ Оперѣ!

"Когда было рѣшено, что я долженъ оставить военную службу, одна милая дѣвочка (вѣроятно, ты угадываешь ея имя?) въ одинъ прекрасный день, когда мы были наединѣ, залилась такими слезами счастія, что ея сочувствіе тронуло меня невыразимо.

" — Неужели вы думаете, сэръ, сказала она — что мысль объ отправленіи сына моей благодѣтельницы на войну не внушаетъ мнѣ ужаса? Ахъ, мистеръ Генри! неужели вы воображаете, что у меня нѣтъ сердца? Когда мистеръ Джоржъ находился у Браддока, неужели вы думаете, что мы за него не молились? А когда вы были съ мистеромъ Вульфомъ… О!

"При этомъ милое созданіе спрятало свои глазки въ носовой платокъ. Ей стоило большаго труда скрыть свои слезы отъ вошедшей мама! Добрая Моунтэйнъ увѣряетъ, что хотя она обольщала себя надеждой и втайнѣ молила Небо о пробужденіи въ нашихъ сердцахъ привязанности другъ къ другу, но никакъ не воображала, что желаніе ея исполнится. Мадамъ Эсмондъ полагала, что предметомъ нѣжной страсти Фанни былъ Самъ Линтотъ, аптекарскій ученикъ въ Ричмондѣ, — отвратительное существо, которое я чуть было не утопилъ въ Рѣкѣ Джемса.

"Но когда патентъ былъ проданъ и помѣстье было куплено, отчего это Фанни впала въ глубокую меланхолію? Однажды я засталъ ее въ слезахъ, въ комнатѣ ея матери, гдѣ онѣ обѣ занимались отдѣлкою шляпъ для моихъ негровъ.

" — Какъ! вы плачете миссъ? сказалъ я. — Не побранила ли васъ моя мать?

" — Нѣтъ, отвѣчало милое созданіе. — Мадамъ Эсмондъ сегодня очень любезна.

"И нѣсколько слезинокъ упало на кокарду шляпы для Сади, которому предстояло быть моимъ главнымъ грумомъ.

" — Отчего же такъ красны ваши плѣнительные глазки? спросилъ я.

" — Оттого, что у меня болятъ зубы, сказала Фанни: — оттого… оттого, что я глупа. И Фанни снова залилась слезами. — О, мистеръ Гарри! о, мистеръ Варрингтонъ! Вы оставляете насъ. Вы, какъ и слѣдуетъ, займете почетное мѣсто въ своей провинціи. Вы оставите насъ, двухъ бѣдныхъ женщинъ, въ нашемъ одиночествѣ и зависимости. Отъ времени до времени станете ли навѣщать насъ? Когда вы будете счастливы, въ почестяхъ, въ кругу веселыхъ товарищей, вспомните ли вы вашу…

"Рыданія не позволили докончить фразы. Одной рукой она закрывала лицо, въ то время какъ, я взялъ ее за другую.

" — Неоцѣненная, очаровательная миссъ Моунтэйнъ! сказалъ я. — Могъ ли я думать, что разлука со мной вызоветъ слезы на эти плѣнительные глазки! Да, я былъ бы счастливъ, еслибъ мнѣ позволено было глядѣть на ваше…

" — О, сэръ! воскликнула моя очаровательница: — о, мистеръ Варрингтонъ! подумайте, кто я и кто вы! Вспомните разницу между нами. Оставьте мою руку, сэръ! Чтобы сказала мадамъ Эсмондъ, еслибъ…

"Мадамъ Эсмондъ стояла уже въ комнатѣ.

" — Что бы сказала мадамъ Эсмондъ? вскричала она. — Она бы сказала, что ты неблагодарная, хитрая, коварная, маленькая…

" — Мадамъ! сказалъ я.

" — Конечно, неблагодарная, хитрая, коварная маленькая тварь! повторила моя мать. — Какъ не стыдно! Ну, что бы сказалъ мистеръ Линтомъ, увидѣвъ ваши любезности съ капитаномъ. А что касается до тебя, Гарри, то я не хочу видѣть здѣсь твоихъ гарнизонныхъ привычекъ. Здѣсь живетъ семейство, воспитанное въ строгихъ правилахъ христіанской добродѣтели, и потому не угодно ли вамъ узнать, что мой домъ не предназначенъ для всякой сволочи?

" — Сволочи! воскликнулъ я. — Праведное Небо! Какъ вы осмѣлились, мадамъ, назвать миссъ Моунтэйнъ подобнымъ именемъ? Миссъ Моунтэйнъ — непорочнѣйшее созданіе!

" — Непорочнѣйшее созданіе! Я ли это слышу? спросила мадамъ, поблѣднѣвъ.

" — Еслибъ вы были мужчина и вздумали сомнѣваться въ ея непорочности, я бы швырнулъ васъ въ окно, сказалъ я.

" — Не хотите ли вы сказать, что льнете къ этой молоденькой особѣ съ благородными намѣреніями?

" — Другихъ намѣреній у него и быть не могло, возразила Фанни. — Кромѣ васъ, мадамъ, никакая женщина не рѣшилась бы объ этомъ подумать.

" — Извините, миссъ, я этого не знала! сказала мать, дѣлая изысканный книксенъ. — Я не знала, что вы намѣрены сдѣлать честь нашей фамиліи! не знала, что вы намѣрены соединиться съ нами брачными узами! Вѣрно ли я понимаю капитана Варрингтона, что онъ намѣренъ предложить мнѣ въ невѣстки миссъ Моунтэйнъ?

" — Мадамъ, я не имѣю защитника, иначе вы не рѣшились бы оскорблять меня, сказала бѣдная жертва.

" — Мнѣ кажется, для васъ весьма достаточно аптекарской защиты.

" — А мнѣ кажется — нѣтъ! проревѣлъ я въ величайшемъ гнѣвѣ. — Если только Линтотъ вызывается освободить ее, я его же пестикомъ разможжу ему голову.

" — Ужь если и Линтотъ отказался, сэръ, то мнѣ остается молчать. Я не знала объ этомъ обстоятельствѣ. Онъ приходилъ сюда, какъ я полагала, чтобы возбудить въ этой миссъ чувство нѣжной любви къ своей особѣ. Мы считали партію ровною, и я одобряла ее.

" — Онъ приходилъ сюда потому, что у меня болѣли зубы, возразила моя милочка (и, дѣйствительно, у нея былъ страшно дурной зубъ. Аптекарь выдернулъ его, и теперь нѣтъ конца женскимъ подозрѣніямъ и злословію).

" — Да и можетъ ли быть что нибудь естественнѣе для моего сына, какъ жениться на дочери ключницы…. превосходная партія! продолжала мадамъ, понюхавъ табаку. — Все же признаюсь, прибавила она: — я вовсе не думала, что, за отсутствіемъ аптекаря, ты будешь кокетничать съ моимъ сыномъ.

" — Успокойтесь, ради Бога, успокойтесь, мистеръ Варрингтонъ! вскричалъ мой ангелъ.

" — Скажите пожалуйста, сэръ, прежде, чѣмъ рѣшиться на этотъ поступокъ, не лучше ли вамъ было посмотрѣть на прочихъ членовъ моего семейства? спросила мадамъ. — Дина, славная высокая дѣвка и не очень смугла; Клеопатра дала слово выйти замужъ за Аякса-кузнеца, но мы бы могли нарушить это обѣщаніе. Если это возможно сдѣлать съ аптекаремъ, то еще возможнѣе съ кузнецомъ. Мужъ Марты бѣжалъ, и….

"При этомъ, неоцѣненный мой братъ, признаюсь, я разразился страшнымъ проклятіемъ. Я не могъ удержаться. Ты знаешь, что когда человѣкъ бываетъ сердитъ, то крѣпкое словцо удивительно какъ облегчаетъ. Не будь этого средства, мнѣ кажется, я сошелъ бы съ ума.

" — Проклятія, богохульство, неблагодарность, неповиновеніе! говорила мать, то опираясь на черепаховую трость, то размахивая ею, какъ театральная королева. — Въ этомъ-то состоитъ вся моя награда! О, Небо! что я сдѣлала, за что заслужила я такое наказаніе? Ужели я наказываюсь за грѣхи моихъ отцовъ? И отъ кого мои дѣти наслѣдовали такую гордость? Въ молодости своей развѣ я была горда? Когда папа приказалъ мнѣ выйти замужъ, развѣ я не повиновалась? Хотя разъ приходила ли мнѣ въ голову мысль о неповиновеніи? Никогда. Моя вина, признаюсь, заключается въ томъ, что я сосредоточила на тебѣ всю свою любовь, совсѣмъ забывъ старшаго брата. (Въ этихъ словахъ, любезный братъ, есть нѣкоторая правда.) Я отвернулась отъ Исава и прилѣпилась къ Іакову. И вотъ моя награда! Тщетно я останавливала мои мысли на этомъ мірѣ и его приманкахъ. Все мое честолюбіе заключалось въ томъ, чтобы видѣть сына моего счастливымъ. Чтобъ составить для него капиталъ, я трудилась и дѣлала сбереженія. Чтобъ доставить выгоды младшему сыну, я, не обращая вниманія на справедливость, отнимала долю отъ старшаго. И вотъ до чего дожила я! Подъ моей кровлей онъ обольщаетъ дочь ключницы и на мой справедливый гнѣвъ отвѣчаетъ клятвами и богохульствомъ!

" — Я не думалъ обольщать, мадамъ! отвѣчалъ я. — Если я произнесъ нѣсколько опрометчивыхъ, непозволительныхъ словъ, то прошу у васъ прощенія. За то и ваши слова святаго выведутъ изъ терпѣнія. Я не хочу и не позволю оскорблять личности этой леди, не позволю этого никому изъ смертныхъ, даже моей матери. Нѣтъ, милая миссъ Моунтэйнъ, не позволю! Если мадамъ Эсмондъ угодно называть мои намѣренія безчестными, то пусть же слова и поступки мои разувѣрятъ ее.

"Говоря это, я опустился на колѣни и взялъ руку моей обожаемой Фанни.

« — Если вы, миссъ, сказалъ я, примете это сердце и руку, онѣ будутъ вашими навѣкъ.

» — Вы, и только вы одни, отвѣчала Фанни, съ величавымъ книксеномъ: — не сказали ни одного непочтительнаго слова, не допускали сомнѣнія въ моей честности. Только мадамъ Эсмондъ, мнѣ кажется, въ состояніи имѣть о мнѣ невыгодное мнѣніе. Послѣ тѣхъ словъ, которыя вамъ миледи, угодно было сказать, я, безъ сомнѣнія, не могу оставаться въ вашемъ домѣ.

" — Безъ всякаго сомнѣнія, мадамъ, и чѣмъ скорѣе вы его оставите, тѣмъ лучше, возразила мать.

" — Если васъ выгоняютъ изъ дома матери, то мой домъ, миссъ Моунтэйнъ, къ вашимъ услугамъ, сказалъ я, съ низкимъ поклономъ. — Теперь онъ почти совсѣмъ готовъ. Если вы хотите занять его и оставаться въ немъ, то онъ вашъ навсегда. Мадамъ Эсмондъ оскорбила вашу честь: позвольте же мнѣ сдѣлать вамъ удовлетвореніе.

"Не помню, что еще говорилъ я тогда; но ты можешь себѣ представить, что эта сцена сильно меня взволновала. Между тѣмъ, въ комнату вошла мистриссъ Моунтэйнъ, и прелестнѣйшая Фанни, бросясь въ объятія матери, приникла головой къ ея плечу и зарыдала. Во время этой сцены мадамъ Эсмондъ сидѣла въ креслѣ, блѣдная, какъ мраморъ. Когда я разсказывалъ Моунтэйнъ мое намѣреніе (бѣдненькая! она вовсе не подозрѣвала нашей любви другъ къ другу), моя мать раза два внятно произнесла: «я наказана за мои преступленія!»

"Что подразумѣвала моя мать подъ словомъ преступленія я не понималъ, да и не обращалъ на это особеннаго вниманія: вѣдь тебѣ извѣстны всѣ ея манеры и ея изрѣченія, когда она бываетъ сердита. Моунтэйнъ сказала мнѣ во время нашей бесѣды въ тавернѣ, куда она немедленно перебралась вмѣстѣ съ дочерью и со всѣмъ ея имуществомъ, что послѣ этой исторіи не только онѣ не хотѣли оставаться въ домѣ мадамъ Эсмондъ; но и сама мадамъ рѣшилась уѣхать. Она призвала своихъ слугъ и объявила намѣреніе уѣхать сейчасъ же въ Кастльвудъ. Признаюсь тебѣ, съ болѣзненнымъ, тяжелымъ чувствомъ увидѣлъ я изъ-за сторы таверны фамильную карету въ шестерку лошадей, сопровождаемую толпою слугъ верхомъ ца мулахъ и лошадяхъ.

"Дѣйствительно, послѣ словъ мадамъ Эсмондъ, сказанныхъ моей непорочной Фанни, для этото бѣднаго ребенка и ея матери невозможно было оставаться въ нашемъ домѣ. Моунтэйнъ говорила, что отправится къ своимъ родственникамъ въ Европу и уже условливалась съ однимъ шкиперомъ насчетъ переѣзда: до такой степени было серьёзно ея намѣреніе оставить Америку, и до такой степени она считала несбыточнымъ брачный союзъ между мной и моимъ ангеломъ. Къ счастію, каюта была занята семействомъ одного джентльмена изъ Сѣверной Каролины, и до отплытія слѣдующаго корабля (который привезетъ это письмо къ моему любезному Джоржу) они согласились жить у меня. Къ нимъ пріѣзжали съ поздравленіемъ всѣ сосѣднія леди. Надѣюсь, что мадамъ Эсмондъ помирится съ нами еще до свадьбы. Отецъ Фанни былъ британскимъ офицеромъ; а нашъ былъ не больше того. Современемъ мы посѣтимъ Европу. Я еще разъ увижу мѣсто, гдѣ провелъ мою молодость и гдѣ надѣлалъ множество проказъ, отъ которыхъ меня избавилъ мой милый братъ.

"Мистриссъ Моунтэйнъ и моя невѣста свидѣтельствуютъ тебѣ и моей сестрѣ глубочайшее почтеніе. Мы слышимъ, что его превосходительство генералъ Ламбертъ пользуется въ Ямайкѣ всеобщимъ уваженіемъ. Я буду писать дорогимъ моимъ друзьямъ о моемъ счастіи. Надѣюсь, въ немъ приметъ участіе и неоцѣненный братъ душевно любящаго и преданнаго

Г. Э. В.

«P. S. Пока Моунтэйнъ не сказала мнѣ, что мадамъ Эсмондъ удерживала деньги, опредѣленныя на твое содержаніе, я объ этомъ вовсе не зналъ; не зналъ также и о томъ, что она заставила тебя заплатить за разныя вещи для виргинскаго имѣнья весьма значительную сумму — почти 1,000 фунтовъ, какъ говоритъ Моунтэйнъ. Къ этому нужно еще прибавить выкупъ мой изъ тюрьмы. Сдѣлай милость, дорогой мой брать, требуй отъ меня какую угодно сумму, но не иначе, какъ частнымъ образомъ, чрезъ торговый домъ Горна, и Сандона, въ Вильямсбургѣ. Въ настоящее время они перевели на тебя вексель въ 225 фунтовъ, которые ты можешь получить отъ ихъ лондонскихъ агентовъ, по первому востребованію. Въ отвѣтномъ письмѣ ко мнѣ, пожалуйста, не упоминай объ этомъ: нѣтъ ничего хуже, когда женщины ввяжутся въ денежные разсчеты. Изъ этихъ денегъ ты можешь употребить 5 ф. на покупку шляпки сестрѣ или что ей вздумается и на игрушку для моего племянника отъ дяди Галя.»

Заключеніе, къ которому мы пришли по прочтеніи этого документа, состояло въ томъ, что за слогомъ и правописаніемъ въ письмѣ моего бѣднаго Гарри наблюдали женщины и что приписка была сдѣлана безъ ихъ вѣдома. Мы убѣдились, что виргинскій сквайръ находился подъ женскимъ управленіемъ, какъ находились до него Геркулесъ, Самсонъ и fortes multi.

ГЛАВА XIV.
ОТКРЫТІЕ ГАВАНИ.

Едва ли моя мать осталась довольна, услышавъ о томъ, что я получилъ въ Англіи мѣсто. Она, быть можетъ, съ тою цѣлью и прекратила высылать деньги на мое содержаніе, чтобы заставить меня сдаться ей, — возвратиться въ Виргинію и быть отъ нея въ зависимости. До самой ея смерти, ни я, ни она не подавали ни малѣйшаго повода къ денежному разсчету. Она перестала высылать мнѣ деньги, и я не говорилъ ни слова, но старался жить безъ ея помощи. Я никогда не слышалъ ни ея раскаянія, ни признанія въ своей несправедливости, и если зналъ объ этомъ, то только изъ письма Гарри. Впослѣдствіи, когда мы встрѣтились, мадамъ Эсмондъ, кроткимъ своимъ поведеніемъ, необыкновеннымъ уваженіемъ и любовью къ моей женѣ, хотѣла, кажется, чтобы я понялъ ея безмолвное сознаніе въ своей винѣ; но она не извинялась въ этомъ, да и я не требовалъ извиненія. Гарри былъ устроенъ (я не могъ завидовать его его благоденствію); всѣ сбереженія моей матери и всѣ экономическіе проэкты ея послужили мнѣ же въ пользу, въ пользу ея наслѣдника. Было время, когда нѣсколько гиней принесли бы мнѣ гораздо больше пользы, чѣмъ сотни, которыя бы явились ко мнѣ, когда я не нуждался. Періодъ моей нужды давно миновалъ. Мнѣ не нужно было прибѣгать къ постыдному скряжничеству. У меня во всемъ было изобиліе, и мадамъ Эсмондъ могла только увеличить мое состояніе. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что она душевно страдала отъ одной мысли, что въ то время, когда дѣти были голодны, она не подала имъ куска хлѣба, что чужіе облегчали нужду, отъ которой отвернулось ея гордое сердце. Гордое сердце? Да развѣ она горда больше, чѣмъ я? Для прекращенія холодности, существовавшей между нами втеченіе многихъ лѣтъ, достаточно было одного ласковаго слова; но ни она, ни я не хотѣли его произнести. Когда я дѣлаю что нибудь дурное и сознаю это, я охотно прошу прощенія; я дѣлаю это для удовлетворенія своей гордости, изъ уваженія къ самому себѣ. Поэтому-то мнѣ кажется, я едва ли могъ когда нибудь унизить себя до подлости. Не знаю, какія чувства должны быть у тѣхъ людей, вся жизнь которыхъ состоитъ изъ длинной цѣпи лжи, обмана, ухищреній. Изъ какихъ людей составляется ихъ общество, когда они бываютъ одни? Я ежедневно встрѣчаю людей, у которыхъ каждая улыбка прикрываетъ обманъ, каждый взглядъ обнаруживаетъ лицемѣрство. Неужели эти люди не снимаютъ маски даже передъ своею совѣстью? Мнѣ кажется, если я намѣренъ простить обиду, то дѣлаю это не по долгу христіанина, обязаннаго прощать обиды, но потому, что я могу забыть свой долгъ и считать позорнымъ требованіе уплаты. Въ жизни моей я знавалъ два существа, для которыхъ прощеніе не составляло особеннаго труда. Я умѣю забывать, но не прощать. Неужели мы, и безъ того уже гордые, должны гордиться своею гордостью?

Итакъ, я не обнаружилъ ни малѣйшаго признака покорности моей матери, и втеченіе нѣсколькихъ лѣтъ мы жили въ какомъ-то отчужденіи, прерываемомъ отъ времени до времени обмѣною нѣсколькихъ словъ между ею и моей женой (это случалось, обыкновенно, при объявленіи ей о приращеніи нашего семейства и тому подобныхъ событіяхъ), Послѣ затрудненій, возникшихъ въ Америкѣ, по случаю узаконенія о пошлинамъ, я поставленъ былъ въ затруднительное положеніе въ Лондонѣ. Хотя я находился на сторонѣ торіевъ въ этой ссорѣ (на сторонѣ очень слабой во многихъ отношеніяхъ) и нисколько не сомнѣвался, что правительство имѣло полное право взимать подати въ колоніяхъ, но во время переговоровъ и преній по этому предмету я написалъ одному изъ членовъ виргинской палаты депутатовъ и распубликовалъ въ газетахъ дерзкое письмо, въ которомъ такъ свободно и подробно изложилъ всегдашнее нахальство въ дѣйствіяхъ метрополіи къ своимъ колоніямъ, выразилъ мнѣнія столь непріятныя для лицъ, облеченнныхъ властью, что меня лишили мѣста надзирателя за экипажами, къ невыразимому ужасу дяди, который никакъ не могъ любить людей, попавшихъ въ опалу. Онъ безпредѣльно любилъ мою жену и сына, но мнѣ оказывалъ какое-то пренебреженіе, смѣшанное съ сожалѣніемъ, чрезвычайно меня забавлявшимъ. Онъ, по врожденному чувству, постоянно питалъ пренебреженіе къ нищетѣ и любилъ успѣхъ и счастіе. Всякое мнѣніе, уклонявшееся отъ обыкновенной рутины, наводило ужасъ на него; всякая истина заставляла его блѣднѣть. Онъ имѣлъ, однакожь, нѣкоторую теплоту въ своемъ сердцѣ и непритворную любовь къ близкимъ роднымъ. Несмотря на страшные удары, которые я наносилъ ему, онъ продолжалъ навѣщать Тео и ея дитя (при встрѣчѣ со мной, онъ только кланялся мнѣ, и то весьма неохотно). Хотя образъ мыслей моихъ и непринужденныя выраженія не нравились ему, но, на первыхъ порахъ нашего разрыва, онъ отъ времени до времени удостаивалъ меня своимъ разговоромъ и при этомъ смотрѣлъ на меня, какъ на жалкое погибшее созданіе, лишенное всякой надежды и помощи. Дѣлать нечего, я долженъ былъ составить новый планъ для своей жизни. Уплата братомъ Гарри долга давала мнѣ возможность прожить нѣсколько мѣсяцевъ или, пожалуй, нѣсколько лѣтъ. Странная безпечность юношескихъ лѣтъ! часто повторяю я. Скажите, чему приписать обстоятельство, что мы, при всей своей бѣдности, никогда не роптали на судьбу, не предавались отчаянію?

Въ это время свалился и умеръ отъ удара дядя короля, герцогъ кумберлэндскій, и, странно сказать, его смерть произвела значительную перемѣну въ моемъ счастіи. Бѣдный мой сэръ Майльзъ Варрингтонъ не пропускалъ ни одной церемоніи при дворѣ. Онъ участвовалъ во всѣхъ придворныхъ собраніяхъ, крестинахъ, балахъ, похоронахъ. Заболѣвалъ ли кто изъ членовъ королевской фамиліи, онъ безотлучно находился при постели больнаго. Само собою разумѣется, онъ не могъ не участвовать и при погребеніи толстаго герцога. Во время церемоніи онъ пробылъ нѣсколько часовъ съ открытой головой подъ проливнымъ дождемъ, сильно простудился и получилъ воспаленіе въ горлѣ. До меня еще не успѣли дойти слухи о его болѣзни, какъ однажды утромъ въ мою блюмсбирійскую квартиру явился адвокатъ и, здороваясь со мной, назвалъ меня сэромъ Джоржемъ Варрингтономъ.

Боязнь за будущее миновала. Мы похоронили бѣднаго джентльмена рядомъ съ его маленькимъ сыномъ, въ фамильномъ склепѣ, гдѣ покоились многіе его предки. Маленькій Майльзъ и я впереди всѣхъ другихъ провожали гробъ покойнаго. Поселяне кланялись намъ, поселянки дѣлали книксены: они заранѣе старались заискать наше расположеніе. Вдова и дочь сейчасъ же послѣ похоронъ уѣхали въ Батъ; а я съ своимъ семействомъ занялъ домъ, которымъ владѣю уже тридцать лѣтъ. Повремени, мой сынъ! Имѣй небольшое терпѣніе, и я буду спать подъ тѣми же тисовыми деревьями; поселяне и передъ тобой будутъ снимать шапки и называть тебя сэромъ Майльзомъ.

Описаніе счастливой провинціальной жизни весьма просто; его можно изложить въ нѣсколькихъ словахъ. Книги управляющаго показываютъ, сколько взыскано арендной платы и сколько сложено со счетовъ, сколько полей было засѣяно хлѣбомъ и сколько оставалось подъ паромъ; какіе посѣтители бывали у насъ, долго ли оставались въ нашемъ домѣ, сколько пенсіонеровъ было у моей жены, какъ ихъ лечили, какъ получали они облегченіе и какъ умирали, — все это легко извлечь изъ семейной хроники, которую можетъ прочитать всякій изъ моихъ наслѣдниковъ, если только вздумаетъ принять на себя этотъ трудъ. Прекрасный, щегольской домъ въ улицѣ Гиллъ, занимаемый моимъ предшественникомъ, намъ не понравился; мы заняли другой, но столь громадный, въ которомъ, однакожь, мы истратили очень много денегъ. Мы не старались, подобно дядѣ моему, блистать ливреями, экипажами, серебромъ; зато пиво наше было гораздо крѣпче, и милостыни моей жены обходились дороже милостыни вдовствующей леди Варрингтонъ. Безъ сомнѣнія, она не находила ничего дурнаго въ нашествіи филистимлянъ; она заставила насъ заплатить за всѣ вещи, оставленныя ею въ нашемъ сельскомъ домѣ, и я безъ малѣйшаго ропота исполнилъ всѣ ея требованія. Какую страшную цѣну назначила она за нѣкоторыя тепличныя растенія, — за эти ужасные старые клавикорды! Шитье по канвѣ даровитой Доры и очаровательной Флоры пошли такъ дорого, что еслибъ это были оригинальныя произведенія Тиціана или Вандика, то и за нихъ не было бы назначено такой высокой цѣны. Хотя мы за все заплатили такъ щедро, хотя мы, безъ хвастовства могу сказать, были добрѣе къ бѣднымъ, чѣмъ миледи, но втеченіе нѣкотораго времени мы пользовались весьма дурной репутаціей: на мой счетъ повсюду разсказывали невыгодныя исторіи. Я думалъ было, что послѣ смерти дяди займу его мѣсто въ парламентѣ; но я сдѣлалъ открытіе — самъ не знаю, впрочемъ, какимъ образомъ — что меня считали за человѣка съ весьма опасными мнѣніями. Подкупать я не хотѣлъ, какъ не хотѣлъ приневоливать моихъ поселянъ къ подачѣ голосовъ въ мою пользу при выборахъ 1768 г. Изъ Вайтгола пріѣхалъ джентльменъ съ полнымъ карманомъ банковыхъ билетовъ, и я увидѣлъ, что съ такимъ соперникомъ бороться трудно.

Bon Dieu! Теперь, когда мы были спокойны въ отношеніи средствъ къ жизни, когда покорные поселяне снимали шляпы намъ, когда мы ѣздили съ визитами къ нашимъ знакомымъ или въ сосѣдніе города, въ большой фамильной каретѣ, въ четверку жирныхъ лошадей, мы часто съ сожалѣніемъ вспоминали о нашей бѣдности, о нашемъ миломъ маленькомъ коттэджѣ въ Ламбетѣ, гдѣ нужда не отходила отъ нашего порога. Я часто снова хотѣлъ водить медвѣдя и утверждалъ, что переводы для книгопродавцевъ трудъ не очень тяжелый. Во время поѣздки въ Лондонъ, мы сдѣлали сантиментальныя путешествія во всѣ мѣста, болѣе или менѣе близкія намъ по воспоминаніямъ минувшей молодости. Моя жена обняла всѣхъ прежнихъ домохозяекъ. Само собою разумѣется, мы приглашали всѣхъ своихъ друзей раздѣлить съ нами комфортъ нашего новаго дома. Высокопочтенный мистеръ Гаганъ и его леди посѣщали насъ неоднократно. Нерѣдко бывалъ у насъ и другой несчастный Левитъ, мистеръ Самсонъ, и гостилъ сколько ему было угодно. Обѣщался побывать въ нашемъ домѣ и мистеръ Джонсонъ, но не былъ. Я полагаю, что нашъ домъ былъ скученъ. Я самъ, бывало, по цѣлымъ днямъ не говорилъ ни слова, и знаю, что угрюмостью своей наводилъ уныніе на очаровательнѣйшую женщину. Охоты я не любилъ. Убить одну куропатку, потомъ другую, третью имѣло для меня какое-то скучное однообразіе, и я удивлялся, почему другіе находили удовольствіе и проводили дни за днями въ повтореніи этого рода убійства. Послѣ обѣда, когда снимали скатерть, у нихъ начиналась бесѣда объ охотѣ и продолжалась до ужина. При этомъ я слушалъ и молчалъ, а иногда и засыпалъ. Не удивительно, что въ нашемъ обществѣ я не пользовался популярностью.

И къ чему я говорю объ этомъ? Буря кончилась, скалы остались въ сторонѣ, корабль вошелъ въ гавань, и моряку только остается радоваться. О чемъ же это вы скучали во время вояжа? ужь не о Сузаннѣ ли? ужь не боялись ли вы ея измѣны? Во-первыхъ, Сузанна и все семейство могутъ заглянуть въ шханечный журналъ Вильяма, и потому, мадамъ, я не намѣренъ записывать въ него моихъ секретовъ. Нѣтъ, Сузанна, отъ тебя я не скрывалъ секретовъ. Кромѣ тебя, я никого не любилъ. Я видѣлъ женщинъ прекраснѣе тебя; но ни одна изъ нихъ не понравилась мнѣ. Я встрѣчалъ мистриссъ Картеръ и миссъ Мулсо, мистриссъ Траль и мадамъ Кауфманъ, ангелоподобную Гуннингсъ и ея свѣтлость принцессу Девонширскую, встрѣчалъ безсчетное множество красавицъ, ни подъ какимъ видомъ не ангелоподобныхъ; но ни одна изъ нихъ не ослѣпила меня своей красотой. Да, молодые люди, можетъ статься, я заставлялъ вашу мать вести самую скучную жизнь и былъ въ отношеніи къ ней настоящимъ Раулемъ Синей-Бородой; но въ моемъ тайномъ кабинетѣ не было другихъ головъ. По минованіи первыхъ порывовъ удовольствія отъ обладанія княжествомъ, корона начала быстро надоѣдать мнѣ. Когда надѣнетъ ее Майльзъ, то, быть можетъ, онъ будетъ совсѣмъ другимъ властелиномъ. Онъ можетъ пять дней въ недѣлѣ посвящать охотѣ и находить въ этомъ безпредѣльное удовольствіе… Едва наступилъ для меня періодъ благоденствія, какъ я уже началъ скучать открывавшейся передо мной перспективой: я скучалъ въ эдемѣ и говорилъ: "неужели тутъ все? Неужели нѣтъ львовъ, которые бы кусались, нѣтъ дождя, нѣтъ въ розовыхъ кустахъ шиповъ, которые бы кололи васъ, когда вы въ нихъ садитесь? Одна только Ева, всегда очаровательная и нѣжная, одни только фиги къ обѣду и ужину, отъ конца одной недѣли до конца другой? Неужели же мнѣ нужно признаться во всемъ? Если признаніемъ я могу очистить грудь свою, то слушайте!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Здѣсь изъ рукописи сэра Джоржа Варрингтона вырваны три страницы. Издатель искренно объ этомъ сожалѣетъ.

Мнѣ знакомы догматы и обряды римской церкви; но, воспитанный въ другомъ религіозномъ убѣжденіи, я не могу не сомнѣваться и не удивляться въ томъ, дѣйствительно ли католики, во время исповѣди, признаются во всемъ. Дѣлаемъ ли это мы сами, протестанты, и неужели нужно приписать воспитанію ту разницу, которая существуетъ между нами и католиками? Мы, покрайней мѣрѣ, не привыкли думать, что католическіе священники или міряне чистосердечнѣе и откровеннѣе насъ. Это приводитъ меня къ старому вопросу, всякій ли человѣкъ способенъ признаваться во всемъ? Извѣстна ли вся моя жизнь вонъ этому милому созданію, которое раздѣляло ее со мной втеченіе тридцати лѣтъ, которое, когда я высказывалъ свою печаль, готово было всѣми своими силами устранить ее, которое наблюдало за мной въ минуту угрюмаго настроенія духа, и, когда я молчалъ, оно тоже оставалось безмолвнымъ, или съ очаровательнымъ притворствомъ, свойственнымъ всѣмъ женщинамъ, улыбалась и принимала спокойный видъ, стараясь показать, что ее вовсе не безпокоитъ моя угрюмость; она даже не любопытствовала узнавать тайны своего мужа. Милая притворщица! Развѣ я не замѣчалъ, какъ она скрывала отъ отцовскаго гнѣва проказы своего сына? Развѣ я не зналъ, какъ она утаивала небольшую часть денегъ, отпускаемыхъ на домашніе расходы, чтобъ заплатить за его маленькія прихоти. Она говорила со мной съ спокойнымъ лицомъ, какъ будто я не зналъ, что нашъ почтенный капитанъ имѣлъ сдѣлки съ родственниками и что нашъ ученый мужъ, по полученіи степени, имѣлъ крайнюю необходимость разсчитаться съ нѣкоторыми изъ университетскихъ торгашей? Да, съ самыхъ раннихъ дней ты, умная женщина, всегда что нибудь скрывала отъ меня: одинъ стянулъ варенье изъ буфета, другой напроказилъ въ школѣ, третій, негодный забіяка, въ порывѣ гнѣва, швырнулъ чернильницей въ мама, а мнѣ сказали, что платье и коверъ запачканы случайно. Всѣ мы многое скрываемъ другъ отъ друга, у насъ у всѣхъ есть свои тайны. Всѣ мы болѣе или менѣе скрытны. Мы грѣшимъ втихомолку и, надо надѣяться, втихомолку каемся въ своихъ прегрѣшеніяхъ. Вонъ та неоцѣненная женщина готова отдать свою ногу, избавить мою отъ мучительной подагры; но когда со мной дѣлается припадокъ этой болѣзни, то о немъ знаютъ только однѣ мои туфли. Въ концѣ романа или театральной пьесы, герой и героиня женятся или умираютъ. Судьба ихъ зависитъ отъ произвола поэта. Онъ кричитъ «ура!» молодой четѣ, пока почтовая коляска, увозящая ихъ, не скроется за угломъ, или приноситъ гробъ, со всѣми траурными принадлежностями, и зарываетъ ихъ въ могилу. Но неужели же съ женитьбой мистера Рандама илы мистера Томаса все и кончается? Неужели у нихъ не бываютъ семейныя ссоры? неужели никакія искушенія не побѣждаютъ насъ, или мы не побѣждаемъ искушеній? Сирены напѣвали свои сладостныя пѣсни долго послѣ женитьбы Улисса, поклонники Пенелопы долго нашептывали ей о своей любви; такъ что онъ и она имѣли много скучныхъ дней, исполненныхъ сомнѣнія и заботы, — дней, выпадающихъ и на нашу долю. Относительно денегъ, благодаря полученному наслѣдству, я не заботился; но развѣ кромѣ нужды въ деньгахъ у баронетовъ нѣтъ другихъ заботъ? Мои лондонскіе друзья поздравляли меня съ счастіемъ. Конечно, кому непріятно быть господиномъ хорошаго дома и хорошаго помѣстья? Но можетъ ли Гумбо запереть дверь и не впускать въ нее уныніе? Можетъ ли онъ утопить это непріятное чувство въ морѣ краснаго вина? Спокойнѣе ли бываетъ сонъ того человѣка, который имѣетъ возможность спать двадцать-четыре часа сряду? Проясняется ли умъ его послѣ проповѣди скучнаго стараго пастора, послѣ десяти минутъ пустой болтовни и лести деревенскаго аптекаря, послѣ бесѣды съ сэромъ Джономъ и сэромъ Томасомъ и ихъ женами, которые проѣхали, при лунномъ свѣтѣ, десять грязныхъ миль, для того, чтобы съѣсть кусокъ баранины и съиграть робберъ? Кто говоритъ, пріятно, когда торговцы кланяются дверцамъ вашей кареты, когда къ трехмѣсячнымъ засѣданіямъ для васъ приготовляютъ квартиру, когда ваша жена занимаетъ за обѣдомъ второе или третье мѣсто; но эти удовольствія скоро теряютъ свою прелесть; они имѣютъ даже свои неудобства. Въ нашей части округа, втеченіе семи лѣтъ послѣ пріѣзда въ Варрингтонское помѣстье, нашими лучшими сосѣдями были милордъ Тотбири и сэръ Джонъ Модбрукъ. По происхожденію мы гораздо старше Модбруковъ; слѣдовательно во время обѣда на мою долю всегда выпадало быть кавалеромъ милэди Тотбири, на долю того, который послѣ обѣда становился глухимъ, нѣмымъ и соннымъ; а если мнѣ случалось быть кавалеромъ лэди Модбрукъ, то ея неугомонное пустословіе надоѣдало даже женѣ моей, знавшей, въ какое бѣшенство приходилъ я отъ неумѣстной и пустой болтовни. Наконецъ я уѣзжаю въ Лондонъ. Показываю языкъ доктору Гебердену и прочитываю каталогъ моихъ недуговъ. «Все вздоръ, любезный сэръ Джоржъ!» говоритъ безчувственный докторъ. "Головная боль, скука, безсонница, дурное расположеніе духа (неправда, докторъ; сэръ Джоржъ постоянно бываетъ въ превосходномъ расположеніи духа, только нерѣдко на него находить уныніе! говоритъ моя жена). Безсонница, дурное расположеніе духа, продолжаетъ непреклонный докторъ. Милэди, позвольте мнѣ быть откровеннымъ, — вашего мужа погубило наслѣдство. Немного бѣдности, да побольше занятій, помогутъ ему лучше всякаго лѣкарства.

— Да; мнѣ лучше было бы имѣть характеръ брата Гарри. Его письма исполнены были веселости и одушевленія. Имѣнье его улучшалось; его негры умножались; онъ былъ членомъ нашего House op Burgesses; обожалъ жену; будь у него ребенокъ, и онъ считалъ бы себя счастливѣйшимъ изъ смертныхъ. Еслибъ вмѣсто меня господиномъ варрингтонскаго помѣстья былъ Гарри, его любили бы во всемъ округѣ; онъ былъ бы распорядителемъ на всѣхъ конскихъ скачкахъ, веселымъ товарищемъ записныхъ охотниковъ, лучшимъ гостемъ во всѣхъ сосѣднихъ господскихъ домахъ, гдѣ почти никто не оказывалъ мнѣ радушія при видѣ моего угрюмаго лица. Что касается до жены, то ее, мнѣ кажется, любилъ весь свѣтъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и сожалѣлъ о ней. Не знаю, какимъ образомъ распространился слухъ, съ которымъ всѣ соглашались, будто бы я обхожусь съ ней жестоко и что я ревнивъ, какъ Рауль-Синяя-Барода. О Боже! Тутъ есть правда; я имѣлъ множество мрачныхъ часовъ; я провожу дни въ безпрерывномъ молчаніи; разговоръ глупцовъ возмущаетъ меня, и, питая къ нимъ отвращеніе, иногда я не знаю, какъ скрыть это чувство, или, вѣрнѣе, никогда не скрывалъ его. Мнѣ кажется, что съ лѣтами я становлюсь сообщительнѣе; я не могу считать себя выше капитана Майльза, потому только что не люблю кричать и гоняться за лисицей; впрочемъ, въ этомъ отношеніи, я смиренно сознаюсь, что онъ меня превосходнѣе. Ему дано было совсѣмъ другое воспитаніе; онъ находилъ удовольствіе въ такихъ вещахъ, о которыхъ я не имѣлъ понятія. Если я слѣпъ, то это еще не значитъ, что во всемъ мірѣ мрачно. Теперь я почтительно и со всѣмъ вниманіемъ слушаю, когда сквайръ Коджерсъ разсказываетъ объ охотѣ. Отъ души смѣюсь, слушая гарниранные анекдоты капитана Ратльтона. Подхожу къ клавикордамъ съ старой миссъ Гомби (нашей сосѣдки, изъ Беклесъ) и съ напряженнымъ вниманіемъ прислушиваюсь къ ея щебетанью старинныхъ пѣсенокъ. Я терпѣливо играю въ вистъ. Словомъ, я стараюсь исполнить всѣ требованія свѣта; но все же я имѣю право быть угрюмымъ и углубляться въ самого себя, потому что цѣлое утро занимаюсь чтеніемъ Монтэня.

Зная, подъ чьимъ вліяніемъ находился мой братъ, я нисколько не удивился, увидѣвъ имя его въ спискѣ виргинскихъ депутатовъ, утверждавшихъ, что единственное право налагать подати на жителей нашей колоній принадлежитъ и всегда принадлежало, по закону, палатѣ депутатовъ, которая, поэтому, и пригласила другія колоніи просить королевскаго содѣйствія къ возстановленію нарушенныхъ правъ Америки. Около этого-то времени, именно года три спустя послѣ того, какъ мы поселились въ новомъ нашемъ англійскомъ помѣстьи, — и началась переписка между нами и мадамъ Эсмондъ. Прерванныя отношенія наши были приведены въ прежній порядокъ моей женой (женщина всегда найдетъ къ этому тотъ или другой поводъ). Мистеръ Майльзъ заболѣлъ оспой, отъ которой чудеснымъ образомъ поправился, нисколько не утративъ своей красоты. По случаю этого выздоровленія, мать пишетъ маленькое письмецо къ бабушкѣ счастливаго малютки. Она старается очаровать ее всякаго рода скромными фразами и покорными приношеніями любви и уваженія, разсказываетъ анекдоты о признакахъ генія въ малюткѣ (не знаю, что воспрепятствовало развитію этого генія въ нашемъ храбромъ молодомъ офицерѣ?), и должно быть послала къ бабушкѣ локонъ волосъ этого милашки, потому что старая лэди въ отвѣтномъ письмѣ своемъ благодарила за подобный подарокъ. Удивляюсь, какимъ образомъ позволили этому подарку пройти вильямсбургскую таможню безпошлинно? Въ замѣнъ этой примирительной жертвы и тайно провезенныхъ выраженій покорности, приходитъ благосклонное письмо отъ Миледи Кастльвудъ. Она съ негодованіемъ отзывалась объ опасномъ духѣ, господствующемъ въ колоніи; ей горько было подумать, что ея несчастный сынъ водится съ людьми, которые, по ея мнѣнію, не болѣе не менѣе, какъ разбойники и измѣнники. Впрочемъ она не удивляется тому, что у него такіе друзья и совѣтники. Можно ли было отъ жены, взятой изъ низкаго сословія, ожидать сочувствія къ людямъ заслуженнымъ и вполнѣ преданнымъ правительству? Для монархіи наступало тяжелое время (жители Америки вовсе нерасположены платить пошлину, и требовали, чтобы все для нихъ дѣлалось безъ пожертвованій съ ихъ стороны), а она помнила, что въ такое время Эсмонды, — особливо ея отецъ, маркизъ, — были вѣрны своимъ государямъ. Ей не извѣстны были мнѣнія, господствовавшія въ Англіи, хотя она и могла судить о нихъ по мнѣнію вновь созданнаго лорда Чатама. Она молила небо, чтобы хотя одинъ изъ ея сыновей не былъ на сторонѣ возмущенія. Впослѣдствіи, когда намъ привелось разсматривать въ Виргиніи старинныя фамильныя бумаги, мы нашли «Письма отъ моей дочери — леди Варрингтонъ», — тщательно сложенныя и перевязанныя ленточкой. Миледи Тео никакъ не хотѣла, чтобы я раскрылъ ихъ; — они, я думаю, были до такой степени переполнены похвалами ея мужу, что Тео, вѣроятно, не хотѣла, чтобы отъ чтенія ихъ пострадало мое тщеславіе.

Въ письмахъ своихъ мадамъ Эсмондъ сообщала нѣсколько словъ о Гарри и его женѣ. «Двѣ женщины, писала она: — попрежнему и во всемъ управляютъ моимъ бѣднымъ сыномъ въ Фаннистонѣ (такъ угодно Гарри называть свой домъ). Должно быть, онѣ копятъ деньги, потому что до меня доходятъ грязныя исторіи объ образѣ ихъ жизни. Монтвернонскій джентльменъ остается его лучшимъ другомъ; по совѣту его Гарри подаетъ мнѣнія въ нашей палатѣ. Не понимаю, для чего Гарри бережетъ деньги? Я слышала, что когда онъ отправлялся въ своихъ экипажахъ къ лорду Боттстурту, то изъ пяти негровъ, провожавшихъ его, только у двоихъ были сапоги. Дѣло другое я: я имѣла основаніе дѣлать сбереженія. У меня есть сыновья, которымъ я желала что нибудь оставить; но у него нѣтъ дѣтей; чрезъ это, впрочемъ, онъ избавленъ отъ многихъ горестей, потому что небо въ премудрости своей пизпосылаетъ намъ, чрезъ нашихъ дѣтей, испытанія, которыя мы обязаны переносить. Теща его захворала, — присовокупляла мадамъ Эсмондъ, въ одномъ изъ своихъ писемъ. Съ самаго дня женитьбы, мой бѣдный Гарри душой привязался къ этимъ двумъ хитрымъ женщинамъ, и онѣ управляютъ имъ по своему произволу. Можетъ ли что нибудь болѣе этого противорѣчить здравому смыслу и изреченіямъ св. писанія. Не намъ ли говорили: жена да повинуется мужу? Еслибъ мистеръ Варрингтонъ жилъ, я бы всѣми силами старалась слѣдовать этому священному правилу, постоянно памятуя, что къ женщинѣ ничто такъ нейдетъ какъ кротость и послушаніе.»

Вскорѣ послѣ этого мы получили письмо за чорной печатью. Мадамъ Эсмондъ извѣщала насъ о смерти дорогой нашей, доброй Моунтэйнъ, о которой я сожалѣлъ отъ искренняго сердца, вспоминая ея непритворную къ намъ любовь во время нашего дѣтства. Гарри съ свойственнымъ ему чистосердечіемъ оплакивалъ эту утрату. Мадамъ Эсмондъ, упоминая объ этомъ обстоятельствѣ, говорила: «Бывшая ключница моя, мистриссъ Моунтэйнъ, предчувствуя конецъ, прислала за мной, желая въ послѣдній разъ увидѣться со мной на смертномъ одрѣ. Безъ всякаго сомнѣнія, она намѣревалась просить у меня прощенія за свою измѣну. Я послала сказать, что по долгу христіанки прощаю, и при этомъ выразила совершенную надежду (хотя, признаться, и сомнѣвалась), что она вполнѣ сознаетъ свою виновность въ отношеніи ко мнѣ. Я разсуждала, что наша встрѣча поведетъ только къ дальнѣйшимъ непріятностямъ. Если она каялась въ своихъ грѣхахъ хотя бы и въ одиннадцать часовъ, это было еще не поздно, и я полагала, что она посвятитъ своему раскаянію послѣднія минуты. Можете же себѣ представить ея жалкое и закоснѣлое состояніе. Она велѣла сказать чрезъ служанку Дину, которую я къ ней отправила съ цѣлебными лѣкарствами, для ея тѣла и души, что ея поступки ко мнѣ не требуютъ покаянія, и что она проситъ оставить ее въ покоѣ! Бѣдная Дина раздала лѣкарства неграмъ, которые съ радостію приняли ихъ, между тѣмъ какъ горячка быстро съѣдала Моунтэйнъ. Вотъ до чего дошло извращеніе человѣческаго рода! Это бѣдное созданіе было слишкомъ гордо, чтобы принять мои лѣкарства; а теперь не въ состояніи помочь ей никакіе доктора, никакія лѣкарства. Вы пишете, что вашъ маленькій Майльзъ страдаетъ коликой. Вотъ мое лѣкарство отъ этой болѣзни; напишите мнѣ, произведетъ ли оно цѣлебное дѣйствіе и пр., и пр.» Тутъ слѣдовалъ рецептъ лѣкарства, которое ты не принималъ, мой сынъ, мой наслѣдникъ, моя гордость! — не принималъ потому, что у твоей нѣжной матери былъ свой собственный порошокъ, съ помощью котораго изцѣлялись всѣ дѣтскіе недуги нашего первенца. Неправда ли, какъ хорошо слова этихъ двухъ леди согласовались съ истиной? Я боюсь, что миледи Тео невсегда была чистосердечна: иначе какимъ образомъ объяснить слѣдующія фразы въ одномъ изъ писемъ мадамъ Эсмондъ: «Пріятно слышать, что порошки мои помогли милому малюткѣ. Послѣ двухъ-трехъ пріемовъ, дѣйствіе ихъ удивительно; они служили благодѣтельнымъ средствомъ къ облегченію многихъ лицъ, окружающихъ меня, — дѣтей и взрослыхъ, бѣлыхъ и цвѣтныхъ. Посылаю моему внуку индійскій лукъ и стрѣлы. Неужели эти потухающіе отъ старости глаза не увидятъ его въ Кастльвудѣ? Неужели сэръ Джоржъ такъ занятъ своими книгами и политическими дѣлами, что не можетъ удѣлить своей матери нѣсколькихъ мѣсяцевъ? Я теперь совершенно одинока. Комната моего сына сохраняетъ тотъ самый видъ, въ какомъ онъ ее оставилъ: на полкахъ стоятъ тѣже самыя книги, надъ кроватью висятъ маленькій кинжалъ и охотничье ружье, надъ каминомъ портретъ моего отца. Я ничего не позволяю измѣнять ни въ его комнатѣ, ни въ комнатѣ его брата. Иногда мнѣ представляется, что я вижу дѣтей, играющихъ вблизи меня, вижу голову отца въ томъ положеніи, какъ онъ дремалъ въ своемъ креслѣ. Моя голова становится почти такою же бѣлою, какъ у него. Ужели и въ самомъ дѣлѣ я не увижу моихъ дѣтей въ этомъ мірѣ? Да будетъ воля Господня!»

ГЛАВА XV.
ВИРГИНЦЫ.

Столь убѣдительное воззваніе нашей матери въ состояніи было бы, мнѣ кажется, смягчить сердца, черствѣе нашихъ. И вотъ мы заговорили о поспѣшномъ отъѣздѣ въ Виргинію и о приготовленіи всѣхъ каютъ на кораблѣ «Молодая Рахель», для нашего помѣщенія. Но, какъ нарочно, у насъ захворалъ ребенокъ, для котораго вояжъ былъ опасенъ, и съ которымъ мать никакъ не могла разстаться. Въ тотъ годъ «Молодая Рахель» совершила свое плаваніе безъ насъ. На слѣдующій годъ встрѣтилось другое затрудненіе: первый приступъ ко мнѣ подагры (я съ ней долго возился; зато впослѣдствіи она очистила мои умственныя способности и оживила мой духъ); вслѣдъ затѣмъ представилась новая причина къ отмѣнѣ поѣздки, заключавшаяся въ прискорбномъ извѣстіи съ Ямайки. Года два спустя послѣ нашего водворенія въ варрингтонскомъ помѣстьи, добрый нашъ, дорогой генералъ возвратился изъ своего губернаторства, немного побогаче въ житейскихъ благахъ, но зато онъ понесъ утрату, которую не могли вознаградить никакія богатства, и послѣ которой онъ не считалъ за нужное оставаться въ Вестъ-Индіи. Бѣдная мать моей Тео — самый нѣжный и преданный нашъ другъ — умерла заграницей отъ горячки. Послѣдними словами ея было сожалѣніе, что ей не привелось увидѣть ни нашихъ дѣтей, ни насъ самихъ благоденствующими.

— Она видитъ насъ и теперь, хотя мы ее не можемъ видѣть; и она благодаритъ тебя, Джоржъ, за твою любовь къ ея дѣтямъ, — говорилъ мужъ мистриссъ Ламбертъ.

Мы думали, что генералъ не долго проживетъ до соединенія съ ней. Его любовь къ женѣ была его счастіемъ, главнѣйшимъ предметомъ всей его жизни. Быть въ разлукѣ съ ней значило тоже самое, что не жить на свѣтѣ. Грустно было смотрѣть на добраго старика, когда онъ сидѣлъ въ семейномъ нашемъ кругу. Моя жена, своими манерами, звуками голоса и жестами, постоянно напоминала опустѣлому сердцу бѣднаго вдовца его подругу. Для его развлеченія мы готовы были сдѣлать все, что отъ насъ зависѣло. Маленькая Гетти была теперь въ цѣломъ мірѣ его главной опорой и утѣшеніемъ. Генералъ говорилъ, что въ Ямайкѣ она отказалась отъ многихъ выгодныхъ предложеній, и что по возвращеніи въ Англію наслѣдникъ лорда Ротама палъ къ ея ногамъ. Но, по словамъ Гетти, она считала за счастіе оставаться при отцѣ. Пока она ему не наскучила, ей не нужно было мужа.

— О, нѣтъ! сказали мы, когда сдѣлано было это послѣднее и самое выгодное предложеніе: — пусть генералъ остается въ нашемъ помѣстьи на шесть мѣсяцевъ, а другіе шесть — вы можете провести съ нимъ въ Оакгорстѣ.

Но Гетти утверждала, что Оакгорстъ, послѣ смерти, потерялъ для генерала всю свою прелесть, и что она ни за кого не выйдетъ замужъ, ни за деньги, ни за графскія короны! Когда мы разсуждали объ этомъ предметѣ, генералъ серьезно говорилъ, что Гетти не имѣла ни малѣйшаго желанія выдти замужъ, вѣроятно потому, что была разочарована въ дни своей юности, — хотя объ этомъ разочарованіи она не говорила ни слова; съ своей стороны, мы, уважая ея чувства, оставались молчаливыми. Мой братъ Ламбертъ имѣлъ въ это время приходъ недалеко отъ Винчестера, и жену, которая должна была служить украшеніемъ его паствы. Мы не очень жаловали эту леди, хотя каждый разъ, когда она пріѣзжала къ намъ, оказывали ей всевозможное радушіе. Ея воззрѣніе на рѣшимость бѣдной нашей Гетти оставаться безбрачною вовсе не согласовалось съ моимъ взглядомъ. Мистриссъ Джэкъ страшно любила тараторить, имѣла привычку говорить нисколько не стѣсняясь, и чрезвычайно гордилась искусствомъ огорчать своихъ родныхъ и знакомыхъ.

— Любезный сэръ Джоржъ, — угодно было ей сказать однажды: я часто говорила нашей милой Тео, что не хотѣла бы такъ часто видѣть мою хорошенькую сестру въ нашемъ домѣ, особливо когда я бываю наверху, а она приготовляетъ чай для Джэка; она всегда явится тогда, когда мнѣ нужно быть или на кухнѣ или въ дѣтской; — всегда вырядится въ лучшее платье, между тѣмъ какъ я стряпаю пироги или пуддинги, или смотрю за дѣтьми. Конечно, я вполнѣ увѣрена въ Томѣ. Желала бы я видѣть, что онъ заглядывается на другихъ женщинъ! Точно такъ же я увѣрена и въ Джемимѣ: но все же, когда бываю наверху, имъ не слѣдуетъ оставаться наединѣ въ моемъ домѣ, — это вѣрно! Это я сказала и сестрѣ Варрингтонъ.

— Не слѣдуетъ ли мнѣ понимать изъ вашихъ словъ, сказалъ генералъ: — что вы сдѣлали честь миледи Варрингтонъ, предостерегая ее противъ родной сестры, а моей дочери, миссъ Гестеръ?

— Да, папа, — вы угадали. Обязанность должна быть обязанностью, женщина останется женщиной, мужчина мужчиной, — это всѣмъ извѣстно. Пожалуйста не говорите. Онъ вѣдь мужчина. Всякій мужчина будетъ мужчиной, при всемъ его цѣломудріи.

— У васъ самихъ есть замужняя сестра, у которой вы гостили въ то время, когда сынъ мой Джэкъ имѣлъ счастіе впервые познакомиться съ вами, — замѣтилъ генералъ.

— Конечно; у меня есть замужняя сестра, — это всѣмъ извѣстно; я любила дѣтей ея, какъ мать.

— Не долженъ ли же я сдѣлать выводъ изъ вашего разговора, что ваши прелести оказались сильнымъ искушеніемъ для мужа вашей сестры?

— Какъ вамъ не стыдно, генералъ! Я не понимаю, какъ вы можете сказать, что я говорила подобный вздоръ! вскричала мистриссъ Джэкъ, вся вспыхнувъ.

— А развѣ вы не замѣчаете, my dear madam, — что сами внушили это не только относительно себя, но относительно моихъ двухъ дочерей?

— Никогда, никогда и никогда! — говорю это, какъ истинная христіанка. Съ вашей стороны, милостивый государь, жестоко выдумывать подобныя вещи. Я только и сказала, что моей хорошенькой сестрѣ не слѣдуетъ безпрестанно вертѣться въ нашемъ домѣ! Тео теперь находится въ такомъ же точно положеніи, и я предостерегла ее. Вотъ и все тутъ.

— Не замѣтили ли вы, моя добрая мадамъ, что бѣдная Гетти украла у васъ серебряныя ложки? Когда я сегодня пришелъ къ завтраку, въ столовой была только одна моя дочь, и на столѣ лежало множество серебряныхъ приборовъ.

— Помилуйте, сэръ! Сказала ли я хоть слово о ложкахъ? Обвиняла ли я бѣдную Гетти? Умри я сію же минуту на этомъ коврѣ, если только я сдѣлала это! Со мной всегда такъ обходятся. Я и Томъ давно это замѣтили…. я только сдѣлала свое дѣло.

При этомъ мистриссъ Джэкъ расплакалась и выбѣжала изъ комнаты.

— Неужели эта женщина имѣла наглость говорить тебѣ такія вещи, дитя мое? — спросилъ генералъ, когда Тео заняла свое мѣсто за чайнымъ столомъ.

— Съ тѣхъ поръ, какъ они пріѣхали сюда, она твердитъ мнѣ это каждый день. Твердитъ въ моемъ будуарѣ, твердитъ въ дѣтской…. вездѣ, вездѣ. Только и слышишь: «я бы не позволила сестрѣ своей заглядывать туда, куда ее не просятъ.»

— Какъ пріятно имѣть любезныхъ и воспитанныхъ родственницъ, замѣтилъ я.

— Твоя бѣдная мать щадила эту женщину, — простоналъ Ламбертъ.

— Наша мать желала ей добра, папа, сказала Тео, цалуя отца.

— Правда твоя, мой другъ.

— И я увидѣлъ, что оба они молились.

Надо признаться, что любить иныхъ родственниковъ — задача не очень легкая; жить съ иными сосѣдями — небольшое удовольствіе. На другой день по всѣмъ пріемамъ Джэка Ламберта видно было, что жена передала ему содержаніе вчерашняго разговора. Джэкъ былъ угрюмъ, но сохранялъ свое достоинство. Онъ былъ сердитъ, но его гнѣвъ не вредилъ его аппетиту. Онъ сказалъ намъ проповѣдь, которая была чрезвычайно скучна. Маленькій Майльзъ, еще разъ одѣтый въ трауръ, сидѣлъ подлѣ дѣда; его ручонка лежала въ рукѣ этого добраго старика.

Не хочетъ ли онъ остаться въ Англіи и присматривать за домомъ во время нашей поѣздки въ Виргинію? спрашивалъ старикъ. Нѣтъ. Домашнее хозяйство слѣдовало передать въ полное распоряженіе Гетти. Ключи дворецкаго нужно было вручить генералу; потому что Гумбо, — не безъ особеннаго удовольствія, какъ я полагалъ, — долженъ былъ ѣхать вмѣстѣ съ нами въ Виргинію. Онъ, какъ можно догадаться, соединился брачными узами съ мистриссъ Молли, и населилъ коттеджъ въ моемъ паркѣ смуглыми гумбятами. Итакъ, оставивъ домъ на попеченіе добраго генерала и его дочери, мы отправились въ Лондонъ и оттуда въ Бристоль, и тамъ доставили доброхотному нашему агенту случай объявить намъ, что онъ будетъ возсылать мъ небу теплыя молитвы о благополучномъ совершеніи нашего плаванія, доставили ему случай побожиться, что такихъ милыхъ дѣтей, какъ наши (въ это время для товарищества Майльзу у насъ былъ еще ребенокъ), онъ не видывалъ ни на одномъ кораблѣ. Плаваніе наше совершилось благополучно. Трудно выразить чувства, наполнявшія наши сердца въ то время, какъ мы въ Ричмондѣ вышли изъ шлюбки! На берегу насъ ожидала карета и толпа негровъ; — подлѣ нихъ находился, верхомъ на конѣ, какой-то джентльменъ, который, завидѣвъ насъ, спрыгнулъ съ сѣдла и бросился въ наши объятія. Не нужно говорить, что минута встрѣчи съ неоцѣненнымъ братомъ Гарри была для насъ минутою неизъяснимаго восторга. Онъ ѣхалъ съ нами почти до самаго дома матери. Какъ теперь вижу ее на крыльцѣ этого дома вижу какъ Тео пала предъ ней на колѣни, прося ея благословенія.

Гарри, какъ я уже сказалъ, ѣхалъ съ нами до самаго дома; но не хотѣлъ, — употребляя его выраженіе, — «своимъ приходомъ отравить наше удовольствіе. Мадамъ Эсмондъ видитъ меня, сказалъ Гарри: — я съ ней въ хорошихъ отношеніяхъ; только Фанни и она избѣгаютъ встрѣчи другъ съ другомъ; хотя могу утвердительно сказать, что онѣ любятъ другъ друга. Когда ты будешь свободенъ, Джоржъ, то приходи ко мнѣ въ таверну. Завтра я буду имѣть честь представить милэди Тео ея сестру. Вчера я случайно узналъ въ городѣ о прибытіи корабля и дождался вашего пріѣзда. Я послалъ негра сказать женѣ, чтобы она явилась къ милэди Варрингтонъ.» Сказавъ это, Гарри выскочилъ изъ кареты, предоставивъ намъ однимъ встрѣчу съ матерью.

Во время разлуки съ мадамъ Эсмондъ, я бывалъ въ высшихъ слояхъ общества; Тео и я являлись съ выраженіемъ вѣрноподданническихъ чувствъ королю и королевѣ; но мы не видѣли особы величественнѣе моей матери. Со всѣмъ радушіемъ она встрѣтила насъ, подняла жену мою съ колѣнъ, обняла и повела ее въ внутренніе аппартаменты дома. Это былъ простой деревянный домъ, окруженный галлереей, какъ и всѣ виргинскіе дома; но будь это дворецъ, съ маленькой царицей внутри, и тогда нашъ пріемъ не могъ бы быть параднѣе, торжественнѣе. Старикъ Натанъ, все еще занимавшій должность дворецкаго, и десятки черныхъ лицъ негровъ рядами бѣлыхъ осклабленныхъ зубовъ выражали свое радушіе и радость. Нѣкоторые изъ нихъ, которыхъ я помнилъ ребятишками, выросли, сдѣлались видными молодцами и красивыми женщинами; другіе, которыхъ я оставилъ съ черными волосами, являлись теперь съ бѣлыми какъ снѣгъ затылками; третьи, явившіеся на свѣтъ во время моего отсутствія, торчали у дверей, выпучивъ свои большіе глаза и выставивъ на показъ свои голыя ноги.

« — Я маленькій Сипъ, мастеръ Джоржъ, говорилъ одинъ. — Я Дина, сэръ Джоржъ, кричала другая, а я мальчикъ мастера Майльза! пищалъ мальчуганъ въ новой ливреѣ и натуральныхъ сапогахъ. Не прошелъ еще день, какъ вся челядь, подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ, прошла мимо насъ, кланялась намъ, и скаленьемъ зубовъ выражала свое привѣтствіе. Трудно припомнить число завтраковъ, которыми угощали насъ и обременяли наши желудки. Вечеромъ милэди Варрингтонъ принимала все высшее сословіе маленькаго города, и выполнила эту церемонію съ отличной граціей и любезностью; я самъ долженъ былъ пожать руку нѣкоторымъ старымъ друзьямъ — вѣрнѣе сказать, старымъ врагамъ; но вѣдь я сдѣлался богачомъ и пересталъ быть мотомъ, распутнымъ, никуда негоднымъ молодымъ человѣкомъ. Въ ознаменованіе моего пріѣзда убито было цѣлое стадо упитанныхъ тельцовъ! За общимъ пиромъ находился и бѣдный мой Галь; но онъ былъ не въ духѣ. Его мать говорила съ нимъ, но говорила какъ королева съ мятежнымъ принцемъ, ея сыномъ, не получившимъ еще прощенія. Я и жена ускользнули отъ общества, и ушли наверхъ въ отведенныя намъ комнаты; и когда между нами начался свободный разговоръ, вдругъ явилась мать, съ блѣднымъ лицомъ и ночникомъ въ рукѣ. Не нужно ли мнѣ чего? спросила она. Все ли согласуется съ моими желаніями? Она посмотрѣла на милыхъ дѣтей, спавшихъ, какъ купидоны. Какъ нѣжно она ласкала ихъ и восхищалась ими! Какъ любовалась она повелительными манерами маленькаго Майльза, улыбками и ямочками на щекахъ маленькой Тео! „Ужинъ на столѣ, сэръ Джоржъ. — Генри, если наши кушанья лучше, чѣмъ въ тавернѣ, то я прошу тебя остаться.“ Какая рѣзкая противоположность обнаруживалась въ словахъ, тонѣ голоса и манерахъ, съ которыми она къ намъ обращалась! Галь повѣсилъ голову и пошелъ за нами въ нижніе покои. Какой-то священникъ благословилъ трапезу. Въ небольшой проповѣди, сказанной довольно дѣльно и краснорѣчиво, онъ коснулся нашего пріѣзда подъ родительскій кровъ, нашего благополучнаго плаванія по бурному океану, любви и всепрощенія, ожидавшихъ насъ въ селеніяхъ Отца небеснаго, по окончаніи житейскихъ треволненій.

Это былъ новый священникъ, не имѣвшій ни малѣйшаго сходства съ тѣми, которыхъ я знавалъ въ молодости. Я похвалилъ его, но мадамъ Эсмондъ покачала головой. Она боялась, что правила этой особы были опасны, а тѣмъ болѣе боялась, что другіе быстро усвоятъ эти опасныя правила. „Я сама видѣла возмутительный документъ, подписанный въ прошломъ году гражданами и купцами Вильямсбурга, — этими Ліями, Рандльфами, Бассетами, Вашингтонами, и въ томъ числѣ, о мой милый! нужно ли говорить, что въ числѣ этихъ именъ находилось и наше имя, то есть имя твоего брата и имя этого несчастнаго мистера Белмана, благословлявшаго вчера нашу трапезу.“

Если до отъѣзда моего въ Англію въ небольшомъ нашемъ колоніальномъ обществѣ и бывали ссоры, то онѣ ничего не значили съ распрями, бушевавшими въ немъ при моемъ возвращеніи? Мы послали въ Америку узаконеніе о пошлинахъ и принуждены были отмѣнить его. Послѣ того мы хотѣли было наложить пошлины на стекло, бумагу, и на другіе тому подобные предметы, и тоже должны были отмѣнить этотъ налогъ, за исключеніемъ пошлины на чай. Чай конфисковали по всей линіи отъ Бостона и Чарльзтопа. Даже моя мать принуждена была отказаться отъ своего любимаго напитка; моя жена тоже лишилась бы этого удовольствія, но мы привезли на кораблѣ достаточное количество чайнаго продукта, заплативъ за него въ Англіи пошлину, чуть ли не вчетверо. Съ своей стороны я не думалъ уклоняться отъ уплаты пошлинъ. Англійское правительство должно было изыскивать и имѣть способы къ увеличенію государственныхъ доходовъ: безъ этого его власть въ Америкѣ была бы ничтожна. Говорятъ, что наши колоніи переносили пытку и всю тяжесть тираніи; а я скажу, что пытку и тиранію переносило англійское правительство (Впрочемъ, дѣло это требуетъ доказательства и относится больше къ исторіи; мы представили его на судъ и были обвинены; теперь это дѣло рѣшено неоспоримо, какъ неоспоримо завоеваніе Британіи норманнами). При началѣ спора, я, вѣроятно по убѣжденію, держалъ британскую сторону. Во время кратковременной и несчастной военной попытки, въ которой я самъ участвовалъ въ ранніе годы моей жизни, вся армія и всѣ болѣе или менѣе здравомыслящіе люди приписывали неудачный исходъ экспедиціи Брэддока, пораженіе и окончательную гибель его войска отсутствію всякаго сочувствія, самолюбію и алчности тѣхъ самыхъ людей, для которыхъ предпринята была эта экспедиція и которыхъ хотѣли защитить отъ французовъ. Колонисты требовали, чтобы для нихъ дѣлали все, тогда какъ въ замѣнъ за это, сами они ничего не дѣлали. Безъ всякаго сочувствія къ правому дѣлу, къ своимъ собственнымъ выгодамъ, они противъ желанія заключили условія съ богатырями, пришедшими защищать ихъ, и не выполнили этихъ условій; они скряжническимъ образомъ доставляли продовольствіе; до тѣхъ поръ производили различныя остановки и замедленія, пока не миновалъ часъ для выгоднаго дѣйствія, и пока не совершилась катастрофа, причиною которой было ихъ равнодушіе. Зато, сколько радостныхъ восклицаній раздавалось въ Америкѣ, какія устраивались пиршества въ честь великаго британскаго министра, составившаго и выполнившаго планъ завоеванія Канады! Мосье де-Вадрель справедливо говорилъ, что побѣда была призывнымъ сигналомъ къ отпаденію сѣвѣро-американскихъ колоній отъ союза съ Великобританіей. Лордъ Чатамъ, употребивъ всѣ усилія къ выполненію главной части своего проэкта, содѣйствовалъ болѣе чѣмъ кто нибудь къ означенному отпаденію. Колоніи распустили знамя возстанія, и Чатамъ раздувалъ въ народѣ духъ мятежа. Сколько десятковъ тысячъ колебавшихся онъ возбудилъ къ сопротивленію! „Вы имѣете полное право бунтоваться!“ были слова одного генерала. Неудивительно, что въ одномъ городѣ воздвигнутъ былъ ему монументъ, въ другомъ — выставленъ портретъ, между тѣмъ какъ портреты нѣкоторыхъ министровъ и губернаторовъ были тамъ и сямъ повѣшены на висѣлицы. Нѣкоторые мудрецы составили подписку, чтобъ перенесть въ нашъ виргинскій городъ Вильямсбургъ портретъ милорда, изображенный въ одеждѣ римскаго оратора, говорящаго на Форумѣ рѣчь и указывающаго на дворецъ Вайтголъ и даже на извѣстное окно въ этомъ дворцѣ, гдѣ былъ обезглавленъ Чарльзъ I! Это была прекрасная аллегорія и превосходный комплиментъ британскому сановнику! Я слышалъ, однакожь, что голова милорда, скопированная съ какого-то бюста, была снята съ плечъ безъ его вѣдома!

Вѣдь мое отечество Англія, а не Америка, и не Виргинія: потому-то я и держу, или вѣрнѣе держалъ, сторону англичанъ въ этой распрѣ. Я болѣе сочувствовалъ Англіи, гдѣ былъ теперь сквайромъ и гражданиномъ; но если бъ мнѣ суждено было разводить табакъ и жить на берегахъ рѣкъ Джемса и Потомака, то безъ всякаго сомнѣнія я разсуждалъ бы совершенно иначе. Когда, напримѣръ, я навѣстилъ брата въ его новомъ домѣ и на новой плантаціи, я нашелъ его и его жену такими истыми американцами, какъ мы были британцами. Мы обмѣнялись нѣсколькими словами насчетъ диспута — и кто не мѣнялся ими въ это затруднительное время? — но наши доводы не имѣли въ себѣ ничего враждебнаго; даже моя новая сестра не могла довести насъ до этого состоянія, хотя она и употребляла къ тому всевозможныя средства; употребляла ихъ въ то время, когда мы были вмѣстѣ и во время занавѣсныхъ лекцій, которыя она, какъ заботливая жена и примѣрная хозяйка дома, постоянно читала мужу. Впрочемъ, мы такъ увѣрены были другъ въ другѣ, что даже долгъ Гарри къ своей женѣ не въ состояніи былъ поссорить его съ братомъ. Онъ любилъ меня давно, любилъ въ то время, когда мое слово было для него закономъ. — Гарри, впрочемъ, утверждалъ, что онъ и всякій виргинскій джентльменъ его партіи были преданы королю. Война не была еще объявлена, и джентльмены различныхъ мнѣній были довольно любезны другъ къ другу. Мало того, за нашими публичными обѣдами и пиршествами безпрестанно провозглашали тосты за здоровье короля; собраніе каждой колоніи, несмотря на приготовленія къ конгрессу, несмотря на сопротивленія всѣмъ попыткамъ со стороны англійскаго правительства установить пошлину, громко выражали уваженіе къ королю, и патетично упрашивали своего отца-монарха удалить отъ себя злыхъ совѣтниковъ и дѣйствовать по внушенію умѣренности и здраваго разсудка. Виргинское дворянство, все до послѣдняго, состояло изъ людей серьезныхъ, благонамѣренныхъ, съ самымъ твердымъ сознаніемъ своего достоинства и положенія въ обществѣ. Между знатью нашего Стараго Свѣта я не видывалъ джентльмена, который бы такъ превосходно выказывалъ и поддерживалъ свое достоинство, какъ мистеръ Вашингтонъ, — не видывалъ никого, включая даже самого короля, противъ котораго онъ поднялъ оружіе. Въ глазахъ всего французскаго дворянства, охотно присоединившагося къ походу противъ насъ, чтобы отмстить за Канаду, — американскій вождь казался великимъ; — всѣ допускали, что въ Версалѣ не показывался еще ни одинъ человѣкъ, который былъ бы превосходнѣе его. Хотя дворянство наше ссорилось съ губернаторомъ, но джентльмены, составлявшіе палату депутатовъ, поддерживали дружественныя отношенія къ нему и обмѣнивались офиціальными визитами. Когда пріѣхалъ милордъ Боттетуртъ и съ величайшей пышностью и блескомъ устроилъ свой дворъ въ Вильямсбургѣ, къ нему представлялось все дворянство, включая и мадамъ Эсмондъ. По смерти Боттетурта, мѣсто его занялъ лордъ Дунморъ, и привезъ съ собой свое аристократическое семейство. Дворянство наше оказывало ему тоже самое вниманіе, хотя передъ народомъ палата собраній была съ нимъ въ явной враждѣ.

Эта вражда — дѣло исторіи; она касается моей личности только въ томъ отношеніи, что наши граждане, назначивъ 1 марта слѣдующаго года, послѣ моего пріѣзда въ Виргинію, собраніе, условились отправиться въ нашу столицу съ визитомъ къ губернатору. Мадамъ Эсмондъ со дня несчастной женитьбы Гарри не дѣлала этихъ визитовъ, хотя до той поры вмѣняла ихъ себѣ въ непремѣнную обязанность; но теперь, когда въ колонію пріѣхалъ старшій ея сынъ, она находила необходимымъ заявить свое почтеніе его превосходительству губернатору, не обращая вниманія на то, что намъ, быть можетъ, непріятно было промѣнять спокойную жизнь въ Ричмондѣ на шумное веселье провинціальной столицы. Мадамъ Эсмондъ наняла за чрезмѣрную сумму лучшій домъ для себя и своей фамиліи. Теперь, когда я былъ богатъ, ея щедрость имѣла любопытный характеръ. Не разъ приходилось мнѣ возставать и упрашивать се не быть до такой степени расточительной (старые слуги тоже удивлялись новому образу жизни своей госпожи). На это мадамъ Эсмондъ кротко возражала, что было время, когда представлялись случаи для сбереженій, но это время миновало. Гарри обезпеченъ; онъ ни въ чемъ не нуждался, особливо при женѣ, взятой изъ комнаты ключницы. Если теперь она хотѣла быть немного расточительной, то зачѣмъ же ей стѣсняться? Ея милая дочь и внучата бываютъ у нея не каждый день (она влюбилась въ нихъ и баловала ихъ, насколько они расположены были къ баловству). Въ прежнее время я никакъ не могъ упрекнуть ее въ излишней расточительности, — и мнѣ кажется, что въ настоящемъ ея желаніи заключался только намекъ на несогласіе, существовавшее между нами изъ-за денегъ. Она одѣла людей въ лучшую ливрею, за значительную сумму перевезла изъ Кастльвуда лучшія вина, серебро, мебель и даже нарядъ, въ которомъ вѣнчалась въ царствованіе Георга II; мы всѣ льстили себя, что наша карета имѣла фигуру едва ли не лучше губернаторской; мы наняли синьора Формикало, губернаторскаго метрдотеля, наблюдать за рядомъ празднествъ, данныхъ въ мою честь; наши слуги говорили, что съ той поры, какъ молодой джентльменъ уѣхалъ въ Европу, очагъ мадамъ Эсмондъ не покрывался такимъ множествомъ кострюль. Вліяніе Тео на мою мать было такъ велико, что она убѣдила ее принять и простить сестру Фанни, жену Гарри, желавшую лучше оставаться на плантаціи, чѣмъ встрѣтиться лицомъ къ лицу съ мадамъ Эсмондъ. Вполнѣ довѣряясь Тео, Фанни (домъ которой мы нерѣдко посѣщали) пріѣхала въ городъ, представилась мадамъ Эсмондъ и получила прощеніе, но такое, что если бы это относилось до меня, я бы лучше согласился оставаться въ вѣчной опалѣ.

— Посмотрите на эти вещи, сказала мадамъ Эсмондъ моей женѣ, указывая на прекрасные серебряные канделябры. — Фанни часто ихъ чистила, когда жила у меня въ Кастльвудѣ. Я увѣрена, что Фанни знакомо вотъ и это платье. Оно находилось на попеченіи ея бѣдной матери. Я всегда питала къ ней величайшее довѣріе.

При этихъ словахъ изъ глазъ Фанни вылетаютъ молніи бѣшенства; но мадамъ Эсмондъ, простившая ее, не замѣчаетъ ихъ.

— Она была для меня истиннымъ сокровищемъ! продолжаетъ мадамъ Эсмондъ. — Я бы ни за что не выняньчала сыновей моихъ во время ихъ болѣзни, еслибъ ваша мать не имѣла объ нихъ удивительнаго попеченія. Полковникъ Ли, позвольте вамъ представить мою дочь, милэди Варрингтонъ. Милэди вѣдь сосѣдка вашимъ родственникамъ въ Англіи, Бунбури. А вотъ и его превосходительство.

— Здравствуйте, милордъ!

И наша принцесса дѣлаетъ предъ его превосходительствомъ одинъ изъ тѣхъ реверансовъ, которыми она немало гордилась. Какъ теперь вижу, многіе гости невольно улыбнулись.

— Клянусь Георгомъ, мадамъ! сказалъ мистеръ Ли: — со временъ графа Борулавскаго, я не видывалъ реверанса элегантнѣе вашего.

— Скажите, сэръ, кто этотъ графъ Борулавскій? спросила мадамъ.

— Это нобльменъ, бывшій въ величайшей милости у польскаго короля, отвѣчалъ мистеръ Ли. — Могу ли я просить васъ, мадамъ, представить меня вашему знаменитому сыну?

— Рекомендую вамъ — это сэръ Джоржъ Варрингтонъ, сказала моя мать, указывая на меня.

— Извините, мадамъ. Я просилъ представить меня капитану Варрингтону, который находился при смертномъ одрѣ мистера Вульфа, участь котораго я бы раздѣлилъ съ удовольствіемъ.

Сказавъ это, храбрый полковникъ, переваливаясь съ боку на бокъ, подошелъ къ Гарри, почтительно взялъ его руку и сказалъ нѣсколько привѣтствій, принудившихъ меня простить ему невѣжливость въ отношеніи ко мнѣ; Гарри, въ старомъ мундирѣ знаменитыхъ войскъ, изъ которыхъ онъ недавно выбылъ, уныло ходилъ по комнатамъ матери.

Мы часто держали съ братомъ митинги, которыхъ наша суровая мать никогда не прерывала и въ которыхъ постоянно высказывалась особенная любовь, привязывающая насъ другъ къ другу. Совершенно не похожіе другъ на друга въ нашихъ наклонностяхъ, нашихъ вкусахъ и мнѣніяхъ, — его жизнь была полна неутомимой дѣятельности, любви къ охотѣ и подобнаго рода удовольствіямъ, тогда какъ я любилъ углубляться въ книги и предаваться самосозерцанію, — мы питали любовь другъ къ другу, превосходящую любовь женщинъ. Въ этомъ признавался самъ Гарри, когда мы, безъ женъ, отправились въ Кастльвудъ и провели тамъ недѣлю.

Наши жены не любили другъ друга. Я зналъ милэди Тео весьма достаточно для того, чтобы по нѣсколькимъ ея взглядамъ сдѣлать заключеніе, нравился ли ей или нѣтъ кто нибудь изъ ея любезнаго пола. Всѣ мои старанія, всѣ убѣжденія и даже приказанія измѣнить образъ мыслей этого упрямаго созданія оказывались совершенно безуспѣшными. Развѣ она говорила что нибудь противъ мистриссъ этой или миссъ той? Никогда! Развѣ она оказывала невниманіе или неуваженіе? Никогда! Миледи Тео вѣжлива даже съ нищими; съ своими стряпухами обходится какъ съ герцогинями, говоритъ любезности дантисту за его элегантный способъ, по которому онъ выдернулъ ей зубъ. Она, по моему приказанію, готова была ваксить мои сапоги, или чистить каминную рѣшетку; но лишь только я скажу ей: милое созданіе! будь, пожалуйста, любезна съ этой лэди, или съ той, и тогда всякое повиновеніе прекращается. Она выдѣлываетъ утонченные книксены, улыбается и цалуется, по принятому обыкновенію, и въ тоже время дѣлаетъ тотъ таинственный, неизъяснимый, фримасонскій знакъ, по которому легко узнать, что одна ненавидитъ другую. Такъ точно изъ отношеніи къ Фанни. Мы встрѣчались въ ея домѣ и въ другихъ мѣстахъ. Я помнилъ и любилъ ее съ ребяческихъ лѣтъ и вполнѣ вѣрилъ клятвамъ бѣднаго Гарри, что его заставили жениться на ней преслѣдованія нашей матери. Пытки, которой подвергали Фанни, онъ никакъ не могъ видѣть безъ желанія освободить ее. Я говорилъ, что вѣрю этому, искренне сожалѣлъ мою невѣстку и уважалъ ее; но любить — не могъ. Въ отвѣтъ на всѣ похвалы Гарри ея красотѣ и достоинствамъ, на его вопросы: считаю ли я ее образцомъ прекрасной женщины? и т. п. — я отвѣчалъ слабыми комплиментами и неопредѣленными одобреніями, сознавая въ тоже время, что я разочаровывалъ моего бѣднаго пылкаго брата, и внутренно проклиналъ то возмущеніе въ душѣ противъ лести и лжи, которому иногда я безразсудно подвергался. Отчего бы мнѣ не сказать: „да, любезный Галь, твою жену дѣйствительно можно считать образцомъ; она такъ очаровательно поетъ, у нея такіе прекрасные волосы и талія!“ — какъ это я и могъ бы сказать въ видѣ обыкновенной учтивости. Отчего я не могъ привязать къ себѣ того или другаго скучнаго сосѣда или родственника, какъ это въ тысячи случаяхъ дѣлала Тео. Чтобъ занять ихъ, она прибѣгала къ бойкой веселой болтовнѣ, между тѣмъ какъ я сидѣлъ передъ ними молча и угрюмо? Надо признаться, грѣшно было не сказать нѣсколько словъ въ похвалу нашей Фанни. Намъ слѣдовало хвалить ее; намъ слѣдовало ее любить. По крайней мѣрѣ это слѣдовало дѣлать милэди Варрингтонъ, которая умѣла лицемѣрить, а я — нѣтъ. Передъ нами находилось это молодое созданіе — хорошенькое, граціозное, сложенное какъ нимфа, съ прекрасными черными глазками, на которые мы смотрѣли, какъ на пару крыжовинъ! Жена и я, въ минуты расположенія поговорить о ближнемъ, усердно поздравляли другъ друга съ красотой нашей сестрицы. Какіе очаровательные глазки! О, да! Какая миленькая ямочка на подбородкѣ! Ah, oui! Какая удивительно маленькая ножка! Совершенно китайская! отъищемъ ли въ Лондонѣ башмачекъ для нея? И когда эти комплименты истощались, мы знали, что не находимъ ни малѣйшаго достоинства въ Фанни, знали, что не любимъ ее; знали, что ненав… О, какъ лицемѣрны всѣ женщины! Мы слышали со многихъ сторонъ, что братъ нашъ совершенно усвоилъ новое анти-англійское мнѣніе, и что онъ сдѣлался ревностнымъ защитникомъ такъ называемыхъ американскихъ правъ и свободы.

— Это ужь ея дѣло, сказалъ я женѣ.

— Еслибы это сказала я, ты бы разбранилъ меня, — смѣясь, отвѣчала лэди Варрингтонъ.

И дѣйствительно, я началъ бранить ее и доказывать, что съ ея стороны жестоко держать въ подозрѣніи нашу новую сестрицу; сами согласитесь, имѣемъ ли мы право на это? Здѣсь я опять-таки скажу, что знаю мадамъ Тео такъ хорошо, что если въ ея маленькой головкѣ поселится предубѣжденіе противъ какой нибудь особы, то его не въ состояніи были бы выжить оттуда ни вся кавалерія, ни вся армія короля британскаго. Я, покрайней мѣрѣ, ничѣмъ не могъ убѣдить ее, что Гарри вовсе не былъ подъ башмакомъ жены своей, — рѣшительно не могъ.

Я уже сказалъ, что мы отправились въ Кастльвудъ безъ женъ, и прожили недѣлю въ этомъ скучномъ, дорогомъ, старомъ домѣ, гдѣ мы были такъ счастливы, а я въ тоже время такъ мраченъ. Наступила глубокая осень, а вмѣстѣ съ ней и пора пролета утокъ. Гарри уходилъ на рѣку и стрѣлялъ, а я между тѣмъ оставался въ дѣдовской библіотекѣ, между старыми заплеснѣвѣлыми книгами, которыя любилъ въ моемъ дѣтствѣ, которыя не ясно представляются мнѣ въ рукахъ ребенка, сидящаго на колѣняхъ убѣленнаго сѣдинами джентльмена. Я читалъ мои книги, спалъ въ моей комнатѣ, сохранившей тотъ самый видъ, въ которомъ я оставилъ ее, отправляясь въ Европу. Какъ и прежде, веселый голосъ Гарри пробуждалъ меня. Подобно всѣмъ охотникамъ, Гарри вставалъ рано; будилъ меня, садился въ ногахъ моей постели, наполнялъ воздухъ ароматомъ утренней трубки, въ то время, какъ негры разводили въ каминѣ яркій огонь. Это было счастливое время! Старикъ Натанъ говорилъ мнѣ о потаенныхъ погребахъ, гдѣ хранились прадѣдовскія вина. Заботы, борьба, битвы, горькая печаль, обманутыя ожиданія, — все, все оживало передъ нами, и мы снова становились мальчиками. Даже теперь, при воспоминаніи объ этомъ времени, я дѣлаюсь настоящимъ ребенкомъ.

Неудачная пошлина на чай, одна изъ пошлинъ, которую правительство рѣшилось сдѣлать обязательною для колоній, была встрѣчена негодованіемъ всей Америки. Правда, въ Англіи мы платили по шиллингу съ фунта, — а отъ Бостона до Чарльзтона требовалось только три пенса; все же налогъ этотъ былъ отвергнутъ провинціями, обнаружившими положительную рѣшимость платить метрополіи, какъ можно меньше. Въ Чарльзтонѣ корабли съ чаемъ были разгружены, и грузы сложены въ погреба. Изъ Нью-Йорка и Филадельфіи корабли воротились въ Лондонъ. Въ Бостонѣ (гдѣ находилось вооруженное войско, которое жителей безпрестанно тревожило), нѣкоторые патріоты, выкрасивъ лица и переодѣвшись въ индійскіе костюмы, абордировали корабли, и бросали въ море товаръ, сдѣлавшійся для нихъ противнымъ. Это обстоятельство воспламенило гнѣвъ короля противъ города переодѣтыхъ разбойниковъ. Въ британской палатѣ общинъ утвержденъ былъ знаменитый билль о бостонскомъ портѣ. По этому биллю портъ былъ упраздненъ, а таможня переведена въ Салемъ. Массачусетская грамота была уничтожена; парламентъ, въ справедливомъ опасеніи, что начнутся возмущенія, и что колоніальные судьи будутъ поступать съ возмутителями не безпристрастно. постановилъ чтобы лицъ, уличенныхъ въ нарушеніи общественнаго порядка и въ оказаніи вооруженнаго сопротивленія, пересылать для суда въ Англію или въ другую колонію. Если подобныя узаконенія воспламенили всю Америку, то, само собою разумѣется, возбудили также негодованіе и во всѣхъ недоброжелателяхъ нашего отечества. Я могъ приговорить мистера Майльза къ наказанію розгами, когда ему было не больше шести лѣтъ; онъ, рыдая, снялъ бы съ себя штанишки и покорился; но, что бы вышло, еслибъ я вздумалъ наказать мистера Майльза, капитана королевскаго драгунскаго полка?… (чего онъ, впрочемъ, вполнѣ заслуживаетъ). Онъ, вѣроятно, выхватилъ бы изъ рукъ отцовскую трость и сдернулъ бы парикъ съ моей головы. Помилуй, Боже! я трепещу при одной мысли о подобномъ сопротивленіи! Онъ словомъ и дѣломъ доказалъ бы свою независимость. Безспорно парламентъ нашъ имѣлъ полное право установлять пошлины въ колоніяхъ; но онъ употреблялъ для этого средства самыя коварныя, самыя оскорбительныя, самыя возмутительныя, и что всего главнѣе, — самыя безсильныя для утвержденія за собой этого права.

Милордъ Дунморъ, занявшій, послѣ смерти лорда Боттетурта, мѣсто виргинскаго губернатора, сблизился со мной очень скоро, послѣ пріѣзда моего въ колонію. Онъ хотѣлъ быть въ хорошихъ отношеніяхъ со всѣмъ нашимъ дворянствомъ. Вѣрно-подданническія чувства моей матери не были для него тайной; она развѣвала королевское знамя во всѣхъ собраніяхъ, и говорила такъ громко и такъ рѣшительно, что Рандольфъ и самъ Патрикъ Генри нѣмѣли передъ ней. Извѣстное-то вѣрноподданство моей матери (смѣясь, говорилъ мнѣ губернаторъ) и заставило его оказывать ея старшему сыну особенное расположеніе.

— Я получилъ изъ Англіи весьма неблагопріятныя свѣдѣнія о вашей личности, говорилъ милордъ. Маленькія птички прощебетали мнѣ, сэръ Джоржъ, что вы человѣкъ опаснѣйшихъ правилъ. Вы другъ мистера Вилькеса и алдермэна Бекфорда. Я почти увѣренъ, что вы были въ Медменгэмскомъ аббатствѣ. Вы жили въ кругу актеровъ, поэтовъ и всякаго рода сумасбродныхъ людей. Я былъ предостереженъ противъ васъ, и нахожу….

— Что я не такъ чоренъ, какъ меня изобразили, — улыбаясь, прервалъ я милорда.

— Да, отвѣчалъ онъ. Скажу еще болѣе: сэръ Джоржъ Варрингтонъ кажется мнѣ безвреднымъ, спокойнымъ джентльменомъ, съ которымъ я, не стѣсняясь, могъ говорить среди этихъ вопіющихъ политиковъ, этихъ адвокатовъ, съ ихъ безпрерывнымъ шумомъ о Греціи и Римѣ, — этихъ виргинскихъ сквайровъ, которые показываютъ себя преданными королю, и въ тоже время грозятъ кулаками подъ самымъ моимъ носомъ…. Надѣюсь, насъ никто не подслушиваетъ, — прибавилъ милордъ, съ лукавой улыбкой: — никто не перенесетъ моихъ мнѣній въ Англію.

Дурное мнѣніе его превосходительства измѣнялось по мѣрѣ нашего сближенія. Между дамами его семейства и моего, или по крайней мѣрѣ между ними и моей женой, образовалась тѣсная дружба. Жена брата Гарри, очень ласково принятая при маленькомъ провинціальномъ дворѣ, какъ и всѣ другія лэди, — не пользовалась популярностью, принявъ слишкомъ пылкій политическій тонъ. Она злобно и язвительно нападала на всѣ правительственныя мѣры. Развѣ въ нихъ заключалось какое нибудь облегченіе?» вопрошала она. «Нѣтъ!» По ея словамъ, вѣроломное британское правительство готовило только западню и выжидало удобную минуту, когда можно будетъ накинуть болѣе тяжелыя цѣпи на несчастную Америку. Можетъ статься, въ этихъ мѣрахъ выражался гнѣвъ? Отчего же не возсталъ каждый американскій гражданинъ, не утвердилъ за собой правъ свободнаго человѣка и не отплатилъ всѣмъ британскимъ губернаторамъ, офицерамъ и солдатамъ за остъ-индскій чай? Съ другой стороны, моя мать съ равной откровенностью и охотно выражала свои мнѣнія и навязывала его превосходительству совѣты, которые крайне утомляли представителя британскаго короля. Созвать милицію, послать за свѣжими войсками въ Нью-Йоркъ, въ Англію, куда бы то ни было, запереть капитолій! (и совѣтъ этотъ, надобно признаться, былъ принятъ), посадить въ тюрьму всѣхъ возмутителей! Вотъ совѣты мадамъ Эсмондъ виргинскому губернатору, ежедневно подаваемые ею словесно и письменно. Еслибъ вмѣсто возмутителей стали сажать въ тюрьму и наказывать ихъ женъ, то, я думаю, и тогда этотъ Брутъ — женщина не согласилась бы на отмѣну приговора.

ГЛАВА XVI.
ПОСЛѢДНЕЕ «God, save the king».

He понимаю, отчего судьба ставитъ меня всегда въ непріятное положеніе? — Въ Виргиніи я увидѣлъ себя, по обыкновенію, въ разладѣ со всѣми. Патріоты признавали меня за торія, (дѣйствительно, я самъ старался быть торіемъ); торіи же утверждали, что я опасный республиканецъ. Время страшно измѣнилось. Какая досада! Не провелъ еще я года въ Виргиніи, какъ уже хотѣлъ воротиться къ берегамъ Уэйвенея! Но дѣла принимали такой смутный характеръ, что я не могъ оставить мою мать совершенно одинокою, предъ наступленіемъ войны и бѣдствій, неизбѣжно связанныхъ съ войной, — не оставила бы своего помѣстья и мать при такихъ обстоятельствахъ; не оставилъ бы своего отечества ни одинъ болѣе или менѣе энергическій человѣкъ. Что война была неизбѣжна, — это рѣшено было за столомъ его превосходительства и за обиліемъ его портвейна: — обѣтъ — начать войну — произносимъ былъ за безчисленнымъ множествомъ пѣнящихся кубковъ. Мало того, знамя войны было уже поднято! Мы, кавалеры, всѣ собирались подъ это знамя; въ это время, нашъ губернаторъ разсуждалъ какъ изъ храбрѣйшихъ храбрый.

Здѣсь надо сказать, что изъ всѣхъ моихъ виргинскихъ знакомыхъ мадамъ Эсмондъ держала себя чрезвычайно самостоятельно Наше дворянство во множествѣ съѣхалось въ Вильямсбургъ; большая часть дворянъ согласилась дать балъ ея превосходительству, женѣ губернатора, какъ вдругъ пришло извѣстіе о бостонскомъ биллѣ. Виргинская палата съ негодованіемъ протестуетъ противъ этой мѣры британскаго парламента и назначаетъ торжественный день для поста по всей странѣ и благоговѣйной молитвы объ отстраненіи бѣдствія междоусобной войны, но какъ приглашеніе на балъ было уже отправлено къ лэди Дунморъ и было ею принято, то джентльмены согласились отпраздновать назначенный вечеръ, и потомъ уже, нѣсколько дней спустя, облечься во вретища и посыпать главы свои пепломъ.

— На балъ! восклицала мадамъ Эсмондъ. Я поѣду на балъ, который даетъ шайка мятежниковъ, рѣшившихся черезъ недѣлю всенародно оскорбить особу его величества! Да я скорѣе соглашусь умереть!

И мадамъ Эсмондъ написала къ распорядителямъ празднества, что, предусматривая гибельное положеніе страны, она съ своей стороны не могла и думать о возможности быть на балу.

Каково же было ея изумленіе, когда, при появленіи на улицѣ въ своемъ портшезѣ, она была встрѣчена громкими восклицаніями сотней людей, бѣлыхъ и чорныхъ. — Ура! — мадамъ, кричали ей. Да благословитъ небо нашу милэди! кричала толпа. Всѣ полагали, что патріотизмъ былъ главной побудительной причиной къ ея отказу отъ бала.

Для устраненія всякаго рода недоразумѣній, мадамъ Эсмондъ высунула изъ портшеза голову и изо всей силы прокричала: God save the king! Толпа повторила восклицаніе. Въ тѣ дни восклицаніе это считалось весьма обыкновеннымъ. Въ вечеръ, назначенный для празднества, бѣдный мой Гарри нарядился въ красный мундиръ любимаго полка генерала Вульфа (этотъ мундиръ ему вскорѣ пришлось обмѣнять на мундиръ другаго цвѣта) и отправился съ мадамъ Фанни на балъ. Милэди Варрингтонъ и ея покорный слуга, какъ пріѣзжіе изъ Стараго Свѣта и нѣкоторымъ образомъ коренные Англичане, получили позволеніе отъ мадамъ Эсмондъ присутствовать на балу, отъ котораго сама мадамъ отказалась такъ рѣшительно. Я имѣлъ честь танцовать контрдансъ съ лэди изъ Монтъ-Вернона; это была бойкая, милая и любезная дама; но надобно сказать, что когда милэди Варрингтонъ разсказывала подробности бала и съ особенной похвалой отзывалась о лэди изъ Монтъ-Вернона, моя мать слушала ее съ весьма угрюмымъ выраженіемъ. «Сэръ Джоржъ Варрингтонъ могъ бы, кажется, танцовать съ милэди Дунморъ, съ ея дочерьми, съ кѣмъ бы то ни было, но только не съ мистриссъ Вашингтонъ. Полковникъ Вашингтонъ черезчуръ ужь много думалъ о себѣ и о своей женѣ; не удивительно, что послѣдняя считала себя величайшей дамой во всемъ собраніи; а давно ли онъ былъ какимъ-то землемѣромъ! Гордость этихъ провинціальныхъ выскочекъ не знаетъ границъ. Расположеніе къ нему милорда Дунмора вскружило ему голову!» Я, впрочемъ, не замѣчалъ гордости въ мистерѣ Вашингтонѣ; я видѣлъ только, что моя добрая мать никогда не могла полюбить его, — не могла полюбить того, что принадлежало ему.

Итакъ, присутствіе мистера Вашингтона на балу не понравилось мадамъ Эсмондъ; но еще болѣе ей не понравилось поведеніе его три дня спустя, послѣ бала. Въ день, назначенный для поста и молитвы, по окончаніи церковнаго служенія, исполненнаго нашимъ новымъ священникомъ, она пригласила къ обѣду мистера Белмана и нѣкоторыя колоніальныя власти. Священникъ отказался. Мадамъ Эсмондъ вздернула свою головку и сказала: «Какъ ему угодно!» Обѣдъ отличался нѣкоторою пышностью. Вечеромъ домъ ея былъ иллюминованъ, тогда какъ весь городъ погруженъ былъ въ непроницаемый мракъ. Она попросила мистера Гарди, одного изъ адъютантовъ губернатора, пропѣть: God save the king. Народъ, собравшійся на улицѣ, прислушиваясь къ пѣнію, воображалъ, что мадамъ Эсмондъ совершаетъ въ своемъ домѣ какой нибудь религіозный обрядъ. Послѣ этого гимна она попросила пропѣть: «Британцы, не робѣйте!» — Простосердечный молодой джентльменъ, только что прибывшій изъ Европы, началъ было пѣть, какъ вдругъ на улицѣ раздался громкій крикъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ огромный камень, пущенный какою-то буйною рукою, ввалился въ стоявшую передъ мной пуншевую чашу, разбилъ ее въ дребезги, и вино разлилось по столовой.

Моя мать, ни чуть не встревоженная, подошла къ окну. Какъ теперь вижу ея грозную маленькую фигуру, съ вздернутой кверху головой, и съ вытянутыми впередъ руками; темное небо съ мерцающими звѣздами служило ей фономъ; — она повторяла припѣвъ начатой аріи: «Британцы, не робѣйте!» Толпа, примкнувшая къ палисаду, кричала и ревѣла: «Молчать! Стыдитесь! Прочь отъ окна!» Не на ту напала она: мадамъ Эсмондъ и не думала оставить свое мѣсто. — "Ну, ну! попробуйте швырнуть еще одинъ камень! говорила неустрашимая маленькая лэди; и народъ швырнулъ бы не одинъ, но сотни камней, еслибы въ эту минуту не вышли изъ сосѣдней таверны какіе-то джентльмены и не вмѣшались въ толпу. — «Какъ вамъ не стыдно нападать на женщину», сказалъ знакомый мнѣ голосъ. — «Ура, полковникъ! ура, капитанъ!» раздалось на улицѣ. И такимъ образомъ буря затихла.

Моя мать утверждала, что шумъ на улицѣ совершенно бы прекратился, еслибъ мистеръ Гарди пропѣлъ еще арію; но онъ сдѣлалъ кислую гримасу и сказалъ, что ему вовсе не нравится пѣть подъ такой аккомпапиманъ. Концертъ въ тотъ вечеръ кончился; но ночью нѣкоторые негодяи воротились, перебили всѣ стекла въ лицевомъ фасадѣ нашего дома и, конечно, страшно напугали мою жену. «Британцы, не робѣйте!» была аріей, несообразной съ духомъ того времени, и потому мадамъ довольствовалась гимномъ: God save the king! — Милицію учили военнымъ артикуламъ, отливали пули, приготовляли боевые снаряды, составляли планы для противодѣйствія изданнымъ и приводимымъ въ исполненіе королевскимъ повелѣніямъ; а, все же God save the king! раздавалось повсюду; на мои возраженія джентльменамъ-патріотамъ: «къ чему вы затѣваете отпаденіе? — вѣдь вы навлекаете на себя весь гнѣвъ могущественнѣйшаго государства въ мірѣ!» — я получалъ постоянно одинъ и тотъ же отвѣтъ: «мы и не думаемъ объ отпаденіи; въ чувствахъ вѣрноподданства мы никому не уступимъ; — мы гордимся именемъ британцевъ» — и такъ далѣе и т. д. Боченки съ порохомъ были сложены въ погребѣ, стапинъ былъ проведенъ, но мистеръ Фоксъ, (извѣстный лондонскій мятежникъ) продолжалъ выказывать свою покорность въ почтительныхъ прошеніяхъ къ королю и парламенту, безъ всякаго злоумышленія! Правда, когда я говорилъ о могуществѣ нашего отечества, я былъ убѣжденъ, что для выраженія этого могущества оно употребитъ всѣ свои усилія. — О, теперь, когда мы потерпѣли пораженіе, намъ легко разсматривать карту великой имперіи, исторгнутой изъ нашихъ рукъ, и доказывать, какъ и почему намъ не слѣдовало потерять ее! Вся армія Вашингтона должна была погибнуть при Лонгъ-Эйлэндѣ, — и самъ Вашингтонъ долженъ былъ выдти изъ долины Форджъ, не иначе какъ плѣннымъ. Послѣ Камденской битвы, всѣ южныя провинціи были бы нашими, еслибъ непонятная медленность главнокамандующаго въ Нью-Йоркѣ не парализировала всѣхъ усилій единственнаго британскаго генерала, который явился во время войны, и былъ посланъ въ тотъ несчастный cul-de-sac въ Йоркъ-Тоунѣ, откуда онъ могъ выбраться не иначе, какъ разбитымъ на голову и плѣннымъ. О, еслибъ еще на недѣлю, еще на день, на часъ, продлился мракъ или свѣтъ! Перечитывая наши американскіе походы, отъ ихъ несчастнаго начала до безславнаго конца, разсматривая ихъ теперь, когда представляется возможность видѣть со всею отчетливостью какъ наши, такъ и непріятельскія движенія и позиціи, мнѣ кажется, намъ бы слѣдовало видѣть, какой маневръ или передвиженіе могъ предать непріятеля къ наши руки, непріятеля, не имѣвшаго средствъ сопротивляться, — и тѣмъ, конечно, совершенно измѣнить окончательный исходъ борьбы. Но вѣрно для блага обоихъ государствъ, — въ чемъ мы теперь не можемъ сомнѣваться, — самимъ небомъ предопредѣлено было, чтобы великая западная республика отдѣлилась отъ насъ, чтобы храбрые воины, сражавшіеся на ея сторонѣ, и ихъ неутомимый герой-вождь имѣли возможность встрѣтиться лицомъ къ лицу и побѣдить не только ветерановъ-воиновъ, превосходно снабженыхъ и привыкшихъ къ войнѣ, но недостатки, голодъ, холодъ, отсутствіе единодушія, измѣну въ лагерѣ, гдѣ все кончились бы гибелью, еслибъ въ груди этого героя не пылало чистое, непотухаемое пламя патріотизма. Какимъ постоянствомъ владѣлъ онъ, какимъ великодушіемъ, какою удивительною стойкостью противъ фортуны! Вашингтонъ, какъ обыкновенный человѣкъ, передъ непріятелемъ былъ нисколько не лучше, не храбрѣе сотни другихъ, сражавшихся съ нимъ или противъ него; но Вашингтонъ, какъ предводитель вооруженной націи, выигрывающій сраженія съ войсками и начальниками чуждыми единодушія, спокойный среди извѣстнаго ему заговора, хладнокровный передъ открытымъ врагомъ впереди его и скрытными врагами за спиной, — Вашингтонъ, внушающій порядокъ и одушевленіе голоднымъ и оборваннымъ войскамъ, язвимый неблагодарностью, но не обнаруживающій гнѣва и даже готовый прощать, непобѣдимый послѣ пораженія, великодушный послѣ побѣды, и величественный въ тотъ день, когда сложилъ съ себя побѣдоносный мечъ и искалъ уединенія, — вотъ личность, которая невольно внушаетъ уваженіе къ себѣ, невольно заставляетъ восхищаться собой; — вотъ жизнь безъ пятна, — вотъ слава безъ нареканій! — Въ болѣе обширномъ сочиненіи по предмету этой великой войны, которое я проектировалъ и часть котораго уже написалъ, надѣюсь, я отдалъ должную справедливость личности^[6] этого величайшаго полководца. Я былъ побужденъ къ тому безпредѣльнымъ уваженіемъ къ его великимъ качествамъ. Въ дни моей юности я не имѣлъ особеннаго расположенія къ молодому мистеру Вашингтону; но мой братъ, характеръ котораго несравненно проще и мягче моего, былъ всегда его задушевнымъ другомъ какъ въ молодости, когда оба они были равны, такъ и въ послѣдствіи, когда генералъ, какъ я думаю и сознаю, стоялъ выше всего человѣчества.

Я упомянулъ о несообразностяхъ въ моемъ характерѣ, и, быть можетъ, въ характерѣ моего брата, потому что чрезъ это самое мы приняли совершенно противоположныя стороны въ борьбѣ, продолжавшейся почти пять лѣтъ, пока метрополія не принуждена была признать свое пораженіе. Понастоящему, Гарри слѣдовало бы быть торіемъ, а мнѣ вигомъ. Въ теоретическомъ отношеніи мои мнѣнія были гораздо либеральнѣе мнѣній моего брата, который сдѣлался, особливо послѣ женитьбы, тѣмъ, что, наши индійскіе набобы называютъ багадуромъ — особой недоступной, величественной, требующей особеннаго уваженія. Когда милордъ Дунморъ, напримѣръ, заговорилъ объ освобожденіи негровъ, съ тою цѣлію, чтобы привлечь ихъ подъ британскія знамена, Гарри готовъ былъ повѣсить и губернатора и черную гвардію (такъ называлъ онъ негровъ, которыхъ губернаторъ хотѣлъ завербовать).

— Если вы, джентльмены, сражаетесь за свободу, сказалъ я: — то и негры могутъ сражаться съ тою же цѣлью.

При этомъ Гарри приходилъ въ бѣшенство, стучалъ кулакомъ и восклицалъ:

— Адскіе бездѣльники, — они умрутъ отъ этой руки, если со мной встрѣтятся! — Моя мать соглашалась, что идея о возстаніи негровъ была самою отвратительною, клонившеюся къ кровопролитію, идеею, никогда еще не возникавшею въ ея несчастномъ отечествѣ. Въ своихъ убѣжденіяхъ она была самостоятельнѣе, чѣмъ Гарри. Она требовала одинаковаго повиновенія предлежащимъ властямъ какъ отъ черныхъ, такъ и отъ бѣлыхъ; между тѣмъ какъ Гарри допускалъ, что свободой имѣли право пользоваться одни только бѣлые.

Доказательство непогрѣшительности своихъ убѣжденій, какъ Гарри, такъ и мадамъ Эсмондъ, сосредоточивали на особѣ мистера Гумбо. Получивъ свободу отъ меня, въ видѣ вознагражденія за удивительную любовь и преданность ко мнѣ въ тяжелую пору моей жизни, Гумбо, по возвращеніи въ Виргинію, не могъ считать себя пріятнымъ гостемъ среди челяди моей матери. Онъ былъ свободенъ, а они не имѣли этого счастія; поэтому, онъ могъ служить поводомъ къ возстанію. Въ кругу ихъ онъ принималъ на себя не только покровительственный видъ, но и видъ человѣка немаловажнаго значенія; онъ хвастался своими друзьями въ Европѣ («въ отечествѣ», по его словамъ) и своими дѣяніями въ Старомъ Свѣтѣ, такъ что черезъ нѣсколько времени вокругъ него собиралась вся челядь, слушала его и восхищалась имъ, какъ обезьяной, видѣвшей свѣтъ. Между тѣмъ Сади, принадлежавшій Гарри и возвращенный въ Америку по его собственному желанію, не былъ свободенъ. Отсюда зависть и распри между нимъ и мистеромъ Гумбо, — кулачные бои, понятіе о которыхъ они въ достаточной степени усвоили, посѣщая Мэрибонскій и другіе подобнаго рода спектакли. И не одинъ Сади питалъ въ душѣ своей зависть: можно сказать, что всѣ слуги моей матери ненавидѣли синьора Гумбо за выходки, которыя онъ позволялъ себѣ; къ прискорбію моему, я долженъ сказать, что его ненавидѣла даже преданная намъ Молли, его жена. Негры не могли простить ее за униженіе, до котораго она допустила себя, вышедъ за мужъ за ихъ единоплеменника. Ее никто не уважалъ, никому не могла она показать своей власти, и потому, въ безсиліи своемъ, являлась къ госпожѣ съ нескончаемыми доносами на лѣность, низость, обманъ, воровство негровъ, а наконецъ и на безнравственность нѣкоей Дины, или Діаны, которая, я почти увѣренъ, была такъ же невинна, какъ и ея тетка, имѣвшая привычку посѣщать Эндиміона при лунномъ свѣтѣ. А кого обвиняли передъ мадамъ Эсмондъ, тотъ во всякомъ случаѣ былъ виноватъ. Она нападала на мистера Гумбо, но Гумбо сопротивлялся съ ожесточеніемъ. Забывъ, что онъ былъ свободный джентльменъ, моя мать приказала его высѣчь. При этомъ Молли напустилась на милэди; весь гнѣвъ на невѣрность мужа исчезъ при одной мысли о позорѣ, которому его хотѣли подвергнуть; въ Кастльвудѣ произошло возмущеніе. — Я принялъ сторону Гумбо, и чрезъ это возникла ссора между мной и матерью. Гарри и Фанни держали ея сторону; эта ссора принесла, однакожь, нѣкоторую пользу: она сблизила мадамъ съ ея младшими дѣтьми. Наконецъ спокойствіе возстановилось; но мы видѣли всѣ, что знамя возстанія необходимо было удалить изъ нашего дома, и для этого рѣшили, что мистеръ Гумбо и его супруга должны возвратиться въ Европу.

Жена моя и я, сами охотно поѣхали бы съ ними, потому что сынъ нашъ началъ хворать, потерялъ силы, и въ нашей болотистой странѣ получилъ лихорадку; но жена моя находилась въ послѣднемъ періодѣ беременности, и къ тому же знала, что я далъ обѣщаніе оставаться въ Виргиніи. Мы, однакожь, согласились отправить дѣтей въ Англію однихъ. Я предложилъ-было Тео ѣхать вмѣстѣ съ ними, но она сказала, что ея мѣсто при мужѣ, что Гетти и ея отецъ возьмутъ нашихъ дѣтей на свое попеченіе и сберегутъ ихъ. Дѣлая приготовленія къ отъѣзду дѣтей, Тео не позволила мнѣ увидѣть слезинки на ея глазахъ. Мадамъ, помните ли то время, когда вы безмолвно сидѣли за рабочимъ столомъ, передъ грудой маленькихъ сорочекъ, приготовляемыхъ къ вояжу? — Помните ли то время, когда вы украдкой посѣщали дѣтей, спавшихъ еще подъ одной съ вами кровлей? Помните ли страшное время разлуки, когда наша лодка съ слугами и дѣтьми плыла къ кораблю, а вы стояли на берегу? — Мнѣ кажется, еслибъ въ этотъ вояжъ отправлялся самъ принцъ Валлійскій, то онъ не могъ бы быть снабженъ такимъ изобиліемъ всѣхъ необходимыхъ предметовъ. Ахъ, да! милостивый государь, гдѣ ваши часы, величиной съ пушечную пробку, которые вамъ подарила бабушка? И какимъ образомъ пережили вы корзинки пирожнаго, которыми эта добрая лэди загромоздила вашу каюту?

Корабль, отвезшій дѣтей бѣдной моей Тео, возвратился съ высокопочтеннѣйшимъ мистеромъ Гаганомъ и милэди Маріей, которая охотно сложила съ себя свой титулъ и была извѣстна въ колоніи ни больше ни меньше, какъ мистриссъ Гаганъ. Когда я былъ въ милости у лорда Дунмора, въ Вестморлендскомъ округѣ открылось вакантное мѣсто, которое онъ и отдалъ нашему родственнику, прибывшему въ Виргинію какъ-разъ къ тому времени, чтобы окрестить новорожденнаго нашего сына Генри, и сказать нѣсколько проповѣдей, по поводу мрачнаго положенія дѣлъ, которое съ точки зрѣнія мадамъ Эсмондъ было въ высшей степени превосходно. Мнѣ кажется, что милэди Марія пріобрѣла расположеніе нашей матери собственно тѣмъ, что во всемъ отдавала ей предпочтеніе. — «Мой отецъ, а вашъ братъ, былъ графомъ, — это правда», говорила милэди Марія: — «но вамъ извѣстно, милэди, что вы дочь маркиза, слѣдовательно, я не смѣю и думать о первенствѣ предъ вами!» — Мадамъ Эсмондъ до такой степени полюбила племянницу, что даже позволила Гагану читать драматическія произведенія, — въ томъ числѣ и мои скромныя сочиненія, — и принуждена была сознаться, что въ трагедіи «Покахонтасъ», которую Гаганъ продекламировалъ съ необыкновенной энергіей и одушевленіемъ, много достоинствъ.

Пока священникъ и его лэди находились при насъ, Гарри и его жена рѣдко пріѣзжали въ Кастльвудъ и Ричмондъ. Въ обращеніи съ Маріей, Фанни держала себя холодно и даже грубо, — въ ея обществѣ она какъ-то странно смѣялась и безпрестанно напоминала Маріи о ея лѣтахъ, къ крайнему удивленію нашей матери, часто спрашивавшей меня, небыло ли какой-нибудь причины къ раздору между ея невѣсткой и племянницей? Въ этихъ случаяхъ я обыкновенно молчалъ; мнѣ больно было смотрѣть на кротость, съ которою лэди Марія переносила свое преслѣдованіе. Фанни любила терзать ее въ присутствіи ея мужа (бѣдняга! онъ находился въ счастливомъ вевѣдѣніи относительно ранней исторіи своей жены); Марія и тутъ терпѣливо переносила пытку. Иногда я увѣщевалъ мадамъ Гарри и спрашивалъ ее, ужь не принадлежала ли она къ племени индійцевъ, любящихъ терзать свои жертвы?

— А развѣ меня мало терзали въ былое время? отвѣчала молодая лэди съ такимъ видомъ, какъ будто она рѣшилась отвѣтить за всѣ прежнія оскорбленія.

— Не думаю, сказалъ я: — вы родились и выросли въ нашемъ домѣ, гдѣ ничего не могли видѣть, кромѣ любви и ласки.

— Любви и ласки! воскликнула Фанни. — Да знаете ли, что ни съ одной невольницей не обходились такъ грубо, какъ со мной. Знаете ли, что невидимые удары поражаютъ всего сильнѣе; насъ иногда ненавидятъ и тѣ, которыхъ мы ничѣмъ не обидѣли.

Я вспомнилъ маленькую Фанни дѣтскихъ нашихъ дней, тихонькую, улыбавшуюся, охотно исполнявшую всѣ наши приказанія, и отъ души пожалѣлъ бѣднаго брата, пріютившаго на груди своей это хитрое созданіе.

ГЛАВА XVII.
РЕПЕТИЦІЯ.

Во время нашего господствованія надъ Америкой, у насъ существовало обыкновеніе обращать ее въ мѣсто покаянія для нашихъ грѣшниковъ. Кромѣ преступниковъ, ссылаемыхъ въ наши колоніи, мы высаживали на гостепріимные берега Америки повѣсъ и младшихъ сыновей аристократическихъ фамилій, для которыхъ разгулъ, отчаяніе и преслѣдованія со стороны кредиторовъ обращали наше старое отечество въ страну необитаемую. Подобно тому, какъ Кукъ во время путешествій своихъ дѣлалъ новооткрытымъ островитянамъ подарки, состоявшіе изъ англійскихъ животныхъ (и другихъ образчиковъ европейской цивилизаціи), такъ и мы имѣли обыкновеніе посылать образцы нашихъ черныхъ овецъ въ колоніи, для того, чтобы они кормились тамъ, какъ умѣли, и распространяли свою драгоцѣнную породу. Я самъ, быть можетъ, былъ виновенъ въ этомъ дѣлѣ, стараясь пріискать въ Америкѣ мѣсто для почтеннаго Гагана, виновенъ въ томъ, что, не пріискавъ ему никакого занятія въ Англіи, рѣшился отправить его въ Виргинію и дать ему колоніальную каѳедру. Разумѣется, онъ велъ себя какъ слѣдуетъ, честному и храброму джентльмену; добросовѣстно исполнялъ свой долгъ въ отношеніи къ конгрегаціи и къ королю. Этимъ онъ оправдывалъ мое довѣріе и вполнѣ заслуживалъ моего покровительства. Когда я повѣрялъ женѣ угрызенія моей совѣсти по этому предмету, она по обыкновенію старалась доказать, что поступокъ мой, какъ и многіе другіе, внушенъ былъ самыми высокими правилами нравственности и благородства. Но рѣшился ли бы я дать Гагану мѣсто у себя въ имѣніи, рѣшился ли бы я избрать его и его жену блюстителями вѣры въ нашемъ приходѣ? Я думаю, нѣтъ. Я никогда не сомнѣвался въ чистосердечномъ раскаяніи кузины; но втайнѣ я радовался, когда она пріѣхала окончить это раскаяніе въ пустынѣ. Я говорю объ этомъ подъ вліяніемъ сознанія о своей гордости и своемъ заблужденіи. Раза два эта добрая Марія помогала мнѣ своимъ сочувствіемъ и дружбой въ то время, когда я болѣе всего въ нихъ нуждался. Она твердо переносила свои собственныя скорби, и въ то же время утѣшала другихъ съ удивительной любовью и постоянствомъ. А между тѣмъ я и нѣкоторые изъ близкихъ родныхъ моихъ (только не Тео) смотрѣли на нее свысока. О, стыдъ, позоръ нашей гордости!

Изъ нашей фамиліи не одна бѣдная лэди Марія была выслана изъ Европы въ американскія пустыни. Дѣлая долги, воруя, обманывая, пока нельзя было болѣе воровать, обманывать и дѣлать долги, высокоблагороднѣйшій Вильямъ Эсмондъ эсквайръ получилъ въ Нью-Йоркѣ мѣсто.

Навсегда отъ него отдѣлаться и больше никогда его не видѣть, — было самымъ искреннимъ желаніемъ лорда Кастльвуда. Мы услышали объ этомъ человѣкѣ и его дѣйствіяхъ въ новомъ мѣстожительствѣ, когда начались въ народѣ волненія. Гдѣ бы онъ ни показывался, ему всегда предшествовали обманъ и зло. Милордъ Дунморъ сообщилъ мнѣ публичное объявленіе мистера Вилля, что наше кастльвудское помѣстье было нашимъ, по милости его брата; что его отецъ, изъ сожалѣнія къ мадамъ Эсмондъ, своей полу-сестрѣ, позволилъ ей только временно владѣть этимъ мѣстомъ, и что онъ, Вилльямъ, вошелъ въ переговоры съ своимъ братомъ, лордомъ Кастльвудомъ, о покупкѣ права наслѣдства на наше помѣстье! Дарственная запись на виргинскій Кастльвудъ хранилась у матери, въ желѣзномъ сундукѣ, и кромѣ того была формальнымъ образомъ записана въ Вилльямсбургѣ, такъ что на этотъ счетъ мы были совершенно спокойны. Впрочемъ, уже одно намѣреніе этого человѣка не лишено было значенія; поэтому Гарри, и я условились, при первой встрѣчѣ съ мистеромъ Вильямомъ, потребовать отъ него подтвержденія этой милой исторіи. Не знаю, нужно ли подробно описывать чувства и выраженія мадамъ Эсмондъ. — «Какъ! мой отецъ, маркизъ Эсмондъ, былъ лжецомъ, а я, значитъ, обманщица! восклицала она. — Онъ хочетъ послѣ моей смерти прибрать къ рукамъ своимъ имѣнье моего сына?» И она хотѣла-было писать не только къ лорду Кастльвуду въ Англію, но и къ его величеству въ Сентджемскій дворецъ. Исполненію ея желанія помѣшали одни только мои увѣренія, что ложь мистера Вилля хорошо была извѣстна всѣмъ его знакомымъ, и что въ этомъ случаѣ въ особенности нельзя было ожидать истины отъ его словъ. Вскорѣ послѣ того, мы услышали о немъ, какъ объ одномъ изъ самыхъ шумныхъ роялистовъ въ Нью-Йоркѣ, какъ о капитанѣ и, вслѣдъ затѣмъ, какъ о майорѣ отряда волонтеровъ, разсылавшихъ во всѣ колоніи свои адресы къ преданнымъ правительству и изъявлявшимъ совершенную готовность умереть за отечество.

Мы не могли оставаться въ домѣ, гдѣ не было ни одного цѣлаго окна, и потому, закрывъ его ставни, мадамъ Эсмондъ оставила нашу маленькую столицу, а мое семейство возвратилось въ Ричмондъ, который также былъ покинутъ всѣми членами (распущеннаго) собранія. Капитанъ Гарри и его жена весьма рано удалились на свою плантацію; и я, не мало огорченный направленіемъ, которое принимали событія, дѣлилъ время между своимъ семействомъ и семействомъ губернатора, искавшимъ и общества моего, и моихъ совѣтовъ. Политическіе споры были въ сильномъ разгарѣ, но до разрыва еще не доходило. Даже послѣ распущенія палаты (члены которой собирались въ одной тавернѣ, и тамъ держали знаменитый митингъ, на которомъ впервые предложена была мысль о конгрессѣ изъ всѣхъ колоній), джентльмены, стоявшіе на сторонѣ оппозиціи, оставались добрыми друзьями съ его превосходительствомъ, пользовались его гостепріимствомъ, принимали участіе во всѣхъ его parties de plaisir. Сессіи кончились; дворянство разъѣхалось по домамъ и въ округахъ своихъ держало митинги; собранія въ большей части другихъ провинцій тоже были внезапно распущены, и повсюду было рѣшено, что общій конгрессъ необходимъ. Филадельфія, какъ самый обширный и самый значительный городъ на нашемъ континентѣ, былъ избранъ мѣстомъ для собранія конгресса. Начавшіяся конференціи были грознымъ признакомъ неизбѣжной войны. А мы все еще продолжали пѣть: God save the king; продолжали приносить къ престолу наши прошенія. Но когда я пріѣхалъ навѣстить брата Гарри въ Фанни-Моунтъ (его новая плантація недалеко отъ нашей: она прилегала къ рѣкѣ Маттапони, а отъ насъ отдѣлялась рѣкой Раппаханнокъ), онъ еще съ утра уѣхалъ по какому-то дѣлу. Грумы сказали мнѣ, что господинъ ихъ отправился въ гостинницу Виллиса. Я поѣхалъ туда же. Недалеко отъ Виллиса, на открытомъ мѣстѣ, при выѣздѣ изъ перелѣска, я увидѣлъ капитана Гарри верхомъ на лошади, посреди тридцати-трехъ или четырехъ его соотечественниковъ, вооруженныхъ всякаго рода оружіемъ — пиками, косами, охотничьими и солдатскими ружьями. Капитанъ съ тремя другими молодыми офицерами, какъ видно его подчиненными, обучалъ людей воинскому артикулу. Когда я подъѣхалъ, лицо Гарри приняло странное выраженіе.

— Показать оружіе! скомандовалъ онъ, и новобранцы отдали мнѣ честь, какъ умѣли. — Капитанъ Кэдъ, — это мой братъ, сэръ Джоржъ Варрингтонъ.

— Привѣтствуемъ джентльмена, какъ вашего родственника, полковникъ, сказалъ офицеръ, названный капитаномъ, и съ тѣмъ вмѣстѣ протянулъ мнѣ руку.

— И…. и истинный другъ Виргиніи, прибавилъ Гарри, покраснѣвъ.

— Да, джентльмены, благодаря Бога, это правда, сказалъ я.

При этомъ вновь сформированный полкъ отъ души прокричалъ ура! полковнику и его брату. Ученье кончилось; офицеры и команда отправились къ Виллису подкрѣпить свои силы, но полковникъ Гарри сказалъ, что не можетъ оставаться съ ними, и мы вмѣстѣ поѣхали домой.

— Итакъ Галь, — кошка выпущена изъ мѣшка! сказалъ я.

Вмѣсто отвѣта онъ сурово посмотрѣлъ на меня.

— Только въ этомъ мѣшкѣ остались еще кошки, болѣе дикія. Этого надо было ожидать, Джоржъ. Ради Бога, не говори матери о томъ, что ты видѣлъ, прибавилъ онъ.

— Праведное небо! воскликнулъ я: — неужели съ людьми, которыхъ я видѣлъ, ты и твои товарищи намѣрены вступить въ борьбу съ величайшей націей и лучшей арміей въ цѣломъ свѣтѣ?

— Я думаю, — намъ попадетъ порядочная потасовка, сказалъ Гарри: — это вѣрно, И опять Джоржъ, прибавилъ онъ съ своей очаровательно-доброй улыбкой: — мы молоды; посѣчь насъ не мѣшаетъ; — это намъ же послужитъ въ пользу. Неправда ли, Долли? и съ этимъ вопросомъ онъ игриво опустилъ бичъ на бѣжавшую рядомъ съ нимъ старую собаку.

Я не хотѣлъ навязывать ему нашъ британскій взглядъ на этотъ вопросъ, взглядъ, по моему мнѣнію, самый непогрѣшительный. Гарри привыкъ отклонять отъ себя всѣ мои доводы одними и тѣми же словами:

— Все это прекрасно, братъ; ты говоришь какъ англичанинъ; ты привязанъ къ своей странѣ, точно такъ же, какъ и я къ своей.

На это возраженіе, признаюсь, я не находилъ отвѣта; — если правда на сторонѣ сильнѣйшаго, то диспутантамъ нужно было помѣряться силами, чтобы доказать справедливость этого положенія. На чьей сторонѣ была правда въ войнахъ прошедшаго столѣтія? — На сторонѣ короля или парламента? Конечно, на сторонѣ виговъ, людей вообще болѣе гуманныхъ, чѣмъ торіи, если бы имъ привелось одержать верхъ. Что было бы, еслибъ торіи одержали побѣду въ Америкѣ? О, какъ ужасно и кроваво было бы ихъ торжество! Сколько висѣлицъ и эшафотовъ можно себѣ представить, сколько пало бы благородныхъ головъ! Странное чувство овладѣвало мною: я былъ на сторонѣ правительства, а между тѣмъ желалъ, чтобы побѣда осталась за вигами. Съ другой стороны, братъ мой Галь, отличившійся съ своимъ полкомъ, не позволялъ себѣ слова неуваженія противъ врага, которому сопротивлялся.

— Офицеры британской арміи, говорилъ онъ: — всѣ джентльмены; по крайней мѣрѣ съ того времени, какъ я числился въ ихъ рядахъ, не слышно, чтобы они замѣтно измѣнились. Въ войскахъ непріятельскихъ могутъ быть бездѣльники и мерзавцы; — смѣю сказать, что подобная сволочь найдется и у насъ. Наше дѣло — бить враговъ, но не бранить ихъ: послѣднее въ состояніи сдѣлать всякій негодяй.

Гарри былъ рыцарь въ строгомъ смыслѣ этого слова.

— Скажи пожалуйста, что могутъ сдѣлать съ британской арміей люди, которыхъ ты училъ?

— Они могутъ бить ее, отвѣчалъ Гарри тономъ самоувѣренности: — да, мистеръ Джоржъ, только это они и могутъ сдѣлать.

— Великій Боже! воскликнулъ я. Неужели ты съ горстью солдатъ полка Вульфа не рѣшишься сдѣлать нападеніе на пятьсотъ человѣкъ подобной сволочи?

— Съ моей ротой 67-го полка я пошелъ бы въ огонь и воду. Въ настоящее время я хорошо знакомъ съ военнымъ дѣломъ; но поставь меня съ вооруженнымъ отрядомъ на томъ открытомъ мѣстѣ, гдѣ ты засталъ васъ, и въ тоже время разсыпь въ кустарникахъ съ полдюжины моихъ друзей, дай имъ винтовки и потомъ скажи: на чьей сторонѣ будетъ лучшій результатъ? Впрочемъ тебѣ, какъ адъютанту мистера Брэддока, это понятно.

Противъ такого рѣшительнаго довода нельзя было придумать возраженій.

— Гарри, ты знаешь образъ моихъ мыслей, сказалъ я: — застигнувъ тебя въ расплохъ за твоимъ занятіемъ, я долженъ сказать губернатору все, что видѣлъ.

— Да, да, — скажи ему. Скажи, что ты видѣлъ на ученьи нашу окружную милицію. Ты увидишь это въ каждой колоніи, начиная отсюда и до рѣки св. Лаврентія или до Георгіи. Я, какъ старый солдатъ, назначенъ полковникомъ. Что можетъ быть натуральнѣе? Однако, поѣдемъ скорѣе; обѣдъ будетъ готовъ, а мистриссъ Фанъ не любитъ, чтобы она дожидалась.

И мы поскакали къ его дому, который былъ открытъ, подобно всѣмъ домамъ нашихъ виргинскихъ джентльменовъ, гдѣ не только всякій пріятель и сосѣдъ, но всякій странникъ и путникъ всегда найдутъ радушіе.

— Итакъ, мистриссъ Фанъ, сказалъ я: — я узналъ, въ какую игру началъ играть мой братъ.

— Надѣюсь, что для полковника скоро наступитъ пора превосходной охоты.

Моя жена была увѣрена, что Гарри занимался охотой, и я не думалъ разувѣрять ее, хотя все, что я видѣлъ, и все сказанное братомъ чрезвычайно меня встревожило.

ГЛАВА XVIII.
ПОЛКОВНИКЪ БЕЗЪ ПОЛКА.

Когда визитъ къ моему брату былъ конченъ и когда жена моя съ новорожденнымъ возвратилась въ материнскій ричмондскій домъ, я вмѣнилъ себѣ въ обязанность съѣздить къ губернатору, жившему тогда въ загородномъ домѣ близь Вильямсбурга, и переговорить съ нимъ о тѣхъ открытыхъ приготовленіяхъ къ войнѣ, которыя дѣлались не только въ нашей провинціи, но во всѣхъ колоніяхъ безъ исключенія. Джентльмены, съ именами которыхъ исторія давно уже познакомила весь свѣтъ, были назначены отъ Виргиніи депутатами въ учреждаемый въ Филадельфіи общій конгрессъ. — Въ Массачузетѣ народъ и королевскія войска смотрѣли другъ на друга весьма враждебно. Мы льстили себя надеждою, что въ Мэриландѣ и Пенсильваніи преобладалъ духъ преданности правительству; въ обѣихъ Каролинахъ и Георгіи метрополія могла разсчитывать на истинныхъ приверженцевъ въ значительномъ большинствѣ обитателей; нельзя было полагать, что наша Виргинія уступитъ въ своей старинной преданности къ престолу. Въ нашей провинціи находилось весьма немного войска, но ея дворянство гордилось своимъ происхожденіемъ отъ рыцарей старыхъ временъ; вокругъ нашего губернатора роемъ роились шумные и самоувѣренные ройялисты, съ нетерпѣніемъ ожидавшіе той минуты, когда имъ можно будетъ обнажить мечъ и разсѣять толпы безумныхъ мятежниковъ. Само собою разумѣется, что въ этихъ митингахъ я принужденъ былъ выслушивать множество грубыхъ выраженій противъ моего Гарри. Всѣ соглашались (и не безъ основанія), что его жена болѣе всего побуждала его къ усвоенію анти-британскихъ мнѣній; что онъ, говорили многіе, ослѣпленъ своею привязанностью къ монтъ-вернонскому джентльмену, мнѣніямъ котораго мой братъ постоянно слѣдовалъ, и который съ каждымъ днемъ усиливалъ мѣры къ страшному и отчаянному сопротивленію. «Вотъ вашъ другъ, говорили приближенные его превосходительства: — вотъ человѣкъ, къ которому вы благоволили, который пользовался вашимъ особеннымъ довѣріемъ, и который неоднократно находился за вашимъ гостепріимнымъ столомъ!» Невозможно не сознаться, что въ этомъ много было правды; хотя то, что нѣкоторые изъ вашихъ ревностныхъ вѣрноподданныхъ называли измѣной, служило скорѣе доказательствомъ самаго искренняго желанія Вашингтона и другихъ джетильменовъ не уклоняться отъ преданности престолу, но оставаться ему вѣрными, — служило доказательствомъ устраненія послѣдней возможности къ примиренію, прежде чѣмъ они рѣшились на возстаніе и отпаденіе. Пусть же измѣнники вооружаются, пусть эти разбойники обнажаютъ мечъ противъ своихъ кровныхъ родныхъ! По крайней мѣрѣ мы останемся вѣрными; Англія употребитъ въ дѣло свои непобѣдимыя силы, накажетъ неблагодарныя и мятежныя провинціи и снова приведетъ ихъ къ покорности. Съ какимъ одушевленіемъ пили мы тосты за здоровье его величества! Мы готовы были умереть, защищая его права; мы надѣялись, что изъ королевскаго дома пріѣдетъ къ намъ принцъ и будетъ управлять своими старинными владѣніями! Заблужденіе моего брата могло быть прощено только за непоколебимую преданность правительству моей матери и мою собственную. Нельзя ли переманить его на нашу сторону предложеніемъ ему хорошей команды? Не соглашусь ли я принять посредничество въ этомъ дѣлѣ, я, который, какъ всѣмъ было извѣстно, имѣлъ на него сильное вліяніе? Во время нашихъ вильямсбургскихъ совѣщаній мы поперемѣнно предавались восхищенію, торжеству, надеждѣ, бѣшенству противъ мятежниковъ, нетерпѣливому ожиданію вспомогательныхъ войскъ, сомнѣнію, недовѣрію и унынію.

Я обѣщалъ переговорить съ братомъ, и написалъ къ нему, признаюсь, безъ всякой надежды на успѣхъ, повторивъ въ письмѣ всѣ тѣ убѣжденія, къ которымъ часто прибѣгалъ во время нашихъ разговоровъ. Мать тоже употребила свою власть; но отъ этого я мало ожидалъ пользы. По привычкѣ, она осыпала его текстами изъ св. Писанія, согласовавшимися съ ея мнѣніемъ и грозившими ему наказаніемъ. Она угрожала ему казнями, которыя должны обрушиться на непокорныхъ предлежащимъ властямъ; представляла въ примѣръ старшаго брата, и упрекала его за слѣпую покорность женѣ, — это, мнѣ кажется, было самымъ худшимъ доводомъ въ подобномъ состязаніи. Она не показала мнѣ своего письма, зная вѣроятно, что я найду недостатки въ энергическихъ выраженіяхъ, къ которымъ она сочла за нужное прибѣгнуть; — зато она показала мнѣ отвѣтъ Гарри, по которому я съ разу угадалъ тонъ ея убѣжденій. Если мадамъ Эсмондъ прибѣгала къ св. Писанію, то и мистеръ Галь, къ крайнему моему удивленію, привелъ десятки текстовъ, и вообще написалъ отвѣтъ такъ скромно, умно и даже элегантно, что едва ли въ состояніи была бы сочинить такое письмо его жена. Надобно сказать, что въ это время Гарри поступилъ въ число защитниковъ мистера Белмана, новоричмондскаго приверженца партіи виговъ, говорившаго и печатавшаго проповѣди противъ Гагана, который, какъ я уже сказывалъ, принадлежалъ къ партіи торіевъ.

Увѣщанія мои подѣйствовали на брата ничуть не сильнѣе увѣщаній моей матери. На мои письма онъ не отвѣчалъ. По настойчивымъ требованіямъ друзей правительства, я сдѣлалъ непростительную ошибку, написавъ, что въ концѣ недѣли намѣренъ навѣстить его въ Фанни-Монтѣ. По пріѣздѣ, я нашелъ одну только сестру, которая приняла меня съ совершеннымъ радушіемъ, и сказала, что Гарри уѣхалъ въ отдаленный край провинціи, къ Синимъ горамъ, приторговать лошадей, и пробудетъ тамъ… впрочемъ, она не знала, долго ли онъ тамъ пробудетъ!

Я видѣлъ, что надежды наши рушились.

— Душа моя, сказалъ я: — судя по всѣмъ признакамъ, къ подкопу, заготовленному въ эти годы, въ скоромъ времени будетъ приложенъ фитиль. Гарри уѣхалъ неизвѣстно куда и съ какою цѣлью…

— Сэръ Джоржъ! — правому дѣлу Богъ помогаетъ, сказала Фанни.

— Отъ души желаю вамъ всего лучшаго. Вы и Гарри говорите, какъ американцы, — я какъ англичанинъ. Скажите ему отъ меня, что въ случаѣ какого либо несчастія съ нашей матерью, я отдаю ему всѣ мои виргинскія помѣстья; для меня и для семейства моего весьма достаточно того, что я имѣю въ Англіи.

— Въ самомъ дѣлѣ, мистеръ Джоржъ? — вскричала она съ сверкающими глазками. — И то сказать, это будетъ и хорошо и справедливо, прибавила она. Неужели потому, что вы родились часомъ раньше брата, должны имѣть все, а онъ ничего? Въ Англіи у васъ есть дворецъ, помѣстья; здѣсь — плантаціи; у васъ есть титулъ, дѣти, а у бѣднаго Гарри — ничего! Ничего не можетъ быть великодушнѣе подобнаго вызова…. Я этого отъ васъ не ожидала…. Въ этомъ отношеніи, Сэръ Джоржъ, вы нисколько не похожи на вашу мать, даже настолько! Поцалуйте за меня сестрицу Тео!

И передъ отъѣздомъ отъ ея дверей, она подставила мнѣ свою розовенькую щочку. При такой женщинѣ, какъ Фанни, руководившей и управлявшей Гарри, могъ ли я надѣяться переманить моего брата на нашу сторону?

Послѣ неудачи въ моемъ предпріятіи, я пріѣхалъ къ губернатору. Мы согласились, что наступило время самаго дѣятельнаго вооруженія, и что должно приготовиться къ встрѣчѣ съ неотразимымъ ударомъ. Губернаторъ и весь его дворъ были сильно взволнованы и возбуждены; безъ нужды были всѣ свирѣпы въ своихъ нападеніяхъ на мятежныхъ виговъ, и шумны въ безплодныхъ похвалахъ старой Англіи; но въ тоже время, всѣ съ нетерпѣніемъ ждали дня, когда враждебныя партіи встрѣтятся лицомъ къ лицу, и когда представится случай уничтожить виговъ. Я оставилъ милорда, получивъ благодарность его превосходительства, и всѣми силами старался собрать отрядъ на защиту правительства. Предположено было составить полкъ, названный впослѣдствіи полкомъ Вестморлэндскихъ Защитниковъ; я удостоился чести быть полковникомъ этого отряда, и принять команду надъ нимъ, когда онъ явится въ полѣ. Этотъ случай долженъ былъ бы представиться довольно скоро; всѣмъ было извѣстно, что имъ будетъ командовать джентльменъ моего званія и положенія въ обществѣ. Объявленіе о сформированіи войска было напечатано въ офиціальной газетѣ; за офицерами дѣло не стало: мы набрали ихъ безъ затрудненія; но за то рекруты, надо признаться, являлись медленно, а изчезали быстро. Несмотря на то, въ числѣ охотниковъ явился мистеръ Гаганъ, и предложилъ свои услуги въ качествѣ священника. Мадамъ Эсмондъ подарила намъ знамена, и употребляла все свое вліяніе въ округѣ на вербованіе волонтеровъ. Но самымъ ревностѣйшимъ вербовщикомъ былъ мой добрый старый наставникъ, маленькій мистеръ Демпстеръ.

Гарри, пріискивая лошадей, долженъ былъ удалиться не только къ Синимъ горамъ въ нашей колоніи, но и предпринять оттуда далекій путь въ Аннаполисъ и Балтиморъ, а изъ Балтимора въ Филадельфію, гдѣ засѣдалъ второй генеральный конгрессъ, въ которомъ присутствовали наши виргинскіе джентльмены. Между тѣмъ во всѣхъ газетахъ говорилось о текущихъ событіяхъ. При Лексингтонѣ произошла битва. Первые ея выстрѣлы послужили поводомъ къ войнѣ, которой суждено было кончиться независимостью нашей родины. Мы все еще продолжали выражать преданность къ его величеству, и въ тоже время упорно поддерживали нашу рѣшимость умереть или быть свободными. Тысячъ двадцать нашихъ вѣрноподданныхъ просителей собрались вокругъ Бостона съ оружіемъ въ рукахъ и пушкой, которыми запаслись изъ арсеналовъ нашего правительства. Мистеръ Арнольдъ началъ каррьеру блистательнымъ нападеніемъ на два форта и кончилъ ее взятіемъ ихъ приступомъ. Три генерала изъ улицы Бондъ, съ большимъ вспомогательнымъ отрядомъ, спѣшили вывести мистера Гэйджа изъ его незавиднаго положенія въ Бостонѣ. Вслѣдъ за тѣмъ обѣ арміи открыли военныя дѣйствія. Британскіе генералы начали каррьеру завоеванія и возтановленія спокойствія въ колоніяхъ знаменитой ошибкой при Бридсхиллѣ.

Здѣсь, чувствуя себя недостаточно сильными для одержанія болѣе славныхъ побѣдъ надъ мятежниками, они укрѣпились; обѣ арміи наблюдали другъ за другомъ, между тѣмъ конгрессъ разсуждалъ въ Филадельфіи: кто долженъ командовать войсками союзныхъ колоній?

Всѣмъ извѣстно, на кого выпалъ удачнѣйшій выборъ націи. Изъ виргинскихъ полковъ, спѣшившихъ соединиться съ главными силами главнокомандующаго, одинъ находился подъ командою Генри Эсмонда Варрингтона, эсквайра, бывшаго капитана службы его величества. Рядомъ съ нимъ ѣхала его жена, о храбрости которой мы часто впослѣдствіи слышали. Я радовался, что она оставила Виргинію; если бы она осталась послѣ отъѣзда мужа, наша мать непремѣнно дала бы ей сраженіе; — я благодарилъ небо, что оно пощадило и нашу фамилію и нашу исторію отъ ужасовъ междоусобной войны.

Стремленіе нашихъ фермеровъ и поселянъ было почти все направлено къ новой сѣверной арміи; самолюбіе нашего народа было не мало обольщено порученіемъ виргинскому джентльмену весьма важной команды. Вѣсть о кровопролитіи при Лексингтонѣ возбудила въ провинціяхъ негодованіе, доходившее до неистоваго бѣшенства; все народонаселеніе громко вопіяло противъ жестокости и своеволія кровожаднаго британскаго вождя. А этотъ вождь только исполнялъ свой долгъ, и былъ встрѣченъ сопротивленіемъ со стороны вооруженныхъ людей, желавшихъ помѣшать ему соединиться съ своими вооруженными людьми. Колонисты приняли сторону недовольныхъ, и съ весьма естественнымъ одушевленіемъ и горячностью рѣшились помѣряться силами съ тщеславной, властолюбивой метрополіей. Бридсхиллъ сдѣлался горой, на которую взирали всѣ люди американскаго континента, потому что для нихъ на ея вершинѣ пылала свобода, побѣда, слава. Наши грозныя войска должны были бороться съ фермерами и землепашцами. Доктора, адвокаты и гражданскіе чиновники превосходили въ тактикѣ лучшихъ британскихъ офицеровъ! Не споримъ, что британцы въ состояніи были завоевать весь міръ, — но нельзя опровергать и того, что дѣти ихъ могли состязаться и побѣдить британцевъ! Трудно сказать, кто изъ нихъ двоихъ заслуживаетъ первенства, все равно — за храбрость или за тщеславіе. Мы привыкли смѣяться надъ нашими сосѣдями французами, за ихъ хвастовство, ложь и т. п. Кто можетъ сравниться съ британцами въ непреклонномъ самопочитаніи, неизмѣнной увѣренности въ своемъ величіи, великодушіи, храбрости, — кто, кромѣ ихъ, заатлантическихъ дѣтей?

Окружавшіе насъ люди принимали народную сторону въ большей части борьбы, и, надо правду сказать, Сэръ Джоржъ Варрингтонъ увидѣлъ при самомъ началѣ, что ряды полка Вестморлэндскихъ Защитниковъ были чрезвычайно рѣдки, и сдѣлались еще рѣже не только послѣ извѣстія съ сѣвера о битвѣ, но и вслѣдствіе поведенія милорда губернатора, поступокъ котораго привелъ въ бѣшенство многихъ его партизановъ и приверженцевъ къ коронѣ во всей колоніи. Водрузить королевское знамя и созвать подъ него всѣхъ вѣрноподданныхъ было мѣрою, съ которою соглашались на безчисленномъ множествѣ митинговъ и которую одобряли за тысячами испиваемыхъ бокаловъ. У меня довольно хорошая память, и я могъ бы назвать множество джентльменовъ (въ настоящее время отличныхъ офицеровъ въ Соединенныхъ Штатахъ), которые молили небо, чтобы оно допустило ихъ умереть подъ складками знамени своей страны, или громко вызывали на бой измѣнниковъ, присоединившихся къ мятежной арміи. Но прошедшее невозвратно. Объ одномъ только не могу умолчать, о фактѣ, сдѣлавшемся достояніемъ исторіи, что его превосходительство, нашъ губернаторъ, пэръ Шотландіи, представитель короля въ старинныхъ владѣніяхъ его величества, такъ громко приглашавшій всѣхъ подчиненныхъ своихъ стать подъ королевское знамя, — первый спряталъ его въ карманъ, и бѣжалъ на свои корабли, чтобъ находиться внѣ опасности. Если онъ иногда и съѣзжалъ съ нихъ на берегъ, то въ качествѣ пирата, чтобы жечь и разрушать все всрѣчавшееся ему на пути. Между тѣмъ мы, вѣрноподданные дворяне, оставались на берегу, подверженные еще большей опасности, вслѣдствіе слабости и жестокости того, который долженъ быть нашимъ вождемъ. Было начало іюня; лѣто вошло вполнѣ въ свои права; цвѣтущіе сады и огороды обѣщали обиліе плодовъ и овощей. За недѣлю передъ этимъ, я ѣздилъ въ Вильямсбургъ засвидѣтельствовать почтеніе его превосходительству; вмѣстѣ съ нимъ я составлялъ планы для будущихъ военныхъ дѣйствій, съ помощію которыхъ можно бы было подавить возмущеніе; при прощаньи мы дружески жали руку другъ другу и при этомъ послѣдними нашими словами были слова: побѣдить или умереть. Наше небольшое семейство проживало въ Ричмондѣ. Мы ежедневно разсуждали о положеніи дѣлъ на сѣверѣ, о несогласіяхъ между его превосходительствомъ и нашимъ собраніемъ, которое имъ было снова созвано, — какъ вдругъ въ гостинную нашу вбѣгаетъ блѣдный Гаганъ и спрашиваетъ:

— Слышали ли вы новость о губернаторѣ?

— Ужь снова не распустилъ ли онъ собранія и не заковалъ ли въ желѣза этого бездѣльника Патрика Генри, — въ свою очередь спросила его мать.

— О нѣтъ! совсѣмъ не то! его превосходительство, съ женой и семействомъ, сегодня ночью тайно оставили дворецъ. Они находятся въ Йоркѣ на военномъ кораблѣ, откуда милордъ прислалъ депешу собранію, прося продолжать засѣданія и объявляя, что онъ оставилъ это правительственное учрежденіе собственно изъ боязни народнаго неистовства.

Что же оставалось дѣлать овцамъ, когда пастырь ихъ далъ тягу! Такихъ просьбъ, какіе члены Собранія послали къ губернатору, мнѣ кажется, не могло быть патетичнѣе. Они ручались за его безопасность, умоляли его явиться къ нимъ, хоть только для того, чтобы подписывать нѣкоторыя постановленія и давать направленіе нужнымъ дѣламъ. Ничто не помогло. Губернаторъ рѣшительно покинулъ насъ. Собраніе наше поневолѣ должно было распоряжаться, какъ умѣло. За бѣглымъ вице-королемъ потянулась всякая сволочь. Толпа негровъ оставила плантаціи, чтобы слѣдовать за бѣглецами. Губернаторъ и его черные союзники, подъ прикрытіемъ ночи, отъ времени до времени выступали на берегъ и превзошли самыхъ отъявленныхъ нашихъ враговъ въ грабежахъ и поджогахъ. Онъ не только принималъ къ себѣ бѣглыхъ негровъ, но послалъ къ индійцамъ довѣренное лицо съ приглашеніемъ встать подъ его знамя. — Если онъ съѣзжалъ на берегъ, то собственно за тѣмъ, чтобъ жечь и разорять; если встрѣчалъ сопротивленіе, какъ это было въ Норфолкѣ и Гэмптонѣ, то отступалъ и снова садился на корабль.

Даже моя мать, послѣ гнуснаго побѣга Лорда Дунмора, испугалась положенія дѣлъ и сомнѣвалась въ скоромъ подавленіи мятежа. Вооруженіе негровъ было, но ея мнѣнію, мѣрою самою отчаянною. Дворяне были разорены; многіе изъ нихъ лишились послѣдняго своего состоянія. Десятки нашихъ негровъ оставили Ричмондъ и Кастльвудъ и бѣжали на флотъ храбраго губернатора; нѣкоторые изъ нихъ были убиты, а двое повѣшены за разбой и грабительство, совершенные вмѣстѣ съ драгоцѣнными войсками его превосходительства. Неужели же мадамъ Эсмондъ должна отступить отъ праваго дѣла, потому только, что пострадала ея собственность, и что представитель его величества оказался безсильнымъ? Никогда еще мать моя не выказывала такого достоинства, никогда такъ громко и съ такимъ энтузіазмомъ не выражала своей преданности къ престолу, какъ теперь, когда услышала о побѣгѣ губернатора. Народъ, окружавшій ее, не смотря на различіе мнѣній, слушалъ ея рѣчи очень благосклонно. Ея странности извѣстны были во всѣхъ частяхъ нашей провинціи; многіе повѣсы между нашими молодыми людьми привыкли смѣяться на ея счетъ, разсказывая анекдотъ о маркизѣ, ея отцѣ, о знатности ея рода, и т. д.; но вмѣстѣ съ странностями вспоминали также о ея благодѣяніяхъ и добродушіи, такъ что многіе мятежники, какъ она называла своихъ соотечественниковъ, питали невольное уваженіе къ этой надменной, маленькой, торійской лэди.

Что касается до начальника вестморлэндскихъ защитниковъ, то хотя команда его совершенно разсѣялась послѣ низкаго поступка губернатора, но онъ избавился отъ весьма серьезной опасности, которая могла бы обрушиться на него и на его семейство, вслѣдствіе его горячаго разговора съ милордомъ Дунморомъ. Вскорѣ послѣ того, какъ милордъ выжегъ всѣ запасы въ Гэмптонѣ и издалъ прокламацію, призывая негровъ подъ свои знамена, я пріѣхалъ на его кораблѣ и свободно говорилъ съ нимъ объ этихъ двухъ мѣрахъ; я умолялъ его возвратиться въ Вильямсбургь, гдѣ сотни изъ насъ, даже тысячи, готовы были защищать его до послѣдней крайности. Во время этого увѣщанія я говорилъ такъ свободно, или вѣрнѣе, какъ я подозрѣваю, обнаруживалъ въ словахъ своихъ столь явное пренебреженіе къ его поступку, что милордъ пришелъ въ бѣшенство, назвалъ меня отъявленнымъ мятежникомъ, и приказалъ оставить на кораблѣ подъ арестомъ. Какъ милиціонный офицеръ (надо сказать, что съ самаго начала войны я носилъ красный мундиръ, чтобъ показать, что нахожусь на сторонѣ правительства), я сейчасъ же потребовалъ военнаго суда, и, обратясь къ двумъ офицерамъ, находившимся при нашемъ спорѣ, попросилъ ихъ припомнить все, что происходило между мной и его превосходительствомъ. Безъ всякаго сомнѣнія, эти джентльмены были одного со мной мнѣнія относительно поведенія губернатора, и наше свиданіе кончилось отъѣздомъ моимъ на берегъ безъ конвоя. Исторія эта дошла до виговъ и была встрѣчена съ ихъ стороны одобреніемъ. Я откровенно и мужественно высказался губернатору; ни одинъ вигъ не рѣшился бы произнесть мнѣній болѣе либеральныхъ. Зато, когда въ Ричмондѣ начались безпорядки, когда жизнь торіевъ, остававшихся тамъ, находилась въ опасности и они принуждены были бѣжать на корабли, имѣніе моей матери и домъ находились внѣ всякой опасности, — ея семейство не услышало ни одного оскорбительнаго слова. Во все это время мы тщетно лелѣяли мысль о возможности примиренія. «О, еслибъ всѣ торіи были похожи на васъ, сказалъ мнѣ одинъ замѣчательный вигъ: — мы и весь народъ скоро бы поняли другъ друга». — Все это происисходило до знаменитаго четвертаго іюля и до той деклараціи, по которой примиреніе сдѣлалось невозможнымъ. Впослѣдствіи, когда партіи еще болѣе ожесточились одна противъ другой, моему поступку приписывали побудительныя причины, не заслуживающія ни малѣйшаго вѣроятія. Говорили, будто бы я только прикинулся либеральнымъ торіемъ, что я ни больше ни меньше, какъ хитрая лисица, и хотилъ, при неблагопріятныхъ обстоятельствахъ, сохранить въ цѣлости мое помѣстье. Таково было мнѣніе о моей скромной личности въ высшихъ слояхъ нашего общества, гдѣ полагали, что всѣми моими поступками, въ теченіе этой тяжелой несчастной поры, руководило глубокое вниманіе и уваженіе къ моимъ собственнымъ интересамъ.

Въ цѣломъ мірѣ было два или три существа, знавшія, что корыстолюбіе не управляло моими поступками (я еще не сказывалъ матери о моемъ намѣреніи уступить брату всѣ доходы съ нашего американскаго помѣстья). Я не считалъ за нужное выводить другихъ изъ заблужденія; да и что была бы за жизнь, еслибъ человѣкъ принужденъ былъ безпрестанно отклонять отъ себя всѣ взводимыя на него клеветы? Даже по сіе время я еще не знаю, какимъ образомъ моя мать, эта извѣстная ройялистка, въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ спокойно жила въ своемъ кастльвудскомъ домѣ, гдѣ отъ времени до времени квартировали континентальныя войска. Не знаю, откуда посылалось ей такое счастіе, — хотя довольно ясно угадываю его причину. Мадамъ Фанни, послѣ кампаніи передъ Бостономъ, воротилась въ Фаннимоунтъ, оставивъ своего полковника. Мой добрый, скромный Галь до самаго окончанія войны не хотѣлъ принять высшаго чина, въ томъ убѣжденіи, что командуя полкомъ онъ могъ быть гораздо полезнѣе, чѣмъ командуя дивизіей. — Мадамъ Фанни, повторяю я, воротилась назадъ, и какъ замѣтно старалась она прекратить прежнюю вражду съ мачихой; какую любовь оказывала она къ ней и къ ея имѣнью! Она была въ большой дружбѣ съ губернаторомъ и многими вліятельными джентльменами новаго собранія. Мадамъ Эсмондъ, говорила она имъ: — существо безвредное; ради ея сына, который храбро сражался за свое отечество, нужно смотрѣть на ея странности сквозь пальцы. Не знаю какимъ образомъ, но только въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ ее ничѣмъ не безпокоили, за исключеніемъ развѣ правительственныхъ реквизицій, которыя она платила безпрекословно; и это продолжалось до тѣхъ поръ, пока около нашего дома не появились красные кафтаны, а вмѣстѣ съ ними и положеніе дѣлъ приняло серьезный оборотъ.

ГЛАВА XIX.
ВЪ КОТОРОЙ МЫ СРАЖАЕМСЯ И ОБРАЩАЕМСЯ ВЪ БѢГСТВО.

Какая же была польза отъ полковника безъ полка? Губернаторъ и совѣтъ, такъ шумно выразившіе мнѣ свою признательность, назначивъ меня командиромъ полка, скрылись изъ виду, попрятались на корабли и только случайно съѣзжали на берегъ для грабежа и зажигательствъ. Чорные союзники милорда Дунмора напугали всѣхъ своихъ единокровныхъ; кромѣ негровъ, созванныхъ имъ подъ свои знамена, — мы слышали, что онъ отправилъ посольство къ южнымъ индійцамъ, и что они должны были явиться во множествѣ, для водворенія въ нашихъ жителяхъ порядка и спокойствія. — «И вотъ кто наши союзники!» говорилъ я матери, мѣняясь съ ней зловѣщими взглядами и вспоминая, съ страшною точностью, того дикаря, кровожадные глаза котораго устремлены были на мое лице, и котораго ножъ былъ бы въ моей груди, еслибъ Флоракъ не убилъ его на Браддокскомъ полѣ. Мы, какъ умѣли, привели нашъ кастльвудскій домъ въ оборонительное положеніе; по правдѣ сказать, мы боялись не столько мятежниковъ, сколько красныхъ индійцевъ и негровъ. Я не замѣчалъ, чтобы мать моя теряла присутствіе духа, — даже и въ то время, когда она разсказывала намъ подробности смерти нашего отца во время нападенія на него индійцевъ, болѣе сорока лѣтъ тому назадъ. Увидѣвъ однажды ночью нѣсколько фигуръ, бродившихъ передъ нашимъ домомъ, она не слушая ни чьихъ убѣжденій, приняла ихъ за дикихъ, упала на колѣни и вскричала: — Господи! заступи и помилуй насъ! Индійцы, индійцы!

Негры-союзники милорда попрятались на корабли, или находились въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ имъ давали деньги и свободу грабить; но красные герои съ юга еще не показывались, хотя, признаюсь, я смотрѣлъ на сѣдины моей матери, на каштановые волосы жены, на золотистыя кудри нашего малютки, съ какимъ-то тяжелымъ, мучительнымъ чувствомъ страха и сомнѣнія; я боялся, что они падутъ жертвами разбойнической войны. Вотъ съ какимъ оружіемъ сражались англичане; вотъ люди, которыхъ они выбрали себѣ въ союзники! Не смѣю называть себя толкователемъ предначертаній Провидѣнія и указывать на перстъ Божій, но все же могу утвердительно сказать, что наемъ индійцевъ и германскихъ войскъ былъ нѣкоторымъ образомъ карою въ этой войнѣ. Наемщики, атакуемые колонистами, немедленно сдавались, а это обстоятельство подавало поводъ торжествовать надъ ними и возвышало духъ континентальной арміи; убійство одной женщины (миссъ Маккри) полудюжиною пьяныхъ индійцевъ повредило правительству болѣе, чѣмъ потеря сраженія, или уничтоженіе полковъ.

По минованіи паническаго страха, наведеннаго мнимымъ появленіемъ индійцевъ, къ мадамъ Эсмондъ возвратилась прежняя храбрость. Она не на шутку и не безъ основанія начала тревожиться опасностью, которой я подвергалъ себя, и которую навлекалъ на другихъ, оставаясь въ Виргиніи.

— Ну что они могутъ мнѣ сдѣлать, говорила она: — мнѣ-старухѣ? Если у меня одинъ сынъ полковникъ безъ полка, зато другой въ лагерѣ мистера Вашингтона имѣетъ въ своемъ распоряженіи сотни двѣ континентальнаго войска. Если сюда придутъ ройялисты, они не сдѣлаютъ мнѣ вреда изъ уваженія къ тебѣ; а если явятся мятежники, то у меня будетъ открытый листъ отъ Гарри! Мнѣ не нравится, я не хочу, чтобы слабая твоя жена и этотъ милый птенчикъ, оставаясь здѣсь, подвергали и себя и насъ опасности! Ихъ непремѣнно надо отправить или въ Бостонъ или въ Нью-Йоркъ. Пожалуйста, не говорите, что мнѣ нужна ваша защита! Ну кто подумаетъ обидѣть бѣдную, безвредную старуху? Если придутъ мятежники, то я спрячусь за юбки мисстриссъ Фанни и буду безопаснѣе безъ тебя, чѣмъ при тебѣ!

Въ этихъ словахъ отзывалось благоразуміе; — тѣмъ болѣе, что мадамъ Эсмондъ непремѣнно хотѣла удалить меня и мое семейство отъ опасности. Была ли опасность неизбѣжна или нѣтъ, но она рѣшилась оставаться въ краю, гдѣ родилась и гдѣ похороненъ былъ ея отецъ. Она ужь отжила свой вѣкъ. Она увидѣла свое новое поколѣніе, благословила своихъ внучатъ и простилась съ ними. Она принадлежала прошедшему, минувшимъ днямъ и воспоминаніямъ.

Пока мы составляли планъ о переѣздѣ въ Бостонъ, вдругъ приходитъ извѣстіе, что британцы выступили изъ этого несчастнаго города, не осмѣлясь сдѣлать нападеніе на мистера Вашингтона въ его лагерѣ, при Кембриджѣ, несмотря на то, что онъ стоялъ тамъ уже нѣсколько мѣсяцевъ безъ пороха, и что участь его была въ нашихъ рукахъ. Зато, дождавшись подвоза боевыхъ снарядовъ, онъ овладѣлъ Доргестерскими высотами, укрѣпилъ ихъ и этимъ принудилъ британскую армію сдѣлать поспѣшное отступленіе. Что королевскія войска одержали побѣду при Бункерхиллѣ, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, какъ нельзя сомнѣваться и въ томъ, что они побили французовъ при Бленгэймѣ; но въ теченіе всей этой войны ихъ полководцы, повидимому, постоянно страшились дѣлать нападеніе на укрѣпленныя позиціи континентальныхъ войскъ; иначе почему, отъ іюля и до марта, они не рѣшались атаковать почти беззащитную армію? Чему приписать нерѣшимость при Лонгъ-Эйлэндѣ, когда континентальная армія была въ нашихъ рукахъ? Чему приписать эту изумительную боязливость Гоу передъ долиной Форджъ, гдѣ остатки войска, изнуреннаго холодомъ, болѣзнями, покрытые лохмотьями, едва-едва могли занять мѣста въ оборонительныхъ линіяхъ передъ великой, побѣдоносной и превосходно сформированной арміей?

Вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ надежды или опасенія враждебныхъ сторонъ падали или возвышались, любопытно было замѣчать перемѣну тона партизаповъ той и другой стороны. Когда въ нашу провинцію пришло извѣстіе объ очищеніи Бостона, каждый маленькій вигъ въ нашемъ сосѣдствѣ кланялся мадамъ Эсмондъ и совѣтовалъ ей, какъ можно скорѣе покориться. Она уже не такъ явно выражала свое вѣрноподданство, какъ прежде, не развѣвала своего знамени передъ лицемъ народа, но покориться не хотѣла. Каждый вечеръ и утро, тайкомъ, бѣдный Гаганъ молился въ нашемъ домѣ за королевскую фамилію; въ воскресные дни къ намъ собирались сосѣди слушать богослуженіе, и тогда моя мать занимала мѣсто клирика, громко и выразительно читала молитву о низпосланіи всѣхъ благъ парламенту подъ управленіемъ религіознѣйшаго и всемилостивѣйшаго короля. Храбрый Гаганъ былъ священникъ безъ прихода, какъ я милиціонный полковникъ безъ полка. Гаганъ продолжалъ усердно молиться въ Вильямсбургѣ за короля Георга долго послѣ побѣга его превосходительства, нашего губернатора; но въ одно воскресенье, по приходѣ къ церкви, для отправленія своей обязанности, онъ увидѣлъ у церковныхъ дверей двухъ часовыхъ, которые объявили ему, что комитетъ общественнаго спокойствія назначилъ вмѣсто него другаго священника, а его просилъ говорить какъ можно меньше. «Такъ ведите же меня къ вашимъ вождямъ», сказалъ Гаганъ, обращаясь къ часовымъ (нашъ честный другъ любилъ напыщенныя фразы и трагическія позы); и его повели но улицамъ къ Капитолію, среди криковъ бѣлыхъ и цвѣтныхъ наглецовъ, дергавшихъ его за полы мантіи. Онъ имѣлъ свиданіе съ мистеромъ Генри и другими офицерами новаго штата; по его выраженію, онъ встрѣтился съ разбойниками въ ихъ берлогѣ. Само собою разумѣется, Гаганъ приготовился прочитать этимъ джентльменамъ рѣчь (онъ былъ однимъ изъ множества людей, готовыхъ принять мученическій вѣнецъ; его могли зажарить coram populo или подвергнуть пыткѣ передъ цѣлымъ собраніемъ), но мистеръ Генри не имѣлъ расположенія предоставить ему такой случай. Прождавъ часа три въ прихожей, въ обществѣ негровъ, Гаганъ съ неустрашимымъ видомъ вошелъ въ новый залъ собранія и началъ было приготовленную рѣчь:

— Милостивый государь, — по какому праву я, блюститель вѣры?…

— Мистеръ Гаганъ, прервалъ его блюститель правосудія: — я слишкомъ занятъ, чтобы слушать ваши рѣчи. Что касается до короля Георга, то отнынѣ онъ имѣетъ въ этой странѣ столько же власти, сколько и царь Навуходоносоръ. Помните это, и пожалуйста молчите! — Держите лучше сторону короля Джона или короля Макбета; и если вы пришлете намъ билеты на вашъ бенефисъ, то ней члены собранія придутъ васъ послушать. — Генералъ, въ бытность вашу въ Лондонѣ, видѣли ли вы мистера Гагана на сценѣ?

Сказавъ это, Генри обратился къ товарищу мистера Вашингтона, генералу Ли, пріѣхавшему въ Виргинію вести государственныя дѣла. Сконфуженный, добрый Гаганъ вышелъ изъ залы красный, какъ вареный ракъ; онъ съ трудомъ удерживалъ слезы. Послѣ этого событія мы рѣшили, что приходъ Гагана долженъ ограничиться только нами, въ деревнѣ, и потому удалили этого достойнаго пастыря отъ непокорной городской паствы.

Выборъ виргинцевъ на высшія гражданскія и военныя должности новаго правительства соблазнялъ и прельщалъ многихъ нашихъ передовыхъ людей, которые въ противномъ случаѣ, — еслибъ не отвратительные поступки нашего правительства, — остались бы вѣрными коронѣ и сдѣлались бы хорошими начальниками противъ возникавшаго возмущенія. Хотя намъ, ройялистамъ, зажали ротъ, хотя Капитолій былъ въ рукахъ виговъ, хотя наши хваленыя войска состояли изъ множества Фалстафовыхъ полковъ, но мы все еще поддерживали сношенія другъ съ другомъ въ нашей колоніи и въ колоніяхъ сосѣднихъ; хотя мы не дѣлали явнаго возстанія, хотя при малѣйшемъ нападеніи обращались въ бѣгство, и при допросахъ передъ комитетами, судебными мѣстами и пр. нѣкоторые изъ насъ, подъ вліяніемъ страха, позволяли показывать изъ себя республиканцевъ, но мы знали другъ друга довольно хорошо и, — смотря по большей или меньшей благопріятности шансовъ, — выставляли на видъ или прятали наши кокарды, а иногда начисто отрекались отъ правительства и кричали: долой короля Георга! — Наши негры переносили изъ дома въ домъ всякаго рода письма и посылки. Тѣ изъ насъ, которые не могли выдти изъ затруднительнаго положенія, дѣлали тайные заговоры и строили козни. Послѣ битвы, нейтральная сторона присоединилась къ побѣдителямъ и торжествовала вмѣстѣ съ патріотами. На дезертировъ никто не обращалъ вниманія. Кто рѣшится сказать мнѣ, что подписавшіе декларацію о независимости были люди незамѣтные въ націи? Мы знали, что часть арміи, потерпѣвшей пораженіе при Массачузетѣ, намѣревалась предпринять довольно важную экспедицію на югъ; на успѣхѣ этой экспедиціи основывались величайшія надежды. Старая нетерпѣніемъ сдѣлать при первой возможности какое нибудь движеніе, я вошелъ въ сношеніе съ бывшимъ губернаторомъ сѣверной Каролины, Мартиномъ, къ которому хотѣлъ присоединиться съ тремя, четырьмя нашими виргинскими джентльменами, офицерами того знаменитаго корпуса, въ которомъ недоставало только рядовыхъ. Нашъ отъѣздъ изъ Кастльвуда мы не старались прикрывать особенной таинственностью; дѣла конгресса не находились еще въ такомъ блестящемъ положеніи, чтобы новое правительство могло позволить себѣ употреблять какія либо стѣснительныя мѣры относительно лицъ сомнительнаго образа мыслей. Джентльмены жили все еще открыто; и мы, по принятому въ южныхъ колоніяхъ обыкновенію, гостили у нашихъ друзей по мѣсяцамъ. Моя жена и я, съ нашимъ малюткой и необходимымъ количествомъ слугъ, оставили мадамъ Эсмондъ, подъ предлогомъ поѣздки на одну изъ сосѣднихъ плантацій. Оттуда мы переѣхали въ домъ другаго друга, отъ него въ домъ третьяго, пока наконецъ не добрались до Вильмингтона, въ сѣверной Каролинѣ, до мѣста, въ которомъ надѣялись подать руку подкрѣпленіямъ, шедшимъ къ намъ на встрѣчу.

Передъ нашимъ пріѣздомъ, каролинскіе ройялисты находились еще въ нѣкоторой см іѣ. Ихъ стычки съ вигами были неудачны. Бѣдные шотландцы были такъ же несчастливы въ настоящей борьбѣ за короля Георга, какъ и въ то время, когда обнажали мечъ противъ него въ своемъ отечествѣ. Мы прибыли въ Вильмингтонъ въ концѣ мая, въ то самое время, когда пришла туда эскадра адмирала Паркера съ генераломъ Клинтономъ и пятью британскими полками, которыхъ цѣлью было сдѣлать нападеніе на Чарльзтоунъ.

Генералъ, которому я немедленно представился, увидѣвъ, что мой полкъ состоялъ изъ лэди Варрингтонъ, груднаго ребенка, и трехъ негровъ, принялъ меня сначала не совсѣмъ радушно. Но капитанъ Горнеръ, командиръ фрегата «Сфинксъ», находившійся въ Ямайкѣ на станціи, и пользовавшійся тамъ радушіемъ и гостепріимствомъ нашего добраго, дорогаго губернатора, услышавъ, что моя жена — дочь генерала Ламберта, съ радостію принялъ насъ на свой фрегатъ и отдалъ въ полное наше распоряженіе лучшую каюту. Такимъ образомъ и мы, подобно милорду Дунмору, сдѣлались бѣглецами, спустили флагъ, спрятали его въ карманъ и убѣжали черезъ заднее крыльцо. Изъ Вильмингтона мы поспѣшно поплыли къ Чарльзтоуну. Во время вояжа, замедленнаго нѣкоторыми препятствіями въ рѣкѣ, я познакомился съ генераломъ Клинтономъ, и знакомство это, до нападенія на городъ, обратилось въ дружбу. Былъ день рожденія короля, когда мы вошли въ рѣку; этотъ торжественный день мы рѣшили назначить для начала нашихъ дѣйствій.

Дѣйствія эти, однако жь, открылись спустя нѣсколько дней. Здѣсь я нарочно прохожу молчаніемъ всѣ сцены прощанія моей Пенелопы съ ея Гекторомъ, отправлявшимся въ экспедицію. Во-первыхъ, Гекторъ былъ совершенно здоревъ (за исключеніемъ легкихъ припадковъ подагры), во-вторыхъ, у него не было какого нибудь негодяя Пирра, которому бы жена моя могла достаться въ призъ; наконецъ въ военное время, сцены горести, ужаса и разлуки повторяются почти ежечасно. Къ чему эти старыя исторіи! Капитанъ Майльзъ, вы не имѣете врожденной склонности къ поэзіи и вѣроятно забыли стихи въ Гомерѣ мистера Пона, гдѣ описывается прощанье сына съ героемъ-отцемъ; ваша мать часто читала ихъ вамъ, когда вы были еще ребенкомъ, и теперь еще хранитъ въ числѣ туалетныхъ принадлежностей нагрудникъ, который въ тотъ день былъ надѣтъ на мнѣ.

Вторая попытка моя на военномъ поприщѣ была не удачнѣе первой. Вечеромъ мы воротились на корабли, потерпѣвъ совершенное пораженіе. Сумазбродный Ли, съ которымъ Клинтонъ имѣлъ дѣло при Бостонѣ, — встрѣтилъ его теперь при Чарльзтоунѣ. Ли и храбрый гарнизонъ оказали блистательное, увѣнчавшееся полнымъ успѣхомъ, сопротивленіе. Крѣпость на островѣ Сулливанъ, которую мы атаковали, оказалась орѣхомъ не по нашимъ зубамъ. Огня всѣхъ нашихъ фрегатовъ было недостаточно для того, чтобы разбить его скорлупу; проливъ, черезъ который мы двинулись къ приступу оказался слишкомъ глубокимъ, тогда какъ офицеры и въ главѣ ихъ сэръ Генри — находили возможнымъ и сдѣлали даже попытку перейти его въ бродъ. — Я былъ свидѣтелемъ смерти отъ непріятельскихъ выстрѣловъ, видѣлъ какъ тонули люди и самъ едва не получилъ смертельной простуды, прежде чѣмъ возвратился къ женѣ. Нашъ фрегатъ сѣлъ на мель, попалъ въ невыгодное положеніе, и, до снятія съ мели испыталъ пріятную канонаду непріятельскихъ орудій.

Среди этой неудачной попытки, маленькое происшествіе послужило поводомъ къ укрѣпленію дружбы между мной и сэромъ Генри Клинтономъ; оно привязало меня къ этому храбрѣйшему офицеру на все время военныхъ дѣйствій. О его достоинствахъ, въ качествѣ полководца, можно составить множество мнѣній; но разсматривая его, какъ обыкновеннаго человѣка, мнѣніе можетъ быть только одно. Этого человѣка я люблю и уважаю отъ искренняго сердца. Относительно его личной храбрости, нельзя допустить ни малѣйшаго сомнѣнія; онъ всегда и съ увлеченіемъ оказывалъ ее; онъ доказалъ это при окончательномъ нападеніи на Бридсхиллъ, когда въ главѣ на скорую руку собранныхъ войскъ выдержалъ сильный натискъ континентальныхъ войскъ; потомъ передъ крѣпостью Сулливана, и наконецъ годомъ позже, при крѣпости Вашингтонъ, когда со знаменемъ въ рукѣ, вбѣжалъ на верки, и вошелъ въ крѣпость впереди всей штурмующей колонны. Словамъ, во время боя Клинтонъ всегда былъ впереди, и въ королевской службѣ не было воина полезнѣе и доблестнѣе его.

Мы бросались изъ шлюбокъ въ воду, съ намѣреніемъ сдѣлать приступъ, перейдя въ бродъ проливъ, какъ вдругъ одно ядро, пролетѣвшее вдоль нашей шлюбки, выбило изъ строя почти три четверти гребцовъ, въ томъ числѣ офицера, правившаго рулемъ, и сшибло позади его флагъ. Я не могъ удержаться отъ восклицанія: браво! отличный выстрѣлъ! Дѣйствительно, люди попадали совершенно, какъ кегли. Генералъ Клинтонъ посмотрѣлъ на меня и довольно угрюмо сказалъ:

— Сэръ, поведеніе непріятеля, какъ кажется, нравится вамъ!

— Мнѣ нравится, сэръ, отвѣчалъ я: — что мои соотечественники дерутся, какъ слѣдуетъ британцамъ.

Барахтаясь въ водѣ, мы, среди милыхъ привѣтствій изъ малыхъ и большихъ орудій, медленно пробирались къ крѣпости. Наконецъ вода стала доходить до груди и съ каждымъ шагомъ становилось все глубже и глубже; тогда мы принуждены были снова сѣсть на шлюбки и съ всевозможной поспѣшностью удалиться изъ-подъ выстрѣловъ.

Послѣ этой попытки сэръ Генри пріѣхалъ на «Сфинксѣ» съ визитомъ къ милэди Варрингтонъ, быль очень внимателенъ къ ней, шутилъ на счетъ личности скромнаго автора этихъ записокъ, котораго его превосходительство постоянно представлялъ, какъ мятежника въ душѣ. Дай Богъ, чтобы дѣтямъ моимъ никогда не привелось видѣть, а тѣмъ болѣе участвовать въ великихъ революціяхъ, въ такихъ, напримѣръ, какая бушуетъ у нашихъ сосѣдей французовъ. Дѣйствующія лица въ этихъ великихъ трагедіяхъ, за исключеніемъ очень, очень немногихъ, не любятъ, чтобы ихъ разсматривали слишкомъ близко; въ нихъ главные вожди бываютъ часто не лучше бурливыхъ шарлатановъ: герои — въ родѣ ничтожныхъ маріонетокъ, героини — существами, одаренными всѣми прекрасными качествами, кромѣ добродѣтели. Награда не всегда достается храброму. Въ нашей революціи она, конечно, выпала на долю того, кто заслужилъ ее вполнѣ. Но кому извѣстно, кто были его враги! Его великое и изумительное торжество не истекало изъ тѣхъ рѣдкихъ сраженій съ непріятелемъ, гдѣ онъ пріобрѣталъ ничтожное превосходство; нѣтъ! его могучему духу предстояло встрѣтиться лицомъ къ лицу и одержать верхъ — надъ конгрессомъ, надъ голодомъ и болѣзнями, надъ друзьями, равнодушно смотрѣвшими на это великое дѣло, надъ врагами, въ его собственномъ лагерѣ, прикрывавшими сладенькими улыбками горечь своей злобы. Когда кончилась война и наши неспособные полководцы начали укорять другъ друга въ свою собственную защиту передъ націей, — какія обвиненія и противо-обвиненія выставлялись на видъ; какія причины приводили они въ оправданіе медленности своихъ дѣйствій; какія жалкія представлены были извиненія! Говорили напр., что эта эскадра пришла слишкомъ поздно, что тотъ полкъ превратно понялъ приказаніе, что калиберъ ядеръ не соотвѣтствовалъ орудіямъ и т. д. Такими извиненіями можно бы, кажется, наполнить цѣлую главу. Въ этой войнѣ былъ генералъ, который повременамъ побѣждалъ насъ безъ выстрѣла; не имѣя ни пороха, ни денегъ, онъ и не думалъ о конвенціи, его храбрость не знала капитуляціи! Во весь этотъ періодъ сомнѣнія и безъизвѣстности, въ періодъ опасности и продолжительнаго урагана войны, мнѣ кажется, только онъ одинъ, вождь американцевъ, сохранялъ въ душѣ своей невозмутимое спокойствіе.

Само собою разумѣется, что непріятель воспользовался неудачей нашей при Чарльзтоунѣ я провозгласилъ о блистательной побѣдѣ, одержанной американцами; они научились (вѣроятно отъ своихъ родителей) изъ мухи дѣлать слона: въ случаѣ внезапнаго нападенія на караулъ какого нибудь капрала, они кричатъ о побѣдѣ такъ же громко, какъ кричали бы мы, выигравъ кровопролитную битву. Мистеръ Ли поспѣшилъ въ Нью-Йоркъ возвѣстить славу свою, и никто его не принялъ съ такимъ восторгомъ, какъ главнокомандующій американской арміей. Между ними только и слышно было: любезный Ли, да любезный генералъ. Въ исторіи американской революціи меня постоянно изумляло то простодушное довѣріе и восхищеніе, которыя американскій главнокомандующій оказывалъ подчиненнымъ своимъ офицерамъ, служившимъ до того въ королевской арміи. Такъ и древніе мехиканцы смотрѣли, восхищаясь и удивляясь, увидѣвъ въ первый разъ вооруженнаго испанскаго всадника! Конечно, этотъ сумасбродный, пустоголовый хвастунъ (и еще другой континентальный генералъ, котораго имя и счастіе были, впослѣдствіи, достаточно извѣстны) не замедлилъ воспользоваться скромностію главнокомандующаго, давалъ ему совѣты, шумѣлъ, издѣвался, не исполнялъ его приказаній и ежедневно представлялъ новыя препятствія, которыя Вашингтонъ, благодаря своему терпѣнію, умѣлъ преодолѣвать повсюду.

Во время нашей экспедиціи въ Южную Каролину, наступило памятное четвертое іюля, — день, въ который Англія и тринадцать Соединенныхъ Штатовъ разлучились навсегда. Мой родной Штатъ, Виргинія, тоже ознаменовалъ себя въ этотъ день, объявивъ, что всѣ люди равно свободны, что вся власть должна принадлежать народу, который имѣетъ непреложное право измѣнять, преобразовывать и даже совсѣмъ отмѣнять образъ правленія по своему произволу, и что идея о наслѣдственномъ правѣ занимать въ государствѣ первое мѣсто — ненатуральна и нелѣпа! Нашъ генералъ подарилъ мнѣ этотъ документъ, только-что изданный въ Вильямсбургѣ, въ то время, какъ мы плыли къ сѣверу, мимо виргинскихъ мысовъ. Среди шутокъ и смѣха, онъ указалъ мнѣ на новый символъ вѣры, принять который меня обязывали. Что тутъ станешь дѣлать! Я былъ виргинецъ; мои крестные отцы обѣщали и клялись моимъ именемъ, что всѣ люди должны быть равны (включая, безъ сомнѣнія, и бѣднаго Гумбо), что идея о монархіи заключаетъ въ себѣ величайшую нелѣпость, и что я имѣлъ право измѣнять образъ правленія по своему произволу. Я вспомнилъ о мадамъ Эсмондъ и представилъ себѣ, какъ она посмотритъ на эти члены вѣры, когда ихъ подадутъ ей къ подписанію, и какъ приметъ ихъ Гаганъ? Гаганъ совершенно отвергнулъ ихъ въ одной изъ своихъ проповѣдей, въ которой хотя вся логика была на его сторонѣ, но на правительство Соединенныхъ Штатовъ не произвела никакого впечатлѣнія. Когда онъ коснулся пункта, гдѣ говорилось, что всѣ люди свободны, и что поэтому Гумбо, Сади и Натану предоставляется доступъ въ конгрессъ.

— Тс! тс! добрый мистеръ Гаганъ, сказала моя мать: — я не хочу слышать подобнаго вздора; предоставимъ это заблужденіе, это сумасбродство мятежникамъ!

Около половины августа мы находились передъ Нью-Йоркомъ, куда мистеръ Гоу перевелъ свою армію послѣ постыднаго изгнанія изъ Бостона. Американскій главнокомандующій находился тоже передъ Нью-Йоркомъ и большое сраженіе было неизбѣжно. Я ожидалъ его съ невыразимымъ чувствомъ сомнѣнія и безпокойства, зная, что мой неоцѣненный братъ и его полкъ составляли часть войскъ, которыя мы должны были атаковать, и одержать надъ ними побѣду. Почти вся американская армія заняла позицію на небольшомъ островѣ, гдѣ гибель ея была неизбѣжна, — это зналъ всякій офицеръ той и другой стороны, и удалиться оттуда не представлялось никакой возможности. Изъ сотни фрегатовъ, находившихся въ нашемъ распоряженіи, для наблюденія за укрѣпленнымъ непріятельскимъ лагеремъ и пунктомъ отступленія, достаточно было бы двухъ, чтобы разрушить всѣ лодки, на которыхъ непріятель вздумалъ бы бѣжать, и принудить его сложить оружіе, не сходя съ острова. Вашингтонъ только-что выдержалъ тяжелую битву; его на скорую руку собранныя войска были опрокинуты; нѣкоторые изъ его генераловъ, лучшіе офицеры его войска, его артиллерія попали въ плѣнъ; остальная часть войска принуждена была въ безпорядкѣ отступить въ укрѣпленный лагерь; королевскія войска преслѣдовали враговъ своихъ до самаго лагеря. Побѣдителей отозвали назадъ; континентальныя войска поставлены были въ безвыходное положеніе.

— Они теперь въ нашихъ рукахъ; завтра мы покончимъ съ нцми, говорилъ Клинтонъ.

Между тѣмъ ни одинъ корабль не наблюдалъ за американскими войсками, ни одинъ часовой изъ нашего войска не могъ видѣть движеній въ ихъ лагерѣ. Въ одну ночь вся армія Вашингтона, подъ самымъ нашимъ носомъ, перешла на материкъ, не потерявъ ни одного человѣка. Какой-то пріятель хотѣлъ услужить намъ извѣстіемъ, что непріятельская армія перебирается на материкъ, но попалъ на нѣмецкій пикетъ, гдѣ его никто не понялъ; начальникъ пикета, вѣроятно, бражничалъ или спалъ. Поутру, когда лазутчикъ попался на человѣка, знавшаго американскій языкъ, вся континентальная армія переправилась уже на материкъ и наше господствованіе надъ тринадцатью колоніями кончилось навсегда.

Это событіе послужило поводомъ къ различнымъ мнѣніямъ о нашемъ главнокомандующемъ, хотя, быть можетъ, всѣ джентльмены, находившіеся подъ непосредственнымъ начальствомъ мистера Гоу, весьма благоразумно хранили глубокое молчаніе. Удивляюсь, почему я несчастливѣе другихъ? Почему мои опрометчивыя выраженія разносились дальше, чѣмъ выраженія моихъ товарищей? Кажется, я выходилъ изъ себя отъ потери побѣды не больше, чѣмъ другіе джентльмены нашей арміи. И отчего мое имя передано было главнокомандующему, какъ виновнѣйшаго изъ ропщущихъ? Лично, генералъ Гоу былъ храбрый, добрый и любезный человѣкъ.

— Итакъ, сэръ Джоржъ, сказалъ онъ мнѣ: — какъ въ военномъ человѣкѣ, вы находите во мнѣ недостатки; находите потому, что послѣ битвы при Лонгъ-Эйлэндѣ сдѣлался тумань, и ваши континентальные друзья провели меня за носъ! Кажется, мы порядочно-таки ихъ били и убивали; но, вѣрно, джентльменамъ-аматёрамъ этого недостаточно.

Съ этими словами онъ повернулся ко мнѣ спиной, пожалъ плечами и заговорилъ съ кѣмъ-то другимъ. Дѣйствительно, я былъ аматёромъ, какъ онъ — добрымъ, любезнымъ человѣкомъ; но что бы было, еслибъ король Георгъ сказалъ ему: «я не хочу имѣть васъ своимъ офицеромъ!» желалъ бы я знать, что отвѣтилъ бы онъ на такую фразу?

Я скоро узналъ, откуда нашъ главнокомандующій получалъ такія свѣдѣнія относительно меня. Мой удивительный кузенъ, мистеръ Вильямъ Эсмондъ, оставившій Нью-Йоркъ и свой постъ, когда королевскія власти бѣжали изъ этого города и когда его занялъ Вашингтонъ, — слѣдовалъ съ нашими войсками и флотомъ; и какъ джентльменъ хорошаго происхожденія, хорошо знакомый съ городомъ, онъ познакомился съ вновь прибывшими офицерами королевской арміи, молодыми людьми, веселыми малыми, матушкиными сынками, ввелъ ихъ въ игорные дома, въ таверны и другія худшія мѣста; словомъ, — этотъ достойный джентльменъ держалъ себя въ Новомъ Свѣтѣ такъ же свободно, какъ и въ Старомъ. Coelum non animum. Перемѣна мѣстности и климата не производила на него ни малѣйшаго дѣйствія; куда бы онъ ни переносилъ свое тѣло, въ немъ всегда оставалась низкая душа.

Я слышалъ множество исторій его сочиненія насчетъ моей фамиліи, и рѣшился не избѣгать его и не искать его; но при первой встрѣчѣ разсчитаться съ нимъ. Однажды, случайно находясь съ своими пріятелями въ кофейной, я увидѣлъ тамъ почтеннаго родственника съ двумя молодыми офицерами, доставлять которымъ всякаго рода развлеченія и кутить на ихъ счетъ, онъ, какъ видно, находилъ особенное удовольствіе. Одного изъ молодыхъ товарищей мистера Вилля я зналъ; это былъ адъютантъ генерала Клинтона, находившійся подлѣ меня въ дѣлѣ при Чарльзтоунѣ, передъ островомъ Сулливана и при Бруклинѣ, гдѣ нашъ генералъ блистательнымъ образомъ командовалъ правымъ крыломъ англійской арміи. Они заняли мѣста, не замѣтивъ насъ. Я слышалъ, что мой бурливый родственникъ раза три или четыре произнесъ мое имя, и, въ заключеніе какой-то пьяной рѣчи, ударилъ по столу кулакомъ и вскричалъ:

— Чортъ возьми! я ему удружу, — удружу и его брату, этому адскому бунтовщику.

— Ахъ, мистеръ Эсмондъ, сказалъ я, выступивъ впередъ съ шляпой на головѣ. (Онъ былъ блѣденъ, несмотря на то, что сидѣлъ передъ пуншевою чашей.) Я давно хотѣлъ увидѣться съ вами и привести въ порядокъ нѣкоторыя дѣла, поселявшія между нами раздоръ.

— А какія это дѣла? спросилъ онъ, сопровождая вопросъ залпомъ проклятій.

— Вамъ угодно набрасывать тѣнь сомнѣнія на мою храбрость и разсказывать, что я уклонился отъ дуэли съ вами, когда мы были еще молодыми людьми. При нашихъ родственныхъ отношеніяхъ и въ наши лѣта намъ не слѣдуетъ прибѣгать къ нелѣпостямъ, ведущимъ за собой убійство; хотя я въ состояніи смотрѣть сквозь пальцы на всякую ложь, взводимую на меля, но предупреждаю васъ, что если вы скажете хоть одно слово въ невыгодную сторону для моего брага, полковника Варрингтона, офицера континентальной арміи, я потребую отъ васъ удовлетворенія.

— Слышите, господа. Превосходно! Джентльмены, прошу васъ обратить вниманіе на слова сэра Джоржа Варрингтона! кричалъ мистеръ Вилль за пуншевою чашей.

— Вамъ угодно распускать молву, продолжалъ я, начиная сердиться и дѣлая этимъ глупость: — что всѣ помѣстья. которыя мы имѣемъ въ здѣшней странѣ, не наши, но по всѣмъ правамъ принадлежатъ вашей фамиліи!

— Да, они наши! Клянусь Георгомъ, наши! Я слышалъ, какъ мой братъ Кастльвудъ говорилъ объ этомъ тысячи разъ!

— Въ такомъ случаѣ, сэръ, сказалъ я съ нѣкоторой запальчивостью: — вашъ братъ не лучше вашего умѣетъ говорить правду. У насъ есть документы на право владѣнія. Они занесены въ книги въ судебныхъ мѣстахъ Виргиніи; и если я услышу еще одно слово подобной дерзости съ вашей стороны, я приглашу васъ встрѣтиться со мной на такомъ мѣстѣ, гдѣ трудно разстроить дуэль.

— Жаль, вскричалъ Вилль, задыхаясь отъ бѣшенства: — что я не могу изрубить его на тысячи кусковъ, тутъ же, на этомъ мѣстѣ, гдѣ онъ стоитъ передо мной съ своимъ отвратительнымъ желтымъ лицомъ. Мой братъ Кастльвудъ выигралъ у него всѣ деньги…. или нѣтъ! у его брата…. нѣтъ, чортъ возьми! у кого изъ васъ, — у бунтовщика или у васъ. Я ненавижу ваши безобразныя рожи и…. (икота) если вы за короля, то докажите это и выпейте за его здоровье!

Съ этими словами мистеръ Вилль откинулся къ спинкѣ стула съ припадкомъ икоты и дикимъ хохотомъ, повторявшимся нѣсколько разъ съ сотнею проклятій и оглушительныхъ криковъ, изъ которыхъ съ трудомъ можно было понять, что я долженъ выпить за здоровье короля.

Нелѣпо было бы съ моей стороны разсуждать съ этимъ созданіемъ въ такомъ состояніи, — требовать отъ него объясненій или извиненія. Предоставивъ мистеру Виллю полную свободу отправиться домой, подъ прикрытіемъ молодыхъ его пріятелей, которые удивлялись, увидѣвъ быстрое, почти внезапное опьянѣніе въ человѣкѣ, привыкшемъ къ попойкамъ, — я поспѣшилъ къ женѣ, которую засталъ совершенно счастливою за коротенькимъ письмомъ отъ брата. Гарри не говорилъ ни слова о дѣлахъ континентальной арміи; онъ двѣ страницы кругомъ наполнилъ восторженными похвалами своему брату, поведеніемъ котораго въ полѣ онъ восхищался до безконечности, какъ восхищался всѣмъ, что я говорилъ или дѣлалъ.

Между тѣмъ я поджидалъ посланнаго отъ моего любезнаго родственника по поводу словъ, которыми наканунѣ мы обмѣнялись другъ съ другомъ. И дѣйствительно, вскорѣ послѣ полдня къ намъ явился мистеръ Лэси (нашъ собесѣдникъ предшествовавшаго вечера). Я сдѣлалъ знакъ милэди Варрингтонъ оставить насъ, но мистеръ Лэси засмѣялся и попросилъ жену мою не безпокоиться.

— Я видѣлъ, сказалъ онъ: — одного джентльмена; онъ проситъ у васъ извиненія, если только вчерашнія слова его могли васъ оскорбить.

— Какое извиненіе? какія слова? спрашиваетъ встревоженная жена.

Я объяснилъ, что наканунѣ въ одномъ кофейномъ домѣ со мной встрѣтился Вилль Эсмондъ, и поссорился, какъ это дѣлалъ онъ и до меня съ множествомъ другихъ.

— Этотъ человѣкъ грубъ со всѣми, постоянно бываетъ пьянъ, постоянно говоритъ дерзости, за которыя на другое же утро проситъ извиненія, если только не поколотягь его наканунѣ, замѣтилъ мистеръ Лэси.

Само собою разумѣется, милэди Варрингтонъ произноситъ небольшую рѣчь, и спрашиваетъ, зачѣмъ мы, джентльмены, ходимъ въ кофейные дома и рискуемъ встрѣтиться съ дерзкими, буйными Виллями Эсмондами?

Наше пребываніе въ Нью-Йоркѣ оживлено было пожарами въ городѣ, но случаю проэкта, составленнаго и частію выполненнаго нѣкоторыми горячими патріотами. Во время этой войны подобные проэкты были нерѣдки; почти всѣ главные города осуждены были на сожженіе; но надобно сказать, что эта варварская мысль проистекала не отъ правительства; ее обыкновенно подавали джентльмены съ континентальной стороны, утверждая, что для освобожденія народа отъ позорнаго деспотизма необходимо выжечь лучшіе города Америки. Надо полагать, что мудрецы, посовѣтовавшіе выжечь Бостонъ, не имѣли въ томъ городѣ своей недвижимой собственности и что нью-йорскіе поджигатели пришли туда изъ другихъ частей Америки — изъ Филадельфіи или изъ какого нибудь другаго города. Какъ бы то ни было, джентльмены, — британцы пощадили васъ, и мы просимъ васъ отдать намъ справедливость за нашу умѣренность.

Я не имѣлъ счастія находиться въ дѣйствіи на Бѣлыхъ Равнинахъ; меня удержала рана, которую я получилъ при Лонгъ-Эйлэндѣ, и которая, безпрестанно открываясь, требовала на излѣченіе много времени. Во время этой скучной болѣзни за мной присматривала сердобольнѣйшая изъ сестеръ милосердія; она съ нетерпѣніемъ ждала того дня, когда я сниму милиціонный мундиръ и возвращусь въ укромный англійскій домъ, гдѣ Гетти и добрый генералъ лелѣяли нашихъ дѣтей. Не знаю до сихъ поръ, простилъ ли я себя за боязнь и печаль, которымъ я подвергалъ ее; простилъ ли себя за то, что держалъ ее въ разлукѣ съ ея птенцами, вдали отъ родины, отъ близкихъ сердцу, держалъ по одному только желанію поближе и побольше посмотрѣть на войну, бушевавшую въ Америкѣ. До возвращенія въ Англію, мы сдѣлали большое путешествіе по Европѣ. Мы видѣли въ Римѣ церковь св. Петра, видѣли папу; въ Парижѣ видѣли Дофину Франціи; во Флоренціи — законнаго короля Англіи. Я купалъ мою подагру въ безчисленномъ множествѣ ваннъ и въ минеральныхъ водахъ, игралъ въ карты при многихъ дворахъ; все это можете прочитать въ моемъ «Путешествіи по Европѣ», которое я намѣренъ издать по окончаніи «Исторіи американской войны»^[7]. Во время нашихъ странствованій, моя иппохондрія значительно уменьшилась, мое здоровье и бодрость духа замѣтно поправились. Жена моя вполнѣ соглашалась на продолженіе нашей поѣздки, быть можетъ, потому, что видѣла пользу, которую я имѣлъ отъ возбужденія, производимаго перемѣной мѣстности и воздуха. Хотя ей тяжело было переносить разлуку съ старшимъ своимъ сыномъ (къ которому она питала самую нѣжную любовь), но эта милая притворщица никогда не позволяла, чтобы на лицѣ ея показалось выраженіе тоски; она ободряла меня улыбками, обнаруживала совершенную готовность слѣдовать за мной, словомъ, — она готова была оставаться, ѣхать, улыбаться, скучать; подниматься съ кораблемъ на высокіе хребты волнъ и спускаться съ нихъ въ бездну океана; говорить, что стужа укрѣпляетъ здоровье, что зной переносить нетрудно, что голодъ — въ своемъ родѣ удовольствіе, что грязныя квартиры имѣютъ свою особенную прелесть; тогда какъ я знаю навѣрное, что она неспособна плавать по морямъ, что въ пищѣ она очень разборчива и что страшно страдаетъ отъ холода и зноя. Ни полсловомъ не возражала она. когда я хотѣлъ продлить пребываніе на европейскомъ материкѣ; зато, когда я объявилъ свое намѣреніе воротиться на родной нашъ островъ, о, какъ просвѣтлѣло лицо ея, какъ цаловала она своего ребенка и говорила ему, что онъ скоро увидитъ прекрасные сады вокругъ ихъ дома, увидитъ тётю Тео, дѣдушку, сестрицу и Майльза. — «Майльза!» кричалъ маленькій попугай, передразнивая мать; какъ будто видѣть Майльза составляло особенную привиллегію. Впрочемъ, и то сказать, Майльзъ въ это время находился на попеченіи доктора Соммера, въ пансіонѣ Гаррау, гдѣ, — нужно отдать ему надлежащую справедливость, — онъ доказалъ, что можетъ скушать тортовъ больше всякаго другаго мальчика изъ всего пансіона, и вдобавокъ къ тому получалъ славные призы за игру въ мячъ и бѣганье въ-запуски.

ГЛАВА XX,
ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВОИНСТВЕННАЯ.

Мнѣ всегда казалось, что ретраншаменты при Бридсъ-Хиллѣ послужили въ пользу континентальной арміи на все продолженіе американской войны. Опустошеніе, произведенное въ нашихъ рядахъ огнемъ изъ-за укрѣпленій, было столь страшно и дѣйствія непріятеля столь рѣшительны, что послѣ этого британскіе полководцы стали смотрѣть на американскіе баррикады съ нѣкоторымъ уваженіемъ. Еслибъ американцы вздумали стрѣлять по намъ изъ-за шерстяныхъ одѣялъ, то и тогда наши генералы не рѣшились бы сдѣлать на нихъ нападеніе. Въ сраженіи на Бѣлыхъ Равнинахъ, когда армія Вашингтона вторично находилась въ нашихъ рукахъ, мы уже послѣ услышали, что побѣдоносныя войска Англіи не смѣли приступить къ баррикадамъ, сооруженнымъ буквально изъ камыша и соломы. Намъ еще представлялся случай одержать побѣду: стоило только протянуть руку и взять истощенную, упавшую духомъ, обезсиленную, голодавшую армію корпуса; между тѣмъ какъ великодушный мистеръ Гоу оставилъ знаменитый лагерь при долинѣ Форджъ неприкосновеннымъ; его сильная, храбрая, превосходно вооруженная армія веселилась, пировала и предавалась азартнымъ играмъ въ Филадельфіи. Соотечественники Бинга сооружали тріумфальныя ворота, въ подражаніе среднимъ вѣкамъ учреждали турниры, прекрасный полъ подносилъ доблестному вождю вѣнки и гирлянды съ фантастическими девизами, выражавшими желаніе, чтобы его лавры были неувядаемы! Почему же мои неблагодарные соотечественники въ Америкѣ не воздвигали монументовъ этому генералу? Во всей ихъ арміи не было офицера, который бы такъ превосходно умѣлъ выигрывать сраженія, съ такой быстротой доставилъ имъ возможность исправить ихъ ошибки, старался, чтобы пораженія были для нихъ какъ можно менѣе ощутительны, и когда, по естественному порядку вещей, сильная сторона взяла верхъ надъ слабою, оказалъ столько терпѣнія, сочувствія и расположенія помочь бѣдному обезсиленному противнику подняться на ноги. Вспомните о времени за восемнадцать лѣтъ передъ этимъ, вспомните пылкаго молодаго воина, котораго Англія послала сразиться съ ея противникомъ на американскомъ континентѣ. Представьте себѣ, что этотъ воинъ обходитъ оборонительныя линіи, подъ прикрытіемъ которыхъ скрывается непріятель; ночью и днемъ онъ былъ одинаково бодръ и бдителенъ; неистовый гнѣвъ и желаніе сразиться съ врагомъ снѣдали его; въ безпрерывной и напряженной бдительности онъ не смыкалъ глазъ, не сходилъ съ тропы, гдѣ тонкое чутье его обѣщало ему кровь и сраженіе; въ глубокую полночь онъ рыскалъ по лѣсамъ, или безмолвно карабкался передъ разсвѣтомъ на скалы, нависшія надъ бездонною пропастью; съ замираніемъ въ сердцѣ сидѣлъ въ своей засадѣ до минуты появленія непріятеля, и тогда бросался впередъ, вступалъ въ бой и, умирая, убивалъ его! Вспомните о Вульфѣ при Квебекѣ и прислушайтесь къ музыкѣ Гоу, въ то время, какъ онъ сидитъ, любуясь танцовщицами при Филадельфіи!

Любимый планъ министровъ въ Англіи и нѣкоторыхъ изъ нашихъ генераловъ въ Америкѣ состоялъ въ учрежденіи правильнаго сообщенія между Канадой и Нью-Йоркомъ, посредствомъ котораго надѣялись отрѣзать Новую Англію отъ сосѣднихъ колоній, обезсилить ее и привести къ покорности. Исполненіе этого плана поручено было Бургойону, который, выступивъ изъ Квебека, обѣщалъ съ полною увѣренностью успѣшный конецъ предпріятію. Его походъ начался церемоніальнымъ маршемъ; ему предшествовали трубачи, чтобъ шумно объявлять его прокламаціи; онъ повелѣвалъ колоніямъ вспомнить необъятное могущество Англіи и призывалъ ослѣпленныхъ мятежниковъ къ сдачѣ оружія. Онъ велъ съ собой сильный отрядъ англійскихъ войскъ, не менѣе сильную армію нѣмецкихъ ветерановъ, страшную шайку индійскихъ воиновъ и блестящую артиллерію съ боевымъ обозомъ. Полагали, что весь народъ на пути Бургойона сейчасъ же приметъ сторону нашего правительства и будетъ стекаться подъ королевскія знамена. Континентальная армія впереди его ничего не значила, въ сравненіи съ его силами; армія Вашингтона была обезсилена отдѣленіемъ войскъ, поспѣшно посланныхъ навстрѣчу этого канадскаго нашествія. Изъ Нью-Йорка посланъ былъ британскій отрядъ, который, идя форсированнымъ маршемъ къ Гудсону, долженъ былъ бить по дорогѣ непріятеля и соединиться съ Бургойономъ при Албани. Это было самое лучшее время для пораженія совершенно обезсиленной арміи Вашингтона; но болѣе могущественной силѣ угодно было устроить все иначе. Впрочемъ я первый не сожалѣю о такомъ исходѣ войны. Разсматривая теперь эту игру, какъ ясно представляются всѣ ошибки, сдѣланныя нами въ нашу невыгоду и въ пользу той стороны, которая должна была непремѣнно проиграть! Съ самаго начала идо конца мы, по какому-то странному стеченію обстоятельствъ, вездѣ опаздывали. Снаряды и подкрѣпленія, посланныя изъ Англіи, опоздали. Войска наши находились въ затруднительномъ положеніи, и помощь явилась къ нимъ слишкомъ поздно. Нашъ флотъ прибылъ въ Йоркъ-Тоунъ тоже поздно, и именно, когда Корнваллиссъ уже сдался. Путь къ отступленію былъ открытъ для Бургойона, но онъ рѣшился на ретираду слишкомъ поздно. Я слышалъ впослѣдствіи, какъ офицеры, потерпѣвшіе пораженіе, непогрѣшительно доказывали, что если бы задулъ другой вѣтеръ, то Америка осталась бы за Англіей; если бы не буря, то мы разгромили бы французскій флотъ; и если бы не ночь, то Вашингтонъ съ своей арміей былъ бы въ нашихъ рукахъ. Скажите, кто, читая исторію, не останавливался на нѣкоторыхъ событіяхъ и замѣчая въ виновникахъ этихъ событій какую нибудь оплошность, не повторялъ и не варіировалъ слова если бы? Я снимаю съ палки старый обшмыганный атласъ и разсматриваю мѣстность, на которой совершалась великая борьба; меня приводятъ въ изумленіе любопытные шансы, которыми мы не успѣли воспользоваться, и, оставляя въ сторонѣ пустую болтовню объ относительной храбрости двухъ націй, не могу не видѣть, что у насъ на рукахъ были прекрасныя карты и что съ ними мы не съумѣли съиграть отличной игры.

Признаюсь откровенно, что эта борьба очаровывала меня и приводила въ движеніе мою застоявшуюся кровь. Мой братъ, поселившись въ Виргиніи на своей плантаціи, былъ совершенно доволенъ удовольствіями и занятіями, которыя нашелъ тамъ. Онъ довольствовался обществомъ сосѣдей; ему никогда не надоѣдало смотрѣть за посѣвами, удить рыбу, стрѣлять утокъ, ходить въ лѣсъ на куропатокъ, или убивать время за картами и за ужиномъ. Гарри былъ счастливъ и въ своей огромной ригѣ и подъ кровлей своего дома; былъ счастливъ, когда у ногъ его лежали борзыя и гончія; былъ счастливъ среди пріятелей, почти безвыходно проживавшихъ въ его домѣ, — среди негровъ, жирныхъ, лѣнивыхъ, оборванныхъ; былъ счастливъ въ присутствіи своей хитрой жены, управлявшей всѣми неграми и мужемъ, — безпрекословно повиновался ей при ея жизни, и очень скоро утѣшился послѣ ея смерти! Я говорю, Гарри былъ счастливъ; но не завидую ему; — его доля была бы для меня невыносимой: мнѣ бы все наскучило — и жена, и друзья, и плантаціи, и столичная жизнь въ Ричмондѣ (Ричмондъ, послѣ преобразованія нашей колоніи въ штатъ, удостоенъ чести называться столицей). О, какъ счастливъ тотъ, кому бываетъ впору башмакъ, подаренный фортуной! Мои доходы превышали впятеро доходы брата Гарри; мой домъ въ Англіи былъ громаденъ, выстроенъ изъ кирпича и обложенъ песчаникомъ; моя жена…. согласился ли бы я промѣнять ее на всякую другую жену въ мірѣ? — Мои дѣти…. я доволенъ мнѣніемъ о нихъ, составленнымъ милэди Варрингтонъ. Но при всѣхъ этихъ сливахъ, персикахъ и другихъ роскошныхъ плодахъ, высыпаемыхъ изъ рога изобилія въ мои колѣни, я все-таки былъ недоволенъ. Годжъ, мой привратникъ, дѣлившій кусокъ хлѣба и кусокъ ветчины съ семействомъ, не меньше чѣмъ у его господина, повидимому точно такъ же, какъ и я, наслаждался своей скудной трапезой, хотя мистриссъ Молли приготовляла мнѣ лучшія блюда и изысканныя лакомства, при которыхъ мисстеръ Гумбо откупоривалъ бутылку отборнаго вина! Увы! всѣ лакомства и сласти потеряли для меня свой вкусъ, — впрочемъ ихъ любятъ мои дѣти; а для того, чтобы слышать ароматъ бургонскаго, у меня совершенно притупилось обоняніе! — Нашъ священникъ говорилъ мнѣ множество проповѣдей, но ни одна изъ нихъ не произвела на меня такого впечатлѣнія, какое произвели его первыя проповѣди. Помнишь ли ты, добрый мой другъ (конечно, онъ помнитъ, потому что безпрестанно повторяетъ эту исторію за десертомъ, хотя милэди Варрингтонъ и утверждала, что въ первый разъ ее слышитъ) помнишь, ли ты, Джо Блэйкъ, тотъ октябрскій вечеръ, когда мы вскарабкались въ амбразуру форта Клинтона и когда ружейный прикладъ въ дребезги раздробилъ бы мой черепъ, еслибы ты не вонзилъ сабли въ животъ моего мятежнаго соотечественника? Въ то время Джо носилъ красный кафтанъ (форма храбраго 63-го полка, начальникъ котораго, отважный Силль, палъ подлѣ него, покрытый множествомъ ранъ). Онъ перемѣнилъ этотъ кафтанъ на черную мантію. Его ученіе проникнуто глубокомысліемъ, его проповѣди отличаются краткостью. Оставаясь послѣ обѣда за бутылкой вина, мы вмѣстѣ читали газеты. Не дальше двухъ мѣсяцевъ назадъ мы прочитали о выигранномъ нашимъ старымъ другомъ, Гоу, блистательномъ сраженіи перваго іюня. Намъ разсказывали какъ благородный Раудонъ, сражавшійся съ нами при фортѣ Клинтонъ, присоединился къ герцогу Йоркскому; — и сегодня его высочество форсированнымъ маршемъ отступаетъ отъ Пишегрю: Раудонъ и мой сынъ Майльзъ оказали при этомъ чудеса храбрости! Ну что, Джо! не хочешь ли ты снова надѣть красный кафтанъ своего стараго 63-го полка? (впрочемъ едва ли мистриссъ Блэйкъ въ состояніи будетъ стянуть и застегнуть пуговицы этого мундира на твоей тучной особѣ). Ребятишки играютъ теперь моей милиціонной саблей. О, еслибъ я снова былъ молодъ, мистеръ Блэйкъ, — еслибъ у меня не было подагры въ пальцахъ — я бы осѣдлалъ Розинанта, снова поскакалъ бы въ свѣтъ, снова сталъ бы ощущать біеніе сердца, и снова предался бы славной игрѣ незначительной жизнью!

Послѣдняя «игра», въ которой я участвовалъ, была доблестно выиграна нашей стороной, хотя, надо правду сказать, роберъ остался за американцами: наши войска удержали только землю, на которой стояли, взяли нѣсколько кораблей и разрушили ихъ, между тѣмъ какъ попытка къ завладѣнію краемъ сдѣлана была слишкомъ поздно, чтобы устранить катастрофу, угрожавшую несчастной арміи Бургойона. Послѣ одного изъ такихъ замедленій, постоянно служившихъ къ отмѣнѣ нашихъ плановъ и къ ослабленію ударовъ, которые наши главнокомандующіе готовили непріятелю, изъ Нью-Йорка, въ концѣ сентября 1777 г., отправилась экспедиція на выручку Бургойона. Выступи она недѣлями двумя ранѣе, и тогда армія, обреченная всякаго рода бѣдствіямъ, быть можетъ, была бы спасена. Sed Dis aliter visum. Замедленіе въ этомъ случаѣ не было виною сэра Генри Линтона, который не могъ оставить городъ безъ защиты; скорѣе надо обвинять вѣтры и погоду, отдалившіе на значительное время прибытіе подкрѣпленій, такъ долго ожидаемыхъ нами изъ Англіи. Эскадра, которая привезла эти подкрѣпленія, привезла намъ также давно ожидаемыя и нѣжныя письма, съ самыми свѣжими извѣстіями о нашихъ дѣтяхъ, находившихся на попеченіи доброй тетки Гетти и добраго дѣда. Сердце матери давно порывалось къ отсутствующимъ малюткамъ. Она никогда не упрекала меня; но я хорошо читалъ упреки въ ея безпокойныхъ взглядахъ, читалъ въ нихъ боязнь за меня, читалъ страстное желаніе обнять дѣтей.

«Зачѣмъ оставаться намъ здѣсь? повидимому хотѣла она сказать: — вѣдь ты не обязанъ участвовать въ этой войнѣ! За чѣмъ обнажать мечъ противъ своихъ соотечественниковъ? зачѣмъ подвергать опасности свою жизнь и мое счастіе?» Я понималъ ея воззванія. А между тѣмъ намъ предстояло встрѣтиться лицомъ къ лицу съ неизбѣжной опасностью. Я сказалъ женѣ, что сэръ Генри намѣренъ провожать экспедицію такъ только, для прогулки. Я хотѣлъ возвратиться немедленно послѣ окончанія рекогносцировки, и въ Святки, если будетъ угодно Богу, увидѣть еще разъ семейство свое въ полномъ составѣ — въ Англіи.

На корабли, стоявшіе въ Нью-Йоркской гавани, посадили отрядъ изъ трехъ тысячъ человѣкъ, включая два тощіе полка американскихъ ройялистовъ и нью-йоркскую милицію (въ которой находился и нашъ знаменитый родственникъ, мистеръ Вилль Эсмондъ, въ качествѣ капитана). Армада эта поплыла вверхъ по благородной рѣкѣ Гудсонъ, берега которой представляютъ, по моему мнѣнію, болѣе живописные виды, чѣмъ Рейнъ. Непріятель не безпокоилъ насъ выстрѣлами изъ-за выдающихся утесовъ и отвѣсистыхъ «палисадовъ», — такъ американцы называютъ скалы, мимо которыхъ мы плыли. Непріятель, странно сказать, еще разъ оставался въ совершенномъ невѣдѣніи относительно нашихъ движеній. Первая высадка нашего дессанта состоялась на восточномъ берегу, у мѣстечка называемаго Вериланксъ-Поинтъ, откуда войска конгресса отступили послѣ слабаго сопротивленія: ихъ начальникъ, крутой старикъ Путнамъ (блистательнымъ образомъ отличившійся во время войны) полагалъ, что нашъ маршъ направленъ къ восточной плоской возвышенности, чрезъ которую мы намѣревались пробраться къ Бургойону. Путнамъ отступилъ для занятія проходовъ; небольшой отрядъ, посланный нами для рекогносцировки, онъ принялъ за авангардъ всей нашей силы. Между тѣмъ, передъ разсвѣтомъ, мы высадили двѣ тысячи солдатъ, безъ артиллеріи, на каменистый мысъ западнаго берега, противъ Вериланкса, при подошвѣ высокой горы Дундербергъ, названной по имени прежнихъ властелиновъ рѣки, и круто спускавшейся къ самой стремнинѣ. Небольшой ручей, при сѣверной подошвѣ горы, отрѣзываетъ ее отъ противоположной высоты, на которой стоялъ фортъ Клинтона, названный — не въ честь храбраго генерала, но по имени двухъ джентльменовъ того же имени, считавшихся въ числѣ стариннаго и пользующагося особеннымъ уваженіемъ нью-йоркскаго дворянства, — и въ это же самое время командовавшихъ войсками, враждебными генералу Генри. На ближайшей скалѣ къ Клинтону находился фортъ Монтгомери, и за нимъ возвышалась гора Бэръ; между тѣмъ, какъ на противоположной сторонѣ величественной рѣки стоитъ такъ нзываемый «Носъ св. Антонія», высокій остроконечный пикъ, получившій такое странное названіе отъ голландцевъ.

Нападенія на оба форта произведены были одновременно. Половина людей, подъ командою Кэмпбелла, павшаго подъ стѣнами атакуемой крѣпости, была направлена на фортъ Монтгомери. Сэръ Генри, постоянно находившійся въ весьма опасныхъ мѣстахъ, лично командовалъ другой половиной, и вполнѣ надѣялся, что на этотъ разъ мы будемъ счастливѣе, чѣмъ передъ островомъ Сулливенъ. Къ Дундербергу вела дорога столь узкая, что по ней съ трудомъ могли идти три человѣка въ рядъ. Нашъ отрядъ подымался по ней, сохраняя глубокое молчаніе и, преодолѣвая на каждомъ шагу величайшія трудности, удивлялся, что не встрѣчаетъ никакого сопротивленія. Непріятель не держалъ ни часовыхъ, ни аванпостовъ для охраненія дороги; насъ не замѣчали до тѣхъ поръ, пока мы не спустились съ высоты. Здѣсь, у самой подошвы мы безъ труда разсѣяли небольшой отрядъ, торопливо высланный изъ крѣпости, чтобы остановить наше шествіе. Завязавшаяся перестрѣлка, дѣлала всякую идею о приступѣ невозможною. Крѣпость была передъ нами. Съ оружіемъ, которое наши солдаты имѣли въ рукахъ, ничего нельзя было дѣлать, какъ только идти на приступъ; и потому молча и быстро, не обращая вниманія на огонь крѣпостной артиллеріи, отрядъ нашъь взбѣжалъ на косогоръ. Солдатамъ дано было приказаніе не стрѣлять ни подъ какимъ видомъ. Сэръ Генри, взявши знамя 63-го полка, шелъ впереди штурмующей колонны. Мѣстность была такъ крута, что нападающіе неиначе могли вскарабкаться на крѣпостные валы, какъ подсаживая и подталкивая другъ друга. Вотъ здѣсь-то лейтенантъ Джозефъ Блэйкъ, — отецъ Джозефа Клинтонъ Блэйка, который такъ умильно поглядываетъ на одну молоденькую лэди, — спасъ жизнь Варрингтона, и за этотъ подвигъ получилъ пасторское мѣсто въ имѣніи своего недостойнаго патрона.

Около четверти гарнизона, какъ намъ говорили, бѣжало изъ крѣпости; остальные были убиты, ранены, или попали въ плѣнъ. Точно такъ же былъ атакованъ и взятъ нашимъ отрядомъ фортъ Монтгомери. Ночью, взглянувъ внизъ съ вершины горы, гдѣ развѣвался уже королевскій штандартъ, мы увидѣли на рѣкѣ великолѣпную иллюминацію. Между подошвой Монтгомери и подошвой высокаго мыса, называемаго носомъ св. Антонія, съ большими издержками и трудами протянутъ былъ цѣпной бонъ, за которымъ стояли на якорѣ американскіе фрегаты и галеры. Какъ скоро суда эти узнали о взятіи крѣпостей, то сейчасъ же снялись съ якоря и, подъ прикрытіемъ ночи, хотѣли уйти вверхъ по рѣкѣ, покрайней мѣрѣ на такое разстояніе, чтобъ удалиться отъ пушечныхъ выстрѣловъ, которые на слѣдующее же утро непремѣнно пустили бы ихъ на дно. Но вѣтеръ былъ противный и побѣгъ оказался невозможнымъ. Корабельныя команды сѣли на шлюпки и высадились на берегъ, но предварительно побѣга, зажгли корабли и пустили ихъ на произволъ вѣтра подъ всѣми парусами. Мы любовались этими великолѣпными огненными пирамидами, которыя высились почти до облаковъ, глубоко отражались въ водѣ и наконецъ, среди страшныхъ взрывовъ пороха и боевыхъ снарядовъ, тонули и исчезали.

На другой день, явившійся отъ непріятеля парламентеръ узнать о состояніи раненыхъ и плѣнныхъ, оставшихся въ нашихъ рукахъ, доставилъ мнѣ записку, которая меня чрезвычайно изумила. Я узналъ изъ нея, что въ битвѣ, происходившей наканунѣ, учавствовалъ и мой братъ. Она была писана 7 октября, въ главной квартирѣ дивизіоннаго генерала Джоржа Клинтона, и состояла изъ слѣдующихъ коротенькихъ словъ:

«Полковникъ виргинской линіи, Гарри Варрингтонъ, надѣется что сэръ Джоржъ Варрингтонъ благополучно вышелъ изъ вчерашней кровопролитной битвы, въ которой полковникъ, къ особенному своему счастію, остался совершенно невредимымъ».

Никогда еще я не молился такъ горячо, никогда еще сердце мое не было такъ переполнено благодарностью къ небу, какъ въ тотъ вечеръ, когда я узналъ, что оно сохранило жизнь моего милаго брата. Я въ тоже время далъ клятву оставить эту братоубійственную войну, въ которой если и принималъ участіе, то потому только, что меня призывали къ тому долгъ и честь.

Признаюсь, я ощущалъ невыразимое облегченіе, рѣшившись оставить военное поприще и удалиться подъ мирную тѣнь виноградниковъ и смоковницъ моего отечества. Передъ отъѣздомъ въ Англію, я желалъ однако же увидѣться съ братомъ, попросилъ и легко получилъ порученіе въ лагерь американскаго генерала Клинтона отъ нашего главнокомандующаго. Главная квартира Клинтона отнесена была на нѣсколько миль къ верховью рѣки; шлюбка, подъ флагомъ парламентера, быстро доставила меня къ тому пункту, гдѣ непріятельскіе пикеты позволили мнѣ выдти на берегъ. Я недолго отъискивалъ брата. Онъ только-что прибылъ къ генералу Клинтону съ депешами изъ главной квартиры въ Филадельфіи, и случайно услышалъ, что я находился при атакѣ форта Клинтона. Мы провели вмѣстѣ короткую, но очаровательную ночь. Мистеръ Сади, безотлучно находившійся при Гарри, приготовилъ пиръ въ честь своихъ господъ. Въ небольшой хижинѣ, занимаемой братомъ, была всего одна соломенная постель. Гарри, и я спали на ней вмѣстѣ, другъ подлѣ друга, какъ спали, будучи мальчиками. Намъ нужно было разсказать другъ другу тысячи вещей о прошедшемъ и настоящемъ. Его доброе сердце радовалось, когда я сообщилъ ему о моей рѣшимости удалиться въ англійское помѣстье и навсегда сложить съ себя красный мундиръ.

— Слава Богу! воскликнулъ онъ. Безъ ужаса я не могу подумать о томъ, что могло бы случиться, еслибы мы встрѣтились въ битвѣ третьяго дня!

И Гарри блѣднѣлъ при одной мысли. Онъ успокоилъ меня насчетъ моей матери. Хотя она всей душой принадлежала къ партіи торіевъ, но главнокомандующій отдалъ нарочное и строгое приказаніе насчетъ ея безопасности.

— Къ тому же, Фанни оберегаетъ ее и служитъ для нея хорошей компаньонкой. Не правда ли, что Фанни умница? Не правда ли, что она красавица? Не правда ли, что у нея добрая душа? восклицалъ восторженный супругъ, не дожидая, къ счастію, ни отвѣта съ моей стороны, ни возраженія. — Подумай только, что я чуть-чуть не женился на Маріи! Одинъ Богъ помогъ мнѣ вырваться изъ этой ловушки! Гаганъ заперся въ Кастльвудѣ и молится за короля; но никто его не слышитъ. Ужасъ беретъ, когда подумаешь, что ей шестьдесятъ лѣтъ, и о, Джоржъ, какъ она пьетъ! — Впрочемъ, за чѣмъ говорить о слабостяхъ нашей доброй кузины?

Съ наступленіемъ утра кончилось мое кратковременное посѣщеніе непріятельскаго лагеря. Преданнѣйшій изъ друзей и лучшій изъ братьевъ проводилъ меня до шлюпки. Разставаясь, мы крѣпко сжали другъ друга въ объятіяхъ. Рука Гарри оставалась въ моей рукѣ, до той минуты, когда шлюпка отвалила отъ берега и быстро понеслась по теченію. Увижу ли я тебя еще разъ, неоцѣненный и лучшій товарищъ моей юности? думалъ я. Можно ли надѣяться, что между холодными англичанами я встрѣчу друга, подобнаго тебѣ? Являлась ли у тебя когда нибудь мысль, чуждая добра и великодушія? Бывали ли у тебя желанія, которыми бы ты не пожертвовалъ мнѣ? Какъ храбръ, и какъ скроменъ; какъ добръ, и какъ ты твердъ; какъ простъ, не самолюбивъ, и покоренъ; съ какимъ восторгомъ смотришь ты на заслуги другихъ, и какъ равнодушенъ къ своимъ собственнымъ заслугамъ! — Гарри долго стоялъ на окраинѣ берега; съ каждой минутой его фигура становилась тусклѣе и тусклѣе, не потому, что насъ раздѣляло значительное пространство, но потому, что при этихъ размышленіяхъ въ глазахъ моихъ сдѣлалось мутно, и вскорѣ я совсѣмъ пересталъ его видѣть….

Какъ ни блистателенъ былъ подвигъ сэра Генри, но онъ совершенъ былъ, по обыкновенію, слишкомъ поздно, и не принесъ ни малѣйшей пользы къ избавленію Бургойона отъ бѣдствія, которое окончательно его постигло. Къ нему много посылали секретныхъ курьеровъ, но ни одинъ изъ нихъ не достигалъ своей цѣли, и никто не зналъ, какая участь ихъ постигла. Объ одномъ, впрочемъ, храбрецѣ, вызвавшемся доставить Бургойону письмо отъ сэра Генри, мы получили очень печальное извѣстіе. Встрѣтясь съ отрядомъ генерала Джоржа Клинтона, одѣтомъ по какому-то странному случаю въ красные кафтаны, (вѣроятно, везенные изъ Англіи для нашихъ войскъ вмѣстѣ съ грузомъ англійскаго корабля, взятаго въ плѣнъ американскими приватирами), лазутчикъ вообразилъ, что наткнулся на отрядъ англійской арміи и подошелъ къ часовымъ. Онъ узналъ свою ошибку, но слишкомъ поздно. При немъ нашли письмо, и за него онъ долженъ былъ поплатиться жизнію. Спустя десять дней послѣ удачнаго взятія двухъ крѣпостей, совершилась страшная катастрофа при Саратогѣ. Эскадра, на которой мы возвратились въ Англію, привезла съ собой подробности этого печальнаго событія. Я думаю, что жена моя горевала по этому случаю менѣе, чѣмъ кто нибудь. Ей предстояло, послѣ долгой разлуки, обнять дѣтей, отца, сестру; она день и ночь возсылала молитвы къ небу, которое вывело ея мужа невредимымъ изъ страшной опасности.

ГЛАВА XXI.
ПОДЪ ТѢНІЮ ВИНОГРАДНИКА И СМОКОВНИЦЫ.

Нужно ли описывать, молодые люди, всю прелесть, весь восторгъ нашей встрѣчи съ близкими сердцу, — описывать счастіе матери, снова собравшей подъ крылья всѣхъ своихъ птенцовъ? Все это было написано на ея лицѣ. Нашъ домъ былъ довольно вмѣстителенъ, но тетя Гетти не хотѣла въ немъ оставаться. Она просто сказала, что прекращеніе материнскихъ попеченій надъ старшими дѣтьми, которыхъ она считала своими почти въ теченіе трехъ лѣтъ, было для нея невыносимо. Гетти не могла долѣе оставаться съ ними и занимать въ нашемъ домѣ второе мѣсто. Поэтому она и ея отецъ переѣхали въ приходъ Сентъ-Эсмонда, недалеко отъ насъ, гдѣ они жили и тайкомъ баловали старшаго племянника и племянницу. Прошло около года послѣ нашего пріѣзда, какъ мистеръ Б….. ямайскій плантаторъ, умеръ и завѣщалъ Гетти половину своего состоянія. Я только тогда въ первый разъ услышалъ, какъ сильно влюбленъ былъ въ нее этотъ почтенный джентльменъ, и, несмотря на отказъ, завѣщаніемъ своимъ доказалъ ей свое постоянство. Богу одному извѣстно, сколько этого наслѣдства убито было тетей Гетти на мосьё Майльза, — на покупку патента и экипировку, на его пышную форму, на его карточные долги и небольшіе прихоти до его совершеннолѣтія. Неужели вы думаете, сэръ, что я не знаю человѣческой натуры, не знаю — чего стоятъ таверны улицы Полль-Молль, скромные ужины и умѣренная игра въ клубѣ "Кокосовое дерево, " — не знаю, что джентльменъ не можетъ купить всѣхъ этихъ наслажденій съ пятью стами фунтовъ, которые даю ему на его содержаніе? Тетя Гетти объявила, что она рѣшилась остаться навсегда старой дѣвой. — «Я поклялась не выходить замужъ, пока не найду человѣка такого добраго, какъ мой отецъ, — говорила она: — а такого человѣка, сэръ Джоржъ, я еще не находила. Нѣтъ, нѣтъ, милая Тео, — не находила людей и вполовину его добрѣе; сэръ Джоржъ можетъ положить это въ трубку и выкурить.»

А между тѣмъ, когда умеръ нашъ добрый генералъ (спокойный, обремененный лѣтами, съ радостію ожидавшій переселенія въ лучшій міръ) никто такъ горько не плакалъ, какъ моя жена. — «Я плачу потому, что, мнѣ кажется, недостаточно его любила», — говорило это нѣжное созданіе. Гетти рѣдко оставляла свое спокойствіе, по крайней мѣрѣ наружно или передъ нами; она говорила объ отцѣ, какъ будто онъ все еще живъ; вспоминала его шутки, его ласковое, доброе обхожденіе съ своими дѣтьми (при этомъ случаѣ она становилась веселѣе и снова казалась молоденькой дѣвочкой), и безъ малѣйшей печали смотрѣла въ церкви на надгробную плиту, на которой значилось его имя и исчислялись нѣкоторыя его добродѣтели, въ первый разъ, мнѣ кажется, безъ всякой лжи.

Иногда я воображалъ, что мой братъ Гарри, къ которому Гетти питала въ юности нѣжную страсть, постоянно держался въ ея сердцѣ, и когда онъ пріѣхалъ повидаться съ нами, лѣтъ десять спустя, я разсказалъ ему о ребяческомъ романѣ Гетти, съ полною надеждою, что онъ предложитъ ей занять мѣсто мистриссъ Фанни, которая переселилась къ своимъ предкамъ, и относительно которой моя жена (при своей всегдашней наклонности считать себя величайшей грѣшницей) упрекала себя за то, что не любила Фанни при жизни и не сожалѣла о ней послѣ ея смерти. Гарри, по пріѣздѣ къ намъ, находился въ глубокой горести по поводу своей утраты, — и утверждалъ, что въ цѣломъ мірѣ не существовало женщины, подобной Фанни. Нашъ добрый старикъ генералъ, тогда еще жившій между нами, принялъ и пріютилъ его, какъ это дѣлалъ въ счастливые минувшіе дни. Тео и Гетти играли ему тѣ же самыя аріи, которыя Гарри любилъ слушать въ Оакгорстѣ, будучи мальчикомъ. Сердца наши переполнены были воспоминаніями о минувшемъ; Гарри никогда не уставалъ изливать передъ Гетти печали своего сердца, исчислялъ передъ ней всѣ добродѣтели своей жены, отъ времени до времени нѣжно говорилъ о доброй тетѣ Ламбертъ, которую любилъ отъ всей души; его похвалы покойницѣ отрадно дѣйствовали на сердце стараго мужа, который, мнѣ кажется, ни на минуту не выпускалъ изъ памяти подругу своей жизни.

Генералъ Гарри отправился въ Парижъ, въ качествѣ американскаго сановника, въ синей формѣ съ желтымъ приборомъ (которую мистеръ Фоксъ и другіе джентльмены ввели въ моду и здѣсь); въ Версалѣ онъ обратилъ на себя всеобщее вниманіе, несмотря на то, что былъ представленъ христіаннѣйшимъ королю и королевѣ маркизомъ де-Лафайстомъ, котораго король и королева не жаловали. Я полагаю, что маркизъ особенно полюбилъ виргинскаго генерала и непремѣнно женилъ бы его, еслибъ Гарри не оказалъ въ этомъ случаѣ сопротивленія и не бѣжалъ въ Англію, къ Варрингтонамъ и Ламбертамъ, которые, особливо послѣдніе, съ безпредѣльнымъ терпѣніемъ и сочувствіемъ слушали его печальные разсказы о покойной женѣ. Что касается до насъ, знавшихъ довольно близко этотъ образецъ женскаго пола, мы слушали похвалы покойницѣ безъ особеннаго сочувствія, и нерѣдко становились въ тупикъ, не зная, что отвѣчать на вопросы дѣтей объ ангелѣ-женѣ дяди Гарри.

Два генерала, я, капитанъ Майльзъ и пасторъ Блэйкъ (который, получивъ рану при Монмоутѣ, спустя годъ послѣ отъѣзда моего изъ Америки, пріѣхалъ въ Англію, перемѣнилъ красный кафтанъ на черную мантію и занялъ каѳедру въ моемъ приходѣ) часто, за бутылкой вина, разсматривали планы сраженій, происходившихъ во время американской революціи. При этихъ случаяхъ, Блэйкъ нерѣдко восклицалъ: — клянусь Юпитеромъ! — вы настоящій тори, а сэръ Джоржъ — настоящій вигъ! Онъ всегда находитъ ошибки въ нашихъ предводителяхъ, а вы за нихъ стоите горой; между тѣмъ какъ въ прошлое воскресенье, когда я читалъ молитву о благоденствіи короля, вы почти въ слухъ повторяли за мной каждое слово.

— И повторялъ нелицемѣрно. Я не могу забыть, что нѣкогда носилъ его мундиръ, сказалъ Гарри.

— Ахъ, еслибы Вульфъ прожилъ еще десятка два лѣтъ! произнесъ Ламбертъ.

— Да, — возразилъ Гарри: вы должны послушать, какъ отзывается о немъ генералъ!

— Какой генералъ? — сказалъ я, съ намѣреніемъ подразнить его.

— Мой генералъ, отвѣчалъ Гарри, выпрямляясь во весь ростъ и наливая стаканъ: — его превосходительство генералъ Джоржъ Вашингтонъ, — генералъ, за здоровье котораго я выпиваю этотъ стаканъ.

— Съ удовольствіемъ и я пью за его здоровье! вскричалъ я; но Блэйкъ посмотрѣлъ какъ будто ему не нравится ни тостъ, ни лафитъ.

Гарри никогда не уставалъ говорить о своемъ генералѣ, и въ одной изъ нашихъ дружескихъ бесѣдъ разсказалъ, какъ чуть-чуть не поссорился съ своимъ начальникомъ, котораго любилъ всей душой. Причиною ихъ ссоры былъ именно тотъ мсьё маркизъ де-Лафайетъ, о которомъ мы упоминали, который такъ недавно разыгрывалъ въ исторіи немаловажную роль и такъ внезапно исчезъ съ ея страницъ. Полковникъ Гарри Варрингтонъ, по своему прежнему чину въ нашей службѣ и по дознанной храбрости въ теченіе войны, имѣлъ полное право на производство въ слѣдующій чинъ въ континентальной арміи, какъ вдругъ въ нее явился молокососъ въ лицѣ мсьё де-Лафайета и тотчасъ же былъ пожалованъ отъ конгресса чиномъ генералъ-майора. Гарри, съ непринужденностью стараго воина, отзывался иногда съ большимъ неудовольствіемъ относительно нѣкоторыхъ назначеній, дѣлаемыхъ конгрессомъ, съ которымъ многіе безсовѣстные офицеры, жадные до производства въ чины, заводили различныя интриги и строили противъ него козни. Мистеръ Варрингтонъ, подражая, быть можетъ, примѣру своего знаменитаго друга, изъ Монтъ-Вернона, принималъ въ войнѣ участіе самое безкорыстное; бралъ жалованье, но издерживалъ его на продовольствіе и обмундировку своихъ солдатъ; а что касается до чина, то онъ объявилъ, что для него рѣшительно все равно — служить ли полковникомъ или генераломъ.

Само собою разумѣется, онъ присовокупилъ къ этому нѣсколько рѣзкихъ замѣчаній насчетъ нѣкоторыхъ генераловъ американской арміи, — насчетъ ихъ происхожденія и причинъ, послужившихъ къ ихъ возвышенію; замѣтно было, что ему не нравилось внезапное производство молодаго француза-маркиза, какъ его обыкновенно называли, который былъ большимъ любимцемъ главнокомандующаго. Во всей континентальной арміи не нашлось трехъ офицеровъ, которые умѣли говорить на отечественномъ языкѣ маркиза; поэтому Гарри могъ судить о молодомъ генералъ-майорѣ ближе и точнѣе, чѣмъ всѣ другіе, включая въ то число и мистера Вашингтона. Послѣдній нерѣдко журилъ Гарри за его зависть къ безбородому генералу, — былъ чрезвычайно доволенъ сыновнимъ вниманіемъ и глубокимъ уваженіемъ, оказываемымъ ему энтузіастическимъ молодымъ нобльменомъ; кромѣ того, онъ имѣлъ политическія причины оказывать маркизу дружбу и милость.

Между тѣмъ, какъ оказалось впослѣдствіи, главнокомандующій упорно настаивалъ передъ конгрессомъ въ повышеніи полковника Варрингтона. Какъ будто Вашингтонъ еще мало перенесъ трудностей, сражаясь съ непріятелемъ, особливо въ ту суровую зиму, когда онъ стоялъ укрѣпленнымъ лагеремъ въ долинѣ Форджъ съ пятью-шестью тысячами солдатъ не имѣвшихъ ни огня, ни теплаго платья, ни провизіи, ни боевыхъ снарядовъ, и съ минуты на минуту ожидалъ нападенія сэра Вильяма Гоу, съ арміей превосходно снаряженной и втрое многочисленной; — какъ будто, повторяю я, этого было мало для него, а онъ долженъ былъ испытать еще недовѣріе конгресса, несубординацію и заговоръ между офицерами въ его лагерѣ. Во время страшной зимы 1777 г., когда одного удара со стороны празднолюбца, поставленнаго въ главѣ британской арміи, было бы весьма достаточно, чтобы покончить войну и повергнуть въ смущеніе и отчаяніе весь непріятельскій лагерь, мой братъ имѣлъ свиданіе съ главнокомандующимъ. Гарри не иначе говорилъ объ этомъ свиданіи, какъ съ сильнымъ волненіемъ. Мистеръ Вашингтонъ не пріобрѣлъ такого торжества, какое доставили Гэйтсу и сѣверной арміи отчаянная храбрость Арнольда и элегантное безсиліе Бургойона. Кромѣ двухъ незначительныхъ стычекъ, въ которыхъ Вашингтонъ вполнѣ доказалъ свою неустрашимость и неутомимую бдительность, онъ переносилъ пораженіе за пораженіемъ отъ непріятеля, во всѣхъ отношеніяхъ превосходнѣе его. Конгрессъ не довѣрялъ ему. Многіе офицеры въ его собственномъ лагерѣ ненавидѣли его. Всѣ тѣ, которые обманулись въ своихъ честолюбивыхъ ожиданіяхъ, которые усмотрѣны были зоркимъ его глазомъ, и уличены въ лихоимствѣ, въ самолюбіи и неспособности, — всѣ они болѣе или менѣе были вооружены противъ него. Всѣ недовольные обратились къ Гэйтсу. Мистеръ Гэйтсъ былъ единственнымъ даровитымъ человѣкомъ, способнымъ вести войну; при своемъ тщеславіи, — въ которомъ онъ впослѣдствіи великодушно сознавался, — онъ не отказывался отъ оказываемаго ему предпочтенія.

Чтобъ показать, до какой степени трудно было генералу Вашингтону бороться съ внутренними врагами, я приведу здѣсь то, что во время войны называлось «Интригой Конуэя». Одинъ ирландецъ, кавалеръ ордена св. Людовика и офицеръ французской службы, пріѣхалъ въ началѣ 1777 г. въ Америку для пріисканія мѣста въ военной службѣ. Ему поспѣшно дали чинъ бригадира; но этимъ онъ былъ недоволенъ; онъ надѣялся, что его съ перваго же раза произведутъ въ генералъ-майоры.

Конуэй имѣлъ друзей въ конгрессѣ, которые, какъ узналъ главнокомандующій, обѣщали ему производство въ слѣдующій чинъ въ самомъ непродолжительномъ времени. Генералъ Вашингтонъ возставалъ противъ этого, доказывая, что было бы въ высшей степени несправедливо произвесть въ генералъ-майоры бригадира, самаго младшаго по всѣмъ спискамъ. Пока дѣло это тянулось, Вашингтону случайно попало въ руки письмо Конуэя къ генералу Гэйтсу, въ которомъ, между прочими комплиментами, говорилось, что «слабый главнокомандующій и дурные совѣтники погубили бы Америку, если бы небо не рѣшилось спасти ее». Вашингтонъ возвратилъ Конуэю письмо безъ всякаго замѣчанія; Конуэй подалъ въ отставку, но конгрессъ отказалъ и назначилъ его генералъ-инспекторомъ арміи, съ чиномъ генералъ-майора.

— Это было въ то время, говорилъ Гарри, съ множествомъ страстныхъ восклицаній, обнаруживавшихъ его гнѣвъ на самаго себя и восхищеніе своимъ главнокомандующимъ: — когда, клянусь небомъ, знаменитый Вашингтонъ имѣлъ столько заботъ, что отъ нихъ, мнѣ кажется, можно было бы сойти съ ума. Я тутъ-то и сунулся съ своею завистью къ французу! Впрочемъ, я говорилъ немного; я только сказалъ Трону и Кадволэдеру, и то такъ шутя, что надо достать лягушекъ, на случай, если французъ придетъ къ намъ обѣдать, — и что къ намъ изъ Парижа прислали цѣлый чемоданъ маркизовъ, потому что сами мы не умѣемъ командовать; — между тѣмъ какъ мнѣ слѣдовало бы знать заботы главнокомандующаго, слѣдовало помнить, что его голова во всякомъ случаѣ лучше моей, и что я не долженъ былъ умничать.

— Генералъ не сдѣлалъ мнѣ никакого замѣчанія; но по холодному его обращенію я догадывался, что онъ чѣмъ нибудь недоволенъ мной. Мистриссъ Вашингтонъ, пріѣхавшая въ лагерь, тоже замѣтила, что у насъ что-то не совсѣмъ хорошо. Женщины одарены удивительной способностью, такъ сказать, убаюкивать мужчинъ и вывѣдывать ихъ тайны. Признаться, я не старался узнавать причину неудовольствія генерала, потому что былъ такъ же гордъ, какъ и онъ, и кромѣ того, когда онъ былъ не въ духѣ, тогда лучше къ нему не подступайся.

Дѣйствительно, мой братъ былъ совершенно очарованъ своимъ старымъ другомъ: онъ повиновался передъ нимъ, какъ школьникъ передъ учителемъ.

— Наконецъ, продолжалъ Гарри: — мистриссъ Вашингтонъ открыла тайну. «Полковникъ Галь, сказала она: — послѣ обѣда мнѣ нужно съ вами поговорить. Выходите на площадку передъ столовой и я разскажу вамъ все.» Я оставилъ человѣкъ шесть генераловъ и бригадировъ за десертомъ и виномъ, и вышелъ на площадку. Мистриссъ Вашингтонъ сообщила мнѣ, что мужъ ея чрезвычайно недоволенъ мной за мою рѣчь о чемоданѣ съ маркизами. «Еслибъ это говорилъ кто нибудь другой, замѣтилъ Вашингтонъ: — я пропустилъ бы мимо ушей; но я никакъ не думалъ, что Гарри Варрингтонъ пойдетъ противъ меня».

Въ тотъ вечеръ мнѣ нужно было принять отъ генерала лозунгъ и я засталъ его одного за столомъ.

" — Не можете ли, ваше превосходительство, удѣлить мнѣ пять минутъ времени? сказалъ я, съ намѣреніемъ объясниться съ нимъ откровенно.

" — Конечно, сэръ, могу, — отвѣчалъ онъ, указывая на другое кресло: не угодно ли вамъ присѣсть?

" — Кажется, между мной и вашимъ превосходительствомъ не принято употреблять слова: сэръ и полковникъ Варрингтонъ, замѣтилъ я.

" — Время перемѣнчиво, — спокойно отвѣчалъ онъ.

" — Et nos mutamur in illis. Вмѣстѣ съ временемъ, измѣняются и люди, возразилъ я.

" — У васъ, вѣрно, есть какое нибудь дѣло до меня? спросилъ онъ.

" — Позвольте узнать, съ кѣмъ я говорю: съ главнокомандующимъ или съ своимъ старымъ другомъ? въ свою очередь спросилъ я.

" — Вашингтонъ серьезно посмотрѣлъ на меня.

" — И съ тѣмъ и съ другимъ, отвѣчалъ онъ. — Гарри садись, пожалуйста.

" — Если съ генераломъ Вашингтономъ, то долгомъ считаю сказать его превосходительству, что мнѣ и многимъ офицерамъ нашей арміи непріятно видѣть двадцатилѣтняго юношу, назначеннаго командовать нами потому только, что онъ маркизъ, и потому еще, что онъ не умѣетъ говорить по-англійски. Если я говорю съ моимъ старымъ другомъ, то долженъ объявить ему, что въ теченіе послѣднихъ недѣль онъ очень мало оказывалъ мнѣ довѣрія и дружбы и что я не желаю сидѣть за его столомъ, слушать дерзкія замѣчанія, и видѣть спину его превосходительства.

" — Гарри, которое изъ этихъ обвиненій я долженъ принять первымъ? спросилъ Вашингтонъ, повернулъ свой стулъ и положивъ ногу на ногу, показалъ этимъ, что намѣренъ говорить со мной. — Какъ видно, ты завидуешь маркизу.

" — Завидую, сэръ! сказалъ я. Ну, станетъ ли адъютантъ мистера Вульфа завидовать какому нибудь денди, котораго не больше пяти лѣтъ тому назадъ сѣкли розгами въ школѣ.

" — Ты самъ отказался отъ высшаго чина, замѣтилъ маркизъ, слегка покраснѣвъ.

" — Я отказался отъ чина, но не съ тѣмъ условіемъ, чтобы мной командовалъ какой нибудь выскочка, молокососъ, маркизъ! возразилъ я. Я никакъ не намѣренъ исполнять приказаній этого молодаго джентльмена. Если конгрессу и вашему превосходительству угодно принимать къ себѣ генераловъ прямо изъ дѣтской, то я долженъ оставить службу и удалиться на плантацію.

" — И прекрасно, Гарри, — этимъ можно доказать истинную дружбу! сказалъ главнокомандующій съ нѣжностью, которая меня изумила. — Когда старый твой другъ находится въ затруднительномъ положеніи, то конечно теперь самая лучшая пора, чтобы его оставить.

" — Сэръ! сказалъ я.

" — Да, мистеръ Варрингтонъ, поступайте, какъ поступаютъ многіе. Et tu, Brute, говорится въ одной пьесѣ. Прекрасно, прекрасно, Гарри! Этого я отъ тебя не ожидалъ; впрочемъ, нельзя винить тебя: ты слѣдуешь модѣ.

" — Вы спрашиваете, которое изъ обвиненій слѣдуетъ принять первымъ? сказалъ я.

" — Я знаю которое: — производство въ генеральскій чинъ. Правда, я рекомендовалъ это назначеніе конгрессу; а ты и другіе джентльмены порицаете его.

" — Я говорю за себя, а не за другихъ, сказалъ я.

" — Если вы намѣрены говорить со мной въ этомъ тонѣ, полковникъ Варрингтонъ, то я ничего не имѣю вамъ сказать, гнѣвно возразилъ главнокомандующій, вставъ съ кресла. Я полагаю, что могу представлять офицеровъ къ производству, не спрашивая на то предварительно вашего согласія.

" — Если и вы намѣрены говорить со мной такимъ тономъ, сказалъ я: — то позвольте просить ваше превосходительство объ увольненіи меня отъ службы; я основываю свое желаніе оставить службу на томъ фактѣ, что конгрессъ, по представленію вашего превосходительства, поручаетъ высшія должности двадцатилѣтнимъ мальчикамъ, едва знакомымъ съ нашимъ языкомъ.

" — Сказавъ это, я всталъ и хотѣлъ-было раскланяться съ его превосходительствомъ.

" — Праведное небо! Гарри! воскликнулъ онъ, (назначеніе маркиза сдѣлано было противъ меня, это фактъ; онъ ни слова не могъ мнѣ отвѣтить на это). — Повѣришь ли, что при настоящемъ критическомъ положеніи нашихъ дѣлъ, есть причины, почему мы оказываемъ особенныя милости первому французу хорошей фамиліи, который къ намъ является?

" — Совершенно вѣрю, сэръ. Но вѣроятно ваше превосходительство согласитесь, что заслуги мсьё де-Лафайета ничего не имѣютъ общаго съ этимъ вопросомъ.

« — Я ни въ чемъ не соглашаюсь и ничего не отвергаю, сказалъ генералъ, топнувъ ногой и всѣми силами стараясь принять на себя грозный видъ. Неужели я долженъ принимать выговоры отъ васъ? Постойте. Послушай, Гарри! я говорю тебѣ, какъ человѣкъ испытавшій многое, — мало того, какъ твой старый другъ. Ты жалуешься, что это назначеніе унижаетъ тебя и другихъ. Положимъ, что это правда. Но развѣ мы не должны переносить униженіе, вмѣстѣ съ другимъ бременемъ и скорбью, для пользы нашего отечества? Порученіе маркизу столь важной обязанности, быть можетъ, такъ же ни съ чѣмъ несообразно, какъ несообразно было бы поручить команду надъ англійскими войсками принцу Фердинанду или принцу Балійскому. Но если назначеніемъ этого молодаго нобльмена мы угождаемъ цѣлой націи и пріобрѣтаемъ двадцать мильоновъ союзниковъ, то неужели ты и другіе джентльмены станете хмуриться за тотъ почетъ, который мы ему оказываемъ? Смѣяться надъ нимъ нисколько не трудно (хотя, повѣрь мнѣ, маркизъ имѣетъ множество достоинствъ, которыхъ вы вовсе въ немъ не подозрѣваете); но по моему мнѣнію, со стороны Гарри Варрингтона было бы гораздо деликатнѣе и великодушнѣе приласкать этого чужеземца, чтобы извлечь изъ него громадную пользу для государства. Тебѣ, какъ старому воину, слѣдовало бы не смѣяться надъ его странностями, но вразумлять его, помогать ему въ его невѣдѣніи: вотъ что я сдѣлалъ бы самъ, — вотъ роль, которой я ожидалъ отъ тебя, потому что это великодушно Гарри, это долгъ всякаго благороднаго человѣка; а ты между тѣмъ присоединяешься къ моимъ врагамъ, и, когда я нахожусь въ затрудненіи, ты хочешь меня оставить. Вотъ, что оскорбляло меня; вотъ почему я былъ съ тобой холоденъ. Я думалъ, что могу разсчитывать на твою дружбу, и…. ну, да ты можешь самъ сказать: былъ ли я правъ или нѣтъ? Я полагался на тебя, какъ на брата, а ты приходишь и говоришь, что не намѣренъ больше служить. Нечего дѣлать! Вступивъ въ эту борьбу, я, съ Божіей помощью, увижу ея конецъ. Мистеръ Варрингтонъ, вы не первый бросаете меня на этомъ пути.»

Вашингтонъ говорилъ такъ прямодушно и мягко, на лицѣ его отражалось столько глубокаго горя, что совѣсть заговорила во мнѣ, — мнѣ стало жаль его. Я сказалъ нѣсколько несвязныхъ словъ о быломъ и увѣрялъ, что если бы онъ предупредилъ меня, я бы не подумалъ его оставить. "Ты никогда не любилъ его, Джоржъ, говорилъ мой братъ, обращаясь ко мнѣ: — зато я любилъ его болѣе всякаго изъ смертныхъ; и хотя я не такъ уменъ, какъ ты, по инстинктъ меня не обманулъ. Онъ обладаетъ величіемъ….

— Теперь я не говорю противъ него ни слова, сказалъ я.

— Ужь и величіемъ! произнесъ нашъ священникъ, заглядывая въ рюмку.

" — Мы вошли въ чайную комнату мистриссъ Вашингтонъ рука объ руку, продолжалъ Гарри. Увидѣвъ насъ снова друзьями, она была очень довольна. — «Ну что, полковникъ Гарри, уладили дѣла? произвела она шепотомъ. Я знаю сама, что онъ часто хлопоталъ о производствѣ васъ въ слѣдующій чинъ….»

" — Я никогда не возьму его, отвѣчалъ я.

Такимъ образомъ въ слѣдующую же зиму мы помирились съ Лафайетомъ.

— Я пойду вмѣстѣ съ нимъ, сказалъ я: я знаю дорогу въ Квебекъ, и, если не будемъ имѣть дѣла съ непріятелемъ, то буду учить его превосходительство, генералъ-майора по-англійски.

— Дѣла, какъ тебѣ извѣстно, не было: мы не могли собрать арміи для военныхъ дѣйствій въ Канадѣ и воротились въ главную квартиру ни съ чѣмъ. Но, какъ ты думаешь, что всего болѣе безпокоило нашего француза? Мысль — что надъ нимъ будутъ смѣяться, потому что ему не привелось показать своей власти. И дѣйстительно, надъ нимъ смѣялись почти прямо ему въ лицо; да и кто могъ удержаться отъ этого? Если нашъ главнокомандующій имѣлъ слабость, такъ она заключается въ покровительствѣ этому маркизу.

Послѣ нашей маленькой ссоры, мы попрежнему сдѣлались друзьями. Однажды вечеромъ мы сидѣли вмѣстѣ и, вспоминая былое, разговаривали объ охотѣ, которой занимались до похода и послѣ похода Браддока, о твоей дуэли съ нимъ, когда мы были мальчиками. Онъ смѣялся надъ этимъ и сказалъ, что невидывалъ человѣка такого вспыльчиваго и столь склоннаго къ убійству, какъ ты. "Отдавая справедливость вашему брату, говорилъ онъ: — я думаю, онъ все еще ненавидитъ меня. Да, прибавилъ онъ: — съ явнымъ врагомъ я готовъ встрѣчаться во всякое время; но вотъ тайные враги…. о, сколько мученій приносятъ они! Сегодня за обѣдомъ мы сидѣли съ многими изъ нихъ, и каждому я долженъ былъ оказывать любезность, каждому жать руку, тогда какъ я знаю, что всѣ они роютъ мнѣ яму и всѣми силами стараются меня столкнуть въ нее. Ты недавно считалъ себя униженнымъ потому, что вамъ назначили начальника младше васъ по лѣтамъ и по службѣ. Но можетъ ли сравниться ваше униженіе съ моимъ, съ униженіемъ человѣка, который долженъ оказывать этимъ предателямъ радушіе, долженъ переносить пренебреженіе конгресса, и видѣть въ моей арміи людей оскорбившихъ меня? Еслибъ я совѣтовался съ моими чувствами, какъ обыкновенный человѣкъ, то неужели согласился бы оставаться главнокомандующимъ? Ты знаешь мой характеръ, поэтому знаешь также, рѣшился ли бы я переносить оскорбленія, повторяющіяся почти ежедневно; но имѣя въ виду успѣхъ священнаго подвига, которому мы посвятили себя, мы должны переносить не только трудности и опасности, сопряженныя съ нимъ, но злобу и злословіе; должны молить Бога, да даруетъ Онъ намъ силу исполнить нашъ долгъ!

Послѣ этого Вашингтонъ показалъ мнѣ бумаги, относившіяся до Конуэя, котораго конгрессъ произвелъ въ генералъ-майоры и въ черную грудь котораго Джонъ Кадвалэдеръ влѣпилъ пулю. Изъ всѣхъ пуль, выпущенныхъ изъ его пистолета, это была самая лучшая.

— Только теперь, сказалъ Гарри, заключая свой разсказъ: — теперь, когда я смотрѣлъ на главнокомандующаго въ ночной бесѣдѣ съ нимъ, среди безмолвія военнаго лагеря, и живо представлялъ себѣ его одиночество и отчужденіе отъ всѣхъ, я убѣдился, какая страшная отвѣтственность лежала на немъ, какъ безсовѣстно шпіоны и предатели пользовались его гостепріимствомъ. Представляя себѣ непріятеля, который во всякое время могъ бы одержать надъ нимъ рѣшительную побѣду, я невольно, но съ полнымъ убѣжденіемъ, подумалъ: — вотъ величайшій человѣкъ въ мірѣ; а я, ничтожное созданіе, вздумалъ еще завидовать и досадовать, тогда какъ онъ безъ ропота идетъ впередъ подъ тяжелымъ бременемъ безчисленныхъ заботъ!

— Мы недавно говорили о Вульфѣ, замѣтилъ я. — Теперь я вижу, что Вашингтонъ выше Вульфа. Терпѣніе несравненно выше отваги: не падать подъ ударами рока, не знать, что такое трудность, не терять присутствія духа, когда у прочихъ оно потеряно, отказаться даже отъ удовлетворенія своего честолюбія, когда цѣль была достигнута блистательнымъ образомъ, — кто можетъ сказать, что въ этомъ нѣтъ величія, кто можетъ указать по другаго англичанина, который совершилъ подобный подвигъ?

— Удивляюсь, сэръ Джоржъ, отчего вы не держали сторону мистера Вашингтона и не носили синяго кафтана и желтой лосины? проворчалъ мистеръ Блэйкъ.

— Оттого, Джо Блэнкъ, что по моему и ващему мнѣнію красный цвѣтъ лучше шелъ намъ къ лицу! отвѣчалъ сэръ Джоржъ. Къ тому же, по словамъ моей жены, двумъ такимъ великимъ мужамъ мало было бы мѣста на одной и той же сторонѣ.

— Вотъ еще! — во всякомъ случаѣ ты лучше этого противнаго, полоумнаго генерала Ли, который былъ вторымъ послѣ главнокомандующаго! — вскричала лэди Варрингтонъ. Къ тому же я увѣрена, что мистеръ Вашингтонъ не умѣетъ писать такихъ стиховъ и трагедіи, какъ твои. Гарри; что говорилъ генералъ о трагедіяхъ Джоржа?

Гарри разразился громкимъ смѣхомъ, къ которому присоединился и племянникъ, мистеръ Майльзъ.

— Впрочемъ, замѣтилъ онъ: — Гаганъ прочиталъ одну трагедію въ присутствіи генерала, мистриссъ Вашингтонъ и нѣкоторыхъ другихъ лицъ, и всѣ они заснули во время чтенія!

— Онъ никогда не любилъ моего мужа, — это вѣрно! сказала Тео, покачавъ головой: — тѣмъ болѣе со стороны сэра Джоржа отзываться о вашемъ генералѣ такъ хорошо — большое великодушіе.

За тѣмъ Гарри разсказалъ о томъ, какъ кончились битвы, какимъ образомъ сдѣлалось свободнымъ его отечество, какъ Вашингтонъ сложилъ съ себя побѣдоносный мечъ, и встрѣтился съ своими товарищами по оружію при послѣднемъ прощаньи. Когда послѣдній британскій солдатъ оставилъ берегъ республики, главнокомандующій рѣшился переѣхать изъ Нью-Йорка въ Аннополисъ, гдѣ засѣдалъ конгрессъ, и тамъ подать въ отставку. Около полудня, 4-го декабря, у пристани Вайтголлъ приготовленъ былъ катеръ, чтобы перевезти генерала черезъ Гудзонъ. Главноначальствующія лица собрались въ тавернѣ близь пристани и тамъ встрѣтили Вашингтона. Рѣдко обнаруживалъ онъ свое волненіе, но въ этотъ день онъ не могъ скрыть его. Онъ налилъ рюмку вина и сказалъ: «господа! Я прощаюсь въ вами отъ сердца, полнаго любви и благодарности; желаю, чтобъ послѣдующіе дни вашей жизни были такъ же счастливы и спокойны, какъ предшествовавшіе дни были блистательны и тревожны.» — При этихъ словахъ онъ выпилъ вино. — «Я не смѣю подойти къ каждому изъ васъ, чтобы проститься, сказалъ онъ: — но буду премного обязанъ, если каждый изъ васъ подойдетъ ко мнѣ и пожметъ мою руку.»

Генералъ Ноксъ, стоявшій къ нему ближе всѣхъ, выступилъ впередъ и главнокомандующій со слезами обнялъ его. Прочіе подходили другъ за другомъ и прощались молча. Отъ таверны до пристани стояли солдаты, и генералъ Вашингтонъ, провожаемый своими офицерами, молча прошелъ къ катеру. Въ катерѣ онъ выпрямился во весь ростъ, снялъ шляпу и сдѣлалъ окончательный прощальный привѣтъ. Сослуживцы оставались на берегу съ непокрытыми головами до тѣхъ поръ, пока катеръ, на которомъ уѣзжалъ ихъ вождь, не скрылся изъ виду.

Былъ сѣрый, ненастный вечеръ, когда мы сидѣли и безмолвно слушали исторію Гарри. Гетти подходитъ и цалуетъ отца.

— Вы разказали намъ о многихъ, генералъ Гарри, — сказала она, поднося къ глазамъ своимъ носовой платокъ: вы — говорили о Маріонѣ и Сумптерѣ, о Гринѣ, Уэйнѣ, Раудонѣ и Корнваллисѣ, но ни слова не сказали о полковникѣ Варрингтонѣ!

— Душа моя, онъ разскажетъ тебѣ свою исторію наединѣ! прошептала жена моя, обнявъ сестру: — съ его словъ ты можешь анисать цѣлую книгу.

Но не такъ это вышло. Милэди Тео и ея мужъ, вѣроятно, проникнутый ея желаніемъ, не давали Гарри покоя до тѣхъ поръ, пока убѣжденіями и ласками не принудили его просить Гетти выйдти за него замужъ. Онъ послушался насъ, но на этотъ разъ въ свою очередь заупрямилась Гетти. — «Я уважаю и люблю его съ самыхъ раннихъ дней нашего дѣтства; но ни за что въ мірѣ не соглашусь оставить отца. Когда Богу угодно будетъ призвать его въ другой міръ, тогда я буду слишкомъ стара, чтобы перемѣнить свое имя. Я буду любить его, какъ лучшаго изъ братьевъ; у Джоржа и Тео дѣтская полна дѣтей, мы должны показывать нашу любовь къ нимъ, должны беречь ее для нашихъ малютокъ.» — Гетти послала ему письменный отвѣтъ, а сама уѣхала гостить къ знакомымъ довольно далеко, какъ будто этимъ она хотѣла дать ему вонять, что ея рѣшеніе было окончательно. За рѣшительный отвѣтъ Гарри и принялъ это письмо. Онъ не приходилъ въ отчаяніе. Стрѣлы купидона не проникаютъ слишкомъ глубоко въ жосткую кожу джентльменовъ нашего возраста; хотя въ то время, о которомъ я пишу, мой братъ все еще былъ молодымъ человѣкомъ: ему было не больше пятидесяти лѣтъ. Тетя Гетти теперь сдѣлалась солидной дамой, ея голосъ потерялъ плѣнительную звучность; время покрыло ея голову серебристой сѣдиной. Несмотря на то, и теперь еще выпадаютъ дни, когда она кажется изумительно-молодой и цвѣтущей. Боже мой! какъ недавно еще ея каштановые волосы носили золотистый оттѣнокъ, ея щочки были свѣжи, какъ розы. Но вотъ пронесся вихрь безотвѣтной любви, и онѣ завяли; ея сердце совсѣмъ опустѣло. Отчего же Тео, и я были такъ счастливы, а ты такъ одинока? Отчего каждое блюдо за моимъ столомъ приправлено любовью, и самый столъ служитъ вѣрнымъ доказательствомъ обилія, тогда какъ вонъ тамъ, у моихъ воротъ, дрожитъ отъ холода и изнуренія несчастный отверженецъ свѣта? — Со всѣмъ смиреніемъ преклоняю главу предъ распредѣлителемъ нищеты и болѣзни, богатства и здоровья; — иногда я чувствую, что за всѣ блага, которыя выпали на мою долю, я не умѣлъ выразить вполнѣ своей признательности. Но вотъ я слышу въ саду голоса дѣтей, или изъ-за книги, которую читаю, а можетъ быть и съ постели, на которой лежу одержимый недугомъ, бросаю взглядъ на ихъ мать, а мое сердце наполняется невольной признательностію небу, щедро надѣлившему меня своими дарами.

Съ того времени, какъ я сдѣлался наслѣдникомъ титула и помѣстья дяди, свиданія мои съ добрымъ кузеномъ лордомъ Кастльвудомъ были очень рѣдки. Я всегда считалъ его въ дѣлахъ политическихъ на сторонѣ правительства; но вдругъ, къ немалому моему изумленію, услышалъ о его внезапномъ появленіи на сторонѣ оппозиціи. Обманутый въ ожиданіяхъ получить какое-то мѣсто при дворѣ, на которое онъ разсчитывалъ съ совершенной увѣренностью, онъ нашелъ поводъ къ разрыву съ министерствомъ. Носились слухи, что августѣйшая особа въ государствѣ рѣшительно отказала принять въ королевскій домъ нобльмена, который пользовался весьма дурной репутаціей, и примѣръ котораго могъ бы послужить гибелью для всякаго добропорядочнаго семейства. Я слышалъ о Кастльвудахъ во время нашего путешествія по Европѣ, — въ то же время слышалъ и о томъ, что манія къ игрѣ снова овладѣла его сіятельствомъ. Какъ скоро благоразуміе жены и тестя поправило разстроенное состояніе, онъ снова началъ пускать въ оборотъ свои доходы на ломберныхъ столахъ за банкомъ и ландскнехтомъ. Красота и свѣжесть его жены увяла преждевременно. Мы встрѣтились съ ними только разъ въ Ахенѣ, гдѣ лэди Кастльвудъ упросила мою жену повидаться съ ней и растрогала доброе сердце лэди Варрингтонъ разсказами о пренебреженіи къ ней и оскорбленіи ея мужа. Мы, однако жь, приняли все это, какъ справедливое наказаніе за поведеніе его жены. Извѣстный въ то время авантюристъ, игрокъ и забіяка, называвшій себя кавалеромъ де-Барри и родственникомъ метрессы французскаго короля, а впослѣдствіи оказавшійся ирландцемъ низкаго происхожденія, былъ постояннымъ гостемъ въ домѣ графа и графини. Этотъ гость отъ всѣхъ другихъ отличался чрезвычайно-рѣзко. Это былъ — дерзкій лжецъ, отчаянный игрокъ, корыстолюбивый поклонникъ женскаго пола и человѣкъ необыкновенной храбрости, которая, однако жь, если вѣрить слухамъ, измѣнила ему при двухъ-трехъ непріятныхъ случаяхъ. Впослѣдствіи онъ женился на одной знатной и богатой лэди въ Англіи и сдѣлался несчастнымъ человѣкомъ. Союзъ бѣдной маленькой американской лэди съ лордомъ Кастльвудомъ едва ли былъ счастливѣе.

Я помню, какъ дѣтская зависть нашего маленькаго Майльза была возбуждена извѣстіемъ, что второй сынъ лорда Кастльвуда, ребенокъ нѣсколькими мѣсяцами младше его, былъ уже прапорщикомъ въ какомъ-то ирландскомъ военномъ отрядѣ. Эта особенная милость была исходатайствована милордомъ своему сыну въ то время, когда онъ находился въ хорошихъ отношеніяхъ съ министромъ; къ тому же времени надо отнести и назначеніе Вилля Эсмонда въ Нью-Йоркъ. Въ бытность нашу въ Америкѣ, мы прочитали въ одной англійской газетѣ, что капитанъ Чарльзъ Эсмондъ оставилъ службу его величества подъ тѣмъ предлогомъ, что не хотѣлъ сражаться съ соотечественниками своей матери, графини Кастльвудъ. «Это все продѣлки старой лисицы, Ванъ-денъ-Боша, говорила мадамъ Эсмондъ: — онъ хочетъ сохранить въ цѣлости свое виргинское помѣстье, все равно чья бы сторона не одержала верхъ!» Относительно этой почтенной особы, я могу сказать, что послѣ объявленія независимости Американскихъ Штатовъ, онъ оставался нѣкоторое время въ Англіи, принимая особенное участіе въ американскомъ вопросѣ; но въ тоже время показывалъ видъ, что для такого старика, какъ онъ, давно прошла пора дѣйствовать и дѣлать вредъ. Правительство, безъ всякаго сомнѣнія, соглашалось съ этимъ и оставляло его въ покоѣ. Однажды, вдругъ его куда-то потребовали, онъ съ изумительной быстротой собрался въ дорогу, поскакалъ во Францію и оттуда, нисколько немедля, пустился въ Виргинію.

Ройялисты нашей колоніи не любили этого старика; къ величайшему его негодованію, онъ назывался между ними «Джекомъ-Маляромъ», по имени одного злодѣя, котораго повѣсили въ Англіи за сожженіе въ нашихъ портахъ корабельныхъ запасовъ. Ванъ-денъ-Бошъ повсюду разглашалъ, что, преслѣдуемый правительствомъ, онъ потерялъ въ Англіи огромные капиталы; по пріѣздѣ въ Виргинію, онъ показывалъ изъ себя истиннаго патріота и религіознаго человѣка; несмотря на то, его точно такъ же не любили виги, какъ и партія, все еще остававшаяся вѣрною коронѣ. Онъ удивлялся, что такая старая тори, какъ мадамъ Эсмондъ, изъ Кастльвуда, пользовалась общимъ уваженіемъ, и потому началъ громко и безъ зазрѣнія совѣсти клеветать на нее между джентльменами новаго собранія, передъ губернаторомъ и офицерами штата. Съ Фанни онъ однажды въ Ричмондѣ сильно побранился, именно въ то время, когда она публично назвала его мошенникомъ и предателемъ, и объявила, что никогда не позволитъ такому контрабандисту и торговцу неграми оскорбить мать полковника Генри Варрингтона, задушевнаго друга главнокомандующаго! Въ 1780 г. сгорѣлъ Вильямсбургекій архивъ, въ которомъ хранилась подлинная дарственная запись на наше виргинское помѣстье, данная Франсисомъ лордомъ Кастльвудомъ моему дѣду, Генри Эсмонду, эсквайру.

— О, говорила Фанни: — нѣтъ никакого сомнѣнія, что это работа Джэка-Маляра! Ванъ-денъ-Бошъ хотѣлъ-было взыскать за эту клевету судебнымъ порядкомъ, но Фанни захворала, слегла въ постель и вскоръ умерла.

Ванъ-денъ-Бошъ заключилъ контракты съ новымъ правительствомъ въ убытокъ, какъ говорится, самому себѣ. Онъ доставлялъ лошадей, провизію, фуражи, и разумѣется, самаго дурнаго качества; но когда въ Виргинію прибылъ Арнольдъ (генералъ королевской службы) и началъ предавать все пламени, — запасы и табачные амбары Ванъ-денъ-Боша. по какому-то странному случаю, уцѣлѣли. Тогда неизвѣстные виги рѣшились отмстить старому бездѣльнику. Нѣсколько кораблей его, стоявшихъ въ рѣкѣ Джемса, весь провіантъ и значительное количество рогатаго скота, были сожжены среди страшнаго мычанья. Ванъ-денъ-Бошъ получилъ записку, въ которой значилось, что друзья рѣшились услужить ему, какъ онъ услуживалъ другимъ; вмѣсто подписи въ запискѣ были слѣдующія слова: «Томъ стекольщикъ посылаетъ поклонъ собрату своему Джэку-Маляру.» Никто не жалѣлъ о старикѣ, хотя онъ чуть-чуть не сошелъ съ ума отъ страшной потери. Въ свитѣ Арнольда находился и высокоблагородный капитанъ, Вильямъ Эсмондъ, изъ нью-йоркскихъ ройялистовъ, въ качествѣ адъютанта при особѣ генерала. Когда Гоу занималъ Филадельфію, Вилль открылъ и содержалъ тамъ игорный ломъ, и, какъ говорится, имѣлъ отъ этого хорошую прибыль. Не знаю, какимъ образомъ онъ лишился своихъ пріобрѣтеній. Если онъ согласился быть адъютантомъ Арнольда, то безъ всякаго сомнѣнія финансовыя его обстоятельства находились въ самомъ дурномъ положеніи.

Когда королевскія войска появились въ нашей провинціи, мадамъ Эсмондъ сочла необходимымъ открыть свой домъ въ Кастлѣвудѣ и пригласить ихъ туда. И дѣйствительно, она принимала тамъ мистера Арнольда и его свиту.

— Не мнѣ, говорила она: — отказывать въ гостепріимствѣ человѣку, пользующемуся милостями моего государя.

Она открыла домъ для него и угощала съ большимъ, хотя и холоднымъ уваженіемъ, пока онъ оставался въ округѣ. Наконецъ генералъ уѣхалъ, а вмѣстѣ съ нимъ и его драгоцѣнный адъютантъ. Нѣкоторые изъ негодяевъ, составлявшихъ свиту Арнольда, оставались еще въ гостепріимномъ домѣ, бражничали, оскорбляли хозяйку дома, оскорбляли ея людей, и въ заключеніе, въ припадкѣ пьянаго сумасшествія, сожгли старый Кастльвудъ. Къ счастію, домъ нашъ въ Ричмондѣ не былъ сожженъ, хотя мистеръ Арнольдъ выжегъ весь городъ; туда-то и переселилась неустрашимая старая лэди, окруженная своею челядью и непоколебимая въ своихъ вѣрноподданническихъ чувствахъ, несмотря на дурное съ ней обхожденіе.

— Эсмондамъ, говорила она: — не привыкать къ королевской неблагодарности.

Въ это время мистеръ Ванъ-денъ-Бошъ, отъ имени внука и милорда Кастльвуда, объявилъ права на наше виргинское помѣстье. Онъ говорилъ, что милордъ не намѣренъ нарушать спокойствія мадамъ Эсмондъ и отнимать отъ нея право пользоваться доходами съ помѣстья, пока продолжается ея жизнь; но все же онъ считалъ необходимымъ заявить, что право это предоставлено было только отцу милорда и продолжено его дочери единственно изъ великодушія. Теперь же милордъ положилъ, чтобы второй его сынъ переселился въ Виргинію, къ которой молодой джентльменъ всегда оказывалъ самое горячее сочувствіе. Всеобщая ненависть къ Ванъ-денъ-Бошу была такъ велика, что если бы онъ остался въ Виргиніи еще на нѣсколько времени, то его непремѣнно окунули бы въ смолѣ и потомъ вываляли въ перьяхъ. Но Ванъ-денъ-Бошъ обратился въ конгрессъ, представлялся тамъ мученикомъ за дѣло свободы и просилъ вознагражденія себѣ, и правосудія внуку.

Моя мать долго находилась въ страшномъ недоумѣніи, въ какомъ-то тревожномъ настроеніи духа; она знала тайну, которой никому не хотѣла повѣрить. Ея документы сгорѣли: въ томъ числѣ и дарственная запись на ея помѣстье! Копіи съ этихъ документовъ, хранившіяся въ Ричмондскомъ архивѣ, тоже пропали — случайно ли, мошенническимъ ли образомъ? — сказать трудно. Она не хотѣла даже повѣрить своей тайны письмамъ, которыя посылала мнѣ. Послѣ сдачи Йоркъ-Тоуна она открылась Гарри, а тотъ познакомилъ меня съ этимъ фактомъ въ письмѣ съ британскимъ офицеромъ, возвращавшимся въ Англію изъ плѣна. Только теперь пришли мнѣ на память слова, сказанныя Виллемъ Эсмондомъ въ нью-йорскомъ кофейномъ домѣ и пропущенныя мною мимо ушей; въ головѣ моей сейчасъ же мелькнула часть этого коварнаго умысла.

Теперь очередь до мистера Вилля. Въ Гэмпширѣ, въ Кастльвудской церкви и теперь можно видѣть плиту съ надписью: Dulce et decorum est propatria mori, и далѣе: «Этотъ мраморъ положенъ братомъ, оплакивающимъ свою потерю…. Памяти высокоблагороднаго Вилльяма Эсмонда, эсквайра, умершаго въ Сѣверной Америкѣ на службѣ королю.» Но какъ онъ умеръ? Когда, къ концу 1781 г., въ континентальной арміи, занимавшей постъ въ Филадельфіи, произошелъ бунтъ и сэръ Генри Клинтонъ послалъ нашихъ агентовъ къ метежникамъ, что сдѣлалось съ ними? Солдаты взяли въ плѣнъ шпіоновъ, которыхъ сейчасъ же предали военному суду, и мой братъ (котораго солдаты наши знали, любили и часто ходили съ нимъ въ огонь), посланный изъ лагеря палраментеромъ, узналъ одного изъ лазутчиковъ, въ то самое время, когда была назначена казнь. Этотъ злодѣй съ страшными воплями ползалъ въ ногахъ полковника Варрингтона, умолялъ его о пощадѣ и обѣщалъ признаться во всемъ. Въ чемъ же ему было прежде признаваться? Гарри отвернулся отъ него съ болѣзненнымъ ощущеніемъ въ сердцѣ. Сестра и мать Вилля никогда не знали истины. Онѣ все воображали, что Вилль убитъ былъ въ сраженіи.

Услышавъ объ этомъ изумительномъ посягательствѣ на наше имущество, я отправился къ милорду Кастльвуду (благородный сынъ котораго имѣлъ вліяніе на блистательнаго принца и обогатилъ себя игрой съ своимъ королевскимъ господиномъ) и объяснился съ нимъ по этому предмету. Относительно себя, я доказывалъ ему, что не принимаю въ этомъ дѣлѣ особеннаго участія, потому что рѣшился передать брату всѣ свои права на виргинскія помѣстья. Кастльвудъ принялъ меня очень любезно; улыбался, когда я говорилъ о моемъ безкорыстіи; говорилъ, что онъ увѣренъ въ моей любви къ брату, но послѣ этого каковы же должны быть его чувства къ своему родному сыну? Онъ неоднократно слышалъ отъ отца и въ этомъ клялся надъ Библіей, что, со смерью моей матери, имѣнье наше должно перейти къ главѣ семейства. При ссылкѣ на документъ, оставленный полковникомъ Эсмондомъ, онъ пожалъ плечами и принялъ ее за сказку.

— On ne fait pas de ces folies la! сказалъ онъ, протягивая ко мнѣ табакерку: — вашъ дѣдъ былъ большой руки чудакъ. Бабушка моя была влюблена въ него; а мой отецъ, эта добрѣйшая душа, отдалъ имъ на время виргинское помѣстье, лишь бы только отдѣлаться! C'était un scandale, mon cher, un joli petit scandale!

О, еслибы его услышала моя мать! Я хотѣлъ-было возвысить тонъ, но милордъ съ величайшей любезностью сказалъ:

— Любезный рыцарь! вы намѣрены драться изъ-за личности нашей бабушки, — allons donc! Прекрасно; я буду съ вами откровененъ. Не хотите ли кончить споръ насчетъ виргинскаго помѣстья миролюбивымъ образомъ?

И милордъ назначилъ сумму, далеко превышавшую дѣйствительную стоимость помѣстья.

Пораженный хладнокровіемъ этой почтенной особы, я пошелъ въ кофейный домъ, гдѣ ожидалъ меня къ обѣду мой старый другъ, котораго я искренно уважаю. Мнѣ было больно, что я не имѣлъ возможности дать этому джентльмену мѣсто въ Варрингтонѣ на Уэйвнеѣ; я не могъ этого сдѣлать, въ чемъ соглашался онъ самъ. Онъ велъ жизнь весьма нестрогихъ правилъ и его примѣръ въ моей деревнѣ никакъ не могъ быть назидательнымъ; кромѣ того, привыкнувъ къ городской жизни, онъ умеръ бы отъ скуки въ моей деревнѣ; наконецъ онъ объявилъ мнѣ, что надѣялся устроить себя въ Лондонѣ самымъ комфортабельнымъ образомъ^[8]. Нужно ли говорить, что моимъ собесѣдникомъ за обѣдомъ былъ старинный мой другъ Самсонъ, постоянно обѣдавшій со мной, когда я пріѣзжалъ въ Лондонъ. Я разсказалъ ему о моемъ свиданіи съ его старымъ патрономъ, — и, право, лучшаго совѣтника въ этомъ дѣлѣ мнѣ бы не найдти.

— Праведное небо! воскликнулъ Самсонъ. — Низость этого человѣка превосходитъ всякое вѣроятіе! Могу дать клятву, что будучи секретаремъ и уполномоченнымъ въ Кастльвудѣ, я не разъ видѣлъ дарственную запись, данную покойнымъ лордомъ вашему дѣду. Во уваженіе любви, питаемой мною къ моему родственнику Генри Эсмонду, эсквайру, мужу моей дорогой матери Рахели, вдовствующей виконтессы Кастльвудъ, ни проч. — такъ начинается этотъ документъ. Я знаю мѣсто, гдѣ онъ хранится. Поѣдемте туда завтра же, и пусть несутъ насъ лошади, что есть силы. Тамъ найдется человѣкъ — все равно кто бы онъ ни былъ. — который помнитъ и уважаетъ меня. Бумаги, я увѣренъ, лежатъ на прежнемъ мѣстѣ и по сіе время. О, Боже, Боже! какъ бы я былъ благодаренъ, еслибъ могъ какимъ бы то ни было образомъ показать свою признательность къ вамъ и вашему знаменитому брату!

Глаза Самсона наполнились слезами. Онъ сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ. При извѣстной порціи портвейна, Самсонъ всегда съ угрызеніемъ совѣсти вспоминалъ о своей прошлой жизни и указывалъ на перемѣну въ ней послѣ страшной кончины своего друга, доктора Додда.

Несмотря на быструю ѣзду, мы добрались до Кастльвуда не очень скоро. Я остался на дворѣ, и глядя на фонтанъ, вслушивался въ грустно-плѣнительную музыку его плесканья, о которой дѣдъ мой упоминаетъ въ своихъ запискахъ. Передо мной оживали личности, давно отшедшія въ вѣчность; я видѣлъ Беатриксу во всей ея красотѣ и видѣлъ милорда Франсиса въ малиновомъ кафтанѣ, сзывающаго собакъ и садящагося на своего сѣраго коня; видѣлъ пажа, сдѣлавшагося властелиномъ замка и его наслѣдницы, — какъ вдругъ видѣнія мои исчезли и я увидѣлъ передъ собой Самсона, съ старой книгой, въ грубомъ кожаномъ переплетѣ, содержавшей въ себѣ письма, копіи съ условій и различные документы, писанные — одни секретаремъ милорда Франсиса, другіе — слабымъ почеркомъ его жены, моей бабушки; нѣкоторые носили надписи послѣдняго лорда; въ числѣ ихъ находилась копія съ дарственной записи въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ ее послали къ моему дѣду въ Виргинію.

— Victoria! Victoria! кричалъ Самсонъ, крѣпко сжимая мнѣ руку и обнимая кого ни попало. — Вотъ тебѣ гинея, Бетти. Сегодня вечеромъ мы выпьемъ славный пуншъ въ Трехъ Замкахъ!

Въ то время, какъ мы разговаривали, вдали послышался стукъ почтовыхъ каретъ и вскорѣ во дворъ, гдѣ мы стояли, въѣхали два экипажа; въ одномъ сидѣлъ милордъ съ своимъ пріятелемъ, въ другомъ — ихъ слуги. Увидѣвъ меня, милордъ сдѣлался блѣднѣе обыкновеннаго.

— Какому случаю обязанъ я посѣщеніемъ сэра Джоржа, и скажите, мистеръ Самсонъ, вы что здѣсь дѣлаете? спросилъ милордъ.

Надо думать, что онъ или забылъ о существованіи этой книги, или никогда ее не видалъ; въ противномъ случаѣ его клятву надъ Библіей слѣдуетъ принять за преднамѣренное клятвопреступленіе.

Я пожалъ руку его спутнику, нобльмену, съ которымъ имѣлъ честь служить въ Америкѣ.

— Я пріѣхалъ, сказалъ я: — убѣдиться въ фактѣ, относительно котораго вы ошиблись вчера, и отыскать доказательство этому въ собственномъ вашемъ домѣ. Вамъ, милордъ, угодно было поклясться надъ Библіей, что между вашимъ отцомъ и его матерью не было никакого условія насчетъ одного помѣстья, которымъ я владѣю. Когда мистеръ Самсонъ былъ у васъ секретаремъ, онъ видѣлъ копію съ подобнаго условія: вотъ она.

— Не хотите ли вы сказать, сэръ Джоржъ Варрингтонъ, что вы, безъ вѣдома моего, разсматривали мои бумаги? вскричалъ милордъ.

— Я усумнился въ правильности вашего показанія, хотя и подтвержденнаго торжественной клятвой, сказалъ я, кланяясь.

— Сэръ, это грабительство! Подайте мнѣ бумаги! проревѣлъ милордъ.

— Грабительство, милордъ, — слово слишкомъ грубое. Не прикажете ли разсказать всю исторію лорду Раудону?

— Это вѣрно насчетъ маркизства? Connu, connu, mon cher, сэръ Джоржъ! Въ Нью-Йоркѣ мы постоянно звали васъ маркизомъ. Не знаю, кто вывезъ эту исторію изъ Виргиніи.

Никогда прежде не слышалъ я этого нелѣпаго прозванія и теперь не обратилъ на него вниманія.

— Милордъ Кастльвудъ, сказалъ я: — не только усумнился, но вчера объявилъ права свои на мое помѣстье, и клялся надъ Библіей, что….

Изъ груди Кастльвуда вырвалось что-то въ родѣ вздоха.

— Великое небо! произнесъ онъ. — Неужели вы, сэръ Джоржъ, полагаете, что по этому дѣлу дѣйствительно существуетъ условіе.

— Да. Вотъ оно!

— Дѣйствительно, — это почеркъ моего отца. Тутъ не можетъ быть никакого сомнѣнія. Клянусь надъ… клянусь честью джентльмена! Я вовсе не зналъ о такомъ документѣ, и совершенно ошибочно понималъ слова моего отца. Эта бумага ясно показываетъ, что помѣстье принадлежитъ вамъ неотъемлемо…. Дай Богъ, чтобы оно приносило вамъ счастье! И онъ протянулъ руку съ самой ласковой улыбкой.

— Поблагодарите и меня, милордъ, за то, что я имѣлъ возможность открыть истину, сказалъ Самсонъ съ лукавой усмѣшкой.

— Поблагодарить? Вы съ ума сошли! возразилъ милордъ. — Я человѣкъ прямой, и не хочу скрывать отъ кузена, что я больше, чѣмъ онъ самъ, желалъ ему добра. Сэръ Джоржъ, вы останетесь обѣдать съ нами; сюда прибудетъ большая партія охотниковъ. Вы должны остаться съ нами!

— Милордъ, сказалъ я, положивъ въ боковой карманъ книгу и застегивая кафтанъ: — я сейчасъ же поѣду, сниму копію съ этого документа и потомъ возвращу его вамъ. У моей матери сгорѣли въ Виргиніи всѣ документы и она совершенно успокоится, получивъ эту запись.

— Какъ! развѣ документы мадамъ Эсмондъ сгорѣли? Чортъ возьми! Когда же это случилось? спросилъ милордъ.

— Желаю вамъ, милордъ, удачной охоты. Пойдемъ, Самсонъ: мы отобѣдаемъ въ Трехъ Замкахъ.

Съ этими словами я сдѣлалъ быстрый поворотъ и поклонился лорду Раудону. Съ того дня и по настоящее время нога моя не ступала въ домъ моихъ предковъ.

Не знаю, приведется ли мнѣ увидѣть еще разъ старушку мать? Она живетъ въ Ричмондѣ; нашъ Кастльвудъ послѣ пожара не возобновлялся. Когда Гарри былъ въ Англіи, мы послали матери портреты ея обоихъ сыновей, писанныя знаменитымъ Рейнольдомъ. Это было въ послѣдній годъ жизни доктора Джонсона. Заглянувъ въ мастерскую художника и увидѣвъ портретъ Гарри въ мундирѣ американскихъ войскъ (появленіе котораго въ то время въ Англіи служило диковинкой), докторъ спросилъ: кто это такой? Ему отвѣчали, что это знаменитый американскій генералъ…. генералъ Варрингтонъ, братъ сэра Джоржа.

— Генералъ Варъ! вскричалъ докторъ. — Генералъ Рингъ! Что за дичь! Въ первый разъ слышу такую фамилію!

Вмѣстѣ съ этимъ онъ повернулся и оставилъ мастерскую. Я изображенъ былъ въ малиновомъ кафтанѣ. Съ обоихъ портретовъ мы оставили копіи. Но, по увѣренію капитана Майльза и его сестрицъ, самое вѣрное сходство моей особы выражено въ картинкѣ остроумнаго сосѣда, мистера Бонбири, который нарисовалъ меня и мою жену, сопровождаемыхъ мистеромъ Гумбо. Внизу картинки была слѣдующая надпись: «сэръ Джоржъ, милэди и ихъ господинъ.»

Но вотъ мой господинъ приходитъ ко мнѣ. Онъ задулъ въ домѣ всѣ огни, осмотрѣлъ всѣ замки и запоры, приказалъ всей челяди мужскаго и женскаго пола разойтись по мѣстамъ и, начиная тушить мои свѣчи, говоритъ:

— Пора ложиться спать, сэръ Джоржъ! Двѣнадцать часовъ!

— Неужели такъ поздно!

Я закрываю книгу и отправляюсь на покой, благословляя всѣхъ спящихъ вокругъ меня.

↑ Замѣтка, писанная женскимъ почеркомъ. «Мой сынъ не мотъ, не сокрушитель женскихъ сердецъ, какими бываютъ нѣкоторые джентльмены; но что онъ былъ чрезвычайно похожъ на Е. K. В. принца, во время ихъ дѣтскаго возраста, — это достовѣрно; герцогиня Анкастеръ сама замѣчала это въ Сентджемскомъ паркѣ, куда Гумбо и бѣдная Молли часто брали его прогуляться.» Т. В.
↑ Въ рукописи Варрингтона не говорится ни слова, что это за «старое мѣсто». Быть можетъ, кто нибудь изъ моихъ обязательныхъ читателей сообщитъ мнѣ какъ объ этомъ, такъ и о томъ, кто такая была мистриссъ Гудисонъ.
↑ Belle Savage и Saracens Head — названія двухъ лондонскихъ гостинницъ.
↑ Авторъ, только что передъ этимъ хваставшійся своимъ спокойствіемъ, противорѣчитъ здѣсь самому себѣ. Вѣроятно, онъ, дѣлая оцѣнку себѣ, ошибался, какъ ошибались и многіе другіе, кромѣ его.
↑ Sillabub — питье, приготовляемое изъ молока, съ сахаромъ и небольшаго количества вина.
↑ Надѣюсь также, что въ высказанныхъ мною мнѣніяхъ относительно его, я доказалъ, что умѣю быть справедливымъ и великодушнымъ къ тѣмъ, которые смотрѣли на меня несовсѣмъ благопріятно. Братъ мой, Гарри, всегда старавшійся возстановить между мной и своимъ любимымъ начальникомъ хорошія отношенія, въ бытность свою въ Монтъ-Вернонѣ, показывалъ его превосходительству нѣсколько первыхъ листовъ изъ моей исторіи. Генералъ Вашингтонъ (читавшій очень немного, и вообще не отличавшійся литературными наклонностями) замѣтилъ: если вы хотите слышать мое мнѣніе, любезный генералъ, то мнѣ кажется, что сэръ Джоржъ задумалъ сочиненіе, которое, судя по этому образцу, будетъ оскорбительно для той и другой стороны. Д. Э. В.
↑ Ни одно изъ этихъ двухъ предпринятыхъ сочиненій сэра Джоржа Варрингтона не было приведено къ скончанію.
↑ Онъ сдѣлался вторымъ проповѣдникомъ въ капеллѣ лэди Виттльси и женился на Елизаветѣ, вдовѣ Германа Фанера, эсквайра, знаменитаго пивовара.

[1] Замѣтка, писанная женскимъ почеркомъ. «Мой сынъ не мотъ, не сокрушитель женскихъ сердецъ, какими бываютъ нѣкоторые джентльмены; но что онъ былъ чрезвычайно похожъ на Е. K. В. принца, во время ихъ дѣтскаго возраста, — это достовѣрно; герцогиня Анкастеръ сама замѣчала это въ Сентджемскомъ паркѣ, куда Гумбо и бѣдная Молли часто брали его прогуляться.» Т. В.

[2] Въ рукописи Варрингтона не говорится ни слова, что это за «старое мѣсто». Быть можетъ, кто нибудь изъ моихъ обязательныхъ читателей сообщитъ мнѣ какъ объ этомъ, такъ и о томъ, кто такая была мистриссъ Гудисонъ.

[3] Belle Savage и Saracens Head — названія двухъ лондонскихъ гостинницъ.

[4] Авторъ, только что передъ этимъ хваставшійся своимъ спокойствіемъ, противорѣчитъ здѣсь самому себѣ. Вѣроятно, онъ, дѣлая оцѣнку себѣ, ошибался, какъ ошибались и многіе другіе, кромѣ его.

[5] Sillabub — питье, приготовляемое изъ молока, съ сахаромъ и небольшаго количества вина.

[6] Надѣюсь также, что въ высказанныхъ мною мнѣніяхъ относительно его, я доказалъ, что умѣю быть справедливымъ и великодушнымъ къ тѣмъ, которые смотрѣли на меня несовсѣмъ благопріятно. Братъ мой, Гарри, всегда старавшійся возстановить между мной и своимъ любимымъ начальникомъ хорошія отношенія, въ бытность свою въ Монтъ-Вернонѣ, показывалъ его превосходительству нѣсколько первыхъ листовъ изъ моей исторіи. Генералъ Вашингтонъ (читавшій очень немного, и вообще не отличавшійся литературными наклонностями) замѣтилъ: если вы хотите слышать мое мнѣніе, любезный генералъ, то мнѣ кажется, что сэръ Джоржъ задумалъ сочиненіе, которое, судя по этому образцу, будетъ оскорбительно для той и другой стороны. Д. Э. В.

[7] Ни одно изъ этихъ двухъ предпринятыхъ сочиненій сэра Джоржа Варрингтона не было приведено къ скончанію.

[8] Онъ сдѣлался вторымъ проповѣдникомъ въ капеллѣ лэди Виттльси и женился на Елизаветѣ, вдовѣ Германа Фанера, эсквайра, знаменитаго пивовара.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

Виригинцы (Теккерей; Бутузов)/Часть четвёртая/ДО

ВИРГИНЦЫ

B. М. ТЕККЕРЕЯ

1858

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ И ПОСЛѢДНЯЯ.

ГЛАВА I. (ИЗЪ РУКОПИСИ МИСТЕРА ВАРРИНГТОНА) МИЛЭДИ НАХОДИТСЯ НА САМОМЪ ВЕРХУ ЛѢСТНИЦЫ.

ГЛАВА II. МЫ ПРОВОДИМЪ СВЯТКИ ВЪ КАСТЛЬВУДѢ 1759 Г.

ГЛАВА III. ВѢСТИ ИЗЪ КАНАДЫ.

ГЛАВА IV. ИСТИННАЯ ЛЮБОВЬ.

ГЛАВА V. ИЗВѢЩАЕТЪ НАСЪ, КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ МИСТЕРЪ ВАРРИНГТОНЪ ВПРЫГНУЛЪ ВЪ ЛАНДО.

ГЛАВА VI. КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ МЫ ВСѢ ВЫШЛИ ИЗЪ ЛАНДО.

ГЛАВА VII. ПИРАМЪ И ТИСБЕЯ.

ГЛАВА VIII. СОДЕРЖИТЪ ВЪ СЕБѢ КОМЕДІЮ И ТРАГЕДІЮ.

ГЛАВА IX. ПОКАХОНТАСЪ.

ГЛАВА X. СТѢСНЕННЫЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА.

ГЛАВА XI. ЛУИДОРЪ МАЙЛЬЗА.

ГЛАВА XII. ГОРЕ И УТѢШЕНІЕ.

ГЛАВА XIII, ВЪ КОТОРОЙ ГАРРИ ПОКОРЯЕТСЯ ОБЩЕЙ УЧАСТИ.

ГЛАВА XIV. ОТКРЫТІЕ ГАВАНИ.

ГЛАВА XV. ВИРГИНЦЫ.

ГЛАВА XVI. ПОСЛѢДНЕЕ «God, save the king».

ГЛАВА XVII. РЕПЕТИЦІЯ.

ГЛАВА XVIII. ПОЛКОВНИКЪ БЕЗЪ ПОЛКА.

ГЛАВА XIX. ВЪ КОТОРОЙ МЫ СРАЖАЕМСЯ И ОБРАЩАЕМСЯ ВЪ БѢГСТВО.

ГЛАВА XX, ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВОИНСТВЕННАЯ.

ГЛАВА XXI. ПОДЪ ТѢНІЮ ВИНОГРАДНИКА И СМОКОВНИЦЫ.