Виригинцы (Теккерей; Бутузов)/Часть первая/ДО

Виригинцы — Часть первая
авторъ Уильям Теккерей, пер. В. В. Бутузовъ (1822—1868)

Оригинал: англ. The Virginians, опубл.: 1858. — Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ВИРГИНЦЫ

РОМАНЪ МИНУВШАГО СТОЛѢТІЯ B. М. ТЕККЕРЕЯ САНКТПЕТЕРБУРГЪ

1858

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.
ВЪ КОТОРОЙ ОДИНЪ ИЗЪ ВИРГИНЦЕВЪ ПОСѢЩАЕТЪ ДОМЪ СВОИХЪ ПРЕДКОВЪ.

Въ библіотекѣ одного извѣстнѣйшаго американскаго писателя висѣли на стѣнѣ двѣ, сложенныя накрестъ, сабли, которыя его родственники носили во время великой войны за независимость. Одна сабля была обнажаема въ службѣ англійскаго короля, другая служила доблестному и заслуженному воину республики. Владѣтель этихъ трофеевъ, въ свою очередь, пріобрѣлъ себѣ имя въ равной степени почетное, какъ въ странѣ своихъ предковъ, такъ и своей родинѣ, гдѣ подобные ему геніальные люди всегда пользуются мирнымъ, спокойнымъ привѣтомъ.

Описываемая мною исторія напоминаетъ мнѣ объ этихъ двухъ сабляхъ, висѣвшихъ въ кабинетѣ американскаго историка въ Бостонѣ. Во время революціоной войны, лица, которыя должны дѣйствовать въ нашемъ разсказѣ, жители Америки и дѣти старой Англіи, находившіяся въ одно и тоже время въ борьбѣ на двухъ противоположныхъ сторонахъ, — миролюбиво сошлись другъ съ другомъ, по окончаніи борьбы, какъ это и должно быть между братьями, и несмотря на то, что вражда неизбѣжно разъединяла ихъ, любовь между ними никогда, однако же, не уменьшалась. Портреты, полковника въ красномъ и генерала въ синемъ мундирѣ и лосинѣ, висѣли рядомъ въ дубовой столовой Варрингтоновъ, въ Англіи, гдѣ потомокъ одного изъ братьевъ показывалъ мнѣ портреты этихъ лицъ, вмѣстѣ съ множествомъ писемъ, которыя они писали, съ множествомъ книгъ и документовъ, которые имъ принадлежали. Въ фамиліи Варрингтоновъ изображенія полковника и генерала, для отличія отъ другихъ лицъ этой почтенной фамиліи, носили названіе Виргинцевъ. Это же самое названіе дано и ихъ запискамъ.

Оба они провели много времени въ Европѣ; оба жили на краю того Стараго Свѣта, отъ котораго мы такъ быстро убѣгаемъ; оба были знакомы съ многими превратностями людей и счастія. Судьба нерѣдко приводила ихъ въ столкновеніе съ лицами, съ которыми мы знакомимся только въ книгахъ и которыя, повидимому, оживаютъ въ то время, когда я читаю письма Виргинцевъ; мнѣ слышатся ихъ голоса, когда я пробѣгаю пожелтѣвшія страницы, написанныя за нѣсколько десятилѣтій назадъ, окропленныя слезами разочарованной юности, почтительно отправлявшіяся по адресу послѣ пышныхъ баловъ и церемоній величаваго Стараго Свѣта, нацарапанныя при свѣтѣ лагерныхъ огней, или за дверями темницы; мало того, одно изъ писемъ пробито было пулей, и большая часть его обагрена была кровію того, на чьей груди оно лежало.

Вѣроятно, эти письма вовсе не уцѣлѣли бы, еслибъ несохранила ихъ та любящая особа, которую братья не забывали въ своей почтительной перепискѣ. Мать Виргинцевъ сберегла всѣ письма своихъ сыновей, отъ самаго перваго, въ которомъ Генри, младшій изъ близнецовъ, изъявляетъ любовь своему брату, остававшемуся, по случаю какого-то ушиба, въ домѣ дѣда, въ Кастльвудѣ, въ Виргиніи, и благодарить дѣдушку за лошадь, на которой катался съ своимъ наставникомъ, — до послѣдняго, съ надписью: «отъ моего возлюбленнаго сына», которое достигло своего назначенія за нѣсколько часовъ до ея смерти. Почтительная лэди никогда не ѣздила вь Европу, кромѣ, впрочемъ, одного раза, и то вмѣстѣ съ родителями, въ царствованіе Георга Втораго; она скрывалась въ Ричмондѣ, когда Кастльвудъ сожженъ быль во время войны, и послѣ того событія навсегда приняла названіе мадамъ Эсмондъ.

Письма Виргинцевъ, какъ читатель увидитъ изъ образцовъ, которые будутъ ему представлены, далеко не отличаются полнотою. Это скорѣе намеки, нежели описанія, скорѣе этюды и контуры. Быть можетъ, авторъ этихъ страницъ иногда ошибочно понималъ содержаніе этюдовъ и отступалъ отъ подлиннаго ихъ смысла; но, по крайней мѣрѣ, внимательно разсматривая документы, я старался представить себѣ, какъ можно вѣрнѣе, положеніе каждаго Виргинца и окружающую его среду. Я начерталъ ихъ фигуры такъ, какъ они рисовались въ моемъ воображеніи, вставилъ разговоръ ихъ въ томъ видѣ, въ какомъ, мнѣ кажется, я могъ бы слышать его въ дѣйствительности; и такимъ образомъ, по мѣрѣ силъ и умѣнья, старался оживить и минувшія времена, и отшедшихь въ вѣчность людей. Съ какимъ успѣхомъ совершенъ этотъ трудъ, какую пользу или удовольствіе доставитъ онъ публикѣ, пусть рѣшитъ благосклонный читатель.

Въ одно лѣтнее утро, въ 1756 году, въ царствованіе его величества короля Георга Втораго, «Молодая Рахиль», виргинскій корабль, подъ командою капитана Эдварда Франкса, вошелъ въ рѣку Авонъ, счастливо совершивъ годичный свой вояжъ въ рѣку Потомакъ. Пользуясь приливомъ, онъ продолжалъ плыть въ Бристоль и наконецъ бросилъ якорь противъ пристани мистера Трэйля, но возможности въ близкомъ отъ нея разстояніи. Мистеръ Трэйль, владѣвшій грузомъ этого корабля, увидѣлъ его изъ оконъ своей конторы, немедленно взялъ шлюпку и подъѣхалъ къ борту. Хозяинъ груза «Молодой Рахили», высокаго роста, солидный мужчина, съ хорошо сохранившимися волосами и съ серьёзнымъ выраженіемъ въ лицѣ, подалъ руку капитану Франксу, стоявшему на палубѣ, и поздравилъ его съ поспѣшнымъ и счастливымъ окончаніемъ вояжа. Сдѣлавъ замѣчаніе, что надо благодарить небо за его милосердіе, онъ приступилъ немедленно къ дѣлу, потребовавъ отъ капитана подробный отчетъ, относительно груза и пассажировъ.

Франксъ былъ человѣкъ веселаго характера и любилъ пошутить.

— Есть и пассажиры, сказалъ онъ: — кромѣ вонъ этого мальчика негра, который тащитъ чемоданы, есть еще пассажиръ, который занялъ всю главную каюту.

Мистеръ Трэйль принялъ видъ, по которому нетрудно было заключить, что онъ ожидалъ отъ неба милостей гораздо больше.

— Будь ты проклятъ, Франксъ, и съ твоимъ счастьемъ! — Дюкъ Вильямъ привезъ на прошлой недѣлѣ четырнадцать, несмотря на то, что несетъ грузъ въ половину меньше Рахили.

— И въ добавокъ пассажиръ, который занялъ всю каюту, ничего не платитъ, продолжалъ капитанъ. Вотъ теперь такъ ругайтесь: это вамъ здорово, мистеръ Трэйль, — Право, здорово. Я самъ пробовалъ это лекарсгво.

— Пассажиръ занимаетъ всю каюту и ничего не платитъ? Праведное небо! — да не глупецъ ли ты, Франксъ?

— Спросите объ этомъ у самого пассажира; — онъ идетъ сюда.

При этихъ словахъ, изъ люка на палубу вышелъ молодой человѣкъ, лѣтъ девятнадцати. Онъ былъ въ глубокомъ траурѣ, въ плащѣ и при шпагѣ.

— Гумбо! идіотъ! вскричалъ онъ: — что же ты не выносишь багажъ изъ каюты? Итакъ, любезный капитанъ, вояжъ нашъ кончился. Сегодня вечеромъ вы увидите малютокъ, о которыхъ говорили мнѣ. Пожалуйста, поцалуйте за меня Полли, Бетти и маленькаго Томми; да не забудьте поклониться отъ меня и мистриссъ Франксъ. Вчера я думалъ, что плаванію нашему не будетъ конца, — а теперь я почти сожалѣю, что оно кончилось. Маленькая спаленка въ моей каютѣ кажется мнѣ удобнѣе и покойнѣе теперь, когда я намѣренъ оставить ее.

Мистеръ Трэйль гнѣвно посмотрѣлъ на молодаго пассажира, который не заплатилъ денегъ за переѣздъ. Онъ едва кивнулъ головой незнакомцу, когда капитанъ Франксъ сказалъ:

— Этотъ джентльменъ, сэръ, мистеръ Трэйль, — имя его вы, вѣроятно, слышали.

— Оно довольно хорошо извѣстно въ Бристолѣ, сказалъ мистеръ Трэйль величественнымъ тономъ.

— А это мистеръ Варрингтонъ, сынъ мадамъ Эсмондъ Варрингтонъ, изъ Кастльвуда, продолжалъ капитанъ.

Британскій купецъ въ одинъ моментъ сдернулъ шляпу съ головы и началъ такъ щедро отвѣшивать поклоны, какъ будто стоялъ передъ принцемъ царской крови.

— Всемогущая сила! мистеръ Варрингтонъ! какой восторгъ! какое великое милосердіе Божіе, что вашъ вояжъ былъ такъ благополученъ! Вы должны взять мою шлюпку, чтобъ ѣхать на берегъ. Позвольте мнѣ почтительно и отъ искренняго сердца поздравить васъ съ пріѣздомъ въ Англію: позвольте пожать руку сыну моей благодѣтельницы, мистриссъ Эсмондъ Варрингтонъ, имя которой всѣмъ извѣстно и всѣми уважаемо на Бристольской биржѣ, смѣю васъ увѣрить. Не правда ли, Франксъ?

— Такого табаку, какой получается изъ Виргиніи, нѣтъ и не можетъ быть отличнѣе; такого джину, какой доставляютъ Три Замка, нѣтъ и не можетъ быть лучше, сказалъ мистеръ Франксъ, вынимая изъ кармана огромную мѣдную табакерку и засовывая за щеки табачную жвачку. Вы еще не знаете, сэръ, что это за наслажденіе; — вы полюбите его, я увѣренъ, подождите немного. Не такъ ли, мистеръ Трэйль? я бы желалъ, чтобъ вы получали десять грузовъ табаку вмѣсто одного. Вы бы могли имѣть десять грузовъ: я говорилъ объ этомъ съ мадамъ Эсмондъ. Я осмотрѣлъ всю ея плантацію. Когда я пріѣзжаю къ ней въ домъ, она обходится со мной, какъ съ лордомъ: не жалѣетъ для меня хорошаго вина, не заставляетъ стоять въ конторѣ, какъ это дѣлаютъ нѣкоторые (при этомъ Франксъ бросилъ выразительный взглядъ на мистера Трэйля). Это, я вамъ доложу, настоящая, природная лэди: будь у нея побольше негровъ, она вмѣсто сотни бочекъ табаку имѣла бы тысячи.

— Я недавно вступилъ въ гвинейскую торговлю, и могу доставить милэди, въ скорѣйшемъ времени, какое угодно количество здоровыхъ, молодыхъ негровъ, — сказалъ мистеръ Трэйль, стараясь угодить молодому джентльмену.

— Мы не расположены покупать негровъ изъ Африки, сухо сказалъ молодой джентльменъ. Дѣдъ мой и моя мать всегда были противъ этого; а что касается до меня, то мнѣ не нравится даже мысль о продажѣ или покупкѣ этихъ несчастныхъ.

— Это дѣлается для ихъ же блага, молодой мой сэръ, — для ихъ тѣлеснаго и душевнаго блага! возразилъ мистеръ Трэйль. Если мы покупаемъ этихъ несчастныхъ, какъ вы изволите ихъ называть, то единственно для ихъ же пользы. Позвольте мнѣ поговорить съ вами объ этомъ предметѣ въ моемъ собственномъ домѣ. Я могу ввести васъ въ счастливый домъ, въ христіанскую семью, за честную трапезу британскаго купца. Не правда ли капитанъ Франксъ?

— Не знаю, проворчалъ капитанъ. Я не имѣлъ еще удовольствія сидѣть за вашимъ столомъ. Разъ какъ-то пригласили на псалмопѣніе да на проповѣдь мистера Варда: такія угощенія мнѣ непонутру.

Не заблагоразсудивъ обратить вниманіе на это замѣчаніе, мистеръ Трэйль продолжалъ говорить почтительнымъ тономъ.

— Дѣло главнѣе всего, молодой мой сэръ, и я знаю, — главнѣйшая моя обязанность, обязанность всѣхъ насъ, — воздѣлывать землю и собирать плоды въ надлежащее время, на пользу и благо наслѣдника лэди Эсмондъ; — кажется, я имѣю удовольствіе говорить съ наслѣдникомъ этого громаднаго имѣнія?

Молодой джентльменъ поклонился.

— Я считаю долгомъ, при первой удобной минутѣ, поставить вамъ на видъ необходимость, даже обязанность, увеличивать обширныя средства, которыми небо благословило васъ. Какъ честный агентъ вашего дома, я не могъ поступить иначе; какъ благоразумный человѣкъ, неужели я долженъ совѣститься говорить о томъ, что кланится къ обоюдной нашей пользѣ? Нѣтъ, любезный мистеръ Джоржъ.

— Я вовсе не Джоржъ: мое имя Генри, — сказалъ молодой человѣкъ, оборачиваясь въ сторону, и его глаза наполнились слезами.

— Праведное небо! что вы этимъ хотите сказать, сэръ? Не вы ли сію минуту сказали мнѣ, что вы наслѣдникъ милэди? Неужели Джоржъ Эсмондъ Варрингтонъ, эсквайръ….

— Замолчите, глупецъ! вскричалъ Франксъ, толкнувъ довольно сильно въ тощій бокъ бристольскаго купца, въ то время какъ юноша отвернулся въ сторону. Развѣ вы не видите, что молодой человѣкъ утираетъ слезы; развѣ вы не замѣчаете, что онъ въ траурѣ?

— Послушайте, капитанъ Франксъ, какое вы имѣете право поднимать руку на своего хозяина?…. Я опять таки скажу, что наслѣдникъ — мистеръ Джоржъ. Духовное завѣщаніе полковника я знаю очень хорошо.

— Мистеръ Джоржъ тамъ, сказалъ капитанъ, указывая на палубу.

— Гдѣ?! — воскликнулъ агентъ.

— Мистеръ Джоржъ тамъ, повторилъ капитанъ, указывая на верхушку мачты, или, вѣрнѣе, на небо. Девятаго іюля будетъ годъ, какъ онъ скончался. Онъ отправился съ генераломъ Браддокъ въ извѣстную вамъ, ужасную экспедицію къ Белль Ривьеръ. Онъ и тысяча другихъ не возвратились оттуда. Всѣхъ ихъ перебили. Вамъ, мистеръ Трэйль, вѣроятно, знакомъ индѣйскій обычай? — При этомъ капитанъ быстро провелъ рукой вокругъ головы — Ужасно! не правда ли? Ужасно! Онъ былъ славный молодой человѣкъ; живой портретъ этого молодца; только у него были черные волосы, которые въ настоящее время висятъ въ шалашѣ какого нибудь кровожаднаго индѣйца. Онъ часто пріѣзжалъ ко мнѣ на кораблѣ и самъ вскрывалъ ящики съ книгами, не дожидаясь перевозки ихъ на берегъ. Онъ былъ скромный и застѣнчивый молодой джентльменъ; — не то, что этотъ: это живой, веселый малый, вѣчно съ пѣснями или шутками. Извѣстіе о смерти брата поразило его, какъ громомъ: онъ слегъ въ постель, и съ нимъ сдѣлалась горячка, отъ которой на берегахъ болотистаго Потомака многіе отправились въ вѣчность; вояжъ, однакоже, поправилъ его: — вояжъ, впрочемъ, поправитъ хоть кого, — да и то сказать, молодому джентльмену не все же плакать о братѣ, который умираетъ и оставляетъ ему огромное богатство. Пока мы не видѣли Ирландіи, онъ былъ веселъ и счастливъ: изрѣдка только поговаривалъ: какъ бы я желалъ, чтобъ мой неоцѣненный Джоржъ полюбовался этимъ видомъ вмѣстѣ со мною. Дернуло же васъ упомянуть имя мистера Джоржа; вы видите, что онъ не можетъ слышать его равнодушно.

И глаза добраго капитана наполнились слезами въ то время, какъ онъ повернулся въ сторону и посмотрѣлъ на предметъ своего состраданія.

Мистеръ Трэйль принялъ печальное выраженіе, приличное трагическому комплименту, которымъ онъ приготовился привѣтствовать молодаго Виргинца; но послѣдній отвѣчалъ на привѣть весьма коротко, отказался отъ гостепріимства и заѣхалъ въ домъ мистера Трэйля только за тѣмъ, чтобъ выпить рюмку вина и взять необходимую сумму денегъ. Съ капитаномъ Франксомъ онъ простился попріятельски; небольшая команда «Молодой Рахили» проводила своего пассажира громкими: ура!

Часто Гарри Варрингтонъ и его братъ разсматривали карту Англіи и назначали пути, по которымъ имъ должно было слѣдовать, по прибытіи въ отчизну своихъ предковъ. Всѣ американцы, которые любятъ свое старинное отечество (да и какой благородный мужчина или женщина англо-саксонскаго племени не любитъ его,) всѣ американцы, говорю я, нерѣдко совершали свои путешествія по Англіи именно въ этомъ родѣ; они мысленно посѣщали мѣста, съ которыми познакомились по своимъ мечтамъ, но разсказамъ родителей, по описаніямъ друзей. Въ исторіи вражды, разъединившей двѣ великія націи, немного встрѣчается предметовъ, столь странныхъ для меня, и такъ рѣзко бросающихся въ глаза, какъ слова: отчизна, родной край, употребляемыя молодой страной въ отношеніи къ старой. Гарри Варрингтонъ, какъ я уже сказалъ, нерѣдко разсматривалъ съ братомъ своимъ карту Англіи. Прежде посѣщенія Лондона съ его знаменитымъ храмомъ св. Павла, съ его мрачною башнею, гдѣ многіе храбрые и вѣрные люди пролили кровь свою, и прежде грознаго окна въ Вайтголѣ чрезъ которое вышелъ мученикъ Карлъ для того, чтобы еще разъ стать на колѣна, и потомъ переселиться въ небо, — прежде театровъ, парковъ и дворцовъ, этихъ удивительныхъ пріютовъ остроумія, удовольствіи и роскоши; прежде мѣста вѣчнаго успокоенія Шекспира, подъ высокимъ шпицемъ, который какъ будто врѣзывается въ небо на берегахъ Авопа, среди очаровательныхъ Варвикширскихъ пастбищъ; — прежде Дерби, Фалкирка и Куллодена, гдѣ послѣ кровавыхъ битвъ рушилось дѣло чести и вѣрности, съ тѣмъ, быть можетъ, чтобы болѣе не подниматься; — прежде всѣхъ этихъ пунктовъ, былъ одинъ, посѣщеніе котораго молодые Виргинскіе братья считали священнѣе всѣхъ другихъ: это домъ ихъ предковъ, — тотъ старый Кастльвудъ въ Гэмпширѣ, о которомъ родители ихъ говорили съ такою любовію. Отъ Бристоля до Бата, отъ Бата до Салисбюри, въ Винчестеръ, въ Гекстонъ и въ Кастльвудъ: они знали наизусть эту дорогу, и все таки часто и очень часто совѣтовались съ картой.

Мы можемъ представить себѣ нашего американскаго путешественника прекраснымъ молодымъ человѣкомъ, которому траурное платье придавало еще болѣе интересный видь. Дородная содержательница гостинницы, окруженная за буфетомъ чайными сервизами и пуншевыми чашами, огромными, раззолоченными графинами съ крѣпкими напитками, блестящими рядами серебрянныхъ флаконовъ, провожала благосклоннымъ взглядомъ молодаго джентльмена, когда онъ выходилъ изъ дорожнаго экипажа, являлся въ общій залъ, и оттуда услужливый лакей съ низкими поклонами отводилъ его въ верхніе покои гостинницы Роза или Дельфинъ. Нарядная, хорошенькая горничная дѣлала самый изысканный книксенъ за его денежный подарокъ, и Гумбо, отправляясь на кухню, куда собирались словоохотливые граждане выйть кружку пива, подлѣ пылающаго очага, хвастался тамъ великолѣпнымъ домомъ своего молодаго господина, въ Виргиніи, и несмѣтнымъ богатствомъ, котораго этотъ молодой господинъ былъ наслѣдникомъ. — Почтовый экипажъ мчался съ путешественникомъ мимо очаровательныхъ мѣстъ, на какихъ никогда еще не останавливались его взоры. Если англійскій ландшафтъ производитъ пріятное впечатлѣніе на американца нынѣшняго времени, который видитъ въ этомъ ландшафтѣ контрастъ между роскошными парками, тучными лугами, живописными старинными городами и селеніями старой Англіи, и сухимъ однообразнымъ видомъ его новаго отечества: то, какъ много пріятнѣе была дорога для Гарри Варрингтона, котораго всѣ поѣздки совершались по болотамъ и дикимъ лѣсамъ Виргиніи, отъ одного обыкновеннаго деревяннаго дома до другаго, отстоящаго иногда на цѣлый день ѣзды, и который вдругъ очутился среди дѣятельной, дышащей счастіемъ, великолѣпной сцены англійскаго лѣта? Къ тому же большая дорога, столѣтіе тому назадъ, не была глухою пустынею, какою она представляется въ настоящее время. Она была оживлена постоянною ѣздою легкихъ экипажей и перевозкою товаровъ: въ городахъ, въ гостинницахъ и постоялыхъ дворахъ кипѣли жизнь и веселье. Огромная повозка съ ея колокольчиками и усердной парой лошадей; легкій почтовый экипажъ, въ два дня совершавшій путь отъ Бѣлаго Оленя въ Салисбюри, до Лебедя съ двумя шеями, въ Лондонѣ; ряды вьючныхъ лошадей; — золоченая карета какого нибудь лорда, — въ шестерку лошадей, огромная коляска деревенскаго сквайра и массивныя фландрскія лошади; фермеры, легкой рысцой пробиравшіеся на базаръ, — или сельскій священникъ верхомъ на маленькой лошадкѣ, торопившійся въ каѳедральный городъ на Думплингѣ, — всѣ эти сцены, всѣ эти люди, полные жизни и уваженія, казалось, привѣтствовали и поздравляли молодаго путешественника съ его лѣтней поѣздкой. Годжъ, мальчикъ фермера, снялъ свою шляпу, Полли, молочница, сдѣлала книксенъ, бѣловолосые ребятишки поднимали кверху свои полныя, румяныя личики, кричали и смѣялись, въ то время, какъ коляска Гарри неслась мимо прекраснаго, покрытаго зеленью сельскаго выгона. Церковные шипцы блистали золотомъ, крыши коттеджовъ, освѣщенныя яркими лучами солнца, весело выглядывали изъ окружающей ихъ зелени; большіе вязы тихо шелестили листьями или бросали на траву синеватыя тѣни. Молодой Варрингтонъ въ жизнь свою не имѣлъ такого дивнаго дня, — въ жизнь свою не былъ свидѣтелемъ такой очаровательной сцены. Быть девятнадцати лѣтъ отъ роду, съ цвѣтущимъ здоровымъ, съ превосходнымъ настроеніемъ духа и полнымъ кошелькомъ, совершать первое путешсстіеи катиться въ почтовомъ экипажѣ по девяти миль въ часъ — о счастливый юноша! При одной мысли о немъ, какъ будто и самъ становишься юношей! Впрочемъ, Гарри слишкомъ торопился къ цѣли своего путешествія, чтобъ бросить болѣе чѣмъ мимолетный взглядъ на аббатство въ Батѣ, или полюбоваться болѣе, чѣмъ съ минутнымъ наслажденіемъ величественнымъ салисбюрійскимъ соборомъ. Казалось, что у него, пока не увидѣлъ дома своихъ предковъ, не было глазъ, чтобы восхищаться другими предметами.

Наконецъ, почтовый экипажъ съ молодымъ джентльменомъ остановился у сельской гостинницы на лугу Кастльвуда, о которой дядя такъ много говорилъ ему и которая, вмѣсто вывѣски, имѣла флагъ съ изображеніемъ: «Трехъ Замковъ фамиліи Эсмондъ», спускавшійся съ вѣтви раскидистаго вяза. Надъ воротами, чрезъ которыя проходила дорога къ господскому дому — Кастльвудь, развѣвался точно такой же флагъ, и съ такимъ же изображеніемъ. Это быль гербъ Франсиса, лорда Кастльвуда, который покоился въ капеллѣ, вблизи господскаго дома; вмѣсто него, въ домѣ господствовалъ его сынъ.

Гарри Варрингтонъ часто слышалъ о Франсисѣ, лордѣ Кастльвудѣ. Полковникъ Эсмондъ рѣшился уступить ему права свои на англійскія помѣстья, на фамильный титулъ, и удалился въ Виргинію, собственно ради Франсиса и по своей безпредѣльной любви къ этому юношѣ. Молодой человѣкъ велъ разгульную жизнь; съ отличіемъ сражался подъ начальствомъ Марльборо; женился на иностранкѣ и, къ величайшему сожалѣнію родныхъ, принялъ ея вѣру. Въ одно время онъ быль приверженцемъ Іакова II (преданность законному государю была наслѣдственною, отличительною чертою въ фамиліи Эсмондовъ) но, будучи чѣмъ-то оскорбленъ этимъ государемъ, перешелъ на сторону короля Георга. При второмъ супружествѣ, онъ гласно порицалъ заблужденіе католиковъ, вѣру которыхъ исповѣдывалъ нѣсколько времени, и снова присоединился къ англиканской церкви. За постоянную и ревностную поддержку короля и тогдашняго министра, онъ былъ награжденъ его величествомъ королемъ Георгомъ II, и умеръ англійскимъ перомъ. Этимъ кончилась каррьера веселаго джентльмена. Въ гербѣ, который виситъ надъ воротами Кастльвуда, красовалась графская корона. Между его сіятельствомъ и полковникомъ Эсмондомъ, сдѣлавшимся его отчимомъ, происходила краткая, по дружеская переписка, — особливо со стороны полковника, который любилъ своего пасынка и внукамъ своимъ разсказывалъ о немъ сотни исторій. Мадамъ Эсмондъ, съ своей стороны, говорила, что ничего особеннаго не видѣла въ своемъ полубратѣ. Онъ былъ скучный, тяжелый человѣкъ; измѣнялся только въ то время, когда много пилъ вина, а это, безъ всякаго сомнѣнія случалось ежедневно за обѣдомъ. Въ этомъ состояніи онъ становился буйнымъ и разговоръ его былъ непріятенъ. Правда, онъ былъ недуренъ собою, — видный, высокій, статный мужчина; но мадамъ Эсмондъ ни подъ какимъ видомъ не желала имѣть его образцомъ для своихъ дѣтей. Несмотря на похвалы, расточаемыя покойному лорду его отчимомъ, внуки послѣдняго не питали особеннаго уваженія къ памяти своего родственника. Они, вмѣстѣ съ матерью, были ревностными приверженцами Іакова, хотя въ тоже время оказывали всякое уваженіе королю Георгу II: законность права они считали выше всего, и ничто не могло принудить сердца ихъ уклониться отъ преданности потомкамъ мученика Карла.

Съ трепещущимъ сердцемъ Гарри Варрингтонъ прошелъ отъ гостинницы къ дому, гдѣ его дѣдъ провелъ свою юность. Небольшой лугъ Кастльвуда спускается къ рѣкѣ, скованной стариннымъ мостомъ изъ одной широкой арки. Отъ этого луга земля постепенно возвышается до самаго дома, сѣраго, съ множествомъ шпилей и откосовъ, и съ темнѣющимъ позади его паркомъ. Подлѣ дверей, передъ большимъ сводчатымъ входомъ въ зданіе, украшеннымъ графскимъ гербомъ, сидѣлъ на каменной скамейкѣ какой то старикъ. У ногъ его, свернувшись, лежала старая собака. Надъ старинной караульней, подлѣ самаго входа, въ открытомъ окнѣ стояло нѣсколько горшковъ съ простыми цвѣтами, изъ-за которыхъ выглядывали добрыя, веселыя женскія лица. Они слѣдили за молодымъ, одѣтымъ въ трауръ, путешественникомъ, который приближался къ замку, не спуская съ него глазъ, слѣдили за чорнымъ слугой, который шелъ позади господина, и былъ тоже въ траурѣ. Въ траурѣ былъ и старикъ, сидѣвшій у воротъ; на дѣвочкахъ, выбѣжавшихъ къ воротамъ, надѣты были чорныя ленты.

Къ изумленію Гарри, старикъ назвалъ его по имени.

— Вы славно прокатились въ Текстонъ, мистеръ Гарри; гнѣдой бѣжалъ отлично.

— Ты, должно быть, Локвудъ, взволнованнымъ голосомъ сказалъ Гарри, и въ тоже время протянулъ старику руку.

Дѣдушка Гарри часто говорилъ о Локвудѣ, о томъ, какъ этотъ старикъ находился при немъ и молодомъ виконтѣ въ походахъ Марльборо, лѣтъ сорокъ назадъ. Ветеранъ, повидимому, пришелъ въ замѣшательство, не зная, чему приписать такую любезность со стороны молодаго джентльмена. Старый песъ пристально посмотрѣлъ на незнакомца, потомъ подошелъ къ нему и всунулъ свою морду между его колѣнами.

— Я много слышалъ о тебѣ. Какимъ образомъ узналъ ты мое имя?

— Говорятъ, будто я многое забываю, сказалъ старикъ съ улыбкой: — но нѣтъ; я еще не совсѣмъ лишился памяти. Сегодня утромъ, когда вы ушли, дочь, знаете, и говоритъ мнѣ: — «Батюшка, знаешь ли ты, зачѣмъ на тебѣ чорный кафтанъ?» — Разумѣется, знаю зачѣмъ, говорю я: — затѣмъ, что умеръ милордъ. А она и говоритъ, что это вздорь и что теперь мистеръ Франсисъ мой лордъ, и мистеръ Гарри…. что же вы дѣлали съ тѣхъ поръ, какъ ушли отсюда съ самаго утра? Да вы, я замѣчаю, выросли; — у васъ перемѣнился цвѣтъ волосъ…. какже, знаю…. знаю васъ.

Въ это время изъ квартиры привратника выбѣжала молодая женщина и сдѣлала джентльмену любезный книксенъ.

— Дѣдушка иногда забывается, сказала она, показывая на голову: — ваша милость, кажется, слышали о Локвудѣ?

— А вы развѣ не слышали о полковникѣ Франсисѣ Эсмондѣ?

— Онъ былъ капитаномъ и майоромъ въ пѣхотномъ полку Вебба, и я находился при немъ въ двухъ компанінхъ, вскричалъ Локвудъ: — не правда ли, Понто?

— Это тотъ полковникъ, который женился на виконтесѣ Рахили, матери покойнаго милорда? и потомъ уѣхалъ жить между индѣйцами? Какъ же! мы о немъ слышали. Въ нашей галлереѣ есть его портретъ, онъ самъ писалъ его.

— Да, да…. который уѣхалъ жить въ Виргинію и умеръ тамъ семь лѣтъ тому назадъ; я его внукъ.

— Ахъ, Боже мой! да какъ же это у вашей милости кожа-то бѣлая, — все одно, что у меня! восклицаетъ Молли: — дѣдушка, слышишь ли? Его милость внукъ полковника Эсмонда, который присылалъ тебѣ табакъ, и его милость пріѣхалъ прямо изъ Виргиніи.

— Пріѣхалъ собственно затѣмъ, чтобъ посмотрѣть тебя, Локвудъ, говоритъ молодой человѣкъ: — и твое семейство. Я только вчера ступилъ ногой на берегъ Англіи, и первый мой визитъ, какъ видишь, въ домъ моихъ предковъ. Надѣюсь, мнѣ позволено будетъ осмотрѣть его, хотя господь и нѣтъ дома?

Молли осмѣлилась сказать, что мистриссъ Баркеръ, вѣроятно, позволить его милости осмотрѣть господскій домъ, и Гарри Варрингтонъ пошелъ черезъ дворъ, по направленію столь вѣрному, какъ будто онъ родился и выросъ въ этомъ мѣстѣ. Такъ, покрайней мѣрѣ, думала миссъ Молли, сопровождавшая его и, въ свою очередь, сопровождаемая мистеромъ Гумбо, который не жалѣлъ ни вѣжливыхъ поклоновъ, ни ласковыхъ рѣчей.

ГЛАВА II.
ВЪ КОТОРОЙ ГАРРИ ДОЛЖЕНЪ ЗАПЛАТИТЬ ЗА УЖИНЪ.

Внукъ полковника Эсмонда долго звонилъ въ колокольчикъ у дверей дома своихъ предковъ, прежде чѣмъ внутри стѣнъ его явилось расположеніе обратить вниманіе на его призывы. Наконецъ, въ дверяхъ показался лакей; но и тотъ, повидимому, нисколько не изумился, когда посѣтитель назвалъ себя родственникомъ фамиліи Кастльвудъ. Господа уѣхали, а во время ихъ отсутствія Джонъ весьма мало заботился объ ихъ родственникахъ: онъ торопился воротиться къ картамъ, въ которыя игралъ съ Томасомъ въ крытомъ балконѣ. Ключница дѣятельно занималась приготовленіями къ пріему милорда и милэди, пріѣзда которыхъ ожидали къ вечеру. Только усиленныя просьбы Гарри доставили ему дозволеніе осмотрѣть гостиную милэди и картинною галлерею, гдѣ, разумѣется, висѣлъ портретъ и его дѣдушки въ парикѣ и латахъ, и портретъ его бабушки, лэди Кастльвудъ, въ костюмѣ временъ Карла II; ея шея была совершенно открыта; прекрасные золотистые волосы опускались на плечи густыми локонами, Гарри видѣлъ эти волосы, когда они были уже бѣлы, какъ снѣгъ. Угрюмая ключница оторвала его отъ созерцанія этихъ портретовъ. Ея господа, говорила она, должны скоро пріѣхать. Она ожидала милэди-графиню, милорда и его брата, молодыхъ лэди и баронессу, для которой приготовлена была парадная спальня. Кто же эта баронесса? — Баронесса Бернштэйнъ, родная тетка молодыхъ лэди. Гарри вырвалъ листокъ изъ своего бумажника, положилъ его на столъ, и сдѣлалъ на немъ слѣдующую надпись: "Генри Эсмондъ Варрингтонъ, изъ Кастльвуда, въ Виргиніи, вчера прибылъ въ Англію; остановился въ деревенской гостинницѣ подъ вывѣскою «Три Замка». Лакеи оставили карты, чтобъ отворить двери молодому джентльмену и получить отъ него что нибудь за труды; Гумбо всталъ съ каменной скамейки, гдѣ разговаривалъ съ старикомъ Локвудомъ, который, получивъ отъ Гарри гинею, совершенно не зналъ, за что ему сдѣланъ такой щедрый подарокъ. Во время этого непродолжительнаго посѣщенія дома своихъ предковъ, Гарри видѣлъ одно только лицо маленькой Полли, менѣе всѣхъ другихъ выражавшее самолюбіе и болѣе добродушное. Удаляясь отъ замка, онъ чувствовалъ, до какой степени былъ обманутъ въ своихъ ожиданіяхъ, и какое уныніе произвелъ на него видъ этого мѣста. Они должны, однакоже, узнать его. Еслибъ кто нибудь пріѣхалъ къ нему въ домъ, въ Виргинію, то засталъ ли бы его дома или нѣтъ, это все равно; тамъ гость всегда будетъ принять радушно; а здѣсь, въ виду дома своихъ предковъ, онъ долженъ идти и заказать себѣ какую нибудь яичницу съ ветчиной въ деревенской пивной лавочкѣ!

Послѣ обѣда, Гарри отправился на мостъ и сѣлъ на немъ, глядя на старинное зданіе, позади котораго опускалось солнце; стадо грачей, каркая, возвращалось въ гнѣзда на вѣковыхъ деревьяхъ темнѣющаго парка. Молодое воображеніе Гарри рисовало ему его предковъ, о которыхъ такъ много говорили и дѣдушка и бабушка. Онъ видѣлъ передъ собой рыцарей и охотниковъ, преслѣдующихъ добычу и переходящихъ въ бродъ рѣку; видѣлъ приверженцевъ Карла I; видѣлъ милорда Кастльвуда, перваго мужа своей бабушки, выѣзжающаго на охоту съ соколомъ въ рукѣ. Мало по малу воображеніе, уносившее Гарри ко временамъ давноминувшимъ, приводило его къ современнымъ событіямъ; оно напомнило ему о любимомъ, но погибшемъ братѣ, и въ душѣ его пробудилось тяжелое чувство. Онъ склонилъ голову и началъ грустить о миломъ другѣ и товарищѣ, съ которымъ дѣлилъ всѣ свои радости и горе. Въ то время, какъ молодой человѣкъ, углубился въ эти думы, прерываемыя однообразными, раздававшимися вблизи его, звуками кузнечнаго молота, карканьемъ грачей и перекличкою птицъ, черезъ мостъ проскакало верхами двое молодыхъ людей. Одинъ изъ нихъ съ проклятіемъ назвалъ Гарри дуракомъ и крикнулъ ему посторониться; другой, воображая, что можетъ раздавить пѣшехода, или, покрайней мѣрѣ, принудить его перескочить черезъ перила, быстро поворотилъ свою лошадь, еще разъ проскакалъ по мосту, предложивъ Томасу сдѣлать тоже самое; и потомъ оба джентльмена повернули къ господскому дому, прежде чѣмъ Гарри успѣлъ оправиться отъ изумленія, при неожиданномъ появленіи всадниковъ и отъ гнѣва, возбужденнаго ихъ наглостью. Минуты черезъ, двѣ за этимъ передовымъ отрядомъ, послѣдовалъ другой изъ двухъ ливрейныхъ лакеевъ, бросившихъ на молодаго путешественника презрительный взглядъ, въ которомъ вполнѣ выражался британскій привѣтъ: прочь съ дороги! кто ты такой? Еще минуты черезъ двѣ подъѣхала карета въ шестерку лошадей, — громадная машина, необходимо требовавшая этого числа животныхъ и заключавшая въ себѣ трехъ дамъ, двухъ дѣвицъ и вооруженнаго мужчину на устроенномъ позади кареты сидѣньи. Когда карета проѣзжала мостъ, три хорошенькихъ блѣдныхъ личика выглянули изъ нее, но не сочли за нужное отвѣчать на поклонъ Гарри, узнавшаго на каретѣ фамильные гербы Кастльвуда. Вооруженный джентльменъ посмотрѣлъ на него съ негодованіемъ. Гарри чувствовалъ страшное одиночество. Онъ готовъ былъ воротиться къ капитану Франксу. Рахиль съ ея маленькой каюткой казались отраднымъ убѣжищемъ въ сравненіи съ мѣстомъ, на которомъ онъ стоялъ. Въ гостинницѣ никто не зналъ его. Тамъ разсказали ему, что въ каретѣ сидѣла милэди, съ падчерицею милэди Маріею и дочерью — милэди Фанни; молодой джентльменъ въ сѣромъ кафтанѣ былъ мистеръ Вильямъ, другой, съ напудренными каштановыми волосами, самъ милордъ. Послѣдній-то и произнесъ громкое проклятіе и назвалъ Гарри дуракомъ; тогда какъ джентльменъ въ сѣромъ кафтанѣ едва не принудилъ его броситься въ ровъ.

Содержатель гостинницы «Три Замка» проводилъ Гарри въ спальню; но Гарри не хотѣлъ раскрывать своихъ чемодановъ, въ предположеніи, и даже въ полной увѣренности, что владѣтели замка пригласятъ его къ себѣ. Прошелъ часъ, другой, третій, а приглашенія не было. Гарри рѣшился, наконецъ, открыть чемоданъ и приказалъ достать изъ него туфли и халатъ. Передъ наступленіемъ ночи, часа два спустя послѣ того, какъ проѣхала первая карета, черезъ мостъ пронеслась другая — въ четверню, съ довольно пылкой и румяной лэди, пристально посмотрѣвшей на мистера Варрингтона своими черными глазами. Это баронесса Бернштэйнъ, говорила содержательница гостинницы, — тетка милорда; и Гарри вспомнилъ при этомъ, что первая лэди Кастльвудъ происходила изъ нѣмецкой фамиліи. Графъ, графиня, баронесса, ливрейные лакеи, джентльмены и лошади, все исчезло за воротами замка, и Гарри рѣшился лечь спать въ самомъ печальномъ настроеніи духа и съ самымъ тягостнымъ ощущеніемъ въ молодомъ своемъ сердцѣ; онъ вполнѣ сознавалъ оказанное ему пренебреженіе и совершенное свое одиночество. Сонь, какъ нарочно, бѣжалъ отъ него, и въ добавокъ черезъ нѣсколько времени, Гарри услышалъ довольно сильный шумъ, хохотъ и визгъ, за буфетомъ гостинницы.

Потомъ за дверями его спальни послышался голосъ Гумбо.

— Нельзя идти сюда, сэръ, говорилъ онъ: — господинъ мой спитъ, сэръ!

Но рѣзкій тонъ, который Гарри Варрингтонъ сейчасъ же узналъ, осыпалъ Гумбо проклятіями, назвалъ его глупой косматой головой; кончилось тѣмъ, что Гумбо полетѣлъ въ сторону. Вмѣстѣ съ этимъ, въ спальню Гарри ворвался потокъ ругательстъ, а вслѣдъ за ними и молодой джентльменъ.

— Прошу извинить меня, кузенъ Варрингтонъ! вскричалъ наглый молодой человѣкъ: — неужели вы спите? Прошу извинить за то, что переѣхалъ черезъ васъ, когда вы были на мосту. Не узналъ васъ…. иначе я бы этого не сдѣлалъ…. принялъ васъ за адвоката съ полицейскимъ вызовомъ…. вы были въ черномъ, знаете. Право, принялъ васъ за Натана изъ долговой тюрьмы, который явился подцѣпить меня.

И мистеръ Вильямъ захохоталъ во все горло. По всему было видно, что онъ выпилъ лишній стаканъ пунша.

— Вы сдѣлали мнѣ большую честь, принявъ меня за полицейскаго агента, чрезвычайно серьёзно сказалъ Гарри, приподнявшись въ постелѣ въ высокомъ ночномъ колпакѣ.

— Право принялъ за Натана, и въ туже минуту хотѣлъ отправить васъ прямехонько въ омутъ. Но теперь прошу извинить меня. Дѣло въ томъ, я былъ въ Гекстонѣ и тамъ, подъ Колоколомъ, пиль пуншъ…. чертовски славный пуншъ подъ Колоколомъ. Алло! эй Дэвисъ! пуншу! слышишь ли?

— Я выпилъ мою порцію съ вечера, кузенъ, и полагаю, что вы сдѣлали тоже самое, продолжаетъ Гарри съ сохраненіемъ своего достоинства.

— Вы хотите, кузенъ, чтобъ я ушелъ отсюда, сказалъ Мистеръ Вильямъ, принимая гнѣвный видъ: — вы хотите, чтобъ я ушелъ отсюда, а они хотѣли, чтобъ я шелъ сюда, хотя, съ своей стороны, я вовсе этого не хотѣлъ. Я сказалъ, что я скорѣе повѣшусь, а не пойду…. вотъ, что я сказалъ. Къ чему безпокоиться итти сюда одному, въ такую позднюю пору, и искать человѣка, до котораго мнѣ ни на волосъ нѣтъ дѣла? Я такъ это и сказалъ. Тоже самое сказалъ и Кастльвудъ. Къ какому черту пойдетъ онъ сюда? сказалъ Кастльвудъ; такъ сказали и милэди; одна только баронесса хочетъ васъ видѣть. Это все ея продѣлки; а ужь если она что скажетъ, то такъ тому и быть; вставайте же и пойдемте.

Мистеръ Эсмондъ произнесъ эти слова съ самой любезной быстротою и неразвязностью, сливая ихъ одно съ другимъ и, въ то же время, расхаживая взадъ и впередъ по комнатѣ. Молодой виргинецъ находился подъ вліяніемъ сильнаго гнѣва.

— Я вамъ вотъ что скажу, вскричалъ онъ: — я не сдѣлаю шагу отсюда ни для графини, ни для баронессы, ни для всѣхъ кузинъ въ Кастльвудѣ.

И когда содержатель гостинницы вошелъ въ комнату съ стаканомъ пуншу, который заказалъ мистеръ Эсмондъ, молодой джентльменъ, въ постели, гнѣвно крикнулъ на него, приказавъ ему выбросить эту дрянь.

— Дрянь! ахъ ты табачникъ! Дрянь! ахъ ты ирокезъ! прогремѣлъ мистеръ Вильямъ: — долой съ постели, я въ одну секунду пропущу сквозь тебя мою шпагу. Зачѣмъ я не сдѣлалъ этого давича, когда принялъ тебя за полицейскаго агента? щенокъ этакой! молокососъ!

Проклятія и ругательства сыпались градомъ, пока не явился хозяинъ и не привелъ съ собою лакея, конюха и всѣхъ людей съ кухни, чтобъ вытащить пьянаго мистера Вильяма изъ спальни Варрингтона. Гарри въ угрюмомъ гнѣвѣ задернулъ занавѣски и, само собою разумѣется, окончательно заснулъ.

На другое утро, содержатель гостинницы, при встрѣчѣ съ молодымъ гостемъ, узнавъ вполнѣ его имя и достоинство, сдѣлался гораздо любезнѣе и услужливѣе, чѣмъ наканунѣ. Онъ объявилъ, что изъ замка приходили еще посланные съ приглашеніемъ обоимъ джентльменамъ пожаловать домой, и что бѣдный мистеръ Вильямъ, какъ оказалось, воротился домой въ обыкновенной тачкѣ; къ этому способу переѣзжать съ мѣста на мѣсто мистеръ Вильямъ привыкъ.

— На другой день онъ рѣшительно ничего не помнить, говорилъ содержатель гостинницы: — впрочемъ, мистеръ Вильямъ имѣетъ весьма добрую душу: люди отъ него часто получаютъ кроны и полкроны, стоитъ только придти и сказать, что онъ въ нетрезвомъ видѣ поколотилъ ихъ наканунѣ. Мистеръ Вильямъ, когда пьянъ, такъ хуже чорта, за то трезвый, ужь можно сказать, что добрѣйшій молодой человѣкъ.

Такъ какъ писатели біографій подобнаго рода все знаютъ и все имъ извѣстно, то не лишнимъ будетъ упомянуть здѣсь о томъ, что происходило въ стѣнахъ замка Кастльвудъ, въ то время, какъ Гарри находился за стѣнами его, въ ожиданіи, что его узнаетъ кто нибудь изъ родственниковъ. По пріѣздѣ домой, семейство Кастльвудъ увидѣло лоскутокъ бумаги, на которомъ молодой человѣкъ написалъ свой адресъ и имя, и это обстоятельство послужило поводомъ къ небольшому домашнему совѣщанію. Милордъ Кастльвудъ полагалъ, что это долженъ быть тотъ самый молодой джентльменъ, котораго они видѣли на мосту, и такъ какъ они не утопили его, то теперь слѣдовало пригласить его въ замокъ. Надо послать человѣка съ приличнымъ приглашеніемъ, или послать лакея съ письмомъ. Лэди Фанни думала, что было бы гораздо учтивѣе, еслибъ одинъ изъ братьевъ отправился къ своему родственнику, особливо послѣ оказанной ему оригинальной встрѣчи. Лордъ Кастльвудъ не видѣлъ ни малѣйшаго препятствія къ порученію этой обязанности Вильяму; да, именно, Вильямъ и долженъ отправиться. На это мистеръ Вильямъ возразилъ довольно сильно, что онъ скорѣе повѣсится, а не отправится. Лэди Марія находила, что молодой джентльменъ, котораго они замѣтили на мосту, имѣлъ пріятную наружность. Въ Кастльвудѣ страшная скука, а я увѣрена, что никто изъ братьевъ не захочетъ оживить его. Молодой человѣкъ, по всей вѣроятности, безъ всякаго образованія, въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія; чтожь такое? по крайней мѣрѣ, вы доставите намъ случай видѣть американца. Таково было мнѣніе лэди Маріи. Лэди Кастльвудъ была ни за, ни противъ приглашенія: она сохраняла выжидающее положеніе. Подождите, дѣти; дайте пріѣхать вашей тетенькѣ; быть можетъ, баронесса совсѣмъ не пожелаетъ видѣть молодаго человѣка; во всякомъ случаѣ, прежде приглашенія, надо посовѣтоваться съ ней.

Такимъ образомъ гостепріимство, которое ближайшіе родственники Гарри Варригтопа должны были оказать немедленно, было отсрочено на неопредѣленное время.

Наконецъ, экипажъ баронессы Бернштэйнъ появился, и всѣ недоумѣнія относительно пріема молодаго виргинца были разсѣяны въ этой благородной и великодушной фамиліи восторгомъ и вниманіемъ къ богатой и сильной родственницѣ. Парадная спальня была уже приготовлена. Прибывшему наканунѣ повару отданы приказанія приготовить ужинъ, какой болѣе всего любила милэди. Столъ, отягченный стариннымъ серебромъ, накрытъ былъ въ дубовой столовой, съ фамильными портретами по стѣнамъ. Тутъ былъ покойный виконтъ, его отецъ, его мать, его сестра, — послѣдніе два портрета были прехорошенькіе. Тутъ былъ портретъ его предшественника, работы Вандика, и портретъ виконтессы; портретъ полковника Эсмонда, ихъ родственника въ Виргиніи, внуку котораго лэди и джентльмены Эсмондовой фамиліи оказали такое огромное сочувствіе.

Пиръ, устроенный для баронессы, былъ превосходный во всѣхъ отношеніяхъ и милэди непритворно имъ восхищалась. Ужинъ продолжался часа два. Втеченіе этого времени, все семейство Кастльвудъ было, какъ нельзя болѣе, внимательно къ своей гостьѣ. Графиня усердно упрашивала ее оказать честь каждому блюду, и баронесса охотно снисходила на просьбы; дворецкій лишь только замѣчалъ опорожненную рюмку, какъ въ туже минуту наполнялъ ее шампанскимъ; молодые люди и ихъ мама поддерживали разговоръ, не столько выраженіемъ своихъ идей, сколько приличнымъ вниманіемъ къ каждому слову своей знаменитой родственницы. Баронесса, повидимому, знала въ Европѣ не только всѣхъ, но и объ этихъ всѣхъ самыя скандальозныя исторіи. Графиня Кастльвудъ, обыкновенно, очень скромная, строгихъ правилъ женщина, и строго слѣдившая за соблюденіемъ приличій, улыбалась при самыхъ злобныхъ анекдотахъ; дѣвицы посматривали одна на другую и смѣялись, по сигналу матери; сыновья хохотали, приводимые въ восторгъ смущеніемъ своихъ сестрицъ. Въ свою очередь, и они усердно попивали вино; дворецкій не давалъ ихъ стаканамъ застаиваться пустыми; въ заключеніе ужина, ни они, ни гостья не отказались отъ поставленной на столь дымящейся пуншевой чаши.

— Много и много ночей, говорила баронесса: — просиживала я за этимъ столомъ подлѣ отца. То мѣсто принадлежало ему, продолжала она, указавъ на мѣсто, гдѣ сидѣла графиня.

Она не видѣла стараго серебра. Впрочемъ, оно все обращено въ монету на уплату карточныхъ долговъ. Она выразила надежду, что молодые люди не играютъ.

— Никогда, благородное слово, говоритъ Кастльвудъ.

— Никогда, клянусь честью, отвѣчаетъ Вилль, подмигивая брату.

Баронессѣ пріятно слышать, что они такіе умницы. Ея лицо становилось отъ пунша краснѣе и краснѣе, языкъ ея дѣлался гибче и развязнѣе, разговоръ ея можно бы назвать грубымъ, не деликатнымъ, но тѣ времена были совсѣмъ другіе и тогдашніе критики имѣли наклонность быть особенно снисходительными.

Баронесса говорила молодымъ джентльменамъ объ ихъ отцѣ, о дѣдѣ, о другихъ мужчинахъ и женщинахъ фамиліи Кастльвудъ.

— Единственнымъ человѣкомъ во всемъ семействѣ былъ вонъ тотъ, сказала она, указывая рукой (которая отличалась прекрасной круглотою и бѣлизною) на портретъ военнаго джентльмена въ красномъ мундирѣ, кирасѣ и огромномъ черномъ парикѣ.

— Кто это? Виргинецъ? Да что же въ немъ хорошаго? Я всегда думалъ, что онъ ни къ чему больше неспособенъ, какъ только къ разработкѣ табаку и нѣкоторому развитію умственныхъ способностей въ моей бабушкѣ, говоритъ милордъ, захохотавъ.

Баронесса такъ энергично ударила рукой по столу, что зазвѣнѣли рюмки и стаканы.

— Я говорю, что онъ быль лучше васъ всѣхъ. Кромѣ его, въ фамиліи Эсмондовъ не было ни одного мужчины, который бы имѣлъ мозгу въ головѣ больше, чѣмъ у гуся. Онъ не быль способенъ для этого порочнаго, эгоистическаго Стараго Свѣта, и поступилъ весьма благоразумно, промѣнявъ его на Новый. Молодые люди, далеко ли бы ушелъ вашъ отецъ, еслибъ не полковникъ Эсмондъ?

— А развѣ онъ былъ особенно добръ до нашего папа? говорить лэди Марія,

— Старыя исторіи, милая Марія! восклицаетъ графиня: — я увѣрена, что мой неоцѣненный графъ былъ такъ великодушенъ, что подарилъ ему огромное имѣніе въ Виргиніи.

— Юноша, который былъ сегодня здѣсь, сдѣлался, послѣ смерти брата своего, наслѣдникомъ этого подарка. Такъ, по крайней мѣрѣ, говорилъ мнѣ мистеръ Дрэйперъ. Peste! не понимаю, къ чему мой отецъ подарилъ такое имѣнье!

— Кто же это былъ здѣсь сегодня? спросила баронесса въ сильномъ волненіи.

— Гарри Эсмондъ Варрингтонъ изъ Виргиніи, отвѣчалъ милордъ: — юноша, котораго Виллъ чуть-чуть не опрокинулъ въ рѣку: я убѣдительно просилъ милэди графиню пригласить его сюда и остаться у насъ.

— Вы хотите сказать, что одинъ изъ виргинскихъ юношей былъ въ Кастльвудѣ и не получилъ приглашенія остаться здѣсь?

— Ихъ всего только одинъ, мое милое созданіе, возражаетъ графъ: — другой недавно….

— Стыдно! Стыдно!

— Пожалуйста! мнѣ очень непріятно….

— Вы хотите сказать, что внукъ Генри Эсмонда, господинъ этого дома, былъ здѣсь, и никто изъ васъ не предложилъ ему гостепріимства?

— Почему же мы знали, что это нашъ родственникъ, и зачѣмъ онъ остановился въ гостинницѣ? возражаетъ Вилль.

— Но теперь вы знаете, что онъ остановился въ гостинницѣ, восклицаетъ старая лэди: — это слишкомъ нехорошо… позовите ко мнѣ кого нибудь. Дайте мой капоръ…. я сама пойду къ нему. Пойдемте со мной сію же минуту, милордъ Кастльвудъ.

Молодой человѣкъ всталъ со стула, замѣтно разгнѣванный.

— Баронесса Бернштэйнъ, сказалъ онъ: — вы можете итти, если вамъ угодно; но что касается до меня, то я не намѣренъ принимать такихъ эпитетовъ моему поведенію, какъ, напримѣръ, стыдно! Я не хочу итти за молодымъ виргинцемъ; я болѣе расположенъ остаться здѣсь и кончить эту пуншевую чашу!

— Юджинъ!

— Пожалуйста, мадамъ, не называйте меня Юджинъ. Я знаю, что у баронессы много денегъ, и для васъ желательно было бы оставить ихъ въ нашемъ любезномъ семействѣ. Вамъ нужно больше, чѣмъ мнѣ. Раболѣпствуйте же передъ ней, унижайте себя, а я не хочу!

Съ этими словами онъ опустился на стулъ.

Баронесса окинула взглядомъ все семейство, которое потупило головы, и потомъ посмотрѣла на милорда, но на этотъ разъ безъ малѣйшаго неудовольствія. Она наклонилась къ нему и скороговоркой сказала по-нѣмецки:

— Я несправедливо поступила, сказавъ, что полковникъ былъ единственнымъ человѣкомъ въ семействѣ. Ты, Юджинъ, можешь быть такимъ же, если захочешь.

На это замѣчаніе милордъ только поклонился.

— Если вы не хотите, чтобъ старуха вышла изъ дому въ этотъ часъ ночи, то, по крайней мѣрѣ, пусть сходитъ Вильямъ и приведетъ сюда своего кузена.

— Это самое я уже предлагалъ ему.

— И мы предлагали — и мы! вскричали дочери въ одинъ голосъ.

— Я только ожидала согласія баронессы! сказала ихъ мать: — и съ своей же стороны я душевно рада принять въ свой домъ нашего молодаго родственника.

— Вилль! надѣнь галоши, возьми фонарь и приведи виргинца, сказалъ милордъ.

— Значитъ у насъ будетъ другая чаша пунша, когда онъ прійдетъ, говоритъ Вильямъ, выпившій уже значительно много.

И онъ отправился. Мы уже знаемъ, какъ онъ прибыль въ гостинницу; какъ выпилъ еще пуншу, и какъ неудачно было его посольство.

Достойная лэди Кастльвудъ, увидѣвъ молодаго Гарри Варрингтона на мосту, должна была замѣтить въ немъ прекраснаго и интереснаго юношу, и, весьма вѣроятно, имѣла свои собственныя причины не желать его присутствія въ своемъ семействѣ. Вообще всѣ матери двадцатилѣтнихъ невѣстъ не слишкомъ-то охотно поощряютъ визиты интересныхъ девятнадцатилѣтнихъ юношей. Если бы еще помѣстье Гарри находилось въ Норфолкѣ или Девонѣ, а не въ Виргиніи, то, безъ всякаго сомнѣнія, добрая графиня была бы гораздо радушнѣе. Еслибъ она имѣла нужду въ немъ, то со всею готовностію протянула бы ему руку. Наши тонные люди самолюбивы, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія, и въ добавокъ они ни въ какомъ случаѣ не скрываютъ своего самолюбія. Одаренные холоднымъ сердцемъ, они, по крайней мѣрѣ, не выказываютъ притворной привязанности. Почему же лэди Кастльвудъ должна уклоняться отъ своего пути и оказать радушный пріемъ молодому иностранцу? Ужь не потому ли, что онъ одинокъ, безъ друзей? Такую причину можетъ вообразить существо, совсѣмъ лишенное здраваго разсудка. Люди высшаго тона, подобные ея сіятельству, должны оказывать расположеніе только тѣмъ, которые имѣютъ много друзей и обширныя связи. А тутъ является бѣдный юноша, совершенію одинокій, изъ отдаленной страны, съ весьма ограниченными средствами, и тѣ еще не въ полномъ его распоряженіи, съ непріятными манерами, весьма вѣроятно, и грубыми провинціальными привычками; неужели знатная лэди должна измѣнить своимъ правиламъ для подобнаго юноши? Allons donc! Ему также хорошо въ деревенской гостинницѣ, какъ и въ замкѣ.

Таково, безъ сомнѣнія, было мнѣніе ея сіятельства, которое родственница ея, баронесса Бернштэйнъ, знавшая ее превосходно, вполнѣ понимала. Баронесса тоже была свѣтская женщина и, вѣроятно, при случаѣ, умѣла быть самолюбивою, какъ и всякая другая свѣтская особа. Она совершенно понимала причину глубокаго уваженія, которое оказывало ей все семейство Кастльвудъ — мать, дочь и сыновья. Одаренная необыкновеннымъ юморомъ, она играла наклонностями различныхъ членовъ этого семейства, забавляла себя ихъ алчностью, ихъ раболѣпствомъ, ихъ безьискуственнымъ уваженіемъ къ ея денежной шкатулкѣ, и безпредѣльною привязанностью къ ея кошельку. Они не были богаты; деньги лэди Кастльвудъ были положены въ банкъ на дѣтей. Двое старшихъ получили въ наслѣдство отъ ихъ нѣмки-матери бѣлокурыя головы и весьма знаменитую родословную. Но тѣ, которыя имѣли деньги, и которыя не имѣли, — одинаково льнули къ баронессѣ; въ дѣлѣ подобнаго рода богатые бываютъ также алчны, какъ и бѣдные.

И такъ, если m-me Бернштэйнъ ударила рукой по столу и гнѣвомъ своимъ привела въ трепетъ какъ хрусталь на столѣ, такъ и всѣхъ присутствующихъ за столомъ, то собственно потому, что значительное количество выпитаго пунша и шампанскаго произвели въ душѣ ея сильное волненіе, и потому еще, что благородное вино вызвало наружу благородный порывъ чувства и возбуждало въ ней негодованіе при мысли, что бѣдный юноша оставался совершенно одинокимъ за дверями дома своихъ предковъ; но не потому, чтобы она разсердилась на своихъ родственниковъ: она знала, что эти люди не умѣли поступить какъ нибудь иначе.

Самолюбіе и униженіе тоже забавляли ее, когда Кастльвудъ, въ свою очередь, пришелъ въ негодованіе. Онъ, какъ и другіе члены семейства, былъ самолюбивъ, но не низокъ: и, какъ онъ откровенно высказался, могъ наслаждаться небольшою незавимостью, имѣя въ своемъ распоряженіи посредственное помѣстье.

Баронесса Бернштэйнъ, по обыкновенію, вставала рано, была неусидчива, рѣшительна и необыкновенно дѣятельна для своихъ лѣтъ. Она встала задолго передъ тѣмъ, какъ истомленныя кастльвудскія лэди (только что воротившіяся домой съ лондонскихъ раутовъ и баловъ) покинули свои пуховики, задолго прежде, чѣмъ сонъ совершенно выгналъ изъ головы веселаго Вилля тяжесть пуншевыхъ попоекъ. Она встала и прогуливалась по зеленымъ террасамъ, окропленнымъ утреннею росою, которая, въ тоже время, искрилась на пестромъ пространствѣ, занимаемомъ цвѣтниками, и на вьющейся зелени по стѣнамъ павильоновъ, въ прохладной тѣни которыхъ стояли мраморныя фавны и дріады; тысячи птицъ оглашали воздухъ, фонтаны плескали и искрились, пересѣкаемые розовыми лучами утренняго солнца; въ отдаленномъ концѣ парка раздавалось карканье грачей.

Имѣла ли эта, хорошо знакомая сцена (баронесса часто восхищалась ею въ дѣтствѣ) какую нибудь свѣжесть или прелесть для нея? Напоминала ли она баронессѣ дни невинности и счастія? спокойная красота ея радовала ли ее, или пробуждала въ ея сердцѣ угрызеніе совѣсти? Баронесса была болѣе обыкновеннаго благосклонна и нѣжна, когда, послѣ полу часовой прогулки, подошелъ къ ней молодой человѣкъ, котораго она поджидала. Это былъ нашъ молодой виргинецъ. Она отправила къ нему записку съ одной изъ дочерей Локвуда. Записка была за подписью баронессы Бернштэйнъ и извѣщала мистера Эсмонда Варрингтона, что его родственники въ Кастльвудѣ и, между ними, искренній другъ его отца, отъ души желаютъ, чтобы онъ пожаловалъ въ домъ полковника Эсмонда, въ Англіи. Вотъ причина появленія юноши. Онъ прошелъ чрезъ старинныя готическія ворота, быстро поднялся съ шляпой въ рукѣ по ступенькамъ, ведущимъ съ одной террасы на другую; прекрасные волосы окаймляли его румяные щеки; стройный гибкій стань его одѣть былъ въ трауръ. Пріятные и скромные взгляды, прекрасное лицо и вообще наружность молодаго человѣка понравилась лэди. Гарри сдѣлалъ низкій поклонъ, которому позавидовалъ бы версальскій кавалеръ. Баронесса протянула ему свою маленькую ручку, и когда ладонь Гарри закрыла ее, другая ручка нѣжно опустилась на манжету. Баронесса ласково и съ любовію смотрѣла въ благородное, покрытое яркимъ румянцемъ, лицо юноши.

— Я очень хорошо знала вашего дѣдушку, Гарри, сказала она: — вчера вы пришли посмотрѣть его портретъ, и вамъ отказали въ этомъ, хотя вы знаете, что это его домъ по всѣмъ правамъ?

Гарри раскраснѣлся еще больше.

— Слуги не узнали меня. Вчера вечеромъ ко мнѣ пришелъ молодой человѣкъ, когда я былъ совершенно не въ духѣ, а онъ, боюсь, очень пьянъ. Я говорилъ грубо съ моимъ кузеномъ и готовъ просить у него извиненія. Ваше сіятельство, вѣроятно, знаете, что у насъ, въ Виргиніи, совершенно иначе принимаютъ заѣзжихъ изъ чужаго края. Признаюсь, я ожидалъ болѣе радушнаго пріема. Не вы ли, сударыня, послали ко мнѣ моего кузена вчера вечеромъ?

— Да, я; но сегодня вы увидите, что кузены ваши будутъ гораздо любезнѣе. Вы должны остаться здѣсь. Лордъ Кастльвудъ хотѣлъ сегодня самъ поѣхать за вами, но я предупредила его своимъ нетерпѣніемъ увидѣть васъ. Черезъ часъ мы будемъ завтракать, а до той поры вы должны поговорить со мной. Мы пошлемъ въ Три Замка за вашимъ слугой и чемоданами. Дайте мнѣ руку. Или позвольте; я уронила свою трость передъ вашимъ приходомъ: будьте же вы моей тростью.

— Дѣдушка любилъ называть насъ своими костылями, сказалъ Гарри.

— Вы такъ похожи на него, несмотря на бѣлокурые волосы.

— Вы бы посмотрѣли…. вамъ нужно было видѣть Джоржа, сказалъ юноша, и добрые глаза его наполнились слезами.

Воспоминаніе о брагѣ, язвительная боль вчерашняго оскорбленія, любезность и ласки при настоящей встрѣчѣ — все это, быть можетъ, еще болѣе способствовало къ смягченію сердца молодаго человѣка. Онъ оказывалъ нѣжность и признательность къ лэди, которая приняла его такъ радушно. За минуту онъ былъ совершенно одинокимъ и несчастнымъ; теперь находился подъ кровомъ родныхъ, ему протянута дружеская рука. Не удивительно, что онъ прильнулъ къ этой рукѣ. Въ часъ времени молодой человѣкъ излилъ очень многое изъ своего благороднаго сердца, передъ добрымъ, вновь открытымъ другомъ. Когда пробилъ часъ, опредѣленный для завтрака, онъ удивился при мысли, что высказалъ такъ много. Баронесса привела его въ столовую, представила графинѣ, его теткѣ, и приказала обнять кузинъ. Лордъ Кастльвудъ былъ ласковъ и откровененъ. У добраго Вилля болѣла голова; онъ рѣшительно ничего не помнилъ о минувшемъ вечерѣ. Дѣвицы были очень милы и любезны, какъ и слѣдуетъ быть свѣтскимъ барышнямъ. Почему же могъ знать Гарри Варрингтонъ, простодушный, прямой, чистосердечный юноша изъ дальняго края, только что вчера ступившій ногой на англійскій берегъ, — почему могъ онъ знать, что милэди, которыя такъ мило улыбались ему, такъ ласково обходились съ нимъ, въ душѣ ненавидѣли его и ужасались благосклонности, которую оказывала ему баронесса Бернштэйнъ.

Баронесса была безъ ума отъ него; съ нимъ однимъ она разговаривала, почти не обращала вниманія на молодыхъ людей, ходила съ нимъ по замку, разсказывала исторію замка, показала въ надзорномъ строеніи маленькую комнатку, гдѣ дѣдъ его любилъ отдыхать, потайной шкафъ подъ каминомъ, сдѣланный во время католическихъ гоненій; разъѣзжала съ нимъ по окрестностямъ, и указывала на болѣе или менѣе замѣчательныя мѣстоположенія или зданія; въ замѣнъ всего этого, она узнала исторію молодаго человѣка.

Просимъ благосклоннаго читателя принять эту краткую исторію, не совершенно въ тѣхъ же словахъ, въ которыхъ мистеръ Гарри Варрингтонъ передалъ ее баронессѣ Бернштэйнъ, но въ томъ видѣ, въ какомъ она изображена въ послѣдующихъ главахъ.

ГЛАВА III.
ЭСМОНДЫ ВЪ ВИРГИНІИ.

Генри Эсмондъ, эсквайръ, служившій полковникомъ, втеченіе войнъ въ царствованіе королевы Анны, увидѣлъ себя, при концѣ этого царствованія, участникомъ въ нѣкоторыхъ попыткахъ возвести на престолъ потомковъ королевы. Нація, къ счастію своему, предпочла другую династію; нѣкоторые изъ немногихъ противниковъ ганноверскаго дома должны были бѣжать изъ трехъ соединенныхъ королевствъ; между прочими, и полковникъ Эсмондъ, по совѣту друзей своихъ, отправился за границу. Такъ какъ мистеръ Эсмондъ отъ чистаго сердца сожалѣлъ о роли, которую принялъ на себя, и такъ какъ августѣйшій принцъ, въ руки котораго перешло кормило правленія, былъ самымъ миролюбивымъ и великодушнымъ государемъ, то друзья полковника, въ короткое время, отъискали средства исходатайствовать ему прощеніе.

Мистеръ Эсмондъ, какъ уже было сказано, принадлежалъ къ благородной англійской фамиліи, получившей свой титулъ отъ Кастльвуда, въ округѣ Гантсъ; притомъ же всѣмъ очень хорошо извѣстно, что король Іаковъ II и его сынъ даровали титулъ маркиза полковнику Эсмонду и его отцу, и что первый могъ бы сдѣлать перство (ирландское) наслѣдственнымъ въ своемъ родѣ, еслибъ соблюлъ формальности, которыя необходимы въ подобныхъ случаяхъ; но соблюсти эти формальности онъ не заблагоразсудилъ. Утомленный политическою борьбою, въ которой принималъ участіе, и огорченный семейными обстоятельствами въ Европѣ, онъ рѣшился навсегда остаться въ Виргиніи, гдѣ принялъ во владѣніе огромное помѣстье, дарованное королемъ Карломъ I его предку. Здѣсь родились дочь и внуки мистера Эсмонда и здѣсь скончалась его жена. Эта лэди, до вступленія въ бракъ съ полковникомъ, была вдовою его родственника, несчастнаго виконта Кастльвуда, убитаго на дуэли лордомъ Могуномъ, въ концѣ царствованія короля Вильяма.

Мистеръ Эсмондъ далъ своему американскому дому названіе, которое носилъ его отеческій домъ въ старомъ государствѣ — и именно Кастльвудъ. Всѣ обычаи Виргиніи были съ любовію и усердіемъ передѣланы, по образцу обычаевъ англійскихъ. Это была колонія, во всѣхъ отношеніяхъ и вполнѣ преданная своему государю. Виргинцы хвалились, что Карлъ II былъ королемъ Виргиніи прежде, чѣмъ восшелъ на англійскій престолъ. Англійскій король и англиканская церковь въ одинаковой степени были тамъ почитаемы, и всѣ жители одинаково были имъ преданы. Дворянство Виргиніи находилось въ родственныхъ связяхъ съ извѣстнѣйшими англійскими фамиліями. Оно высоко поднимало свои головы передъ голландскими купцами Нью-Йорка, передъ барышниками и торгашами Пенсильваніи и Новой Англіи. Никто такъ мало не держалъ революціонныхъ началъ, какъ населеніе этой великой провинціи, которая вскорѣ выдвинулась на первой планъ въ памятное возстаніе противъ британской короны.

Дворянство Виргиніи владѣло своими обширными землями, по образцу почти патріархальному. Не смотря на множество людей, купленныхъ или приписанныхъ, безусловно подчиненныхъ власти господина, обработка земли находилась въ довольно грубомъ состояніи. Не смотря на то, она доставляла имъ хлѣбъ, домашній скотъ и дичь. Рѣки были переполнены рыбой. Отъ ихъ береговъ былъ прямой путь въ прежнее отечество. Ихъ корабли нагружались табакомъ у частныхъ пристаней, по берегамъ Потомака или рѣки Джемса, отправлялись въ Лондонъ или Бристоль, и провозили англійскіе товары и предметы отечественныхъ мануфактурныхъ издѣлій, въ замѣнъ единственнаго произведенія, разведеніемъ и разработкою котораго виргинскіе помѣщики преимущественно и охотно занимались. — Гостепріимство ихъ было безгранично. Ни одинъ чужестранецъ, или даже просто чужой человѣкъ, не получалъ отказа въ пріютѣ. Помѣщики принимали другъ друга, наѣзжали другъ къ другу, совершенно такъ, какъ это дѣлывалось во времена феодальныя. Вопросъ о невольничествѣ въ то время, о которомъ мы пишемъ, еще не былъ возбужденъ. Быть владѣтелемъ чорныхъ невольниковъ не возмущало чувства виргинскихъ джентльменовъ, да и не было къ тому причины; деспотизмъ владѣтелей надъ чорнымъ племенемъ не былъ чудовищный. Пищи было довольно; чорные невольники, при всей своей лѣности, были сравнительно счастливы. Говорить m-me Эсмондъ Кастльвудъ объ эмансипаціи было бы тоже самое, что предложить ей выпустить на волю всѣхъ лошадей изъ конюшни; она нисколько не сомнѣвалась, что бичь и хлѣбъ одинаково были необходимы и полезны для тѣхъ и другихъ.

Отецъ ея, будучи скептикомъ въ весьма многихъ отношеніяхъ, думалъ, можетъ быть, совершенно иначе; но его мнѣнія никогда не облекались въ форму дѣйствительнаго отрицанія: въ душѣ своей онъ не одобрялъ этого учрежденія, но никогда не высказывалъ своего чувства. Въ одно время этотъ джентльменъ принималъ участіе въ дѣятельной жизни своего отечества и, весьма вѣроятно, расчитывалъ на вознагражденія; но въ позднѣйшіе дни онъ, повидимому, вовсе о нихъ не заботился. Въ его жизни случилось происшествіе, набросившее печальный оттѣнокъ на все его существованіе. Онъ не быль несчастливъ; быль добръ ко всѣмъ его окружавшимъ, любезенъ, услужливъ передъ женщинами своего семейства, которымъ никогда и ни въ чемъ не противоречилъ; но все же въ сердцѣ своемъ онъ чувствовалъ нѣкоторую пустоту, ничѣмъ невосполнимую. Онъ скорѣе подчинялся жизни, чѣмъ наслаждался ею; и никогда еще не былъ въ такомъ пріятномъ настроеніи духа, какъ въ послѣдніе часы земнаго существованія, когда собирался сложить съ себя это тяжолое бремя.

Послѣ кончины его жены, дочь приняла на себя управленіе какъ полковникомъ, такъ и его дѣлами; онъ сдалъ ей и то другое съ полною охотою. Кромѣ книгъ и спокойствія, онъ ничего больше не желалъ. Когда въ Кастльвудъ пріѣзжали гости, онъ принималъ и угощалъ ихъ со всѣмъ радушіемъ, былъ любезенъ, шутилъ, но въ шуткахъ его проглядывалъ сарказмъ. Онъ нисколько не сожалѣлъ, когда гости разъѣзжались.

— Милая моя, я бы съ удовольствіемъ и самъ удалился отсюда, говорилъ онъ своей дочери: — ты, хотя и преданнѣйшая изъ дочерей, надѣюсь, современемъ утѣшишься. Мнѣ ли старику наслаждаться романтичностью здѣшней жизни? Дѣло другое ты, которая такъ молода еще!

Это говорилъ онъ, не придавая словамъ своимъ дѣйствительнаго значенія, потому что лэди, къ которой они относились, была маленькое существо, почти безъ всякой романтичности въ своей натурѣ.

Послѣ пятнадцатилѣтняго пребыванія въ обширномъ виргинскомъ помѣстьи, дѣла почтеннаго владѣтеля улучшились до такой степени, что онъ соглашался съ планами дочери, относительно постройки зданія болѣе прочнаго и болѣе величественнаго, чѣмъ простой деревянный домъ, которымъ полковникъ совершенно былъ доволенъ. Сооруженіе новаго дома необходимо было и для того, чтобъ его наслѣдники могли имѣть помѣщеніе достойное ихъ благороднаго имени. — Многіе сосѣди m-me Варрингтонъ построили уже прекрасные дома. Быть можетъ, честолюбіе, пробуждавшее въ ней желаніе занять въ провинціи почетное мѣсто, пробуждало вмѣстѣ съ тѣмъ и желаніе улучшить помѣщеніе. Полковникъ Эсмондъ, изъ Кастльвуда, не помышлялъ ни о почетномъ мѣстѣ, ни о помѣщеніи; за то его дочь имѣла весьма высокое мнѣніе о заслугахъ и древности своего рода. Ея отецъ, становясь на склонѣ лѣтъ своихъ сговорчивѣе и добрѣе, поощрялъ причуды своей дочери спокойно и шутя, — мало того, онъ помогалъ ей своими обширными свѣдѣніями въ геральдикѣ и своимъ искусствомъ въ живописи, которое изучилъ до совершенства. Знаніе геральдики, сто лѣтъ тому назадъ, входило въ программу предметовъ, преподаваемыхъ при воспитаніи каждаго благороднаго лэди и джентльмена. Во время посѣщенія Европы, миссъ Эсмондъ тщательно изучила фамильную исторію и родословныя, и возратилась въ Виргинію, какъ съ запасомъ документовъ относительно ея фамиліи, къ которымъ имѣла безусловное довѣріе, такъ и съ самыми назидательными сочиненіями, изданными тогда въ Англіи и Франціи, относительно этой благородной науки. Привезенныя сочиненія доказывали, къ совершенному ея удовольствію, не только, что Эсмонды происходили отъ благородныхъ норманскихъ воиновъ, пришедшихъ въ Англію съ своимъ побѣдоноснымъ вождемъ, но и отъ природныхъ англичанъ королевскаго сана. Два великолѣпныя родословныя дерева, затѣйливо нарисованныя рукою полковника, представляли фамилію происходящею, съ одной стороны, отъ императора Карла Великаго, который былъ нарисованъ въ серебряныхъ латахъ, въ императорской мантіи и діадемѣ, а съ другой отъ королевы Боадичеи, которую полковникъ изобразилъ въ костюмѣ древней британской королевы, съ ярко вызолоченной короной, въ коротенькой мѣховой мантіи, съ пріятнымъ личикомъ, весьма искусно нататуированнымъ яркою голубою краскою. Отъ этихъ двухъ знаменитыхъ основаній разрастались фамильныя деревья тринадцатаго столѣтія, когда оба они соединились въ одно, въ лицѣ счастливаго Эсмонда, который, такимъ образомъ, произошелъ отъ двухъ царственныхъ лицъ.

О фамиліи Варрингтоновъ, которую добрая мадамъ Рахиль приняла послѣ брака, она мало думала. Она подписывалась мадамъ Эсмондъ Варрингтонъ, но когда, послѣ смерти отца своего, сдклалась полною владѣтельницею Кастльвуда, то вообще ее называли мадамъ Эсмондъ изъ Кастльвуда. Ссоры за первенство въ колоніальномъ обществѣ отъ времени до времени, нарушали спокойствіе ея характера. Хотя отецъ ея и сжегъ патентъ на титулъ маркиза, полученный отъ короля Іакова, но она постоянно утверждала, что документъ этотъ существовалъ и оставался въ полной своей силѣ. Англійскихъ Эсмондовъ она считала низшими въ отношеніи къ ея отрасли, — а что касается до колоніальной аристократіи, то мадамъ Эсмондъ, нисколько не задумываясь, признавала надъ всѣми ими свое превосходство. Отсюда ссоры, гнѣвныя слова и даже драки, какъ это узнаемъ мы изъ ея записокъ о собраніяхъ въ домѣ джемстоунскаго губернатора. Но къ чему вспоминать объ этихъ ссорахъ? Развѣ это можетъ имѣть теперь какое нибудь вліяніе на лица, которыя участвовали въ этихъ ссорахъ, и развѣ новый порядокъ вещей не положилъ конца этимъ общественнымъ неравенствамъ? До установленія независимости, не было въ цѣломъ мірѣ такой аристократической страны, какъ Виргинія; потому виргинцы, исторію которыхъ мы взялись описать, были воспитаны въ полномъ уваженіи къ отечественнымъ учрежденіямъ, и законный король не имѣлъ болѣе вѣрныхъ и преданныхъ маленькихъ поданныхъ, какъ близнецы Кастльвуда.

Когда дѣдъ двухъ мальчиковъ умеръ, ихъ мать торжественно провозгласила своего старшаго сына Джоржа преемникомъ и наслѣдникомъ имѣнія; а Гарри, моложе Джоржа какимъ нибудь получасомъ, вмѣнила въ обязанность уважать и почитать старшаго брата. Вся челядь должна была оказывать ему надлежащія почести, всѣ негры, изъ которыхъ образовалось большое и счастливое семейство, и приписанные слуги изъ Европы, участь которыхъ была по возможности сдѣлана сносною подъ управленіемъ лэди Кастльвудъ. Во всемъ семействѣ не было ни одного безпокойнаго существа, кромѣ вѣрной подруги и компаньонки мистриссъ Эсмондъ, мадамъ Моунтэйнъ, и кормилицы Гарри, преданной негритянки, которая никакъ не могла понять, почему ея питомецъ, который былъ и красивѣе, и сильнѣе, и умнѣе своего брата, не названъ первымъ; хотя говоря поистиннѣ, въ близнецахъ не было замѣтно разницы ни въ красотѣ, ни въ силѣ. Характеромъ они во многихъ отношеніяхъ были чрезвычайно различны; но сходство лицъ до такой степени было поразительно, что еслибы не разница въ цвѣтѣ волосъ, то трудно было бы различить ихъ другъ отъ друга. Въ постеляхъ, или когда головы ихъ накрывались огромными, съ множествомъ лентъ, колпаками, которые носили паши большіе и маленькіе предки, тогда только мать или няня и могли сказать, который изъ нихъ Джоржъ и который Гарри.

При всемъ сходствѣ въ наружности, мы уже сказали, что они не похожи были другъ на друга, по характеру. Старшій былъ тихій, прилежный и молчаливый мальчикъ; младшій — бойкій и шумный. Приступъ къ ученью совершался у него довольно медленно, но, сдѣлавъ его, онъ шелъ впередъ весьма быстро. Въ минуты лѣности, никакими угрозами не возможно было принудить Гарри учиться, какъ невозможно было уклонить Джоржа отъ содѣйствія брату Гарри въ изученіи урока. Гарри имѣлъ сильный воинственный характеръ, училъ военному строю маленькихъ негровъ, билъ ихъ палкою, какъ капралъ, часто выходилъ съ ними на кулачный бой, и, оставляя поле битвы побѣжденнымъ, никогда не сердился; между тѣмъ какъ Джоржъ со всѣми окружавшими его обходился кротко и нѣжно. По принятому во всѣхъ семействахъ обыкновенію, каждый мальчикъ имѣлъ при себѣ маленькаго слугу. Однажды Джоржъ, — это я передаю за фактъ, — увидѣвъ, что маленькій негръ заснулъ на его постели, сѣлъ подлѣ него и началъ отгонять отъ ребенка мухъ, къ величайшему ужасу стараго Гумбо, отца маленькаго негра, который засталъ мистера Джоржа за этимъ занятіемъ, и къ не менѣе великому негодованію мадамъ Эсмондъ, которая приказала, кому слѣдуетъ, высѣчь негоднаго мальчика. Тщетно Джоржъ просилъ, умолялъ, заливался горькими слезами и упрашивалъ объ отмѣнѣ приговора. Въ этомъ случаѣ его мать была неумолима; маленькій шалунъ удалился наконецъ, упрашивая, въ свою очередь, мистера Джоржа не плакать.

Это происшествіе послужило поводомъ къ жестокой ссорѣ между матерью и сыномъ. Джоржа невозможно было успокоить. Онъ говорилъ, что подобное наказаніе должно служить позоромъ тому, кто его назначаетъ; что онъ полный господинъ этого мальчика, и никто, даже его мать, не имѣла права дотронуться до него; что она могла бы приказать ему исправиться, и что онъ готовъ былъ самъ перенести это наказаніе, какъ не рѣдко онъ и Гарри переносили его; по никто не долженъ налагать руку на его мальчика. Дрожа всѣмъ тѣломъ отъ сильнаго негодованія на такую, по его понятіямъ, несправедливость, онъ клялся, — клялся самымъ рѣзкимъ тономъ, къ ужасу матери и компаньонки, никогда не слыхавшихъ такихъ словъ отъ ребенка, обыкновенно кроткаго и молчаливаго, что когда исполнится ему совершеннолѣтіе, то освободитъ молодаго Гумбо; въ заключеніе Джоржъ пошелъ навѣстить ребенка въ селеніе негровъ, и подарилъ ему одну изъ своихъ собственныхъ игрушекъ.

Молодой Гумбо былъ дерзкій, лѣнивый, негодный мальчишка, которому отъ розогъ нисколько не бывало хуже, какъ, безъ всякаго сомнѣнія, полагалъ и полковникъ; онъ вполнѣ одобрялъ приказаніе m-me Эсмондъ наказать шалуна, и только посмѣялся добродушно, когда разгнѣванный, негодующій внукъ обратился къ нему съ слѣдующими словами:

— Дѣдушка, вы позволяете мама разпоряжаться черезъ-чуръ во многомъ.

— И въ-самомъ дѣлѣ, Рахель, моя милая, говоритъ дѣдушка: — ты совершенно прибрала къ своимъ рукамъ всю мою власть; это замѣтно даже для внука.

— Почему же вы не подыметесь на ноги, какъ слѣдуетъ мужчинѣ? говорить маленькій Гарри, готовый во всякое время заступиться за брата.

Полковникъ улыбнулся.

— Потому, мой милый, что нахожу несравненно лучшимъ сидѣть, сказалъ онъ. Я старикъ, и стоять на ногахъ для меня утомительно.

Первый изъ близнецовъ за свое остроуміе и пріятный юморъ, проявлявшіеся въ немъ невольно, за любовь къ нѣкоторымъ наклонностямъ полковника, былъ фаворитомъ и собесѣдникомъ дѣдушки; онъ отъ чистой дѣтской души смѣялся, шутилъ и разговаривалъ съ старикомъ, тогда какъ младшій братъ, бывало, рѣдко обмѣняется словомъ. Джоржъ былъ скроменъ и прилеженъ; его душа, повидимому, становилась свѣтлѣе, когда онъ находился въ библіотекѣ; тогда какъ братъ его казался тамъ постоянно угрюмымъ. Джоржъ зналъ названія книгъ прежде, чѣмъ въ состояніи быль поднимать ихъ, и читалъ ихъ прежде, чѣмъ могъ понимать прочитанное. Гарри, напротивъ, становился живѣе и веселѣе въ конюшнѣ или въ лѣсу, страшно любилъ всякаго рода охоту и рыбную ловлю и еще въ ранніе годы подавалъ надежду, что изъ него выйдетъ превосходный охотникъ. Однажды, когда корабль полковника Эсмонда отправлялся въ Англію, когда близнецы находились еще въ дѣтскомъ возрастѣ, дѣдушка спросилъ ихъ: какіе подарки долженъ привезти имъ капитанъ Франксъ? Выборъ Джоржа колебался между книгами и скрипкой; Гарри съ разу пожелалъ имѣть маленькое ружьецо. Мадамъ Варрингтонъ (такъ она называлась въ то время) была крайне недовольна на выборъ старшаго сына, даже опасалась за грубость его вкуса, и похвалила выборъ младшаго, какъ вполнѣ соотвѣтствующій его имени и происхожденію.

— Конечно, папа, выборъ Джоржа, относительно книгъ, весьма хорошъ, — отвѣчала она, когда отецъ старался убѣдить ее, что Джоржъ имѣлъ полное право выразить свое желаніе: — но у васъ и безъ того такое множество книгъ, что, кажется, больше этого и желать нельзя. Я бы не хотѣла, — быть можетъ, я и не права въ этомъ, — но все же бы не хотѣла, чтобы мой сынъ и внукъ маркиза Эсмонда сдѣлался скрипачемъ.

— Почему же, моя милая? сказалъ старый полковникъ. Не забудь, что пути Божіи неисповѣдимы, и что каждое человѣческое созданіе имѣетъ въ душѣ своей маленькое царство, царство мысли, на которое грѣшно съ нашей стороны дѣлать нападеніе. Ну, если Джоржъ любитъ музыку? Ты не можешь измѣнить въ немъ этой наклонности, какъ не можешь приказать розѣ не испускать благоуханія, или птичкѣ не пѣть.

— Птичка совсѣмъ другое дѣло! Птичка поетъ отъ природы; а вѣдь Джоржъ родился не со скрипкой же въ рукѣ, сказала мистриссъ Варрингтонъ, выразительно покачавъ головой. Будучи пансіонеркой въ кенсингтонскомъ пансіонѣ, я терпѣть не могла клавикорды, и если училась играть на нихъ, то собственно въ угожденіе мама. Что ни говорите, сэръ, а я не повѣрю, что скрипка приличный инструментъ для людей порядочныхъ.

— А ты забыла, что царь Давидъ игралъ на арфѣ?

— Я бы желала, чтобы мой папа побольше читалъ его псалмы и поменьше говорилъ подобныхъ вещей, сказала мистриссъ Варрингтонъ.

— Зачѣмъ же, мой другъ? кротко замѣтилъ полковникъ: — я привелъ это такъ, для примѣра.

Отличительною чертою характера полковника Эсмонда, какъ онъ самъ признался въ своей біографіи, была покорность женщинамъ. Послѣ смерти жены, онъ ласкалъ, лелѣялъ, баловалъ свою дочь; смѣялся надъ ея капризами, но исполнялъ ихъ; шутилъ надъ ея предубѣжденіями, но позволялъ имъ развиваться; поощрялъ и, быть можетъ, увеличивалъ ея врожденную наклонность повелѣвать, хотя у него существовало правило, что силою нельзя измѣнить характера и что излишнею строгостію мы пріучимъ нашихъ дѣтей къ скрытности и сдѣлаемъ изъ нихъ лицемѣровъ.

Наконецъ, наступило время смерти мистера Эсмонда. При началѣ нашей исторіи, мы не будемъ звонить въ похоронные колокола, или дѣлать вступленіе надгробнымъ словомъ. Всѣ, кто читалъ или слышалъ это слово, не могли надивиться, откуда пасторъ Броадбентъ, изъ Джемстоуна, набралъ столько краснорѣчія и латинскихъ фразъ. Зналъ объ этомъ, быть можетъ, одинъ только мистеръ Демистеръ, шотландецъ-учитель, который держалъ корректуру рѣчи, напечатанной по приказанію губернатора и многихъ другихъ почетныхъ лицъ, въ типографіи мистера Франклина, въ Филадельфіи. Такихъ великолѣпныхъ похоронъ, какія сдѣлала мадамъ Эсмондъ Варрингтонъ своему отцу, не бывало еще въ Виргиніи; и, конечно, покойникъ первый бы улыбнулся при видѣ столь пышнаго выраженія скорби. Два мальчика, едва не задыхавшіеся въ глубокомъ траурѣ и подъ тяжестію черныхъ лентъ, которыми обвиты были ихъ шляпы, шли впереди процессіи; за ними слѣдовалъ милордъ Фэйрфаксъ, изъ гринвэйскаго суда, губернаторъ Виргиніи (съ траурной каретой), Рэндольфы, Карей, Гаррисоны, Вашингтоны и многіе другіе, ибо вся страна почитала покойнаго; своимъ добродушіемъ, высокими талантами, благодѣяніями, рѣдкимъ гостепріимствомъ, онъ, по всей справедливости, заслужилъ уваженіе своихъ сосѣдей. Когда вѣсть о смерти полковника Эсмонда достигла его пасынка, лорда Кастльвуда, изъ Гэмпшира въ Англіи, онъ принялъ на себя сооруженіе мраморнаго памятника, съ изображеніемъ именъ и описаніемъ добродѣтелей матери своей и ея супруга. Наконецъ, монументъ быль поставленъ: на немъ красовались гербъ и корона Эсмондовь, поддерживаемые группой полнолицыхъ плачущихъ купидоновъ, и краснорѣчивая эпитафія въ первый разъ, кажется, говорила совершенную истину.

ГЛАВА IV,
ВЪ КОТОРОЙ ГАРРИ НАХОДИТЬ НОВУЮ РОДСТВЕННИЦУ.

Добрые друзья, гостепріимные, радушные, даже почтительные сосѣди, старинное имя и достаточное состояніе, покойный домъ, полный довольства и роскоши, отрядъ слугъ, черныхъ и бѣлыхъ, усердно исполняющихъ приказанія, доброе здоровье, любящія дѣти, и, если угодно, хорошій поваръ, погребъ и библіотека, — нужно ли еще что-нибудь для человѣка, владѣющаго всѣми этими благами, чтобы считать себя, если не совершенно, то весьма достаточно счастливымъ? Мадамъ Эсмондъ Варрингтонъ владѣла всѣми этими источниками счастія; она напоминала себѣ о нихъ ежедневно въ своихъ утреннихъ и вечернихъ молитвахъ. Она была набожна, добра къ бѣднымъ, никогда не допускала, чтобы кто нибудь могъ дѣлать зло. Я живо представляю ее себѣ, господствующею въ своемъ владѣніи Кастльвудъ: помѣщики пріѣзжаютъ къ ней съ визитами, сыновья почтительны къ ней, прислуга немедленно исполняетъ ея приказанія, несчастные бѣлые признательны къ ней за ея щедрость и съ безусловнымъ довѣріемъ принимаютъ ея лекарства во время болѣзни; менѣе значительные помѣщики всегда соглашаются съ ея замѣчаніями и вмѣняютъ себѣ въ обязанность позволить ей всякій разъ выигрывать въ бакгэммонъ; но, при всѣхъ этихъ благахъ, которыми Фортуна надѣляетъ немногихъ смертныхъ, я не думаю, чтобы маленькой принцессѣ Покахонтасъ (такъ звали ее) можно было позавидовать среди ея владѣній. Мужъ принцессы, переселясь въ вѣчность въ ранніе годы жизни, поступилъ, быть можетъ, превосходно. Еслибъ онъ прожилъ много лѣтъ съ принцессой, то или ссорамъ между супругами не было бы конца, или онъ попалъ бы подъ башмакъ принцессы; надобно сказать, что образцы подобныхъ мужей существовали и за сто лѣтъ назадъ. Дѣло въ томъ, что маленькая мадамъ Эсмондъ никогда не сближалась ни съ мужчинами, ни съ женщинами, но старалась надъ ними господствовать. Для тѣхъ, которые повиновались ей, она была лучшимъ другомъ, съ тѣми же, которые ей сопротивлялись, она боролась до послѣднихъ усилій. Какъ смертная, она, безъ сомнѣнія, заблуждалась иногда; только весьма рѣдко признавалась въ этомъ обстоятельствѣ самой себѣ и никогда другимъ. Ея отецъ въ былое время имѣлъ привычку подмѣчать въ ней вспышки деспотизма, гордости и упрямства, и вмѣсто того, чтобы искоренять ихъ при самомъ началѣ, онъ находилъ въ нихъ какое-то удовольствіе. Правда, она чувствовала, что отецъ присматривалъ за ней; его юморъ, которымъ отчасти она обладала сама, иногда усмирялъ ее и приводилъ въ смущеніе. Но, со смертію полковника, она потеряла всякое расположеніе повиноваться, да и не кому было. Что касается до меня, то я радуюсь, что не жилъ сто лѣтъ тому назадъ въ Кастльвудѣ, въ округѣ Вестморлэндъ, въ Виргиніи. Не думаю, чтобы кто нибудь былъ счастливъ тамъ.

Управленіе домомъ Кастльвудъ находилось въ рукахъ дѣятельной маленькой лэди, еще задолго передъ тѣмъ, какъ полковникъ заснулъ сномъ праведнаго. Она производила строгій смотръ всему помѣстью; удалила агента полковника Эсмонда и избрала новаго; строила, улучшала плантацію, разводила табакъ, назначила новаго управляющаго и выписала новаго учителя. Какъ нѣжно ни любила она отца, но у него были правила, которымъ она не имѣла расположенія слѣдовать. Она повиновалась своимъ папа и мама во время ихъ жизни, какъ слѣдовало почтительной дочери. Маленькая принцесса господствовала въ своемъ владѣніи, и принцы были ея главными подданными. Она вскорѣ исключила изъ полной своей фамиліи — фамилію мужа своего, Варрингтонъ, и называла себя просто мадамъ Эсмондъ. Ея фамильныя притязанія были извѣстны во всей Виргиніи. Она нисколько не стѣснялась говорить о титулѣ маркиза, который король Іаковъ пожаловалъ ея отцу и дѣду. Одно только безпредѣльное великодушіе полковника могло принудить его передать свои титулы и званія младшей отрасли фамиліи, ея полубрату, лорду Кастльвуду съ его потомствомъ; но что сама она и ея сыновья принадлежали къ старшей отрасли Эсмондовъ, и на этомъ основаніи мадамъ Эсмондъ выражала надежду, что ей будетъ оказываемо должное почтеніе. Во всей Виргиніи лордъ Фэйрфаксъ былъ единственнымъ человѣкомъ, которому она соглашалась уступить право первенства. Она требовала почтенія отъ женъ всѣхъ вице-губернаторовъ и судей; передъ губернаторомъ и его женой она, безъ сомнѣнія, охотно покорялась, какъ передъ лицомъ, представляющимъ особу государя. Въ фамильныхъ документахъ и письмахъ существуютъ описанія двухъ ужаснѣйшихъ битвъ, возникшихъ между нашей принцессой и женами колоніальныхъ властей, по поводу разрѣшенія нѣкоторыхъ вопросовъ, относительно этикета. Что касается до фамиліи ея мужа, Варрингтона, то въ глазахъ ея она ничего не значила. Она вышла замужъ за молодаго сына англійскаго баронета, изъ Норфолка, собственно въ угожденіе своимъ родителямъ, которымъ она обязана была повиноваться. Она вышла замужъ ребенкомъ, только что выпущеннымъ изъ пансіона и, право, бросилась бы за бортъ, еслибъ папа приказалъ ей: — это, говорила она, совершенно въ духѣ Эсмондовъ.

Англійскимъ Варрингтонамъ крайне не нравилось поведеніе молоденькой американской принцессы, равнымъ образомъ и ея отзывы не могли быть лестны для нихъ. Однажды отправлялось торжественное письмо Варрингтонамъ и благороднымъ ея родственникамъ, Гэмпширскимъ Эсмондамъ; но случилось такъ, что жена судьи, съ которой мадамъ Эсмондъ поссорилась, пріѣхавъ въ Англію изъ Виргиніи, встрѣтиласъ съ лэди Варрингтонъ, находившейся въ Лондонѣ вмѣстѣ съ сэромъ Мэйльзъ, членомъ Парламента, и эта-то женщина повторила нѣкоторые спичи, произносимыя принцессою Покахонтасъ въ похвалу ея, мужа ея и всѣхъ англійскихъ родственниковъ, и милэди Варрингтонъ, какъ надо полагать, не замедлила сообщить объ этомъ милэди Кастльвудъ. Послѣ этого событія письма изъ Виргиніи оставались безъ отвѣта, къ удивленію и гнѣву мадамъ Эсмондъ, которая, въ свою очередь, прекратила дальнѣйшую переписку.

Такимъ образомъ эта добрая женщина перессорилась съ своими сосѣдями, съ своими родственниками, и даже съ сыновьями.

Самая первая размолвка между принцессой и наслѣдственнымъ принцемъ произошла вслѣдствіе увольненія мистера Демпстера, который былъ наставникомъ юношей и домашнимъ секретаремъ покойнаго полковника. Еще при жизни отца мадамъ Эсмондъ съ трудомъ терпѣла его, или вѣрнѣе, мистеръ Демпстеръ съ трудомъ могъ ужиться съ ней. Она ненавидѣла книги, и всѣхъ книжниковъ считала за людей опасныхъ, внушающихъ дурныя правила. До нея дошли слухи, что мистеръ Демпстеръ былъ переряженный іезуитъ; начались преслѣдованія, и бѣдный наставникъ принужденъ быль удалиться, построить себѣ хижину въ какомъ-то захолустьи, учить ребятишекъ грамотѣ и лечить больныхъ, если таковые встрѣчались между разсѣянными жителями провинціи. Мистеръ Джоржъ клялся, что никогда не оставитъ своего стараго наставника, и сдержалъ обѣщаніе. Гарри любилъ рыбную ловлю и охоту болѣе, чѣмъ книги, и потому никогда не былъ съ Демпстеромъ въ дружескихъ отношеніяхъ. Вслѣдъ за этой размолвкой возникла другая.

Послѣ смерти одной тетки и отца мистера Джоржа, наслѣдникамъ мистера Джоржа Варрингтона назначалось, по духовному завѣщанію, шесть тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Оаекуншею назначена была также и мадамъ Эсмондъ. Ее никакъ не могли вразумить, что она не имѣетъ права распоряжаться этой суммой. Мадамъ Эсмондъ страшно гнѣвалась на лондонскаго адвоката, другаго опекуна, который рѣшительно отказался переслать завѣщанную сумму въ ея распоряженіе. — «Развѣ они мнѣ не сыновья? восклицала она: — и развѣ я не готова разрѣзать себя на мелкіе кусочки для ихъ пользы? На шесть тысячъ фунтовъ стерлинговъ я бы купила негровъ и помѣстье мистера Бултера, которое приносило бы по тысячѣ фунтовъ въ годъ: а черезъ это составился бы хорошенькій капиталъ для Гарри.» Молодой ея другъ и сосѣдъ, мистеръ Вашингтонъ, изъ Монтъ-Вернона, не могъ убѣдить ее, что лондонскій агентъ былъ правъ, и не долженъ отдавать врученной ему суммы никому, кромѣ тѣхъ лицъ, которымъ она назначена была по духовному завѣщанію. Мадамъ Эсмондъ отправила грозное письмо къ лондонскому адвокату, въ которомъ, называла его наглымъ крючкотворцемъ, заслуживающимъ строгаго наказанія за сомнѣніе въ чести матери изъ фамиліи Эсмондовъ. Изъ этого видно, что виргинская принцесса имѣла рѣшительный характеръ.

Джоржъ Эсмондъ, ея первенецъ, когда дѣло это передано было на его обсужденіе и когда его мать настаивала, чтобы онъ высказалъ свое мнѣніе согласился съ мистеромъ Вашингтономъ и мистеромъ Дрэперомъ, лондонскимъ адвокатомъ. Мальчикъ этотъ объявилъ, что тутъ онъ ничего не можетъ сдѣлать. Онъ не нуждался въ деньгахъ; съ удовольствіемъ бы рѣшилъ это дѣло иначе и передалъ бы деньги въ распоряженіе матери, еслибъ это было въ его власти. Но мадамъ Эсмондъ и слышать не хотѣла подобныхъ доводовъ. Ея разсудкомъ руководили чувства. Представлялся случай осчастливить Гарри, милаго Гарри, къ существованію котораго имѣлись самыя незначительныя средства, и что же? лондонскіе злодѣи не хотѣли помочь ему; не хотѣлъ помочь ему и родной братъ, получившій въ наслѣдство все состояніе своего отца. Прибавимъ къ этому слезы, пренебреженіе, безконечные намеки, продолжительное отчужденіе, язвительные упреки, горячія возванія къ небу и тому подобное, и тогда мы можемъ представить себѣ состояніе души бѣдной вдовы. Впрочемъ, и въ настоящее время, развѣ мало такихъ любезныхъ созданій изъ среды прекраснаго пола, которыя прибѣгаютъ къ точно такимъ же убѣжденіямъ?

Это обстоятельство заставило вдову дѣлать сбереженія для младшаго сына, которому, по долгу матери, она считала себя обязанною оставить состояніе. Сооруженіе прекрасныхъ зданій, которое началъ полковникъ въ Кастльвудѣ, — несмотря на то, что онъ фрахтовалъ для этого корабли изъ Нью-Йорка съ голландскимъ кирпичемъ, выписалъ изъ Англіи, за дорогія цѣны, камины, лепные карнизы, рамы, стекла, зеркала, ковры и обои, — было остановлено. Покупка книгъ прекращена. Агентъ получилъ приказаніе не высылать болѣе винъ. Мадамъ Эсмондъ очень жалѣла объ издержкѣ на покупку хорошенькой кареты, которую выписала изъ Англіи и въ которой ѣздила въ ней только въ церковь.

— Гарри, Гарри! я бы желала отложить эти деньги для тебя, мое бѣдное, обиженное дитя…. триста восемьдесять гиней за одну карету, подумайте!

— Ничего, мама, — вы надѣлите меня, пока живете, — весело сказалъ Гарри: а Джоржъ надѣлить меня, когда вы умрете.

— Да, мой другъ, если только онъ перемѣнится въ душѣ, говоритъ мистрисъ Эсмондъ, бросая угрюмый взглядъ на старшаго сына: если небо смягчить его сердце и научитъ его человѣколюбію, о чемъ я молюсь денно и нощно; Моунтэйнъ знаетъ это; не правда ли, Моунтэйнъ?

— Гм! сказала мистриссъ Моунтэйнъ, вдова прапорщика, компаньонка и экономка мадамъ Эсмондъ, занимавшая по воскреснымъ днямъ четвертое мѣсто въ фамильной каретѣ; я знаю, что вы всегда безпокоитесь и плачете на счетъ этого духовнаго завѣщанія, хотя безъ всякой надобности.

— Нѣтъ надобности! восклицаетъ вдова, шелестя своимъ шелковымъ платьемъ: — и дѣйствительно не стоить безпокоиться: у моего первенца — непокорнаго сына и бездушнаго брата…. есть помѣстье, а у бѣднаго Гарри, да будетъ надъ нимъ благословеніе! нѣтъ и куска хлѣба!

Джоржъ съ умоляющимъ видомъ смотрѣлъ на мать до тѣхъ поръ, пока глаза его наполнились слезами:

— О, мама! благословите и меня! — сказалъ онъ, и залился горячими слезами. Руки Гарри въ одинъ моментъ обвились вокругъ шеи брата, и онъ цаловалъ Джоржа безсчетное число разъ.

— Успокойся, Джоржъ. Никто лучше меня не знаетъ, добрый ли ты брать или нѣтъ! Не обращай вниманія на ея слова. Вѣдь она сама не знаетъ, что говоритъ.

— Нѣтъ, знаю, дитя мое! восклицаетъ мать. Пусть небо….

— Замолчать, проревѣлъ Гарри. Какъ вамъ не стыдно говорить ему подобныя вещи!

— Превосходно, Гарри, — говоритъ мистриссъ Моунтэйнъ, пожавъ ему руку. Въ жизнь свою ты не сказалъ ничего умнѣе.

— Мистриссъ Моунтэйнъ, какъ вы смѣете вооружать противъ меня моихъ дѣтей? восклицаетъ вдова. Съ этого дня, сударыня….

— Не думаете ли вы выгнать меня и мое дитя на улицу? Попробуйте? говоритъ мистриссъ Моунтэйнъ. Это будетъ превосходнымъ мщеніемъ; тогда англійскій адвокатъ ни за что не отдастъ вамъ денегъ вашего сына. Найдите другую компаньонку, которая будетъ льстить вамъ и называть черное бѣлымъ: это, сударыня, не въ моемъ характерѣ. Когда же прикажете отправиться? Собираться мнѣ не долго. Я не много привезла въ Кастльвудъ, не много и вывезу.

— Замолчите, Моунтэйнъ! — развѣ не слышите, что звонятъ къ обѣднѣ! Пожалуйста успокоитесь, сказала вдова, и въ тоже время нѣжно посмотрѣла на одного — а, можетъ быть, и на обоихъ сыновей. Джоржъ сидѣлъ, потупивъ голову, а Гарри, сидѣвшій рядомъ, во-все время проповѣди не отнималъ руки своей, которою обнялъ старшаго брата.

Гарри продолжалъ свое повѣствованіе, прерывая его множествомъ юношескихъ восклицаній и отвѣчая на безчисленные, случайные вопросы своей слушательницы. Баронесса, повидимому, не уставала его слушать. Любезная хозяйка дома нея дочери не разъ подходили къ ней спросить, не желаетъ ли она прокатиться, или прогуляться, или выпить чашку чаю, или съиграть въ карты; но баронесса отказывалась отъ всѣхъ предложеній, говоря, что находитъ безпредѣльное удовольствіе въ разговорѣ съ Гарри. Когда дѣвицы оставались на нѣсколько секундъ въ одной комнатѣ съ нею, она удвоивала ласки, просила Гарри говорить громче и обращалась къ прочимъ съ приказаніемъ: перестаньте мои милыя! я не могу слышать нашего кузена.

И кузины удалялись, стараясь все таки казаться довольными.

— Вы, вѣдь, тоже моя кузина? спросилъ простосердечный юноша. Вы кажетесь добрѣе другихъ.

Бесѣда ихъ происходила въ дубовой комнатѣ, которая втеченіе, по крайней мѣрѣ, двухъ столѣтій служила столовою, и на стѣнахъ которой, какъ мы уже сказали, висѣли портреты. Надъ огромнымъ кресломъ, въ которомъ сидѣла баронесса Бернштэйнъ, висѣлъ лучшій изъ всей картинной галлереи портретъ, изображавшій молодую лэди, двадцати двухъ — трехъ лѣтъ, въ пышномъ съ открытымъ лифомъ нарядѣ временъ королевы Анны; одна рука ея покоилась на ручкѣ кресла, роскошные волосы каштановаго цвѣта окаймляли ея прекрасное лицо и локонами опускались на мраморныя плечи и очаровательную шею. Подъ этимъ блистательнымъ портретомъ сидѣла лэди съ вязальными иглами.

Когда Гарри спросилъ: — вы тоже моя кузина? — она отвѣтила:

— Портретъ этотъ писалъ сэръ Годфри, считавшій себя величайшимъ живописцемъ въ мірѣ. Но онъ не былъ такъ хорошъ, какъ Лели, который писалъ портретъ вашей бабушки… милэди Кастльвудъ… жены полковника Эсмонда; и не такъ хорошъ, какъ сэръ Антони Ванъ-Дикъ, писавшій портретъ съ вашего прадѣда — вонь тотъ! онъ изображенъ гораздо лучше, чѣмъ на самомъ дѣлѣ. У нѣкоторыхъ изъ насъ волосы написаны гораздо темнѣе. Узнали ли вы свою бабушку въ этомъ портретѣ? Она имѣла прекрасные бѣлокурые волосы и бюстъ, которому бы позавидовала всякая женщина.

— Мнѣ кажется, я бы узналъ ее, по влеченію чувства, и, быть можетъ, по нѣкоторому сходству съ моей матерью.

— Мистриссъ Варрингтонъ прошу у нее заочно извиненія, кажется называетъ себя мадамъ или милэди Эсмондъ?…

— Такъ всѣ называютъ мою матушку въ нашей провинціи, сказалъ Гарри.

— Неужели она не говорила, что ея мать, до выхода замужъ за вашего дѣдушку, имѣла въ Англіи другую дочь?

— Никогда.

— И вашъ дѣдушка не говорилъ объ этомъ?

— Ни слова. Впрочемъ въ альбомахъ нашихъ, которые онъ постоянно наполнялъ рисунками, когда мы были еще маленькими, онъ часто рисовалъ головку, которая имѣвшую сходство съ портретомъ надъ вашей головой. Головка эта повторялась подъ его карандашемъ десятки разъ, вмѣстѣ съ головкой Виконта Франсиса и короля Іакова III.

— Но скажите, не походитъ ли этотъ портретъ на кого нибудь изъ вашихъ знакомыхъ?

— Рѣшительно, нѣтъ.

— Вотъ это мило! говоритъ лэди, со вздохомъ. Гарри, этотъ портретъ писанъ съ меня…. да…. съ меня, когда меня звали Беатриксою Эсмондъ. Я почти родная сестра вашей матери, а она даже не упоминала и моего имени!

ГЛАВА V.
СЕМЕЙНЫЯ РАСПРИ.

Въ то время, какъ Гарри разсказывалъ новооткрытой родственницѣ безъискуственную исторію своихъ приключеній, баронесса Бернштэйнъ, обладавшая значительнымъ запасомъ ума, юмора и замѣчательнымъ знаніемъ свѣта, составляла мнѣнія относительно описываемыхъ лицъ и событій. Придворная и свѣтская лэди трепетала отъ мысли о деревенской жизни своей американской сестры. Такая жизнь для женщины, привыкшей къ многолюдному и шумному городскому обществу, невыносима. Но маленькая мадамъ Варрингтонъ не знала лучшей жизни, а потому была довольна своимъ положеніемъ какъ была довольна всѣмъ вообще и сама собою въ особенности. Если мы съ вами эпикурейцы или лакомки, то изъ этого еще не слѣдуетъ, что Годжъ несчастнѣйшій человѣкъ, потому только, что у него лучшимъ лакомствомъ считается кусокъ хлѣба съ ветчиною. Жизнь мадамъ Варрингтонъ представляла собою нескончаемую нить обязанностей и занятій, и слѣдовательно была скучна, однообразна, но для нея, какъ нельзя болѣе, пріятна. Мадамъ Варрингтонъ была бойкая, дѣловая женщина и всѣ дѣла въ ея обширномъ помѣстьи совершались не иначе, какъ подъ ея непосредственнымъ руководствомъ и ближайшимъ присмотромъ. Ни одинъ пирогъ не пекся въ Кастльвудѣ безъ того, чтобъ къ нему не прикоснулись ея пальцы. Она сажала дѣвушекъ за прялки, давала судомойкамъ работу, на маленькой лошадкѣ разъѣзжала по полямъ, и наблюдала за управляющими и неграми, осматривала поля, засѣянныя табакомъ и рисомъ. Если заболѣвалъ невольникъ, она, несмотря на погоду, отправлялась въ его хижину и лечила чрезвычайно рѣшительно. У нея была книга, полная старинныхъ рецептовъ, шкафъ, гдѣ хранились дистиллированныя воды и сложные эликсиры, и ящикъ съ лекарствами, который служилъ предметомъ ужаса для всѣхъ сосѣдей. Они страшились захворать въ томъ предположеніи, что маленькая лэди нападетъ на нихъ съ своими декоктами и пилюлями.

Столѣтіе назадъ, въ Виргиніи почти совсѣмъ не было городовъ. Учрежденія помѣщиковъ состояли изъ небольшихъ селеній, въ которыхъ проживали они сами и ихъ вассалы. Рахель Эсмондъ управляла Кастльвудомъ, какъ маленькая королева; вокругъ нея управляли своими помѣстьями принцы, ея сосѣди. Изъ послѣднихъ весьма многіе были безденежные властелины, жившіе въ изобиліи и, въ тоже время, въ страшномъ неряшествѣ; имѣли многочисленную дворню, на которой ливрея часто состояла изъ лохмотьевъ; держали открыто дома свои и никогда не удаляли странника отъ своихъ дверей; гордые, лѣнивые проводившіе большую часть времени въ звѣриной и рыбной ловляхъ, какъ это и слѣдуетъ людямъ хорошаго происхожденія. Вдова Кастльвуда была гостепріимна, какъ и сосѣди ея, но лучшая экономка, чѣмъ большая часть изъ нихъ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что многіе охотно бы согласились раздѣлить съ ней всѣ хлопоты, по управленію имѣньемъ, и замѣнить мѣсто отца ея сыновьямъ. Но гдѣ найдется такой человѣкъ, который могъ бы составить партію лэди столь высокаго происхожденія? Носились слухи, что герцогъ Кумберлэндскій будетъ вице-королемъ, или даже королемъ Америки. Сосѣдки-кумушки подсмѣивались надъ мадамъ Варрингтонъ и говорили, что она только его и поджидаетъ. Въ свою очередь мадамъ Варрингтонъ замѣчала, разумѣется съ величайшей важностью и достоинствомъ, что особы такого высокаго происхожденія, какъ его королевское высочество, не разъ дѣлали брачныя предложенія фамиліи Эсмонда.

У мадамъ Эсмондъ была въ нѣкоторомъ родѣ помощница, вдова офицера, о которой мы уже упомянули въ предъидущей главѣ. Мистриссъ Моунтэйнъ была школьной подругой мадамъ Эсмондъ, какъ и ея покойный мужъ былъ полковымъ товарищемъ покойнаго мистера Варрингтона. Когда англійскія дѣвочки въ кенсингтонскомъ пансіонѣ, гдѣ Рахель Эсмондъ получила образованіе, мучили и терзали маленькую американку, смѣялись надъ ея надменностью, которую она обнаруживала въ ранніе годы своей жизни, — Фанни Паркеръ защищала ее и ласкала. Обѣ онѣ вышли за мужъ за прапорщиковъ; обѣ были нѣжно привязаны одна къ другой и въ письмахъ неиначе называли другъ друга, какъ моя Фанни, и моя Рахель. Впослѣдствіи мужъ Фанни умеръ въ самыхъ критическихъ обстоятельствахъ, ничего не оставивъ женѣ своей съ ея ребенкомъ: и въ одинъ изъ годичныхъ вояжей, капитанъ Франксъ перевезъ мистриссъ Моунтэйнъ, на кораблѣ «Молодая Рахель» изъ Англіи въ Виргинію.

Въ домѣ Кастльвудъ было множество комнатъ и мистриссъ Моунтэйнъ нѣкоторымъ образомъ оживляла ихъ. Она играла въ карты съ госпожей; брянчала на клавикордахъ и обучала этому искусству старшаго сына; смѣялась и развлекала гостей, заботилась объ ихъ удобствахъ; наблюдала за комнатами, назначенными для пріѣзжихъ, и присматривала за бѣльемъ. Это была добрая, живая, веселая вдовушка, такъ что многіе холостые мужчины упрашивали ее принять ихъ фамилію. Но вдова рѣшилась удержать за собою фамилію Моунтэйнъ, потому быть можетъ, что эта фамилія не принесла ей добраго счастія. Для нея, говорила она, довольно было и одного замужества. Мистеръ Моунтэйнъ весьма любезно промоталъ и ея маленькое состояньице, и свое собственное. Послѣднія ея цѣнныя вещи пошли на его погребеніе; и, пока мадамъ Варрингтонъ будетъ держать ее въ Кастльвудѣ, то она, оставаясь безъ мужа, предпочтетъ ея домъ всякому другому, который предлагали ей въ Виргиніи. Ссоры между двумя лэди были безпрерывны; впрочемъ, они любили другъ друга, скоро улаживали свои несогласія и снова ссорились, чтобъ снова помириться. Когда который либо изъ сыновей заболѣвалъ, каждая лэди соперничала одна передъ другой въ материнскомъ попеченіи и нѣжности. Услужливость, веселость и добродушіе мистриссъ Моунтэйнъ полковникъ оцѣнилъ вполнѣ въ послѣдніе, печальные дни своей жизни. Такимъ образомъ мистриссъ Моунтэйнъ продолжала жить въ Кастльвудѣ, довольная своей судьбою, и когда капитанъ Франксъ шутливымъ и любезнымъ тономъ спрашивалъ ее: не желаетъ ли она отправиться съ нимъ въ Англію? мистриссъ Моунтэйнъ отклоняла предложеніе и говорила, что согласилась остаться еще на годъ.

Когда къ мадамъ Варрингтонъ являлись искатели ея руки, какъ этого и слѣдовало ожидать, она очень благосклонно выслушивала ихъ любезности, благодарила за вниманіе, обѣщала употребить свое содѣйствіе относительно мистриссъ Моунтэйнъ, говорила, что Фанни прекраснѣйшее существо, принадлежитъ къ хорошей англійской фамиліи и можетъ осчастливить всякаго. Но когда сквайръ объявлялъ, что пришелъ просить руки не мистриссъ Моунтэйнъ, а мадамъ Эсмондъ, она дѣлала просителю преважный книксенъ, говорила, что совершенно ошиблась въ видахъ его, и давала ему знать, что дочь маркиза Эсмонда живетъ для своихъ людей и сыновей и вовсе не намѣрена измѣнять свое положеніе. Изъ исторіи Англіи мы узнаемъ, что королева Елизавета была умная и дѣятельная женщина и умѣла наполнять сердца своихъ подданныхъ не только страхомъ и трепетомъ, но и любовію; такъ и маленькая виргинская принцесса имѣла своихъ фаворитовъ, принимала ихъ лесть, удаляла ихъ, когда они надоѣдали, становилась жестокою или мягкою, смотря по настроенію ея духа. — Итогъ комплиментовъ, которые она милостиво принимала и считала за надлежащую дань и неподдѣльную истину, неисчислимъ. Эта слабость ея такъ хорошо была извѣстна всѣмъ, что молодежь нерѣдко употребляла ее въ свою пользу. Вертопрахъ Джекъ Фэйрбрэйсъ, изъ округа Генрико, проводилъ въ Кастльвудѣ по нѣсколько мѣсяцевъ сряду и былъ главнымъ фаворитомъ мадамъ Эсмондъ, потому только, что посвящалъ ей стихи, которые выписывалъ изъ чужихъ альбомовъ. Томь Гумбольдъ, изъ Спотсильваніи, держалъ пари на пятьдесятъ боченковъ противъ пяти, что принудить ее учредить орденъ рыцарства, и пари было выиграно.

Старшій сынъ видѣлъ всѣ эти причуды и странности въ характерѣ своей доброй матери и втайнѣ порицалъ ихъ. Еще въ дѣтскіе годы свои онъ возмущался, когда эту маленькую лэди осыпали комплиментами и лестью, и старался осмѣять ихъ своею юношескою сатирою, такъ что матушка его нерѣдко серьезно замѣчала: «Эсмонды были всегда ревнивы, и мой бѣдный мальчикъ, въ этомъ отношеніи, совершенно слѣдуетъ моимъ родителямъ.» Джоржъ ненавидѣлъ Джека Файрбрэйса, Тома Гумбольда и всѣхъ имъ подобныхъ; между тѣмъ какъ Гарри ѣздилъ съ ними на охоту, на птичную и рыбную ловли, на пѣтушьи бои и вообще наслаждался всѣми провинціальными удовольствіями.

Однажды зимой, послѣ удаленія отъ дѣтей перваго наставника, мадамъ Эсмондъ свезла ихъ въ Вильямсбургъ, для образованія въ тамошнихъ учебныхъ заведеніяхъ, и тамъ семейство Эсмондовъ удостоилось счастія слышать проповѣди знаменитаго мистера Витфильда, пріѣхавшаго въ Виргинію, гдѣ образъ жизни и проповѣди мѣстнаго духовенства не отличались особенною назидательностію. Совершенно отлично отъ сосѣднихъ провинцій, виргинская колонія принадлежала къ англиканской церкви; священники получали отъ штата опредѣленное жалованье и участокъ земли; но какъ въ Америкѣ не было еще англиканскаго епископа, то колонисты принуждены были выписывать проповѣдниковъ изъ метрополіи. Пріѣзжавшіе оттуда, весьма естественно, не принадлежали къ числу лучшихъ и краснорѣчивѣйшихь пасторовъ. Промотавшіеся нобльмены, обремененные долгами и преслѣдуемые правосудіемъ или полиціею священники, являлись въ Виргинію въ надеждѣ найти въ ней средства къ своему существованію. Нисколько неудивительно, что громкій голосъ Витфильда привелъ въ движеніе тѣхъ, которыхъ не могъ пробудить вильямсбургскій капелланъ, кроткій мистеръ Броадбентъ. Мистеръ Витфильдъ произвелъ съ самаго начала впечатлѣніе на мальчиковъ столь же сильное, какъ и на ихъ мама: они съ увлеченіемъ пѣли гимны, слушали его, и еслибъ онъ остался между ними еще на нѣсколько времени, то Гарри и Джоржъ надѣли бы, весьма вѣроятно, вмѣсто эполетъ, чорныя мантіи. Простосердечные юноши открывали свои чувства другъ другу; днемъ и ночью думали о священномъ «призваніи», служившемъ цѣлью возвышенныхъ стремленій безчисленнаго множества англійскихъ протестантовъ.

Но мистеръ Витфильдъ не могъ оставаться постоянно при небольшой конгрегаціи въ Вильямсбургѣ. Онъ долженъ былъ просвѣтить всѣ омраченные народы, отъ востока до запада возвѣстить истину божественнаго ученія и пробудить спящихъ грѣшниковъ. Какъ бы то ни было, онъ утѣшалъ вдову неоцѣненными письмами и обѣщалъ прислать наставника ея дѣтямъ, который будетъ въ состояніи научить ихъ не только свѣтской мудрости, но и утвердить въ знаніи несравненно драгоцѣннѣйшемъ.

И дѣйствительно, въ надлежащее время прибылъ изъ Англіи избранный проповѣдникъ. Молодой мистеръ Вардъ имѣлъ голосъ громкій, и подобно ему, какъ и мистеръ Витфильдъ могъ говорить свободно и долго. Утромъ рано и вечеромъ поздно залъ Кастльвуда оглашался его назидательными поученіями. Негры, входившіе въ составъ домашней прислуги, подползали къ дверямъ, чтобы послушать его. Другіе затѣмняли окна своими курчавыми головами. Самое сильное вліяніе мистеръ Вардъ имѣлъ надъ кастльвудскимъ стадомъ чорныхъ овецъ. Его проповѣди производили на это косматое стадо самое сильное впечатлѣніе; и когда онъ начиналъ гимнъ, то негры подхватывали его хоромъ такъ громко, что отголосокъ его раздавался далеко за Потомакомъ; такого хора никогда не было слышно во времена полковника. Этотъ послѣдній не имѣлъ особаго довѣрія къ чорнымъ мантіямъ и говорилъ, что никогда не вступитъ въ диспутъ съ ними, развѣ только для разрѣшенія какого-нибудь труднаго вопроса, при игрѣ въ бакгэммонъ. Несмотря на то, въ случаяхъ, гдѣ требовались деньги для благотворительной цѣли, никто такъ охотно и щедро не давалъ ихъ; и добрый, кроткій виргинскій священникъ, тоже любившій бакгэммонъ, говорилъ, что пожертвованій полковника достаточно было и на покрытіе другихъ расходовъ.

Вардъ былъ красивый молодой человѣкъ. Его проповѣди понравились мадамъ Эсмондъ съ самаго начала, и, мнѣ кажется, она была довольна имъ не менѣе мистера Витфильда. Женщины, жившія сто лѣтъ тому назадъ, были чрезвычайно легковѣрны; онѣ легко восхищались и способны были представлять себѣ всѣ роды превосходныхъ качествъ въ предметѣ ихъ восхищенія; само собою разумѣется, этого не можетъ быть въ настоящее время, когда прекрасный полъ получаетъ такое превосходное образованіе. Втеченіе недѣль, даже мѣсяцовъ, мадамъ Эсмондъ не уставала слушать звучный голосъ мистера Варда и потокъ его рѣчей, состоящій большею частію изъ общихъ мѣстъ. Она противъ воли завлекала къ себѣ сосѣдей своихъ послушать молодаго проповѣдника. Въ особенности же она хотѣла произвесть надлежащее впечатлѣніе на душу молодаго ея фаворита, мистера Вашингтона; и потому нѣсколько разъ упрашивала его пріѣхать погостить въ Кастльвудъ и воспользоваться благодатію духовнаго просвѣщенія. Но всякій разъ какія нибудь важныя дѣла призывали молодаго джентльмена или домой, или куда нибудь далеко отъ дома, и онъ всегда приказывалъ подавать себѣ лошадь передъ самымъ началомъ поученій мистера Варда. Какъ же держали себя ученики въ отношеніи, къ своему педагогу? — О! близнецамъ онъ очень скоро наскучилъ, и они стали явно возставать противъ новаго учителя.

Они открыли въ немъ необразованнаго, скучнаго и въ добавокъ невоспитаннаго человѣка. Джоржъ зналъ по латыни и гречески гораздо больше своего учителя и почти на каждомъ шагу останавливалъ его на самыхъ грубыхъ ошибкахъ. Гарри, позволявшій себѣ гораздо болѣе свободы, чѣмъ старшій братъ, передразнивалъ всѣ манеры мистера Варда, такъ что мистриссъ Моунтэйнъ и даже мадамъ Эсмондъ не могли удерживаться отъ смѣха, а маленькая Фанни Моунтэйнъ кричала отъ восторга. Мадамъ Эсмондъ, безъ сомнѣнія, открыла бы въ немъ грубаго шарлатана, если бы не упрямство ея сына, которому она, противилась побуждаемая къ тому своей непреклонной волей.

— Что за бѣда, если онъ не такъ свѣдущъ въ свѣтскихъ наукахъ? говорила она: — за то въ наукѣ самой драгоцѣннѣйшей, мистеръ Вардъ можетъ быть учителемъ всѣхъ насъ. Что за бѣда, если его манеры немного и грубоваты? Небо не назначаетъ своихъ избранныхъ изъ среды знатныхъ и богатыхъ. Я желаю, дѣти, чтобъ вы изъ всѣхъ книгъ знали одну, какъ знаетъ ее мистеръ Вардъ. Ваша гордость — наслѣдіе всѣхъ Эсмондовъ — только и мѣшаетъ вамъ слушать его внимательно. Становитесь на колѣна въ вашей комнатѣ и молите Бога, да изгонитъ Онъ изъ васъ этотъ ужасный порокъ!

Въ тотъ вечеръ Вардъ говорилъ о Нееманѣ Сиріянинѣ, о рѣкахъ Абанѣ и Ѳарнарѣ, которыми Нееманъ такъ гордился, приписывая имъ болѣе цѣлебное свойство чѣмъ водамъ Іордана. Мораль этой проповѣди заключалась въ томъ, что Вардъ хранитель и блюститель цѣлебныхъ водъ Іордана, и что несчастные, высокомѣрные юноши должны погибнуть, если не обратятся къ нему.

Съ этого времени Джоржъ началъ открыто преслѣдовать проповѣдника своими сарказмами. За обѣдомъ онъ осмѣялъ напыщенныя замѣчанія Варда, такъ что молодой наставникъ задыхался отъ бѣшенства. Мадамъ Эсмондъ тоже сердилась, особенно, когда Гарри разразился громкимъ смѣхомъ. Ея власть оставалась непризнанною; наставникъ дѣтей ея оскорбленъ, младшій сынъ позволилъ себѣ дерзости, и все это чрезъ упрямство старшаго брата. Она сдѣлала отчаянную и неудачную попытку поддержать свою власть.

Мальчикамъ было четырнадцать лѣтъ. Гарри былъ выше ростомъ и болѣе развитъ, чѣмъ его братъ, который, при слабомъ тѣлосложеніи, казался ребенкомъ по росту и по наружности. Въ тѣ дни бакулическая метода убѣждать и вразумлять другихъ была въ большомъ употребленіи. Сержанты, школьные учители, управляющіе были необыкновено щедры на палочные удары. При жизни дѣдушки, наши маленькіе близнецы нерѣдко жестоко были наказываемы мистеромъ Демпстеромъ, шотландскимъ учителемъ; Гарри даже привыкъ къ этой методѣ, и весьма легко переносилъ ее. Но въ междуцарствіе, наступившее послѣ смерти полковника, палка была поставлена въ сторону, и молодымъ джентльменамъ предоставлена была полная свобода. Теперь же, когда власти матери и ея помощника грозила опасность, несчастная мадамъ Эсмондъ рѣшилась утвердить ее, посредствомъ понудительныхъ мѣръ. Она посовѣтоваласьсь мистеромъ Бардомъ. Этотъ атлетическій молодой педагогъ безъ малѣйшаго затрудненія отъискалъ главу и стихъ, одобрявшій образъ дѣйствій, которому онъ намѣревался слѣдовать. Получая, при хорошемъ содержаніи, уютную квартиру въ Кастльвудѣ и надѣясь остаться тамъ, онъ началъ льстить своимъ ученикамъ. Но они смѣялись надъ его лестью, оказывали пренебреженіе его грубымъ манерамъ и вскорѣ стали зѣвать за его поученіями. Чѣмъ болѣе ихъ мать благоволила къ нему тѣмъ болѣе они его не жаловали; и такимъ образомъ наставникъ и его питомцы чистосердечно возненавидѣли другъ друга. Мистриссъ Моунтэйнъ, будучи искреннимъ другомъ дѣтей, особливо другомъ Джоржа, къ которому, по ея мнѣнію, мать была весьма несправедлива, совѣтовала имъ быть благоразумнѣе, потому что противъ нихъ составлялся какой-то заговоръ.

— Вардъ, какъ я замѣчаю, говорила она: — становится передъ вашей мама услужливѣе, чѣмъ когда нибудь. Противно, право, противно, слышать, какъ онъ льститъ ей, противно видѣть, какъ онъ улыбается — гнусный шарлатанъ! Смотрите, мои милые, берегитесь: учите уроки и не сердите учителя.. Ужь будетъ что нибудь нехорошее, это я знаю. Ваша мама недавно совѣтовалась на счетъ васъ съ мистеромъ Вашингтономъ; я это узнала, случайно войдя въ комнату. Мнѣ не нравится этотъ майоръ Вашингтонъ; я не люблю его, вы это знаете. Пожалуйста оставьте, мистеръ Гарри; я знаю, что вы хотите сказать. Вы всегда заступаетесь за своихъ друзей. Майоръ очень недуренъ собой, высокъ ростомъ и, можетъ быть, очень добрый человѣкъ, но для меня онъ слишкомъ старый молодой человѣкъ; какъ хотите, такъ и понимайте. Я вамъ скажу, мои милые: проказами вашего отца и моего бѣднаго Моунтэйна, когда они были прапорщиками, можно наполнить мѣшки. А укажите мнѣ хотя на одну шалость мистера Вашингтона! Въ прошедшій вторникъ, я вошла въ гостиную, гдѣ онъ сидѣлъ съ вашей мама и я увѣрена, что они говорили о васъ, потому что мистеръ Вашингтонъ сказалъ: «дисциплина-дисциплиной, и должна поддерживаться. Въ домѣ можетъ быть одна только власть, и вы, мадамъ, должны быть полной госпожей въ своемъ домѣ».

— Эти же самыя слова онъ и мнѣ говорилъ, сказалъ Гарри: — онъ говорилъ мнѣ, что не любитъ мѣшаться въ чужія дѣла, но что наша матушка очень сердита, и просилъ меня повиноваться мистеру Варду и, особенно, посовѣтовать это же самое Джоржу.

— Пусть онъ распоряжается въ своемъ домѣ, а не въ моемъ, говоритъ Джоржъ, принимая на себя надменный видъ.

Это предостереженіе оказалось совершенно безполезнымъ; оно только сдѣлало юношу еще упрямѣе и еще надменнѣе.

На другой день гроза разразилась и вся сила ея обрушилась на главу маленькаго мятежника. Во время утренняго урока, между Джоржемь и Бардомъ произошелъ раздоръ; Джоржъ рѣшительно не хотѣлъ слушать его и быль кругомъ виноватъ; даже его вѣрный братъ крикнулъ на него и объявилъ, что онъ не правъ. Мистеръ Вардъ старался удержать свой гнѣвъ, и только послѣ урока сказалъ, что поговорить объ этомъ съ мадамъ Эсмондъ. Когда собрались всѣ къ обѣду, мистеръ Вардъ попросилъ милэди повременить нѣсколько минутъ и довольно спокойно разсказалъ ей объ утреннемъ происшествіи.

Онъ попросилъ мистера Гарри подтвердить сказанное и бѣдный Гарри принужденъ быль признать справедливость показаній своего наставника.

— Быть учителемъ подобнаго ученика — нелѣпо, сказалъ мистеръ Вардъ, и произнесъ длинную рѣчь, испестривъ ее множествомъ изрѣченій изъ Св. Писанія. Джоржъ только улыбался или съ презрѣніемъ ошикивалъ нѣкоторыя мѣста. Вардъ заключилъ тѣмъ, что попросилъ позволенія удалиться.

— Прежде вы должны наказать этого негоднаго и непокорнаго сына, сказала мадамъ Эсмондъ, съ гнѣвомъ.

— Наказать! восклицаетъ Джоржъ.

— Да, милостивый государь, наказать! Если любовь и просьбы оказываются безуспѣшными, какъ онѣ оказались надъ твоимъ гордымъ сердцемъ, то должно отъискать другія средства, чтобъ привести тебя къ повиновенію. Я наказываю тебя теперь, негодный, непокорный мальчикъ, чтобъ сберечь тебя отъ большаго наказанія впослѣдствіи. Дисциплина въ семействѣ должна быть поддержана. Въ домѣ можетъ быть одна только власть; я должна быть госпожею въ моемъ домѣ. Мистеръ Вардъ! вы накажете этого непокорнаго мальчика, какъ мы уже условились, и если онъ будетъ сопротивляться, то вамъ помогутъ мои слуги и управляющій.

Подобныя слова вдова, конечно, должна была сказать, но отнюдь не прибавлять къ нимъ сильныхъ изрѣченій изъ Св. Писанія, повторять которыя писатель этихъ страницъ не считаетъ за нужное. Обращаться всегда къ Св. Писанію и примѣнять его изрѣченія къ своимъ цѣлямъ, повѣрять небу свои житейскія дѣла и молить его о вмѣшательствѣ въ семейныя ссоры и затрудненія, стараться узнавать предопредѣленія и предначертанія, для того, чтобы грозить ими ближнему и другимъ, которые не согласны съ вашимъ непогрѣшительнымъ мнѣніемъ — все это въ нашей простосердечной вдовѣ было слѣдствіемъ внушеній ея пылкаго молодаго духовнаго наставника; и я сомнѣваюсь, чтобъ они доставляли ей большое утѣшеніе.

Быть можетъ, однако же, что рѣчь мадамъ Эсмондъ произвела на Джоржа Эсмонда впечатлѣніе: онъ чувствовалъ, что былъ виновенъ.

— Въ домѣ можетъ быть одна только власть, и вы должны быть госпожей…. знаю, знаю, кто говорилъ эти слова еще прежде васъ, сказалъ Джоржъ протяжно, съ блѣднымъ лицомъ: — я…. я знаю, что я виноватъ передъ мистеромъ Вардомъ.

— Онъ признается въ винѣ своей! Онъ проситъ прощенія! восклицаетъ Гарри. Прекрасно, Джоржъ! Кажется, этого довольно: не правда ли?

— Нѣтъ, этого не довольно! вскричала маленькая женщина. Непокорный мальчикъ долженъ заплатить штрафъ за свое неповиновеніе. Когда я бывала непокорною, что случалось со мной въ дѣтскіе годы, шока еще мое сердце не измѣнилось и не смирилось, моя мама наказывала меня, и я покорялась. Такъ точно долженъ быть наказанъ и Джоржъ. Мистеръ Вардъ, извольте дѣлать свое дѣло.

— Остановитесь, матушка! вы не знаете, что дѣлаете, сказалъ Джоржъ, сильно взволнованный.

— Я знаю, неблагодарный сынъ, что кто бережетъ розгу, тотъ балуетъ дитя! сказала мадамъ Эсмондъ съ прежними дополненіями, которыя блѣдный и доведенный до отчаянія Джоржъ выслушалъ до конца.

На полкѣ камина, подъ портретомъ полковника, стояла фарфоровая чашка, которую вдова берегла, какъ драгоцѣнность, потому что изъ нея постоянно пилъ ея отецъ. Вдругъ Джоржъ схватилъ ее, и по его блѣдному лицу пробѣжала странная улыбка.

— Остановитесь на одну минуту. Не уходите, вскричалъ онъ матери, намѣревавшейся оставить комнату. Матушка! вы, кажется, очень любите эту чашку? Гарри посмотрѣлъ на него съ недоумѣніемъ. Если я разобью ее, то нельзя будетъ починить, не правда ли? Всѣ черепки, на которые она разлетится, не составятъ цѣлой чашки. Чашечка моего милаго дѣдушки! Я виноватъ. Мистеръ Вардъ, простите меня: я постараюсь исправиться.

Вдова посмотрѣла на сына съ негодованіемъ, близкимъ къ презрѣнію.

— Я полагала, сказала она: — я полагала, что Эсмонды благородные люди и не трусы….

При этомъ она взвизгнула, Гарри съ крикомъ и съ протянутыми впередъ руками бросился къ брату.

Джоржъ посмотрѣлъ на чашку, приподнялъ ее, раскрылъ руку, и чашка упала на мраморную плиту къ его ногамъ. Гарри тщетно старался подхватить ее.

— Опоздалъ, Гарри! сказалъ Джоржъ. Ты не починишь ее ни зачто на свѣтѣ! Теперь, матушка, я готовъ исполнить ваше желаніе. Не угодно ли посмотрѣть: трусъ я или нѣтъ? Мистеръ Вардъ! я вашъ слуга. Вашъ слуга? Нѣтъ! я вашъ рабъ! При первой встрѣчѣ съ Вашингтономъ, мадамъ, я поблагодарю его за совѣтъ, который онъ вамъ подалъ.

— Я говорю, дѣлайте, сэръ, что вамъ приказываютъ! вскричала мистриссъ Эсмондъ, топнувъ своей маленькой ножкой.

И Джоржъ, сдѣлавъ низкій поклонъ мистеру Варду, попросилъ его итти въ кабинетъ.

— Оставьте, мама! ради Бога, оставьте! вскричалъ Гарри. Но гнѣвъ кипѣлъ въ сердцѣ маленькой женщины и она не хотѣла внять мольбамъ своего сына.

— Вы только заступаетесь за него, сэръ! сказала она: — еслибъ мнѣ самой привелось наказывать его, я бы и тогда не простила

И Гарри съ уныніемъ и гнѣвомъ вышелъ изъ комнаты черезъ дверь, за которою только что скрылись его братъ и мистеръ Вардъ.

Вдова опустилась въ кресло подлѣ этихъ дверей и безмолвію, безъ всякаго выраженія стала смотрѣть на осколки разбитой чашки. Потомъ она склонила голову свою къ рѣзной изъ краснаго дерева двери, одной изъ полдюжины дверей, выписанныхъ полковникомъ изъ Европы. Втеченіе нѣсколькихъ минутъ господствовало безмолвіе; потомъ раздался громкій крикъ и бѣдная мать затрепетала.

Черезъ минуту мистеръ Вардъ вышелъ изъ кабинета. Кровь струилась изъ большой раны на его головѣ. За нимъ слѣдовалъ Гарри съ пылающимъ взоромъ и размахивая небольшимъ охотничьимъ ножемъ его дѣдушки, висѣвшимъ съ другимъ оружіемъ полковника на стѣнѣ библіотеки.

— Мнѣ все равно, говоритъ Гарри. Это я его ранилъ. Я не могъ видѣть, чтобы этотъ человѣкъ наносилъ удары брату. Лишь только онъ поднялъ руку, какъ я швырнулъ въ него линейкой. Я не могъ вынести этого; и если кто осмѣлится поднять руку на меня или на брата, тотъ поплатится жизнью, восклицаетъ Гарри, размахивая кинжаломъ.

Вдова, посмотрѣвъ на маленькаго героя и его жертву, раскрыла ротъ отъ изумленія и тяжело вздохнула. Втеченіе нѣсколькихъ минутъ отсутствія сыновей, душа ея переносила пытку; удары, которые, какъ она воображала, наносимы были старшему сыну, падали ей на сердце. Она готова была прижать ихъ обоихъ къ этому сердцу. Гнѣвъ ея прошелъ. Весьма вѣроятно, она приходила въ восторгъ при мысли о храбрости и великодушіи младшаго сына.

— Какой ты негодный, непослушный сынъ, говорила она чрезвычайно кротко. Бѣдный мистеръ Вардъ! И онъ осмѣлился ударить васъ! Ужь не линейкой ли чернаго дерева? Положи, дитя мое, этотъ кинжалъ. Это генералъ Веббъ подарилъ моему папа, послѣ осады Лилля. Позвольте мнѣ обмыть вашу рану, мой добрый мистеръ Вардъ и поблагодарить небо, что не случилось чего нибудь хуже. Моунтэйнъ! принеси, пожалуйста, англійскій пластырь изъ средняго ящика въ японской шкатулкѣ. Вотъ и Джоржъ. Надѣнь, дитя мое, кафтанъ и жилетъ! Довольно и того, что ты ходилъ принять наказаніе. Гарри! проси прощенія у добраго мистера Варда за свой злобный, мятежный поступокъ; я съ своей стороны прошу его отъ всего сердца. Обуздывай, дитя мое, порывы (всей пламенной натуры…. молись Богу…. сынъ мой!

При этихъ словахъ, маленькая женщина съ потокомъ слезъ, которыхъ не могла долѣе удерживать, бросилась на шею старшаго сына; между тѣмъ, какъ Гарри, положивъ кинжалъ, смиренно подошелъ къ мистеру Варду и сказалъ: — простите меня, сэръ. Я не могъ воздержаться, клянусь честью не могъ; не могъ видѣть наказанія моему брату.

Вдова изумилась, взглянувъ послѣ объятія на блѣдное лицо Джоржа. Въ отвѣтъ на ея нѣжныя материнскія ласки, онъ холодно поцаловалъ ее въ голову и отступилъ отъ нее на нѣсколько шаговъ.

— Матушка! вы имѣли въ виду мою пользу, сказалъ онъ: — я былъ виноватъ. Но чашка разбита; и всѣ королевскія лошади, всѣ королевскіе люди, изображенные на ней, не въ состояніи починить ее. Позвольте…. Поставимъ уцѣлѣвшую сторону на полку камина, и трещины не будутъ замѣтны.

Мадамъ Эсмондъ еще разъ посмотрѣла на сына, когда онъ ставилъ осколки чашки на мраморную полку камина. Ея власть надъ нимъ кончилась. Теперь онъ господствовалъ надъ ней. Она не сожалѣла о пораженіи; вѣдь женщины любятъ не только побѣждать, но и быть побѣжденными. Съ этого дня молодой джентльменъ былъ господиномъ въ Кастльвудѣ. Его мать не могла достаточно налюбоваться имъ, когда онъ подошелъ къ Гарри, граціозно и ласково подалъ ему руку, и сказалъ: «благодарю тебя, брать!» — какъ будто Джоржъ былъ принцъ, а Гарри генералъ, который помогъ принцу выиграть славное сраженіе.

Послѣ того Джоржъ подошелъ къ мистеру Варду, который все еще, съ плачевнымъ видомъ, промывалъ себѣ глазъ и лобъ.

— Прошу васъ, сэръ, простить Гарри за его поступокъ, сказалъ Джоржъ, съ сохраненіемъ своего достоинства. Вы видите, что хотя мы очень молоды, но все же мы джентльмены и чужимъ людямъ не позволимъ себя обидѣть. Я долженъ былъ подчиниться желанію матери; и радуюсь, что это желаніе не исполнилось.

— Но скажите, сэръ, кто же долженъ вознаградить меня? говоритъ мистеръ Вардъ: — кто удовлетворитъ меня за такое оскорбленіе?

— Мы очень молоды, отвѣчаетъ Джоржъ, съ саркастической улыбкой. Намъ скоро исполнится пятнадцать. Всякое удовлетвореніе, принятое между джентльменами….

— Сэръ! какъ вы смѣете говорить подобныя вещи духовной особѣ? проревѣлъ Вардъ, выправляясь во весь ростъ. Онъ зналъ, до какой степени превосходно умѣли фехтовать оба брата, и уже не разъ испыталъ на себѣ совершенство ихъ въ этомъ искусствѣ.

— Вы еще не священникъ. Мы думали, что васъ можно считать за джентльмена. Мы не знали этого!

— Джентльменъ! я христіанинъ, сэръ! восклицаетъ Вардъ, съ бѣшенствомъ озираясь кругомъ и стиснувъ свои огромные кулаки.

— Хорошо, хорошо, если вы не хотите драться, то почему же не прощаете? говоритъ Гарри: — а если не прощаете, то почему не деретесь? Вотъ гдѣ настоящій-то камень преткновенія! и онъ захохоталъ своимъ веселымъ, чистосердечнымъ смѣхомъ.

Но это было ничто въ сравненіи съ смѣхомъ нѣсколько дней спустя, когда ссора была улажена, когда глазъ мистера Варда поправился и несчастный наставникъ, по привычкѣ, приступилъ къ чтенію назидательныхъ поученій. Онъ старался внушить мальчикамъ уваженіе къ своей особѣ, пробудить тотъ энтузіастъ, который слушатели оказывали съ самаго начала; онъ боролся съ ихъ равнодушіемъ, молилъ Небо согрѣть охладѣвшія ихъ сердца и возвратить тѣхъ, которые отпали. Все было тщетно. Вдова уже болѣе не плакала, слушая его поученія; его напыщенныя риторическія фигуры и умильныя улыбки не производили на нее ни малѣйшаго впечатлѣнія; ее не страшили самыя жгучія угрозы, которыми ораторъ, какъ перцомъ посыпалъ свои рѣчи. Мало того, ссылаясь на головную боль, она не явилась на вечернее поученіе; по этому случаю остатокъ маленькой конгрегаціи былъ холоднѣе обыкновеннаго. Однажды Вардъ, все еще дѣлая отчаянныя усилія возвратить поколебленную власть, заговорилъ о прелести субординаціи, о вредномъ направленіи современныхъ умовъ и необходимости повиноваться властямъ.

— Для чего, друзья мои, говорилъ онъ высокопарнымъ тономъ (онъ имѣлъ привычку предлагать необыкновенно пошлые вопросы, и сейчасъ же отвѣчать на нихъ съ соотвѣтствующею пошлостью) — для чего назначаютъ начальниковъ? для того, чтобы управлять нами. Для чего нанимаютъ учителей? для того, чтобы учить дѣтей. Для чего служатъ наставники^[1]…? Тутъ Вардъ остановился и съ смущеніемъ посмотрѣлъ на молодыхъ джентльменовъ. Онъ прочелъ на ихъ лицахъ двойное значеніе произнесеннаго имъ несчастнаго слова, замялся и, чтобъ поправиться, стукнулъ кулакомъ по столу. Для чего, я говорю, служатъ наставники?

— То есть, линѣйки, говоритъ Джоржъ, глядя на Гарри.

— А вотъ для чего! отвѣчаетъ Галь, положивъ руку нѣсколько повыше глаза, тамъ, гдѣ на лбу бѣднаго наставника виднѣлись слѣды недавней раны. Линѣйки… ха! ха! Это уже слишкомъ много. Мальчики разразились громкимъ смѣхомъ. Мистриссъ Моунтэйнъ, постоянно веселая женщина, не могла не присоединиться къ этому хору; даже маленькая Фанни, которая всегда вела себя на этихъ церемоніяхъ скромно и прилично, засмѣялась и захлопала рученками, хотя вовсе не знала причины общаго смѣха.

Это было невыносимо. Вардъ закрылъ книгу; въ нѣсколькихъ гнѣвныхъ, но сильныхъ и краснорѣчивыхъ словахъ онъ объявилъ, что болѣе не хочетъ оставаться въ этомъ мѣстѣ, и уѣхалъ изъ Кастльвуда безъ всякаго сожалѣнія со стороны мадамъ Эсмондъ, которая за три мѣсяца передъ тѣмъ любила его до безумія.

ГЛАВА VI.
ВИРГИНЦЫ ВСТУПАЮТЪ ВЪ СВѢТЪ.

Послѣ отбытія несчастнаго духовнаго наставника и капеллана, мадамъ Эсмондъ и ея сынъ находились, повидимому, въ добромъ согласіи. Хотя Джоржъ никогда не говорилъ съ матерью о ссорѣ съ нею, но это событіе тяжелымъ камнемъ лежало на сердцѣ мальчика, такъ что вскорѣ послѣ описанныхъ нами домашнихъ происшествій съ нимъ сдѣлалась горячка. Во время этого недуга, въ минуты сильнаго бреда, онъ нѣсколько разъ вскрикивалъ: разбилъ! разбилъ! теперь ее никогда, никогда не починить! — къ безмолвному ужасу матери, которая проводила дни и ночи подлѣ сына, когда онъ въ безпамятствѣ метался въ своей постели. Болѣзнь Джоржа сопротивлялась искусству матери, и даже усиливалась наперекоръ испытаннымъ универсальнымъ средствамъ, которыя добрая вдова хранила въ ящикѣ и которыми такъ щедро надѣляла своихъ подчиненныхъ. Ей предстояло перенесть еще одно уничиженіе. Въ одинъ прекрасный день она очутилась у дверей хижины мистера Демпстера. По глубокому снѣгу она пріѣхала къ нему на своей маленькой лошадкѣ, и умоляла его оказать помощь бѣдному мальчику. Я похороню мою злобу, сказалъ Демпстеръ: — какъ вы, милэди, похоронили свою гордость. Можетъ статься, Богу будетъ угодно, чтобъ я пріѣхалъ во время на помощь моему милому юному ученику! — Съ этими словами, онъ положилъ въ карманъ ланцетъ, необходимыя лекарства; взялъ съ собой негра-мальчика, заперъ свою одинокую хижину и еще разъ возвратился въ Кастльвудъ. Въ эту ночь и втеченіе нѣсколькихъ слѣдующихъ дней казалось, что бѣдный Гарри сдѣлается наслѣдникомъ Кастльвуда; но съ помощію искусства мистера Демпстера горячка стала проходить, перемежающіеся припадки ослабѣвали и наконецъ Джоржъ поправился. Перемѣна воздуха, даже поѣздка въ Англію, была необходима; но вдова перессорилась тамъ со всѣми родными и теперь отъ искренняго сердца раскаивалась въ своемъ безразсудствѣ. Рѣшено было предпринять путешествіе на сѣверъ, и два джентльмена, сопровождаемые мистеромъ Демпстеромъ, въ качествѣ ихъ наставника, и нарою негровъ, сдѣлали вояжъ въ Нью-Йоркъ., оттуда вверхъ по прекрасной рѣкѣ Гудсонъ, въ Албани, гдѣ были приняты лучшимъ дворянствомъ; изъ Албани во Французскія провинціи, и гдѣ тоже радушно были приняты французскимъ дворянствомъ. Гарри большую часть времени кочевалъ съ индійцами, собиралъ мѣха и стрѣлялъ медвѣдей. Джоржъ, поимѣвшій пристрастія къ развлеченіямъ подобнаго рода и здоровье котораго находилось все еще въ слабомъ состояніи, быль особеннымъ фаворитомъ французскихъ дамъ, видѣвшихъ весьма немногихъ молодыхъ англичанъ, такъ охотно говорившихъ по-французски, какъ наши молодые джентльмены. Джоржъ превосходно усвоилъ французскій акцентъ, такъ что его можно было принять за природнаго француза. Онъ имѣлъ прекрасную наружность; ловко танцовалъ минуэтъ; зналъ новѣйшіе французскіе романсы и аріи, превосходно игралъ ихъ на скрипкѣ, еще превосходнѣе распѣвалъ бы ихъ, еслибъ въ это время, его звонкій дискантъ не перемѣнился на басъ. Къ величайшей досадѣ и зависти бѣднаго Гарри, который стрѣлялъ себѣ медвѣдей, Джоржъ имѣлъ уже дуэль съ молодымъ прапорщикомъ овернскаго полка, шевалье де-ла-Жаботьеръ, котораго ранилъ въ плечо и съ которымъ послѣ дуэли заключилъ союзъ на вѣчную дружбу. Мадамъ де-Муши, супруга суперинтенданта, говорила, что счастлива та мать, которая имѣетъ такого сына, и вскорѣ написала привѣтственное письмо къ мадамъ Эсмондъ, въ которомъ поздравляла ее съ превосходнымъ поведеніемъ мистера Джоржа.

Когда молодые джентльмены, по истеченіи десяти очаровательныхъ мѣсяцовъ, возвратились домой, мадамъ Эсмондъ изумилась ихъ росту и развитію во всѣхъ отношеніяхъ. Джоржъ, такъ выросъ, что сравнялся съ младшимъ братомъ. Мальчиковъ трудно было отличить одного отъ другаго, особливо когда ихъ волосы были напудрены; но какъ церемонія была слишкомъ тягостна для деревенской жизни, то оба джентльмена носили природные волоса: Джоржъ чорные, какъ смоль, а Гарри бѣлокурые, подвязанные лентой.

Читатель, вѣроятно, замѣтилъ, что мистеръ Джоржъ Эсмондъ былъ ревниваго и недовѣрчиваго характера, но въ тоже время самаго великодушнаго и благороднаго, прямаго и справедливаго, не мстительнаго, но и неспособнаго забывать оскорбленія. Отправляясь путешествовать, онъ питалъ въ своей душѣ недоброе расположеніе къ одному почтенному джентльмену, имя котораго впослѣдствіи сдѣлалось знаменитѣйшимъ въ свѣтѣ, и возвратился домой, нисколько не измѣнивъ своего мнѣнія о другѣ его дѣда и матери. Мистеръ Вашингтонъ, который только что вступилъ въ зрѣлыя лѣта, быль по наружности, по уму и чувствамъ гораздо старше своихъ лѣтъ. Онъ всегда обнаруживалъ простосердечіе и скромность: съ самыхъ раннихъ лѣтъ, онъ управлялъ дѣлами своей матери и своихъ родныхъ, и пользовался довѣріемъ всѣхъ своихъ знакомыхъ и окружнаго дворянства несравненно болѣе, чѣмъ лица вдвое его старше.

Мистриссъ Моунтэйнъ, подруга и компаньонка мистриссъ Эсмондъ, нѣжно любившая двухъ юношей и свою покровительницу, несмотря на безпрерывныя ссоры съ послѣдней, ежедневно грозившей удалить ее изъ Кастльвуда, была самой милою, самой любезною и въ тоже время смѣшною корреспонденткою Джоржа и Гарри, во время ихъ путешествія. Надобно сказать, что и мистриссъ Моунтейнъ была ревниваго характера; она имѣла особенное расположеніе устраивать брачные союзы и воображала, что каждый неженатый мужчина и каждая незамужняя женщина имѣютъ намѣреніе жениться или выйти замужъ. Рѣдкій изъ такихъ мужчинъ являлся въ Кастльвудъ, не возбудивъ въ душѣ мистриссъ Моунтэйнъ подозрѣнія, что онъ имѣлъ виды на руку мадамъ Эсмондъ. Она была убѣждена, что отвратительный мистеръ Вардъ намѣревался пробудить любовь къ себѣ въ сердцѣ вдовушки, и что вдовушка была къ нему неравнодушна. Она знала, что мистеръ Вашингтонъ хотѣлъ жениться, была увѣрена, что такой дальновидный молодой человѣкъ искалъ богатой невѣсты; а что касается до различія лѣтъ, то нисколько не странно, если майоръ (Вашингтонъ служилъ въ милиціи съ чиномъ майора) былъ пятнадцатью годами моложе мадамъ Эсмондъ. Въ фамиліи Эсмондовъ подобныя партіи были нерѣдки: милэди, мать госпожи Эсмондъ, сколькими годами была старше полковника, когда вышла за него? Бѣдный полковникъ! послѣ жены онъ попалъ подъ башмакъ своей дочери! По примѣру матери, мадамъ Эсмондъ, весьма вѣроятно, выйдетъ замужъ вторично. Мадамъ была маленькаго роста, никакъ не больше пяти футовъ, въ самомъ высокомъ головномъ уборѣ и на самыхъ высокихъ каблукахъ; мистеръ Вашингтонъ — высокій мужчина, шести футовъ и двухъ дюймовъ. Высокіе мужчины всегда женятся на маленькихъ женщинахъ: слѣдовательно, думала она, мистеръ Вашингтонъ имѣетъ на нее виды. Что можетъ быть яснѣе этого умозаключенія?

Она сообщила это мудрое умозаключеніе своему юношѣ, (такъ называла она Джоржа) который, именемъ неба, просилъ ее помолчать. Это, говорила мистриссъ Моунтэйнъ, она въ состояніи сдѣлать; и тутъ же разсказала сотню обстоятельствъ, которыя случились въ его отсутствіи, и подтверждали, по ея мнѣнію, ея предположеніе. Сообщила ли Моунтейнъ эти милыя подозрѣнія его брату? гнѣвно спрашивалъ Джоржъ. Нѣтъ. Джоржъ былъ ея юношей, а Гарри — матушкинымъ сынкомъ. Мадамъ Эсмондъ больше всего любитъ Гарри, а я васъ, восклицаетъ Моунтэйнъ. Кромѣ того, еслибъ я разсказала ему, онъ въ туже минуту передалъ бы матери. Бѣдный Гарри ничего не въ состояніи скрыть; и тогда поднялась бы страшная исторія между мадамъ и мною!

— Я прошу васъ, Моунтэйнъ, молчать объ этомъ, сказалъ мистеръ Джоржъ, съ величайшимъ достоинствомъ: — иначе вы и я тоже поссоримся. Ни мнѣ, никому другому въ мірѣ вы не должны упоминать объ этихъ нелѣпыхъ подозрѣніяхъ.

Нелѣпыхъ! Почему же нелѣпыхъ? Мистеръ Вашингтонъ постоянно съ вдовой. Его имя не сходитъ съ ея языка. Она ни когда не перестаетъ выставлять на видъ своимъ сыновьямъ его добродѣтели и поступки. Она совѣтовалась съ нимъ обо всемъ, что касалось ея имѣнія и управленія имъ. Не покупала лошади, не продавала бочки табаку, не спросивъ его мнѣнія. Въ Кастльвудѣ была комната, которая такъ и называлась Вашнигтоновскою. Уѣзжая изъ Кастльвуда, онъ оставлялъ въ этой комнатѣ свое платье и свои чемоданы.

— Ахъ, Джоржъ, Джоржъ! Наступитъ день, когда онъ не уѣдетъ отсюда, — простонала Моунтэйнъ, постоянно возвращавшаяся къ предмету, говорить о которомъ ей было воспрещено. Между тѣмъ мистеръ Джоржъ началъ оказывать фавориту своей матери замѣтную холодность, которая хотя и была непріятна для мистера Вашингтона, но онъ не показывалъ вида; кромѣ холодности въ обхожденіи Джоржа проглядывалъ иногда и язвительный сарказмъ, но Вашингтонъ отклонялъ его отъ себя, какъ вѣтви кустарника во время охоты, на которую такъ часто ѣздилъ съ Гарри Варрингтономъ; тогда какъ Джоржъ удалялся въ библіотеку, и тамъ, мрачный и совершенно одинокій, углублялся въ математику, въ латинскія и греческія книги.

Однажды мистеръ Вашингтонъ пріѣхалъ съ визитомъ въ Кастльвудъ въ то время, когда Гарри съ кѣмъ-то изъ своихъ товарищей отправился на охоту (надо полагать, что товарищи Гарри не всѣ были такіе прекрасные люди, какъ мистеръ Вашингтонъ), мистеръ Вашингтонъ былъ до такой степени нѣженъ и внимателенъ къ мадамъ Эсмондъ и принять былъ ею съ такимъ особеннымъ радушіемъ, что ревность Джоржа Варрингтона едва не обратилась въ открытую вражду. Но оказалось, что этотъ визитъ былъ прощальный. Майоръ Вашингтонъ отправлялся въ продолжительное и опасное путешествіе, на самый край западной границы Виргиніи и даже далѣе. Французы съ нѣкотораго времени стали дѣлать набѣги въ наши владѣнія. Правительство Англіи, равно какъ и власти Виргиніи и Пенсильваніи были встревожены такимъ воинственнымъ духомъ владѣтелей Канады и Луизіаны. Нѣкоторые изъ нашихъ поселенцевъ уже были вытѣснены изъ ихъ владѣній вооруженными французами, и губернаторы британскихъ провинцій желали, если не прекратить дальнѣйшія притѣсненія, то во всякомъ случаѣ протестовать противъ такихъ непріязненныхъ нашествій.

Мы хотѣли удержать за собою наши американскія колоніи посредствомъ закона, который былъ бы, по крайней мѣрѣ, удобенъ для учредителя этихъ колоній. Между прочимъ существовало правило, что кто владѣлъ берегомъ, тотъ имѣлъ право на всю полосу внутренней земли до Атлантическаго океана; — британскими граматами полагались границы колоніямъ только отъ сѣвера къ югу, оставляя ихъ совершенно безграничными отъ востока къ западу. Французы, между тѣмъ, имѣли свои колоніи на сѣверѣ и югѣ, и думали соединить ихъ посредствомъ рѣкъ Миссиссини, св. Лаврентія и большими промежуточными озерами, лежащими къ западу отъ британскихъ владѣній. Въ 1748 году, хотя миръ и былъ подписанъ между двумя европейскими государствами, но колоніальный вопросъ остался нерѣшеннымъ и нужно было снова начать переговоры, когда та или другая сторона будетъ довольно сильна, чтобъ опять возбудить его. Въ 1753 г. вопросъ этотъ возникъ на рѣкѣ Огейо, при непріязненномъ столкновеніи французскихъ и британскихъ колонистовъ. Правда, тамъ были еще люди, кромѣ Французовъ и Британцевъ, полагавшіе, что они тоже имѣли право на области, изъ за которыхъ спорили дѣти ихъ «бѣлыхъ отцовъ», и именно, туземные Индійцы, настоящіе владѣльцы той земли. Но сентъ-джемскіе и версальскіе мудрецы, считая этотъ спорный вопросъ европейскимъ, а отнюдь не индійскимъ, старались отклонить красное племя отъ всякихъ притязаній, и въ тоже время воспользоваться его томагоками, {}Индѣйское оружіе. если оно заблагоразсудитъ поддерживать которую либо изъ тяжущихся сторонъ.

Компанія, называемая огейоскою, получивъ въ даръ отъ виргинскаго правительства земли вдоль рѣки Огейо, увидѣла себя окруженною французскими военными отрядами, которые грубо вытѣснили Британцевъ изъ ихъ владѣній. Послѣдніе обратились съ просьбою о защитѣ къ мистеру Динвидди вице-губернатору Виргиніи, который рѣшился отправить посланника къ французскому генералу на Огейо съ требованіемъ, чтобы французы прекратили свои нашествія на территоріи его величества короля Георга.

Молодой мистеръ Вашингтонъ искалъ случая отличиться, и этотъ случай представился. Онъ охотно вызвался оставить домъ, сельскія и должностныя занятія, чтобы доставить французскому генералу депешу губернатора. Взявъ проводника, переводчика и нѣсколько слугъ, и слѣдуя по индійскимъ землямъ въ концѣ 1753 года, неустрашимый молодой посланникъ прошелъ отъ Вильямсбурга почти до береговъ озера Эріо, и нашелъ французскаго генерала въ крѣпости Бофъ. Отвѣтъ генерала былъ коротокъ: онъ имѣлъ приказаніе занять эту мѣстность и вытѣснить изъ нее всѣхъ Англичанъ. Французы откровенно признавались въ своемъ намѣреніи овладѣть Огейо. Съ этимъ грубымъ отвѣтомъ виргинскій посланникъ долженъ былъ возвратиться по пути, исполненному опасностей и трудностей, чрезъ дикіе лѣса и замерзшія рѣки, назначая себѣ направленіе но компасу и располагаясь на ночь лагеремъ въ снѣгахъ, при свѣтѣ пылающихъ костровъ.

Гарри Варрингтонъ проклиналъ свою злую судьбу, благодаря которой онъ отправился на пѣтушій бой, тогда какъ ему представлялся случай имѣть болѣе благородную охоту. Майоръ Вашингтонъ, по возвращеніи изъ экспедиціи, которую совершилъ съ энергіей и простотою героя, сдѣлался большимъ, чѣмъ прежде, фаворитомъ лэди Кастльвудъ. Она указывала на него своимъ сыновьямъ, какъ на превосходный образецъ. Ахъ, Гарри, говорила она: — ты убиваешь время на пѣтушьи бои да на конскія скачки, между тѣмъ какъ майоръ скитается въ пустыняхъ, слѣдить за Французами и борется съ замерзшими рѣками! Ахъ, Джоржъ! ученость, конечно, вещь превосходная; но я бы желала, чтобъ старшій сынъ мой сдѣлалъ что нибудь и для отечества!

— Я ничего больше не желаю, какъ только отправиться въ Англію и пріискать тамъ занятіе, говоритъ Джоржъ. Надѣюсь, мама, вы не захотите, чтобъ я служилъ подъ командой мистера Вашингтона, въ его новомъ полку, или просилъ какого нибудь назначенія отъ мистера Динвидди?

— Эсмондъ можетъ только служить по назначенію короля, говоритъ мадамъ: — по чтобы просить милости отъ вице-губернатора Динвидди, я лучше соглашусь просить милостыню.

Въ это время мистеръ Вашингтонъ формировалъ полкъ, который, при содѣйствіи Виргинскаго правительства, могъ бы существовать небольшимъ жалованьемъ, и предложилъ, съ помощію этихъ новобранцевъ, поставить французскимъ нашествіямъ преграду болѣе рѣшительную и вѣрную, чѣмъ посольство одинокаго безсильнаго человѣка. Небольшой отрядъ подъ командою другаго офицера, полковника Трента, былъ уже отправленъ на западъ, съ приказаніемъ возвести укрѣпленіе, въ которомъ можно было бы выдержать нападеніе непріятеля. Французскія войска, далеко превышающія своею численностью нашъ отрядъ, сдѣлали нападеніе на англійскіе аванпосты, которые укрѣплялись на самой границѣ Пенсильваніи, тамъ, гдѣ въ настоящее время стоитъ обширный городъ Питсбургъ. Виргинскій офицеръ съ сорока солдатами никакъ не могъ сопротивляться канадцамъ, въ двадцать разъ сильнѣйшимъ и явившимся передъ неконченными укрѣпленіями. Ему позволили отступить безъ преслѣдованія. Французы овладѣли начатымъ фортомъ, укрѣпили его и назвали, по имени канадскаго губернатора, Дю Кеснъ. До этой поры ни съ той, ни съ другой стороны не сдѣлано было еще ни одного военнаго удара. Войска, представлявшія враждебныя націи, стояли другъ передъ другомъ: ружья были заряжены, но никто не рѣшался скомандовать «пли»! Странно, что въ дикомъ лѣсу Пенсильваніи молодой виргинскій офицеръ сдѣлалъ выстрѣлъ и возбудилъ войну, которой суждено было продолжаться шестьдесятъ лѣтъ, распространиться по всей его родной странѣ и перейти въ Европу; войну, которая стоила Франціи ея американскихъ колоній, — отдѣлила отъ насъ наши и создала великую западную республику; войну, которая, потухнувъ въ Новомъ Свѣтѣ, свирѣпствовала въ Старомъ, и изъ всѣхъ милліоновъ, участвовавшихъ въ ней, предоставила величайшую славу тому, кто нанесъ первый ударь!

Этотъ человѣкъ вовсе не зналъ, какая готовилась ему участь. Простой джентльменъ, ревностно желавшій служить королю и исполнять свой долгъ, добровольно вызвался на первый подвигъ, и высполнилъ его съ удивительною вѣрностью. Въ слѣдующемъ году онъ принялъ начальство надъ небольшимъ отрядомъ провинціальныхъ войскъ, съ которымъ и отправился отразить Французовъ. Онъ подошелъ къ ихъ передовому караулу, пустилъ въ него первую пулю и убилъ начальника. Послѣ этого самъ долженъ былъ отступить съ своими войсками, и былъ принужденъ начать переговоры съ превосходной числомъ французскою арміею. Четвертаго іюля 1754 года, полковникъ выступилъ съ своимъ отрядомъ изъ маленькой крѣпостцы, сооруженной на скорую руку и названной «Фортомъ необходимости», уступилъ это мѣсто побѣдителю и возвратился домой.

Здѣсь онъ сложилъ съ себя начальство: его полкъ, послѣ безплоднаго и безславнаго похода и пораженія былъ распущенъ. Печальный и упавшій духомъ, молодой офицеръ явился черезъ нѣсколько времени къ своимъ старымъ друзьямъ въ Кастльвудъ Онъ былъ очень молодъ: передъ выступленіемъ въ первый свой походъ, весьма естественно, онъ предавался преувеличеннымъ надеждамъ на успѣхъ и громко ихъ высказывалъ.

— Прощаясь съ вами, я быль сердитъ на васъ, сказалъ онъ Джоржу Варрингтону, протянувъ ему руку, которую Джоржъ пожалъ со всѣмъ радушіемъ. Мнѣ казалось, Джоржъ, что вы съ презрѣніемъ смотрѣли на меня и на мой полкъ. Я думалъ, что вы смѣялись надъ нами, и вашъ смѣхъ приводилъ меня въ бѣшенство. Дѣйствительно, я слишкомъ много хвалился моими грядущими подвигами.

— Нѣтъ, Джоржъ, вы сдѣлали все, что отъ васъ зависѣло, сказалъ Варрингтонъ, совершенно забывъ свою прежнюю ревность, при видѣ стараго своего товарища въ несчастію. Понятно что полтораста человѣкъ безъ достаточнаго количества провизіи, почти безъ военныхъ снарядовъ, не могли стать лицомъ къ лицу съ непріятелемъ, въ пятеро превосходнѣйшимъ и превосходно вооруженнымъ: всякій, кто только знаетъ мистера Вашингтона, знаетъ также, что онъ исполнилъ свой долгъ. Въ прошломъ году Гарри и я видѣли Французовъ въ Канадѣ. Они повинуются одной только власти: въ нашихъ же провинціяхъ каждый губернаторъ имѣетъ свою собственную. Французы послали противъ васъ королевскія войска….

— О еслибы были наши королевскія войска! восклицаетъ мадамъ Эсмондъ, выразительно покачавъ головой: — увѣряю васъ, что нѣсколько хорошихъ англійскихъ полковъ обратили бы въ бѣгство этихъ бѣлокафтанниковъ.

— А вы ни за что считаете провинціаловъ? впрочемъ, послѣ такой неудачи, я ничего не долженъ говорить, сказалъ полковникъ съ угрюмымъ видомъ: — въ прошедшій разъ вы предвѣщали мнѣ чрезвычайно многое. Помните ли, какія побѣды вы предсказывали мнѣ и какъ я самъ похвалялся за вашимъ прекраснымъ виномъ? Всѣ эти мечты теперь разсѣялись. Вы, милэди, весьма великодушны, допуская къ себѣ несчастнаго, пораженнаго воина, — и молодой Вашингтонъ опустилъ свою голову.

Джоржъ Варрингтонъ, при его чрезвычайно острой чувствительности, былъ глубоко тронутъ душевнымъ движеніемъ и безъискусственнымъ выраженіемъ печали побѣжденнаго товарища. Онъ хотѣлъ сказать мистеру Вашингтону нѣсколько утѣшительныхъ, дружескихъ словъ, но его мать, которой полковникъ высказалъ свое горе, предупредила его:

— Вы удивляетесь нашему великодушію, полковникъ Вашингтонъ! сказала она: — я еще не слыхала, чтобы нашъ полъ покидалъ друзей своихъ, когда они въ несчастіи.

И съ этими словами она сдѣлала полковнику такой прекрасный реверансъ, что чувство ревности зашевелилось въ груди Джоржа сильнѣе, чѣмъ когда нибудь.

ГЛАВА VII.
ПРИГОТОВЛЕНІЯ КЪ ВОЙНѢ.

Человѣка ничто такъ сильно не влечетъ къ другому существу, ему подобному, какъ храбрость, молодость, красота и несчастіе. Мадамъ Эсмондъ могла имѣть двадцать сыновей, и въ тоже время не лишалась права восхищаться своимъ молодымъ воиномъ. Теперь комната мистера Варрингтона пользовалась еще большимъ почетомъ. Мадамъ Эсмондъ была безъ ума отъ него и превозносила его во всѣхъ собраніяхъ. Она безпрестанно выставляла своимъ сыновьямъ на видь его прекрасныя стороны, представляла контрастъ между его превосходными качествами и привязанностію Гарри къ удовольствіямъ (своенравный мальчикъ!) или безмолвными размышленіями Джоржа надъ книгами. Несмотря на щедрыя похвалы матери, Джоржъ не чувствовалъ расположенія къ мистеру Варрингтону. Онъ лелѣялъ въ груди своей демона ревности, пока самъ не сдѣлался въ тягость самому себѣ и всѣмъ его окружавшимъ. Онъ говорилъ шутки столь глубокомысленныя, что его простосердечная мать не понимала ихъ значенія; но она приходила въ замѣшательство отъ его сарказмовъ и не знала что думать о его угрюмомъ, мрачномъ юморѣ.

Между тѣмъ, общественныя событія слѣдовали одно за другимъ и, разумѣется, должны были имѣть вліяніе на судьбу всѣхъ членовъ нашего добраго семейства. Вражда между Французами и англійскими сѣверо-американцами изъ частной обратилась въ вражду національную. Въ Канаду уже прибыли подкрѣпленія; въ Виргиніи ожидали прибытія войскъ англійскихъ.

«Увы! мой милый другъ!» писала m-me де-Муши, изъ Квебека, своему молодому другу Джоржу Варрингтону. «Судьба не благопріятствуетъ намъ. Я вижу, вы оставляете объятія обожаемой матери, чтобы броситься въ объятія Беллоны. Я вижу васъ израненнымъ послѣ сраженій. Представляя себѣ васъ въ рядахъ воиновъ, выстроенныхъ подъ знаменами Леопарда, я даже колеблюсь пожелать побѣду нашимъ Лиліямъ. Есть вражды, которыхъ сердце не признаетъ, по крайней мѣрѣ, наши сердца спокойны среди этихъ бранныхъ криковъ. Всѣ здѣсь любятъ и привѣтствуютъ васъ, вмѣстѣ съ мсьё, любителемъ медвѣдей, вашимъ братомъ (этимъ холоднымъ Ипполитомъ, который охоту на медвѣдей предпочиталъ нѣжной бесѣдѣ съ нашими дамами). Вашъ другъ, вашъ врагъ, Шевалье де-ла-Жаботьеръ сгараетъ отъ нетерпѣнія встрѣтиться на полѣ Марса съ своимъ великодушнымъ соперникомъ. Мсьё дю-Кеспъ говорилъ о васъ не дальше, какъ вчера за ужиномъ. Мсьё дю-Кеспъ и мой мужъ посылаютъ усердныя напоминанія о себѣ молодому ихъ другу, вмѣстѣ съ напоминаніями искренно преданной вамъ

де-Муши.»

«Знамя Леопарда», о которомъ упоминала милая корреспондентка Джоржа, дѣйствительно, развевалось по вѣтру, и подъ него стекалось множество королевскихъ воиновъ. Рѣшено было силою отнять у Французовъ всѣ завоеванія, сдѣланныя ими въ британскихъ владѣніяхъ. Въ американскихъ колоніяхъ сформированы были два полка съ жалованьемъ отъ правительства и, кромѣ того, изъ Англіи отправленъ былъ флотъ съ двумя другими полками, подъ командою опытнаго начальника. Въ февралѣ 1755 г., коммодоръ Кепнелъ, на знаменитомъ кораблѣ «Сентюріонъ», на которомъ Ансонъ совершилъ кругосвѣтный вояжъ, сталъ на якорѣ, на гамптонскомъ рейдѣ, съ двумя другими кораблями, на которыхъ находился генералъ Брэддокъ, его штабъ и часть его войскъ. Мистеръ Браудонъ былъ назначенъ герцогомъ. Сто лѣтъ тому назадъ, герцогъ кумберлэндскій назывался въ Англіи просто герцогомъ, потому что этотъ титулъ дарованъ былъ другому знаменитому полководцу. Но не такъ, однако же, великъ былъ первый изъ этихъ двухъ герцоговъ, какимъ его считала его партія, и, конечно, не такъ дуренъ, какъ его изображали враги. Транспортный флотъ, нагруженный огромнымъ количествомъ боевыхъ снарядовъ, людей и денегъ, спѣшилъ за генераломъ принца Вильяма.

Великій человѣкъ высадилъ свои войска въ Александріи, на берегахъ рѣки Потомака, и отправился въ Аннаполисъ, въ Мэрилэндѣ, куда приказалъ собраться всѣмъ губернаторамъ колоній на совѣщаніе, на которомъ предложилъ имъ пригласить колоніи къ оказанію помощи въ этомъ общемъ, затруднительномъ дѣлѣ.

Прибытіе генерала и его небольшой арміи произвело сильное волненіе во всѣхъ провинціяхъ и всего болѣе въ Кастльвудѣ. Гарри немедленно отправился въ Александрію полюбоваться войсками. Видъ стройныхъ рядовъ и воодушевляющая музыка флейтъ и барабановъ очаровали его. Онъ скоро познакомился съ офицерами обоихъ полковъ, выразилъ страстное желаніе пуститься въ экспедицію, въ которую они собрались, и былъ пріятнымъ гостемъ за ихъ общимъ столомъ.

Мадамъ Эсмондъ радовалась, что ея сыновья будутъ имѣть случай находиться въ обществѣ свѣтскихъ образованныхъ джентльменовъ, только что пріѣхавшихъ изъ Англіи. Она нисколько не сомнѣвалась. что общество это произведетъ благотворное дѣйствіе на ея дѣтей, что англійскіе джентльмены совершенно отличались отъ виргинскихъ сквайровъ, товарищей Гарри, которые убивали все свое время на охоту, на конскія ристалища и пѣтушьи бои, и еще болѣе отличались отъ адвокатовъ, крючкотворцевъ, ябедниковъ и дармоѣдовъ, которые собирались за столомъ вице-губернатора. Мадамъ Эсмондъ одарена была проницательнымъ взглядомъ и способностью узнавать льстецовъ Противъ маленькаго кружка оффиціальныхъ лицъ въ Вильямсбургѣ, она никогда не удерживалась отъ сатиры; терпѣть не могла она ихъ этикетовъ и распрей за первенство.

Что касается до общества офицеровъ королевскихъ войскъ, то мистеръ Гарри и его старшій братъ постоянно улыбались комплиментамъ своей мама относительно элегантности и благовоспитанности прибывшихъ джентльменовъ. Еслибъ добрая лэди все знала, еслибъ только она послушала ихъ шутки и пѣсни, которыя они пѣли за виномъ и пуншемъ, еслибъ она увидѣла въ какомъ состояніи многихъ изъ нихъ уносили на квартиры, то едва ли бы рѣшилась рекомендовать ихъ общество своимъ сыновьямъ. Солдаты и офицеры храбрились и шумными гульбищами своими наводили страхъ на мирныя фермы и селенія; генералъ горячился и выходилъ изъ себя за безпорядокъ въ своемъ войскѣ; бранилъ, на чемъ свѣтъ стоитъ, провинціаловъ за ихъ измѣнническое скряжничество. Солдаты поступали съ округомъ, какъ съ завоеванной страной; оказывали жителямъ глубочайшее презрѣніе, оскорбляли женъ даже своихъ индійскихъ союзниковъ. которые пришли присоединиться къ англійскимъ войскамъ по прибытіи ихъ въ Америку, и дѣйствовать съ ними противъ Французовъ. Генералъ принужденъ былъ выгнать изъ лагеря индійскихъ женъ. Изумленные и взбѣшенные мужья удалились; черезъ нѣсколько мѣсяцевъ ихъ услуги были для него потеряны, и именно въ то самое время, когда ихъ помощь была бы самою неоцѣненною.

Нѣкоторые анекдоты, весьма не хорошо рекомендующіе походныхъ джентльменовъ, доходили до слуха мадамъ Эсмондъ, но она не хотѣла имъ вѣрить. Солдаты всегда будутъ солдатами, это всѣмъ извѣстно; офицеры, пріѣзжавшіе въ Кастльвудъ, по приглашенію ея сына, были самые вѣжливые джентльмены; оно такъ и было на самомъ дѣлѣ. Вдова приняла ихъ весьма благосклонно, и предоставила имъ лучшее въ ея имѣньи мѣсто для охоты. Черезъ нѣсколько времени самъ генералъ прислалъ учтивое привѣтствіе владѣтельницѣ Кастльвуда. Его отецъ служилъ съ ея отцомъ подъ начальствомъ знаменитаго Марльборо, и имя полковника все еще извѣстно и уважаемо въ Англіи. Съ ея позволенія, генералъ Браддокъ желалъ бы удостоиться чести навѣстить ее въ Кастльвудѣ и засвидѣтельствовать почтеніе дочери отличнаго и достойнаго офицера.

Быть можетъ эти комплименты не привели бы въ такое восхищеніе мадамъ Эсмондъ, еслибъ она знала дѣйствительную причину любезности мистера Браддока. Главнокомандующій дѣлалъ въ Александріи парадные пріемы, и въ числѣ прочаго дворянства, прибывшаго въ этотъ городъ, находились и наши близнецы изъ Кастльвуда. Они пріѣхали на лучшихъ лошадяхъ, надѣли платье, сшитое въ Лондонѣ по послѣдней модѣ, и съ двумя молодыми неграми въ блестящихъ ливреяхъ явились къ великому человѣку. Браддокъ былъ угрюмъ, сердитъ на провинціальное дворянство, и потому почти не взглянулъ на молодыхъ джентльменовъ; только за обѣдомъ, и то случайно, спросилъ своего адъютанта, какіе эти были двѣ кукушки въ синихъ, золотыхъ и красныхъ перьяхъ?

За столомъ его превосходительства присутствовали мистеръ Динвидди, вице-губернаторъ Виргиніи, депутатъ изъ Пенсильваніи и еще нѣсколько человѣкъ.

— О! говорилъ мистеръ Динвидди: — это сыновья принцессы Покахонты.

— А это что за птица? спросилъ генералъ съ ужаснѣйшей клятвой.

Динвидди, нелюбившій m-me Эсмондъ и испытавшій отъ этой властолюбивой, маленькой лэди сотни дерзостей, съ язвительными насмѣшками, весьма непочтительно отозвался о ней, смѣялся надъ ея спѣсью и безконечными претензіями на высокое происхожденіе; словомъ, забавлялъ генерала Браддока анекдотами о ней, пока его превосходительство не изволили заснуть.

Когда онъ проснулся, Динвидди уже не было; по за столомъ все еще сидѣлъ филадельфскій джентльменъ, занимая офицеровъ интереснымъ разговоромъ. Генералъ Браддокъ, вспомнивъ отзывы Динвидди о мадамъ Эсмондъ, началъ говорить о ней въ самыхъ рѣзкихъ, грубыхъ выраженіяхъ, свойственныхъ однимъ солдатамъ того времени, и снова спросилъ, какъ зовутъ эту старую дуру, о которой говорилъ ему Динвидди? Все это онъ заключилъ выраженіями гнѣва и презрѣнія противъ виргинскаго дворянства и вообще противъ всей Виргиніи.

Мистеръ Франклинъ, изъ Филадельфіи, повторилъ имя вдовы, представилъ ее совершенно не въ томъ видѣ, въ какомъ изобразилъ Динвидди, зналъ, повидимому, весьма многое о ней, о ея отцѣ и помѣстьи, какъ зналъ о каждомъ человѣкѣ или предметѣ, входившемъ въ разговоръ; объяснилъ генералу, что мадамъ Эсмондъ имѣла рогатый скотъ, лошадей и значительные запасы разнаго хлѣба, что могло бы быть весьма полезно при тогдашнемъ положеніи дѣлъ, и рекомендовалъ ему употребить всевозможныя средства, чтобы сблизиться съ этой женщиной. Генералъ уже рѣшилъ въ своемъ умѣ, что мистеръ Франклинъ быль дальновидный, умный человѣкъ, и потому благосклоннымъ тономъ приказалъ адъютанту завтра же пригласить двухъ молодыхъ людей къ обѣду. Когда они явились, мистеръ Браддокъ былъ весьма любезенъ и ласковъ; джентльмены изъ свиты генерала постоянно занимали молодыхъ гостей. Джоржъ и Гарри вели себя, какъ слѣдуетъ благовоспитаннымъ людямъ, и притомъ еще хорошаго происхожденія, скромно и деликатно. Они возвратились домой въ восторгѣ отъ пріема; не менѣе ихъ была довольна и мадамъ Эсмондъ любезностью и благосклонностью, которыя его превосходительство оказалъ ея сыновьямъ. Въ отвѣтъ на посланіе Браддока, мадамъ Эсмондъ лучшимъ своимъ почеркомъ написала записочку, выразивъ въ ней свою признательность за столь лестное вниманіе, и попросивъ его превосходительство назначить время, когда бы она могла удостоиться чести принять его въ Кастльвудѣ.

Мы можемъ утвердительно сказать, что прибытіе войскъ и наступленіе кампаніи служило предметомъ нескончаемаго разговора въ семействѣ Кастльвудъ. Сдѣлать эту кампанію было пламеннѣйшимъ желаніемъ Гарри. Онъ только и мечталъ о войнѣ и сраженіяхъ; онъ постоянно находился съ ффицерами въ Вильямсбургѣ; вытиралъ, чистилъ и полировалъ всѣ ружья и сабли въ домѣ; возобновилъ дѣтскія игры и поставилъ подъ ружье маленькихъ негровъ. Его мать, женщина неустрашимая, знала, что наступитъ время, когда одинъ изъ сыновей долженъ ее оставить и служить королю. Все же она не рѣшалась подумать о томъ, кому изъ нихъ выпадетъ эта доля. Восхищаясь и уважая старшаго сына, она чувствовала, что любила младшаго со всею горячностію своего сердца.

Какъ ревностно ни желалъ Гарри быть вонномъ, какъ ни стремились всѣ его помышленія къ выполненію этого желанія, но онъ не смѣлъ коснуться предмета, столь близкаго его сердцу. Раза два онъ рѣшался заговорить о немъ съ Джоржомъ, но лицо послѣдняго принимало зловѣщее выраженіе. Гарри питалъ феодальную привязанность къ своему брату, оказывалъ ему безпредѣльное уваженіе, и во всѣхъ отношеніяхъ уступалъ ему, какъ старшинѣ. Гарри видѣлъ, къ величайшему своему ужасу, до какой степени Джоржъ въ свою очередь углубленъ былъ въ военныя дѣла. Джоржъ снялъ съ полокъ библіотеки всѣ сочиненія о войнахъ принца Евгенія и Марльборо, всѣ военныя книги своего отца и Плутарховы жизнеописанія самыхъ воинственныхъ людей. Онъ и Демпстеръ снова принялись за фехтованье. Старикъ Демпстеръ былъ свѣдущъ въ военныхъ наукахъ, хотя неохотно говорилъ, гдѣ онъ изучилъ ихъ.

Мадамъ Эсмондъ приказала сыновьямъ своимъ свезти отвѣтное письмо на посланіе генерала, и вмѣстѣ съ письмомъ отправила такіе щедрые и превосходные подарки всей свитѣ генерала и офицерамъ двухъ королевскихъ полковъ, что генералъ не разъ благодарилъ мистера Франклина за участіе въ присоединеніи къ войску такого выгоднаго союзника.

— Нежелаетъ ли кто изъ молодыхъ джентльменовъ побывать въ предстоящей кампаніи? спросилъ генералъ. Одинъ изъ друзей Кастльвуда, мистеръ Вашингтонъ, несчастливо кончившій свое предпріятіе въ прошломъ году, обѣщалъ уже поступить къ нему въ качествѣ адъютанта, и его превосходительство желалъ принять въ свою свиту еще одного молодаго виргинскаго джентльмена. При этомъ предложеніи глаза Гарри заискрились и его лицо покрылось яркимъ румянцемъ. Я бы отъ души желалъ! воскликнулъ онъ. Джоржъ, угрюмо посмотрѣвъ на младшаго брата, сказалъ, что одинъ изъ нихъ вмѣнилъ бы себѣ въ особенное счастіе сопровождать его превосходительство, между тѣмъ какъ обязанность другаго — оставаться дома и беречь свою мать. Гарри далъ старшему брату полную свободу говорить. Даже и въ этомъ случаѣ свою волю онъ подчинялъ волѣ Джоржа. Какъ сильно ни желалъ онъ отправиться въ походъ, но не смѣлъ противорѣчить брату. Онъ такъ долго мечталъ о компаніи, что когда наступило время объявить рѣшительно свое желаніе, въ душѣ его пробудилось чувство робости. Возвращаясь съ Джоржемь домой, онъ не смѣлъ заговорить съ нимъ объ этомъ предметѣ. Нѣсколько миль они ѣхали или молча, или разговаривая о предметахъ весьма обыкновенныхъ; оба они знали, что происходило въ душѣ каждаго изъ нихъ и оба боялись приступить къ окончательному рѣшенію этого вопроса.

Пріѣхавъ домой, сыновья объявили матери о предложеніи генерала.

— Я заранѣе знала, что это такъ и будетъ, сказала мадамъ Эсмондъ. — При такомъ критическомъ положеніи страны, наша фамилія обязана выступить впередъ. Ну и что же…. рѣшили ли вы, кто изъ васъ долженъ оставить меня? и она нѣжно посмотрѣла на обоихъ сыновей, страшась услышать имя того или другаго.

— Конечно, младшій долженъ отправиться, — непремѣнно долженъ! восклицаетъ Гарри, вспыхнувъ до самыхъ ушей.

— Ну, да; разумѣется, — сказала мистриссъ Моунтэйнъ, находившаяся при этомъ разговорѣ.

— Слышите! Моунтэйнъ говоритъ тоже самое! Вѣдь я правду сказалъ! снова восклицаетъ Гарри, искоса посматривая на Джоржа.

— Не онъ долженъ идти въ этотъ походъ, а глава семейства, печально говоритъ Джоржъ.

— Нѣтъ! нѣтъ! ты не здоровъ: ты не совсѣмъ еще оправился послѣ горячки. Скажи пожалуйста, Моунтэйнъ, возможно ли ему итти?

— Я знаю, милый мой Галь, — изъ тебя бы вышелъ отличный воинъ. Ты и Джоржъ Вашингтонъ большіе друзья: вы бы шутя совершили эту кампанію; тогда какъ ни онъ меня не любитъ, ни я его, несмотря на то, что имъ восхищаются въ нашемъ семействѣ. Ты видишь, мой Гарри, — этого требуетъ долгъ чести. (Джоржъ произнесъ послѣднія и слѣдующія за ними слова съ необыкновенной нѣжностью). Меня одно огорчаетъ, что я долженъ отказать тебѣ. Я долженъ идти. Еслибъ судьба была такъ благосклонна и подарила бы тебѣ полчаса жизни, которыми я старше тебя, тогда въ этомъ отношеніи ты былъ бы счастливѣе меня, — ты бы имѣлъ полное право идти въ этотъ походъ: — не правда ли?

— Да, Джоржъ, сказалъ бѣдный Гарри: — я долженъ остаться.

— Ты останешься дома и будешь беречь Кастльвудъ и нашу мать. Если что случится со мною, ты здѣсь же и заступишь мое мѣсто. Я, мой другъ, готовъ положить за тебя мою жизнь, какъ и ты, я знаю, сдѣлалъ бы тоже самое. Но каждый изъ насъ долженъ исполнять свой долгъ. Чтобы сказалъ нашъ дѣдушка, еслибы онъ былъ живъ?

— Мой папа сказалъ бы, что его внуки-джентльмены, взволнованнымъ голосомъ отвѣчала мадамъ Эсмондъ и оставила молодыхъ людей, не желая, быть можетъ, обнаружить волненія, въ которомъ находилось ея бѣдное сердце. Дина, кормилица Джоржа, громко рыдала, при одной мысли, что должна разлучиться съ своимъ питомцемъ; Филлисъ, старая няня, тоже ревѣла, потому что мистера Джоржа, какъ и всегда, предпочитали мистеру Гарри. Сади, слуга Джоржа, приготовлялся слѣдовать за господиномъ, безпрестанно хвастаясь подвигами, которые предполагалъ совершить; между тѣмъ какъ Гумбо, слуга Гарри, выражалъ притворное неудовольствіе, что остается дома, хотя дома Гумбо только что не пожиралъ огня.

Но изъ всѣхъ въ домѣ мистриссъ Моунтэйнъ болѣе другихъ была недовольна рѣшимостью Джоржа отправиться въ кампанію. Для нея это было невыносимо. Оставляя домъ, онъ не зналъ что дѣлалъ. Она просила, умоляла, настаивала, чтобы онъ измѣнилъ свое намѣреніе, предсказывала, что въ его отсутствіе въ домѣ непремѣнно случится несчастіе.

Настойчивое сопротивленіе этой доброй лэди изумляло мистера Джоржа.

— Я знаю, Моунтэйнъ, что изъ Гарри вышелъ бы лучшій воинъ; но, не смотря на то, идти въ походъ — мой долгъ.

— Вашъ долгъ остаться дома! — говоритъ Моунтэйнъ, топнувъ ногой.

— Почему же моя матушка не сказала этого, когда мы совѣщались кому изъ насъ должно итти?

— Ваша матушка! говоритъ мистриссъ Моунтэйнъ съ мрачнымъ сардоническимъ смѣхомъ: — ваша матушка! мое бѣдное дитя!

— Что значитъ, Моунтэйнъ, это плачевное выраженіе лица?

— Почемъ знать, — быть можетъ ваша матушка желаетъ, чтобъ вы удалились, Джоржъ! продолжала мистриссъ Моунтэйнъ, печально покачавъ головой. Быть можетъ, бѣдный мой, ослѣпленный юноша, по возвращеніи, вы найдете въ домѣ вотчима.

— Ради самого неба, что это значитъ! воскликнулъ Джоржъ, и вся кровь прихлынула къ его лицу.

— Неужели вы полагаете, что у меня нѣтъ глазъ, и я не вижу, что происходитъ въ нашемъ домѣ? Я вамъ вотъ что скажу дитя мое: полковникъ Вашингтонъ ищетъ богатую жену; когда вы уѣдете, онъ попроситъ вашу матушку выйти за него замужъ, такъ что, по возвращеніи, вы найдете его полнымъ господиномъ въ домѣ. Вотъ почему вы не должны уѣзжать отсюда, мой бѣдный, несчастный, простосердечный юноша. Развѣ вы не видите, какъ нѣжно она его любитъ? какъ постоянно она восхваляетъ его передъ вами, передъ Гарри, передъ всѣми, кто сюда пріѣзжаетъ.

— Но вѣдь и онъ идетъ въ кампанію! вскричалъ Джоржъ.

— Да, онъ идетъ въ брачную кампанію! утвердительнымъ тономъ говоритъ вдова.

— Не правда; генералъ Браддокъ самъ мнѣ сказалъ, что мистеръ Вашингтонъ получилъ назначеніе быть адъютантомъ.

— Это хитрость! хитрость, чтобы ослѣпить васъ, мой бѣдный юноша! восклицаетъ Моунтэйнъ. Его ранятъ и онъ пріѣдетъ назадъ, — посмотрите, если слова мои не сбудутся. Къ подтвержденію сказаннаго я имѣю доказательство…. доказательство его собственноручное…. вотъ оно!

И она вынула изъ кармана клочекъ бумаги, исписанный знакомымъ Джоржу почеркомъ мистера Вашингтона.

— Какимъ образомъ попало къ вамъ это письмо? спросилъ Джоржъ, страшно поблѣднѣвъ.

— Я…. я нашла его въ комнатѣ майора! говоритъ сконфуженная мистриссъ Моунтэйнъ.

— Какъ вы смѣете читать частныя письма нашихъ гостей? восклицаетъ Джоржъ. Стыдитесь, Моунтэйнъ! Я не хочу и за глядывать въ него.

Съ этими словами Джоржъ швырнулъ письмо Вашингтона въ каминъ.

— Что же дѣлать, Джоржъ? оно попало мнѣ неожиданно, клянусь честью. Вы знаете, что, по случаю ожидаемаго множества гостей, мнѣ приказано приготовить вашингтоновскую комнату для губернатора Динвидди, а парадную — для мистера Браддока, и я должна была прибрать нѣкоторыя вещи майора, который и теперь уже распоряжается нашимъ домомъ какъ своимъ собственнымъ, и когда переносила ихъ въ другую комнату, это письмо выпало изъ его памятной книжки; я взглянула въ него, такъ — случайно…. а взглянувъ сочла долгомъ прочитать.

— О, у васъ на все есть отговорка; вы, Моунтэйнъ, мученица своего дома! угрюмо сказалъ Джоржъ. Мистриссъ Синяя Борода считала тоже долгомъ смотрѣть сквозь замочную скважину.

— Извините, Джоржъ, я никогда не смотрѣла въ замочныя скважины. Вамъ стыдно говорить мнѣ подобныя вещи! Мнѣ, которая ходила за вами, берегла, лелѣяла васъ, какъ мать; которая цѣлыя недѣли проводила у вашей постели, когда вы лежали въ горячкѣ, — вотъ на этихъ рукахъ переносила васъ съ постели на диванъ. Теперь, сэръ…. теперь я не нужна вамъ. Пожалуйста! безъ вашихъ: любезная мистриссъ Моунтэйнъ! — я не хочу слышать такихъ любезностей! Вы сердитесь, говорите мнѣ грубости, оскорбляете мои чувства, оскорбляете меня, которая любила васъ, какъ мать, — что я говорю, какъ мать? дай Богъ, чтобы ваша мать любила васъ хоть бы вполовину на столько, насколько я люблю. Вы, мужчины, всѣ неблагодарны. Мой мистеръ Моунтэйнъ былъ злодѣй; вы всѣ на одинъ покрой.

Въ каминѣ чуть-чуть дымились два-три полѣна, и мистриссъ Моунтэйнъ, безъ всякаго сомнѣнія, видѣла, что письмо находилось внѣ всякой опасности; иначе она бы выхватила его, рискуя даже обжечь руку и не прибѣгая къ такой длинной, исполненной негодованія рѣчи, въ защиту своего поведенія. Быть можетъ, Джоржъ углубленъ былъ въ грустныя размышленія, быть можетъ, ревность заглушала въ немъ всѣ другія чувства; но только онъ не оказалъ ни малѣйшаго сопротивленія, не сдѣлалъ даже возраженія, когда мистриссъ Моунтэйнъ нагнулась и вынула изъ камина смятый лоскутокъ бумаги.

— Вы, мой юноша, должны благодарить свои звѣзды, что я сберегла это письмо, вскричала она: — посмотрите! это его собственныя слова, написанныя его крупнымъ, четкимъ, писарскимъ почеркомъ. Я не виновата въ томъ, что онъ писалъ эти слова, или въ томъ, что нашла ихъ. Прочитайте сами, говорю я, Джоржъ Варрингтонъ, и будьте благодарны, что ваша бѣдная, любезная, старая Маунти не дремлетъ надъ вами!

Каждое слово, каждая буква въ этомъ несчастномъ письмѣ были совершенно ясны. Джоржъ не могъ удержаться, чтобы не прочитать лежавшаго передъ нимъ документа.

— Смотрите, Моунтэйнъ. никому ни слова объ этомъ, сказалъ онъ, бросивъ на нее грозный взглядъ: — я…. я возвращу это письмо мистеру Вашингтону.

Моунтэйнъ посмотрѣла Джоржу въ лицо съ невыразимымъ ужасомъ, представляя себѣ свой поступокъ и его послѣдствія. Когда мадамъ Эсмондъ съ встревоженнымъ видомъ спросила Джоржа за обѣдомъ, почему онъ такъ блѣденъ и не болѣнъ ли, — онъ отвѣчалъ:

— Неужли вы думаете, мадамъ, сказалъ онъ, наполнивъ виномъ свой стаканъ: — неужели вы думаете, что для меня не больно оставить такую нѣжную мать?

Добрая лэди не могла понять ни его словъ, ни его странныхъ, свирѣпыхъ взглядовъ, ни страннаго смѣха. Онъ надъ всѣми насмѣхался во время обѣда, подзывалъ слугъ, хохоталъ надъ ними, и пилъ все больше и больше. Каждый разъ, когда отворялась дверь, онъ обращался къ ней; обращалась къ ней и Моунтэйнъ въ томъ предположеніи, что въ нее вошелъ мистеръ Вашингтонъ.

ГЛАВА VIII,
ВЪ КОТОРОЙ ДЖОРЖЪ СТРАДАЕТЪ ОТЪ ОБЫКНОВЕННОЙ БОЛѢЗНИ.

Въ день, назначенный для пріема и угощенія генерала, Кастльвудъ приведенъ быль въ великолѣпный видъ. Мадамъ Эсмондъ нарядилась въ пышное платье, носить которое она не любила. Она хотѣла оказать всѣ почести своему гостю и задать пиръ, — въ сущности для нее печальный, — которымъ бы вполнѣ осталось довольно все общество. Новый адъютантъ генерала пріѣхалъ первымъ. Вдова встрѣтила его на крытой галлереѣ передъ домомъ. Онъ остановился у крыльца и конюхи отвели коня въ давно знакомую ему конюшню. Во всей колоніи не было молодаго джентльмена, который бы имѣлъ посадку или ѣздилъ бы верхомъ лучше мистера Вашингтона.

Спустя нѣсколько времени, въ теченіе котораго майоръ перемѣнилъ свои дорожные сапоги, онъ и хозяйка дома прогуливались по галлереѣ и пріятно разговаривали, Мадамъ Эсмондъ было о чемъ поговорить съ молодымъ человѣкомъ; она должна была услышать отъ него самого о его назначеніи адъютантомъ къ генералу Краддоку и посовѣтоваться съ нимъ о приближающемся отъѣздѣ ея сына. Во время разговора, слуги-негры безпрестанно проходили мимо ихъ съ посудою и кушаньемъ для предстоявшаго пира. Они спустились съ галлереи на лугъ передъ домомъ и гуляли въ тѣни. Мистеръ Вашингтонъ объявилъ о скоромъ пріѣздѣ его превосходительства съ мистеромъ Франклиномъ изъ Пенсильваніи.

Этотъ мистеръ Франклинъ, какъ слышала мадамъ Эсмондъ, былъ сынъ простаго печатника; — славныя наступаютъ времена, когда подобные люди начинаютъ разъѣзжать въ каретѣ главнокомандующаго! Мистеръ Вашингтонъ сказалъ, что такой дальновидный и умный человѣкъ, никогда еще ни въ каретѣ не ѣздилъ, ни пѣшкомъ не ходилъ. Мистриссъ Эсмондъ полагала, что майоръ слишкомъ щедръ на похвалы этому джентльмену; но мистеръ Вашингтонъ положительно утверждалъ, что этотъ печатникъ былъ самый умный, полезный и вполнѣ достойный человѣкъ.

— Я рада, по крайней мѣрѣ, что сынъ мой, отправляясь въ кампанію, не будетъ съ ремесленниками, но съ джентльменами благородными и свѣтскими, говоритъ мадамъ Эсмондъ съ величайшимъ достоинствомъ.

Мистеръ Вашингтонъ видѣлъ этихъ благородныхъ и свѣтскихъ джентльменовъ за пуншевыми стаканами, и зналъ, что ихъ слова и поступки не могли служить къ просвѣщенію или назиданію молодаго человѣка, при его вступленіи въ жизнь; но онъ счелъ за лучшее поступить по пословицѣ: «невыносить изъ дому сору», — и сказалъ только, что Гарри и Джоржъ, вступая на поприще жизни, должны участвовать и въ хорошемъ, и въ. дурномъ, и слышать, что говорится на той и другой сторонѣ

— Я рада, что сынъ мой будетъ находиться при ветеранѣ превосходнѣйшей арміи въ мірѣ, произнесла вдова дрожащимъ голосомъ: — съ джентльменами, получившими образованіе среди придворныхъ особъ; съ друзьями его королевскаго высочества, герцога….

Другъ вдовы наклонилъ голову. Ему не хотѣлось, чтобъ лицо его оставило свое серьезное, но вмѣстѣ съ тѣмъ пріятное выраженіе.

— И съ вами, любезный полковникъ Вашингтонъ, — чрезъ котораго отецъ мой всегда узнавалъ столь много хорошаго. Вы еще не знаете, какое имѣлъ онъ къ вамъ довѣріе. Вѣдь вы побережете моего сына; не правда ли, сэръ? Вы хотя пятью годами старше его, но все же я довѣряю вамъ болѣе, чѣмъ другимъ, далеко противъ васъ старшимъ. Мой отецъ всегда говорилъ своимъ внукамъ: я всегда приказываю имъ брать примѣръ съ мистера Вашингтона.

— Вы знаете, что я дѣлалъ все, лишь бы только пріобрѣсть расположеніе полковника Эсмонда; теперь я готовъ сдѣлать гораздо болѣе, чтобы заслужить расположеніе его дочери?

Джентльменъ очень граціозно поклонился. Лэди покраснѣла и сдѣлала самый почтительный книксенъ. (Книксены мадамъ Эсмондъ считались неподражаемыми во всей провинціи).

— Мистеръ Вашингтонъ, сказала она, всегда можетъ быть увѣренъ въ искреннемъ расположеніи матери, за привязанность къ ея дѣтямъ.

Сказавъ это, она протянула ему руку, которую мистеръ Вашингтонъ поцаловалъ съ глубочайшимъ уваженіемъ. Вслѣдъ за этимъ маленькая лэди вошла въ домъ, склонившись на руку высокаго молодаго офицера. Здѣсь общество ихъ увеличилось Джоржемъ, который подошелъ къ нимъ въ тщательно напудренныхъ волосахъ и въ щсгольскомъ богатомъ нарядѣ. Онъ привѣтствовалъ мадамъ Эсмондъ и ея друга низкими и почтительными поклонами. Теперь молодой человѣкъ входить въ комнату своей матери на высокихъ каблукахъ, съ растрепанными волосами и, вмѣсто поклона, пускаетъ ей въ лицо струю сигарочнаго дыма.

Впрочемъ Джоржъ, хотя и сдѣлалъ мистеру Вашингтону и своей матери по самому низкому поклону, но не чувствовалъ расположенія быть любезнымъ ни къ той, ни къ другому. Улыбка вѣжливости играла на нижней части его лица, между тѣмъ какъ въ глазахъ сверкали бдительность и злоба. Что же такое сказали они или сдѣлали? Ничего, кромѣ весьма обыкновенныхъ вещей, которыя можно и сказать и сдѣлать передъ скромнымъ, вѣжливымъ и даже набожнымъ обществомъ. Почему же мадамъ Эсмондъ продолжала вспыхивать, и почему храбрый полковникъ, пожавъ руку молодаго друга, покраснѣлъ?

Полковникъ спросилъ мистера Джоржа, хороша ли была охота?

— Нѣтъ, сухо отвѣчаетъ Джоржъ. А у васъ? И съ этимъ вопросомъ посмотрѣлъ на портретъ своего отца, висѣвшій въ гостинной.

Полковникъ, вообще человѣкъ неразговорчивый, немедленно приступалъ къ описанію своей охоты; разсказалъ, гдѣ онъ былъ поутру и въ какихъ лѣсахъ охотился съ королевскими офицерами; сколько дичи настрѣляли и какихъ выгнали звѣрей. Не любившій шутить, особливо злословить ближняго, онъ со всѣми подробностями описалъ тяжолую, въ огромныхъ сапогахъ, фигуру мистера Браддока, когда его превосходительство съ сворою гончихъ собакъ, взятыхъ изъ разныхъ домовъ, сворою негровъ, лаявшихъ громче собакъ, барахтался въ виргинскихъ лѣсахъ, поднялъ оленя и стрѣлялъ по немъ. Великій Боже! восклицаетъ мистеръ Браддокъ, пыхтя и отдуваясь: — чтобы сказалъ сэръ Робертъ въ Норфолкѣ, увидѣвъ человѣка, преслѣдовавшаго съ ружьемъ въ рукѣ и сворою гончихъ собакъ какую нибудь куропатку?

— Полковникъ, сегодня вы необыкновенно насмѣшливы! говоритъ мадамъ Эсмондъ съ маленькимъ сдержаннымъ смѣхомъ, между тѣмъ какъ сынъ ея слушалъ описаніе съ видомъ, мрачнѣе прежняго. Развѣ сэръ Робертъ былъ въ Норфолкѣ? Вѣроятно, это одинъ изъ вновь прибывшихъ военныхъ джентльменовъ?

— Генералъ говорилъ о Норфолкѣ въ Англіи, а не о Норфолкѣ въ Виргиніи, сказалъ полковникъ Вашингтонъ. Мистеръ Браддокъ говорилъ о визитѣ своемъ Роберту Вальполю, который жилъ въ этомъ графствѣ, о томъ, какую огромную охоту держалъ онъ тамъ, о его великолѣпномъ дворцѣ и картинной галлереѣ въ Готонѣ. Мнѣ, вздыхая говорилъ генералъ, ничего въ мірѣ не надо, какъ только хорошее отъѣзжее поле и хорошую охоту на краснаго звѣря въ нашемъ отечествѣ!

— Я слышалъ, что и здѣсь бываетъ хорошая охота, сказалъ молодой Эсмондъ, съ язвительной улыбкой.

— Какая же это охота? спрашиваетъ полковникъ, устремивъ на Джоржа пристальный взглядъ.

— Вы должны ее знать; не стоитъ тутъ бросать на меня свирѣпыхъ взглядовъ, ни топать ногой, вы какъ будто намѣрены напасть на меня съ рапирой? Вѣдь вы считаетесь лучшимъ охотникомъ въ провинціи! У насъ есть и рыбы полевыя, и звѣри древесные, и птицы морскія, — пѣть, виноватъ, рыбы древесныя и звѣри морскіе…. что я говорю? Впрочемъ вы понимаете меня. Я хочу сказать, что у насъ водится и стерлядь и форель, и рокфишъ, и олени, и кабаны, и буйволы, и бизоны, и слоны, сколько мнѣ извѣстно. Вѣдь я не охотникъ.

— Это и видно, сказалъ мистеръ Вашингтонъ, едва сдерживая свое пренебреженіе.

— Да, я понимаю васъ. Я трусъ. Я выросъ на колѣнахъ матери. Но посмотрите, полковникъ, на этѣ миленькія ленты! Кому непріятно быть на ихъ привязи? Посмотрите, какой очаровательный цвѣтъ! Я помню время, когда онѣ были чорныя — это было въ память о дѣдушкѣ.

— Да и кто бы не сталъ оплакивать такого человѣка? сказалъ полковникъ, въ то время, какъ вдова съ изумленіемъ посмотрѣла на сына.

— Я бы желалъ, чтобъ дѣдушка мой былъ въ эту минуту здѣсь, чтобы онъ воскресъ, какъ это значится на его надгробномъ камнѣ, и привелъ бы съ собой моего отца, прапорщика.

— Ахъ, Гарри! восклицаетъ мистриссъ Эсмондъ, заливаясь слезами; но въ этотъ моментъ въ комнату вошелъ младшій сынъ, въ точно такомъ же нарядѣ, какъ и старшій, въ шитомъ золотомъ кафтанѣ и камзолѣ, при шпагѣ съ серебрянымъ эфесомъ и съ точно такимъ же солитеромъ, какъ и у старшаго брата.

— О Гарри, Гарри! восклицаетъ мадамъ Эсмондъ, бросаясь къ младшему сыну.

— Что съ вами матушка? спрашиваетъ Гарри, принимая ее въ свои объятія. Что это значитъ, полковникъ?

— Кланусь жизнью, я не могу объяснить, отвѣчалъ полковникъ, кусая зубы.

— Ровно ничего, Галь; дѣло идетъ о лентахъ, которыя такъ идутъ къ нашей матушкѣ; въ чемъ, безъ всякаго сомнѣнія, согласенъ и полковникъ.

— Сэръ, неугодно ли вамъ говорить за самаго себя и оставить меня въ покоѣ, вскричалъ полковникъ, сдѣлавъ сильное удареніе на первыхъ словахъ и потомъ снова понизивъ голосъ.

— Онъ уже и то слишкомъ много говоритъ, рыдая сказала вдова.

— Признаюсь, я столько же знаю объ источникѣ этихъ слезъ, сколько и объ источникахъ рѣки Нила, сказалъ Джоржъ: — и право, еслибы вдругъ заплакалъ портретъ моего отца, то его родительскія слезы изумили бы меня нисколько не болѣе. Что такое сказалъ я? Ни больше ни меньше, какъ одинъ намекъ на ленты! Нѣтъ ли въ нихъ булавки, напитанной ядомъ, которую злой демонъ какой нибудь лондонской швеи вонзилъ въ сердце моей матери? Я бы желалъ, чтобы меня, во всю мою жизнь водили на этихъ поводьяхъ.

Съ этими словами Джоржъ сдѣлалъ ловкій пируэтъ на своихъ красныхъ каблукахъ.

— Джоржъ Варрингтонъ! Что значатъ эти прыжки и танцы? спросилъ Гарри, который любилъ свою мать, любилъ мистера Вашингтона, и изъ всѣхъ созданій болѣе всего любилъ и восхищался своимъ братомъ Джоржемъ.

— Милое дитя мое! ты не понимаешь танцевъ — ты не посвященъ въ тайны свѣтскихъ наукъ — ты скорѣе вызовешь звукъ изъ убитаго кабана, дернувъ его за ухо, нежели изъ какого нибудь музыкальнаго инструмента. Ты созданъ быть воиномъ, военнымъ кораблемъ^[2], только не тѣмъ семидесятымъ, который носитъ названіе «полковникъ Джоржъ», и который привелъ въ нашу рѣку другой корабль, по имени «мистеръ Браддокъ». Его превосходительство тоже человѣкъ воинственнаго характера, и любитъ отъѣзжее поле. Вотъ я такъ трусъ и имѣлъ уже удовольствіе докладывать объ этомъ.

— Ты еще никогда не обнаруживалъ трусости. Ты славно отдѣлалъ мэриландскаго молодца, вдвое выше тебя ростомъ, прерываетъ Гарри.

— Меня принудили къ тому. Я человѣкъ миролюбивый. Я въ жизнь мою не поднималъ руки, чтобъ дернуть за ружейную собачку, или за чей нибудь носъ; не срывалъ ничего, кромѣ розы; при этомъ онъ сорвалъ одну розу яркаго цвѣта, какъ ленты мадамъ Эсмондъ, и началъ ею играть. Я ненавижу охоту, которую вы съ полковникомъ любите; я ничего не намѣренъ подстрѣливать, пи куропатки, ни синицы, ни быка, ни осла, — рѣшительно ничего, что имѣетъ уши. У мистера Вашингтона, какъ я замѣчаю, кудри весьма мило напудрены.

Милиціонный полковникъ, оскорбленный первой половиной рѣчи Джоржа и поставленный въ крайнее замѣшательство второй, спокойно выпилъ изъ форфоровой чаши нѣсколько глотковъ яблочнаго сока, стоявшаго на балконѣ, какъ въ этомъ, такъ и во всѣхъ виргинскихъ домахъ, для утоленія жажды гостей, и потомъ, для дальнѣйшаго прохлажденія себя, началъ весьма величаво ходить по балкону.

Успокоенная мать снова примирилась съ старшимъ сыномъ и, въ знакъ примиренія, подала обоимъ имъ руки. Джоржъ положилъ на плечо Гарри свою незанятую руку.

— Я хочу сказать тебѣ Джоржъ одну вещь, сказалъ Гарри, съ пылающимъ липомъ.

— Говори двадцать вещей, Донъ Энрико! восклицаетъ Джоржъ.

— Если ты не любишь охоту, и тому подобное, если ты, будучи умнѣе меня, не можешь убить птицу или звѣря, то почему бы тебѣ не остаться дома и не наслаждаться спокойствіемъ, почему не позволить мнѣ отправиться съ полковникомъ Джоржемъ и генераломъ Браддокомъ? Вотъ что я хотѣлъ сказать.

Вдова отвела нѣжный взоръ свой отъ брюнета къ блондину. Она не знала, съ кѣмъ изъ нихъ будетъ легче для нея разлука.

— Одинъ изъ насъ долженъ отправиться, по долгу чести; а какъ мое имя стоить подъ нумеромъ первымъ, то нумеръ первый и долженъ отправиться, сказалъ Джоржъ.

— Ты свое все твердишь, возразилъ бѣдный Гарри.

— Одинъ долженъ оставаться дома; иначе кто побережетъ нашу мама? Нельзя же позволить индійцамъ скальпировать или французамъ поджарить насъ обоихъ!

— Чтобы французы насъ поджарили! восклицаетъ Гарри: — лучшія войска въ цѣломъ мірѣ! Поджарить англичанъ! Желалъ бы я видѣть, какъ они это сдѣлаютъ. Воображаю, какъ же вы ихъ поколотите! и храбрый юноша вздохнулъ, что ему не суждено участвовать въ такомъ славномъ дѣлѣ.

Джоржъ сѣлъ за фортепьяно, взялъ нѣсколько аккордовъ и запѣлъ: Malbrook s’en va t’en guerre, Mironton mironton mirontaine. При звукахъ этой аріи джентльменъ, остававшійся на балконѣ, вошелъ въ гостиную.

— Я играю полковникъ: God save the king, — въ честь предстоящей экспедиціи.

— Не знаю: шутишь ты, или говоришь серьёзно, сказалъ простосердечный джентльменъ: — мнѣ кажется, ты игралъ совсѣмъ не эту арію.

Джоржъ взялъ еще нѣсколько аккордовъ, проигралъ нѣсколько варіацій, заставивъ гостя удивляться, что джентльменъ съ характеромъ Джоржа и съ его привычками предается развлеченіямъ, несвойственнымъ мужчинѣ. Полковникъ вынулъ изъ кармана часы и сказавъ, что его превосходительство будетъ въ Кастльвудѣ черезъ нѣсколько минутъ, попросилъ позволенія удалиться въ свою комнату и привести въ порядокъ свой туалетъ, чтобы приличнымъ образомъ явиться передъ обществомъ мадамъ Эсмондъ.

— Полковникъ, вѣроятно, хорошо знаетъ дорогу въ свою комнату! сказалъ Джоржъ, сидѣвшій за клавикордами, глядя черезъ плечо и не думая встать съ мѣста.

— Въ такомъ случаѣ я сама провожу полковника, въ величайшемъ гнѣвѣ вскричала вдова, и удалилась, сопровождаемая приведеннымъ въ крайнее недоумѣніе, взбѣшеннымъ полковникомъ, между тѣмъ какъ Джоржъ продолжалъ брянчать на клавикордахъ. Великодушный, благородный гость мадамъ Эсмондъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ до крайности; онъ не могъ говорить; онъ задыхался отъ гнѣва.

Гарри Варрингтонъ замѣтилъ состояніе души домашняго друга.

— Ради Бога, Джоржъ, скажи, что все это значитъ? спросилъ онъ брата. Развѣ нельзя поцаловать руки? Джоржъ вытащилъ своего брата изъ библіотеки собственно за тѣмъ, что бы онъ былъ свидѣтелемъ этой невинной любезности. Мнѣ кажется, въ этомъ нѣтъ ничего, кромѣ обыкновенной любезности.

— Ничего, кромѣ любезности! вскричалъ Джоржъ. Посмотри на это, Галь! Похоже ли это на обыкновенную любезность?

И Джоржъ показалъ младшему брату несчастный лоскутокъ бумаги, надъ которымъ такъ долго думалъ и бѣсился. Это былъ только отрывокъ письма, но содержаніе его было довольно ясно, несмотря на то, что въ немъ недоставало начала.

Отрывокъ начинался слѣдующимъ:

….старше меня, но съ другой стороны, старше моихъ лѣтъ, и къ тому еще, ты знаешь, любезный братъ, что меня всегда считали человѣкомъ разсудительнымъ. Всѣ дѣти бываютъ лучше подъ присмотромъ отца, и я надѣюсь, что двое дѣтей ея найдутъ во мнѣ нѣжнаго друга и наставника.

— Друга и наставника! Будь онъ проклятъ! вскричалъ Джоржъ, сжавъ кулаки. Гарри продолжалъ:

Лестное предложеніе, которое генералъ Браддокъ сдѣлалъ мнѣ, принудитъ тебя, безъ всякаго сомнѣнія, отложить это дѣло до окончанія кампаніи. Когда мы поколотимъ порядочно французовъ, я возвращусь отдыхать подъ тѣнь моихъ собственныхъ виноградниковъ и смоковницъ…

— Онъ намекаетъ на Кастльвудъ. Вотъ на эти самыя виноградныя лозы, — снова восклицаетъ Джоржъ, погрозивъ кулакомъ на лозы, вьющіяся по солнечной стѣнѣ зданія.

Подъ тѣнь моихъ собственныхъ виноградниковъ и смоковницъ, гдѣ надѣюсь скоро представитъ моего милаго брата его новой невѣсткѣ. У нея прекрасное библейское имя, и именно….

— И именно Рахель, продолжалъ Джоржъ съ горечью. Рахель, только уже не оплакивающая дѣтей, хотя и ищущая утѣшенія. Знаешь ли что, Гарри? Пойдемъ сейчасъ же наверхъ, падемъ на колѣна, какъ слѣдуетъ почтительнымъ дѣтямъ, и скажемъ: «Привѣтствуемъ васъ, неоцѣненный папа! да благоденствуетъ жизнь ваша въ Кастльвудѣ!»

ГЛАВА IX.
ГОСТЕПРІИМСТВО.

Его превосходительство, главнокомандующій, отправился съ визитомъ къ мадамъ Эсмондъ въ такомъ блескѣ и великолѣпіи, какое подобаетъ первой особѣ во всѣхъ, его величества, короля британскаго, колоніяхъ, плантаціяхъ и владѣніяхъ Сѣверной Америки. Предшествовавшій ему отрядъ драгуновъ выступилъ изъ Вилльямсбурга среди оглушительныхъ криковъ и восклицаній со стороны вѣрноподданныхъ, и преимущественно со стороны африканскаго племени. Генералъ ѣхалъ въ собственной своей каретѣ. Капитанъ Толмэджъ помогалъ его превосходительству подняться въ эту громадную, съ громадными гербами, колесницу, и во всю дорогу ѣхалъ подлѣ кареты. Майоръ Данверсъ, адъютантъ, сидѣлъ на переднемъ мѣстѣ рядомъ съ маленькимъ почтмейстеромъ изъ Филадельфіи, который, хотя и сынъ простаго печатника, быль, однакоже, удивительно дальновидный человѣкъ, какимъ изволили признать его и его превосходительство и всѣ джентльмены его свиты; онъ имѣлъ обширные запасы самыхъ любопытныхъ свѣдѣній относительно американскихъ колоній, и относительно Англіи, въ которой бывалъ неоднократно.

— Меня чрезвычайно изумляетъ, какимъ образомъ человѣкъ очень скромнаго происхожденія могъ пріобрѣсть такое разнообразіе свѣдѣній и такія прекрасныя манеры, какими владѣетъ мистеръ Франклинъ! благосклонно замѣтилъ его превосходительство, обращаясь къ почтмейстеру и привѣтливо дотрогиваясь до шляпы.

Почтмейстеръ поклонился, сказалъ, что имѣлъ доброе счастіе попасть въ общество джентльменовъ, подобныхъ его превосходительству, и что, пользуясь этимъ случаемъ, старался изучить ихъ манеры и усвоить ихъ, по мѣрѣ возможности. Что же касается до обрззованія, то онъ не могъ имъ похвалиться; отецъ его былъ небогатый человѣкъ, да къ тому же въ Новой Англіи и самыя средства къ просвѣщенію довольно ограниченны; впрочемъ онъ дѣлалъ все, что отъ него зависѣло, и собиралъ, что было можно… онъ не имѣлъ тѣхъ средствъ, которыя существуютъ въ Старой Англіи.

Мистеръ Браддокъ разразился громкимъ смѣхомъ и сказалъ:

— Что касается до нашего отечественнаго образованія, то въ арміи есть джентльмены, клянусь Георгомъ, которые слова не умѣютъ написать правильно. Я слышалъ, будто бы и герцогъ Марльборо былъ не слишкомъ хорошимъ грамотѣемъ. Я не имѣлъ чести служить подъ его благороднымъ начальствомъ; его сіятельство жилъ еще до меня; несмотря однакоже на то, что не былъ ученымъ, онъ славно колотилъ французовъ.

Мистеръ Франклинъ сказалъ, что ему извѣстны оба эти факта.

— Да и нынѣшняго герцога нельзя назвать ученымъ, продолжалъ мистеръ Браддокъ: — ага! мистеръ почтмейстеръ, вы и объ этомъ слышали! я вижу по вашимъ глазамъ.

Мистеръ Франклинъ въ одинъ моментъ оставилъ насмѣшливое, сатирическое прищуриванье глазъ и посмотрѣлъ въ веселое круглое лицо генерала невинными глазами младенца:

— Онъ неученый — это правда, но въ военномъ искусствѣ не уступитъ ни одному французскому генералу. Онъ спасъ корону для лучшаго изъ королей, его величества короля Георга.

Съ этими словами мистеръ Франклинъ приподнялъ шляпу, и изъ его огромнаго, пышнаго нарика поднялось облако пудры.

— Онъ лучшій другъ всякаго воина, и быль смертельнымъ врагомъ всѣхъ этихъ нищихъ, красноногихъ шотланскихъ мятежниковъ и римскихъ іезуитовъ, которые вздумали было отнять у насъ свободу и нашу религію, клянусь Георгомъ. Его королевское высочество, мой милостивый начальникъ, не ученъ — это правда, но за то онъ лучшій джентльменъ въ мірѣ.

— Я видѣлъ его высочество въ Гэйдъ-Паркѣ, во время смотра королевской гвардіи, говорить мистеръ Франклинъ. Дѣйствительно, герцогъ — прекраснѣйшій джентльменъ, особливо верхомъ на конѣ.

— Вы должны, почтмейстеръ, выпить сегодня за его здоровье. Это, я вамъ скажу, лучшій изъ начальниковъ, лучшій изъ друзей, лучшій изъ сыновей его величества, лучшій изъ джентльменовъ, когда либо носившихъ эполеты.

— Эполеты, сэръ, не по моей части, говоритъ мистеръ Франклинъ, смѣясь. Вамъ извѣстно, ваше превосходительство, что я живу въ квакерскомъ городѣ.

— Разумѣется это не по вашей части. Каждый человѣкъ имѣетъ свое назначеніе, свое занятіе. Вы, и джентльмены вашего класса занимаются ученостью, вамъ и книги въ руки. Мы не воспрещаемъ вамъ этого; напротивъ, мы васъ поощряемъ. Мы же должны сражаться съ врагами отечества и управлять народомъ. Эй, джентльмены! Господи! Какія ужасныя дороги въ этой колоніи, и какъ трясетъ эта проклятая карета! Кто это подъѣхалъ къ намъ съ двумя ливрейными лакеями? Подъ нимъ славный конь.

— Это мистеръ Вашингтонъ, говорить адъютантъ.

— Я бы сдѣлалъ его капраломъ конногренадеровъ, сказалъ генералъ. У него славная посадка. Онъ, кажется, знаетъ здѣшній край, мистеръ Франклинъ.

— Даже очень хорошо.

— Принимая въ соображеніе образованіе здѣшняго общества, онъ чрезвычайно элегантный молодой человѣкъ. Кажется, онъ не чуждъ даже европейскаго лоска, клянусь Георгомъ.

— Онъ дклаеть все, что отъ него зависитъ, — говоритъ мистеръ Франклинъ, невинно глядя на тучнаго главнокомандующаго, съ лицемъ, краснѣе, повидимому, его мундира; на этотъ образецъ англійской элегантности, который сидѣлъ въ каретѣ, качаясь изъ стороны въ сторону, и при каждомъ словѣ употреблялъ брань и проклятія; на человѣка невѣжественнаго во всѣхъ отношеніяхъ, безъ малѣйшихъ понятій объ изящномъ, и только умѣвшаго оцѣнить достоинство вина и наружность женщинъ; на человѣка не высокаго происхожденія, но до нелѣпости гордаго своимъ безродствомъ; на храбраго, какъ бульдогъ; свирѣпаго, развратнаго, расточительнаго, щедраго; добраго въ мягкомъ настроеніи духа; влюбчиваго и большаго охотника посмѣяться; на человѣка тупоумнаго, въ жизнь свою ничего не читавшаго; убѣжденнаго, что его отечество — первѣйшее государство въ мірѣ, и что онъ нисколько не хуже другихъ джентльменовъ.

— Для провинціи онъ отличный джентльменъ, клянусь честью. Въ прошломъ году его поколотили при Фортѣ — какъ-бишь его, — ну вотъ-что при рѣкѣ Тингэми? Толмэджь! какъ называется этотъ фортъ?

— Богъ знаетъ, сэръ, говоритъ Толмэджь: — да, пожалуй, знаетъ его его и почтмейстеръ, который смѣется надъ нами обоими.

— Ахъ, капитанъ! помилуйте!

— Онъ-таки попался въ славную западню. При немъ находилась только милиція да индѣйцы. Добрый день, мистеръ Вашингтонъ! У васъ отличный конь. Въ прошломъ году, кажется, вы были первый разъ въ дѣлѣ.

— При фортѣ «Необходимость». Такъ точно, сэръ! отвѣчалъ джентльменъ, подскакавъ къ каретѣ, сопровождаемый двумя неграми, въ щегольскихъ ливреяхъ и въ бархатныхъ охотничьихъ картузахъ. Не бывавъ въ дѣйствіи до этого несчастнаго дня, я началъ дурно, сэръ!

— Вы еще всѣ новички, любезный мой другъ. Вы бы посмотрѣли, какъ бѣжала наша милиція отъ Шотландцевъ, будь они прокляты! Вамъ нужно бы имѣть при себѣ немного регулярнаго войска.

— Вашему превосходительству не безъизвѣстно мое страстное желаніе служить въ рядахъ этого войска, сказалъ мистеръ Вашингтонъ.

— Клянусь Георгомъ, мы постараемся, сэръ, удовлетворить вашему желанію, сказалъ генералъ, подтвердивъ эти слова одною изъ обычныхъ своихъ страшныхъ клятвъ.

Тяжелая карета приближалась къ Кастльвуду. Мистеръ Вашингтонъ попросилъ позволенія ѣхать впередъ и предувѣдомить лэди о немедленномъ прибытіи его превосходительства.

Главнокомандующій подвигался впередъ такъ тихо, что многія, болѣе скромныя лица, приглашенныя въ Кастльвудъ для встрѣчи его превосходительства, догнали его карету, и, не смѣя обгонять этого великаго человѣка, образовали родъ церемоніяльнаго шествія, покрываемаго облаками пыли изъ-подъ колесъ громадной колесницы. Первымъ ѣхалъ мистеръ Динвидди, вице-губернаторъ Виргиніи, съ толпою негровъ и мистеромъ Броадбенть, веселымъ вильямсбургскимъ капелланомъ. Къ нимъ присоединился маленькій мистеръ Демистеръ, учитель молодыхъ Эсмондовъ, въ огромномъ французскомъ парикѣ, который онъ берегъ для торжественныхъ случаевъ. Далѣе виднѣлся мистеръ Лозъ, главный судья, съ мистриссъ Лозъ, на дамскомъ седлѣ, и съ негромъ на мулѣ, тащившимъ картонку съ чепцомъ милэди. Процессія эта казалась до такой степени забавною, что майоръ Данверсъ и мистеръ Франклинъ, увидѣвъ ее, расхохотались отъ души, но не громко, опасаясь разбудить его превосходительство, который заснулъ въ это время, приказавъ всему странному арріергарду двинуться впередъ, и предоставить его особѣ и конвою драгуновъ слѣдовать по своему произволу. Помѣщенія въ Кастльвудѣ было достаточно для всѣхъ. Для солдатъ его величества была приготовлена пища, вино и лучшій табакъ, для негровъ смѣхъ и веселье, для господъ радушный пріемъ и великолѣпный пиръ.

Благородный генералъ просилъ, чтобъ ему подавали каждое блюдо, и притомъ неоднократно, и чтобъ рюмка его постоянно была полная; прохладительный напитокъ, по мнѣнію его превосходительства, быль превосходный; это подтверждалось и тѣмъ, что мистеръ Браддокъ, по пріѣздѣ въ Кастльвудъ, выпилъ его передъ обѣдомъ огромное количество. За столомъ былъ сидръ, эль, джинъ, и доброе бордосское вино, которое полковникъ Эсмондъ самъ привезъ въ колонію, и которое годилось бы даже для ponteeficis coenis, сказалъ маленькій мистеръ Демастеръ, подмигивая мистеру Броадбенту, проповѣднику изъ сосѣдняго прихода. Мистеръ Броадбентъ, въ свою очередь, подмигивалъ Демпстеру, кивалъ головой и пилъ вино, не обращая вниманія на латынь; да и къ чему она, если до этой поры онъ обходился безъ нея, какъ нельзя лучше? Мистеръ Броадбентъ, любилъ поиграть, выпить и побывать на пѣтушьихъ бояхъ. Въ молодости своей онъ исполнялъ всякаго рода порученія для друга своего лорда Синкбара, сына лорда Рингвуда (горничная милэди Синкбаръ была мать мистера Броадбента; впрочемъ, я бы не совѣтовалъ читателю нынѣшняго времени входить въ мелочныя подробности, относительно родословной отца мистера Броадбента) и впослѣдствіи былъ посланъ въ Виргинію, въ качествѣ проповѣдника. Онъ и молодой Гарри вмѣстѣ выигрывали многія пари на пѣтушьихъ бояхъ, вмѣстѣ гонялись за оленями, вмѣстѣ таскали несчетное количество форелей и другихъ рыбъ, вмѣстѣ били дикихъ гусей, лебедей, голубей и куропатокъ, и уничтожили миріады дикихъ утокъ. Завистники говорили, что Броадбентъ занимался по ночамъ ремесломъ браконьера, и что мистеръ Вашингтонъ, выпустивъ однажды на него собакъ, наказалъ его палками на берегу рѣки, въ Монтъ-Вернонѣ. Несчастный Броадбентъ съ большимъ трудомъ вырвался изъ рукъ непріятеля и успѣлъ выкарабкаться въ лодку, благодаря темнотѣ ночи; послѣ этого происшествія онъ принужденъ былъ оставаться дома втеченіи двухъ недѣль, и когда вышелъ, то на лицѣ его замѣтны были слѣды подбитаго глаза, а къ старому кафтану пришитъ былъ новый воротникъ. Гарри Эсмондъ и мистеръ Броадбентъ изучили вмѣстѣ всѣ карточныя игры, кромѣ того, охотились на всѣхъ птицъ, летающихъ въ воздухѣ, на звѣрей, обитающихъ въ лѣсу, и рыбъ, плавающихъ въ морѣ. И дѣйствительно, когда близнецы подвизались подъ руководствомъ мистера Демпстера на поприщѣ ученія, Гарри отставалъ понемногу, оставался назади и бралъ уроки отъ другаго профессора съ европейскимъ образованіемъ и способностями, между тѣмъ, Джоржъ шелъ своей дорогой, читалъ свои книги, и, само собою разумѣется, молчалъ о дѣйствіяхъ младшаго брата.

Всѣ птицы, летающія въ воздухѣ Виргиніи, и всѣ рыбы, плавающія въ морѣ и рѣкахъ, были выставлены на столѣ мадамъ Эсмондъ для удовольствія его превосходительства и прочихъ англійскихъ и американскихъ джентльменовъ. Гумбо, это лакомое блюдо, единодушно было признано чудомъ совершенства (молодой негръ, служившій мистеру Гарри, получилъ названіе отъ этого блюда, потому что покойный полковникъ поймалъ его однажды за дверью, когда шалунъ углубилъ всю свою голову въ огромную мису, на днѣ которой оставалось нѣсколько капель этого соблазнительнаго лакомства) — форель была сочная и свѣжая, разваренныя террапины^[3] достойны были стола лондонскихъ алдерменовъ; «клянусь Георгомъ, восклицали его превосходительство, я бы желалъ, чтобъ самъ герцогъ отвѣдалъ это блюдо; эти террапины могутъ занять почетное мѣсто не только на герцогскомъ, но на царскомъ столѣ.» Негритянки, какъ извѣстно, геніальныя женщины на стряпню, а въ кухняхъ Кастль, куда это искусство подъ бдительнымъ окомъ покойной и нынѣшней мадамъ Эсмондъ доведено было до совершенства. Нѣкоторыя блюда, особливо соусы и пуддинги, приготовила сама мадамъ Эсмондъ съ необыкновеннымъ тщаніемъ и искусствомъ; сама отрѣзала отборные куски, какъ это водилось въ тогдашніе дни. Исполняя этотъ древній обрядъ гостепріимства, обрядъ не такой чопорный, какъ въ наше время, мадамъ Эсмондъ приподнимала кверху кружевныя обшивки рукавовъ, и при этомъ показывала свои хорошенькія, маленькія ручки. Старинный законъ обѣденнаго стола состоялъ въ томъ, что хозяйка дома должна была скромно, но усердно упрашивать гостей, наблюдать къ кому нужно обратиться съ просьбою о повтореніи, знать поварскія анатомическія тайны, и совершать нѣкоторыя операціи надъ домашней птицей, дичью, рыбой, частями говядины и т. д., воодушевлять гостей на новые подвиги, прошептать своему сосѣду, положимъ хотя мистеру Браддону: я отложила для вашего превосходительства голову форели. Отказа я не принимаю! Мистеръ Франклинъ, вы пьете одну воду, сэръ; слава Богу, въ нашихъ погребахъ прекрасное вино, отъ котораго, повѣрьте, голова не заболитъ. — Мистеръ Лозъ, вы, кажется, любите пастетъ изъ вальдшнеповъ?

— Люблю потому, что знаю кто его приготовлялъ, съ привѣтливымъ поклономъ говорить судья мистеръ Лозъ. Я бы желалъ, мадамъ, имѣть у себя въ домѣ такое пирожное, какое имѣете вы въ Кастльвудѣ. Я часто говорю женѣ: душа моя, я бы желалъ, чтобъ ты имѣла руку мадамъ Эсмондъ.

— Да, это очень миленькая ручка; отъ нее, я увѣренъ, не отказались бы и многіе другіе, говорить почтмейстеръ изъ Бостона. При этомъ замѣчаніи мистеръ Эсмондъ бросаетъ на маленькаго джентльмена недовольный взглядъ.

— Безподобно, продолжаетъ судья: — за такое умѣнье дѣлать слоеныя корочки, я готовъ служить вамъ, мадамъ.

И судья воображаетъ, что этотъ комплиментъ не можетъ быть непріятнымъ для вдовы. Она отвѣчаетъ просто, что не даромъ же воспитывалась въ Англіи и брала уроки въ повареномъ искусствѣ, и что нѣкоторыя блюда, любимыя ея отцомъ и сыновьями, научилась приготовлять у покойной матери. Она очень рада, если они понравились гостямъ. Потомъ слѣдуетъ еще нѣсколько замѣчаній подобнаго рода; еще нѣсколько блюдъ; словомъ, наготовлено въ десять разъ больше того, что необходимо было для общества. Мистеръ Вашингтонъ не вступаетъ въ общій разговоръ: онъ, мистеръ Толмэднъ, майоръ Данверсъ и почтмейстеръ углублены въ разговоръ о дорогахъ, рѣкахъ, сообщеніяхъ, вьючныхъ лошадяхъ и артиллерійскомъ обозѣ. Милиціонный полковникъ разложилъ на столѣ передъ собой, въ промежуткахъ между приборами, кусочки хлѣба, обозначавшіе военныя станціи, относительно которыхъ онъ разговариваетъ съ своимъ собратомъ адъютантомъ, но вдругъ негръ-лакей, перемѣняя приборы, сметаетъ салфеткой рѣку Потомакъ и уноситъ ложку, представлявшую Огейо.

Въ концѣ обѣда, мистеръ Броадбентъ оставляетъ свое мѣсто, становится позади стула вице-губернатора, читаетъ благодарственную молитву, и, окончивъ этотъ трудъ, снова садится на мѣсто и снова принимается за ножикъ и вилку. Въ это время подавали различныя сласти и пуддинги, о числѣ которыхъ, я могу, если угодно, представить списокъ; но станетъ ли молоденькая лэди интересоваться пуддингами новѣйшаго времени, а тѣмъ болѣе пуддингами, которые кушали столѣтіе тому назадъ, и которые мадамъ Эсмондъ приготовляла такъ щеголевато и съ такимъ искусствомъ? Наконецъ столъ очищенъ отъ приборовъ. Натанъ, метръ д’отель, ставитъ рюмки передъ гостями, и наполняетъ виномъ рюмку своей госпожи. Сдѣлавъ поклонъ всей кампаніи, мадамъ Эсмондъ объявляетъ, что пьетъ за здоровье только одной особы, и знаетъ заранѣе, какъ охотно присоединятся къ ней всѣ дорогіе гости. Потомъ провозглашаетъ тостъ «за здоровье его величества!» — и вторично кланяется мистеру Браддоку, который вмѣстѣ съ адъютантомъ и колоніальными джентльменами, съ чувствомъ вѣрноподданнической преданности, произносить имя своего возлюбленнаго и милостиваго короля. Выпивъ рюмку вина и сдѣлавъ привѣтъ всему обществу, вдова удаляется между двумя рядами негровъ, и у дверей окончательно удостоиваеть гостей своихъ самымъ милымъ реверансомъ.

Добрая госпожа Кастльвуда разыгрывала роль свою втеченіе всего пира съ удивительнымъ одушевленіемъ, казалась такою веселою и очаровательною, говорила со всѣми такъ ласково и привѣтливо, что немногія лэди, присутствовавшія за обѣдомъ, не могли не поздравить ее съ элегантностью банкета и особенно съ ея обворожительной любезностью. Но лишь только онѣ вошли въ гостинную, какъ искуственное присутствіе духа измѣнило ей, и она залилась слезами на софѣ, подлѣ мистрисъ Лозъ, въ самой срединѣ комплимента со стороны послѣдней лэди.

— Ахъ, мистрисъ Лозъ! сказала мадамъ Эсмондъ. Быть можетъ, и великая честь, какъ вы говорите, имѣть въ моемъ домѣ представителей короля, хотя фамилія наша принимала у себя особь и значительнѣе мистера Браддока; но вѣдь онъ пріѣхалъ сюда, чтобы отнять у меня одного изъ сыновей. Кто знаетъ, возвратится ли мой юноша, и если возвратится, то въ какомъ состояніи? Вчера я видѣла его во снѣ раненаго и блѣднаго отъ потери крови, которая струилась прямо изъ его сердца. Я не такъ неблаговоспитана, чтобы высказывать мою печаль передъ джентльменами; но, моя добрая мистриссъ Лозъ, вы сами разлучались съ дѣтьми, вы сами имѣете материнское сердце, и вѣроятно не осудите меня, если я предаюсь минутному влеченію чувствъ любящей матери.

Лэди старались сказать утѣшеніе, старались доставить пріятное развлеченіе хозяйкѣ дома, которая въ свою очередь принудила себя не предаваться дальнѣйшей печали, и вспомнила, что ей предстояло еще выполнить другія обязанности. имѣвшія въ глазахъ общества гораздо важнѣйшее значеніе, чѣмъ ея душевныя страданія.

— Для того, чтобы горевать, будетъ еще много времени, когда они уѣдутъ отсюда, сказала она, обращаясь къ мистриссъ Лозъ, своей доброй хозяйкѣ; мой сынъ не долженъ видѣть, что я провожаю его съ печальнымъ лицомъ; разлука для него не должна быть горькою. Джентльмены его званія и положенія въ обществѣ должны показать себя, когда отчизна вызываетъ ихъ. Это было закономъ для Эсмондовъ, и таже всемогущая сила, которая милостиво хранила моего неоцѣненнаго отца въ двадцати великихъ битвахъ въ царствованіе королевы, надѣюсь и молюсь, будетъ бодрствовать и надъ сыномъ моимъ теперь, когда наступила ему очередь исполнить свой долгъ.

Сказавъ это, рѣшительная, непоколебимая мадамъ Эсмондъ, вмѣсто того, чтобы оплакивать свою судьбу или дѣлать на нее намеки, сѣла съ своими подругами за колоду картъ и за чашку кофе, между тѣмъ какъ джентльмены оставались въ сосѣдней комнатѣ, усердно провозглашая тосты и уничтожая вино.

— Для дѣтей моихъ полезно и пріятно находиться въ кругу англійскихъ джентльменовъ, сказала мадамъ Эсмондъ на замѣчаніе одной лэди, что джентльмены долго сидятъ за десертомъ. Подобное общество въ нашей отдаленной провинціи — диковинка. Хотя ихъ разговоръ и бываетъ иногда свободенъ, но я увѣрена, что образованные и свѣтскіе джентльмены будутъ внимательны къ юности и ея дѣтямъ, и не скажутъ того, чего не должны слышать молодые люди.

Очевидно было, что англійскіе джентльмены вполнѣ наслаждались пиромъ для нихъ приготовленнымъ. Въ то время, какъ лэди сидѣли за картами, въ гостиную вошелъ Натанъ и что-то прошепталъ мистриссъ Моунтэйнъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! вскричала она: — больше не дамъ… обыкновеннаго бордосскаго сколько угодно и съ удовольствіемъ; но которое привезъ полковникъ, того не дамъ ни бутылки.

Оказалось, что дюжина бутылокъ завѣтнаго вина была уже выпита джентльменами, «кромѣ сидра, элю, бургундскаго, лиссабонскаго и мадеры», говоритъ мистриссъ Моунтэйнъ, изчисляя поставленный на столъ запасъ вина.

Но въ этотъ вечеръ мадамъ Эсмондъ не хотѣла ограничивать свое гостепріимство. Мистриссъ Моунтэйнъ неохотно забрянчала ключами, отправляясь къ заповѣдному погребу, гдѣ хранилось особенное бордосское полковника, пережившее своего господина, который и самъ давно уже лежалъ подъ землею. По дорогѣ къ погребу мистриссъ Моунтэйнъ сдѣлала вопросъ Натану: "вѣроятно нѣкоторые джентльмены выпили порядочно? — По мнѣнію Натана, мистеръ Броадбентъ былъ пьянъ, впрочемъ, онъ постоянно пьянъ; потомъ онъ полагалъ, что джентльменъ-генералъ тоже пьянъ, и что мистеръ Джоржъ тоже выпилъ.

— Мистеръ Джоржъ! восклицаетъ мистриссъ Моунтэйнъ: — въ своемъ ли ты умѣ Натанъ? Да онъ просидитъ нѣсколько дней сряду и не проглотитъ капли.

Несмотря на то, Натанъ не переставалъ увѣрять, что мистеръ Джоржъ былъ навеселѣ. Мистеръ Джоржъ постоянно наливалъ свою рюмку, разговаривалъ, пѣлъ, шутилъ, особливо надъ мистеромъ Вашингтономъ, такъ что мистеръ Вашингтонъ краснѣлъ и не на шутку сердился.

— Ничего; это хорошо! говорила мистриссъ Моунтэйнъ: — почему же джентльмену не повеселиться въ хорошемъ обществѣ и не выпить бутылку вина съ своими друзьями?

И мистриссъ Моунтэйнъ, сдѣлавъ это замѣчаніе, какъ-то охотнѣе отпирала погребъ и вынимала оттуда бутылки стараго вина.

Непринужденный и почти дерзкій тонъ, который молодой Джоржъ Эсмондъ принялъ въ послѣдніе дни въ отношеніи къ мистеру Вашингтону, глубоко оскорблялъ и выводилъ изъ терпѣнія этого джентльмена. Вашингтонъ былъ только шестью годами старше кастльвудскихъ близнецовъ, но онъ всегда быль замѣчателенъ по своему благоразумію и воздержанію, далеко превосходившему лѣта его жизни, тогда какъ кастльвудскіе юноши казались моложе своего возраста. Они постоянно находились на заботливомъ попеченіи и подъ присмотромъ матери, и смотрѣли на сосѣда своего изъ Монтъ-Вернона, какъ на руководителя, наставника и друга, — какъ смотрѣлъ на него почти всякій, кто только приходилъ въ ближайшее столкновеніе съ этимъ искреннимъ и прямодушнымъ молодымъ человѣкомъ. Постоянно серьезный и деликатный въ обращеніи, онъ, въ сношеніяхъ своихъ съ другими людьми, требовалъ точно такого же обращенія. Отъ природы онъ былъ выше легкомыслія и шутокъ. Онъ всегда казался мнѣ великимъ, говорилъ Гарри Варрингтонъ, въ одномъ своемъ письмѣ, много лѣтъ спустя, послѣ того времени, о которомъ мы пишемъ: — и я неиначе считалъ его какъ за героя. Когда онъ пріѣзжалъ въ Кастльвудъ, и училъ насъ межеванію и съемкѣ, то надо было видѣть, какъ иногда онъ мчался на конѣ съ стаею гончихъ: какъ будто онъ дѣлалъ нападеніе на какую нибудь армію. Если онъ стрѣлялъ, то птица непремѣнно падала; если закидывалъ сѣть, то въ ней оказывалась самая большая рыба въ рѣкѣ. Говорилъ онъ немного, но въ каждомъ его словѣ проглядывалъ свѣтлый умъ. Его слова не были напрасны, какъ бываютъ наши; напротивъ были серьёзны, солидны, сильны и во всякое время примѣнимы къ дѣлу. Несмотря на антипатію къ нему, мой братъ уважалъ и восхищался этимъ генераломъ, не менѣе моего, или вѣрнѣе, болѣе, чѣмъ всякій смертный.

Мистеръ Вашингтонъ первый оставилъ веселое общество, дѣлавшее такъ много чести гостепріимству мадамъ Эсмондъ. Молодой Джоржъ Эсмондъ, занявъ мѣсто матери, послѣ ея ухода, пилъ вино, нисколько не стѣсняясь, и давалъ языку своему полную свободу. Онъ наговорилъ своему гостю множество дерзостей оскорбительныхъ, приводившихъ въ бѣшенство, на которыя мистеръ Вашингтонъ не могъ дать отвѣта. Выведенный изъ терпѣнія, онъ оставилъ, наконецъ, обѣденный столъ и сквозь открытое окно вышелъ на широкій крытый балконъ, на эту архитектурную принадлежность каждаго виргинскаго дома.

Здѣсь мадамъ Эсмондъ увидѣла стройную фигуру своего друга, ходившаго взадъ и впередъ передъ окнами. Потому ли, что вечеръ быль теплый, или потому, что кончилось игра, — только мадамъ Эсмондъ передала свои карты другой лэди и вышла въ двери прогуляться съ добрымъ сосѣдомъ. Мистеръ Вашингтонъ старался, по возможности, придать своему лицу спокойное выраженіе: ему не возможно было объяснить, за что и на кого онъ сердился.

Джентльмены засидѣлись за виномъ, сказала мадамъ Эсмондъ: — кажется, военные люди имѣютъ къ нему небольшое пристрастіе.

— Если вино дѣлаетъ хорошихъ воиновъ, то нѣкоторые изъ вашихъ гостей, мадамъ, отличаются превосходно, — сказалъ мистеръ Вашингтонъ.

— И, какъ кажется, генералъ въ головѣ своего храбраго отряда?

— Само собою разумѣется, отвѣчалъ полковникъ, принимавшій замѣчанія этой лэди, шуточныя или серьезныя, постоянно съ особеннымъ вниманіемъ и благосклонностью. Впрочемъ генералъ и долженъ оставаться генераломъ; я не имѣю права дѣлать замѣчанія на его поступки за столомъ или гдѣ бы то ни было. Я только одно могу сказать, что военные джентльмены, родившіеся и получившіе воспитаніе въ Англіи, весьма различны отъ джентльменовъ нашихъ колоній. Мы имѣемъ такое знойное солнце, что намъ нѣтъ надобности виномъ подогрѣвать нашу кровь, какъ это дѣлаютъ они. Притомъ же пить тосты считается у нихъ дѣломъ чести. Толмэджь замѣтилъ мнѣ что для офицера отказаться отъ тоста тоже, что и отказаться отъ вызова на дуэль, и что онъ пріучился пить послѣ величайшихъ затрудненій и отвращенія. Какъ видно, онъ преодолѣлъ это затрудненіе съ необыкновенной рѣшимостью.

— Я бы хотѣла знать, о чемъ вы говорили втеченіе нѣсколькихъ часовъ? спросила мистриссъ Эсмондъ.

— Не знаю, могу ли я пересказать вамъ все, о чемъ мы говорили; да и притомъ, но пословицѣ, я недолженъ выносить изъ дому соръ. Большею частію мы говорили о войнѣ, о силахъ непріятеля и нашихъ дѣйствіяхъ противъ него. Генералъ намѣренъ совершить эту кампанію въ своей каретѣ; онъ такъ легко отзывается и о ней и о непріятелѣ. Конечно, надо надѣяться, что мы побѣдимъ его, если только съ нимъ встрѣтимся.

— Иначе, мнѣ кажется, и быть не можетъ, говоритъ лэди, отецъ которой служилъ подъ начальствомъ Марльборо.

— Мистеръ Франклинъ, хотя онъ и не изъ Старой Англіи, продолжалъ джентльменъ: — говорилъ много дѣльнаго, и сказалъ бы гораздо больше, еслибъ англійскіе джентльмены позволили ему; но они твердили одно и тоже, что мы ни больше, ни меньше, какъ неопытные провинціалы, и вовсе не знаемъ, что въ состояніи сдѣлать англійскія войска. А не мы ли первые выступили впередъ противъ непріятеля, не мы ли проложили дороги и учредили станціи для его превосходительства, отстоящія одна отъ другой не далѣе, какъ на день пути? — «Я полагаю, говоритъ мистеръ Данверсъ: — здѣсь нельзя надѣяться на гостинницы съ такими удобствами, какія мы имѣемъ въ Англіи.» — "Нѣтъ, на это нельзя надѣяться, отвѣчаетъ мистеръ Франклинъ, который, кажется, весьма дальновидный человѣкъ и любитъ пошутить. Онъ пьетъ водицу и смѣется надъ англичанами, хотя, какъ я полагаю, для джентльмена, пьющаго одну только воду, не совсѣмъ-то хорошо сидѣть и подмѣчать слабыя стороны джентльменовъ, пьющихъ вино.

— А что мои дѣти? Надѣюсь, они ведутъ себя благоразумно? сказала вдова, положивъ свою маленькую ручку на руку полковника. — Гарри далъ мнѣ слово, а когда онъ обѣщаетъ, то я во всемъ могу на него положиться. Джоржъ, тотъ постоянно воздерженъ. Почему вы такъ серьёзны, полковникъ?

— Откровенно сказать, я не знаю, что сдѣлалось съ Джоржемъ въ эти послѣдніе дни, говорить мистеръ Вашингтонъ. Онъ считаетъ себя обиженнымъ мною, но чѣмъ? не понимаю и не хочу спрашивать. Онъ отзывался обо мнѣ передъ джентльменами такъ оскорбительно, что отъ него я никакъ не ожидалъ. Мы идемъ вмѣстѣ въ компанію и мнѣ больно видѣть, что при самомъ ея началѣ становимся такими дурными друзьями.

— Джоржъ былъ нездоровъ. Онъ постоянно капризенъ, настойчивъ и упрямъ. Но у него, впрочемъ, самое мягкое, любящее сердце. Вы привыкнете къ нему…. вы будете защищать его… обѣщайте мнѣ это, полковникъ.

— Повѣрьте, мадамъ Эсмондъ, — я буду беречь его болѣе своей жизни, сказалъ мистеръ Вашингтонъ съ необычайной горячностью: — вы знаете, я съ радостію готовь положить ее за васъ и за всѣхъ, кого вы любите.

— Да будетъ же надъ вами, неоцѣненный другъ, благословеніе моего отца и мое! воскликнула вдова, сердце которой въ эту минуту было полно искренней признательности и преданности.

Продолжая разговаривать, они оставили балконъ, гдѣ начался ихъ разговоръ, и куда долетали до ихъ слуха тосты и хохотъ пирующихъ, и перешли на лугъ, разстилавшійся передъ домомъ. Молодой Джоржъ Варрингтонъ, занимая за столомъ первое мѣсто, видѣлъ какъ счастливая парочка ходила по балкону, вслушивался въ ея разговоръ, и очень разсѣянно отвѣчалъ на замѣчанія джентльменовъ, которые, впрочемъ, слишкомъ были заняты своимъ разговоромъ, шутками и виномъ, чтобъ обратить вниманіе на странное поведеніе молодаго хозяина дома. Мистеръ Браддонъ любилъ посли обѣда пѣніе, и мистеръ Данверсъ, его адъютантъ, обладавшій прекраснымъ тенорамъ, доставлялъ удовольствіе генералу, распѣвая новѣйшія аріи, вывезенныя имъ изъ Мэрибонскихъ Садовъ. Вдругъ Джоржъ вскочилъ съ мѣста, подбѣжалъ къ окну, потомъ отошелъ отъ него, и дернулъ за рукавъ брата своего Гарри, сидѣвшаго спиной къ окну.

— Что тамъ такое? говоритъ Гарри, очарованный пѣснями и хоромъ.

— Пойдемъ, вскричалъ Джоржъ топнувъ ногой; и младшій братъ съ покорностію послѣдовалъ за старшимъ.

— Что тамъ такое? продолжалъ Джоржъ, съ горькимъ проклятіемъ. Развѣ ты не видишь что? Они ворковали и миловались цѣлое утро; воркуютъ и милуются теперь передъ уходомъ въ свои гнѣзда. Не идти ли ужь намъ въ садъ и не стать ли на колѣни передъ нашими мама и папа? — И Джоржъ указалъ на мистера Вашингтона, который нѣжно держалъ въ своей рукѣ руку вдовы.

ГЛАВА X.
ЖАРКІЙ ВЕЧЕРЪ.

Когда генералъ Браддокъ и прочіе гости Кастльвуда надлежащимъ образомъ разведены были по назначеннымъ квартирамъ, близнецы удалились въ свою комнату и тамъ обмѣнялись другъ съ другомъ своими мнѣніями, относительно важнаго событія, случившагося втеченіе минувшаго дня. Они и думать не хотѣли о такомъ бракѣ… Нѣтъ! ни подъ какимъ видомъ! Возможно ли, въ самомъ дѣлѣ, представительницѣ маркизовъ Эсмондъ, выйти за мужъ за младшаго сына колоніальной фамиліи, воспитаннаго, чтобы быть простымъ землемѣромъ? Возможно ли, въ самомъ дѣлѣ, отдать Кастльвудъ и двухъ девятнадцатилѣтнихъ юношей на нѣжное попеченіе двадцати-трехълѣтняго вотчима! О, это ужасно, это чудовищно! Гарри хотѣлъ было въ ту же минуту отправиться въ спальню матери, гдѣ горничные чорнаго племени снимали съ милэди неподдѣльные брильянты и другія драгоцѣнности, которыми она украсила себя въ честь торжественнаго праздника, и протестовать противъ этого гнуснаго брака, объявить, что онъ и брать его отправятся въ Англію, будутъ жить тамъ своими небольшими средствами, и покинутъ ее навсегда, если только состоится этотъ неестественный союзъ.

Джоржъ придумалъ другое средство остановитьэтотъ бракъ, и объяснилъ свой планъ восхищенному брату.

— Наша мать, говорилъ онъ, не можетъ выйти за человѣка, съ которымъ кто либо изъ насъ будетъ на дуэли, который ранить или убьетъ кого либо изъ насъ, или котораго мы ранимъ или убьемъ. Намъ надо, Гарри, вызвать его на дуэль.

Гарри сознавалъ глубокую истину словъ Джоржа и удивлялся безпредѣльной проницательности своего брата.

— Не можетъ, конечно, говоритъ Гарри. Ты правъ, Джоржъ. Мать не можетъ выйти за нашего убійцу; она не доведетъ себя до такой низости. Если ты ранишь его, тогда и конецъ всему дѣлу. Cadit quaestio, какъ говаривалъ мистеръ Демпстеръ. Не послать ли теперь же моего мальчика съ вызовомъ къ полковнику, Джоржъ?

— Любезный мой Гарри! отвѣчалъ старшій братъ, съ самодовольствіемъ вспоминая о дуэли въ Квебекѣ: — ты еще незнакомъ съ дѣлами подобнаго рода.

— Дѣйствительно не знакомь, сознавался Гарри и, вздохнувъ, посмотрѣлъ съ завистью и восхищеніемъ на старшаго брата.

— Намъ нельзя оскорблять джентльмена въ нашемъ собственномъ домѣ, продолжалъ Джоржъ съ величайшимъ достоинствомъ: — законъ чести и гостепріимства воспрещаетъ такой поступокъ. Но вотъ что я думаю: мы можемъ выѣхать, и лишь только ворота парка затворятся за нами, мы выскажемъ ему все, что у насъ на душѣ.

— Превосходно, клянусь Георгомъ, превосходно! восклицаетъ Гарри, схвативъ руку брата: такъ мы и сдѣлаемъ. Только вотъ что Джоржи….

При этихъ словахъ лицо юноши покрылось яркимъ румянцемъ. Джоржъ спросилъ его, что онъ хочетъ сказать?

— Теперь моя очередь, братъ, говорилъ Гарри. Ты идешь въ компанію, такъ, по крайней мѣрѣ, предоставь мнѣ это дѣло. Оно принадлежитъ мнѣ по праву.

И Гарри съ умоляющимъ видомъ посмотрѣлъ на брата.

— Я опять таки скажу тебѣ, мой милый, что глава дома долженъ первенствовать во всемъ, — сказалъ Джоржъ съ гордымъ видомъ. Если я паду, мой Гарри отмстить за меня. Драться съ Джоржомь Вашингтономъ долженъ я, Галь: непремѣнно я, потому что ненавижу его болѣе всего на свѣтѣ. Не онъ ли совѣтовалъ моей матери приказать этому мерзавцу, Варду, наказать меня?

— Ахъ, Джоржъ, — возразилъ болѣе великодушный братъ: пора бы простить это и забыть!

— Простить? — Никогда не прощу! никогда, пока способность помнить не оставить меня, а человѣкъ не въ силахъ лишить себя памяти; обида, которая была обидою вчера, должна быть обидою и завтра. Сколько могу припомнить, я никого не обижалъ, и не позволю обидѣть себя, на сколько это отъ меня зависитъ. Я весьма дурнаго мнѣнія о Вардѣ, и ни за что не повѣрю, что онъ проститъ тебѣ ударъ линейкой. Полковникъ Вашингтонъ нашъ врагъ вообще и мой въ особенности. Онъ посовѣтовалъ сдѣлать мнѣ обиду, теперь замышляетъ другую. Да, братъ, мы должны его наказать.

Старое бордосское дѣдушки вызвало на блѣдное лицо Джоржа яркій румянецъ. Гарри, страстный поклонникъ своего брата, не могъ не восхищаться надменнымъ видомъ Джоржа, его быстрою рѣчью, и приготовился съ обычною покорностью слѣдовать за своимъ вождемъ. Такимъ образомъ юноши легли въ постели, при чемъ старшій особенно совѣтовалъ младшему оказывать гостямъ всевозможное уваженіе, пока они будутъ оставаться подъ кровлею матери.

Благовоспитанность и воспрещеніе выноситъ изъ дому соръ, не позволяютъ намъ сказать, кто изъ гостей мадамъ Эсмондъ палъ первый подъ бременемъ ея гостепріимства. Почтеннымъ потомкамъ Толмэджа и Данверса, адъютантовъ его превосходительства, нѣтъ никакой надобности знать о томъ, какъ предки ихъ упивались за сто лѣтъ тому назадъ; да и сами помянутые джентльмены не постыдятся этого факта, какъ, безъ сомнѣнія, не постыдятся признаться и въ томъ обстоятельствѣ, что они и ихъ товарищи напивалися до пьяна по два и по три раза въ недѣлю. Представимъ ихъ себѣ пробирающимися съ помощію сострадательныхъ негровъ къ постелямъ. Доблестный ихъ генералъ, слишкомъ крѣпкій бюворъ, чтобы сдаться передъ полудюжиной бордосскаго, отведенъ былъ въ его комнату молодыми джентльменами-братьями и поспѣшно заснулъ сномъ, которымъ бахусъ такъ любезно и щедро награждаетъ своихъ поклонниковъ. Добрая лэди Кастльвуда увидѣла состояніе своихъ гостей безъ малѣйшаго изумленія или ужаса; рано встала на другое утро, и, приготовивъ прохладительный грогъ, разослала его по комнатамъ гостей. За завтракомъ одинъ изъ англійскихъ офицеровъ подсмѣивался надъ мистеромъ Франклиномъ, который вовсе не пилъ вина и потому не нуждался въ грогѣ. Офицеръ этотъ доказывалъ, что филадельфскій джентльменъ лишался двухъ удовольствій, вина и грога; болѣзнь, говорилъ онъ, пріятна, а лекарство очаровательно, и, смѣясь, предлагалъ повторить и то и другое. Новый американскій адъютантъ генерала, полковникъ Вашингтонъ, былъ совершенно трезвъ, съ свѣжей головой и съ свѣтлымъ умомъ. Британскіе офицеры обѣщали взять его въ руки и пріучить къ обычаямъ англійской арміи; но виргинскій джентльменъ весьма серьезно отвѣчалъ, что вовсе не имѣетъ расположенія изучать эту часть англійскаго военнаго воспитанія.

Вдова, занятая хлопотами, неизбѣжно связанными съ приготовленіями большаго обѣда, за которымъ слѣдовалъ на другой день такой же большой завтракъ, не имѣла свободной минуты обратить вниманіе на поведеніе своихъ дѣтей, но наконецъ убѣдилась, что Джоржъ былъ какъ нельзя болѣе учтивъ къ ея фавориту полковнику Вашингтону, равно и ко всѣмъ другимъ гостямъ.

Передъ отъѣздомъ, мистеръ Браддокъ имѣлъ частную аудіенцію у мадамъ Эсмондъ, на которой его превосходительство формально вызвался принять сына ея въ свою свиту; и когда всѣ условія относительно отъѣзда Джоржа были кончены между матерью и его будущимъ начальникомъ, мадамъ Эсмондъ, хотя и страшилась опасностей, которыя истекаютъ изъ бутылки, самыхъ гибельныхъ опасностей, съ которыми сынъ ея неизбѣжно долженъ былъ встрѣтиться лицомъ къ лицу; но не сочла за нужное обнаружить своихъ опасеній. Она знала, что сынъ ея, вступая на поприще жизни, принимая на себя роль, которую суждено ему разыгрывать между людьми, долженъ быль ознакомиться и съ дурнымъ и съ хорошимъ.

— Мистеръ Браддокъ прекраснѣйшій человѣкъ по утру, говорила она рѣшительнымъ тономъ своему адъютанту, мисстриссъ Маунтэйнъ: и хотя отецъ мой не пилъ, но вѣроятно въ Англіи это принято въ хорошихъ обществахъ.

Веселый генералъ ласково пожалъ руку Джоржу, когда послѣдній представился ему послѣ аудіенціи; поздравилъ его съ назначеніемъ и предложилъ черезъ три дня явиться въ лагерь; вскорѣ послѣ этого промежутка времени экспедиція должна была открыть свои дѣйствія.

И вотъ огромная карета, окруженная конвоемъ, снова подкатила къ балкону, прочіе гости и ихъ слуги стояли подлѣ своихъ лошадей. Лэди Кастльвудъ проводила его превосходительство до ступенекъ балкона, — молодые джентльмены до самой кареты и стали по ту и другую сторону ея у дверецъ. Гвардейскій трубачъ протрубилъ нѣсколько пронзительныхъ нотъ, негры прокричали: ура! и запѣли: God sabe de King, мистеръ Браддокъ привѣтливо раскланялся съ радушными хозяевами Кастльвуда и карета покатила по дорогѣ въ главную квартиру.

Юноши, поднимаясь на балконъ, замѣтили, что полковникъ еще разъ прощался съ ихъ матерью. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что она снова и снова поручала Джоржа его заботливости и попеченію. Я говорю: нѣтъ никакого сомнѣнія, — потому что, когда братья вошли на балконъ, полковникъ сказалъ:

— Отъ всей души моей. Вы можете вполнѣ на меня положиться.

На балконѣ стояло еще нѣсколько гостей. Полковникъ былъ въ дорожныхъ сапогахъ, совершенно готовый уѣхать.

— Прощай, любезный Гарри, сказалъ онъ: — съ тобою, Джоржъ, я не прощаюсь. Черезъ три дня мы встрѣтимся въ лагерѣ.

Оба молодые человѣка отправились на вѣрную опасность, быть можетъ, на вѣрную смерть. Полковникъ Вашингтонъ простился и мадамъ Эсмондъ не увидитъ его до окончанія компаніи. Неудивительно, что вдова была сильно взволнована.

Джоржъ Варрингтонъ слѣдилъ за волненіемъ матери и толковалъ его съ чувствомъ злобнаго пренебреженія.

— Останьтесь, Джоржъ, на минуту и успокойте нашу мама, сказалъ онъ, сохраняя спокойное выраженіе: — братъ и я перемѣнимъ сапоги и поѣдемъ проводить васъ.

Джоржъ Варрингтонъ приказалъ уже подать лошадей.

И вскорѣ три молодыхъ человѣка ѣхали вмѣстѣ, сопровождаемые грумами-неграми. Мистриссъ Моунтэйнъ, сознавая себя виновницей раздора между ними и трепетавшая за послѣдствіе, чувствовала большое облегченіе, когда мистеръ Вашингтонъ уѣхалъ безъ ссоры съ близнецами, и, что главнѣе всего, безъ открытаго признанія въ любви ихъ матери.

Ни одинъ человѣкъ не умѣлъ вести себя такъ вѣжливо, какъ Джоржъ Варрингтонъ, въ отношеніи къ сосѣду своему и теткѣ. Послѣдній радовался и удивлялся внезапной перемѣнѣ въ молодомъ своемъ другѣ. Общая опасность, необходимость будущей пріязни другъ къ другу, смягчающее вліяніе давнишней дружбы, привязывавшей полковника къ фамиліи Эсмонда, нѣжное прощанье, происходившее за нѣсколько минутъ между нимъ и госпожею Кастльвуда, — все это располагало Вашингтона предать забвенію неудовольствія минувшихъ дней и пробуждало въ душѣ его чувство дружелюбія къ молодому товарищу. Джоржъ Варрингтонъ былъ веселъ и спокоенъ, зато печаленъ былъ Гарри. Послѣдній молча и задумчиво ѣхалъ подлѣ брата, далеко отъ полковника Вашингтона, отъ котораго, бывало, не отставалъ ни на шагъ. Если добрый полковникъ и замѣчалъ эту странность въ своемъ другѣ, то, безъ сомнѣнія, приписывалъ ее искренней привязанности къ брату и весьма естественному желанію находиться подлѣ него, теперь, когда приближался день разлуки.

Молодые люди разговаривали о войнѣ и скоромъ окончаніи компаніи; ни одинъ изъ нихъ не сомнѣвался въ ея счастливомъ исходѣ. Двѣ тысячи британскихъ ветерановъ, подъ командою опытнаго начальника, должны были одержать верхъ надъ французами; стоитъ только открыть дѣйствія въ надлежащее время. Пылкій молодой виргинскій воинъ питалъ безпредѣльное уваженіе къ испытанной храбрости и тактикѣ регулярныхъ войскъ. Король Георгъ II не имѣлъ подданнаго, вѣрнѣе новаго адъютанта мистера Браддока.

Такимъ образомъ молодые люди ѣхали весьма дружелюбно, пока не достигли неуклюжаго деревенскаго зданія, принадлежавшаго Бенсону, который, согласно обычаю времени и страны, не гнушался получать деньги отъ проѣзжихъ, въ замѣнъ гостепріимства. Въ этомъ же зданіи была и станція вербовщиковъ. Здѣсь сидѣло нѣсколько полковыхъ офицеровъ, и здѣсь же полковникъ Вашингтонъ предполагалъ проститься съ молодыми друзьями.

Приказавъ дать отдыхъ лошадямъ, путники вошли въ общую комнату, гдѣ для желающихъ была приготовлена грубая пища. Джоржъ Варрингтонъ вошелъ съ необычайно веселымъ и одушевленнымь видомъ, между тѣмъ какъ лицо Гарри было блѣдно и печально.

— Другой подумаетъ, сквайръ Гарри, что не мистеръ Джоржъ, а вы оставляете домъ и отправляетесь колотить французовъ и индѣйцовъ, говорилъ Бенсонъ.

— Я боюсь за участь моего брата, сказалъ Гарри: — я былъ бы веселѣе, еслибъ идти въ компанію выпало на мою долю. Не моя вина, если я остаюсь дома.

— Разумѣется, братъ! восклицаетъ Джоржъ.

— Храбрость Гарри Варрингтона не нуждается въ доказательствѣ! говорить мистеръ Вашингтонъ.

— Подобнымъ отзывомъ, полковникъ, вы дѣлаете честь нашей фамиліи, замѣчаетъ мистеръ Джоржъ съ низкимъ поклономъ: — позвольте вамъ замѣтить, что въ случаѣ надобности мы сами съумѣемъ поддержать ее.

Между тѣмъ какъ полковникъ выхвалялъ храбрость Гарри, наружность послѣдняго далеко не оправдывала похвалы. Взглянувъ на брата, Гарри прочиталъ въ его взорахъ выраженіе, встревожившее любящаго и преданнаго юношу.

— Неужели ты теперь намѣренъ приступить къ дѣлу? прошепталъ онъ брату.

— Да, теперь, весьма хладнокровно отвѣчаетъ мистеръ Джоржъ.

— Ради Бога, Джоржъ, предоставь мнѣ этотъ случай. Ты ѣдешь въ компанію; нельзя же, чтобы все принадлежало тебѣ… къ тому же, Джоржъ, не мѣшало бы сначала объясниться. Мы можемъ всѣ ошибаться.

— Никогда! Это теперь же надобно кончить…. не тревожься, Гарри. Ничье имя не будетъ замѣшано…. я легко найду поводъ.

На крытомъ балконѣ сидѣли два полковыхъ офицера, которыхъ знали молодые джентльмены. Передъ ними стояла пуншевая чаша съ холоднымъ грогомъ.

— О чемъ вы сговариваетесь джентльмены? вскричалъ одинъ изъ офицеровъ. Не хотите ли послѣдовать нашему примѣру?

По тону голосовъ и раскраснѣвшись лицамъ, видно было, что военные джентльмены наслаждались грогомъ съ утра.

— Вы отгадали, сэръ, весело сказалъ Джоржъ: — мистеръ Бенсонъ, дайте стаканъ! Впрочемъ, не надо. Мы выпьемъ изъ чаши!

— Изъ нее пили многіе добрые люди, говоритъ мистеръ Бенсонъ; и юноши, сдѣлавъ военнымъ знакомцамъ по поклону, одинъ за другимъ поднесли къ губамъ чашу, содержаніе которой, повидимому, нисколько не уменьшилось, несмотря на то, что Джоржъ принялъ на себя видь бювора и утверждалъ, что, послѣ сдѣланной поѣздки, эта влага — чистое наслажденіе. Онъ предложилъ полковнику Вашингтону присоединиться къ друзьямъ и утолить жажду.

Тонь Джоржа былъ оскорбительный; его манеры приняли тотъ же характеръ, что и наканунѣ, и точно также возбуждалъ въ полковникѣ негодованіе. Полковникъ поклонился и сказалъ, что пить не хочетъ.

— Не бойтесь, полковникъ, говоритъ Джоржъ: — деньги за грогъ отданы.

— Я сказалъ, что пить не хочу; мнѣ все равно, отданы ли деньги за него или нѣтъ, сказалъ полковникъ, барабаня ногой по полу.

— Но когда пьютъ за здоровье короля, то военный офицеръ едва ли можетъ отказаться. Джентльмены! я пью за здоровье его величества, воскликнулъ Джоржъ. Полковникъ Вашингтонъ можетъ пить или отказаться. За здоровье короля!

Тостъ за здоровье короля былъ дѣломъ военной чести. Два британскіе офицера, капитанъ Грэйсъ и мистеръ Уэритъ выпили грогу. Выпилъ и Гарри Варрингтонъ. Полковникъ Вашингтонъ тоже сдѣлалъ нѣсколько глотковъ изъ пуншевой чаши.

Послѣ того капитанъ Грэйсъ предложилъ «за здоровье герцога и британской арміи.» Отъ этого тоста также невозможно отказаться. Полковникъ Вашингтонъ долженъ быль еще разъ прихлебнуть изъ чаши.

— Полковникъ! я вижу, этотъ тостъ вамъ не нравится, сказалъ Джоржъ.

— Я опять вамъ повторяю, что пить не хочу, отвѣчалъ полковникъ: — я полагаю, что для герцога и для британской арміи гораздо будетъ лучше, если подобные тосты не будутъ повторяться такъ часто.

— Вы еще не знаете обычая, который строго соблюдается въ регулярныхъ войскахъ, сказалъ капитанъ Грэйсъ, довольно гнѣвнымъ тономъ,

— Можетъ быть, сэръ, и не знаю.

— Британскій офицеръ, продолжаетъ капитанъ Грэйсъ съ большою энергіей, но съ едва внятнымъ раздѣленіемъ словъ: — не долженъ уклоняться отъ подобнаго тоста: это вмѣняется ему въ обязанность. Кто отказывается пить за здоровье герцога, того, чортъ возьми! слѣдуетъ отдать подъ военный судъ.

— Какъ вы смѣете говорить подобныя вещи? Вы пьяны, милостивый государь! проревѣлъ полковникъ Вашингтонъ, выпрямляясь во весь ростъ и ударивъ по столу кулакомъ.

— Проклятіе! провинціальный офицеръ смѣетъ говорить, что я пьянъ! восклицаетъ капитанъ Грэйсъ: — Уэрингъ! слышишь ты это?

— Я это слышалъ, сэръ! вскричалъ Джоржъ Варрингтонъ. Мы всѣ это слышали. Онъ подошелъ къ нашему столу, по моему приглашенію, — грогъ потребовалъ я; столъ этотъ мой, и для меня ужасно слышать чудовищно-отвратительныя выраженія, которыя полковникъ Вашингтонъ позволилъ себѣ относительно моего почтеннаго гостя, капитана Уэринга.

— Негодный, дерзкій, наглый мальчишка! прокричалъ полковникъ. Ты смѣешь оскорблять меня передъ британскими офицерами и находить еще мои выраженія неприличными! Втеченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ я перенесъ отъ тебя столько оскорбленій, что еслибы не любилъ твоей матери, твоего добраго дѣда, и брата, я бы…

Тутъ слова измѣнили раздраженному полковнику. Около минуты онъ безмолвно смотрѣлъ на молодаго врага; его глаза сверкали, лицо побагровѣло, всѣ его члены дрожали.

— Что же вы бы сдѣлали, сэръ? весьма хладнокровно спрашиваетъ Джоржъ: — что же вы бы сдѣлали, еслибъ не любили моего дѣда, брата и матери? Вы должны еще объяснить мнѣ нѣкоторыя ваши поступки…. такъ что же вы бы сдѣлали, сэръ, смѣю спросить васъ еще разъ?

— Я бы положилъ васъ на колѣно и высѣкъ бы розгами: вотъ чтобы я сдѣлалъ, дерзкій мальчишка! вскричалъ полковникъ, къ которому въ эту минуту возвратилась способность говорить, а съ ней вмѣстѣ и новый взрывъ бѣшенства.

— Сэръ, вы не имѣете права оскорблять насъ обоихъ, только потому, что находитесь въ короткихъ отношеніяхъ съ нашимъ семействомъ, и принимаете нашъ домъ за свой собственный! вскричалъ Гарри, вскочивъ съ мѣста. Ваши слова, полковникъ Вашингтонъ, въ равной степени оскорбительны для меня и для брата. Вы должны просить у насъ прощенія!

— Прощенія?

— Или дать удовлетвореніе, принятое между джентльменами, продолжалъ Гарри.

Доброе, любящее сердце полковника судорожно сжалось при мысли, что онъ долженъ сдѣлаться смертельнымъ врагомъ, или даже пролить кровь одного изъ любимыхъ имъ юношей. Въ это время, когда Гарри стоялъ передъ нимъ съ пылающимъ лицомъ, окаймленнымъ свѣтлыми волосами, когда онъ говорилъ ему дрожащимъ голосомъ, грудь полковника наполнялась чувствомъ безпредѣльнаго дружелюбія и нѣжности.

— Я…. я забылся, сказалъ онъ: — быть можетъ, я сказалъ нѣсколько опрометчивыхъ словъ. Скажите, какъ я долженъ объяснить себѣ поведеніе Джоржа, втеченіе послѣднихъ мѣсяцевъ? Только скажите мнѣ, и быть можетъ….

Злой демонъ бодрствовалъ и торжествовалъ въ Джоржѣ Варрингтонѣ: чорные глаза его бросали молніи презрѣнія и бѣшенства на простодушнаго, совершенно невиннаго полковника.

— Вы уклоняетесь, сэръ, отъ прямаго вопроса, какъ уклонились за минуту отъ тоста, сказалъ онъ: — я не ребенокъ, чтобы переносить вашу надменность. Вы публично, въ публичномъ домѣ оскорбили меня, и потому я требую удовлетворенія.

— Именемъ неба! Пусть будетъ по вашему, говорить мистеръ Вашингтонъ съ выраженіемъ глубочайшей горести.

— Вы оскорбили и меня, говоритъ капитанъ Грэйсъ, качаясь съ боку на бокъ. Что бишь онъ сказалъ такое? Чортъ возьми этого милиціоннаго капитана, или полковника что ли? Вы оскорбили меня! О, Уэрингъ! странно даже подумать, что я оскорбленъ милиціоннымъ капитаномъ!

И по щекамъ благороднаго капитана покатились слезы, когда убійственная мысль объ оскорбленіи мелькнула въ его головѣ.

— Я оскорбилъ тебя! такую свинью! снова прокричалъ полковникъ: — онъ былъ въ мрачномъ настроеніи духа, и вовсе не имѣлъ расположенія смѣяться надъ сценой, надъ которой смѣялись другіе. Но вдругъ, въ этотъ самый моментъ, передъ нимъ явился четвертый противникъ.

— Праведное небо, сэръ! сказалъ капитанъ Уэрингъ: — неужели трехъ дуэлей для васъ недостаточно, неужели вы хотите, чтобы и я ввязался въ эту ссору? Вы уже поссорились съ двумя молодыми джентльменами.

— Мы не ссорились, сказалъ бѣдный Гарри: — полковникъ сказалъ только нѣсколько опрометчивыхъ словъ.

— Это по вашему опрометчивыя слова? восклицаетъ капитанъ Уэрингъ. Джентльменъ говоритъ другому джентльмену, что положитъ его на колѣно и высѣчетъ розгами, — и вы называете это опрометчивыми словами? Позвольте же замѣтить вамъ, если бы мнѣ кто нибудь сказалъ: Чарльзъ Уэрингъ, или капитанъ Уэрингъ, я положу тебя на колѣно и высѣку розгами, — я бы въ ту же минуту убилъ бы его, будь онъ хоть вдвое больше Голіаѳа. Одна дуэль уже есть, — съ молодымъ мистеромъ Джоржемъ Варрингтономь. Мистеръ Гарри, какъ благородный человѣкъ, безъ сомнѣнія будетъ стоять за брата. Это другая. Между Грейсомъ и полковникомъ извиненіе невозможно. И еще — будь я убитъ на этомъ мѣстѣ! — Вы, милостивый государь, называете при мнѣ офицера моего полка свиньей! Помилуйте, мистеръ Вашингтонъ! неужели это такъ принято въ Виргиніи? Извините, сэръ, я никогда не позволяю себѣ оскорбительныхъ личностей, и не позволю, клянусь Георгомъ, говорить ихъ всякому другому. Послушайте полковникъ! я вамъ долженъ сказать, вы самый вздорный человѣкъ. Назвать безсильнаго офицера моего полка — онъ въ настоящую минуту безсиленъ, — не правда ли Грэйсъ? — назвать его свиньей, въ моемъ присутствіи! — Нѣтъ, милостивый государь, вы должны взять это слово назадъ; говорите, берете ли вы?

— Ужь не адскій ли это заговоръ, въ которомъ всѣ противъ меня? вскричалъ полковникъ. Я начинаю думать, что не вы пьяны, а я. Назадъ я ничего не беру. Ни въ чемъ не извиняюсь. Клянусь небомъ! Съ однимъ ли выйти на дуэль, или съ полудюжиной, съ молодыми или старыми, съ пьяными или трезвыми, — для меня рѣшительно все равно.

— Довольно! я не хочу услышать еще что нибудь оскорбительное, сказалъ Джоржъ Варрингтонъ. Наше дѣло, сэръ, можетъ идти своимъ чередомъ безъ дальнѣйшихъ оскорбленій. Когда вамъ угодно назначить время для нашей встрѣчи?

— Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, отвѣчалъ полковникъ, задыхаясь отъ бѣшенства.

— Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, проикаль капитанъ Грэйсъ, съ множествомъ проклятій, приводить которыя въ нашемъ разсказѣ мы не считаемъ за нужное (въ тѣ времена проклятія и ругательства служили въ нѣкоторомъ родѣ украшеніемъ джентльменской рѣчи). Грэйсъ съ большимъ трудомъ поднялся съ мѣста, шатаясь побрелъ къ своей саблѣ, которая стояла у дверей, и достигнувъ этого оружія, безъ чувствъ повалился на полъ.

— Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше! кричалъ съ полу пьяный храбрецъ, размахивая саблей и, во время этихъ движеній, нахлобучивъ на глаза свою шляпу.

— Во всякомъ случаѣ, этому джентльмену теперь не до дуэли; едва ли онъ проспится къ завтрашнему утру, сказалъ полковникъ, обращаясь къ другому офицеру: — вы, капитанъ, не въ состояніи будете привести его сегодня въ чувства.

— Признаюсь, сегодня и его рука, и моя не достаточна тверды, сказалъ Уэрингъ.

— За то моя очень тверда, вскричалъ мистеръ Варрингтонъ, бросивъ звѣрскій взглядъ на своего противника.

— Товарищъ прежнихъ дней также горячъ, какъ и безразсуденъ. Дѣлать нечего…. на чемъ же будемъ мы драться? сурово спросилъ Вашингтонъ.

— Конечно, не на шпагахъ. Мы владѣемъ ими превосходно. Вы это знаете по нашимъ стариннымъ упражненіямъ. Пистолеты, я думаю, лучше всего.

— Какъ вамъ угодно, Джоржъ Варрингтонъ… да проститъ и помилуетъ васъ Богъ! Богъ да простить и тебя, Гарри, за то, что вы вовлекли меня въ эту ссору, сказалъ полковникъ, и на лицѣ его отразилось глубокое уныніе и горесть.

Гарри повѣсилъ голову, но Джоржъ сохранялъ невозмутимое хладнокровіе.

— Я вовлекъ васъ въ эту ссору? — никогда! Кто изъ насъ позволилъ себѣ оскорбленія и дерзости, кто говорилъ о розгахъ, кто оскорбилъ джентльмена въ публичномъ мѣстѣ передъ офицерами королевскихъ войскъ? — Нѣтъ, полковникъ, не въ первый разъ вамъ угодно принимать меня за негра и грозить мнѣ бы чемъ?

Полковникъ быстро отступилъ назадъ, покраснѣлъ и не зналъ, что отвѣтить. Онъ стоялъ съ видомъ человѣка, внезапно пораженнаго непріятнымъ воспоминаніемъ.

— Праведное небо! Джоржъ! неужели ты вспоминаешь нашу ребяческую ссору?

— Кто позволилъ вамъ быть распорядителемъ въ Кастльвудѣ? сказалъ юноша, заскрежетавъ зубами. Я не рабъ вашъ, полковникъ Вашингтонъ, и никогда имъ не буду. Я ненавидѣлъ васъ тогда, ненавижу и теперь. Вы оскорбили меня, а я такой же джентльменъ, какъ и вы. Развѣ этого не довольно?

— Слишкомъ много, слишкомъ, сказалъ полковникъ, съ непритворною горестью на лицѣ и въ сердцѣ: — неужели и ты, Гарри, питаешь ко мнѣ такую же злобу? Отъ тебя я этого не ожидалъ!

— Я защищаю брата, сказалъ Гарри, отвернувшись отъ полковника и схвативъ руку Джоржа. Горесть на лицѣ ихъ противника не замѣнялась никакимъ другимъ чувствомъ.

— Небо да помилуетъ насъ, сказалъ полковникъ: — теперь для меня все ясно. Я долженъ написать нѣсколько писемъ, и потомъ, мистеръ Варрингтонъ, я къ вашимъ услугамъ.

— У васъ пистолеты съ собою. Я свои позабылъ; и сейчасъ же посылаю за ними Сади. Я думаю этого промежутка времени для васъ достаточно?

— Весьма достаточно; и оба джентльмена раскланялись. Джоржъ взялъ брата подъ руку и удалился. Виргинскій офицеръ посмотрѣлъ на жалкихъ капитановъ, которые въ это время лежали безъ чувствъ отъ опьяненія. Капитанъ Бенсонъ, содержатель таверны, поправилъ на одномъ изъ нихъ шляпу.

— Они невиноваты, сэръ, сказалъ мистеръ Бенсонъ, съ угрюмымъ видомъ. Сегодня утромъ пріѣзжали сюда мѣняться лошадьми Джэкъ Фэйрбрасъ и Томъ Гумбольдъ, изъ Спотсильваніи. Джэкъ и Домъ посадили ихъ за карты; и они ничего не выиграли, то есть, британскіе офицеры ничего не выиграли. Потомъ Джэкъ и Томъ пригласили ихъ выпить за честь старушки Англіи, но и въ эту игру они тоже выиграли очень немного. Въ сущности это, я вамъ скажу, добрые и славные малые, когда бываютъ трезвы; но все таки чистѣйшіе глупцы.

— Капитанъ Бенсонъ! сказалъ полковникъ: — вы долго служили въ нашей милиціи, прежде чѣмъ сдѣлались фермеромъ и содержателемъ таверны. Надѣюсь, вы не откажетесь помочь мнѣ въ предстоящемъ дѣлѣ съ молодыми джентльменами?

— Съ удовольствіемъ, полковникъ. Признаться, я бы не хотѣлъ быть участникомъ въ этомъ дѣлѣ; но посмотрѣть на хорошую дуэль — никогда не прочь. Мадамъ Эсмондъ помогала мнѣ во многихъ случаяхъ; присматривала за беременной моей женой и лечила Бетти отъ горячки. Надѣюсь, вы не поступите жестоко съ бѣдными юношами? Впрочемъ, я видѣлъ, какъ они стрѣляютъ: блондинъ — довольно порядочно, а старшій попадаетъ въ туза пикъ.

— Будьте такъ добры, капитанъ, прикажите моему человѣку внести чемоданъ въ отдѣльную комнату, которую вы можете уступить мнѣ на нѣсколько времени. До дуэли я долженъ написать нѣсколько писемъ. О, какъ бы я благодарилъ Бога, если бы она кончилась благополучно!

И капитанъ проводилъ полковника въ единственную отдѣльную комнату, выгнавъ оттуда толпу негровъ, которые громко шумѣли тамъ и, безъ всякаго сомнѣнія, разсуждали о ссорѣ между своими господами. Эдвинъ, слуга полковника, принесъ чемоданъ, и посмотрѣвъ изъ окна, увидѣлъ, что Сади, слуга Гарри Варрингтона, во весь опоръ помчался съ порученіемъ своего господина въ Кастльвудъ. Полковникъ, молодой и весьма естественно пылкій человѣкъ, но въ тоже время вѣжливый, осторожный и строго подчинявшій свои страсти холодному разсудку, не могъ не подумать безъ удивленія о положеніи, въ которомъ очутился, не могъ не подумать о трехъ, быть можетъ, и четырехъ врагахъ, которые внезапно явились передъ нимъ, грозя ему смертію. И какимъ страннымъ образомъ возникъ рядъ этихъ ссоръ? Нѣсколько часовъ тому назадъ, онъ выѣхалъ изъ Кастльвуда, съ двумя молодыми спутниками, которые во всѣхъ отношеніяхъ казались ему совершенными друзьями. Проливной дождь заставляетъ ихъ укрыться въ тавернѣ, гдѣ пуншевали двое офицеровъ, изъ партіи вербовщиковъ, и не прошло полчаса времени за общимъ столомъ, какъ онъ перессорился со всѣмъ собраніемъ; одного назвалъ весьма неприлично, съ другимъ согласился выйти на дуэль, третьяго грозилъ высѣчь розгами — и кого же? сына своего искренняго, задушевнаго друга!

ГЛАВА XI,
ВЪ КОТОРОЙ ДВА ДЖОРЖА ПРИГОТОВЛЯЮТСЯ КЪ КРОВАВОЙ ВСТРѢЧѢ.

Виргинскій полковникъ, оставаясь въ отдѣльной комнатѣ таверны, занимался мрачными приготовленіями къ предстоявшей встрѣчѣ. Его противникъ, въ другой комнатѣ, считалъ необходимымъ сдѣлать нѣкоторыя предсмертныя распоряженія, и поэтому диктовалъ своему покорному брату и секретарю высокопарное письмо, въ которомъ торжественно прощался съ матерью. Послѣ роковой встрѣчи, въ которой онъ, вѣроятно, падетъ, едва ли его мать, полагалъ онъ, будетъ стремиться къ исполненію плана, который она имѣла въ виду (чтобъ придать послѣднимъ словамъ болѣе выразительности, онъ нарочно велѣлъ ихъ подчеркуть).

— Милый, милый Джоржъ! зачѣмъ такія мрачныя предчувствія! воскликнулъ секретарь, приведенный въ ужасъ мыслію о смерти брата?

— Что же дѣлать, мой другъ? это всего вѣроятнѣе, говорилъ Джоржъ торжественнымъ голосомъ: — ты знаешь, Гарри, что полковникъ Джоржъ отличный стрѣлокъ; я и самъ недурно попадаю въ цѣль, и потому одинъ изъ насъ непремѣнно долженъ пасть. Продолжай, Гарри: «не думаю, что вы рѣшитесь осуществить намѣренія, которыя въ настоящее время имѣете въ виду.»

Эти слова были сказаны съ большею горечью, чѣмъ предшествовавшая фраза. Гарри плакалъ, нанося ее на бумагу.

— Ты видишь, Гарри, лишняго я не говорю ни слова. Въ этой ссорѣ имя мадамъ Эсмондъ останется неприкосновеннымъ. Помнишь ты мѣсто въ запискахъ нашего дѣдушки, гдѣ онъ говоритъ, что лордъ Кастльвудъ дрался на дуэли съ лордомъ Могуномь по поводу ссоры изъ-за картъ? но не сдѣлалъ ни малѣйшаго намека на имя жены милорда, которая была виновницею дуэли? Признаюсь тебѣ, Гарри, въ настоящемъ случаѣ, я слѣдую этому примѣру. Наша мать не будетъ поставлена… Помилуй, Гарри, кто тебя училъ грамматикѣ? посмотри сколько ты надѣлалъ ошибокъ!

Гарри, кромѣ ошибокъ, окропилъ все письмо дѣтскими слезами, прикрывшими многія другія ошибки.

— Ахъ, Джоржи! мнѣ теперь не до грамматики, сквозь горькія слезы проговорилъ Гарри: — я начинаю думать, что, быть можетъ, все это по пустому…. быть можетъ, полковникъ никогда…

— Не думалъ владѣть Кастльвудомъ, не думалъ важничать передъ нами показывать намъ пренебреженіе; никогда не совѣтовалъ моей матери высѣчь меня розгами и, не имѣлъ намѣренія жениться на ней; никогда не оскорблялъ меня, и не былъ оскорбленъ передъ офицерами королевскихъ войскъ, никогда не писалъ брату своему, что намъ же будетъ лучше подъ его родительскою властью? Письмо его здѣсь, вскричалъ молодой человѣкъ, ударяя по боковому карману: — и если что случится со мною, Гарри Варрингтонъ, ты найдешь его на моемъ трупѣ!

— Пиши самъ, Джоржъ, я не могу, говоритъ Гарри, зажавъ руками глаза и прикрывъ локтями начатое письмо, со всѣми ошибками и незасохшими еще каплями слезъ.

При этихъ словахъ, Джоржъ взялъ новый листъ бумаги, сѣлъ на мѣсто брата и написалъ сочиненіе, въ которое введены были самыя длинныя слова, напыщенныя латинскія фразы и самая глубокая сатира, на которую молодой писатель былъ способенъ. Онъ изъявилъ желаніе, чтобы его негръ, Сади, былъ освобожденъ, чтобы Горацій и другія лучшія книги были отданы его преданному наставнику, мистеру Демпстеру, съ назначеніемъ ему, по возможности, пожизненной пенсіи; чтобы его серебряный ножикъ для плодовъ, его ноты и клавикорды были отданы маленькой Фанни Моунтэйнъ, и чтобы Гарри взялъ локонъ его волосъ и носилъ его на память о любящемъ, всею душею привязанномъ ему Джоржѣ. Документъ этотъ онъ запечаталъ гербовой печатью дѣдушки, которую носилъ при часахъ.

— Часы, само собою разумѣется, будутъ твои, сказалъ Джоржъ, вынувъ изъ кармана дѣдовскіе золотые часы и внимательно посмотрѣвъ на нихъ. Прошло два съ половиною часа! Сади время бы, кажется, и воротиться съ пистолетами. Возьми эти часы, любезный Гарри.

— Они мнѣ будутъ безполезны! вскричалъ Гарри, обнимая брата: — если онъ будетъ драться съ тобой, я тоже буду драться. Если онъ убьетъ моего Джоржа, то пусть убьетъ и меня!

И бѣдный юноша произнесъ множество выраженій, столь отрадныхъ для ангеловъ, которые записываютъ въ своихъ небесныхъ лѣтописяхъ каждое слово человѣка.

Между тѣмъ новый адъютантъ генерала Браддока написалъ крупнымъ своимъ, твердымъ почеркомъ пять писемъ и запечаталъ ихъ своею печатью. Одно было адресовано матери, въ Монтъ-Вернонъ, другое брату, на адресѣ третьяго значились только двѣ буквы М. К.; четвертое его превосходительству, генералъ-майору Браддоку, и пятое «молодые джентльмены, вашей матушкѣ, мадамъ Эсмондъ», — говорилъ юношамъ тотъ, кому поручено было доставленіе писемъ.

Снова ангелъ-лѣтописецъ отлетѣлъ, унося съ собою жестокое выраженіе Джоржа Варрингтона. Помянутыя лѣтописи были переполнены подобными выраженіями, и посланные неба ни на минуту не давали своимъ крыльямъ отдыха. Выраженіе Джоржа не могло быть пропущено; это было проклятіе, произнесенное изъ самой глубины сердца, полнаго злобы, бѣшенства и ревности.

Всѣ эти факты сообщилъ молодымъ людямъ содержатель таверны. Для оказанія особенной чести предстоявшему случаю, капитанъ Бенсонъ надѣлъ старый милиціонный мундиръ и объявилъ юношамъ, что полковникъ, въ ожиданіи ихъ, прогуливается въ саду, и что полковые офицеры порядочно уже протрезвились.

Небольшое пространство земли вблизи деревяннаго дома капитана обнесено было досками и очищено для огорода. Здѣсь, дѣйствительно, полковникъ Вашингтонъ прохаживался взадъ и впередъ, закинувъ назадъ руки; голова его потуплена; на прекрасномъ лицѣ его отпечатокъ глубокой горести. Черезъ досчатый заборъ смотрѣли негры-слуги. Офицеры, остававшіеся на балконѣ, проснулись, какъ уже замѣтилъ содержатель таверны. Капитанъ Уэрингъ ходилъ довольно твердыми шагами по балкону, образовавшемуся изъ подмостковъ и выдавшейся кровли деревяннаго дома. Капитанъ Грэйсъ покачивался, облокотясь на перила; онъ смотрѣлъ во всѣ глаза, но видѣлъ весьма мало. Домъ Бенсона извѣстенъ былъ во всей Виргиніи. Сюда собирались виргинскіе провинціалы на пѣтушьи и кулачные бои, помѣриться силами, подраться, продать или вымѣнять лошадь. Тутъ нерѣдко возникали страшныя ссоры; нерѣдко приходившіе туда крѣпкими и трезвыми, возвращались домой съ переломанными ребрами и подбитыми глазами. Сквайры, фермеры, негры, — всѣ, всѣ находили здѣсь развлеченіе.

И вотъ въ этомъ-то мѣстѣ расхаживалъ высокой, молодой полковникъ, погруженный въ мрачныя думы. Онъ находился въ безвыходномъ положеніи. Ему предстояло совершить безчеловѣчный поступокъ, требуемый закономъ чести и обычаемъ страны. Доведенный до бѣшенства наглостью юноши, онъ произнесъ нѣсколько оскорбительныхъ словъ. Юноша потребовалъ удовлетворенія. Ему ужасно было подумать, что ревность и мщеніе такъ долго гнѣздились въ сердцѣ молодаго Джоржа Варрингтона. Но вина была на сторонѣ полковника и онъ долженъ былъ поплатиться.

Но вотъ въ отдаленіи послышались громкіе крики и гиканье, такъ часто употребляемые неграми, которые особенно любятъ кричать во все горло и визжать, когда имъ случается нестись во весь опоръ верхомъ на лошади, и всѣ головы, курчавые и напудренные, обратились въ ту сторону, откуда прилетали эти звуки, и именно, на дорогу, по которой часа три тому назадъ ѣхали наши путники. Вскорѣ послышался стукъ лошадиныхъ копытъ и вслѣдъ за тѣмъ на лошади, покрытой пѣною, показался Сади и сдѣлалъ выстрѣлъ изъ пистолета, къ величайшему восторгу и крикамъ со стороны его курчавой братіи. Раздался второй выстрѣлъ, къ которымъ лошадь Гарри Варрингтона, такъ часто носившая его по отъѣзжимъ полямъ, совершенно привыкла, — и Сади очутился на дворѣ таверны, спустился съ коня среди кудахтавшихъ куръ и индюшекъ, среди испуганныхъ лошадей и визжавшихъ поросятъ. Негры въ одинъ моментъ окружили его и онъ вступилъ съ ними въ интересный разговоръ.

— Сади, бездѣльникъ, или сюда! кричитъ мистеръ Гарри.

— Сади, сюда! проклятый негръ! повторяетъ негръ (и ангелъ снова улетаетъ записать это выраженіе).

— Сію минуту, мистеръ, говоритъ Сади, и снова начиналъ говорить съ курчавой братіей. Онъ скалитъ зубы, вынимаетъ пистолетъ изъ чушекъ, взводитъ курки, прицѣливается въ свинью, которая бѣгаетъ по двору, указываетъ на дорогу, по которой прискакалъ и къ которой еще разъ обращаются всѣ курчавыя головы. Онъ снова говорить: сію минуту, мистеръ; сію минуту всѣ будутъ сюда! И вотъ, слышно, по дорогѣ еще кто-то скачетъ. Кто же это тамъ? Ба! маленькій мистеръ Демпстеръ шпоритъ и понукаетъ лошадь, что есть силы; а это что за дама на лошадкѣ мадамъ Эсмондъ; неужели сама мадамъ Эсмондъ? Нѣтъ. Это довольно толстая лэди. Отвѣчаю жизнью, это мистриссъ Моунтэйнъ на сѣрой лошадкѣ мадамъ Эсмондъ!

— О Боже! гипъ! гопъ! ура! восклицаетъ хоръ негровъ. Пріѣхали! ура!

Докторъ Демпстеръ и мистриссъ Моунтэйнъ примчались на дворъ, соскочили съ лошадей, протолкались сквозь негровъ, ворвались въ домъ, пробѣжали по балкону, гдѣ сидѣли британскіе офицеры въ полупьяномъ изумленіи; спустились по лѣстницѣ въ садъ, гдѣ Гарри и Джоржъ ходили взадъ и впередъ, безпрестанно встрѣчаясь съ своимъ высокимъ, статнымъ противникомъ.

Не успѣлъ Джоржъ Варрингтонъ сказать суровымъ тономъ: вамъ что нужно здѣсь, сударыня? какъ мистриссъ Моунтэйнъ обвила руками его шею, и, задыхаясь отъ быстрой ѣзды, воскликнула:

— О Джоржъ! милое дитя мое! Ошибка! ошибка! и я всему виною!

— Въ чемъ ошибка, Моунти? спрашиваетъ Гарри, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Въ бумагѣ, которую я вынула изъ его портфеля…. которую я подняла, мои дѣти, въ которой полковникъ говоритъ, что намѣренъ жениться на вдовѣ съ двумя дѣтьми. Кто же какъ не вы, мои милые, должны быть этими дѣіьми, и кто же эта вдова, какъ не ваша мать?

— Что же изъ этаго слѣдуетъ?

— А вотъ что…. это вовсе не ваша мать; это вдова Кустисъ, на которой полковникъ намѣренъ жениться. Онъ хотѣлъ взять за себя богатую; ужь это я знала навѣрное; но только не мистриссъ Рахель Варрингтонъ. Сегодня передъ отъѣздомъ, онъ самъ сказалъ объ этомъ мадамъ Эсмондъ, и прибавилъ что свадьба будетъ послѣ компаніи. И…. ваша матушка, дѣти, изъ себя выходитъ. Когда Сади пріѣхалъ за пистолетами и разсказалъ всему дому, что вы намѣрены драться, я приказала ему разрядить пистолеты, и поскакала вслѣдъ за нимъ такъ шибко, что, думала всѣ косточки переломаю.

— Ничего; я переломаю ихъ мистеру Сади, проворчалъ Джоржъ. Еще я особенно наказывалъ бездѣльнику не говорить ни слова!

— Слава Богу, братъ, что онъ сказалъ, возразилъ бѣдный Гарри. Слава Богу, что такъ все случилось.

— Что подумаетъ мистеръ Вашингтонъ и джентльмены о слугѣ, который объявляетъ моей матери, что я намѣренъ выйти на дуэль? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ съ прежнимъ гнѣвомъ.

— Ты еще до этого представилъ свои доказательства, почтительно говорить Гарри; благодареніе Богу, что ты не будешь драться съ нашимъ старымъ другомъ…. съ другомъ нашего дѣдушки. Это была ошибка; и ссора теперь не умѣстна, не такъ ли? Подъ вліяніемъ ложнаго убѣжденія, ты былъ несправедливъ къ полковнику.

— И въ самомъ дѣлѣ я дѣйствовалъ подъ вліяніемъ ложнаго убѣжденія, сознается Джоржъ: но….

— Джоржъ! Джоржъ Вашингтонъ! восклицаетъ Гарри, перепрыгивая черезъ гряду капусты на зеленую лужайку, по которой ходилъ полковникъ. Мы не можемъ ни слышать, ни видѣть юношу, но можемъ представить себѣ моментъ, когда онъ, съ распростертыми руками, съ горячностью юности, съ сотнею повтореній, съ любовію и преданностію, которыя слышны въ его дрожащемъ голосѣ, разсказываетъ другу своему свою исторію.

Въ тѣ дни существовалъ еще этотъ обычай, который въ настоящее время отринутъ нашимъ обществомъ. Когда Гарри кончилъ свое безъискусственное объясненіе, его другъ, полковникъ, обнялъ его и прижалъ къ сердцу. Голосъ полковника дрожалъ, когда онъ говорилъ: — слава Богу, благодареніе Богу за такое окончаніе!

— О Джоржъ! сказалъ Гарри, который чувствовалъ теперь вполнѣ, что любилъ своего друга отъ всего сердца: какъ бы я желалъ идти съ тобой въ компанію!

Полковникъ крѣпко сжалъ руки юноши. Въ этомъ пожатіи выражалась вся дружба, сила которой никогда не ослабѣвала.

Послѣ того полковникъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и съ серьёзнымъ видомъ протянулъ руку старшему брату Гарри. Быть можетъ, Гарри удивлялся, что они не обнялись, какъ за минуту передъ тѣмъ онъ обнялся съ полковникомъ. Пожатіе рукъ съ той и другой стороны было только формальное и холодное.

— Я былъ несправедливъ къ вамъ, полковникъ Вашингтонъ, сказалъ Джоржъ; и прошу у васъ извиненія не за вину мою, но за поведеніе, которое было ея слѣдствіемъ.

— Вина была моя! Я нашла этотъ несчастный лоскутокъ бумаги въ вашей комнатѣ и показала его Джоржу. Я ревновала васъ, полковникъ. Вѣдь, вы знаете, всѣ женщины ревнивы, вскричала мистриссъ Моунтэйнъ.

— Очень жаль, мадамъ, что вы не держали своихъ глазъ подальше отъ моихъ бумагъ, позвольте вамъ замѣтить это, сказалъ мистеръ Вашингтонъ. Причиною этому несчастію, конечно, было и мое желаніе сохранить тайну, которая касалась только меня и другой особы. Втеченіе долгаго времени, сердце Джоржа Варрингтона омрачено было гнѣвомъ противъ меня, да и мои собственныя чувства въ отношеніи къ нему едва ли были совершенно дружелюбны. Ничего бы подобнаго не было, еслибъ мои частныя письма читали только тѣ особы, которымъ они предназначались. Больше я ничего не скажу, опасаясь, чтобы чувства мои снова не измѣнили мнѣ и чтобы снова не сказать опрометчивыхъ словъ. Небо да благословитъ тебя, Гарри! Прощай Джоржъ, — и на прощанье прими дружескій совѣтъ: старайся, какъ можно менѣе, думать дурно о своихъ друзьяхъ. Въ лагерѣ мы встрѣтимся и обратимъ наше оружіе на непріятеля. Джентльмены! если вы вспомните эту сцену завтра поутру, то знаете, гдѣ найти меня.

И съ весьма вѣжливымъ поклономъ полковникъ оставилъ смущенное, пристыженное общество и быстро удалился.

ГЛАВА XII.
ВѢСТИ ИЗЪ ЛАГЕРЯ.

Теперь мы должны представить себѣ, что прощанье между братьями кончилось, что Джоржъ занялъ свое мѣсто въ свитѣ мистера Браддока и что Гарри воротился въ Кастльвудъ для исполненія своихъ обязанностей. Душою онъ постоянно при арміи, и домашнія занятія не доставляютъ юношѣ ни малѣйшаго удовольствія. Онъ откровенно признается въ своемъ разочарованіи; глубоко сожалѣетъ, что долженъ оставаться подъ родною и спокойною кровлею, но скучною съ той минуты, какъ Джоржъ покинулъ ее. Гарри съ печальнымъ лицомъ проходитъ по опустѣлой комнатѣ брата; занимаетъ за столомъ мѣсто Джоржа и со вздохомъ пьетъ изъ его серебряной кружки. Мадамъ Варрингтонъ ежедневно предлагаетъ тостъ за здоровье короля; по воскреснымъ днямъ, когда Гарри читаетъ литургію и молить о плавающихъ и путешествующихъ, она съ особенною торжественностію произноситъ: молимъ Тебя, Господи, услыши насъ! Она требуетъ, чтобы о Джоржѣ говорили постоянно и безъ унынія, какъ будто возвращеніе его несомнѣнно. Она величаво входитъ въ пустую его комнату, не обнаруживая ни малѣйшихъ признаковъ душевнаго волненія; наблюдаетъ, чтобы книги, бѣлье, бумаги и пр. были прибраны съ тщаніемъ; говорить о немъ съ особеннымъ уваженіемъ и дѣлаетъ старымъ слугамъ за обѣдомъ, и въ другое время, наставленія, относительно вещей, которыя необходимо «приготовить къ возвращенію мистера Джоржа.» Мистриссъ Моунтэйнъ постоянно плачетъ, когда произносятъ имя Джоржа; лицо Гарри принимаетъ чрезвычайно печальное выраженіе; но лицо его матери всегда серьёзно и спокойно. Она дѣлаетъ гораздо болѣе ошибокъ въ пикетъ и багэммонъ, чѣмъ можно отъ нея ожидать, и слуги, какъ бы рано не вставали, всегда находятъ ее бодрствующею и одѣтою. Она упросила мистера Демпстера переѣхать въ Кастльвудъ навсегда. Теперь она не то, что прежде: уже болѣе ни передъ кѣмъ не важничаетъ, не выказываетъ своей надменности, говорилъ со всѣми снисходительно и скромно. Она постоянно говоритъ объ отцѣ и его компаніяхъ, изъ которыхъ онъ вышелъ съ весьма легкими ранами; такъ, надѣется она, выйдетъ и ея старшій сынъ.

Джоржъ часто пишетъ брату, и теперь, когда войска на походѣ, составляетъ дневникъ, который при первомъ удобномъ случаѣ пересылается домой. Этотъ документъ читается юношей съ величайшимъ вниманіемъ и наслажденіемъ, и не разъ просматривается въ семейномъ совѣтѣ, въ длинные лѣтніе вечера, въ то время, когда мадамъ Эсмондъ, выпрямясь, сидитъ за чайнымъ столомъ (она никогда не удостоиваетъ спинку стула своимъ прикосновеніемъ); когда маленькая Фанни прилежно занимается шитьемъ, когда мистеръ Демпстеръ и мистриссъ Моунтэйнъ сидятъ за картами, когда притихшая челядь молча движется въ вечернихъ сумеркахъ и вслушивается въ слова молодаго господина. Послушаемте и мы, какъ читаетъ Гарри Варрингтонъ письмо своего брата. Глядя на полинялыя буквы на пожелтѣвшей бумагѣ, мы безъ особаго труда можемъ представить себѣ въ живыхъ того, кто писалъ, и того, кто читалъ ихъ… и опять намъ кажется, какъ будто эти лица никогда не существовали; ихъ портреты въ потускнѣвшихъ золоченыхъ рамахъ потеряли свою первоначальную свѣжесть. Существовали ли они въ дѣйствительной жизни, или это только созданіе нашего воображенія? Жили ли они и умирали ли? Любили ли другъ друга, какъ истинные братья и вѣрноподданные джентльмены? Можно ли намъ слышать ихъ голоса? Я, по крайней мѣрѣ, слышу голосъ Гарри; вижу, какъ онъ сидитъ въ теплый лѣтній вечерь и читаетъ исторію своего молодаго брата:

"Надо признаться, что провинціи весьма плохо и неохотно содѣйствуютъ видамъ его величества короля Георга II, отъ чего его представитель пылаетъ бѣшенствомъ. Виргинія дѣйствуетъ довольно дурію, бѣдный Мэриландъ немного лучше, Пенсильванія хуже всѣхъ. Мы просимъ прислать войска изъ отечества, чтобы отразить французовъ, обѣщаемъ содержать эти войска, когда они прибудутъ въ Америку. И что же? мы не только не выполняемъ обѣщанія, и не даемъ провизіи нашимъ защитникамъ, но требуемъ огромнѣйшія цѣны за рогатый скотъ и другіе припасы; безсовѣстно обманываемъ солдатъ, которые пришли за насъ сражаться. Не удивительно, что генералъ бранится и войска нахмурились. Остановки во всемъ безчисленны. Благодаря неустойкѣ различныхъ провинцій относительно доставки обѣщанныхъ запасовъ и средствъ къ передвиженію войска съ мѣста на мѣсто, протекли недѣли и мѣсяцы, втеченіе которыхъ французы, безъ всякаго сомнѣнія, укрѣплялись на нашихъ границахъ и въ крѣпостяхъ, которыя отъ насъ же отняли. Хотя между мной и полковникомъ Вашингтономъ никогда не можетъ существовать прежней любви, но надобно признаться, что твой фаворитъ (ты видишь, Галь, я вовсе не ревнивъ) храбрый человѣкъ и хорошій офицеръ. Вся свита генерала уважаетъ его, и самъ генералъ постоянно обращается къ нему за совѣтами. Да и то сказать, онъ у насъ единственный человѣкъ, который видѣлъ индійцевъ, раскрашенныхъ по военному положенію; по моему мнѣнію, онъ былъ совершенно правъ, выстрѣливъ въ прошломъ году въ мсьё Жумонвиля.

"При новой дуэли въ тавернѣ Бенсона, надѣюсь, неявятся болѣе придирчивыя противники, какъ это случилось во время предположенной дуэли между полковникомъ В. и молодымъ человѣкомъ, имя котораго останется неупомянутымъ. Капитанъ Уэрингъ, по прибытіи въ лагерь, пожелалъ кончить начатое дѣло, и принесъ вызовъ капитана Грэйса. Твой другъ смѣлый, какъ Гекторъ, принялъ этотъ вызовъ безъ всякихъ вознагражденій, и пригласилъ товарища своего адъютанта, полковника Вингфильда, быть секундантомъ. Но когда Вингфильдъ узналъ обстоятельства ссоры, узналъ о томъ, что причиною ея было нетрезвое состояніе Грэйса и придирчивость Уэринга, тоже пьянаго, о томъ, что два джентльмена 44-го полка, умышленно оскорбили милиціоннаго офицера: онъ на отрѣзъ объявилъ, что полковникъ Вашингтонъ не долженъ выходить на дуэль, что въ противномъ случаѣ объ этомъ обстоятельствѣ доведено будетъ до свѣдѣнія его превосходительства, который отдастъ подъ военный судъ обоихъ капитановъ за ссору съ милиціей, за пьянство и не приличное званію офицера поведеніе, и тогда капитаны должны будутъ на всегда отказаться отъ тостовъ и отъ мысли объ удовлетвореніи. Въ трезвомъ видѣ это были славные малые; за обѣдомъ, который полковникъ Вашингтонъ давалъ офицерамъ 44-го полка, въ честь примиренія, оба капитана кушали съ отличнымъ аппетитомъ. Полковникъ, по обыкновенію, былъ воздерженъ и хладнокровенъ. Чортъ возьми! въ немъ нѣтъ никакихъ недостатковъ; за это-то я и не люблю его. Когда онъ женится на вдовѣ, воображаю, что за скучная жизнь наступить для нее!

— Я часто удивляюсь вкусу нѣкоторыхъ мужчинъ и безсовѣстности нѣкоторыхъ женщинъ, говоритъ мадамъ Эсмондъ, поставивъ на столъ чайную чашку. Меня удивляетъ всякая женщина, которая, побывавъ разъ за мужемъ, забывается до такой степени, что выходить за мужъ вторично! Какъ ты объ этомъ думаешь, Моунтэйнъ?

— Это верхъ нелѣпости! говорить Моунтэйнъ съ лукавымъ взглядомъ.

Демпстеръ пристально смотритъ въ стаканъ съ пуншемъ. Гарри едва не задыхается отъ подавленнаго смѣха или отъ другаго скрываемаго чувства; мадамъ Эсмондъ ничего не замѣчаетъ.

— Читай, Гарри! говорить она. Продолжай дневникъ твоего брата. Джоржъ пишетъ очень порядочно: но будетъ ли когда нибудь въ состояніи такъ писалъ, какъ писалъ мой папа?

Гарри продолжаетъ:

«Вь лагерѣ у насъ соблюдается строжайшій порядокъ; пьянство и дурное поведеніе со стороны солдатъ наказываются весьма жестоко. Утромъ, въ полдень и вечеромъ дѣлается перекличка, и отлучившійся или провинившійся передаются старшему офицеру, который обязанъ наблюсти, чтобы виновные были наказаны. Наказаніе производится при барабанномъ боѣ, такъ что барабаны постоянно въ дѣлѣ. О Гарри! ужасно видѣть кровь, которую извлекаютъ удары изъ сильной бѣлой спины, ужасно слышать жалобные стоны этихъ несчастныхъ!»

— О это ужасно! говоритъ мадамъ Эсмондъ.

"Еслибъ Вардъ высѣкъ меня, я, мнѣ кажется, убилъ бы его. Слава Богу, что дѣло тогда кончилось однимъ только мѣткимъ ударомъ линѣйки въ его голову! За солдатами, я говорю, присматриваютъ строго. Не мѣшало бы учредить такой же присмотръ и за офицерами. Индійцы сняли свой лагерь и удалились въ величайшемъ гнѣвѣ, потому что молодые офицеры постоянно пьянствовали съ индіанками и… и… гм… гм…

Гарри останавливается и показываетъ видъ, что не можетъ продолжать повѣствованіе въ присутствіи маленькой Фанни, которая прескромно сидитъ подлѣ матери и вышиваетъ по канвѣ какой-то узоръ.

— Пожалуйста, Гарри, пропускай тѣ мѣста, гдѣ упоминается объ этихъ отвратительныхъ пьяныхъ созданіяхъ, говоритъ мадамь Эсмондъ, и Гарри продолжаетъ, громкимъ голосомъ, болѣе скромное и интересное описаніе.

"Каждое воскресенье, въ каждомъ полку, подъ знаменами совершается богослуженіе. Генералъ дѣлаетъ съ своей стороны все, что во власти смертнаго, для предотвращенія грабежа и для приманки мѣстныхъ жителей въ лагерь съ различной провизіей. Онъ объявилъ, что солдатъ который осмѣлится обидѣть торговца, будетъ разстрѣлянъ; приказалъ наложить на всю провизію по одному пенни на фунтъ, и выдаетъ деньги изъ собственнаго кармана, лишь бы только доставить солдатамъ продовольствіе. Странный человѣкъ нашъ генералъ. Наказываетъ людей безъ милосердія и вмѣстѣ съ тѣмъ ничего не жалѣетъ, чтобы положеніе ихъ было, если не совсѣмъ хорошо, то по крайней мѣрѣ сносно. Въ разговорѣ онъ произносить ужасныя проклятія и разсказываетъ послѣ обѣда анекдоты, отъ которыхъ бы содрогнулась Моунтэйнъ….

— Почему же именно я? прерываетъ Моунтэйнъ: — и какое мнѣ дѣло до пошлыхъ анекдотовъ этого генерала?

— Оставьте, пожалуйста, восклицаетъ хозяйка дома: — читай, Гарри!

"… отъ которыхъ бы содрогнулась Моунтэйнъ; но по службѣ онъ чрезвычайно строгъ. Онъ обожаетъ своего великаго герцога, имя котораго произноситъ постоянно. Оба наши полка служили въ Шотландіи, гдѣ мистеръ Демпстеръ, безъ всякаго сомнѣнія, вполнѣ изучилъ цвѣтъ отворотовъ и обшлаговъ на ихъ мундирахъ.

— Да, мы вполнѣ изучили отвороты на ихъ фалдахъ, угрюмо замѣчаетъ маленькій наставникъ, строгій приверженецъ Іакова II.

«Полковникъ Вашингтонъ имѣлъ легкую горячку, и съ трудомъ могъ слѣдовать за полкомъ. Я думаю, ему бы лучше было воротиться домой на попеченіе своей вдовушки…. Когда онъ или я заболѣваемъ, мы попрежнему становимся добрыми друзьями. Но все же не могу простить его, за свою собственно къ нему несправедливость. Праведное небо! какъ сильно ненавидѣлъ я его втеченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ! О Гарри! ты не можешь представить себѣ, какъ я бѣсился въ тавернѣ, когда Моунтэйнъ явилась совершенно некстати и положила конецъ нашей ссорѣ. Чтобы очистить воздухъ, который тяготилъ насъ, между нами необходимо нужно было сжечь немного пороху. Впрочемъ, хотя я и не люблю его, какъ любишь ты, но признаю въ немъ хорошаго воина, хорошаго офицера и храбраго, честнаго человѣка; даже въ нѣкоторой степени уважаю его за то, что онъ не имѣлъ желанія быть нашимъ вотчимомъ!»

— Вотчимомъ! какой вздоръ! восклицаетъ мать Гарри. Ревность и предубѣжденіе совсѣмъ омрачили бѣднаго юношу! Неужьли вы полагаете, что дочь и наслѣдница маркиза Эсмонда не могла бы найти вотчимовъ для своихъ сыновей. Кромѣ этого провинціальнаго землемѣра? Если еще встрѣтятся подобные намеки въ дневникѣ Джоржа, то прошу тебя, Гарри, проходи ихъ молчаніемъ. И безъ того уже много было говорено объ этой глупости и безразсудствѣ.

"Чудесную картину, продолжалъ Гарри, читая дневникъ брата: — представляетъ собою длинный рядъ красныхъ мундировъ, пробирающихся по густому лѣсу или расположившихся на отдыхъ послѣ утомительнаго марша. — Предосторожности противъ внезапнаго нападенія такъ велики и постоянны, что мы объ этомъ вовсе не думаемъ. Впрочемъ, передовые отряды и отряды дикихъ имѣли уже маленькія стычки съ непріятелемъ; дикіе успѣли уже притащить съ собой двѣ-три кожи, снятыя съ череповъ. Это такіе жестокіе варвары, — я говорю про французовъ и про разрисованныхъ союзниковъ, — что пощады отъ нихъ ожидать невозможно. Не дальше, какъ вчера, мы нашли въ одной уединенной хижинѣ скальпированнаго, но еще живаго мальчика, родители котораго были убиты этими кровожадными звѣрями. Негодованіе нашего генерала на эту жестокость такъ велико, что онъ предложилъ награду въ пять фунтовъ стерлинговъ, за каждую голову индійца.

«Съ окончаніемъ марша, надо видѣть нашъ лагерь и всю заботливость, которою онъ окруженъ. Нашъ обозъ, палатки генерала и караулы помѣщаются въ центрѣ лагеря. Внѣшніе часовые разстанавливаются по двое, по трое, по десяти, иногда по цѣлымъ отрядамъ. При малѣйшемъ движеніи со стороны непріятеля, часовые должны бѣжать къ главнымъ силамъ и строиться вокругъ обозовъ и палатокъ, которые, расположены такимъ образомъ, что составляютъ сами собою довольно сильное укрѣпленіе. Сади и я, надо тебѣ сказать, совершаемъ нашъ походъ пѣшкомъ, потому что наши лошади тащатъ на себѣ багажъ. Пенсильванцы присылаютъ въ лагерь такихъ жалкихъ лошаденокъ, что онѣ едва передвигаютъ ноги. Офицеры должны были уступить своихъ лошадей, и Роксана, вмѣсто господина своего, везетъ на себѣ два огромныхъ вьюка. Она знаетъ меня очень хорошо; фыркаетъ и ржетъ, когда меня увидитъ; на походѣ я всегда подлѣ нея и постоянно съ ней разговариваю.

»Іюля 4-го. Для предосторожности отъ внезапнаго нападенія, намъ приказано обращать особенное вниманіе на барабанный бой: останавливаться, когда услышимъ дробь, идти впередъ, когда будутъ бить похоронный маршъ. Теперь мы еще осторожнѣе. Передовые пикеты наши удвоены и на каждомъ постѣ по два часовыхъ. Солдаты на пикетахъ постоянно подъ ружьемъ съ примкнутыми штыками; смѣняются черезъ каждые два часа. Половина смѣненныхъ ложится отдыхать, не оставляя ружей и ни на шагъ не удаляясь отъ пикетовъ. По всему видно, что мы очень близки къ непріятелю. Этотъ пакетъ отправился съ письмами генерала въ лагерь полковника Дунбара, въ тридцати миляхъ позади насъ, оттуда въ Фридсрикстонъ, и потомъ въ домъ многоуважаемой моей матушки, въ Кастльвудъ, которой свидѣтельствую мое глубочайшее почтеніе, кланяюсь всѣмъ моимъ друзьямъ и со всею горячностію братской любви обнимаю моего неоцѣненнаго брата.

Преданный тебѣ, Джоржъ Э. Варрингтонъ."

Въ это время вся страна томилась отъ зноя іюльскихъ жаровъ и жаждала воды. Втеченіе десяти дней, не было никакихъ извѣстій изъ передовой колонны, приближавшейся къ Огейо. Несмотря на препятствія, поставляемыя дремучими лѣсами, она давно должна находиться въ виду непріятеля; войска, предводимыя опытными начальниками, привыкли теперь къ непроходимой пустынѣ и не страшились внезапнаго нападенія. Всѣ предосторожности были приняты противъ непріятельской засады. Бдительные фланкеры британскихъ войскъ открывали непріятельскіе передовые отряды, нападали на нихъ, обращали въ бѣгство, разбивали. Послѣднее извѣстіе состояло въ томъ, что колонна прошла значительно впередъ отъ того мѣста, гдѣ въ предшествовавшемъ году мистеръ Вашингтонъ потерпѣлъ пораженіе, и что дни черезъ два должна находиться на дневной переходъ отъ французскаго форта. Относительно взятія этого форта никто не сомнѣвался; численность французскихъ подкрѣпленій изъ Монтреала была извѣстна. Мистеръ Браддокъ съ двумя британскими полками, испытанной храбрости, съ ихъ союзниками изъ Виргиніи и Пенсильваніи, не уступитъ ни на волосъ войскамъ, собравшимся подъ бѣлымъ флагомъ.

Таковъ быль общій говоръ въ маленькихъ и разбросанныхъ городкахъ Виргиніи, въ домахъ помѣщиковъ, въ придорожныхъ тавернахъ, гдѣ собирался народъ и разсуждалъ о войнѣ. Не многіе посланные отъ генерала отзывались о главномъ отрядѣ съ отличной стороны. Всѣ полагали, что непріятель вовсе не откроетъ ни наступательныхъ, ни оборонительныхъ дѣйствій. Еслибъ онъ намѣренъ былъ дѣйствовать наступательно, то могъ бы имѣть десятки случаевъ напасть на наши войска на походѣ; напротивъ, имъ позволено было совершить этотъ походъ совершенно спокойно. Бѣдный Джоржъ! онъ отдалъ свою любимую лошадь и идетъ пѣшкомъ вмѣстѣ съ войскомъ? Это чисто геройское самоотверженіе! Мадамъ Эсмондъ положительно говорила, что, вмѣсто Роксаны, ему нужно купить лучшую лошадь въ Виргиніи или Каролинѣ. За деньги въ этихъ провинціяхъ можно найти сколько угодно лошадей; неохотно только поставляютъ ихъ для королевской службы.

Хотя обитатели Кастльвуда, за обѣдами и семейными собраніями, говорили всегда весело, всегда предвѣщали торжествующій исходъ компаніи, и вовсе не обнаруживали тревожнаго чувства; но въ сущности они очень безпокоились, безпрестанно выѣзжали изъ дому и, въ надеждѣ услышать какія нибудь новости, бросались отъ одного сосѣда къ другому. Удивительно, однако, какъ быстро возникаютъ и распространяются слухи. Когда напримѣръ, извѣстный въ то время пограничный воинъ, по имени полковникъ Джэкъ, предложилъ генералу Краддоку себя и своихъ охотниковъ, и когда генералъ не принялъ ни условій, ни предлагаемой услуги этого джентльмена, то объ отказѣ Джэку и его дружинѣ вдругъ заговорила тысяча языковъ. Негры, входившіе въ составь домашней прислуги, отъискивая по ночамъ пирушки или милыхъ подругъ, собирали и далеко распространяли различныя новости. Они какъ-то странно узнавали о событіяхъ въ войскѣ, покрайней мѣрѣ за двѣ недѣли отъ начала похода. Они знали и смѣялись надъ обманами, которые испытывала армія, относительно доставки лошадей, провизіи и тому подобнаго. Сорвать хорошій барышъ съ иностранца, было дѣломъ весьма обыкновеннымъ и пріятнымъ между жителями Нью-Йорка, Пенсильваніи и Мэриланда; хотя въ позднѣйшее время американцы сдѣлались народомъ безхитростнымъ и простодушнымъ, неалчнымъ, безкорыстнымъ и несамолюбивымъ. Втеченіе первыхъ трехъ недѣль, послѣ выступленія въ походъ британской арміи, тысячи слуховъ относительно ея были весьма благопріятны; и когда Кастльвудскіе друзья встрѣчались за ужиномъ, ихъ разговоръ имѣлъ одушевленный характеръ и получаемыя новости были пріятны.

Но на 10-е іюля по всей провинціи распространилось внезапное и глубокое уныніе. Каждое человѣческое лицо, носило на себѣ отпечатокъ ужаса и недоумѣнія. Испуганные негры внимательно смотрѣли на своихъ господъ, удалялись въ людскія, покачивали головами и шептались другъ съ другомъ. Въ селеніяхъ замолкли скрипки; перестали раздаваться пѣсни и смѣхъ чернаго племени. Повсюду скакали во весь опоръ посланные отъ господъ въ ту или другую сторону за новостями. Сельскіе таверны были наполнены народомъ; передъ буфетами пили, произносили проклятія и шумѣли; каждое новое лицо приносило новое мрачное извѣстіе. Армія подверглась внезапному нападенію. Войска попали на засаду и были перерѣзаны до послѣдняго человѣка. Всѣ офицеры перебиты французскими стрѣлками или дикими. Генералъ былъ раненъ и унесенъ съ поля сраженія на офицерскихъ шарфахъ. Четыре дня спустя распространили слухъ, что генералъ умеръ и скальпированъ французскимъ индійцемъ.

О! какой вопль подняла бѣдная мистриссъ Моунтэйнъ, когда Гумбо привезъ это извѣстіе изъ-за рѣки Джэмсъ; съ какими горькими слезами маленькая Фанни бросилась въ объятія матери!

— Всемогущій Боже! помилуй насъ и защити моего сына! воскликнула мистрисъ Эсмондъ, упавъ на колѣна и воздѣвъ руки къ небу. Джентльменовъ не было дома, когда привезли это извѣстіе; они пріѣхали часа два спустя каждый съ запасомъ новостей, за которыми ѣздили по всѣмъ окрестностямъ. Шотландецъ — учитель не смѣлъ приподнять своихъ глазъ и посмотрѣть на печальные глаза вдовы. Гарри Варрингтонъ былъ едвали не блѣднѣе матери. Быть можетъ все, что говорили о смерти генерала — неправда; но что онъ умеръ — это неподлежало сомнѣнію. Армія была застигнута въ расплохъ индійцами, обращена въ бѣгство и разбита на голову. Изъ лагеря Дунбара прискакалъ гонецъ. Бѣглецы стекались туда толпами. Не поѣхать ли Гарри туда и узнать всѣ подробности дѣла на мѣстѣ? Да, онъ долженъ поѣхать. Онъ и маленькій Дэмистеръ вооружились и сѣли на коней, взявъ съ собой двухъ верховыхъ вооруженныхъ негровъ.

Они ѣхали по сѣверной дорогѣ, проложенной экспедиціоннымъ войскомъ, и на каждомъ шагу, сближавшемъ ихъ со сценою дѣйствія, бѣдствіе ужаснаго дня увеличивалось, повидимому, все болѣе и болѣе. На другой день послѣ пораженія, множество бѣглецовъ съ роковой битвы 9-го іюля прибыли въ лагерь Дунбара, отстоявшій на пятьдесятъ миль отъ поля сраженія. Въ этотъ-то лагерь и спѣшилъ бѣдный Гарри съ своими спутниками, останавливалъ бѣдныхъ, распрашивалъ ихъ, дарилъ деньги; yо отъ всѣхъ слышалъ одну и туже мрачную исторію: тысяча человѣкъ положены на мѣстѣ, двѣ трети офицеровъ убито, всѣ адъютанты генерала ранены. Ранены? но всѣ ли убиты? Тѣ, которые пали отъ раны, уже болѣе не вставали. Томагоки индійцевъ сдѣлали надъ ними свое дѣло. О братъ, братъ! Всѣ дорогія воспоминанія дѣтства и юности, нѣжная любовь, романтичныя клятвы, которыя они давали другъ другу, будучи юношами, пришли на память Гарри и произвели въ душѣ то мучительныя ощущенія. Раненые съ состраданіемъ смотрѣли на его печаль; грубыя женщины становились мягкими при видѣ горести, написанной на прекрасномъ молодомъ лицѣ, суровый старикъ-учитель не могъ смотрѣть на него; его глаза были полны слезъ; онъ сокрушался о Гарри болѣе, чѣмъ о любимомъ своемъ ученикѣ, который умеръ подъ ножемъ кровожаднаго индійца.

ГЛАВА XIII.
БЕЗПОЛЕЗНЫЕ ПОИСКИ.

Гарри Варингтонъ отправился въ Пенсильванію. Слухи о бѣдствіи, постигшемъ британское войско, на каждомъ шагу увеличивались и подтверждались. Два славные полка, которые славно дрались въ шотландскихъ и континентальныхъ войнахъ, бѣжали отъ врага почти невидимаго; хваленная дисциплина и храбрость не помогли имъ встрѣтиться лицомъ къ лицу съ шайкой дикихъ и небольшимъ отрядомъ французской пѣхоты. Несчастный начальникъ экспедиціи оказалъ безпримѣрную храбрость и рѣшительность. Четыре раза убивали лошадь подъ нимъ; два раза его ранили; третья рана кончила его жизнь, три дня спустя послѣ битвы. Бѣдный Гарри не разъ выслушивалъ описаніе дѣйствія, описаніе перехода черезъ рѣку, длинной цѣпи фланкеровъ, перестрѣлки, тщетной попытки сдѣлать наступательное движеніе и выдвинуть артиллерію, чтобъ очистить дорогу чрезъ ряды непріятеля, — описаніе скрытыхъ за каждымъ кустомъ и деревомъ стрѣлковъ и самого сраженія, въ которомъ пала половина всего отряда. Между прочимъ Гарри услышалъ, что свита генерала не вся перебита. Одинъ изъ адъютантовъ, виргинскій джентльменъ, истомленный лежалъ въ горячкѣ въ лагерѣ Дунбара.

Одинъ изъ адъютантовъ… но который же? И Гарри поспѣшилъ въ лагерь. Но не брата своего, нашелъ онъ тамъ, а Джоржа Вашингтона. Мистеръ Вашингтонъ, увидѣвъ Гарри Варингтона и не зная, что сказать о Джоржѣ, испытывалъ страданія мучительнѣе самой горячки.

Мистеръ Вашингтонъ не рѣшался разсказать Гарри всѣхъ подробностей. Втеченіе трехъ дней послѣ битвы онъ, по обязанности своей, долженъ былъ находиться при генералѣ. Въ роковое 9-е іюля онъ видѣлъ, какъ Джоржъ отправился съ приказаніями генерала къ передовой линіи и послѣ того не возвращался. Когда Браддокъ скончался, адъютантъ нашелъ возможность пробраться на поле битвы. Остававшіеся тамъ трупы были всѣ обнажены и страшно обезображены. Одно изъ нихъ, — по его мнѣнію, тѣло Джоржа Варрингтона онъ похоронилъ. Его болѣзнь, быть можетъ, увеличилась, вслѣдствіе тоски, которую испытывалъ онъ, тщетно отыскивая своего несчастнаго молодаго товарища.

— Ахъ Джоржъ! Еслибъ ты любилъ моего брата, ты-бы нашелъ его мертваго или живаго, вскричалъ Гарри.

Чтобъ успокоить себя, Гарри считалъ лучшимъ и единственнымъ средствомъ отправиться и осмотрѣть мѣсто битвы. Съ помощію денегъ онъ досталъ двухъ провожатыхъ. Перешелъ въ бродъ рѣку въ томъ мѣстѣ, гдѣ переправилась армія, прошелъ изъ одного конца въ другой страшное поле. Индійцы прекратили свои посѣщенія. Хищныя птицы клевали обезображенные, гніющіе трупы. Гарри видѣлъ умершимъ только своего дѣдушку, который лежалъ спокойно, съ кроткой пріятной улыбкой. На полѣ сраженія съ ужасомъ и отвращеніемъ онъ принужденъ былъ удалиться отъ ужаснаго зрѣлища смерти. Могли ли что сказать юношѣ о его погибшемъ братѣ пустынные лѣса и гніющіе человѣческіе трупы? Онъ уже хотѣлъ, сбросивъ оружіе, идти съ бѣлымъ флагомъ въ рукѣ въ французскій фортъ, куда удалился непріятель послѣ побѣды; но проводники отказались за нимъ слѣдовать. Французы, вѣроятно, встрѣтили бы ихъ дружелюбно, но индійцы ни за что на свѣтѣ.

— Берегите свои волосы для вашей матери, говорили они. Довольно и того, что она теряетъ уже одного сына въ этой компаніи.

По возвращеніи въ лагерь Дунбара, Гарри въ свою очередь захворалъ горячкой. Открылся бредъ и бѣдный юноша нѣсколько времени пролежалъ въ палаткѣ и на постели, съ которой только что всталъ его другъ, начинавшій выздоравливать. Втеченіе нѣсколькихъ дней Гарри не зналъ, кто за нимъ ухаживалъ; несчастный Дэмпстеръ, не разъ лечившій юношу отъ этой болѣзни, полагалъ, что вдова должна лишиться обоихъ сыновей; но мало-по-малу бредъ ослабѣвалъ, Гарри началъ вставать и наконецъ могъ сидѣть на лошади. Мистеръ Вашингтонъ и Дэмпстеръ повезли его домой. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что всѣ они съ тяжелымъ сердцемъ увидѣли еще разъ ворота Кастльвуда.

Для предупрежденія о пріѣздѣ трехъ джентльменовъ въ Кастльвудъ, былъ посланъ туда слуга. Первымъ лицомъ, встрѣтившимъ путниковъ, была мистриссъ Моунтэйнъ съ ея маленькою дочерью. Она привѣтствовала Гарри потокомъ слезъ и крѣпкими объятіями; на мистера Вашингтона не было обращено вниманія. Лице молодаго офицера покрылось мертвенною блѣдностью, когда маленькая Фанни подошла къ нему съ закинутыми назадъ рученками и спросила:

— Почему вы не привезли съ собою и Джоржа?

Гарри не слышалъ этого вопроса. Рыданіе и ласки добраго друга и няни, къ счастію, лишали его возможности разслышать слова маленькой Фанни.

Дэмистеръ былъ принятъ благосклонно.

— Все, что могло быть сдѣлано съ вашей стороны, мистеръ Дэмпстеръ, вы сдѣлали; мы въ этомъ увѣрены, говоритъ мистриссъ Моунтэйнъ, подавая ему руку. Фанни! сдѣлай книксенъ мистеру Дэмпстеру и помни, дитя мое, что надо быть признательною ко всѣмъ, кто любитъ нашихъ благодѣтелей. Не угодно ли полковнику Вашингтону немного отдохнуть до отъѣзда?

Мистеръ Вашингтонъ проѣхалъ значительно много и съ увѣренностію расчитывалъ на пріютъ въ Кастльвудѣ, какъ на пріютъ въ своемъ собственномъ домѣ.

— Нѣсколько времени, чтобъ покормить лошадь, и стаканъ воды для меня — вотъ все, что я прошу отъ Кастльвуда, сказалъ мистеръ Вашингтонъ.

— Что это значитъ, Джоржъ? У тебя есть комната здѣсь; моя мать, вѣроятно, велѣла ее приготовить. Бѣдная твоя лошадь хромаетъ и никакъ не можетъ идти сегодня.

— Тс! дитя мое, ваша матушка не хочетъ его видѣть, прошептала мистриссъ Моунтэйнъ.

— Не хочетъ видѣть Джоржа! Да онъ родной въ нашемъ домѣ! восклицаетъ Гарри.

— Все же она не хочетъ его видѣть. Конечно, я не имѣю привычки вмѣшиваться въ семейныя дѣла; но когда слуга полковника объявилъ о вашемъ пріѣздѣ, мадамъ Эсмондъ оставила эту комнату, въ которой читала Дрелинкура, и сказала, что не можетъ видѣть мистера Вашингтона. Не угодно ли вамъ пожаловать къ ней?

Гарри взялъ руку мистриссъ Моунтэйнъ, извинился передъ полковникомъ и, съ обѣщаніемъ воротиться черезъ нѣсколько минутъ, оставилъ гостиную и пошелъ въ верхній этажъ, гдѣ находилась мадамъ Эсмондъ.

Онъ торопливо прошелъ по корридору и, подходя къ однимъ изъ дверей, съ уныніемъ отвернулся въ сторону; эти двери вели въ комнату его брата; но когда онъ подошелъ къ нимъ, изъ нихъ вышла мадамъ Эсмондъ, прижала его къ сердцу и ввела въ комнату. Подлѣ постели стоялъ табуретъ; на одѣялѣ лежала книга гимновъ. Все прочее въ комнатѣ находилось въ томъ же порядкѣ, въ какомъ оставилъ ее Джоржъ.

— Бѣдное дитя мое! какъ ты похудѣлъ! какой болѣзненный видъ у тебя! Но ничего. Попеченіе матери поправитъ тебя. Ты поступилъ благородно, мой сынъ; отъискивая брата, ты не страшился ни болѣзни, ни опасностей. О, если бы и другіе были такъ же преданы ему, онъ непремѣнно былъ бы здѣсь. Не печалься, мой Гарри; нашъ герой возвратится къ намъ…. я знаю, что онъ живъ. Такой добрый, такой умный, такой благородный и храбрый юноша, какъ Джоржъ, не долженъ погибнуть для насъ навсегда. (Въ эту минуту Гарри вспомнилъ, что его мать не всегда такъ отзывалась о своемъ старшемъ сынѣ). Осуши твои слезы, мой милый! Онъ воротится къ намъ, — я знаю, онъ воротится.

И когда Гарри просилъ объяснить причину такой увѣренности, мадамъ Эсмондъ сказала, что двѣ ночи сряду ей снился отецъ, и объявилъ, что сынъ ея въ плѣну у индійцевъ.

Горесть, повидимому, не производила въ душѣ мадамъ Эсмондъ того тягостнаго ощущенія, которое испытывалъ Гарри при самомъ началѣ: она скорѣе приводила въ движеніе, оживляла ее; глаза мадамъ Эсмондъ имѣли выраженіе серьезное, лицо гнѣвное и злобное. Гарри не могъ надивиться состоянію, въ которомъ находилась его мать.

Душевное волненіе мадамъ Эсмондъ замѣтно усилилось, когда Гарри началъ упрашивать ее спуститься внизъ и оказать гостепріимство Джоржу Вашингтону, который провожалъ его до Кастльвуда. Она говорила, что страшится дотронуться до руки этого человѣка, утверждая, что мистеръ Вашингтонъ отнялъ сына у нее, и что она не въ состояніи будетъ заснуть подъ одною съ нимъ кровлею.

— Матушка! онъ мнѣ отдалъ постель свою, когда я захворалъ; и если нашъ Джоржъ живъ, то почему же вы считаете Джоржа Вашингтона виновникомъ его смерти? Ахъ, дай Господи, чтобы слова ваши оправдались! вскричалъ Гарри въ недоумѣніи.

— Если твой братъ возвратится, въ чемъ я не сомнѣваюсь, то возвращенію этому мы будемъ обязаны отнюдь не Джоржу Вашингтону, сказала мадамъ Эсмондъ. Онъ не защищалъ нашего Джоржа на полѣ битвы и не хотѣлъ даже взять его съ этого поля.

— Но онъ такъ заботился о мнѣ, когда я былъ въ горячкѣ, возразилъ Гарри. Отдавая мнѣ постель, онъ самъ былъ нездоровъ, и думалъ только о своемъ другѣ, тогда какъ другой думалъ бы больше о себѣ.

— Другъ! хорошъ другъ! съ презрительной улыбкой сказала мистриссъ. Изъ всѣхъ адъютантовъ его превосходительства одинъ только онъ возращается домой даже нераненымъ. Храбрые и благородные падаютъ подъ выстрѣлами непріятеля, а онъ выходитъ изъ сраженія совершенію невредимымъ. Я поручаю ему сына, поручаю ему счастіе и гордость моей жизни, онъ обѣщаетъ защищать и беречь его; и что же? онъ оставляетъ Джоржа въ лѣсу и вмѣсто его представляетъ мнѣ свою особу! Послѣ всего этого, какое же должна я оказать ему гостепріимство!

— Вы знаете, матушка, что не одному еще джентльмену никогда не было отказано въ пріемѣ подъ кровлею нашего дѣдушки, съ жаромъ сказалъ Гарри.

— Никогда, дѣйствительно, и ни одному джентльмену! восклицаетъ меленькая вдова: пойдемъ же внизъ, если это тебѣ угодно, мой сынъ, и засвидѣтельствуемъ почтеніе мистеру Вашингтону. Не угодно ли дать мнѣ вашу руку?

И взявъ руку, которая едва ли могла доставить какую нибудь поддержку, мадамъ Эсмондъ спустилась по широкой лѣстницѣ въ комнату, гдѣ сидѣлъ полковникъ.

Она сдѣлала ему церемонный поклонъ и протянула маленькую ручку, которой на секунду позволила остаться въ его рукѣ.

— Я бы желала, полковникъ, что бы встрѣча наша была счастливѣе, сказала она.

— Мадамъ! для меня такая встрѣча тягостнѣе, чѣмъ для васъ.

— Признаюсь, я хотѣла уклониться отъ нея, не смѣя удерживать васъ отъ друзей, которыхъ вы, весьма естественно, съ нетерпѣніемъ желаете увидѣть; я бы даже желала, чтобъ болѣзнь моего сына не удерживала васъ. Родной кровъ, добрая мистриссъ Моунтэйнъ, няня Гарри, его мать, и нашъ добрый докторъ Дэмпстеръ — скоро его поправятъ. Едвали необходимо, полковникъ, чтобы вы, у котораго на рукахъ такъ много хлопотъ по дѣламъ военнымъ и домашнимъ, тоже сдѣлались докторомъ.

— Гарри былъ боленъ и слабъ и я вмѣнилъ себѣ въ обязанность отправиться съ нимъ вмѣстѣ, взволнованнымъ голосомъ сказалъ полковникъ.

— Вы сами, сэръ, удивительнѣйшимъ образомъ перенесли всѣ «трудности» и «опасности» компаніи, сказала вдова, снова сдѣлавъ книксенъ и устремивъ на полковника свои черные глаза.

— Мадамъ! Небо свидѣтелемъ, я бы желалъ, чтобы вмѣсто меня возвратился кто нибудь другой.

— Напрасно, сэръ! У васъ есть узы, по которымъ жизнь для васъ должна быть дороже, чѣмъ когда нибудь; есть обязанности, которыя вы, я знаю, съ нетерпѣніемъ хотите возложить на себя. При настоящемъ нашемъ жалкомъ положеніи, при нашемъ сомнѣніи и печали, Кастльвудъ не можетъ быть пріятнымъ мѣстомъ для посторонняго человѣка, тѣмъ болѣе для васъ, и поэтому я знаю, сэръ, заранѣе, что вы оставите насъ въ скоромь времени. Надѣюсь, вы извините меня, если состояніе моего духа принудитъ меня проводить большую часть времени въ моей комнатѣ. Впрочемъ мои друзья будутъ находиться при васъ во время вашего пребыванія; а я между тѣмъ буду ходить за моимъ Гарри въ верхнихъ покояхъ. Моунтэйнъ! вы приготовите для мистера Вашингтона кедровую комнату въ нижнемъ этажѣ и предоставите въ его распоряженіе все, что есть въ домѣ. Прощайте, сэръ! Прошу васъ покорно засвидѣтельствовать мое почтеніе вашей матушкѣ, которая, конечно, будетъ признательна Небу за благополучное возращеніе сына съ поля битвы; поклонитесь также и моей подругѣ, Мартѣ Куртисъ, которой съ ея дѣтьми я желаю всякаго счастія. Пойдемъ, мой сынъ!

Съ этими словами и съ другимъ холоднымъ поклономъ блѣдная маленькая женщина удалилась, сурово посмотрѣвъ на полковника, который безмолвно стоялъ по срединѣ комнаты.

Несмотря на сильное убѣжденіе мадамъ Эсмондъ относительно безопасности ея сына, въ Кастльвудѣ господствовало мрачное уныніе. Она не позволяла ни себѣ, ни кому изъ домашнихъ надѣть черное платье; но сердце ея облечено было въ глубокій трауръ, несмотря на спокойную наружность, съ которою эта маленькая настойчивая лэди рѣшилась явиться передъ свѣтомъ. Ожиданіе сына было надеждой вопреки всякой надеждѣ. Правда, о его смерти не было еще достовѣрнаго извѣстія; никто не видѣлъ, чтобы онъ палъ подъ ударами непріятеля; но сотни другихъ были перебиты въ тотъ роковой день и никто не видѣлъ послѣднихъ ихъ страданій, никто, кромѣ скрытаго врага и товарищей, которые пали подлѣ него. Недѣли двѣ спустя послѣ пораженія, когда Гарри отправился отъискивать брата, въ Кастльвудъ явился израненный и изувѣченный Сади, слуга Джоржа. Онъ не могъ дать отчета о битвѣ; онъ зналъ только одно, что бѣжалъ изъ центра лагеря, гдѣ находился при обозѣ. Съ самаго утра роковаго дня онъ ничего не слышалъ о своемъ господинѣ. Втеченіе многихъ дней Сади скрывался въ селеніи негровъ, избѣгая встрѣчи съ мадамъ Эсмондъ и страшась ея гнѣва. Нѣкоторые изъ сосѣдей этой лэди говорили, что она находилась подъ вліяніемъ ложнаго убѣжденія. Это убѣжденіе было такъ сильно, что бывали минуты, когда Гарри и другіе члены небольшаго семейнаго кружка въ Кастльвудѣ невольнымъ образомъ его раздѣляли. Мадамъ Эсмондъ нисколько не казалось страннымъ, что ея отецъ изъ другаго міра обѣщалъ ей жизнь ея сына. Фамилія Эсмондовъ, по ея мнѣнію, должна имѣть не послѣднее значеніе какъ въ этой жизни, такъ и за гробомъ. Ничего еще не случалось ея сыновьямъ, никакого непріятнаго приключенія, ни горячки, ни значительной болѣзни, которыхъ бы она не предвидѣла. Мадамъ Эсмондъ могла насчитать полдюжины случаевъ, подтверждаемыхъ въ большей или меньшей степени всѣми домашними, когда она знала задолго о какомъ нибудь несчастіи и его послѣдствіяхъ, грозившихъ ея сыновьямъ. Нѣтъ, Джоржъ не убитъ; Джоржъ въ лѣсу у индійцевъ; Джоржъ воротится и будетъ управлять Кастльвудомъ; это вѣрно, какъ вѣрно и то обстоятельство, что его величество пришлетъ изъ Англіи значительныя силы, чтобъ возстановить помрачившуюся славу британскаго оружія и изгнать французовъ изъ Америки.

Что касается до мистера Вашингтона, то она не хотѣла и не могла смотрѣть на него съ прежнимъ расположеніемъ. Онъ обѣщалъ защищать Джоржа цѣною своей собственной жизни. Почему же сынъ ея пропалъ безъ вѣсти, а полковникъ остался въ живыхъ? Какъ онъ осмѣлился смотрѣть ей въ лицо послѣ такого обѣщанія и явиться предъ матерью безъ ея сына? Она знала свой долгъ, она никому еще не оказывала дурнаго расположенія; но, какъ отрасль фамиліи Эсмондовъ, имѣла понятіе о долгѣ чести и знала, что мистеръ Вашингтонъ нарушилъ этотъ долгъ, упустивъ изъ виду ея сына. Онъ долженъ былъ повиноваться высшимъ властямъ? Вздоръ! обѣщаніе дано и его нужно выполнить. Онъ обѣщалъ охранять жизнь Джоржа своею собственною жизнью, — и гдѣ же ея сынъ? Развѣ полковникъ (хорошъ полковникъ, нечего сказать!) не остался живъ и невредимъ? Пожалуйста не говорите, что его кафтанъ и шляпа прострѣлены! (Таковы были возраженія мадамъ Эсмондъ на скромные доводы въ защиту мистера Вашингтона). Стоитъ только выйти въ кабинетъ, взять пистолеты папа и пулями пробить въ двухъ мѣстахъ подолъ этого шолковаго платья…. и развѣ я буду убита? — И мадамъ Эсмондъ хохотала при мысли о смерти отъ подобнаго рода операціи; смѣхъ этотъ непріятно было слышать. Сатира людей, лишенныхъ врожденнаго юмора, рѣдко производитъ на окружающимъ надлежащее дѣйствіе. Шутки скучныхъ, тупоумныхъ людей, по большей части, бываютъ тяжелы, непріятны.

Вслѣдствіе всего этого, если Гарри хотѣлъ встрѣтиться съ другомъ своимъ, то долженъ былъ дѣлать это тайно, въ присутственныхъ мѣстахъ, въ тавернахъ и другихъ мѣстахъ народнаго сборища, или въ маленькихъ городкахъ, куда пріѣзжали провинціальные дворяне. Мадамъ Эсмондъ во всеуслышаніе говорила, что ни одинъ благородный человѣкъ не долженъ встрѣчаться съ мистеромъ Вашингтономъ, послѣ столь низкаго съ его стороны поступка въ отношеніи къ фамиліи Эсмондовъ. Узнавъ, что сынъ ея находится въ постоянныхъ сношеніяхъ съ полковникомъ, она пришла въ крайнее негодованіе. Какое же должно быть сердце у Гарри, если онъ отдаетъ руку человѣку, котораго она считала немного лучше убійцы Джоржа! Мнѣ стыдиться говорить подобныя вещи! Стыдись ты, неблагодарный сынъ, забывая неоцѣненнаго, благороднѣйшаго, совершеннѣйшаго изъ братьевъ, мѣняя его на этого высокаго, неуклюжаго, вѣчно рыскающаго по полямъ полковника, съ его ужасными клятвами! Какимъ образомъ онъ можетъ быть убійцею Джоржа, когда я говорю, что сынъ мой живъ? Да, онъ живъ; потому что мой инстинктъ никогда меня по обманывалъ: потому что это вѣрно, какъ вѣрно и то, что я вижу теперь его портретъ передъ собою, — только въ этомъ портретѣ мало еще благородства и великодушія, которымъ отличается оригиналъ; — это вѣрно, потому что двѣ ночи сряду мнѣ являлся во снѣ мой папа. Весьма вѣроятно, ты не вѣришь этому? — Это потому, мой бѣдный Гарри, что ты еще никогда и никого не любилъ въ такой степени; въ противномъ случаѣ, любимыя созданія являлись бы тебѣ во снѣ; это бываетъ доступно для немногихъ.

— Мнѣ кажется, матушка, я любилъ Джоржа, вскричалъ Гарри: — я часто молился, чтобы увидѣть его во снѣ, и все таки не вижу.

— Не понимаю, Гарри, какимъ образомъ можно любить Джоржа и въ тоже время ѣздить на свиданіе съ мистеромъ Вашингтономъ! Ты понимаешь, Моунтэйнъ?

— Мы не понимаемъ многаго въ характерѣ нашихъ ближнихъ. Я знаю только, что нашъ юноша несчастливъ, что у него нѣтъ еще самостоятельности; потому-то онъ и поступаетъ такимъ образомъ, потому-то онъ и рыскаетъ по тавернамъ и присутственнымъ мѣстамъ, проводитъ время съ сорванцами и празднолюбцами, проворчала Моунтэйнъ въ отвѣтъ своей покровительницѣ; и, надо признаться, въ этомъ отношеніи она была права.

Въ Кастльвудѣ не только поселилась печаль, но и возникло разъединеніе.

— Не умѣю объяснить вамъ причину, говорилъ Гарри, кончая исторію, которую разсказывалъ вновь-открытой своей родственницѣ, баронессѣ Бернштайнъ: — но съ роковаго девятаго іюля прошлаго года и съ минуты моего возвращенія изъ лагеря, моя мать совершенно измѣнилась, какъ измѣнилась, повидимому, и ея любовь къ своимъ сыновьямъ. Она постоянно хвалила Джоржа, тогда какъ этого вовсе не было, когда Джоржъ находился въ нашемъ кругу; въ то время она, казалось, вовсе его не любила. Болѣе, чѣмъ когда нибудь, углубилась въ молитвенники, изъ которыхъ, мнѣ кажется, не извлекала ничего, кромѣ печали и скорби. въ нашемъ виргинскомъ домѣ распространилось такое уныніе, что мы всѣ упали духомъ и ходимъ блѣдные, какъ мертвецы. Моунтэйнъ сказывала мнѣ, что моя мать по цѣлымъ ночамъ не смыкала глазъ. Не разъ подходила она къ моей постели, такая блѣдная, такая страшная, что я просыпался и въ ужасѣ принималъ ее за замогильный призракъ. Она довела себя до такого страннаго состоянія, которое если нельзя назвать настоящимъ съумасшествіемъ, то имѣетъ весьма близкое съ нимъ сходство. Горячка снова и снова возвращалась ко мнѣ и уже хина перестала оказывать свое цѣлебное дѣйствіе. Близь новаго города Ричмонда, въ нашей провинціи, у насъ была табачная плантація, и мы переѣхали туда, потому что воздухъ въ Вильямсбургѣ былъ нездоровъ. Тамъ я поправился немного; но для окончательнаго излеченія доктора посовѣтовали, какъ лучшее средство, сдѣлать морское путешествіе. Матушка думала было сама ѣхать вмѣстѣ со мною, но…. (при этихъ словахъ юноша покраснѣлъ и потупилъ взоры)…. но между нами возникло маленькое несогласіе, хотя, я знаю, мы отъ всей души любили другъ друга; наконецъ было рѣшено, что путешествіе я долженъ совершить одинъ. Поэтому я отправился въ море на нашемъ кораблѣ изъ рѣки Джэмса и прибылъ въ Бристоль. Только девятаго іюля нынѣшняго года, въ морѣ, какъ это было положено между мной и мадамъ Эсмондъ, я надѣлъ трауръ по моемъ неоцѣненномъ братѣ.

Такимъ образомъ маленькая госпожа виргинскаго Кастльвуда, къ которой, я увѣренъ, мы всѣ питаемъ искреннее уваженіе, имѣя странную привычку надоѣдать и безпокоить людей, которые окружали ее, ссорилась съ тѣми, которые любили ее болѣе всего на свѣтѣ, — выказывала свои несносные капризы и повелительный характеръ, такъ что самые близкіе къ ней оставляли ее безъ сожалѣнія. И бѣдный Гарри Варрингтонъ, обладая множествомъ денегъ, множествомъ друзей, прекраснымъ положеніемъ въ обществѣ, пользуясь уваженіемъ сосѣдей, имѣя домъ полный, какъ чаша, всѣми благами жизни, бросалъ все это и охотно удалялся. Почему бы, кажется, обладая всѣмъ этимъ, не считать себя счастливымъ? — Счастливымъ! Кто же счастливъ въ этомъ мірѣ? Что хорошаго — имѣть ежедневно за обѣдомъ упитаннаго тельца и въ тоже время не знать душевнаго спокойствія? Неужели пріятно быть любимымъ изъ тоже время испытывать мученія отъ тѣхъ, кого любимъ, пріучить себя къ холодному равнодушію, слѣдовать своимъ прихотямъ, жить, не испытавъ душевныхъ движеній, и умереть, не вызвавъ изъ глазъ близкихъ къ сердцу слезы сожалѣнія?

Само собою разумѣется, когда Гарри уѣхалъ, мадамъ Эсмондъ забыла всѣ маленькія вспышки гнѣва и несогласія. Послушавъ ея отзывы о своихъ сыновьяхъ, вы бы подумали, что это необыкновенно милыя и во всѣхъ отношеніяхъ совершеннѣйшія дѣти, которыя ни на минуту ее не огорчали. Послѣ отъѣзда Гарри, мадамъ Эсмондъ весьма естественно напала на мистриссъ Моунтэйнъ и ея маленькую дочь, огорчала ихъ и обижала. Но женщины переносятъ огорченія легче мужчинъ, охотнѣе прощаютъ обиды и, быть можетъ, лучше умѣютъ скрывать свой гнѣвъ. Будемъ надѣяться, что всѣ зависѣвшіе отъ мадамъ Эсмондъ находили жизнь свою довольно сносною, переносили, по возможности, всѣ капризы милэди, и если ссорились по утру, то къ вечеру мирились, дружелюбно садились за карты и въ самомъ пріятномъ настроеніи духа выпивали чашку чаю.

Кастльвудъ безъ юношей сдѣлался для вдовы мрачнымъ. Она оставила его, назначивъ для присмотра за хозяйствомъ управляющаго, и только изрѣдка дѣлала ему визиты; увеличила и украсила домъ свой въ хорошенькомъ городкѣ Ричмондѣ, съ каждымъ днемъ пріобрѣтавшемъ большее значеніе. Тамъ она образовала свое общество: окружила себя проповѣдниками, назначила вечера для игры въ карты; словомъ, принцесса Покахонтасъ основала тамъ свой маленькій тронъ, предъ который являлось все дворянство той провинціи и покланялось принцессѣ. Всѣ негры, составлявшіе ея прислугу и любившіе общество, какъ любятъ его вообще всѣ негры, съ восторгомъ промѣняли уединеніе Кастльвуда на хорошенькій, веселый городокъ, въ которомъ мы оставимъ на время нашу добрую лэди и будемъ слѣдить за путешествіемъ Гарри Варрингтона по Европѣ.

ГЛАВА XIV.
ГАРРИ ВЪ АНГЛІИ.

Когда знаменитый скиталецъ Траянъ разсказывалъ царицѣ Дидонѣ о своихъ странствіяхъ и приключеніяхъ, ея величество, какъ извѣстно намъ изъ книгъ, приняла живѣйшее участіе въ очаровательномъ разсказчикѣ, который такъ краснорѣчиво описывалъ свои бѣдствія. Эти разсказы послужили поводомъ къ событію, патетичнѣе всѣхъ прежнихъ событій въ жизни благочестиваго Энея, и несчастная принцесса имѣла основательную причину оплакивать день, когда она слушала сладкорѣчиваго и опаснаго оратора. Гарри Варрингтонъ не имѣлъ силы рѣчи набожнаго Энея и его пожилая тетка, надо полагать, вовсе не была такъ мягкосерда и такъ сантиментальна, какъ Дидона; но, несмотря на то, повѣствованіе юноши было трогательно; онъ разсказывалъ его съ безъискуственнымъ краснорѣчіемъ и самымъ звучнымъ голосомъ. Во время разсказа, баронесса Бернштайнъ ощущала въ душѣ своей какую-то особенную мягкость, предаваться которой весьма рѣдко себѣ позволяла. Въ пустынѣ, которую мы называемъ жизнью, очень немного встрѣчается источниковъ, немного плѣнительныхъ, освѣжающихъ мѣстъ для отдохновенія. Жизнь баронессы Бернштайнъ, большею частію, была продолжительнымъ одиночествомъ, пока не раздались звуки этого пріятнаго голоса и не пробудили въ душѣ ея любви и симпатичности. Она нѣжно полюбила юношу; отсюда-то чувство состраданія и уваженія столь для нея новаго. Только разъ втеченіи всей жизни, и притомъ въ весьма ранніе годы своей юности, она питала любовь къ человѣческимъ существамъ. Такая женщина, строго слѣдившая за своими ощущеніями, должна бы улыбаться, замѣчая въ себѣ усиленное біеніе сердца съ минуты появленія молодаго Гарри. Она скучала безъ него; чувствовала, что щеки ея начинали горѣть отъ удовольствія, когда подходилъ онъ къ ней. — О еслибы она имѣла такого сына, то какъ бы нѣжно его любила. Позвольте, говоритъ совѣсть — эта темная обличительница нашихъ поступковъ, смѣявшаяся въ душѣ баронесссы надъ такою идеей: — позвольте Беатрикса Эсмондъ! знаете сами, что эта наклонность вамъ наскучитъ, какъ наскучивали всѣ другія. Вы знаете, что если порывъ нѣжнаго чувства затихнетъ, то вы не прольете слезинки, даже и въ такомъ случаѣ, еслибы мальчикъ этотъ погибалъ; вамъ нравится его бесѣда, но его разсказы тоже наскучатъ вамъ; ваша участь въ этой жизни — быть одинокою и одинокою!

Чтоже за бѣда, если жизнь дѣйствительно должна быть пустынею? И въ пустынѣ бываютъ мѣста для отдыха, бываетъ прохладная тѣнь и освѣжающіе родники; воспользуемтесь ими сегодня, теперь, въ настоящую минуту. Съ наступленіемъ завтра мы должны снова двинуться въ путь и тащиться впередъ по пути, указываемому нашей судьбою.

Баронесса, слѣдя за повѣствованіемъ юноши, узнавала въ его простыхъ разсказахъ о матери слѣды фамильнаго сходства. Мадамъ Эсмондъ очень ревнива? — Да, говорилъ Гарри. Вѣроятно она была не равнодушна къ полковнику Вашингтону? — Да, она любила его, но не болѣе, какъ друга, отвѣчалъ онъ. Гарри сотни разъ слышалъ клятвенное признаніе матери, что она не питала къ нему другаго чувства. Ему стыдно было признаться, что онъ самъ одно время ревновалъ ее къ полковнику.

— Вы увидите, говорила Беатрикса, что моя сестра никогда не проститъ ему. Вы, пожалуйста, не удивляйтесь, сэръ, что женщины влюбляются въ мужчинъ, моложе ихъ лѣтами; примѣръ не за горами: развѣ я не влюблена въ васъ и развѣ все семейство здѣшняго Кастльвуда не сходитъ съ ума отъ ревности?

Но какъ ни велика была эта ревность къ новому фавориту мадамъ Бернштэйнъ, семейство Кастльвуда не обнаруживало своего неудовольствія ни въ разговорѣ, ни въ обхожденіи съ молодымъ своимъ гостемъ и родственникомъ. Послѣ двухъдневнаго пребыванія въ домѣ предковъ, мистеръ Гарри Варрингтонъ сдѣлался «кузеномъ Гарри» для молодыхъ и пожилыхъ членовъ семейства. Особливо въ присутствіи баронесссы Бернштэйнъ, графиня Кастльвудъ была, какъ нельзя болѣе, внимательна къ своему родственнику, и при каждомъ удобномъ случаѣ весьма любезно говорила баронессѣ, какъ милъ и очарователенъ молодой гуронецъ, выхваляла элегантность его манеръ, его наружность и удивлялась, какимъ образомъ въ такой отдаленной странѣ юноша этотъ пріобрѣлъ столько свѣтскаго лоска?

Эти восклицательныя и вопросительныя выраженія баронесса принимала съ одинаковымъ удовольствіемъ. (Здѣсь, да позволено мнѣ будетъ уклониться отъ разсказа; я не могу удержаться, чтобы не сдѣлать маленькаго скромнаго замѣчанія и не выразить своего удивленія, относительно обхожденія одной женщины съ другой, относительно вещей, которыя онѣ говорятъ, которыхъ онѣ стараются не говорить, и которыя говорятъ за спиною другъ друга. Какими улыбками и любезностями онѣ язвятъ одна другую! Сколько ненависти скрываютъ другъ къ другу въ своихъ комплиментахъ! Какъ рѣшительно, съ какимъ долготерпѣніемъ усвоиваютъ привычку переносить обиды! Съ какою невинною ловкостію умѣютъ вливать капли яду въ кубокъ бесѣды, улыбаясь подносить этотъ кубокъ цѣлому семейству и отравлять весь семейный, счастливый кружокъ! Сдѣлавъ это замѣчаніе, я вырываюсь изъ скобокъ.) Воображаю, какъ сладко баронесса и графиня улыбались другъ другу, подавали ручки или подставляли щечки, величали другъ друга милою, милымъ созданіемъ, милой баронессой, милой графиней, милой сестрицей, даже и въ то время, когда готовы были подраться.

— Вы удивляетесь, милая Марія, какимъ образомъ этотъ юноша пріобрѣлъ столько свѣтскаго лоска? восклицаетъ мадамъ де Бернштэйнъ. Его мать была воспитана двумя совершеннѣйшими джентльменами. Полковникъ Эсмондъ хотя и серьезный человѣкъ, но обладалъ утонченною любезностью и изящными манерами, которыхъ я не вижу между джентльменами нынѣшняго времени.

— Ахъ, душа моя, мы всѣ любимъ хвалить наше время! Бабушка моя, бывало, постоянно твердила, что ничего подобнаго Вайтголлу и Карлу II не существовало.

— Моя мать находилась также при дворѣ Карла II, и хотя ее нельзя назвать придворной особой, — вамъ извѣстно, что ея отецъ былъ сельскимъ священникомъ, — но все же она была женщиной вполнѣ благовоспитанной. Полковникъ, второй ея мужъ, былъ человѣкъ опытный, ученый, много путешествовалъ и посѣщалъ лучшія европейскія общества. Нельзя же допустить, что они, уѣхавъ въ Америку, оставили въ Европѣ свое свѣтское образованіе и, конечно, нашъ юноша получилъ его, какъ природное наслѣдство.

— Ужь извините, душа моя, если скажу, что вы слишкомъ пристрастны къ вашей мама. Она никакъ не могла быть такимъ совершенствомъ, какимъ представляетъ вамъ ее ваша дочерняя нѣжная любовь. Вотъ ужь одно, что она не любила своей дочери, милое мое созданіе; вы сами сознавались въ этомъ; а я, какъ вамъ угодно, не могу представить себѣ женщину совершенною, если она имѣетъ холодное сердце. Нѣтъ, нѣтъ, моя милая сестрица! Можетъ быть, я не спорю, ваша мама была свѣтская женщина и ея манеры для дочери сельскаго священника были довольно изящны, — я видѣла много свѣтскихъ людей. Мистеръ Самсонъ, нашъ духовникъ, весьма свѣтскій человѣкъ. Докторъ Юнгъ тоже свѣтскій человѣкъ, мистеръ Доддъ — тоже; но у нихъ нѣтъ этой утонченности, этого блеска, которымъ отличается настоящій свѣтскій человѣкъ — да и гдѣ же имъ имѣть ихъ? Нѣтъ, вы ужъ меня извините! Чтобы быть безукоризненно-совершенной женщиной, надобно, какъ я уже сказала, имѣть то, что вы имѣете, что, благодаря Небо, могу сказать про себя, и я имѣю: это «доброе» сердце. Безъ искренности чувствъ, безъ любви въ сердцѣ весь міръ, душа моя, одно тщеславіе! Утвердительно могу сказать, что я живу, существую, ѣмъ, пью, отдыхаю собственно для моихъ милыхъ, неоцѣненныхъ дѣтей! для моего милаго шалуна Вилли, для моей капризной Фанни, для этихъ милыхъ созданій! (И графиня съ восторгомъ цалуетъ браслеты, въ которыя вставлены миньятюрныя изображенія этихъ двухъ молодыхъ особъ.) Да, Мими! да, Фаншонъ! вы знаете, что это мои малашечки! и если умрутъ Вилли и Фанни, если умрете вы, то и бѣдная ваша госпожа тоже умретъ!

Мими и Фаншопъ, двѣ поджарыя итальянскія левретки, вскакиваютъ на колѣна ея сіятельства и цалуютъ ея ручки, но оказываютъ уваженіе щечкамъ, которыя покрыты слоемъ румянъ.

— Нѣтъ, душа моя! я ни за что не благодарю такъ Небо (хотя чрезъ это я очень часто страдаю), какъ только за то, что оно одарило меня чувствительнымъ и любящимъ сердцемъ!

— У васъ, милая Анна, говоритъ баронесса: — дѣйствительно любящее сердце. Вы замѣчательны по своей чувствительности. Вамъ бы слѣдовало подѣлиться ею съ нашимъ американскимъ племянникомъ… кузеномъ… право не знаю, какъ онъ намъ приходится?

— Я здѣсь гостья. Домъ принадлежитъ не мнѣ, а лорду Кастльвуду. Да и что же могу я сдѣлать для молодаго виргинца, кромѣ того, что уже сдѣлано? Онъ очаровательный юноша. Но мы, душа моя, не завидуемъ этому. Хотя и видимъ, какъ сильно баронесса Бернштэйнъ полюбила его, но развѣ ваши племянницы и племянники, ваши «родные» племянники и племянницы, плачутъ объ этомъ? Правда, моимъ бѣдняжкамъ прискорбно было видѣть, что очаровательный юноша въ нѣсколько часовъ сдѣлалъ такіе успѣхи, какихъ не могли сдѣлать мои бѣдняжки втеченіе всей своей жизни: но развѣ они сердятся на это? Вилли поѣхалъ съ нимъ прокатиться. Марія играла сегодня на клавикордахъ, а Фанни учила его танцовать минуэтъ. О, какая плѣнительная была группа! любуясь этими юными созданіями, я прослезилась! Бѣдный юноша! я и сказать не могу, какъ мы его любимъ, милая моя баронесса!

Случилось такъ, что мадамъ де Бернштэйнъ, съ помощію своего собственнаго слуха или слуха своей горничной, узнала послѣдствія этой маленькой безвредной сцены. Лэди Кастльвудъ вошла въ комнату, гдѣ молодые люди для развлеченія занимались танцами. За ней слѣдовалъ сынъ ея, Вильямъ, въ охотничьихъ сапогахъ; онъ только что пришолъ съ псоваго двора.

— Браво! браво! Очаровательно! воскликнула графиня, хлопая въ ладоши, надѣляя Гарри Варрингтона самой сладенькой улыбкой и въ тоже время бросая взглядъ на его даму, который милэди Фанни поняла вполнѣ; поняла его, быть можетъ, и милэди Марія за клавикордами, потому что она заиграла съ удвоенной энергіей, отрясая своими волнистыми кудрями при каждой нотѣ.

— Проклятый Чоктоецъ! Ужъ не учитъ ли онъ Фанни какому нибудь дикому танцу? и не думаетъ ли Фанни кокетничать съ нимъ? спросилъ мистеръ Вильямъ, настроеніе духа котораго находилось не въ самомъ хорошемъ состояніи.

— Не думаешь ли ты плѣнить его! говорилъ взглядъ лэди Кастльвудъ.

Фанни сдѣлала своему кавалеру прекрасный книксенъ, Гарри покраснѣлъ, и сконфуженные они оставили танецъ. Лэди Марія встала изъ за клавикордь и отошла отъ нихъ въ сторону.

— Пожалуйста продолжайте, танцуйте молодые люди! Я не хочу лишать васъ удовольствія, позвольте, я буду сама играть для васъ, сказала графиня, и съ этими словами сѣла за клавикорды и заиграла.

— Я не умѣю танцовать, говорить Гарри, потупивъ взоры съ такимъ яркимъ румянцемъ на щекахъ, съ какимъ не могъ сравниться самый нѣжный карминъ графини.

— Но вѣдь Фанни васъ учила? Поди же, милочка Фанни, поучи его еще!

— Иди же, тебѣ говорятъ, проворчалъ Вильямъ.

— Нѣтъ…. я… я не хотѣлъ бы показывать моей неловкости предъ обществомъ, говоритъ Гарри, поправляясь. Когда я буду знать минуэтъ, тогда, повѣрьте, безъ церемоніи попрошу кузину протанцовать со мной.

— И я увѣрена, это будетъ «весьма» скоро, милый кузенъ Варрингтонъ, чрезвычайно милымъ тономъ замѣчаетъ графиня.

— За какимъ же звѣремъ она гонится? думаетъ мистеръ Вильямъ, не постигая намѣреній своей матери.

Лэди Кастльвудъ подзываетъ къ себѣ дочь и вмѣстѣ съ ней уходить изъ комнаты.

Лишь только очутились онѣ въ шпалерномъ корридорѣ, ведущемъ въ ихъ аппартамепты, какъ нѣжный и ласковый тонъ лэди Кастльвудъ совершенно измѣнился.

— Ахъ, ты дура! начинаетъ она, обращаясь къ обиженной дочери. Двойная идіотка! Ты что намѣрена дѣлать съ этимъ гурономъ? Ужь не хочешь ли ты выйти замужъ за это созданіе и быть женой дикаго индійца?

— Перестаньте, мама, говоритъ лэди Фанни. Мама въ это время щипала руку лэди Фанни. — Я увѣрена, что нашъ кузенъ — прекрасный молодой человѣкъ, сквозь слезы говоритъ Фанни: вы это сами говорили.

— Прекрасный молодой человѣкъ! Правда твоя, прибавь еще, что онъ наслѣдникъ какого-то болота, одного негра, деревяннаго дома и бочки табаку! Милэди Франсисъ! да помните ли вы значеніе вашего титула, вашего имени, не забыли ли вы, кто ваша мать? если помните то, какъ вы осмѣлились послѣ трехъдневнаго знакомства, танцовать — да и какой еще танецъ — съ этимъ виргинскимъ мальчишкой!

— Мистеръ Варрингтонъ нашъ кузенъ, возражаетъ лэди Фанни.

— Созданіе, никто не знаетъ откуда явившееся, не можетъ быть вашимъ кузеномъ! Почему мы знаемъ, что онъ вамъ кузенъ! Быть можетъ, онъ просто лакей, который ограбилъ своего господина и уѣхалъ въ почтовой каретѣ.

— Однако мадамъ де-Бернштэйнъ говоритъ, что онъ нашъ кузенъ, продолжаетъ Фанни: его можно назвать живымъ портретомъ Эсмондовъ.

— У мадамъ де-Бернштэйнъ ничего нѣтъ постояннаго; она начинаетъ любить людей и потомъ забываетъ ихъ. По всему видно, что этотъ юноша ей понравился. Но если онъ нравится ей сегодня, то изъ этого еще послѣдуетъ, что будетъ нравиться завтра. Предъ обществомъ и въ присутствіи милэди Бернштэйнъ вы должны, по необходимости, быть любезны съ нимъ; но въ своемъ въ домашнемъ кругу я запрещаю вамъ видѣться съ нимъ, а тѣмъ болѣе подавать ему какія либо нелѣпыя надежды.

— Мнѣ все равно, мадамъ, запрещаете вы или нѣтъ! восклицаетъ лэди Фанни, доведенная до негодованія.

— И прекрасно, Фанни! въ такомъ случаѣ я поговорю съ милордомъ; а потомъ мы возвратимся въ Кенсингтонъ. Если я не въ состояніи васъ вразумить, то пусть вразумляетъ васъ братъ.

При этомъ замѣчаніи разговоръ между матерью и дочерью прекратился; или, по крайней мѣрѣ, горничная мадамъ де Бернштэйнъ не имѣла средствъ выслушать и сообщить дальнѣйшее содержаніе этого разговора.

Прошло нѣсколько дней, когда она разсказала Гарри Варрингтону часть того, что знала. Въ настоящее время онъ только видѣлъ, что его родственники обходятся съ нимъ ласково. Лэди Кастльвудъ была къ нему, какъ нельзя болѣе, любезна; молодые люди старались доставить ему удовольствіе; милордъ Кастльвудъ, человѣкъ холодный и надменный, былъ внимателенъ къ Гарри, какъ и ко всѣмъ другимъ членамъ семейства; мистеръ Вильямъ готовъ былъ пить съ нимъ, кататься, ѣздить на конскія скачки и играть въ карты. Когда Гарри соглашался уѣхать съ нимъ, всѣ другъ предъ другомъ, старались удержать его. Мадамъ де Бернштэйнъ не объясняла причины, по которой онъ становился предметомъ столь радушнаго гостепріимства. Гарри не зналъ, какіе планы устроивалъ онъ или разстроивалъ, чей гнѣвъ возбуждалъ и почему? Онъ воображалъ, что его принимали радушно потому, что всѣ окружавшіе были его родственники, и никогда не полагалъ, чтобы его врагами могли быть люди, изъ чаши которыхъ онъ пилъ и руку которыхъ онъ жалъ каждое утро и каждый вечеръ.

ГЛАВА XV.
ВОСКРЕСЕНЬЕ ВЪ КАСТЛЬВУДѢ.

Второй день, послѣ пріѣзда Гарри въ Кастльвудъ, было воскресенье. Церковь при замкѣ вмѣстѣ съ тѣмъ была и сельскою. Дверь изъ комнаты выводила прямо къ фамильнымъ скамьямъ, и здѣсь члены кастльвудской фамиліи занимали мѣста свои по порядку; между тѣмъ какъ болѣе многочисленная конгрегація изъ поселянъ располагалась на скамьяхъ, устроенныхъ внизу. Съ потолка церкви спускалось нѣсколько старинныхъ, покрытыхъ толстымъ слоемъ пыли знаменъ; и Гарри съ удовольствіемъ представлялъ себѣ, что эти знамена носили и защищали члены его фамиліи во время республиканскихъ войнъ, въ которыхъ, какъ ему извѣстно, его предки принимали живое и замѣчательное участіе. За рѣшеткой, отдѣлявшей алтарь, находилось изображеніе Эсмонда временъ короля Іакова I, общаго предка всей группы, собравшейся на фамильныхъ скамьяхъ. Мадамъ де-Бернштэйнъ, въ качествѣ вдовы епископа, не пропускала ни одной церковной службы и молилась съ такимъ благоговѣніемъ, какъ и предокъ ея, съ его круглой бородой и въ красной мантіи, вѣчно стоявшій на колѣняхъ на каменной подушкѣ передъ большимъ мраморнымъ налоемъ и передъ мраморной книгой, подъ щитомъ, украшеннымъ фамильными гербами. Священникъ высокій, румяный, пріятной наружности молодой человѣкъ, читалъ молитвы звучнымъ голосомъ, придавая ему драматическую выразительность. Музыка была недурна; на органѣ играла одна изъ кузинъ Гарри — и была бы еще лучше, еслибъ ее не прерывалъ отъ времени до времени взрывъ смѣха со стороны челяди, возбуждаемой лакеемъ мистера Варрингтона, Гумбо, который, зная наизусть нѣкоторые гимны, распѣвалъ такимъ громкимъ и пріятнымъ голосомъ, что вся конгрегація невольно обращалась къ африканскому пѣвцу; самъ священникъ не разъ подносилъ платокъ ко рту, а ливрейные джентльмены изъ Лондона не знали даже, какъ выразить свое удивленіе. Довольный, быть можетъ, впечатлѣніемъ, которое производить, мистеръ Гумбо продолжилъ пѣніе, пока оно не обратилось въ соло и не заглушило голосъ клирика. Къ этому надобно присовокупить, что хотя Гумбо, стоявшій подлѣ хорошенькой Молли, дочери привратника, которая первая встрѣтила американцевъ въ Кастльвудѣ, и держалъ передъ собой книгу псалмовъ, но пѣлъ и повторялъ за клирикомъ слова гимновъ по слуху и по звукамъ музыки: въ книгѣ онъ не понималъ ни слова.

За хоровымъ пѣніемъ слѣдовала небольшая проповѣдь, которая показалась Гарри черезъ чуръ короткою. Въ живыхъ, сильныхъ, доступныхъ понятіямъ каждаго выраженіяхъ, проповѣдникъ описалъ сцену, которой былъ свидѣтелемъ на предшествовавшей недѣлѣ — сцену казни одного конокрада, по приговору ассизнаго суда. Онъ изобразилъ эту казнь поразительно вѣрно, страшно, живописно. Въ рѣчь свою онъ не вводилъ текстовъ изъ св. писанія, какіе Гарри привыкъ слышать отъ кальвинистскихъ проповѣдниковъ, которыхъ мадамъ Эсмондъ любила посѣщать, но скорѣе говорилъ, какъ свѣтскій человѣкъ передъ грѣшными людьми, которые могли бы воспользоваться его добрымъ совѣтомъ. Несчастный преступникъ началъ свое поприще въ качествѣ фермера съ хорошей перспективой; не пилъ, не игралъ въ карты, не посѣщалъ ни конскихъ скачекъ, ни пѣтушьихъ боевъ, словомъ, совершенно былъ чуждъ всѣхъ общественныхъ пороковъ того времени, противъ которыхъ молодой проповѣдникъ возставалъ съ благороднымъ негодованіемъ. Но вдругъ фермеръ сдѣлался браконьеромъ и конокрадомъ, и за это пострадалъ. Проповѣдникъ представилъ при этомъ нѣсколько рѣзкихъ и страшныхъ картинъ этихъ сельскихъ преступленій. Онъ привелъ своихъ слушателей въ ужасъ, доказавъ имъ, что бдительное око правосудія слѣдить за браконьеромъ въ глубинѣ ночи и ставить западни для поимки преступника. Воръ скакалъ на краденой лошади по проселочнымъ дорогамъ изъ одного округа въ другой; но законное возмездіе за проступокъ гналось по свѣжимъ слѣдамъ, поймаю вора на одной сельской ярмаркѣ, представило его правосудію, и не снимало оковъ съ него до той минуты, пока онъ самъ не сбросилъ ихъ у подножія висѣлицы. Небо да помилуетъ этого грѣшника. Мистеръ Самсонъ говорилъ все это съ такимъ увлеченіемъ, какъ будто онъ находился на сценѣ. Онъ напутствовалъ преступника словами утѣшенія, провожая его къ мѣсту казни, и наконецъ набросилъ платокъ на голову клирика. При этомъ дѣйствіи Гарри невольно отступилъ назадъ. Проповѣдникъ говорилъ не болѣе двадцати минутъ; но Гарри готовъ былъ слушать его еще цѣлый часъ: ему казалось, что проповѣдь не продолжалась и пяти минуть. Несмотря на краткость, она оживила все собраніе на фамильныхъ скамьяхъ. Раза два Гарри смотрѣлъ на мѣста, занимаемыя челядью, и замѣтилъ, что она была очень внимательна; особливо Гумбо, — онъ представлялъ собою олицетворенное изумленіе. Поселяне почти ничего не слушали и поплелись изъ церкви безъ всякаго впечатлѣнія. Гафферъ Броунъ и Гаммеръ Джонсъ считали это обстоятельство за дѣло весьма обыкновенное; краснощекія, въ красныхъ плащахъ, деревенскія дѣвушки прехладнокровно сидѣли подъ своими широкими шляпами; милордъ слегка кивнулъ головой мистеру Самсону въ то время, когда парикъ и голова послѣдняго отдѣлились отъ подушки, окаймлявшей бортъ каѳедры.

— Самсонъ сегодня силенъ, сказалъ милордъ: филистимляне долго будутъ его помнить!

— Прекрасно, превосходно! восклицаетъ Гарри.

— Готовъ держать пари, что это его тюремная проповѣдь, сказалъ Вильямъ. Онъ ѣздилъ въ Винтонъ на проповѣдь и посмотрѣть тамошнихъ собакъ.

Органистка проиграла хвалебный гимнъ, подъ звуки котораго маленькая конгрегація вышла изъ церкви. Одинъ только сэръ Франсисъ Эсмондъ, современникъ Іакова I, продолжалъ стоять на колѣняхъ на каменной подушкѣ, передъ мраморнымъ налоемъ и такимъ же молитвенникомъ. Мистеръ Самсонъ вышелъ изъ придѣла и поклонился джентльменамъ, все еще остававшимся на хорахъ у фамильныхъ скамей.

— Идите сюда и разскажите намъ о собакахъ, которыхъ вы видѣли, говоритъ мистеръ Вильямъ. Проповѣдникъ отвѣчаетъ улыбкой и поклономъ.

Джентльмены вышли изъ церкви въ галлерею, соединявшую домъ съ священнымъ зданіемъ. Къ нимъ вскорѣ присоединился и мистеръ Самсонъ. Милордъ Кастльвудъ представилъ его виргинскому кузину, мистеру Варрингтону. Проповѣдникъ сдѣлалъ почтительный поклонъ и выразилъ надежду, что мистеръ Варрингтонъ воспользуется добродѣтельными примѣрами своихъ европейскихъ родственниковъ. Не въ родствѣ ли онъ съ сэромъ Майльзомъ Варрингтономъ изъ Норфолька? — Какже! сэръ Майльзъ старшій братъ отца мистера Варрингтона. Какая жалость, что сэръ Майльзъ имѣетъ сына! У него славное помѣстье! и мистеръ Варрингтонъ посмотрѣлъ, какъ будто онъ не прочь бы былъ отъ баронства и прекраснаго помѣстья въ Норфолькѣ.

— Разскажите мнѣ, пожалуйста, о моемъ дядѣ! Разскажите намъ, пожалуйста, объ этихъ собакахъ! въ одно время вскричали и виргинскій Гарри и англійскій Вилль.

— Такихъ буйныхъ собакъ, такихъ пьяныхъ собакъ, какъ сэръ Майльзъ и его сынъ, никогда не видывалъ, — извините, мистеръ Варрингтонъ, за подобныя выраженія въ вашемъ присутствіи. Сэръ Майльзъ задушевный пріятель и ближайшій сосѣдъ сэра Роберта Вальполя. Пьетъ онъ на славу, перепьетъ въ цѣломъ графствѣ, кого угодно, и если уступитъ, то развѣ сыну, да притомъ весьма немногимъ. Небо создало его быть жертвою собакъ и всякаго рода птицъ, подобно грекамъ въ Иліадѣ…

— Я знаю эту строфу въ Иліадѣ, говоритъ Гарри, краснѣя: — Эту строфу, да еще строфъ пять.

Голова Гарри склонилась на грудь. Онъ вспомнилъ о братѣ.

— О, мой братъ Джоржъ зналъ всю Иліаду и всю Одиссеею; онъ зналъ всѣ книги, которыя обращаются въ свѣтѣ.

— Что за дичь вы понесли? говоритъ Вилль, обращаясь къ мистеру Самсону.

При этомъ замѣчаніи проповѣдникъ серьезно началъ говорить о собакахъ и ихъ достоинствахъ. По его мнѣнію, собаки мистера Вильяма были превосходны. Отъ собакъ разговоръ перешелъ къ лошадямъ. Мистеръ Вильямъ интересовался знать, въ какомъ положеніи находились конскія скачки въ Гунтингдонѣ.

— Привезли ли вы о нихъ что нибудь новенькое?

— Пари идетъ пять и четыре за Брилльянта противъ всего бѣга, серьезнымъ тономъ отвѣчаетъ проповѣдникъ: но Язонъ тоже добрый конь.

— А кому принадлежитъ онъ? спрашиваетъ милордъ.

— Герцогу Анкастеру. Отъ Картуша и миссъ Лангли, отвѣчаетъ проповѣдникъ. Бываютъ ли въ Виргиніи конскія скачки, мистеръ Варрингтонъ?

— Бываютъ ли у насъ? восклицаетъ Гарри. Гм! я давно желаю посмотрѣть на ваши скачки!

— Въ самомъ дѣлѣ… и, разумѣется, подержать пари? продолжаетъ мистеръ Самсонъ.

— Почему же? я дѣлалъ подобныя вещи, съ улыбкой отвѣчаетъ Гарри.

— Я держу съ вами пари за Брилльянта! восклицаетъ мистеръ Вильямъ.

— А я противъ Язона, говоритъ проповѣдникъ.

— Не знаю, право, держать ли мнѣ пари за лошадей, говоритъ Гарри, удивляясь словамъ проповѣдника и вспомнивъ его рѣчь, сказанную не далѣе, какъ полчаса тому назадъ.

— Не написать ли домой и не спросить ли объ этомъ вашу матушку? съ язвительной усмѣшкой говоритъ мистеръ Вильямъ.

— Вилль, Вилль! восклицаетъ милордъ. Нашъ кузенъ имѣетъ полное право держать и не держать пари. Только я предупреждаю васъ, Гарри Варрингтонъ, — берегитесь того и другаго. Вилль старый напилокъ, не смотря на то, что у него гладкое лицо; а что касается до мистера Самсона, то лукавый, кажется, имъ совершенно овладѣлъ.

Намекъ Вилля на мадамъ Эсмондъ привелъ Гарри въ крайнее негодованіе.

— Надо вамъ сказать, кузенъ Вилль, сказалъ Гарри: я привыкъ распоряжаться моими дѣлами по своему усмотрѣнію, и не хочу, чтобы въ этомъ отношеніи руководили мною какія бы то ни было лэди. Я имѣю привычку держать пари по собственному своему уразумѣнію, и вовсе не нуждаюсь въ совѣтѣ моихъ родственниковъ. Я вамъ гость, и вы, безъ всякаго сомнѣнія, вызовомъ своимъ желаете оказать мнѣ гостепріимство; извольте, я съ удовольствіемъ принимаю вашъ вызовъ. Итакъ, пари идетъ ровное.

— Какъ ровное? восклицаетъ Вилль.

— Разумѣется; это самое прямое дѣло; такъ значится въ газетѣ, которую вы дали мнѣ.

— О нѣтъ! проворчалъ Вилль. Пари идетъ пять и четыре, это фактъ и вы можете принять его, если вамъ угодно.

— Извольте, кузенъ; я согласенъ; согласенъ принять и ваше пари, мистеръ Самсонъ.

— Три и одинъ противъ Язона. Идетъ! говорить мистеръ Самсонъ.

— Стоитъ ли держать такое пари, мистеръ Самсонъ? спрашиваетъ Гарри съ такимъ гордымъ видомъ, какъ будто въ его карманѣ заключалась вся улица Ломбардъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Три и одинъ или тридцать и десять. Для бѣднаго пастора и этого весьма достаточно.

— Изъ сотни, которую мнѣ отпускаютъ на четверть года, это выйдетъ порядочный кушъ, думаетъ Гарри. Но ничего; не позволю же этимъ надменнымъ англичанамъ воображать, что я ихъ боюсь. Не я начиналъ; и для чести Старой Виргиніи не отступлю ни на шагъ.

Устроивъ эти денежныя сдѣлки, Вильямъ Эсмондъ съ нахмуреннымъ лицомъ пошелъ на конюшню, гдѣ въ обществѣ грумовъ любилъ выкуривать трубку табаку. Любезный проповѣдникъ отправился засвидѣтельствовать почтеніе дамамъ и раздѣлить съ ними воскресную трапезу, которая въ это время была уже готова. Лордъ Кастльвудъ и Гарри остались одни. Со времени пріѣзда виргинскаго юноши, милордъ рѣдко удостоивалъ его своимъ разговоромъ. Въ обращеніи онъ былъ очень любезенъ, но до такой степени молчаливъ, что часто, занимая за столомъ первое мѣсто, выходилъ изъ-за него, не сказавъ ни слова.

— Надо думать, что ваше американское помѣстье въ настоящее время занимаетъ значительное пространство? сказалъ милордъ, обращаясь къ Гарри.

— Да; по моему мнѣнію, оно нисколько не меньше всякаго англійскаго графства, отвѣчалъ Гарри: почва довольно хороша для многихъ произрастѣній.

— Въ самомъ дѣлѣ! съ изумленіемъ сказалъ милордъ. Произведенія того помѣстья были весьма ограниченны, когда оно принадлежало моему отцу.

— Извините, милордъ. Вамъ должно быть извѣстно, какимъ образомъ «оно» принадлежало вашему отцу! вскричалъ юноша съ нѣкоторымъ одушевленіемъ. Оно принадлежало потому, что дѣдушка мой не хотѣлъ входить въ законныя свои права.

— Конечно, конечно, торопливо говорить милордъ.

— Я хочу этимъ сказать, кузенъ, что мы виргинскимъ нашимъ дамамъ нисколько не обязаны, продолжалъ Гарри Варрингтонъ: — ничѣмъ не обязаны, кромѣ развѣ гостепріимства, которое вы оказываете мнѣ въ настоящее время.

— На гостепріимство наше вы всегда имѣете полное право надѣяться. Вы, кажется, не въ духѣ отъ пари, которое подержали?

— Да, отвѣчалъ юноша: дѣйствительно я не въ духѣ. Ваше гостепріимство, сэръ, далеко не похоже на наше, — и это фактъ. Намъ пріятно видѣть у себя посторонняго человѣка; мы радушно подаемъ ему руку и стараемся доставить всевозможныя удовольствія. Здѣсь же вы принимаете насъ, даете намъ обильное количество и пищи и вина, — это правда; но, повидимому, для васъ все равно, гостимъ ли мы у васъ, или нѣтъ? Это я замѣтилъ съ минуты моего прибытія въ вашъ домъ, милордъ. Я, надо вамъ замѣтить, не могу не высказать того, что лежитъ на сердцѣ; и теперь, когда я высказалъ, мнѣ стало легче.

Съ этими словами разгнѣванный молодой человѣкъ пустилъ по бильярду шаръ, потомъ захохоталъ и посмотрѣлъ на старшаго своего родственника.

— A la bonne heure! Мы холодны къ незнакомымъ людямъ внутри и внѣ нашего дома. Мы не простираемъ объятій для мистера Варрингтона и не рыдаемъ при встрѣчѣ съ нашимъ кузеномъ. Не плачемъ, когда онъ уѣзжаетъ… Но за то это дѣлается откровенно, мы не притворяемся.

— Нѣтъ, дѣйствительно. Вы очень откровенно завлекаете его въ пари, съ негодованіемъ говоритъ Гарри.

— Развѣ въ Виргиніи нѣтъ этого обыкновенія и развѣ ваши любители конскихъ скачекъ не стараются поддѣть другъ друга? Позвольте васъ спросить, что вы разсказывали тетушкѣ о британскихъ офицерахъ и какомъ-то Томѣ изъ Спотсильваніи?

— Вотъ это мило! восклицаетъ Гарри. Это значитъ, что пріѣзжій человѣкъ долженъ, какъ говорится, смотрѣть въ оба. Мистеръ Самсонъ совсѣмъ иное дѣло: пусть онъ выигрываетъ; я этому радъ. Но родственникъ! Подумать только, что родной мой кузенъ хочетъ взять съ меня деньги!

— Удивляться тутъ нечему! случается, и сынъ обираетъ отца! Мой братъ съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхалъ изъ Кэмбриджа постоянно занимается игрой. Если вы вздумаете играть въ карты съ нимъ, отъ чего онъ никогда не откажется, то повѣрьте, онъ обыграетъ васъ, если только представится къ тому малѣйшая возможность.

— И прекрасно! говоритъ Гарри. Я готовъ играть съ нимъ во всѣ игры, которыя знаю; готовъ плясать съ нимъ, ѣздить верхомъ, кататься на лодкѣ, стрѣлять, словомъ дѣлать все, что угодно!

Милорда забавляли слова юноши и онъ протянулъ ему руку.

— Все, только не драться съ нимъ, сказалъ онъ.

— Вотъ еще вздорь! Да я его отдѣлаю бичемъ! повѣсьте меня, если это неправда? воскликнулъ юноша. Но взглядъ изумленія и неудовольствія со стороны нобльмена принудили его образумиться.

— Тысяча извиненій, милордъ! сказалъ Гарри, вспыхнувъ до-нельзя и схвативъ руку своего кузена. Подъ вліяніемъ досады и злобы я говорилъ о дурныхъ привычкахъ и поступкахъ, а самъ между тѣмъ поступаю вдвое дурнѣе, обнаруживая гнѣвъ и похваляясь дерзостью передъ хозяиномъ дома и родственникомъ. Повѣрьте мнѣ — хвастаться не въ характерѣ американца, — это фактъ.

— Вы первый американецъ, котораго я встрѣчаю, говорить милордъ съ улыбкой: — и вѣрю вамъ вполнѣ. Я только предостерегаю васъ на счетъ картъ, на счетъ пари и больше ничего.

— Пожалуйста, не безпокойтесь за виргинца! Мы съ кѣмъ угодно поборемся, возразилъ Гарри.

Лордъ Кастльвудъ едва удержался отъ смѣху. Его брови согнулись въ дугу и сѣрые глаза его потупились въ землю.

— Итакъ вы можете держать пари на пятьдесятъ гиней, и проиграть ихъ? Тѣмъ болѣе вамъ чести, кузенъ. Изъ этого можно заключить, что ваши виргинскія помѣстья приносятъ большіе доходы?

— Больше, чѣмъ достаточно для насъ всѣхъ; доходовъ этихъ было бы достаточно и тогда, когда насъ было бы вдесятеро больше, отвѣчалъ Гарри.

— Онъ хочетъ выпытывать меня, подумалъ юноша.

— Надо полагать поэтому, что мадамъ Эсмондъ назначаетъ сыну своему и наслѣднику хорошее содержаніе?

— Содержаніе мое неограниченно: я беру столько денегъ, сколько мнѣ нужно, отвѣчаетъ Гарри.

— Peste! Я бы желалъ имѣть такую мать! воскликнулъ милордъ. Къ сожалѣнію, я имѣю мачиху, которая отъ меня же тянетъ деньги. Но вотъ и обѣденный звонокъ. Не отправиться ли намъ въ столовую?

И милордъ, взявъ руку молодаго своего друга, повелъ его въ столовую.

За столомъ мистеръ Самсонъ былъ предметомъ восхищенія; онъ разсказывалъ дамамъ сотни пріятныхъ анекдотовъ. Будучи домашнимъ священникомъ лорда Кастльвуда, онъ въ тоже время былъ проповѣдникомъ въ Лондонѣ, въ новой капеллѣ въ кварталѣ Мэй Фэйръ, на устройство которой лэди Витльси (столь хорошо извѣстная въ царствованіе Георга I) завѣщала значительный капиталъ. Мистеръ Самсонъ имѣлъ запасъ избраннѣйшихъ анекдотовъ о всѣхъ клубахъ и обществахъ, самыя новѣйшія свѣдѣнія о томъ, кто бѣжалъ изъ родительскаго дома и съ кѣмъ, новѣйшія каламбуры мистера Селивайна; зналъ о послѣднемъ безумномъ пари Марча и Рокингэма. Ему извѣстно было изъ-за чего старикъ-король поссорился съ мадамъ Валмоденъ; онъ зналъ, что у герцога появилась новая фаворитка; зналъ, кто былъ въ милости у принцессы валлійской, кто былъ повѣшенъ въ прошлый понедѣльникъ, и какъ держалъ себя преступникъ, когда везли его на казнь. Мистеръ Самсонъ сообщалъ всѣ эти свѣдѣнія восхищеннымъ лэди и молодому провинціалу, приправляя разговоръ свой такими рѣзкими выраженіями и бойкими шутками, что Гарри, недавно прибывшій изъ колоній, и непривыкшій еще къ утонченностямъ лондонской жизни, приведенъ былъ въ величайшее изумленіе. Лэди, старыя и молодыя, отъ души смѣялись и бойкимъ шуткамъ и рѣзкимъ словамъ мистера Самсона. Не страшитесь, прекрасныя читательницы. Мы не намѣрены ни оскорблять чувства вашей плѣнительной скромности, ни вызывать румянца на ваши дѣвственныя щечки. Мы скажемъ только, что кастльвудскія лэди, не думая ужасаться, слушали забавные анекдоты проповѣдника, пока не прозвонилъ церковный колоколъ къ вечерней службѣ и не заставилъ мистера Самсона удалиться отъ общества на полчаса времени. Проповѣди не было. Проповѣдникъ спѣшилъ воротиться къ бургундскому. Мистеръ Вилль потребовалъ свѣжую бутылку, изъ которой мистеръ Самсонъ, убѣгая въ церковь, выпилъ еще одну рюмку.

Не прошло и полчаса, какъ мистеръ Самсонъ воротился и громко приказалъ подать бутылку вина, съ окончаніемъ которой кавалеры перешли въ гостинную къ двумъ открытымъ ломбернымъ столамъ. Столы эти не закрывались втеченіе большей части дня, и за ними семейство Кастльвуда проводило большую часть времени. Мадамъ де-Бернштэйнъ играла въ пикетъ лучше всѣхъ своихъ родственницъ; только одинъ мистеръ Самсонъ изъ цѣлаго кружка могъ состязаться съ ея сіятельствомъ.

Въ этихъ пріятныхъ развлеченіяхъ прошелъ воскресный день. Вечеръ быль прекрасный. Заговорили о прогулкѣ по парку и о партіи въ вистъ въ лѣтнемъ павильонѣ; но большинство голосовъ предпочитало провести время дома. Многія лэди объявили, что, по ихъ мнѣнію, видъ трехъ онёровъ на рукѣ, при хорошихъ картахъ, въ тысячу разъ очаровательнѣе всякой очаровательной картины въ природѣ; солнце опустилось уже за вершины вязовъ и тополей, а они все еще сидѣли за картами; грачи, возвращаясь домой, прокаркали свою вечернюю пѣсню, а они и не трогались съ мѣстъ; часы на церковной башнѣ били одинъ за другимъ, но никто этого не замѣчалъ; время за зелеными столами летѣло для игравшихъ не замѣтно; наконецъ показалась луна, замерцали звѣзды, пробило девять часовъ и метръ-дотель объявилъ о поданномъ ужинѣ.

Во время этой трапезы, раздался пронзительный звукъ почтальонскаго рожка; черезъ нѣсколько минутъ милорду подали мѣшокъ съ письмами. Его сіятельство вынулъ письма и отложилъ ихъ въ сторону, вынулъ газеты и началъ ихъ читать. Дойдя до одной статьи, онъ улыбнулся, посмотрѣлъ на молодаго виргинца и передалъ газету брату Виллю, который въ это время былъ, какъ нельзя болѣе, доволенъ собою; ему во весь вечеръ, какъ говорится, везло счастіе, благодаря которому онъ выпилъ значительное количество вина.

— Прочитай, Вилль, — вотъ здѣсь, говоритъ милордъ.

Мистеръ Бильямъ взялъ газету, и, прочитавъ статью указанную братомъ, сдѣлалъ восклицаніе, отъ котораго вскрикнули всѣ лэди.

— Праведное Небо, Вильямъ, что съ тобой сдѣлалось? восклицаетъ одна сестра за другою.

— Помилуй, дитя мое, возможно ли произносить такія страшныя клятвы? говоритъ нѣжная мать молодаго человѣка.

— Что тамъ такое? спрашиваетъ баронесса, начинавшая дремать послѣ обычнаго пріема пунша и пива.

— Прочитайте, Самсонъ! говоритъ мистеръ Бильямъ, швыряя проповѣднику газету и принимая видъ свирѣпѣе, чѣмъ у турка.

— Попались! клянусь Небомъ, попались! восклицаетъ проповѣдникъ, бросая отъ себя бумагу.

— Кузенъ Гарри! вы необычайно счастливы, сказалъ милордъ, и вмѣстѣ съ этимъ взявъ газету прочиталъ изъ нея слѣдующее: «серебряное блюдо въ Гуитингдонѣ выиграно Язономъ, который обогналъ Брилльянта, Пиѳію и Джинджера. Пари состоялось пять и четыре за Брилльянта противъ всего бѣга, три и одинъ противъ Язона, семь и два противъ Пиѳіи, двадцать и одинъ противъ Джинджера».

— Мистеръ Варрингтонъ! я долженъ вамъ половину моего скуднаго жалованья, простоналъ проповѣдникъ. Я вамъ заплачу, когда благородному патрону моему угодно будетъ удовлетворить меня деньгами.

— Проклятое счастье! произноситъ мистеръ Вильямъ, стиснувъ зубы: — вотъ что значитъ держать пари въ воскресенье.

Сказавъ это, молодой человѣкъ началъ искать утѣшенія въ новомъ пуншевомъ стаканѣ.

— Ничего, кузенъ Вилль! Вѣдь мы шутили, вскричалъ Гарри. Я не въ состояніи взять деньги отъ моего родственника.

— Чортъ возьми, сэръ! неужьли вы полагаете, что мнѣ нечѣмъ заплатить проигрыша? спрашиваетъ мистеръ Вильямъ: — неужьли вы думаете, что я захочу быть обязаннымъ кому нибудь? Славная шутка. Не правда ли, мистеръ Самсонъ?

— Я слыхивалъ и лучше, отвѣчалъ проповѣдникъ.

— Но, чортъ возьми! давайте еще пуншу!

Будемъ надѣяться, что дамы не дождались повторенія этого напитка; мы знаемъ за достоверное, что втеченіе вечера онѣ уже выпили довольно.

ГЛАВА XVI,
ВЪ КОТОРОЙ ГУМБО ПОКAЗЫBАЕТЪ УМѢНЬЕ ВЛАДѢТЬ СTАРИННЫМЪ АНГЛІЙСКИМЪ ОРУЖІЕМЪ.

Нашъ молодой виргинецъ, выигравъ суммы денегъ отъ кузена и проповѣдника, считалъ себя обязаннымъ предоставить имъ случай воротить.этотъ проигрышъ. Образъ его жизни едва ли одобрили бы его мама и другіе здравомыслящіе моралисты. Онъ игралъ въ карты чрезвычайно много. Кромѣ ежедневнаго виста съ дамами, который начинался вскорѣ послѣ обѣда и продолжался до ужина, иногда случались игры, въ которыхъ выигрывались или проигрывались значительныя суммы денегъ и въ которыхъ принимали участіе всѣ джентльмены, включая и милорда Кастльвуда. Послѣ воскреснаго разговора, милордъ сдѣлался любезнѣе и откровеннѣе въ обхожденіи съ своимъ родственникомъ, держалъ съ нимъ пари, игралъ въ баггэмонъ и пикетъ. Мистеръ Вильямъ и мистеръ Самсонъ любили поиграть въ кости; но предавались этому развлеченію скрытно отъ дамъ, которыя неоднократно вынуждали обѣщанія отъ кузена Вилля, что онъ не только не вовлечетъ виргинца въ азартныя игры, но и самъ будетъ держаться отъ нихъ, какъ можно дальше. Само собою разумѣется, Вилль обѣщалъ и своей теткѣ и своей матери, давалъ имъ благородное слово не играть никогда въ карты; но лишь только семейство удалялось на покой, мистеръ Вилль бралъ кости, бутылку рому и отправлялся въ комнаты кузена Гарри, гдѣ онъ, Галь и мистеръ Самсонъ просиживали до разсвѣта.

Гарри, описывая лорду Кастльвуду состояніе материнскаго помѣстья въ Америкѣ, не желалъ ни ввести своего родственника въ заблужденіе, ни хвастаться, ни лгать, потому что юноша, — нужно отдавать ему справедливость, былъ честнаго и правдиваго характера. Живя, однакоже, дома, молодой человѣкъ, надо признаться, свелъ знакомство съ обществомъ, весьма нереспектабельнымъ — съ жокеями, съ постоянными членами тавернъ, игроками и охотниками, которые въ значительномъ количествѣ находились въ его родной колоніи. Тамошняя аристократія, владѣя неграми, которые обработывали поля, засѣвали ихъ табакомъ и рисомъ, находила развлеченіе только въ охотѣ и убивала время за картами или за пуншевою чашею. Гостепріимство въ колоніи не имѣло границъ; домъ каждаго былъ домомъ сосѣда. Безпечные, празднолюбивые помѣщики ѣздили изъ одного дома въ другой, находя въ каждомъ изъ нихъ радушіе и изобиліе. Иной виргинскій помѣщикъ не имѣлъ порядочнаго сѣдла, а нерѣдко сопровождаемъ былъ босоногимъ лакеемъ; но корма для лошадей всегда было довольно, и въ полуразрушенныхъ стѣнахъ, за разбитыми стеклами пріемнаго зала, пріѣзжій всегда находилъ обиліе вина и дичи. Гарри переспалъ на многихъ соломенныхъ матрацахъ и часто наслаждался нескончаемыми, шумными, веселыми попойками за бутылками бордосскаго и за разбитыми пуншевыми чашами, пока утро не заглядывало въ окна и не наступало время отправляться на охоту. Его братъ былъ несравненно воздержнѣе, въ чемъ юноша чистосердечно и съ сокрушеннымъ сердцемъ сознавался. Что же дѣлать, если природа создаетъ людей неодинаково: иные любятъ книги и чай, другимъ правится пить бургундское и носиться съ борзыми по отъѣзжимъ полямъ. Наклонности нашего молодаго друга были быстро подмѣчены его родственниками въ Англіи. Никто изъ нихъ не былъ пристрастенъ къ пуританской строгости; никто изъ нихъ не осуждалъ Гарри за его разгульный образъ жизни. Сто лѣтъ тому назадъ нравы были испорченнѣе, языки свободнѣе; въ разговорѣ употреблялись такія выраженія и дѣлались такія вещи, при названіи которыхъ вы бы вскрикнули и закрыли уши. Да, мадамъ, мы теперь не то, что были наши предки. Не должны ли мы благодарить судьбу, которая такъ улучшила нашу нравственность и поставила насъ на такую высокую степень.

Гарри Варрингтонъ, внимательно слѣдя за каждымъ шагомъ людей, его окружавшихъ, и полагая, не безъ основанія, что его кузены намѣрены выпытать отъ него всю подноготную относительно его состоянія, считалъ за лучшее совѣтоваться по дѣламъ своимъ съ самимъ собою, и по всѣмъ играмъ, во всякаго рода охотѣ быть въ дружескихъ отношеніяхъ съ тремя джентльменами, въ обществѣ которыхъ ему привелось обращаться. Даже въ благородной игрѣ на бильярдѣ, Гарри черезъ нѣсколько дней держался наравнѣ съ кузенами и ихъ почтеннымъ проповѣдникомъ. Его дѣдушка любилъ эту игру, и выписанный изъ Европы бильярдъ его былъ лучшимъ изъ весьма немногихъ бильярдовъ, существовавшихъ въ его величества провинціи Виргиніи. Мистеръ Вилль, принимая въ соображеніе неравенство партіи, не хотѣлъ при началѣ обыгрывать молодаго игрока. Послѣ перваго пари, Гарри держалъ себя чрезвычайно осторожно въ отношеніи къ мистеру Виллю, и мистеръ Вилль признавался, не безъ уваженія, что американецъ не уступалъ ему и даже превосходилъ его во многомъ. Хотя Гарри и игралъ такъ отлично, что могъ обыгрывать проповѣдника, и вскорѣ сравнялся съ Виллемъ, который, само собою разумѣется, бралъ верхъ надъ сестрами, но какимъ же это образомъ случалось, что въ игрѣ съ кузинами мистеръ Варрингтонъ часто выходилъ вторымъ? Онъ какъ нельзя болѣе, былъ вѣжливъ ко всѣмъ существамъ, носившимъ юбку; эта вѣжливость, которая беретъ свое начало со временъ незапамятныхъ, сохранилась и въ его странѣ. Всѣ женщины, входившія въ составь кастльвудскаго учрежденія, любили молодаго джентльмена. Угрюмая экономка смягчала при немъ свою физіономію, толстая повариха привѣтствовала его своими закоптѣлыми улыбками, горничныя, французской и англійской націи безъ различія, смѣялись и заигрывали съ нимъ, хорошенькая дочь привратника всегда имѣла ласковое слово въ отвѣтъ на его слова. Мадамъ де-Бернштэйнъ замѣчала все это, и хотя ничего не говорила, но тщательно слѣдила за наклонностями юноши и его поведеніемъ.

Теперь научите меня опредѣлить лѣта лэди Маріи Эсмондъ. Въ тѣ дни не было такого множества книгъ англійскихъ пэровъ, какъ въ наше, и потому нисколько неудивительно, если я ошибусь на нѣсколько лѣтъ, на цѣлый пятокъ и даже на два. Когда Вилль говорилъ, что ей тридцать пять, то, конечно, дѣлалъ это изъ зависти, и, кромѣ того, онъ постоянно любилъ преувеличивать. Марія была ему полусестра. Она и милордъ были дѣти лорда Кастльвуда отъ первой жены, нѣмецкой лэди, на которой, какъ извѣстно, милордъ женился во время войнъ королевы Анны. Баронъ Бернштэйнъ, женившійся на тетушкѣ Маріи, Беатриксѣ, вдовѣ епископа Тушера, былъ тоже нѣмецъ, ганноверскій нобльменъ и родственникъ первой лэди Кастльѣудъ. Если милэди Марія родилась въ царствованіе Георга I, а его величество Георгъ II царствовалъ тридцать лѣтъ: то какимъ же образомъ могло ей быть двадцать семь лѣтъ, какъ она сама говорила Гарри Варрингтону?

— Я стара, дитя мое, говорила она. (Разговаривая съ Гарри наединѣ, она всегда называла его дитей). Я столѣтняя старуха. Мнѣ двадцать семь лѣтъ. Я могу быть вашей матерью.

— Милэди, отвѣчалъ Гарри: — вы могли бы быть матерью всѣхъ купидоновъ, — увѣряю васъ. На мой видъ, вамъ нѣтъ и двадцати, — клянусь честью!

Лэди Марія казалась какихъ угодно лѣтъ. Она была блондинка съ лицомъ ослѣпительной бѣлизны и нѣжнаго румянца, съ роскошными бѣлокурыми волосами, которые падали на ея мраморныя плечи, съ прекрасными пухленькими ручками, которыя она мастерски умѣла выказать, играя на бильярдѣ съ кузеномъ Гарри. Когда наклонялась надъ бильярдомъ, чтобы вѣрнѣе сдѣлать ударъ, Гарри спѣшилъ взглянуть на маленькую ножку, на маленькій чулокъ съ стрѣльчатыми узорами, на маленькій башмачекъ изъ чорнаго атласа съ красными каблучками, и юноша приходилъ тогда въ невыразимый восторгъ; онъ готовъ быль поклясться, что въ цѣломъ мірѣ не было такой ножки, такого чулочка, такого башмачка! А между тѣмъ, — о глупенькій Гарри! ножка твоей матери была несравненно милѣе и на полдюйма короче, чѣмъ у лэди Маріи! Впрочемъ, дѣло извѣстное: юноши не имѣютъ привычки восхищаться ножками и башмачками своихъ маменекъ.

Безъ всякаго сомнѣнія, лэди Марія была очень добра и внимательна къ Гарри, когда они оставались одни. Передъ сестрой же, передъ теткой, передъ мачихой, она смѣялась надъ нимъ, называла его простофилей, мальчишкой и Богъ вѣсть какими неблагозвучными именами? За глазами и даже прямо въ лицо она передразнивала его произношеніе, которое сильно отзывалось деревенщиной. Гарри краснѣлъ и подъ руководствомъ англійскихъ наставницъ старался исправить недостатки своего американскаго выговора. Его тетка увѣряла, что эти наставницы въ весьма скоромь времени сдѣлаютъ изъ него прекраснаго молодаго человѣка.

Лордъ Кастльвудъ, какъ мы уже сказали, съ каждымъ днемъ становился все любезнѣе и дружелюбнѣе къ своему гостю и родственнику. Пока посѣвы не были убраны съ полей, охоты быть не могло, и всѣ развлеченія этого рода ограничивались случайными поѣздками въ Винчестеръ на пѣтушьи бои, или въ Гекстонъ на ярмарку, гдѣ бывала травля быковъ. Съ Виллемъ ѣздилъ Гарри на сосѣднія ярмарки и на конскія скачки. Молодой виргинецъ былъ представленъ нѣкоторымъ провинціальнымъ семействамъ — Генлеямъ изъ Грэнджа, Кролеямъ изъ королевскаго Кроли, Редмэйнамъ изъ Ляйонсдена и проч. Сосѣди пріѣзжали въ своихъ громадныхъ каретахъ и проводили по два, по три дни чисто по деревенски. Пріѣзжало бы, можетъ быть, такихъ гостей и больше, еслибъ кастльвудское семейство не боялось огорчить мадамъ де-Бернштэйнъ. Она не любила деревенскаго общества; деревенское общество и деревенскій разговоръ приводилъ ее въ какое-то раздраженіе.

— Намъ будетъ веселѣе, когда уѣдетъ тетушка, — признавались молодые люди. Мы имѣли причину — быть съ ней какъ можно любезнѣе. Вы знаете, какъ любилъ ее нашъ папа? И не безъ основанія. Находясь въ то время при дворѣ и пользуясь особенными милостями короля и королевы, она доставила нашему папа графскій титулъ. Послѣ этого ничего нѣтъ удивительнаго, если она повелѣваетъ здѣсь и даже весьма много. Мы всѣ ее боимся; даже старшій братъ благоговѣетъ передъ ней; а что касается до мачихи, то она повинуется ей болѣе, чѣмъ нашему папа, которымъ, впрочемъ, она управляла съ желѣзнымъ жезломъ въ рукѣ. Да; въ Кастльвудѣ гораздо веселѣе, когда не бываетъ тетушки. Тогда и общество многолюднѣе. Вы, Гарри, вѣрно пріѣдете къ намъ, когда у насъ наступятъ веселые дни. Неправдали? вѣдь это вашъ домъ. Я такъ обрадовалась, — о какъ обрадовалась, когда мой брать объявилъ, что, по его мнѣнію, этотъ домъ принадлежитъ вамъ!

Послѣ этой очаровательной рѣчи, молодому юношѣ протягивается миленькая ручка и на немъ самомъ съ чрезвычайно дружелюбнымъ выраженіемъ останавливается пара голубыхъ, прекрасныхъ глазъ. Гарри пламенно хватаетъ ручку. Не знаю, какими бы привиллегіями родства не воспользовался онъ, еслибъ не былъ такъ робокъ. Англичанъ вообще называютъ самолюбивыми и холодными. Такими сначала считалъ Гарри и своихъ родственниковъ: но какъ сильно въ этомъ ошибался! Какъ добры и любезны они, особливо графъ и милая неоцѣненная Марія. Графъ, это олицетворенное добродушіе, обѣщалъ ввести его въ лондонское общество, представить ко двору и въ клубъ Вайта. Гарри приказано было считать Кастльвудъ своимъ собственнымъ домомъ. Онъ слишкомъ поспѣшно сдѣлалъ заключеніе относительно своихъ Гэмпширскихъ родственниковъ. Все это, съ многими выраженіями сокрушеннаго сердца, Гарри написалъ во второй своей депешѣ въ Виргинію, присовокупивъ, что кузина лэди Марія настоящій ангелъ.

— Ужь не влюбленъ ли онъ въ этого ангела! восклицаетъ Моунтэйнъ.

— Вздоръ! не можетъ быть! Моей племянницѣ лѣтъ подъ сорокъ, сказала мадамъ Эсмондъ. Я очень хорошо ее помню, — безобразное, неуклюжее, рыжее созданіе, — ноги у нея, совершенно какъ кузничные мѣха.

Скажите, гдѣ же истина и кто ее знаетъ? Въ самомъ ли дѣлѣ красота имѣетъ свои прелести, или это такъ только намъ кажется? Поэтому можно сказать, что и Венера была косая. Что у нея кривыя ноги, рыжіе волосы и согнутая спина? О добрый и прекрасный геній мой! дай свѣтъ глазамъ моимъ, дабы въ любимомъ мною предметѣ, я видѣлъ верхъ совершенства. Покрой прелестные глаза владычицы сердца моего самымъ сильнымъ оживляющимъ бальзамомъ, дабы неуклюжая моя голова казалась ей миловидною, и дабы она постоянно вѣнчала мои уши свѣжими розами!

Не одинъ только Гарри Варринстонъ былъ фаворитомъ на господской и людской половинахъ Кастльвуда, но и его лакей Гумбо пользовался любовію и уваженіемъ отъ многихъ лицъ, составлявшихъ домашній кружокъ. Гумбо имѣлъ сотни дарованій. Онъ былъ отличный рыбакъ, охотникъ и кузнецъ; превосходно умѣлъ убирать волосы и усовершенствовался въ этомъ искусствѣ подъ руководствомъ швейцарца, камердинера милорда. Онъ изучилъ приготовленіе многихъ виргинскихъ блюдъ, и узналъ отъ француза, повара милорда, множество поварскихъ секретовъ. Мы уже слышали въ церкви его мелодическій голосъ; онъ пѣлъ не только божественные гимны, но и свѣтскія пѣсни; самъ слагалъ аріи и сочинялъ грубые каламбуры, по обычаю своего народа. Онъ игралъ на скрипкѣ такъ очаровательно, что подъ звуки его музыки плясали всѣ кастльвудскія дѣвушки, и когда онъ являлся съ своей скрипкой въ деревенской гостинницѣ подъ вывѣскою «Три Замка», то непремѣнно получалъ безденежно кружку элю. Онъ былъ ласковъ и любилъ играть съ деревенскими дѣтьми. Словомъ, негръ мистера Варрингтона былъ общимъ любимцемъ во всемъ кастльвудскомъ владѣніи.

Кастльвудской челяди не трудно было замѣтить, что мистеръ Гумбо любилъ лгать, — и это неопровержимый фактъ вопреки всѣмъ его прекраснымъ качествамъ. Напримѣръ въ церкви, въ тотъ день, когда онъ пѣлъ такъ восхитительно, онъ показывалъ видъ, что поетъ по книгѣ, которая лежала передъ нимъ и передъ Молли, тогда какъ на открытыхъ страницахъ слова были совсѣмъ не тѣ, которыя онъ пѣлъ. Онъ говорилъ, что понимаетъ ноты, и когда швейцарецъ — лакей принесъ ему нѣсколько листковъ, мистеръ Гумбо повернулъ ихъ вверхъ ногами. Эти примѣры случались ежедневно и были очевидны для всей прислуги Кастльвуда. Они знали, что Гумбо былъ лжецъ, но несмотря на эту маленькую слабость, онъ все таки въ глазахъ ихъ былъ прекраснымъ человѣкомъ; они еще не знали, какъ сильно онъ лгалъ, и вѣрили ему гораздо болѣе, чѣмъ бы слѣдовало, — вѣрили потому, я думаю, что имъ это нравилось.

Мистеръ Гумбо, какъ ни было въ немъ сильно чувство изумленія и зависти при видѣ роскоши и комфорта въ англійскомъ Кастльвудѣ, скрывалъ свои ощущенія и очень хладнокровно осматривалъ замокъ, паркъ, пристройки и конюшни. Лошади, говорилъ онъ, довольно хороши; но въ виргинскомъ Кастльвудѣ несравненно лучше и числомъ вшестеро больше, такъ что для ухода за ними приставлено четырнадцать или осьмнадцать грумовъ, — хорошенько онъ не могъ упомнить. Экипажи мадамъ Эсмондъ лучше экипажей милорда : на нихъ гораздо больше золота. Что касается до ея садовъ, то они занимали цѣлые акры и въ нихъ росли и цвѣли плоды и цвѣты, какіе только есть подъ солнцемъ. Ананасы и персики въ Виргиніи такъ обыкновенны, что тамъ кормятъ ими поросятъ. У нихъ было отъ двадцати до сорока садовниковъ, — небѣлыхъ садовниковъ, а чорныхъ, какъ онъ самъ. Въ домѣ находилось отъ двадцати до сорока ливрейныхъ лакеевъ, кромѣ служанокъ, — трудно припомнить сколько было служанокъ, но приблизительно такъ, штукъ пятьдесятъ было и все это собственность мадамъ Эсмондъ; каждый человѣкъ стоитъ ей не меньше сотни червонцевъ, въ восемь талеровъ каждый. А какъ, примѣрно, великъ такой червонецъ? Больше гинеи, несравненно больше. Уфъ, подумаешь, мадамъ Эсмондъ получаетъ въ годъ отъ двадцати до тридцати тысячъ гиней, — всѣ комнаты биткомъ набиты серебромъ и золотомъ. Мистеръ Гумбо пріѣхалъ на одномъ изъ ея кораблей; у нея бездна кораблей, — Гумбо не въ состояніи ихъ сосчитать; помѣстья ея, покрытыя табакомъ и неграми, разстилаются на недѣлю пути. И что же, мистеръ Гарри наслѣдникъ всего этого богатства? Разумѣется, послѣ мистера Джоржа, котораго индійцы убили и скальпировали, онъ прямой и законный наслѣдникъ. Гумбо самъ перебилъ множество индійцевъ и старался спасти мистера Джоржа, но нельзя; онъ принадлежалъ мистеру Гарри — мистеръ Гарри страшный богачь, — такой богачь, что невозможно и представить. Онъ теперь въ траурѣ по мистерѣ Джоржѣ; но вы посмотрѣли бы въ Бристолѣ его сундуки — полнехоньки платья, шитаго золотомъ, съ кружевами, съ брильянтами. Да; мистеръ Гарри богатѣйшій человѣкъ во всей Виргиніи и могъ бы взять съ собой отъ двадцати до шестидесяти лакеевъ; но счелъ за лучшее путешествовать только съ однимъ самымъ лучшимъ, и нужно ли говорить, что этотъ самый лучшій былъ Гумбо.

Эта исторія была сочинена не вдругъ. Мистеръ Гумбо разсказывалъ ее постепенно, и, конечно, дѣлалъ ничтожныя противорѣчія, во время своего повѣствованія, но впослѣдствіи, разсказывая ее раза три въ людской и въ квартирѣ эконома, былъ чрезвычайно вѣренъ и силенъ въ своей ролѣ; онъ до точности зналъ число невольниковъ мадамъ Эсмондъ и цифру ея годоваго дохода. Впрочемъ, правду надо сказать, что на работу, которую можетъ сдѣлать одинъ бѣлый, нужно употребить четыре или пять негровъ, и потому прислуга въ американскимъ домахъ была чрезвычайно многочисленна. Домъ мадамъ Эсмондъ, какъ и дома большей части другихъ виргинскихъ землевладѣльцевъ, былъ наполненъ неграми.

Разсказъ мистера Гумбо о богатствахъ ея госпожи былъ переданъ милорду его камердинеромъ, а мадамъ Бернштайнъ и прочимъ лэди горничными, и надо полагать, ничего не потерялъ въ своей цѣлости. Въ Англіи быть молодымъ человѣкомъ и въ тоже время слыть за наслѣдника огромнаго богатства и обширнѣйшаго помѣстья — вещь не маловажная. Когда слухи о блестящей будущности Гарри Варрингтона достигли лэди Кастльвудъ, она раскаивалась въ холодности, съ которою приняла юношу съ самаго начала, раскаивалась въ томъ, что щипала руки своей дочери до синихъ пятенъ, собственно за слишкомъ дружественное расположеніе послѣдней къ молодому виргинцу. Не поздно ли теперь возвратить его къ прелестной кузинѣ? — Лэди Фанни уполномочена была сдѣлать попытки и начать уроки танцованья. Сама графиня отъ всей души играла на клавикордахъ. Но какая досада! эта несносная, сантиментальная Марія всегда суется, куда ее не просятъ; она постоянно любуется танцами; пойдетъ ли Фанни прогуляться въ садъ или въ паркъ, она непремѣнно тутъ какъ тутъ. Что касается до мадамъ де-Бернштэйнъ, то она въ душѣ хохотала: ее забавляла молва о несмѣтныхъ богатствахъ ея виргинской родственницы. Она знала лондонскаго агента своей полусестры и, слѣдовательно, знала дѣйствительное состояніе финансовъ мадамъ Эсмондъ; но, зная все это, она не противоречила слухамъ, распускаемымъ мистеромъ Гумбо съ его товарищами, и отъ чистаго сердца радовалась вліянію, которое эти слухи производили на отношенія членовъ кастльвудскаго семейства къ молодому ихъ родственнику.

— Чортъ возьми! Неужьли онъ такъ богатъ? говорилъ милордъ старшей сестрѣ. Въ такомъ случаѣ прощайте всѣ надежды на тетушку. Баронесса оставитъ ему всѣ свои денежки, на зло намъ и потому, что виргинецъ въ нихъ не нуждается. Но все же, я скажу, Гарри добрый юноша, и нисколько не виноватъ, если имѣетъ такое богатство.

— Для богатаго человѣка онъ очень простъ и скроменъ въ своихъ привычкахъ, замѣчаетъ Марія.

— Богатые люди по большей части всѣ таковы, говоритъ милордъ. Мнѣ часто приходитъ на мысль, что будь я богатымъ человѣкомъ, я въ тоже время былъ бы величайшимъ скрягой, ходилъ бы въ лохмотьяхъ и ѣлъ бы черствый хлѣбъ. Повѣрь мнѣ, что нѣтъ удовольствія, которое было бы такъ продолжительно, какъ удовольствіе копить деньги. Оно растетъ вмѣстѣ съ человѣкомъ, увеличивается вмѣстѣ съ лѣтами. Но я бѣденъ, какъ Лазарь; потому-то и одѣваюсь въ пурпуръ, въ тончайшее бѣлье и ѣмъ самыя лакомыя блюда.

Марія отправилась въ библіотеку, вынула изъ шкафа «Исторію Виргиніи, соч. Гента», вычитала изъ нея, что въ Виргиніи прекрасный климатъ, что тамъ поспѣваютъ всѣ роды хлѣба и плодовъ, протекаютъ двѣ прекрасныя, изобилующія всякаго рода рыбой, рѣки Потомакъ и Раппагаинокъ. И Марія задумалась, будетъ ли здоровъ для нея тамошній климатъ и полюбитъ ли ее мадамъ Эсмондъ? Гарри былъ увѣренъ, что его мать, равно какъ и Моунтэйнъ, будутъ ее обожать. Когда его спрашивали о числѣ слугъ его матери, онъ отвѣчалъ, что такого числа онъ нигдѣ не видывалъ въ Англіи — онъ не зналъ имъ счета. Негры, говорилъ онъ, не въ состояніи сдѣлать столько, сколько дѣлаютъ бѣлые, отсюда-то и необходимость держать такое огромное число прислуги. Что касается до другихъ подробностей разсказа Гумбо, которыя ему сообщили, то Гарри только смѣялся и говорилъ, что этотъ негръ большой выдумщикъ, и что, по его мнѣнію, разсказывая подобныя исторіи, Гумбо воображалъ, что оказываетъ этимъ честь фамиліи.

Итакъ Гарри былъ столько же скроменъ, сколько и богать! Его ограниченія только подтверждали мнѣніе родственника относительно его блестящихъ ожиданій. Графиня и другія лэди болѣе и болѣе оказывали ему дружеское и родственное расположеніе. Чаще и чаще мистеръ Вилль держалъ съ нимъ пари и желалъ уступить ему выгодныя условія. Скромная одежда Гарри и скромный экипажъ, какъ нельзя болѣе, подтверждали идею родственника о его богатствѣ. Видѣть молодаго человѣка его званія, при его средствахъ, съ однимъ лакеемъ, безъ своихъ собственныхъ лошадей и экипажа — удивительная скромность! Въ Лондонѣ, вѣроятно, онъ покажетъ себя въ надлежащемъ блескѣ. Кастльвуды введутъ его въ лучшее общество и онъ представится, какъ и слѣдуетъ, къ Сентъ-Джемскому Двору. Никто изъ всего семейства Кастльвудъ не былъ такъ любезенъ, такъ лукавъ, такъ предупредителенъ и услужливъ, какъ достопочтенный мистеръ Самсонъ. Какъ бы счастливъ былъ онъ, еслибъ ему привелось показать своему молодому другу хотя капельку лондонской жизни! еслибъ онъ могъ удалить отъ неопытнаго юноши неблагонамѣренныхъ людей, удалить отъ соблазновъ столичной жизни, не допустить на ложную дорогу! Мистеръ Самсонъ былъ очень добръ: всѣ были очень добры. Гарри нравилось вниманіе, которое ему оказывали. Будучи сыномъ мадамъ Эсмондъ, онъ считалъ все это надлежащею данью, и не шутя воображалъ себя особой, какимъ представляло его себѣ кастльвудское семейство. Да и могъ ли онъ дѣйствовать иначе, онъ, который не видѣлъ другаго мѣста, кромѣ родной своей провинціи? почему ему не уважать себя, когда его уважали другіе? Такимъ образомъ весь Кастльвудъ, а чрезъ него вся кастльвудская деревня, потомъ весь округъ, охотно соглашались, что мистеръ Гарри Эсмондъ Варрингтонъ былъ наслѣдникомъ огромнаго богатства, джентльменомъ величайшей значительности, потому только, что его негръ — лакей распространялъ по всѣмъ людскимъ чистѣйшую ложь.

Тетушка Гарри, мадамъ де-Бернштэйнъ, послѣ двухнедѣльнаго пребыванія въ Кастльвудѣ, начала скучать этимъ зданіемъ, его обитателями и сосѣдями, пріѣзжавшими въ гости. Этой умной женщинѣ наскучило очень скоро все вообще и люди въ особенности. Она начинала засыпать за интересными разсказами проповѣдника, дремала за вистомъ и обѣдомъ, становилась угрюмою и сварливою въ разговорѣ съ племянниками и племянницами, бросала ядовитыя стрѣлы въ милорда и его брата, котораго называла жокеемъ, бросала ихъ въ лэди вдовствующую и въ незамужнихъ, которыя по мѣрѣ силъ и возможности терпѣливо глотали всѣ ея сарказмы. Поваръ, котораго она такъ хвалила при началѣ пріѣзда, пересталъ удовлетворять ея вкусу; вино отзывалось пробкой, домъ былъ сыръ, скученъ и вездѣ сквозило; двери скрипѣли, не плотно притворялись и печи дымили. Баронесса стала думать, что тонбриджскія минеральныя воды для нея необходимы, и, основываясь на этомъ предположеніи, приказала доктору, пріѣхавшему изъ сосѣдняго городка Гекстона, назначить ей леченіе этими водами.

— Дай-то Господи, чтобы она уѣхала! ворчалъ милордъ, самый независимый членъ своего семейства. Пусть она ѣдетъ хоть въ Тонбриджь, хоть въ Батъ, хоть въ самый Іерихонъ, — для меня все равно.

— Не поѣхать ли мнѣ и Фанни вмѣстѣ съ вами, милая баронесса? спросила лэди Кастльвудъ.

— Ни за что въ свѣтѣ, душа моя! Докторъ назначилъ мнѣ исключительно спокойствіе; а если вы пріѣдете, то молотокъ у дверей моихъ будетъ стучать безъ умолку, — обожатели Фанни будутъ безвыходно сидѣть въ моемъ домѣ, отвѣчала баронесса, которой страшно надоѣло общество лэди Кастльвудъ.

— Я бы желала чѣмъ нибудь быть полезною для милой тетеньки, скромно сказала сантиментальная Марія.

— Доброе дитя мое, ну чѣмъ ты можешь быть полезною для меня? — Ты играешь въ пикетъ хуже моей горничной, пѣсни твои я всѣ давно переслушала и всѣ онѣ давно мнѣ наскучили! Вотъ кто нибудь изъ джентльменовъ долженъ прогуляться со мной: по крайней мѣрѣ долженъ проводить меня и защитить отъ разбойниковъ.

— Извольте, мадамъ я къ вашимъ услугамъ, сказалъ мистеръ Вилль.

— О, нѣтъ! пожалуйста! я не хочу съ тобой ѣхать! вскричала тетка этого молодаго человѣка. Почему вы не предлагаете свои услуги; гдѣ же ваша американская любезность, Гарри Варрингтонъ? Пожалуйста, Вилль, побранитесь. Общество Гарри я далеко предпочитаю вашему, онъ деликатнѣе васъ.

— Да, да; деликатнѣе, проворчалъ завистливый Вилль.

— Въ эти дни я совсѣмъ не видѣла Гарри, продолжала баронесса. Гарри, вы должны со мной ѣхать!

При такомъ прямомъ и рѣшительномъ вызовѣ, мистеръ Гарри Варрингтонъ замялся и не зналъ что отвѣтить.

— Я обѣщалъ кузену моему, Кастльвуду, сказалъ онъ наконецъ: — ѣхать завтра въ Гекстонъ на судебныя засѣданія. Онъ полагаетъ, что для меня необходимо познакомиться съ здѣшнимъ судопроизводствомъ; къ тому же… здѣсь… здѣсь… скоро начнется охота на куропатокъ, и я уже далъ обѣщаніе побывать на ней.

Сказавъ это, Гарри Варрингтонъ покраснѣлъ, какъ маковый цвѣтъ, между тѣмъ лэди Марія, склонивъ свое кроткое лицо, дѣятельно работала иголкой.

— Значитъ вы рѣшительно отказываетесь ѣхать со мной къ тонбриджскимъ минеральнымъ водамъ? спросила баронесса, при чемъ глаза ея засверкали и лицо запылало.

— Я вовсе не отказываюсь отъ поѣздки съ вами, мадамъ, — это я сдѣлаю для васъ отъ всей души; но оставаться тамъ…. я обѣщалъ….

— Довольно, довольно, сэръ! я поѣду одна, безъ вашего конвоя, вскричала раздраженная старая лэди, и, шелестя шолковымъ платьемъ, вышла изъ комнаты.

Кастльвудское семейство обмѣнялось взглядами, выражавшими крайнее изумленіе. Билль сдѣлалъ длинный свистокъ. Лэди Кастльвудъ посмотрѣла на Фанни съ такимъ выраженіемъ, какъ будто хотѣла сказать: его шансы на расположеніе баронессы всѣ теперь кончились. Лэди Марія не отводила глазъ отъ своего рукодѣлья.

ГЛАВА XVІІ.
ПОПАЛИ НА СЛѢДЪ!

Отказъ молодаго Гарри Варрингтона былъ такъ неожиданъ, что мадамъ де-Бернштэйнъ ничѣмъ не могла отвѣтить на него, какъ только взрывомъ гнѣва, подъ вліяніемъ котораго мы и оставили ее въ предъидущей главѣ. Уходя изъ комнаты, она бросила два свирѣпыхъ взгляда на лэди Фанни и ея мать. Лэди Марія, углубленная въ свое рукодѣлье, оставалась почти незамѣченною; она даже нехотя приподняла свою голову, чтобъ посмотрѣть на удаленіе тетки и на взоры, которые мачиха и сестра бросали одна на другую.

— Итакъ, мадамъ, вы на-своемъ поставили? говорили, повидимому, материнскіе взоры.

— Я васъ не понимаю, отвѣчали взоры лэди Фанни.

Но какая польза миссъ Фанни казаться невинною? Она приняла на себя видъ крайняго недоумѣнія. Она не казалась и на десятую долю такою невинною, какъ Марія. Если бы она и въ самомъ дѣлѣ была виновна, то какъ нельзя умнѣе показала бы себя невиновною; она бы озаботилась изучить заранѣе выраженіе приличное и необходимое для этого случая. Какое бы, впрочемъ, ни было выраженіе глазъ лэди Фанни, мама такъ звѣрски смотрѣла на нее, какъ будто готова была вырвать эти глаза.

Но лэди Кастльвудъ не могла сдѣлать этой операціи въ тоже время и въ томъ же мѣстѣ, подобно тому, какъ это дѣлается на сценѣ въ пьесѣ король Лиръ. Для того, чтобы вырвать глаза дочери, милэди нужно было сначала придать лицу своему самое милое выраженіе, обнять станъ неоцѣненнаго дитяти, удалиться и потомъ уже въ сторонѣ отъ свидѣтелей, напасть на свою жертву.

— Вы тоже не намѣрены ѣхать съ старой лэди къ тонбриджскимъ водамъ? вотъ все, что сказала графиня кузену Каррингтону.

— Нашего кузена винить въ этомъ не слѣдуетъ. (Лицо, наклоненное надъ рукодѣльемъ, приподнялось на одинъ моментъ и снова опустилось). Молодой человѣкъ не долженъ проводить свое время въ праздности и лѣни. Ему необходимо нужно соединять пріятное съ полезнымъ; въ Тонбриджъ или Батъ онъ можетъ съѣздить и впослѣдствіи. Мистеру Варрингтону предстоитъ управлять обширнымъ имѣніемъ въ Америкѣ; такъ пусть же онъ посмотритъ, какъ это дѣлается у насъ въ Англіи. Вилль показалъ уже ему псовый дворъ и конюшни; научилъ его всѣмъ моднымъ играмъ, въ которыя, кузенъ, я думаю, вы играете теперь не хуже учителя. Послѣ жатвы мы покажемъ ему, какъ охотятся у насъ и стрѣляютъ полевую и болотную дичь, зимой возьмемъ его на псовую охоту. Хотя между нами и нашей виргинской родственницей существовала нѣкоторая холодность, но все же мы одной съ ней крови. Прежде чѣмъ отпустимъ нашего кузена къ его матушкѣ, позвольте же показать ему домашнюю жизнь англійскаго джентльмена. Мнѣ было бы пріятно почитать съ нимъ и поохотиться, вотъ почему въ послѣднее время я убѣдительно просилъ его остаться и провести со мной время.

Милордъ говорилъ съ такимъ чистосердечіемъ, что его мачиха, полу братъ и сестра не могли придумать, чтобы это значило. Три послѣднія особы часто держали маленькія совѣщанія, осуждали главу дома и замышляли противъ него различныя козни. Когда онъ принималъ такой искренній тонъ, то не было никакой возможности измѣрять глубину значенія сказанныхъ словъ; часто проходили мѣсяцы прежде чѣмъ открывалось, что именно хотѣлъ сказать милордъ. Вмѣсто того, чтобы сказать на чье нибудь мнѣніе или предложеніе «это правда», онъ всегда говорилъ: я полагаю, что это предложеніе будетъ принято въ моемъ семействѣ, что оно убѣдится въ справедливости этого мнѣнія. Изъ послѣднихъ словъ милорда Кастльвуда видно было, что онъ имѣлъ похвальное желаніе развить наклонности къ домашней жизни, перевоспитать, доставить удовольствіе, преобразовать молодаго родственника; что онъ всею душею полюбилъ этого юношу и желалъ, чтобы Гарри остался при немъ на нѣсколько времени.

— Что же такое задумалъ Кастльвудъ? спросилъ Вильямъ у матери и сестры, удалясь вмѣстѣ съ ними въ корридоръ. Постойте! Клянусь Георгомъ, я знаю что!

— Что такое, Вильямъ?

— Онъ намѣренъ завлечь американца въ игру и выиграть у него виргинское помѣстье. Это вѣрно такъ!

— Но вѣдь Гарри въ случаѣ проигрыша не имѣетъ права распорядиться виргинскимъ помѣстьемъ, потому что еще не владѣетъ, замѣчаетъ мама.

— Если у брата моего нѣтъ какого нибудь замысла, то будь я….

— Тс! Разумѣется есть замыселъ; объ этомъ никто и не споритъ. Но въ чемъ заключается его замыселъ?

— Не мѣтитъ же онъ на Марію…. Марія годится Гарри въ матери, размышляетъ въ слухъ мистеръ Вильямъ.

— Вздоръ! съ ея старообразнымъ лицомъ, съ ея веснушками и бѣлокурыми волосами! Не можетъ быть! восклицаетъ лэди Фанни съ легкимъ вздохомъ.

— Вѣрно и вы, милэди, тоже неравнодушны къ этому Ирокезу! вскричала мама.

— Повѣрьте, мадамъ, я не хуже вашего знаю мой долгъ и мое положеніе! Если онъ мнѣ нравится, то это еще не значитъ, что я хочу выйти за него замужъ. Ваше сіятельство сами изволили сообщить мнѣ эту истину.

— Милэди Фанни!

— Я знаю, вы вышли за нашего папа безъ всякой любви. Вы сами говорили мнѣ это тысячу разъ!

— А если вы не любили нашего папа до замужества, то впослѣдствіи, уже, конечно, не влюбились въ него, возразилъ мистеръ Вильямъ, захохотавъ.

— Фанни и я помнимъ, какъ воевали наши почтенные родители. Не такъ ли, Фанни? Братъ Эсмондъ всегда являлся примирителемъ.

— Пожалуйста, Вильямъ, не вспоминайте этихъ страшныхъ низкихъ сценъ! восклицаетъ мама. Отецъ вашъ напьется, бывало, и тогда становился чисто бѣшенымъ; его поведеніе, сэръ, должно служить для васъ предостереженіемъ, потому что вы преданы этому ужасному пороку.

— Я полагаю, сударыня, вы не были очень счастливы, выйдя замужъ за человѣка, котораго не любили, да самый титулъ этого человѣка доставилъ вамъ весьма немногое, сквозь слезы произнесла лэди Фанни.

— Ну можно ли промѣнять содержаніе вдовы какого нибудь торговца на дворянскую корону? Какъ много есть женщинъ изъ купеческаго званія, которыя гораздо насъ богаче? Да вотъ недавно въ нашъ сквэръ, въ Кенсингтонѣ, пріѣхала изъ Лондона вдова, у которой дочери имѣютъ по три платья, тогда какъ у меня всего на все одно. Эти люди, хотя имъ и прислуживаетъ какой нибудь лакей да двѣ дѣвушки, я знаю, ѣдятъ и пьютъ въ тысячу разъ лучше, чѣмъ мы съ нашимъ серебромъ, съ нашими наглыми, грязными, дерзкими, лѣнивыми лакеями!

— Ха, ха! я бы самъ хотѣлъ обѣдать постоянно при дворѣ! вскричалъ мистеръ Вилль.

Мистеръ Вилль, чрезъ вліяніе тетушки своей на графа Пуффендорфа, занималъ при дворѣ одну изъ множества незначительныхъ должностей.

— Почему же и мнѣ не быть счастливой безъ всякаго титула, кромѣ моего собственнаго? продолжала лэди Франсисъ. Многіе бываютъ счастливы. Смѣю сказать, что люди живутъ счастливо даже и въ самой Америкѣ.

— Да! особливо съ мачихой, которая свирѣпѣе турка или татарина, съ дикими индійцами, которые, какъ хищные звѣри, окружаютъ васъ со всѣхъ сторонъ, постоянно находиться въ опасности лишиться черепа, или быть съѣденною какимъ нибудь звѣремъ по дорогѣ въ церковь.

— Я не стала бы ходить въ церковь, сказала лэди Фанни.

— Ты должна идти, когда тебѣ сдѣлаютъ предложеніе, проревѣлъ мистеръ Вилль: точно также, какъ должна идти Марія и всякая другая женщина.

И Вилль захохоталъ, восхищаясь своимъ остроуміемъ.

— Скажите, мои милые, что у васъ за смѣхъ? спросила мадамъ де-Бернштэйнъ, посмотрѣвъ на своихъ родственниковъ чрезъ дверь, выходившую въ галлерею, гдѣ происходилъ этотъ разговоръ.

Вилль сказалъ, что мать и сестра намѣревались открылъ баталію (для мадамъ Бернштэйнъ это не было въ диковину), потому что Фанни хотѣла бы выйти за кузена, за этаго дикаго индійца, а милэди графиня не позволяла. Фанни протестовала противъ такого объясненія. Съ самаго перваго дня, когда мать запретила ей говорить съ молодымъ джентльменомъ, она едвали обмѣнялась съ нимъ парою словъ. Она очень хорошо знала свое положеніе. «Она» не хотѣла быть скальпированною дикими индійцами, или съѣденною медвѣдями.

Мадамъ де-Бернштэйнъ приведена была въ замѣшательство.

— Если онъ остается не для васъ, то для кого же? спросила она. Въ домахъ, въ которые онъ ѣздилъ съ вами, вы старались не показывать ни одной дѣвицы, которая не была бы уродомъ, или не сидѣла бы въ дѣтской; а мнѣ кажется, Вилль, кузенъ твой слишкомъ гордъ, чтобы влюбиться въ какую нибудь молочницу.

— Гм! это зависитъ отъ вкуса, мадамъ, говорилъ мистеръ Вильямъ, подернувъ плечами.

— Да, отъ вкуса мистера Вильяма Эсмонда, а никакъ не отъ вкуса того юноши. Эсмонды, воспитанные полковникомъ, не пойдутъ любезничать на кухню.

— Я опять-таки скажу, что у всякаго свой вкусъ. Гарри могъ бы идти дальше и найти что нибудь хуже людской моего брата. Кромѣ Фанни, ему остаются на выборъ однѣ только горничныя да старая Марія.

— Марія! невозможно!

При этихъ словахъ въ головѣ мадамъ де-Бернштэйнъ мелькнула мысль, что и эта пожилая Калипса могла плѣнить молодаго Телемака. Она привела на память множество примѣровъ, гдѣ молодые люди прельщались старыми женщинами. Она вспомнила, какъ часто въ послѣднее время повторялось отсутствіе Гарри Варрингтона, которое приписывала его пристрастію къ охотничьимъ развлеченіямъ. Она вспомнила, какъ часто во время его отсутствія не оказывалось дома и Маріи Эсмондъ. Прогулки въ тѣнистыхъ аллеяхъ, нѣжный шопотъ въ павильонахъ, или за густою зеленью трельяжа, случайное пожатіе руки въ тусклоосвѣщенныхъ корридорахъ, плѣнительные взгляды при встрѣчахъ на лѣстницѣ, всѣ эти возможности и шансы, съ помощію пылкаго воображенія, близкаго знанія свѣта, и значительной личной опытности въ ранніе годы, живо представились мадамъ де-Бернштэйнъ въ ту самую минуту, когда она сказала, что это невозможно.

— Невозможно, мадамъ! Не знаю, продолжалъ Вилль. Моя мать часто удаляла Фанни отъ кузена Гарри.

— О, ваша мать удаляла отъ него Фанни.

— Конечно, моя милая баронесса!

— А какъ же? Посмотрите у Фанни всѣ руки исщипаны. Изъ-за него у нихъ безпрестанныя баталіи.

— Какой вздоръ, Вильямъ! Стыдись, Вильямъ! въ одинъ голосъ восклицаютъ обѣ лэди.

— А теперь, узнавъ, что Гарри богатъ, мы видимъ въ немъ кислый виноградъ, — вотъ и все. Когда упорхнула отъ него молодая птичка, онъ погнался за старой. Невозможно! Почему же невозможно? Вы знаете, мадамъ, старую лэди Суффолкъ?

— Вильямъ, какъ вы смѣете говорить вашей теткѣ о Лэди Суффолкъ.

По лицу молодаго джентльмена пробѣжала язвительная улыбка.

— Я хочу этимъ сказать, что лэди Суффолкъ была первой фавориткой при дворѣ, и потомъ мѣсто ея заступили другія лица.

— Сэръ! вы забываетесь! восклицаетъ мадамъ де-Бернштэйнъ, имѣвшая свои основательныя причины принять слова племянника за оскорбленіе.

— Чтожь, вѣдь это правда! или вотъ еще, скажите, пожалуйста, кто теперь милэди Ярмутъ?… Развѣ старая лэди Суффолкъ не влюблялась въ Джоржа Берклея, и не вышла замужъ за него, несмотря на свою старость? Мало того, мадамъ, сколько мнѣ помнится — вѣдь мы, хоть и живемъ въ провинціи, а до насъ все таки доходятъ столичныя вѣсти — Гарри Эстриджъ былъ безъ ума отъ васъ, несмотря на то, что все почти двумя десятками лѣтъ были его старше, и перемѣнилъ бы ваше имя въ третій разъ, еслибъ вы изъявили на это согласіе.

Этотъ намекъ на приключеніе въ собственной жизни мадамъ де-Бернштэйнъ, — приключеніе, довольно хорошо извѣстное всему свѣту, не только не разсердилъ мадамъ де-Бернштэйнъ, подобно первому намеку Вилля на то обстоятельство, что его тетка была фавориткою Георга II; но напротивъ привелъ ее въ пріятное расположеніе.

— Дѣйствительно, сказала она, играя по столу своей маленькой хорошенькой ручкой и, безъ всякаго сомнѣнія, вспомнивъ безумнаго молодаго Гарри Эстриджа: — все быть можетъ, Вильямъ; бываетъ, что и старые и молодые люди дѣлаютъ глупости.

— Я одного не понимаю, какимъ образомъ молодой человѣкъ влюбился въ Марію, тогда какъ онъ могъ бы влюбиться въ васъ, мадамъ, продолжалъ Вильямъ. Это oter shose, какъ говаривалъ французскій учитель. Вы помните этого графа; ха, ха! я думаю, помнитъ его и Марія!

— Вильямъ!

— Думаю также, что и графъ этотъ помнитъ бастоналу, которую задалъ ему Кастльвудъ. Отвратительный французъ, танцовальный учитель, называлъ себя графомъ и осмѣлился влюбиться въ дѣвицу нашей фамиліи! Каждый разъ, когда у меня является расположеніе быть къ старой Маріи необыкновенно любезнымъ, стоитъ только сказать ей нѣсколько словъ по-французски. Она сейчасъ же пойметъ въ чемъ дѣло.

— Не смѣялся ли ты надъ ней передъ кузеномъ, Гарри Варрингтономъ? спросила мадамъ де-Бернштэйнъ.

— Конечно; она сама постоянно смѣется надо мною, и потому высказалъ кузену на счетъ ея все, что лежало на душѣ, сказалъ Вилль.

— Какой ты идіотъ! вскричала старая лэди: — надо быть совершенно безъ ума, чтобъ отзываться дурно о женщинѣ ея обожателю. Гарри разскажетъ ей все, и тогда оба они возненавидятъ тебя!

— Я это знаю, мадамъ! вскричалъ Вилль, раздражаясь громкимъ смѣхомъ: — я давно это подозрѣвалъ и, дня два тому назадъ, вовремя прогулки съ Гарри Варрингтономъ, высказалъ ему мое мнѣніе на счетъ Маріи. Почему же мнѣ и не сказать? Она постоянно отзывается о мнѣ, какъ не надо хуже, не правда ли, Фанни? При этомъ вашъ фаворитъ сдѣлался краснѣе моего бархатнаго жилета, удивлялся какимъ образомъ джентльменъ можетъ злословить своихъ родственниковъ, и, дрожа отъ бѣшенства, сказалъ, что я не настоящій Эсмондъ.

— Почему ты не отдѣлалъ его, какъ милордъ — француза-танцмейстера? вскричала лэди Кастльвудъ.

— Надо вамъ сказать, матушка, что въ военныхъ командахъ употребляются двѣ палки, отвѣчалъ мистеръ Вильямъ: — и я такого мнѣнія, что Гарри Варрингтонъ съумѣетъ сберечь себя необычайно хорошо. Быть можетъ, это одна изъ причинъ, по которымъ я не рѣшился поставить моего кузена въ палки. Вы, мадамъ, сказали правду; Гарри все разсказалъ Маріи. Съ той поры она смотритъ на меня хуже звѣря, хуже моровой язвы, ххже скоропостижной смерти. Все это доказываетъ….

При этихъ словахъ Вильямъ обратился къ теткѣ.

— Что же это доказываетъ?

— Что мы попали на слѣдъ и оікрыли, что Марія старая лисица.

И дальновидный молодой джентльменъ, приложивъ къ губамь обѣ ладони, громко просвисталъ.

Какъ далеко зашла эта миленькая интрига? было общимъ вопросомъ. Мистеръ Вилль сказалъ, что Марія, въ ея лѣта, поведетъ дѣла свои, по возможности, быстро, не теряя много времени.

— Кто же возьметъ на себя трудъ изслѣдовать всю сущность этого дѣла? Бранить того или другую — безполезно. Угрозы въ подобныхъ случаяхъ будутъ только усиливать упрямства, возбуждать желаніе поставить на своемъ. Я всего разъ была въ опасномъ положеніи, говорила мадамъ до-Бернштэйнъ: — и мнѣ кажется потому, что мнѣ противорѣчила моя бѣдная матушка. Если этотъ юноша похожъ на другихъ членовъ своего семейства, то, чѣмъ болѣе мы будемъ противиться ему, чѣмъ упрямѣе онъ будетъ; и намъ не удастся вытащить его изъ западни.

— А если мы оставимъ его въ этой западнѣ? проворчалъ Вилль: — старая Марія и я не любимъ другъ друга, — это вѣрно; но все же, по моему мнѣнію, дочь англійскаго графа довольно хорошая партія для американскаго табачнаго плантатора.

Мать и сестра Вилля вскрикнули при этомъ замѣчаніи. Онѣ и слышать не хотѣли о подобномъ бракѣ.

— Вы представляете собою олицетвореніе басни «Собака на сѣнѣ,» сказалъ Вилль: — вѣдь ты, Фанни, не хочешь вытти замужъ за этого человѣка?

— Вотъ еще какой вздоръ! восклицаетъ лэди Фанни, вздернувъ свой носикъ.

— Почему же не уступить его Маріи? Мнѣ кажется, этого желаетъ и самъ Кастльвудъ.

— Почему не уступить его Маріи, сэръ? съ величайшей энергіей вскричала мадамъ де-Бернштэйнъ: — помните ли вы, кто этотъ юноша и чѣмъ вашъ домъ обязанъ его фамиліи? Его дѣдъ былъ лучшимъ другомъ вашего отца; онъ подарилъ послѣднему имѣнье, титулъ, самый замокъ, въ которомъ вы строите козни противъ одинокаго виргинскаго юноши; онъ отдалъ все, чѣмъ пользуетесь вы, чѣмъ будетъ пользоваться ваше потомство. И награда за все это великодушіе? Вы запираете дверь, когда въ нее стучится этотъ юноша, и совѣщаетесь женить его на глупой старой дѣвѣ, которая годится ему въ матери! Онъ не долженъ жениться на ней.

— Обь этомъ мы сами говоримъ и думаемъ, милая баронесса! возражаетъ лэди Кастльвудъ. По крайней мѣрѣ, наша часть семейства вовсе не желаетъ этого брака, хотя его и могутъ желать милордъ и Марія.

— Да; а когда вы услышали, что онъ богатъ, то вамъ самимъ пріятно было бы прибрать его къ рукамъ; помните, онъ богатъ и, можетъ статься, будетъ еще богаче, вскричала мадамъ Беатриксъ, обращаясь къ лэди Кастльвудъ.

— Мистеръ Варрингтонъ можетъ быть величайшимъ богачемъ, мадамъ, но, мнѣ кажется, съ вашей стороны нѣтъ никакой необходимости безпрестанно напоминать намъ, что мы бѣдны, возразила лэди Кастльвудъ съ нѣкоторымъ одушевленіемъ: — конечно, неравенство лѣтъ Фанни и мистера Гарри весьма незначительно; такую партію скорѣе можно назвать приличною; къ тому же и вы, милэди, будете изъ послѣднихъ, которые скажутъ, что дѣвица нашего имени и изъ нашего семейства не можетъ быть хорошей партіей для джентльмена, рожденнаго въ Виргиніи или гдѣ бы то ни было.

— Фанни пусть лучше выйдетъ замужъ за англійскаго джентльмена, а не за американскаго. Съ такимъ именемъ, съ такой матерью, наружностью и образованіемъ, ей не трудно найти человѣка вполнѣ ея достойнаго. Зная дочерей этого дома и понимая молодаго кузена, я смѣло могу сказать, что бракъ между ними не будетъ изъ числа счастливѣйшихъ?

— Позвольте спросить, чтоже знаетъ о мнѣ моя тетушка? спросила лэди Фанни, сильно покраснѣвъ.

— Я знаю только твой характеръ, моя милая. Вы не полагайте, что я вѣрю различному вздору и скандальезной молвѣ, которыхъ нельзя не услышать, живя въ столицѣ. Для меня достаточно знать вашъ характеръ и ваше воспитаніе. Стоитъ только представить себѣ одну изъ васъ осужденною оставить Сенъ-Джемсъ, улицу Поллъ-Моллъ, и жить на плантаціи, окруженной неграми! Вы умрете отъ скуки, и скукой своей отравите душевное спокойствіе вашего мужа. Вы рождены быть украшеніемъ дворцовъ, а не индійскихъ хижинъ. Пусть этотъ юноша возвратится домой, въ свою пустыню, съ женой, которая будетъ вполнѣ ему соотвѣтствовать.

Милэди Кастльвудъ и лэди Фанни единодушно объявили, что, съ своей стороны, они ничего лучше не желали, и послѣ нѣсколькихъ словъ удалились. Мадамъ де-Бернштэйнъ вошла въ свою комнату. Теперь она видѣла весь замыселъ; удивлялась женскому уму, припомнивъ при этомъ случаѣ множество маленькихъ обстоятельствъ подобнаго рода. Она удивлялась своему ослѣпленію втеченіе послѣднихъ дней, удивлялась, какимъ образомъ случилось, что она не замѣтила начала и развитія этой смѣшной маленькой интриги. Далеко ли зашли они? — вотъ вопросъ, который болѣе всего ее интересовалъ. Имѣла ли страсть Гарри серьезное и трагическое свойство, или пламя ея похоже было на пламя снопа соломы, которое должно потухнуть весьма скоро? До какой степени онъ былъ увлеченъ этою страстью? Она страшилась силы любви Гарри и слабости любви Маріи. Женщина ея лѣтъ, можетъ, думала мадамъ де-Бернштэйнъ, отважиться на отчаянный поступокъ, лишь бы только пріобрѣсть обожателя. Маріи бояться скандала! что за нелѣпость! Она удалится въ Виргинію, будетъ жить тамъ принцессой и предоставитъ своимъ соотечественникамъ и соотечественницамъ полную свободу распускать о ней столько скандальезныхъ исторій, сколько душѣ ихъ угодно.

Теперь позвольте спросить, неужели всегда случается, что, въ дѣлѣ любви, женщины никогда не совѣщаются другъ съ другомъ, и даже относительно этого предмета стараются другъ друга обманывать? Изъ чего возникаетъ эта скрытность; изъ желанія ли обмануть, или изъ чувства скромности? Мужчина, коль скоро почувствуетъ влеченіе къ кому либо изъ прекраснаго пола, онъ спѣшитъ съискать друга, съ которымъ могъ бы подѣлиться своею радостью. Женщина (съ большимъ или меньшимъ искусствомъ) скрываетъ свою тайну отъ подругъ, отъ близкихъ сердцу. Втеченіе нѣсколькихъ дней и недѣль, Марія обращала въ дураковъ всѣхъ членовъ семейства — Марія, которая сама была во всемъ домѣ предметомъ шутокъ и насмѣшекъ.

Я не хочу входить въ любопытныя подробности предшествовавшихъ дѣйствій лэди Маріи. Сто лѣтъ тому назадъ, лэди не была такъ строги къ себѣ, какъ теперь, когда всѣ мы такъ добры, такъ чисты совѣстью, такъ нравственны и скромны; когда ни въ чьемъ кабинетѣ нѣтъ скелета, упрекающаго совѣсть; — когда составленіе козней и сплетней предано забвенію, когда дѣвушка не продаетъ себя за золото и мать не помогаетъ ей въ этой сдѣлкѣ.

Баронесса де-Бернштайнъ, по приходѣ въ свою комнату, безъ всякаго сомнѣнія, углубилась въ эти думы.

ГЛАВА XVIII.
СТАРАЯ ИСТОРІЯ.

Въ то время, когда милэди Кастльвудъ, съ сыномъ и дочерью, прошла чрезъ одну дверь гостиной, милордъ Кастльвудъ удалился чрезъ другую. Вслѣдъ за тѣмъ приподнялись томные глаза отъ рукодѣлья, на которомъ до этой минуты они такъ пристально разсматривали невинныя фіалки и жонкили. Эти глаза устремились на Гарри Варрингтона, который стоялъ передъ портретомъ предка, висѣвшимъ надъ большимъ каминомъ. Онъ собиралъ цѣлый букетъ изъ различныхъ оттѣнковъ румянца стыдливости, (изъ этихъ цвѣтковъ, которые разцвѣтаютъ такъ рѣдко на лицахъ джентльменовъ, когда весна послѣднихъ минуетъ) и украсилъ ими свое благородное лицо, свои щеки, свой лобъ, даже свои юношескія уши.

— Кузенъ, почему вы отказались ѣхать съ тетушкой? спросила лэди, сидѣвшая за рукодѣльемъ.

— Потому что вы приказали остаться, отвѣчалъ юноша.

— Я приказала вамъ остаться! Перестаньте, дитя мое! Возможно ли принимать въ серьёзную сторону каждую шутку! Неужели всѣ виргинскіе джентльмены до такой степени любезны, что для нихъ каждое пустое слово лэди ужь есть приказаніе? Если это такъ, то Виргинія прекрасная страна для нашего пола.

— Вы сказали мнѣ…. въ то время…. когда…. когда мы гуляли на террасѣ два вечера тому назадъ, о небо! воскликнулъ Гарри голосомъ, дрожавшимъ отъ сильнаго душевнаго волненія.

— Вы говорите, кузенъ, про тотъ очаровательный вечеръ! восклицаетъ лэди за рукодѣльемъ.

— Да; про тотъ вечеръ, когда… когда вы сняли съ груди и подарили мнѣ вотъ эту розу, съ жаромъ сказалъ Гарри, вынувъ изъ кармана измятый и увядшій цвѣтокъ: — съ этой розой я никогда не разстанусь, никогда, клянусь небомъ! — никогда, пока сердце мое будетъ биться въ этой груди! Вы сказали тогда: «Гарри, если тетушка попроситъ васъ ѣхать, вы ей не откажете, а уѣхавъ — вы меня забудете.» Не ваши ли эти слова?

— Я сказала правду; всѣ мужчины имѣютъ способность забывать насъ! съ глубокимъ вздохомъ сказала Марія.

— Въ этой холодной, эгоистической странѣ, быть можетъ, и такъ, кузина: но въ нашей странѣ совсѣмъ иначе, продолжалъ Гарри, въ томъ же восторженномъ настроеніи духа: — для меня было бы легче позволить отсѣчь себѣ руку, чѣмъ отказать старой лэди. Я вамъ скажу откровенно, мнѣ было больно сказать ей «нѣтъ». Она такъ добра ко мнѣ, она была виновницей моего сближенія…. о небо!… (При этомъ восклицаніи дѣлается пинокъ маленькой спаньолкѣ, съ лаемъ бросившейся на молодаго человѣка, который быстрыми шагами направился къ лэди за рукодѣльемъ). Кузина! велите мнѣ броситься изъ окна, и я это сдѣлаю: прикажите мнѣ лишить себя жизни — и я къ вашимъ услугамъ.

— Ай, кузенъ! возможно ли такъ сильно жать руку? какой вы негодный! замѣчаетъ Марія.

— Что же мнѣ дѣлать? я не въ силахъ удержать порывовъ моего чувства…. въ южныхъ штатахъ мы всѣ одинаковы. Тамъ, гдѣ мое сердце, кузина, я не могу не высказать своей души…. а вамъ извѣстно, гдѣ мое сердце! Съ того незабвеннаго вечера… о небо! повѣрите ли, съ той поры я не знаю, что такое сонъ… съ того незабвеннаго вечера во мнѣ родилось желаніе сдѣлать что нибудь необыкновенное…. отличить себя… быть великимъ человѣкомъ. Я желать бы, Марія, чтобы въ настоящее время существовали гиганты, о которыхъ говорится въ сказкахъ; желалъ бы съ ними побороться; желалъ бы видѣть васъ въ какомъ нибудь бѣдствіи, чтобы помочь вамъ; желалъ бы, чтобъ вы потребовали отъ меня моей крови, и, повѣрьте, я бы пролилъ ее за васъ всю до послѣдней капли. Когда вы приказали мнѣ не ѣхать съ мадамъ де-Бернштэйнъ…

— Я приказала тебѣ, дитя мое? никогда.

— Я принялъ ваши слова за приказаніе. Вы сказали, что я предпочитаю тетушку моимъ кузинамъ, и я отвѣчалъ вамъ тогда тѣмъ же, чѣмъ отвѣчаю теперь: «несравненная Марія! я предпочитаю тебя всѣмъ женщинамъ въ мірѣ, и всѣмъ ангеламъ въ небѣ…. я бы пошелъ всюду, куда бы ты ни приказала, хотя бы въ самую темницу!» Неужели я удалился бы, еслибъ вы пожелали, чтобы я остался подлѣ васъ? прибавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія.

— Мужчины всегда такъ говорятъ…. по крайней мѣрѣ я такъ слышала, сказала старая дѣва, стараясь поправить опрометчивое выраженіе: — впрочемъ, согласитесь сами, что можетъ знать о мужчинахъ женщина, воспитанная въ провинціи? Говорятъ, что при насъ, вы дѣлаетесь олицетвореніемъ восторга, пламенной любви, обѣщаній и, Богъ знаетъ, чего! удаляясь отъ насъ, вы насъ забываете.

— Но я вовсе не намѣренъ удаляться отъ васъ; я не хотѣлъ бы удаляться, пока сердце будетъ биться въ моей груди, плачевнымъ голосомъ произнесъ молодой человѣкъ: — мнѣ наскучило многое; не говоря уже про книги и тому подобное, мнѣ надоѣли игры и охоты, къ которымъ я пристрастился еще съ дѣтства. До встрѣчи съ вами, моимъ первѣйшимъ желаніемъ было поступить въ военную службу; я рвалъ на себѣ волосы, когда несчастный мой братъ отправлялся въ экспедицію, въ которой мы его лишились. Но теперь, я только одного желаю въ мірѣ, и вы знаете, въ чемъ заключается мое желаніе.

— Вы забавны, дитя мое! развѣ вы не знаете, что я слишкомъ стара, чтобы быть….

— Знаю, знаю! но какое мнѣ до этого дѣло! Развѣ вашъ брать…. впрочемъ все равно, кто бы то ни былъ… развѣ мнѣ не говорили о васъ, развѣ мнѣ не показывали фамильной библіи, гдѣ записаны всѣ ваши имена и означены дни вашего рожденія?

— Презрѣнныя твари! Кто это сдѣлалъ? вскричала лэди Марія: — милый Гарри, скажи мнѣ, кто это сдѣлалъ? Вѣрно мачиха, эта алчная, отвратительная, безсовѣстная гарпія? Знаете ли вы всю ея исторію? Знаете ли, что она вышла замужъ за нашего отца, когда послѣдній былъ подъ хмѣлькомъ…. чудовищная шлюха! и….

— Увѣряю васъ, лэди Кастльвудъ ничего не говорила, прервалъ изумленный Гарри.

— Ну если не она, то говорила моя тетка, продолжала взбѣшенная лэди. Нечего сказать, это славная моралистка! Вдова епископа… Желала бы я знать, чьею вдовой была она прежде, и чьею послѣ. Я вамъ скажу, Гарри, она заводила интриги при дворѣ Карла Стюарта, при дворѣ ганноверскомъ, и смѣю сказать, завела бы ихъ при дворѣ римскомъ и при дворѣ турецкаго султана, если бы имѣла къ тому средства. Знаете ли, кто былъ ея вторымъ мужемъ? Созданіе, которое….

— Но тетушка противъ васъ не говорила ни слова, снова прервалъ Гарри, болѣе и болѣе изумляясь негодованію этой нимфы.

Лэди Марія подавила свой гнѣвъ. Въ пытливомъ взорѣ молодаго человѣка она, повидимому, прочитала тревожное опасеніе за характеръ, который обнаруживался въ ея словахъ.

— Да; да, я поступаю дурію, сказала она. Я хочу, чтобы ты, Гарри, думалъ о мнѣ хорошо.

Восторженный юноша схватилъ протянутую ручку и напечатлѣлъ на ней страстный поцалуй.

— Ангелъ! воскликнулъ онъ, глядя въ лицо Маріи своими пылающими, благородными глазами.

Глаза, на которые смотрѣлъ Гарри, оставались также спокойны и холодны, какъ два пруда, озаренные парою звѣздъ. Несмотря на то, Гарри бросился въ холодную голубую глубину, вообразивъ, что въ спокойномъ ихъ свѣтѣ видѣлъ небо. Такъ точно глупая собака, о которой мы читали въ дѣтствѣ въ эзоповыхъ басняхъ, перебѣгая съ кускомъ мяса въ зубахъ черезъ мостъ, увидѣла въ зеркальной поверхности ручья свое отраженіе, хотѣла схватить отражаемый кусокъ и потеряла тотъ, который тащила! О! глупая собака! Она увидѣла свою собственную морду въ обманчивой струѣ, которая хладнокровно поглотила кусокъ мяса и снова приняла зеркальную поверхность. О! сколько гибели скрывается подъ этими гладкими поверхностями! Сколько сокровищъ утоплено въ нихъ! Сколько чеканенныхъ золотыхъ блюдъ, сколько драгоцѣнныхъ брилльянтовъ любви, сколько костей и сладчайшаго мяса — сердца! Какъ много вѣрныхъ и несчастныхъ собакъ бросаются въ эту поверхность и совершенно поглощаются бездною! Когда женщины вздумаютъ заманить кого нибудь въ свои сѣти, тогда сердца ихъ становятся неизмѣримою бездною. Cavete, canes! Берегитесь попасть въ недра зеркальной поверхности той бездны. Къ чему всѣ эти сѣти, и чего отъ насъ хотятъ эти негодныя сирены — плутовки? Зеленоглазая Наяда не можетъ быть ни минуты въ покоѣ, пока не завлечетъ какого нибудь юношу въ гладкую поверхность, на самое дно; она ноетъ ему, пляшетъ для него; кружится вокругъ него вихремъ, ослѣпляя его своимъ блескомъ; щебечетъ, ластится къ нему, и нашептываетъ сладкія, упоительныя слова, цалуетъ его ноги, сладострастно улыбается ему, выглядывая изъ чащи тростниковъ, обѣщающихъ нѣгу и прохладу; ея ложе, какъ будто шепчетъ ему: или сюда, или сюда, очаровательный юноша! И юноша стремглавъ бросается въ бездну. Доставляетъ ли онъ какое нибудь удовольствіе своей плѣнительницѣ? Обращаетъ ли она на него какое нибудь вниманіе? Не болѣе того, я думаю, какое брайтонскій рыбакъ, приставъ къ берегу, обращаетъ на одну изъ тысячи пойманныхъ сельдей…. Когда Улиссъ проходилъ мимо «мели сиренъ», онъ и вся его команда были какъ нельзя болѣе хладнокровны, несмотря на то, что все пространство мели было покрыто сиренами, которыя пѣли и расчесывали свои длинные волосы. Молодой Телемакъ хотѣлъ было броситься за бортъ, но суровая команда удержала безразсуднаго молодаго человѣка. Старики, составлявшіе команду корабля, были глухи и не слышали ни воплей Телемака, ни пѣнія сиренъ. Слабые зрѣніемъ они не могли видѣть, до какой степени плѣнительны были эти чародѣйки! Старыя, чорствыя, улыбающіяся чародѣйки! Отстаньте вы отъ насъ! Ваши щеки нарумянены; ваши жалкія пѣсни устарѣли, какъ устарѣлъ Моцартъ, ваши волосы, которые вы причесываете, ненатуральные.

Гарри Варрингтона можно назвать молодымъ Телемакомъ, весьма непохожимъ на мягкосердечнаго юношу, изображеннаго въ разсказѣ добраго камбрэйскаго епископа. Гарри вовсе не замѣчаетъ, что его сирена подкрашиваетъ брови, изъ-подъ которыхъ такъ умильно на него смотритъ; надѣваетъ накладные локоны, которыми намѣрена его опутать; и если вздумаетъ пожрать его, о чемъ уже она давно замышляетъ, то перекрошитъ всѣ его косточки на новомъ приборѣ зубовъ, только что вставленныхъ дантистомъ, получившимъ привиллегію за приспособленіе этихъ искусственныхъ частей человѣческаго организма къ жеванію. Пѣніе не кажется Гарри Варрингтону обветшалымъ, голосъ не хрипитъ и не фальшивитъ. Но…. но…. о скажи мнѣ, спутникъ Улиссовъ, — помнишь ли, какъ восхитительна была опера, когда мы впервые ее услышали? Названіе ей: Cosi fan tutti…. музыка Моцарта. Теперь совсѣмъ другое; теперь, говорятъ, и другія слова въ этой оперѣ, и другая музыка въ ней, другіе пѣвцы, другіе музыканты, другая публика, и Cosi fan tutti продолжаетъ являться на афишахъ; ее представляютъ на сценѣ; поютъ, повторяютъ снова, снова и снова.

Всякій мужчина или женщина, одаренный, хотя въ ограниченной степени, здравымъ разсудкомъ, или въ такой же степени личною опытностію, или, наконецъ, читавшій романы, долженъ былъ, когда Гарри вынулъ изъ кармана увядшій цвѣтокъ, сдѣлать небольшое отступленіе, небольшое углубленіе въ самаго себя, какъ это сдѣлалъ авторъ этой повѣсти, отступивъ отъ главнаго предмета. Есш онъ видитъ двухъ любовниковъ, которые шепчутся въ садовой аллеи или въ амбразурѣ окна, если замѣтитъ взгляды, бросаемые черезъ комнату отъ Дженни къ Джессами, онъ непремѣнно погружается въ размышленія о дняхъ своей юности, когда и проч. и проч. Это слѣдуетъ одно за другимъ по обыкновенному закону, который не старѣе горъ, но старѣе людей, которые ходятъ по этимъ горамъ. Когда я говорю, что юноша вынимаетъ изъ кармана изсохшій, обезображенный цвѣтокъ и начинаетъ его цаловать, то нужно ли говорить что нибудь болѣе? Нужно ли называть садовника, отъ котораго купленъ кустъ этой розы, — нужно ли говорить о томъ, какъ поливали его, лелѣяли, холили, удобряли зем.но подъ нимъ, и наконецъ какимъ образомъ цвѣтокъ этого куста попалъ въ руки Гарри Варрингтона. Rose, elle a vécu la vie des roses, эта роза была холена, поливаема, подпираема палочками, пересаживаема, срѣзана, подарена, перенесена въ памятную книжку юноши, потомъ на его грудь, согласно законамъ и участи, назначеннымъ всѣмъ розамъ.

Какимъ же образомъ Марія подарила эту розу Гарри? Къ чему она понадобилась Гарри и почему онъ такъ страстно любилъ ее, тогда какъ въ этомъ увядшемъ цвѣткѣ ничего не было, кромѣ сору, ни къ чему негоднаго? — Одна исторія подобнаго рода не такъ ли же стара, какъ и другая? Не всѣ ли онѣ похожи одна на другую? Какая польза, говорю я, повторять ихъ снова и снова? Гарри цѣнитъ эту розу потому, что она напоминаетъ кокетство Маріи, весьма обыкновенное; потому, что она встрѣчалась съ нимъ въ саду, потому, что онъ велъ ее подъ руку; потому, что они шептались другъ съ другомъ за старыми портьерами (изъ ветхой матеріи, чрезъ которую все было слышно); потому, что въ эту очаровательную погоду они вставали вмѣстѣ съ восхожденіемъ солнца и отправлялись въ паркъ на прогулку; потому, что въ селеніи захворала добрая Дженкинсъ и лэди Марія приходила читать для нея библію и приносила желе изъ телячьихъ ножекъ, и потому, само собою разумѣется, что кто нибудь долженъ былъ нести корзину съ съѣстными припасами. Словомъ, можно было бы наполнить цѣлыя главы исчисленіемъ всѣхъ этихъ обстоятельствъ — но къ чему? Событія въ жизни, и особливо событія въ жизни влюбленныхъ, до такой степени стары, до такой степени похожи одно на другое, что я удивляюсь, лэди и джентльмены, для чего вы читаете романы. Безъ всякаго сомнѣнія, роза въ карманѣ молодаго Гарри выросла, пустила бутоны, разцвѣла, и теперь гніетъ подобно другимъ розамъ. Вы, можетъ быть, хотите знать цаловалъ ли онъ этотъ цвѣтокъ? Разумѣется, цаловалъ. Для чего же и губы у насъ, какъ не для того, чтобы улыбаться, дѣлать гримасы, говорить различный вздоръ, цаловаться, кушать бараньи котлеты, курить сигары, и такъ далѣе? Я не буду разсказывать подробно всѣхъ этихъ обстоятельствъ изъ исторіи нашего виргинца, потому что Гарри не осмѣливался писать ее самъ кому нибудь изъ родныхъ въ Америкѣ, потому что если онъ и писалъ письма Маріи, (безъ всякаго сомнѣнія онъ писалъ, потому что какъ тотъ, такъ и другая находились въ томъ же домѣ и встрѣчались другъ съ другомъ, когда имъ было угодно), если, говорю я, и писалъ онъ, то письма эти были уничтожены; потому что впослѣдствіи онъ обыкновенно умалчивалъ объ этой исторіи; мы не можемъ получить достовѣрныхъ свѣдѣній даже отъ милэди, которая о чемъ бы то ни было рѣдко говорила правду. Но къ чему? я повторяю. Какая польза разсказывать эту исторію? Благосклонный читатель! ваша исторія похожа на мою, какъ капля воды на другую. Такую же исторію будетъ имѣть завтра и исторія миссъ Фанни, которая только что перешла съ своей куклой въ классную комнату на попеченіе гувернантки (этой бѣдной жертвы, которая имѣетъ уже экземпляръ подобной исторіи въ своемъ бюро); впослѣдствіи, такую же исторію будетъ имѣть и малютка Бэби, который плачетъ въ дѣтской объ игрушкѣ.

Маріи пріятно было бы имѣть власть надъ молодымъ виргинцемъ; но она не хотѣла, чтобы Гарри изъ-за нея поссорился съ теткой, или чтобы мадамъ Бернштэйнъ прогнѣвалась на нее. Гарри не былъ еще владѣтелемъ Виргиніи, — онъ былъ только принцемъ; а королева, его мать, могла выйти замужъ, имѣть другихъ принцевъ, — законы же первородства въ Виргиніи не имѣли прочнаго основанія. Она не переговорила съ милордомъ, своимъ братомъ, относительно этого щекотливаго вопроса. Несмотря на то, они понимали другъ друга; графъ имѣлъ способность понимать вещи безъ объясненій. Онъ зналъ свою Марію превосходно; вся ея жизнь проведена была въ обществѣ брата и подъ его кровлею; глава семейства вполнѣ понималъ характеръ, поступки, капризы, недостатки Маріи. Иногда онъ или останавливалъ ее, или, смотря по расположенію духа, помогалъ ей въ ея планахъ, безъ всякой нужды со стороны Маріи. Такимъ образомъ за три дни передъ тѣмъ, когда Марія отправлялась навѣстить больную, бѣдную, добрую старушку Дженкинсъ, (и когда, между прочимъ, Гарри Варрингтонъ случайно прогуливался по тополевой аллеѣ, ведущей въ селеніе), когда милордъ, окруженный собаками и сопровождаемый садовникомъ, переходилъ черезъ дворъ, его сіятельство подозвалъ къ себѣ сестру и сказалъ: «Молли, ты отправляешься навѣстить старушку Дженкинсъ. У тебя, душа моя, доброе сердце. Отдай Гаммеръ Дженкинсъ эту полкрону отъ меня; это нужно тѣмъ болѣе, что нашъ кузенъ Варрингтонъ предупредилъ насъ. Желаю тебѣ пріятной прогулки. Пусть она ни въ чемъ не нуждается». За ужиномъ милордъ разспрашивалъ Варрингтона о бѣдныхъ въ Виргиніи, о средствахъ къ поддержанію ихъ; на всѣ его вопросы молодой джентльменъ отвѣчалъ, по возможности, удовлетворительно. Его сіятельство выразилъ желаніе, чтобы въ Старой Англіи было бѣдныхъ отнюдь не болѣе, чѣмъ въ Виргиніи, и при этомъ совѣтовалъ Гарри посѣщать бѣдныхъ изъ всѣхъ сословій, высокаго и низкаго, смотрѣть въ провинціяхъ за земледѣліемъ, осматривать въ городахъ фабрики и городскія учрежденія. Съ этимъ назидательнымъ совѣтомъ Гарри соглашался, соблюдая приличную скромность. Мадамъ Бернштэйнъ, играя въ пикетъ съ проповѣдникомъ, одобрительно кивнула головой. На другой день Гарри былъ въ кабинетѣ милорда, на третій — провелъ большую часть дня съ милордомъ на фермѣ, и, на обратномъ пути къ дому, какъ бы вы думали, что сдѣлалъ милордъ? навѣстилъ вмѣстѣ съ Гарри бѣдную Дженкинсъ! Въ этотъ день лэди Марія тоже отправилась къ больной читать ей библію, и, вѣроятно, мадамъ Бернштэйнъ даже не подумала спросить о своей племянницѣ.

"Кастльвудъ, Гэмпширъ, Англія, о августа 1757. "Любезная Моунтэйнъ".

"Въ первомъ письмѣ моемъ я писалъ, что мнѣ не совсѣмъ-то понравились Кастльвудъ и кузины. Въ настоящее время я привыкъ къ ихъ характеру, и мы начинаемъ понимать другъ друга. Со всею почтительностію къ мама скажите ей, что я, принимая въ соображеніе безпредѣльную любезность ко мнѣ баронессы Бернштэйнъ, надѣюсь, что мадамъ Эсмондъ примирится съ своей полусестрой. Баронесса, вы знаете, была дочерью моей бабушки отъ перваго мужа, лорда Кастльвуда (дѣдушка этотъ былъ настоящимъ лордомъ).

"Баронесса Бернштэйнъ была въ первый разъ замужемъ за священникомъ, высокопочтеннѣйшимъ мистеромъ Тушеромъ, который былъ такой ученый и добрый и пользовался такою благосклонностью его величества, (какою пользовалась и моя тетушка), что его сдѣлали епископомъ. Съ кончиною епископа нашъ всемилостивѣйшій государь продолжалъ оказывать дружественное расположеніе къ тетушкѣ, которая вскорѣ вышла замужъ за ганноверскаго нобльмена, занимавшаго при дворѣ значительный постъ. Полагаю, что, по смерти, онъ оставилъ баронессѣ большое богатство. Это говорилъ мнѣ и кузенъ, милордъ Кастльвудъ. Увѣряю васъ, баронесса оказываетъ ко мнѣ величайшее вниманіе и расположеніе.

"Вдовствующая графиня Кастльвудъ, кузенъ Вилль и лэди Фанни были описаны мною въ прошломъ письмѣ, которое отправлено съ фальмутскимъ пакетботомъ отъ 20-го минувшаго мѣсяца. Съ того времени они нисколько не измѣнились. Я и кузенъ Вилль продолжаемъ быть добрыми друзьями. Мы часто съ нимъ ѣздимъ верхами; нѣсколько разъ бывали на пѣтушьихъ бояхъ въ Гамптонѣ и Винтонѣ. Мой кузенъ, какъ говорится, острый клинокъ; но, мнѣ кажется, я докажу, что и мы въ Виргиніи кое-что понимаемъ. Достопочтеннѣйшій мистеръ Самсонъ превосходный проповѣдникъ, совершенно чуждый изувѣрства.

«Добродушіе моего кузена, графа, увеличивается съ каждымъ днемъ. Надѣюсь, что съ будущимъ кораблемъ моя мама пришлетъ его сіятельству лучшаго табаку и окороковъ. Онъ очень добръ къ бѣднымъ. Его сестра, лэди Марія, добра въ равной степени. Она по цѣлымъ часамъ читаетъ больнымъ библію, и любима болѣе всѣхъ во всемъ селеніи».

— Какой вздоръ! сказала лэди, на усмотреніе которой Гарри представилъ свою рукопись: — зачѣмъ вы мнѣ льстите, кузенъ?

— Вы дѣйствительно любимы въ селеніи и даже за его предѣлами, сказалъ Гарри, дѣлая на послѣднія слова сильное удареніе: если вы называете это лестью, то я польстилъ вамъ еще немного впродолженіи этого письма.

"Здѣсь въ селеніи есть больная старушка, которую мадамъ Эсмондъ непремѣнно полюбила бы, какъ добрую и религіозную женщину.

"Лэди Марія очень часто ходить читать ей библію, что доставляетъ больной удовольствіе. Хотя лэди Марія и имѣетъ плѣнительнѣйшій голосъ, «какъ въ разговорѣ такъ и въ пѣніи» (она играетъ въ церкви на органѣ, и поетъ «очаровательно»), но не думаю, "чтобѣі чтеніе милэди доставляло Гаммеръ Дженкинсъ утѣшеніе, потому что отъ преклонности лѣтъ она значительно глуха. Впрочемъ, память у нея отличная: она помнитъ, когда жила здѣсь моя почтенная бабушка, Рахель лэди Кастльвудъ. Она говоритъ, что бабушка моя была лучшая женщина въ мірѣ; при замужствѣ подарила ей корову и лечила ея мужа, Гаффера Дженкинса, отъ тяжкой болѣзни. Я полагаю, она лечила его тѣми пилюлями и каплями, которыя я положилъ въ мои чемоданы, когда уѣзжалъ изъ дорогой Виргиніи. Не хворая съ тѣхъ поръ, я не имѣлъ въ нихъ надобности. Гумбо пьетъ и ѣстъ необыкновенно много. Второй «ангелъ», послѣ моей бабушки (NB. мнѣ кажется, теперь я вѣрно пишу это слово), говоритъ Гаммеръ Дженкинсъ, это — лэди Марія; она свидѣтельствуетъ почтеніе своей тетушкѣ, которую помнить очень хорошо. Когда дѣдушка и бабушка пріѣзжали въ Европу, она была маленькой дѣвочкой. Вы знаете, что у нихъ есть портретъ дѣдушки; я живу въ комнатахъ, которыя онъ занималъ и которыя, какъ говоритъ милордъ Кастльвудъ, должны называться «моими».

"Не имѣя въ настоящее время сказать что нибудь болѣе, заключаю письмо это просьбою: изъявить мою любовь и преданность многоуважаемой матушкѣ, засвидѣтельствовать почтеніе мистеру Дэмпстеру, поцаловать Фанни, поклониться старику Гумбо, Натану, старой и молодой Динѣ, лягавой собакѣ и Слютѣ, и всѣмъ друзьямъ, отъ ихъ доброжелателя

Генри Эсмонда Варрингтона".

«Послалъ недавно письмо съ засвидѣтельствованіемъ моего почтенія дядюшкѣ Варрингтону, въ Норфолкѣ. Отвѣта еще нѣтъ.»

— Надѣюсь, кузина, письмо написано довольно правильно? спросилъ авторъ письма у критика, которому его показывалъ.

— Да, это довольно хорошо для свѣтскаго человѣка, отвѣчала лэди Марія, не обращая слишкомъ строгаго вниманія на правописаніе.

— Въ прошломъ письмѣ къ мама я неправильно написалъ слово «ангелъ»; но теперь я научился писать его вѣрнѣе.

— Какъ же это вы научились, сэръ.

— Глядя на васъ, кузина.

Съ этими словами мистеръ Гарри сдѣлалъ милэди Маріи низкій поклонъ, сопровождаемый свѣжимъ румянцемъ, какъ будто онъ предложилъ ей и поклонъ и букетъ.

ГЛАВА XIX.
ЛЮБОВЬ И СЧАСТЬЕ.

За ужиномъ, когда собралось все семейство, на лицѣ мадамъ де-Бернштэйнъ не было ни малѣйшихъ слѣдовъ неудовольствія. Ея обращеніе со всѣмъ обществомъ, включая и Гарри, отличалось добродушіемъ и искренностію. Въ этотъ разъ она хвалила повара, объявила, что фрикассе приготовлено превосходно и говорила, что нигдѣ не видала такихъ угрей, какіе водятся въ прудахъ Кастльвуда; вино уже болѣе не отзывало пробкой; когда предложили раскупорить еще одну бутылку, баронесса отвѣчала, что для такой безполезной старухи, какъ она, это излишняя роскошь. Но когда подали новую бутылку, она предложила тостъ за здоровье мадамъ Эсмондъ Варрингтонъ и выразила надежду, что Гарри привезъ съ собой позволеніе матушки воротиться домой съ женой англичанкой. Вѣроятно, онъ не помнилъ свою бабушку, ея неоцѣненную матушку? Баронесса занимала общество множествомъ интересныхъ анекдотовъ о своей матери, много говорила о ея красотѣ и добродушіи, о ея счастіи со вторымъ мужемъ, несмотря на то, что была значительно старше полковника Эсмонда. Видѣть ихъ вмѣстѣ — было чистымъ наслажденіемъ. Ихъ любовь другъ къ другу была извѣстна всему государству. Послѣ этого не безполезно ли говорить о неравенствѣ лѣтъ въ супружескихъ партіяхъ. Пока мадамъ де-Бернштэйнъ разговаривала, милэди Кастльвудъ и ея дѣти оставались безмолвными слушателями. Гарри былъ въ восторгѣ, Марія въ изумленіи. Лордъ Кастльвудъ не постигалъ причины столь внезапной и необычайной любезности со стороны тетушки и желалъ бы узнать ее; но не позволялъ, чтобы лицо его приняло озабоченный видъ; напротивъ оно носило на себѣ отпечатокъ совершеннѣйшаго удовольствія.

Прекрасное настроеніе духа баронессы сообщилось всему семейству; ни одно лицо за столомъ не было оставлено безъ ея ласковаго слова. Въ отвѣтъ на одинъ изъ комплиментовъ мистера Вилля, въ которомъ этотъ безхитростный молодой человѣкъ выразилъ удовольствіе и изумленіе отъ любезностей тетушки, она откровенно сказала:

— Я очень любезна, мой другъ! Да, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія. Я хочу помириться со всѣми вами потому, что была сегодня чрезвычайно сердита. Еще ребенкомъ, когда отецъ и мать моя были живы и я жила вмѣстѣ съ ними, помню, я вела себя точно также. Если я бывала негодною втеченіи утра, то вечеромъ старалась приласкаться къ родителямъ. Помню, въ этой самой комнатѣ, за этимъ самымъ столомъ — о, это было такъ давно, такъ давно, какъ будто протекли съ того времени цѣлыя столѣтія! я точно также была любезна съ отцемъ, съ матерью и вашимъ дѣдушкой, Гарри Варрингтонъ; точно также за ужиномъ были угри. Угри и привели мнѣ на память это обстоятельство. Въ тотъ день, когда мнѣ было не больше семи лѣтъ, я точно также была капризна, какъ и сегодня, когда мнѣ семьдесятъ лѣтъ; я признаюсь въ своихъ грѣхахъ, и прошу прощенія.

— Я разрѣшаю васъ, баронесса! вскричалъ проповѣдникъ, сидѣвшій за столомъ въ числѣ прочихъ членовъ семейства.

— Но, мистеръ Самсонъ, вы не знаете, до какой степени я была сегодня сердита и не въ духѣ. Я разбранилась съ сестрой, разбранилась съ ея дѣтьми, выдрала за уши Гарри Варрингтона, за то только, что онъ не хотѣлъ ѣхать со мной къ тонбриджскимъ водамъ.

— Я хочу ѣхать съ вами, мадамъ, — я поѣду съ вами со всѣмъ моимъ удовольствіемъ, сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

— Видите, мистеръ Самсонъ, какія они добрыя, почтительныя дѣти. Я одна была сердита и капризна. О, сознаюсь, что обходиться съ ними такимъ образомъ съ моей стороны жестоко! Марія, душа моя! прошу у васъ прощенія.

— Перестаньте, баронесса, — вы меня ничѣмъ не обидѣли! отвѣчаетъ Марія на покорность баронессы.

— Нѣтъ, нѣтъ, душа моя, я васъ обидѣла! Я сказала, что ваше общество наскучило мнѣ, потому что я сама себѣ наскучила. Вы предлагали ѣхать со мной въ Тонбриджъ и я грубо вамъ отвѣчала.

— Извините, мадамъ, если вы нездоровы и мое присутствіе непріятно вамъ….

— Кто вамъ сказалъ, что оно мнѣ непріятно? Вы были чрезвычайно добры, сдѣлавъ мнѣ предложеніе. Я прошу васъ болѣе всего на свѣтѣ, умоляю васъ, приказываю вамъ ѣхать со мной.

Милордъ налилъ рюмку вина и выпилъ. Онъ смотрѣлъ на эту сцену совершенно безсознательно. Это было началомъ комедіи.

— Вы должны ѣхать и оставаться при мнѣ; я обѣщаю вамъ быть доброю и ласковою. Любезный лордъ, вы уступите мнѣ вашу сестрицу?

— Лэди Марія Эсмондъ въ такихъ лѣтахъ, что въ дѣлѣ подобнаго рода можетъ располагать сама собою, сказалъ милордъ, наклонивъ голову. Если кто нибудь изъ насъ можетъ быть полезенъ вамъ, то вы имѣете полное право располагать нами.

Дѣйствительное значеніе этихъ словъ было такое: громъ и молнія убей эту старуху! Она беретъ Марію для того, чтобы разлучить ее съ молодымъ виргинцемъ.

— Тонбриджъ очаровательное мѣсто! съ глубокимъ вздохомъ сказала лэди Марія.

— Мистеръ Самсонъ будетъ навѣщать за тебя старушку Дженкинсъ, продолжалъ милордъ.

Гарри рисовалъ пальцемъ на столѣ какой-то силуэтъ. На какое множество наслажденій расчитывалъ онъ! Какія прогулки, поѣздки, нескончаемые разговоры, восхитительные кустарники, уединенные павильоны, музыкальные вечера, обмѣны нѣжными чувствами при серебристомъ свѣтѣ луны, рисовало ему воображеніе! День этихъ наслажденій наступалъ. Всѣ должны уѣхать изъ Кастльвуда — милэди Кастльвудъ къ своимъ друзьямъ, мадамъ Бернштэйнъ на воды — и ему предстояло остаться дома одному съ своей божественной очаровательницей и съ невыразимымъ блаженствомъ! Мысль объ упоительномъ наслажденіи омрачала его разсудокъ. Онъ не вѣрилъ, что изъ замка всѣ уѣдутъ и что онъ останется наслаждаться своимъ небомъ, сидѣть у ногъ своего ангела и цаловать край его бѣлой одежды. О боги! это слишкомъ большое блаженство, чтобы ему осуществиться!

— Я зналъ, что это быть не можетъ, думалъ бѣдный Гарри. Я заранѣе зналъ, что ее подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ разлучатъ со мною.

— Вы тоже поѣдете въ Тонбриджъ, Гарри Варрингтонъ: — вы будете беречь насъ отъ разбойниковъ, сказала мадамъ де-Бернштэйнъ.

Гарри Варрингтонъ надѣялся, что общество не замѣтило сильнаго румянца, которой, при словахъ мадамъ Бернштэйнъ, разлился по его лицу. Онъ старался поддержать въ своемъ голосѣ спокойствіе. Конечно, онъ готовь ѣхать съ дамами, хотя онъ вполнѣ увѣренъ, что по дорогѣ нѣтъ и не можетъ быть никакой опасности. Нѣтъ опасности! Гарри желалъ бы, чтобъ она была. Онъ убилъ бы десять тысячъ разбойниковъ, если бы они приблизились къ экипажу, въ которомъ сидѣлъ предметъ его обожанія. Ему нельзя говорить съ ней: за то онъ будетъ находиться вблизи ее. Ему будутъ представляться случаи пожать миленькую ручку по вечерамъ, при входѣ въ гостинницу, и провожать ее до кареты поутру. Два дни они проведутъ въ дорогѣ, и на два дни ему можно будетъ остаться въ Тонбриджѣ. Такъ несчастный преступникъ, оставленный до казни въ Ньюгэтѣ, благодаритъ судьбу свою за двухъ или трехдневную отсрочку.

Вы видите, мы только намекнули и вовсе не хотѣли описывать горестнаго положенія мистера Гарри Варрингтона, или того безпредѣльнаго глубокаго унынія, въ которое несчастный юноша быль поверженъ. Нѣкоторые юноши переносятъ горячку любви довольно легко и терпѣливо. Другіе, получивъ эту горячку, умираютъ отъ нее, или, выздоровѣвъ, уносятъ слѣды этой болѣзни въ могилу, или носятъ ее, какъ тяжелое бремя, до самой глубокой старости. Согласитесь сами, хорошо ли выписывать на эти страницы всѣ слова молодаго человѣка, который бѣснуется подъ вліяніемъ горячечнаго воспаленія. Положимъ, что молодой человѣкъ влюбленъ въ женщину вдвое его старше лѣтами; но развѣ мы не читали о молодомъ джентльменѣ, посягнувшемъ на самоубійство вслѣдствіе роковой своей страсти къ мадмуазель Нинонъ де-Ленклосъ, которая, какъ казалось, была его бабушкой? Положимъ, что ты молодой Гарри Варрингтонъ виргинскій дѣлаешь изъ себя чистѣйшаго осла; а развѣ въ Англіи нѣтъ людей, которые попадались въ просакъ? Смѣйтесь надъ нимъ, порицайте его всѣ, которые никогда еще не кричали по ослиному; но пожалѣйте его всѣ честные кардофаги; длинноухіе собраты, признайте въ немъ своего товарища осла!

— Вы останетесь въ Тонбриджѣ дня на два, продолжала мадамъ де-Бернштэйнъ. Посмотрите, какъ мы помѣстимся на новой квартирѣ. Потомъ можете воротиться въ Кастльвудъ для охоты и для другихъ развлеченій, которыя вы условились изучать вмѣстѣ съ милордомъ.

Въ знакъ согласія Гарри поклонился. Цѣлая недѣля блаженства! Жизнь, значитъ, не совсѣмъ еще пуста.

— На водахъ, вѣроятно, будетъ хорошее общество и я постараюсь представить васъ нѣкоторымъ лицамъ, прибавила баронесса.

— Общество! я не нуждаюсь въ обществѣ, со вздохомъ сказалъ Гарри. Мнѣ кажется, я буду весьма доволенъ однимъ вашимъ обществомъ.

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что мистеръ Вилль былъ крайне изумленъ такимъ вкусомъ своего кузена.

Такъ какъ это была послѣдняя ночь передъ отъѣздомъ Гарри на минеральныя воды, то кузенъ Вилль счелъ за нужное встрѣтиться вмѣстѣ съ мистеромъ Самсономъ и Варрингтономъ въ квартирѣ послѣдняго, собственно для того, чтобъ свести игорные счеты. Гарри, игравшій все время довольно счастливо, не встрѣчалъ ни малѣйшаго препятствія къ предложенной сдѣлкѣ. Поэтому, когда всѣ лэди удалились на покой и когда милордъ, по обыкновенію, ушелъ въ свои аппартаменты, три джентльмена собрались въ небольшой комнатѣ мистера Гарри передъ пуншевою чашею, этою неизмѣнною полуночною собесѣдницею Вилля.

Способъ, по которому Вилль оканчивалъ свои расчеты, заключался въ томъ, что этотъ молодой джентльменъ приносилъ съ собою двѣ колоды новыхъ картъ и, съ помощію ихъ, предлагалъ Гарри или поквитаться или удвоить долгъ. Бѣдный проповѣдникъ не могъ располагать такими суммами, какъ младшій брать лорда Кастльвуда. Гарри Варрингтонъ вовсе не хотѣлъ выигрывать ни съ того, ни съ другаго. Неужьли бы онъ рѣшился огорчить брата своей обожаемой Маріи, или позволить кому либо изъ ея близкихъ родственниковъ упрекнуть его въ недостаткѣ великодушія или снисходительности? Онъ согласился на предложеніе джентльменовъ. До глубокой ночи онъ готовъ былъ играть съ ними на куши, какіе имъ угодно было назначить. И вотъ они сѣли за работу, игральныя кости застучали, карты тасовались и сдавались.

Весьма вѣроятно, что Гарри вовсепе думалъ о картахъ. Вѣрнѣе всего онъ думалъ такъ: «въ этотъ моментъ моя неоцѣненная Марія сидитъ предъ туалетомъ и ея горничная пропускаетъ сквозь свои пальцы пряди распущенныхъ прекрасныхъ золотистыхъ волосъ. Счастливая горничная! Теперь Марія на колѣняхъ — непорочное созданіе! возсылаетъ молитвы къ Небу, къ обиталищу ангеловъ, подобныхъ ей. Теперь она покоится за розовыми занавѣсами. Да будетъ надъ ней благословеніе!»

Воображаю залпы проклятій со стороны мистера Вильяма и мелкую дробь язвительныхъ словъ со стороны мистера Самсона, на счастіе молодаго виргинца. Онъ выигрывалъ, потому что не хотѣлъ выигрывать. — Фортуна — эта своенравная, измѣнчивая кокетка — пришла къ нему, потому что онъ думалъ о другой нимфѣ, которая была точно такая же кокетка. Вилль и проповѣдникъ играли съ увлеченіемъ и съ каждой таліей увеличивали свои куши, полагая, что богатый виргинецъ представлялъ имъ возможность отыграться. Но отнюдь не такъ думалъ Гарри Варрингтонъ. Въ Америкѣ онъ принималъ живое участіе во множествѣ подобныхъ игръ (изъ этого мы невольно должны заключить, что многія обстоятельства своей жизни онъ скрывалъ отъ своей матери), и потому научился играть и платить проигрышъ. А какъ онъ рисковалъ проиграть и заплатить своимъ друзьямъ, то ожидалъ того-же и отъ нихъ.

— Кузенъ! я, кажется, чрезвычайно счастливъ, сказалъ онъ въ отвѣтъ на проклятіе и грубыя замѣчанія Вилля: чрезвычайно счастливъ, хотя и не имѣю особеннаго расположенія воспользоваться счастьемъ. Не думайте, однакожъ, что я намѣренъ быть такимъ глупцомъ, чтобы совершенно удалить его отъ себя. Въ настоящее время у меня есть цѣлая кипа вашихъ письменныхъ обязательствъ. Если хотите играть, то положимте лучше деньги на столъ, или же вмѣсто денегъ какую нибудь цѣнную вещь.

— Богатые всегда такъ поступаютъ, проворчалъ Вилль. Никогда не сдѣлаютъ ссуды безъ залога. Всегда выигрываютъ, потому что богаты.

— Послушайте, кузенъ, въ послѣднее время вы постоянно упрекаете меня моимъ богатствомъ, которое едва-едва достаточно на нужды и на уплату долговъ.

— О если бы мы могли сказать про себя тоже самое, простоналъ проповѣдникъ. Какъ были бы счастливы и мы и наши кредиторы! На чтоже мы будемъ играть съ нашимъ побѣдителемъ? У меня есть новое платье, мистеръ Варрингтонъ. Можетъ ли оно идти въ пяти гинеяхъ? Или, позвольте, у меня есть нѣсколько рѣдкихъ сочиненій, корова и теленокъ. Въ какой суммѣ могутъ идти эти вещи?

— Подъ росписку кузена Вилля въ двадцать фунтовъ стерлинговъ, вскричалъ мистеръ Варрингтонъ, представляя одинъ изъ этихъ документовъ.

— Или, позвольте, лучше я пущу на карты мою бурую кобылу, но только отнюдь не подъ росписку, а на чистыя деньги.

— Уменя есть лошадь, — я ставлю ее въ пятидесяти фунтахъ! прервалъ мистеръ Вилль.

Гарри принялъ предложеніе обоихъ джентльменовъ. Чрезъ десять минутъ обѣ лошади оставили своихъ владѣльцевъ. Кузенъ Вильямъ бранился свирѣпѣе прежняго. Проповѣдникъ сорвалъ парикъ съ головы, швырнулъ его на полъ и поддерживалъ брань своего товарища громкими упреками. Мистеръ Гарри Варрингтонъ былъ совершенно спокоенъ; онъ не восхищался своимъ счастіемъ. Его просили играть, и онъ игралъ. О обожаемый мною спящій ангелъ! думалъ онъ, — ужели я не долженъ остаться побѣдителемъ, когда ты такъ снисходителенъ ко мнѣ? Гарри посмотрѣлъ на окно противоположнаго зданія, принадлежавшее Маріи. Онъ забылъ о своихъ жертвахъ прежде, чѣмъ они успѣли перейти чрезъ дворъ, забылъ ихъ брань, ихъ неудачу. Тамъ предъ нимъ подъ мерцающей звѣздочкой, за окномъ, гдѣ тускло горѣлъ огонекъ, находилось его сердце, его сокровище, его блаженство!

ГЛАВА XX.
ЛЕГКОЕ ПАДЕНІЕ.

Добрый старикъ, камбрэйскій епископъ, описывалъ безъутѣшное положеніе Калипсы при отплытіи Улисса, но я не помню хорошенько, описалъ ли онъ скорбь горничной Калипсы, при прощаньи съ камердинеромъ Одиссея? Эти слуги, вѣроятно, плакали на кухнѣ, въ то время, какъ господинъ и госпожа въ послѣдній разъ прощались въ гостинной; надо полагать, что они повисли другъ другу на шею въ носовой каютѣ, тогда какъ ихъ господа сердечно сокрушались въ главной парадной каютѣ. Когда звонокъ прозвонилъ въ послѣдній разъ и кормчій Улисса прокричалъ: на берегъ! — Калипса и ея служанка, вѣроятно, сошли съ корабля по одной и той же доскѣ, съ бьющимися сердцами и потоками слезъ; обѣ, вѣроятно, махали съ пристани платками (далеко различной цѣнности и ткани) своимъ друзьямъ на отплывающемъ кораблѣ, между тѣмъ какъ народъ на берегу и команда, столпившаяся на корабельномъ носу, кричали отправлявшимся въ вояжъ: гипъ, гипъ, ура! (что равносильно на греческомъ языкѣ прощальному привѣту). Если Калипса, какъ говорится въ описаніи, ne pouvait se consoler, то служанка Калипсы ne pouvait se consoler non plus. Имъ предстояло идти по одному пути, исполненному горести, и испытывать туже мучительную тягость разлуки; по возвращеніи домой, онѣ не могли употребить въ дѣло платки той же самой ткани и достоинства, но слезы, безъ всякаго сомнѣнія, были одинаково солоны, горьки и обильны, какъ у госпожи, проливавшей ихъ въ мраморныхъ покояхъ, такъ и у служанки — въ людскомъ отдѣленіи.

Не одинъ только Гарри Варрингтонъ уѣзжалъ изъ Кастльвуда жертвою любви; но и Гумбо уѣзжалъ изъ того же зданія жертвою той же самой плѣнительной страсти. Благодаря остроумію, дарованіямъ, юмору, музыкальнымъ способностямъ, танцовальному и поваренному искусству, которыми Гумбо обладалъ въ значительной степени, онъ сдѣлался неоцѣненнымъ въ кружкѣ, составлявшемъ женскую прислугу. Мужчины почти всѣ ревновали его, потому что всѣ женщины были на его сторонѣ. Въ то время въ Англіи не было такого, отвращенія къ несчастнымъ неграмъ, какое развилось впослѣдствіи. Положеніе негровъ между бѣлыми нельзя было назвать равенствомъ, но все же они пользовались терпимостью и нѣкоторымъ расположеніемъ, особливо со стороны женщинъ, доброта которыхъ доходила до великодушія. Африканскіе путешественники, Ледьярдъ и Паркъ, были преслѣдуемы въ Нигриціи туземцами, между тѣмъ какъ негритянки оказывали имъ сожалѣніе и сочувствіе! Женщины бываютъ всегда добры къ нашему полу. Какихъ только негровъ (по душѣ) не лелѣятъ онѣ? Какихъ только уродовъ (по нравственности) не обожаютъ? какихъ прокаженныхъ, идіотовъ, пошлыхъ дураковъ онѣ обнимаютъ и лобызаютъ! Всѣ женщины обходились съ Гумбо такъ же ласково, какъ и съ прочими людьми его сословія; одни только мужчины изъ лакейской радовались отъѣзду слуги молодаго Виргинца. Желалъ бы я видѣть минуту его разставанья. Желалъ бы видѣть, какъ горничная Молли подъ прикрытіемъ вечернихъ сумерекъ прокрадывается на садовую террасу, чтобъ получить нѣжный поцаіуй. Желалъ бы видѣть, какъ судомойка Бетти отрѣзываетъ густую прядь своихъ каштановыхъ кудрей, чтобъ обмѣнять ее на курчавый сувениръ съ головы молодаго Гумбо. Гумбо говорилъ, разумѣется, что онъ regum progenies, потомокъ Ашантскихъ царей. Въ Каффраріи, Коннотѣ и другихъ мѣстахъ, населенныхъ потомственными невольниками, надо полагать, находилось въ прежнія времена огромное число потомковъ этихъ могущественныхъ государей.

Въ утро, назначенное для отъѣзда мадамъ де-Бернштэйнъ, вся многочисленная челядь Кастльвуда толпилась въ дверяхъ и корридорахъ, нѣкоторые для того, чтобъ бросить прощальный взглядъ на провожатыхъ милэди и на очаровательнаго Гумбо, иныя проститься съ старшею горничною, а всѣ вмѣстѣ для того, чтобъ получить отъ баронессы и ея племянника прощальныя деньги, раздавать которыя и раздавать довольно щедро было въ то время въ большемъ обыкновеніи. Баронесса и Гарри сдѣлали хорошіе подарки джентльменамъ въ ливреяхъ, джентльменамъ въ чорныхъ фракахъ и бѣлыхъ манжетахъ и цѣлому рою служанокъ. Баронесса провела въ Кастльвудѣ свою юность, а что касается до добраго Гарри, который не только жилъ въ домѣ совершенно безъ всякой платы, но выигралъ лошадей и деньги, или по крайней мѣрѣ денежныя обѣщанія, то онъ, будучи отъ природы щедръ, въ этотъ моментъ тѣмъ болѣе не желалъ ограничивать своего расположенія къ щедрости. «Моя мать, думалъ онъ, наказывала мнѣ, чтобъ я былъ щедръ ко всѣмъ слугамъ фамиліи Эсмондовъ». На этомъ основаніи онъ сыпалъ золотыя монеты направо и налѣво, какъ будто онъ и дѣйствительно былъ такимъ богачемъ, какимъ провозгласилъ его Гумбо. Не было ни одного человѣка, который бы не получилъ отъ него подарка. Отъ дворецкаго до чистильщика башмаковъ всѣхъ, всѣхъ одѣлилъ мистеръ Гарри. Не были забыты ни угрюмая ключница, ни хилый старикъ-привратникъ. Когда мужчина влюбляется въ дѣвицу въ какомъ нибудь семействѣ, то удивительно, какъ ласковъ бываетъ онъ къ каждому лицу, принадлежащему къ тому семейству. Онъ старается пріобрѣсть расположеніе горничныхъ; дѣлается кроткимъ въ отношеніи къ дворецкому; входитъ въ положеніе лакея, исполняетъ порученія дочерей; даетъ совѣты и ссужаетъ деньгами молодаго сына въ университетѣ; ласкаетъ собаченокъ, которыхъ въ другое время награждалъ бы пинками; улыбается анекдотамъ, отъ которыхъ сталъ бы зѣвать, еслибъ ихъ разсказывалъ кто нибудь другой, а не папа; пьетъ сладкій портвейнъ, за который готовъ бы разбранить буфетчика; любезничаетъ съ отвратительной старой дѣвой-тетушкой; бьетъ тактъ, когда маленькая Фанни разыгрываетъ на фортепіано какую нибудь новую пьесу, и улыбается, когда шалунъ Бобби проливаетъ кофе на свою рубашку.

Гарри Варрингтонъ, согласно обычаю того времени, въ непродолжительный періодъ своего пребыванія (изъ этого я не заключаю, что онъ только недавно объяснился въ любви и что любовь его была принята) изъявлялъ каждому члену кастльвудскаго семейства всѣ эти безхитростныя выраженія своего расположенія. На этомъ основаніи кузенъ Вилль долженъ бы былъ отъиграть всѣ свои деньги, или столько выиграть отъ Гарри, сколько бы послѣдній позволилъ. Несмотря на то, молодой виргинецъ, при всей своей любви къ Маріи, былъ проницателенъ, дальновиденъ, любилъ охоту, карты и умѣлъ оцѣнить достоинства хорошей лошади. Выигравъ отъ Вилля всѣ наличныя деньги и получивъ отъ этого джентльмена множество цѣнныхъ собственноручныхъ документовъ, Гарри пожелалъ выиграть караковую лошадь Вилля, то самое четвероногое животное, которое едва не принудило его броситься въ воду въ первый день по пріѣздѣ въ Кастльвудъ. Онъ часто видѣлъ бѣгъ этой лошади и, несмотря на нѣжную страсть свою къ Маріи и на романтичное настроеніе духа, не прочь былъ владѣть такимъ статнымъ, крѣпкимъ, легкимъ скакуномъ. Наглядѣвшись вдоволь на звѣзды, сверкавшія надъ окномъ обожаемой Маріи, и когда огонь въ этомъ окнѣ давно уже погасъ, Гарри отправился въ свою спальню, и тамъ, безъ всякаго сомнѣнія, снова углубился въ думы о своей Маріи, о выигранной лошади, о томъ, какъ восхитительно было бы видѣть ее на этомъ конѣ и совершить на немъ путешествіе по всему острову вмѣстѣ съ Маріею, которая будетъ держаться за него, обнявъ его станъ своими бѣленькими ручками. Убаюканный сладостными мечтами, Гарри заснулъ, посылая милліонъ благословеній Маріи, въ обществѣ которой ему предстояло наслаждаться блаженствомъ еще одну недѣлю.

Рано поутру несчастный проповѣдникъ отправилъ свою черную кобылку къ мистеру Варрингтону. Передавая ее мистеру Гумбо, грумъ проповѣдника, онъ же лакей и садовникъ, цаловалъ несмѣтное число разъ бѣлую морду животнаго. Его чувствительность тронула какъ Гумбо, такъ и его господина: изъ нихъ первый, въ доказательство своей симпатичности, расплакался, а Гарри вынулъ изъ кармана и подарилъ груму двѣ гинеи, которыя изумили и поспѣшно утѣшили слугу проповѣдника. Послѣ того Гумбо и бывшій грумъ отвели лошадь на конюшню, получивъ приказаніе привесть ее вмѣстѣ съ лошадью мистера Вильяма послѣ завтрака, когда подадутъ экипажи мадамъ Бернштэйнъ.

Хозяинъ дома до такой степени былъ любезенъ къ своей теткѣ и до такой степени благодарилъ судьбу за ея отъѣздъ, что даже явился къ завтраку, чтобы проститься съ гостями. За столомъ сидѣло все семейство и мистеръ Самсонъ; не было только Вилля; впрочемъ, онъ оставилъ записку кузену, въ которой объяснялъ чрезвычайно безграмотно, что въ то утро долженъ былъ отправиться въ Салисбюри на конскія скачки, что онъ оставилъ лошадь, которую кузенъ наканунѣ выигралъ, и которую Томъ, грумъ мистера Вилля, передастъ слугѣ мистера Варрингтона. Отсутствіе Вилля не помѣшало прочимъ членамъ семейства дружелюбно выпить чашку чаю. Въ надлежащее время экипажи подкатили къ крыльцу; слуги начинили ихъ багажемъ баронессы и минута отъѣзда наступила.

Большое открытое ландо заняли баронесса и ея племянница; передъ ними на козлахъ помѣстились два лакея, вооруженные мушкетонами, на случай встрѣчи съ разбойниками. Въ другомъ экипажѣ находились горничныя ея сіятельства и еще служанка для охраненія чемодановъ и кардонокъ, которыя, при всей своей многочисленности, были ничто въ сравненіи съ громадностью багажнаго поѣзда, сопровождающаго лэди нынѣшняго времени. Скромные чемоданчики мистера Варрингтона были переданы во вторую карету на сохраненіе горничныхъ; мистеръ Гумбо вызвался ѣхать подлѣ окна во всю дорогу.

Милордъ, его мачиха и лэди Фанни провожали дорогую родственницу до подножекъ кареты и, при множествѣ почтительныхъ объятій, пожелали ей счастливаго пути. На лэди Маріи надѣта была амазонка, которая, по мнѣнію Гарри Варрингтона, была лучшимъ костюмомъ въ мірѣ. Толпа слугъ, окруживъ ландо, молила небо низпослать благословеніе на ея сіятельство баронессу Бернштэйнъ. Объ отъѣздѣ баронессы было извѣстно и въ деревнѣ. Нѣсколько десятковъ поселянъ, расположась между деревьями, за воротами замка, кричали ура и махали шляпами, когда прокатили мимо ихъ тяжелыя громадныя колесницы.

Въ то время, какъ милордъ прогуливался съ молодымъ своимъ гостемъ взадъ и впередъ по двору, Гумбо побѣжалъ за лошадьми.

— Я слышалъ, вы уводите отсюда одну изъ нашихъ лошадей? сказалъ милордъ.

Гарри покраснѣлъ.

— Джентльменъ никогда не можетъ отказаться отъ благородной игры, сказалъ онъ: — я не хотѣлъ играть и ни за что въ мірѣ не сталъ бы играть на деньги, еслибъ меня не принудилъ кузенъ Вильямъ. Что касается до проповѣдника, то мнѣ больно было выигрывать отъ него; но онъ въ этомъ отношеніи такъ же настойчивъ, какъ и мой кузенъ.

— Знаю, знаю. Я васъ не виню, мой другъ. Пословица говоритъ: съ волками жить, — по-волчьи выть. Душевно радъ, что вы имѣли возможность дать Виллю урокъ. Онъ помѣшался на игрѣ…. готовь снять платье съ плечъ…. я и мое семейство нѣсколько разъ платили за него долги. Могу ли спросить, сколько вы выиграли отъ него?

— Позвольте; въ первые два дня, кажется, восемнадцать гиней, потомъ вексель на сто двадцать гиней и караковую лошадь въ шестидесяти фунтахъ стерлинговъ; все это составитъ круглымъ числомъ до двухъ сотъ фунтовъ. Но, кузенъ, надо вамъ сказать, что игра была благородная и что я игралъ съ ними совершенно противъ воли. Вилль — мнѣ не партія, милордъ! — увѣряю васъ, не партія!

— Другимъ, однакожь, онъ не уступалъ, сказалъ милордъ: — такъ вы выиграли отъ него караковую лошадь; кажется, вы такъ сказали?

— Да, Принца Вильяма. Я согласился играть на нее за шестьдесятъ фунтовъ.

— О, я этого не зналъ. Я видѣлъ, какъ Вилль уѣхалъ поутру, но не замѣтилъ на какой лошади. Вы выиграли также и чорную кобылу отъ мистера Самсона?

— За четырнадцать фунтовъ. Она отлично пойдетъ подъ Гумбо. Чтоже этотъ бездѣльникъ не подаетъ мнѣ лошадь?

Душою Гарри находился при Маріи. Онъ нетерпѣливо желалъ красоваться передъ ней на новомъ славномъ конѣ.

— Въ Тонбриджѣ, кузенъ Гарри, берегитесь игроковъ: они далеко превосходнѣе проповѣдника и Вилля. Тамъ, надо вамъ сказать, встрѣчаются люди всякаго рода.

— Не безпокойтесь, милордъ! Виргинецъ съумѣетъ сберечь себя, сказалъ Гарри, выразительно кивнувъ головой.

— Это и видно! Поручаю тебѣ, Гарри, мою сестру. Хотя она и не ребенокъ по лѣтамъ, но ребенокъ по своей невинности. Побереги, пожалуйста; не дай ее въ обиду!

— Я буду охранять ее моею жизнію, милордъ! восклицаетъ Гарри.

— Ты, я знаю, малый не трусъ. Да вотъ еще кстати, кузенъ: если тебѣ не слишкомъ нравится Кастльвудъ, то я не стану торопиться возвращеніемъ въ этотъ одинокій, скучный, ветхій домъ. Я самъ намѣренъ отправиться куда нибудь въ другое мѣсто и пріѣхать сюда не ранѣе охоты на куропатокъ. Поѣзжай беречь этихъ женщинъ, мою сестру и баронессу, если только хочешь?

— Хочу, сказалъ Гарри, и сердце его забилось сильнѣе при мысли о новомъ неожиданномъ счастіи.

— Я напишу тебѣ, когда ты долженъ привезть сюда Марію. Наконецъ и лошади готовы. Простился ли ты съ графинёй и лэди Фанни? Онѣ посылаютъ тебѣ поцалуи съ балкона музыкальной залы.

Гарри побѣжалъ наверхъ проститься съ дамами. Церемонія эта продолжалась недолго, потому что молодой человѣкъ торопился догнать плѣнительницу его сердца. Онъ бѣгомъ спустился съ лѣстницы, чтобы скорѣе сѣсть на пріобрѣтеннаго коня, котораго Гумбо, сидя на черной кобылѣ, держалъ за поводъ. Но это была гнѣдая лошадь, а не караковая, — гнѣдая, съ разбитыми ногами, старая, безсильная.

— Это что? восклицаетъ Гарри.

— Новая лошадь вашей милости, говоритъ грумъ, дотрогиваясь до фуражки.

— Эта кляча? продолжаетъ молодой джентльменъ, употребивъ нѣсколько выраженій, весьма обыкновенныхъ въ то время въ Англіи и Виргиніи: — поди и приведи мнѣ Принца Вильяма, караковую лошадь мистера Вильяма.

— Мистеръ Вильямъ изволили уѣхать сами на караковой лошади въ Силисбюри на конскія скачки. Передъ отъѣздомъ они изволили сказать мнѣ ясно: «Самъ, осѣдлай сегодня для мистера Варрингтона гнѣдаго Катона. Онъ теперь принадлежитъ мистеру Варрингтону. Вчера я его продалъ.» Щедрость вашей милости извѣстна всѣмъ: не оставьте чѣмъ нибудь и бѣднаго грума!

При этихъ словахъ Сама, милордъ не могъ удержаться отъ смѣха, между тѣмъ какъ Гарри продолжалъ дѣлать замѣчанія, повторять которыя здѣсь намъ не позволяютъ приличіе и вѣжливость.

— Мистеръ Вильямъ сказалъ, что онъ не разстанется съ Принцомъ даже за сто двадцать фунтовъ стерлинговъ, продолжалъ грумъ, глядя на молодаго человѣка.

Лордъ Кастльвудъ захохоталъ еще сильнѣе.

— По всему видно, Гарри Варрингтонъ, что Вилль тебѣ не партія.

— Даже и очень не партія, милордъ! Какъ же можетъ быть мнѣ партіей человѣкъ, который будетъ бросать поддѣльныя кости? Я не называю это благородной игрой, это подл….

— Мистеръ Варрингтонъ! Пожалуйста избавьте меня отъ подобныхъ выраженій! Будьте увѣрены, я поправлю это дѣло. Прощайте. Поѣзжайте проворнѣй, иначе кареты будутъ въ Фарнгэмѣ прежде васъ; и, сдѣлавъ прощальный привѣтъ, милордъ вошелъ въ домъ, а Гарри и его спутникъ выѣхали со двора. Молодой виргинецъ черезъ-чуръ спѣшилъ за своими спутницами, и потому неудивительно, что не замѣтилъ невыразимо-нѣжныхъ взглядовъ, которые Гумбо бросалъ изъ своихъ прекрасныхъ глазъ на молодое созданіе въ квартирѣ привратника.

Когда юноша уѣхалъ, проповѣдникъ и милордъ сѣли за столъ окончить завтракъ въ тишинѣ и спокойствіи. Милэди и ея дочь въ столовую не возвращались.

— Это одна изъ проклятыхъ продѣлокъ Вилля, говоритъ милордъ. Я не буду удивляться, если кузенъ свернетъ ему голову.

— Виллю, милордъ, не привыкать къ подобнымъ продѣлкамъ, съ усмѣшкой замѣчаетъ проповѣдникъ. Впрочемъ, вчера вечеромъ, когда мы играли, масть лошади не была упомянута. Я, имѣя всего одну лошадь, не могъ отдѣлаться; и чорный слуга мистера Гарри поскакалъ на моей чорной кобылѣ. Молодой виргинецъ, надо отдать ему справедливость, играетъ благородно.

— Онъ выигрываетъ, потому что не заботится о проигрышѣ. Мнѣ кажется, что относительно его состоянія не должно сомнѣваться. Агенты его матери въ тоже время и мои адвокаты; они пишутъ, что имѣніе ея въ отличномъ состояніи и съ каждымъ годомъ богатѣетъ.

— Еслибъ это было царство, то я знаю кого мистеръ Варрингтонъ сдѣлалъ бы въ немъ царицей, сказалъ услужливый проповѣдникъ.

— Конечно, за чужой вкусъ нельзя ручаться, говоритъ милордъ съ насмѣшливой улыбкой. Всѣ мужчины одинаковы. Первая женщина, въ которую я влюбился, была сорока лѣтъ и такъ ревнива, какъ пятнадцатилѣтняя дѣвочка. Это уже идетъ у насъ по наслѣдству. Полковникъ Эсмондъ — вонъ тотъ, что въ красномъ мундирѣ съ металлическимъ нагрудникомъ — женился на моей бабушкѣ, которая могла бы быть бабушкой ему самому. Если этотъ юноша намѣренъ избрать принцессой Виргиніи пожилую дѣву, то останавливать его не слѣдуетъ.

— Какъ же это можно! Такое событіе какъ нельзя болѣе желательно! восклицаетъ проповѣдникъ. Не поѣхать ли и мнѣ въ Тонбриджъ, чтобы быть готовымъ къ совершенію священнаго обряда надъ этой молодой четой?

— Если вы совершите его, то получите отъ меня пару хорошенькихъ лошадокъ, сказалъ милордъ.

Вмѣстѣ съ этими словами мы оставимъ ихъ мирно наслаждаться трубкой табаку послѣ завтрака.

Гарри до такой степени спѣшилъ догнать кареты, что даже забылъ снять свою шляпу въ знакъ признательности за громкія привѣтствія со стороны кастльвудскихъ поселянъ. Они всѣ любили молодаго человѣка. Его прямые поступки, его доброе и честное лицо располагали къ нему каждаго. Въ Кастльвудѣ все еще сохранялись преданія о его предкахъ, о томъ, что дѣдъ его, полковникъ Эсмондъ, могъ бы быть лордомъ Кастльвудомъ, но не хотѣлъ. Привратникъ, старикъ Локвудъ, часто разсказывалъ о храбрости полковника во время войнъ королевы Анны. Всѣ его подвиги изображались въ преувеличенномъ видѣ; въ контрастъ поведенію нынѣшней фамиліи поставлялось поведеніе старыхъ лорда и лэди, которые хотя и не пользовались особенною популярностію въ свое время, но были во всѣхъ отношеніяхъ лучше своихъ преемниковъ. Лордъ Кастльвудъ считался тяжелымъ помѣщикомъ; и, быть можетъ, не былъ любимъ скорѣе за свою бѣдность и затруднительныя обстоятельства, нежели за суровость. Что касается до мистера Вилля, то его терпѣть не могли. Этотъ молодой человѣкъ безпрестанно ссорился и безчинствовалъ; наносилъ другимъ и самъ получалъ побои; въ сосѣднемъ городѣ выдавалъ векселя, которыхъ не могъ или не хотѣлъ уплачивать; мирные судьи не разъ дѣлали ему выговоры за обиды сельскимъ дѣвушкамъ; оскорбленные мужья, отцы и женихи подстерегали его и расправлялись съ нимъ по своему. Сто лѣтъ тому назадъ какой нибудь правоописатель могъ бы описать личность и дѣйствія Вилля; по комическая муза нынѣшняго времени не поднимаетъ занавѣсы, скрывающей подобныхъ лицъ; она только указываетъ на чье-то присутствіе за занавѣсой и удаляется съ выраженіями ужаса и съ вѣеромъ передъ глазами. Въ селеніи носилась молва о томъ, какъ молодой виргинецъ поколотилъ мистера Вилля во время прогулки верхами, на конской скачкѣ, на охотѣ и наконецъ за картами; молву эту принимали за истину и еще болѣе уважали Гарри за такое отличіе. Но всего болѣе поселяне восхищались Гарри, какъ наслѣдникомъ громаднѣйшаго богатства, благодаря репутаціи, составленной мистеромъ Гумбо для своего господина. Слава эта распространилась по всему округу и предшествовала Гарри на козлахъ экипажей мадамъ Бернштэйнъ, въ образѣ лакеевъ, которые, забѣгая на постоялые дворы, распространяли удивительные слухи о званіи и богатствѣ молодаго виргинца По словамъ ихъ, онъ былъ настоящимъ царемъ въ своемъ государствѣ. У него были золотые пріиски, брилльянтовые рудники, дорогіе мѣха, плантаціи первѣйшаго въ мірѣ табаку; словомъ — чего только не было. Не удивительно, что простосердечные британцы привѣтствовали его громкими восклицаніями и уважали его за его благоденствіе, какъ это дѣлаютъ всѣ добропорядочные люди. Меня только одно удивляетъ: почему городскія корпораціи не подносили ему ни адресовъ, ни золотыхъ ковчеговъ съ грамотою, — такъ онъ былъ богатъ! О, какое счастье быть британцемъ и думать, что нѣтъ въ мірѣ государства, гдѣ бы богатство пользовалось такимъ почетомъ, какъ въ нашемъ отечествѣ, и гдѣ предъ успѣхомъ такъ постоянно все преклоняется.

Такимъ образомъ, не обративъ вниманія на поселянъ, оглашавшихъ криками воздухъ и бросавшихъ вверхъ свои шляпы, Гарри шпорилъ больную свою лошадь и съ Гумбо позади скакалъ во весь духъ, пока наконецъ не въѣхалъ въ облако пыли, облекавшее со всѣхъ сторонъ колесницу очаровательницы его сердца. Проникнувъ въ это облако, онъ очутился подлѣ окна крытаго ландо. Лэди Марія сидѣла спиной къ лошадямъ. Гарри имѣлъ удовольствіе видѣть ея божественныя глазки и улыбки. Она держала пальчикъ на своихъ губахъ. Мадамъ Бернштэйнъ уже давно дремала, утопая въ пуховыхъ подушкамъ. Гарри не нужно было безпокоить старую лэди. Онъ находилъ блаженство уже въ лицезрѣніи своей кузины. Окружавшій его ландшафтъ былъ очарователенъ; но стоитъ ли ему любоваться видами природы? Всѣ небеса, всѣ деревья въ лѣтнемъ покровѣ были ничто въ сравненіи съ личикомъ Маріи; пѣніе перелетныхъ птичекъ не звучало такъ плѣнительно, какъ ея односложные отвѣты.

Тучныя лошади баронессы привыкли къ небольшимъ переходамъ, къ тихому шагу и обильному корму, такъ что Гарри Варрингтонъ, какъ плохой ѣздокъ, могъ безъ большаго груда ѣхать наравнѣ съ своей старой родственницей. Въ два часа они остановились пообѣдать. Мистеръ Варрингтонъ щедро расплатился съ содержателемъ гостинницы. Да и какая цѣна можетъ показаться высокою за удовольствіе, которымъ онъ наслаждался, находясь подлѣ обожаемой Маріи, за счастливѣйшій случай вести съ ней разговоръ, изрѣдка прерываемый легкимъ храпѣніемъ мадамъ Бернштэйнъ, которая послѣ сытнаго обѣда предалась пріятному получасовому отдыху? Нѣжно и тихо Марія и ея молодой джентльменъ снова и снова говорили о тѣхъ усладительныхъ пустякахъ, о которыхъ люди, въ положеніи Гарри, никогда не устаютъ ни говорить, ни слушать.

Они ѣхали на многолюдныя минеральныя воды, куда собирались и красота и мода; боязливая Марія была увѣрена, что между молодыми красавицами Гарри откроетъ ту, которой прелести будутъ далеко достойнѣе ея простенькаго личика, и эта красавица безъ всякаго труда завладѣетъ его вниманіемъ. Гарри клялся всѣми богами, что сама Венера не въ состояніи прельстить его. Напротивъ, онъ самъ питалъ подобныя опасенія въ отношеніи въ Маріи. Молодые свѣтскіе люди, увидѣвъ его несравненную Марію, будутъ толпиться вокругъ ея кареты; они принудятъ ее забыть грубаго ничтожнаго американца, который, кромѣ преданнаго любящаго сердца, не имѣлъ ни понятія о свѣтѣ, ни свѣтскаго остроумія.

Марія улыбается, поднимаетъ къ небу глазки, клянется, что Гарри рѣшительно еще не знаетъ ничего о женской вѣрности и преданности; напротивъ, вѣроломство мужчинъ вошло даже въ пословицу; мужчины, играя бѣдными женскими сердцами, находятъ въ этомъ какое-то наслажденіе. Вдругъ дѣлается шорохъ; между десертными ножами и вилками слышится брянчанье, рюмка падаетъ и разбивается. «Ай!» срывается съ невинныхъ губъ Маріи. Это нарушеніе спокойствія произведено было широкою полою кафтана мистера Варрингтона, которая въ ту минуту, когда Гарри хотѣлъ схватить руку Маріи, раскинулась по столу и задѣла рюмку. Если Гарри, услышавъ обвиненіе, взводимое на честь его пола, схватилъ прекрасную ручку обвинительницы и на очаровательныхъ пальчикахъ этой ручки напечатлѣлъ поцалуй, въ видѣ клятвы въ вѣчной вѣрности, то въ этомъ поступкѣ ничего не могло быть дурнаго, кромѣ весьма натуральнаго и даже необходимаго.

Ахъ эти ручки! Какую роль онѣ разыгрываютъ или привыкли разыгрывать въ дѣлѣ любви! Какія милыя, нѣжныя пожатія производятъ онѣ! Какія граціозныя движенія совершаютъ во время разговора! какія съ помощію ихъ вынуждаются клятвы и обѣщанія? Не понимаю, что можетъ быть хорошаго въ сгибѣ и сжатіи большаго пальца и другихъ меньшихъ? Мнѣ живо представляется, что Алексисъ смѣется, случайно прочитавъ эту страницу, подлѣ Арамниты. И въ самомъ дѣлѣ, стоитъ ли говорить о большихъ пальцахъ?… Марія оглядывается, смотритъ — не проснулась ли мадамъ Бернштэйнъ отъ паденія рюмки; но старая лэди спокойно дремлетъ въ креслѣ; слѣдовательно, думаетъ ея племянница, не можетъ выйти ничего дурнаго, если она позволитъ Гарри нѣжно пожать ея ручку.

Лошади заложены. Блаженство прекратилось, по крайней мѣрѣ до другаго случая. Когда содержатель гостинницы входилъ со счетомъ, Гарри стоялъ вдали отъ кузины и смотрѣлъ изъ окна на собирающуюся кавалькаду. Мадамъ Бернштэйнъ просыпается и улыбается молодымъ людямъ, совершенно ничего не зная. Съ какою заботливостью и почтительною услужливостью мистеръ Варрингтонъ ведетъ свою тетушку къ каретѣ! какою скромницей и простенькою смотритъ лэди Марія, слѣдуя за теткой! Кареты трогаются съ мѣста, сопровождаемыя низкими поклонами содержателя гостинницы и лакеевъ, гражданъ, собравшихся подъ блестящею вывѣскою, лавочниковъ, выглядывающихъ изъ-за дверей своихъ маленькихъ лавокъ, мальчиковъ и рыночниковъ подъ колонадою старинной ратуши. «Это знаменитая баронесса Бернштэйнъ. Вонъ она! старуха въ капишонѣ! А это богатый молодой американецъ, который только что пріѣхалъ изъ Виргиніи: — милліонами владѣетъ! Лошадку-то ему можно бы имѣть получше.» Кавалькада исчезаетъ и маленькій городокъ погружается въ свое обычное спокойствіе. Содержатель гостинницы отправляется въ клубъ сказать друзьямъ своимъ, что знатныя особы будутъ ночевать въ «Кустарникахъ» въ Фарнгэмѣ.

Обѣдъ въ гостинницѣ отличался обиліемъ блюдъ, которымъ путешественники наши отдали полную справедливость. Гарри имѣлъ аппетитъ, свойственный его періоду жизни. Марія и ея тетка также были не безпристрастны къ хорошему обѣду. Мадамъ Бернштэйнъ заснула послѣ обѣда, что, безъ всякаго сомнѣнія, помогало варенію въ желудкѣ различныхъ тяжелыхъ блюдъ, въ томъ числѣ пирожковъ съ фаршемъ, пирожковъ съ плодами, и способствовало къ легкому перенесенію выпитаго въ значительномъ количествѣ хмѣльнаго эля и крѣпкаго портвейна. Она покойно расположилась въ ландо, бросила ласковый взглядъ на содержателя гостинницы, улыбнулась Гарри и обмѣнялась съ нимъ нѣсколькими словами въ то время, какъ онъ ѣхалъ подлѣ кареты. Но что сдѣлалось съ обожаемымъ существомъ, сидѣвшимъ спиной къ лошадямъ? Прекрасный цвѣтъ ея лица, кромѣ плѣнительной нѣжности, былъ украшенъ парою аленькихъ щечекъ, которыя Гарри принималъ за натуральныя розы. (Вы видите, сударыня, что ваши догадки относительно поведенія лэди Маріи съ ея кузеномъ совсѣмъ неосновательны и жестоки, и что робкій юноша вовсе не дѣлалъ предполагаемыхъ вами опытовъ, чтобы узнать натуральныя ли это были розы или искусственныя. Поцалуй! какъ это можно! Мнѣ стыдно подумать, что вы вообразили, будто писатель этихъ страницъ рѣшился сослаться на что нибудь столь ужасное!) Алыя щечки Маріи все еще продолжали румяниться, но какимъ-то страннымъ металлическимъ цвѣтомъ; остальныя части ея лица, которыя, бывало, въ бѣлизнѣ не уступали лиліямъ, сдѣлались желты, какъ цвѣтъ китайской розы. Ея глаза приняли мертвенное выраженіе. Гарри встревожился при видѣ агоніи, отпечатавшейся на лицѣ его очаровательницы, агоніи, которая не только обнаруживала внутреннее страданіе, но и чрезвычайно обезображивала наружность. Наконецъ и мадамъ Бернштэйнъ замѣтила болѣзненную перемѣну въ племянницѣ и спросила, не дурно ли ей отъ того, что она сидитъ спиной къ лошадямъ? Бѣдная Марія отвѣчала утвердительно. При этомъ старшая лэди принуждена была уступить племянницѣ мѣсто на своей половинѣ и зато во всю дорогу до Фарнгэма ворчала, безпрестанно дѣлала своей спутницѣ непріятныя, саркастическія замѣчанія, въ которыхъ выражалось ея величайшее неудовольствіе на то, что Марія осмѣлилась захворать въ первый день путешествія.

По пріѣздѣ въ «Кустарники» (подъ этимъ названіемъ болѣе трехъ столѣтій существуетъ въ городкѣ Фарнгэмѣ гостинница), неоцѣненная больная удалилась съ своей горничной въ спальню. Уходя она бросила болѣзненный взглядъ на Гарри, и этотъ взглядъ произвелъ въ душѣ юноши уныніе, смѣшанное съ соболѣзнованіемъ и съ какимъ то страннымъ недоумѣніемъ. Эти желтыя щеки, эти синеватыя сморщившіяся вѣки, этотъ мертвенный румянецъ…. о какою больною казалась божественная Марія! И нетолько больною, но…. нѣтъ прочь, прочь ужасная идея, низкое подозрѣніе! Онъ старался прогнать отъ себя и то и другое. За ужиномъ у него вовсе не было аппетита, тогда какъ баронесса кушала съ такимъ аппетитомъ, какъ будто она вовсе не обѣдала и какъ будто вовсе не имѣла состраданія къ больной племянницѣ.

Она послала метрдотеля спросить: не угодно ли лэди Маріи что нибудь скушать. Слуга возвратился съ отвѣтомъ, что милэди все еще нездорова и отказалась отъ всякаго кушанья.

— Надѣюсь, что къ завтрашнему утру она поправится! вскричала мадамъ Бернштэйнъ, стукнувъ по столу своей маленькой ручкой. Терпѣть не могу людей, которые заболѣваютъ въ гостинницахъ или въ дорогѣ! Не хотите ли Гарри съиграть со мной въ пикетъ.

Гарри считаетъ себя счастливѣйшимъ человѣкомъ, что можетъ доставить этимъ удовольствіе своей тетушкѣ.

— Эта негодная Марія, говоритъ мадамъ Бернштэйнъ, отпивая изъ большаго стакана нѣсколько глотковъ негуса, — слишкомъ много позволяетъ себѣ вольностей. Впрочемъ она никогда не имѣла хорошаго здоровья. Ей сорокъ одинъ годъ. У нея всѣ верхніе зубы фальшивые; она не можетъ ими ѣсть. Я такъ, слава Богу, сберегла свои зубы всѣ до одного. Какъ неловко, дитя мое, сдаешь ты карты!

Дѣйствительно, неловко! Еслибъ въ этотъ моментъ дантистъ вырывалъ у Гарри зубы, то можно ли было бы думать о картахъ и сдавать ихъ аккуратно? Когда человѣкъ положенъ въ инквизиціи на орудіе пытки, то естественно ли, ему улыбаться, связно и вѣжливо говорить съ серьезнымъ и спокойнымъ инквизиторомъ? Кромѣ ничтожнаго замѣчанія относительно картъ, инквизиторъ Гарри Варрингтона не обнаружилъ ни малѣйшаго душевнаго движенія. Лицо баронессы не выражало ни изумленія, ни радости, ни жестокости. Въ тотъ вечеръ мадамъ Бернштэйнъ ни разу больше не кольнула своей племянницы: она играла въ карты, разговаривала съ Гарри о старинѣ, объ этомъ любимомъ предметѣ ея разговора, и наконецъ простилась съ радушіемъ и расположеніемъ любящей тетки. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что Гарри вовсе не слушалъ ея анекдотовъ. Весьма быть можетъ, что его занимали другія мысли. Маріи сорокъ одинъ годъ! у Маріи фальшивые…. О, ужасно, ужасно! Не вставной ли ужь и глазъ у нея? Не накладные ли у ней волосы? Не ходитъ ли она на деревянной ногѣ? О, не завидую я грезамъ, посѣтившимъ въ ту ночь виргинскаго юношу!

На другое утро мадамъ Бернштэйнъ объявила, что она спала такъ крѣпко, какъ волчокъ. Совѣсть ее не мучила: это было ясно. (Нѣкоторые люди, уязвивъ или уничтоживъ свою жертву, бываютъ необыкновенно счастливы и спокойны). Лэди Марія тоже явилась къ завтраку. Разстройство ея здоровья, къ счастію, миновало: тетушка отъ души поздравляла ее съ выздоровленіемъ. Марія сѣла за чайный столъ. Съ умоляющимъ видомъ она смотрѣла въ лицо молодаго человѣка. Гарри съ обычною своею быстротою и оригинальностью выразилъ радость по случаю ея выздоровленія. Но почему же Марія при звукахъ его голоса вздрогнула и снова бросила на него встревоженный взглядъ? Потому что вмѣстѣ съ ними сидѣлъ главный инквизиторъ, улыбался и съ невозмутимымъ спокойствіемъ ѣлъ ветчину и горячіе пирожки. О бѣдная, истязаемая жертва! О безумный инквизиторъ! О баронесса Бернштэйнъ! Это жестоко, безчеловѣчно!

Вокругъ Фарнгэма поднявшійся хмѣль великолѣпно зеленѣлъ, обливаемый лучами лѣтняго солнца; кареты катились по самой богатой и прекрасной странѣ. Марія заняла прежнее свое мѣсто. Она благодарила милую тетеньку и утверждала, что теперь ей и на этомъ мѣстѣ будетъ покойно. Она смотрѣла, какъ и наканунѣ, въ лицо молодаго рыцаря, ѣхавшаго подлѣ кареты, и ожидала отвѣтныхъ сигналовъ, которые, бывало, загорались въ глазахъ молодаго человѣка и говорили, что въ душѣ его пылалъ огонь любви. Марія нѣжно ему улыбалась, но на всѣ улыбки Гарри отвѣчалъ какой-то болѣзненной усмѣшкой. Несчастный юноша! Зубы, которые онъ видѣлъ, когда улыбалась Марія, были вовсе не фальшивые. А онъ между тѣмъ думалъ совершенно иначе и эта мысль терзала, разрывала на части его любящее сердце.

Такимъ образомъ начался день солнечный и блестящій для всей природы, мрачный для Гарри и Маріи. Гарри ничего не видѣлъ, ничего не замѣчалъ. Онъ думалъ о Виргиніи, вспоминалъ о томъ, какъ былъ влюбленъ въ дочь проповѣдника Броадбента, въ Джемстоунѣ, и какъ быстро кончилась эта интрига. Онъ страстно желалъ бы снова быть дома. Ему страшно наскучили, становились отвратительными всѣ эти англійскіе родственники съ ихъ холодными сердцами. Не намѣрены ли они всѣ обманывать его? Нѣтъ ли у нихъ заговора противъ него? Развѣ этотъ низкій Вилль не обманулъ его лошадью?

При этой послѣдней мысли Марія вскрикнула такъ громко и такъ пронзительно, что проснулась мадамъ Бернштэйнъ; кучеръ остановилъ лошадей, лакей въ ужасѣ соскочилъ съ козелъ.

— Пустите меня! пустите! кричала Марія. Пустите меня къ нему! къ нему!

— Что тамъ случилось? спросила баронесса.

Случилось то, что лошадь Вилля споткнулась и упала на переднія колѣна, перебросивъ черезъ голову молодаго наѣздника, который безъ чувствъ лежалъ на землѣ.

Гумбо, занимавшій горничныхъ во второй каретѣ, подскакалъ къ своему господину и смѣшалъ свои вопли съ рыданіями лэди Маріи. Мадамъ Бернштэйнъ вышла изъ кареты и, дрожа всѣмъ тѣломъ, подошла къ мѣсту паденія.

— Онъ умеръ…. умеръ! всхлипывая говорила Марія.

— Не будь, пожалуйста, дурой, Марія! возразила тетка. Позволите кто нибудь вонъ въ этотъ домъ.

Лошадь Вилля выпрямилась и, не трогаясь съ мѣста, стояла совершенно довольная своимъ подвигомъ, между тѣмъ какъ ея наѣздникъ не подавалъ ни малѣйшихъ признаковъ жизни.

ГЛАВА XXI.
САМАРИТЯНЕ.

Если кто либо изъ мягкосердыхъ читателей будетъ тревожиться за безопасность мистера Гарри Варрингтона и воображать, что лошадь Вилля навсегда умчала его изъ этой жизни и этой исторіи, то позвольте намъ въ началѣ этой же главы успокоить ихъ увѣреніемъ, что съ Гарри ничего серьезнаго не случилось. Согласитесь сами, возможно ли убивать нашихъ героевъ, когда они не вышли еще изъ втораго десятка, и когда самый разсказъ нашъ не достигъ еще надлежащей зрѣлости? И безъ того мы уже носимъ трауръ по одномъ изъ нашихъ виргинцевъ, погибшемъ въ Америкѣ; къ чему же мы лишимся другаго въ Англіи? Нѣтъ, нѣтъ! Героевъ не отправляютъ на тотъ свѣтъ такъ поспѣшно и такъ насильственно, если нѣтъ существенно-необходимой причины разлучиться съ ними навсегда. Еслибъ джентльменамъ суждено было погибать каждый разъ, когда споткнется лошадь, то не только герой, но и писатель этихъ страницъ лежали’бы подъ землей; но пока еще первый лежитъ на ея поверхности и будетъ приведенъ въ чувства, лишь только перенесутъ его въ домъ, у котораго мадамъ де-Бернштэйнъ приказала позвонить.

Для полнаго и окончательнаго убѣжденія, что младшій виргинецъ остался въ живыхъ, мы представляемъ здѣсь самую вѣрную копію съ письма отъ лэди, въ домъ которой Гарри былъ принятъ послѣ паденія съ лошади мистера Вилля, и въ особѣ которой онъ, кажется, нашелъ добраго друга.

"Мистриссъ Эсмондъ Варрингтонъ, изъ Кастльвуда".
Въ ея ричмондскій домъ, въ Виргиніи.

"Если мистриссъЭсмондъ Варрингтонъ, изъ Виргиніи, можетъ перенестись мысленно за двадцать лѣтъ назадъ, когда миссъ Рахель Эсмондъ находилась въ кенсингтонскомъ пансіонѣ, то, быть можетъ, вспомнитъ миссъ Молли Бенсонъ, ея классную подругу, которая уже давно забыла всѣ маленькія ссоры, нерѣдко возникавшія между ними, (въ которыхъ миссъ Молли почти всегда была виноватою), и помнитъ только благородную, великодушную, бойкую и рѣзвую миссъ Эсмондъ, принцессу Покахонтасъ, которую такъ уважали и любили всѣ наши подруги.

"Милостивая государыня! Никогда я не забуду, что вы были для меня въ одно время милою Рахелью, какъ въ свою очередь и я была для васъ милою Молли. Хотя мы и разстались не совсѣмъ-то добрыми друзьями, но все же вы знаете, какъ нѣжно нѣкогда любили мы другъ друга. У меня и теперь еще хранится золотой несессеръ, подаренный мнѣ вашимъ папа въ день публичнаго экзамена, когда вы и я разъигрывали ссору Брута и Кассія изъ Шекспира. Не дальше вчерашняго утра я вспомнила, какъ грозная миссъ Гардвудъ подзывала насъ съ уроками и я, по обыкновенію, не знала ихъ, тогда какъ миссъ Рахель Эсмондъ отвѣчала превосходно. О, какъ хорошо и какъ надолго остаются въ памяти эти счастливые минувшіе дни! Какъ молодѣемъ мы, вспоминая о нихъ! Помню наши прогулки и наши игры; помню добраго нашего короля и королеву, когда они, сопровождаемые свитой, гуляли въ кенсингтонскихъ садахъ, и мы, выстроенныя въ длинный рядъ, дѣлали имъ реверансы. Я могу сказать, изъ какихъ блюдъ состоялъ нашъ обѣдъ въ каждый день недѣли, и указать на мѣсто, гдѣ находился вашъ садикъ, который вы держали несравненно лучше моего; равно какъ и комодъ миссъ Эсмондъ служилъ образцомъ опрятности и чистоты, между тѣмъ какъ мой находился въ жалкомъ положеніи. Помните іи, какъ мы, ложась спать, разсказывали въ дортуарѣ различныя исторіи, пока мадамъ Гибо, француженка, не встанетъ съ постели и не прерветъ бесѣды нашей своимъ крикомъ? Я думаю, вы не забыли еще несчастнаго танцмейстера, который увѣрялъ, что на него напали разбойники; но на самомъ-то дѣлѣ, какъ оказалось впослѣдствіи, его поколотили лакеи милорда, вашего братца?

"Увѣдомляю васъ, душа моя, что ваша кузина, лэди Марія Эсмондъ (ея папа былъ въ то время еще виконтомъ Кастльвудъ) только что посѣтила этотъ домъ, гдѣ, вы можете быть увѣрены, я не сказала слова о времени, о которомъ мы говоримъ теперь съ мистриссъ Эсмондъ. Милэди Марія останавливалась здѣсь вмѣстѣ съ другой вашей родственницей, баронессой Бернштэйнъ: обѣ онѣ отправились къ тонбриджскимъ минеральнымъ водамъ; но другой и болѣе драгоцѣнный для васъ родственникъ все еще остается въ моемъ домѣ и въ настоящую минуту сладко спитъ въ сосѣдней комнатѣ; имя этого джентльмена мистеръ Генри Эсмондъ Варрингтонъ. Теперь вы понимаете, почему къ вамъ пишетъ ваша старая подруга? Не тревожьтесь, душа моя! Я знаю, что вы думаете въ этотъ моментъ. Вы думаете: мой сынъ нездоровъ. Вотъ почему миссъ Молли Бенсонъ и пишетъ ко мнѣ. Нѣтъ, моя милая; мистеръ Варрингтонъ былъ нездоровъ вчера, а сегодня онъ въ превосходномъ положеніи. Нашъ докторъ, который никто иной, какъ мой неоцѣненный мужъ, полковникъ Ламбертъ, сдѣлалъ ему кровопусканіе, вправилъ плечо, которое было вывихнуто, и объявилъ, что дня черезъ два мистеръ Варрингтонъ будетъ въ состояніи продолжать дорогу.

"Откровенно признаюсь, мнѣ и моимъ дочерямъ очень жаль, что онъ такъ скоро поправится. Вчера вечеромъ, когда мы сидѣли за чаемъ, у нашихъ дверей раздался такой звонъ въ колокольчикъ, что мы всѣ перепугались. Въ мирномъ уголкѣ, въ которомъ мы живемъ, звонокъ нашъ рѣдко раздается; развѣ иногда позвонитъ въ него прохожій нищій. Выбѣжавшіе слуги воротились съ извѣстіемъ, что какой-то молодой джентльменъ упалъ съ лошади и безъ чувствъ лежитъ на дорогѣ, окруженный друзьями, въ обществѣ которыхъ онъ ѣхалъ. При этомъ мой полковникъ (онъ у меня настоящій самаритянинъ!) выбѣгаетъ на дорогу посмотрѣть, чѣмъ онъ можетъ быть полезнымъ для упавшаго путешественника, и вскорѣ съ помощію слугъ и сопровождаемый двумя дамами вноситъ въ домъ блѣднаго, безжизненнаго, прекраснаго молодаго человѣка! Ахъ, душа моя, какъ я рада, что вашъ сынъ нашелъ пріютъ и помощь подъ моею кровлею! Какъ я рада, что мой мужъ избавилъ его отъ страданій и горячки и былъ виновникомъ возвращенія его къ вамъ и къ здоровью! Теперь мы снова будемъ друзьями, не правда ли? Въ прошломъ году я была очень нездорова и даже думала, что умру. Знаете ли, что тогда я часто вспоминала о васъ и горевала о томъ, что вы разлучились со мной въ гнѣвѣ? Я тогда же начала какую-то нелѣпую записку къ вамъ, но была слишкомъ больна, чтобы ее кончить. Въ этой запискѣ я хотѣла сказать, что если ужь мнѣ должно идти по дорогѣ, назначенной всѣмъ смертнымъ, то желала бы покинуть этотъ міръ въ любви и добромъ согласіи со всѣми, кого я знала.

"Ваша кузина, лэди Марія Эсмондъ, при этомъ несчастномъ случаѣ съ ея молодымъ родственникомъ, оказала чисто материнскую нѣжность и участіе. Я увѣрена, что у нея доброе сердце. Отъ баронессы Бернштэйнъ, которая уже въ довольно пожилыхъ лѣтахъ, нельзя и ожидать такого состраданія, какое чувствуемъ мы, молодые люди; впрочемъ и она была тронута и сильно безпокоилась, пока мистеръ Варрингтонъ не пришелъ въ чувство; тогда она заторопилась въ Тонбриджъ, боясь остаться въ такомъ мѣстѣ, гдѣ не было доктора. Мой Эскулапъ засмѣялся и сказалъ, что знатную лэди онъ не вызывается лечить, но за выздоровленіе молодаго своего паціента отвѣчаетъ. Дѣйствительно, полковникъ, во время военныхъ компаній, имѣлъ большую практику въ болѣзняхъ этого рода, и я увѣрена, что еслибъ мы перебрали всѣхъ докторовъ на двадцать миль въ окружности, мистеръ Варрингтонъ не получилъ бы лучшаго леченія. Такимъ образомъ, оставивъ молодаго джентльмена на мое и моихъ дочерей попеченіе, баронесса и лэди Марія уѣхали, хотя послѣдняя изъ нихъ желала остаться при кузенѣ. Когда сынъ вашъ поправится, то мой полковникъ проводить его на своихъ собственныхъ лошадяхъ до Вестергэма, гдѣ живетъ старый сослуживецъ мистера Ламберта. Такъ какъ это письмо не попадетъ на фальмутскую почту раньше совершеннаго выздоровленія вашего сына, то вамъ нѣтъ никакой необходимости безпокоиться за него, пока онъ находится подъ кровлею

преданной вамъ и покорной слуги
Маріи Ламбертъ."

«Р. S. Четвергъ».

«Пріятно слышать (чорный джентльменъ мистера Варрингтона сообщилъ нашимъ людямъ объ этихъ благопріятныхъ обстоятельствахъ), что Провидѣніе благословило мистриссъ Эсмондъ такимъ огромнымъ богатствомъ и наслѣдникомъ, который вполнѣ его достоинъ. Наши настоящія средства довольно обширны, но послѣ раздѣла будутъ весьма ограниченны. Слышала я, душа моя, и о бѣдствіи, постигшемъ васъ въ прошломъ году. Полковникъ и я сама подняли пятерыхъ дѣтей, двоихъ лишились, и, повѣрьте, сердце матери вполнѣ понимаетъ вашу потерю. Признаюсь, мои дѣти сильно опечалились сегодня, когда вашъ сынъ разсказалъ имъ о своемъ братѣ; они такъ огорчены, что смотрѣть на нихъ невыразимо трогательно для меня и мистера Ламберта. Невозможно смотрѣть на вашего сына безъ того, чтобы не любить его и не уважать. Благодарю судьбу, что намъ привелось помочь ему въ затруднительномъ положеніи, и что, принявъ незнакомца въ свой домъ, мы оказали гостепріимство сыну стараго друга.»

Природа положила особенные отпечатки на лица нѣкоторыхъ людей, которыя, какъ хорошій аттестатъ, принимаются съ уваженіемъ, куда бы они не представились. Такой отпечатокъ положенъ былъ и на лицо Гарри Варрингтона еще въ началѣ его юности. Его глаза были такъ свѣтлы, щеки покрывались такимъ здоровымъ румянцомъ, въ его взглядѣ столько проглядывало прямоты и откровенности, что всѣ, которые видѣли его, и даже тѣ, которые его обманывали, довѣряли ему. Несмотря на то, молодой Гарри, какъ мы уже упомянули, вовсе не былъ такимъ, какимъ казался. Несмотря на румянецъ скромности, онъ, быть можетъ, былъ хитрѣе и осторожнѣе въ юности, чѣмъ въ послѣдующіе годы. Впрочемъ и то сказать, проницательный и осторожный человѣкъ, (разумѣется, который велъ честную и благородную жизнь и никогда не стыдился за свою совѣсть) вмѣстѣ съ лѣтами становится простосердечнѣе, доходитъ до итога правды болѣе быстрыми процессами счисленія; научается легко уничтожать ложные доводы и попадаетъ въ цѣль истины, не затрудняясь много предварительнымъ прицѣломъ и не возмущая своего спокойствія. Не старческое ли это обольщеніе, что наше тщеславіе излечивается лѣтами и что мы становимся непогрѣшительнѣе въ нашихъ сужденіяхъ, относительно недостатковъ своихъ собственныхъ и недостатковъ ближняго?…. Я съ своей стороны почтительно докладываю, что молодые люди, хотя они и миловиднѣе на взглядъ, и глаза у нихъ больше, и около вѣкъ не видно множества морщинъ, — молсдые люди, говорю я, часто бываютъ хитрѣе старыхъ. Какъ лукавы бываютъ ваши откровенные, прямодушные мальчики! Какъ славно они обманываютъ мама и проводятъ папа! — какъ надуваютъ экономку! какъ раболѣпствуютъ передъ огромнымъ ученикомъ и трудятся за него въ пансіонѣ! Какую длинную цѣпь лжи пятилѣтняго лицемѣрства и лести представляетъ ихъ поведеніе содержателю пансіона, доктору Барчу! А сестрицы маленькихъ мальчиковъ? Неужели вы думаете, что онѣ сколько нибудь лучше мальчиковъ и что выучиваются нѣкоторымъ продѣлкамъ уже по вступленіи въ свѣтъ?

Изъ вышеприведеннаго письма мистриссъ Ламбертъ вы можете видѣть, что она, подобно всѣмъ хорошимъ женщинамъ (и почти всѣмъ дурнымъ), была особа сантиментальная. Въ то время, когда она смотрѣла на Гарри Варрингтона, уложеннаго, послѣ кровопусканія и вправки плеча, въ самую покойную постель, когда, держась за руку мужа, она наблюдала сладкій сонъ юноши, подслушивала невнятныя слова, любовалась легкимъ румянцемъ на его щекахъ, — въ то время, говорю я, она сознавалась въ душѣ своей, что Гарри былъ хорошенькій мальчикъ, сознавалась съ нѣкоторою завистью, что ни одинъ изъ ея сыновей — ни Джэкъ, который находился въ оксфордскомъ университетѣ, ни Чарльзъ, который отправился въ пансіонъ послѣ варѳоломеевскихъ вакацій, — и въ половину не былъ такъ хорошъ, какъ этотъ виргинецъ. Какую стройную фигуру имѣлъ этотъ юноша! и когда пускали ему кровь, его рука была бѣла и нѣжна, какъ у лэди!

— Да, Джэкъ былъ бы такимъ же хорошенькимъ, если бы не оспа; а что касается до Чарли….

— То онъ весь въ отца, моя милая Молли, сказалъ полковникъ, глядя на свое честное лицо въ маленькое зеркальцо въ полированной рамкѣ съ рѣзнымъ бордюромъ, въ зеркальцо, передъ которымъ почетные гости почтенныхъ джентльмена и лэди налѣпляли мушки на лицо, пудрили головы или брили бороды.

— Развѣ я, мой другъ, сказала что нибудь? прошептала мистриссъ Ламбертъ съ изумленіемъ.

— Нѣтъ; но вы такъ думали, мистриссъ Ламбертъ.

— А развѣ ты можешь отгадывать чужія мысли, Мартинъ? спрашиваетъ лэди.

— Могу, потому что я волшебникъ, и потому, душа моя, что ты сама ихъ высказала, отвѣчалъ полковникъ: — не бойся: послѣ питья, которое я далъ, онъ не скоро проснется…. Потому еще, что, увидѣвъ въ первый разъ этого юношу, ты уже сравниваешь его съ своими сыновьями, потому, что, ничего еще не зная о немъ, ты думаешь: въ которую изъ нашихъ дочерей влюбится онъ и на которой женится.

— Перестаньте, сэръ, говоритъ лэди, зажимая полковнику ротъ своей маленькой ручкой.

При этомъ замѣчаніи, они тихо вышли изъ комнаты больнаго гостя въ смежную уборную, въ уютную небольшую комнатку, выходившую окнами въ садъ, съ толковыми занавѣсами, съ полированными комодами и шкатулками, съ китайскимъ фарфоромъ и освѣжающимъ ароматомъ свѣжей лавенды.

— Вѣдь я говорю правду, мистриссъ Ламбертъ? продолжаетъ полковникъ, глядя на молодаго джентльмена: — вѣдь вы думали про себя, на которой изъ моихъ дочерей женится онъ? Кто будетъ его женой: Тео или Гестеръ? А потомъ вы вспомнили о Люси, которая была въ пансіонѣ.

— Отъ васъ, Мартинъ Ламбертъ, ничего не скроешь, вздыхая говоритъ жена.

— Твоя правда, душа моя: тебѣ измѣняютъ глаза. Не могу понять, къ чему это пламенное желаніе у всѣхъ женщинъ продавать и выдавать замужъ своихъ дочерей? Мы, мужчины, вовсе не хотимъ разлучаться съ ними. Мнѣ кажется, этотъ молодой человѣкъ мнѣ бы вовсе не понравился, еслибъ я подумалъ, что онъ намѣренъ увезти съ собой одну изъ моихъ милочекъ.

— Послушай, Мартинъ, я сама была такъ счастлива, говоритъ нѣжная жена и любящая мать, глядя съ признательностію на мужа: я такъ счастлива теперь, что, право, простительно пожелать дочерямъ своимъ такого же счастія!

— А вы полагаете, мистриссъ Ламбертъ, что хорошій мужъ — вещь обыкновенная, что стоитъ только выдти на дорогу, встать предъ домомъ, гдѣ находится онъ, и вамъ его выбросятъ изъ дверей, какъ мѣшокъ съ каменнымъ углемъ?

— Но скажите, не самому ли провидѣнію угодно было, чтобы этотъ молодой джентльменъ упалъ съ лошади предъ нашимъ домомъ? Надо же ему оказаться сыномъ моей старинной подруги? спросила жена. Повѣрьте, мистеръ Ламбертъ, что въ подобномъ событіи есть что-то болѣе обыкновеннаго.

— Не это ли и есть тотъ незнакомецъ, котораго три вечера сряду ты видѣла на свѣчномъ нагарѣ?

— Прибавьте еще — изъ каминѣ: два раза выскакивалъ уголь и падалъ подлѣ самой Тео. Вы можете смѣяться, сэръ, сколько вамъ угодно; но такими вещами пренебрегать не слѣдуетъ. Развѣ я не предугадала твоего возвращенія изъ Минорки, развѣ я не видѣла во снѣ день и часъ, когда тебя ранили въ Шотландіи?

— Богъ знаетъ сколько разъ ты меня видѣла раненымъ, душа моя, тогда какъ я не получилъ даже и царапинки? Сколько разъ ты видѣла меня больнымъ, тогда какъ я и не думалъ хворать? Ты любишь предсказывать и тебѣ же тяжелѣе, если предсказанія твои не оправдываются. Довольно объ этомъ! Пусть нашъ гость спокойно уснетъ, а мы спустимся внизъ и дадимъ дѣтямъ французскій урокъ.

Сказавъ это, добрый джентльменъ взялъ жену подъ руку и вмѣстѣ съ ней спустился по широкой дубовой лѣстницѣ въ старинную залу, по стѣнамъ которой висѣли изображенія многихъ отжившихъ Ламбертовъ, почтенныхъ судей, воиновъ, провинціальныхъ джентльменовъ и между ними полковника, съ которымъ мы только что познакомились. Полковникъ былъ человѣкъ пріятнаго и веселаго характера. Для французскаго урока были выбраны сцены изъ комедіи Мольера «Тартюфъ». При этомъ случаѣ полковникъ находилъ особенное удовольствіе шутить надъ миссъ Тео; называлъ ее «мадамъ» и обращался съ ней необыкновенно почтительно и церемонно. Обѣ дочери прочитали съ отцомъ сцены двѣ изъ его любимаго автора (въ то время дѣвицы были скромны не менѣе нынѣшняго времени: только языки ихъ отличались большею развязностью). Полковникъ всего болѣе шутилъ, читая роль Оргона въ этой знаменитой комедіи.

— Не правда ли, Эльмира, что мы превосходно прочитали эту сцену? сказалъ полковникъ, смѣясь и обращаясь къ женѣ.

Эльмира, равно какъ и дочери были въ восторгѣ отъ чтенія Оргона; онѣ восхищались всѣмъ, что говорилъ или дѣлалъ мистеръ Ламбертъ. Можемъ ли мы, благосклонный читатель, положиться на вѣрность одного или двухъ безхитростныхъ и нѣжныхъ сердецъ и разсчитывать на благословеніе, которое небо ниспосылаетъ на любовь преданныхъ созданій? Чтобы достичь этого, надобно очистить свое собственное сердце и стараться, чтобы оно принадлежало ихъ сердцамъ. Это доступно для каждаго. Пади же на колѣна, и принеси благодареніе за блаженство, которое тебѣ предназначено! Всѣ выигрыши въ лоттереи жизни — ничто въ сравненіи съ этимъ однимъ блаженствомъ. Всѣ награды, которыми могутъ увѣнчать человѣка честолюбіе, богатство и удовольствіе — нечто иное, какъ одно только тщеславіе и разочарованіе, — награды, которыя хватаютъ съ такою алчностію, за которыя борются съ такимъ ожесточеніемъ и въ которыхъ утомленный преслѣдователь этого счастія находитъ одну лишь пустоту! Только одна любовь переживаетъ жизнь, простирается за ея предѣлы. Мы уносимъ ее съ собою въ могилу. Развѣ мы перестаемъ любить тѣхъ, которые переселились въ вѣчность, по которыхъ мы любили при жизни? Развѣ мы не можемъ надѣяться, что они тоже насъ любятъ и что мы, оставляя этотъ міръ, оставимъ и это священное, безсмертное чувство въ нѣжныхъ сердцахъ?

Откуда, какимъ образомъ, къ чему, скажете вы, эта проповѣдь? Къ тому, что я знаю семейство Ламберта больше, чѣмъ вы, которому я только что его отрекомендовалъ: да и почему вы могли знать, никогда не слышавъ о немъ прежде? Вы можете и не любить моихъ друзей; не всякому же человѣку могутъ понравиться незнакомые люди. Вы восклищаете, (и весьма натурально) какъ! Только то и есть? И этихъ-то людей онъ такъ нѣжно любитъ? Дѣвочка — совсѣмъ не красавица, мать — добрая женщина и, можетъ статься, была нѣкогда недурна собой, но теперь нѣтъ и слѣдовъ ея прежней миловидности, а что касается до отца, то онъ весьма обыкновенный человѣкъ. Согласенъ: но признайтесь откровенно, развѣ видъ честнаго человѣка съ честной и.любящей женой подлѣ, съ любящими и покорными дѣтьми вокругъ него, не представляетъ умилительнаго и трогательнаго зрѣлища! Если вы знакомы съ такимъ человѣкомъ, если вы видите отпечатокъ кротости и добродушія на нѣжныхъ лицахъ, его окружающихъ, видите отрадное спокойствіе и любовь, которыми озарено собственное его лицо, неужели вы скажете, что въ этомъ ничего нѣтъ трогательнаго? Еслибы вамъ случилось остановиться въ домѣ подобнаго человѣка и поутру и вечеромъ видѣть него, и дѣтей, и прислугу, собравшихся вкупѣ во имя нашего общаго Отца, неужели вы не присоединились бы къ мольбамъ этимъ созданій и въ заключеніе молитвъ не произнесли бы со всѣмъ смиреніемъ и благоговѣніемъ слово «аминь»? Въ первый вечеръ пребыванія Гарри Варрингтона, въ Оакгорстѣ, когда ему дано было усыпляющее средство и когда онъ нѣсколько разъ просыпался подъ вліяніемъ лихорадочнаго состоянія, ему казалось, что онъ слышалъ пѣніе вечерняго гимна, и что гимнъ этотъ пѣлъ его неоцѣненный братъ Джоржъ дома, въ Виргиніи. Съ этой обольстительной мечтой паціентъ мистера Ламберта снова заснулъ сномъ покойнымъ, укрѣпляющимъ.

ГЛАВА XXII.
ВЪ ГОСПИТАЛѢ.

Утопая въ сладкихъ грезахъ и убаюкиваемый гармоническими звуками пѣнія, нашъ молодой паціентъ провелъ ночь въ пріятной безсознательности и проснулся поутру, чтобы увидѣть потокъ лѣтняго солнца, вливающійся въ окно, хозяина и хозяйку дома, улыбающихся у его постели. Гарри чувствовалъ страшный голодъ. Докторъ безъ всякихъ возраженій позволилъ ему скушать цыпленка, приготовленнаго, какъ говорила жена доктора, руками одной изъ ея дочерей.

Одной изъ ея дочерей? И въ умѣ молодаго человѣка представилось неясное изображеніе молоденькой особы… двухъ молоденькихъ особъ, съ румяными щечьками и черными распущенными локонами, улыбающихся подлѣ его кровати и исчезнувшихъ въ ту минуту, какъ онъ пришелъ въ чувство. Потомъ… потомъ онъ вспомнилъ о другой особѣ изъ прекраснаго пола — недурненькой, правда, но значительно пожилой…. даже значительно старой и въ добавокъ съ фальшивыми… О ужасъ, о позоръ! Чувство, которое Гарри испытывалъ при этомъ воспоминаніи, было тяжелѣе всякой пытки. Между нимъ и минувшимъ открылось безпредѣльное пространство. Давно ли было, когда онъ услышалъ, что перлы, которыми такъ любовался, были искусственные, и золотистые локоны были нечто иное, какъ накладка? Давно, очень давно! когда онъ былъ еще мальчикомъ, невиннымъ ребенкомъ. Теперь онъ сдѣлался мужчиной, настоящимъ старикомъ. Ему сдѣлано большое кровопусканіе; у него была легкая горячка; втеченіе многихъ часовъ ему не давали кушать; онъ принималъ усыпляющее средство и послѣ того спалъ долго и крѣпко.

— Что съ вами, милое дитя мое? восклицаетъ добрая мистриссъ Ламбертъ въ то время, какъ Гарри сдѣлалъ быстрое движеніе.

— Ничего, мадамъ;страшная боль въ плечѣ, отвѣчаетъ юноша. Кажется, я говорю съ хозяиномъ и хозяйкой этого дома? Вы были очень добры ко мнѣ.

— Что за счеты, мистеръ Варрингтонъ; вѣдь мы старые знакомые. Мой мужъ, полковникъ Ламбертъ, зналъ вашего отца, а я и ваша мама вмѣстѣ воспитывались въ кенсингтонскомъ пансіонѣ. Когда ваша тетушка и кузина сказали, кто вы такой, то вы ужь болѣе не чужой человѣкъ въ нашемъ домѣ.

— А онѣ здѣсь? спросилъ Гарри съ нѣкоторымъ смущеніемъ.

— Вчера вечеромъ онѣ, вѣроятно, пріѣхали въ Тонбриджъ. Изъ Рейгэта онѣ присылали верховаго узнать о вашемъ здоровьѣ.

— Ахъ да! теперь я помню, помню, говоритъ Гарри, глядя на перевязанную руку.

— Я васъ вылечилъ, мистеръ Варрингтонъ, и свое дѣло сдѣлалъ. Теперь васъ возьмутъ на свое попеченіе мистриссъ Ламбертъ и ея повариха.

— Почему же вы не скажете, Ламбертъ, что Тео приготовила цыпленка и рисъ? сказала лэди. Мистеру Варрингтону не угодно ли будетъ встать послѣ завтрака? Мы пришлемъ къ вамъ вашего лакея.

— Если вопль можетъ служить доказательствомъ преданности, то вашъ слуга долженъ быть самымъ преданнымъ созданіемъ, говоритъ мистеръ Ламбертъ.

— Онъ отправилъ весь вашъ багажъ въ каретѣ вашей тетушки, сказала мистриссъ Ламбертъ. Вамъ придется надѣть бѣлье моего мужа, которое, ужь извините, не такъ тонко, какъ ваше.

— Какой вздоръ, моя милая! Мое бѣлье можетъ надѣть всякій порядочный человѣкъ! восклицаетъ полковникъ.

— Его шили Тео и Гестеръ, говоритъ мама. (При этомъ полковникъ хмуритъ брови и смотритъ на жену). Чтобъ было удобнѣе для вашего плеча, Тео подобрала рукавъ и сдѣлала на немъ складки, прибавила хозяйка дома.

— Какія прекрасныя розы! восклицаетъ Гарри, глядя на фарфоровую вазу, полную махровыхъ розъ и стоявшую предъ зеркаломъ на туалетномъ столикѣ.

— Ихъ нарѣзала сегодня дочь моя, Тео. Что же вы мистеръ Ламбертъ? Дѣйствительно, ихъ нарѣзала Тео.

Я полагаю, что полковникъ, замѣтивъ, что его жена слишкомъ часто вводитъ въ разговоръ имя Тео, наступилъ на башмакъ мистриссъ Ламбертъ, или дернулъ ее за платье, или сдѣлалъ какой нибудь другой знакъ, напоминавшій ей о приличіи.

— Вчера вечеромъ я какъ будто слышалъ очаровательное пѣніе вечерняго гимна, или это мнѣ приснилось? спросилъ молодой паціентъ.

— И опять-таки Тео, мистеръ Варрингтонъ! сказалъ полковникъ и захохоталъ. Мои слуги разсказывали, что вашъ негръ началъ нѣтъ этотъ гимнъ на кухнѣ, звучно и стройно, точно какъ церковный органъ.

— Наши люди постоянно поютъ его дома. Дѣдушка очень любилъ этотъ гимнъ. Его написалъ епископъ Кенъ, который былъ хорошимъ другомъ нашего прадѣда; мой бѣдный, добрый братъ любилъ его.

Гарри произнесъ послѣднія слова взволнованнымъ голосомъ. Въ эту минуту, мнѣ кажется, мистриссъ Ламбертъ чувствовала сильное расположеніе поцаловать прекраснаго юношу. Маленькое приключеніе, болѣзнь и выздоровленіе, добродушіе семейства мистера Ламберта, все это вмѣстѣ смягчало сердце Гарри Варрингтона и открываю его къ воспріятію лучшихъ впечатлѣній, чѣмъ тѣ, которыя оно переносило втеченіе шести минувшихъ недѣль. Воздухъ, которымъ онъ дышалъ теперь, былъ чище той атмосферы, которая окружала его со дня пріѣзда въ Англію, — атмосферы, зараженной самолюбіемъ, привязанностію къ свѣтскимъ удовольствіямъ и развратомъ. Иногда судьба молодаго человѣка, или собственный его выборъ, или его слабость, забрасываютъ его въ общество людей легкомысленныхъ и тщеславныхъ; счастливъ тотъ, на долю котораго выпало сойтись съ людьми благоразумными, который умѣетъ отличить хорошее отъ дурнаго и сохранить чистоту своего сердца.

Довольная собою хозяйка дома оставила молодаго паціента наслаждаться цыпленкомъ и рисомъ, приготовленными миссъ Тео, и бесѣдою полковника, который остался у постели больнаго. Благодарность за радушіе и гостепріимство, легкій, по вкусный завтракъ производили въ душѣ и тѣлѣ мистера Варрингтона пріятное ощущеніе. Теперь онъ готовъ былъ, противъ обыкновенія, говорить обо всемъ откровенно; до этой же поры молодой человѣкъ, одаренный пылкимъ воображеніемъ и мечтательнымъ характеромъ, былъ постоянно молчаливъ и очень остороженъ въ своихъ сношеніяхъ съ друзьями, за исключеніемъ только тѣхъ случаевъ, когда онъ или находился подъ вліяніемъ сильнаго душевнаго волненія, или когда въ равной степени его заинтересовывалъ предметъ разговора. Съ литературой нашъ юноша вовсе не былъ знакомъ; онъ читалъ немного; его замѣчанія даже и на это немногое не отличались ни особеннымъ глубокомысліемъ, ни основательностію; зато относительно собакъ, лошадей, различныхъ удовольствій и препровожденій времени, онъ былъ отличный знатокъ и весьма свободно разсуждалъ объ этихъ предметахъ съ тѣми, кто ими интересовался.

Хозяинъ дома, обладавшій проницательностію, знаніемъ литературы, людей и животныхъ, очень скоро имѣлъ возможность, какъ говорится, снять мѣрку съ своего молодаго гостя, въ разговорѣ, который между ними завязался. Виргинецъ только теперь узналъ, что мистриссъ Ламбертъ была подругой дѣтства его матери и что отецъ полковника служилъ вмѣстѣ съ дѣдомъ Гарри Варрингтона, полковникомъ Эсмондомъ, во время знаменитыхъ войнъ королевы Анны. Такимъ образомъ Гарри неожиданно очутился въ кругу друзей. Онъ очень скоро сблизился съ полковникомъ, обращеніе котораго, искреннее и благородное, показывало въ немъ настоящаго джентльмена, несмотря на то, что онъ носилъ кафтанъ изъ грубой матеріи и жилетъ безъ малѣйшей частички кружева.

— Моихъ сыновей нѣтъ дома, сказалъ полковникъ: — они показали бы вамъ здѣшнюю мѣстность, мистеръ Варрингтонъ. Безъ нихъ вы, по необходимости, должны довольствоваться обществомъ моей жены и двухъ дочерей. Объ одной изъ нихъ моя жена уже говорила вамъ: это Тео, старшая, которая готовила для васъ бульонъ, нарѣзала цвѣтовъ и поправляла рукавъ. Не думайте, она не такое чудо, какимъ воображаетъ ее мать. Впрочемъ, маленькая Тео живая, расторопная домохозяйка, добрая и веселая дѣвушка, хоть это говоритъ отецъ.

— Миссъ Ламбертъ очень добра, принимая во мнѣ такое участіе, говоритъ молодой паціентъ.

— Она одинаково добра, какъ къ вамъ, такъ и ко всякому другому смертному: она исполняетъ свой долгъ.

При этихъ словахъ полковникъ улыбнулся.

— Я смѣюсь надъ женой, продолжалъ онъ: — у нея страсть выхвалять дѣтей своихъ. Мнѣ кажется, черезъ нее я и самъ имѣю эту слабость. Впрочемъ, надо сказать правду, Богъ благословилъ насъ весьма добрыми и почтительными дѣтьми; и я не вижу причины, по которой бы долженъ скрывать мою благодарность за такое благословеніе. У васъ, вѣдь, нѣтъ сестры?

— И не было, сэръ. Теперь я совершенно одинъ, сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

— Ахъ да; пожалуйста, извините меня за опрометчивость. Вашъ негръ разсказывалъ моимъ людямъ о прошлогоднемъ вашемъ несчастіи. Я служилъ съ Краддокомъ въ Шотландіи; надо полагать, что послѣ того онъ исправился. Пустой, но справедливый человѣкъ; большой хвастунъ, но подъ грубой оболочкой его скрывалась добрая душа. Вашъ негръ очень свободно разсказываетъ о своемъ господинѣ и о своихъ подвигахъ. Полагаю, вы дозволяете ему эту свободу, потому что онъ васъ спасъ….

— Онъ меня спасъ? восклицаетъ мистеръ Варрингтонъ.

— Да, — отъ безчисленнаго множества индійцевъ въ туже самую экспедицію. Жена моя и я не знали, что приняли въ свой домъ такого богатаго джентльмена. Негръ говорилъ, что вамъ принадлежитъ половина Виргиніи; но если бы вамъ принадлежала вся Сѣверная Америка, мы и тогда могли бы предоставить въ ваше распоряженіе не болѣе того, что имѣемъ сами.

— Эти негры-мальчишки, сэръ, лгутъ, какъ лжетъ отецъ всякой лжи. Они воображаютъ, что, представляя насъ вдесятеро богаче противъ настоящаго, оказываютъ намъ особенную честь. Имѣнье моей матери можетъ называться въ Англіи, дѣйствительно, огромнымъ и притомъ оно довольно хорошо устроено. Мы такъ же богаты, какъ и большая часть нашихъ сосѣдей; такъ же живемъ, какъ они, нисколько не лучше; весь нашъ блескъ, все наше великолѣпіе существуетъ только въ глупомъ воображеніи мистера Гумбо. Онъ никогда не спасалъ моей жизни отъ индійцевъ и навѣрное самъ бы обратился въ бѣгство при видѣ одного изъ нихъ, какъ это сдѣлалъ лакей моего бѣднаго брата въ роковой день его смерти.

— Въ несчастную минуту и самый храбрый человѣкъ сдѣлаетъ тоже самое, сказалъ полковникъ: — я самъ былъ очевидцомъ, какъ въ Престонѣ бѣжали лучшія въ свѣтѣ войска передъ толпою оборванныхъ, дикихъ горныхъ шотландцевъ.

— Это потому, что шотландцы сражались за правое дѣло.

— А вы думаете, что французскіе индійцы дрались въ прошломъ году не за правое дѣло?

— Бездѣльники! я бы скальпировалъ всѣхъ краснокожихъ! вскричалъ Гарри, крѣпко стиснувъ кулакъ: — они дѣлали набѣги на британскія владѣнія, грабили ихъ и присвоивали себѣ. Шотландцы совсѣмъ другое дѣло: они сражались за своего короля.

— А мы сражались за нашего короля и кончили тѣмъ, что выиграли сраженіе, замѣтилъ полковникъ и захохоталъ.

— Да, сказалъ Гарри: — еслибъ его высочество принцъ не воротился въ Дерби, то въ настоящее время вашимъ королемъ и моимъ былъ бы его величество король Іаковъ Третій!

— Кто сдѣлалъ васъ такимъ торіемъ, мистеръ Варрингтонъ? спросилъ Ламбертъ.

— Извините, сэръ. Эсмонды всегда были вѣрны законнымъ государямъ, отвѣчалъ юноша: — братъ и я часто соглашались, что еслибъ мы жили въ Англіи двадцатью годами раньше, то наши головы постоянно находились бы въ опасности. Въ защиту правъ короля, мы, разумѣется, пожертвовали бы ими не задумавшись.

— Ужь пусть лучше ваша голова остается на плечахъ, чѣмъ торчать ей на шестѣ у Темпльскихъ воротъ. Я видѣлъ тамъ эту картину и, признаюсь, мистеръ Варрингтонъ, она весьма непріятна.

— Проходя мимо воротъ, я бы снялъ шляпу и поклонился имъ, вскричалъ молодой человѣкъ: — поклонился бы даже и тогда, еслибъ подлѣ нихъ стоялъ король со всей своей свитой!

— Не смѣю думать, чтобы вашъ родственникъ милордъ Кастльвудъ, или родственница ваша баронесса Бернштэйнъ, поручившая васъ нашему попеченію, были такими ревностными защитниками короля, который теперь живетъ за моремъ, съ улыбкой сказалъ полковникъ Ламбертъ: — какія бы ни были пристрастія вашей тетушки, она въ нихъ раскаялась; она перешла на нашу сторону, пристроила племянниковъ и ищетъ выгодныхъ партій для племянницъ. Если вы, мистеръ Варрингтонъ, держитесь торійскихъ мнѣній, то послушайте совѣта стараго солдата: не высказывайте ихъ.

— Сэръ, я надѣюсь, вы мнѣ не измѣните! говоритъ юноша.

— Не я, но другіе могутъ измѣнить. Вы, вѣрно, не говорили ничего подобнаго въ старомъ Кастльвудѣ?… Я разумѣю старый Кастльвудъ, изъ котораго вы только что пріѣхали.

— Между родственниками, мнѣ кажется, сэръ, я могу считать себя внѣ всякой опасности! вскричалъ Гарри.

— Безъ сомнѣнія. Я не говорю, что нѣтъ. Но другіе родственники, знаете, могутъ съиграть и надъ родственникомъ такую непріятную шутку, что тотъ будетъ раскаиваться въ своей откровенности и излишней довѣрчивости. Я не думаю оскорбить этимъ ни васъ, ни кого либо изъ вашей фамиліи; но, замѣтьте, лакеи имѣютъ уши точно такіе же, какъ и у ихъ господъ; они имѣютъ привычку выносить изъ дому всякаго рода исторіи. Напримѣръ, вашъ негръ готовъ разсказывать все, что о васъ знаетъ, и даже гораздо больше, какъ это оказалось на самомъ дѣлѣ.

— Не говорилъ ли онъ чего нибудь о лошади съ разбитыми ногами? спросилъ Гарри, покраснѣвъ какъ ракъ.

— Если говорить правду, то грумъ мой, кажется, знаетъ эту исторію; онъ сказалъ, что стыдно джентльмену продавать другую подобную лошадь. Но оставимте въ покоѣ вашего кузена. Я не намѣренъ разъигрывать передъ вами роль ментора, а тѣмъ болѣе заниматься лакейскими сплетнями. Когда вы побудете подольше съ своими кузенами, вы составите о нихъ свое собственное мнѣніе; между тѣмъ, повторяю еще разъ, примите дружескій совѣтъ стараго солдата: будьте осторожны въ отношеніи къ тѣмъ, съ кѣмъ имѣете дѣло, и въ томъ, что говорите.

Вскорѣ послѣ этой маленькой бесѣды, гость мистера Ламберта всталъ, съ помощію Гумбо, которому онъ въ сотый разъ, по крайней мѣрѣ, обѣщалъ палки, если только услышитъ, что Гумбо осмѣлится снова говорить въ людскихъ о дѣлахъ своего господина. Гумбо выслушалъ воспрещеніе съ торжественной клятвой соблюдать его до конца своей жизни. Съ своей стороны я долженъ сказать, что Гумбо не переставать сообщать новымъ друзьямъ своимъ, на кухнѣ полковника Ламберта, всѣ тайны кастльвудскаго замка. Я заключаю такъ потому, что хозяйка дома слышала отъ ключницы своей (которой не могла же запретить разговаривать) множество различныхъ анекдотовъ относительно Гарри. Само собою разумѣется, нельзя обвинять эту почтенную лэди и вообще всѣхъ изъ ея или изъ нашего пола въ неумѣстномъ любопытствѣ относительно поступковъ ближняго. Возможно ли, согласитесь сами, запретить прислугѣ говорить? возможно ли, наконецъ, не слушать, когда вамъ говоритъ вѣрное, преданное существо?

Домъ мистера Ламберта стоялъ на самомъ краю небольшаго города Оакгорста, который терпѣливый читатель найдетъ прямо но дорогѣ между Фарнгэмомъ и Ройгэмомъ; потому-то слуги мадамъ Бернштэйнь и позвонили въ колокольчикъ этого дома, когда съ молодымъ Виргинцемъ приключилось несчастіе. За нѣсколько сотъ ярдовъ отъ дома тянулась длинная улица маленькаго городка, гдѣ можно было найти гостепріимство подъ огромными качающимися вывѣсками съ изображеніемъ бочекъ, и можно было получить медицинское пособіе, о чемъ гласила также вывѣска съ изображеніемъ золотой ступки и пестика. Но какой докторъ былъ бы къ Гарри внимательнѣе мистера Ламберта и какой Бонифацій оказалъ бы ему такое радушное гостепріимство?

Двое высокихъ воротъ, украшенныхъ наверху геральдическими чудовищами, вели отъ большой дороги къ чистой, широкой, каменной террасѣ, на которой стоялъ домъ полковника, Oakhurst-House — четырехъугольное кирпичное зданіе, съ окнами, обложенными сѣрымъ камнемъ, съ множествомъ высокихъ трубъ, съ высокой кровлей, окаймленной красивою балюстрадой. За домомъ разстилался садъ, занимавшій пространство весьма достаточное и для овощей и для цвѣтовъ; впереди дома, перейдя черезъ большую дорогу, зеленѣлъ обширный лугъ, на которомъ паслись коровы и лошади полковника. Надъ среднимъ окномъ лицеваго фасада дома висѣлъ рѣзной щитъ, поддерживаемый тѣми же чудовищами, которыми украшались ворота, и которыя стояли или на заднихъ лапахъ или дѣлали прыжокъ, опредѣлить невозможно; щитъ этотъ увѣнчанъ былъ дворянской короной. _tДѣло въ томъ, что Oakhurst-House первоначально принадлежалъ къ замку Оакгорсгь, стоявшему невдалекѣ; его трубы и башни виднѣлись надъ смежнымъ лѣсомъ, покрытымъ темнозеленою листвою глубокаго лѣта. Домъ мистера Ламберта по своей величинѣ былъ первымъ во всемъ городѣ; а замокъ болѣе, чѣмъ всѣ вмѣстѣ взятыя городскія зданія. Владѣтели замка и принадлежавшаго къ нему дома были друзьями втеченіе многихъ предшествовавшихъ лѣтъ. Отцы ихъ сражались другъ подлѣ друга въ войнахъ королевы Анны. На каменной террасѣ стояли два, а передъ замкомъ шесть небольшихъ артиллерійскихъ орудій, взятыхъ съ одного и того же приватира. Мистеръ Ламбертъ и его родственникъ и начальникъ, лордъ Рогамъ, привезли эти трофеи въ Гарвичь, въ одинъ изъ вояжей изъ Фландріи въ отечество, съ депешами отъ великаго герцога.

Окончивъ туалетъ и убравъ прекрасные волосы, Гарри Варрингтонъ съ распоротымъ и завязаннымъ ленточками рукавомъ, съ подвязанной больной рукой вышелъ изъ комнаты. Добрый хозяинъ дома повелъ его сначала внизъ по широкой дубовой лѣстницѣ, по обѣимъ сторонамъ которой висѣли пики и старинныя ружья, потомъ въ залу съ мраморнымъ поломъ и оттуда въ примыкавшіе жилые покои. Въ этой залѣ было еще болѣе оружія — пики и алебарды старинныхъ временъ, пистолеты и ботфорты, которые употреблялись въ войнахъ Кромвеля, изорванное французское знамя, переданное французскимъ жандармомъ при Мальплакэтѣ, и двѣ тяжелыя шотландскія сабли, которыя, будучи донесены до Дерби, сдѣлались военными трофеями въ роковую битву при Куллоденѣ. Тутъ были латы и черные шлемы кавалеристовъ Оливера, портреты воиновъ въ лосинныхъ мундирахъ съ гладкими воротниками, при коротко остриженныхъ волосахъ.

— Они сражались противъ вашихъ дѣдовъ, мистеръ Варрингтонъ, и противъ короля Карла, сказалъ полковникъ, указывая на портреты. Я этого не скрываю. Они ѣздили въ Экстеръ присоединиться къ принцу Оранскому. Мы были вигами, молодой джентльменъ, и даже чѣмъ-то болѣе. Джонъ Ламбертъ, генералъ-майоръ, находился въ близкомъ родствѣ съ нашимъ домомъ; и мы всѣ болѣе или менѣе пристрастны къ короткимъ волосамъ и длиннымъ проповѣдямъ. Вамъ, кажется, не нравится ни то ни другое?

И дѣйствительно лицо Гарри въ то время, когда онъ разсматривалъ портреты парламентскихъ героевъ, выражало все, кромѣ удовольствія.

— Не тревожьтесь, молодой мой другъ; въ настоящее время мы сами превосходные приверженцы англійской церкви. Старшій мой сынъ скоро приметъ на себя духовный санъ. Теперь онъ путешествуетъ по Италіи съ сыномъ милорда Ротама, при которомъ находится въ качествѣ гувернера; а что касается до нашихъ женщинъ, то всѣ онѣ стоятъ за протестантскую церковь и увлекаютъ меня за собою. Въ душѣ онѣ настоящія тори. Мистеръ Попъ называетъ ихъ безпутными, но, мнѣ кажется, другое названіе было бы мягче и приличнѣе. Но довольно; пойдемте посмотримъ, что онѣ дѣлаютъ.

И полковникъ Ламбертъ, отворивъ темную дубовую дверь, ввелъ молодаго гостя въ гостинную, гдѣ сидѣло все его семейство.

— Рекомендую вамъ, продолжалъ полковникъ: это миссъ Гестеръ, а это миссъ Тео, стряпуха, портниха, музыкантша и пѣвица, усыпившая васъ своимъ пѣніемъ вчера вечеромъ. Дѣлайте же реверансъ джентльмену! Ахъ, я и забылъ! миссъ Тео принадлежатъ розы, которыми вы недавно восхищались въ своей спальнѣ. Мнѣ кажется, частичку тѣхъ розъ она утаила для своихъ щечекъ.

Дѣйствительно, когда миссъ Тео сдѣлала почтительный и граціозный книксенъ и когда папа произнесъ послѣднія слова, по лицу ея разлился яркій румянецъ скромности. Я не намѣренъ описывать ея личность, хотя втеченіе этой исторіи мы очень часто будемъ съ ней встрѣчаться. Она не была замѣчательной красавицей. Гарри Варрингтонъ не влюбился въ нее поуши съ перваго взгляда; онъ не измѣнилъ другому созданію изъ прекраснаго пола, которое такъ недавно плѣнило его юношеское сердце. Миссъ Тео имѣла добрые глазки и пріятный голосъ, румяное личико съ веснушками и круглую бѣлую шею, на которую изъ-подъ маленькаго чепчика, какой носили въ то время дѣвицы, падали роскошныя вьющіяся темнокаштановыя кудри. Она не была очень нѣжною или сантиментальною лэди. Ея руки, открытыя, по требованію тогдашней моды, отъ самаго локтя, были полны и красны. Ея ножки не были удивительно миніатюрны; ихъ можно было видѣть, не вооружаясь микроскопомъ. Въ ея станѣ не было ничего особенно пріятнаго. При шестнадцатилѣтнемъ возрастѣ она казалась старше своихъ лѣтъ. Не знаю, что за причину имѣла она раскраснѣться, дѣлая книксенъ молодому незнакомцу, а это былъ такой церемонно-почтительный, граціозный книксенъ, какого вамъ не увидѣть въ настоящее время.

Когда кончилось это милое привѣтствіе, мистеръ Ламбертъ потрепалъ миссъ Тео за подбородокъ (подбородокъ у нея былъ двойной), и, смѣясь, нараспѣвъ произнесъ строку изъ комедіи, которую они читали въ тотъ же день:

— Eh bien! que dites-vous, ma fille, de notre hôte?

— Перестаньте говорить пустяки, мистеръ Ламбертъ! замѣчаетъ мама.

— А знаешь ли, мой другъ, — иногда и въ пустякахъ бываетъ премного дѣльнаго, сказалъ полковникъ Ламбертъ.

Гарри Варрингтонъ смотрѣлъ на все это съ недоумѣніемъ.

— А «вы», мистеръ Варрингтонъ любите пустяки? продолжалъ полковникъ, обращаясь къ Гарри и замѣчая по его лицу, что ему не нравится или онъ не понимаетъ юмора полковника. Въ этомъ домѣ ихъ уничтожается огромное количество. Рабелесъ мое любимое чтеніе. Моя жена душой предана мистеру Филдингу и Ѳеофрасту. Миссъ Тео отдаетъ преимущество Тому Броуну, а миссъ Гетти влюблена въ декана Суифта.

— Нашъ папа всегда говоритъ о томъ, что «онъ» самъ любитъ, говоритъ миссъ Гетти.

— А что же онъ любитъ, позвольте узнать, миссъ Гетти? спрашиваетъ отецъ свою вторую дочь.

— Вы сами сказали, сэръ, — «говорить пустяки», отвѣчаетъ молоденькая лэди, вздернувъ кверху свою головку.

— А вы, мистеръ Варрингтонъ, кого изъ нихъ больше любите? спросилъ полковникъ.

— То есть, какъ…. и кого?

— Священника изъ Модона, или декана при церкви Св. Патрикія, или честнаго Тома, или мистера Филдинга?

— Да кто они такіе?

— Кто они? Сочинители.

— Вотъ что! Въ первый разъ слышу, сказалъ Гарри, повѣсивъ голову. Я пренебрегалъ моимъ образованіемъ, сэръ. Вотъ братъ мой — совсѣмъ иное: онъ, мнѣ кажется, перечиталъ всѣ книги. Онъ проговорилъ бы съ вами объ этихъ сочинителяхъ нѣсколько часовъ сряду.

При этихъ словахъ взоры мистриссъ Ламбертъ обращаются къ старшей дочери; миссъ Тео потупила глазки и покраснѣла.

— Ничего, мистеръ Варрингтонъ! честность во всякомъ случаѣ и во всякое время лучше всякихъ книгъ! вскричалъ веселый полковникъ. Вы можете пройти весь свѣтъ честнымъ и благороднымъ образомъ, не прочитавъ ни одного изъ тѣхъ авторовъ, о которыхъ я упомянулъ: книги могутъ доставить вамъ скорѣе удовольствіе, чѣмъ пользу.

— Я больше имѣю понятія о собакахъ и лошадяхъ, чѣмъ о греческомъ и латинскомъ языкахъ. Въ Виргиніи, впрочемъ, это сплошъ и рядомъ, сказалъ Гарри.

— Вы похожи на персіянъ: вы умѣете отлично ѣздить и говорить правду.

— А развѣ прусаки хорошіе наѣздники^[4]? Я надѣюсь увидѣть ихъ короля и побывать въ военной кампаніи или вмѣстѣ съ ними, или противъ нихъ, замѣтилъ Гарри.

Почему, при этомъ замѣчаніи молодаго человѣка, миссъ Тео взглядываетъ на мать, и почему лицо матери, этой доброй женщины, принимаетъ печальное выраженіе?

Гм! Почему! Если молодыя дѣвушки воспитываются въ скучныхъ провинціальныхъ городахъ, то неужели вы полагаете, что онѣ никогда не читаютъ романовъ? Если онѣ скромны и постоянно держатся за подолъ своей матери, то неужьли вы думаете, что онѣ ничего не имѣютъ у себя на умѣ? Скажите, что случается съ прелестной царевной, несмотря на всѣ предосторожности, которыя принимаютъ царь и царица, несмотря на всѣхъ драконовъ, на непроходимые лѣса и на стальной замокъ? Прекрасный царевичъ пробирается сквозь непроницаемый лѣсъ, находитъ слабую сторону въ чешуйчатой бронѣ дракона и побѣждаетъ всѣхъ чудовищъ, охраняющихъ стальной замокъ. Царевна выбѣгаетъ къ нему. Она узнала его сразу. Ея картонки и чемоданы наполнены лучшими нарядами и всѣми драгоцѣнностями. Она такъ давно уже готова.

Это, вы понимаете, бываетъ въ волшебныхъ сказкахъ, гдѣ всегда наступаетъ часъ блаженства вмѣстѣ съ прибытіемъ желаннаго юноши. У воротъ замка раздается звукъ трубы изъ слоновой кости; прекрасная царевна, заточенная въ отдаленномъ прекрасномъ павильонѣ, слышитъ этотъ звукъ, вскакиваетъ съ мѣста, угадывая, что настоящій богатырь ея явился. Богатырь этотъ готовъ къ ея освобожденію. Взгляните, какъ валятся головы гигантовъ въ то время, когда онъ съ мечемъ въ рукѣ скачетъ черезъ мостъ на бѣломъ конѣ! Какимъ образомъ эта дѣва, заточенная въ неприступную крѣпость, гдѣ изъ мужчинъ видѣла только восьмидесятилѣтнихъ стариковъ, горбатыхъ уродовъ, или отца, какимъ образомъ узнаетъ она, что въ мірѣ существуютъ, кромѣ стариковъ и уродовъ, и молодые люди? Я полагаю, въ этомъ случаѣ принимаетъ участіе инстинктъ, зрѣлость возраста. Мнѣ не случалось говорить объ этомъ предметѣ съ прекрасной царевной, не случалось слышать что нибудь отъ неочарованной или отъ очарованной дѣвы. Ни одна изъ нихъ не прошептала мнѣ своихъ сердечныхъ тайнъ, быть можетъ, не открывала ихъ ни себѣ, ни своей мама, ни самымъ близкимъ роднымъ, ни задушевнымъ подругамъ. А между тѣмъ онѣ влюбляются. Ихъ маленькія сердца постоянно бьются у окна въ ожиданіи богатыря. Имъ постоянно слышится звукъ его трубы. Онѣ постоянно на вершинѣ башни и смотрятъ въ даль, не мчится ли жданный герой? Сестрица Аннъ, сестрица Аннъ, ты видишь, кто это ѣдетъ? Кажется, это рыцарь съ большими усами, съ свѣтлымъ палашомъ и въ серебряиной бронѣ. О, нѣтъ! это ни больше ни меньше, какъ зеленщикъ съ своимъ осломъ и коробомъ капусты! Сестрица Аннъ, откуда взялось такое облако пыли? Это работникъ фермера гонитъ съ рынка стадо свиней. Сестрица Аннъ, что это за блестящій воинъ въ красномъ мундирѣ и весь въ золотѣ? Онъ приближается къ замку… переѣзжаетъ черезъ мостъ… приподнимаетъ огромный молотъ у воротъ… дѣлаетъ два удара! Это почтальонъ съ двумя письмами изъ Нортамптоншира! Такъ и въ жизни фальшивыя тревоги весьма обыкновенны. Я не вѣрю въ существованіе первой любви; ничего подобнаго нѣтъ въ памяти мужчины или женщины. Каждый или каждая изъ насъ столько же помнитъ о первыхъ порывахъ этого нѣжнаго чувства, сколько и о своемъ крещеніи…. Какъ! что? Вы воображаете, что предметъ вашей любви, ваша непорочная дѣва, только что выпущенная изъ класса, никого не любила, кромѣ васъ? И она вамъ это говоритъ? О, какой вы идіотъ! Она ужь по пятому году питала нѣжное чувство къ Буттонсу, который приносилъ въ дѣтскую каменный уголь, потомъ къ мальчику, который стоялъ съ метлой на перекресткѣ и подметалъ улицы, потомъ къ учителю музыки, потомъ…. и не припомнишь всѣхъ. Она втайнѣ была неравнодушна къ школьному товарищу своего брата, потомъ къ одному сиротѣ, и потомъ при удобномъ случаѣ, комедію, которую начала играть съ вами, быть можетъ, разыгрываетъ и съ другимъ. Я не говорю, что она признавалась въ этомъ любовномъ чувствѣ, но говорю только, что она его питала. Оставьте, пожалуйста, эту страницу и вспомните, какъ много разъ влюблялись вы, прежде чѣмъ выбрали нынѣшнюю мистриссъ Джонсъ своей подругой, которая должна носить ваше имя, раздѣлять ваши радости и горе!

Такимъ образомъ, судя потому, какъ миссъ Тео опустила головку и обмѣнялась взглядами съ своей мама, когда бѣдный несвѣдущій Гарри назвалъ персіянъ — прусаками и объявилъ о намѣреніи сдѣлать съ ними компанію, я нисколько не сомнѣваюсь, что ей стало стыдно и что она подумала про себя: неужьли это и есть тотъ герой, въ котораго мама и я были влюблены втеченіе минувшихъ двадцати четырехъ часовъ и которому мы приписывали всѣ совершенства? Какимъ прекраснымъ, блѣднымъ и граціознымъ казался онъ вчера, когда лежалъ на землѣ! Какъ мило на его лицо падали кудри! Какъ жалко было видѣть его бѣлую руку и алую кровь, которую папа пустилъ изъ нея! И вотъ теперь онъ здоровъ, сидитъ между нами; недуренъ собой, это правда, но о! возможно ли, что онъ… такъ глупъ?

Когда Психея зажгла свѣточъ и посмотрѣла поближе, то нашла ли она въ немъ Купидона? Неужьли въ этомъ и заключается значеніе старой аллегоріи? Крылья любви опускаются при этомъ открытіи. Воображеніе не въ состояніи болѣе парить и уноситься въ заоблачные предѣлы, любимый предметъ вдругъ перестаетъ быть небеснымъ, остается скитаться по землѣ; въ немъ ничего нѣтъ романтичнаго, въ немъ все существенное.

ГЛАВА XXIII.
ПРАЗДНИКИ.

Дневныя грезы мистриссъ Ламбертъ разсѣялись. Миссъ Тео и ея мать принуждены были сознаться въ глубинѣ своихъ сердецъ, что ихъ герой былъ не болѣе, какъ обыкновенный смертный. Весьма немного говорили онѣ по этому предмету, но угадывали мысли другъ друга, какъ угадываютъ люди, которые другъ друга любятъ. Мама своею нѣжностью и особенно ласковымъ обращеніемъ старалась утѣшить дочь, находившуюся подъ вліяніемъ обманутыхъ ожиданій.

— Не печалься, мой ангелъ, шепталъ материнскій поцалуй на щекѣ разочарованной дочери: нашъ герой оказался обыкновеннымъ смертнымъ, совершенно недостойнымъ моей милой Тео. Ты скоро будешь имѣть вполнѣ достойнаго мужа, если такой существуетъ въ Англіи. Мнѣ самой едва ли было пятнадцать лѣтъ, когда твой отецъ увидѣлъ меня въ собраніи, и я, будучи еще въ пансіонѣ, дала себѣ клятву не выходить за другаго. Если небо подарило меня такимъ мужемъ — лучшимъ человѣкомъ во всемъ государствѣ, то надо надѣяться, что оно благословитъ такимъ же счастіемъ и мою дочь, которая заслуживаетъ короля, если только онъ ей понравится.

И я почти увѣренъ, что мистриссъ Ламбертъ, знавшая, безъ всякаго сомнѣнія, лѣта принца Валлійскаго, и о томъ, что онъ былъ прекрасной наружности, добрый и молодой принцъ — ожидала, что его высочество поѣдетъ мимо ихъ воротъ и можетъ случиться, что упадетъ съ лошади; его возьмутъ въ домъ, будутъ лечить, онъ влюбится въ Тео и убѣдить царственнаго дѣдушку дать полкъ Мартину Ламберту.

Между тѣмъ полковникъ и его вторая дочь составляли противоположную партію, — партію смѣющихся, насмѣхающихся, невѣрующихъ. Мама только и думала о составленіи своимъ дочерямъ хорошихъ партій. Она всею душою предана была романамъ, выплакала свои глаза надъ ними, читая ихъ съ прилежаніемъ. Мимо воротъ не проѣзжало ни одной кареты безъ того, чтобы мистриссъ Ламбертъ не подумала, что вотъ въ ней-то и сидитъ суженый которой нибудь изъ ея дочерей, вотъ онъ остановится, выйдетъ изъ кареты и позвонитъ въ колокольчикъ. Что касается до миссъ Гетти, то она давала языку своему болѣе, чѣмъ обыкновенную свободу, и дѣлала сотни язвительныхъ намековъ на молодаго гостя. Часто и колко она вводила въ разговоръ Персію и Пруссію; спрашивала, какъ звали прусскаго короля — Шо или Софи, далеко ли отъ Испагани до Саксоніи, съ которой его величество воевалъ въ то время и относительно которой папа такъ внимательно разсматривалъ географическія карты и слѣдилъ за газетами? Она принесла изъ кабинета матери персидскія сказки и тихонько положила ихъ на столъ въ комнатѣ, гдѣ все семейство проводило большую часть времени. Она не хотѣла бы выйти за персидскаго принца; называла нашего молодаго Виргинца джентльменомъ, принцемъ сестры своей миссъ Тео; спрашивала мама, нѣтъ ли у нея желанія залучить другаго посѣтителя, какого нибудь чорнаго принца, въ женихи миссъ Гетти? Короче, Гетти насмѣхалась надъ сантиментальностью сестры и матери безпрерывно, не замолкала до тѣхъ поръ, пока не разсердила ихъ, и тогда сама же расплакалась, нѣжно цаловала то одну, то другую и всячески старалась привести ихъ въ прежнее пріятное настроеніе духа. Простосердечный Гарри Варрингтонъ, между тѣмъ, вовсе ничего не зналъ о шуткахъ, слезахъ, ссорахъ, примиреніяхъ, брачныхъ предначертаніяхъ и т. д., невинною причиною которыхъ была его особа. Въ него стрѣляли намеками на персіянъ и прусаковъ, но эти парѳянскія стрѣлы не дѣлали ему ни малѣйшаго вреда. Какъ зовутъ персидскаго короля — Шо или Софи? Весьма вѣроятно, по его мнѣнію, Софи — имя женское, и онъ считалъ бы за верхъ нелѣпости, еслибъ какой нибудь мужчина, особливо еще съ огромной чорной бородой, назвалъ себя такимъ именемъ. Попасть въ среду семейства, жизнь котораго течетъ мирнымъ, невозмутимымъ потокомъ, тоже самое, что упасть, подобно камню, въ средину пруда: въ моментъ паденія мы остаемся сжатыми и холодными, вовсе не подозрѣвая, какое производимъ волненіе и испугъ, тревожимъ рыбъ, вспугиваемъ утокъ и волнуемъ всю поверхность воды. Могъ ли знать Гарри о эффектѣ, который произведетъ въ этомъ маленькомъ, спокойномъ, сантиментальномъ семействѣ своимъ пріѣздомъ? Онъ думалъ о себѣ довольно хорошо во многихъ отношеніяхъ, но былъ робокъ и недовѣрчивъ къ женщинамъ, потому что находился въ томъ возрастѣ, когда молодымъ людямъ необходимо поощреніе, когда ихъ нужно выдвигать впередъ, и потому еще, что онъ воспитанъ былъ дома въ весьма скромныхъ и строгихъ отношеніяхъ къ прекрасному полу. Поэтому колкія насмѣшки со стороны миссъ Гетти летали вокругъ юноши; но онъ обращалъ на нихъ вниманіе менѣе, чѣмъ на комаровъ. Все это дѣлалось съ его стороны не потому, что онъ былъ глупъ, какимъ его конечно и считали, но потому, что былъ простъ, слишкомъ занятъ собою и своими дѣлами. О, какія драмы, комедіи, интермедіи, водевили, фарсы разыгрываются подъ самыми нашими носами въ гостинныхъ друзей, посѣщаемыхъ нами ежедневно, а мы, между тѣмъ, ничего не видимъ, ничего не знаемъ и остаемся какъ нельзя болѣе довольными собою! Въ то время, когда эти двѣ сестрицы сидѣли и расчесывали на ночь свои волнистые локоны, или разговаривали другъ съ другомъ въ большой постели, въ которой, по обыкновенію того времени, вмѣстѣ спали, могъ ли знать Гарри, что онъ былъ главнымъ предметомъ ихъ думъ, ихъ шутокъ, ихъ разговора?

Спустя три дня послѣ прибытія Гарри, его новые и гостепріимные друзья гуляли съ нимъ въ паркѣ милорда Ротама, куда имѣли свободный доступъ во всякое время. Здѣсь на пруду плавали лебеди, которыхъ молоденькія лэди любили кормить хлѣбомъ. Когда птицы приблизились къ берегу, Гетти, бросивъ лукавый взглядъ на мать и сестру, потомъ на отца, который стоялъ подлѣ нихъ, благородный, счастливый, въ малиновомъ жилетѣ, — бросивъ этотъ взглядъ, говорю я, Гетти сказала:

— Не правда ли, папа, что лебеди нашей мама похожи на этихъ лебедей?

— Какія лебеди, моя милая? говоритъ мама.

— Да, похожи; но не совсѣмъ. У тѣхъ шеи короче, и ихъ цѣлые десятки на нашемъ выгонѣ, продолжаетъ Гетти. Сегодня утромъ я видѣла на кухнѣ, какъ Бетти щипала одного изъ нихъ. Значитъ за обѣдомъ у насъ будетъ лебедь съ яблочнымъ соусомъ….

— Гетти, замолчи, пожалуйста! говоритъ миссъ Тео.

— Съ шалфеемъ и лукомъ. Вы любите лебедя, мистеръ Варрингтонъ?

— Въ прошлую зиму я застрѣлилъ трехъ на нашей рѣкѣ, отвѣчалъ виргинскій джентльменъ. Наши лебеди не такъ бѣлы, какъ здѣшніе; впрочемъ мясо ихъ очень вкусное.

Простосердечный юноша не имѣлъ ни малѣйшей мысли о томъ, что въ этомъ разговорѣ онъ самъ былъ аллегоріей, и что миссъ Гетти разсказывала басню, предметомъ которой была его особа. Въ какомъ-то чрезвычайно глубокомысленномъ латинскомъ сочиненіи я читалъ, что, задолго до открытія Виргиніи, прочіе люди имѣли одинаково-тупую понятливость.

Итакъ это было преждевременное проявленіе чувства со стороны миссъ Тео. Это легкое, нѣжное волненіе груди, которое, какъ мы замѣтили, ощущала она при видѣ молодаго виргинца, такого прекраснаго, блѣднаго и страдающаго. Это не была еще та сильная пламенная страсть, которая должна пробудиться въ ея сердцѣ. Подобно птичкѣ на утренней зарѣ, она проснулась и начала пѣть. Замолкни, сядь снова на вѣтку и снова спрячь головку подъ крыло, трепещущее, нѣжное порхающее созданіе! Вѣдь это еще не разсвѣтъ, и сидѣть на вѣткѣ лучше, чѣмъ пѣть. Повремени немного; займется утро, зардѣетъ востокъ, тогда вспорхни, лети къ небесамъ и музыкой своей привѣтствуй солнце.

Строчекъ сорокъ выше, прекрасный и недовѣрчивый читатель, быть можетъ, замѣтилъ одну маленькую фразу: «Спустя три дня послѣ прибытія Гарри», онъ гулялъ и проч. Если онъ могъ гулять — а это онъ могъ дѣлать превосходно — то какое ему дѣло гулять съ другими, а не съ лэди Маріей Эсмондъ на тонбриджскихъ минеральныхъ водахъ? Плечо его вправлено; здоровье совершенно поправилось; при немъ даже не было перемѣны платья, какъ намъ извѣстно, и за чистое бѣлье онъ обязанъ полковнику. Молодой человѣкъ въ такомъ положеніи не имѣлъ права медлить въ Оакгорстѣ и обязанъ былъ, изъ приличія, по долгу, по любви, по родству, по необходимости свиданія съ любящимъ существомъ и наконецъ по переговорамъ съ прачкой, ѣхать въ Тонбриджъ. Почему же онъ оставался, если только не былъ влюбленъ въ которую нибудь изъ молоденькихъ лэди? Не возможно же допустить, что онъ не хотѣлъ ѣхать? Ну что если паденіе Гарри согласовалось съ намѣреніями тетки и если его любовь убита навсегда ядовитымъ вмѣшательствомъ этой женщины, какъ была убита прекрасная Розамонда ея царской и законной соперницей? Неужьли Геро зажигаетъ свѣточь и приготовляетъ ужинъ, между тѣмъ какъ Леандръ преспокойно сидитъ съ другими и вовсе не думаетъ принесть воды? Если такой ударь нанесенъ лэди Маріи ея родственникомъ, то, конечно, добрыя сердца должны пожалѣть ее. Я знаю, у нея есть недостатки, она носитъ фальшивые волосы, и мало ли что у нея фальшиваго, но скажемъ одно: женщина въ горести; неужьли мы не должны пожалѣть ее? она въ лѣтахъ; такъ что же? развѣ мы должны смѣяться надъ ней, потому что она не молода? Находясь со старой теткой, при своемъ несчастномъ увлеченіи, надо полагать, что милэди Марія Эсмондъ проводитъ время на тонбриджскихъ минеральныхъ водахъ не весьма пріятно. Тамъ ее некому защитить. Вся власть сосредоточена въ рукахъ мадамъ Беатриксъ. Лэди Марія бѣдна и надѣется получить деньги отъ богатой тетки. Старуха знаетъ нѣкоторыя тайны лэди Маріи, и потому дѣлаетъ надъ ней что хочетъ. Я отъ одной мысли о бѣдняжкѣ начинаю таять и становлюсь мягкосердымъ. Представьте себѣ ее совершенно одинокою, жертвою этой старухи! Изобразите эту античную Андромеду (мы даже дозволяемъ изобразить ее съ роскошными волосами, которые падаютъ на ея плечи) прикованною къ горѣ Ефраимъ и преданною во власть этого дракона — баронессы! Персей, спѣши, спѣши на помощь съ сверкающимъ мечемъ! Лети на твоихъ крылатыхъ ногахъ! Персей и не думаетъ торопиться. Драконъ терзаетъ Андромеду изо-дня въ день.

Гарри Варрингтонъ, который въ другое время не позволилъ бы вывихнутому и вправленному плечу удерживать его отъ прогулки на охоту, охотно оставался день за днемъ въ Оакгорстѣ, и съ каждымъ днемъ находилъ, что общество нравилось ему болѣе и болѣе. Быть можетъ, онъ съ тѣхъ поръ, какъ умеръ дѣдушка, никогда не былъ въ такомъ прекрасномъ, добромъ обществѣ. До этой поры ему суждено было обращаться преимущественно между охотниками, виргинскими сквайрами, рыскать съ ними по полямъ, жить ихъ жизнію и раздѣлять съ ними ихъ пуншевыя чаши. Дамы, знакомыя ему или его матери, были весьма порядочно воспитаны, скромны и, безъ сомнѣнія, набожны, но съ ограниченнымъ развитіемъ умственныхъ способностей. Его домъ съ маленькою пышностью, этикетомъ и формальностью, съ лестью, бесѣдами и злословіемъ, былъ очень необширнымъ, даже тѣснымъ мѣстомъ. Правда, лично Гарри не былъ стѣсненъ. У него были собаки и лошади; онъ могъ стрѣлять и гоняться за звѣрями на десятки миль вокругъ дома; но въ самомъ-то домѣ господствовала маленькая лэди, его мать, и, находясь въ немъ, онъ долженъ былъ подчиняться ея вліянію и дышать ея воздухомъ.

Здѣсь же молодой человѣкъ находился въ небольшомъ кружкѣ, гдѣ все вокругъ него было несравненно веселѣе, свѣтлѣе и свободнѣе. Онъ жилъ въ домѣ мужчины и женщины, которые видѣли свѣтъ, хотя и удалились изъ него, которые оба, съ самой ранней поры своей жизни, имѣли случаи извлекать пользу не только изъ хорошихъ книгъ, но и заимствовать ее изъ хорошаго общества — изъ этихъ живыхъ книгъ, доставляющихъ такое пріятное и иногда такое выгодное чтеніе. Общество, по крайней мѣрѣ, имѣетъ ту существенную пользу, что оно ограничиваетъ наше высокомѣріе, открываетъ намъ нашу незначительность и заставляетъ знакомиться съ людьми, которые превосходнѣе насъ во многихъ отношеніяхъ. Читатель или читательница, если вы молодые люди, то повѣрьте, что ничего не можетъ быть благотворнѣе для развитія вашей нравственной натуры, какъ сознаніе превосходства надъ собою другихъ людей и возможное сближеніе съ этими людьми. Еслибъ было можно, я бы не хотѣлъ, чтобы сынъ мой былъ первымъ въ греческомъ и латинскомъ языкѣ, первымъ гребцомъ, первымъ бойцомъ, первымъ забіякой въ пансіонѣ. Лучше было бы для его души и тѣла быть порядочнымъ человѣкомъ, занимать въ обществѣ хорошее мѣсто, чѣмъ считаться первымъ въ кругу сверстниковъ, задавать имъ отъ времени до времени добрую потасовку и потомъ дружески протягивать руку, которая наносила удары. Какой честный человѣкъ согласится быть, положимъ, хоть принцомъ, съ тѣмъ, чтобы видѣть, какъ все общество отворачивается отъ него, говорить только съ приближенными и то услужливыми джентльменами, видѣть молчаніе всѣхъ прочихъ, кромѣ только тѣхъ случаевъ, когда его высокое могущество изволитъ предложить вопросъ или дать разрѣшеніе говорить? Одно изъ величайшихъ благъ, полученное Гарри Варрингтономъ отъ семейства, въ среду котораго забросила его судьба, заключалось въ томъ, что онъ началъ постигать всю глубину своего невѣжества и убѣждаться, что есть люди, далеко образованнѣе и свѣдущіе, чѣмъ его особа. Надменный передъ нѣкоторыми людьми, Гарри въ обществѣ людей, превосходнѣе его, былъ почтителенъ до великодушія. Мы видѣли, какъ восхищался онъ братомъ своимъ и храбрымъ полковникомъ изъ Монтъ-Вернона; тогда какъ джентльменамъ, кастльвудскимъ родственникамъ, не уступалъ рѣшительно ни въ чемъ. Въ кругу новыхъ знакомыхъ онъ встрѣтилъ человѣка, который читалъ гораздо болѣе, чѣмъ Гарри могъ себѣ представить, — который видѣлъ свѣтъ и вышелъ изъ него неповрежденный, какъ вышелъ изъ множества опасностей и сраженій, — на лицѣ котораго написано было честность и благородство и котораго разговоръ дышалъ добродушіемъ. Ко всѣмъ этимъ качествамъ нашъ пылкій юноша имѣлъ инстинктивное влеченіе и пристрастіе.

Что касается до женщинъ, то это были самыя добрыя, самыя милыя созданія: миссъ Тео и миссъ Гетти были скромнѣе черноглазой дочери пастора Броадбента, взрывъ смѣха которой раздавался, какъ ружейный выстрѣлъ. Воспитаніе онѣ получили нисколько не хуже кастльвудскихъ лэди, за исключеніемъ развѣ мадамъ Беатриксъ (которая при нѣкоторыхъ случаяхъ являлась настоящей царицей); но послѣ разговора съ мадамъ Беатриксъ, послѣ восхищенія отъ ея интересныхъ анекдотовъ юноша уходилъ отъ нея какъ будто принявъ непріятное лекарство, отъ котораго остается во рту непріятный горькій вкусъ; послѣ бесѣды съ ней онъ невольнымъ образомъ начиналъ представлять себѣ, что всѣ люди въ мірѣ заражены пороками. Здѣшнія лэди не были разборчивы, онѣ не научились маскировать своихъ чувствъ: смѣялись надъ страницами мистера Филдинга и плакали надъ томами мистера Ричардсона, надъ страницами и томами, содержавшими въ себѣ фарсы и приключенія, отъ которыхъ поднялись бы волосы на головѣ мистриссъ Грунди, а онѣ между тѣмъ весело и шутливо разбирали ихъ, не оставляя послѣ своей бесѣды ни малѣйшей горечи. Ихъ разсказы объ этой сосѣдкѣ были забавны и насмѣшливы, но не злобны. Съ какимъ удовольствіемъ и съ какою радостію жители маленькаго сосѣдняго города принимали ихъ привѣтстіе! Какъ искренни были ихъ поступки благотворительности! По истинѣ, находиться въ кругу добрыхъ людей есть счастіе. Здѣсь прошелъ тихій солнечный день жизни, которой суждено быть бурною и мятежною, здѣсь проведено нѣсколько часовъ, которые должны остаться навсегда въ воспоминаніи. Но немногое случилось втеченіе этихъ нѣсколькихъ часовъ. Это былъ не болѣе, какъ сладкій сонъ, отрадное пробужденіе, дружескій привѣтъ и спокойное препровожденіе времени. Ворота стараго дома, казалось, закрывали это маленькое общество отъ порочнаго свѣта, и члены его были лучше, невиннѣе и добрѣе всѣхъ другихъ людей. Гарри не былъ влюбленъ ни въ насмѣшливую Гетти, ни въ великодушную Теодосію; но все же, когда наступило время отъѣзда, онъ крѣпко держалъ ихъ за руки и чувствовалъ къ нимъ глубокое уваженіе. Онъ хотѣлъ бы познакомиться съ ихъ братьями; они должны быть, думалъ онъ, славными малыми; что касается до мистриссъ Ламбертъ, то, я полагаю, въ минуту отъѣзда Гарри, она была такъ сантиментальна, какъ будто прочитала послѣдній томъ Клариссы Гарловъ.

— Онъ очень добръ и прямодушенъ, сказала Тео съ серьёзнымъ видомъ, глядя съ террасы, когда Гарри, ея отецъ и провожатые отправились по дорогѣ въ Вестергэмъ.

— Теперь я вовсе не нахожу его глупымъ, сказала маленькая Гетти: — но все же, мама, какъ хотите, а онъ очень похожъ на лебедя.

— Его отъѣздъ производитъ тоже ощущеніе, которое испытываешь, когда кто нибудь изъ сыновей уѣзжаетъ послѣ праздниковъ въ пансіонъ замѣтила мама.

— Совершенно тоже самое, печальнымъ голосомъ сказала Тео.

— Я рада, что съ нимъ поѣхалъ папа до Вестергэма, продолжаетъ миссъ Гетти: — и рада, что онъ купилъ лошадь у фермера Бриггса. Мнѣ право не нравится, что онъ ѣдетъ къ этимъ кастльвудцамъ. Не знаю почему, мнѣ сдается, что мадамъ Бернштэйнъ нехорошая старуха. Я все ждала, не пріѣдетъ ли она за своимъ племянникомъ верхомъ на костылѣ.

— Тс! Гетти!

— Какъ вы думаете, выплыла ли бы она, еслибъ ее посадили въ прудъ, какъ это сдѣлали съ колдуньей Гели въ Элмгорстѣ? Другая старушка, какъ видно, очень.любитъ молодаго человѣка — я говорю про спутницу мадамъ Бернштэйнъ, съ прекрасной прической. Уѣзжая, она казалась такою печальною; но мадамъ Бернштэйнъ погрозила ей костылемъ и бѣдняжка принуждена была ѣхать. Я говорю правду, Тео. Я знаю, что она недобрая, нехорошая женщина. Ты думаешь, что всѣ люди хороши, потому только, что сама ты никогда и ничего не дѣлаешь дурнаго.

— Тео у меня добрая дѣвочка, говоритъ мать, съ любовію глядя на обѣихъ дочерей.

— А почемуже мы называемъ ее несчастной грѣшницей?

— Мы, душа моя, всѣ грѣшны, сказала мама.

— Какъ всѣ! и папа тоже грѣшенъ? Вы, мама, неправду говорите! восклицаетъ миссъ Гетти.

Согласиться съ этимъ мистриссъ Ламбертъ была не въ состояніи.

— Мама! что такое приказали вы Джону передать негру мистера Варрингтона?

Мама съ нѣкоторою застѣнчивостію принуждена была сознаться, что это была бутылка подкрѣпляющей влаги и пирожное, которое испекла Бетти, по ея приказанію.

— Не могу не признаться вамъ, мои милыя, что я полюбила этого юношу, какъ сына; а вы знаете, что ваши братья, отправляясь въ университетъ или пансіонъ, всегда берутъ съ собой пирожное.

ГЛАВА XXIV.
ПО ДОРОГѢ ОТЪ ОАКГОРСТА ДО ТОНБРИДЖА.

Махнувъ лиловымъ платкомъ въ знакъ прощанія съ отъѣзжающими путниками, мистриссъ Ламбертъ и ея дочери провожали ихъ своими взорами на пространствѣ нѣсколькихъ сотъ ярдовъ, до тѣхъ поръ, пока группа деревьевъ, образовавшая уголъ дороги, не скрыла ихъ изъ виду. Добрая женщина много разъ смотрѣла, какъ за этой группой тополей и вязовъ скрывались тѣ, которыхъ она любила болѣе всего на свѣтѣ. Отправлялся ли мужъ на войну и на опасности, уѣзжали ли сыновья въ пансіонъ, одинъ за другимъ — все по этой дорогѣ; скрывались изъ виду за тѣми же зелеными деревьями; по той же дорогѣ и изъ-за тѣхъ же деревьевъ возвращались, по волѣ провидѣнія, домой, и приносили съ собой радость и любовь въ это счастливое маленькое семейство. Свободное время и размышленія о домашней жизни (не говоря уже объ инстинктивной натурѣ женщины), много способствуютъ нашимъ женщинамъ лелѣять въ груди своей нѣжность матери и вѣрность супруги. Съ отъѣздомъ мужчинъ, имъ предстоитъ цѣлый день думать о нихъ и вспоминать; это продолжается на завтра, на послѣ-завтра, потомъ своимъ чередомъ получается письмо, потомъ…. и т. д. Вотъ опустѣлая комната, въ которой не дальше какъ вчера спалъ сынъ; на постели еще и теперь осталось углубленіе, на томъ мѣстѣ, гдѣ лежалъ его дорожный мѣшокъ. Вотъ его бичь повѣшенъ въ залѣ, вотъ удочки и рыболовная корзинка, безмолвныя напоминанія о кратковременныхъ минувшихъ удовольствіяхъ. За обѣдомъ поданъ вишневый тортъ, половину котораго скушалъ нашъ милый въ два часа, на перекоръ своей печали, и несмотря на то, что сидѣвшія по бокамъ его сестрицы вмѣстѣ съ тортомъ глотали слезы. Вечерняя молитва совершена безъ звуковъ юношескаго голоса. Наступаетъ полночь и съ ней вмѣстѣ глубокая тишина; добрая мать ложится въ постель, но не смыкаетъ глазъ; она думаетъ о томъ, который сладко такъ спитъ и который надолго долженъ оставить свой родной кровъ. Занимается утро; праздники кончились; начались трудъ и работа. Такимъ образомъ эти тополи, постоянно шелестящіе своими листьями, образовали нѣкоторымъ образомъ завѣсу между свѣтомъ и нашими дамами въ Оакгорстъ-гоузѣ. Добродушная мистриссъ Ламбертъ, проходя съ своими дочерьми мимо этой группы деревьевъ, во время отсутствія мужчинъ, близкихъ ея сердцу, всегда становится задумчивою и молчаливою. Она пожелала на серебристыхъ стволахъ тополей вырѣзать любимыя имена; а миссъ Тео, обладавшая въ нѣкоторой степени поэтическимъ дарованіемъ, написала премиленькое стихотвореніе, относительно этихъ деревьевъ, которое восхищенные родители передали напечатать въ повременномъ періодическомъ изданіи.

— Ну, теперь мы скрываемся изъ виду нашихъ дамъ, сказалъ полковникъ, махнувъ надъ головой своей шляпой въ то время, когда вмѣстѣ съ Гарри подъѣхалъ къ повороту дороги. Я знаю, моя жена смотритъ изъ окна, пока мы не повернемъ за этотъ уголъ. Надѣюсь, мистеръ Варрингтонъ, вы еще разъ посмотрите и на эти деревья и на тотъ домъ. Быть можетъ случится, что сыновья мои пріѣдутъ на праздники, и тогда вамъ будетъ веселѣе.

— Въ вашемъ домѣ, сэръ, я былъ такъ счастливъ, что не хотѣлъ бы быть счастливѣе, отвѣчалъ мистеръ Варрингтонъ: — полагаю, вы позволите мнѣ сказать, что, оставивъ вашъ домъ, я какъ будто оставилъ старыхъ друзей.

— Пріятель, въ домѣ котораго мы будемъ сегодня ужинать, имѣетъ сына. Это тоже старый другъ нашего семейства; и жена моя, страшная любительница устроивать брачные союзы, рѣшила, что одна изъ дочерей должна быть женой молодаго полковника, но полковникъ вздумалъ влюбиться гдѣ-то въ другомъ мѣстѣ.

Мистеръ Варрингтонъ вздохнулъ.

— Это бываетъ и съ другими. Это дѣлалось еще до Агамемнона.

— Извините, сэръ: вѣрно этого джентльмена зовутъ Ага…. Ага…? Я рѣшительно не могу выговорить, смиренно сознался молодой путешественникъ.

— О, нѣтъ! имя этого джентльмена, Джэмсъ Вульфъ, съ улыбкой отвѣчалъ полковникъ. Онъ еще молодой человѣкъ; ему нѣтъ и тридцати лѣтъ; а такихъ людей принято считать молодыми. Онъ самый молодой подполковникъ въ арміи, разумѣется, за исключеніемъ нѣсколькихъ десятковъ лицъ изъ нашей аристократіи, которыя получаютъ чины скорѣе, чѣмъ мы, люди скромнаго происхожденія.

— Да, да; конечно! говоритъ молодой спутникъ полковника, руководимый колоніальными понятіями объ аристократическомъ первенствѣ.

— Я видѣлъ, какъ онъ командовалъ капитанами, очень храбрыми капитанами, которые тридцатью годами его старше, и которые не имѣли ни его достоинствъ, ни заслугъ, ни счастія. Но, при всемъ его счастіи, ему никто не завидуетъ, напротивъ, многіе изъ насъ признаютъ надъ собой его превосходство. въ нашемъ старомъ полку всѣ его знаютъ и всѣ любятъ. Онъ отличный воинъ, образованный человѣкъ, превосходно знаетъ многіе языки.

Гарри снова вздохнулъ.

— Да, сказалъ онъ съ видомъ величайшей покорности, теперь я вижу и понимаю, до какой жалкой степени пренебрегалъ я своею молодостью, и пріѣхалъ въ Англію совершеннѣйшимъ невѣждой. Еслибъ былъ живъ мой милый братъ, онъ былъ бы лучшимъ, чѣмъ я, представителемъ нашего имени и нашей колоніи. Джоржъ былъ образованный человѣкъ; Джоржъ былъ музыкантъ, Джоржъ могъ бесѣдовать съ ученѣйшими людьми въ нашей колоніи, и я нисколько не сомнѣваюсь, что онъ занялъ бы и въ здѣшнемъ обществѣ не послѣднее мѣсто. Знаете ли, сэръ, я чрезвычайно радъ, что пріѣхалъ въ отечество, и въ особенности къ вамъ: покрайней мѣрѣ я теперь вижу, до какой степени я пустъ и необразованъ.

— Если вы сознаете въ себѣ свои недостатки, то это уже большой шагъ впередъ, съ улыбкой сказалъ полковникъ.

— Дома, особливо въ послѣднее время, и именно со времени потери брата, я обыкновенно считалъ себя превосходнѣйшимъ молодымъ человѣкомъ, и нисколько не сомнѣваюсь, что всѣ, окружавшіе меня, льстили мнѣ. Теперь я умнѣе…. полагаю, что умнѣе, хотя быть можетъ ошибаюсь и снова начинаю хвастаться. У насъ въ колоніи все наше дворянство живетъ безъ всякаго образованія, и если имѣетъ о чемъ понятіе, такъ это о собакахъ, лошадяхъ, пари и играхъ. Я бы желалъ знать болѣе о книгахъ и менѣе объ этихъ предметахъ.

— Зачѣмъ же? Собаки и лошади въ своемъ родѣ тоже очень хорошія книги; мы и изъ нихъ можемъ почерпать много истины. Не всѣ люди созданы быть учеными; нѣкоторые изъ нихъ могутъ быть достойными гражданами и джентльменами, несмотря на свое невѣжество. Согласитесь, нельзя же быть всѣмъ учеными, или занимать первое мѣсто въ мірѣ. Его королевское высочество — главнокомандующій, Мартинъ Ламбертъ — полковникъ, а Джэкъ Гонтъ, который ѣдетъ позади, былъ рядовымъ, а теперь онъ очень честный и хорошій грумъ. Такимъ образомъ мы всѣ по мѣрѣ силъ и способностей своихъ приносимъ лепту на пользу общую, занимаемъ ли мы высокое положеніе въ обществѣ или низкое. И какъ опредѣлить, что значитъ высокое положеніе и что низкое? Скребница Джэка, мои эполеты, или маршальскій жезлъ, развѣ нельзя считать равными относительно общественной пользы? Когда я началъ жизнь, el militave non sine — все равно, что бы это ни значило, я мечталъ объ отличіяхъ и почестяхъ; теперь я думаю о своихъ обязанностяхъ и о тѣхъ существахъ, съ которыми разстались мы нѣсколько часовъ тому назадъ. Однако, поѣдемте скорѣе, иначе мы не поспѣемъ въ Вестергэмъ раньше ночи.

Въ Вестергэмѣ наши друзья радушно были приняты величавой матроной, старымъ воиномъ, служебныя воспоминанія котораго простирались лѣтъ за сорокъ пять назадъ, и сыномъ этихъ джентльмена и лэди, подполковникомъ полка Кингсли, стоявшаго въ Мэйдстонѣ, откуда молодой полковникъ пріѣхалъ на короткое время. Гарри съ любопытствомъ смотрѣлъ на этого офицера, который, хотя и былъ очень молодъ, но видѣлъ, какъ говорится, много службы, и пріобрѣлъ превосходную репутацію. Въ его лицѣ мало было прекраснаго. Онъ былъ очень худощавъ и очень блѣденъ, волосы его имѣли рыжеватый цвѣтъ, его носъ и скулы были вздернуты; но за то онъ былъ очень почтителенъ къ старшимъ, любезенъ, искрененъ и радушенъ къ друзьямъ; его разговоръ отличался необыкновеннымъ одушевленіемъ, а это обстоятельство заставляло слушателей забывать и даже любоваться его весьма обыкновенной наружностью.

Мистеръ Варрингтонъ ѣдетъ въ Тонбриджъ? Нашъ Джэмсъ будетъ ему спутникомъ, сказала хозяйка дома, и за ужиномъ шептала что-то полковнику Ламберту, причемъ полковникъ отъ времени до времени улыбался и выразительно прищуривалъ глаза. Наконецъ онъ налилъ рюмку и провозгласилъ тостъ за здоровье «миссъ Лоутеръ.»

— Отъ всей души! вскричалъ пламенный полковникъ и осушилъ рюмку до послѣдней капли.

Мама прошептала полковнику, что Джэмсъ хочетъ свататься за миссъ Лоутеръ, и что фамилія этой лэди принадлежитъ къ знаменитѣйшимъ на сѣверѣ королевства.

— Если бы она была даже дочь Карла Великаго, восклицаетъ Ламбертъ: я и тогда бы сказалъ, что она не стоитъ такого жениха, какъ Джэмсъ Вульфъ, не стоитъ сына такой матери, какъ мистриссъ Вульфъ.

— Мистеръ Ламбертъ не сказалъ бы этого, если бы зналъ ее, возразилъ молодой полковникъ.

— Ну да; разумѣется; она — неоцѣненный перлъ, а ты — ровно ничего, восклицаетъ мама. Напрасно ты такъ думаешь. Я рѣшительно одного мнѣнія съ полковникомъ Ламбертомъ. Еслибъ она принесла въ приданое весь Кумберлэндъ, я бы сказала, что это справедливая дань нашему Джэмсу. Эти молодые люди всегда такъ дѣлаютъ, мистеръ Варрингтонъ. Мы ихъ нянчаемъ, возимся около нихъ во время лихорадки, кори, коклюша и оспы; когда отправляемъ на службу въ армію или на флотъ, не спимъ ночей, думая о нихъ; сокрушаемся, разставаясь съ ними, видимъ ихъ дома какую нибудь недѣлю, много двѣ, втеченіе года, а можетъ быть и десяти лѣтъ, и что же? послѣ всѣхъ нашихъ заботъ, послѣ попеченій, вдругъ является красавица съ свѣтлыми глазками, отнимаетъ отъ насъ дѣтище и мы остаемся забытыми.

— А скажи-ко, мой другъ, какимъ образомъ сама ты вышла замужъ за отца Джэмса? сказалъ полковникъ Вульфъ-старшій. И почему ты не осталась дома съ своими родителями?

— Потому, я полагаю, что отецъ Джэмса былъ подагрикъ и нуждался въ комъ нибудь, кто бы ухаживалъ за нимъ; а ужь никакъ не потому, что я его полюбила, отвѣчаетъ лэди.

Въ подобныхъ разговорахъ, дышащихъ непринужденностью, чистосердечіемъ и добродушіемъ прошелъ весь вечеръ.

На другое утро полковникъ Ламбертъ съ множествомъ ласковыхъ выраженій къ молодому виргинцу, своему недавнему гостю, передалъ его на попеченіе мистера Вульфа, и повернулъ свою лошадь на дорогу къ дому, между тѣмъ какъ два джентльмена поскакали къ тонбриджскимъ минеральнымъ водамъ. Вульфъ спѣшилъ прибыть къ этому мѣсту; Гарри Варрингтонъ, напротивъ, не очень торопился; мало того, когда полковникъ поѣхалъ домой, Гарри мысленно провожалъ его, и пламенно желалъ снова очутиться въ гостинной Оакгорстъ-гоуза, гдѣ онъ провелъ три дня въ невозмутимомъ спокойствіи. Мистеръ Вульфъ соглашался съ горячими похвалами Гарри мистеру Ламберту, его женѣ, его дочерямъ и всему этому превосходному семейству. «Имѣть такое хорошее имя и жить такъ, какъ живетъ полковникъ Ламбертъ, говорилъ Вульфъ: — это, мнѣ кажется, верхъ человѣческаго счастія».

— А почести, а слава? спросилъ Варрингтонъ: — не ужьли онѣ не имѣютъ для васъ никакого значенія? неужьли вы согласились бы отъ нихъ отказаться?

— Когда-то и онѣ были моими постоянными и лучшими грезами, отвѣчалъ полковникъ съ совершенно другими понятіями о счастіи: — въ настоящее же время мои желанія ограниченнѣе. Теперь я хотѣлъ бы одного спокойствія, хотѣлъ бы читать книги, имѣть жену, которая любила бы меня, и нѣсколько дѣтей, чтобы качать ихъ на моихъ колѣнахъ. Для меня, мистеръ Варрингтонъ, это было бы настоящимъ блаженствомъ. Истинная любовь выше всякой славы; спокойный очагъ, съ любящей васъ и любимой вами женщиной подлѣ него — это величайшее благо, которое боги низпосылаютъ намъ.

Гарри живо представилъ себѣ картину, набросанную наскоро его спутникомъ. Онъ сказалъ «да» на слова молодаго полковника, но послѣдній замѣтилъ по выраженію лица Гарри, что согласіе это было принужденное.

— Вы говорите «да» такимъ тономъ, какъ будто спокойный очагъ и любимая женщина вамъ вовсе не нравятся.

— Дѣло въ томъ, полковникъ, что есть и другіе предметы, которые могутъ интересовать молодаго человѣка. Вы уже шестнадцать лѣтъ обращаетесь въ свѣтѣ, а я всего нѣсколько мѣсяцевъ, какъ оторвался отъ привязи къ матери. Еслибъ я побывалъ въ нѣсколькихъ компаніяхъ, какъ вы, отличился въ нихъ, какъ мистеръ Вульфъ, и заставилъ говорить о себѣ въ свѣтѣ, я бы, конечно удалился изъ него.

На это возраженіе мистеръ Вульфъ, сердце котораго было наполнено совсѣмъ другими чувствами, пустился въ дальнѣйшія похвалы супружеской жизни; прочиталъ цѣлую рапсодію о красотѣ и достоинствахъ предмета любви своей. Тема эта, конечно, имѣла глубокій интересъ для полковника, но, по всѣмъ вѣроятіямъ, не для его слушателя, котораго взглядъ на супружескую жизнь былъ въ нѣкоторой степени мрачный и печальный. Съ наступленіемъ пріятнаго послѣполудня путешествіе кончилось. Съ молодыми людьми не случилось никакого несчастія, ни приключенія, кромѣ развѣ ошибки, сдѣланной Гарри Варрингтономъ въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Тонбриджа, гдѣ ихъ остановили два всадника, на которыхъ Гарри бросился было съ пистолетомъ въ рукѣ, принявъ ихъ за разбойниковъ. Полковникъ Вульфъ расхохотался и попросилъ мистера Варрингтона поберечь свой огонь, потому что эти люди были не болѣе, какъ агенты содержателя гостинницы, а вовсе не разбойники (если они и грабили, то не на большихъ дорогахъ, а тамъ, гдѣ указывало ихъ ремесло). Гумбо, лошадь котораго полетѣла въ сторону при этомъ замѣчательномъ обстоятельствѣ, возвратился къ своему господину послѣ громкихъ и продолжительныхъ призывовъ. Наконецъ два джентльмена въѣхали въ маленькій городокъ, остановились въ гостинницѣ и потомъ порознь отправились отъискивать лэди, посѣтить которыхъ пріѣхали.

Мистеръ Варрингтонъ нашелъ, что его тетушка занимала прекрасную квартиру, съ толпой лондонскихъ лакеевъ, охранявшихъ ея пріемную залу, и провожавшихъ ея портшезъ, когда она выходила изъ дому. Баронесса приняла Гарри съ необычайнымъ радушіемъ. Лэди Маріи не было дома. Сожалѣлъ ли молодой джентльменъ объ ея отсутствіи, маскировалъ ли онъ свои чувства и обратила ли мадамъ де-Бернштэйнъ на это свое вниманіе, — не знаю.

Когда племянникъ раскланивался съ баронессой, въ гостинной послѣдней сидѣли какой-то франтъ въ вычурномъ нарядѣ, образецъ котораго Гарри видѣлъ впервые, и двѣ вдовы, въ огромныхъ фижмахъ и съ обиліемъ румянъ. Баронесса отрекомендовала молодаго человѣка этимъ особамъ, называя его племянникомъ, молодымъ виргинскимъ крезомъ, о которомъ онѣ уже слышали. Она говорила объ обширности его имѣній, не уступавшихъ въ величинѣ Кентскому графству, и, судя по описаніямъ, несравненно его плодороднѣйшихъ; упомянула, что ея полусестру называютъ въ Виргиніи принцессой Покахонтасъ. Мадамъ Беатриксъ была неутомима въ своихъ похвалахъ матери и сыну, до безконечности увеличивала ихъ богатства и прекрасныя достоинства. Франтъ пожалъ руку молодому человѣку и изъявилъ восторгъ, что имѣетъ честь съ нимъ познакомиться. Пышныя лэди хвалили скромнаго юношу такъ громко, что бѣдняжка не зналъ куда дѣваться съ своимъ румянцемъ. Наконецъ онѣ удалились, спѣша сообщить тонбриджскому обществу новость о его прибытіи, и маленькой городокъ вскорѣ зажужжалъ о богатствѣ, о воспитаніи и прекрасной наружности молодаго виргинца.

— Лучшей минуты для своего пріѣзда ты не могъ выбрать, мой другъ, сказала баронесса племяннику, когда посѣтители удалились съ обычными поклонами и любезностями. Эти три особы имѣютъ самые гибкіе и дѣятельные языки на минеральныхъ водахъ. О’нѣ будутъ трубить о твоихъ прекрасныхъ качествахъ во всѣхъ обществахъ, которыя посѣщаютъ. Я отрекомендовала тебя уже сотнямъ народу и, да проститъ мнѣ небо! говорила страшный вздорь, относительно виргинской географіи, стараясь описать ваше помѣстье. Правда, оно обширно, но я ужь, кажется, черезъ чуръ преувеличила: наполнила его всѣми родами удивительныхъ животныхъ, рудниками, пряными растеніями; чуть ли даже не сказала о брильянтахъ. Что касается до негровъ, то я надѣлила твою мать цѣлыми полчищами; представила ее настоящей принцессой, господствующей надъ великолѣпнымъ владѣніемъ. Итакъ она имѣетъ богатѣйшее имѣніе: не могу сказать на сколько сотъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ простираются ея годовые доходы, но нисколько не сомнѣваюсь, что они очень велики. Пожалуйста безъ гримасъ! Съ этого дня вамъ будутъ льстить, какъ никогда еще не льстили во всю вашу жизнь.

— Но, мадамъ, къ чему же это поведетъ? спросилъ молодой джентльменъ. Я не вижу причины, почему мнѣ должно слыть за богача и окружать себя лестью.

— Во-первыхъ, сэръ, вы не должны противорѣчить старой своей теткѣ, которая вовсе не имѣетъ желанія остаться въ дурахъ передъ ея обществомъ. А что касается до вашей репутаціи, то надо вамъ сказать, что, по прибытіи сюда, мы нашли ее здѣсь совершенно готовою. Лондонская газета какими-то путями прослышала о васъ и вышла въ свѣтъ съ описаніемъ огромныхъ богатствъ молодаго джентльмена, недавно пріѣхавшаго изъ Виргиніи, племянника милорда Кастльвуда. Весь свѣтъ съ нетерпѣніемъ хочетъ увидѣть тебя. Завтра иди пожалуйста въ церковь, и тамъ ты увидишь, что вся конгрегація отвернется отъ своихъ молитвенниковъ и оставитъ молитвы, чтобы поклониться золотому тельцу въ лицѣ твоей особы. Ради Бога ты не разочаруй ихъ, не заставь меня краснѣть передъ ними?

— Но скажите же мнѣ, тетушка, какая можетъ быть польза отъ этой репутаціи? снова спросилъ Гарри.

— Вотъ какая, мой другъ. Ты вступаешь въ свѣтъ, и золотой ключъ отворитъ въ немъ всѣ двери для тебя. Считаться, иль быть богачемъ — одно и тоже. Тебѣ не нужно тратить много денегъ. Люди будутъ говорить, что ты ихъ копишь, а молва объ алчности принесетъ тебѣ скорѣе пользу, чѣмъ вредъ. Ты увидишь, какъ сладко будутъ улыбаться тебѣ маменьки и какія милые книксены будутъ дѣлать ихъ дочери! Пожалуйста не удивляйся! Будучи молодой женщиной я сама дѣлала, что дѣлаютъ въ свѣтѣ другіе, и не одной отчаянной попыткой старалась показать себя въ выгодномъ свѣтѣ, чтобъ выиграть хорошую партію. Твоя бѣдная бабушка, эта праведная душа съ маленькою слабостію относительно ревности, не рѣдко бранила меня и говорила, что я предана душою свѣтскимъ удовольствіямъ. Да, мой другъ! Да вѣдь и свѣтъ преданъ тѣмъ же удовольствіямъ; мы должны служить ему, чѣмъ онъ служитъ намъ, и отдавать ему ничто за ничто. Мистеръ Генри Эсмондъ Варрингтонъ — не могу не любить первыхъ двухъ именъ, несмотря на то, что я старуха; безъ этой уловки, вы, по пріѣздѣ сюда или въ Лондонъ, были бы ничто. Наша протекція помогла бы вамъ весьма немного. Наша фамилія имѣетъ мало кредита и, entre nous, еще менѣе репутаціи. Полагаю, вамъ извѣстно, что съ 1745 года Кастльвудъ потерялъ къ себѣ всякое довѣріе, и съ тѣхъ поръ совершенно разорился игрой?

Гарри ничего не слышалъ ни о лордѣ Кастльвудѣ, ни о его репутаціи.

— Ему немногое можно было проигрывать, но онъ проигралъ все и даже болѣе: его жалкое имѣнье все въ залогѣ. Чтобы достать денегъ, онъ поднимался на всевозможныя хитрости: по временамъ онъ приходилъ въ такое отчаяніе, что я боялась за свои брильянты, и потому пріѣзжала въ Кастльвудъ и уѣзжала оттуда, оставляя ихъ дома. Ужасно, мой другъ, не правда ли, отзываться такимъ образомъ о своемъ племянникѣ? Впрочемъ, Гарри, ты тоже мой племянникъ; но ты не испорченъ еще свѣтомъ, и я хочу предостеречь тебя отъ его порочности. Я слышала о твоихъ игорныхъ связяхъ съ Виллемъ и проповѣдникомъ, но они безвредны, мнѣ даже говорили, что ты ихъ обыгралъ. Еслибъ ты игралъ съ Кастльвудомъ, то, повѣрь, не имѣлъ бы подобнаго счастія; а ты бы навѣрное сталъ съ нимъ играть, еслибы твоя старая тетка не предупредила милорда Кастльвуда — не завлекать тебя.

— Зачѣмъ же вы такъ обо мнѣ безпокоились, мадамъ?

— Я отвела его когти отъ тебя; будь благодаренъ, что изъ берлоги этого чудовища ты вышелъ съ мясомъ на костяхъ! Другъ мой, азартныя игры — это гибельная страсть, наслѣдственная въ нашей фамиліи. Мой бѣдный братъ игралъ; обѣ жены его играли, особливо послѣдняя, которой не на что было бы жить въ Лондонѣ, еслибы не ночныя собранія въ ея домѣ и не деньги за карты. Я боялась оставить тебя одного въ Кастльвудѣ: страсть къ игрѣ развита въ нихъ сильно, они напали бы на тебя и ощипали бы дочиста; потомъ напали бы другъ на друга и нападеніе ихъ обратилось бы въ настоящее грабительство. Отъ своего мѣста при дворѣ бѣдный мой племянникъ ничего не имѣетъ; такое же точно счастіе Вилля, Маріи и ея сестры.

— Неужели и онѣ любятъ карты?

— Нѣтъ, надо отдать справедливость бѣдной Молли, — она не пристрастна къ игрѣ; но маленькая Фанни, когда бываетъ въ Лондонѣ, то готова, кажется, потерять зрѣніе, смотря на игру. Я знаю, сэръ, что значить страсть къ игрѣ; не удивляйся, мой другъ! Я сама не избѣжала этой болѣзни, какъ кори, въ дѣтскомъ возрастѣ, и по сіе время не излечилась. Впрочемъ, для бѣдной старухи, кромѣ этого развлеченія, ничего больше не осталось. Сегодня вечеромъ ты увидишь за моими столами игру высокую. Тс! мой другъ! Это мое удовольствіе; безъ него я скучала въ Кастльвудѣ! Тамъ я не могла играть на интересъ ни съ племянницами, ни съ ихъ матерью. Проигравъ, онѣ бы мнѣ не заплатили. Я сочла за лучшее, заранѣе предупредить тебя, чтобы ты не ужаснулся, сдѣлавъ это открытіе. Безъ картъ я не могу жить, — это правда.

Гарри Варрингтонъ, любившій карты, пѣтушьи бои, пари и всякаго рода удовольствія, производившія въ душѣ сильныя ощущенія, нѣсколько дней тому назадъ, именно, когда еще находился между кастльвудскими родственниками, разсмѣялся бы надъ этимъ признаніемъ. Въ семействѣ, куда судьба закинула бѣднаго юношу, смѣялись надъ такими предметами, на которые другіе люди смотрятъ серьёзно. Здѣсь смѣялись надъ вѣрой и честностью; не вѣрили въ непорочность жизни; самолюбіе считали качествомъ весьма обыкновеннымъ; о священныхъ обязанностяхъ говорили съ пренебреженіемъ; поощряли порокъ и находили хорошую сторону во всемъ дурномъ и порочномъ. Это не были фарисеи: они не лицемѣрили, не показывали изъ себя людей добродѣтельныхъ, не бросали камней въ обличенныхъ грѣшниковъ: нѣтъ! они улыбались, пожимали плечами и проходили дальше. Члены этого семейства ни на волосъ не считали себя лучше своихъ ближнихъ, а между тѣмъ ненавидѣли ихъ отъ чистаго сердца; они жили въ добромъ согласіи съ сосѣдями и говорили о нихъ и о ихъ женахъ самыя грязныя, самыя пасквильныя вещи; они пользовались всѣмъ, что попадало имъ подъ руку. Само собою разумѣется, въ настоящее время нѣтъ подобныхъ людей; человѣческая природа измѣнилась много втеченіе минувшихъ ста лѣтъ. Покрайней мѣрѣ игра въ карты замѣтно вышла изъ моды, — это не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію. Въ настоящее время едва ли найдется шесть лэди въ модномъ лондонскомъ свѣтѣ, которыя знаютъ разницу между пиковымъ и трефовымъ тузами.

— Воображаю, какая должна быть ужасная скука между этими пустыми людьми и въ этой деревушкѣ, гдѣ мы тебя оставили…. впрочемъ, надѣюсь, эти дикари были очень добры къ тебѣ, дитя мое! сказала мадамъ де-Бернштэйнъ, потрепавъ щеку молодаго человѣка своей миленькой старой ручкой.

— Они были очень добры, и вовсе не такъ скучны, мадамъ, какъ вы воображаете. Я нахожу, что это превосходнѣйшіе люди въ мірѣ! сказалъ Гарри, весь вспыхнувъ.

Тонъ тетушки и слова показались Гарри оскорбительными. Онъ не могъ слышать, чтобы кто либо отзывался или думалъ дурно о его новыхъ друзьяхъ. Молодой виргинецъ не хотѣлъ, чтобы они находились въ подобномъ обществѣ.

Старая лэди, властолюбивая и раздражительная, намѣревалась было отразить нанесенный ударъ, но мелькнувшая мысль принудила ее остановиться. Тамъ двѣ дѣвочки, подумала она: больной молодой человѣкъ…. интересный незнакомецъ…. вѣроятно, онъ влюбился въ одну изъ нихъ.

И мадамъ де-Бернштэйнъ злобно посмотрѣла на лэди Марію, которая въ этотъ моментъ вошла въ гостиную.

Конецъ первой части.

↑ Ruler млѣетъ двоякое значеніе: наставникъ и линѣйка. Джоржъ и Гарри приняли это слово въ послѣднемъ значеніи.
↑ Man of war прямое значеніе этихъ словъ — военный корабль; но въ букальномъ переводъ — военный человѣкъ.
↑ Terrapin, родъ черепахи.
↑ Persians Персіяне, Prussians Прусаки; Гарри Варрингтонъ, по близкому созвучію словъ, а частію и по невѣжеству, смѣшиваетъ одну націю съ другою.

[1] Ruler млѣетъ двоякое значеніе: наставникъ и линѣйка. Джоржъ и Гарри приняли это слово въ послѣднемъ значеніи.

[2] Man of war прямое значеніе этихъ словъ — военный корабль; но въ букальномъ переводъ — военный человѣкъ.

[3] Terrapin, родъ черепахи.

[4] Persians Персіяне, Prussians Прусаки; Гарри Варрингтонъ, по близкому созвучію словъ, а частію и по невѣжеству, смѣшиваетъ одну націю съ другою.

[1]

[2]

[3]

[4]

Виригинцы (Теккерей; Бутузов)/Часть первая/ДО

ВИРГИНЦЫ

1858

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I. ВЪ КОТОРОЙ ОДИНЪ ИЗЪ ВИРГИНЦЕВЪ ПОСѢЩАЕТЪ ДОМЪ СВОИХЪ ПРЕДКОВЪ.

ГЛАВА II. ВЪ КОТОРОЙ ГАРРИ ДОЛЖЕНЪ ЗАПЛАТИТЬ ЗА УЖИНЪ.

ГЛАВА III. ЭСМОНДЫ ВЪ ВИРГИНІИ.

ГЛАВА IV, ВЪ КОТОРОЙ ГАРРИ НАХОДИТЬ НОВУЮ РОДСТВЕННИЦУ.

ГЛАВА V. СЕМЕЙНЫЯ РАСПРИ.

ГЛАВА VI. ВИРГИНЦЫ ВСТУПАЮТЪ ВЪ СВѢТЪ.

ГЛАВА VII. ПРИГОТОВЛЕНІЯ КЪ ВОЙНѢ.

ГЛАВА VIII, ВЪ КОТОРОЙ ДЖОРЖЪ СТРАДАЕТЪ ОТЪ ОБЫКНОВЕННОЙ БОЛѢЗНИ.

ГЛАВА IX. ГОСТЕПРІИМСТВО.

ГЛАВА X. ЖАРКІЙ ВЕЧЕРЪ.

ГЛАВА XI, ВЪ КОТОРОЙ ДВА ДЖОРЖА ПРИГОТОВЛЯЮТСЯ КЪ КРОВАВОЙ ВСТРѢЧѢ.

ГЛАВА XII. ВѢСТИ ИЗЪ ЛАГЕРЯ.

ГЛАВА XIII. БЕЗПОЛЕЗНЫЕ ПОИСКИ.

ГЛАВА XIV. ГАРРИ ВЪ АНГЛІИ.

ГЛАВА XV. ВОСКРЕСЕНЬЕ ВЪ КАСТЛЬВУДѢ.

ГЛАВА XVI, ВЪ КОТОРОЙ ГУМБО ПОКAЗЫBАЕТЪ УМѢНЬЕ ВЛАДѢТЬ СTАРИННЫМЪ АНГЛІЙСКИМЪ ОРУЖІЕМЪ.

ГЛАВА XVІІ. ПОПАЛИ НА СЛѢДЪ!

ГЛАВА XVIII. СТАРАЯ ИСТОРІЯ.

ГЛАВА XIX. ЛЮБОВЬ И СЧАСТЬЕ.

ГЛАВА XX. ЛЕГКОЕ ПАДЕНІЕ.

ГЛАВА XXI. САМАРИТЯНЕ.

ГЛАВА XXII. ВЪ ГОСПИТАЛѢ.

ГЛАВА XXIII. ПРАЗДНИКИ.

ГЛАВА XXIV. ПО ДОРОГѢ ОТЪ ОАКГОРСТА ДО ТОНБРИДЖА.