Виригинцы (Теккерей; Бутузов)/Часть вторая/ДО

Виригинцы — Часть вторая
авторъ Уильям Теккерей, пер. В. В. Бутузовъ (1822—1868)

Оригинал: англ. The Virginians, опубл.: 1858. — Источникъ: az.lib.ru

ВИРГИНЦЫ

РОМАНЪ МИНУВШАГО СТОЛѢТІЯ

B. М. ТЕККЕРЕЯ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
1858

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.
НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ.

Кузина Марія явилась сопровождаемая двумя садовниками съ корзинами цвѣтовъ, которыми предполагалось украсить гостиную, по случаю ожидаемаго прибытія гостей къ мадамъ де-Бернштэйнъ. Три лакея въ ливреяхъ, пышно-обшитыхъ пестрыми гарусными тесьмами, несли каждый по два ломберныхъ стола. Метрдотель въ чорномъ кафтанѣ и парикѣ съ косичкой, затянутой въ шолковый мѣшокъ, съ пыльными кружевными манжетами, и вообще въ нарядѣ, которому недоставало только шпаги, слѣдовалъ за лакеями, неся связки восковыхъ свѣчей. Онъ разставилъ ихъ по двѣ на ломберный столъ и въ серебряные канделябры на панельныхъ стѣнахъ, освѣщенныхъ въ эту минуту косвенными лучами солнца. Зеленый лугъ съ его скалами, купами деревьевъ и зданіями, утопали въ золотистой мглѣ вечерняго солнца. Группы разноцвѣтныхъ фигуръ въ фижмахъ, пудрѣ и парчѣ бродили по лугу и своею тѣнью испещряли гладкую его поверхность. Изъ оконъ баронессы, на противоположной сторонѣ улицы, виднѣлось зданіе минеральныхъ водъ, въ которомъ была безпрерывная ярмарка, и при этомъ, разумѣется, постоянно раздавались возгласы, говоръ и шумъ веселаго общества. Здѣсь, въ усладу посѣтителей водь, игралъ хоръ музыкантовъ. Главную гостиную мадамъ де-Бернштэйнъ нельзя было назвать уединенной комнатой, соединявшей въ себѣ удобства для кабинета; для тѣхъ, кто любитъ шумъ, разгулъ, яркій перекрестный свѣтъ, и видъ всего, что происходитъ въ исполненномъ жизни и дѣятельномъ мѣстѣ, пріятнѣе этой квартиры невозможно пожелать.

Когда въ окнахъ милэди показывались огни, то проходящіе знали очень хорошо, что у мадамъ де-Бернштэйнъ собраніе любителей карточной игры, и что доступъ въ это собраніе не былъ сопряженъ съ большими затрудненіями. Кстати, говоря о давнопрошедшемъ, мнѣ кажется, нелишнимъ будетъ прибавить, что ночная жизнь общества, столѣтіе тому назадъ, была жизнію темною. Въ ту пору не было одной восковой свѣчи вмѣсто десяти, которыя мы видимъ теперь въ гостиной всякой лэди, не говоря уже ни слова о газовомъ и какихъ-нибудь другихъ удивительныхъ освѣщеніяхъ въ клубахъ. Въ ту пору отвратительное плывучее сало, освѣщая комнаты и корридоры, наполняло ихъ копотью и зловоніемъ. Въ театрѣ, напримѣръ, состояло немаловажное должностное лицо, въ прямую и единственную обязанность котораго вмѣнялось снимать со свѣчей нагаръ. Возьмите каррикатуры Гогарта и посмотрите, какъ мрачны онѣ, и до какой степени всѣ его банкеты запачканы саломъ! Въ «Свадьбѣ по модѣ» и въ великолѣпныхъ салонахъ лорда виконта Скондерфильда, гдѣ онъ и его жена, по окончаніи бала, зѣваютъ передъ пораженнымъ ужасомъ дворецкимъ, — тамъ всего только восемь свѣчей, по одной на двухъ ломберныхъ столахъ и полдюжины въ мѣдныхъ подсвѣчникахъ. Въ настоящее время вдвое болѣе зажжетъ свѣчей какой-нибудь Джекъ Брайфлессъ, пригласивъ къ себѣ пріятелей на устрицъ и пиво. Будемъ же утѣшаться мыслію, что Людовикъ XIV при всемъ блескѣ, которымъ онъ старался окружить себя, давалъ пиршества въ потьмахъ; будемъ благословлять мистера Прайса и другихъ благодѣтелей и освѣтителей человѣческаго рода за изгнаніе изъ нашихъ гостиныхъ отвратительнаго сала.

Итакъ Марія вошла въ гостиную съ цвѣтами (она сама была прелестнѣйшимъ цвѣткомъ!), наполнила розами, гвоздикой, резедой, и т. д., вазы, разставленныя тамъ и сямъ, и украсила комнату, употребивъ для этого всѣ свои познанія въ искусствѣ по части орнаментальной. Любуясь то одною вазой, то другою, она въ тоже время бросала робкіе взгляды на молодаго кузена Гарри, нѣжному румянцу котораго позавидовала бы всякая молодая женщина. По всему было видно, что Марія выжидала минуты, когда удалится ея тетка; но баронесса продолжала сидѣть въ своемъ креслѣ и, опираясь на черепаховую трость, повелительнымъ тономъ отдавала лакеямъ приказанія, гнѣвно нападала то на одного изъ нихъ, то на другаго; бранила Тома за заплаты на его чулкахъ, Джона за излишній слой жиру, которымъ намазаны были его волосы, словомъ, каждымъ движеніемъ, каждымъ восклицаніемъ она выражала свое господство и власть. Здѣсь мы сдѣлаемъ одно замѣчаніе, относительно этихъ несчастныхъ созданій, относительно лакеевъ, существовавшихъ столѣтіе назадъ: они спали по двое на одной постели, помѣщались четверо въ одной комнатѣ, имѣвшей близкое сходство съ подваломъ, и обмывали съ себя грязь въ такихъ корытахъ, какія въ настоящее время едва ли можно увидѣть гдѣ нибудь, въ Лондонѣ, кромѣ развѣ казармъ, въ которыхъ помѣщается гвардія ея величества.

Если Марія разсчитывала и надѣялась на свиданіе съ кузеномъ безъ постороннихъ свидѣтелей, то ея нѣжное, любящее сердце и ея надежды остались обманутыми.

— Куда ты отправишься обѣдать, Гарри? спрашиваетъ мадамъ де-Бернштэйнъ. Марія и я остаемся дома, и къ обѣду у насъ, кромѣ цыпленка, ничего не будетъ. Полагаю, ты пойдешь за лучшій табль-д’отъ. Въ гостинницѣ «Бѣлый Конь», говорятъ, превосходный обѣдъ; минуты черезъ двѣ мы услышимъ его колокольчикъ. Помни, мой другъ, что тебѣ не слѣдуетъ обращать вниманія на издержки: — ты долженъ вести себя, какъ слѣдуетъ сыну принцессы Покахонты. Чемоданы твои отправлены на квартиру, которую я озаботилась нанять, собственно для твоей персоны. Мнѣ кажется, ничего не можетъ быть хорошаго, если моледой человѣкъ станетъ находиться, какъ на привязи, у двухъ старыхъ женщинъ. Неправда ли, Марія?

— Неправда, отвѣчаетъ кузина Гарри, потупивъ томные свои глаза; между тѣмъ какъ въ глазахъ баронессы сіяло торжество.

Я полагаю, что Андромеда не выносила отъ Дракона такой пытки, какую испытывала Марія въ теченіе этихъ пяти или шести дней, и если бы Персей отрубилъ голову Дракону, то, право, ему бы нельзя было вмѣнить такой поступокъ въ чудовищное преступленіе. Но, къ сожалѣнію, при нашемъ Персеѣ не было ни меча, ни щита; онъ только механически смотрѣлъ на суетившихся лакеевъ въ коричневыхъ и синихъ ливреяхъ.

— Здѣсь, къ услугамъ посѣтителей минеральныхъ водъ, всегда бываютъ различные лондонскіе торговцы, портные и пр. Я бы совѣтовала тебѣ, мой другъ, повидаться съ ними; твое платье, надо сказать правду, отстало отъ моды; немного кружевъ….

— Нельзя же мнѣ оставить трауръ, мамъ, сказалъ молодой человѣкъ, взглянувъ на свое траурное платье.

— Въ самомъ дѣлѣ, сэръ! вскричала лэди, приподнявшись съ кресла и опираясь на трость: — если вамъ нравится носить трауръ по братѣ, то носите, пожалуй, до тѣхъ поръ, пока не сдѣлаетесь старѣе самого Маѳусаила. Повѣрьте, въ этомъ я вамъ мѣшать не буду. Я только хочу, чтобъ вы одѣлись, какъ одѣваются другіе, чтобы ваша наружность была достойна вашего имени.

— Мадамъ, сказалъ мистеръ Варрингтонъ, стараясь при этомъ выказать все свое достоинство: — кажется, я ничего еще не сдѣлалъ, что могло бы служить позоромъ моему имени.

Почему старуха баронесса вдругъ замолчала, и съ выраженіемъ испуга сдѣлала движеніе, какъ будто уклоняясь отъ удара? Мы умолчимъ объ этомъ. Подобнаго рода сцены, въ которыхъ скрещались шпаги, съ быстротою молніи наносились и отпарировались удары, нерѣдко повторялись между ней и ея племянникомъ. Храбрость, которую Гарри оказывалъ передъ ней, нисколько не уменьшала ея любви къ своему племяннику.

— Я думаю, сэръ, и бѣлье нѣсколько потоньше того, которое на васъ надѣто, не можетъ послужить позоромъ вашему имени, сказала баронесса съ принужденнымъ смѣхомъ.

Гарри сдѣлалъ поклонъ и покраснѣлъ. Надѣтая на немъ сорочка была радушнымъ подаркомъ отъ его оакгорстскихъ друзей. Ему пріятно было носить ее: она напоминала ему о его новыхъ друзьяхъ, столь добрыхъ, невинныхъ, ласковыхъ, простосердечныхъ, столь безпредѣльно нѣжныхъ; она производила въ немъ убѣжденіе, что никакое зло не въ состояніи коснуться его, пока онъ облеченъ въ нее. Гарри сказалъ, однакожъ, что на квартирѣ онъ надѣнетъ лучшую свою сорочку.

— И приходите сюда до пріѣзда гостей, сказала мадамъ де-Бернштэйнъ: — Марія и я постараемся найти для васъ манжеты!

Съ этими словами, молодой человѣкъ, сопровождаемый лакеемъ, отправился на новую свою квартиру. Здѣсь онъ нашелъ не только хорошенькія и просторныя комнаты, но и грума для прислуги его особѣ и лакея, на случай, если бы прислуга понадобилась мистеру Гумбо. Не успѣлъ онъ провести нѣсколько минутъ въ своихъ покояхъ, какъ къ нему явились посланные отъ лондонскихъ портнаго и сапожника, съ привѣтствіями отъ своихъ хозяевъ и визитными карточками, на которыхъ значились имена гг. Реньера и Тулла. Гумбо вытащилъ изъ чемодановъ, составлявшихъ скромный гардеробъ мистера Гарри, лучшее платье и самое тонкое бѣлье, которымъ снабдила его бережливая виргинская мать. При одномъ взглядѣ на эти предметы, воображеніе Гарри представило ему картину его роднаго дома, окруженнаго глубокими снѣгами; ему казалось, что онъ слышалъ трескъ пылающаго хвороста въ каминѣ, видѣлъ вокругъ этого камина группу скромныхъ, степенныхъ, углубленныхъ въ рукодѣлье дѣвицъ. Мысль, что платье домашняго покроя не имѣетъ щегольскаго фасона и полотно домашняго приготовленія лишено надлежащей тонкости, въ первый разъ мелькнула въ умѣ молодаго человѣка. Неужели онъ долженъ стыдиться всего, что принадлежало ему или Кастльвуду! Это странно. Въ Виргиніи вошло въ обыкновеніе восхищаться всѣмъ, чтобы ни было сдѣлано, сказано или произведено въ Кастльвудѣ; и мадамъ Эсмондъ, отправляя сына своего въ путешествіе, была убѣждена, что ни одинъ еще молодой джентльменъ не имѣлъ такого гардероба, какъ мистеръ Гарри Варрингтонъ. Правда, платье на немъ сидѣло мѣшковато и фасонъ его поотсталъ отъ моды, но все же молодой человѣкъ, по окончаніи туалета и по выходѣ изъ квартиры, представлялъ собою весьма привлекательную фигуру. Гумбо, подозвавъ портшезъ, шелъ подлѣ него, пока не достигъ вмѣстѣ съ носильщиками табль-д’ота, за которымъ молодой джентльменъ намѣревался обѣдать.

Здѣсь Гарри надѣялся встрѣтить того франта, съ которымъ за нѣсколько часовъ познакомился въ квартирѣ тетки, и который такъ положительно утверждалъ, что «Бѣлый Конь» самое модное мѣсто для обѣда. Онъ назвалъ имя своего знакомца; но содержатель гостинницы и лакеи, съ улыбками и поклонами провожая Гарри въ столовую, увѣряли, что его милость не нуждается ни въ какой другой рекомендаціи, кромѣ своей собственной; они помогли ему снять и повѣсить кафтанъ и шпагу, спросили, какого вина желаетъ онъ къ обѣду; бургонскаго или шампанскаго, и наконецъ посадили его за столь.

«Бѣлый Конь» хотя и считался самой модной гостинницей въ селеніи, но въ этотъ день общество въ ней было далеко немноголюдное. Такое отсутствіе гостей мсьё Барбо, содержатель гостинницы, приписывалъ большому празднеству въ Соммеръ Гиллѣ. И въ самомъ дѣлѣ, когда Гарри вошелъ въ столовую, въ ней было всего только четыре джентльмена. Двое изъ нихъ, кончивъ обѣдъ, пили вино; двое другихъ, молодые люди, находились въ половинѣ обѣда. Надо думать, что содержатель гостинницы, проходя мимо, шепнулъ имъ имя новаго гостя, потому что молодые джентльмены посмотрѣли на Гарри съ нѣкоторымъ любопытствомъ, и даже поклонились ему, въ то время, какъ улыбающійся мсьё Барбо захлопоталъ объ обѣдѣ.

На привѣтъ джентльменовъ мистеръ Варрингтонъ отвѣтилъ поклономъ; при этомъ молодые люди поздравили его съ пріѣздомъ въ Тонбриджъ и выразили надежду, что это мѣстечко понравится ему, когда онъ ознакомится съ нимъ ближе. Послѣ того они улыбнулись и обмѣнялись другъ съ другомъ насмѣшливымъ взглядомъ; но Гарри не понялъ этого взгляда, какъ не понялъ и другаго, болѣе выразительнаго, брошеннаго ими на двухъ другихъ гостей, сидѣвшихъ за бутылкой вина.

Одинъ изъ этихъ гостей былъ одѣтъ въ довольно поношенный бархатный кафтанъ, съ пышными манжетами и золотымъ шитьемъ; на головѣ имѣлъ онъ парикъ съ длинной косичкой, запрятанной въ шолковый мѣшокъ. Другой былъ джентльменъ съ нависшими бровями, съ орлинымъ носомъ, и высокими плечами; сосѣдъ этого господина чрезвычайно громкимъ голосомъ величалъ его милордомъ. Милордъ, потягивая вино, бѣгло взглянулъ на вновь пришедшаго гостя и потомъ обратился къ своему товарищу.

— Итакъ вы знаете племянника этой старухи, знаете этого Креза, котораго ждутъ сюда?

— Слышишь, Джекъ, что тамъ говорятъ? сказалъ одинъ молодой джентльменъ другому.

— Не понимаю я этого языка, сказалъ Джекъ.

Двое пожилыхъ джентльменовъ говорили по-французски.

— Знаю, милордъ! отвѣчаетъ джентльменъ съ длинной косичкой.

— Вы увлечены, любезный баронъ. Онъ былъ здѣсь часа два тому назадъ. Мнѣ сообщили объ этомъ мои люди, лишь только я пришелъ обѣдать.

— Я зналъ его прежде! я часто гстрѣчалъ его въ Лондонѣ съ баронессой и милордомъ, его кузеномъ, сказалъ баронъ.

Въ эту минуту улыбающійся содержатель гостинницы подошелъ къ Гарри съ дымящимся супомъ.

— Посмотрите, сэръ! Посмотрите на бульонъ моего приготовленія! говорилъ содержатель гостинницы, поставивъ на столъ миску, и прошепталъ Гарри знаменитое имя сидѣвшаго противъ него нобльмена. Гарри поблагодарилъ мсьё Барбо на родномъ языкѣ послѣдняго, при чемъ одинъ изъ пожилыхъ джентльменовъ, наружность котораго обличала въ немъ иностранца, быстро повернулся на стулѣ, съ ласковой улыбкой посмотрѣлъ на Гарри и сказалъ:

— Fous bossedez noire langue barfaidement, monsieur.

Такого страшнаго произношенія мистеръ Варрингтонъ не слышалъ даже въ Канадѣ. Онъ, однакожь, счелъ нужнымъ поклониться иностранному джентльмену.

— Ну, разскажите же, мой добрый баронъ, объ этомъ Крезѣ что-нибудь поболѣе, продолжалъ милордъ, съ надменнымъ видомъ обращаясь къ своему товарищу и какъ будто вовсе не замѣчая Гарри, что, конечно, нѣсколько оскорбляло молодаго человѣка.

— Что же вы хотите, чтобы я вамъ сказалъ, любезный лордъ? Крезъ юноша, подобно другимъ юношамъ; высокъ, какъ и другіе юноши; неловокъ, тоже какъ другіе юноши; у него чорные волосы, какъ и у всѣхъ, кто пріѣзжаетъ изъ Индіи. Квартира для него взята въ домѣ мистриссъ Розъ, тамъ, гдѣ магазинъ игрушекъ.

— Тамъ и моя квартира, подумалъ мистеръ Варрингтонъ. Кто же этотъ Крезъ, о которомъ они говорятъ? какой чудесный супъ!

— Онъ путешествуетъ съ огромной свитой, продолжалъ баронъ: — при немъ четыре лакея, двѣ дорожныхъ коляски и два передовыхъ курьера. Главный его слуга изъ негровъ, который спасъ ему жизнь отъ американскихъ дикарей, и не хочетъ слышать объ освобожденіи. Молодой человѣкъ все еще носитъ трауръ по старшемъ своемъ братѣ, послѣ котораго получаетъ и титулъ и всѣ права на наслѣдство.

— Скажите откровенно, шевалье, если бы умеръ вашъ братъ, что могло бы утѣшить васъ въ столь горестной утратѣ? сказалъ пожилой джентльменъ.

— Милордъ! разумѣется, его наслѣдство, которое, какъ вамъ извѣстно, громадно.

— Да, вотъ подите тутъ! Вашъ братъ живетъ наслѣдствомъ, которое, по вашимъ словамъ, громадно, а вы, любезный шевалье, — своими трудами!

— Милордъ! я васъ не понимаю, восклицаетъ особа, которую именуютъ шевалье.

— Да; трудами и умомъ — и какъ это несравненно благороднѣе! — Будете вы сегодня у баронессы? Она вамъ должна быть немного сродни, шевалье?

— Опять-таки не понимаю васъ, милордъ, угрюмымъ тономъ сказалъ шевалье.

— Почему же? она женщина обширнаго ума, благороднаго происхожденія; она испытала множество странныхъ приключеній; у нея нѣтъ правилъ; къ счастію, въ этомъ отношеніи вы имѣете предъ ней преимущество. Впрочемъ, мы, люди большаго свѣта, мало о себѣ думаемъ. Вы, конечно, намѣрены съиграться съ молодымъ креоломъ и выиграть отъ него по возможности больше. Кстати, баронъ; ну что если этотъ молодой креолъ служитъ только орудіемъ какого нибудь злаго умысла? Что если нашъ превосходный другъ, баронесса Бернштэйнъ, изобрѣла этого молодаго человѣка въ Лондонѣ, привезла сюда и выдаетъ за богача, съ тою цѣлію, чтобы вѣрнѣе ощипать насъ, ничего не подозрѣвающихъ?

— J’y ai souvent pensé, milor, говоритъ маленькій баронъ, съ многозначительнымъ видомъ приложивъ къ носу палецъ: — эта баронесса, я знаю, способна на все.

— Баронъ…. баронесса…. que voulez vous? мой другъ. Я говорю о ея покойномъ, оплакиваемомъ ею, мужѣ. Знаете ли, кто онъ былъ?

— Даже очень хорошо. Замѣчательнѣе его не было негодяя, когда либо игравшаго въ карты. Онъ перебывалъ въ тюрьмахъ Венеціи, Брюсселя, Спа и Вѣны. Какъ же, милордъ, — я зналъ этого человѣка.

— Я такъ и думалъ. Я видѣлъ его въ Гагѣ, гдѣ въ первый разъ имѣлъ удовольствіе встрѣтиться съ вами, и дѣйствительно ни одинъ бездѣльникъ, безчестнѣе его, не входилъ въ мои двери. Впрочемъ согласитесь, баронъ: посланникъ иногда бываетъ въ необходимости открывать свои двери для людей всякаго рода — для шпіоновъ, мошенниковъ, — словомъ, для всякихъ негодяевъ.

— Parbkeu, milor, — вы ихъ славно честите! говоритъ товарищъ милорда.

— Человѣкъ моего званія, мой другъ, такого положенія въ обществѣ, какое занималъ я въ то время, безъ всякаго сомнѣнія, долженъ принимать людей всякаго рода; въ томъ числѣ и вашего знакомаго. Чего жена его могла желать при такомъ имени, какъ имя барона, — я рѣшительно не понимаю.

— Мнѣ кажется, имя барона все-таки лучше настоящаго имени милэди.

— Быть можетъ! Я не знаю, однакожь, которому изъ нихъ можно отдать предпочтеніе: имени англійскаго ли епископа или нѣмецкаго барона.

— Милордъ! воскликнулъ баронъ, выпрямляясь во весь ростъ и положивъ руку на большую звѣзду, украшавшую грудь милорда: — вы забываете, что я самъ баронъ и кавалеръ римскаго….

— Ордена Шпоры! — нисколько, мой добрый баронъ и кавалеръ! Вы больше не хотите вина? До свиданія! Сегодня вечеромъ мы встрѣтимся у мадамъ де-Бернштэйнъ.

Баронъ и кавалеръ вышелъ изъ-за стола, пошарилъ въ карманахъ своего кафтана, испещреннаго вычурнымъ шитьемъ, отыскивая въ нихъ деньги, чтобъ подарить лакею, державшему передъ нимъ шляпу съ плюмажемъ и галунами, и, махнувъ этому человѣку рукой, украшенной пышными манжетами и блестящими кольцами, величаво вышелъ изъ комнаты.

Гарри Варрингтонъ только тогда догадался, что предметомъ разговора двухъ джентльменовъ былъ онъ самъ и его тетка, когда гость, котораго называли милордомъ, началъ говорить о вдовѣ епископа и женѣ нѣмецкаго барона. Но прежде, чѣмъ убѣжденіе успѣло поселиться въ его душѣ, одинъ изъ разговаривавшихъ оставилъ комнату, а другой, повернувшись къ столу, за которымъ сидѣли два молодыхъ джентльмена, сказалъ:

— Каковъ хитрецъ! Все, что я говорилъ о Бернштэйнѣ, относится прямо къ нему. Я знаю, что этотъ человѣкъ лазутчикъ и негодяй. Онъ нѣсколько разъ перемѣнялъ религію. Будучи посланникомъ въ Гагѣ, я самъ его выгналъ оттуда, и знаю, что въ Вѣнѣ его били палками.

— Удивляюсь, почему милордъ Честерфильдъ связывается съ такимъ негодяемъ! сказалъ Гарри изъ-за стола.

Двое обѣдающихъ джентльменовъ обратили на него вниманіе. Но, къ крайнему его изумленію, нобльменъ, к"ь которому обращены были эти слова, продолжалъ говорить:

— Такого отъявленнаго бездѣльника, какъ этотъ Пэлницъ, не существовало въ мірѣ. Слава Богу, что уцѣлѣла моя табакерка! Вы смѣетесь? этотъ человѣкъ способенъ на всякую низость.

И милордъ воображалъ, что молодые люди смѣялись надъ его сатирой.

— Вы совершенно нравы, сказалъ одинъ изъ нихъ, обращаясь къ мистеру Варрингтону: — хотя, за исключеніемъ развѣ только одного вашего присутствія въ этой комнатѣ, я не знаю, какое вамъ до этого дѣло. Милордъ будетъ играть со всякимъ, кто предложитъ игру. Не безпокойтесь, онъ глухъ, какъ дерево; онъ не слышалъ ни одного вашего слова; поэтому-то милордъ и готовъ играть со всякимъ, кто положитъ передъ нимъ колоду картъ; поэтому-то онъ такъ и близокъ съ этимъ негодяемъ.

— Правда; я самъ знаю нобльменовъ, которые неслишкомъ разборчивы относительно общества, говоритъ мистеръ Джекъ.

— Не потому ли вы говорите это, что я съ вами въ близкихъ отношеніяхъ? Я знаю свое общество, мой добрый другъ, и знаю также, что есть люди гораздо меня хуже.

Не обративъ вниманія на гнѣвное возраженіе мистера Варрингтона, милордъ, сидѣвшій напротивъ, разговорился съ мсьё Барбо по-французски, на своемъ любимомъ діалектѣ, осыпая его комплиментами за хорошо-приготовленный обѣдъ. Мсьё Барбо безпрестанно кланялся; выражалъ восторгъ, что успѣлъ угодить милорду, и говорилъ, что не забылъ еще искусства, которое изучалъ, находясь, въ молодыхъ лѣтахъ, въ собственныхъ владѣніяхъ милорда, въ Ирландіи. Рагу изъ жареной дичи, вѣроятно, пришлось милорду по вкусу? Это же самое блюдо онъ подалъ молодому американскому сеньору.

— Кому?

При этомъ вопросѣ блѣдное лицо милорда покрылось яркимъ румянцемъ; онъ пристально посмотрѣлъ на Гарри Варрингтона.

— Молодому джентльмену, который только-что пріѣхалъ изъ Виргиніи и въ совершенствѣ владѣетъ нашимъ прекраснымъ языкомъ! отвѣчаетъ мсьё Барбо, воображая, какъ говорится, убить двухъ птицъ однимъ комплиментомъ.

— Позвольте же спросить васъ, милордъ, — передъ кѣмъ вы будете отвѣчать за оскорбительныя выраженія относительно моей фамиліи, оскорбленія, произнесенныя въ присутствіи этихъ джентльменовъ? вскричалъ мистеръ Варрингтонъ самымъ громкимъ голосомъ, стараясь подѣйствовать на слуховой органъ своего противника.

— Вы подойдите къ нему и крикните въ ухо, — тогда, быть можетъ, онъ услышитъ, сказалъ одинъ изъ молодыхъ джентльменовъ.

— Я постараюсь, чтобъ милордъ, такъ или иначе, понялъ меня, возразилъ мистеръ Варрингтонъ съ полнымъ сознаніемъ своего достоинства: — я не позволю ни ему, ни всякому другому, клеветать на моихъ родственниковъ!

Нобльменъ, сидѣвшій противъ Гарри Варрингтона, хотя, повидимому, не слышалъ и этого замѣчанія, но приготовился отвѣтить. Онъ всталъ, провелъ носовымъ платкомъ раза два по лицу и сухощавыми своими пальцами оперся о столъ.

— Сэръ, сказалъ онъ: — повѣрьте слову джентльмена, что я не зналъ, въ чьемъ присутствіи мы говорили; теперь оказывается, что мой знакомый, баронъ Пэлницъ, столько же знаетъ васъ, сколько и я. Еслибъ я зналъ васъ, то повѣрьте, что былъ бы послѣднимъ человѣкомъ въ мірѣ, который бы рѣшился произнесть передъ вами хотя одно оскорбительное слово; сожалѣю о своей опрометчивости и извиняюсь передъ вами въ присутствіи милорда Марча и мистера Морриса.

Мистеръ Варрингтонъ поклонился и пробормоталъ нѣсколько несвязныхъ словъ, выражавшихъ, впрочемъ, что онъ принимаетъ извиненіе. Милордъ сдѣлалъ Гарри другой низкій поклонъ и, сказавъ, что будетъ имѣть честь посѣтить мистера Варрингтона въ его квартирѣ, раскланялся прочимъ членамъ общества и удалился.

ГЛАВА II.
ВЪ КОТОРОЙ МЫ НАХОДИМСЯ ВЪ ВЕСЬМА ДАЛЬНЕМЪ РАЗСТОЯНІИ ОТЪ ОАКГОРСТА.

Возлѣ гостинницы «Бѣлый Конь», передъ самыми окнами ея столовой, находилась небольшая лужайка и на ней два-три стола, за которыми гости могли пить пуншъ или чай. Когда обѣдъ трехъ джентльменовъ приближался къ концу, мистеръ Моррисъ предложилъ отправиться на эту лужайку и выпить тамъ бутылку холоднаго вина.

— Чтобъ имѣть какой нибудь предлогъ прохладиться, Джекъ Моррисъ готовъ отправиться къ мусорной ямѣ, сказалъ милордъ Марчъ.

На это Джекъ замѣтилъ, что, по его мнѣнію, у каждаго джентльмена есть любимый способъ поблажать своимъ слабостямъ. Его слабостью, онъ признавался, была бутылка.

— Всякаго рода двойки составляютъ слабость лорда Честерфильда, говорилъ милордъ Марчъ. Онъ не можетъ жить безъ костей или безъ картъ.

— Въ свою очередь и милордъ Марчъ имѣетъ не одну, но нѣсколько слабостей. Онъ любитъ игру, любитъ конскія скачки, любитъ пари, любить деньги, любитъ женщинъ; такъ что вы, мистеръ Варрингтонъ, попали несовсѣмъ въ хорошее общество, познакомясь съ милордомъ; онъ выиграетъ у васъ всё до послѣдняго акра земли, которую вы имѣете въ Виргиніи.

— Почему же и не такъ? съ моимъ величайшимъ удовольствіемъ, мистеръ Варрингтонъ, возразилъ милордъ Марчъ.

— Онъ выиграетъ отъ васъ весь вашъ табакъ, всѣ ваши пряности, всѣхъ невольниковъ вашихъ, всѣхъ быковъ и ословъ, словомъ все, что вамъ принадлежитъ.

— Да не начать ли теперь же? Джекъ, вѣдь ты безъ костей или пробочника ни на шагъ. Я сдѣлаю выставку, какую угодно мистеру Варрингтону.

— Къ сожалѣнію, милордъ, табакъ, невольники, ослы и быки не принадлежатъ еще мнѣ. Мнѣ, какъ видите, только что исполнилось совершеннолѣтіе, а моя мать всего двадцатью годами старше меня, и обладаетъ всѣми шансами на продолжительную жизнь.

— Я готовъ держать пари, что вы ее переживете; готовъ дать вамъ четвертую часть той суммы, которую вы должны получить послѣ ея смерти; не выходя изъ за стола, готовъ дать вамъ прекрасную сумму денегъ за право наслѣдства на ваше имѣніе. Какъ оно называется?

— Кастльвудъ.

— Княжество, я слышалъ. Держу пари, что цѣнность его преувеличена здѣшними живыми газетами, по крайней мѣрѣ, вдесятеро. Скажите, пожалуйста, почему вы называетесь Кастльвудомъ? развѣ вы въ роднѣ съ милордомъ этого имени? Ахъ, позвольте! знаю, знаю. Милэди, ваша мать, происходитъ по прямой линіи отъ главы этого дома. Эту исторію я слышалъ отъ старухи герцогини десятки разъ. Она знала вашего дѣда, который былъ другомъ Аддисона, Стиля, Попа, Мильтона и другихъ знаменитостей. Жаль, что онъ не остался дома, и перевезъ другую отрасль фамиліи на плантаціи.

— Я гостилъ въ здѣшнемъ Кастльвудѣ, у кузена, замѣтилъ мистеръ Варрингтонъ.

— Гм! А играли вы съ нимъ? Онъ тоже очень любитъ раскрашенную папку и кости.

— Съ нимъ ни разу; но игралъ иногда съ дамами, и то по самой маленькой.

— Тѣмъ лучше для васъ обоихъ. Однакожь вы играли съ Виллемъ Эсмондомъ, если онъ былъ дома? Готовъ держать пари десять на одинъ, что вы съ нимъ играли.

Гарри покраснѣлъ и признался, что по вечерамъ игралъ съ нимъ въ карты.

— И, разумѣется, въ вашей игрѣ принималъ участіе Томъ Самсонъ, вскричалъ Джекъ Моррисъ. Онъ былъ третьимъ, это вѣрно! Ну, да избавитъ васъ Господь отъ Тома и Вилля Эсмонда, когда они играютъ вмѣстѣ!

— Ничего! Если говорить правду, то я объигралъ ихъ обоихъ, сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

— И они заплатили вамъ проигрышъ? Поистинѣ, чудеса никогда не прекратятся!

— О чудесахъ я ничего не говорилъ, замѣтилъ Гарри, улыбаясь и поднося къ губамъ вино.

— Пожалуйста не говорите же намъ и сказки! Значитъ вы дѣлали volto sciolto, — не такъ ли, мистеръ Варрингтонъ?

— Извините, сказалъ прямодушный Гарри: — я не понимаю этихъ словъ; единственный языкъ, который я немного знаю, кромѣ своего отечественнаго, это французскій.

— Милордъ Марчъ не то, что вы: онъ научился поитальянски въ оперѣ; зато и уроки стоили ему хорошихъ денегъ, замѣтилъ Джекъ Морриссъ: — намъ бы нужно показать ему оперу, — какъ ты думаешь, Марчъ?

— Нужно бы, Моррисъ, сказалъ милордъ, показывая видъ, что ему вовсе не нравится фамильярность его товарища.

Оба молодые джентльмена одѣты были одинаково: на нихъ были небольшіе гладко причесанные и безъ пудры парики, синіе кафтаны съ свѣтлыми металлическими пуговицами, лосина, сапоги, употребляемые для верховой ѣзды, маленькія шляпы съ узенькимъ галуномъ, — и все это безъ всякихъ притязаній на моду.

— Нѣтъ, милордъ, я не имѣю особеннаго расположенія къ оперѣ, говорилъ Гарри, котораго вино стало немного разогрѣвать: — я бы лучше хотѣлъ съѣздить въ Ньюмаркетъ и посмотрѣть на хорошую псовую охоту.

— Мы покажемъ вамъ и Ньюмаркетъ и псовую охоту. Хорошо ли вы ѣздите верхомъ?

— Кажется, хорошо, отвѣчалъ Гарри: — вдобавокъ умѣю стрѣлять порядочно и дѣлать прыжки.

— Сколько въ васъ вѣсу? Держу пари, что мы вѣсимъ одинаково, или что я немного тяжелѣе. Держу пари, что Джекъ Моррисъ перещеголяетъ васъ въ стрѣльбѣ на лету или въ цѣль на двадцати пяти шагахъ. Держу также пари, что на гладкой поверхности, — вотъ хоть здѣсь, на этой лужайкѣ, — я сдѣлаю прыжокъ дальше вашего.

— Не знаю, какъ стрѣляетъ мистеръ Моррисъ; я въ-первые васъ вижу, джентльмены; но принимаю ваши пари, милордъ, на что вамъ угодно, говорилъ Гарри, котораго въ это время вино болѣе чѣмъ разогрѣло.

— Такъ вы согласны?

— Согласенъ! вскричалъ Гарри. Этотъ молодой человѣкъ полагалъ, что для чести своего отечества ему нельзя было отказаться отъ какого бы то ни было пари.

— Если ваши ноги еще достаточно тверды, то послѣднее пари мы можемъ кончить теперь же, сказалъ милордъ, припрыгивая, расправляя руки и ноги и поглядывая на истоптанную, сухую зелень лужайки. Онъ снялъ сначала сапоги, потомъ кафтанъ и камзолъ, стянулъ талію кожанымъ поясомъ и бросилъ на землю платье.

Гарри болѣе имѣлъ уваженія къ своей одеждѣ. На немъ было надѣто его лучшее платье. Онъ снялъ съ себя бархатный кафтанъ и камзолъ, тщательно сложилъ ихъ; но какъ всѣ столы на лужайкѣ были залиты виномъ, то онъ положилъ свое платье въ столовой, окна которой были открыты.

Между тѣмъ въ столовую явился новый гость. Это былъ не кто другой, какъ мистеръ Вульфъ, который за стаканомъ вина скромно уничтожалъ порцію цыпленка съ салатомъ. Гарри находился въ величайшемъ одушевленіи. Онъ сказалъ полковнику, что держитъ пари съ милордомъ Марчемъ, и предлагалъ ему взять на себя половину. Полковникъ отвѣчалъ, что онъ слишкомъ бѣденъ, чтобы бросать деньги на подобное удовольствіе. — Въ такомъ случаѣ не хотите ли выйти и посмотрѣть на выполненіе пари? — Отъ всей души, отвѣчалъ полковникъ Вульфъ, поставивъ свой стаканъ, и вслѣдъ за молодымъ своимъ другомъ вылѣзъ въ окно.

— Это что за блѣднолицый паяцъ съ рыжими волосами? говорилъ Джекъ Моррисъ, находясь уже подъ сильнымъ вліяніемъ бургундскаго.

Мистеръ Варрингтонъ объяснилъ, что это полковникъ Вульфъ 20-го полка.

— Вашъ покорный слуга, джентльмены! произнесъ полковникъ, дѣлая обществу суровый военный поклонъ.

— Въ жизнь свою не видывалъ такой фигуры! воскликнулъ Джекъ Моррисъ: — а ты, Марчъ?

— Извините пожалуйста, — вы, кажется, сказали Марчъ? спросилъ полковникъ, принимая видъ крайняго изумленія.

— Я графъ Марчъ, въ службѣ полковника Вульфа, кланяясь сказалъ нобльменъ: — мой другъ, мистеръ Моррисъ, такъ привязанъ ко мнѣ, что послѣ обѣда мы становимся совершенно какъ братья.

О, почему не слышитъ этого признанія весь Тонбриджъ! подумалъ Моррисъ, и, приведенный въ восторгъ, воскликнулъ: — за милорда держу вдвое!

— Согласенъ! восклицаетъ Варрингтонъ. Восторженный Джекъ принужденъ былъ въ свою очередь сдѣлать это же самое восклицаніе.

— Угодно вамъ, полковникъ? шепнулъ Гарри своему другу.

Но полковникъ отвѣчалъ, что онъ не имѣетъ лишнихъ денегъ, и потому не можетъ надѣяться на выигрышъ.

— Я вижу, мистеръ Варрингтонъ, — вы уже выиграли одно изъ нашихъ пари, замѣтилъ милордъ Марчъ: — я выше васъ, по крайней мѣрѣ, дюйма на два, но зато вы шире меня въ плечахъ.

— Что за вздоръ, любезный Вилль! Я держу пари, что ты вдвое тяжелѣе его! закричалъ Джекъ Моррисъ.

— Идетъ, Джекъ! сказалъ милордъ, захохотавъ: — мистеръ Варрингтонъ, вы принимаете это пари?

— Я пошутилъ, мой другъ, довольно и одного, говорилъ Джекъ.

— И прекрасно дѣлаешь, мой другъ, замѣтилъ милордъ: — теперь кончимъ второе пари!

Одѣтый въ черные полуатласные панталоны, въ самые тонкіе шолковые чулки и щегольскіе башмаки, Гарри не считалъ за нужное скидывать послѣдніе, чтобъ слѣдовать примѣру своего антагониста, тяжелые и со шпорами сапоги котораго, само собою разумѣется, не могли споспѣшествовать совершенію удачнаго прыжка. Передъ ними разстилался прекрасный ровный лугъ ярдовъ на тридцать въ длину, котораго было весьма достаточно, чтобы разбѣжаться и сдѣлать прыжокъ. Лужайку окружала садовая дорожка, и за ней слѣдовалъ заборъ, а тамъ вывѣска, представлявшая голубое поле и на немъ, между двумя кегельными галлереями, скачущаго гановерскаго бѣлаго коня; вмѣсто девиза служило имя содержателя гостинницы и названіе изображеннаго животнаго.

Другъ милорда положилъ на землю платокъ, чтобъ означить мѣсто, отъ котораго долженъ начаться прыжокъ, между тѣмъ какъ мистеръ Вульфъ остановился у окраины лужайки замѣчать, гдѣ прыжокъ кончится.

"Милордъ начиналъ, — пишетъ мистеръ Варрингтонъ въ письмѣ къ мистриссъ Моунтэйнъ, въ виргинскій Кастльвудъ. Онъ хотѣлъ было, чтобы начиналъ я; но, вспомнивъ исторію о Фонтенойской битвѣ, которую неоцѣненный Джоржъ такъ часто мнѣ разсказывалъ, я сказалъ: Mon seigneur le Comte, tirez le premier, s`il vous plait. Онъ разбѣжался на своихъ неуклюжихъ ногахъ и, къ чести старой Виргиніи, я имѣлъ удовольствіе перепрыгнуть противъ милорда болѣе чѣмъ на два фута, именно: на два фута девять дюймовъ; — я перескочилъ двадцать одинъ футъ три дюйма по самой вѣрной мѣрѣ, а милордъ сдѣлалъ прыжокъ въ восемнадцать съ половиною футъ. Передъ этимъ я только-что выигралъ пари о моемъ вѣсѣ; мнѣ только стоило взглянуть на него, и я уже зналъ, что выигрышъ мой. Итакъ милордъ и мистеръ Джекъ заплатили мнѣ, что слѣдовало. При всемъ уваженіи моемъ къ матушкѣ, надѣюсь, она не прогнѣвается на меня. Если я и держу пари, то дѣлаю это собственно для поддержанія чести нашихъ владѣній. Противникъ мой былъ нобльменъ перваго разряда: онъ самъ владѣетъ двумя графствами и притомъ наслѣдникъ какого-то герцога. Здѣсь всѣ помѣшаны на пари; дѣти аристократовъ и свѣтскіе молодые люди проводятъ въ этомъ время съ утра до ночи.

«Я сказалъ имъ, — и сдѣлалъ это, быть можетъ, къ своему несчастію, — что меня можетъ превзойти въ этомъ только одинъ джентльменъ, и когда меня спросили: кто онъ такой? я назвалъ полковника Джоржа Вашингтона, изъ Монтъ-Вернона. Онъ, какъ вамъ самимъ извѣстно, можно сказать единственный человѣкъ, который въ состояніи это сдѣлать. Мистеръ Вульфъ распрашивалъ меня о полковникѣ Джоржѣ Вашингтонѣ, говорилъ, что онъ о немъ много слышалъ, — разсуждалъ о прошлогодней несчастной компаніи и описывалъ ее такъ вѣрно, какъ будто ему извѣстенъ каждый клочекъ нашей земли. Онъ знаетъ названіе всѣхъ нашихъ рѣкъ, только страшно ихъ коверкаетъ, чему мы очень смѣялись. Милордъ Марчъ нисколько не сердился на проигрышъ; онъ и его другъ вручили мнѣ ассигнаціи, вынувъ ихъ изъ своихъ бумажниковъ, а я положилъ ихъ въ свой, начинавшій пустѣть, потому что подарки слугамъ въ домѣ кузена Кастльвуда и покупка лошади въ Оакгорстѣ едва не поставили меня въ необходимость дать вексель на имя моей многоуважаемой матушки, или же на имя ея лондонскаго или бристольскаго агентовъ».

Окончивъ эти гимнастическія упражненія, четыре джентльмена перешли изъ маленькаго садика на мѣсто публичной прогулки, гдѣ къ этому времени собралось уже довольно-значительное общество. Здѣсь мистеръ Джекъ, молодой человѣкъ открытой и свободной натуры, громкимъ голосомъ дѣлалъ замѣчанія невсегда пріятнаго свойства. Если милордъ Марчъ произносилъ какое нибудь острое словцо, — на что онъ не былъ скупъ, — то Джекъ разражался громкими восклицаніями: о, хо, хо! о Боже! о мой графъ! — вы уморите меня со смѣху!

«Казалось, онъ хотѣлъ, не безъ основанія замѣчалъ мистеръ Гарри въ письмѣ своемъ къ мистриссъ Моунтейнъ: — чтобы всѣ проходящіе знали, что графъ былъ его товарищемъ и другомъ!»

Публика, собравшаяся на прогулку, была весьма разнообразна. Мсьё Пэлницъ былъ одѣтъ нелучше, чѣмъ за обѣдомъ; онъ улыбался и кивалъ своей шляпой съ широкимъ галуномъ и ветхимъ плюмажемъ. Милордъ Честерфильдъ явился на гулянье въ одеждѣ жемчужнаго цвѣта, при голубой лентѣ и звѣздѣ, — и въ свою очередь раскланялся съ молодыми людьми.

— Знаете ли, вотъ этотъ старикашка не имѣетъ привычки скидывать своей шляпы ни въ нашемъ королевствѣ, ни даже во Франціи, говорилъ милордъ Марчъ. Въ теченіе двадцати лѣтъ онъ не перемѣнялъ ея фасона. Взгляните на нее. Вонъ она — тамъ! Вонъ — видите вы этого огромнаго, высокаго, рябаго, табачнаго цвѣта мужчину, который нехотя дотрогивается до своей уродливой пуховой шляпы. Чортъ возьми его съ его наглостью… Знаете вы, кто онъ такой?

— Нѣтъ, будь онъ проклятъ! Кто же онъ, Марчъ? спросилъ Джекъ съ повтореніемъ клятвы.

— Это Джонсонъ, лексикографъ, о которомъ лордъ Честерфильдъ, принявшій его подъ свое покровительство, писалъ такія удивительныя статьи, когда лексиконъ Джонсона готовился къ выпуску въ свѣтъ. Я знаю, что статьи милорда были превосходны. Это говорилъ Гарри Вальполь, а ему извѣстны подобныя вещи. Чортъ возьми надменность этого школьнаго учителя!

— Я бы его повѣсилъ, поставилъ бы его къ позорному столбу! громогласно произнесъ Джекъ.

— А вонъ тотъ толстякъ, съ которымъ Джонсонъ прогуливается, тоже изъ числа писателей…. типографщикъ. Его зовутъ Ричардсонъ; онъ написалъ «Клариссу», — знаете?

— Праведное небо! милордъ, неужели это великій Ричардсонъ? Неужели это тотъ самый человѣкъ, который написалъ «Клариссу?» въ одно и тоже время вскричали полковникъ Вульфъ и мистеръ Варрингтонъ.

Гарри побѣжалъ впередъ взглянуть на стараго джентльмена, ковылявшаго по аллеѣ и окруженнаго свитою восхитительныхъ лэди.

— О, сэръ, говорила одна изъ нихъ: — вы поистинѣ слшкомъ велики и добры, чтобы жить въ нашемъ мірѣ; впрочемъ мы убѣждены, что вы посланы учить этотъ міръ добродѣтели.

— Ахъ, миссъ Мулсо! Кто же будетъ учить учителя? сказалъ тучный старикъ, поднявъ къ небу свое доброе, круглое лицо. Даже и онъ имѣетъ свои погрѣшности и недостатки! Несмотря на лѣта и вмѣстѣ съ ними пріобрѣтенную опытность, онъ иногда спотыка…. Ахъ, Боже мой! — мистеръ Джонсонъ! простите меня, если я наступилъ на вашу мозоль!

— Вы сдѣлали и то и другое: наступили на мозоль и получили прощеніе, сказалъ мистеръ Джонсонъ и продолжалъ идти, бормоча какіе-то стихи; глаза его были потуплены, его руки были закинуты назадъ и отъ времени до времени его тростъ грозила опасностью честнымъ кроткимъ глазамъ его спутника писателя.

— Мои глаза плохо видятъ, милая Мулсо, говорилъ Ричардсонъ, обращаясь къ молоденькой лэди: — впрочемъ, каковы ни есть они, я все-таки буду оберегать ихъ отъ трости мистера Джонсона. Вашъ покорный слуга.

При этихъ словахъ онъ снялъ шляпу и сдѣлалъ низкій поклонъ мистеру Варрингтону, который отскочилъ назадъ, получивъ такой привѣтъ отъ великаго писателя. Великій писатель привыкъ, впрочемъ, къ подобному обожанію. Достаточно самаго легкаго зефира, чтобы раздуть искру въ тщеславіи смертнаго и произвесть въ немъ пожаръ. Восторженныя старыя дѣвы бросали передъ нимъ чайныя листья и окружали его благоуханіемъ кофейниковъ. Матери семействъ цаловали туфли, которыя для него вышивали. На ночномъ колпакѣ его были вышиты узоры, изображавшіе эмблему добродѣтели. Вся Европа трепетала, падала въ обморокъ, приходила въ восторгъ, заливалась слезами, читая страницы этого безсмертнаго, добраго, благороднаго толстенькаго, маленькаго человѣчка. Гарри воротился на прежнее свое мѣсто радостный и какъ нельзя болѣе довольный поклономъ отъ великаго писателя.

— Милордъ! вы не можете себѣ представить, какъ я радъ, что его увидѣлъ!

— Чему же тутъ радоваться? вы можете видѣть его ежедневно въ его лавкѣ; сказалъ Джекъ Моррисъ, захохотавъ.

— Мой братъ неоднократно выражался, что мистеръ Ричардсонъ и мистеръ Филдингъ, — кажется, я такъ называю это имя, — геніальнѣйшіе люди въ Англіи; онъ часто говаривалъ, что когда мы пріѣдемъ въ Европу, то первымъ его путешествіемъ по ней будетъ поѣздка къ мистеру Ричардсону, вскричалъ Гарри, становившійся пламеннымъ, благороднымъ и нѣжнымъ, когда начиналъ говорить о своемъ драгоцѣннѣйшемъ другѣ.

— Вашъ братъ говорилъ, какъ истинно благородный человѣкъ, возразилъ мистеръ Вульфъ, блѣдное лицо котораго тоже озарилось румянцемъ. Я желалъ бы лучше быть геніальнымъ человѣкомъ, чѣмъ перомъ королевства.

— У всякаго свой вкусъ, полковникъ, говорилъ милордъ, чрезвычайно довольный. Вашъ энтузіазмъ — пожалуйста, не примите это за оскорбленіе — забавляетъ меня, — клянусь честью забавляетъ.

— Меня тоже. Клянусь, это презабавно! подхватилъ Джекъ.

— Видите, — это забавно даже для Джека! Послушай, Джекъ, — чѣмъ бы ты хотѣлъ быть лучше: толстымъ старымъ типографщикомъ, написавшимъ сказку о какой-то негодной дѣвчонкѣ и молодомъ человѣкѣ, который погубилъ эту дѣвчонку, или перомъ парламента съ десятью тысячами годоваго дохода?

— Марчъ…. милордъ Марчъ! за какого дурака вы меня принимаете? плачевнымъ голосомъ произнесъ Джекъ Моррисъ. Чѣмъ я заслужилъ отъ васъ вопросъ подобнаго рода?

— Я бы лучше желалъ пріобрѣсть честь, чѣмъ почести; желалъ бы лучше имѣть геній, чѣмъ богатство; желалъ бы лучше составить себѣ громкое имя, чѣмъ получить его въ наслѣдство отъ отца, хотя, благодаря Бога, имя моего отца принадлежитъ къ числу именъ почетныхъ, говорилъ молодой полковникъ. Но, джентльмены, извините меня.

И съ этими словами, раскланявшись на скорую руку, онъ побѣжалъ черезъ площадку навстрѣчу небольшой партіи, состоявшей изъ молоденькой лэди, джентльмена и пожилыхъ лѣтъ женщины.

— Это, кажется, прелестная миссъ Лоутеръ. Теперь я вспоминаю, говорилъ милордъ. Видите! онъ беретъ ее подъ руку! Значитъ молва имѣетъ свое основаніе!

— Ужь не хотите ли вы сказать, что этотъ человѣкъ женихъ въ семействѣ Лоутеровъ, которые живутъ на Сѣверѣ? спросилъ Джекъ. Чортъ возьми! Послѣ этого куда же стремится весь міръ, съ вашими типографщиками, съ вашими отставными офицерами, съ вашими учителями и со всякою ничтожною дрянью.

Лексикографъ, не обратившій и и малѣйшаго вниманія на весьма вѣжливый поклонъ этого знаменитаго нобльмена, снялъ шляпу и поклонился до земли румяной особѣ, явившейся на мѣсто общаго гулянья въ большой круглой шляпѣ и въ мантіи. Это былъ салисбюрійскій епископъ, прелатъ благороднаго ордена Подвязки, котораго лента и звѣзда красовались на его груди.

Мистеръ Джонсонъ стоялъ съ непокрытой головой во все время разговора съ докторомъ Джилбертомъ, который съ своей стороны сказалъ мистеру Ричардсону множество лестныхъ комплиментовъ, называя его защитникомъ добродѣтели, проповѣдникомъ благотворной нравственности, столпомъ религіи, въ чемъ честный типографщикъ былъ вполнѣ убѣжденъ безъ этихъ любезностей.

Надѣюсь, что, вслѣдствіе такой похвалы, ни одна изъ молоденькихъ барышенъ не побѣжитъ въ дѣдовскую библіотеку, и, въ безразсудномъ порывѣ любознательности, не сниметъ съ полки «Клариссу». У нея не достанетъ терпѣнія прочитать томы, надъ которыми ея хорошенькія сестрицы минувшаго столѣтія плакали и трепетали, читать которые рекомендовали духовныя особы прямо съ каѳедръ, и о которыхъ прогремѣла громкая слава по всей Европѣ. Удивляюсь! ужели наши женщины добродѣтельнѣе своихъ праматерей, или онѣ сдѣлались только разборчивѣе, скрытнѣе? Допуская первое, мы можемъ сказать, что миссъ Смитъ нью-йорская гораздо скромнѣе миссъ Смитъ лондонской, которая не стыдится говорить, что столы, фортепіано и животныя имѣютъ ноги. О мой вѣрный, добрый старикъ, Самуель Ричардсонъ! Достигла ли до тебя, въ царство тѣней, вѣсть, что твои увлекательные изящные романы прячутъ въ темные углы и что нашимъ дочерямъ не позволяютъ читать твою Клариссу, наравнѣ съ Томомъ Джонсомъ? Возстань, Самуель, и примирись съ своимъ собратомъ-писателемъ, котораго ты, при жизни своей, такъ ненавидѣлъ. Желательно знать, стали ли бы наши прадѣды, жившіе въ прошломъ столѣтіи, прятать подъ замки и за проволочныя сѣтки романы нынѣшняго времени; стали ли бы краснѣть хорошенькія дѣвицы того времени, читая эти романы?

— Скажите, пожалуйста, кто эта смѣшная старушонка, съ прической временъ моей бабушки, — вонъ та, которая остановилась и разговариваетъ съ мистеромъ Ричардсономъ? спросилъ Гарри, въ то время, когда къ разсыпавшемуся въ поклонахъ типографщику подошла фантастически-одѣтая лэди и сдѣлала почтительный книксенъ.

Джекъ Моррисъ рукояткой бича нервически толкнулъ Гарри въ бокъ. Лордъ Марчъ захохоталъ.

— Эта смѣшная старушонка — моя родственница, Катарэйнъ, герцогиня дуврская и квиньберрійская, — къ вашимъ услугамъ, мистеръ Варрингтонъ. Въ свое время она была красавица! Теперь этого невидно, — не правда ли? Посмотрите, какая старая вѣдьма! Она считается величайшей покровительницей вашихъ писателей! Поэты посвящали ей стихотворенія, разумѣется, въ то время, когда эта старая чучела была молода.

Сказавъ это, графъ оставилъ на минуту своихъ пріятелей и поспѣшилъ раскланяться съ старой герцогиней. Пользуясь такимъ удобнымъ случаемъ, Джекъ Моррисъ объяснилъ мистеру Варрингтону, что, со смертію герцога, милордъ Марчъ и Роглинъ наслѣдуетъ титулъ и имѣніе его сіятельства.

— Я полагаю, что милордъ пріѣхалъ сюда собственно изъ угожденія этой старушкѣ, сказалъ Гарри въ простотѣ своего сердца.

Джекъ Моррисъ разразился громкимъ смѣхомъ.

— Такъ и есть! очень нужно! отгадали! Значитъ, мой другъ, вы ничего еще не слышали о маленькой танцовщицѣ?

— Я недавно прибылъ въ Англію, мистеръ Моррисъ, улыбаясь сказалъ Гарри: — а въ Виргиніи, признаюсь, мы очень мало слышали не только о маленькихъ, но и вообще о танцовщицахъ.

Къ счастію, для насъ тайна о маленькой танцовщицѣ осталась неоткрытою, потому что разговоръ молодыхъ людей былъ прерванъ приходомъ лэди въ плащѣ и шляпкѣ, вовсе неимѣвшей сходства съ милыми головными украшеніями, которыя вошли въ моду сто лѣтъ спустя послѣ описываемаго нами времени. Лэди эта сдѣлала двумъ джентльменамъ низкій реверансъ, и въ свою очередь приняла отъ нихъ привѣтствіе. Остановись прямо противъ Гарри, она, къ изумленію молодаго человѣка, протянула ему руку.

— Мистеръ Варрингтонъ! неужели вы такъ скоро меня забыли? сказала она.

Въ одинъ моментъ шляпа Гарри очутилась въ его рукахъ. Онъ смѣшался, покраснѣлъ, не зналъ, что сказать, пробормоталъ нѣсколько несвязныхъ словъ, и потомъ внятно произнесъ: — «праведное небо!» Какъ будто въ этомъ обстоятельствѣ было какое-то сверхъестественное чудо! Это была лэди Марія. Она вышла прогуляться. Гарри вовсе о ней не думалъ. Въ этотъ моментъ лэди Марія до такой степени была далека отъ всякихъ помышленій о ней, что внезапное ея появленіе перепугало Гарри и вызвало на его щеки самый яркій румянецъ.

Нѣтъ; не можетъ быть! неужели Гарри и въ самомъ дѣлѣ не думалъ о ней? Недѣлю тому назадъ, — недѣлю, которая казалась ему годамъ, цѣлою вѣчностью, — онъ бы нисколько не изумился, встрѣтивъ ее, гдѣ бы то ни было. Въ теченіе цѣлаго дня, цѣлой ночи, физически и морально, онъ привыкъ встрѣчаться съ ней. Бывало она или появится въ тѣни величественныхъ аллей и густыхъ кустарниковъ, или промелькнетъ въ зелени садовыхъ террасъ, или пробѣжитъ по лѣстницѣ, или покажется ему въ его сонныхъ видѣніяхъ. Недѣля тому назадъ сердце его билось сильнѣе обыкновеннаго. Недѣля тому назадъ, и именно въ тотъ самый моментъ, когда онъ пробуждался отъ сна, мысль объ ней была первою и самою пріятною мыслію. И чтоже? не далѣе какъ въ прошлый вторникъ предметъ любви Гарри умеръ въ его сердцѣ, и Гарри не только не облекся въ трауръ, но даже совсѣмъ его забылъ!

— Вы, вѣроятно, не откажетесь прогуляться со мной? сказала Марія. Или, можетъ быть, вы хотите послушать музыку? Да; я знаю, вы лучше любите музыку.

— Вы знаете, сказалъ Гарри: — я ее не очень жалую, кромѣ… (тутъ онъ вспомнилъ о вечернемъ гимнѣ)…. кромѣ вашей игры на клавикордахъ.

Сказавъ это, Гарри снова покраснѣлъ; онъ чувствовалъ, что страшно измѣнялъ самому себѣ.

Замѣшательство и волненіе, которыя Марія замѣчала въ кузенѣ, производили на нее непріятное дѣйствіе: бѣдненькая! она сама была взволнована. Милосердое небо! Не имѣлъ ли этотъ трепетъ, это волненіе души значенія, что она ошибалась и что юноша былъ все еще ей преданъ.

— Дайте вашу руку и пойдемте прогуляться, сказала Марія, снова сдѣлавъ книксенъ двумъ другимъ джентльменамъ: — моя тетушка имѣетъ обыкновеніе спать послѣ обѣда.

Гарри оставалось только предложить руку и сжать ручку Маріи, очутившуюся подлѣ его сердца. Марія сдѣлала окончательный, самый изысканный книксенъ кланяющимся товарищамъ Гарри, и удалилась съ своимъ призомъ. О, какъ женщины умѣютъ улыбаться, дѣлать реверансы, говорить любезности, притворяться, скрытничать, даже въ то время, когда онѣ находятся подъ вліяніемъ печали, скорби, досады и бѣшенства отъ обиды и обмана! Какъ вѣрно и какъ непоколебимо исполняютъ онѣ это важное условіе свѣтскаго приличія! У нихъ всегда есть ласковое слово, дружеское пожатіе руки, милое привѣтствіе или отвѣтъ мимо проходящему знакомому, который безсознательно становится участникомъ трагедіи, разыгрывающейся въ ихъ душѣ, дѣлаетъ на ихъ любезность какой-нибудь легкій, воздушный комплиментъ и, счастливый своею судьбою, удаляется, въ полномъ убѣжденіи, что женщина осталась довольна его комплиментомъ.

— Я сообщилъ ей славную вещь. Лэди Марія, полагаю, будетъ смотрѣть на меня весьма благосклонно; а она удивительно-прекрасная женщина!

Таково было замѣчаніе Джека Морриса (этого величайшаго изъ мудрецовъ!), когда онъ, склонясь на руку своего благороднаго друга и воображая, что всѣ на него смотрятъ, удалялся отъ Гарри и лэди Маріи. Но въ чемъ же заключается эта славная вещь, отъ которой онъ пришелъ въ такой, необъятный восторгъ? Въ томъ только, что онъ разсказалъ о какомъ-то особенно-рѣдкомъ раздѣлѣ картъ на вечерѣ лэди Флюшингтонъ, и что лэди Марія выслушала его благосклонно.

Нелѣпое созданіе! Утвердительно могу сказать, что мы ровно ничего не знаемъ, о комъ бы то ни было (впрочемъ, говоря исключительно о своей персонѣ, я съ каждымъ днемъ узнаю все больше и больше). Вы, напримѣръ, улыбаясь, входите повидаться съ вашей новой знакомой, мистриссъ А., и ея очаровательнымъ семействомъ и, раскланиваясь въ изящно-убранной гостиной мистера и мистриссъ Б., считаете себя счастливымъ. Но я вамъ говорю, что во всю свою жизнь вы постоянно наступаете своей массивной неуклюжей ногой на безмолвныя невидимыя раны души человѣческой. Гостиныя мистриссъ Б. биткомъ набиты различными остовами и скелетами. Загляните подъ софу. Неужели вы думаете, что оттуда выглядываетъ кукла одной изъ маленькихъ миссъ, или обломокъ разбитаго гипсоваго купидона? Глядя въ каминъ, неужели вы полагаете, что видите въ немъ тлѣющую золу? ничуть небывало! Весьма вѣроятно, что тугъ, передъ самымъ вашимъ приходомъ, происходилъ индійскій обрядъ добровольнаго самосожженія: тутъ сожигалось преданное, вѣрное сердце на безчувственномъ трупѣ; значитъ, вы смотрите на урну cineri doloso. Далѣе вы видите, какъ радушно мистеръ Б. и жена его принимаютъ гостей, званныхъ на обѣдъ. Всемогущія силы! Знаете ли, сэръ, что букетъ въ рукахъ мистриссъ Б. служитъ сигналомъ капитану В., по которому, въ кабинетѣ мужа ея на каминной полкѣ подъ бронзовой статуэткой Шекспира, капитанъ тотъ найдетъ интересную записку? Оставаясь въ совершенномъ невѣденіи, вы подходите къ мистриссъ Б. и говорите какую-нибудь удивительную вещь, какую-нибудь тонкую любезность (такъ, по крайней мѣрѣ, вы воображаете), дѣлаете замѣчаніе на счетъ погоды (какой умница!), намекаете на прошедшій балъ лэди Г. (свѣтскій человѣкъ!), спрашиваете о милыхъ дѣточкахъ (какая тонкость!). Помилуйте, мой добрый сэръ! Да, можетъ статься, этотъ самый Б. намѣренъ въ тотъ же вечеръ пошвырять всѣхъ дѣтей своихъ за окно, а, можетъ быть, жена его сдѣлала уже распоряженіе покинуть ихъ навсегда и бѣжать съ капитаномъ. Почему вы это знаете? Быть можетъ, лакеи, которые прислуживаютъ вамъ, — не лакеи, а переодѣтые полицейскіе агенты; этого вѣдь вы тоже не знаете? А вонъ этотъ громадный дворецкій: развѣ вы можете сказать, что онъ не повѣренный ростовщика? Подъ приборомъ, который стоитъ передъ вами, подъ блюдомъ, которое вамъ подаютъ, вы должны видѣть скелеты. И въ самомъ дѣлѣ, развѣ вы не замѣчаете высовывающихся изъ-подъ салфетки, изъ-подъ самой скатерти костлявыхъ ихъ ногъ? Мадамъ! зачѣмъ вы такъ вытягиваете свой миленькій башмачекъ? Вы, вѣрно, опасаетесь наступить на чье-нибудь ребро? Вы боитесь мотылька, порхающаго съ цвѣтка на цвѣтокъ, — боитесь, воображая, что этотъ мотылекъ образовался изъ головы мертвеца. Посмотрите! блѣдный свѣтъ восковой свѣчи превращается въ саванъ! Конечно; я знаю, что это старинная сказка, и особенно знаю, что писатель этихъ страницъ уже сотни разъ повторялъ о суетѣ суетъ. Что же мнѣ дѣлать, если я не могу уклониться отъ этого предмета, не могу не высказать во всеуслышаніе вопіющей истины и становлюсь особенно печальнымъ, при видѣ неразрывнаго соединенія мертвой любви съ живою. Ба! я приподнимаю голову отъ моей канторки, смотрю изъ окна на противуположную сторону улицы, и вижу, что мистеръ и мистриссъ Е. возвратились съ прогулки изъ кенсингтонскихъ садовъ. Какъ она ластится къ нему! Съ какою радостію, съ какимъ наслажденіемъ смотритъ онъ на рѣзвящихся дѣтей! Бѣдная, милая, безразсудная мистриссъ Е! развѣ вы не знаете, что въ мірѣ, кромѣ кенсингтонскихъ садовъ, есть еще регентовъ паркъ? Впрочемъ продолжай ласкаться, нѣжное, но коварное созданіе! Подавай мужу своему любимыя его блюда, приправленныя твоей сладенькой улыбкой? Показывай ему дѣтскія тетради и отзывы учителей. Иди съ миссъ Н. къ фортепіано: сыграй вмѣстѣ съ ней очаровательный дуэтъ и воображай себя счастливою!…

Гарри и Марія отправляются на вечернюю прогулку, — на мѣсто общаго гулянья, вдали отъ селенія, которое начинаетъ пробуждаться отъ послѣобѣденнаго отдыха, — на мѣсто, гдѣ всегда замѣтно движеніе и раздаются звуки оркестра. Марія знаетъ, что вмѣстѣ съ этими звуками проснется мадамъ де-Бернштэйнъ, и что сама она, лишь только зажгутъ свѣчи, должна сидѣть за чайнымъ столомъ и за картами. Но ничего: нѣсколько минутъ не составятъ разсчета. «Быть можетъ, любовь моя, думаетъ Марія, умерла, но я воспользуюсь временемъ, чтобы пасть на колѣна и помолиться надъ ея могилою. Очевидно, что Гарри не думалъ о мнѣ, при встрѣчѣ со мной; онъ не только не узналъ меня, но даже испугался. Онъ смѣялся и разговаривалъ съ Джекомъ Моррисомъ и милордомъ Марчемъ. Гарри двадцатью годами моложе меня. Это ничего не значитъ. Сегодня день, въ который все должно уравняться. Эти минуты принадлежать мнѣ.» Пойдемте, Гарри, и прогуляемся. Марія непремѣнно хочетъ гулять съ своимъ кузеномъ, несмотря на полное убѣжденіе въ томъ, что онъ объявитъ ей, что между ними все кончено, что онъ любитъ оакгорстскую брюнетку.

ГЛАВА III.
ГОСПОДСТВУЮЩАЯ СТРАСТЬ.

— Разскажите же мнѣ, дитя мое, объ этихъ дѣтяхъ, которыя выбѣжали на дорогу, чтобы взять васъ въ свой домъ послѣ вашего ужаснаго паденія, говоритъ Марія, проходя съ своимъ спутникомъ по мѣсту публичнаго гулянья. О, какъ это было ужасно, Гарри! Я чуть было не умерла отъ страха. Зачѣмъ же вы жмете мою руку? Вѣдь вы меня не любите?

— Признаюсь, такихъ добрыхъ, радушныхъ, превосходныхъ людей я не встрѣчалъ въ своей жизни! восклицаетъ мистеръ Варрингтонъ. Когда моя мать воспитывалась здѣсь, мистриссъ Ламбертъ была ея подругой. Полковникъ Ламбертъ — весьма образованный человѣкъ и заслуженный воинъ. Онъ былъ съ его королевскимъ высочествомъ въ Шотландіи, во Фландріи и на Миноркѣ. Эти люди замѣняли мнѣ мѣсто родителей. Не знаю, какъ выразить имъ мою благодарность? Я хочу, я долженъ сдѣлать имъ подарокъ, говоритъ Гарри, хлопая по карману, въ которомъ заключался выигрышъ отъ Морриса и Марча.

— Зачѣмъ же остановка? Мы можемъ зайти въ игрушечную лавку и купить куколъ для этихъ дѣтей, говоритъ лэди Марія. Сдѣлавъ какой нибудь другой подарокъ, въ видѣ платы за гостепріимство, вы обидите родителей.

— Куклы для Тестеръ и Тео! Марія, неужели вы думаете, что ребенкомъ можно считаться до сорокалѣтняго возраста? (При этихъ словахъ рука Маріи, покоившаяся на рукѣ Гарри, сдѣлала судорожное движеніе, — впрочемъ, самое легкое). Могу васъ увѣрить, что миссъ Тестеръ вовсе не считаетъ себя ребенкомъ, а миссъ Тео старше сестры своей цѣлымъ годомъ. Онѣ знаютъ много иностранныхъ языковъ, очень начитаны, — о, онѣ прочитали столько книгъ, что я и сказать не умѣю! — онѣ играютъ на клавикордахъ и поютъ удивительно! Миссъ Тео сама пишетъ ноты и поетъ романсы своего сочиненія.

— Въ самомъ дѣлѣ! Я почти не замѣтила ихъ, и все считала ихъ за дѣтей; такими, по крайней мѣрѣ, онѣ показались мнѣ. Я не имѣла ни малѣйшей идеи, чтобы онѣ обладали такими совершенствами и были такими чудесами свѣта.

— Должно быть, дѣлать подобныя возраженія принято за правило у всѣхъ женщинъ. Бывало въ Виргиніи, если я или Джоржъ начнемъ хвалить какую-нибудь женщину, мистриссъ Эсмондъ и Моунтэйнъ непремѣнно постараются отыскать въ ней недостатокъ! говоритъ Гарри.

— Будьте увѣрены, мистеръ Варрингтонъ, что я никогда не буду отыскивать недостатки въ женщинѣ, которая расположена къ вамъ, вздохнувъ сказала Марія. Я только завидую вашимъ новымъ знакомкамъ, въ томъ отношеніи, что онѣ берегли васъ, когда вы были ранены и нездоровы, тогда какъ я…. принуждена была оставить васъ; — надѣюсь, вы не разсердитесь на меня за эту зависть?

— Могу ли я сердиться на васъ, добрая, неоцѣненная Марія?

— Нѣтъ, Гарри! Зачѣмъ эти слова? Къ чему говорить противъ своего чувства? — Посмотрите, пожалуйста! вѣдь это вашъ негръ съ шайкой подобныхъ ему негодяевъ? Чудовищныя созданія! вѣрно отправляются гулять въ какую нибудь таверну, чтобы тамъ напиться, въ подражаніе своимъ господамъ. Этотъ страшный мистеръ Моррисъ былъ совершенно пьянъ, когда я подошла къ вамъ и вы еще такъ испугались.

— Я только-что выигралъ отъ нихъ обоихъ славныя пари. Скажите, что бы вамъ купить, милая моя кузина?

И Гарри разсказалъ подробности одержанной побѣды. Онъ находился въ самомъ пріятномъ настроеніи духа: смѣялся, шутилъ и хвастался.

— Для чести Виргиніи я рѣшился показать имъ, что значитъ сдѣлать прыжокъ, говорилъ онъ. При маленькой практикѣ, я бы прыгнулъ на два фута дальше.

Марія восхищалась побѣдами своего молодого героя.

— Остерегайтесь только игры, дитя мое, — сказала она. Вы знаете, что эта страсть была причиною гибели нашей фамиліи. Мой брать Кастльвудъ, Вилль, нашъ бѣдный отецъ и тетушка, лэди Кастльвудъ, были ея жертвами. Я вамъ скажу, что милордъ Марчъ самый страшный и счастливый игрокъ во всей аристократіи.

— Я, однакожь, не имѣю намѣренія страшиться ни мистера Марча, ни его пріятеля, мистера Джека Морриса, говоритъ Гарри, снова дотрогиваясь пальцами до восхитительныхъ ассигнацій. Въ какую игру чаще всего играютъ въ домѣ нашей тетушки? Я готовъ играть въ какую-угодно. Сколько это бьетъ? — семь часовъ!

— Ужь не намѣрены ли вы приступить къ игрѣ съ сегодняшняго вечера? плачевнымъ тономъ сказала Марія. Вы даже не хотите прогуляться съ бѣдной кузиной. А еще не такъ давно вы находили въ этомъ удовольствіе!

— Ахъ кузина! юность останется юностью! вскричалъ мистеръ Гарри, закинувъ назадъ голову. Молодой человѣкъ долженъ имѣть свои капризы! Сказавъ это, Гарри шелъ подлѣ своей спутницы, увѣренный въ своихъ достоинствахъ, счастливый, жаждущій удовольствій.

Да, дѣйствительно, еще не такъ давно онъ находилъ удовольствіе въ прогулкѣ съ Маріей. Не дальше какъ вчера онъ находилъ безпредѣльное удовольствіе находиться въ присутствіи Тео, Тестеръ и доброй мистриссъ Ламбертъ; но въ тоже время удовольствія, жизнь, веселье, желаніе блистать и побѣждать, служили искушеніемъ для молодаго человѣка, который держалъ эту охмѣляющую чашу, какъ держатъ ее другіе молодые люди, вовсе не думая о головной боли, ожидавшей его на слѣдующее утро! Между тѣмъ въ оркестрѣ раздались нестройные звуки инструментовъ, предварявшіе о началѣ вечерняго концерта. Марія замѣтила, что тетка ея, вѣроятно, уже проснулась, и что ей снова должно возвратиться въ свое рабство. Гарри не спросилъ ее объ этомъ рабствѣ, хотя долженъ бы, кажется, знать о немъ, еслибъ принялъ на себя трудъ припомнить былое. Онъ не сожалѣлъ своей кузины. Онъ даже вовсе о ней не думалъ. Между тѣмъ какъ въ минуту несчастія, которое случилось съ нимъ, она была ранена сильнѣе, чѣмъ онъ. Гарри стоялъ на первомъ планѣ въ ея мысляхъ; она сокрушалась о немъ, хотя скрывала свои чувства подъ притворными улыбками, какъ это вообще водится у прекраснаго пола. Знаю, знаю, добрая моя мистриссъ Грунди! вы хотите сказать, что Марія была старая дура? Неужели же вы полагаете, что дурацкій колпакъ, прикрывая каштановые или чорные какъ смоль волоса, не прикрываетъ сѣдыхъ? О Минерва въ юпкѣ! мы просимъ тебя имѣть терпѣніе и безъ гнѣва переносить проказы, совершаемыя въ пожилыхъ лѣтахъ! Можетъ статься, вы, мистриссъ Грунди, такъ добры и умны, что вовсе не читаете романовъ. Вѣдь урожай посѣва и жатва его бываютъ ранніе и поздніе, и (по наблюденію надъ самимъ собою и надъ ближнимъ) позволяю себѣ думать, что растеніе, называемое полатыни arena fatua, ростетъ круглый годъ.

Подобно родителямъ, принадлежащимъ къ большому свѣту и желающимъ отдѣлаться отъ безпокойнаго ребенка, чтобы пораньше отправиться на балъ, мадамъ Бернштэйнъ, съ помощію своей челяди, уложила солнце въ постель, въ то время, когда оно свѣтило еще довольно ярко, задернула занавѣсъ и дѣятельно занялась картами, освѣщеніемъ, чаемъ, негусомъ и другими напитками, служащими для подкрѣпленія силъ или для прохлажденія. Одинъ портшезъ за другимъ останавливался у парадныхъ дверей баронессы, высаживая дамъ болѣе или менѣе нарумяненныхъ, болѣе или менѣе украшенныхъ мушками и облеченныхъ въ парчу. Вслѣдъ за дамами являлись джентльмены въ блестящихъ костюмахъ. На груди мсьё Пэлница красовалась звѣзда самаго огромнаго размѣра; шитье его кафтана отличалось передъ всѣми другими необычайнымъ блескомъ. Милордъ Марчъ показался совсѣмъ не тѣмъ человѣкомъ, съ которымъ Гарри познакомился въ гостинницѣ «Бѣлый Конь». Его гладкій коричневый парикъ уступилъ мѣсто пышному, мягкому, волнистому съ косичкой и сѣрой пудрой; вмѣсто жокейскаго наряда, на немъ надѣтъ былъ богатый и щегольской французскій костюмъ. Мистеръ Джекъ Моррисъ нарядомъ своимъ старался приблизиться, по возможности, къ милорду. Мистеръ Вульфъ прибылъ вмѣстѣ съ прекрасной своей невѣстой, миссъ Лоутеръ, и ея теткой, которая любила карты, какъ любилъ ихъ весь свѣтъ. Наружный видъ лэди Маріи, при ея появленіи въ гостиной, служилъ самымъ вѣрнымъ опроверженіемъ ложнаго описанія ея особы, сдѣланнаго баронессою Бернштэйнъ. Цвѣтъ ея кожи былъ чрезвычайно нѣжный отъ природы, а черная ленточка, вокругъ шеи, и на ленточкѣ брильянтовая булавка, еще болѣе увеличивали ея снѣжную бѣлизну. Румянецъ Маріи ничѣмъ не отличался отъ румянца другихъ собравшихся лэди; прекрасный полъ открыто покупалъ его въ лавкахъ парфюмеровъ. Два лепесточка чорной тафты, такъ разсчитанно-наклеенные на лицо, довершали блескъ ея прелестей. Ея фижма не превосходила размѣрами стальныхъ причудъ, которыя навѣшиваютъ на себя дамы нынѣшняго времени, и чрезъ это придаютъ наряду форму, если и смѣшную въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, но, говоря вообще, довольно милую. И то сказать, ну что еслибы дамы наши вздумали перенять моду отъ индіанокъ и продѣвать кольца сквозь ноздри? Мы бы, разумѣется, посмѣялись надъ этимъ украшеніемъ, но не осудили бы его, а любовникамъ, чтобы сорвать поцалуй съ розовыхъ губокъ, прикрываемыхъ кольцомъ, стоило бы только приподнять его.

Баронесса Бернштэйнъ, пожертвовавъ небольшимъ терпѣніемъ за туалетомъ, являлась существомъ, несовсѣмъ еще утратившимъ красоту и великолѣпіе, но вмѣстѣ съ тѣмъ невольно-пробуждающимъ въ душѣ грустное чувство и даже боязнь. Въ нѣкоторыхъ старыхъ лицахъ вы прямо читаете прошедшее, тогда какъ на другихъ видѣнъ отпечатокъ смиренія и самодовольствія. Огонь въ нѣкоторыхъ глазахъ совершенно потухаетъ, вмѣстѣ съ появленіемъ вокругъ нихъ маленькихъ морщинъ; въ такихъ глазахъ уже болѣе не отражаются порывы внутреннихъ чувствъ; въ нихъ вы не замѣтите выраженія любви, гнѣва или пренебреженія; они сохраняютъ еще быстрый взглядъ, но отъ этого взгляда вѣетъ холодомъ; онъ никого не помрачаетъ. Прекрасная читательница! если красотой своей вы не можете сравниться съ прелестной Линдамирой, царицей бала, если, по окончаніи этого бала, передъ сномъ грядущимъ, вы въ душѣ признаетесь себѣ, что имѣли въ теченіе вечера двухъ трехъ поклонниковъ, тогда какъ Линдамиру окружала цѣлая толпа, то утѣшьте себя мыслію, что въ пятьдесятъ лѣтъ вы будете такою же доброю и милою, какъ и въ осмьнадцать. Ваша красота прочнѣе, вы постоянно будете имѣть обожателей, вамъ не придется испытать одиночества въ послѣднемъ періодѣ своей жизни. Для васъ нечувствительна будетъ потеря обожанія, которое оказывали вамъ поклонники ваши и съ которымъ вы почти сроднились; вы не замѣтите непріятной перемѣны въ вашихъ улыбкахъ. Блескъ не оставитъ вашего дома; великолѣпные ваши салоны не покроются пылью и мрачной паутиной, ваши комнаты не опустѣютъ и на окнахъ ихъ не покажутся объявленія объ отдачѣ въ наемъ! Вы не узнаете величія, за то не испытаете одиночества. Вы не будете владѣть милліонами, за то избѣгнете позорнаго банкротства.

— Хозяйка дома, вполголоса сказалъ милордъ Честерфильдъ, обращаясь къ своему пріятелю: — напоминаетъ мнѣ Ковентгарденъ во время моей юности. Въ ту пору это былъ придворный кварталъ, населенный высшей аристократіей. Теперь же домъ нобльмена становится игорнымъ домомъ, а въ иной вы можете войти и потребовать бутылку вина.

— Гм! бутылка и таверна въ своемъ родѣ славныя вещи, говорилъ лордъ Марчъ, пожавъ плечами. Я еще недавно живу на свѣтѣ, хотя и намѣренъ прожить до ста лѣтъ. Сколько я себя помню, то Бернштэйнъ всегда была старухой, и если когда-нибудь имѣла красоту, то, повѣсьте меня, если я знаю какимъ образомъ она ее утратила.

— Да, повѣсьте меня, — какимъ образомъ она ее утратила? повторилъ Джекъ Моррисъ съ громкимъ смѣхомъ.

— Вотъ и ломберный столъ! — Что же думать! сядемте и будемъ играть. Только, пожалуйста, безъ этого барона. Онъ не платитъ проигрыша. Мистеръ Варрингтонъ, вы возьмете карту?

И вотъ мистеръ Варрингтонъ и милордъ Честерфильдъ, взявъ карты, увидѣли себя партнерами противъ мистера. Морриса и графа Марча.

— Вы опоздали, баронъ, говорилъ пожилой джентльменъ другому пожилому джентльмену, подошедшему къ столу. У насъ уже составилась партія. А что, баронъ, вы вѣрно забыли мистера Варрингтона изъ Виргиніи, молодаго человѣка, съ которымъ вы встрѣчались въ Лондонѣ?

— У молодаго человѣка, съ которымъ я встрѣчался въ кофейной Артура, были чорные волосы и немного вздернутый носъ; короче сказать, онъ вовсе не имѣлъ такой счастливой наружности, какою обладаетъ мистеръ Варрингтонъ, — сказалъ баронъ, не теряя присутствія духа. Варрингтонъ, Даррингтонъ, Гаррингтонъ! Признаюсь, намъ, жителямъ материка, чрезвычайно трудно удерживать въ памяти ваши островскія имена. Я утверждаю, что это совсѣмъ не тотъ джентльменъ, о которомъ я говорилъ за обѣдомъ.

Съ этими словами, бросивъ благосклонный взглядъ на Гарри Варрингтона, старый баронъ удалился въ противоположный конецъ комнаты, къ амбразурѣ окна, гдѣ мистеръ Вульфъ и миссъ Лоутеръ заняты были какимъ-то серьёзнымъ разговоромъ. Здѣсь баронъ заблагоразсудилъ занять полковника бесѣдой о прусскомъ, недавно-введенномъ въ армію короля Георга II, способѣ владѣть оружіемъ, — о предметѣ, съ которымъ мистеръ Вульфъ былъ близко знакомъ, и который, безъ сомнѣнія, во всякое другое время, кромѣ этого, имѣлъ бы для него глубокій интересъ. Несмотря на то, старый джентльменъ произнесъ свое мнѣніе, и вообразилъ, что, сообщивъ его, очаровалъ двухъ молодыхъ людей.

При началѣ вечера баронесса принимала гостей лично и, по мѣрѣ ихъ собранія, занимала разговоромъ и надѣляла обыкновенными любезностями. Но когда комнаты наполнились и партіи образовались, мадамъ де-Бернштэйнъ становилась болѣе и болѣе безпокойною, и наконецъ удалилась съ тремя друзьями въ свой любимый уголокъ, гдѣ приготовленный для нея столъ былъ охраняемъ ея метръ-д’отелемъ. Здѣсь эта старая лэди садилась въ кресло и до самаго разсвѣта не оставляла ни его, ни игры. Обязанность принимать гостей возлагалась на лэди Марію, которая, не играя въ карты, старалась оказывать вниманіе гостямъ, занимала ихъ и, шелестя своимъ шолковымъ платьемъ, часто проходила мимо стола, гдѣ молодой ея кузенъ убивалъ время съ тремя своими друзьями.

— Пожалуйста, срѣжьте для насъ карты, сказалъ милордъ Марчъ лэди Маріи, когда послѣдняя случайно подошла къ столу. Срѣжьте карты, лэди Марія, и подарите намъ счастье! Сегодня, какъ нарочно, мы лишены его: мистеръ Варрингтонъ страшно выигрываетъ.

— Надѣюсь, Гарри, — вы играете не по большой? боязливымъ тономъ сказала Марія.

— О, нѣтъ! только шесть пенсъ поэнъ, вскричалъ милордъ, тасуя карты.

— Только шесть пенсъ поэнъ, повторилъ мистеръ Моррисъ; онъ былъ партнеромъ милорда Марча.

Но, должно быть, мистеръ Моррисъ весьма живо ощущалъ цѣнность шести пенсъ, если проигрышъ нѣсколькихъ монетъ такого ничтожнаго достоинства дѣлалъ его круглое веселое лицо чрезвычайно унылымъ. Милордъ Честерфильдъ сидѣлъ противъ мистера Варрингтона и подбиралъ масти. Наблюдая его спокойную физіономію, трудно было сказать, находился ли онъ подъ вліяніемъ выигрыша или проигрыша.

Какое-то слово, сорвавшееся съ языка мистера Морриса и вовсе не выражавшее восторга, вызвало восклицаніе со стороны его партнера.

— Чортъ возьми, Моррисъ; играй и молчи!

Принимая въ соображеніе, что игра была только по шести пенсъ поэнъ, нельзя было не замѣтить, что милордъ находился въ сильномъ волненіи.

Марія стояла подлѣ стула Гарри; опираясь рукой на спинку, она легко могла видѣть всѣ его карты, и въ нихъ длинный рядъ козырей. Она не произвела перемѣны въ его счастьи. Ей даже пріятно было думать, что, срѣзавъ колоду, она доставила ему такую отличную масть. Между тѣмъ милордъ Марчъ, тасуя карты, спокойнымъ голосомъ сказалъ мистеру Варрингтону:

— Игра идетъ попрежнему, мистеръ Варрингтонъ, — не удвоить ли кушъ?

— Все, что вамъ угодно, милордъ, еще спокойнѣе сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

— Значитъ, по шиллингу.

— Извольте, — сказалъ мистеръ Варрингтонъ и игра продолжалась.

Чѣмъ кончилась эта игра и игра въ слѣдующіе дни, можно видѣть изъ прилагаемаго письма, которое, не достигнувъ своего назначенія, попало въ Америку вмѣстѣ съ бумагами мистера Генри Варрингтона.

"Тонбриджскія минеральныя воды 10 августа, 1756 г. "Любезный Джоржъ,

"Такъ какъ клубъ Вайтъ, бутылка бургундскаго и колода картъ составляютъ всѣ радости твоей жизни, то я увѣренъ, что въ настоящую минуту ты находишься въ Лондонѣ, предпочитая дымъ нашей столицы свѣжему воздуху и аромату свѣжаго сѣна. Письмо это вручитъ тебѣ молодой джентльменъ, съ которымъ я недавно познакомился, и отъ знакомства съ которымъ ты будешь въ восторгѣ. Онъ будетъ играть съ тобой въ какую-угодно игру, по какой-угодно ставкѣ, до какого-угодно часа ночи и выпьетъ во время игры всякое умѣренное число бутылокъ вина. Мистеръ Варрингтонъ тотъ самый счастливый юноша, о которомъ такъ много говорено было въ Morning Advertiser и другихъ газетахъ. Онъ имѣетъ въ Виргиніи помѣстье, величиною не менѣе Йоркшира. Помѣстье это, къ сожалѣнію, находится въ рукахъ его матери, которая управляетъ имъ съ неограниченною властью. Впрочемъ, при вредномъ тамошнемъ климатѣ и господствующихъ лихорадкахъ, надо надѣяться, что мистриссъ Эсмондъ умретъ скоро, и оставитъ этого добродѣтельнаго юношу полнымъ владѣтелемъ всего ея достоянія. Мистриссъ Эсмондъ — родная тетка отвратительнаго Кастльвуда, который никогда не платитъ карточнаго долга; впрочемъ въ разсчетахъ съ тобой, быть можетъ, онъ ведетъ себя гораздо благороднѣе. Мистеръ Варрингтонъ хорошаго происхожденія. Мы должны присоединить его къ нашему обществу, хотя бы только для того, чтобъ воротить отъ него мой проигрышъ.

"Здѣсь онъ имѣлъ чертовское счастіе: выигрывалъ все, что поставятъ, между тѣмъ какъ старая вѣдьма, его тетка, все проигрывала. Нѣсколько дней тому назадъ, когда я имѣлъ несчастіе встрѣтиться съ нимъ, онъ выигралъ пари на спорь, кто изъ насъ дальше прыгнетъ (живя между дикими и бѣгая отъ медвѣдей въ лѣсахъ своей родины, онъ, разумѣется, напрактиковался въ этомъ искусствѣ); онъ выигралъ другое пари отъ меня и отъ Джека Морриса на счетъ нашего вѣса, и наконецъ, въ тотъ же вечеръ, когда мы сѣли играть въ карты въ домѣ старухи Бернштэйнъ, начисто объиградъ насъ всѣхъ. Если ты въ состояніи покончить нашъ небольшой разсчетъ, по поводу Эпсомскихъ скачекъ, то, сдѣлай одолженіе, вручи мистеру Варрингтону триста пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, которые я, опустошивъ весь свой бумажникъ, остался ему долженъ. Честерфильдъ проигралъ ему шестьсотъ; но милорду угодно, чтобы никто объ этомъ не зналъ: онъ далъ клятву не играть больше и жить безъ долговъ. Джекъ Моррисъ проигралъ меньше нашего и, кажется, могъ бы спокойно перенесть эту неудачу, потому что не имѣетъ ни долговъ, ни лошадей, которыхъ нужно содержать, и къ тому же въ рукахъ его всѣ деньги, беззаконнымъ образомъ пріобрѣтенныя его отцомъ; несмотря на все это онъ реветъ о своемъ проигрышѣ, какъ раненый быкъ. На другой вечеръ мы играли въ дружескомъ кружкѣ, и Борбо подалъ намъ въ особую комнату прекрасный обѣдъ. Мистеръ Варрингтонъ во всѣхъ отношеніяхъ держитъ себя, какъ джентльменъ: не говоритъ ни слова о выигрышѣ, какъ и мы, въ свою очередь, молчимъ о нашемъ проигрышѣ. Но зато за насъ говорятъ другіе. Вчера Каттарина посмотрѣла на меня такъ грозно, какъ громовая туча; я не купилъ ей брильянтоваго ожерелья, потому собственно, какъ говоритъ она, что проигралъ пять тысячъ виргинскому юношѣ. Старая герцогиня говоритъ тоже самое и кромѣ того знаетъ проигрышъ Честерфильда и Джека.

"Вообще, этому юношѣ справедливо дано названіе счастливаго. Онъ очень молодъ (въ Виргиніи, стало быть, юность сохраняется лучше, чѣмъ въ Англіи), пользуется прекраснымъ здоровьемъ, имѣетъ прекрасную наружность и обладаетъ необыкновеннымъ счастіемъ.

"Словомъ, мистеръ Варрингтонъ выигралъ отъ насъ деньги благороднымъ образомъ. Мнѣ онъ нравится; я бы желалъ отыграть отъ него хотя часть своего проигрыша, и потому поручаю его твоему милостивому покровительству. Adieu! Я ѣду на сѣверъ и оттуда возвращусь въ Донкастеръ.

"Твой навсегда
"М. и Р."

«Джоржу Августу Сельуэйнъ, эскв.

въ клубъ Вайта, въ улицѣ Сентъ-Джемсъ.»

ГЛАВА IV.
СВѢТСКОЕ ОБЫКНОВЕНІЕ.

Спустя дня два или три послѣ пріѣзда на Тонбриджскія минеральныя воды, нашъ молодой Виргинецъ увидѣлъ себя весьма немаловажнымъ лицомъ въ этомъ веселомъ небольшомъ мѣстечкѣ. Ни одинъ нобльменъ не возбуждалъ такого любопытства. Гарри Варрингтону оказывали уваженіе едва ли не болѣе, чѣмъ самому милорду епископу Салисбюрійскому. Прохожіе останавливались, чтобъ посмотрѣть на проѣзжавшаго Гарри, жители окрестныхъ деревень, пріѣзжая на рынокъ, смотрѣли на него, какъ на чудо. Матери семействъ старались привлечь къ себѣ и изыскивали случаи оставить его наединѣ съ взрослыми своими дочерями, большая часть которыхъ улыбалась ему весьма благосклонно. Всѣмъ обитателямъ Тонбриджа извѣстны были, до послѣдняго акра и шиллинга, пространство его виргинскаго помѣстья и сумма годоваго дохода. Его выигрыши служили предметомъ разговора и различныхъ коммерческихъ соображеній за каждымъ чайнымъ столомъ посѣтителей минеральныхъ водъ. До какой степени бываютъ изумительны свѣдѣнія, которыя сосѣди имѣютъ о нашихъ дѣлахъ! Участіе и любопытство, внушаемое Гарри Варрингтономъ, было такъ велико, что многіе оказывали особенную благосклонность даже мистеру Гумбо; приглашали его къ себѣ, угощали крѣпкимъ пивомъ, остатками отъ лакомыхъ блюдъ, собственно для того, чтобы собрать подробнѣйшія свѣдѣнія о молодомъ Виргинцѣ. Мистеръ Гумбо жирѣлъ на этой діэтѣ, сдѣлался первенствующимъ членомъ Тонбриджскаго Общества Лакеевъ и лгалъ, на чемъ свѣтъ стоитъ. Собраніе не считалось собраніемъ, если въ немъ не принималъ участія мистеръ Варрингтонъ. Молодой человѣкъ изумлялся своему благополучію, и превосходно пользовался оказываемыми ему почестями. Дома его пріучали думать о себѣ слишкомъ много; а теперь такое неожиданное счастіе весьма много способствовало развитію въ немъ самодовольствія. Впрочемъ, отдавая Гарри справедливость, онъ не очень восхищался новымъ своимъ положеніемъ. Онъ не хвалился своими побѣдами, не принималъ на себя гордаго, заносчиваго вида. Съ джентльменами, приглашавшими его играть, онъ поступалъ по своимъ понятіямъ и чести. Ему казалось, что онъ обязанъ былъ принимать ихъ вызовъ; и что если его приглашали на конскія скачки, на пирушку, на партію въ вистъ, то, для чести Старой Виргиніи, онъ не имѣлъ права отказаться. Мистеръ Гарри видѣлъ, что новые его знакомые рѣшились испытать его во всѣхъ увеселеніяхъ и состязаніяхъ. Онъ имѣлъ крѣпкую голову, искусную руку, твердую посадку и далеко не слабые нервы. Какъ представитель Старой Виргиніи, онъ выходилъ побѣдителемъ изъ всѣхъ дружелюбно предлагаемыхъ состязаній въ странѣ его предковъ.

Мадамъ де-Бернштэйнъ, проводившая каждую ночь за ломбернымъ столомъ, и, вѣроятно, поправившая неудачи, о которыхъ мы слышали въ предшествовавшей главѣ, была въ восторгѣ отъ побѣдъ и репутаціи своего племянника. Гарри стрѣлялъ съ Джекомъ Моррисомъ и доказалъ свое превосходство; держалъ пари съ мистеромъ Скамперомъ, кто кого обгонитъ въ верховой ѣздѣ, и остался въ выигрышѣ; игралъ въ мячь съ капитаномъ Баттсъ, и хотя до этой поры не имѣлъ понятія объ игрѣ, но черезъ нѣсколько дней совершенно ее усвоилъ. Онъ садился за карты съ извѣстнѣйшими игроками, каковы лордъ Честерфильдъ и лордъ Марчъ, — и послѣдніе безпристрастно отдавали полную справедливость его хладнокровію, благородству и благовоспитанности. Ученостью Гарри похвалиться не могъ; но все же онъ умѣлъ писать, какъ писала большая часть свѣтскихъ людей того времени. Его чистосердечное признаніе въ своемъ невѣжествѣ забавляло старую лэди. Въ свое время она читала довольно много, и могла разсуждать о книгахъ съ людьми свѣдущими по этой части; она даже имѣла расположеніе къ юмору, восхищалась Мольеромъ и Фильдингомъ, но свѣтъ любила болѣе, чѣмъ библіотеку; сколько бы иной романъ не заключалъ въ себѣ интереса, но игра въ карты была для нея интереснѣе. Съ какимъ-то наслажденіемъ занималась она улучшеніемъ туалета Гарри; отыскала тонкія кружева для его манжетъ, воротничковъ и нарукавниковъ, и подарила брилліантовую булавку для его жабо. Изъ всѣхъ племянниковъ и родственниковъ баронессы, Гарри сдѣлался первымъ ея любимцемъ. Само собою разумѣется, что лэди Марія радовалась успѣхамъ своего кузена и нисколько не сѣтовала на его превосходство предъ своими братьями; зато эти джентльмены, получивъ извѣстіе о громадныхъ успѣхахъ мистера Варрингтона, о его рѣшительномъ пріобрѣтеніи любви богатой ихъ тетки, трепетали отъ страха, зависти и злобы.

Послѣ двухъ-недѣльнаго пребыванія въ Тонбриджѣ, мистеръ Гарри сдѣлался весьма замѣчательной особой. Онъ имѣлъ доступъ во всѣ хорошія общества. Но можно ли вмѣнять ему въ вину, если онъ познакомился въ тоже время и съ людьми, не пользовавшимися хорошей репутаціей? Виноватъ ли онъ, если принималъ свѣтъ, какъ онъ есть, и пилъ изъ обольстительной, чаши, наполненной для него удовольствіями по самые края? Старая тетка восхищалась его наслажденіемъ, и съ своей стороны поощряла его преслѣдовать всѣ удовольствія. Она не была строгою блюстительницею нравственности, и слѣдовательно не могла назвать себя полезною наставницей юности. Еслибъ Каттарина написала Гарри любовную записочку, то, мнѣ кажется, баронесса посовѣтовала бы ему принять приглашеніе. Впрочемъ нашъ молодой человѣкъ вывезъ изъ отчизны порядочный запасъ скромности, который носилъ на себѣ, вмѣстѣ съ бѣльемъ изъ полотна домашняго приготовленія. Въ тѣхъ малонаселенныхъ странахъ, изъ которыхъ онъ выѣхалъ, либертинизмъ былъ рѣдокъ. Пороки большихъ городовъ едва ли были извѣстны въ простыхъ грубыхъ городахъ американскаго континента. Гарри, во время нескромныхъ разговоровъ новыхъ своихъ европейскихъ товарищей, краснѣлъ, какъ дѣвочка; даже разговоръ и шутки тетушки Бернштэйнъ до такой степени изумляли молодаго Виргинца, что свѣтская старуха называла его цѣломудреннымъ Іосифомъ, а иногда такъ и просто дурачкомъ.

Но, несмотря на его невинность, о немъ носилась молва настолько же не лестная, насколько она могла принадлежать людямъ дѣйствительно дурнымъ. Почему онъ могъ знать, что ему не должно связываться съ этой негодной Каттариной? Гарри видѣлъ самъ, какъ милордъ катался съ ней въ своемъ фаетонѣ по Тонбриджу. Дать ей руку и открыто съ ней гулять на мѣстѣ публичной прогулки Гарри вовсе не считалъ предосудительнымъ. Ей вздумалось имѣть какую-нибудь бездѣлушку изъ игрушечнаго магазина, — почему же Гарри не удовлетворить ея невинному желанію и не купить ей фермуаръ, если карманы его наполнены деньгами? На другой день Каттаринѣ понравились кружева, и Гарри доставлялъ ей удовольствіе, покупая ихъ. На слѣдующій день новое желаніе, Гарри снова его удовлетворяетъ; на слѣдующій день опять что-нибудь новое; такъ что прихотямъ мадамъ Каттарины не предвидѣлось конца: только тутъ молодой джентльменъ остановился и шутками или смѣхомъ началъ уклоняться отъ выполненія ея желаній. Гарри былъ довольно проницателенъ; не столько расточителенъ и неразсчетливъ, сколько добръ и щедръ. Онъ, однакожь, не купилъ брилліантовыхъ серегъ для хорошенькихъ ушей этой рѣзвой маленькой лэди.

Но кто же вѣритъ въ его скромность? Старуха Бернштэйнъ утверждала, что ея племянникъ разыгрывалъ роль Донъ-Жуана и заступилъ мѣсто милорда Марча; утверждала это чаще всего въ присутствіи бѣдной Маріи; она любила терзать нѣжное сердце этого созданія, нахъдя какое-то наслажденіе въ грустномъ молчаніи и страдальческомъ выраженіи лица своей племянницы.

— Что дѣлать, мой другъ, говорила баронесса: — мальчики всегда будутъ мальчиками; ктому же я не хочу, чтобъ Гарри былъ первымъ молокососомъ въ своей фамиліи!

Марія не рѣдко давилась хлѣбомъ, который ѣла насчетъ своей тетки. О Боже! Женщины обладаютъ особеннымъ искусствомъ приготовлять этотъ хлѣбъ въ самомъ чорствомъ, неудобосваримомъ видѣ!

Мистеръ Вульфъ постоянно пріѣзжалъ изъ Вестергэма съ визитами къ предмету своего обожанія. Зная, что полковникъ весь былъ углубленъ въ этотъ предметъ, мистеръ Варрингтонъ рѣдко надѣялся видѣться съ нимъ, несмотря ка то, что разговоръ и общество этого офицера чрезвычайно ему нравились. Бесѣда съ нимъ не имѣла никакого сходства съ пустословіемъ распутныхъ людей, окружавшихъ Гарри. Мистеръ Вульфъ никогда не пускался въ разговоръ о картахъ, о породѣ лошадей; никогда не хвастался ни своими подвигами на псовой охотѣ, ни благосклонностью женщинъ; никогда не разсказывалъ скандалёзныхъ анекдотовъ того, времени. А нехорошее было это время! Старый вѣкъ былъ безнравственнѣе новаго. Въ ту пору жилъ старый король и въ свитѣ своей имѣлъ любовницъ, которыхъ чтили великіе въ государствѣ люди. Въ ту пору, большая часть существовавшей въ то время аристократіи, гоняясь за удовольствіями, доходила до безумія въ своей расточительности; свобода въ словахъ и поступкахъ доведена была въ то время до такой степени, что мы, какъ правдивые историки, ограничимся однимъ только намекомъ на нихъ, не входя въ подробности и не ужасая, безъ всякой нужды, благосклонныхъ читателей. Нашъ молодой человѣкъ сблизился съ самыми безнравственными изъ этихъ безнравственныхъ людей, и, что еще хуже, въ самой срединѣ этого скопища нашелъ свою родственницу старуху.

Гарри, поэтому, вовсе не зналъ, что полковникъ Вульфъ избѣгалъ встрѣчи съ нимъ; а если иногда случайно и встрѣчался, то не замѣчалъ холодности и вообще перемѣны въ его обхожденіи. Онъ вовсе не зналъ исторій, относительно своей персоны, обращавшихся въ народѣ. Впрочемъ, кто въ состояніи сказать, что онъ знаетъ исторіи, относящіяся до его личности? Кто сочиняетъ эти исторіи? Кто бываетъ отцами этой ужаснѣйшей лжи? Бѣдный Гарри совершенно не зналъ о репутаціи, которую постарались составить ему посторонніе люди; продолжая, по обыкновенію, кататься верхомъ, играть въ различныя игры и дѣлать различныя глупости, онъ успѣлъ прослыть между многими весьма почтенными особами за одного изъ безнравственныхъ, развратныхъ, погибшихъ молодыхъ людей.

Увы и увы! Кто бы могъ подумать, что юноша, котораго мы такъ любили, который, находясь при насъ, былъ такъ деликатенъ и скроменъ, такъ простодушенъ и милъ, — кто бы могъ подумать, что онъ сдѣлается развратнымъ человѣкомъ, расточителемъ, отъявленнымъ игрокомъ, приверженцемъ отверженной женщины! Исторіи эти мало-по-малу доходили до честнаго полковника Ламберта въ Оакгорстъ: сначала одна дурная исторія, потомъ другая, потомъ множество вдругъ, — и сердце добраго человѣка наполнилось столь сильнымъ чувствомъ сожалѣнія и горести, что семейство его вскорѣ замѣтило въ немъ непріятную перемѣну. Онъ не говорилъ ни слова объ этомъ предметѣ и отклонялъ отъ себя нѣжные вопросы жены. Мистриссъ Ламбертъ уже начинала думать, что съ нимъ случилось какое-нибудь большое несчастіе: или ея мужъ разорился, или ему дано опасное порученіе, или который нибудь изъ сыновей захворалъ, сдѣлалъ ужасное преступленіе, умеръ. Но кто въ состояніи равнодушно смотрѣть на безпокойство любимой и вмѣстѣ съ тѣмъ любящей женщины, — кто не выскажется при ея допросахъ? Ламбертъ принужденъ былъ разсказать только часть того, что слышалъ о Гарри Варрингтонѣ. Это извѣстіе встревожило и огорчило чадолюбивую мистриссъ Ламбертъ неменѣе мужа. Печаль, скрываемая подъ подушкой папа и мама, черезъ нѣсколько времени вырвалась изъ своего заточенія и убѣжала изъ спальни супруговъ къ ихъ дочерямъ. Тео и Тестеръ, но примѣру родителей, весьма близко приняли къ сердцу непріятные слухи и сильно сокрушались. Добрыя, уязвленныя сердца! Сначала Тестеръ принимала это горячо, приходила въ величайшее негодованіе, сжимала свои маленькіе кулаки и клялась, что не вѣритъ ни одному слову изъ этой злобной молвы; кончилось, однакожь, тѣмъ, что она всему повѣрила. Обыкновенно, злословіе всегда беретъ верхъ надъ человѣческими существами, особливо надъ людьми добрыми и невинными. Вотъ она змѣя, которую они отогрѣли! Жалкій, несчастный юноша! Ужасно подумать, что онъ прогуливается съ какой-то отвратительной, разрумяненной француженкой, покупаетъ ей брилльянтовыя ожерелья и позоритъ себя передъ цѣлымъ обществомъ минеральныхъ водъ! Эта молва до такой степени опечалила мать и ея дочерей, такъ глубоко проникла въ сердце почтеннаго родителя, что рѣшено было пригласить на совѣщаніе священника. Тщетно послѣдній говорилъ въ церкви свою любимую проповѣдь о злословіи и осуждалъ нашу склонность дѣлать о ближнемъ дурныя заключенія! Мы каемся, обѣщаемъ не дѣлать этого; но лишь только добѣжитъ до насъ первая дурная молва о нашемъ ближнемъ, мы вѣримъ ей, забывая свое раскаяніе и обѣщаніе. Такъ точно вѣрили наши добрые оакгортскіе обитатели, когда молва о бѣдномъ Гарри Варрингтонѣ достигла ихъ слуха.

Между тѣмъ Гарри Варрингтонъ былъ какъ нельзя болѣе доволенъ самимъ собою; ему и нужды не было знать, до какой степени дурно думали о немъ его друзья. Онъ продолжалъ вести безпечную, пріятную и, если хотите, прибыльную жизнь, оставаясь въ совершенномъ невѣденіи относительно шума, который производилъ въ свѣтѣ, и весьма невыгодной репутаціи, которую составили о немъ многіе добрые люди. Выигравъ отъ мистера Баттса партію въ мячъ, Гарри шелъ по улицѣ, и, довольный игрой и всѣмъ свѣтомъ, настигъ полковника Вульфа, пріѣхавшаго въ Тонбриджъ навѣстить невѣсту. Гарри протянулъ руку; полковникъ взялъ ее; но привѣтствіе послѣдняго было такъ холодно, что молодой человѣкъ не могъ этого не замѣтить, какъ не могъ не обратить вниманія и на то обстоятельство, что мистеръ Вульфъ, въ отвѣтъ на изысканный поклонъ мистера Баттса, едва коснулся пальцемъ до шляпы. Капитанъ удалился въ сильномъ негодованіи; Гарри остался поговорить съ своимъ другомъ о Вестергэмѣ. Мистеръ Вульфъ шелъ подлѣ Гарри стройно, молча, серьёзно.

— Я давно васъ не видѣлъ, говорилъ Гарри.

— Не удивительно; вы были заняты другими товарищами, рѣзко замѣтилъ мистеръ Вульфъ.

— Но я бы лучше желалъ проводить время съ вами, продолжалъ молодой человѣкъ.

— Да, можетъ быть, я былъ бы для васъ лучшимъ товарищемъ, чѣмъ нѣкоторые изъ нихъ.

— Вы, вѣрно, говорите о капитанѣ Баттсѣ?

— Признаюсь, я не люблю этого человѣка: у него была дурная репутація, когда онъ служилъ въ арміи, и я сомнѣваюсь, едва ли исправился онъ по выходѣ въ отставку. Мнѣ кажется, вы бы могли найти себѣ друга, въ тысячу разъ лучше этого капитана. Извините за откровенность, которую я позволяю себѣ въ нашемъ разговорѣ, угрюмо замѣтилъ мистеръ Вульфъ.

— Какой онъ мнѣ другъ! ничуть не бывало; онъ только учитъ меня играть въ мячъ. Впрочемъ онъ въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ съ милордомъ и со всѣми людьми большаго свѣта, которые любятъ игру.

— Я не принадлежу къ числу людей большаго свѣта, замѣтилъ мистеръ Вульфъ.

— Любезный полковникъ, что это значитъ? Не прогнѣвилъ ли я васъ чѣмъ нибудь? Вы говорите такъ, какъ будто на меня сердитесь, тогда какъ я рѣшительно не знаю за собой поступка, чрезъ который долженъ бы былъ лишиться вашего расположенія, сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

— Мистеръ Варрингтонъ, я буду говорить съ вами откровенно, серьёзнымъ тономъ сказалъ полковникъ: — и начну съ того, что мнѣ не нравятся нѣкоторые изъ вашихъ друзей.

— Мнѣ кажется, всѣ они люди высшаго сословія въ Англіи, произнесъ Гарри, не оскорбляясь грубымъ тономъ полковника.

— Совершенно съ вами согласенъ; всѣ они слишкомъ высокаго сословія и слишкомъ большаго свѣта для такого бѣднаго, вѣчно-трудящагося солдата, какъ я; и если вы будете продолжать жить вмѣстѣ съ ними, то найдете множество подобныхъ мнѣ скучныхъ людей, которые не въ состояніи будутъ поддерживать такое знакомство. Я пріѣхалъ сюда навѣстить благородную и почтенную лэди. И что же? не дальше какъ вчера встрѣчаю васъ съ балетной танцовщицей, и при ней вы со мной раскланиваетесь. Я долженъ откровенно вамъ сказать, что лучше будетъ, если вы, гуляя съ такой особой, не станете, при встрѣчѣ со мной, скидывать вашу шляпу.

— Сэръ, сказалъ мистеръ Варрингтонъ, и лицо его покрылось яркимъ румянцемъ: — не намѣрены ли вы этимъ сказать, что я долженъ отказаться отъ удовольствія быть знакомымъ съ полковникомъ Вульфомъ?

— Да; я даже долженъ этого требовать, если будете встрѣчаться мнѣ съ этой особой, гнѣвнымъ тономъ сказалъ Вульфъ, употребивъ вмѣсто слова особа выраженіе, которое нельзя написать въ нашемъ романѣ, несмотря на то, что Шекспиръ влагаетъ его въ уста Отелло.

— Великое Небо! не стыдно ли вамъ выражаться такъ о женщинѣ? воскликнулъ мистеръ Варрингтонъ. Кто смѣетъ сказать, что это бѣдное созданіе безчестно?

— Сэръ, объ этомъ вы должны знать лучше, заговорилъ полковникъ, глядя на Гарри съ нѣкоторымъ удивленіемъ: — въ противномъ случаѣ, свѣтъ взводитъ на васъ страшную клевету.

— Что же такое я долженъ знать лучше? Я знаю только одно, что это бѣдная, молоденькая танцовщица, француженка, которая пріѣхала сюда съ матерью, и доктора назначили ей пить воды. Конечно, человѣку моего званія не слѣдовало бы сближаться съ людями подобнаго рода; но, полковникъ, давно ли вы сдѣлались такимъ разборчивымъ? Не отъ васъ ли я слышалъ, что вы не обращаете вниманія на происхожденіе, и что, по вашему мнѣнію, всѣ честные люди должны быть равны? Почему же мнѣ не подать руку этой маленькой беззащитной женщинѣ? тѣмъ болѣе, что здѣсь немного найдется людей, которые могутъ говорить на ея родномъ языкѣ. Я умѣю немного говорить пофранцузски, и съ удовольствіемъ готовъ подѣлиться съ ней своимъ умѣньемъ; если же полковнику Вульфу не угодно поклониться мнѣ, когда я прогуливаюсь съ ней, то, клянусь Георгомъ, онъ можетъ оставить свою шляпу въ покоѣ, вскричалъ Гарри, раскраснѣвшись болѣе прежняго.

— Такъ вы хотите сказать, проговорилъ мистеръ Вульфъ, измѣряя Гарри взглядомъ съ головы до ногъ: — вы хотите сказать, что вамъ неизвѣстно, къ какому разряду общества принадлежитъ эта женщина?

— Нѣтъ; повторяю вамъ, я знаю только, что она танцовщица, и, по мнѣнію моему, ни лучше, ни хуже другихъ женщинъ. Я хочу сказать, что еслибъ она была герцогиней, или, пожалуй, вашей бабушкой, я не могъ бы оказывать ей большаго уваженія.

— И вы не намѣрены признаться, что выиграли ее въ кости отъ лорда Марча?

— Во что!

— Въ кости, отъ лорда Марча. Эта исторія всѣмъ извѣстна. На минеральныхъ водахъ ее знаютъ всѣ до послѣдняго. Я только теперь услышалъ ее въ обществѣ этого добраго старика мистера Ричардсона. Всѣ дамы говорятъ, что вы разыгрываете роль колоніальнаго Ловеласа.

— Позвольте же узнать заодно, что еще говорятъ обо мнѣ? спросилъ Варрингтонъ.

И полковникъ разсказалъ ему все, что слышалъ. Гарри въпервые познакомился со всѣми подробностями молвы, носившейся въ народѣ о его развратной жизни. Онъ былъ совратителемъ добродѣтели, пьяницей и отъявленнымъ игрокомъ, замѣчательнымъ безбожникомъ и вольнодумцемъ, лучшимъ сообщникомъ лорда Марча и вообще всѣхъ безнравственныхъ людей.

— Я говорю вамъ это потому, чтобы вы знали молву, которая носится въ обществѣ, сказалъ мистеръ Вульфъ: — и потому еще, что, судя по вашему пріему послѣдняго обвиненія, которое взводятъ на васъ, я вѣрю отъ души, что вы чужды большей части этихъ обвиненій. Мистеръ Варрингтонъ, въ числѣ лицъ, виновныхъ въ нанесенной вамъ обидѣ, я считаю и себя, — а потому отъ чистаго сердца прошу извинить меня.

Разумѣется, Гарри съ радостію принялъ это извиненіе. Полковникъ Вульфъ и Гарри съ искреннимъ радушіемъ пожали руки другъ другу. Большую часть клеветы Гарри отклонилъ отъ себя безъ всякаго затрудненія; но, что касается до игры, то онъ признался въ ней откровенно. Онъ разсуждалъ, что джентльменъ со средствами не долженъ уклоняться отъ благороднаго вызова со стороны другаго джентльмена, и что выше средствъ своихъ онъ никогда не игралъ. Выигравъ значительную сумму съ самаго начала, онъ могъ увеличивать кушъ, потому что игра его продолжалась уже не на свои, а на чужія деньги. Игра, по его мнѣнію, была благородна и, слѣдовательно, доставляла удовольствіе. Наконецъ, и то сказать, въ Англіи играли всѣ, кромѣ методистовъ. Видѣть лучшее общество на минеральныхъ водахъ самому и находиться въ немъ, только и было возможно за картами. Ктому же въ этомъ обществѣ постоянно присутствовала его тетка, баронесса Бернштэйнъ.

Не считая за нужное дѣлать возраженіе молодому человѣку и объяснять ему, какіе люди составляли лучшее, по его мнѣнію, общество на минеральныхъ водахъ, мистеръ Вульфъ вступилъ въ откровенный разговоръ съ Гарри Варрингтономъ, чистосердечіе котораго совершенно убѣдило его въ невинности молодаго человѣка, и въ этомъ разговорѣ старался доказать, что жизнь, которую велъ молодой человѣкъ, хотя и имѣла въ себѣ чрезвычайно много пріятнаго, но въ тоже время была самою безполезною.

— Человѣкъ не долженъ проводить дни свои на конскихъ скачкахъ и игрищахъ, а ночи въ попойкахъ или за картами, говорилъ полковникъ. Каждый человѣкъ созданъ для того, чтобы трудиться; джентльменъ же, если не имѣетъ никакого занятія, долженъ отыскать его сообразно съ своими способностями. Мистеръ Варрингтонъ, знаете ли вы законы вашей страны? — Будучи богатымъ землевладѣльцемъ, вы, безъ всякаго сомнѣнія, будете современемъ лицомъ, облеченнымъ нѣкоторою властію. Путешествовали ли вы по вашему государству и знакомы ли съ промышленностью и мануфактурами? Вотъ предметы, достойные изученія каждаго джентльмена; они могутъ занять его точно такъ, какъ занимаетъ его бой пѣтуховъ и игра въ криккетъ. Имѣете ли вы какое-нибудь понятіе о нашей профессіи? Если нѣтъ, то, по крайней мѣрѣ, вы допускаете, что она благородна; повѣрьте мнѣ, въ ней есть многое, требующее изученія, и, я долженъ думать, что она вамъ понравится. Въ настоящемъ случаѣ я отдаю ей преимущество предъ учеными профессіями, потому что, сколько я могу судить, къ ученой дѣятельности вы не имѣете наклонности? Честь и уваженіе — вотъ цѣль человѣческой жизни! воскликнулъ мистеръ Вульфъ: — каждый человѣкъ, такъ или иначе, долженъ служить для блага своего отечества. Будьте увѣрены, что хлѣбъ, пріобрѣтаемый праздностью, самый опасный изъ всѣхъ хлѣбовъ; къ картамъ и удовольствіямъ можно прибѣгать для развлеченія послѣ труда, но не для труда, и притомъ въ теченіе цѣлаго дня. И вотъ еще что я скажу вамъ, мистеръ Варрингтонъ, весь свѣтъ называетъ васъ счастливымъ юношей, но я скорѣе назову васъ несчастнымъ Варрингтономъ, потому что вы убиваете время въ праздности; васъ окружаетъ лесть и искушенія: лучше было бы, еслибъ вы отклонили отъ себя такое счастіе.

Въ тотъ день Гарри не хотѣлъ сказать своей теткѣ, почему онъ казался такимъ мрачнымъ. Онъ воображалъ, что пить уже болѣе не будетъ, но за табль-д’отомъ собрались веселые товарищи, и бутылка, обходившая вокругъ стола, не миновала и нашего юношу; вечеромъ онъ намѣревался не играть въ карты, но за ломбернымъ столомъ баронессы недоставало четвертаго, — и могъ ли онъ отказаться отъ приглашенія занять это мѣсто? Въ тотъ вечеръ онъ нѣсколько разъ былъ партнеромъ своей тетки; счастіе улыбалось ему; заря еще разъ застигла его за картами, и восходящее солнце видѣло, какъ онъ кушалъ цыпленка, запивая шампанскимъ.

ГЛАВА V,
ВЪ КОТОРОЙ ГАРРИ ПРОДОЛЖАЕТЪ НАСЛАЖДАТЬСЯ СПОКОЙНОЮ, БЕЗМЯТЕЖНОЮ ЖИЗНІЮ.

Мадамъ де-Бернштэйнъ, пока въ квартирѣ ея собирались любители картъ, оставалась на минеральныхъ водахъ, играла въ карты и для разнообразія бранила племянницу. Для молодаго человѣка, одинаковаго возраста съ Гарри, всякое мѣсто, гдѣ можно встрѣтить веселое общество, имѣть свѣжій воздухъ и нѣкоторыя развлеченія, будетъ казаться прекраснымъ. Въ двадцать лѣтъ всякое удовольствіе имѣетъ свою особенную прелесть. Мы съ особенною радостію готовимся встрѣтить его, съ нетерпѣніемъ ждемъ его появленія, и съ нетерпѣніемъ считаемъ дни, предшествующіе той минутѣ, когда пойдемъ съ нимъ рука объ руку. И потомъ, какъ спокойно и хладнокровно мы смотримъ на него, когда продолжительный сезонъ жизни приближется къ концу! Мадамъ, неужели вы не помните вашего перваго бала; неужели въ то время, когда дочери ваши танцуютъ, воспоминанія не уносятъ васъ къ счастливому былому? Что касается до меня, то у меня свѣжо сохранилось въ памяти то время, когда бывало, чтобъ пообѣдать съ капитаномъ Джонсомъ, пускался я мили за три за городъ и считалъ это очаровательной прогулкой. Придетъ ли въ голову пройти теперь три мили, для того, чтобъ пообѣдать съ Джонсомъ и выпить рюмку портвейна, купленнаго на скудныя крохи отъ его пенсіи! Безъ всякаго сомнѣнія, портвейнъ этотъ покупался въ бѣдномъ провинціальномъ погребѣ, за дешевую цѣну; но его предлагали съ рѣдкимъ радушіемъ и юность придавала ему вкусъ, котораго въ настоящее время не найдешь ни въ какомъ винѣ… Я вовсе не думаю смотрѣть такъ строго на поведеніе и праздность молодаго Гарри, какъ смотрѣлъ его пріятель, суровый полковникъ двадцатаго полка. О, блаженная праздность! Божественная нимфа лѣности! Подай мнѣ какой-нибудь романъ, въ то время, когда лежу въ моемъ шлафрокѣ въ три часа по полудни; налей стаканъ вина и принеси сигару! Неоцѣненная, лѣнивая, улыбающаяся обворожительница! Пусть осыпаютъ тебя дурными именами, пусть стараются вредить твоей репутаціи и называть тебя матерью зла, но, несмотря на то, ты лучшая подруга въ этомъ мірѣ.

Милордъ Марчъ отправился на сѣверъ. Милордъ Честерфильдъ, убѣдясь, что Тонбриджскія минеральныя воды не оказыютъ пользы его глухотѣ, возвратился въ свое уединенное помѣстье, въ Блакгитъ; всѣ другіе джентльмены оставались еще въ Тонбриджѣ наслаждаться удовольствіями, и мистеръ Варрингтонъ имѣлъ за табль-д’отомъ весьма достаточное количество веселыхъ товарищей. Онъ скоро научился заказывать французскій обѣдъ, не хуже первостатейныхъ львовъ изъ сентъ-джемскаго клуба; могъ свободнѣе прочихъ объясняться съ мсьё Барбо пофранцузски, имѣлъ весьма тонкій и непогрѣшительный вкусъ въ винахъ, умѣлъ съ замѣчательнымъ искусствомъ отличать Кло-Вужо отъ Романеи. Гарри былъ первенствующимъ лицомъ на минеральныхъ водахъ, обыкновенными посѣтителями которыхъ были разгульные свѣтскіе люди; они нисколько не удивлялись той репутаціи, которую пріобрѣлъ Гарри за свое волокитство и расточительность и которая такъ напугала мистера Вульфа.

Хотя нашъ Виргинецъ и жилъ между этими разгульными людьми и, какъ говорится, плавалъ съ этой рыбой въ одной и той же водѣ, но онъ отъ природы одаренъ былъ дальновидностью и осторожностью, которыя оберегали его отъ сѣтей и приманокъ, разставляемыхъ для неосторожныхъ. Онъ подержалъ нѣсколько безразсудныхъ пари съ веселыми безпечными людьми, его окружавшими; но другіе, опытные въ этомъ дѣлѣ люди, находили довольно труднымъ завлечь его въ свои сѣти. Онъ охотно игралъ въ карты, собственно потому, что имѣлъ врожденное искусство и способность ко всѣмъ играмъ, и могъ выдержать какое-угодно состязаніе съ самымъ лучшимъ конкуррентемъ. Игралъ онъ, впрочемъ, только съ тѣми джентльменами, которыхъ зналъ, и кончалъ свои разсчеты на мѣстѣ. Гарри обладалъ благоразуміемъ и чинностью, свѣтлымъ умомъ, необыкновеннымъ великодудушіемъ и неустрашимою личною храбростью; но случись ему держать экзаменъ въ какой-нибудь коллегіи, и онъ скорчилъ бы изъ себя весьма жалкую фигуру.

Гарри нерѣдко показывалъ, изъ какой ткани онъ сдѣланъ. Напримѣръ, когда эта несчастная маленькая Каттарина, надѣлавшая ему столько непріятностей, перенесла свою докучливость за предѣлы, при которыхъ, по мнѣнію Гарри, должна была прекратиться его щедрость, онъ съ совершеннымъ хладнокровіемъ и искусствомъ удалился отъ обольщеній оперной сирены, предоставивъ ей полное право очаровывать своими прелестями другую, болѣе доступную жертву. Тщетно истерическая мать сирены приходила къ Гарри и, рыдая, объявляла ему, что бездушный служитель полиціи взялъ всѣ пожитки ея дочери за долгъ и что ея почтенный отецъ томился въ лондонской тюрьмѣ. Гарри наотрѣзъ сказалъ, что между нимъ и полицейскимъ служителемъ ничего не могло быть общаго, и что если онъ имѣлъ удовольствіе знать мадмуазель Каттарину и исполнять ея капризы, покупая ей различныя бездѣлушки, которыя ей нравились, то изъ этого еще не слѣдуетъ, что онъ обязанъ платить долги ея фамиліи, брать на поруки ея папа и очищать ея тонбриджскіе разсчеты. Мать Каттарины сначала назвала его чудовищемъ, неблагодарнымъ, а потомъ, съ старческой улыбкой, спросила его, неужели онъ не заплатитъ и ей за ея услуги? Мистеръ Варрингтонъ не могъ понять, — за что и какого рода должна быть эта уплата, — но когда старуха объяснила обстоятельства дѣла, честный юноша, пораженный ужасами отъ одной мысли, что эта женщина торговала безчестіемъ дочери, сказалъ ей, что онъ пріѣхалъ изъ страны, гдѣ даже дикіе съ отвращеніемъ отступили бы отъ подобной сдѣлки. Церемонно поклонившись старой лэди и указавъ ей на дверь, онъ тутъ же приказалъ Гумбо замѣтить ея личность и никогда не пускать въ его квартиру. Нѣтъ сомнѣнія, что, уходя, она давала клятву отомстить этому Ирокезу: ни турокъ, ни персіянинъ, говорила она, не поступилъ бы такъ безсовѣстно съ какою бы то ни было лэди. Она удалилась съ дочерью въ Лондонъ, лишь только сварливый хозяинъ дома позволилъ имъ выѣхать. По картамъ, тоже случались съ Гарри непріятности. Однажды послѣ обѣда за табль-д’отомъ, отказавшись отъ игры въ пикетъ съ капитаномъ Баттсомъ и получивъ вопросъ о причинѣ такого отказа, Гарри отвѣчалъ, что онъ играетъ только съ тѣми, кто, подобно ему, платитъ свой проигрышъ; вмѣстѣ съ тѣмъ онъ изъявилъ столь совершенную готовность дать удовлетвореніе мистеру Баттсу, по окончаніи небольшихъ разсчетовъ между ними, что капитанъ заранѣе призналъ себя удовлетвореннымъ и немедленно оставилъ минеральныя воды, не заплативъ долга ни Гарри, ни другимъ кредиторамъ. Кромѣ всего вышеприведеннаго, Гарри имѣлъ случай показать свой характеръ, поколотивъ носильщика, который надѣлалъ грубости старой миссъ Уифлеръ, отправлявшейся вечеромъ въ собраніе; и потомъ узнавъ, что мистеръ Гекторъ Буклеръ, одинъ изъ отчаянныхъ посѣтителей минеральныхъ водъ, распространялъ клевету, относительно исторіи Гарри съ несчастной танцовщицей, мистеръ Варрингтонъ подошелъ къ мистеру Буклеру въ комнатѣ, гдѣ больные пили минеральную воду и гдѣ послѣдній джентльменъ во всеуслышаніе разсказывалъ эту же самую клевету. Мистеръ Варрингтонъ, говорю я, подошелъ къ мистеру Буклеру и въ свою очередь объявилъ ему во всеуслышаніе, что эта исторія чистѣйшая ложь, и что если кто-нибудь станетъ повторять ее, тотъ будетъ каяться. Короче сказать, хотя нашъ другъ, будучи въ Римѣ, сообразовался съ обычаями Рима, но вмѣстѣ съ тѣмъ показывалъ изъ себя храбраго и достойнаго римлянина; мистеръ Вульфъ самъ сознавался, что Гарри Варрингтонъ не только вылъ съ волками, но былъ неустрашимъ, какъ лучшій изъ волковъ.

Если мистеръ Вульфъ сообщилъ полковнику Ламберту исторіи, столь сильно огорчившія послѣдняго, то онъ же, убѣдясь въ невинности своего молодаго друга, воспользовался первымъ случаемъ разсѣять гнусную клевету. По поводу оправданія молодаго человѣка, въ семействѣ Ламбертовъ наступила общая радость; оно испытывало то удовольствіе, которое ощущается болѣе возвышенными натурами, чѣмъ наши, и именно удовольствіе при видѣ раскаянія грѣшника. Никогда еще это маленькое семейство не было такъ счастливо! даже при полученіи извѣстія о пріобрѣтеніи братомъ Томомъ ученой степени, Ламберты не были въ такомъ восторгѣ, какъ теперь, когда полковникъ Вульфъ привезъ имъ извѣстіе о своемъ разговорѣ съ Гарри Варрингтономъ.

— Мнѣ кажется, Джемсъ, сказалъ мистеръ Ламбертъ: — я менѣе бы радовался, еслибъ ты привезъ мнѣ извѣстіе о назначеніи меня командиромъ полка.

Мистриссъ Ламбертъ позвала дочерей, гулявшихъ въ саду, поцаловала ихъ и сообщила радостную вѣсть. Тестеръ прыгала отъ восхищенія, а Тео сыграла въ тотъ вечеръ на клавикордахъ блистательную пьесу; и когда докторъ богословія Бойль, пришелъ, по обыкновенію, сыграть съ Ламбертомъ партію въ баггэммонъ, онъ до тѣхъ поръ не могъ объяснить себѣ причины радости, озарявшей лица добраго семейства, пока три лэди не сказали ему единодушнымъ хоромъ, до какой степени онъ былъ правъ въ своей проповѣди и до какой степени они обидѣли этого бѣднаго, милаго, добраго молодаго мистера Варрингтона.

— Что же мы будемъ теперь дѣлать, мой другъ? говорилъ полковникъ, обращаясь къ женѣ. Сѣно у насъ убрано, жатва начнется недѣли черезъ двѣ, лошади ничего не дѣлаютъ. Какъ ты полагаешь….

При этомъ онъ наклонился къ ней и шепнулъ что-то на ухо.

— Ахъ, Мартинъ! Я сама объ этомъ думала! воскликнула мистриссъ Ламбертъ, взявъ руку мужа и сжимая ее.

— О чемъ же это вы думали, мама? спрашиваетъ молодой Чарли, находившійся дома, по случаю каникулъ.

— О томъ, что пора ужинать. Пожалуйте, докторъ! Сегодня у насъ будетъ бутылка вина, и мы пожелаемъ раскаянія всѣмъ, кто дурно думаетъ о ближнемъ.

— Аминь, сказалъ докторъ: — этотъ тостъ я выпью отъ всей души.

И доброе, почтенное семейство отправилось ужинать.

ГЛАВА VI.
ПИСЬМО ВЪ ВИРГИНІЮ.

Однажды, явившись къ обѣду въ гостинницу «Бѣлый Конь», мистеръ Варрингтонъ былъ пріятно изумленъ, увидѣвъ между лицами, окружавшими обѣденный столъ, веселое доброе лицо мистера Самсона, который, до самаго прихода Гарри, забавлялъ общество анекдотами и каламбурами, возбуждавшими всеобщій громкій хохотъ. Хотя Самсонъ нѣсколько мѣсяцевъ не былъ въ Лондонѣ, но онъ имѣлъ запасъ самыхъ послѣднихъ лондонскихъ новостей; по крайней мѣрѣ за табль-д’отомъ онѣ выдавались и принимались за самыя послѣднія. Что дѣлалось въ королевскомъ домѣ въ Кенсингтонѣ, что — въ домѣ герцога въ улицѣ Поллъ-Моллъ; какъ мистеръ Бингъ держалъ себя въ заточеніи и кто приходилъ къ нему; какія были замѣчательныя пари въ Нью-Маркетѣ, и кто первенствовалъ на сценѣ Ковентгарденскаго театра? На всѣ эти вопросные пункты мистеръ Самсонъ давалъ самые удовлетворительные отвѣты. Правда, новости его не отличались истиной, но и въ этомъ видѣ онѣ доставляли удовольствіе провинціальнымъ джентльменамъ. Что за бѣда, если мистеръ Самсонъ называлъ лэди, изъ-за которой лордъ виконтъ Сквандерфильдъ совершенно разорился, мистриссъ Люси, а не мистрисъ Палли? если въ актера влюбилась лэди Джэнъ, а не лэди Мэри; если Chevalier Solingen имѣлъ ссору съ Гарри Гильтономъ, конно-гренадеромъ, а не съ Томми Руфлеромъ, пѣхотнымъ гвардейцемъ? Имена и числа въ этомъ случаѣ ничего не значатъ. Если анекдоты отличаются жизнью и злословіемъ, то правдивость ихъ есть уже дѣло второстепенной важности. На этомъ основаніи мистеръ Самсонъ смѣялся, говорилъ безъ умолку; и одушевленный болтовней, приводившей джентльменовъ въ восторгъ, выпивалъ свою долю вина, то изъ одной, то изъ другой бутылки, которыя такъ усердно подставляли ему его восхищенные слушатели. Столѣтіе назадъ, духовное лицо, посѣщавшее театры, таверны, конскія ристалища и модный свѣтъ, считалось въ англійскомъ обществѣ лицомъ не весьма обыкновеннымъ. Голосъ такого человѣка раздавался на псовой охотѣ громче другихъ; по выходѣ изъ Ковентгарденскаго театра въ гостинницу «Роза» или «Бедфордъ Гэдъ», онъ умѣлъ пропѣть самую веселую пѣсню, умѣлъ играть въ карты нехуже того, кто постоянно убивалъ свое время за ломбернымъ столомъ.

Быть можетъ, скромность, а можетъ статься и лафитъ, были причиною тому, что румяное лицо мистера Самсона сдѣлалось еще румянѣе. Увидѣвъ мистера Варрингтона, онъ прошепталъ maxima debelur сидѣвшему подлѣ него и хохотавшему деревенскому сквайру, въ кафтанѣ каштановаго цвѣта и въ малиновомъ камзолѣ съ золотымъ галуномъ, — всталъ съ мѣста, въ торопяхъ споткнулся и, оправясь, побѣжалъ на встрѣчу молодому виргинцу.

— Милый мой, неоцѣненный сэръ! побѣдитель всѣхъ мастей, всѣхъ клубовъ и сердецъ! какъ я радъ, какъ счастливъ, что вижу васъ такимъ свѣжимъ и здоровымъ! воскликнулъ мистеръ Самсонъ.

Гарри принялъ этотъ привѣть съ величайшимъ удовольствіемъ: въ свою очередь к онъ былъ радъ встрѣчѣ съ мистеромъ Самсономъ, и тоже безъ всякой лести поздравилъ его съ веселымъ видомъ и румянымъ лицомъ.

Сквайръ въ каштановомъ кафтанѣ, зная Варрингтона, приготовилъ ему мѣсто подлѣ себя, предложилъ мистеру Самсону сѣсть на другую сторону и продолжалъ анекдотъ о лордѣ Оглѣ и женѣ мелочнаго торговца въ…. гдѣ именно? сквайръ не досказалъ; его сентенція была прервана громкимъ болѣзненнымъ крикомъ и бранью, относившейся до мистера Самсона, который наступилъ на его подагрическую мозоль.

Мистеръ Самсонъ попросилъ извиненія, быстро повернулся къ мистеру Варрингтону и объявилъ ему, равно и всему обществу, что милордъ Кастльвудъ, посылая своему кузену искренній поклонъ, отдалъ особенное приказаніе (мистеру Самсону) отправиться въ Тонбриджъ и присмотрѣть за нравственностію молодаго джентльмена. Послѣ этого вступленія, мистеръ Самсонъ продолжалъ, что милэди виконтесса и милэди Фанни отправились на воды въ Гарроугэтъ; что мистеръ Вилль выигралъ большую сумму въ Нью-Маркетѣ, и ѣдетъ съ визитомъ къ милорду герцогу; что горничная Молли, сокрушаясь о Гумбо, выплакала свои глаза; словомъ, мистеръ Самсонъ сообщилъ всѣ новости о Кастльвудѣ и его окрестностяхъ. Мистеръ Варрингтонъ любимъ рѣшительно всѣми въ нашемъ округѣ, говорилъ мистеръ Самсонъ обществу обѣдавшихъ, стараясь ввести въ свой разговоръ какъ можно больше именъ извѣстнѣйшихъ особъ.

— Весь Гэмпширъ слышалъ объ его успѣхахъ въ Тонбриджѣ, — объ успѣхахъ всякаго рода, говорилъ мистеръ Самсонъ съ лукавой улыбкой: — впрочемъ милордъ и милэди надѣятся, что мистеръ Гарри возвратится въ свой спокойный Гэмпширскій домъ юношей неиспорченной нравственности.

Гости одинъ за другимъ вышли изъ столовой, предоставивъ молодому Виргинцу бесѣдовать съ бутылкой вина и съ домашнимъ священникомъ.

— Хотя я выпилъ довольно, сказалъ веселый мистеръ Самсонъ: — но мнѣ ничто не мѣшаетъ выпить больше.

И онъ пилъ тостъ за тостомъ, стаканъ за стаканомъ, къ величайшему удовольствію Гарри, который любилъ находиться въ его обществѣ.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ мистеръ Самсонъ «выпивалъ больше», Гарри становился великодушнѣе, теплосердечнѣе и дружелюбнѣе. Рѣчь зашла о квартирѣ. Къ чему же мистеру Самсону тратиться въ гостинницѣ, когда въ квартирѣ Гарри находилась лишняя комната? И вотъ чемоданъ кастльвудскаго священника перенесенъ на квартиру; Гумбо получилъ приказаніе доставлять мистеру Самсону всевозможный комфортъ; мистеръ Варрингтонъ былъ бы въ безпредѣльномъ восторгѣ, еслибъ Самсонъ спустился съ лѣстницы и заглянулъ бы въ конюшню; Гарри имѣлъ уже нѣсколько лошадей; въ конюшнѣ мистеръ Самсонъ узналъ свою лошадь, которую Гарри у него выигралъ; преданное животное радостно ржало и мордой своей ласкалась къ бывшему своему господину; Гарри бѣгло произнесъ нѣсколько энергическихъ словъ и поклялся Юпитеромъ, что Самсонъ долженъ взять свою старую лошадь обратно; пасторъ, принявъ этотъ подарокъ, крѣпко сжималъ руку Гарри, благословлялъ его, обвилъ руками шею лошади и плакалъ слезами, вызванными наружу частію бордосскимъ виномъ, а частію чувствомъ благодарности. Кастльвудскіе друзья рука въ руку отправились къ мадамъ де-Бернштэйнъ, прямо изъ конюшни, запахъ которой внесли въ апартаменты ея сіятельства. Разгорѣвшіяся щеки и сверкающіе глаза ясно говорили, какого рода было ихъ развлеченіе. Впрочемъ, въ то время щеки многихъ джентльменовъ постоянно находились въ воспламененномъ состояніи и отъ той же причины.

Мадамъ де-Бернштэйнъ приняла пастора довольно благосклонно. Старой лэди нравились непринужденныя шутки и бойкій разговоръ, — но только изрѣдка, какъ нравилось ей превосходно приправленное блюдо или новое кушанье при его первомъ появленіи. Единственнымъ наслажденіемъ, никогда не наскучившимъ ей, были, какъ сама она признавалась, карты. Карты, говорила она, не умѣютъ фальшивить. Дурная масть говоритъ вамъ правду прямо въ глаза; а козырная игра ни съ какой въ мірѣ лестью не можетъ сравниться. Если баронесса находилась въ хорошемъ расположеніи духа, то, садясь за ломберный столъ, приказывала, разумѣется шутя, мистеру Самсону читать предтрапезную молитву. Простосердечный Самсонъ не рѣшался, однакоже, пуститься въ игру на Тонбриджскихъ минеральныхъ водахъ. Игра ея сіятельства была для него слишкомъ высока, сознавался онъ съ комико-плачевнымъ видомъ, хлопая по карману, содержаніе котораго перешло еще въ Кастльвудѣ въ полное владѣніе Счастливаго Юноши. Мадамъ де-Бернштэйнъ, подобно многимъ лицамъ ея возраста и пола, была неслишкомъ торовата на деньги. Я полагаю, ни отъ кого другаго, какъ отъ Гарри Варрингтона, сердце котораго переполнялось щедростью, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ кошелекъ — гинеями, мистеръ Самсонъ пріобрѣлъ небольшую сумму наличныхъ денегъ, доставившихъ ему возможность явиться за ломбернымъ столомъ.

Бообще нашъ молодой человѣкъ не скупился для мистера Самсона, ни относительно денегъ, ни относительно другихъ прекрасныхъ вещей, которыми онъ окружилъ себя. Надо было изумляться быстротѣ, съ которою молодой Виргинецъ усвоивалъ привычки людей, между которыми обращался. Его платье, все еще траурное, было сшито но послѣдней модѣ и изъ лучшей ткани. Надѣньте на него ленту со звѣздой, распустите волосы по плечамъ, придайте маленькую небрежность его костюму, и онъ будетъ представлять живой портретъ Гамлета, — говорила бойкая старуха, герцогиня Квинсбюррійская. Я увѣрена, что онъ уже былъ причиною смерти многихъ Офелій какъ здѣсь, такъ и между индіанками, прибавила она, безъ малѣйшаго недоброжелательства къ Гарри за его предполагаемые успѣхи среди прекраснаго пола. Кружева и полотно, которыя носилъ Гарри, были тоньше, чѣмъ могла пожелать его тетка. Онъ купилъ серебряный приборъ для бритья, и два великолѣпныхъ парчевыхъ шлафрока, въ которыхъ предавался нѣгѣ, сидя поутру за шоколадомъ. У него были шпаги, трости и часы изъ Франціи, украшенные рѣзьбой и брильянтами; табакерки, эмалированныя артистами той же самой искусной націи. Въ его передней ежедневно собиралась толпа грумовъ, жокеевъ, магазинщиковъ, которыхъ Гумбо, камердинеръ Гарри, впускалъ поодиначкѣ въ комнату, гдѣ мистеръ Гарри и кастльвудскій священникъ пили шоколадъ. Одному негру невозможно было присмотрѣть за всѣмъ прекраснымъ имуществомъ мистера Варрингтона, не говоря уже о лошадяхъ и почтовой каретѣ. Сверхъ всего этого, Гарри изучалъ искусства, знаніе которыхъ считалось въ то время необходимою принадлежностію каждаго джентльмена. Въ Тонбриджѣ, во время сезона, на который явился и Гарри, проживали два учителя: фехтованья и танцованья — оба французы; этихъ мудрыхъ мужей Гарри Варрингтонъ посѣщалъ весьма прилежно, и пріобрѣлъ отъ нихъ весьма значительныя познанія и грацію въ мирной и воинственной наукахъ, которыя они преподавали. Не прошло и нѣсколькихъ недѣль, какъ уже Гарри владѣлъ рапирою лучше своего учителя, и несравненно лучше каждаго изъ посѣтителей фехтовальной школы; лэди Марія (сама танцовавшая весьма элегантно) съ глубокимъ вздохомъ сознавалась, что при дворѣ не было ни одного джентльмена, который могъ бы протанцовать минуэтъ граціознѣе мистера Варрингтона. Что касается до верховой ѣзды, то хотя мистеръ Варрингтонъ и взялъ нѣсколько уроковъ на громадной лошади, отъ берейтора, пріѣхавшаго въ Тонбриджъ, но потомъ объявилъ, что для него весьма достаточно виргинскаго ученья, и что онъ не видѣлъ еще ни джентльмена, ни жокея, которые бы ѣздили верхомъ лучше его друга, полковника Джоржа Вашингтона, изъ Монтъ-Вернона.

Услужливый мистеръ Самсонъ неожиданно очутился въ такомъ положеніи, какого не знавалъ въ теченіе весьма продолжительнаго времени. Онъ былъ близко знакомъ съ свѣтомъ, и потому чаще и больше всего говорилъ о немъ. Гарри приходилъ въ въ восторгъ отъ его анекдотовъ, какъ дѣйствительныхъ, такъ и вымышленныхъ. Мужчина двадцати лѣтъ всегда смотритъ съ нѣкоторымъ подобострастіемъ на тридцатилѣтняго своего собрата, восхищается пошлыми шутками послѣдняго, его обветшалыми каламбурами и грязными анекдотами, обмытыми виномъ на сотняхъ обѣдовъ. Анекдоты, собранные Самсономъ на мѣстѣ своей родины и въ коллегіи, были для молодаго Виргинца новы и очаровательны. Столѣтіе назадъ, въ Лондонѣ водились пожилые мужчины, — надо полагать, что подобныхъ людей въ настоящее время не существуетъ, — которые любили свататься съ юношами большаго свѣта, вступавшими на поприще жизни; любили щекотать ихъ юное воображеніе забавными анекдотами; дѣйствовать въ Ковентгарденскомъ театрѣ въ качествѣ менторовъ; сопровождать молодыхъ людей къ игорнымъ столамъ и, быть можетъ, дѣлать взаимно-выгодныя условія съ понтерами, — пить лимонадъ, когда многообѣщавшіе юноши пили бургонское, и выходить на улицу съ совершенно-свѣжей головой, тогда какъ молоденькій лордъ, качяясь съ боку на бокъ, изъявлялъ желаніе колотить караульщиковъ. Мистера Самсона можно принять за образецъ этой расы, — въ настоящее время, безъ всякаго сомнѣнія, совершенно пресѣкшейся. О, какъ безпредѣльно-утѣшительна мысль (разумѣется, для тѣхъ, кому угодно вѣрить въ наше положеніе), что въ царствованіе королевы Викторіи вовсе нѣтъ льстецовъ, подобныхъ тѣмъ, которые существовали во времена ея царственныхъ предковъ, — нѣтъ этихъ паразитовъ, питавшихся однѣми лягушками, потакавшихъ безразсудству молодыхъ людей; — и дѣйствительно, всѣ лягушки уничтожены на нашемъ островѣ (кромѣ весьма немногихъ, оттискиваемыхъ внутри камней, гдѣ онѣ скрывались въ теченіе цѣлаго столѣтія) и потребители ихъ погибли за неимѣніемъ пищи.

Впрочемъ я гдѣ-то читалъ, что вышепомянутыя животныя, приправленныя извѣстными соусами, составляютъ вкусное, здоровое, сочное блюдо. И въ самомъ дѣлѣ, я невстрѣчалъ человѣка румянѣе, бодрѣе и веселѣе кастльвудскаго священника, питавшаго къ этому блюду особенное расположеніе. Онъ сдѣлался необходимымъ человѣкомъ для нашего молодаго друга. Изъ слѣдующаго письма, уцѣлѣвшаго въ перепискѣ Варрингтона, будетъ видно, что мистеръ Гарри, кромѣ танцовальнаго и фехтовальнаго учителей, имѣлъ еще наставника, домашняго священника и секретаря.

Мистриссъ Эсмондъ Варрингтонъ, изъ Кастльвуда.

Въ ея собственный Ричмондскій домъ, въ Виргиніи.

Квартира въ домѣ мистриссъ Блэй, Тонбриджскія

минеральныя воды.

25 августа 1756 г. "Милостивѣйшая государыня,

"Почтенное ваше письмо отъ 20-го іюня, посланное чрезъ бристольскаго агента, мистера Трэйля, было доставлено мнѣ въ надлежащее время. Долгомъ считаю поблагодарить ваше добросердечіе и любовь, за добрый вашъ совѣтъ, который вамъ угодно было сообщить мнѣ, — равно благодарю за напоминаніе о милой отчизнѣ, которую я никогда не перестану любить, хотя и нахожусь въ отчизнѣ нашихъ предковъ, въ Англіи.

"Въ письмѣ, посланномъ мною съ пакетботомъ, отплывшимъ въ прошломъ мѣсяцѣ, я извѣщалъ достопочтенную мою родительницу о маленькомъ приключеніи, повстрѣчавшемся со мной на дорогѣ въ Тонбриджъ, и о добрыхъ друзьяхъ, которыхъ я нашелъ, и которые приняли меня въ свой домъ. Съ того времени я пользовался прекрасной погодой, обществомъ хорошихъ людей, — и пріобрѣлъ много друзей изъ аристократическаго круга. Надѣюсь, что вы не разсердитесь на такое мое знакомство. Въ числѣ милордовъ я могу упомянуть знаменитаго графа Честерфильда, бывшаго голландскаго посланника и вице-короля Ирландскаго королевства; — графа Марча и Роглена, который будетъ герцогомъ Квинсбюррійскимъ со смертію его сіятельства; и наконецъ ея сіятельство герцогиню, знаменитую красавицу, во времена королевы: — она помнитъ моего дѣдушку. Эти и многія другія особы высшаго круга постоянно присутствуютъ на собраніяхъ моей тетушки, которыя бываютъ многолюдны въ этомъ многолюдномъ мѣстѣ. По дорогѣ сюда, я останавливался въ домѣ одного офицера, генералъ-лейтенанта Вульфа, который служилъ съ моимъ дѣдушкой и генераломъ Веббомъ, во время достославныхъ войнъ герцога Марльборо. У мистера Вульфа есть сынъ, полковникъ Джемсъ Вульфъ, который скоро женится на прелестной лэди, въ настоящее время проживающей въ здѣшнемъ мѣстечкѣ, — на миссъ Лоутеръ изъ сѣверныхъ провинцій Англіи. Ему не больше 30 лѣтъ, но онъ опередилъ всѣхъ офицеровъ британской арміи; съ честію служилъ, подъ командою его королевскаго высочества герцога, вездѣ, гдѣ только участвовали наши войска.

"Приношу моей многопочитаемой матушкѣ благодарность за извѣщеніе, что назначенные на мое трехмѣсячное содержаніе 52 фунта 10 шиллинговъ будутъ выданы мнѣ мистеромъ Трэйлемъ. Въ настоящее время я не очень нуждаюсь въ деньгахъ, и, соблюдая строгую экономію, которая необходима для содержанія лошадей, Гумбо и экипажа, — равно на одежду, приличную молодому джентльмену хорошей фамиліи, — надѣюсь сохранить свой кредитъ, не безпокоя васъ своими просьбами. Бѣлья и платья, привезеннаго изъ дому, при надлежащей бережливости, достанетъ, какъ вы говорите, на нѣсколько лѣтъ. Правда, бѣлье у меня не такое тонкое, какъ носятъ здѣсь порядочные люди; но я намѣренъ купить нѣсколько сорочекъ изъ самаго тонкаго полотна, для необыкновенныхъ случаевъ; сорочки же домашняго шитья превосходны для всегдашняго употребленія.

"Благодаря Бога, мнѣ ни разу не привелось прибѣгать къ вашимъ отличнымъ домашнимъ пилюлямъ. Гумбо, однакожь, принималъ ихъ съ большой пользой; отъ англійскаго мяса, пива и воздуха онъ страшно толстѣетъ и становится грубіяномъ. Онъ свидѣтельствуетъ глубочайшее почтеніе своей госпожѣ и проситъ мистриссъ Моунтэйнъ поклониться отъ него всѣмъ слугамъ и служанкамъ, особенно Динѣ и Лили, которымъ онъ купилъ на тонбриджской ярмаркѣ премиленькія серьги.

"Принимая участіе во всѣхъ удовольствіяхъ здѣшняго мѣста, я въ тоже время, — надѣюсь, почтенная матушка повѣритъ мнѣ, — не забываю обращать вниманіе на свое воспитаніе. Я беру уроки у танцовальнаго и фехтовальнаго учителей, а домашній священникъ милорда Кастльвуда, высокопочтенный мистеръ Самсонъ, пріѣхавшій сюда пить воды, былъ такъ добръ, что занялъ въ моей квартирѣ свободную комнату. По утрамъ, во время завтрака, мы вмѣстѣ читаемъ книги; онъ говоритъ, что теперь я совсѣмъ не такой неучъ, какимъ казался прежде. Мы прочитали исторію Рапина, проповѣди доктора Барроу и, для развлеченія, Шекспира, Гомера въ переводѣ мистера Попа, и (на французскомъ языкѣ) переводъ весьма занимательныхъ арабскихъ сказокъ. Здѣсь, кромѣ великосвѣтскихъ людей, проживали люди изъ ученаго міра, и между ними мистеръ Ричардсонъ, авторъ знаменитаго сочиненія, которое вы, и Моунтэйнъ, и мой неоцѣненный братъ читали съ такимъ наслажденіемъ. Ему очень понравилось, когда я сказалъ, что сочиненіе его находится въ вашемъ кабинетѣ, въ Виргиніи; онъ просилъ передать моей достопочтенной матушкѣ его почтительнѣйшій поклонъ. Мистеръ Ричардсонъ небольшаго роста, толстенькій мужчина, съ легкимъ огнемъ генія, который горитъ въ его глазахъ и вообще во всей его наружности.

"За симъ, засвидѣтельствовавъ отъ тетушки и кузины, лэди Маріи, искреннее почтеніе, я, при всемъ моемъ уваженіи къ Моунтэйнъ, которой при семъ прилагается записка, остаюсь

достопочтенная родительница

вашъ почтительный сынъ
Г. Эсмондъ Варрингтонъ."

Приписка, сдѣланная рукою мадамъ Эсмондъ.

«Отъ сына. Получено 15 октября въ Ричмондѣ. Отправлено 16 банокъ персиковаго варенья, 224 фунта лучшаго табаку, 8 ящиковъ шепталы, 12 окороковъ для моего племянника, графа кастльвудскаго; 4 банки, 6 окороковъ — баронессѣ Бернштэйнъ; столько же мистриссъ Ламбертъ, въ Оакгорстъ, и полцентнера табаку. Пачку домашнихъ пилюль для Гумбо. Большія серебряныя вызолоченныя пряжки съ башмаковъ моего папа, и попону малиноваго сукна съ серебряной обшивкой — сыну моему, Гарри.»

№ II (Записка при письмѣ № I).

Мистриссъ Моунтэйнъ.

"Что вы это вздумали, безразсудная старая Моунтэйнъ, присылать мнѣ ордеръ на полученіе вашихъ жалкихъ процентовъ? Знайте же, что мнѣ не нужны ваши 7 ф. 10 шиллинговъ, и я разорвалъ этотъ ордеръ на тысячу клочковъ. У меня и безъ того довольно. Впрочемъ, спасибо вамъ. Поцалуйте Фанни

отъ любящаго Гарри." Приписка рукою мадамъ Эсмондъ.

"Эта записка, которую я приказала Моунтэйнъ показать мнѣ, доказываетъ, что у Моунтэйнъ доброе сердце, и что она хотѣла выразить свою признательность къ нашей фамиліи, предложивъ моему сыну полугодичные свои проценты (по 3 процента съ 500 фунт. стерл.). Я сдѣлала ей легкій выговоръ за то, что она осмѣлилась послать деньги мистеру Эсмонду Варрингтону безъ вѣдома его матери. Записка къ Моунтэйнъ не такъ правильно написана, какъ мое письмо.

«Надо написать мистеру Самсону, что я желаю знать, какія теологическія книги читаетъ онъ съ Гарри. Порекомендовать ему сочиненія До, Бакстера, Дрелинкура. Приказать Гарри повторить катихизисъ, который онъ зналъ весьма нетвердо. Съ слѣдующимъ кораблемъ послать персиковъ (3), табаку полцентнера. Окороковъ для мистера С.»

Матери Виргинцевъ и ея сыновей давнымъ давно не существуетъ въ этомъ мірѣ. Поэтому въ состояніи ли мы объяснить фактъ, по которому изъ двухъ писемъ, посланныхъ въ одномъ и томъ же конвертѣ и по той же почтѣ, одно написано правильно, а другое съ множествомъ грамматическихъ ошибокъ. Ужь не отъискалъ ли Гарри такого удивительнаго наставника, какіе существуютъ въ настоящія счастливыя времена, и который научилъ его правильно писать въ какихъ-нибудь шесть уроковъ? Разсмотрѣвъ внимательно оба посланія, я позволяю себѣ сдѣлать слѣдующее заключеніе. Письмо № 1, судя по незначительнымъ ошибкамъ въ правописаніи, должно быть, было переписано съ составленнаго оригинала, разсмотрѣннаго и исправленнаго или наставникомъ Гарри, или его другомъ. Болѣе безъискусственное сочиненіе № 2 не было въ рукахъ грамотѣя, приготовившаго № 1 для материнскаго ока, и писавшій не обращалъ въ немъ строгаго вниманія на безошибочность правописанія. Кто знаетъ, что въ эти минуты онъ не былъ отвлеченъ отъ предмета своего занятія? Быть можетъ, въ эти минуты вниманіе Гарри было обращено на хорошенькую швею, проходившую мимо оконъ, — на ученаго медвѣдя, сопровождаемаго звуками флейты и тамбурина, на проѣзжавшаго жокея, чтобы показать превосходную лошадь? Бывали минуты и даже дни, когда каждый изъ насъ дѣлалъ ошибки важнѣе грамматическихъ. Наконецъ, допустивъ даже и то обстоятельство, что Гарри неумѣлъ написать такъ изящно къ мистриссъ Моунтэйнъ, какъ написалъ къ своей матери, можно ли, спустя столѣтіе, судить объ этомъ непогрѣшительно? Что касается до вашего возраженія, что мистеръ Варрингтонъ въ письмѣ къ своей матери обнаружилъ лицемѣріе и маленькую скрытность, относительно сдѣлокъ своихъ съ великосвѣтскими особами, то смѣю сказать, что молодые люди, даже вы, милостивый государь, въ свое время, писали не одно чувствительное письмецо къ своимъ папа и мама, въ которомъ не рѣшались высказывать всѣ свои продѣлки, а если и выставляли ихъ на видъ, то не иначе, какъ въ самомъ благопріятномъ свѣтѣ; — да, смѣло могу сказать, что вы, господа пожилые, во время своей молодости невсегда бывали чистосердечны. Вотъ вамъ примѣръ! Я и сынъ мой Джекъ должны держаться другъ отъ друга на благородную дистанцію. Между нами непремѣнно должно существовать почтительное, любезное, почти явное лицемѣріе. Я не захочу, чтобы онъ обходился со мной, какъ съ равнымъ, не позволю ему противорѣчить мнѣ, садиться въ мое кресло, прежде меня прочитывать газеты послѣ завтрака, приглашать къ обѣду безграничное число друзей, въ то время, когда я хочу ограничиться только своей, избранной партіей, и т. д. Какъ угодно, но гдѣ нѣтъ равенства, тамъ должно быть лицемѣріе. Въ моемъ домѣ я царь. По этому, о мои дѣти! смотрите сквозь пальцы на мои недостатки; молчите, какъ мышки, когда я отдыхаю послѣ обѣда; смѣйтесь при моихъ обветшалыхъ шуткахъ; восхищайтесь моимъ изреченіемъ; словомъ, будьте милыми, близкими родительскому сердцу лицемѣрами! Пусть всѣ живыя существа въ моемъ домѣ падаютъ ницъ передо мною. Правда, они на это неспособны; но что же дѣлать? покорность, услужливость, низкопоклонство нравятся мнѣ въ высшей степени. За глазами они могутъ дѣлать, и даже дѣлаютъ, что имъ угодно. Могутъ прыгать, скакать, танцовать, ходить на головахъ; могутъ дѣлать рѣшительно все, чего я не терплю въ моемъ присутствіи. Поэтому, молодые друзья мои, не удивляйтесь восклицанію вашей матушки или тетушки: предаваться шалостямъ и даже порокамъ и писать домой скучныя, проникнутыя скромностью, письма, — о это въ высшей степени безнравственно и безсовѣстно со стороны мистера Варрингтона! На это совѣтую вамъ сдѣлать почтительный поклонъ и сказать: «да, бабушка (или тетушка, смотря потому, кому изъ нихъ придется говорить), это весьма нехорошо; я полагаю, миссъ, въ молодости своей, вы ничего подобнаго не дѣлали.» Разумѣется, не дѣлали, отвѣтятъ вамъ. Въ весеннюю пору жизни, скажутъ онѣ, и солнце для нихъ не сіяло, и цвѣты не разцвѣтали, и кровь не кипѣла, и скрипки не играли. Eh Babel! mon lait de poule et mon bonnet de nuit! Эй! Бетти! подай мнѣ ужинъ и туфли! и веселые, одушевленные, вы стремитесь навстрѣчу удовольствіямъ, кружитесь въ вихрѣ танцевъ и кончаете самымъ скромнымъ ужиномъ!

ГЛАВА VII.
МЕДВѢДЬ И ВОЖАТЫЙ.

Читатели наши, чуждые всякаго предубѣжденія, а тѣмъ болѣе злобы, знаютъ дѣйствительное положеніе дѣла, относительно Гарри Варрингтона и несчастной Каттарины; но большинство старыхъ лэди на тонбриджскихъ минеральныхъ водахъ полагало, что Виргинецъ былъ развратенъ, какъ и всякій молодой нобльменъ изъ высшаго круга; мадамъ де-Бернштэйнъ особенно не вѣрила въ невинность своего племянника. Старуха баронесса вполнѣ была убѣждена, что Гарри велъ не только веселую, но и порочную жизнь; она искренно желала, чтобы юноша этотъ ни въ какомъ отношеніи не былъ лучше своихъ ближнихъ. Будучи римлянкой, она хотѣла, чтобы и племянникъ ея былъ римляниномъ. Всѣ скандалёзныя исторіи, относительно волокитства мистера Варрингтона, она выслушивала съ особеннымъ удовольствіемъ. Раза два онъ угощалъ чаемъ и музыкой общество минеральныхъ водъ, и при этихъ случаяхъ до такой степени былъ любезенъ и милъ въ обращеніи съ дамами (разумѣется, съ дамами, стоявшими во всѣхъ отношеніяхъ выше несчастной Каттарины), что мадамъ де-Бернштэйнъ перестала опасаться за его безразсудную любовь, получившую свое начало въ Кастльвудѣ, и, въ силу этого, прекратила строгій надзоръ за лэди Маріей. Многіе бываютъ слишкомъ самолюбивы, чтобъ интересоваться дѣлами своего сосѣда. Баронессѣ болѣе всего предстояло заботиться о козыряхъ, объ обѣдахъ и мучительныхъ припадкахъ ревматизма, такъ что ея подозрѣнія, относительно Гарри и Маріи, еще такъ недавно столь живыя, въ это время уснули, и строгія наблюденія ея сдѣлались слабыми, лишенными всякой наблюдательности. Быть можетъ, она думала, что опасность миновала, а, можетъ быть, и вовсе не думала о существованіи этой опасности; наконецъ можно допустить и то, что хитрая Марія своимъ поведеніемъ совершенно успокоила, убаюкала и обманула стараго дракона, которому она отдана была на попеченіе. Въ лѣта Маріи, и даже раньше, дѣвицы научаются быть весьма хитрыми; а въ лѣта мадамъ де-Бернштэйнъ драконы перестаютъ быть свирѣпыми и дѣятельными. Они не могутъ дѣлать быстрыхъ поворотовъ; зубы у иныхъ выпадаютъ въ это время, а глаза требуютъ сна болѣе, чѣмъ въ молодости, когда драконы вообще бываютъ ядовитѣе и потому опаснѣе. Я знаю немногихъ драконовъ женскаго пола, de par lernende; глядя на нихъ и вмѣстѣ съ тѣмъ припоминая, чѣмъ они были прежде, я восхищаюсь смягчающимъ вліяніемъ лѣтъ на этихъ въ свое время страшныхъ истребителей человѣческаго рода. Ихъ чешуя до такой степени мягка, что всякій рыцарь, съ посредственной силой, въ состояніи пробить ее; ихъ когти, нѣкогда достаточно-сильные, чтобъ выцарапать тысячи глазъ, едва-едва въ состояніи нанести нѣсколько царапинъ, отъ которыхъ можетъ сдѣлаться маленькая опухоль; ихъ языки, упираясь въ беззубыя десны, испускаютъ ядъ, скорѣе непріятный, чѣмъ смертельный. Посмотрите, какъ поджимаютъ они утомленные свои хвосты и ползутъ въ пещеры на покой! Какъ слабы они для того, чтобъ дѣлать вредъ! какъ нестрашна, какъ ничтожна ихъ злоба? Какъ измѣнились они со времени счастливыхъ дней, когда глаза ихъ метали всепоглащающее пламя, языкъ извергалъ ядовитую струю, дыханіе помрачало доброе имя, а зубы пожирали въ день, по крайней мѣрѣ, одну жертву.

Если добрые обитатели Оакгорста не вѣрили клеветѣ, относительно развратной жизни Гарри, то почему же мадамъ де-Бернштэйнъ, которая въ теченіе продолжительной своей жизни имѣла много случаевъ убѣдиться въ склонности праздныхъ языковъ къ пересудамъ всякаго рода, болѣе, чѣмъ все оакгорстское семейство, взятое вмѣстѣ, была такъ легковѣрна? Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что и всѣ одинокія старухи, входившія въ составъ общества милэди, вѣрили каждому слуху о развратности мистера Варрингтона, и готовы были повѣрить рѣшительно всему дурному о немъ, что бы ни говорили. Когда маленькая танцовщица отправилась въ Лондонъ, то причину отъѣзда ея приписывали Гарри, который будто бы бросилъ ее и связался съ другой, имя которой называли по секрету.

— Но чье же это имя? оно принадлежало немногимъ лицамъ, имена которыхъ общество минеральныхъ водъ произносило только шопотомъ; да иначе и нельзя было говорить объ этомъ въ собраніи людей всѣхъ званій и сословій, гдѣ женщины большаго свѣта, женщины хорошей и дурной репутаціи, женщины добродѣтельныя и порочныя, — всѣ перемѣшивались въ однѣхъ и тѣхъ же комнатахъ, танцовали подъ звуки одной и той же музыки, пили минеральную воду изъ однихъ и тѣхъ же стакановъ, и наравнѣ съ другими искали или здоровья, или общества, или удовольствій. Столѣтіе тому назадъ наши предки, жившіе или уже совсѣмъ на-распашку, или затянутые въ шнуровки, встрѣчались во множествѣ мѣстъ, подобныхъ тому, гдѣ происходитъ описываемое нами дѣйствіе, волочились, играли въ карты и пили въ Эпсомѣ, Батѣ, Тонбриджѣ и Гарроугэтѣ, какъ это дѣлается нашими современниками въ Гамбургѣ и Баденѣ.

Итакъ, дурная репутація Гарри доставляла чрезмѣрное удовольствіе старой его теткѣ и успокоивала ее относительно нѣжной страсти юноши къ лэди Маріи. И въ самомъ дѣлѣ, въ этомъ случаѣ она до такой степени была спокойна, что когда кастльвудскій священникъ объявилъ ей, что пріѣхалъ за лэди Маріей, мадамъ де-Бернштэйнъ неохотно согласилась разстаться съ племянницей. Она любила держать Марію подъ своимъ присмотромъ, говорить ей о шалостяхъ ея кузена, постоянно твердить, что молодые люди не должны быть стариками, сообщать ей по секрету, что она намѣрена сосватать Гарри невѣсту, соотвѣтственную его лѣтамъ и съ хорошимъ состояніемъ, — всѣ эти радости бѣдная Марія переносила съ удивительною твердостію и присутствіемъ духа.

Здѣсь необходимо сказать, что въ минувшемъ столѣтіи существовалъ одинъ французскій герцогъ и маркизъ. Отличивъ себя въ Европѣ и Америкѣ, онъ оставилъ потомству цѣлый томъ своихъ записокъ, обращаться къ которымъ мы не совѣтуемъ нашимъ читателямъ. Разъигравъ роль Донъ-Жуана въ своемъ отечествѣ, въ нашемъ королевствѣ и въ другихъ европейскихъ государствахъ, онъ записывалъ въ свои мемуары имена аристократическихъ красавицъ, сдѣлавшихся жертвами его чарующей силы. Воображаю, какъ увлекательно должно быть чтеніе этихъ записокъ для внуковъ и потомковъ фешенебельныхъ особъ, между которыми обращался этотъ блистательный нобльменъ, — какъ пріятно будетъ встрѣтить не только имена своихъ прабабушекъ украшающими сатирическія страницы записокъ этаго графа, но и подробное описаніе паденія ихъ, виновникомъ котораго былъ самъ писатель.

Этотъ нобльменъ, во время своихъ странствованій, посѣтилъ Сѣверную Америку, и тамъ, по усвоенной въ Европѣ привычкѣ, влюблялся. Любопытенъ контрактъ между воспитаннымъ до утонченности европейскимъ обществомъ, въ которомъ, по словамъ этого господина, чтобъ овладѣть женщиной, стоило только начать осаду, — и простою жизнію и привычками колоніальныхъ жителей, въ кругу которыхъ европейскій плѣнитель сердецъ не сдѣлалъ, повидимому, ни одной побѣды; въ противномъ случаѣ, онъ, безъ всякаго сомнѣнія, сообщилъ бы намъ о своихъ побѣдахъ въ Пенсильваніи и Новой Англіи, какъ сообщилъ объ успѣхахъ своихъ въ нашемъ государствѣ и своемъ отечествѣ. Путешествовавшіе по Америкѣ громко кричали противъ грубости и варваризма заатлантическаго образа жизни; позвольте же писателю этихъ страницъ, основываясь на опытѣ, засвидѣтельствовать, что разговоръ американскихъ джентльменовъ отличается скромностью, и что тамошнія женщины ведутъ жизнь непорочную.

Мы уже сказали, что мистеръ Гарри Варрингтонъ вмѣстѣ съ своей особой привезъ въ отчизну предковъ и свою колоніальную скромность. Хотя иногда онъ и долженъ былъ, по необходимости, выслушивать черезъ-чуръ свободный разговоръ людей свѣтскихъ, главная цѣль существованія которыхъ состояла въ преслѣдованіи удовольствій; но среди этой пустой болтовни онъ соблюдалъ строгое молчаніе; въ разговорѣ съ женщинами Гарри никогда не позволялъ себѣ двусмысленностей; побѣдами надъ женскимъ поломъ онъ не могъ похвалиться; ему становилось неловко, онъ конфузился, когда о подобныхъ побѣдахъ говорили другіе.

Мистеръ Самсонъ замѣтилъ эту юношескую застѣнчивость еще въ Кастльвудѣ, гдѣ Гарри не разъ обнаруживалъ непріятное ощущеніе въ то время, когда его кузенъ Вилль разсказывалъ избранные анекдоты. Лордъ Кастльвудъ, дѣлая строгій выговоръ брату, приказывалъ ему беречь свои анекдоты и шутки для людей ему подобныхъ, и безъ всякой необходимости не оскорблять скромности ихъ виргинскаго родственника. Отсюда восклицаніе: Reverentia pueris! сказанное кастльвудскимъ священникомъ его сосѣду за табль-д’отомъ при появленіи Гарри. Мистеръ Самсонъ, если и не имѣлъ достаточной силы характера, чтобы непогрѣшительно располагать своими собственными поступками, но зато обладалъ на столько благоразуміемъ, что не рѣшался оскорблять скромнаго молодаго джентльмена своимъ цинизмомъ.

Кастльвудскій священникъ былъ тронутъ до глубины души подаркомъ Гарри, и чувствовалъ душевное расположеніе къ этому молодому человѣку.

— Вы видите, сэръ, говорилъ онъ: — я живу въ свѣтѣ, и долженъ поступать, какъ и всѣ свѣтскіе люди. Я тоже велъ бурную жизнь, мистеръ Варрингтонъ, и не могу быть исключеніемъ изъ среды моихъ ближнихъ. Video meliora, detériora sequor, говорили мы въ коллегіи. У меня есть сестра, которая воспитывается въ пансіонѣ, недалеко отсюда, и если я, разговаривая съ моей маленькой Пашши, стараюсь удерживаться отъ неприличныхъ выраженій, и требую того же отъ другихъ, то, мнѣ кажется, могу точно такъ же удерживаться и въ отношеніи къ вамъ.

Кастльвудскій священникъ громко хвалилъ Гарри передъ теткой его, старой баронессой. Старухѣ это нравилось. Она нѣжно любила Гарри, находила удовольствіе видѣть его при себѣ, любоваться его красотой, его благородными манерами, его румянцемъ, такъ легко выступавшимъ на щеки, его свѣтлыми глазами, его звучнымъ юношескимъ голосомъ. Наивность Гарри и его простосердечіе постоянно нравились ей; будь Гарри умнымъ, учонымъ и вообще не тѣмъ, чѣмъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ, онъ бы давно ей наскучилъ.

— Мистеръ Самсонъ, говорила она: — мы должны пріискать ему хорошую жену. У меня есть на примѣтѣ двѣ-три дѣвицы, которыя могутъ составить ему пару. Намъ надобно женить его, пока онъ здѣсь; а тогда что ему будетъ за охота ѣхать обратно къ дикарямъ или жить съ своей методисткой-матерью.

Мистеръ Самсонъ самъ былъ озабоченъ этимъ предметомъ, и, въ свою очередь, имѣлъ въ виду невѣсту для Гарри. Я полагаю, что заботливый пастырь кастльвудскаго замка имѣлъ неоднократное совѣщаніе съ лордомъ Кастльвудомъ, который, какъ мы уже слышали, изъявилъ готовность предоставить священнику выгодное мѣсто или приличное вознагражденіе, въ случаѣ, если послѣдній исполнитъ порученіе милорда касательно замужества лэди Маріи. Если услуги мистера Самсона могли оказать какую-нибудь пользу лэди Маріи въ пріобрѣтеніи мужа, онъ готовъ былъ безусловно ими жертвовать; и въ настоящее время выжидалъ только случая, когда можно будетъ съ пользою примѣнить къ дѣлу свое вліяніе.

Находиться въ обществѣ Самсона было въ высшей степени пріятно, и потому онъ и его молодой другъ проводили понѣскольку часовъ сряду въ самыхъ интимныхъ отношеніяхъ. Мистеръ Самсонъ обладалъ остроуміемъ, хорошимъ аппетитомъ и не менѣе хорошимъ юморомъ; онъ не стѣснялся вводить въ свой разговоръ предметы весьма щекотливаго свойства, и позволялъ себѣ лицемѣрить; несмотря на то, стараясь не оскорблять своего молодаго друга неумѣстными порывами легкомыслія или безнравственности разговора, посвящалъ своего ученика, быть можетъ, изъ политики, а можетъ быть и по внушенію совѣсти, только въ тайны второстепенныя, не открывая секретовъ, съ которыми несчастный наставникъ былъ знакомъ весьма близко. При Гарри Самсонъ былъ только бойкимъ, веселымъ товарищемъ, готовымъ принять участіе въ попойкѣ, въ псовой охотѣ, въ пѣтушьемъ боѣ, въ стрѣльбѣ въ цѣль, въ картахъ, въ конскихъ скачкахъ, и никогда невыходилъ изъ границъ приличія; онъ скорѣе старался доставлять молодому человѣку развлеченіе, чѣмъ наводить его на путь пороковъ. Старанія кастльвудскаго священника увѣнчались полнымъ успѣхомъ. Онъ имѣлъ не только веселый нравъ, но и природное остроуміе, — не только способность, но и опытность въ дѣлѣ лести, которая была его ремесломъ и средствомъ къ пропитанію съ самыхъ раннихъ лѣтъ его жизни, съ минуты поступленія въ университетъ, когда ему представилась необходимость избрать средства, съ помощію которыхъ можно бы составить счастіе въ жизни. Сказавъ недавно, что въ настоящее время не существуетъ уже въ мірѣ потребителей лягушекъ, мы только выразили сатиру на льстецовъ^[1]. Безъ всякаго сомнѣнія, и теперь еще есть люди одинаковой профессіи съ мистеромъ Самсономъ. Посылая маленькихъ мальчиковъ нашихъ въ общественныя школы, родители даютъ имъ наставленія, руководствуясь которыми дѣти невольно становятся льстецами. Впрочемъ лесть нынѣшняго времени проявляется замаскированнѣе лести, существовавшей столѣтіе назадъ. Молодые и старые люди имѣютъ у себя своихъ прихвостней и прихлебателей; но послѣдніе стараются поставить себя на одну ногу съ своими патронами, занимаютъ деньги, смиренно поглощаютъ лягушекъ, рука въ руку являются въ обществѣ съ великимъ человѣкомъ, и обходятся съ нимъ за панибрата. Въ тѣ добрыя, старыя времена, когда Гарри впервые пріѣхалъ въ Европу, льстецъ какого-нибудь джентльмена не позволялъ себѣ забываться передъ старшими; онъ открыто платилъ дань уваженія своему патрону, открыто называлъ его своимъ благодѣтелемъ, исполнялъ всевозможныя его порученія, величалъ его милордомъ, стоялъ передъ нимъ на вытяжку, пока ему не предлагали стула, и льстилъ ему ex officio. Мистеръ Самсонъ нисколько не стыдился, называя Гарри своимъ молодымъ покровителемъ: такъ совѣтовалъ ему называть Гарри его другой благородный патронъ, графъ Кастльвудъ. Мистеръ Самсонъ вмѣнялъ себѣ за особенное счастіе находиться подлѣ Гарри, и, въ качествѣ нахлѣбника, хвалилъ его встрѣчному и поперечному; дѣлалъ отъ имени Гарри заказы магазинщикамъ, отъ которыхъ, за рекомендацію, получалъ проценты, — исполнялъ порученія Гарри и другихъ, если только нашъ молодой джентльменъ требовалъ этого исполненія отъ услужливаго пастора, который охотно отправлялъ обязанности ami du prince для многихъ джентльменовъ. Вообще, надо признаться, что мистеръ Варрингтонъ со времени пріѣзда своего въ Европу, несовсѣмъ былъ счастливъ въ выборѣ друзей.

— Какую странную репутацію, сэръ, составили для васъ въ здѣшнемъ мѣстечкѣ! воскликнулъ мистеръ Самсонъ, по приходѣ изъ кофейной. Мсьё Ришельё ничто въ сравненіи съ вами!

— Что вы хотите сказать? какой мсьё де-Ришельё? сказалъ прямодушный Гарри, который ни разу не слышалъ о побѣдахъ, доставившихъ славу этому французскому герцогу.

Мистеръ Самсонъ объяснилъ, въ чемъ дѣло. Хорошенькая вдовушка Патчамъ, только-что пріѣхавшая на минеральныя воды, была безъ ума отъ мистера Варрингтона: это доказывали всѣ манеры, всѣ ея поступки на вчерашнемъ балу. Что касается до мистриссъ Гуперъ, то дѣло это было всѣмъ извѣстно, и алдермэнъ увезъ ее въ Лондонъ собственно изъ ревности. Объ этомъ говорили всѣ посѣтители минеральныхъ водъ.

— Кто же это говоритъ? съ негодованіемъ воскликнулъ Гарри. Я бы хотѣлъ встрѣтиться лицомъ къ лицу съ человѣкомъ, который осмѣливается говорить подобныя вещи, и вызвалъ бы такого негодяя на дуэль.

— Я несмѣю указать на него, зная, что это сильно повредитъ ему, смѣясь сказалъ мистеръ Самсонъ.

— Во всякомъ случаѣ, продолжалъ мистеръ Варрингтонъ, прохаживаясь по комнатѣ взадъ и впередъ и приходя все болѣе и болѣе въ негодованіе: — во всякомъ случаѣ, тотъ, кто отзывается подобнымъ образомъ о лэди или джентльменахъ, не имѣетъ ни стыда, ни совѣсти.

— Я говорилъ тоже самое, серьёзнымъ тономъ сказалъ кастльвудскій священникъ, покачивая головой и въ тоже время принимая на себя видъ обиженнаго человѣка, хотя, говоря по чистой совѣсти, ему и въ голову не приходило сердиться, слушая клевету, взводимую на Гарри.

— У человѣка, повторяю я, который рѣшается клеветать на какого бы то ни было мужчину или женщину, нѣтъ ни стыда, ни совѣсти. Въ нашей странѣ подобный человѣкъ долженъ беречь свои уши; не для чего далеко ходить за примѣромъ: у насъ передъ самымъ моимъ отъѣздомъ въ Европу, три брата застрѣлили одного господина, за то собственно, что послѣдній дурно отзывался объ ихъ сестрѣ.

— И по дѣломъ такому негодяю! воскликнулъ Самсонъ.

— Знаете ли, Самсонъ, здѣсь уже успѣли распустить дурную молву и на счетъ меня…. на счетъ меня и одной бѣдной французской танцовщицы.

— Я уже слышалъ, отвѣчалъ мистеръ Самсонъ, вытрясая изъ своего парика пудру.

— Вѣдь это гадко; не правда ли?

— Гнусно.

— Тоже самое говорятъ здѣсь и о милордѣ Марчѣ. Не безсовѣстно ли?

— Да, отвѣчалъ мистеръ Самсонъ, сохраняя на лицѣ своемъ выраженіе изумительной важности.

— Я рѣшительно не знаю, что дѣлать мнѣ, если эти исторіи дойдутъ до слуха моей матери. Это убьетъ ее, непремѣнно убьетъ. За нѣсколько дней передъ вашимъ пріѣздомъ, одинъ мой пріятель, изъ военныхъ, нѣкто мистеръ Вульфъ, сообщилъ мнѣ самую гнусную клевету. Праведное небо! называть джентльмена моего происхожденія обольстителемъ женщинъ! Послѣ этого они могутъ говорить, что я конокрадъ, разбойникъ, который вламывается въ дома. Клянусь, если я услышу это отъ кого-нибудь, то обрублю тому уши!

— Я читалъ, сэръ, что Турецкому Султану присылаютъ иногда цѣлые мѣшки обрѣзаныхъ ушей, смѣясь, говорилъ мистеръ Самсонъ. Если бы вы вздумали рѣзать уши всѣмъ, кто занимается злословіемъ, тогда — о, какое множество корзинъ вы наполнили ли бы ими!

— И, повѣрьте, я сдѣлалъ бы это со всякимъ человѣкомъ, который произнесъ бы хотя одно дурное слово противъ какого бы то ни было джентльмена или лэди! воскликнулъ Виргинецъ.

— Прогуляйтесь на воды, и вы найдете тамъ жатву для вашей шпаги. Я только-что оттуда. Приливъ злословія дошелъ до крайняго предѣла. Клевета во всемъ своемъ разгарѣ, сказалъ священникъ, пожавъ плечами.

— Все это можетъ быть, отвѣчалъ мистеръ Варрингтонъ, и я накажу того, кто будетъ клеветать на меня. Замѣтьте это.

— Заранѣе сожалѣю объ этомъ человѣкѣ; я знаю, что ваше наказаніе ему не понравится, какъ знаю и то, что вы всегда вѣрны своему слову.

— Въ этомъ можете быть увѣрены. Но довольно. Не отправиться ли намъ обѣдать и оттуда на чай къ лэди Трумпингтонъ?

— Вы знаете, сэръ, что ни отъ картъ, ни отъ бутылки вина я не смѣю отказаться, сказалъ мистеръ Самсонъ. И потому пусть послѣдняя будетъ первыми, а первыя — послѣднею.

Съ этими словами оба джентльмена отправились въ гостинницу за табль-д’отъ.

То былъ вѣкъ, когда пить вино считалось дѣломъ болѣе обыкновеннымъ, чѣмъ въ наше время, — въ вѣкъ воздержанія и умѣренности. Со времени прибытія арміи генерала Браддока въ Америку, нашъ молодой Виргинецъ пріучился и полюбилъ наливать стаканъ и провозглашать заздравные тосты: Гарри слышалъ, что принимать вызовы на тостъ или дуэль, считалось между военными офицерами дѣломъ чести. Такъ и теперь, Гарри и кастльвудскій священникъ обильно пили бургондское, произнося, по существовавшему тогда незатѣйливому обыкновенію, имя своей любимой лэди при каждомъ стаканѣ.

Кастльвудскій священникъ, желая узнать, какъ далеко зашло дѣло между Гарри и лэди Маріей, имѣлъ на это свои основательныя причины; ему нужно было знать подвигалось ли оно впередъ, или уже кончилось. Повторяемые стаканы бургондскаго, производя свое дѣйствіе, разгорячили мистера Самсона и его молодаго друга до такой степени, что они могли говорить съ тѣмъ особеннымъ краснорѣчіемъ, съ той удивительной откровенностью, которыми воодушевляетъ человѣка извѣстное количества хорошаго вина. О восхитительные виноградники юга! плѣнительные, освѣщеннные лучами лѣтняго солнца берега Гаронны! О гостепріимные, радушные погреба Гледстана и Мореля, скрывающіе въ себѣ потемнѣвшіе отъ времени сосуды! Неужели намъ нельзя сказать слова благодарности за все удовольствіе, которымъ мы вамъ обязаны? Неужели однимъ только членамъ общества воздержанія позволено провозглашать похвалы своему учрежденію? Неужели только одни потребители зелени имѣютъ право воспѣвать какую-нибудь капусту или петрушку? Развѣ мы скромные энофилисты не можемъ пѣть похвалы нашему любимому растенію? Выпивъ приличное количество добраго бордоскаго вина, человѣкъ приходитъ въ такое состояніе, когда всѣ благородныя способности души пробуждаются въ немъ, когда умъ становится свѣтлѣе и яркими проблесками обнаруживаетъ всю свою глубину; когда скованныя слова и мысли сбрасываютъ съ себя оковы, вырываются наружу и льются потокомъ; когда чувство пріязни протягиваетъ руку всему человѣчеству, и застѣнчивая истина готова представиться цѣлому свѣту во всей своей наготѣ. Подъ вліяніемъ виноградной влаги, съ какою готовностію мы спѣшимъ помочь бѣдному! съ какою горячностью бросаемся мы на освобожденіе притѣсненнаго! Передъ лицомъ всѣхъ помпъ, выбрасывающихъ воду, я говорю, что за хорошимъ виномъ бываетъ моментъ, при которомъ если человѣкъ воздержится, то сохранитъ свой умъ, храбрость, великодушіе и краснорѣчіе; но моментъ этотъ проходитъ, и лишній стаканъ вина разрушаетъ въ человѣкѣ это блаженное состояніе. На другое утро ощущается несносная головная боль; мы отказываемся отъ высказаннаго наканунѣ желанія быть въ Парламентѣ представителями своего роднаго города; забываемъ о дуэли, которою заочно грозили французскимъ офицерамъ, непочтительно отзывавшимся о нашемъ отечествѣ; отдаемъ приказаніе никого не принимать и ложимся въ постель совсѣмъ больные.

Итакъ, когда табль-д’отъ совершенно опустѣлъ, и когда мсьё Барбо принесъ свѣжую бутылку бургондскаго, кастльвудскій священникъ чувствовалъ въ себѣ необычайное влеченіе къ краснорѣчію и сильное желаніе сообщить своему молодому другу нѣсколько правилъ, проникнутыхъ глубиною высокой нравственности; между тѣмъ какъ Гарри съ нетерпѣніемъ желалъ разсказать свою личную исторію и подѣлиться съ новымъ другомъ всѣми своими чувствами. Обратите вниманіе на этотъ фактъ. Вы видите сами, что человѣкъ выпилъ лишній стаканъ вина, и начинаетъ говорить все, что ни придетъ ему въ голову. Вотъ почему я съ такимъ чувствомъ обращался съ моей рѣчью къ чистой водѣ, этой невинной влагѣ!

— Мнѣ пріятно слышать, мистеръ Варрингтонъ, о безукоризненности вашихъ поступковъ въ отношеніи къ Каттаринѣ; я этому радуюсь отъ всей души! сказалъ восторженный мистеръ Самсонъ: — вы доказали, что стоите выше всякой клеветы, и можете устоять противъ всякаго искушенія! Да, любезный мой сэръ; не всѣ бываютъ такъ счастливы. Какое чудное вино! и, сдѣлавъ глотокъ, мистеръ Самсонъ прибавилъ: — за чье здоровье прикажете выпить?

— За здоровье миссъ Фанни Моунтэйнъ, изъ Виргиніи, сказалъ мистеръ Варрингтонъ, наливая стаканъ, и въ тоже время уносясь своими мыслями за тысячи миль, къ своему родному крову.

— Вѣроятно, это одна изъ вашихъ американскихъ жертвъ, замѣтилъ кастльвудскій священникъ.

— Нѣтъ; ей всего десять лѣтъ; у меня нѣтъ ни одной жертвы во всей Виргиніи, отвѣчалъ молодой джентльменъ.

— Вы настоящій джентльменъ; не хотите даже разсказать о своихъ любовныхъ похожденіяхъ.

— Потому что я ихъ не имѣлъ. въ нашемъ государствѣ не существуетъ обычая губить дѣвочекъ, и нѣтъ привычки посѣщать общество порочныхъ женщинъ. Мы, виргинскіе джентльмены, уважаемъ женскій полъ; женщину ни одинъ изъ насъ не рѣшится довести до позора! воскликнулъ молодой боверъ, принимая гордый видъ; въ этотъ моментъ Гарри былъ прекрасенъ. Молоденькая лэди, которую я назвалъ, продолжалъ онъ: — живетъ въ нашемъ домѣ съ младенчества, и я убилъ бы того, кто бы осмѣлился оскорбить ее; убилъ бы — клянусь небомъ!

— Ваши чувства дѣлаютъ вамъ честь! вашу руку, мистеръ Варрингтонъ! позвольте пожать вашу руку! вскричалъ пламенный кастльвудскій священникъ: — при этомъ позвольте сказать, что вамъ жметъ руку искренній другъ, а не просто бѣдный нахлѣбникъ, старающійся угодить своему богатому патрону. Нѣтъ! при такой влагѣ, какъ эта, всѣ люди равны; всѣ богаты, пока бутылка такого вина стоитъ передъ нами! Томъ Самсонъ, обладая этой бутылкой, такъ же богатъ, какъ и вы, милордъ, владѣя своимъ княжествомъ.

— Такъ выпьемъ еще бутылку этого богатства! сказалъ Гарри, захохотавъ: — Encore du cachet jaune, mon bon monsieur Barbeau!-- и мсьё Барбо отправился въ погребъ.

— Еще бутылку богатства! славно, чудесно! Вы прекрасно говорите пофранцузски, мистеръ Гарри.

— Ничего; порядочно. По крайней мѣрѣ мсьё Барбо понимаетъ меня.

— Что вы ни дѣлаете, все прекрасно. Вы во всемъ успѣваете. Вотъ почему здѣсь и думаютъ всѣ, что вы плѣнили множество женскихъ сердецъ.

— Опять о женщинахъ! Я ужь, кажется, сказалъ, что мнѣ не нравятся эти исторіи о женщинахъ. Ну, сами скажите, Самсонъ, можно ли такъ чернить имя джентльмена?

— Во всякомъ случаѣ, сэръ, къ одной изъ женщинъ вы неравнодушны, если только мои глаза не обманываютъ меня, замѣтилъ кастльвудскій священникъ.

— Кто же эта счастливица? спросилъ Гарри, весь вспыхнувъ.

— Извините, сэръ. Я не назову ее. Бѣдному священнику не слѣдуетъ вмѣшиваться въ дѣла своихъ покровителей, тѣмъ болѣе узнавать ихъ намѣренія.

— Намѣренія! какія намѣренія, мистеръ Самсонъ.

— Мнѣ казалось, что я замѣтилъ особенное расположеніе, оказываемое въ Кастльвудѣ со стороны одной весьма милой и уважаемой лэди. Мнѣ казалось, что это расположеніе нравилось одному прекрасному молодому джентльмену; но я, быть можетъ, ошибаюсь и потому прошу прощенія.

— О, Самсонъ, Самсонъ! воскликнулъ молодой человѣкъ: — я несчастный человѣкъ. Я давно ищу человѣка, которому могъ бы открыть свое сердце, или попросить его совѣта. Значитъ, вы знаете нѣкоторыя отношенія…. между мной и…. мсьё Барбо — передайте бутылку мистеру Самсону — и…. другой особой.

— Я слѣдилъ за вами въ теченіе минувшаго мѣсяца, сказалъ кастльвудскій священникъ.

— Вы слѣдили за мной! значить, вы были моимъ шпіономъ?

— Шпіономъ! Мистеръ Варрингтонъ, вы слишкомъ явно вели дѣла свои, чтобы не замѣтить ихъ, а лэди Марія еще недостаточно опытна въ наукѣ обманывать. Вы постоянно были вмѣстѣ. Въ паркѣ, въ аллеяхъ, въ селеніи, въ замкѣ, — постоянно находили предлогъ быть вмѣстѣ, а въ это время за вами слѣдило, кромѣ моихъ глазъ, множество другихъ.

— Всемогущія силы! Что же вы видѣли, Самсонъ? вскричалъ молодой человѣкъ.

— Извините, сэръ; позвольте и мнѣ быть скромнымъ въ свою очередь.

Гарри раскраснѣлся еще больше.

— О, Самсонъ! воскликнулъ онъ: — могу ли я…. скажите, могу ли я положиться на васъ?

— Неоцѣненный сэръ…. благороднѣйшій, великодушнѣйшій юноша…. вы знаете, что я готовъ пролить за васъ кровь моего сердца! воскликнулъ кастльвудскій священникъ, крѣпко сжавъ руку своего патрона и обративъ къ потолку горѣвшіе отъ вострога глаза.

— Да, Самсонъ; я несчастенъ. Я хотѣлъ бы бѣжать отсюда отъ этихъ картъ, отъ этого вина. Признаюсь откровенно, что въ Кастльвудѣ происходили нѣкоторыя вещи между мной и одною изъ тамошнихъ лэди.

Кастльвудскій священникъ, наклонясь къ стакану, слегка просвисталъ.

— И эти-то вещи отравляютъ все мое счастіе. Вызнаете, что если джентльменъ далъ слово, то долженъ и сдержать его. Я думалъ, что люблю лэди Марію, и дѣйствительно я ее люблю: она милое, доброе, нѣжное, любящее созданіе; она ктому же недурна собой — даже очень недурна; но, Самсонъ, вы знаете наши лѣта. Вы только представьте себѣ, Самсонъ, наши лѣта! Вѣдь она немоложе моей матери!

— Которая никогда бы не простила вамъ….

— Это вздоръ! я не позволю вмѣшиваться въ мои дѣла ни мадамъ Эсмондъ, ни кому другому, сказалъ Гарри: — дѣло въ томъ, Самсонъ, — она стара и…. о Боже! Что сказала мнѣ тетушка Бернштэйнъ!…

— Что же такое?

— То, чего я не могу открыть другимъ, что меня терзаетъ!

— Ужь не….

И мистеръ Самсонъ вдругъ замолчалъ. Онъ хотѣлъ-было сказать о маленькихъ продѣлкахъ лэди Маріи съ французскимъ танцовальнымъ учителемъ и нѣсколько другихъ интересныхъ анекдотовъ, касавшихся ея личности. Но или онъ недостаточно еще выпилъ, чтобъ дойти до извѣстной степени откровенности, или уже выпилъ лишнее, и чрезъ это утратилъ минуту счастливаго состоянія.

— Да, да; всѣ до одного фальшивые, всѣ до одного! продолжалъ Гарри.

— Праведное небо! Что вы хотите сказать? спросилъ мистеръ Самсонъ.

— Вотъ что, вотъ! отвѣчалъ Гарри, стуча пальцомъ по своимъ бѣлымъ зубамъ: — я этого не зналъ. Клянусь, не зналъ. О, это ужасно, ужасно! я не зналъ сна въ теченіе нѣсколькихъ ночей. Нашъ добрый дѣдушка имѣлъ вставные зубы; ему сдѣлалъ ихъ какой-то французъ Шарльтонъ; мы еще бывало смотрѣли, какъ они скалились на днѣ стакана; мы замѣчали, какъ сжимались челюсти у дѣдушки, когда онъ вынималъ ихъ…. но не думалъ…. никакъ не думалъ я, что и у нея тоже самое!

— Что же это такое? спросилъ мистеръ Самсонъ.

— Помилуйте, сэръ; неужели вы не понимаете? я говорю про зубы! вскричалъ Гарри, ударивъ по столу.

— Ну, что же за важность, — всего только два.

— По какому чорту вы это знаете, сэръ? спросилъ молодой человѣкъ гнѣвнымъ тономъ.

— Я…. я…. отъ горничной. Ей вышибли два зуба камнемъ, который еще разсѣкъ ей губу, и лэди Марія замѣнила натуральные зубы вставными.

— О Самми! неужели вы хотите сказать, что у нея не всѣ фальшивые зубы? вскричалъ мальчикъ.

— Всего только два, никакъ небольше; мнѣ сказала это Пегги, которой ничего не значило вмѣсто двухъ сказать тридцать два; остальные зубы у лэди Маріи крѣпки, какъ ваши, и какъ ваши же прекрасны!

— А волосы, Самсонъ; вы тоже скажете, что они у ней натуральные? спросилъ молодой джентльменъ.

— Роскошные волосы — я самъ ихъ видѣлъ. Въ этомъ я могу дать клятву. Длинные, волнистые волосы; станъ у милэди прелестный; кожа бѣлая, какъ снѣгъ; сердце такое доброе, какого я въ жизнь не знавалъ, и я увѣренъ, что это сердце бьется нѣжною страстью къ вамъ, мистеръ Варрингтонъ.

— О Самсонъ! да благословитъ васъ небо! Вы сняли съ души моей тяжолый камень! Какъ я счастливъ, или нѣтъ, вѣрнѣе сказать, — какъ я несчастливъ! Она стара, какъ мадамъ Эсмондъ…. клянусь Георгомъ, по лѣтамъ она годится мнѣ въ матери. Вѣдь вы не захотите, чтобъ я женился на женщинѣ однихъ лѣтъ съ моей матерью? Это нехорошо; клянусь Георгомъ, слишкомъ нехорошо.

И тутъ мы, къ сожалѣнію должны сказать, что Гарри Эсмондъ Варрингтонъ, эсквайръ изъ Кастльвуда въ Виргиніи, началъ плакать. Онъ, какъ видно, усилилъ усладительное состояніе души нѣсколькими лишними стаканами.

— Поэтому вы не хотите жениться на ней? спросилъ священникъ.

— Какое вамъ до этого дѣло, сэръ? Я обѣщалъ ей, а Эсмондъ — виргинскій Эсмондъ, замѣтьте это…. какъ васъ зовутъ…. Самсонъ…. умѣетъ держать свое слово!

Выраженіе было благородно, но Гарри произнесъ его съ невнятнымъ звукораздѣленіемъ.

— Помните, я сказалъ виргинскій Эсмондъ, продолжалъ бѣдный Гарри Варрингтонъ, приподнявъ кверху палецъ: — я не подразумѣваю тутъ младшей отрасли фамиліи Эсмондовъ. Я не указываю на Вилля, который укралъ лошадь у меня, и которому я переломаю всѣ кости. Я отдаю вамъ лэди Марію…. да благословитъ ее небо! да благословитъ небо и васъ, Самсонъ, — вы, любезный мой, заслуживаете быть епископомъ.

— Я полагаю, между вами была переписка? сказалъ Самсонъ.

— Переписка! Да, чортъ возьми! Она безпрестанно писала мнѣ письма! Бывало подведетъ къ окну и всунетъ за обшлагъ записочку! Письма! — это славная идея! Посмотрите сюда! Вотъ эти письма!

И Гарри швырнулъ бумажникъ, содержавшій въ себѣ груду писемъ отъ бѣдной лэди Маріи.

— Въ самомъ дѣлѣ, это письма. Какая кипа! сказалъ кастльвудскій священникъ.

— Но лишь только кто прикоснется къ нимъ, тотъ умретъ…. умретъ…. на мѣстѣ! вскричалъ Гарри, вскочивъ со стула и бросаясь къ своей шпагѣ. Онъ обнажаетъ ее и, топнувъ новой, восклицаетъ: ха, ха! нападаетъ на мистера Барбо, который прячется за изумленнаго кастльвудскаго священника. Намъ бы пришлось, быть можетъ, представить картину поразительнѣе тѣхъ, которыя мы изображали и въ которыхъ Гарри Варрингтонъ рисовался на первомъ планѣ; даже и теперь юноша, у котораго всклокочены волосы, который неистово размахиваетъ шпагой по воздуху и грозитъ пронзить ею испуганныхъ содержателя гостинницы и домашняго пастора, представлялъ собою превосходный предметъ для карандаша артиста. Но, — о боги! — представьте, онъ спотыкается на стулъ и падаетъ на полъ совершенно побѣжденный врагомъ, овладѣвшимъ всѣми его умственными способностями! Гумбо! иди скорѣй и уложи своего господина въ постель.

ГЛАВА VIII,
ВЪ КОТОРОЙ ПОДАЮТЪ ФАМИЛЬНУЮ КАРЕТУ.

Теперь вмѣняемъ себѣ въ пріятную обязанность открыть тайну, которую мистеръ Ламбертъ прошепталъ на ухо своей женѣ въ концѣ предпослѣдней главы, и гласность которой произвела столь великое удовольствіе во всемъ оакгорстскомъ семействѣ. Сѣно убрано, хлѣбъ не созрѣлъ еще для жатвы и лошади стоятъ безъ всякаго употребленія: почему бы, спросилъ полковникъ Ламбертъ, не заложить ихъ въ коляску и не съѣздить на тонбриджскія минеральныя воды, взявъ по дорогѣ, въ Вестергэмѣ, своего пріятеля, мистера Вульфа?

Мистриссъ Ламбертъ съ восторгомъ приняла такое предложеніе, и въ знакъ благодарности за него нѣжнымъ объятіемъ наградила добраго джентльмена. Дѣти прыгали отъ радости. Дочери въ ту же минуту побѣжали приготовить свои лучшіе кембрики, подесуа, фалборки, воланы, шляпки, кардиналки, мѣшки, неглиже, солитеры, воротнички, ленты, платья, чулки узорчатаго вязанья, ботинки съ высокими каблуками и другія принадлежности дамскаго туалета, названія которыхъ едва ли кто въ состояніи припомнить. Лучшіе наряды мистриссъ Ламбертъ попали подъ утюги, подвергаясь этой пыткѣ весьма рѣдко, при торжественныхъ только случаяхъ, и по прошествіи ихъ немедленно удалялись въ заточеніе, на покой между лавандовыми подушечками. Храбрый полковникъ досталъ шляпу, обшитую галунами, камзолъ и шпагу съ посеребреннымъ эфесомъ. Чарли восхищался, любуясь праздничнымъ нарядомъ своего отца, въ которомъ послѣдній вѣнчался и который мистриссъ Ламбертъ, не безъ нѣкотораго сожалѣнія, перекроила на новый фасонъ. Доморощеннымъ конямъ, Боллу и Дамилингу, убрали лентами хвосты и гривы; Чампъ, старая ломовая лошадь, помогала первымъ двумъ тащить карету по гористой дорогѣ отъ Оакгорста до Вестергэма. Карета была древняя машина: она принимала участіе въ процессіи, сопровождавшей Георга I отъ Гринича до Лондона, когда король этотъ прибылъ изъ-за границы, чтобы сдѣлаться властелиномъ могущественнаго государства. Она служила отцу мистера Ламберта, потомки котораго съ самыхъ раннихъ лѣтъ своей жизни питали къ ней особенное уваженіе и считали ее за одну изъ великолѣпнѣйшихъ каретъ въ трехъ соединенныхъ королевствахъ. Брайанъ, кучеръ и вмѣстѣ съ тѣмъ землепашецъ, принадлежавшій оакгорстской фамиліи, занялъ козлы, помѣстивъ подлѣ себя мистера Чарли. Лучшія платья, упакованныя въ чемоданы, лежали наверху кареты. Въ каретные карманы были засунуты пистолеты полковника; позади козелъ повѣсили ружье для Брайана, который служилъ когда-то въ военной службѣ. Ни одинъ разбойникъ, однакоже, не осмѣлился напасть на нашихъ путешественниковъ; мало того, ни одинъ содержатель гостинницы не рѣшился взять лишнее съ полковника, который, обладая тощимъ кошелькомъ и многочисленнымъ семействомъ, не обѣщалъ хорошей добычи грабителямъ, населявшимъ королевскую большую дорогу. Молодой полковникъ Вульфъ нанялъ скромную квартиру въ томъ же домѣ, въ которомъ останавливался самъ и до котораго проводилъ Ламбертовъ верхомъ на лошади.

Случилось такъ, что домъ этотъ находился напротивъ квартиры баронессы Бернштэйнъ, и такъ какъ оакгорстское семейство прибыло въ Тонбриджъ въ субботу, то ему привелось видѣть, какъ портшезъ за портшезомъ съ мужчинами въ напудренныхъ парикахъ и съ женщинами въ пышныхъ парчевыхъ нарядахъ останавливались у дверей баронессы, дававшей, по обыкновенію, карточный вечеръ. Солнце еще стояло надъ горизонтомъ (у нашихъ предковъ вечернія собранія начинались весьма рано; гости садились за яства, питія и карты послѣ трехъ часовъ пополудни и сидѣли до глубокой ночи и даже до утра) и потому провинціальныя лэди могли видѣть изъ окна квартиры различныхъ особъ, собиравшихся на вечеръ баронессы. Полковникъ Вульфъ называлъ имена многихъ замѣчательныхъ лицъ. Мы какъ будто и сами присутствуемъ на этомъ вечерѣ, думали Гетти и Тео. И дѣйствительно, имъ можно было видѣть не только прибывавшихъ гостей, но и смотрѣть въ открытыя окна баронессы на гостей уже прибывшихъ. Нѣкоторыхъ особъ мы уже видѣли прежде. Когда у дверей баронессы явилась герцогиня квинсбюрійская и когда мистеръ Вульфъ объяснилъ, что это за особа, Мартинъ Ламбертъ началъ читать поэму своего любимаго поэта, Матью Прайора: «Прелестная и молодая Китти».

— Подумаешь, что эта старуха была въ свое время похожа на васъ, мои дѣти! сказалъ полковникъ.

— На насъ, папа? насъ еще никто и не думаетъ считать красавицами! возразила миссъ Гетти, вздернувъ свою маленькую головку.

— Да, на васъ, — на васъ, мои шалуньи; особливо въ этотъ моментъ, когда вы хотѣли бы участвовать въ этомъ блестящемъ собраніи: --

«Воспламененная гнѣвомъ послѣ строгаго запрещенія благоразумной матери, она должна была разыгрывать роль смиренницы и оставлять въ неизвѣстности свой умъ и красоту.»

— Насъ туда не приглашали, папа; да и то сказать, если тамъ, кромѣ этой красавицы, нѣтъ другихъ, на которыхъ стоило бы посмотрѣть, то едва ли найдутся и такія умницы, которыхъ бы можно было послушать; — снова возразилъ сатирикъ оакгорстскаго семейства.

— Матью Прайоръ — рѣдкій поэтъ! продолжалъ полковникъ: — хотя вы, мои милыя, не прочитали ни одной поэмы, у которыхъ я нарочно поставилъ крестики. Рѣдкій поэтъ! и вотъ вамъ привелось видѣть одну изъ его героинь! «Любовь взяла верхъ и мать согласилась» (она должна была согласиться, неправда ли, мистриссъ Ламбертъ!)

«Любовь взяла верхъ, и мать согласилась. Желаніе Китти исполнилось. Она получила коляску на цѣлый день, и воспламенила весь свѣтъ.»

— Должно быть она была весьма воспламенительна, сказала мистриссъ Ламбертъ.

— Да, душа моя, — двадцать лѣтъ назадъ, она была пламеннѣе, чѣмъ теперь, замѣтилъ полковникъ.

— Перестаньте, мистеръ Ламбертъ! сказала мать семейства.

— Посмотрите, посмотрите! вскричала Гетти, подбѣгая къ окну и указывая на небольшую площадку съ крытой галлереей, изъ которой былъ ходъ въ партамепты баронессы и вокругъ которой стояла толпа уличныхъ мальчишекъ, праздношатавшихся и ротозѣевъ, наблюдавшихъ прибытіе гостей.

— Это Гарри Варрингтонъ! воскликнула Тео, махая платкомъ молодому Виргинцу; но, къ сожалѣнію, Варрингтонъ не замѣтилъ привѣтствія миссъ Ламбертъ. Виргинецъ шолъ рука въ руку съ виднымъ пасторомъ въ мантіи изъ новой шолковой матеріи; оба они скрылись въ дверяхъ баронессы Бернштэйнъ.

— Я слышалъ, что этотъ пасторъ говорилъ въ прошлое воскресенье превосходную проповѣдь, сказалъ мистеръ Вульфъ: — правда, онъ употреблялъ театральные жесты; но самая проповѣдь была исполнена краснорѣчія и силы.

— Джемсъ, вы, кажется, бываете здѣсь каждое воскресеньё? спросила мистриссъ Ламбертъ?

— И каждый понедѣльникъ и другіе дни недѣли до самой субботы, прибавилъ полковникъ. Гарри успѣлъ уже сдѣлать значительныя украшенія въ своей наружности: у него завитые волосы; вѣроятно, и онъ намѣренъ принять участіе въ собраніи баронессы.

— Въ субботу вечеромъ я бы лучше сидѣлъ дома, сказалъ степенный мистеръ Вульфъ; и ужь во всякомъ случаѣ провелъ бы этотъ вечеръ вдали отъ картъ и злословія; впрочемъ сегодня нахожусь въ полномъ вашемъ распоряженіи, мистриссъ Ламбертъ. Не прикажете ли перейти черезъ улицу и пригласить къ вамъ мистера Варрингтона?

— Нѣтъ; зачѣмъ лишать его удовольствія? Мы увидимъ его завтра. Ему не понравится, если мы, провинціалы, устранимъ его отъ такого блестящаго собранія, сказала кроткая мистриссъ Ламбертъ.

— Я радуюсь, что онъ тамъ не одинъ, а съ священникомъ который говоритъ прекрасныя проповѣди, плавнымъ голосомъ сказала Тео, и въ то же время глаза ея какъ будто говорили: «вотъ видите! онъ вовсе не такой дурной человѣкъ, какимъ вы считали его; я никогда этому не вѣрила». У пастора очень доброе, пріятное лицо.

— А вотъ идетъ и самый главный пасторъ, сказалъ мистеръ Вульфъ: — это милордъ епископъ салисбюрійскій, съ голубой лентой; его провожаетъ священникъ.

— А это кто? спросила мистриссъ Ламбертъ въ то время, какъ носильщики въ богатыхъ ливреяхъ, предшествуемые тремя лакеями въ тѣхъ же самыхъ пышныхъ ливреяхъ, поднесли къ дверямъ баронессы раззолоченный портшезъ, украшенный пятью графскими коронами. Епископъ, вступивъ въ дверь, остановился, съ почтительными поклонами и любезностями побѣжалъ къ портшезу и подалъ руку сидѣвшей въ немъ лэди.

— Скажите, кто это? повторила мистриссъ Ламбертъ.

— Sprechen sie Deutsch? Ja, mein herr. Nichts verstand, сказалъ шутливый полковникъ

— Какъ тебѣ не стыдно, Мартинъ!

— Ну, какъ же я объясню тебѣ, мой другъ, — кто эта особа, если ты не понимаешь понѣмецки? Вообще на твое образованіе мало обращено было вниманія. Знаешь ли ты, по крайней мѣрѣ, геральдику — кажется, знаешь?

— Папа, я знаю! вскричалъ Чарли, разсматривая гербъ: — на золотомъ полѣ три лани и графская корона, сказалъ юноша.

— Корона графини, мой сынъ. Это графиня Ярмутская.

— Скажите же пожалуйста, кто она такая?

— Наши государи всегда имѣли обыкновеніе награждать людей замѣчательныхъ различными почестями, серьёзнымъ тономъ продолжалъ полковникъ: — такимъ образомъ и эта знатная лэди была возведена нашимъ всемилостивымъ государемъ въ званіе графини британскаго королевства.

— Это почему, папа? въ одинъ голосъ сказали дочери.

— Оставьте его, дѣти! сказала мама.

— Y^[2], мои дѣти, продолжалъ неисправимый полковникъ: — одна изъ послѣднихъ и некрасивыхъ буквъ во всей азбукѣ. Когда я разсказываю вамъ какую-нибудь исторію, вы всегда мнѣ дѣлаете вопросъ: почему? Почему милордъ епископъ такъ раболѣпствуетъ предъ ней? Посмотрите, какъ онъ потираетъ свои жирныя руки и улыбается ей въ лицо! Лицо это уже давно непривлекательно. Оно нарумянено, набѣлено, какъ у балетной актрисы.

— А вотъ и еще голубая лента. Это милордъ Бамборо, потомокъ Готспоровъ, надменнѣйшій человѣкъ въ Англіи. Онъ останавливается, кланяется, улыбается, держитъ шляпу въ рукѣ. Графиня похлопываетъ его вѣеромъ. Подите вы прочь, негодные мальчишки! не наступите на шлейфъ этой лэди, которой король даровалъ такія почести.

— Но почему же король далъ ей эти почести? еще разъ спросила одна изъ дочерей.

— Опять почему! Опять это одна изъ послѣднихъ буквъ въ азбукѣ! Слышали ли вы когда нибудь о ея сіятельствѣ герцогинѣ Кендаль? Нѣтъ. — О герцогинѣ Портсмутской? — Тоже нѣтъ. О герцогинѣ Ла-Вальеръ? о прекрасной Розамондѣ?

— Перестань, папа! Къ чему заставлять краснѣть моихъ милыхъ дочерей? сказала мистриссъ Ламбертъ, наложивъ палецъ на губы своего мужа.

— Да развѣ я виноватъ? вскричалъ старый республиканецъ. Вините въ этомъ нашихъ королей. Вы только представьте себѣ епископовъ англиканской церкви и надменнѣйшихъ аристократовъ въ свѣтѣ, которые раболѣпствуютъ и преклоняются предъ нѣмецкой Іезавелью. О какой стыдъ! какой позоръ!

— Стыдъ! позоръ! повторилъ полковникъ Вульфъ и, схвативъ шляпу, выбѣжалъ изъ комнаты. Онъ увидѣлъ невѣсту свою съ ея матерью; онѣ шли пѣшкомъ на вечеръ баронессы и сравнялись съ графинею Ярмутъ-Валмоденъ, разговаривавшею съ двумя лордами — духовнымъ и свѣтскимъ, которые съ выраженіемъ глубочайшей почтительности и съ низкими поклонами провожали графиню, опиравшуюся на руку епископа, до дверей баронессы.

Тео отвернулась отъ окна съ лицомъ печальнымъ, даже выражавшимъ нѣкоторый страхъ. Между тѣмъ Гетти, съ негодованіемъ въ глазахъ и съ небольшими розовыми пятнами на обѣихъ щекахъ, продолжала смотрѣть изъ окна.

— Подайте Гетти пенни за ея размышленія, сказала мама, подходя къ окну, чтобы отвесть отъ него свою дочь.

— Я думала о томъ, чтобы я сдѣлала, еслибъ увидѣла моего папа съ низкими поклонами передъ этой женщиной, — сказала Гетти.

На столѣ явился самоваръ. Оакгорстское семейство расположилось за вечернюю трапезу, предоставивъ однакожь миссъ Гетти свободу дѣлать свои наблюденія. Между тѣмъ Чарли выбѣжалъ на улицу позѣвать вмѣстѣ съ толпой на гербы, украшавшіе портшезы, и купить, по приказанію мама и по своему собственному желанію, шести-пеисовый пирогъ; съ этимъ лакомствомъ, завернутымъ въ бумажку, онъ вскорѣ воротился домой.

— Посмотрите, мама, сказалъ онъ, подбѣжавъ къ окну: — видите ли вы вонъ этого огромнаго мужчину въ коричневомъ кафтанѣ, вонъ того, который ударяетъ своей тростью по каждой тумбѣ! Это ученый мистеръ Джонсонъ. Онъ иногда пріѣзжаетъ къ намъ въ школу повидаться съ нашимъ учителемъ. Сію минуту онъ сидѣлъ съ своими друзьями за чайнымъ столомъ въ пирожной мистриссъ Браунъ. Они тамъ пили чай, по двѣ пенсы за чашку. Я слышалъ, что мистеръ Джонсонъ выпилъ семнадцать чашекъ; это составитъ два шиллинга и десять пенсъ — такая огромная сумма! и за что же? за чай!

— Чарли, ты чего хочешь къ чаю? спросила Тео.

— Пирога, отвѣчалъ Чарли, накладывая зубы на огромный кусокъ сочнаго сырника: — съ мистеромъ Джонсономъ былъ другой джентльменъ, продолжалъ Чарли, сквозь пирогъ, котерымъ былъ наполненъ его ротъ: — мистеръ Ричардсонъ, написавшій….

— Клариссу! — въ одинъ голосъ вскричали всѣ женщины и побѣжали къ окну взглянуть на своего любимаго автора.

Въ это время солнце скрылось за горизонтъ; засверкали звѣзды на небѣ, и въ комнатахъ баронессы напротивъ нашихъ наблюдательницъ засвѣтились свѣчи.

Тео и ея мать стояли вмѣстѣ. Въ пирожной лавкѣ мистриссъ Браунъ было небольшое освѣщеніе, при помощи котораго легко можно было видѣть, какъ одна дама подала шляпу и трость мистеру Ричардсону, а другая надѣла ему шарфъ на шею, — и онъ отправился домой.

— Скажите пожалуйста! Онъ вовсе непохожъ на Грандисона! воскликнула Тео.

— Ммѣ кажется, душа моя, лучше бы намъ не видѣть его, возразила мама, которая, какъ мы уже сказали, была женщина сантиментальная и страстная охотница читать романы. Въ эту минуту миссъ Гетти снова прервала начинавшійся разговоръ.

— Оставьте вы этого маленькаго толстяка; — лучше посмотрите, мама, вонъ туда!

И мама вмѣстѣ съ Тео устремили свое вниманіе въ ту сторону, куда указывала Гетти. Прежде всего имъ бросился въ глаза мистеръ Варрингтонъ, который исполнялъ обрядъ представленія графинѣ Ярмутъ, все еще сопровождаемой раболѣпствующими перомъ и прелатомъ въ голубыхъ лентахъ. Графиня граціозно сѣла за ломберный столъ; епископъ, графъ и кто-то четвертый были ея партнерами. Въ это время мистеръ Варрингтонъ вошоль въ амбразуру окна съ лэди, въ которой нетрудно было узнать его кузину, остававшуюся на нѣсколько минутъ въ Оакгорстѣ.

— Она очень мила, замѣтила мама.

— Она совсѣмъ перемѣнилась. Что она сдѣлала съ собой? спросила Тео.

— Посмотрите какіе у него пышныя манжеты! Ахъ, мои милыя, онъ уже не носитъ нашей сорочки! вскричала мистриссъ Ламбертъ.

— О чемъ вы разсуждаете? спросилъ папа, склонясь къ спинкѣ дивана, на которомъ онъ, быть можетъ по обыкновенію отцовъ семейства, дремалъ.

Дѣвицы отвѣтили, что они смотрятъ на Гарри Варрингтона, который стоитъ у окна и разговариваетъ съ лэди Маріей Эсмондъ.

— Подите прочь! вскричалъ папа. Вы не имѣете права подсматривать за молодымъ человѣкомъ. Спустите стору!

Стора спущена, и оакгорстскія сестрицы не видѣли больше ни гостей мадамъ Бернштэйнъ, ни того, что происходило въ ея комнатахъ.

Прошу читателей не прогнѣваться на мое замѣчаніе, которое приводится здѣсь именно для того, чтобъ показать контрастъ между этими двумя домами, стоявшими на одной и той же улицѣ другъ противъ друга. Въ одномъ изъ нихъ мадамъ де-Бернштэйнъ и ея гости — епископъ, сановники, нобльмены и лэди играли въ карты, сплетничали, пустословили, пили шампанское и уничтожали цыплятъ (послѣдніе два предмета занятій я не вмѣняю въ непростительное прегрѣшеніе), или наконецъ оказывали всевозможныя почести фавориткѣ короля, графинѣ Ярмутъ — Валмоденъ; въ другомъ наши провинціальные друзья, въ небольшой комнаткѣ, куда и мистеръ Брайанъ, исполнявшій должность кучера, пробрался такъ тихо, какъ только позволяли его скрипучіе, подбитые гвоздями сапоги, стояли на колѣняхъ въ то время, когда мистеръ Ламбертъ, выпрямись во весь ростъ, читалъ въ полголоса молитву, въ которой просилъ небо разогнать мракъ, окружающій ихъ, и сохранить ихъ въ теченіе наступавшей ночи отъ демонскихъ навожденій. Въ его словахъ звучало убѣжденіе, что молитва двухъ или трехъ, собравшихся во имя Отца небеснаго, будетъ услышана.

На другое утро, — это было, какъ намъ уже извѣстно, воскресенье, — наши молоденькія провинціалки проснулись и встали ранѣе обыкновеннаго; одѣлись въ щегольскія новыя платья, которыми предполагалось очаровать жителей Тонбриджа, и подъ прикрытіемъ брата Чарли осмотрѣли все мѣстечко, побывали въ зданіи минеральныхъ водъ, и прогулялись по прекрасному лугу еще задолго до завтрака и колокольнаго призыва въ церковь. Во время прогулки Гестеръ узнала домъ, въ которомъ квартировалъ Гарри Варрингтонъ. Она сдѣлала это открытіе чрезъ мистера Гумбо, который въ утреннемъ нарядѣ, съ курчавыми волосами, завернутыми въ папильотки, отдернувъ малиновыя занавѣсы, открылъ окно, высунулъ голову и вдохнулъ въ себя струю свѣжаго утренняго воздуха. Мистеръ Гумбо не замѣтилъ оакгорстскихъ молодыхъ людей, хотя они видѣли его довольно ясно. Онъ высунулся изъ окна, сохраняя граціозную позу, — вертѣлъ въ рукахъ большую метелку изъ перьевъ, которою соизволилъ обмахнуть пыль съ мебели, и ласково разговаривалъ съ краснощекой молочницей и своей лилейной рукой посылалъ ей поцалуй. На этой рукѣ сверкали кольца; вообще вся особа Гумбо была украшена обиліемъ галантерейныхъ бездѣлушекъ — подарками безъ сомнѣнія какой-нибудь красавицы, умѣвшей оцѣнить прекрасныя достоинства молодаго африканца. Оакгорстскія сестрицы раза два прошли мимо этого окна. Хотя оно и оставалось открытымъ, но за нимъ, повидимому, все было пусто. Лицо Гарри Варрингтона не появлялось въ немъ. Но ни та ни другая сестрица не промолвили слова относительно предмета, которымъ заняты были мысли ихъ обѣихъ. Гетти дѣлала выговоръ Чарли, начинавшему громко высказывать свое мнѣніе на счетъ завтрака, и замѣчала ему, что онъ только объ одномъ и думаетъ, какъ бы наполнить свой желудокъ. Въ отвѣтъ на саркастическое замѣчаніе сестры, Чарли наивно признался, что ему хотѣлось бы скушать горячій пирогъ; при этомъ добродушная Тео разсмѣялась, сказавъ, что у нея есть шесть пенсъ и что если пирожная лавка не закрывается въ праздничные дни, то Чарли можетъ удовлетворить свое желаніе. Пирожная лавка была открыта. Тео достала маленькій кошелекъ, который связанъ былъ ея задушевной школьной подругой и содержалъ въ себѣ ея карманныя деньги — гинею, подаренную бабушкой, нѣсколько шиллинговъ и въ одномъ концѣ кошелька нѣсколько мѣдныхъ монетъ; владѣя такимъ капиталомъ, Тео доставила Чарли возможность полакомиться горячимъ пирогомъ.

— Надо сказать правду, сегодня много было знати въ церкви. Тамъ была эта забавная старуха герцогиня, была мадамъ Бернштэйнъ и подлѣ нея лэди Марія, — мистеръ Вульфъ и миссъ Лоутеръ, съ которой онъ пѣлъ гимны по одной и тои же книгѣ, — потомъ мистеръ Ричардсонъ, окруженный цѣлымъ роемъ дамъ. Одна изъ нихъ была миссъ Филдингъ, сестра Гарри Филдинга — такъ говорилъ мистеръ Ламбертъ, когда кончилась обѣдня. О! дѣти, если бы вы знали, какой былъ славный человѣкъ этотъ Филдингъ! Его сочиненія стоятъ дюжины вашихъ Памелъ и Клариссъ, мистриссъ Ламбертъ, — впрочемъ, не хочу и говорить объ этомъ: я бы желалъ знать женщину, которой можетъ понравиться истинный юморъ? Въ кругу дѣтей бѣдныхъ родителей сидѣлъ мистеръ Джонсонъ. Замѣтили ли вы, какъ онъ быстро обернулся къ олтарю, когда стали читать «Вѣрую» и при этомъ опрокинулъ двухъ-трехъ маленькихъ ротозѣевъ въ кожаныхъ штанишкахъ? Славную проповѣдь сказалъ кастльвудскій священникъ, — неправда ли? Проповѣдь на тему о злословіи. Воображаю, какъ тронуты были старухи, сидѣвшія подъ самой каѳедрой! Почему мистера Варрингтона не было въ церкви? Стыдно ему, стыдно!

— А я и не замѣтила: былъ ли онъ или нѣтъ, сказала миссъ Гетти, вздернувъ свою головку.

Тео, во всякое время представлявшая собою олицетвореніе истины, сказала на это:

— Я такъ думала о немъ, и очень сожалѣла, что его не было; вѣдь и ты, Гетти, тоже о немъ думала.

— Извините, миссъ, нисколько, возразила Гетти утвердительнымъ тономъ.

— Для чего же ты шепнула мнѣ, что проповѣдь говорилъ священникъ мистера Гарри.

— Говорить о священникѣ мистера Варрингтона не тоже самое, что и думать о мистерѣ Варрингтонѣ. Дѣйствительно, проповѣдь была превосходная; но ужь зато какъ пѣли дѣти, страшно даже вспомнить: кто въ лѣсъ, кто по дрова! Посмотрите, лэди Марія наслаждается у открытаго окна ароматомъ отъ букета розъ…. это идетъ мистеръ Вульфъ; я знаю его военную походку. Правой-лѣвой, правой-лѣвой! Такъ и есть. Здравствуйте, полковникъ!

— Что ты такъ нахмурился, Джемсъ? ласковымъ тономъ спросилъ полковникъ Ламбертъ. Ужь не размолвился ли ты съ твоей очаровательной невѣстой, или пожалуй не затронула ли тебя за живое сегодняшняя проповѣдь? Мистеръ Самсонъ, кажется такъ зовутъ священника? славный проповѣдникъ, клянусь честью!

— Славный проповѣдникъ и отличный знатокъ своего дѣла! сказалъ мистеръ Вульфъ, пожавъ плечами.

— Мнѣ показалось, что проповѣдь продолжалась не больше десяти минутъ, и что во все это время жена моя не только не дремала, но даже не моргнула глазомъ, — такъ ли, Молли?

— А замѣтили вы, когда этотъ проповѣдникъ пришолъ въ церковь? спросилъ негодующій полковникъ Вульфъ. Онъ вошолъ въ боковую дверь передъ самой проповѣдью, сейчасъ послѣ пѣнія псалмовъ.

— Что же тутъ удивительнаго? вѣроятно онъ читалъ обѣдню на дому какому-нибудь больному, которыхъ здѣсь такъ много, замѣтила мистриссъ Ламбертъ.

— Читалъ обѣдню! О, добрая мистриссъ Ламбертъ! Знаете ли, гдѣ я засталъ его? Я заглянулъ въ квартиру нашего молодаго негодяя-Виргинца.

— Я думаю, у этого Виргинца есть имя и очень порядочное! вскричала Гетти. — Негодяй, это мнѣ нравится! Его зовутъ — Генри Эсмондъ Варрингтонъ, эсквайръ.

— Извольте, миссъ Гестеръ; пусть будетъ по вашему. Я засталъ этого проповѣдника въ мантіи и Генри Эсмонда Варрингтона, эсквайра, въ шлафрокѣ, въ три четверти одиннадцатаго поутру, когда звонили въ праздничные колокола; я засталъ ихъ обоихъ за игрой въ пвкеіъ, которую они начали еще наканунѣ.

— Что же за бѣда? порядочные люди играютъ и въ праздники. Самъ король играетъ по праздникамъ.

— Перестань, мой другъ.

— Да, играетъ, продолжала Гетти: — вмѣстѣ съ намалеванной особой, которую мы вчера видѣли съ этой графиней, какъ вы ее называете.

— По моему мнѣнію, милая миссъ Гестеръ, священнику приличнѣе въ такіе дни держать въ рукахъ священную книгу, а не эту чортову грамоту — карты; эти же самыя слова я осмѣлился высказать вашему превосходному проповѣднику.

Гетти посмотрѣла такъ выразительно, какъ будто мистеръ Вульфъ сдѣлалъ непростительную дерзость.

— Я сказалъ также и нашему молодому другу, что, по моему мнѣнію, ему скорѣе бы слѣдовало отправиться въ церковь, чѣмъ сидѣть дома въ шлафрокѣ за картами.

— Ужь не хотѣлъ ли полковникъ Вульфъ, чтобы Гарри отправился въ церковь въ шлафрокѣ и колпакѣ? Вотъ бы былъ чудесный спектакль! сказала Гетти, сильнѣе и сильнѣе приходя въ негодованіе.

— Я бы хотѣлъ, чтобы дочь моя не позволяла языку своему говорить такъ свободно! замѣтилъ мистеръ Ламбертъ, погладивъ разрумянившуюся щечку разгнѣванной Гетти.

— Не говорить свободно, когда нападаютъ на нашего друга и никто не хочетъ сказать слова въ его защиту! — Нѣтъ; никогда!

При этихъ словахъ обѣ губки маленькаго ротика сжались одна съ другою; Гетти задрожала всѣмъ тѣломъ; потомъ, бросивъ на мистера Вульфа прощальный грозный взглядъ, она, подъ тѣмъ предлогомъ, будто бы хочетъ затворить дверь, вышла изъ комнаты и на крыльцѣ залилась слезами.

Мистеръ Вульфъ казался сильно огорченнымъ.

— Увѣряю васъ, тетушка Ламбертъ, сказалъ онъ: — я вовсе не хотѣлъ оскорбить чувства миссъ Гетти.

— Знаю, знаю, Джемсъ, очень ласково сказала мистриссъ Ламбертъ, протянувъ ему руку.

Молодой офицеръ еще съ дѣтства привыкъ называть ее тетушкой Ламбертъ. Между тѣмъ мистеръ Ламбертъ насвистывалъ свою любимую арію: «За высокими горами», съ акомпаниментомъ барабаннаго боя, который выполнялъ пальцами по оконному стеклу.

— По воскресеньямъ, папа, не позволяется свистать! вскричалъ Чарли, воспитанникъ францисканскихъ монаховъ, и вслѣдъ за тѣмъ намекнулъ, что прошло три часа послѣ завтрака и что онъ намѣренъ кончить пирогъ, который купила ему Тео.

— Ахъ, Чарли, какой ты ненасытный! сказала Тео. Но тутъ, услышавъ странные звуки на крыльцѣ, Тео выбѣжала изъ комнаты. Мы не послѣдуемъ за ней. Звуки эти происходили отъ рыданій, вырывавшихся изъ страдающаго, переполненнаго горемъ сердца маленькой Гетти. Дверь затворена и мы лишены всякой возможности видѣть, что дѣлалось на крыльцѣ, но можемъ полагать, что Тео бросилась въ объятія сестры и съ ея рыданіями смѣшала свои слезы.

Вечеромъ, когда оакгорстское семейство вышло на мѣсто общей прогулки подышать чистымъ воздухомъ, головная боль принудила миссъ Гетти лечь въ постель; мистриссъ Ламбертъ осталась дома присматривать за больной. Чарли встрѣтилъ школьнаго товарища; мистеръ Вульфъ безъ всякаго сомнѣнія прогуливался съ миссъ Лоутеръ. Тео и ея отецъ, скромно наслаждаясь праздничной прогулкой, увидѣли на одной изъ скамеекъ, поставленныхъ подъ тѣнью огромнаго дерева, мадамъ Бернштэйнъ и при ней племянника ея и племянницу. Гарри съ привѣтствіемъ подбѣжалъ къ своимъ друзьямъ; при видѣ ихъ на лицѣ молодаго человѣка отразилось восхищеніе; мадамъ Бернштэйнъ и лэди Марія весьма благосклонно приняли полковника, который оказалъ такое родственное радушіе милому Гарри.

— Какъ благороденъ и прекрасенъ Гарри! думала Тео. Она называла его по имени, какъ роднаго брата.

— Гарри, почему мы не встрѣтились съ вами раньше, спросила она.

— Я вовсе не думалъ, Тео, что вы здѣсь.

— Еслибъ захотѣли, то могли бы увидѣть насъ.

— Гдѣ же? спросилъ Гарри.

— Тамъ! отвѣчала Тео, указывая на церковь. Съ упрекомъ въ глазахъ она приподняла свою руку, но на прекрасномъ лицѣ ея сіяло очаровательное добродушіе. О, благосклонные молодые читатели, выступившіе въ житейское море и въ борьбу съ его треволненіями, — дай Богъ ивамъ имѣть одно или два непорочныя созданія, которыя любили бы васъ и за васъ молились!

ГЛАВА IX,
ВЪ КОТОРОЙ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ МОНОЛОГЪ МИССЪ ГЕСТЕРЪ.

Первымъ чувствомъ Мартина Ламберта, когда онъ узналъ маленькую тайну младшей дочери, обнаруженную ея душевнымъ волненіемъ, былъ гнѣвъ на молодаго человѣка, который отнималъ отъ него и отъ цѣлаго семейства его любимое дитя.

— Хоть бы чума взяла этихъ повѣсъ, и англійскихъ и индійскихъ! вскричалъ онъ, обращаясь къ женѣ. Пусть этотъ повѣса разбиваетъ себѣ лобъ о косяки всѣхъ другихъ дверей, кромѣ нашихъ!

— Можетъ статься, мой другъ, что чрезъ насъ онъ не будетъ повѣсой, сказала мистриссъ Ламбертъ, кротко заступаясь за своего любимца. Въ случайномъ его паденіи предъ нашимъ домомъ, я увѣрена, участвовала рука провидѣнія. Вы надо мной смѣялись, мистеръ Ламбертъ, когда я говорила объ этомъ; если не само небо послало намъ этого молодаго джентльмена, то чему же это вы припишете? Почему знать, что все это дѣлается для нашего счастія и благополучія.

— Что ты тамъ ни говори, Молли, а это жестоко! съ чувствомъ глубокой горести произнесъ полковникъ. Мы ласкаемъ нашихъ дѣтей, лелѣемъ, поднимаемъ ихъ; заботимся о ихъ здоровьи, ухаживаемъ за ними во время ихъ болѣзни; трудимся для нихъ; сберегаемъ для нихъ деньги, и для этого кладемъ заплаты на свое старое платье; заболитъ ли голова у нихъ, мы не спимъ ночи, думая объ ихъ недугѣ; учимъ ихъ лепетать первыя молитвы, и такъ далѣе. Во вторникъ утромъ я царь моего дома и семейства. Въ тотъ же вторникъ вечеромъ является какой-нибудь принцъ Випперснапперъ и господство мое кончилось. За пару голубыхъ глазъ, за пару жиденькихъ ногъ, за голову, покрытую жолтыми волосами, они забываютъ всю жизнь, покидаютъ родителей, родныхъ.

— Въ Св. писаніи говорится, что женщина должна оставить все и слѣдовать за мужемъ. Ты вспомни наше сватовство, милый Мартинъ: оно недолго продолжалось! сказала мистриссъ Ламбертъ, положивъ свою руку на руку мужа.

— Такова ужь человѣческая натура; и то сказать, чего можно ожидать отъ этой дѣвчонки? вздыхая произнесъ полковникъ.

— И я, мнѣ кажется, исполнила мой долгъ въ отношеніи къ мужу, хотя ради него и оставила моего папа, прибавила мистриссъ Ламбертъ, ласкаясь къ мужу.

— Что и говорить! впрочемъ я тебя люблю, милая Молли! сказалъ добрый полковникъ: — но отецъ твой никогда не любилъ меня; если и мнѣ приведется имѣть зятей….

— И, приведется! Само-собою разумѣется, мистеръ Ламбертъ, что дочери мои должны имѣть мужей! воскликнула мать.

— Дай Богъ. Но, мамъ, я буду ненавидѣть этихъ мужей, какъ твой отецъ ненавидѣлъ меня, и это съ одной стороны совершенно справедливо; я отнялъ у него единственное его сокровище.

— Мартинъ Ламбертъ, грѣшно говорить подобныя вещи; это значить говорить совершенно противъ своихъ чувствъ! Это неестественно, сэръ, продолжала мать семейства.

— Послушай, душа моя, у меня въ лѣвой челюсти есть больной зубъ; весьма естественно, что зубъ этотъ слѣдуетъ выдернуть. Точно такъ же естественно, если зубной врачь будетъ дергать его, и я почувствую боль. Неужели вы полагаете, мамъ, что я люблю Гетти менѣе каждаго изъ моихъ зубовъ? спросилъ мистеръ Ламбертъ.

Я думаю, нѣтъ въ мірѣ женщины, для которой мысль о замужствѣ дочери была бы противна, хотя отцы и возмущаются противъ хищническаго набѣга жениховъ. Всѣ матушки и бабушки, всѣ эти добрыя созданія, отдавая замужъ дочерей своихъ, какъ будто сами выходятъ замужъ; онѣ наряжаются въ кружева и кисеи, которыя надѣвали двадцать, сорокъ лѣтъ назадъ; снова садятся въ почтовую карету и воображаютъ, что снова несутся куда нибудь вдаль проводить медовой мѣсяцъ. Какая женщина, какъ бы ни была стара, не сохраняетъ въ сокровенныхъ тайникахъ своего сердца свадебные подарки и наряды, не лелѣетъ ихъ, не пропитываетъ ароматомъ лавенды?

— Кто говоритъ, грустно разлучиться съ ней, съ глубокимъ вздохомъ продолжала мистриссъ Ламбертъ.

— Значитъ, Молли, у васъ уже дѣло рѣшеное, сказалъ полковникъ, захохотавъ. Не идти ли мнѣ за изюмомъ и коринкой для свадебнаго пирога?

— Къ тому же мнѣ придется оставить домъ на ваше попеченіе, когда поѣду къ ней, въ Виргинію. Кстати, Мартинъ, сколько отсюда миль до Виргиніи? Я полагаю, нѣсколько тысячъ.

— Сто семьдесятъ три тысячи триста девяноста одна и три четверти, мой другъ, ближайшимъ трактомъ, серьёзнымъ тономъ отвѣчалъ полковникъ. Этотъ трактъ идетъ чрезъ государство Джона Престера. Другой путь черезъ Персію….

— Пожалуйста скажите мнѣ такой, гдѣ всего меньше моря и вашихъ страшныхъ кораблей, которыхъ я терпѣть не могу! Полагаю, что я и Рахель Эсмондъ будемъ превосходными друзьями. Въ пансіонѣ, я помню, у нея былъ весьма вспыльчивый характеръ.

— Не отправиться ли намъ, мистриссъ Мартинъ Ламбертъ, за бѣльемъ для будущаго новорожденнаго? прервалъ все болѣе и болѣе удивляющійся мужъ.

При этомъ возраженіи мистриссъ Ламбертъ, я полагаю, подумала, что тутъ ничего нѣтъ удивительнаго и что она уже обратила вниманіе въ магазинѣ мистриссъ Боббонитъ на премиленькіе кружевные чепчички и косыночки.

Въ то воскресенье, послѣ обѣда, когда сдѣлано было это открытіе сантиментальнаго свойства, и когда маленькая Гетти съ щочками, покрытыми лихорадочнымъ румянцемъ, съ закрытыми глазками и унылымъ личикомъ, лежала въ постели, мистриссъ Ламбертъ смотрѣла на дитя свое съ невозмутимымъ душевнымъ спокойствіемъ; казалось даже, что она радовалась при видѣ горестнаго положенія Гетти.

Между тѣмъ Гетти чувствовала себя не только несчастною, но приходила въ невыразимый гнѣвъ на себя, за обнаруженіе своей тайны. Быть можетъ, она и сама не знала объ этой тайнѣ, пока внезапное волненіе чувствъ не познакомило ее съ дѣйствительнымъ состояніемъ ея души. Она негодовала на свою слабость и разражалась порывами гнѣва, направленными на себя; она клялась, что никогда не проститъ себѣ поступка, который довелъ ее до такого позора. Такъ молоденькая тигрица, раненная стрѣлою охотника, съ остервенѣніемъ несется по дебрямъ, приходитъ въ бѣшенство при видѣ стали, вонзенной въ ея бокъ, огрызается, кусаетъ сестеръ своихъ, кусаетъ свою мать, въ ея шкурѣ, испещренной темными пятнами.

Маленькая Гетти ворчала, грызлась и бѣсилась, такъ что я бы не хотѣлъ быть ни братцемъ ея, на пестрой ея матерью, ни отцомъ.

— Ну слѣдуетъ ла дѣвочкѣ, восклицала она: — предаваться такому безразсудству? Мама! меня сначала нужно высѣчь, и ужь потомъ уложить въ постель. Я знаю очень хорошо, что мистеръ Варрингтонъ не хочетъ и думать обо мнѣ. Онъ, увѣряю васъ, любитъ французскихъ актрисъ и самыхъ обыкновенныхъ модистокъ изъ моднаго магазина больше, чѣмъ меня. Онъ долженъ ихъ любить, потому что онѣ лучше меня. Ну, не глупо ли съ моей стороны плакать, не зная о чемъ; не глупо ли сердиться на слова мистера Вульфа, что Гарри игралъ въ карты въ воскресенье! Я знаю, Гарри не такъ уменъ, какъ нашъ папа. Напротивъ я полагаю, что онъ глупъ, я даже въ этомъ увѣрена, но все же не такъ глупъ, какъ я. И опять, я не могу выйти за него. Возможная ли вещь: уѣхать въ Америку и покинуть васъ и Тео? Нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ любитъ кого нибудь или въ Америкѣ, или въ Тонбриджѣ; вообще гдѣ нибудь да любитъ. Онъ считается принцомъ въ своемъ государствѣ: придетъ ли ему въ голову мысль жениться на дочери бѣднаго офицера, у которой всего богатства не наберется и на два пенса. Мама, вы часто говорили мнѣ, что я, будучи ребенкомъ, со слезами просила, чтобы дали мнѣ поиграть луной? Я теперь еще ребенокъ, самый глупый, капризный ребенокъ…. пожалуйста не говорите, мистриссъ Ламбертъ, — я ребенокъ. Слава Богу, что Гарри ничего еще не знаетъ объ этомъ; я бы скорѣе отрѣзала себѣ языкъ, чѣмъ рѣшилась бы объясниться съ нимъ.

Страшны были угрозы, которыми Гетти надѣляла Тео и которыя она обѣщала выполнить, въ случаѣ ея измѣны. Что касается до молодаго Чарли, то всѣ его помышленія сосредоточивались на пирогахъ; онъ не замѣчалъ, его не трогало душевное волненіе миссъ Гестеръ; родители и добрая сестра, само собою разумѣется, дали обѣщаніе не открывать тайны своей маленькой Гетти.

— Я начинаю думать, что лучше было бы намъ оставаться дома, вздохнувъ сказала мистриссъ Ламбертъ своему мужу.

— Нѣтъ, мой другъ; я съ тобой не согласенъ, отвѣчалъ полковникъ. Человѣческая натура останется навсегда неизмѣнной; мать Гетти сама мнѣ признавалась, что ей нравился молодой священникъ, пока не влюбилась поуши въ одного молодаго офицера изъ полка Кингсли. Что касается до меня, то сердце мое было ранено разъ двѣнадцать, прежде чѣмъ миссъ Молли Бенсонъ овладѣла имъ вполнѣ. Мнѣ кажется, въ этомъ случаѣ наши сыновья и дочери должны слѣдовать примѣру родителей. Не дальше какъ вчера, вы изволили бранить меня за то, что я ворчалъ на скороспѣлыя причуды миссъ Гетти. Надобно отдать однакоже справедливость этой дѣвочкѣ, — она превосходно умѣетъ скрывать свои чувства, и я утвердительно могу сказать, что мистеръ Варрингтонъ совсѣмъ не знаетъ, до какой степени она влюблена въ него.

— Наша дочь, Мартинъ, вскричала мать, съ выраженіемъ величайшаго достоинства: — я полагаю, не станетъ же бросаться на шею всякаго джентльмена!

— Ни бросаться на шею, ни бросать въ него чайной чашки, — это я знаю, отвѣтилъ полковникъ. Маленькая миссъ Гетъ обращается съ мистеромъ Варрингтономъ, какъ опытная старая дѣва. Онъ никогда не бываетъ у насъ, а между тѣмъ Гетти старается язвить его такъ или иначе. Я утверждаю, что она даже недостаточно вѣжлива къ нему; впрочемъ, зная, что происходитъ въ душѣ маленькой лицемѣрки, я не намѣренъ сердиться на ея невѣжество.

— Мартинъ, ей вовсе нѣтъ необходимости быть невѣжливой; наши дочери получили такое воспитаніе, что всякій джентльменъ, въ Англіи и Америкѣ, долженъ полюбить ихъ. При равенствѣ лѣтъ, почему, мнѣ кажется, одному не жениться, а другой не выйти замужъ?

— Почему, и я спрошу въ свою очередь, если она нравится ему, онъ не проситъ ея руки? Нѣтъ, какъ угодно, я сожалѣю, что мы сюда пріѣхали. Сейчасъ же приказываю заложить лошадей и повернуть дышло кареты къ нашему дому.

— Будь увѣренъ, мой другъ, что все это дѣлается по назначенію промысла, сказала мистриссъ Ламбертъ съ чувствомъ материнской нѣжности: — будь увѣренъ, Мартинъ, что паденіе Гарри Варрингтона у воротъ нашего дома и сближеніе съ нимъ нашихъ дѣтей случилось не безъ предопредѣленія. Если самимъ небомъ суждено этому браку состояться, то повѣрь, онъ состоится.

— Желалъ бы я знать, Молли, въ какихъ лѣтахъ женщины начинаютъ и въ какихъ прекращаютъ заниматься составленіемъ супружескихъ партій? Если наша дочь влюбляется теперь и охладѣваетъ впослѣдствіи, то повѣрьте, мистриссъ Ламбертъ, — въ прекрасномъ полѣ это еще не есть исключеніе. Нѣтъ, домой и домой! Еслибъ я имѣлъ волю, то въ этотъ же вечеръ пустился бы въ путь.

— Сегодня Гарри обѣщалъ пить чай у насъ. Надѣюсь, Мартинъ, ты не лишишь нашихъ дѣтей удовольствія?

Мистеръ Ламбертъ былъ добрый чадолюбивый отецъ.

— Ты знаешь, мой другъ, сказалъ онъ: — что если бы имъ вздумалось полакомиться нашими ушами, мы бы, вѣрно, отрѣзали ихъ и поджарили.

Мэри Ламбертъ, при одной мысли, что ея хорошенькія тоненькія ушки вдругъ явится на сковородѣ, разхохоталась. Въ минуты, когда въ мужѣ ея проявлялись порывы особенной нѣжности, онъ становился необычайно любезнымъ. Когда онъ брался за хорошенькія тоненькія уши, за которыя зачесаны были прекрасные волосы матери семейства и на которыхъ блестѣли золотыя серги съ подвѣсками, то можно утвердительно сказать, что отъ этого прикосновенія не происходило ни малѣйшей боли. Напротивъ она съ наслажденіемъ вспоминала тогда о незабвенныхъ дняхъ своей скромной молодости, о той счастливой порѣ, когда сердце ея было переполнено чувствомъ безпредѣльной любви. Священныя воспоминанія о священныхъ, драгоцѣнныхъ дняхъ! Если намъ нравится картина юношеской любви, то какъ безпредѣльно восхитительнѣе должно быть зрѣлище любви, пережившей годы, перенесшей печали, утратившей красоту, испытавшей неудачи въ жизни, раздоры и тревоги!

Миссъ Гестеръ, давъ слово не обнаруживать чувствъ своихъ передъ мистеромъ Варрингтономъ, ужь слишкомъ строго выполняла свое обѣщаніе. Между тѣмъ Гарри не только пришолъ на чай къ своимъ друзьямъ, по пригласилъ ихъ на балъ, который давалъ на другой день, собственно по случаю ихъ пріѣзда.

— Балъ, балъ! и для насъ! восклицала Тео: — о Гарри, какъ это восхитительно! Знаете ли, не потанцевать ли намъ теперь же!

— Между дикими виргинцами ты, Гарри Варрингтонъ, самый свѣтскій, образованный молодой человѣкъ! сказалъ полковникъ: — душа моя, не протанцовать ли ужь и намъ, на первый разъ, хоть минуэтъ?

— Было время, Мартинъ, когда и мы танцовали! сказала любезная жена стараго воина.

Мартинъ Ламбертъ начинаетъ напѣвать мотивъ минуэта, схватываетъ тарелку съ чайнаго стола и раскланивается, размахивая тарелкой, замѣнявшей ему шляпу, между тѣмъ какъ жена его дѣлаетъ самый изысканный книксенъ.

Одна только Гетти продолжаетъ казаться угрюмою и недовольною.

— Ну, что же ты, дитя мое, не забросишь мистеру Варрингтону ни одного словечка благодарности? спросила Тео свою сестру.

— Ты знаешь, я никогда не любила танцевъ, отвѣчала Гетти. Что въ нихъ хорошаго? Стоять напротивъ какого нибудь истукана и не танцовать, но мѣрно расхаживать съ нимъ по комнатѣ.

— Merci du compliment! сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

— Вѣдь я не говорю, что вы истуканъ; мнѣ вообще не нравится…. я не люблю кадрили, сказала Гетти, кусая губы, въ то время, какъ на ней остановился пристальный взоръ ея сестры.

Гетти только теперь догадалась, что безъ всякаго умысла назвала Гарри истуканомъ, — теперь, когда пристальный взглядъ Тео упрекнулъ ее въ опрометчивомъ поступкѣ. Несмотря на то, она приняла на себя такой гнѣвный видъ, какъ будто Тео сдѣлала ей неумѣстный выговоръ.

— Ну, что же, я ненавижу танцы…. это вѣдь правда, сказала она, покачавъ своей головкой.

— Нѣтъ, дитя мое, неправда, — прежде ты любила ихъ, прервала мать.

— Да, когда она была ребенкомъ: — а развѣ ты не видишь, что она теперь уже взрослая, пожилая женщина? замѣтилъ Мартинъ Ламбертъ. — Чего добраго, миссъ Гестеръ, ужь не страдаете ли вы подагрой?

— Вотъ еще! какой вздоръ! вскричала Гестеръ, топнувъ своей маленькой ножкой.

— Да и самые танцы, мой другъ, не болѣе какъ вздоръ, сказалъ хладнокровный папа.

Лицо Гарри Варрингтона приняло мрачный видъ.

— Я употребляю всѣ свои усилія, чтобы доставить имъ удодольствіе, думалъ онъ: — а эта дѣвочка говоритъ мнѣ въ глаза, что ненавидитъ танцы. Въ моемъ отечествѣ не такъ отвѣчаютъ на гостепріимство, нѣтъ! и не такъ говорятъ съ своими родителями.

Я боюсь, что въ теченіе послѣднихъ столѣтій обычаи въ Соединенныхъ Штатахъ значительно измѣнились и что молодые люди усвоили многія манеры миссъ Гетти.

Не довольствуясь этимъ, миссъ Гестеръ такъ язвительно начала подсмѣиваться надъ обществомъ минеральныхъ водъ, и въ особенности надъ наклонностями Гарри и надъ его товарищами, что честный молодой человѣкъ болѣе и болѣе удивлялся ея поведенію и вмѣстѣ съ тѣмъ оскорблялся имъ. Оставшись наединѣ съ мистриссъ Ламбертъ, онъ спросилъ, за что сердится на него миссъ Гестеръ, когда и чѣмъ успѣлъ онъ навлечь на себя ея негодованіе? Добрая мать, послѣ такого обращенія своей дочери съ молодымъ человѣкомъ, болѣе чѣмъ когда нибудь, чувствовала къ нему душевное влеченіе. Она готова была разсказать тайну, которую Гестеръ такъ строго хранила. Между тѣмъ Тео, въ сторонѣ отъ прочихъ, дѣлала сестрѣ замѣчаніе; но Гестеръ повидимому не слушала ее, и была такъ же сердита въ своей спальнѣ, когда сестры оставались однѣ, какъ и въ гостиной передъ гостями ей матери.

— Что же за бѣда, если онъ и ненавидитъ меня? говорила Гетти. — Этого я должна ожидать. Я сама себя ненавижу, право, и презираю себя за то, что была такой идіоткой. Да и можетъ ли онъ поступать иначе, можетъ ли онъ не ненавидѣть меня? Не я ли смѣялась надъ нимъ, не я ли называла его гусемъ и другими обидными именами? Правда, онъ не всегда бываетъ уменъ. У меня несравненно больше ума, чѣмъ у него. Мнѣ нравится Гарри только потому, что у него славный ростъ, голубые глаза, прекрасный носъ. Согласись, Тео, не глупа ли та дѣвчонка, которой правится мужчина только потому, что у него греческій носъ и голубые глаза! Да, я и глупа, и не должна возражать тебѣ, Тео!

Тео съ своей стороны полагала, что ея сестра вовсе не глупа, напротивъ была чудомъ изъ чудесъ, и что если въ христіанскомъ мірѣ существовала дѣвочка достойная любаго принца, то это была Гестеръ.

— Ты, Гетти, только временно бываешь безразсудна, сказала Тео: — и именно въ то время, когда отзываешься о людяхъ совершенно иначе, чѣмъ думаешь, какъ это ты сдѣлала сегодня въ отношеніи къ мистеру Варрингтону. Когда онъ объявилъ, что намѣренъ дать балъ собственно для насъ, когда съ его стороны благороднѣе этого ничего не могло быть сдѣлано, зачѣмъ ты говорила, что тебѣ не нравится музыка, что ты не любишь чаю и терпѣть не можешь танцевъ? Тогда какъ ты любишь и то и другое.

— Я говорила это для того, чтобъ разсердить себя, раздосадовать, огорчить, наказать себя, чего я заслуживаю по всей справедливости. И опять я тебѣ скажу, можно ли ожидать отъ такой идіотки, какъ я, чего нибудь, кромѣ сумазбродства? Знаешь ли, что мнѣ пріятно было видѣть Гарри разсерженнымъ. Я думала: о, вотъ теперь-то я затронула его чувства! Пусть онъ говорить, что Гетти Ламбертъ негодная, злая дѣвчонка. Но это научитъ и его, и тебя, и мама, и папа, что я не намѣрена завлечь мистера Гарри. Нѣтъ, нашъ папа въ десятеро лучше, добрѣе его. Я хочу оставаться при моемъ папа, и еслибы Гарри предложилъ мнѣ завтра ѣхать съ нимъ въ Виргинію, я бы не согласилась, Тео. Моя сестра дороже для меня всѣхъ виргинцевъ, существовавшихъ и существующихъ со дня сотворенія міра.

Послѣ этихъ словъ, я полагаю, между сестрами начались объятія; въ дверяхъ спальни раздался стукъ матери, которая, услыхавъ черезъ перегородку разговоръ, вскричала:

— Дѣти, пора спать!

Глаза Тео смыкаются въ туже секунду и она засыпаетъ. Но бѣдная маленькая Гетти! Увы! Часы бьютъ одинъ за другимъ, а глаза ея остаются открытыми; она не спитъ; боль отъ новой раны не даетъ ей минуты покоя!

— Я наказана, говорила она: — за то, что дурно о немъ думала, съ презрѣніемъ о немъ отзывалась. Но справедливо ли это наказаніе? вѣдь я шутила, я знала, что люблю его, но въ тоже время думала, что его любитъ Тео, а для милочки Тео я готова отказаться отъ всего на свѣтѣ. Признайся она въ сьоей любви, и никакія пытки не вынудили бы отъ меня слова сочувствія къ Гарри, я бы достала веревочную лѣстницу и помогла ей убѣжать вмѣстѣ съ Гарри, — я бы это сдѣлала; а еслибы это не удалось мнѣ, я подговорила бы священника обвѣнчать ихъ. И потомъ…. потомъ я обрекла бы себя совершенному одиночеству; стала бы беречь папа и мама, помогала бы бѣднымъ въ нашемъ селеніи, читала бы проповѣди, хотя это чтеніе я не жалую, и умерла бы, не сказавъ ни слова…. ни одного слова о своей любви…. а я скоро умру, я чувствую, что скоро.

Но съ восходомъ солнца мы усматриваемъ, что маленькая Гетти, пріютясь къ сестрѣ, спитъ сладкимъ сномъ; на ея пухленькихъ розовенькихъ щочкахъ видны слѣды двухъ — трехъ горькихъ слезинокъ.

Въ извѣстный періодъ жизни большая часть изъ насъ играетъ этимъ острымъ оружіемъ и, разумѣется, наноситъ себѣ раны. При самомъ началѣ, оно укалываетъ, уязвляетъ и мы плачемъ, какъ плачутъ дѣти, наколовъ или обрѣзавъ себѣ палецъ. Только очень, очень немногіе несчастные люди съ перваго раза лишаются головъ, смертельно ранятъ себя, погибаютъ, и тѣмъ оканчиваютъ свое существованіе. Но, Боже! какое множество людей хватали эту каменную стрѣлу, — эту ardentes sagittas, которую любовь изощряетъ на своей наковальнѣ, — укалывались, обрѣзывались, испещрялись ранами, потомъ выздоравливали и спокойно проводили остатокъ своей жизни. Wir auch испытали das irdische Glück; мы тоже gelebt und — und so weiter. Щебечи свою предсмертную пѣснь, плѣнительная Текла! — Исчезай съ лица земли несчастная жертва, если есть у тебя такое желаніе! — Но, достигнувъ болѣе зрѣлаго возраста, ты быть можетъ стала бы размышлять о сантиментальномъ разочарованіи, не обращаясь къ могильщику. Будемъ же надѣяться, что и для миссъ Гетти не настоитъ большой надобности въ могильщикѣ. Вмѣстѣ съ пробужденіемъ, юность и слезы безъ всякаго сомнѣнія совершенно разсѣяли тѣ горькія чувства, которыя терзали наканунѣ ея маленькое сердце и въ теченіе нѣсколькихъ часовъ не давали ей покоя.

ГЛАВА X,
ВЪ КОТОРОЙ МИСТЕРЪ ВАРРИНГТОНЪ УГОЩАЕТЪ ЧАЕМЪ И ДАЕТЪ БАЛЪ.

Щедрый на свои, весьма легко пріобрѣтаемыя деньги, гостепріимный и радушный молодой виргинецъ, какъ свѣтскій молодой человѣкъ, для доставленія удовольствія оакгорстскому семейству, ничего болѣе не могъ придумать, какъ только дать балъ въ залахъ собранія, на который, согласно обычаю того времени, пригласилъ почти все общество, остававшееся на минеральныхъ водахъ. Въ одной изъ залъ поставлены были ломберные столы для тѣхъ, кто не могъ провести вечеръ безъ этого развлеченія, столь обыкновеннаго въ то время во всѣхъ европейскихъ обществахъ; въ другой накрытъ былъ ужинъ съ обиліемъ шампанскаго и огромными чашами негуса. Главная зала опредѣлена была для танцевъ, для этого удовольствія, которому гости Варрингтона предавались, по обычаю нашихъ предковъ, довольно скромно. Я не могу себѣ представить, чтобы танцы того времени отличались особеннымъ разнообразіемъ и живостью. На этотъ разъ они начались минуэтами; изъ нихъ въ первыхъ двухъ или трехъ принимали участіе многія пары, и преимущественно дамы высшаго сословія; мистеръ Варрингтонъ танцовалъ первый минуэтъ съ кузиной, такъ какъ милэди Марія Эсмондъ, будучи дочерью графа, была первенствующимъ лицомъ высшаго сословія (за исключеніемъ лэди Огюсты Кротчли, которая впрочемъ хромала). Танцуя элегантнѣе мистера Вульфа, раздѣлявшаго этотъ милый танцъ съ миссъ Лоутеръ, Гарри показалъ себя въ самомъ выгодномъ свѣтѣ передъ сонмомъ танцовавшихъ. Окончивъ первый минуэтъ съ лэди Маріей, мистеръ Варрингтонъ попросилъ миссъ Тео удостоить его чести протанцовать съ нимъ второй, и въ слѣдствіе этого миссъ Тео, счастливая, съ разрумянившимся личикомъ, понеслась по залу къ величайшему удовольствію ея родителей и къ безпредѣльному негодованію миссъ Гомильби, дочери сэръ Джона Гомильби, изъ Липгука, ожидавшей, что ее ангажируютъ по крайней мѣрѣ вслѣдъ за лэди Маріей. Послѣ мипуэтовъ начались кадрили. Хоръ музыки, состоявшій изъ арфы, скрипки и флейты, помѣщался на небольшомъ возвышеніи и издавалъ оттуда, въ теченіе вечера, довольно слабые и весьма унылые звуки. Возьмите пожалуйста какія нибудь старинныя ноты и съиграйте по нимъ нѣсколько мотивовъ; вы поймете, какимъ образомъ могла нравиться такая печальная музыка. А между тѣмъ подъ звуки этой печальной музыки наши предки влюблялись, рѣзвились, танцовали, хохотали, волочились. Вы не найдете ни одной пьесы, которая бы не имѣла оттѣнка грусти. Быть можетъ, это потому, что пьесы эти устарѣли, вышли изъ моды и ихъ печальное эхо раздается изъ-за предѣловъ минувшаго, гдѣ обречено было имъ оставаться въ теченіе цѣлаго столѣтіи. Быть можетъ въ свое время онѣ были веселы; и почему знать, можетъ быть кто нибудь изъ нашихъ потомковъ, услышавъ твореніе какого нибудь извѣстнаго маэстро, популярнаго въ настоящее время (какого именно, я не назову), воскликнетъ: — Bon Dieu, и эта музыка доставляла удовольствіе нашимъ предкамъ!

Мистеръ Варрингтонъ удостоился чести имѣть въ числѣ своихъ гостей героиню полковника Ламберта и мистера Прайора, — герцогиню Квинсбюррійскую. Надо сказать, что хотя герцогиня эта поворачивалась спиной къ графинѣ, другой знаменитой гостьѣ Гарри Варрингтона, громко смѣялась, бросала черезъ плечо презрительные взгляды на послѣднюю, указывала на нее своимъ вѣеромъ, — но почти все общество преклонялось предъ графиней, льнуло къ ней, улыбалось, давало ей дорогу, не обращая ни малѣйшаго вниманія ни на герцогиню Квинсбюррійскую, ни на ея насмѣшки, ни на вѣеръ, ни на надмѣнность. Это была графиня Ярмутъ-Валмоденъ, лэди, которую взыскалъ своими милостями его величество Георгъ второй, король Великобританіи, Франціи и Ирландіи, Защитникъ Вѣры. Утромъ того: дня графиня встрѣтила Гарри Варрингтона на мѣстѣ общей прогулки и была какъ нельзя болѣе внимательна и милостива къ нашему молодому Виргинцу. Она объявила ему, что вечеромъ будетъ играть съ нимъ въ карты. Близорукой полковникъ Блинкинсонъ, вообразивъ, что вызовъ этотъ относился къ нему, началъ разсыпаться въ самыхъ низкихъ поклонахъ.

— Фи! Фи! сказала англійская и ганноверская графиня: — это вовсе до васъ не касается! Я говорю молодому фиршинцу!

Разумѣется, послѣ такой встрѣчи, всѣ поздравляли юношу съ необыкновеннымъ счастіемъ. Вечеромъ весь свѣтъ, вѣроятно съ тою цѣлью, чтобъ показать свою преданность, толпился вокругъ лэди Ярмутъ; милордъ Бамборо считалъ счастіемъ для себя протанцовать съ ея сіятельствомъ кадриль; милэди Бляншъ Пендраконъ, образецъ добродѣтели, сэръ Ланслотъ Квинтэйнъ, образецъ рыцарства и доблести, мистеръ Илингъ, примѣрный пастырь и проповѣдникъ, безчисленное множество джентльменовъ, нобльменовъ, генераловъ, полковниковъ, матерей семействъ и взрослыхъ дочерей большаго свѣта, другъ передъ другомъ старались уловить сіятельную улыбку, готовы были плясать съ графиней или сидѣть съ ней за ломбернымъ столомъ. Лэди Марія оказывала ей глубочайшую почтительность; мадамъ де-Бернштэйнъ обходилась съ ганноверской лэди чрезвычайно важно и церемонно.

Гарри кланялся, какъ требовало гостепріимство; несмотря на то поклоны его возбуждали въ душѣ миссъ Гестеръ сильное негодованіе. Во время кадрили она едва ли сказала слово своему кавалеру; только послѣ танцевъ, и то когда Гарри привелъ ее въ столовую немного освѣжиться, миссъ Гетти сдѣлалась нѣсколько развязнѣе. Чтобъ пробраться въ столовую, надо было пройти мимо ломбернаго стола, за которымъ сидѣла графиня Валмоденъ. Въ эту минуту ея сіятельство обратилась къ молодому Виргницу и ласковымъ тономъ спросила, любитъ ли танцы его хорошенькая дама?

— Благодарю васъ, ваше сіятельство: — я не люблю ни танцевъ, ни картъ, сказала миссъ Гестеръ, вздернувъ свою головку, и потомъ, сдѣлавъ книксенъ, удалилась отъ стола ея сіятельства.

Это окончательно огорчило мистера Варрингтона. Ему больно было услышать сарказмъ, направленный молоденькой дѣвочкой на старую лэди; невниманіе къ нему самому усиливало его негодованіе. Вѣжливый и любезный со всѣми, онъ требовалъ того же отъ другихъ. Гетти весьма хорошо понимала, до какой степени огорчала молодаго человѣка; помощію косвеннаго взгляда, она замѣчала, какъ на добромъ, честномъ лицѣ Гарри выступалъ румянецъ неудовольствія; несмотря на то, она старалась сохранить принужденную улыбку, и въ то время, когда они приблизились къ столу, на которомъ стояли кушаньи, простодушно сказала:

— Какая страшная, грубая эта старуха; не правда ли?

— Какая старуха? спросилъ молодой человѣкъ.

— А вотъ эта нѣмка…. милэди Ярмутъ…. передъ которой всѣ преклоняются и ползаютъ.

— Ея сіятельство весьма внимательна ко мнѣ, угрюмо сказалъ Гарри. Неугодно ли вамъ этой яичницы?

— Вы тоже кланялись ей…. Что это значитъ? Вѣрно вашъ негусъ нехорошо приготовленъ, продолжала миссъ Гетти, не измѣнивъ ни тона, ни вида.

— Весьма нехорошо, отвѣчалъ Гарри, отпивая глотокъ.

— Яичница тоже нехороша! Она сдѣлана не изъ свѣжихъ яицъ! замѣтила Гетти.

— Что дѣлать, Гестеръ! я желалъ, чтобъ вамъ понравились и мои гости и мое угощенье, сказалъ бѣдный Гарри.

— И къ несчастью желаніе ваше не исполнилось; впрочемъ винить васъ въ этомъ нельзя, продолжала Гетти, покачавъ своей кудрявой головой.

Мистеръ Варрингтонъ простоналъ въ душѣ; а можетъ статься, стонъ его вырвался и наружу; онъ сжалъ кулаки и стиснулъ зубы. Маленькая тиранка продолжала:

— Вы, кажется, чѣмъ-то разстроены; не пойти ли намъ къ мама?

— Да; пойдемте къ мама, сказалъ Гарри и съ сверкающими глазами крикнулъ на несчастнаго лакея, который въ эту минуту подвернулся ему подъ локоть.

— Проклятый! ты вѣчно заслоняешь мнѣ дорогу!

— Мистеръ Варрингтонъ! неужели въ Виргиніи принято употреблять подобныя выраженія? спросила Гетти, всѣми силами старавшаяся вывести изъ терпѣнія молодаго человѣка.

— Да, мадамъ, иногда и мы позволяемъ себѣ грубости; будучи выведены изъ терпѣнія, мы не можемъ обойтись безъ нихъ, произнесъ мистеръ Гарри съ разстановкой, дрожа всѣмъ тѣломъ и глядя на дѣвочку сверкающими глазами. Всѣ предметы, окружавшіе Гетти, до самаго прихода къ матери, казались ей въ какомъ-то туманѣ. Никогда она еще не видѣла Гарри такимъ прекраснымъ и благороднымъ.

— Ты блѣдна, дитя мое! воскликнула мать, заботливая о своихъ дѣтяхъ, какъ и всѣ pavidae maires.

— Здѣсь такъ холодно…. впрочемъ нѣтъ, здѣсь такъ жарко. Благодарю васъ, мистеръ Варрингтонъ.

Гетти сдѣлала едва замѣтный книксенъ; Гарри отвѣчалъ низкимъ поклономъ и скрылся въ толпѣ гостей. Онъ такъ былъ взбѣшонъ, что рѣшительно не зналъ, чему приписать такое обращеніе миссъ Гетти.

Неожиданная ссора его тетки съ герцогиней Квинсбюррійской еще болѣе усилила въ немъ душевное волненіе. Когда королевская фаворитка проходила мимо герцогини, послѣдняя посмотрѣла на нее во всѣ глаза, не отличавшіеся, впрочемъ, такимъ блескомъ, какъ въ молодости, когда они воспламеняли весь свѣтъ. Послѣ этого взгляда она съ принужденнымъ смѣхомъ обратилась къ сосѣдкѣ и пустила въ бойкую ганноверскую лэди цѣлый залпъ насмѣшекъ и колкостей. Графиня продолжала играть въ карты, не зная или можетъ быть не считая за нужное знать, до какой степени издѣвалась надъ ней ея соперница. Надо сказать, что вражда между герцогами Квинсбюррійскими и королевской фамиліей существовала въ теченіе многихъ лѣтъ.

— Вы всѣ покланяетесь этому идолу! Пожалуйста не говорите мнѣ! Вы, добрая моя мадамъ Бернштэйнъ, также безнравственны, какъ и всѣ другія! говорила герцогиня. Поистинѣ можно сказать, что мы живемъ въ христіанскомъ государствѣ! въ какой восторгъ пришелъ бы вашъ первый мужъ, епископъ, при видѣ подобнаго зрѣлища!

— Простите меня, если я несовсѣмъ понимаю ваше сіятельство.

— Это потому, что мы старѣемъ, милая Бернштэйнъ, а можетъ быть, и потому, что не хотимъ понять другъ друга. Между женщинами (обращаясь къ Гарри) это не диковинка, мой милый ирокезецъ.

— Ваше сіятельство изволили замѣтить, что мы живемъ въ истинно-христіанскомъ государствѣ, сказала мадамъ де-Бернштэйнъ: — извините, если я не понимаю цѣли подобнаго замѣчанія.

— Помилуйте, душа моя, да тутъ нечего и понимать! Я хотѣла этимъ сказать, что мы поступаемъ какъ настоящіе христіане, прощаемъ всѣ недостатки и пороки нашимъ ближнимъ. Вѣроятно въ молодости своей вы читали когда нибудь, или наконецъ помните, когда читалъ покойный вашъ мужъ, епископъ, съ каѳедры о томъ, какъ фарисеи хотѣли побить камнями одну грѣшницу-іудеянку? Чуждые всякой идеи о подобномъ наказаніи, посмотрите, какъ нѣжно всѣ мы ее любимъ! Каждый изъ присутствующихъ въ этой комнатѣ по первому ея призыву готовъ приползть къ ней на колѣнахъ! Да, мадамъ Валмоденъ, можете, сколько вамъ угодно, смотрѣть изъ-за картъ, показывать изъ-за нихъ свою нарумяненную физіономію и хмурить на меня свои огромныя насурмленныя брови. Я говорю о васъ, мадамъ, и намѣрена поговорить побольше. Я говорю, что, по вашему приказанію, всѣ готовы ползать передъ вами.

— Ваше сіятельство, я знаю двухъ-трехъ, которые этого не сдѣлаютъ! съ замѣтнымъ одушевленіемъ сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

— О, скорѣе, ради Бога скорѣе доставьте мнѣ случай прижать этихъ двухъ къ моему сердцу! вскричала старуха герцогиня. Кто они? Подайте ихъ мнѣ, мой милый ирокезецъ! Мы составимъ партію въ вистъ изъ честныхъ мужчинъ и женщинъ; разумѣется, въ такомъ только случаѣ, если пріищемъ къ нимъ еще двухъ партнеровъ.

— Чего же вамъ нужно? Насъ здѣсь трое! сказала баронесса Бернштэйнъ съ принужденнымъ смѣхомъ: можемъ играть и безъ четвертаго.

— Извините, мадамъ, я не вижу даже и третьяго! сказала герцогиня, оглядываясь вокругъ.

— Madam! вскричала баронесса: — предоставляю вамъ хвалиться своей честностью, которая безъ всякаго сомнѣнія бѣлѣе снѣга; но смѣю думать, что и вы не сомнѣваетесь въ моей, особливо передъ моими родственниками и дѣтьми!

— Ну, стоитъ ли сердиться изъ-за какого нибудь слова! я увѣрена, мое милое созданіе, что вы такъ же честны, какъ и большая часть здѣшняго общества, сказала герцогиня.

— Если здѣшнее общество недостаточно хорошо для герцогини Квинсбюррійской и Доверской, то ея сіятельство могли бы оставаться дома; я должна сказать вамъ, что мой племянникъ собралъ лучшее общество и все, что могъ найти лучшаго, предложилъ къ вашимъ услугамъ. Ты удивляешься, Гарри, мой другъ — ничего! Онъ не привыкъ еще къ нашимъ обычаямъ.

— Зато онъ нашелъ тетушку, которая научитъ его этимъ обычаямъ и даже чему нибудь болѣе! вскричала герцогиня, ударяя вѣеромъ по столу.

— Да, она его научитъ доставлять своимъ гостямъ удовольствіе, старымъ и молодымъ, богатымъ и бѣднымъ. Таковъ обычаи у виргинцевъ; не правда ли, Гарри? Она, когда Катарина Гэйдъ, разсердится на его старую тетку, скажетъ ему, что въ дѣтствѣ онѣ были подругами и что имъ не слѣдуетъ ссориться теперь, когда онѣ состарѣлись. Сказавъ это, тетка его навѣрное не погрѣшитъ; не такъ ли, герцогиня?

При этомъ вопросѣ герцогиня сдѣлала баронессѣ преважный книксенъ, и разговоръ, грозившій баталіей, кончился миролюбиво.

— Славно! это было похоже на встрѣчу двухъ непріятельскихъ кораблей! вскричалъ кастльвудскій священникъ, когда Гарри разговаривалъ съ своимъ питомцемъ на другое утро, послѣ бала, о своихъ приключеніяхъ. Никакая сила, мнѣ кажется, не въ состояніи была бы отклонить эти два корабля отъ вступленія въ бой.

— Каждый изъ нихъ смѣло можно назвать семидесятымъ! захохотавъ сказалъ Гарри.

— Баронесса уклонилась отъ боя и удалилась изъ-подъ выстрѣловъ съ неподражаемымъ искусствомъ.

— Ей нечего было страшиться. Я слышалъ, что тетка моя принадлежитъ къ числу умнѣйшихъ женщинъ и не боится языка ни одной герцогини въ Англіи.

— Гм! Можетъ статься она имѣла основаніе сохранить пріязненныя отношенія!

Мистеръ Самсонъ очень хорошо зналъ, какого рода были эти основанія; онъ зналъ, что репутація бѣдной баронессы была такъ неисправимо поколеблена, что всѣ сарказмы, направляемые на графиню Валмоденъ, въ равной степени относились и къ ней.

— Сэръ! вскричалъ Гарри въ величайшемъ изумленіи: — не намѣрены ли вы сказать что нибудь дурное, относительно чести баронессы Бернштэйнъ?

Мистеръ Самсонъ посмотрѣлъ на молодаго Виргинца съ выраженіемъ такого неподдѣльнаго удивленія, что послѣдній не могъ не догадаться, что на счетъ его тетки или носилась молва самаго непріятнаго свойства, или существовало какое нибудь обвиненіе, объявить которое Самсонъ не чувствовалъ расположенія.

— Праведное небо! простоналъ Гарри: — неужели въ одной и той же фамиліи двѣ….

— Кто же эти двѣ? прервалъ кастльвудскій священникъ.

Гарри хотѣлъ что-то сказать и вмѣсто того только раскраснѣлся. Онъ вспомнилъ, откуда дошли до него свѣдѣнія, относительно другой преступницы въ фамиліи Кастльвуда, прикусилъ губы и замолчалъ.

— Прошедшее, мистеръ Варрингтонъ, всегда бываетъ непріятно, сказалъ мистеръ Самсонъ: — и потому лучше оставить его въ покоѣ. Ни одинъ мужчина, ни одна женщина, не проживутъ недѣли въ нашемъ порочномъ мірѣ безъ того, чтобъ не навлечь на себя злословія; въ этомъ отношеніи наша превосходная баронесса едва ли счастливѣе своихъ ближнихъ. Да, молодой мой другъ, мы не можемъ избѣжать злословія! Вы вѣроятно узнали это на опытѣ въ самое непродолжительное пребываніе между нами. Въ этомъ случаѣ единственнымъ для насъ утѣшеніемъ можетъ служить чистая совѣсть!

Сказавъ это, священникъ старался принять видъ, какъ будто совѣсть его была такъ чиста, какъ потолокъ, въ который устремлены были его взоры.

— Неужели же тетушка Бернштэйнъ сдѣлала что нибудь очень дурное? продолжалъ Гарри, припомнивъ, что во все время пребыванія его въ своемъ отечествѣ, мистриссъ Эсмондъ не сказала о баронессѣ ни слова.

— О sancta simplicitas! пробормоталъ священникъ. На счетъ ея существуетъ, любезный мой сэръ, молва, которая старѣе васъ и даже меня. Молва, которая разносится о всякомъ, de me, de te, — вы знаете, до какой степени молва эта справедлива въ отношеніи къ вамъ.

— Чортъ возьми того бездѣльника, который ее выдумалъ. Я бы желалъ слышать хоть одно слово какого нибудь негодяя, сказанное невыгодно для этой доброй старой лэди, вскричалъ Виргинецъ. Вы говорите правду; этотъ міръ исполненъ лжи и злословія!

— Гм! Вы только теперь начинаете постигать эту истину, сказалъ священникъ, съ видомъ человѣка, причисляющаго себя къ лику блаженныхъ. Укажите мнѣ хоть одну личность, на которую не дѣлано было нападеній? На личность милорда, на вашу, на мою, словомъ на личность каждаго отдѣльнаго существа? Что дѣлать, мы должны терпѣливо переносить эти нападенія и по мѣрѣ возможности прощать обиды нашимъ врагамъ.

— Вы это можете дѣлать. Это вашъ долгъ, ваша обязанность; но, клянусь Георгомъ, я не хочу! воскликнулъ мистеръ Варрингтонъ, ударивъ по столу. Пусть только кто нибудь осмѣлится сказать при мнѣ слово противъ доброй баронессы, и я оторву ему носъ, — это такъ вѣрно, какъ вѣрно и то, что меня зовутъ Генри Эсмондъ. — Ахъ, здравствуйте, полковникъ Ламбертъ. Вы опять застали насъ запоздалыми. Я, мистеръ Самсонъ, и другіе молодые люди просидѣли, послѣ ухода дамъ, до самой поздней поры. Надѣюсь, сэръ, что ваше милое семейство въ добромъ здоровья?

При этомъ Гарри всталъ и со всѣмъ радушіемъ привѣтствовалъ своего друга, который явился съ утреннимъ визитомъ, и предшествуемый мистеромъ Гумбо (этотъ джентльменъ во всѣхъ житейскихъ дѣлахъ старался показать себя на первомъ планѣ), вошолъ въ комнату въ то самое время, когда Гарри, примѣняя слово къ дѣлу, готовился оторвать носъ злословію.

— Слава Богу, мои всѣ здоровы. Кому это вы намѣревались оторвать носъ, мистеръ Варрингтонъ? смѣясь, спросилъ полковникъ.

— Согласитесь, сэръ, какъ мало у людей стыда и совѣсти? Вотъ этотъ господинъ разсказывалъ мнѣ, что существуютъ негодяи, которые осмѣливаются оскорбительно отзываться о личности моей тетки, баронессы Бернштэйнъ!

— Въ самомъ дѣлѣ! вскричалъ мистеръ Ламбертъ.

— Я говорю мистеру Гарри, что рѣдкій человѣкъ можетъ укрыться отъ злословія! сказалъ священникъ тономъ проповѣдника и въ тоже время бросилъ на полковника выразительный взглядъ, какъ будто говоря: — онъ ничего не знаетъ, — оставьте его во мракѣ этого невѣдѣнія.

Полковникъ понялъ этотъ взглядъ.

— Дѣйствительно, сказалъ онъ: — челюсти злословія никогда не устаютъ двигаться. Доказательствомъ можетъ служить исторія объ извѣстной танцовщицѣ, исторія, которая прямо касалась вашей личности.

— Неужьли всѣ?

— Виноватъ; — всѣ, кромѣ Гетти….Она не повѣрила. Надо вамъ сказать, Гарри, что она заступалась за васъ и въ другомъ подобномъ случаѣ, когда одна маленькая птичка принесла намъ новую вѣсть, относительно вашей особы; вѣсть на счетъ игры въ карты, въ воскресенье поутру, тогда какъ вы и вашъ другъ могли бы дать этому времени лучшее назначеніе.

Сказавъ это, полковникъ бросилъ на священника взглядъ, въ которомъ выражался юморъ, смѣшанный съ упрекомъ.

— Я въ этомъ чистосердечно сознаюсь! сказалъ священникъ. Это была теа culpa, теа maxima…. no, теа minima culpa; разговаривая объ одномъ раздѣлѣ картъ, мы только повѣрили игру на самомъ дѣлѣ.

— И вы говорите, что миссъ Гестеръ заступилась за меня? сказалъ Гарри.

— Да. Но къ чему этотъ взглядъ удивленія? — спросилъ полковникъ.

— Вчера впрочемъ она меня такъ разсердила, что я не въ состояніи выразить, сказалъ прямодушный Гарри. Я въ жизнь свою не видалъ дѣвушки, которая бы позволяла себѣ подобныя вещи. Она подсмѣивалась надъ всѣми, нападала на молодыхъ и старыхъ, такъ что я не могъ не высказать ей, что въ нашемъ отечествѣ, особливо въ Виргиніи (-- янки, тѣ бываютъ иногда очень дерзки), молодые люди не смѣютъ отзываться о старшихъ такъ, какъ отзывалась мнѣ Гетти. Знаете ли, сэръ, — мы изъ-за этого поссорились и я радуюсь вашимъ словамъ, что она говорила обо мнѣ снисходительно, сказалъ Гарри, сжимая руку полковника, въ то время какъ на щекахъ и въ глазахъ его ярко отражалось волненіе юношеской души.

— При встрѣчѣ съ такимъ непріятелемъ, какъ Гестеръ, вы, мистеръ Варрингтонъ, можете считать себя внѣ всякой опасности, серьёзнымъ тономъ сказалъ полковникъ, глядя не безъ внутренняго удовольствія на пылающее лицо и влажные глаза своего молодаго друга.

— Неужьли онъ влюбленъ въ нее? думалъ полковникъ. И если влюбленъ, то въ какой степени? По всему видно, что онъ ничего еще не знаетъ; и вѣроятно лишь Гетъ хотѣла пошутить надъ нимъ. Какой онъ прекрасный, честный юноша! да благословитъ его небо!

И полковникъ Ламбертъ посмотрѣлъ на Гарри съ тѣмъ благороднымъ, искреннимъ радушіемъ, которое счастливый молодой Виргинецъ пробуждалъ въ душѣ каждаго. Онъ былъ хорошъ собою, и потому пріятно было смотрѣть на него; онъ краснѣлъ, одушевлялся, можно сказать таялъ, слушая ласковую рѣчь. Его смѣхъ возбуждалъ веселье; его взоры внушали довѣріе: въ его голосѣ звучала истина.

— Какъ здоровье молоденькой лэди, съ которой мистеръ Варрингтонъ танцовалъ минуэтъ? Она вполнѣ отличалась: вся зала была отъ нее въ восхищеніи, сказалъ любезный мистеръ Самсонъ. Надѣюсь миссъ…. миссъ….

— Миссъ Теодосія совершенно здорова и сію же минуту готова танцовать съ вашимъ преподобіемъ, сказалъ полковникъ. Или позвольте, быть можетъ вы танцуете только по воскресеньямъ!

И полковникъ снова обратился къ Гарри.

— Вы были очень внимательны къ милэди Ярмутъ, мистеръ Льстецъ. Сегодня въ залахъ минеральныхъ водъ она осыпала васъ похвалами и говорила, что у нея былъ мальчикъ въ Ганноверѣ, похожій на васъ, какъ двѣ капли воды, и что вы, вообще очаровательный молодой человѣкъ.

— Еслибы ея сіятельство была королевой, то едва ли бы оказывали ей большее уваженіе, сказалъ священникъ.

— Будемте же называть ее вице-королевой, возразилъ полковникъ, прищуривъ глаза.

— Ея величество выиграла отъ меня сорокъ гиней, вскричалъ мистеръ Варрингтонъ и разразился громкимъ смѣхомъ.

— На этихъ же условіяхъ она будетъ играть съ вами и въ другой разъ. Графиня любитъ играть и выигрывать, сухо сказалъ полковникъ. Послушайте, сэръ, почему бы вамъ не проиграть ей на пари пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ? Я слышалъ, что одинъ священникъ подержалъ съ ней пари, и, проигравъ его, получилъ званіе епископа.

— Да; но кто мнѣ дастъ пять тысячъ фунтовъ? Развѣ вы, полковникъ? спросилъ кастльвудскій священникъ.

— Извините, сэръ, не могу. Я бы не далъ ей пяти тысячъ фунтовъ, даже за честь быть главнокомандующимъ или самимъ папой римскимъ, сказалъ полковникъ, выпрямляясь во весь ростъ. Я не хочу бросать въ эту женщину каменьями; но готовъ падать предъ ней на колѣна, какъ это дѣлаютъ многіе негодяи. Не обижайтесь, пожалуйста: это до васъ не относится, а тѣмъ болѣе до Гарри Варрингтона; онъ имѣлъ полное право оказывать ей вниманіе, и, не скупясь, сорить деньгами. Дѣло однакожь, Гарри, вотъ въ чемъ: я пришолъ проститься съ тобой. Мы вдоволь насладились удовольствіями; деньги выходятъ быстро и намъ нужно воротиться въ Оакгорстъ. Пріѣдешь ли ты когда нибудь взглянуть на это старое мѣсто?

— Теперь же, сэръ, сію же минуту! я поѣду съ вами! съ горячностію вскричалъ Гарри.

— Зачѣмъ сію минуту…. нѣтъ…. не теперь, сказалъ полковникъ въ нѣкоторомъ замѣшательствѣ. У насъ теперь нѣтъ лишней комнаты…. мы ожидаемъ гостей (Господи, прости мнѣ эту ложь! произнесъ онъ про себя). Вы пріѣдете къ намъ, когда…. когда Томъ будетъ дома, — именно, когда Томъ будетъ дома. Это самое лучшее время…. между тѣмъ, позвольте мнѣ сказать вамъ, сэръ, что жена моя и я любимъ васъ отъ чистаго сердца; не менѣе того любятъ васъ и наши дочери, не смотря на то, что ссорятся съ вами. Если встрѣтите какое нибудь затрудненіе, если попадете въ какую нибудь западню — вѣдь подобныя вещи случаются, мистеръ Самсонъ! — пожалуйста, разсчитывайте на меня. Помните это, сэръ!

И полковникъ хотѣлъ было тутъ же, на мѣстѣ, распроститься съ Гарри, по молодой человѣкъ проводилъ его съ лѣстницы и настоятельно требовалъ, чтобъ ему было позволено проститься съ его добрыми, милыми лэди.

Вмѣсто того однакожь, чтобъ отправиться прямо въ квартиру мистера Ламберта, два джентльмена направили свой путь къ мѣсту общаго гулянья. Мистеръ Самсонъ, слѣдя за ними изъ окна, видѣлъ, что между ними завязался жаркій разговоръ. Сначала Ламбертъ улыбался и бросалъ на молодаго человѣка косвенные, недовѣрчивые взгляды. Потомъ, вѣроятно при самой интересной и окончательной части разговора, онъ началъ размахивать руками и вообще различными жестами обнаруживать изумленіе и волненіе.

— Гарри говоритъ что-то скрытное, подумалъ священникъ.

Спустя часъ времени, Гарри Варрингтонъ воротился домой и засталъ священника за сочиненіемъ проповѣди. Лицо Гарри было серьёзно и печально; онъ небрежно бросилъ шляпу, опустился въ кресло и произнесъ что-то въ родѣ проклятія.

— Молоденькія лэди уѣзжаютъ и наше сердце повергается въ глубокую горесть, сказалъ мистеръ Самсонъ, отводя глаза отъ своего сочиненія.

— Въ глубокую горесть! съ презрѣніемъ возразилъ Гарри.

— Которая же изъ нихъ ваша побѣдительница, сэръ? На балѣ, мнѣ казалось, что младшая не спускала съ васъ глазъ.

— Негодная маленькая тиранка! вскричалъ Гарри: — что она думаетъ, позволяя себѣ обходиться со мной такъ дерзко! Она обращается со мной, какъ съ дуракомъ!

— Со стороны женщины это непозволительно! сказалъ проповѣдникъ.

— Въ самомъ дѣлѣ?

И Гарри произнесъ еще нѣсколько несвязныхъ словъ, выражавшихъ встревоженное состояніе души.

— Кстати, вы ничего не слышали о своей потерѣ, спросилъ мистеръ Самсонъ, отрываясь отъ сочиненія.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Гарри, съ прибавленіемъ словъ, которыхъ я не написалъ бы ни за какія сокровища въ мірѣ.

— Я начинаю думать, сэръ, что въ вашемъ бумажникѣ денегъ было гораздо болѣе, чѣмъ вы говорите. Я бы желалъ отыскать хотя частицу.

— Тамъ были записки, сказалъ Гарри, принимая мрачный видъ: — и…. и письма, о которыхъ я очень сожалѣю. Не понимаю, куда дѣвался этотъ бумажникъ? Когда мы обѣдали вмѣстѣ, онъ былъ при мнѣ.

— Я видѣлъ, какъ вы положили его въ карманъ! вскричалъ священникъ: — видѣлъ, какъ вы его вынимали и отдали въ лавкѣ ассигнацію за золотой наперстокъ и рабочую шкатулку для одной изъ вашихъ молоденькихъ лэди. Безъ всякаго сомнѣнія вы и тамъ справлялись о немъ?

— Разумѣется, сказалъ мистеръ Варрингтонъ, предаваясь унынію.

— Въ заключеніе всего, сколько мнѣ помнится, Гумбо уложилъ васъ въ постель. Я самъ тогда до такой степени нарѣзался, что почти ничего не помню. Скажите, сэръ, можно ли полагаться на добросовѣстность чорнаго племени?

— Я могу ввѣрить ему свою голову. Мало того, я могу ввѣрить ему самого себя вмѣстѣ съ своей головой, съ горечью сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

— Да; поистинѣ, вино есть врагъ, который, врываясь въ уста, крадетъ разсудокъ.

— Это неопровержимая истина, Самсонъ. Чортъ возьми! я намѣренъ дать себѣ клятву не пить больше ни капли! Человѣкъ, выпивши лишнее, поневолѣ и скажетъ что нибудь лишнее.

Мистеръ Самсонъ захохоталъ.

— Вы, милостивый государь, сказалъ онъ: — напротивъ, очень скрытны.

Здѣсь надо сказать, что въ теченіе нѣсколькихъ дней послѣ того, какъ безхитростный Самсонъ коснулся въ разговорѣ потери мистера Варрингтона, вино не открывало устъ послѣдняго.

— Итакъ провинціальныя нимфы уѣхали или уѣзжаютъ, сэръ? спросилъ проповѣдникъ: — онѣ очень миленькія, свѣженькія созданія; но на мой взглядъ мама лучше ихъ обѣихъ. По моему, женщина только въ тридцать пять лѣтъ приходитъ въ самое цвѣтущее состояніе. Что вы хотите сказать?

Въ эту минуту мистеръ Варрингтонъ вопросительно смотрѣлъ на священника.

— Ненавижу всѣхъ женщинъ, вотъ что! пробормоталъ молодой ненавистникъ прекраснаго пола. За такое выраженіе, я увѣренъ, каждый добропорядочный человѣкъ непремѣнно пожуритъ его.

ГЛАВА XI.
БЕЗВЫХОДНОЕ ПОЛОЖЕНІЕ.

Добрый нашъ полковникъ безъ всякаго сомнѣнія посовѣтовался съ доброй женой своей, и послѣ совѣщанія рѣшилъ какъ можно скорѣе удалить маленькую Гетти отъ вліянія ея очарователя. Въ такомъ недугѣ, въ какомъ находилась бѣдная дѣвочка, разлука и отсутствіе любимаго предмета часто замѣняютъ для мужчинъ самыя дѣйствительныя медицинскія средства; но въ отношеніи къ женщинамъ, я полагаю, это лскарство не можетъ имѣть своего цѣлебнаго дѣйствія. Нѣкоторые изъ нихъ удаляются на весьма дальнее разстояніе и на весьма продолжительное время; а между тѣмъ упорная болѣзнь не покидаетъ ихъ, на перекоръ разстоянію, времени и перемѣнѣ климата. Вы можете наказывать, пренебрегать, пытать, оскорблять ихъ, и все безъ пользы: маленькія очарованныя созданія тѣмъ не менѣе будутъ сохранять вѣрность къ предмету своего обожанія. Основываясь на долговременномъ и глубокомъ изученіи человѣческой натуры, я могу сказать, если только мнѣ позволено будетъ говорить, что самое лучшее средство для пріобрѣтенія вѣрности и любви прекрасныхъ подругъ на пути нашей жизни, заключается въ умѣренной строгости, иногда такъ, для перемѣны, въ употребленіи власти, но при этомъ постоянная холодность должна замѣнять обыкновенную діету. Отъ времени до времени, можно назначать въ небольшомъ количествѣ ласки и любовь, но не ежедневно, не слишкомъ часто, потому что всякое средство отъ частаго повторенія теряетъ свою силу. Изъ прелестныхъ созданій тѣ бываютъ болѣе всего равнодушны къ своимъ мужьямъ, которыя слишкомъ избалованы конфектами и другими лакомствами любви. Я зналъ молодое, прелестнѣйшее во всѣхъ отношеніяхъ существо, которое зѣвало въ присутствіи обожающаго мужа, предпочитая ему болтовню и petits soins какого нибудь пустозвона, идіота; съ другой стороны мнѣ случалось видѣть Хлою, въ которую Стрефонъ швырялъ поутру сапогомъ, во время обѣда передъ прислугой, бранилъ ее на чемъ свѣтъ стоитъ, но которая за вечернимъ чаемъ, когда Стрефонъ, послѣ хорошаго вина и не менѣе хорошей высыпки, чувствовалъ себя совершенно довольнымъ и счастливымъ, ластилась къ нему, обнимала и цаловала его, гладила по головѣ, играла на фортепьянахъ его любимыя пьесы, и когда Джонъ, дворецкій, или старая Мери, ключница, входили въ комнату съ свѣчами, Хлоя съ гордостію и самодовольствіемъ смотрѣла на нихъ, какъ будто говоря: видите, какъ добръ, какъ милъ, какъ любезенъ мой драгоцѣнный Генри! Поэтому продолжайте, джентльмены, разыгрывать свои роли! Старайтесь быть нѣжными, любящими, обожающими супругами, если Луиза держитъ васъ подъ башмакомъ, если она равнодушна ко всему и если ей несносно свое существованіе. Держите себя строго, потакайте своему самолюбію, придерживайтесь самой существенной системы, если жена отвѣчаетъ вамъ на свистокъ, спѣшитъ явиться по первому вашему призыву, ласкается и ползаетъ передъ своимъ господиномъ, старается пріютиться на его колѣнахъ и «лижетъ руку, которая поднимается…» чтобъ сотворить ей благо; такъ, кажется, если не измѣняетъ мнѣ память, замѣчаетъ мистеръ Попъ. Помните, что говаривалъ покойный О’Коннель, которому признательное отечество воздвигло такой великолѣпный памятникъ? «Для освобожденія отъ какого бы то ни было ига потребно усиліе.» За чѣмъ же стало дѣло? Вооружитесь, мои порабощенные, оскорбленные юноши!

Женщинамъ должны понравиться эти замѣчанія: онѣ особенно любятъ юморъ и такъ хорошо понимаютъ иронію. Меня нисколько не изумитъ, если молодой Грубстритъ, считающійся корреспондентомъ нѣсколькихъ грошевыхъ газетъ, и такъ ловко описывающій оригинальные характеры и разговоры джентльменовъ, которыхъ встрѣчаетъ въ «своихъ клубахъ», — нисколько не изумитъ, повторяю, если скажетъ: «Вѣдь я вамъ говорилъ! Онъ совѣтуетъ тиранить женщинъ! У него вовсе нѣтъ благородства души! У него нѣтъ сердца!» — Это неправда, — позвольте вамъ замѣтить, почтеннѣйшій мой Грубстримъ! Если у меня нѣтъ сердца, то у васъ нѣтъ ушей, — эти два выраженія равносильны. Прелестныя лэди! увѣряю васъ, что я шутя привелъ вышеозначенныя замѣчанія; мнѣ и на умъ не приходило давать совѣты тиранить женщинъ; напротивъ, зная, что вы хорошо понимаете шутку, откровенно вамъ говорю, что считаю вашъ полъ въ тысячу разъ милѣе и вѣрнѣе нашего.

Итакъ, къ чему родителямъ Гетти увозить ее домой, если эта маленькая дѣвочка рѣшается быть точно такою же нѣжною къ Гарри отсутствующему, какъ и къ Гарри присутствующему? Почему бы, прежде чѣмъ Виллъ и Доббинъ будутъ заложены въ фамильную карету, не позволить ей сказать молодому человѣку: прощайте, Гарри! Вчера я была капризна и безразсудна, тогда какъ вы были очень добры и любезны: прощайте, Гарри, прощайте! — Она навѣрное не покажетъ при этомъ, что душа ея взволнована; она до такой степени стыдится своей тайны, что не хочетъ се обнаружить. Гарри же слишкомъ занятъ собою и другими посторонними мыслями, чтобы обнаружить ее съ помощію своей наблюдательности. Ему не узнать, что за горесть скрывается подъ ея взглядами или подъ ея искуственно невинными улыбками. Почему знать, быть можетъ у него есть свои собственныя заботы? Онъ разстанется съ ней спокойно и будетъ воображать, что Гетти, возвращаясь къ своимъ фортепьяно. къ своимъ любимымъ цыплятамъ, къ своему цвѣтнику, — совершенно счастлива.

Гарри даже не провожалъ своихъ друзей до дому. Въ тотъ день онъ былъ отозванъ, и когда воротился домой, то добрые Ламберты уже уѣхали изъ Тонбриджа. Окна комнаты, гдѣ они жили, были открыты, и выставленный на одномъ изъ нихъ билетикъ возвѣщалъ, что квартира эта снова отдается въ наемъ. Быть можетъ при видѣ пустыхъ комнатъ, еще такъ недавно оживленныхъ добрыми радушными созданіями, по лицу молодаго человѣка пробѣжала тѣнь огорченія; но въ четыре часа Гаррнуже обѣдалъ въ гостинницѣ «Бѣлый Конь», уничтожалъ одно блюдо за другимъ и грозно требовалъ одну бутылку вина за другой. Въ это самое время Ламберты пріѣхали на ночлегъ къ своимъ друзьямъ въ Вестергэмъ, и бѣдная Гестеръ вмѣстѣ съ чаемъ глотала слезы. Къ разсвѣту свѣжія розы на ея щекахъ поблекли и ея глазки окаймились синеватыми кружками. Началась гроза; воздухъ былъ удушливый: Гестеръ не спала въ теченіе ночи; дома ей будетъ лучше, говорила она. И оакгорстское семейство отправилось домой. Вотъ ворота, у которыхъ онъ упалъ. Вотъ постель, въ которой онъ лежалъ, — кресло, въ которыхъ сидѣлъ…. О, сколько вѣковъ по видимому протекло съ того времени! Какою бездною отдѣлялось сегодня отъ вчера. — Кто этотъ ребенокъ, который на дворѣ скликаетъ цыплятъ или въ цвѣтникѣ поливаетъ розы! Неужели это таже самая Гестеръ Ламбертъ? — Неужели она значительно старше сестры своей Тео, — Тео, которая постоянно была такъ спокойна, такъ умна и такъ стара для своего возраста. Да; въ какую нибудь ночь или двѣ Гестеръ пережила много, много лѣтъ! Переживали точно также и многія другія, кромѣ ея: ни опіумъ, ни мандрагора не въ состояніи доставить того сладкаго сна, которымъ онѣ наслаждались наканунѣ.

Марія Эсмондъ видѣла отъѣздъ Ламбертовъ, и на душѣ ея стало почему-то легче. Когда Гарри, разгоряченный добрымъ виномъ мсьё Барбо, явился къ ломбернымъ столамъ баронессы, Марія бросала на него взгляды, исполненные пламенной любви. На вопросъ, которая изъ миленькихъ дѣвицъ плѣнила его сердце, Гарри смѣялся и отвѣчалъ теткѣ совсѣмъ не то, о чемъ его спрашивали? Онъ увѣрялъ, что любилъ ихъ обѣихъ, какъ сестеръ, что въ жизнь свою не видѣлъ джентльмена прекраснѣе мистера Ламберта, не видѣлъ людей лучше семейства Ламбертовъ. Почему Ламбертъ не генералъ? Вѣдь онъ во все время своей службы былъ отличнымъ офицеромъ: его королевское высочество герцогъ любилъ его, замѣчала баронесса, — Гарри слѣдовало бы возбудить участіе въ лэди Ярмутъ къ своему protégé.

— Elle гауvole de tous, cher fedid anche! сказала мадамъ Бернштэйнъ, подражая нѣмецкому акценту графини; — она была въ восторгѣ отъ своего милаго юноши. Онъ побѣждаетъ сердца всѣхъ старухъ, — не правда ли Марія? замѣтила она, посмотрѣвъ съ язвительной улыбкой на племянницу, затрепетавшую отъ этого взгляда.

— Не обращая вниманія на плутни графини въ картахъ и играя съ ней, какъ grand seigneur, ты поступилъ, мой другъ, превосходно, — продолжала мадамъ де Бернштэйнъ.

— Развѣ она плутовала? вскричалъ Гарри, съ видомъ крайняго изумленія. Съ своей стороны, мадамъ, я ничего подобнаго не замѣтилъ.

— Я тоже не замѣтила, мой другъ; несмотря на то, я увѣрена, что она плутовала, обманывала. Да чего тутъ? всякая женщина любитъ обманывать. Я сама люблю обманывать, любитъ обманывать и Марія, — лишь бы только представился къ этому удобный случай. Впрочемъ играя съ графиней Валмоденъ и сдѣлавъ умѣренный проигрышъ, смѣло можно сказать, что ты не въ потерѣ: — это со стороны мужчины въ своемъ родѣ тоже обманъ. Совѣтую тебѣ, Гарри, постоянно заискивать ея расположеніе. Она влюбилась въ твои beaux yeux. И то сказать, — почему бы вашему превосходительству не быть губернаторомъ Виргиніи? — Тебѣ теперь нужно, ты даже долженъ съѣздить въ Кенсингтонъ и засвидѣтельствовать свое почтеніе герцогу и представиться его величеству. Графиня Ярмутъ навѣрное будетъ твоимъ лучшимъ другомъ при дворѣ.

— Почему бы, тетушка, вамъ самимъ не отрекомендовать меня? спросилъ Гарри.

Искуственный румянецъ на щекахъ старой лэди усилился румянцемъ натуральнымъ.

— Нѣтъ, сказала она: — въ Кенсингтонѣ я теперь въ опалѣ. Было время, когда и я пользовалась милостями. Надо тебѣ сказать, мой другъ, — для королей ничего не было и не можетъ быть непріятнѣе, какъ лица, которыя они желаютъ позабыть. У всякаго человѣка непремѣнно есть желаніе забыть или что нибудь или кого нибудь. Я увѣрена, нашъ ingénu хотѣлъ бы уничтожить въ совѣсти своей тѣ чувства, которыя ему не нравятся. Вѣдь это правда, Гарри?

Гарри покраснѣлъ, — покраснѣла и Марія; его тетка засмѣялась тѣмъ злобнымъ смѣхомъ, который производитъ въ другихъ непріятное ощущеніе. — Но что же означалъ этотъ внезапный румянецъ на щекахъ ея племянника и племянницы? Что могло вызвать этотъ румянецъ такъ некстати? Мнѣ кажется, мадамъ Бернштэйнъ была справедлива, сказавъ, что большая часть людей имѣютъ на совѣсти своей тягостныя чувства, отъ которыхъ хотѣли бы отдѣлаться.

Румянецъ Маріи, наперекоръ лѣтамъ ея, былъ бы еще сильнѣе, еслибъ она знала причины душевнаго волненія Гарри.

Вотъ уже нѣсколько дней, какъ Гарри не находитъ своего бумажника. Онъ помнилъ, что бумажникъ этотъ находился при немъ въ тотъ день, когда пилъ такъ много бургонскаго въ гостинницѣ «Бѣлый Конь», и когда Гумбо долженъ былъ уложить его въ постель. Онъ искалъ своей потери на другое утро, но въ квартирѣ никто изъ прислуги не видѣлъ его. Онъ спросилъ въ «Бѣломъ Конѣ», но и тамъ не оказалось. Не публиковать же о потерѣ бумажника! Если Гарри и могъ освѣдомляться о немъ, то долженъ былъ дѣлать освѣдомленія весьма осторожно. Благоразуміе требовало не разглашать объ этой потерѣ.

Не трудно представить себѣ отчаяніе лэди Маріи Эсмондъ, еслибъ она узнала, что самыя нѣжныя изліянія ея сердца находятся въ рукахъ публики! Ея письма проникнуты были откровенностью; въ нихъ открывалось безчисленное множество семейныхъ тайнъ; въ нихъ заключались презрѣніе и сатира, направленныя на лица, съ которыми она и мистеръ Варрингтонъ приходили въ соприкосновеніе. Въ нихъ выражались нѣжные упреки и жалобы на вниманіе, оказываемое Гарри Варрингтономъ другимъ дамамъ. Въ нихъ проглядывало злословіе, насмѣшка, признаніе въ страшной любви и клятвы въ вѣрности до гроба; — словомъ, они содержали въ себѣ весь наборъ словъ, къ которымъ вы сами прибѣгали, драгоцѣнная мадамъ, принимаясь писать письмо вашему Эдварду, когда васъ обручили съ нимъ и передъ тѣмъ, какъ вы сдѣлались мистриссъ Джонсъ. — Скажите, понравилось ли бы вамъ, еслибъ ваши письма стали читать лица, до которыхъ они не относятся? Помните, что вы говорили въ двухъ-трехъ изъ вашихъ посланій о миссъ Броунъ, помните невыгодное мнѣніе, высказанное вами относительно личности мистриссъ Томекъ? Случалось ли вамъ припоминать выраженія, употребленныя относительно самого мистера Джонса, за котораго впослѣдствіи вы вышли за мужъ (вышли потому, что ваше же собственное злословіе послужило поводомъ къ размолвкѣ вашей съ Эдвардомъ), и какъ вы думаете, понравилось ли бы мистеру Джонсу, еслибъ онъ прочиталъ эти выраженія? Вѣрно нѣтъ. Въ такомъ случаѣ, постарайтесь разсѣять ложное понятіе, составленное вами въ умѣ своемъ относительно лэди Маріи Эсмондъ. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что ея письма, какъ и всѣ вообще любовныя письма, отличались нелѣпостью, но изъ этого еще не слѣдуетъ, что въ нихъ заключалось что нибудь дурное. Они бываютъ нелѣпы, если ихъ пишутъ молодые люди другъ къ другу, и еще нелѣпѣе, когда старикъ пишетъ къ молодой дѣвицѣ, или старуха — къ юношѣ. Неудивительно, если лэди Марія не хотѣла, чтобъ ея письма были прочитаны. Даже самое правописаніе…. впрочемъ въ то время правописаніе не составляло дѣла особенной важности, да и въ настоящее время встрѣчаются люди въ высшей степени легкомысленные, безразсудные, не смотря на то, что умѣютъ выражаться и писать несравненно правильнѣе, чѣмъ въ былыя времена. Не въ правописаніи дѣло, но въ изложеніи своихъ мыслей. Что касается меня, то я не только въ настоящее, но и на будущее время рѣшился не писать и не говорить о томъ, что лежитъ у меня на душѣ относительно чего нибудь или кого нибудь. Я поставляю себѣ за правило говорить о всякой женщинѣ, что она хороша собой и цѣломудренна, о всякомъ мужчинѣ, что онъ недурёнъ собой, уменъ и богатъ; о всякой книгѣ, что она исполнена невыразимаго интереса; О манерахъ всякаго снобса, что онѣ во всѣхъ отношеніяхъ благородны; объ обѣдахъ всякаго скряги, что они отличаются роскошью; о разговорѣ Джакинса, что онъ одушевленъ и занимателенъ; о Ксантиппѣ, что она имѣла самый мягкій характеръ; о Іезавели, что ея румянецъ былъ натуральный, о Раулѣ Синей Бородѣ, что онъ до нельзя баловалъ своихъ женъ и что онѣ умирали отъ воспаленія горла. Какъ? что? вы рѣшаетесь говорить противъ непорочной Мессалины? — Значитъ у васъ совершенно ложный взглядъ на человѣческую природу! — Вы рѣшаетесь говорить, что Хеопса нельзя назвать царемъ совершеннѣйшимъ во всѣхъ отношеніяхъ? Послѣ этого вы не имѣете никакого уваженія къ такимъ знаменитостямъ; вы издѣваетесь надъ всѣмъ прекраснымъ и благороднымъ! Съ окончаніемъ этой книги, я непремѣнно перемѣню желтую обкладку, въ которой она выходитъ теперь по частямъ, обверну ее въ розовую бумажку, украшенную купидонами, и всѣ личности въ ней будутъ изображены совершенными ангелами.

Между тѣмъ мы находимся въ обществѣ мужчинъ и женщинъ, на плечахъ которыхъ еще не выросли крылья и которыя, безъ малѣйшаго сомнѣнія, имѣютъ свои недостатки и слабости. Напримѣръ; Мадамъ Бернштэйнъ любитъ спать послѣ обѣда, много ѣстъ и пьетъ, — это слабость милэди. Мистеръ Гарри Варрингтонъ отправился съ графомъ Карамболи играть на бильярдѣ: его слабость, по моему мнѣнію, можно опредѣлить словомъ — празднолюбіе. Объ этой-то слабости и замѣчаетъ мистеръ Самсонъ, разговаривая съ лэди Маріей въ полголоса, чтобъ не нарушить сладкій сонъ тетушки Бернштэйнъ въ сосѣдней комнатѣ.

— Джентльменъ, со средствами мистера Варрингтона, можетъ позволять себѣ нѣкоторыя развлеченія и быть празднымъ, сказала лэди Марія. И къ чему говорить это? Вы сами, добрѣйшій мистеръ Самсонъ, любите и карты и бильярдъ.

— Я отъ этого не отрекаюсь, мадамъ; — мое дѣло совсѣмъ другаго рода: я уже нѣкоторымъ образомъ составилъ себѣ карьеру, — съ глубокимъ вздохомъ сказалъ кастльвудскій священникъ. Этотъ молодой джентльменъ долженъ имѣть какое нибудь занятіе. Ему слѣдуетъ представиться ко двору и вступить въ королевскую службу, исполнить долгъ, требуемый отъ всякаго человѣка его положенія. Онъ долженъ остепениться, устроить хозяйство и наконецъ жениться на женщинѣ, которая бы соотвѣтствовала его званію.

Говоря это, мистеръ Самсонъ пристально смотрѣлъ въ глаза милэди.

— Дѣйствительно, мой кузенъ по пустому убиваетъ время, сказала лэди Марія, слегка покраснѣвъ.

— Мистеру Варрингтону не мѣшало бы повидаться съ ближайшими родственниками его отца, замѣтилъ священникъ.

— Съ этими суффолкскими олухами, которые только и знаютъ, что пить пиво, да гоняться за лисицами! — Въ этомъ посѣщеніи я ничего не вижу хорошаго.

— Они принадлежатъ къ старинному роду, въ которомъ старшій былъ главою округа въ теченіе столѣтія, продолжалъ священникъ. Я слышалъ, что сэръ Майльзъ имѣетъ дочь однихъ лѣтъ съ Гарри, и притомъ красавицу.

— Ничего не знаю, сэръ, ни о Майльзѣ Варрингтонѣ, ни о дочеряхъ его, ни о красавицахъ! — въ сильномъ волненіи воскликнула Марія.

— Баронесса, кажется, проснулась…. Нѣтъ…. ея сіятельство наслаждается отраднымъ сномъ, сказалъ священникъ самымъ тихимъ тономъ. Я боюсь, мадамъ, за вашего кузена мистера Варрингтона. Боюсь за его молодость, за коварныхъ людей, которыми онъ окруженъ; за расточительность, за шалости, за интриги, въ которыя онъ будетъ вовлеченъ и въ которыя всѣ будутъ стараться вовлекать его. Его сіятельство, мой великодушный патронъ, приказалъ мнѣ ѣхать сюда и присматривать за нимъ, и я здѣсь, какъ это вамъ уже извѣстно. Я знаю слабости молодыхъ людей. Быть можетъ, въ свое время и я былъ имъ подверженъ. — Со стыдомъ признаюсь я въ этомъ, прибавилъ мистеръ Самсонъ съ особеннымъ умиленіемъ, не обнаруживая однакожъ, ни малѣйшаго стыда для подтвержденія своего раскаянія.

— Между нами, мадамъ, — мнѣ кажется, мистеръ Варрингтонъ и въ настоящее время находится въ какомъ-то затруднительномъ положеніи, продолжалъ священникъ, пристально поглядѣвъ на лэди Марію.

— Неужели! воскликнула лэди.

— Тс! не забывайте о спокойствіи вашей драгоцѣнной тетушки! прошепталъ священникъ, еще разъ указавъ въ ту сторону, гдѣ покоилась мадамъ Бернштэйнъ. — Какъ вы полагаете, равнодушенъ ли вашъ кузенъ къ кому либо изъ изъ членовъ семейства мистера Ламберта? — напримѣръ, къ миссъ Ламбертъ?…

— Между нимъ и миссъ Ламбертъ ничего нѣтъ и не можетъ быть, прервала лэди Марія.

— Вы въ этомъ увѣрены, милэди?

— Говорятъ, мой добрый Самсонъ, что женщины въ дѣлахъ подобнаго рода имѣютъ непогрѣшительный взглядъ, съ невозмутимымъ спокойствіемъ отвѣчала милэди.

— Значитъ я еще разъ ошибся, сказалъ откровенный священникъ. — Дѣйствительно, мистеръ Варрингтонъ самъ говорилъ о молоденькой лэди, что ей нужно воротиться къ своимъ кукламъ и называлъ ее дерзкой, надменной дѣвчонкой.

— Вотъ что! — сказала лэди, и изъ груди ея вылетѣлъ вздохъ; казаіось, что при этомъ извѣстіи и послѣ этого вздоха отпалъ отъ сердца ея тяжелый камень.

— Но все же, мадамъ, къ кому нибудь онъ неравнодушенъ, сказалъ священникъ. Не говорилъ ли онъ вамъ чего по секрету?

— Мнѣ, мистеръ Самсонъ? — Что же онъ могъ говорить? Гдѣ? По какому случаю? — воскликнула Марія.

— Дней шесть тому назадъ, послѣ обѣда въ «Бѣломъ Конѣ» и послѣ обильнаго возліянія Бахусу, мистеръ Варрингтонъ потерялъ бумажникъ, въ которомъ заключались письма.

— Письма? воскликнула лэди Марія, и у нея захватило дыханіе.

— Письма и сумму денегъ, вѣроятно, болѣе той, въ которой Гарри сознается, продолжалъ мистеръ Самсонъ, выразительно кивнувъ головой. — Онъ весьма озабоченъ этой потерей. Мы вмѣстѣ дѣлали освѣдомленія, разумѣется, очень осторожно. Мы…. Праведное небо! — милэди, вы нездоровы?

При этихъ словахъ лэди Марія пронзительно вскрикнула и безъ чувствъ упала со стула.

— Я хочу видѣть принца. Я имѣю право видѣть его. — Что это значитъ?… гдѣ я? Что случилось? — восклицала пробужденная баронесса. Безъ всякаго сомнѣнія, во время сна, надъ ея старой головой носились видѣнія давно минувшей юности. Старая лэди дрожала всѣмъ тѣломъ. Бросивъ вокругъ себя безсмысленный, блуждающій взглядъ, она побрела, опираясь на черепаховую трость.

— Скажите…. что это значитъ? — снова спросила она. Убили что ли вы ее?

— Внезапный обморокъ, ваше сіятельство. Не прикажете ли разрѣзать шнуровку или послать за докторомъ? — сказалъ встревоженный священникъ съ видомъ совершеннаго невѣдѣнія.

— Что происходило между вами? — свирѣпо спросила старая лэди.

— Клянусь честью, мадамъ, я рѣшительно не знаю, въ чемъ обвинить себя. Я только сказалъ, что мистеръ Варрингтонъ потерялъ бумажникъ съ письмами, и милэди, какъ изволите видѣть, упала въ обморокъ.

Мадамъ Бернштэйнъ плеснула воды налицо племянницы. Слабый стонъ показалъ, что лэди Марія приходитъ въ чувство.

Баронесса сурово посмотрѣла на удалявшагося Самсона, которому поручила пригласить доктора. Мрачное лицо ея служило весьма неотраднымъ утѣшеніемъ для бѣдной Маріи, когда она увидѣла его, окончательно придя въ чувства.

— Что случилось? спросила младшая лэди, находившаяся въ совершенномъ недоумѣніи и съ трудомъ переводившая дыханіе.

— ГмІ Вы лучше должны знать, что случилось. Я полагаю то, что и прежде случалось въ нашей фамиліи? вскричала старая баронесса, бросая на племянницу дикіе взгляды.

— Ахъ, да! потеряны письма…. ach lieber Himmel!

И Марія начала говорить на родномъ нарѣчіи своей матери; при взволнованномъ состояніи души она дѣлала это постоянно.

— Да! печать сломана и письма потеряны. Это старинная исторія Эсмондовъ, съ горечью сказала баронесса.

— Печать сломана и письма потеряны? — Что вы этимъ хотите сказать, тетушка? спросила Марія слабымъ голосомъ.

— Я хочу сказать, что моя мать была единственной честной женщиной, вступившей въ эту фамилію! вскричала баронесса, топнувъ ногой. — Она была дочь пастора, слѣдовательно принадлежала къ среднему сословію; въ противномъ случаѣ она бы тоже предалась порокамъ. Праведное небо! неужели суждено, чтобы мы всѣ были…

— Договаривайте, мадамъ, — чѣмъ же? вскричала Марія.

— Чѣмъ были мы прежде, какъ сказала милэди Квинсбюри вчера вечеромъ, — чѣмъ мы есть въ настоящее время! — ты угадываешь это названіе! сказала приведенная въ негодованіе старуха. — О, какая перемѣна въ цѣломъ поколѣніи! Мать твоего отца, Марія, была честная женщина. Зачѣмъ я оставила ее? Почему ты не слѣдовала ея примѣру?

— Мадамъ! воскликнула Марія. — Призываю небо въ свидѣтели, что я….

— Тс! Во-первыхъ, прошу не называть меня мадамъ! во-вторыхъ, оставьте ваши клятвы, — онѣ ни къ чему не ведутъ! Если вы станете увѣрять меня въ своей невинности до тѣхъ поръ, пока не выпадутъ у васъ остальные зубы, я и тогда не повѣрю вамъ, лэди Марія Эсмондъ.

— А! значитъ это вы разсказали ему! сказала Марія, задыхаясь отъ гнѣва. Она узнала стрѣлу, пущенную изъ колчана старой тетки.

— Я замѣтила, что между тобой и юношей завязалась глупая интрига, и потому сказала ему, что ты старше его матери. Да, это я сказала! Неужели ты думаешь, что я позволю Генри Эсмонду броситься съ своимъ богатствомъ на такую избитую и старую скалу, какъ ты? Я не хочу, чтобы этого мальчика обманули и ограбили въ нашей фамиліи. Никто изъ васъ не получитъ отъ меня шиллинга, если вы его обидите.

— Такъ вы ему сказали! вскричала Марія, внезапно теряя всякое уваженіе къ теткѣ. — Прекрасно! Знайте же, — я не нуждаюсь, мадамъ, въ ничтожныхъ вашихъ деньгахъ! Я имѣю слово мистера Варрингтона, имѣю письма отъ него, и знаю, что онъ скорѣе умретъ, чѣмъ измѣнитъ ему.

— Онъ умретъ, если и сдержитъ его! (Марія пожала плечами). Но вамъ до этого нѣтъ дѣла…. у васъ нѣтъ сердца….

— Какъ нѣтъ его и у сестры моего отца, мадамъ! снова вскричала Марія. Эта молодая женщина, обыкновенно почтительная, смотрѣла на тетку съ пренебреженіемъ.

— О, зачѣмъ я не вышла за мужъ за честнаго человѣка? сказала старая лэди, печально покачавъ головой. — Генри Эсмондъ былъ благороденъ и добръ, быть можетъ онъ передалъ бы мнѣ эти качества. Но нѣтъ, нѣтъ, пятно безчестія лежитъ на всѣхъ насъ. Марія, неужели ты хочешь принести себѣ въ жертву этого мальчика?

— Madame ma tante, вы, кажется, принимаете меня за дурочку, сказала Марія.

— Освободи его, и я назначу тебѣ пять тысячь фунтовъ стерлинговъ въ моемъ…. въ моемъ духовномъ завѣщаніи. Назначу, клянусь честью!

— Не вы ли въ молодости своей полюбили полковника Эсмонда, и потомъ промѣняли его на графа, а графа на герцога?

— Да.

— Eh! Bon sang ne peut mentir! У меня нѣтъ ни денегъ, ни друзей. Мой отецъ былъ мотъ, мой братъ — нищій. Мистеръ Варрингтонъ далъ мнѣ слово, и я знаю, мадамъ, онъ его сдержитъ. Вотъ все, что я могу сказать вамъ, ваше сіятельство! вскричала лэди Марія, сдѣлавъ рукой выразительный жестъ. — Ну что, если мои письма будутъ извѣстныизавтра цѣлому свѣту? Après? Я знаю, что въ нихъ содержатся вещи, которыя не должно разглашать, вещи, которыя касаются не одной меня. Comment! Неужели вы думаете, что въ нашей фамиліи существуютъ исторіи только обо мнѣ? Впрочемъ, владѣя его письмами, я не боюсь за свои. Да, у меня его письма, его слово, и я надѣюсь на то и другое.

— Я пошлю къ моему банкиру, Марія, и онъ выдастъ тебѣ деньги теперь же, продолжала баронесса.

— Не надо! Я буду имѣть прекраснаго Гарри и вдесятеро больше вашихъ пяти тысячъ! вскричала Марія.

— Да, когда умретъ его мать, не раньше; а она вамъ ровесница!

— Мы можемъ подождать, тетушка. Вы сами говорите, что я, въ мои лѣта, не такъ еще нетерпѣлива, какъ молодыя искательницы богатыхъ мужей.

— Но въ ожиданіи смерти моей сестры многое можетъ измѣниться, многое утратиться.

— Предложите мнѣ десять тысячь фунтовъ, мадамъ Тушеръ, и тогда мы посмотримъ! сказала Марія.

— У меня нѣтъ такихъ денегъ, отвѣчала старая лэди.

— Въ такомъ случаѣ, мадамъ, позвольте мнѣ дѣлать для себя все, что я могу, сказала Марія.

— О, если бы онъ услышалъ тебя?

— Что же изъ этого? У меня его слово. Я знаю, онъ его сдержитъ. Я могу подождать.

И Марія выбѣжала изъ комнаты въ ту самую минуту когда въ дверяхъ показался священникъ. Теперь уже не Марія, но мадамъ Бернштэйнъ нуждалась въ медицинскомъ пособіи. Новости, которыя такъ неожиданно сдѣлались извѣстными, сильно взволновали и поразили ее.

ГЛАВА XII,
КОТОРАЯ ПОВИДИМОМУ ГРОЗИТЪ БѢДОЙ.

Хотя баронесса Бернштэйнъ рѣшительно проиграла сраженіе, описанное нами въ предъидущей главѣ, но при слѣдующей встрѣчѣ съ своей племянницей не обнаружила ни досады, ни гнѣва.

— Разумѣется, милэди Марія, сказала она: — вы не думаете, что мнѣ, какъ ближайшей родственницѣ Гарри Варрингтона, нравится идея о его женитьбѣ на женщинѣ однихъ лѣтъ съ его матерью и не имѣющей ни пенни своего состоянія. Если онъ хочетъ сдѣлать подобную глупость, то я рѣшительно отступаюсь отъ этого дѣла. Теперь я даже не вѣрю себѣ, что была серьёзна относительно предложенія вамъ пяти тысячь фунтовъ, которое сдѣлала вчера въ жару нашего разговора. Это миленькое дѣльцо, какъ я вижу, устроено еще въ Кастльвудѣ. Если бъ я знала, душа моя, что вы зашли такъ далеко, я бы воздержалась отъ безполезнаго и неумѣстнаго сопротивленія. Скажите сами, кто и чѣмъ можетъ починить разбитый сосудъ?

— Мадамъ! гнѣвно прервала Марія.

— Извините, этимъ я ничего не хочу сказать противъ вашей чести или личности; и та и другая, безъ сомнѣнія, находятся внѣ всякой опасности. Гарри говоритъ тоже, что и вы; послѣ этого мое вмѣшательство безполезно.

— Вы говорили объ этомъ съ мистеромъ Варрингтономъ?

— Говорила; и онъ признался, что далъ вамъ обѣщаніе въ Кастльвудѣ и что это обѣщаніе вы имѣете письменное.

— Конечно, мадамъ, имѣю, сказала лэди Марія.

— Признаюсь, съ перваго раза я ложно толковала содержаніе вашихъ писемъ къ Гарри, потому, что въ нихъ вмѣшаны другіе члены фамиліи….

— Которые клеветали на меня и старались мнѣ повредить въ глазахъ милаго мистера Варрингтона. Да, мадамъ, съ своей стороны и я признаюсь, что писала противъ нихъ съ тою цѣлью, чтобы оправдать себя.

— Но, согласитесь, прискорбно думать, что какой нибудь негодяй можетъ овладѣть свѣдѣніями невыгодными для нашей фамиліи и сдѣлать ихъ предметомъ публичнаго скандала. Отсюда вѣроятно и причина вашего безпокойства въ настоящее время.

— Такъ точно, сказала лэди Марія. — Отъ мистера Варрингтона я ничего не могла утаить и говорила съ нимъ откровенно. Но, само собою разумѣется, у меня никогда не было желанія разглашать всему свѣту раздоры благородной фамиліи.

— Клянусь честью, Марія, я въ восхищеніи отъ васъ, и крайне сожалѣю, что была несправедлива къ вамъ въ теченіе…. по крайней мѣрѣ двадцати лѣтъ.

— Очень рада, что вы наконецъ оказываете мнѣ справедливость, сказала племянница.

— Можете ли вы догадаться, моя милая, что я подумала о васъ, когда вы и Гарри открыли балъ?

— Я рѣшительно не знаю, что думала баронесса Бернштэйнъ, надменно сказала лэди Марія.

— Я вспомнила, какъ вы танцовали подъ звуки той же музыкальной пьесы съ танцовальнымъ учителемъ въ Кенсингтонѣ.

— Мадамъ, это была гнусная клевета!

— Чрезъ которую бѣдный танцмейстеръ понапрасно получилъ побои!

— Мадамъ, жестоко и неблагородно приводить на память эту клевету, и я прошу позволенія удалиться отъ тѣхъ людей, которые повторяютъ ее, продолжала Марія съ большимъ одушевленіемъ.

— Вы хотите ѣхать домой? Конечно; я знаю, что Тонбриджъ вамъ не можетъ нравиться. Здѣсь будетъ для васъ жарко, если письма ваши найдутся и получатъ огласку.

— Въ нихъ не было сказано ни слова о васъ; въ этомъ отношеніи вы можете быть совершенно спокойны.

— Тоже самое говорилъ Гарри, отдавая вамъ полную справедливость. Дѣйствительно, душа моя, мы надоѣли другъ другу, и лучше будетъ, если на время разлучимся.

— Я одного съ вами мнѣнія, сказала Марія, дѣлая книксенъ.

— Мистеръ Самсонъ будетъ вашимъ провожатымъ до Кастльвуда. Вы и ваша служанка можете взять почтовую карету.

— Да, мы возьмемъ почтовую карету и мистеръ Самсонъ проводитъ меня, повторила лэди Марія. — Видите, мадамъ, я поступаю, какъ слѣдуетъ почтительной и послушной племянницѣ.

— А знаете ли, мой другъ, я подозрѣваю, что письма ваши въ рукахъ мистера Самсона, откровеннымъ тономъ сказала баронесса.

— Признаюсь, иногда эта мысль и мнѣ приходитъ въ голову.

— Вы поѣдете съ нимъ въ одномъ экипажѣ и вѣроятно постараетесь ихъ выманить? Далила! Для меня они безполезны, и потому надѣюсь вы ихъ выручите. Когда же вы уѣзжаете? Вы сказали, кажется, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше? Мы, Марія, женщины свѣтскія. Если мы прибѣгаемъ къ сильнымъ выраженіямъ, то только въ минуты сильнаго гнѣва. Мы не хотимъ быть вмѣстѣ, и потому разлучаемся, но разлучаемся въ хорошихъ отношеніяхъ. Не съѣздить ли намъ къ милэди Ярмутъ? Сегодня у нея вечеръ. Перемѣна сцены послѣ маленькихъ нервныхъ припадковъ, которымъ вы подвержены, подѣйствуетъ на васъ благотворно, а карты лучше всякаго доктора разсѣютъ непріятныя мысли.

Лэди Марія согласилась ѣхать на вечеръ лэди Ярмутъ, одѣлась первая и подождала тетку свою въ гостиной. Мадамъ Бернштэйнъ, спускаясь къ ней, и замѣтивъ, что дверь въ комнату Маріи была отворена, подумала: письма Гарри вѣрно при ней. Онѣ отправились въ отдѣльныхъ портшезахъ, и въ теченіе вечера оказывали другъ другу то очаровательное уваженіе и искренность, которое женщина можетъ оказывать послѣ и даже во время жесточайшей вражды.

Ночью, по возвращеніи отъ графини, мистриссъ Бретъ, служанка баронессы Бернштэйнъ, явилась на призывъ лэди Маріи. Бетти, или мистриссъ Бретъ, — это одно и тоже, — совѣстно было сказать, что она является къ лэди Маріи въ неприличномъ видѣ. Бетти веселилась и бражничала съ чорнымъ джентльменомъ мистера Варрингтона, съ лакеемъ лорда Бамборо и многими другими дамами и кавалерами. — Напитки, — мистриссъ Бретъ съ ужасомъ признавалась, — подѣйствовали на нее слишкомъ сильно. Не прикажетъ ли милэди раздѣть себя? Милэди сказала, что раздѣнется безъ горничной и дала мистриссъ Бретъ позволеніе удалиться, «Письма у Маріи въ корсетѣ», — подумала мадамъ Бернштэйнъ. На лѣстницѣ онѣ какъ нельзя любезнѣе пожелали другъ другу спокойной ночи.

Мистриссъ Бетти по приходѣ на другое утро къ своей госпожѣ получила строгій выговоръ. Съ глубокимъ раскаяніемъ признавалась она въ своемъ пристрастіи къ пуншу, такъ искусно приготовляемому мистеромъ Гумбо. Бетти съ покорностью выслушала выговоръ и брань и, исполнивъ обычныя обязанности около своей госпожи, удалилась.

Бетти принадлежала къ числу тѣхъ кастльвудскихъ дѣвушекъ, которыхъ такъ очаровалъ мистеръ Гумбо; она была очень миловидна, имѣла голубые глаза. Мистеръ Кэзъ, довѣренный слуга боронессы, былъ неравнодушенъ къ ней. Поэтому случаю Гумбо питалъ ревность къ Кэзу, проявлявшуюся въ частыхъ ссорахъ. Слѣдствіемъ этого было то, что Гумбо, надѣленный отъ природы миролюбивыми наклонностями, боялся лакеевъ баронессы, особливо старшаго изъ нихъ, который далъ клятву переломать ему ребра, и даже убить его, если онъ будетъ оказывать мистриссъ Бетти свое вниманіе.

Однакожь вечеромъ, когда баронесса и лэди Марія проводили время у графини Ярмутъ, мистеръ Кэзъ, хотя и засталъ Гумбо у открытыхъ дверей, куда навѣвалъ прохладный вѣтерокъ, въ нѣжномъ разговорѣ съ мистриссъ Бетти, и хотя Гумбо поблѣднѣлъ бы отъ страха, еслибъ такая перемѣна въ лицѣ была для него возможна, — но на этотъ разъ оказалось, что не было въ мірѣ человѣка любезнѣе и привѣтливѣе мистера Кэза. Онъ не только не обнаружилъ гнѣва, но предложилъ вынести пуншу въ комнату мистриссъ Бетти, — пуншу, который Гумбо умѣлъ приготовлять съ неподражаемымъ искусствомъ. Мистеръ Кэзъ выхвалялъ музыкальныя способности Гумбо и, будучи отъ природы воздержнымъ человѣкомъ, требовалъ, чтобы пили какъ можно больше, пока бѣдная мистриссъ Бетти была доведена до того состоянія, которое навлекло на нее справедливый гнѣвъ ея госпожи.

Что касается до самаго мистера Кэза, квартировавшаго въ другомъ домѣ, онъ такъ захворалъ отъ вкуснаго пуншу, что пролежалъ въ постели весь слѣдующій день, и не ранѣе ужина могъ собраться съ силами, чтобы двинуться къ столу и прислуживать. Баронесса сдѣлала ему добродушный выговоръ, ему, замѣтивъ однакожь, что этотъ грѣхъ съ нимъ случается рѣдко.

— А я готовъ былъ побожиться, что сегодня поутру видѣлъ Кэза, во весь опоръ летѣвшаго по дорогѣ въ Лондонъ, сказалъ мистеръ Варрингтонъ, ужинавшій съ своими родственницами.

— Меня? — помилуйте, сэръ! — Я весь день пролежалъ и думалъ, что отъ боли треснетъ голова. Только въ шесть часовъ я пообѣдалъ, выпилъ легкаго пива и немного освѣжился. Но ужь вашъ Гумбо, — извините мистеръ Варрингтонъ, — въ жизнь мою не выпью капли его пуншу.

И честный метръ д’отель занялся своимъ дѣломъ между бутылками и стаканами.

Во время ужина мадамъ Бернштэйнъ была очень любезна. Она совѣтовала лэди Маріи, для предупрежденія обмороковъ, употреблять крѣпкіе, укрѣпляющіе напитки. Припадки эти съ нѣкотораго времени повторялись очень часто. Баронесса предлагала посовѣтоваться съ лондонскимъ врачемъ, для чего и послать съ Гарри описаніе своей болѣзни. — Съ Гарри? спросила лэди Марія. — Да. Гарри, по порученію тетки, отправлялся дни на два въ Лондонъ.

— Я не считала за нужное говорить вамъ, моя милая, что онъ ѣдетъ въ Лондонъ по дѣлу, которое принесетъ ему же пользу. Я хочу, чтобы мистеръ Дрэперъ включилъ его въ мое духовное завѣщаніе: вмѣстѣ съ этимъ, имѣя въ виду скорую поѣздку въ различныя мѣста и вашъ отъѣздъ въ Кастльвудъ, я для безопасности прошу мистера Варрингтона свезти въ Лондонъ мои брилльянты. Въ послѣднее время грабежи повторяются довольно часто, и я бы не хотѣла встрѣтиться съ разбойниками.

При мысли объ отъѣздѣ молодаго джентльмена, Марія поблѣднѣла; она надѣялась, что Гарри проводитъ ее до Кастльвуда, куда возвратился ея старшій братъ.

— Нѣтъ, извините, сказала баронесса: — молодой человѣкъ и безъ того довольно долго пробылъ у насъ на привязи. День-другой въ Лондонѣ не повредитъ ему. Онъ исполнитъ мое порученіе и въ субботу явится къ вашимъ услугамъ.

— Я бы охотно сдѣлалъ компанію мистеру Варрингтону, но въ пятницу долженъ говорить проповѣдь въ присутствіи ея сіятельства графини Ярмутъ, сказалъ мистеръ Самсонъ. — Съ нетерпѣніемъ ждалъ онъ этого дня, въ который милэди Ярмутъ должна была оцѣнить его достоинства въ качествѣ проповѣдника; мадамъ Бернштэйнъ употребила свое вліяніе на королевскую фаворитку, чтобъ убѣдить ее послушать кастльвудскаго священника.

Гарри наслаждался мыслію о поѣздкѣ въ Лондонъ и объ удовольствіяхъ, которыя его ожидали. Онъ говорилъ, что пистолеты у него добрые и что онъ благополучно доставитъ брильянты въ недоступную кладовую адвоката. — Не остановиться ли ему въ домѣ его тетки? — Нѣтъ; ему покажется тамъ скучно, потому что въ цѣломъ домѣ одна служанка да грумъ. Всего лучше занять квартиру въ улицѣ Полъ-Молъ, въ отелѣ «Звѣзда и Подвязка», или въ одной изъ гостинницъ Ковентгарденскаго квартала. — О, какъ часто разговаривалъ я объ этой поѣздкѣ, сказалъ Гарри, и его лицо приняло печальное выраженіе.

— Съ кѣмъ же вы разговаривали, сэръ? спросила лэди Марія.

— Съ тѣмъ, который обѣщалъ вмѣстѣ со мной сдѣлать ее, сказалъ молодой человѣкъ, вспоминая, по обыкновенію, съ безпредѣльною нѣжностью о погибшемъ братѣ.

— У него, добрая моя Марія, гораздо больше души, чѣмъ у многихъ изъ насъ, сказала тетка Гарри, замѣтивъ его волненіе.

Непреодолимые порывы горести, хотя и не часто, но все же возникали въ душѣ нашего молодаго человѣка. Потеря брата, сцены и обстоятельства, предшествовавшія этой потерѣ, его слова и предположенія приходили на память Гарри и брали верхъ надъ его чувствами.

— Не знаю, мадамъ, прошепталъ священникъ баронессѣ Бернштэйнъ послѣ одного изъ порывовъ горести: — найдутся ли въ Англіи люди, которые такъ сильно горюютъ о потерѣ старшаго брата.

Но, безъ сомнѣнія, эта печаль не была безпрерывна, и мы можемъ утвердительно сказать, что мистеръ Варрингтонъ съ радостью отправлялся въ Лондонъ; онъ былъ веселъ и счастливъ и, нужно ли прибавлять, хотѣлъ хотя на время удалиться отъ престарѣлаго предмета нѣжной привязанности. Это вѣрно. Отдѣлаться отъ него навсегда не было возможности. Въ Кастльвудѣ, въ одинъ несчастный вечеръ, Гарри предложилъ перезрѣлой кузинѣ свое сердце и себя самаго, — и кузина приняла предложеніе безразсуднаго юноши. Но бракъ въ настоящее время былъ дѣломъ невозможнымъ. Гарри долженъ былъ посовѣтоваться съ матерью. На всю жизнь оставаясь полною владѣтельницею виргинскаго помѣстья, она, безъ всякаго сомнѣнія, не согласилась бы на такой союзъ. Мысль о бракѣ по необходимости была отложена на отдаленный періодъ; она, какъ жерновъ, висѣла на шеѣ молодаго человѣка и служила источникомъ раскаянія и безпокойства.

Неудивительно, что Гарри по мѣрѣ приближенія къ Лондону становился веселѣе и восхищался изъ окна почтовой кареты картинами природы. — Вотъ показались блестящіе куполы Гринича, утопавшаго въ зелени роскошныхъ парковъ. Вотъ знаменитая Темза съ безчисленнымъ множествомъ кораблей; вотъ и лондонскій Товеръ. Смотри, Гумбо, вѣдь это Товеръ! — Такъ точно, сэръ; это онъ, отвѣчалъ Гумбо, въ жизнь свою не слыхавшій о Товерѣ. Но Гарри слышалъ о немъ; онъ припоминалъ все читанное о немъ въ Медуллѣ Говелла, и вспоминая о томъ, какъ онъ и братъ его играли въ Товерѣ; и теперь это зданіе передъ его глазами, — ему предстояло увидѣть рѣдкій арсеналъ, царскіе брилльянты и львовъ. Они проѣзжаютъ Соутварнъ, переѣзжаютъ знаменитый лондонскій мостъ, застроенный въ то время по обѣ стороны домами и представлявшій собою настоящую улицу. Отъ этой улицы уцѣлѣли одни только ворота, но и тѣ въ полуразрушенномъ видѣ. Карета въѣзжаетъ въ Сити. — Посмотри, Гумбо, — вѣдь это церковь св. Павла! — Такъ точно, сэръ: это она, почтительно отвѣчалъ Гумбо, нисколько не пораженный величіемъ храма и красотами архитектуры. Наконецъ, по извѣстному направленію, мы достигаемъ Темпля; — Гумбо и его господинъ со страхомъ смотрятъ на головы преступниковъ, выставленныя на воротахъ этого зданія.

Карета подъѣхала къ квартирѣ мистера Дрэпера, гдѣ Гарри вручилъ послѣднему брилльянты и письмо отъ тетки, которое мистеръ Дрэперъ прочиталъ съ большимъ, повидимому, вниманіемъ и бережно отложилъ его въ сторону. Послѣ того онъ заперъ брилльянты въ желѣзный сундукъ, вышелъ въ сосѣднюю комнату, взявъ съ собой писца, и черезъ нѣсколько минутъ предложилъ мистеру Варрингтону свои услуги проводить его въ отель. — Отель былъ выбранъ въ ковентгардсискомъ кварталѣ, какъ въ болѣе приличномъ мѣстѣ для резиденціи виргинскаго юноши.

— Я долженъ удержать васъ, мистеръ Варрингтонъ, дня на два или на три, сказалъ адвокатъ. — Бумаги, которыя требуетъ баронесса, я полагаю, будутъ готовы не раньше этого срока. Между тѣмъ вы можете располагать мною для осмотра нашей столицы. Самъ я живу за городомъ; въ Камбервеллѣ у меня маленькій домикъ, въ которомъ, надѣюсь, буду имѣть честь видѣть мистера Варрингтона; но молодому человѣку, я полагаю, лучше всего понравится отель и свобода, — не такъ ли?

Гарри отвѣчалъ утвердительно, и при этомъ выразилъ надежду, что отель его будетъ лучшій въ кварталѣ; карету съ писцомъ мистера Дрэпера отправили въ Бедфордъ, куда оба джентльмена условились идти пѣшкомъ.

Мистеръ Дрэперъ и мистеръ Варрингтонъ посидѣли немного и поговорили. Дрэперы, отецъ и сынъ, были адвокатами въ фамиліи Эсмондовъ со временъ незапамятныхъ, и мистеръ Дрэперъ-сынъ, сообщилъ молодому джентльмену множество свѣдѣній, относительно его кастльвудскихъ предковъ. Мистеръ Дрэперъ не былъ уже болѣе агентомъ нынѣшняго графа: его отецъ имѣлъ непріятности съ его сіятельствомъ, который вслѣдствіе этого перенесъ всѣ свои дѣла въ другое мѣсто; но баронесса все еще оставалась го почетной кліенткой, — и онъ считалъ себя счастливымъ, что ея сіятельство такъ хорошо расположена къ своему племяннику.

Передъ выходомъ, когда оба джентльмена взяли свои шляпы, младшій писецъ остановилъ своего начальника и сказалъ:

— Извините, сэръ; что прикажете сдѣлать съ бумагами баронессы, доставленными ея человѣкомъ, мистеромъ Кэзомъ, два дня тому назадъ.

— Прошу васъ заниматься своимъ дѣломъ, мистеръ Броунъ, рѣзко сказалъ адвокатъ. — Сюда, сюда, — мистеръ Варрингтонъ. Наши лѣстницы чрезвычайно мрачны. — Позвольте мнѣ показать вамъ дорогу.

Гарри замѣтилъ грозный взглядъ, брошенный мистеромъ Дрэперомъ на мистера Броуна. — Такъ я не ошибся, подумалъ онъ, — третьяго дня Кэзъ дѣйствительно мчался по дорогѣ въ Лондонъ. По какому дѣлу эта старая лисица была въ Лондонѣ?

Не имѣя однакожь ни малѣйшаго расположенія интересоваться чужими дѣлами, Гарри Варрингтонъ пересталъ думать объ этомъ предметѣ.

Куда же отправиться прежде всего? — Прежде всего Гарри намѣренъ былъ увидѣть мѣсто, гдѣ его дѣдъ и лордъ Кастльвудъ вышли на дуэль, пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ, — и именно, Лэйстерское поле. Мистеръ Дрэперъ зналъ это мѣсто, какъ зналъ исторію дуэли. Но дорогѣ на Лэйстерское поле, имъ представлялась возможность пройти Ковентгарденскій кварталъ и слѣдовательно посмотрѣть на удобства помѣщенія мистера Варрингтона.

— И заказать обѣдъ, сказалъ Гарри.

Мистеръ Дрэперъ не могъ согласиться на это. Онъ надѣялся, что мистеръ Варрингтонъ въ этотъ же день удостоитъ его своимъ посѣщеніемъ. Онъ уже сдѣлалъ на этотъ счетъ свои распоряженія. Мистеръ Варрингтонъ не находилъ возможности отказаться отъ убѣдительнаго приглашенія, и въ веселомъ настроеніи духа отправился къ путь. Подходя къ Темпльскимъ воротамъ, на которыхъ выставлены были головы казненныхъ преступниковъ, Гарри, къ величайшему изумленію адвоката, снялъ шляпу и поклонился.

— Это были джентльмены, сэръ, которые умерли за своего короля. Мой неоцѣненный братъ и я постоянно говорили, что мы отдадимъ имъ почтеніе, сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

— Что вы дѣлаете, сэръ? Развѣ вы не видите, что мы со всѣхъ сторонъ окружены народомъ? сказалъ встревоженный адвокатъ.

— А мнѣ какое дѣло до народа? немедленно возразилъ мистеръ Гарри.

Проходившіе мимо нашихъ спутниковъ были углублены въ свои собственныя дѣла, и потому не обратили вниманія на поведеніе мистера Варрингтона. Гарри шолъ по многолюдной улицѣ Страндъ; онъ съ восхищеніемъ смотрѣлъ на все, что попадалось на глаза, — и смѣло можно сказать, впослѣдствіи во всю свою жизнь вспоминалъ что видѣлъ, и сохранилъ о томъ живое впечатлѣніе. Но отдавая ему справедливость, надо сказать, что въ тоже время онъ сохранялъ благоразумное молчаніе; онъ никакъ не хотѣлъ обнаружить передъ адвокатомъ душевнаго своего волненія, не позволялъ народу признать въ своей особѣ заѣзжаго гостя. Гарри вовсе не слушалъ своего спутника, хотя послѣдній во всю дорогу говорилъ безъ умолку; зато молчаніе и гордость молодаго виргинца произвели на мистера Дрэпера пріятное впечатлѣніе. Сто лѣтъ тому назадъ джентльменъ былъ джентльменомъ, а адвокатъ его покорнѣйшимъ слугой.

Въ Бедфортѣ шамбеллянъ проводилъ мистера Варрингтона въ его покой, раскланиваясь передъ нимъ съ очаровательною почтительностію, — потому что Гумбо успѣлъ уже протрубить о величіи своего господина, а писецъ мистера Дрэпера объявилъ, что пріѣзжій господинъ славный малый. Осмотрѣвъ комнаты, джентльмены отправились на Лэйстерское поле, (Гумбо, разумѣется, не замедлилъ послѣдовать за своимъ господиномъ), и взглянувъ на сцену, гдѣ разъигралась трагедія съ несчастнымъ лордомъ Кастльвудомъ и гдѣ дѣдъ Гарри Варрингтона получилъ рану, — они возвратились къ Темплю, въ квартиру мистера Дрэпера.

Кто этотъ оборванный огромный мужчина, которому мистеръ Варрингтонъ раскланялся, отправляясь послѣ обѣда въ паркъ? — Это мистеръ Джонсонъ, писатель, съ которымъ Варрингтонъ встрѣчался на Тонбриджскихъ минеральныхъ водахъ.

— Сэръ, примите совѣтъ человѣка, опытнаго въ дѣлахъ свѣта, сказалъ мистеръ Дрэперъ, бросая надменный взглядъ на писателя въ истасканномъ платьѣ. — Чѣмъ меньше будете имѣть дѣла съ людьми подобнаго рода, тѣмъ лучше. — Смѣю сказать, что дѣла, которыя ведутся въ нашей конторѣ съ этими писателями, весьма непріятны.

— Вотъ что! возразилъ мистеръ Варрингтонъ.

Чѣмъ болѣе новый другъ заѣзжаго виргинца становился фамильярнымъ, тѣмъ менѣе нравился Гарри. Театры были закрыты. Не поѣхать ли имъ въ Эйлингтонъ, гдѣ театръ Садлеръ открытъ во всякое время? въ Мэрибонскіе Сады? въ Ранелэй? — надо же куда нибудь ѣхать. — Въ Ранелэй не стоитъ, сказалъ мистеръ Дрэперъ: — въ городѣ нѣтъ ни души аристократіи.

Гарри Варрингтонъ, усмотрѣвъ изъ газеты, что на театрѣ Садлера мистеръ Франклинъ дастъ концертъ на восьми колокольчикахъ, и что синьора Катарина будетъ выполнять удивительные танцы, благоразумно рѣшилъ ѣхать въ Мэрибонскіе Сады, гдѣ можно было послушать хорошую музыку и имѣть прекрасный чай, кофе, бутылку вина и въ добавокъ нескончаемый разговоръ мистера Дрэпера. Любезная услужливость адвоката прекратилась у порога спальни Гарри Варрингтона. Здѣсь молодой джентльменъ съ гордымъ и величавымъ видомъ пожелалъ своему словоохотному проводнику спокойной ночи.

На другое утро, мистеръ Варрингтонъ надѣлъ атласный шлафрокъ, завтракалъ, читая газету, и вообще наслаждался комфортомъ. Онъ прочиталъ въ газетѣ извѣстія изъ своего отечества. При встрѣчѣ съ словами: Вильямсбгургъ, Виргинія 7 іюня, его взоръ помрачился. Онъ самъ получилъ письмо отъ 7 іюня, но его мать ни слова не говорила о томъ, что «множество благородныхъ людей изъ колоніи составили отрядъ подъ начальствомъ Пэйтона Радольфа, эсквайра, съ тѣмъ, чтобы оказать помощь несчастнымъ своимъ соотечественникамъ и отмстить за жестокости французовъ и ихъ союзниковъ — варваровъ.

У нихъ одинакая форма: простой синій кафтанъ, коричневые камзолы, такого же цвѣта панталоны и обыкновенныя шляпы. Каждый вооруженъ ружьемъ, парой пистолетовъ и саблей.»

— О, почему мы не тамъ, Гумбо? воскликнулъ Гарри.

— Почему мы не тамъ? повторилъ Гумбо.

— Зачѣмъ я здѣсь? — Путаюсь только въ женскихъ шлейфахъ, продолжалъ виргинецъ.

— По моему, мистеръ Гарри, путаться въ шлейфахъ очень пріятно, сказалъ матеріальный Гумбо, на котораго и слѣдующая вѣсть изъ роднаго края не произвела особеннаго впечатлѣнія, — вѣсть о томъ, что "Прекрасная Салли, " виргинскій корабль, былъ взятъ въ виду порта французскимъ крейсеромъ.

Прочитавъ вслѣдъ за этимъ, что въ отдаленномъ концѣ Гаттонъ-Гардена, въ гостинницѣ «Буллъ», продается кобыла, лучшая въ Англіи, и два отличные гнѣдые мерина, Гарри рѣшился отправиться туда. Тамъ купилъ онъ пару гнѣдыхъ, заплативъ за нихъ очень щедро. Боясь показаться въ глазахъ другихъ пріѣзжимъ человѣкомъ, онъ не говорилъ, что дѣлалъ въ тотъ день; но мы можемъ утвердительно сказать, что Гарри взялъ карету и поѣхалъ въ Вестминстерское аббатство, оттуда приказалъ кучеру свезти его въ Товеръ; потомъ къ мистриссъ Салмонъ осмотрѣть собраніе восковыхъ фигуръ; потомъ въ Гэйдъ-Паркъ и въ Кенсингтонскій дворецъ; потомъ расположился было осмотрѣть королевскую биржу, но, увидѣвъ по дорогѣ Ковентгарденъ, приказалъ Джону остановиться у своего отеля, и, чтобъ прекратить исчисленіе кучеромъ мѣстъ, которыя онъ посѣтилъ, бросилъ ему гинею.

Во время его отсутствія заходилъ мистеръ Дрэперъ и сказалъ, что зайдетъ еще разъ; но мистеръ Варрингтонъ, не дожидаясь адвоката, роскошно пообѣдалъ и быстро удалился въ Мэрибонскіе Сады.

На слѣдующій день, по выходѣ изъ отеля, звонъ колоколовъ церкви Св. Павла, призывавшихъ къ утренней молитвѣ, напомнилъ Гарри, что мистеръ Самсонъ готовился говорить въ тотъ день проповѣдь. Гарри улыбнулся. Онъ началъ мало по малу высоко и справедливо цѣнить проповѣди кастльвудскаго священника.

ГЛАВА XIII.
ВЪ КОТОРОЙ УСТРАНЯЮТСЯ РАЗЛИЧНЫЯ ЗАТРУДНЕНІЯ.

Прочитавъ въ газетѣ "London Advertiser, " что всѣ любители благороднаго британскаго удовольствія приглашаются быть свидѣтелями состязанія между двумя великими богатырями Суттономъ и Фиггомъ. мистеръ Варрингтонъ рѣшился присутствовать при этомъ состязаніи, и вслѣдствіе такой рѣшимости отправился на своихъ лошадяхъ, купленныхъ наканунѣ, въ Деревянный Домъ на Мэрибонскихъ поляхъ. Молодой возница худо зналъ дорогу, и потому кружился гораздо болѣе, чѣмъ требовала дорога изъ Ковентгардена, плуталъ по зеленымъ аллеямъ позади круглой церкви, въ которой проповѣдывалъ мистеръ Вестфильдъ, и по полямъ, среди которыхъ стоялъ Мидльсенскій госпиталь. Какъ бы то ни было, наконецъ Гарри достигъ цѣли своей поѣздки и очутился въ многочисленномъ собраніи свидѣтелей доблестныхъ подвиговъ двухъ богатырей.

Около дверей храма британской доблести стояла толпа лондонской черви, — тутъ же находились лошади и экипажи немногихъ порядочныхъ людей, пріѣхавшихъ, подобно мистеру Варрингтону, оказать покровительство спектаклю. Нищіе и калѣки окружали молодаго джентльмена и пронзительно кричали, прося его милостыни. Мальчишки съ ваксой и сапожными щетками оспаривали другъ у друга право вычистить сапоги его милости; женщины съ букетами и бродячія торговки съ плодами осадили мистера Гумбо, пирожники, разнощики всѣхъ наименованій, бродяги и мошенники со всѣхъ сторонъ окружали мѣсто битвы. Надъ зданіемъ развѣвался флагъ; режиссеръ, сопровождаемый барабанщикомъ и трубачемъ, безпрестанно выходилъ на подмостки, устроенныя передъ лицевымъ фасадомъ зданія, и возвѣщалъ толпѣ, что благородное англійское зрѣлище сейчасъ начнется.

Мистеръ Варрингтонъ отдалъ деньги за входъ и получилъ мѣсто въ галлереѣ, прямо противъ платформы, замѣнявшей сцену; мистеръ Гумбо расположился въ амфитеатрѣ внизу; утомленный ожиданіемъ начала спектакля, онъ безпрестанно выходилъ изъ театра выпить кружку пива, или съиграться въ карты съ своими собратами лакеями и кучерами. Старинное общество отягощало себя челядью всякаго рода и наименованія. Мужчины и женщины большаго свѣта не дѣлали изъ дома шагу безъ одного, двухъ и даже трехъ провожатыхъ. Въ каждомъ театрѣ устроена была особая галлерея для лакеевъ, цѣлая армія которыхъ толкалась на паперти каждой церкви; они кишмя кишали въ прихожихъ, толпами сидѣли въ людскихъ, грудами лежали на подъѣздахъ; бражничали, обжирались, распутствовали, мошенничали, играли въ карты, дѣлали посѣтителямъ дерзости. Къ счастію, существованіе этой благородной старой расы лакеевъ приходитъ къ концу. Теперь только въ народные дни видимъ мы ихъ, статныхъ, высокихъ, красивыхъ, съ серьёзными лицами, съ букетами, съ пряжками, въ плисѣ и пудрѣ. Этой расѣ суждено прекратиться. Роковой приговоръ приводится въ исполненіе: Ункасъ съ индійскимъ топоромъ и орлиными перьями и Джимсъ въ треугольной шляпѣ съ длинной булавой навсегда покидаютъ міръ, въ которомъ нѣкогда шествовали со славою.

Передъ выходомъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ на сценѣ появились второстепенные бойцы. Между ними начался кулачный бой; но какъ изъ бойцовъ ни одинъ не наносилъ другому жестокихъ ударовъ, то мистеръ Варрингтонъ и другіе зрители не находили въ такомъ представленіи особеннаго удовольствія. Бойцы, замѣтивъ это, вооружились палками; но наносимые удары въ головы были столь неловки, раны столь незначительны, что нисколько неудивительно, если зрители начали свистать, ворчать и обнаруживать другіе признаки неудовольствія.

— Главныхъ! давайте сюда главныхъ! заревѣла публика, и знаменитые богатыри сочли за лучшее выйти на сцену.

Первымъ явился неустрашимый Суттонъ, съ мечемъ въ рукѣ. Воинственнымъ оружіемъ онъ сдѣлалъ привѣтствіе и потомъ съ такимъ же привѣтомъ и съ почтительнымъ поклономъ обратился къ ложѣ, въ которой сидѣлъ толстый джентльменъ, особа повидимому не маловажная. Вслѣдъ за Суттономъ явился знаменитый Фиггъ, котораго толстый джентльменъ встрѣтилъ одобрительнымъ жестомъ. Оба бойца были въ рубашкахъ, съ гладко выбритыми головами, на которыхъ видны были огромные рубцы и шрамы, обличавшіе болѣе или менѣе замѣчательные подвиги бойцовъ. Съ эфесовъ мечей опускались ленты, цвѣтъ которыхъ отличалъ одного бойца отъ другаго. Гладіаторы пожали руки и бой начался.

Первый ударъ Фигга былъ такъ силенъ, что еслибъ онъ опустился на шею антагониста, то его прекрасная голова была бы срѣзана съ плечь такъ легко и такъ гладко, какъ рѣжется морковь обыкновеннымъ ножомъ. Суттонъ успѣлъ однакоже противопоставить удару клинокъ своего меча; но все же ударъ Фигга былъ нанесенъ съ такой богатырской силой, что оружіе Суттона, менѣе твердое, чѣмъ его сердце, раздробилось на нѣсколько частей. Немедленно подали другіе мечи, и вскорѣ изъ бока Фигга, среди восторженныхъ восклицаній со стороны приверженцевъ Суттона, пролился первый потокъ крови; не смотря на то ветеранъ этотъ, обращаясь къ зрителямъ, и особливо къ толстой особѣ въ отдѣльной ложѣ, старался доказать, что причиною раны былъ мечъ, сломанный при самомъ началѣ битвы.

Во время переговоровъ, вызванныхъ этимъ обстоятельствомъ, мистеръ Варрингтонъ увидѣлъ джентльмена, который въ обыкновенномъ платьѣ и гладкомъ парикѣ вошелъ въ ложу толстаго господина. Гарри, къ немалому удовольствію своему, узналъ въ немъ своего тонбриджскаго друга, мистера Марча Роглана. Лордъ Марчъ, щедрый на вѣжливость, былъ чрезвычайно почтителенъ къ толстому джентльмену. Гарри замѣтилъ, что его сіятельство съ низкимъ поклономъ принялъ нѣсколько ассигнацій, которые толстякъ вручилъ ему, вынувъ изъ бумажника. Во время этой передачи, лордъ Марчъ увидѣлъ нашего виргинца, поспѣшилъ окончить свиданіе съ толстой особой, пришелъ въ галлерею, и съ горячностью обнялъ молодаго друга. Они сидѣли и любовались битвой, происходившей съ различнымъ успѣхомъ, но въ то же время съ необыкновеннымъ искусствомъ и храбростью съ той и другой стороны. Послѣ борьбы на холодномъ оружіи, бойцы, вооруженные небольшими палками вступили въ продолжительный и самый интересный рукопашный бой, результатомъ котораго было то, что побѣда осталась за стариннымъ ветераномъ — Фиггомъ.

Еще сраженіе далеко не кончилось, какъ надъ зданіемъ театра разразился громъ, и мистеръ Варрингтонъ, отпустивъ свой Фаэтонъ, съ удовольствіемъ занялъ мѣсто въ каретѣ лорда Марча. Гарри былъ въ восхищеніи отъ спектакля; онъ утверждалъ, что это по крайней мѣрѣ можно назвать развлеченіемъ, и даже лучшимъ изъ всѣхъ, которыя онъ видѣлъ съ минуты своего пріѣзда въ Англію; при этомъ, по обыкновенію, онъ не могъ удержаться отъ желанія, чтобы другъ его дѣтства раздѣлилъ это удовольствіе вмѣстѣ съ нимъ. Гарри вспомнилъ о братѣ и началъ вздыхать.

— Я бы желалъ, сказалъ онъ, и вдругъ замолчалъ. — Нѣтъ не желалъ бы, произнесъ онъ послѣ минутнаго молчанія.

— Чегоже вы желаете и чего не желаете? спросилъ лордъ Марчъ.

— Я вспомнилъ, милордъ, о старшемъ братѣ, и пожелалъ, чтобъ въ эту минуту онъ былъ вмѣстѣ со мной. — Мы обѣщали другъ другу наслаждаться здѣшними удовольствіями вмѣстѣ и часто объ этомъ говорили. Но, я знаю, ему бы не понравилось это грубое удовольствіе; онъ не любилъ кровопролитія, не смотря на то, что былъ храбрѣйшимъ человѣкомъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, онъ былъ очень храбръ? сказалъ милордъ, развалившись на подушки и глядя на виргинца съ нѣкоторымъ любопытствомъ.

— Вамъ бы нужно было видѣть его, когда онъ поссорился съ весьма храбрымъ офицеромъ, нашимъ пріятелемъ…. Нелѣпое дѣло, но Джоржа трудно было удержать отъ гнѣва. — Боже! я не видѣлъ человѣка хладнокровнѣе и неистовѣе Джоржа. Нѣтъ! я бы желалъ для чести нашего отечества, чтобы вмѣсто меня, пріѣхалъ сюда Джоржъ и былъ бы представителемъ настоящаго виргинскаго джентльмена.

— Зачѣмъ же это, сэръ? Вы сами отличный представитель. Скажите пожалуйста, правду ли я слышалъ, что вы попали въ милость лэди Ярмутъ? сказалъ нобльменъ, подстрекаемый любопытствомъ.

— Я такой представитель, какимъ можетъ быть и всякій другой. Правда, я умѣю ѣздить и, кажется, умѣю стрѣлять лучше Джоржа; но зато у брата моего была голова, однимъ словомъ голова! сказалъ Гарри, слегка постучавъ себя по лбу указательнымъ пальцемъ. — Клянусь честью, милордъ, онъ прочиталъ всѣ сочиненія, какія когда либо были написаны; игралъ на скрипкѣ и клавикордѣ, писалъ самые элегантные стихи и рѣчи. А я на что способенъ: всѣ мои достоинства заключаются въ томъ, что умѣю порядочно ѣздить верхомъ, хорошо играть въ карты, пить бургонское. И кающійся юноша поникъ головой. — Впрочемъ и въ карты-то я играю не лучше другихъ; я прибавляю это замѣчаніе собственно для своего оправданія, прибавилъ Гарри къ особенному удовольствію молодаго лорда.

Лордъ Марчъ наслаждался простосердечіемъ молодаго человѣка, какъ пресыщенный лакомка наслаждается сочностью бараньей котлеты.

— Послушайте, мистеръ Варрингтонъ, сказалъ онъ: — васъ надо выставить на-показъ.

— Для чего же?

— Какъ джентльмена изъ Виргиніи, который не шутя сожалѣетъ о своемъ старшемъ братѣ. Это чувство совсѣмъ неизвѣстно въ нашемъ государствѣ. Клянусь честью и совѣстью, — я убѣжденъ, что вамъ пріятно было бы его возвращеніе.

— Убѣждены! вскричалъ виргинецъ, весь вспыхнувъ.

— То есть, вы убѣждены…. Убѣждены въ томъ, что вамъ было бы пріятно, еслибъ братъ вашъ воротился съ того свѣта. Мнѣ кажется, тутъ что-то не такъ. — Подобныя желанія несвойственны человѣческой натурѣ; по крайней мѣрѣ я такого мнѣнія. Посмотрите, мы подъѣзжаемъ къ прекраснымъ зданіямъ. На углу вы видите домъ сэра Ричарда Литльтона, — а вонъ тотъ, громаднѣйшій изъ прочихъ, принадлежитъ лорду Бингли. Чрезвычайно жаль, что для этого огромнаго, пустаго пространства, которое называется Кавендишъ-сквэръ, не придумаютъ до сихъ поръ постройки лучше этого забора изъ простыхъ досокъ. Удивляюсь, какъ быстро и въ какихъ размѣрахъ ширится нашъ городъ. — Вотъ это домъ Монтэгю, обращенный въ отвратительный музей Дона Салтеро; онъ биткомъ набитъ книгами и чучелами птицъ и носороговъ. — Посмотрите, какая дерзость! — Это мѣсто сейчасъ же подлѣ Бедфордскихъ Садовъ называется Новой Дорогой; этимъ улучшеніемъ окончательно нарушенъ комфортъ герцога, но въ замѣнъ того доставлена прибыль его карману. Я ужь и не знаю, гдѣ и на чемъ остановится распространеніе нашей столицы? — Не прокатиться ли намъ по Тибурнской дорогѣ, черезъ паркъ, или по улицѣ Суаллоу, пересѣкающей многолюднѣйшую часть города? Потомъ отобѣдаемъ въ Поллъ-Моллѣ, или у васъ, если хотите; а потомъ…. потомъ проведемъ вечеръ, какъ вамъ угодно; съ дамой пикъ, или….

— Съ дамой пикъ, если это не въ тягость вашему сіятельству, краснѣя сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

На этомъ основаніи экипажъ милорда остановился у извѣстнаго отеля въ Ковентгарденскомъ кварталѣ, гдѣ содержатель отеля встрѣтилъ гостей съ обычной любезностью и, узнавъ въ одномъ изъ нихъ лорда Марча Роглана, едва не до самой земли нагнулъ свой парикъ въ знакъ почтительнаго привѣтствія его сіятельству. Скажите, кѣмъ бы вы желали быть: богатымъ молодымъ англійскимъ перомъ въ царствованіе Георга Втораго, или богатымъ патриціемъ въ царствованіе Августа? — Вотъ вопросъ интересный для всякаго молодаго джентльмена, разъигрывающаго въ настоящее время немаловажную роль въ томъ или другомъ изъ соперничествующихъ клубовъ.

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что молодому виргинцу и его благородному другу былъ поданъ лучшій англійскій обѣдъ. Послѣ обѣда вина было въ изобиліи и притомъ такого качества, какому, можетъ статься, позавидовалъ бы истинный эпикуреецъ. За виномъ происходило совѣщаніе о поѣздкѣ въ вокзалъ посмотрѣть фейерверкъ и о картахъ. Гарри, не имѣвшій понятія о фейерверкахъ, кромѣ того, которое составилъ себѣ, любуясь дюжиной шутихъ, спускаемыхъ ежегодно пятаго ноября въ помѣстьяхъ его матери, желалъ бы съѣздить въ вокзалъ, но его желаніе по необходимости подчинялось желанію гостя, предпочитавшаго фейерверку игру въ пикетъ, и потому Гарри и лордъ Марчъ вскорѣ углубились въ карты.

Гарри, по обыкновенію, началъ выигрывать; но чрезъ полчаса счастіе отвернулось отъ него и стало улыбаться лорду Марчу, который начиналъ было унывать. Въ это самое время, съ низкими поклонами вошелъ въ комнату мистеръ Дрэперъ, адвокатъ Гарри Варрингтона. Гарри попросилъ его сѣсть и пить. Гарри былъ такой джентльменъ, что кто бы ни пришелъ къ нему, онъ всегда просилъ садиться, пить и раздѣлять съ нимъ вмѣстѣ все, что въ состояніи былъ предложить. Еслибъ у него была корка хлѣба, онъ раздѣлилъ бы и ее; будь у него лакомый кусокъ жареной дичи, онъ и тѣмъ подѣлился бы съ гостемъ; половину бутылки бургонскаго онъ съ одинаковымъ радушіемъ удѣлилъ бы жаждущему, какъ и половину кружки воды. Но не подумайте, что такое добродушіе, такая любовь къ ближнему, принадлежитъ всѣмъ людямъ вообще. Вы читаете объ этомъ въ книгахъ, милостивый государь, и воображаете, что этими качествами обладаете сами, потому что даете шесть обѣдовъ на двадцать персонъ и не остаетесь въ долгу у вашихъ знакомыхъ; но при этомъ принимаете ли вы въ соображеніе радушіе? Повѣрьте, эти качества очень рѣдки въ нашемъ эгоистическомъ мірѣ. Мы можемъ привезти ихъ съ собой изъ страны, гдѣ чувства постоянно бываютъ молоды; но они, подобно нѣжному растенію послѣ пересадки на чужую почву, по большей части увядаютъ; а въ душной лондонской атмосферѣ сохнутъ и гибнутъ.

Дрэперъ не любилъ вина; ему безпредѣльно пріятно было находиться въ обществѣ великосвѣтскаго джентльмена. Онъ утверждалъ, что видѣть двухъ такихъ джентльменовъ, играющихъ въ пикетъ, служило для него самымъ восхитительнымъ зрѣлищемъ. Занявъ стулъ, на которомъ не могли тревожить его косвенные взгляды милорда, онъ съ любопытствомъ началъ слѣдить за игрой. Гарри далеко не былъ равенъ для опытнаго игрока лондонскихъ клубовъ. Въ этотъ вечеръ къ лорду Марчу, какъ нарочно, шла отличная карта.

Мистеръ Дрэперъ не считалъ за нужное освѣдомиться, почемъ они играли. Джентльмены сказали, что будутъ играть по шиллингу, — сосчитали проигрышъ и выигрышъ, при этомъ сказали другъ другу только нѣсколько словъ, и то въ ттолголоса. — Поклонъ съ той и другой стороны, поклонъ очень серьёзный и въ равной степени учтивый, и игра возобновилась.

Но игрѣ этой суждено было вторично прерваться, что вызвало на уста милорда Марча не очень вѣжливое выраженіе. За дверями комнаты, занимаемой игроками, послышались звуки, по которымъ не трудно было заключить, что кто-то насильственнымъ образамъ хотѣлъ ворваться въ комнату; затѣмъ послѣдовалъ шопотъ, потомъ раздался вопль какой-то женщины, и наконецъ женщина эта, ворвавшись въ комнату, сдѣлалась причиною гнѣвныхъ выраженій со стороны лорда Марча.

— Эти несносныя женщины могли бы, кажется, выбрать другое время для свиданія, сказалъ милордъ, съ невыразимымъ гнѣвомъ отложивъ свои карты.

— Это вы, мистриссъ Бетти! вскричалъ Гарри.

Дѣйствительно, это была никто иная, какъ мистриссъ Бетти, горничная лэди Маріи; позади ея стоялъ мистеръ Гумбо, прекрасное лицо котораго было орошено слезами.

— Что случилось? спросилъ мистеръ Варрингтонъ, крайне встрѣвоженный такимъ появленіемъ. — Здорова ли баронесса?

— Помогите, сэръ, помогите! воскликнула Бетти и съ этими словами упала на колѣни.

— Помочь! кому?

Гумбо начинаетъ рыдать.

— Гумбо! бездѣльникъ! — вѣрно между тобой и Бетти случилось что нибудь особенное?

Мистеръ Гумбо, съ выраженіемъ величайшаго достоинства, дѣлаетъ шагъ назадъ, кладетъ руку на сердце и говоритъ:

— Нѣтъ, сэръ; между мной и этой лэди ничего не случилось.

— Я прошу помощи для моей госпожи, вскричала Бетти. — Помогите, ради Бога! Вотъ письмо, которое она написала вамъ! Злые люди пришли и взяли ее!

— А! понимаю. Дѣло это касается старой Молли Эсмондъ. — Извѣстно, что она съ головы до ногъ въ долгахъ. Мистриссъ Бетти, пожалуйста, осушите ваши слезы въ другой комнатѣ и позвольте мнѣ доиграть игру съ мистеромъ Варрингтономъ, сказалъ милордъ, принимаясь за карты.

— Сэръ, помогите! помогите ей! снова вскричала Бетти. — О, мистеръ Гарри! вы, вѣрно, бросите ваши карты, когда милэди призываетъ васъ на помощь! Ваша милость быстро являлись на зовъ милэди. когда она присылала меня за вами въ Кастльвудѣ.

— Чортъ возьми! Неужели вы не можете держать языкъ свой на привязи? — сказалъ милордъ, прибавивъ къ этому вопросу нѣсколько крѣпкихъ словъ и проклятій.

Но Бетти не прекращала рыданій. Вѣрно уже было суждено лорду Марчу не играть въ этотъ вечеръ. Мистеръ Варрингтонъ всталъ со стула и, позвонивъ въ колокольчикъ, сказалъ:

— Любезный лордъ, игра должна кончиться. Родственница моя пишетъ мнѣ, что ее постигла величайшая бѣда, и я долженъ къ ней ѣхать.

— Чортъ возьми! Развѣ она не можетъ подождать до завтра? вскричалъ милордъ, принимая на себя угрюмый видъ.

Мистеръ Варрингтонъ приказалъ немедленно привесть почтовую карету. Пара гнѣдыхъ должна была довезти его до Брамли.

— Держу пари, что вы не доѣдете до этого мѣста въ часъ времени! Вы не доѣдете въ часъ съ четвертью! Держу пари четыре на одинъ, или пожалуй какое вамъ угодно, что въ Блакгэдѣ на васъ нападутъ разбойники! — Держу пари, что вы не будете въ Тонбриджѣ раньше полночи! говорилъ лордъ Марчъ.

— Идетъ! сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

И милордъ тщательно записалъ въ памятную книжку условіе каждаго пари.

Содержаніе письма лэди Маріи было слѣдующее:

"Милый мой кузенъ,

Я попала въ западню, поставленную мнѣ злыми людьми. Я въ тюрьмѣ. Бетти разскажетъ вамъ все. О, мой Генрико! спѣши на помощь къ твоей

Молли".

Спустя полчаса отъ минуты полученія этого посланія, мистеръ Варрингтонъ сидѣлъ въ почтовой каретѣ и мчался, черезъ Вестминстерскій мостъ, по дорогѣ въ Тонбриджъ, на помощь къ своей родственницѣ.

ГЛАВА XIV.
САМСОНЪ И ФИЛИСТИМЛЯНЕ.

Счастливый случай доставилъ мнѣ еще въ молодости возможность сблизиться съ почтеннымъ человѣкомъ, родившимся на островѣ, который признанъ драгоцѣннымъ алмазомъ океана, разумѣется, безпристрастными судьями морскихъ драгоцѣнностей. Анекдоты, которые этотъ человѣкъ сообщалъ мнѣ относительно своихъ родственниковъ, жившихъ на выше приведенномъ алмазѣ, были таковы, что молодая кровь моя волновалась отъ ужаса, когда я представлялъ себѣ пороки и нечестіе, которыми исполненъ нашъ міръ. Словоохотливый знакомецъ мой запомнилъ и со всѣми подробностями разсказывалъ всякому, кто только хотѣлъ его слушать, о порокахъ своихъ — замѣтьте! — ближайшихъ родственниковъ, о такихъ преступленіяхъ, какихъ вы не въ состояніи вообразить, — о совершенномъ нарушеніи Десяти Заповѣдей, — о мошенничествѣ и подлостяхъ, какихъ не можетъ придумать ни одинъ сказочникъ, о такихъ убійствахъ и грабежахъ, какія едва ли могли совершить извѣстнѣйшіе убійцы и разбойники Тортелъ и Торпинъ. — Удивительно, какимъ образомъ уцѣлѣли обломки отъ общаго разрушенія этой фамиліи. Братъ Тимъ былъ причиною преждевременной сѣдины на головѣ моего отца, причиною скорби и преждевременной могилы; братъ Микъ неоднократно былъ грабителемъ приходской церкви; сестра Анна-Марія кокетничала передъ капитаномъ, опутала его своими сѣтями, а убѣжала съ прапорщикомъ, поддѣлала духовное завѣщаніе бабушки и украла столовое серебро; слѣдствіемъ этой покражи было то, что буфетчика Ларри повѣсили. Фамилія Атрея была ничто въ сравненіи съ поколѣніемъ, отъ котораго происходилъ нашъ другъ; но никакая земная власть не въ состояніи принудить меня назвать его отчизну.

Какъ велико поэтому бывало мое удивленіе при видѣ этихъ бездушныхъ людей, этихъ негодяевъ, убійцъ, составителей фальшивыхъ векселей и г. д., когда они отъ времени до времени писали письма, называя въ нихъ другъ друга безцѣннымъ братомъ, безцѣнной сестрой, и въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ сряду находились въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ! Руками, обагренными кровью своихъ родителей, Тимъ приготовлялъ сладкій напитокъ и подавалъ его Маріи. Губами, почернѣвшими отъ ложныхъ клятвъ, принесенныхъ въ судѣ относительно подлога духовнаго завѣщанія бабушки и убійства безпомощныхъ сиротъ своего брата Тэди, — Микъ цаловалъ костлявую щеку сестры своей Юліи, и они проводили веселый вечеръ, плакали, разговаривая о быломъ, о миломъ старомъ замкѣ, въ которомъ родились, о женитьбѣ майора на Каролинѣ, о гробницѣ ихъ праведной матери (которая оттянула отъ нихъ большую часть собственности. Да помилуетъ небо и благословитъ ея душу!) Они, по обыкновенію, такъ обильно проливали слезы и такъ нѣжно цаловались при встрѣчѣ и разлукѣ, что умилительно было смотрѣть на нихъ. При видѣ такихъ объятій и нѣжныхъ увѣреній невозможно не забыть своихъ прискорбныхъ маленькихъ исторій.

Да и что можетъ быть прекраснѣе непамятозлобія? Осыпавъ человѣка самыми худшими именами, хуже которыхъ не существовало подъ луною, ничего не можетъ быть раціональнѣе съ вашей стороны, какъ только извиниться, выразить сожалѣніе за опрометчивыя слова, пожалуй — отодвинуть графинъ, которымъ хотѣли вы пустить въ голову своего врага, и въ заключеніе быть по прежнему друзьями? Нѣкоторыя изъ смертныхъ обладаютъ этой удивительной ангельской способностью прощать и забывать обиды. Напримѣръ, не прекрасно ли было видѣть, что наши двѣ лэди на Тонбриджскихъ минеральныхъ водахъ прощаютъ обиды другъ другу, улыбаются, шутятъ, оказываютъ нѣжности наперекоръ сценамъ, происходившимъ между ними наканунѣ, забываютъ прошедшее, даже не могутъ припомнить, въ чемъ оно состояло. — Желалъ бы я знать, въ состояніи ли вы или я сдѣлать тоже самое? — И вы не знаете, — такъ будемъ же стараться, мой другъ, пріобрѣтать этотъ духъ христіанскаго миролюбія. Я увѣренъ, что вы можете научиться прощать и оскорбительныя слова, хотя для этого нужно имѣть много навыка, нужно сдѣлать привычку выслушивать такія слова и употреблять ихъ. Вы обнимаетесь послѣ ссоры и обоюдной брани. — Брань для того, кто къ ней привыкъ, ничего не значитъ; она даже рѣдко раздражаетъ ту или другую сторону.

Такъ точно тетка и племянница весьма любезно играли вмѣстѣ въ карты, пили за здоровье другъ друга, вмѣстѣ скушали по крылышку цыпленка и царапали, если не глаза другъ другу, то глаза ближняго, разумѣется, заочно въ разговорѣ. Мы читали, что воины, участвовавшіе въ испанской войнѣ, заключали при первыхъ звукахъ перемирія братскій союзъ, мѣнялись другъ съ другомъ табачными кисетами, бутылками вина, и готовы были схватить ружья и разбить головы другъ другу, лишь только звуки замолкали; такъ точно и наши ветераны, опытные на войнѣ, но въ тоже время знающіе прелести мирной жизни, на извѣстный періодъ клали въ сторону оружіе и весело чокались рюмками. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что распивая съ французомъ бутылку вина, вы готовы уничтожить его при первомъ враждебномъ движеніи съ его стороны, несмотря на то, что до этой минуты между вами только и слышно, что votre santé, mon camarade! Ваше здоровье, мосьё! и все идетъ какъ нельзя лучше. — А что скажете, спросите вы, на счетъ подагры, угрожавшей тетушкѣ Бернштэйнъ? — Мучительные припадки миновались. Марія была такъ рада! — А обмороки Маріи? — Они не возвращались къ ней. Только вчера вечеромъ ей сдѣлалось дурно, и то такъ, слегка. Баронесса очень сожалѣла! Ея племянницѣ необходимо было посовѣтоваться съ лучшимъ докторомъ, прибѣгнуть ко всему, что укрѣпляетъ нервы, продолжать пріемы желѣзныхъ капель даже послѣ отъѣзда изъ Тонбриджа. Не послать ли вслѣдъ за ней нѣсколько закупоренныхъ бутылокъ тонбриджской минеральной воды? О, какой великодушный вызовъ со стороны тетушки Бернштэйнъ! — Что за бѣда, если мадамъ Бернштэйнъ въ конфиденціальномъ разговорѣ съ своей горничной и отзывается такимъ образомъ: — обмороки! — вздоръ! Это падучая болѣзнь, полученная въ наслѣдство отъ этой ужасной золотушной нѣмки-матери! Да и то сказать, какія средства имѣемъ мы къ тому, чтобы узнавать частные разговоры между старой лэди и ея служанкой? — Что можно вывести изъ приказаній лэди Маріи, отдаваемыхъ мистриссъ Бетти, пробовать каждый стаканъ лекарственной воды, объявивъ ей съ самаго начала, что ея тетка рѣшится даже отравить ее? — Нѣтъ никакого сомнѣнія, что разговоры подобнаго рода случаются. Но вѣдь это однѣ только предосторожности, — это ружья, которыя паши солдаты держатъ подлѣ себя, — ружья заряженныя, съ взведенными курками, но до извѣстной поры спокойно лежащія на травѣ.

Имѣя въ карманѣ обязательство Гарри, нашъ ветеранъ-Марія не думала настойчиво требовать уплаты по этому документу. Въ этомъ отношеніи она знала свѣтъ очень хорошо. Гарри былъ въ долгу у нея; она отпустила его отъ себя на честное слово. Она не хотѣла безъ нужды сердить и выводить изъ себя своего молодаго плѣнника. Она знала различіе лѣтъ, какъ знала и то, что Гарри долженъ имѣть удовольствіе и развлеченіе. Воспользуйся свободой и наслаждайся удовольствіями, милый кузенъ, говорила лэди Марія. — Попрыгай, мой мышоночекъ, — говорила сѣрая старая кошка, ощетинясь въ углу и не спуская глазъ съ своей жертвы. Весьма вѣроятно, что добрыя родственницы разговаривали и шутили на счетъ всего, что Гарри предстояло видѣть и дѣлать при его первомъ посѣщеніи Лондона. Какъ баронесса, такъ и лэди Марія знали очень хорошо, въ чемъ состояли обыкновенныя удовольствія молодыхъ людей, и говорили о нихъ съ непринужденностью, характеризующею тѣ давно минувшіе дни.

Хитрая наша Калипсо для утѣшенія себя во время отсутствія своего молодаго скитальца не упускала ни одного развлеченія, которое попадалось ей подъ руку. Къ числу этихъ развлеченій принадлежалъ и мистеръ Джекъ Моррисъ, джентльменъ, который, какъ мы уже сказали, считалъ за особенное удовольствіе находиться въ обществѣ лорда Марча и мистера Варрингтона. Жить въ кругу именитыхъ особъ было для Джека Морриса счастіемъ жизни; карточный проигрышъ дочери графа составлялъ для него величайшее удовольствіе. Лэди Марія Эсмондъ была дочь англійскаго графа и притомъ большая охотница до выигрыша. Она выхлопотала дозволеніе приглашать мистера Морриса на вечеръ графини Ярмутъ, играла съ ними въ карты и…. всѣ остались очень довольны.

Такимъ образомъ первыя сорокъ восемь часовъ послѣ отъѣзда мистера Варрингтона прошли на Тонбриджскихъ минеральныхъ водахъ довольно пріятно. Наступила пятница, — день проповѣди, которую, какъ мы видѣли, приготовлялъ мистеръ Самсонъ. Общество минеральныхъ водъ ожидало этой проповѣди съ нетерпѣніемъ. Самсонъ успѣлъ прослыть за интереснаго, краснорѣчиваго проповѣдника; а при отсутствіи на этотъ разъ какого нибудь пышнаго завтрака, фокусника, ученаго медвѣдя или концерта, смѣло можно сказать, что добрые посѣтители водъ бросятся слушать назидательное поученіе. Мистеръ Самсонъ зналъ, что его будетъ слушать лэди Ярмутъ, а она имѣла власть, — о, еще какую власть! раздавать епископскія и другія духовныя доходныя должности. Защитникъ вѣры того времени обладалъ удивительною увѣренностію въ мнѣніи ея сіятельства относительно этого предмета: поэтому утвердительно можно сказать, что мистеръ Самсонъ приготовилъ для графини лучшее свое произведеніе. Случалось ли вамъ бывать въ церкви и наблюдать во время проповѣди за мистеромъ Троттеромъ въ тотъ день, когда великій міра сего, проживая въ загородномъ замкѣ, пѣшкомъ отправлялся въ паркъ, оттуда въ сельскую церковь, и приводилъ съ собой герцога, маркиза и двухъ трехъ министровъ? Мистеръ Тротеръ съ волненіемъ въ душѣ поглядываетъ на фамильныя скамьи; голосъ его дрожитъ. Почему знать, — думаетъ онъ: быть можетъ онъ предоставитъ мнѣ хорошее мѣсто! — Мистриссъ Троттеръ и ея дочери тоже съ замираніемъ въ сердцѣ смотрятъ на фамильную скамью и наблюдаютъ впечатлѣніе, производимое на вельможныхъ особъ проповѣдью своего папа, его извѣстною, любимою проповѣдью. — Но вотъ первый припадокъ робости миновалъ; его благородный голосъ становится звучнѣе, придаетъ теплоту его проповѣди; вотъ онъ доходитъ до того патетическаго мѣста, при которомъ всѣ слушатели начинали плакать; онъ началъ его! — Но…. о Боже! что это за шумъ раздается по всему зданію и заставляетъ Мелибея, съ подкованными подошвами, насмѣшливо посматривать на Титира, въ проконченной курткѣ? Это высокоблагородный лордъ Незби. пригрѣтый каминнымъ огонькомъ, храпитъ на своей скамьѣ, что есть мочи! — При этой музыкѣ митра, которую рисовало воображеніе бѣднаго мистера Троттера, совершенно исчезаетъ.

Самсонъ былъ домашнимъ священникомъ племянника мадамъ Бернштэйнъ. Двѣ лэди изъ фамиліи Эсмонда покровительствовали проповѣднику. Въ день, назначенный для проповѣди, баронесса давала небольшой завтракъ, на который явился и Самсонъ, румяный и прекрасный, — въ новомъ пышномъ парикѣ, въ щегольской шолковой новой мантіи, взятой на прокатъ у одного изъ набожныхъ тонбриджскихъ лавочниковъ. Послѣ завтрака мистеръ Самсонъ отправился въ церковь рядомъ съ своей покровительеицей, сопровождаемый лакеями баронессы, которые несли золотообрѣзные молитвенники. Всѣ замѣтили необыкновенно пріятное расположеніе духа баронессы Бернштэйнъ; она смѣялась и была чрезвычайно любезна съ своей племянницей; во время шествія въ церковь, которое бодро совершала она, опираясь на черепаховую трость, у нея для всѣхъ былъ вѣжливый поклонъ и величавая улыбка. На паперти собралась уже ослѣпительная толпа изъ высшаго и моднаго свѣта, вѣнцомъ которой служила графиня Ярмутъ, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ и въ неменѣе яркомъ шолковомъ платьѣ. Кромѣ отборнаго общества, на паперти толпилось множество простаго народа. — Но это какіе два странные человѣка, въ оборванныхъ кафтанахъ? У одного изъ нихъ изъ-подъ взъерошеннаго парика торчали рыжіе волосы; онъ вошелъ въ церковь въ ту самую минуту, когда только что замолкли торжественные звуки органа. Это не протестантъ, потому что при входѣ въ церковь онъ механически перекрестился, сказавъ товарищу: «эхъ, Тимъ, я и забылъ!» — Изъ этого я заключаю, что человѣкъ, о которомъ идетъ рѣчь, безъ всякаго сомнѣнія былъ житель острова, упомянутаго въ началѣ этой главы. Гдѣ бы они ни появлялись, они приносили съ собою обильный удушливый запахъ виски.

Но кто же эти два человѣка съ выгнутыми носами и желто-блѣдными отекшими лицами, пробравшіеся въ церковь, несмотря на нѣкоторое сопротивленіе со стороны церковнаго старосты? Увидѣвъ сальную наружность этихъ джентльменовъ еврейскаго типа, староста совсѣмъ не хотѣлъ ихъ впустить. Но одинъ шепнулъ ему на ухо: «мы хотимъ принять вашу вѣру!» а другой всунулъ ему деньги въ руку, и староста приподнялъ булаву, предоставивъ такимъ образомъ еврейскимъ джентльменамъ свободный входъ. Органъ заигралъ, двери храма затворились. Не войти ли и намъ послушать мистера Самсона, или ужь лучше полежать на лужайкѣ подъ открытымъ небомъ?

Предшествуемый тѣмъ же старостой въ золотыхъ галунахъ, мистеръ Самсонъ съ румянымъ и радостнымъ лицомъ взошелъ на каѳедру. Онъ облокотился на пышную подушку и вдругъ поблѣднѣлъ, какъ смерть. Отъ чего съ нимъ такая внезапная перемѣна? Онъ взглянулъ на западную церковную дверь, и тамъ, по ту и другую ея сторону, въ видѣ каріатидъ, стояли эти ужасные евреи. Мистеръ Самсонъ съ трепетомъ отвелъ отъ нихъ глаза на скамью ректора, на которой онъ сидѣлъ въ теченіе церковной службы, въ самомъ близкомъ разстояніи отъ своихъ покровительницъ. Но вдругъ пара пропитанныхъ запахомъ виски гибернскихъ джентльменовъ оставила прежнее мѣсто и расположилась подлѣ боковой двери и слѣдовательно подлѣ скамьи ректора, — и тамъ, потупивъ взоры свои, оставалась въ этомъ положеніи до окончанія проповѣди. Въ состояніи ли мы описать эту проповѣдь, если самъ проповѣдникъ не зналъ, какимъ образомъ онъ добрался до ея конца?

Несмотря на то, проповѣдь была превосходная. Когда она кончилась, между дамами высшаго общества поднялся шепотъ: онѣ произносили похвалы и замѣчанія. Графиня Валмоденъ, занимавшая скамью, ближайшую къ нашимъ друзьямъ, говорила, что проповѣдь была такъ сильна, что приводила ее въ трепетъ. Мадамъ Бернштэйнъ признавала ее отличною. Лэди Маріи пріятно было думать, что кастльвудскій домашній священникъ такъ отличился. Она взглянула на него, стараясь уловить его взоры, пока еще онъ оставался на каѳедрѣ; маленькой ручкой своей она сдѣлала ему привѣтствіе и махнула батистовымъ платочкомъ. Мистеръ Самсонъ, казалось, не обращалъ вниманія на этотъ комплиментъ; его лице было блѣдно; его глаза устремлены были на то мѣсто, гдѣ все еще оставались отвратительные евреи. Народъ проходилъ мимо ихъ сначала массой, въ которой они не могли замѣтить ни одного посторонняго лица, потомъ небольшими группами, потомъ потрое, подвое — и наконецъ по одному. Церковь совершенно опустѣла, а два еврея продолжали стоять у дверей.

Баронесса Бернштэйнъ и ея племянница оставались на своей скамьѣ, гдѣ старая лэди вступила въ какой-то серьёзный разговоръ съ тонбриджскимъ священникомъ.

— Кто эти два ужасные человѣка, и откуда такой отвратительный спиртуозный запахъ? спросила Марія, глядя на дверь и обращаясь къ мистриссъ Бреттъ, служанкѣ баронессы, провожавшей обѣихъ лэди въ церковь.

— До свиданія, докторъ; — у васъ премиленькій сынокъ; вѣроятно и онъ будетъ священникомъ? спросила мадамъ де Бернштэйнъ.

— Готовы ли вы, душа моя?

Скамья открыта, и мадамъ Бернштэйнъ, отецъ которой былъ только виконтомъ, предлагаетъ лэди Маріи, какъ дочери графа, идти впереди.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ милэди сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ, — два ужасные человѣка выступили къ ней на встрѣчу. Одинъ изъ нихъ вынулъ изъ кармана листъ бумаги; лэди Марія останавливается и блѣднѣетъ. Въ тщетной надеждѣ убѣжать въ ризницу и скрыться за ея дверями, она бросается туда, но пропитанные запахомъ виски джентльмены заграждаютъ ей дорогу; одинъ изъ нихъ кладетъ руку на ея плечо и говоритъ:

— По иску мистриссъ Пинкоттъ, изъ Кенсингтона я имѣю честь арестовать ваше сіятельство. Мое имя Костиганъ; я бѣдный ирландскій джентльменъ, принужденный обстоятельствами взяться за непріятное ремесло. Угодно вашему сіятельству итти пѣшкомъ или прикажете нести васъ въ портшезѣ?

Вмѣсто отвѣта лэди Марія вскрикнула и въ обморокѣ упала на полъ.

— Микъ, стань у дверей и не пускай ни души, вскричалъ мистеръ Костиганъ. — Это будетъ лучше, мадамъ, — очень вѣжливо прибавилъ онъ, обращаясь къ баронессѣ. — Безъ постороннихъ ея сіятельство скорѣе придетъ въ чувство.

— Бреттъ, разшнуруй ее, сказала баронесса, глаза которой какъ-то странно сверкали, и лишь только кончилась эта операція, какъ мадамъ Бернштэйнъ схватываетъ за маленькій мѣшечекъ, висѣвшій на шеѣ Маріи на волосяномъ снуркѣ, и ножницы въ одну минуту перерѣзываютъ это ожерелье надвое.

— Спрысни ее холодной водой: она всегда ей помогала! сказала баронесса. — Бреттъ, ты останешься при ней. Какъ великъ вашъ искъ, джентльмены?

— Намъ поручено взыскать съ ея сіятельства сто тридцать два фунта стерлинговъ, которые она должна мистриссъ Элизѣ Пинкоттъ, отвѣчалъ мистеръ Костиганъ.

Но что сдѣлалось съ высокопочтеннымъ мистеромъ Самсономъ? Подобно баснословному четвероногому опоссуму, которое, увидѣвъ съ камеднаго дерева непогрѣшительно мѣткаго стрѣлка, сказало: не безпокойтесь, сэръ, я сейчасъ самъ слѣзу, — мистеръ Самсонъ съ покорностію отдался въ руки своихъ представителей.

— По чьему иску, Симонсъ? спросилъ онъ плачевнымъ тономъ.

Самсонъ зналъ Симонса; они уже встрѣчались съ нимъ прежде.

— Буклеби Кордвэйпера, отвѣчалъ мистеръ Симонсъ.

— Сорокъ восемь фунтовъ съ процентами, — знаю, сказалъ мистеръ Самсонъ и изъ груди его вырвался тяжелый вздохъ. — Денегъ нѣтъ у меня. Кто же меня арестуетъ?

При этомъ вопросѣ товарищъ мистера Симонса, мистеръ Лайонсъ, выступилъ впередъ и объявилъ, что онъ имѣетъ весьма удобный домъ, который часто посѣщаютъ джентльмены, и что поставитъ себѣ въ особенное удовольствіе и счастіе видѣть въ немъ такую особу, какъ его преподобіе.

У церковной паперти случайно находились два портшеза. Лэди Марія Эсмондъ и мистеръ Самсонъ заняли ихъ и отправились въ квартиру мистера Лайонса, сопровождаемые джентльменами, которыхъ мы только что представили нашимъ читателямъ.

Вскорѣ послѣ этого ареста баронесса Бернштэйнъ отправила мистра Кэза, своего довѣреннаго слугу, къ племянницѣ съ запиской, наполненной выраженіями чистосердечной родственной любви; но, къ сожалѣнію, тяжелые проигрыши въ карты дѣлали уплату такой суммы, которую должна была лэди Марія, совершенно невозможною. Она съ первой же почтой написала къ мистриссъ Пинкоттъ, прося ее сдѣлать отсрочку, — и, по полученіи отвѣта, обѣщала увѣдомить свою милую, несчастную племянницу.

Мистриссъ Бетти не замедлила явиться съ утѣшеніемъ къ своей госпожѣ. Эти двѣ несчастныя женщины держали совѣщаніе о пріобрѣтеніи количества денегъ, необходимаго на наемъ лошадей и экипажа для мистриссъ Бетти, которая въ свою очередь едва-едва не попала въ бѣду. Какъ милэди Марія, такъ и служанка ея, были несчастливы въ игрѣ и съ трудомъ могли набрать осмнадцать шиллинговъ. Поэтому было рѣшено, что Бетти продастъ золотую цѣпочку своей госпожи и на вырученныя деньги отправится въ Лондонъ. Случилось такъ, что Бетти принесла цѣпочку къ тому самому магазинщику, который продалъ ее мистеру Варрингтону; и первый, полагая, что ему предлагаютъ купить краденую вещь, хотѣлъ было отдать Бетти констаблю. Изъ этого возникло объясненіе; мистриссъ Бетти принуждена была сказать, что госпожа ея арестована. До наступленія ночи всѣ жители Тонбриджа знали, что милэди Марія попала въ руки полицейскихъ агентовъ. Между тѣмъ источникъ денегъ открылся, и мистриссъ Бетти помчалась въ Лондонъ отыскивать рыцаря, на которомъ несчастная плѣнница основывала всѣ свои надежды на избавленіе.

— Пожалуйста, ни слова о пропавшемъ письмѣ! — О, варваръ, варваръ! Она за это дорого заплатитъ!

Надо полагать, что лэди Марія подъ словомъ «варваръ» разумѣла свою тетку. Мистеръ Самсонъ прочиталъ утѣшительную проповѣдь милэди Маріи и послѣ того они провели вечеръ въ составленіи плановъ мести и въ игрѣ въ баггеммонъ, питая весьма основательную надежду, что Гарри Варрингтонъ стремглавъ бросится на рыцарскій подвигъ, лишь только услышитъ объ ихъ бѣдственномъ положеніи.

Хотя до окончанія вечера всѣ на минеральныхъ водахъ знали о приключеніи съ лэди Маріею, и даже гораздо болѣе; хотя всѣ знали объ ея арестѣ, знали домъ, въ который ее посадили, знали сумму, до которой простирался ея долгъ, — разумѣется въ десять разъ болѣе той, за которую ее арестовали, — знали, что она принуждена была заложить нѣсколько бездѣлушекъ за небольшую сумму денегъ, необходимую для содержанія себя въ тюрьмѣ, — хотя всѣ приписывали это обстоятельство злобѣ баронессы Бернштэйнъ, — но всѣ были любезны и показывали видъ совершеннаго невѣдѣнія. — На вечерѣ лэди Трумпингтонъ, куда явилась и мадамъ Бернштэйнъ, относительно утренняго происшествія не было сказано ни слова, которое могло бы непріятно коснуться слуха милэди. Графиня Ярмутъ, освѣдомясь о прекрасномъ племянникѣ баронессы, получила отзывъ, что мистеръ Варрингтонъ въ Лондонѣ. Отъ чего же лэди Марія не пожаловала на вечеръ лэди Трумпингтонъ? — Отвѣтъ очень простой: лэди Марія нездорова; поутру съ ней сдѣлался обморокъ и она принуждена остаться дома. — Карты стасованы, скрипки запищали, вино пошло въ круговую, джентльмены разговаривали, смѣялись, зѣвали, волочились; лакеи засѣли за ужинный столъ, носильщики пили и бранились, на небѣ сверкали звѣзды, — словомъ, все шло своимъ чередомъ, какъ будто лэди Марія спокойно сидѣла дома и несчастный Самсонъ вовсе не былъ арестованъ. Согласитесь сами, что маленькія хлопоты, тревоги, неудовольствія, которыя такъ сильно задѣваютъ самыя щекотливыя струны нашего сердца, ни на волосъ не нарушаютъ спокойствія ближняго; если бы мы вздумали покинуть этотъ свѣтъ, то, право, никто бы и не замѣтилъ нашего отсутствія. Не прискорбно ли, не унизительно ли это для нашего тщеславія? — Тѣмъ лучше. — Съ другой стороны, не заключается ли въ этомъ успокоительной и утѣшительной истины? Не слѣдуетъ ли намъ благодарить судьбу за скромную участь, которую она намъ назначила? — Если бы мы не были самолюбивы — passez moi le mot, s’il vous plait; если бы мы принимали къ сердцу горести ближняго такъ же близко, какъ и свои собственныя, — о, какъ невыносима была бы человѣческая жизнь! — Если бы узкіе сапоги моего сосѣда жали мнѣ мозоль; если бы клевета, направленная на Джонса, приводила въ бѣшенство Броуна; если бы смерть мистриссъ А. повергала въ глубокую горесть гг. Б. В. Г. Д. Е. Ж., — то неужели всѣ эти мелкія ноши, тяжелыя для одного или нѣсколькихъ лицъ, слѣдуетъ взваливать на плечи цѣлаго свѣта? Не будемъ же сердиться, не будемъ удивляться, если общество минеральныхъ водъ продолжало играть въ карты и наслаждаться счастіемъ въ то время, когда лэди Марія находилась въ самомъ горестномъ положеніи. — Графиня, вамъ сдавать карты! — Ну что, сэръ Джонъ, — вы по обыкновенію отправляетесь въ Стеббльфильдъ на охоту? Капитанъ, вы безъ всякаго сомнѣнія пуститесь въ Батъ, по горячимъ слѣдамъ вдовушки! — Въ этомъ родѣ продолжается болтовня; свѣчи горятъ; прекрасный полъ кокетничаетъ, смѣется, плѣняетъ, поражаетъ своими взглядами; арестантъ томится въ своемъ заточеніи; больной мечется изъ стороны въ сторону на своей постелѣ.

Быть можетъ мадамъ де Бернштэйнъ потому оставалась въ собраніи до самаго конца, что не хотѣла доставить обществу случая поговорить о себѣ, случая, который бы представился вмѣстѣ съ поворотомъ ея спины. О, какое утѣшеніе, повторяю я, что мы имѣемъ спины и притомъ безъ ушей! — Имѣющій уши, чтобы слышать, — да заткнетъ онъ ихъ хлопчатой бумагой. Мадамъ Бернштэйнъ, безъ всякаго сомнѣнія, слышала, какъ говорили другіе, что съ ея стороны жестоко ѣхать въ гости, играть въ карты и веселиться въ то время, когда ея племянницу постигло несчастіе. — Но, скажите сами, могла ли она, оставаясь дома, помочь племянницѣ? Мнѣ кажется, даже опасно нарушать спокойствіе старой лэди ея лѣтъ.

— Сдѣлайте одолженіе, не говорите, возразила лэди Ярмутъ: — Бернштэйнъ будетъ играть въ карты надъ гробомъ племянницы. Вы говорите объ ея сердцѣ! Да кто слышалъ, что она его имѣетъ? — Старая лазутчица отдала его своему Шевалье тысяча лѣтъ тому назадъ, и съ тѣхъ поръ жила вовсе безъ сердца. За какую сумму Марія посажена въ тюрьму? — Если это не много, то давайте заплатимте и взбѣсимъ ея тетку. Послушай, Фухсъ, завтра утромъ узнай, за какую сумму лэди Марія посажена въ тюрьму.

Преданный Фухсъ поклонился и обѣщалъ исполнить волю ея сіятельства.

Между тѣмъ, около полуночи, мадамъ де Бернштэйнъ возвратилась домой и тотчасъ заснула крѣпкимъ сномъ, отъ котораго не пробуждалась до поздняго часа утра. На призывъ колокольчика явилась служанка съ чайнымъ приборомъ. — Вы ужаснетесь, если я скажу, что баронесса примѣшивала въ чай нѣкоторое количество рому. — А между тѣмъ — это фактъ. Наши прабабушки имѣли обыкновеніе прибѣгать къ этому укрѣпляющему напитку, — само собою разумѣется, — не явно передъ всѣми, но «въ своихъ покояхъ». — Да, наши прабабушки имѣли пристрастіе къ крѣпкимъ напиткамъ, — въ этомъ вы можете удостовѣриться въ Валполѣ, гдѣ онъ выставляетъ на сцену одну прекрасную лэди.

Итакъ мадамъ Бернштэйнъ, подкрѣпивъ себя порядочнымъ пріемомъ спиртуозной влаги, встала съ постели и спросила мистриссъ Бреттъ: что новаго?

— Это ужь пускай онъ самъ вамъ сообщитъ, угрюмо отвѣчала служанка.

— Онъ? Кто такой?

— Мистеръ Варрингтонъ, сказала Бреттъ, прибавивъ, что этотъ джентльменъ возвратился въ Тонбриджъ, и не одинъ, а съ Бетти, горничной лэди Маріи. Милэди Марія свидѣтельствуетъ вамъ свое почтеніе и надѣется, что вы почивали спокойно, прибавила Бреттъ.

— Я спала превосходно. Бѣдненькая! Ушла ли къ ней Бетти?

— Нѣтъ; она здѣсь, отвѣчала мистриссъ Бреттъ.

— Пошли ее сію минуту ко мнѣ! вскричала старая лэди.

— Я скажу ей, отвѣчала услужливая Бреттъ, и удалилась исполнить порученіе, оставивъ старую лэди покоиться въ пуховыхъ подушкахъ. Спустя нѣсколько времени, по досчатому полу спальни баронессы раздался стукъ ботинокъ на высокихъ каблукахъ. — Ковры были роскошью, не вездѣ имѣвшею доступъ въ спальни того времени.

— Такъ вы, мистриссъ Бетти, были вчера въ Лондонѣ? сказала Бернштэйнъ изъ-за полога.

— Это не Бетти…это я! Съ добрымъ утромъ, дорогая тетенька! — Надѣюсь, вы спали хорошо? — отвѣчалъ голосъ, принудившій старую Бернштэйнъ содрогнуться всѣмъ тѣломъ.

Это былъ голосъ лэди Маріи, которая, отдернувъ пологъ, сдѣлала почтительный книксенъ. Лэди Марія казалась такою милою, свѣжею, счастливою. При столь изумительномъ появленіи лэди Маріи, особливо если смотрѣть на него изъ-за занавѣсы баронессы, мнѣ кажется, можно заключить эту главу.

ГЛАВА XV.
ГАРРИ, СПѢШИ НА ПОМОЩЬ.

"Любезный лордъ Марчъ (писалъ мистеръ Варрингтонъ изъ Тонбриджа, отъ 25-го августа 1756 г., въ воскресенье поутру). Извѣщаю васъ (съ удовольствіемъ), что я выигралъ всѣ три пари. Я прибылъ въ Бромли ровно въ часъ безъ двухъ минутъ: новыя лошади мои несли меня на славу. Я самъ держалъ возжи; подлѣ меня сидѣлъ почтальонъ; внутри кареты — мой негръ и мистриссъ Бетти. Надѣюсь, что они прокатились съ особеннымъ удовольствіемъ. У Блакгэта насъ никто не остановилъ, хотя какіе-то два молодца слѣдили за нами, верхами; но, вѣроятно, имъ не понравилось выраженіе нашихъ лицъ, — они отстали отъ насъ, и мы благополучно прибыли въ Тонбриджъ (гдѣ я устроилъ свои дѣла) аккуратно въ сорокъ пять минутъ двѣнадцатаго. — Значитъ, послѣ вчерашней игры въ пикетъ, мы съ вами квитъ. Слѣдующій вызовъ съ вашей стороны я принимаю съ удовольствіемъ, и затѣмъ остаюсь

Преданный вамъ, покорный слуга
Г. Эсмондъ Варрингтонъ."

Послѣ этого письма, быть можетъ, читатель нашъ догадается, какими путями лэди Марія Эсмондъ получила возможность выдти изъ мѣста своего заточенія и пріятно изумить свою тетку, когда послѣдняя, въ субботу поутру, лежала еще въ постели. Отправивъ мистриссъ Бетти въ Лондонъ, лэди Марія никакъ не предполагала, что ея посланная возвратится къ концу того же дня. Около полуночи, послѣ легкаго ужина, доставленнаго женою содержателя полицейскаго дома, когда лэди Марія и бѣдный кастльвудскій проповѣдникъ играли въ карты, вдругъ раздался стукъ экипажа, который, какъ слышно было, подъѣхалъ къ самому дому. Стукъ этотъ заставилъ лэди Марію положить козырную игру на столъ и произвелъ въ душѣ ея необыкновенное волненіе. — Вдругъ все замолкло…. экипажъ остановился; у подъѣзда раздался невнятный говоръ; потомъ явилась мистриссъ Бетти, съ лицомъ озареннымъ радостью, ея глаза были наполнены слезами; потомъ…. кто этотъ статный джентльменъ, который вошелъ въ комнату вслѣдъ за мистриссъ Бетти? — Въ состояніи ли мои читатели угадать, кто этотъ джентльменъ? Будутъ ли они сердиться, если я скажу, что мистеръ Самсонъ съ громкимъ ура! швырнулъ карты на столъ, между тѣмъ какъ лэди Марія, сдѣлавшись блѣднѣе полотна, съ истерическимъ восклицаніемъ бросилась въ объятія своего кузена? — Вы, можетъ быть, хотите знать, какимъ множествомъ поцалуевъ надѣлилъ онъ ее? — Будь это тысяча и потомъ сотня, потомъ другая тысяча и другая сотня, и такъ далѣе, я не намѣренъ разглашать объ этомъ. Гарри явился къ своей кузинѣ на помощь. Лэди Марія знала, что онъ явится; онъ былъ ея защитникомъ, ея избавителемъ отъ ига и позора. Склонясь на его плечо, она плакала непритворными слезами; давъ полную свободу движеніямъ своего сердца, она, я готовъ утверждать, была прекраснѣе, чѣмъ во все время этой исторіи. На этотъ разъ она не упала въ обморокъ; она шла домой, нѣжно склонясь на руку своего кузена, — и въ теченіе ночи, можетъ статься, не разъ вскрикнула подъ вліяніемъ нервнаго разстройства; мадамъ Бернштэйнъ спала крѣпкимъ сномъ и ничего не слышала.

— Вы свободны! — было первыми словами Гарри. — Бетти, подай милэди шляпку и кардиналку. — Мистеръ Самсонъ, на квартирѣ у меня мы выкуримъ вмѣстѣ по трубкѣ табаку, — это освѣжитъ меня послѣ дороги.

Кастльвудскій священникъ, въ свою очередь обладавшій значительнымъ запасомъ чувствительности, былъ чрезвычайно тронутъ; онъ плакалъ; взявъ руку Гарри, онъ цаловалъ ее и молилъ небо низпослать благословеніе на великодушнаго своего молодаго патрона. Мистеръ Варрингтонъ испытывалъ невыразимое удовольствіе. Отрадно для души оказать помощь страдальцу или бѣдняку; еще отраднѣе превратить горесть въ радость. Молодой нашъ рыцарь былъ безпредѣльно счастливъ; съ гордостію и восхищеніемъ шелъ онъ подлѣ своей освобожденной принцессы. Его собственныя чувства предупреждали его, и въ видѣ прелестнѣйшихъ геніевъ съ добрыми глазами и улыбками рѣзвились передъ нимъ, облачали его въ одѣяніе славы, бросали цвѣты по его дорогѣ, звуками трубъ и гобоевъ возвѣщали привѣтствіе, — провозглашали: се грядетъ побѣдоносецъ! — раздайтесь и падите ницъ передъ героемъ! Его вводили въ царскіе чертоги, сажали въ залѣ самодовольствія на подушки комфорта. А еще подвигъ, который онъ совершилъ, можно сказать, совершенно ничтожный. Гарри сдѣлалъ доброе дѣло, ни больше, ни меньше. Ему стоило только запустить руку въ карманъ и съ помощію вынутаго оттуда талисмана, — прогнать дракона, охранявшаго ворота темницы, и заставить тирана бросить сѣкиру, занесенную надъ головой бѣдной лэди Маріи. — Впрочемъ, если тщеславіе Гарри увеличилось при этомъ случаѣ въ своемъ объемѣ, то, пожалуйста, не обращайте на это вниманія: у него доброе сердце; онъ вывелъ изъ тюрьмы двухъ несчастныхъ и извлекъ изъ глазъ ихъ слезы умиленія и счастія. — Если въ этотъ вечеръ онъ немного и важничаетъ, заносится передъ своимъ домашнимъ священникомъ, и съ видомъ отъявленнаго дэнди говоритъ о лордѣ Марчѣ, о клубѣ Вайтъ, о балахъ Олмака, — то изъ этого еще не слѣдуетъ, что онъ не заслуживаетъ нашего расположенія.

Мистеръ Самсонъ не переставалъ показывать видъ, что онъ до глубины души тронутъ великодушіемъ своего патрода. Этотъ человѣкъ имѣлъ натуру, подѣйствовать на которую не требовалось особенныхъ усилій; душа его чрезвычайно быстро воспринимала печаль, радость, слезы, признательность, смѣхъ, ненависть, расположеніе. Въ качествѣ проповѣдника онъ до такой степени вышколилъ свои чувства, что они приносили ему большую пользу; съ помощію ихъ ему не трудно было принимать на себя во всякое время какую угодно роль. Въ случаѣ надобности, онъ плакалъ непритворными слезами, зная, что какъ нельзя легче могъ вызвать ихъ на свои глаза. Онъ любилъ васъ, пока оставался съ вами; выражалъ мучительную скорбь и мѣшалъ слезы свои съ слезами вдовъ и сиротъ; встрѣчаясь съ Джекомъ, онъ отправлялся съ нимъ въ ближайшую таверну и тамъ за бутылкой вина хохоталъ и кричалъ. Онъ очень охотно давалъ деньги въ долгъ, но никогда не платилъ своихъ долговъ. Въ этотъ вечеръ онъ былъ олицетвореніемъ лести и признательности къ мистеру Варрингтону. Нашъ несчастный счастливый юноша, быть можетъ, во всемъ Лондонѣ не могъ бы встрѣтить болѣе опаснаго товарища.

Въ этотъ вечеръ Самсонъ былъ настроенъ къ признательности и полонъ энтузіазма къ благодѣтелю, освободившему его изъ темницы. Его восхищеніе расло и ширилось съ каждымъ стаканомъ. Онъ восхвалялъ Гарри, какъ добрѣйшаго и благороднѣйшаго человѣка; а нашъ простосердечный, недальновидный юноша принималъ эти похвалы за чистую монету.

— Младшая отрасль нашей фамиліи, съ гордымъ видомъ сказалъ мистеръ Гарри: — поступаетъ съ вами по-нищенски; но, клянусь Юпитеромъ, Самсонъ, мой другъ, я помогу вамъ!

Въ извѣстный періодъ бургонскаго возбужденія Гарри любилъ распространяться о щедрости своей фамиліи.

— Я очень радъ, что имѣлъ возможность помочь вамъ въ затруднительномъ вашемъ положеніи. Пожалуйста, Самсонъ, я васъ прошу, въ крайнихъ случаяхъ всегда расчитывайте на меня. Помнится, вы говорили, что у васъ есть сестра въ какомъ-то пансіонѣ? — Вамъ, можетъ быть, нужны деньги для нея. Вотъ небольшая ассигнація, которая поможетъ вамъ заплатить за ея содержаніе.

И щедрый молодой человѣкъ передалъ кастльвудскому священнику небольшую ассигнацію. Это обстоятельство снова вызвало слезы на глаза чувствительнаго пастыря. Великодушіе Гарри поражало его въ самое сердце.

— Мистеръ Варрингтонъ, сказалъ онъ, отодвигая отъ себя ассигнацію: — я…. не заслуживаю вашей милости, — клянусь Георгомъ, не заслуживаю!

Въ подтвержденіе словъ своихъ, мистеръ Самсонъ произнесъ нѣсколько проклятій.

— Вздоръ! сказалъ Гарри. — У меня этой дряни довольно. Въ проклятомъ бумажникѣ, который я потерялъ на прошлой недѣли, вовсе не было денегъ.

— Вы говорите правду, сэръ. — Дѣйствительно, тамъ вовсе не было денегъ, сказалъ мистеръ Самсонъ, поникнувъ головой.

— Какъ! — А вы почему это знаете? спросилъ молодой джентльменъ.

— Знаю потому, что я бездѣльникъ. Я не стою вашей милости. Я сказалъ, что не стою. Въ тотъ вечеръ, когда вы пили такъ много вина въ гостинницѣ Барбо, этотъ бумажникъ нашелъ я.

— И прочитали письма? спросилъ мистеръ Варрингтонъ, вспыхнулъ и выпрямился во весь ростъ.

— Я не извлекъ изъ нихъ того, что не было бы мнѣ извѣстно, сказалъ священникъ. — Васъ окружали люди, въ которыхъ вы не подозрѣвали шпіоновъ, отъ которыхъ вы, no молодости и по простосердечію, не имѣли возможности скрыть своей тайны.

— Такъ неужели же исторіи о лэди Фанни, о кузенѣ Виллѣ и его продѣлкахъ справедливы? спросилъ Гарри.

— Къ сожалѣнію, справедливы, — съ глубокимъ вздохомъ сказалъ полковникъ. — Кастльвудскій домъ былъ несчастливъ съ тѣхъ поръ, какъ отъ него отдѣлилась старинная отрасль.

— Сэръ, надѣюсь, вы не осмѣлитесь произнесть слово оскорбленія противъ милэди Маріи! вскричалъ Гарри.

— О, ни за какія благополучія въ свѣтѣ! — сказалъ мистеръ Самсонъ, искоса посмотрѣвъ на молодаго своего друга. — Я могу только думать, что она слишкомъ стара для васъ, — могу сожалѣть, что вамъ не суждено было выбрать подругу, которая бы соотвѣтствовала вашему возрасту, — несмотря на то, я не отвергаю, что лэди Марія на видъ очень молода, и къ тому же имѣетъ всѣ прекрасныя качества.

— Она слишкомъ стара, Самсонъ, — это я знаю, сказалъ мистеръ Варрингтонъ, принявъ величественную осанку: — но я далъ ей, слово, и притомъ, вы сами видите, какъ нѣжно она меня любитъ. Идите же принесите мнѣ письма, которыя вы нашли, и доставьте мнѣ возможность простить васъ за утайку.

— Благодѣтель мой! — доставьте мнѣ возможность простить себя самого! — вскричалъ мистеръ Самсонъ и вышелъ изъ комнаты, оставивъ благодѣтеля бесѣдовать съ бутылкой.

Спустя нѣсколько времени, онъ явился весьма блѣдный.

— Что съ вами сдѣлалось, сэръ? съ повелительнымъ видомъ спросилъ Гарри.

Самсонъ подалъ бумажникъ.

— При немъ одинъ только вашъ вензель, сэръ, — сказалъ Самсонъ.

— Вензель моего брата, поправилъ Гарри: — этотъ бумажникъ подаренъ мнѣ Джоржемъ.

— Я держалъ его въ сундукѣ подъ замкомъ и видѣлъ его тамъ не дальше, какъ сегодня по утру, за нѣсколько часовъ до ареста. Бумажникъ цѣлъ, но письма исчезли. Сундукъ и чемоданъ мой обысканы, и я, несчастный, я преступникъ, я не въ состояніи возвратить вамъ вашей собственности, которою завладѣлъ позорнымъ образомъ.

При этихъ словахъ мистеръ Самсонъ представлялъ собою олицетвореніе глубокой горести. Ломая руки, онъ готовъ былъ упасть на колѣни передъ Гарри.

Кто же былъ въ этихъ комнатахъ въ отсутствіи мистера Самсона и мистера Варрингтона? Хозяйка дома клялась всѣмъ священнымъ для нея, что въ нихъ никто не входилъ; въ комнатѣ мистера Варрингтона каждая вещь оставалась на своемъ мѣстѣ; видно было, что къ нимъ никто не прикасался; изъ скуднаго имущества мистера Самсона не пропало ни одной бездѣлушки, исключая писемъ, отсутствіе которыхъ онъ такъ горько оплакивалъ.

Кому встрѣтилась надобность въ нихъ? Лэди Маріи? Но это бѣдное созданіе находилось подъ арестомъ въ теченіе цѣлаго дня, и само собою разумѣется, въ то время, когда случилась покража.

Не было ни малѣйшаго основанія обвинять ее въ похищеніи писемъ. Таинственная поѣздка Кэза въ Лондонъ, знакомство Кэза съ башмачникомъ, въ домѣ котораго Самсонъ квартировалъ въ Лондонѣ, а также знакомство его со всѣми секретными дѣлами фамиліи Эсмонда, эти два обстоятельства внезапно мелькнули въ головѣ мистера Самсона. Принимая ихъ въ соображеніе въ совокупности и отдѣльно, мистеръ Самсонъ невольно находилъ на мысль, что виновницею похищенія была баронесса Бернштэйнъ. Но для чего же было арестовать лэди Марію! — Кастльвудскій священникъ ничего еще не зналъ о письмѣ, котораго лишилась милэди: — бѣдная Марія не считала за нужное открывать ему свою тайну.

Что касается до мистера Гарри, то онъ до такой степени былъ переполненъ самодовольствіемъ по случаю выигрыша тройнаго пари, по случаю освобожденія своихъ друзей и превосходнаго холоднаго ужина, состоявшаго изъ куропатокъ и стараго бургонскаго, которыя услужливый мосьё Барбо распорядился послать на квартиру молодаго джентльмена, что повѣрилъ раскаянію Самсона, взялъ съ него слово быть вѣрнымъ на будущее время, протянулъ свою милостивую руку и даровалъ ему прощеніе.

— Я думаю, я надѣюсь, мистеръ Самсонъ, что вы не измѣните своему слову, величественно сказалъ мистеръ Гарри, когда мистеръ Самсонъ произнесъ торжественную клятву быть съ того времени искреннѣйшимъ, почтительнѣйшимъ другомъ и покорнѣйшимъ его слугою, во всякое время готовымъ умереть за мистера Варрингтона.

— Моя фамилія, продолжалъ Гарри тѣмъ же величественнымъ тономъ: — фамилія Эсмондовъ постоянно имѣла привычку окружать себя преданными друзьями и…. и умѣла ихъ награждать. — Однакожь вы забыли о своемъ винѣ, мистеръ Самсонъ. Какой тостъ угодно вамъ назначить, сэръ?

— Призываю благословеніе неба на домъ Эсмонда Варрингтона! вотъ мой тостъ! вскричалъ священникъ съ непритворными слезами на глазахъ.

— Мы, милостивый государь, принадлежимъ къ старшей отрасли. Дѣдъ мой, Эсмондъ, былъ маркизомъ, сказалъ мистеръ Гарри голосомъ благороднымъ, но не съ совершенно внятнымъ звукораздѣленіемъ. Вотъ вамъ рука моя, Самсонъ…. я прощаю васъ…. Богъ съ вами…. еслибъ вы задолжали втрое болѣе, я бы заплатилъ за васъ. Но что это такъ ярко свѣтитъ сквозь наши ставни? — Не будь я Гарри Варрингтонъ, если это не восходъ солнца! Мы можемъ лечь спать безъ свѣчей, ха, ха, ха!

И, обѣщавъ еще разъ благодѣтельствовать кастльвудскому священнику, молодой человѣкъ отправился спать.

Около полудня мадамъ де Бернштэйнъ послала слугу сказать, что она была бы очень рада, еслибы мистеръ Гарри пожаловалъ къ ней и выпилъ бы съ ней вмѣстѣ чашку шеколаду. При этомъ приглашеніи молодой человѣкъ не могъ не встать съ постели и не отправиться въ квартиру тетки. Она замѣтила, разумѣется, не безъ удовольствія, улучшенія въ его тоалетѣ. Несмотря на кратковременное пребываніе въ Лондонѣ, Гарри успѣлъ заглянуть къ двумъ-тремъ портнымъ и, по рекомендаціи лорда Марча, сдѣлать нѣкоторыя покупки у его поставщиковъ и знакомыхъ магазинщиковъ.

Тетушка Бернштэйнъ называла его своимъ «ненагляднымъ» и не знала, какъ выразить свою благодарность за его благородство и великодушіе въ отношеніи къ милой Маріи. Каковъ ударъ былъ для нея, когда ея родную племянницу арестовали въ церкви! — Но еще чувствительнѣе быль ударъ въ пятницу вечеромъ, когда она, проигравъ лэди Ярмутъ триста фунтовъ стерлинговъ, очутилась, какъ ракъ на мели!

— Я была принуждена, сказала баронесса, послать Кэза къ моему Лондонскому агенту за деньгами… мнѣ нельзя было бы выѣхать изъ Тонбриджа, не уплативъ ея долга.

— Значитъ Кэзъ уѣхалъ въ Лондонъ? сказалъ мистеръ Гарри.

— Безъ сомнѣнія: баронесса Бернштэйнъ не можетъ сказать, что у нея нѣтъ денегъ. Не можешь ли ты одолжить мнѣ, дитя мое?

— Я могу удѣлить вамъ не болѣе двадцати двухъ фунтовъ, сказалъ Гарри съ яркимъ румянцемъ. До полученія денегъ изъ Виргиніи, у меня остается только сорокъ четыре фунта. Я купилъ лошадей, платье, и вообще поистратился.

— И помогъ своимъ бѣднымъ родственникамъ, щедрый великодушный мальчикъ! — Нѣтъ, мой другъ, мнѣ не нужно твоихъ денегъ. Я сама могу подарить тебѣ небольшую сумму. Вотъ тебѣ, шалунъ, вексель на моего агента въ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ! Иди, мотай его и будь веселъ! Я увѣрена, что твоя мать поквитается со мной, хотя она меня и не любитъ.

Баронесса казалась растроганною; она протянула руку, которую юноша осыпалъ горячими поцалуями.

— Твоя мать не любитъ меня, зато меня любилъ нѣкогда отецъ твоей матери. Помни, мой другъ, что въ случаѣ нужды ты можешь во всякое время обратиться ко мнѣ.

Въ изъявленіи нѣжности и участія никто, мнѣ кажется, не могъ сравниться съ Беатриксой Бернштэйнъ, особливо въ тѣ минуты, когда проявлялось въ ней къ этому расположеніе.

— Я не въ силахъ не любить тебя, дитя мое, продолжала она: — и въ тоже время такъ сердита на тебя, что у меня едва достаетъ терпѣнія говорить съ тобой. Ты таки рѣшительно намѣренъ жениться на лэди Маріи, которая чуть ли не старше твоей матери? Что скажетъ мадамъ Эсмондъ? — Почемъ знать, она можетъ прожить триста лѣтъ и тогда вамъ не на что будетъ содержать себя.

— Послѣ смерти несчастнаго брата, я получаю отъ отца капиталъ въ десять тысячъ фунтовъ; а это что нибудь да значитъ, сказалъ Гарри.

— Процентовъ съ этого капитала вамъ недостаточно будетъ на карты.

— Мы должны будемъ отказать себѣ въ этомъ удовольствіи.

— Подобная уступка едва ли возможна для Маріи. — Для игры она согласится заложить кафтанъ съ твоихъ плечь. Эта страсть течетъ въ жилахъ всей фамиліи моего брата, даже въ моихъ жилахъ; въ этомъ я признаюсь откровенно. Я предупреждала тебя. Я просила тебя не сближаться съ ними, и вотъ двадцатилѣтній юноша даетъ слово женщинѣ сорока двухъ лѣтъ! — пишетъ письма и на колѣняхъ дастъ клятвенное обѣщаніе, написанное кровью своего сердца, не жениться ни на комъ, кромѣ обожаемой своей кузины, лэди Маріи Эсмондъ. О! это жестоко, это ужасно!

— Праведное небо! Мадамъ, кто показалъ вамъ мое письмо? спросилъ Гарри, и лицо его снова покрылось румянцемъ.

— Случай. Марія упала въ обморокъ, когда полицейскіе агенты объявили ей объ арестѣ. Бреттъ должна была разшнуровать ее; и когда унесли ее, бѣдняжку, мы нашли на полу небольшой медальонъ, который я открыла, вовсе не зная, что въ немъ заключалось. Оказалось, что въ немъ хранилось драгоцѣнное письмо мистера Гарри Варрингтона. Вотъ и медальонъ.

Сердце бѣднаго Гарри судорожно сжалось. Боже мой! почему она не уничтожила его? подумалъ онъ.

— Позвольте, я отдамъ его Маріи, сказалъ онъ, протягивая руку къ медальону.

— Другъ мой, я сожгла это нелѣпое письмо, сказала старая лэди. — Если ты вздумаешь измѣнить мнѣ, то, конечно, я должна принять на себя всю вину. Если ты вздумаешь написать другое письмо, я не могу удержать тебя отъ этого. Но, въ первомъ случаѣ, Гарри Эсмондъ, лучше будетъ никогда намъ не видѣться. Сохранишь ли ты мою тайну? Хочешь ли ты повѣрить старухѣ, которая любитъ тебя и знаетъ свѣтъ лучше, чѣмъ ты? Я говорю тебѣ, если ты исполнишь свое ребяческое, ни съ чѣмъ несообразное обѣщаніе, то тебя, навѣрное, постигнетъ несчастіе и гибель. Ну согласись, что можетъ быть хорошаго, если подобный тебѣ юноша находится въ рукахъ коварной свѣтской женщины, которая дѣлаетъ изъ него игрушку? Опутавъ своими сѣтями, она вынудила у тебя это обѣщаніе, но ея путы разрываетъ твоя тетка и даетъ тебѣ свободу. Не хочешь пользоваться этой свободой, — оставайся въ сѣтяхъ. Помни же, Гарри! только попробуй измѣнить мнѣ!

— Я не сержусь на васъ, тетушка…. хотя бы и хотѣлъ разсердиться, сказалъ мистеръ Варрингтонъ въ чрезвычайномъ волненіи. — Изъ всего, что вы сказали мнѣ, я не повторю ни слова.

— Марія тоже не скажетъ ни слова, — замѣть это! съ горячностью вскричала старая лэди. — Она не признается въ томъ, что потеряла письмо. Она будетъ говорить, что письмо твое находится при ней.

— Все же я знаю, я увѣренъ, что она меня любитъ; вамъ надо было бы видѣть ее вчера вечеромъ, взволнованнымъ голосомъ сказалъ Гарри.

— Нужно ли разсказывать тебѣ темную исторію моихъ ближайшихъ родственниковъ? произнесла баронесса, подавляя слезы. — Дитя мое, ты не знаешь подробностей ея прошедшей жизни!

— Нѣтъ, я не долженъ, я не хочу ихъ знать! вскричалъ Гарри, вставая съ мѣста. — Не хочу знать ни изъустно, ни письменнно. Я далъ слово, и все кончено. Въ Англіи, быть можетъ, позволительно играть подобными вещами, но виргинскіе джентльмены не нарушаютъ своихъ обѣщаній. Если Марія не отдастъ мнѣ слова моего назадъ, я долженъ сдержать его, долженъ принадлежать ей. Если мы несчастны теперь и будемъ, что очень возможно, несчастными впослѣдствіи, то я возьму ружье на плечо и поступлю въ войско прусскаго короля, — а нѣтъ, то пуля положитъ конецъ моему существованію.

— Послѣ этого я ничего не имѣю сказать вамъ. Потрудитесь, пожалуйста, позвонить вонъ въ тотъ колокольчикъ. Желаю вамъ добраго утра, мистеръ Варрингтонъ.

Старая лэди, сдѣлавъ величавый книксенъ, взяла черепаховую трость и, опираясь на нее, направилась было къ выходу изъ комнаты. Но, сдѣлавъ первый шагъ, она приложила руку къ сердцу, снова опустилась на софу и заплакала слеіами непритворными, которыя давнымъ давно не катились изъ глазъ Беатриксы Эсмондъ.

Гарри былъ сильно разстроганъ. Онъ опустился на колѣна передъ старой теткой и цаловалъ ее холодную руку. По привычкѣ, безъ всякаго обмана и хитрости, онъ говорилъ ей, какъ глубоко чувствовалъ ея любовь и какъ дурно платилъ за нее.

— О, тетушка! вы не знаете, какимъ негодяемъ я считаю себя. Когда вы сказали мнѣ, что письмо сожжено, о! мнѣ стыдно даже вспомнить, до какой степени я обрадовался.

Сказавъ это, Гарри прильнулъ губами къ холодной рукѣ баронессы и старался отогрѣть ее своими поцалуями. Баронесса чувствовала, что изъ глазъ Гарри горячія слезы падали одна за другой. Она любила этого юношу. Въ теченіе полу столѣтія, быть можетъ въ теченіе всей своей жизни, едва ли испытывала она ощущеніе столь нѣжное и столь чистое. Затвердѣлое сердце ея сдѣлалось мягкимъ, какъ воскъ. Она положила обѣ руки на плечи Гарри и слегка поцаловала его голову.

— Ты не скажешь ей, дитя мое, о моемъ поступкѣ? сказала баронесса.

— Никогда! никогда!

Въ этотъ моментъ, на призывъ колокольчика, въ комнату вошла степенная мистриссъ Бреттъ и увидѣла сантиментальное положеніе, въ которомъ находились и племянникъ и тетка.

ГЛАВА XVI,
ВЪ КОТОРОЙ ГАРРИ УПЛАЧИВАЕТЪ СТАРЫЕ ДОЛГИ И ДѢЛАЕТЪ НОВЫЕ.

Наши тонбриджскіе друзья не нашутку начали скучать на минеральныхъ водахъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и серьёзно думать объ отъѣздѣ. Съ наступленіемъ осени мадамъ Бернштэйнъ рѣшилась удалиться въ Батъ. Тамъ было и болѣе картъ, и болѣе общества, и болѣе жизни. По пути она намѣревалась навѣстить нѣкоторыхъ своихъ друзей, жившихъ въ провинціи. Гарри весьма неохотно далъ обѣщаніе ѣхать въ Кастльвудъ съ лэди Маріей и кастльвудскимъ священникомъ. Имъ еще разъ привелось проѣзжать мимо Оакгорстской деревни, мимо гостепріимнаго дома, въ которомъ Гарри былъ принятъ какъ родной. Марія дѣлала столько колкихъ замѣчаній объ оакгорстскихъ дамахъ, объ ихъ чепчикахъ, которые онѣ надѣвали на Гарри, объ очевидномъ желаніи матери завладѣть имъ для одной изъ дочерей, что мистеръ Варрингтонъ съ замѣтнымъ неудовольствіемъ сказалъ, что онъ проѣдетъ, не заглянувъ въ двери своихъ друзей, которыхъ милэди не любила и надъ которыми смѣялась. Вечеромъ, въ гостинницѣ, гдѣ они остановились, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Оакгорста, Гарри былъ необыкновенно угрюмъ и молчаливъ. За ужиномъ улыбки милэди Маріи не произвели на Гарри желаемаго дѣйствія; ея слезы (во всякое время готовыя къ услугамъ лэди Маріи) нисколько не смягчили мистера Варрингтона; на нѣжные ея вопросы онъ отвѣчалъ отрывисто, и милэди принуждена была отправиться на покой, ни разу не побывавъ tête-à-tête съ своимъ кузеномъ. Этотъ недогадливый мистеръ Самсонъ, какъ будто по приказанію, оставался въ комнатѣ. Неужели и въ самомъ дѣлѣ Гарри отдалъ приказаніе Самсону не выходить изъ комнаты? Марія удалилась съ глубокимъ вздохомъ. Гарри сдѣлалъ холодный поклонъ и передалъ кузину на попеченіе служанки и домохозяйки.

Но что за лошадь помчалась со двора гостинницы, спустя десять минутъ послѣ того, какъ лэди Марія удалилась въ свою комнату? Черезъ часъ послѣ ухода лэди Маріи изъ столовой, мистриссъ Бетти вошла въ эту комнату за флакономъ милэди и увидѣла, что Самсонъ одиноко курилъ трубку. Мистеръ Варрингтонъ пошелъ спать, или, можетъ быть, вышелъ подышать чистымъ воздухомъ и прогуляться при лунномъ свѣтѣ, — почему ему знать, куда дѣвался мистеръ Гарри, отвѣчалъ Самсонъ на вопросы горничной. На слѣдующее утро мистеръ Варрингтонъ готовъ былъ двинуться въ путь и занять мѣсто подлѣ кареты лэди Маріи. Но лицо его было угрюмо, онъ все еще находился въ мрачномъ расположеніи духа. Во всю дорогу онъ не сказалъ ей почти ни слова.

— Боже мой! должно быть баронесса сказала ему, что похитила его письмо! подумала лэди Марія.

Дѣло въ томъ, что въ то время, когда они вышли изъ кареты и пѣшкомъ поднимались на крутой пригорокъ, лежавшій миляхъ въ трехъ отъ Оакгорста, по Вестергемской дорогѣ, лэди Марія Эсмондъ, склонясь на руку нѣжно любимаго юноши, щебетала ему на ухо самыя сантиментальныя клятвы, увѣренія и выраженія пламенной любви. Но вмѣстѣ съ тѣмъ; какъ порывы нѣжности ея дѣлались сильнѣе и сильнѣе, Гарри становился холоднѣе и холоднѣе. Когда она заглянула ему въ лицо, — на ея лицо, искуственно-свѣжее и румяное, упали косвенные лучи солнца и обнаружили черты и морщины сорокалѣтняго возраста. Бѣдный Гарри почувствовалъ невыносимую тяжесть отъ руки, которая опиралась на его руку, и вовсе не находилъ удовольствія въ вечерней прогулкѣ по пригорку. Одна мысль, что это бремя будетъ тяготить его во всю жизнь, приводила его въ ужасъ! Передъ нимъ открывалась мрачная перспектива: онъ въ душѣ проклиналъ и прогулки при лунномъ свѣтѣ, и лѣтніе теплые вечера, и горячее вино, которые заставило дать клятву, поставившую его въ безвыходное положеніе.

Похвалы и восторги Маріи выводили его изъ терпѣнія. Бѣдняжка декламировала отрывки изъ театральныхъ пьесъ, которыя такъ близко относились къ ея положенію, и вообще употребляла всѣ усилія, чтобы очаровать своего молодаго героя. Снова она называла его своимъ рыцаремъ, своимъ Генрико, своимъ избавителемъ, и клялась, что его Молинда останется вѣрною ему до гроба. Она льнула къ нему. О дитя мое, говорила она, глядя ему въ лицо: не здѣсь ли (указывая на грудь) хранится твой прекрасный образъ, локонъ твоихъ драгоцѣнныхъ волосъ, нѣсколько словъ писанныхъ твоею драгоцѣнною рукою? — Они пойдутъ со мной въ могилу, — да, пойдутъ! — если только Генрико рѣшится покинуть свою Молинду! Слова эти заключены были глубокимъ вздохомъ.

Но представляется странная несообразность. Мадамъ Бернштэйнъ отдала Гарри маленькій шелковый кошелекъ; она сожгла и волосы и записку, которыя заключались въ кошелькѣ, — а между тѣмъ Марія утверждала, что они все еще хранились у ея сердца! Поэтому-то при содроганіи Гарри, при внезапномъ движеніи, которое онъ сдѣлалъ, какъ будто стараясь сбросить съ своей руки тяготившую руку спутницы, лэди Марія въ первый разъ почувствовала угрызеніе совѣсти по тому случаю, что сказала ложь, или вѣрнѣе потому, что другіе замѣтили ложь въ ея словахъ, — а это весьма основательная причина для раскаянія. Впрочемъ, — Боже мой! если бы нѣкоторые люди вздумали раскаяваться во лжи, имъ бы пришлось во всю свою жизнь ходить во вретищахъ и посыпать главы свои пепломъ.

По пріѣздѣ въ Кастльвудъ расположеніе духа мистера Гарри нисколько не улучшилось. Милорда не было дома; — единственнымъ членомъ фамиліи, котораго Гарри засталъ, былъ мистеръ Вилль; онъ возвратился съ охоты въ то самое время, когда карета и кавалькада подъѣхала къ воротамъ. Увидѣвъ молодаго виргинца и замѣтивъ его мрачный видъ, съ которымъ онъ поздоровался, Вилль поблѣднѣлъ.

Несмотря на то, онъ заблагоразсудилъ придать лицу своему любезное выраженіе, особливо за ужиномъ, въ присутствіи лэди Маріи, гдѣ разговоръ при самомъ началѣ отличался не столько одушевленіемъ, сколько вѣжливостью. — Вѣроятно мистеръ Вилль бывалъ на скачкахъ? — Даже на многихъ. Мистеръ Варрингтонъ выразилъ надежду, что кузенъ его довольно удачно держалъ на этихъ скачкахъ пари. — Весьма удачно.

— И вѣроятно вы привели назадъ мою лошадь въ совершенной сохранности? — продолжалъ мистеръ Варрингтонъ.

— Вашу лошадь? какую?

— Мою! рѣзко отвѣчалъ мистеръ Гарри.

— Рѣшительно не понимаю васъ, сказалъ Вилль.

— Темнобурую, на которую я игралъ съ вами и которую выигралъ наканунѣ того дня, когда вы на ней уѣхали, — суровымъ тономъ сказалъ мистеръ Варрингтонъ. — Вы должны помнить эту лошадь, мистеръ Эсмондъ.

— Мистеръ Варрингтонъ, я совершенно помню, что проигралъ вамъ лошадь, которую мой грумъ привелъ къ вамъ въ день вашего отъѣзда.

— Въ нашей игрѣ принималъ участіе и мистеръ Самсонъ. — Мистеръ Самсонъ, не угодно ли вамъ быть судьей между нами? — сказалъ Гарри, смягчая тонъ.

— Въ такомъ случаѣ я обязанъ сказать, что мистеръ Варрингтонъ игралъ на темнобурую, — отвѣчалъ мистеръ Самсонъ.

— Вѣдь я же и прислалъ темнобурую, — съ усмѣшкою сказалъ мистеръ Вилль.

— Которую я продалъ за тридцать шиллинговъ, сказалъ мистеръ Варрингтонъ, сохраняя хладнокровіе.

Вилль хотѣлъ подшутить.

— Тридцать шиллинговъ! — да это чертовски славная цѣна за хромоногую старую лошадь. Ха, ха!

— Ни слова больше. У насъ шелъ разговоръ о пари, милая лэди Марія. Не прикажете ли еще цыпленка?

Пока лэди Марія оставалась въ столовой, мистеръ Варрингтонъ старался быть какъ нельзя болѣе любезнымъ и веселымъ. Когда она встала съ тѣмъ, чтобы удалиться, Гарри проводилъ ее до дверей, которыя и затворилъ за ней съ самымъ вѣжливымъ поклономъ. Простоявъ съ минуту на мѣстѣ, онъ приказалъ слугамъ удалиться. Когда приказаніе его было исполнено, онъ затворилъ тяжелую дверь, заперъ ее и ключъ положилъ въ карманъ.

Мистеръ Вилль, сидѣвшій за стаканомъ пунша и отъ времени до времени бросавшій вопросительные взгляды на кузена, при звукѣ замочной задвижки, спросилъ, къ чему это дѣлаетъ мистеръ Варрингтонъ? разумѣется прибавивъ нѣсколько сильныхъ выраженій, которыми обыкновенно приправлялъ свой разговоръ.

— Я полагаю, что тутъ будетъ ссора, сказалъ мистеръ Варрингтонъ ласковымъ тономъ: — и потому этой сволочи нѣтъ надобности быть свидѣтелями несогласій между ихъ господами.

— Желалъ бы я знать, кто намѣренъ здѣсь ссориться? спросилъ Вилль, поблѣднѣвъ и схвативъ ножъ.

— Мистеръ Самсонъ, вы были свидѣтелемъ, когда я проигрывалъ мистеру Виллю пятьдесятъ гиней за его темно-бурую лошадь?

— Извините, я ставилъ на карту просто лошадь! проревѣлъ мистеръ Вилль.

— Хотя я и пріѣхалъ изъ Виргиніи, но не такой еще дуракъ, за какого вы меня принимаете, возразилъ мистеръ Варрингтонъ, и снова повторилъ вопросъ: — мистеръ Самсонъ, были ли вы свидѣтелемъ, когда я игралъ съ Вильямомъ Эсмондомъ, эсквайромъ, и ставилъ пятьдесятъ гиней противъ его темно-бурой лошади?

— Я долженъ признаться въ этомъ, сказалъ священникъ, бросивъ на брата своего лорда умилительный взглядъ.

— Но я въ этомъ не признаюсь, съ принужденнымъ смѣхомъ сказалъ мистеръ Вилль.

— Да, потому что для васъ все равно и лгать и обманывать, сказалъ мистеръ Варрингтонъ, подходя къ кузену. Посторонитесь, мистеръ Самсонъ! Будьте теперь свидѣтелемъ другой игры! Вы, мистеръ Вилль, настоящій….

Мы не можемъ повторить слова, слѣдовавшаго за словомъ "настоящій, " тѣмъ болѣе, что при этомъ восклицаніи милый кузенъ Вилль пустилъ бутылкой въ голову мистера Варрингтона, который такъ удачно отвернулся, что пущенный снарядъ пролетѣлъ черезъ всю комнату, прорвалъ на портретѣ одного изъ Эсмондовъ лицо, ударился въ стѣну и пролилъ на лицо священника и его пышный парикъ цѣлую кружку портвейна.

— Праведное небо! — джентльмены, умоляю васъ, — успокойтесь, вскричалъ мистеръ Самсонъ, обагренный портвейномъ….

Но джентльмены на нѣсколько минутъ совершенно забыли заповѣдь, повелѣвающую любить другъ друга. Послѣ перваго неудачнаго выстрѣла, мистеръ Эсмондъ схватилъ ножикъ съ серебряной ручкой и уже занесъ его на кузена, но Гарри не даромъ бывалъ въ Мерибонѣ и не даромъ любовался тамъ кулачными бойцами. Лѣвой рукой своей онъ ловко отпарировалъ поднятую на него правую руку и нанесъ быстрый ударъ по носу Эсмонда. Ударъ этотъ заставилъ несчастнаго Вилля отлетѣть къ дубовой стѣнѣ и зажегъ въ глазахъ его тысячи иллюминацій. Ловкій антагонистъ въ мгновеніе ока оттолкнулъ подъ столъ ножикъ, который выпалъ изъ рукъ Вилля въ минуту его паденія.

Вилль тоже бывалъ въ Мерибонѣ и на другихъ аренахъ кулачнаго боя, и потому, задыхаясь отъ бѣшенства, и съ глазами, принявшими надъ окровавленнымъ носомъ звѣрское выраженіе, нагнулъ голову и въ видѣ разъяреннаго барана бросился на своего врага, выбравъ желудокъ цѣлью для удара.

Этотъ маневръ былъ знакомъ мистеру Гарри; онъ его видѣлъ въ Мерибонѣ и въ имѣньи своей матери между неграми, которые встрѣчались на поединкѣ, какъ два ядра, пущенныя другъ противъ друга, и побѣда, разумѣется, оставалась на сторонѣ того, чья голова оказывалась крѣпче. Въ то же время Гарри видѣлъ и наблюдалъ, до какой степени бѣлые усовершенствовали этотъ способъ. Отвернувшись въ сторону, онъ нанесъ въ правое ухо своего врага такой сильный ударъ, что Вилль щелкнулся головой о массивный дубовый столъ и безъ чувствъ повалился на полъ.

— Мистеръ Самсонъ, вы должны засвидѣтельствовать, что бой происходилъ благороднымъ образомъ! сказалъ мистеръ Варрингтонъ, дрожа всѣмъ тѣломъ отъ сильнаго волненія, хотя онъ и старался быть спокойнымъ и казаться хладнокровнымъ. Вынувъ ключъ изъ кармана, онъ отворилъ дверь, за которой собралось уже трое-четверо слугъ. Трескъ разбитой бутылки, крикъ, восклицанія, проклятія, говорили имъ, что въ столовой происходила какая нибудь бурная сцена. Они вошли и увидѣли двѣ жертвы, облитыя чѣмъ-то краснымъ — мистера Самсона въ портвейнѣ и Вильяма Эсмонда, эсквайра, распростертаго на полу, въ потокахъ своей крови.

— Мистеръ Самсонъ засвидѣтельствуетъ, что я дрался, какъ слѣдуетъ благородному человѣку, и что первый ударъ былъ нанесенъ мистеромъ Эсмондомъ, сказалъ Варрингтонъ. Разстегните ему кто нибудь галстухъ, а то пожалуй еще умретъ. Самбо, достань шниперъ и пусти ему кровь. Нѣтъ, впрочемъ, подожди! Онъ приходить въ чувство! Приподними его и скажи, чтобы вымыли полъ.

И дѣйствительно, спустя нѣсколько времени, мистеръ Вилль пришелъ въ себя. Сначала глаза его блуждали, или вѣрнѣе, хотя и совѣстно сказать, одинъ глазъ его блуждалъ, потому что другой былъ закрытъ первымъ ударомъ мистера Варрингтона. Но мы все-таки скажемъ: сначала глаза его блуждали; потомъ онъ вздохнулъ, раза два простоналъ и наконецъ очень свободно и внятно произнесъ нѣсколько проклятій.

— Поправляется, — сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

Сантиментальная Бетти вздохнула.

— Спроси его, Гумбо, — не хочетъ ли онъ еще? — продолжалъ Гарри съ холоднымъ юморомъ.

— Масса Гарри говоритъ, не угодно ли вамъ еще? спросилъ Гумбо, наклоняясь надъ распростертымъ джентльменомъ.

— Нѣтъ! будь ты проклятъ, чорный дьяволъ! вскричалъ мистеръ Вилль и съ быстротою молніи ударилъ негра.

— (Я чуть-чуть не откусилъ себѣ языкъ, — объяснялъ впослѣдствіи Гумбо соболѣзнующей Бетти).

— Не нѣтъ, а да! продолжалъ совершенно очнувшійся Вилль. Чортовъ разбойникъ! Почему его никто не вытолкаетъ отсюда пинками?

— Потому что никто не смѣетъ, мистеръ Эсмондъ, сказалъ Варрингтонъ, съ величавымъ видомъ расправляя свои взъерошенныя манжеты.

— Да и никто не захочетъ, проворчали слуги.

Они всѣ любили Гарри, тогда какъ мистеръ Вилль ни отъ кого не слышалъ добраго слова.

— Мы знаемъ, сэръ, что дѣло тутъ чистое. Мистеръ Вилль не въ первый разъ получаетъ такіе гостинцы.

— И не въ послѣдній, надѣюсь, — пронзительнымъ голосомъ вскричала Бетти: — впередъ не будетъ трогать бѣднаго чорнаго джентльмена.

Въ это время мистеръ Вилль поднялся на ноги, отеръ салфеткой окровавленное лицо и побрелъ въ свою спальню.

— Приличіе требуетъ пожелать обществу спокойной ночи. Спокойной ночи, мистеръ Эсмондъ! сказалъ мистеръ Варрингтонъ, рѣдко позволявшій себѣ подсмѣиваться надъ другими; но тѣмъ не менѣе честный юноша, сказавъ эту остроту, находилъ удовольствіе и въ дущѣ смѣялся надъ нею.

— Онъ скажетъ послѣ, когда проспится! возразила Бетти и этимъ вызвала взрывъ смѣха со стороны всѣхъ, кромѣ мистера Вильямса, который удаляясь оставлялъ за собою чорную полосу проклятій, вылетавшую изъ его рта, какъ вылетаетъ дымъ изъ фабричной трубы.

Надо признаться, что остроуміе и желаніе подсмѣяться не покидало мистера Варрингтона и на другое утро. Онъ послалъ записку къ мистеру Виллю, въ которой спрашивалъ, не намѣренъ ли кузенъ его ѣхать въ городъ или куда нибудь въ другое мѣсто? При поѣздкѣ въ Лондонъ, онъ, безъ всякаго сомнѣнія, перепугалъ бы разбойниковъ въ перелѣскѣ Гунсло и представилъ бы собою миловидную фигуру въ шоколатномъ домѣ. Это письмо, я полагаю, мистеръ Вилль принялъ съ обычнымъ своимъ звѣрствомъ и пожелалъ пославшему его отправиться не въ Гунсло, но совсѣмъ въ другое мѣсто.

Во время такого обмѣна любезностей между Виллемъ и Гарри, въ дверь послѣдняго постучалась горничная лэди Маріи и вслѣдъ за тѣмъ явился Гумбо, держа въ рукахъ своихъ, какъ будто выточенное изъ чорнаго дерева, что-то бѣленькое, имѣвшее треугольную форму.

Гарри въ одинъ моментъ угадалъ въ чемъ дѣло.

— Вѣрно, письмо, проворчалъ онъ, сдѣлавъ гримасу.

Молинда привѣтствовала своего Генрико и пр. и пр. и пр. Въ теченіе ночи сонъ ни на минуту не смыкалъ ея глазъ и такъ далѣе, и т. д., и т. д. Хорошо ли спалъ Генрико въ домѣ своихъ предковъ? und so weiter, und so weiter. Не нужно, не должно ссориться и быть такимъ жестокимъ. Но довольно. Я не хочу дѣлать выписки изъ этого письма. О, письма! нѣкогда золотистыя, драгоцѣнныя, вы теперь не болѣе, какъ пожелтѣвшіе листья! Гдѣ тотъ фокусникъ, который сдѣлалъ съ вами эту перемѣну? куда дѣвался вашъ блескъ?

Послѣ скандальной исторіи съ кузеномъ Виллемъ, приличіе и чувство сознанія своего достоинства не позволяло Гарри оставаться въ Кастльвудѣ. Онъ написалъ величественное письмо къ главѣ дома, объяснивъ въ немъ обстоятельства, которыя послужили поводомъ къ ссорѣ; а такъ какъ Гарри пригласилъ кастльвудскаго священника просмотрѣть это посланіе, то, безъ всякаго сомнѣнія, въ немъ не оказалось тѣхъ особенностей въ изложеніи и правописаніи, которыми отличалась въ то время его частная корреспонденція. Гарри поставилъ на видь бѣдной Маріи, что, подбивъ глазъ ея брату и повредивъ ему носъ, невозможно было оставаться въ Кастльвудѣ безъ непріятностей. Лэди Марія принуждена была согласиться, что отсутствіе Гарри, по крайней мѣрѣ на нѣкоторое время, было необходимо. Само собою разумѣется, разлучаясь съ нимъ, она проливала обильные потоки слезъ. Онъ ѣхалъ въ Лондонъ, гдѣ неизбѣжно будетъ встрѣчаться съ дѣвицами и прекраснѣе и моложе ея, но не встрѣтитъ ни одной, ни одной, которая полюбила бы его такъ нѣжно, какъ любила она. Я полагаю, что при этой разлукѣ мистеръ Варрингтонъ не обнаружилъ особенной горести; напротивъ, переѣхавъ черезъ кастльвудскій мостъ, онъ весело крикнулъ на гнѣдыхъ и заставилъ ихъ мчаться по десяти миль въ часъ, напѣвалъ для нихъ свои любимыя пѣсни, кивалъ головой и подмигивалъ хорошенькимъ встрѣчнымъ поселянкамъ, трепалъ за подбородокъ смазливыхъ содержательницъ постоялыхъ дворовъ, — словомъ, его никакъ нельзя было назвать безъутѣшнымъ. Правда, надо и то принять въ соображеніе, что ему хотѣлось скорѣе возвратиться въ Лондонъ, показать себя на улицѣ Сентъ-Джемсъ и въ Нью-Маркетѣ, гдѣ собирались молодые люди большаго свѣта. Ему, только-что отвѣдавшему сладость лондонской жизни, все тонбриджское общество съ его вечерами, посвященными исключительно картамъ, казалось дѣтской забавой.

Но вотъ Гарри снова въ Лондонѣ. Сорокъ четыре фунта стерлинговъ, которыми онъ обладалъ, находясь въ Тонбриджѣ, какъ вода вытекли изъ его кармана, и дальнѣйшая денежная поддержка была необходима. Въ этомъ отношеніи Гарри не унывалъ. Ему и его старшему брату отказано было отцомъ по пяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ, которые предоставлялись въ полное его распоряженіе. Онъ хотѣлъ вынуть изъ этой суммы небольшую часть, которую безъ труда могъ бы пополнить послѣ двухъ-трехъ счастливыхъ шансовъ. Между тѣмъ онъ долженъ былъ жить прилично своему званію, а для этого нужно было объяснить мадамъ Эсмондъ, что такой джентльменъ, какъ Гарри Эсмондъ Варрингтонъ не можетъ держаться въ кругу порядочныхъ людей и являться въ порядочное общество, получая въ годъ ничтожныхъ двѣсти фунтовъ стерлинговъ.

Мистеръ Варрингтонъ остановился, какъ и прежде, въ одномъ изъ бедфордскихъ отелей, но на самое короткое время. Онъ пріискивалъ приличную квартиру въ аристократической части города, наконецъ отъискалъ ее въ улицѣ Бондъ и переселился туда вмѣстѣ съ Гумбо, поставивъ лошадей въ сосѣдней конюшнѣ. Портные, ювелиры и сапожники не замедлили явиться. Не безъ угрызенія совѣсти сложилъ онъ съ себя трауръ и надѣлъ треугольную шляпу съ плюмажемъ и камзолъ, вышитый золотомъ. Гумбо, какъ знатокъ въ искусствѣ коаффера, пустилъ немного пудры въ прекрасные локоны своего господина и убралъ его голову такъ пышно, что ей позавидовалъ бы любой джентльменъ на улицѣ Поллъ-Моллъ. Разъѣзжая по паркамъ въ собственномъ своемъ фаэтонѣ, Гарри очень скоро обратилъ на себя вниманіе публики. Слухи о его несмѣтномъ богатствѣ еще задолго предшествовали ему и, само собою разумѣется, возбудили относительно счастливаго виргинца не малое любопытство.

Не дожидаясь времени, опредѣленнаго для баллотировки въ члены шоколатнаго клуба, милордъ Марчъ записалъ имя своего молодаго пріятеля въ списокъ членовъ клуба. какъ замѣчательнѣйшаго джентльмена, недавно прибывшаго изъ Америки. Въ то время въ Лондонѣ немного еще находилось молодыхъ фешенебельныхъ людей; то съ полномъ карманомъ, при двадцати-лѣтнемъ возрастѣ, молодой человѣкъ можетъ наслаждаться счастіемъ во всякое время, и мистеръ Гарри не замедлилъ воспользоваться такой привилегіей.

Онъ приказалъ мистеру Дрэперу выдать пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ. Ну, что бы сказала бѣдная мать, узнавъ, что этотъ молодой повѣса началъ уже расточать свое наслѣдство? Гарри обѣдалъ въ отелѣ, ужиналъ въ клубѣ, въ который Джекъ Моррисъ отрекомендовалъ его джентльменомъ, находившимся въ столицѣ, приправивъ свою рекомендацію безчисленными похвалами. Жизнь, юность, удовольствіе, все, все представлялось Гарри въ розовомъ свѣтѣ; вино струилось передъ нимъ, и онъ съ жадностью пилъ его. Но видите ли тамъ, на отдаленномъ Западѣ, набожную вдову, возсылающую къ небу теплыя молитвы о сынѣ? За купами деревьевъ въ Оакгорстѣ, быть можетъ, томилось о немъ маленькое нѣжное сердце. Когда Блудный Сынъ пировалъ и расточалъ свое состояніе, тогда вдали отъ него и безъ его вѣдома любовь, сожалѣніе и прощеніе не покидали его ни на минуту.

---

Между неизданными письмами покойнаго лорда Орфорда существуетъ одно, которое нынѣшній ученый издатель, мистеръ Питеръ Куннингэмъ, выбросилъ изъ своей коллекціи, сомнѣваясь, весьма вѣроятно, въ его достовѣрности. Но въ перепискѣ Варрингтона я самъ видѣлъ экземпляръ этого письма, на которомъ четкимъ почеркомъ мадамъ Эсмондъ было надписано: Извѣщеніе мистера Г. Валполя о пребываніи моего сына Гарри въ Лондонѣ и о баронессѣ Тушеръ. Писано къ джентльмену Конуэй.

УЛИЦА АРЛИНГТОНЪ. ВЕЧЕРЪ ПЯТНИЦЫ.

"Дня на два я удаляюсь отъ всѣхъ угожденій нашей строберрійской лэди. Въ теченіе послѣднихъ трехъ недѣль я столько простоялъ на колѣнахъ передъ ней, что, кажется, каждый суставъ въ моемъ тѣлѣ переполненъ ревматизмомъ. Мнѣ вдругъ пришла фантазія побывать въ Лондонѣ, заглянуть въ воксалъ и полюбоваться его диковинками. И то сказать, неужели мнѣ, подобно другимъ взрослымъ дѣтямъ; нельзя позабавиться побрякушками? Неужели, послѣ такого моего долготерпѣнія, вы отказали бы мнѣ въ лакомствахъ и сладкомъ пивѣ, которыя я вздумалъ бы попробовать? Какъ-то недавно Джоржъ Селуэйнъ, Тони Стореръ и вашъ покорнѣйшій слуга взяли шлюпку, чтобы прокатиться до Вестминстера. Кажется, это было во вторникъ? нѣтъ, во вторникъ я находился при ихъ норфолькскихъ сіятельствахъ, которыя только-что пріѣхали изъ Тонбриджа…. это было въ среду. И то не знаю навѣрное. Да и какъ мнѣ знать? Отъ кружки лимонада, выпитаго мною въ клубѣ Вайта, я былъ пьянъ, какъ говорится, мертвецки.

"Во вторникъ норфолькскія сіятельства старались доставить мнѣ удовольствіе, разсказывая о какомъ-то молодомъ ирокезцѣ, чоктайцѣ или виргинцѣ, это все равно, — надѣлавшемъ въ послѣднее время много шуму въ нашей части земнаго шара. — Онъ происходитъ отъ той безславной фамиліи кастльвудскихъ Эсмондовъ, въ которой всѣ мужчины игроки и моты, и всѣ женщины…. нѣтъ я не скажу этого слова, опасаясь, что лэди Эйлесбири прочитаетъ его черезъ ваше плечо. Отецъ мой сказывалъ, что оба покойные лорда получали отъ него пенсію и что послѣдній, считавшійся первымъ красавцемъ въ царствованіе королевы Анны, изъ виконтовъ произведенъ былъ въ графы за заслуги и по ходатайству извѣстной сестры его старухи Бернштэйнъ, вдовы Тушеръ, урожденной Эсмондъ — замѣчательной въ свое время красавицы и фаворитки Карла Стюарта. Она продала моему папа всѣ его тайны и, не имѣя ни малѣйшей привязанности къ Стюартамъ, передалась августѣйшему ганноверскому дому, царствующему въ настоящее время. «Остановится ли когда нибудь языкъ Гораса Вальполя отъ злословія?» спрашиваетъ твоя жена, заглядывая въ это письмо черезъ твое плечо. — Цалую ручку вашего сіятельства. Я нѣмъ. Бернштэйнъ — образецъ добродѣтели. Она не имѣла никакого основанія выходить за мужъ за священника своего отца. Многіе благородные люди смотрятъ на этотъ бракъ съ пренебреженіемъ. Она не стыдилась быть женою мистера Тушера и по смерти его выдти за втораго мужа, какого-то нѣмецкаго барона, котораго изъ лицъ, принадлежащихъ къ ганноверскому двору, никто не видѣлъ. Ярмутъ не питаетъ ни малѣйшей ревности. Эсѳирь и Вагити живутъ въ добромъ согласіи; въ Тонбриджѣ въ теченіе всего лѣта, играя въ карты, онѣ отлично обманывали другъ друга.

"Какое же все это имѣетъ отношеніе къ ирокезцу? — спрашиваетъ милэди. Ирокезецъ тоже находился въ Тонбриджѣ и выигрывалъ, быть можетъ безъ всякаго обмана, огромные куши. Говорятъ, онъ выигралъ у лорда Марча нѣсколько тысячъ — у лорда Марча, который и безъ того такъ много проигрывалъ, — перессорился со всѣми, дрался со всѣми на дуэляхъ, обгонялъ всѣхъ на конскихъ скачкахъ, влюблялся во всѣхъ, кромѣ жены мистера Конуэя, не исключая нынѣшней ея величества, графини Англіи, Шотландіи, Франціи и Ирландіи, королевы Валмодена и Ярмута, которую небо да сохранитъ и по милуетъ!

"Вы знаете это несносное маленькое созданіе, de par le monde, нѣкоего Джека Морриса, который втирается во всѣ лондонскіе дома? Когда мы были въ вокзалѣ, мистеръ Джекъ выразительно кивнулъ намъ головой надъ плечами молодаго человѣка пріятной наружности, на руку котораго онъ опирался и который повидимому былъ восхищенъ очаровательными красотами этого сада. Боже! съ какимъ изумленіемъ смотрѣлъ онъ на фейерверкъ! Съ какимъ восторгомъ рукоплескалъ онъ пѣнію какой-то уродливой разрумяненной старой дѣвы, невыразимо терзавшей мои уши! Ничего не стоющая нитка стекляруса или лоскутокъ яркой матеріи считаются сокровищами въ странѣ ирокезца, и потому диковинки вокзала въ глазахъ этого дикаря были выше всякой цѣны.

"Здѣсь разнесся слухъ, что ирокезецъ одаренъ необыкновеннымъ счастіемъ и называется счастливымъ юношей. Не дальше вчерашняго вечера онъ очень легко выигралъ въ клубѣ Вайта триста фунтовъ стерлинговъ отъ Роккингэма и моего драгоцѣннаго племянника; вотъ почему онъ кричалъ и рукоплескалъ пѣвицѣ; нужно было послушать его въ эти минуты! Я не люблю театръ-маріонетокъ, но, миссъ Конуэй, я никогда не прочь доставить этимъ зрѣлищемъ удовольствіе дѣтямъ! Свидѣтельствую вамъ, милэди, мое почтеніе и надѣюсь, мы съѣздимъ и посмотримъ на эти куклы.

«Когда пѣвица спустилась съ подмостокъ, Джекъ Моррисъ счелъ обязанностію представить ей моего виргинца. Я видѣлъ, какъ онъ раскраснѣлся до самыхъ ушей и сдѣлалъ ей такой изысканный поклонъ, какихъ, клянусь честью, въ индѣйскихъ шалашахъ не увидимъ». «Вѣроятно дикарь принялъ ее за индіаночку, потому-то она ему и понравилась», — сказалъ Джоржъ. — Эта острота, конечно, не можетъ сравниться съ блескомъ фейерверка. — Послѣ того мнѣ показалось, что дикарь и дикарка удалились вмѣстѣ.

"Прошло три часа, какъ мои спутники ничего не ѣли и не пили, и потому мы должны были засѣсть за цыплятъ и за пуншъ, тутъ же, въ вокзалѣ, гдѣ Джоржъ вскорѣ заснулъ, а я, — попуталъ же меня грѣхъ, — вздумалъ разсказывать Тони Стореру все, что зналъ объ этой милой виргинской фамиліи, особливо о предкахъ баронессы Бернштэйнъ, и исторію о другой пожилой красавицѣ изъ этого же семейства, о нѣкоей лэди Маріи, пользовавшейся прекраснымъ расположеніемъ покойнаго принца Валлійскаго. Но что же я сказалъ? — Я не сказалъ и половины того, что мнѣ было извѣстно, — не сказалъ и одной десятой того, что намѣренъ былъ сказать, какъ вдругъ передо мной явился мой дикарь съ пылающимъ лицомъ и въ воинственной позѣ. — Несчастный! За смежной съ нами перегородкой онъ пилъ чистый ромъ!

"Надвинувъ на лицо свою шляпу и ударивъ по шпагѣ рукой, онъ спросилъ, кто изъ насъ злословилъ его фамилію? — спросилъ такъ грозно, что я принужденъ былъ попросить его не дѣлать шуму; я опасался, что онъ разбудитъ моего друга мистера Джоржа Сельуэйна. «Увѣряю васъ, прибавилъ я: — я вовсе не думалъ, что вы находитесь отъ меня такъ близко; отъ чистаго сердца прошу извиненія за слова, которыя васъ оскорбили!»

"При этомъ миролюбивомъ объясненіи, гуронецъ снялъ руку съ своего томагока, сдѣлалъ довольно граціозный поклонъ, сказалъ, что онъ не имѣетъ права требовать чего нибудь болѣе, кромѣ извиненія, отъ джентльмена моихъ лѣтъ (merci, monsieur!) и, услышавъ имя мистера Сельуэйна, еще разъ поклонился и сказалъ, что у него было письмо къ Сельэуйну отъ лорда Марча, которое онъ, къ несчастію, затерялъ. Джоржъ вмѣстѣ съ Марчемъ ввелъ его, какъ кажется, въ клубъ, и тамъ, безъ всякаго сомнѣнія, эти три овцы будутъ подстригать другъ друга. Между тѣмъ успокоившійся дикарь подсѣлъ къ намъ и сѣкира его скрылась въ глубинѣ пуншеваго стакана. О, небо! — Одиннадцать часовъ! — Бедсонъ подходитъ ко мнѣ съ чашкой бульона.

Г. В.

«В. Бл--му Г. С. Конуэю».

ГЛАВА XVII.
УСПѢХИ МОЛОДАГО ПОВѢСЫ.

Во времена Гарри Варрингтона народъ все еще дѣятельно занимался опредѣленіемъ литературныхъ достоинствъ древнихъ и новѣйшихъ писателей (нашъ джентльменъ остерегался, однакожь, вступать въ эту полемику), — и ученые, а съ ними и весь міръ, не стѣсняясь, произносили приговоръ свой въ пользу первыхъ. Новѣйшихъ писателей того времени можно назвать древними нашего, и мы судимъ о нихъ въ текущемъ году точно такъ же, какъ будутъ судить о насъ наши правнуки, сто лѣтъ спустя. Что касается до вашей книжной учености, о достославные предки (хотя впрочемъ вы и можете похвастаться великимъ Джиббономъ)! — то я думаю, вы сознаетесь, что побѣждены, и можете указать на двухъ-трехъ профессоровъ въ Кэмбриджѣ и Глазговѣ, которые знали по-гречески болѣе, чѣмъ требовалось въ ваше время во всѣхъ европейскихъ университетахъ, включая даже и Аѳинскій, если такой университетъ существовалъ въ то время. — Что касается до науки, то едва ли вы сдѣлали въ ней успѣхи болѣе, чѣмъ тѣ язычники, предъ которыми въ литературѣ вы считали себя низшими. А въ отношеніи общественной и частной нравственности? Какъ вы думаете, который годъ лучше, — текущій ли 1859 или его предшественникъ столѣтіе тому назадъ? Джентльмены партіи мистера Дизраэли въ Палатѣ Общинъ, къ вамъ обращаюсь я! Скажите, имѣетъ ли кто изъ васъ свою цѣну, какую имѣли люди во времена Вальполя или Нюкэстля, и (вопросъ этотъ довольно щекотливый) имѣете ли вы ее всѣ взятые вмѣстѣ? Лэди, я не говорю, что вы представляете собою общество Весталокъ, — но лѣтописи за сто лѣтъ назадъ содержатъ въ себѣ столько скандала, что вы можете благодарить судьбу, что не жили въ такое гибельное время. Нѣтъ; по совѣсти могу сказать, что нынѣшніе мужчины и женщины несравненно лучше прежнихъ: нынче не только что Сусанны многочисленны, но и старѣйшины не такъ нечестивы. Слышали ли вы когда нибудь о такихъ книжкахъ, какъ напримѣръ «Кларисса», «Томъ Джонсъ», «Родрикъ Рандомъ», видѣли ли вы портреты, писанные съ натуры художниками съ современныхъ имъ мужчинъ и женщинъ, видѣли ли вы картины жизни и общества того времени? Ну что, если бы намъ привелось описывать дѣянія такихъ особъ, какъ мистеръ Ловласъ, или милэди Белластонъ, или наконецъ той «Знатной лэди», которая передала свои мемуары автору «Перегрэйнъ Пилля». О, какой яркій румянецъ вызвало бы это описаніе на ланиты девятнадцатаго столѣтія! какому множеству пронзительныхъ восклицаній послужило бы оно поводомъ! сколько выбѣжало бы изъ гостиной пожилыхъ дамъ, увлекая за собою молоденькихъ и приказывая мистеру Мили не присылать на будущее время книгъ такого отвратительнаго автора! Вамъ, мадамъ, пятьдесятъ восемь лѣтъ, и вы, можетъ статься, до такой степени щекотливы, что начинаете плакать ранѣе нанесенной вамъ обиды, начинаете плакать въ то время, когда еще ни у кого не было въ помышленіи обидѣть васъ. Точно также и творчество автора много теряетъ чрезъ стѣсненіе, которому онъ невольно подвергается; все равно какъ многія прекрасныя, невинныя статуи въ церкви Св. Петра и въ Ватиканѣ потеряютъ все свое достоинство, чрезъ жестяную драпировку, которою старухи монахини облекли ихъ прекрасныя мраморныя формы. Впрочемъ ваша скромность имѣетъ нѣкоторое основаніе, какъ оно есть и въ области книгопечатанія. Появились на страницѣ вещи, вредныя для bonos mores, и цензоръ, вооруженный ножницами, выступаетъ впередъ и преспокойно вырѣзываетъ непристойное мѣсто! Намъ въ этомъ случаѣ остается только покориться. Такое постановленіе издано деспотомъ, которому имя «общество». Мы позволяемъ себѣ думать, что статуи безъ жестяной драпировки представлялись бы въ болѣе выгодномъ свѣтѣ; нравственность была бы лучше, еслибъмы имѣли возможность высказывать басню вполнѣ и до конца. Но не нужно, говорятъ…. ни слова! Въ Соединенныхъ Штатахъ я не видѣлъ ни одного фортепьяно, котораго бы ноги были прикрыты пышными кисейными панталонами; но зато, повѣрьте, кисея прикрывала не только все красное дерево, но и ноты, заглушала музыку и мѣшала играть музыканту.

Къ чему же ведетъ насъ эта прелюдія? Вспоминая о Гарри Варрингтонѣ, эсквайрѣ, въ его лондонской квартирѣ, въ улицѣ Бондъ, вспоминая о жизни, которую онъ и многіе молодые свѣтскіе люди вели въ то время, я думаю о томъ, что мнѣ точно также невозможно познакомить моихъ прекрасныхъ читательницъ съ этой квартирой и съ этимъ образомъ жизни, какъ невозможно для лэди Сквимсъ взять свою дочь въ Креморнскій Садъ на обыкновенный вечеръ. Милая миссъ Діана (о, — я знаю, вамъ тридцать восемь лѣтъ, хотя вы такъ удивительно скромны и застѣнчивы и непремѣнно желаете поселить въ насъ убѣжденіе, что вы только на дняхъ оставили пансіонъ и сбросили съ себя пансіонское платьице) когда вашъ дѣдушка былъ молодымъ человѣкомъ, членомъ одного изъ аристократическихъ клубовъ, когда онъ задавалъ роскошные обѣды, ѣздилъ съ Марчемъ и Рокингэмомъ въ Ньюмаркетъ, пилъ съ Джилли Вильямсомъ и Джоржемъ Сельуэйномъ лучшее въ Англіи вино (въ добавокъ не понималъ шутокъ Джоржа, букетъ которыхъ значительно испарялся послѣ опорожненныхъ бутылокъ) — этотъ старый джентельменъ велъ такую жизнь, о которой ваша благородная тетушка (авторъ «Вопіющихъ Легендъ» и «Прекрасныхъ плодовъ съ фамильнаго дерева») не давала вамъ ни малѣйшаго понятія.

Ваша бабушка тогда остепенилась, когда усвоила серьёзный взглядъ на предметы, которыми отличалась во время своего послѣдняго продолжительнаго пребыванія въ Батѣ, и когда полковникъ Тибботъ женился на миссъ Ляй, наслѣдницѣ богатаго мыловара. Въ молодыхъ лѣтахъ она была точно также вѣтрена, какъ и другія лэди большаго свѣта. Въ домѣ ея, въ улицѣ Гиллъ, по пятницамъ и субботамъ открывалось до десяти карточныхъ столовъ въ теченіе круглаго года, за исключеніемъ непродолжительнаго промежутка времени, когда клубъ Ранелэй былъ открытъ по воскресеньямъ. Каждый вечеръ своей жизни она играла по осьми, девяти и десяти часовъ. Впрочемъ тоже самое дѣлали всѣ члены общества. Она проигрывала, выигрывала, обманывала, закладывала свои брилльянты, и кто знаетъ, чего бы она не согласилась заложить для того только, чтобъ имѣть средства къ удовлетворенію своей страсти. А изъ-за чего произошла дуэль въ отелѣ Шекспира, въ Ковентгарденѣ, между вашимъ дѣдушкой и полковникомъ Тибботомъ, гдѣ они скрестили шпаги и дрались въ присутствіи сэра Джона Скрюби, который лежалъ пьяный подъ столомъ? Дуэль остановили люди мистера Джона Филдинга и вашъ дѣдушка быль отнесенъ домой раненый. Нѣтъ, я вамъ скажу, что тогдашніе джентльмены въ пудрѣ и манжетахъ, такъ ловко вывертывавшіе носки своихъ башмаковъ съ блестящими пряжками, были страшные люди. Они безпрестанно обнажали шпаги, выпивали бутылки за бутылками, употребляли въ разговорѣ ужасныя клятвы, били и увѣчили трактирную прислугу, городскую стражу, носильщиковъ; гоняясь за удовольствіями, оскорбляли гражданъ. Вы, безъ сомнѣнія, отправлялись въ Креморнскіе Сады не иначе, какъ на «порукахъ»? Помните ли вы наши большіе театры тридцать лѣтъ назадъ? Вы дѣлали честь сценѣ, посѣщая театръ, и прекрасно; но вы неимѣете ни малѣйшаго понятія о тогдашнихъ театрахъ, о томъ, что такое были зеленыя ложи, когда передъ ними играли Гаррикъ или мистеръ Причардъ! Я, ради дѣтей моихъ, благодарю того добраго покинувшаго сцену актера, которому суждено было первому изгнать позоръ съ театральной сцены. Нѣтъ, мадамъ, вы ошибаетесь; я не хвалюсь моей превосходной добродѣтелью. Я не говорю, что вы отъ природы лучше своихъ предковъ, жившихъ въ дни безумія, румянъ, картежной игры, кокетства, волокитства; не говорю даже, что вы лучше несчастной Полли Фогль, которую арестовали недавно за покражу и которую столѣтіе назадъ повѣсили бы за это же самое. Съ своей стороны я отъ души благодаренъ, что непадокъ на искушеніе и соблазны нынѣшняго столѣтія.

Поэтому, если Гарри Варрингтонъ ѣздитъ въ Нью-Маркетъ на октябрьскіе митинги, выигрываетъ тамъ или проигрываетъ свои деньги; если онъ угощаетъ своихъ пріятелей въ Шекспировскомъ или Бедфордскомъ отеляхъ; если, по обыкновенію, обѣдаетъ въ клубѣ Вайта и садится послѣ обѣда за банкъ или ланскне; если буйно нападаетъ на городскаго стража и потомъ является въ городскую ратушу; если, короче сказать, онъ оказывается на нѣкоторое время безразсуднымъ, разгульнымъ, расточительнымъ молодымъ Гарри Варрингтономъ, то я, зная слабость человѣческой натуры, нисколько этому не удивляюсь и, зная свои собственные недостатки, вовсе не имѣю намѣренія нападать на ближняго. Дѣло другое мистеръ Самсонъ: онъ въ капеллѣ на Лонгъ-Акрѣ страшнымъ образомъ бичевалъ порокъ; не давалъ грѣхамъ пріюта въ сердцѣ человѣческомъ; грозными проклятіями преслѣдовалъ богохульство; сбивалъ съ ногъ пьянство и топталъ ногами распростертаго въ грязи, уподобившагося скоту человѣка; выводилъ на чистую воду нарушеніе супружеской вѣрности и побивалъ нарушительницу нескончаемымъ числомъ камней реторики…. а сойдя съ каѳедры приходилъ обѣдать въ отель подъ вывѣской «Звѣзда и Подвязка», приготовлялъ пуншевую чашу для Гарри и его пріятелей въ Бедфордъ-Гэдѣ, или же принималъ участіе въ вистѣ въ квартирѣ мистера Варрингтона, милорда Марча, и вообще тамъ, гдѣ представлялся ему хорошій ужинъ и хорошее общество.

Мнѣ часто приходитъ на мысль, что, въ отношеніи мистера Варрингтона въ періодъ его пребыванія въ Лондонѣ, я могъ бы смотрѣть на его поступки съ своей обычной точки зрѣнія, унижающей достоинство и не допускающей ни малѣйшаго снисхожденія; а между тѣмъ вы сами видите, что я не произнесъ еще ни одного слова, выражающаго справедливое негодованіе противъ его поведенія и, если поведеніе его было безукоризненно, то не судилъ его черезчуръ жестоко. О Истина, о Красота, о Скромность, о Добродушіе, о Цѣломудріе, о Нравы, о Застѣнчивая Стыдливость — всѣ, всѣ прелестныя качества съ заглавными буквами къ вашимъ почтеннымъ именамъ! О Niminy, о Piminy! какъ я смѣю сказать, что молодость всегда была и останется молодостью?

Но, какъ бы то ни было, моя милая молодая лэди, — по своей бездушной привычкѣ я все-таки клевещу на мистера Варрингтона. Доказательствомъ этому служитъ письмо его къ матери, письмо, не заключающее въ себѣ ни одного слова, которое бы подало вамъ поводъ думать, что Гарри велъ бурную, порочную жизнь. Намъ извѣстно, что письмо отъ единственнаго сына къ нѣжной и во всѣхъ отношеніхъ примѣрной матери должно дышать истиной!

Улица Бойдъ, Лондонъ.

26 октября 1766 г. "Многоуважаемая родительница,

"Беру перо, чтобы увѣдомить васъ о полученіи вашего письма отъ 10 іюля, посланнаго на пакетботѣ «Прекрасная Виргинія». Я получилъ его въ надлежащее время, чрезъ бристольскаго агента, и радуюсь, что вы имѣете столь хорошіе виды на урожай. Туллій, кажется, говоритъ, что земледѣліе есть благороднѣйшее занятіе; я съ своей стороны прибавлю, что занятіе это очень заманчиво, когда обѣщаетъ хорошія выгоды.

"Послѣ того, какъ я писалъ вамъ съ Тонбриджскихъ минеральныхъ водъ, со мной случились два-три приключенія^[3], о которыхъ считаю за нужное сообщить моей многоуважаемой матушкѣ. Мы разъѣхались въ концѣ августа, когда началась охота на куропатокъ. Баронесса Бернштэйнъ, расположенію которой я не въ состояніи опредѣлить границъ, отправилась въ Батъ, въ свое обычное зимнее пребываніе, подаривъ мнѣ передъ отъѣздомъ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ. Я воротился въ Кастльвудъ съ кузиной лэди Маріей и высокопочтеннѣйшимъ мистеромъ Самсономъ, наставленія котораго считаю для себя драгоцѣнными.^[4] По дорогѣ въ Кастльвудъ, я сдѣлалъ летучій визитъ дорогимъ моимъ друзьямъ, полковнику Ламберту и его супругѣ, которые свидѣтельствуютъ моей многопочитаемой матери глубочайшее почтеніе. Младшая миссъ Ламбертъ, къ сожалѣнію долженъ сказать, была нездорова, и ея родители были этимъ очень озабочены.

"Пребываніе мое въ Кастльвудѣ, къ крайнему огорченію, по случаю ссоры съ кузеномъ Вильямомъ, было весьма непродолжительно. Кузенъ этотъ — молодой человѣкъ, съ буйнымъ характеромъ и, увы! преданъ горячительнымъ напиткамъ, излишнее употребленіе которыхъ лишаетъ его возможности владѣть собою. — Пустой споръ изъ-за лошади обратился въ ссору, въ которой Вильямъ прицѣлился было ударить меня, но потомокъ дѣдовъ моей многоуважаемой родительницы не могъ этого перенести. Я отпарировалъ ударъ, кузенъ свалился на полъ, и его почти замертво отнесли въ постель. Поутру я послалъ освѣдомиться о его здоровьѣ, но, не получивъ никакого отзыва, уѣхалъ въ Лондонъ, гдѣ и нахожусь по настоящее время, изрѣдка отлучаясь изъ него на непродолжительное время.

"Зная ваше желаніе, чтобъ я посѣтилъ Кэмбриджскій университетъ, гдѣ предки мои получали образованіе, я недавно ѣздилъ туда въ обществѣ моихъ пріятелей. Въ Кэмбриджѣ тогда только-что начался октябрьскій митингъ. Я видѣлъ студентовъ въ ихъ мантіяхъ и шапкахъ, ѣздилъ на знаменитое Нью-Маркетское поле, гдѣ происходили конскія скачки. Лошадь моего друга лорда Марча выиграла главный призъ. Это былъ весьма интересный день. Жокеи, лошади и вообще вся обстановка далеко не похожи на наши; заклады держатъ здѣсь страшные; богатѣйшіе нобльмены сливаются съ чернью, и вся эта масса бьется объ закладъ. Кэмбриджъ понравился мнѣ: особливо королевская церковь при коллегіи, богатое, готической архитектуры зданіе.

"Я выступилъ въ свѣтъ и сдѣланъ членомъ Вайтскаго клуба, гдѣ встрѣчаюсь съ джентльменами высшей аристократіи. Милорды Роккингэмъ, Карлэйль, Орфордъ, Болингброкъ, Ковентри — мои друзья; я познакомился съ ними чрезъ лорда Марча, о которомъ часто писалъ вамъ прежде. Лэди Ковентри прекрасная женщина, но худощава. Здѣсь всѣ лэди, старыя и молодыя, румянятся; если вы, Моунтэйнъ и Фанни, хотите подражать этой модѣ, то я пришлю вамъ нѣсколько баночекъ лучшихъ румянъ; здѣсь всѣ играютъ въ карты; въ извѣстные дни въ каждомъ домѣ бываетъ открыто отъ восьми до десяти ломберныхъ столовъ. Слѣдуя такому обычаю, я принужденъ бывалъ садиться за эти столы и видѣлъ, какъ лэди, которыхъ могу назвать по имени, объигрывали меня безъ всякой церемоніи.

"Однажды мой другъ, мистеръ Вульфъ, и именно, когда его полкъ парадировалъ въ Сент-Джемскомъ Паркѣ, представилъ меня его королевскому высочеству, генералъ-капитану, который былъ ко мнѣ очень милостивъ. Этотъ толстый, веселый принцъ, если можно такъ выразиться, не теряя уваженія къ его особѣ, напомнилъ мнѣ своимъ обращеніемъ несчастнаго генерала Браддока, съ которымъ мы, къ общей нашей горести, познакомились въ прошломъ году. Узнавъ мое имя и о томъ, что неоцѣненный братъ мой Джоржъ служилъ и палъ во время несчастной компаніи Браддока, принцъ разговорился со мной, спросилъ, почему такой молодой человѣкъ, какъ я, не служитъ въ военной службѣ, почему я не поступилъ на службу къ королю прусскому, который считается великимъ полководцемъ, и не сдѣлалъ подъ его начальствомъ двухъ-трехъ компаній; и наконецъ замѣтилъ, что не лучше ли было служить, чѣмъ разъѣзжать по раутамъ въ Лондонѣ и убивать время за ломберными столами? Я отвѣчалъ, что хотѣлъ бы отъ всего сердца поступить на службу; но, будучи единственнымъ сыномъ, долженъ оставаться при матери. Его королевское высочество сказалъ, что мистеръ Браддокъ доносилъ о вашихъ вѣрноподданническихъ чувствахъ и что онъ съ удовольствіемъ готовъ оказать мнѣ за это свою высокую услугу. Послѣ того мистеръ Вульфъ и я посѣщали его высочество въ его дворцѣ, въ улицѣ Поллъ-Моллъ. Мистеръ Вульфъ, молодой еще человѣкъ, сдѣлалъ компанію противъ шотландцевъ, подъ начальствомъ его высочества, котораго мистеръ Демпстеръ такъ любитъ. Правда, принцъ былъ слишкомъ жестокъ, да и можно ли не быть жестокимъ противъ вооруженныхъ мятежниковъ.

«Мистеръ Дрэперъ переписалъ на мое имя половину капитала, завѣщаннаго покойнымъ родителемъ. Пока не будетъ ни малѣйшаго сомнѣнія въ горестной потерѣ для нашего семейства, потерѣ, для замѣны которой я готовъ отдать мою правую руку, — остальной капиталъ долженъ находиться въ рукахъ душеприкащика на пользу того, кому онъ отказанъ. Дорогая матушка! Не проходитъ дня ни даже часа, въ который бы я не вспоминалъ о немъ. Очень часто желаю я, чтобы онъ находился со мною. При воспоминаніи о немъ, мнѣ кажется, я становлюсь лучшимъ человѣкомъ, и желалъ бы, для чести нашей фимиліи, чтобы онъ былъ представителемъ ея здѣсь вмѣсто

Вашего почтительнаго и преданнаго сына
Генри Эсмонда Варрингтонъ.

P. S. Я подражаю вашему полу, который, говорятъ, всегда сообщаетъ самыя главныя новости въ постскриптѣ.

Мнѣ бы нужно было сообщить вамъ объ одной особѣ, плѣнившей мое сердце. Я напишу объ этомъ впослѣдствіи; теперь еще спѣшить не къ чему. Достаточно сказать, что она дочь нобльмена и ея фамилія также хороша, какъ наша».

---

Улица Кляржисъ, Лондонъ 23 октября 1756.

"Мнѣ кажется, добрая моя сестра, что мы во все время нашего существованія были близки другъ къ другу по родству, и далеки — по любви, какъ выразился поэтъ, котораге покойный вашъ отецъ горячо любилъ. Когда вы родились въ нашемъ западномъ княжествѣ, моя мать не была такъ стара, какъ мать Исаака, но даже и тогда, по лѣтамъ моимъ, я могла быть вамъ матерью. Хотя она отдала вамъ все, что имѣла и что могла отдать, включая и небольшую частичку любви, которая должна бы быть моею долею; но если мы въ состояніи питать доброе расположеніе другъ къ другу, то обойдемся и безъ любви; къ тому же вы нѣсколько обязаны мнѣ за вашего сына точно такъ же, какъ и за вашего отца, котораго я любила и которымъ восхищалась болѣе, чѣмъ кѣмъ либо изъ мужчинъ, которыхъ знавала въ этомъ мірѣ: онъ былъ прекраснѣе и благороднѣе всѣхъ ихъ, хотя никогда не гордился своимъ благородствомъ. Я видѣла многихъ, которые занимали высокое положеніе и гордились имъ, но изъ нихъ встрѣчала весьма немного съ такой умной головой и такимъ добрымъ сердцемъ, какъ мистеръ Эсмондъ.

"Будь мы знакомы короче, я бы дала вамъ совѣтъ относительно отправленія вашего молодаго сына въ Европу; совѣтъ этотъ вы бы приняли или нѣтъ, — это все равно: въ нынѣшнемъ свѣтѣ это вещь весьма обыкновенная. Покрайней мѣрѣ вы сказали бы впослѣдствіи: ея совѣтъ былъ не погрѣшителенъ, и для Гарри было бы лучше, если бъ онъ исполнялъ желанія мадамъ Беатриксъ. Добрая моя сестра, вамъ не слѣдовало бы знать, а мнѣ, которой вы ничего не пишете, не слѣдовало бы говорить, что вашъ сынъ, по пріѣздѣ въ Англію и Кастльвудъ, встрѣтилъ тамъ друзей недоброжелательныхъ, за исключеніемъ старой тетки, о которой въ теченіе послѣднихъ пятидесяти лѣтъ говорилось такъ много дурнаго, и, быть можетъ, не безъ основанія.

"Въ настоящую минуту я должна сказать матери Гарри, — и это извѣстіе, безъ всякаго сомнѣнія, едва ли удивитъ ее, — что его любятъ всѣ, кто его знаетъ. Онъ благоразуменъ въ своихъ выраженіяхъ, щедръ, храбръ, какъ левъ, имѣетъ что-то повелительное и вмѣстѣ съ тѣмъ привлекательное въ своихъ манерахъ; хорошъ ли онъ собой или нѣтъ, говорить не слѣдуетъ, — вы это сами знаете; скажу только одно, душа моя, что хотя онъ и не такъ уменъ и необразованъ, но за это я люблю его нисколько не меньше; я никогда не обращала особеннаго вниманія на тѣхъ зажигающихъ моря джентльменовъ, которые бываютъ умнѣе своихъ ближнихъ. Задушевный другъ вашего отца, мистеръ Аддисонъ, казался мнѣ гордымъ повѣсой, а его послѣдователь, сэръ Дикъ Стиль, былъ одинаково непріятенъ какъ въ пьяномъ, такъ и въ трезвомъ видѣ. Вашъ мастеръ Гарри (revenons à luy), конечно, умомъ своимъ не зажжетъ моря. Въ книжной премудрости онъ такъ же несвѣдущъ, какъ и всякій англійскій лордъ; но, опять-таки скажу, что за это я его не порицаю. Если небо не надѣлило его даромъ остроумія, то безполезно требовать того, чего онъ не имѣетъ.

"Принимая въ соображеніе мѣсто, которое онъ долженъ занять въ своей колоніи, и родъ, отъ котораго онъ происходитъ, я рѣшаюсь сказать вамъ, что у него нѣтъ средствъ, достаточныхъ для поддержанія своего положенія, и потому онъ по необходимости долженъ находиться въ зависимости отъ другихъ. Между тѣмъ онъ любитъ жить, какъ и другіе его товарищи, которые, между нами будь сказано, принадлежатъ къ числу прекраснѣйшихъ и вѣтреннѣйшихъ молодыхъ людей въ Англіи. По его понятіямъ, онъ, для чести своей фамиліи, не долженъ отставать отъ другихъ; онъ часто требуетъ себѣ фазановъ и шампанскаго, тогда какъ обѣдъ его долженъ бы состоять изъ куска мяса и кружки пива. Изъ его откровенныхъ разговоровъ со мной я убѣдилась, что такимъ настроеніемъ духа онъ обязанъ своей мама, которая поощряла въ немъ развитіе высокаго о себѣ понятія. Мы, женщины, любимъ, чтобы дѣти наши имѣли это свойство, хотя и не любимъ платить ихъ издержки. Хотите ли, чтобы сынъ вашъ разъигрывалъ въ Лондонѣ немаловажную роль? — Если хотите, то покрайней мѣрѣ устройте его содержаніе; а его тетушка Бернштэйнъ (разумѣется съ позволенія его многоуважаемой мама) съ своей стороны прибавитъ нѣсколько къ той суммѣ, которую вы ассигнуете. Въ противномъ случаѣ, необходимость принудитъ его приняться за маленькій капиталъ, который, какъ я слышала, онъ долженъ получить здѣсь, и который молодому человѣку стоитъ только начать, чтобъ издержать его до послѣдняго пенни. Благодаря Бога, я буду въ состояніи оставить внуку Генри Эсмонда сумму, къ сожалѣнію, небольшую, потому что экономіи особенной я не соблюдаю, а пенсія, пожалованная мнѣ великодушнымъ государемъ, прекращается вмѣстѣ съ прекращеніемъ моей жизни. Мсьё де-Бернштэйнъ послѣ своей смерти оставилъ одни лишь долги; да и то надо сказать, что служащіе при его величествѣ, курфирстѣ Ганноверскомъ, получаютъ весьма скудное содержаніе;

"Одна лэди, пользующаяся въ настоящее время особеннымъ расположеніемъ его величества, чрезвычайно полюбила вашего сына и вѣроятно воспользуется первымъ удобнымъ случаямъ, чтобъ обратить на него августѣйшее вниманіе. Онъ уже представлялся его королевскому высочеству, герцогу. Если мистеръ Эсмондъ Варрингтонъ непремѣнно долженъ жить въ Америкѣ, то почему бы ему не воротиться домой въ качествѣ губернатора Виргиніи и съ хорошимъ титуломъ при его имени? Вотъ чего я желаю ему.

"Между тѣмъ, я должна быть съ вами откровенна и сказать, что сынъ вашъ завелъ здѣсь самую безразсудную связь. Жениться на старухѣ изъ-за денегъ непростительно — la partie ne valant guère la chandelle — мсье Бернштэйнъ, при жизни своей, неоднократно увѣрялъ меня въ этомъ фактѣ и я вѣрю ему, бѣдняжкѣ. Но жениться на старухѣ безъ денегъ, жениться только потому, что дано ей обѣщаніе, — это мнѣ кажется безразсудствомъ, на которое способны одни только очень молодые люди; къ числу такихъ людей принадлежитъ и мистеръ Варрингтонъ. Какимъ образомъ и съ какими видами, не знаю, — но моя племянница, Марія Эсмондъ, успѣла выманить у Гарри обѣщаніе. О прежнихъ ея проказахъ онъ не знаетъ того, что я знаю. Въ теченіе минувшихъ двадцати лѣтъ у нея было двадцать жениховъ, и ни одинъ изъ нихъ не сдѣлался ея мужемъ. Мнѣ нѣтъ дѣла до того, какимъ образомъ она вынудила у Гарри обѣщаніе. Сорокалѣтней женщинѣ стыдно и грѣшно принуждать молодаго человѣка, пользуясь его благородствомъ, сдержать слово, данное въ минуту увлеченія. Она вовсе не такая женщина, какою прикидывается. Гарри правду говоритъ, что его еще не поддѣвалъ на удочку ни одинъ жокей; зато поддѣла женщина!

Къ крайнему моему неудовольствію. — я пишу объ этомъ для того собственно, чтобы предупредить васъ. Быть можетъ, это заставитъ васъ пріѣхать въ Англію; во всякомъ случаѣ, совѣтую вамъ дѣйствовать какъ можно осторожнѣе и, главнѣе всего, мягче, потому что крутыя мѣры только возбудятъ въ молодомъ человѣкѣ упорство. Полагаю, что имѣніе ваше должно перейти къ нему по закону, какъ къ прямому наслѣднику, и потому угрозы отнять у него имѣніе не произведутъ особаго впечатлѣнія на Марію, Эта женщина до такой степени алчна, что не имѣй денегъ Гарри, то она и не подумала бы о немъ, хотя, надо правду сказать, она неравнодушна къ его красотѣ. Для разстройства этой партіи, я съ своей стороны сдѣлала все, и даже болѣе, чѣмъ бы слѣдовало. Что можно сдѣлать еще, я не скажу въ письмѣ, — скажу только, что изъ любви къ Генри Эсмонду, я остаюсь искреннимъ другомъ его внука и, мадамъ,

Вашей преданной сестрой и слугой
Беатрикса баронесса де Бернштэйнъ."

На оборотѣ этого письма рукою мадамъ Эсмондъ написано:

«Письмо отъ сестры Бернштэйнъ, полученное вмѣстѣ съ письмомъ Гарри 24-го декабря. Сынъ мой долженъ немедленно воротиться домой; это рѣшено».

ГЛАВА XVIII.
СЧАСТЛИВЫЙ ЮНОША.

Хотя Гарри Варрингтонъ упорствовалъ въ своей рѣшимости остаться вѣрнымъ вынужденному отъ него обѣщанію; но мы увѣрены, ни одинъ благосклонный читатель не допуститъ предположенія, что молодой человѣкъ сочувствовалъ этому обязательству; напротивъ, онъ отъ души былъ бы радъ, еслибъ представилась возможность отъ него отдѣлаться. Весьма вѣроятно, побои, нанесенные несчастному Виллю, имѣли на это нѣкоторое вліяніе, и Гарри, быть можетъ, думалъ такъ: «Драка между нами неизбѣжно повлечетъ за собою ссору съ семействомъ. Марія приметъ сторону брата. Я, само собою разумѣется, не позволю себѣ извиниться. Вилль въ такомъ случаѣ потребуетъ объясненія, которое докажетъ, кто изъ насъ правъ, кто виноватъ. Во время этой вражды, условіе наше можетъ нарушиться, и тогда я снова буду совершенно свободнымъ.»

Такимъ-то образомъ честный Гарри подвелъ мину и поджегъ ее; но взрывъ кончился и никому не причинилъ вреда, кромѣ развѣ Вильяма Эсмонда, у котораго на цѣлую недѣлю распухъ носъ и почернѣлъ глазъ. Вильямъ не вызвалъ на дуэль своего кузена, Гарри Варрингтона, а вслѣдствіе этого не убилъ его и самъ остался въ живыхъ. Вилль былъ сшибленъ съ ногъ и снова поднялся на нихъ. Многіе благоразумные люди поступили бы точно такъ же. еслибъ имѣли возможность свести свои маленькіе счеты частнымъ образомъ, безъ постороннихъ свидѣтелей. Марія, само собою разумѣется, не брала въ этой ссорѣ стороны своего брата, но объявила себя за кузена, какъ объявилъ и милордъ, узнавъ объ этомъ происшествіи. Согласясь съ показаніемъ кастльвудскаго священника, лордъ Кастльвудъ говорилъ, что первый ударъ нанесенъ былъ Виллемъ. Не въ первый и не въ десятый разъ онъ напивался и заводилъ подобныя ссоры. Мистеръ Варрингтонъ обнаружилъ только приличное одушевленіе, чтобъ отклонить оскорбленіе, и потому прощеніе просить долженъ не Гарри, а Вилль.

Гарри объявилъ, что онъ не приметъ извиненія до тѣхъ поръ, пока ему не будетъ возвращена его лошадь, или пока не будетъ уплаченъ проигрышъ. Писатель этой исторіи не имѣлъ возможности отъискать въ бумагахъ, отданныхъ въ его распоряженіе, какимъ образомъ рѣшено было дѣло относительно проигрыша; извѣстно только, что кузены вскорѣ послѣ ссоры встрѣчались въ различныхъ домахъ, вовсе не обнаруживая враждебнаго чувства другъ къ другу.

Старшій братъ Маріи хотѣлъ сначала, чтобы сестра его, которая оставалась такъ долго незамужнею и на подолѣ платья которой, во время продолжительнаго ея шествія по дорогѣ жизни, набралось такое множество колючекъ и грязи, образовавшихъ множество прорѣхъ и пятенъ, — вышла за мужъ за какого бы то ни было жениха, а тѣмъ лучше, еслибъ этимъ женихомъ былъ виргинскій джентльменъ. Она удалилась бы съ нимъ въ американскіе дебри, поселилась бы въ индійскомъ шалашѣ, — и дѣлу конецъ. Въ обыкновенномъ порядкѣ вещей, Гарри пережилъ бы свою престарѣлую подругу и послѣ ея смерти могъ бы еще утѣшиться и насладиться жизнію или нѣтъ, — это совершенно въ его волѣ. Но послѣ свиданія съ баронессой Бернштэйнъ, во время послѣдней поѣздки въ Лондонъ, онъ перемѣнилъ свое мнѣніе, и даже зашелъ такъ далеко, что старался отговорить Марію отъ такой партіи, выражая при этомъ сожалѣніе къ молодому человѣку, которому предстояла несчастная участь, собственно потому, что онъ далъ обѣщаніе жениться, когда ему только что исполнится двадцать одинъ годъ.

Несчастная участь! — Марія рѣшительно не понимала, почему участь Гарри должна быть несчастною. И откуда взялось такое сожалѣніе? Въ Кастльвудѣ милордъ его не обнаруживалъ. Марія догадывалась, откуда оно происходило. Ея братъ былъ у баронессы Бернштэйнъ; баронесса предложила ему деньги за то, чтобы онъ разстроилъ партію. Она понимала, что было на умѣ милорда; въ то же время знала, что мистеръ Варрингтонъ человѣкъ благородный, и она могла положиться на его слово. При этомъ возраженіи милордъ отправляется въ клубъ Вайта, или въ другое какое нибудь заведеніе, служащее ему мѣстомъ спокойствія и отрады. Вѣроятно, сестра его весьма хорошо узнала свойство разговора брата своего съ мадамъ Бернштэйнъ.

— И такъ, думаетъ онъ, всѣ мои благородныя побужденія кончатся тѣмъ, что индійскій Могонъ падетъ жертвою другихъ, и что щадить его было бы и безразсудно, и безполезно. Quem Deus vult — кажется, это была любимая пословица школьнаго учителя? Если не я, то кто нибудь другой ощиплетъ его, — это ясно, какъ день. Братъ мой получилъ уже частицу; а сестра хочетъ проглотить его цѣликомъ. Дома у себя я уважалъ его юность и невинность, — это правда, — отклонялся отъ игры съ нимъ свыше шести пенсъ, и вообще дѣйствовалъ въ отношеніи къ нему, какъ опекунъ и менторъ. Не дуракъ ли я былъ въ самомъ дѣлѣ, откармливая гуся на пользу людей, для меня совершенно чуждыхъ? Въ жизни своей я немного сдѣлалъ для себя добраго, — и вотъ одно изъ моихъ добрыхъ дѣлъ! На чью же пользу послужитъ оно? на чужую! — Толкуютъ объ угрызеніи совѣсти! Клянусь всесожигающимъ пламенемъ, всѣми фуріями, что меня грызетъ совѣсть за то, чего я не сдѣлалъ и что могъ бы сдѣлать! Зачѣмъ щадилъ я Лукрецію? Она постоянно ненавидѣла меня, а мужъ ея пошелъ по пути, который былъ ему предопредѣленъ. За чѣмъ же мнѣ упускать отъ себя этого юношу! — затѣмъ развѣ, чтобы его объигралъ Марчъ и другіе, которые въ немъ не нуждаются? У меня дурная репутація, на меня указываютъ пальцами, называютъ безпутнымъ лордомъ, отъ котораго матери предостерегаютъ своихъ сыновей. Pardi. — я нисколько не хуже моихъ ближнихъ, а развѣ только несчастливѣе ихъ; моя проклятая слабость вмѣстѣ съ тѣмъ и мой величайшій врагъ!

Здѣсь очевидно, что повѣствователь, изложивъ спичь, о которомъ джентльменъ только подумалъ, черезчуръ уже недобросовѣстно сводитъ свои счеты съ читателемъ, который имѣетъ право не принять этотъ вексель, написанный съ разсчетомъ на его легковѣріе. Но развѣ Ливій, Ѳукидидъ и множество другихъ историковъ не составляли спичей для своихъ героевъ, которыхъ послѣдніе и не думали произносить? Почему же мы, зная такъ превосходно характеръ милорда Кастльвуда, не можемъ сказать, что происходило въ душѣ его, и изложить его мысли на этой бумагѣ? И въ самомъ дѣлѣ, почему? Цѣлая стая волковъ рыщетъ за овцой, готова сдѣлать изъ ней лакомое блюдо, тогда какъ одинъ изъ нихъ старый и голодный волкъ долженъ поглядывать издали и только щелкать зубами. Скажите, кто не восхищался благородной рѣчью лорда Клэйва, когда но возвращеніи изъ Индіи его упрекали въ огромномъ пріобрѣтеніи участковъ земли, лаковъ золота, золотыхъ могоровъ, брилльянтовъ, жемчугу и Богъ вѣсть чего? — Клянусь жизнью, сказалъ герой Пласси: — припоминая всѣ случаи, я удивляюсь, почему набралъ я такъ мало!

Разсказывать непріятныя исторіи о джентльменѣ, всегда прискорбно для чувствительнаго сердца, особливо когда еще къ этому не побуждаютъ обстоятельства. Хотя я и зналъ прежде, чѣмъ была написана самая первая страница этой исторіи, что за человѣкъ былъ милордъ Кастльвудъ и какимъ уваженіемъ пользовался отъ своихъ современниковъ; но, не смотря на то, по мѣрѣ возможности я устранялъ все, что могло рекомендовать его съ невыгодной стороны, поставляя на видъ добросердечному читателю только то обстоятельство, что онъ былъ нсбльменъ, которому намъ вовсе не слѣдовало бы сочувствовать. Правда, для милорда Марча и другихъ джентльменовъ, которыхъ лордъ Кастльвудъ не жаловалъ, подержать пари съ мистеромъ Варрингтономъ на его послѣдній шиллингъ и тотчасъ получить свой выигрышъ стоило труда не болѣе того, сколько требовалось на то, чтобъ оглодать кости цыпленка; — правда, и они не упускали изъ виду ни малѣйшей выгоды въ игрѣ, пользуясь своимъ искусствомъ, какъ не упускали изъ виду выгодъ въ конскихъ скачкахъ, зная частнымъ образомъ качества лошадей, и вообще слѣдовали правиламъ, принятымъ всѣми джентльменами; но, садясь за ломберный столъ, они играли честно, и проигрывая платили проигрышъ.

Мадамъ Бернштэйнъ крайне не хотѣлось разсказывать своему виргинскому племяннику все, что могло невыгодно послужить для репутаціи его родни; она даже была тронута терпѣніемъ милорда въ отношеніи къ Гарри при его первомъ появленіи въ Европѣ, и какъ нельзя болѣе была довольна, что все это дѣлалось въ угоду ея желаніямъ. Но въ разговорѣ, который она имѣла съ кастльвудскимъ священникомъ относительно видовъ Маріи на Гарри, онъ высказался съ обыкновеннымъ цинизмомъ, называлъ себя глупцомъ, потому что щадилъ юношу, котораго никакія пощады не въ состояніи были избавить отъ конечной гибели; поставлялъ на видъ дознанную расточительность мистера Гарри, развратность его товарищей, — его ночи за фаро и другими азартными играми, его поѣздки въ Ньюмаркетъ, и спрашивалъ, почему ему одному воспрещалось не прикасаться къ ссбственности молодаго человѣка? Тщетно мадамъ Бернштэйнъ доказывала, что Гарри былъ бѣденъ. Вздоръ! Гарри былъ наслѣдникомъ княжества, которое должно бы принадлежать ему, Кастльвуду, и могло бы поправить разстроенныя дѣла ихъ фамиліи. (Мадамъ Бернштэйнъ сама думала, что виргинское имѣнье мистера Варрингтона гораздо обширнѣе, чѣмъ оно было на самомъ дѣлѣ.) — Развѣ мало въ городѣ ростовщиковъ, которые согласились бы дать ему за право наслѣдства огромныя деньги? Кастльвудъ зналъ, чего стоитъ имѣніе: онъ разузналъ объ этомъ еще при жизни отца, тогда какъ жалкихъ доходовъ съ его собственнаго имѣнья недоставало на прокормленіе всей своей семьи. Онъ говорилъ съ такой непринужденной откровенностью и злобнымъ настроеніемъ духа, что мадамъ Бернштэйнъ начала безпокоиться за своего фаворита и рѣшилась предостеречь его при первомъ случаѣ.

Въ тотъ же вечеръ она начала письмо къ мистеру Варрингтону, но въ теченіе всей своей жизни она не любила пера и не привыкла къ его употребленію.

— Если я писала письма, говорила она: — то они обыкновенно ограничивались выраженіемъ какой нибудь любезности или имѣли дѣловой характеръ. И къ чему же мнѣ пускаться писать дурно, тогда какъ много есть людей, которые могутъ писать превосходно? Лучше ничего не писать.

На этомъ основаніи баронесса отправила одного изъ своихъ лакеевъ въ квартиру мистера Гарри, съ приглашеніемъ пожаловать къ ней завтра на чай.

Но на завтра баронесса захворала и не могла принять мистера Гарри; въ слѣдующіе два дни она никуда не выѣзжала, никого не принимала; потомъ ей нужно было отправиться на званный вечеръ, а потомъ и Гарри встрѣтилась необходимость отправиться въ одну изъ своихъ собственныхъ экспедицій. Въ вихрѣ лондонской жизни нерѣдко случается, что человѣкъ не можетъ встрѣтиться съ человѣкомъ, братъ съ сестрой, школьный товарищъ съ старымъ своимъ другомъ. Много прошло дней прежде, чѣмъ между мистеромъ Варрингтономъ и его теткой состоялся конфиденціальный разговоръ, котораго такъ желала баронесса.

Баронесса начала легкими выговорами на счетъ его расточительности и сумасбродныхъ шалостей (хотя въ сущности она восхищалась и тѣмъ и другимъ). Гарри отвѣчалъ, что молодость измѣнить невозможно и что если онъ свелъ близкое знакомство съ молодыми людьми, въ кругу которыхъ проводилъ большую часть времени, то это дѣлалъ собственно изъ почтительнаго угожденія теткѣ. Послѣ того, съ нѣкоторыми прелюдіями, баронесса начала предостерегать Гарри относительно кузена, лорда Кастльвуда; Гарри выслушалъ, потомъ разразился ядовитымъ смѣхомъ и сказалъ, что на счетъ лорда Кастльвуда онъ уже многое слышалъ.

— Говорить невыгодно о человѣкѣ съ титуломъ лорда и вообще о какомъ бы то ни было джентльменѣ, не совѣтовать играть съ ними, для меня болѣе, чѣмъ непріятно, продолжала баронесса: — но….

— Напрасно вы безпокоитесь, тетушка! — сказалъ Гарри, съ видомъ пренебреженія.

— Значитъ ты уже игралъ съ нимъ? — спросила знающая свѣтъ старая наставница молодаго человѣка.

— Игралъ, мадамъ, проигрывалъ и выигрывалъ! смѣло отвѣчалъ Гарри. Не считаю за нужное объяснять, чѣмъ именно кончилась моя игра. Въ Виргиніи не принято разсказывать матерямъ о встрѣчахъ съ пріятелемъ за бутылкой вина, за колодой картъ или на дуэли. Я, тетенька, говорю это безъ всякаго намѣренія оскорбить васъ.

И прекрасный разкраснѣвшійся молодой человѣкъ подошелъ къ старой лэди и поцаловалъ ее. Въ пышныхъ кружевахъ, въ новомъ бархатномъ платьѣ, облитомъ золотомъ, съ прекраснымъ лицомъ и роскошными волосами, Гарри казался необыкновенно ловкимъ и блистательнымъ. Уходя отъ тетки, онъ, по обыкновенію, щедро надѣлилъ ея лакеевъ, которые толпою его провожали. День былъ дождливый, и нашъ джентльменъ, въ видахъ сбереженія своихъ тонкихъ шелковыхъ чулковъ, принужденъ быль взять портшезъ. «Въ клубъ Вайта!» крикнулъ онъ носильщикамъ, и они потащили его въ назначенное мѣсто, гдѣ Гарри проводилъ большую часть своего времени.

Наши виргинскіе друзья, можетъ статься, желали, чтобы Гарри былъ не столь усерднымъ посѣтителемъ этого дома различныхъ развлеченій! Но при этомъ случаѣ въ защиту мистера Варрингтона достаточно сказать, что, садясь за ломберный столъ, выступая на зеленое поле битвы, онъ выигралъ сраженіе, какъ истинный герой. Счастье однакожъ не всегда ему благопріятствовало; не смотря на то, онъ былъ совершенно спокоенъ, когда шансы игры были противъ него. Если фортуна, какъ говорятъ, бываетъ измѣнчива игрокамъ, то какое множество людей измѣняетъ фортунѣ, пугаясь ея приступовъ; отъ нея бѣгутъ тѣ, которые, быть можетъ, никогда бы этого не сдѣлали, еслибъ не трусость.

— Клянусь Георгомъ, мистеръ Варрингтонъ, сказалъ мистеръ Селуэйпъ, приходя въ энтузіазмъ, что впрочемъ случалось съ нимъ довольно рѣдко: — вы вполнѣ заслуживаете выигрыша! Вы обходитесь съ счастіемъ, какъ слѣдуетъ джентльмену, и пока оно остается при васъ, вы будете оказывать ему всевозможныя учтивости. Si сеleres quatit pennas…. остальное вы знаете…. не такъ ли? — И прекрасно дѣлаете; — вамъ отъ этого нисколько не хуже…. вы призываете карету для него и, низко кланяясь, захлопываете дверцы. Посмотрите на лорда Кастльвуда, который проходитъ вонъ мимо того стола. Слышали ль вы, какъ этотъ человѣкъ бранится и выходитъ изъ себя, проигравъ какихъ нибудь пять-шесть монетъ? Фортуна поневолѣ должна сдѣлаться отвратительною, если она долго расточала свои милости такому низкому негодяю, какъ этотъ.

— Мы не знаемъ, сэръ, существуютъ ли въ нашей фамиліи низкіе негодяи, — сказалъ мистеръ Варрингтонъ: — милордъ Кастльвудъ одинъ изъ ея членовъ.

— Я забылъ, совсѣмъ забылъ; — прошу у васъ прощенія. Пожалуйста засвидѣтельствуйте отъ меня почтеніе милорду и его брату мистеру Виллю Эсмонду, — сказалъ сосѣдъ Гарри. Моя очередь играть. Ставка, кажется, идетъ на пять очковъ…. Двойка! такъ и есть — это мое обычное счастіе. Virtute mea me involvo! — Съ этими словами Гарри откинулся къ спинкѣ своего кресла.

Не знаю навѣрное, теперь или при другомъ случаѣ мистеръ Гарри пятнадцать разъ бросалъ кости, о чемъ упоминается въ одномъ письмѣ мистера Вальполя, не попавшемъ въ руки издателя этихъ страницъ; вѣрно только то, что Гарри, при первомъ его появленіи въ клубѣ Вайта, вечеровъ шесть сряду пользовался огромнымъ счастіемъ, и болѣе, чѣмъ когда нибудь, казался счастливымъ юношей. Пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ, оставленные ему отцомъ, превратились въ пять тысячъ. Гарри пополнилъ свой гардеробъ, купилъ отличныхъ лошадей, задавалъ великолѣпныя пирушки, дѣлалъ прекрасные подарки, жилъ, какъ милліонеръ, какъ сэръ Джемсъ Лоутеръ, или какъ сіятельный герцогъ Бедфордскій, — а между тѣмъ пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ не уменьшались нисколько. Не удивительно, что онъ сорилъ деньгами; неудивительно, что онъ былъ щедръ, обладая кошелькомъ Фортуната. Я говорю — неудивительно, потому что такова была натура Гарри. Другіе Фортунаты наглухо завязываютъ свой нескончаемый кошелекъ, пьютъ обыкновенное пиво и ложатся спать при сальной свѣчѣ!

Во время этого прилива счастія, Гарри оставалось только собрать подробныя свѣдѣнія о долгахъ лэди Маріи и уплатить ихъ до послѣдняго шиллинга. Онъ дѣлалъ великолѣпные подарки ея мачихѣ и полусестрѣ, которыя не любили Марію. — Не лучше ли было бы, Вилль, повоздержаться тебѣ? сардоническимъ тономъ сказалъ милордъ, обращаясь къ брату. — Отступись ты тогда отъ лошади, и Могонъ навѣрное воротилъ бы твой проигрышъ. — И мистеръ Вилльямъ чистосердечно каялся, хотя и не съ тѣмъ смиреніемъ, которое заставило блуднаго сына броситься на колѣна. — Да, чортъ возьми! простоналъ онъ: — больно подумать, что я разошелся съ такимъ молодцомъ изъ-за какихъ нибудь сорока фунтовъ! Съ него можно было бы сорвать на худой конецъ тысячу!

Что касается до Маріи, то это великодушное созданіе съ признательнымъ сердцемъ принимало низпосылаемое ей доброе счастіе; она готова была принимать его сколько вамъ угодно. Уплативъ долги различнымъ модисткамъ, магазинщикамъ и магазинщицамъ, она дѣятельно начала дѣлать новые. Мистриссъ Бетти, горничная милэди, рыская по магазинамъ, распускала слухъ, что ея госпожа вступаетъ въ супружескій союзъ съ молодымъ человѣкомъ, владѣющимъ несмѣтнымъ богатствомъ; поэтому для милэди открытъ былъ неограниченный кредитъ. Молва объ этомъ брачномъ союзѣ ложно пронеслась уже раза два или три, и слѣдовательно было основаніе не вѣрить ей; но прежніе долги были всѣ уплачены; милэди Марія не обнаружила даже ни малѣйшей злобы къ мистриссъ Пинкоттъ, изъ Кенсингтона, напротивъ очень милостиво заказала ей новые наряды. Когда лэди Марія съ горничной и мистеромъ Варрингтономъ разъѣзжала изъ одного магазина въ другой, отъ одного ювелира къ другому, всѣ считали ее счастливой женщиной, овладѣвшей счастливымъ юношей, и всѣ, разумѣется, удивлялись послѣднему, избравшему себѣ въ подруги устарѣлую красавицу. Мистеръ Спарксъ, изъ улицы Тавистонъ, въ кварталѣ Ковентгарденѣ, рѣшился явиться въ квартиру мистера Варрингтона, въ улицѣ Бондъ, съ жемчужнымъ ожерельемъ и золотымъ этуи, которое мистеръ Варрингтонъ выбралъ наканунѣ въ присутствіи лэди Маріи. — Спарксъ спросилъ, не прикажетъ ли его милость оставить эти вещи у себя на квартирѣ, или послать ихъ къ милэди вмѣстѣ съ почтеніемъ его милости? — Къ этуи и ожерелью Гарри прибавилъ кольцо, которое ювелиръ принесъ съ собой на всякій случай, и, приказавъ прислать счетх, величаво поклонился мистеру Спарксу, который, выходя изъ аппартаментовъ, счелъ долгомъ отвѣсить низкій поклонъ мистеру Гумбо.

Щедрость Гарри не ограничилась этимъ. Спустя нѣсколько дней, пріятный молодой человѣкъ заѣхалъ въ своемъ фаэтонѣ въ магазинъ мистера Спаркса и купилъ двѣ вещицы для двухъ молоденькихъ лэди, родители которыхъ были такъ добры къ нему и къ которымъ онъ питалъ искреннее уваженіе. — О, подумалъ онъ: — какъ я желалъ бы въ эту минуту имѣть умъ и поэтическія дарованія моего бѣднаго Джоржа! — Я бы послалъ эти подарки Гетти и Тео при хорошенькихъ стихахъ. Если душевное расположеніе и искреннее уваженіе въ состояніи сдѣлать изъ меня поэта, то я написалъ бы стихи безъ малѣйшаго затрудненія. — Подумавъ это, Гарри заѣхалъ къ мистеру Самсону, и съ его помощью написалъ любезное посланіе.

ГЛАВА XIX,
ВЪ КОТОРОЙ ГАРРИ ЗАЛЕТАЕТЪ ВЫСОКО.

Такимъ образомъ мистеръ Гарри Варрингтонъ, изъ Виргиніи, занималъ квартиру въ улицѣ Бондъ, въ Лондонѣ въ Англіи, — вкушалъ отборныя произведенія земли, запивая ихъ лучшими винами. Титулъ счастливаго юноши шелъ къ нему превосходно. Онъ былъ молодъ, богатъ, хорошъ собою, счастливъ, и потому фешенебельный міръ протягивалъ ему руку и оказывалъ горячее радушіе. Не будемте, мои любезные собраты, вопіять слишкомъ громко противъ самолюбія свѣта, противъ его расположенія къ молодымъ прекраснымъ и счастливымъ, и противъ мрачной холодности къ вамъ или ко мнѣ, которые, положимъ, стары, безобразны и несчастнѣйшія созданія подъ луною. Если я имѣю право знакомиться по собственному моему выбору, и — положимъ въ клубѣ, общество одушевленнаго, прекраснаго, щегольски одѣтаго, съ благородными манерами молодаго человѣка, который доставляетъ мнѣ удовольствіе, я предпочитаю обществу пустаго, грязнаго петиметра, который отвратительно картавитъ и безъ умолку болтаетъ вздоръ, — то развѣ общество — включая въ него и васъ и меня — не имѣетъ права на точно такой же выборъ? Гарри былъ любимъ, потому что его можно было любить, потому что онъ былъ богатъ, хорошъ собой, имѣлъ веселый характеръ, принадлежалъ къ хорошей фамиліи, отличался прекрасными манерами и благородствомъ души, — потому что въ кругу веселыхъ товарищей онъ любилъ веселую пѣсню и доброе вино, — потому что въ кругу джентльменовъ охотниковъ онъ не отказывался ни отъ какой охоты, все равно, происходила ли она пѣшкомъ, или верхомъ на конѣ, — потому что въ кругу прекраснаго пола на лицѣ его появлялся румянецъ стыдливости, онъ былъ скроменъ до застѣнчивости и чрезъ это становился еще болѣе интереснымъ, — потому что для людей, стоявшихъ въ общественномъ положеніи нѣсколько ниже его, онъ постоянно былъ щедръ и боялся оскорбить ихъ не только дѣломъ, но и словомъ. Короче, виргинецъ нашъ былъ весьма благороденъ, великодушенъ и могущественъ; но въ тѣ времена, когда строго соблюдалось различіе сана и званія, держать себя гордо и отдаленно отъ низшихъ нисколько не вредило популярности джентльмена. Вспомните только, что въ тѣ дни государственный секретарь, являясь утромъ къ королю съ депешами, падалъ передъ нимъ на колѣна, а помощникъ секретаря никакъ не смѣлъ садиться въ присутствіи своего начальника. Если бы я былъ статсъ-секретаремъ (удивительнаго тутъ нѣтъ! со времени Аддисона многіе литераторы занимали эту высокую должность), я бы, явясь съ портфелемъ на аудіенцію, ни за что бы не сталъ на колѣна. Еслибы я былъ помощникомъ статсъ-секретаря, то ни за что бы не стоялъ на вытяжку въ то время, когда высокопревосходительный Бенжеминъ или сэръ Эдвардъ занимался разсмотрѣніемъ бумагъ. Но повсюду есть modus in rebus. Я вполовину бываю доволенъ, когда Бобъ-Боустритъ, познакомившійся съ литературой чрезъ посредничество полицейскихъ агентовъ X и Y и Тома Гарбэджа, — этотъ почетный сотрудникъ газеты «Всякаго Вздора», употребляетъ усилія присоединиться къ братству литераторовъ, дружески хлопаетъ меня по плечу и называетъ старымъ малымъ или просто по имени, которое дано мнѣ при крещеніи.

Въ зимній сезонъ 1756—57 года мистеру Варрингтону предстояло множество различныхъ удовольствій. Для него была опера, которую впрочемъ онъ не очень жаловалъ. (Надобно сказать, что противъ итальянской оперы направлено было множество сатиръ: ее называли безумной, папской, безсовѣстной, безсмысленной выдумкой; несмотря на то, ее посѣщали и даже очень охотно). Были театры: на сценѣ одного изъ нихъ являлись мистеръ Гаррикъ и мистриссъ Питчардъ; на сценѣ другаго — мистриссъ Клэйвъ. Были маскарады и собранія, куда стекалось лучшее общество; были балы и вечера у членовъ высшей британской аристократіи, начинавшіеся и кончавшіеся картами. Мистеръ Варрингтонъ оказывалъ предпочтеніе клубу Вайта, потому что на званныхъ вечерахъ игра не имѣла тѣхъ размѣровъ и той чистоты, какими отличалась игра за клубными столами.

Однажды лордъ Кастльвудъ привезъ Гарри во дворецъ и представилъ его королю, который только что пріѣхалъ въ Лондонъ изъ Кенсингтона. При этомъ представленіи его величество былъ очень угрюмъ, потому, быть можетъ, что ему не правился представитель мистера Гарри, или потому, что онъ имѣлъ на это свои особенныя причины. Его величество только и сказалъ:

— О, я слышалъ о васъ отъ лэди Ярмутъ, Графъ Кастльвудъ (эта слова, сказанныя на нѣмецкомъ языкѣ, относились къ милорду) скажите ему, что онъ черезчуръ преданъ игрѣ.

Сказавъ это, защитникъ вѣры повернулся своей царской спиной къ представителю и представляемому.

Такой холодный пріемъ со стороны августѣйшей особы ужаснулъ лорда Кастльвуда.

— Что онъ говоритъ? спросилъ Гарри.

— Его величество полагаетъ, что въ клубѣ Вайта играютъ слишкомъ высокую игру, и это ему не нравится, — прошепталъ нобльменъ.

— Если ему не нравится наше посѣщеніе, то мы вторично не придемъ сюда, — вотъ и все тутъ, — простодушно сказалъ Гарри, — Я, однакоже, никакъ не думалъ, чтобы королемъ Англіи былъ нѣмецъ.

— Тс! Ради Бога удерживайте свой дерзкій колоніальный языкъ! вскричалъ милордъ. — Вы не знаете, что здѣсь и самыя стѣны имѣютъ уши.

— Но что это значитъ? спросилъ мистеръ Варрингтонъ. Посмотрите, пожалуйста, на здѣшнихъ людей! — Будь я повѣшенъ, если это не забавно! — До этой поры всѣ они протягивали руку, кланялись и льстили мнѣ; а теперь они бѣгутъ отъ меня, какъ отъ чумы!

— Дай руку, племянникъ, — сказалъ широколицый, широкоплечій джентльменъ, въ малиновомъ камзолѣ съ золотымъ шитьемъ и въ огромномъ старинномъ парикѣ. — Я слышалъ, что вы говорили. Посмотри, у меня, какъ и у здѣшнихъ стѣнъ, есть уши. Если другіе подставляютъ холодное плечо, то я даю тебѣ мою руку, — и съ этими словами джентльменъ протянулъ загорѣлую громадную руку и сжалъ въ ней руку Гарри. — Въ твоемъ лицѣ и глазахъ есть многое моего роднаго брата. Только на вашемъ островѣ народъ, какъ я вижу, жиденькій и сухопарый. Я твой дядя, мой другъ. Мое имя сэръ Майльзъ Варрингтонъ. Милордъ Кастльвудъ знаетъ меня хорошо.

Милордъ казался очень испуганнымъ и блѣднымъ.

— Да, любезный Гарри, — сказалъ онъ: — сэръ Майльзъ Варрингтонъ родной братъ твоего отца и слѣдовательно твой родной дядя.

— Можно было бы, кажется, пріѣхать къ намъ въ Норфолькъ, чѣмъ болтаться и разыгрывать вѣтрогона на Тонбриджскихъ минеральныхъ водахъ, — не такъ ли мистеръ Варрингтонъ, или мистеръ Эсмондъ — которое изъ этихъ двухъ именъ ты носишь? сказалъ баронетъ. Старушка лэди называетъ себя — мадамъ Эсмондъ, — кажется такъ?

— Моя мать не стыдится имени своего отца, какъ и я не стыжусь своего, — съ гордостію отвѣчалъ мистеръ Гарри.

— Славно! молодецъ! Пріѣзжай-ко къ намъ, въ улицу Гилль, часа въ три, раздѣлить съ лэди Варрингтонъ кусокъ баранины, — разумѣется, если ты можешь обойтись на это время безъ клубной шушеры. — Милордъ Кастльвудъ, напрасно вы пугаетесь! — Я вѣдь не стану разсказывать старыхъ исторій.

— Я… я увѣренъ, сэръ Майльзъ Варрингтонъ будетъ дѣйствовать какъ джентльменъ! сказалъ милордъ въ сильномъ смущеніи.

— Разумѣется, — проворчалъ баронетъ, повертываясь на каблукѣ. И такъ, молодой человѣкъ, въ три часа ты у насъ; помни же, что добрая жареная баранина не ждетъ никого. Ты удивительно похожъ на отца. Помню, бывало какъ мы колотили другъ друга! Онъ былъ меньше меня ростомъ и, разумѣется, моложе; но часто бралъ верхъ надо мной. Когда онъ женился, то присмирѣлъ какъ курица, и наконецъ совершенно попалъ подъ башмакъ мадамъ Эсмондъ, когда она увезла его на свой островъ. Виргинія вѣдь островъ — не правда ли?

Гарри засмѣялся и сказалъ — нѣтъ!

— Ну все равно, — продолжалъ веселый баронетъ. Островъ или нѣтъ, но ты долженъ пріѣхать и говорить объ этомъ съ милэди. Она узнаетъ, островъ ли это, или нѣтъ.

— Любезный мистеръ Варрингтонъ, — сказалъ милордъ съ умоляющимъ видомъ. Не считаю за нужное говорить вамъ, что въ нашемъ огромномъ городѣ у всякаго человѣка есть свои враги; здѣсь вы вездѣ услышите клевету и злословіе. Я никогда не говорилъ съ вами о сэръ Майльзѣ Варрингтонѣ, собственно потому, что не зналъ его, и потому еще, что между нами существуетъ раздоръ. Въ случаѣ, если онъ позволитъ себѣ оскорбительныя на мой счетъ замѣчанія, выслушайте ихъ cum grano и вспомните, что они сказаны моимъ врагомъ!

Съ этими словами они вышли изъ королевскихъ апартаментовъ на улицу Сент-Джемсъ. Гарри увидѣлъ, что вѣсть о холодномъ пріемѣ его при дворѣ еще прежде его достигла клуба Вайта. Тамъ уже было извѣстно, что король повернулся къ нему спиной. Король гнѣвался за милость, которую его фаворитка оказывала Гарри. Гарри находился въ хорошихъ отношеніяхъ съ лэди Ярмутъ. Десятки джентльменовъ поздравляли его съ побѣдой. Эта побѣда еще до наступленія вечера присоединена уже была къ другимъ побѣдамъ счастливаго юноши.

Сэръ Майльзъ разсказалъ объ этомъ женѣ своей и Гарри, въ то время, когда молодой человѣкъ пріѣхалъ въ назначенный часъ къ обѣду баронета; простыя деревенскія манеры баронета забавляли Гарри. Милэди Майльзъ, грандіозная и величавая особа, разсказала Гарри, при дальнѣйшемъ съ нимъ знакомствѣ, что репутація, составленная для него обществомъ, до такой степени неодобрительна, что при первой съ нимъ встрѣчѣ она принуждена была оказать ему холодный пріемъ. Первое знакомство между Гарри и молоденькими лэди, дочерями сэра Майльза, съ минуты появленія его въ гостинной и до ухода изъ дому, ограничилось со стороны Гарри вопросомъ: какъ ваше здоровье, кузина? — а со стороны сестрицъ — отвѣтомъ: благодарю васъ, кузенъ, — съ дополненіемъ множества изысканныхъ книксеновъ. Маленькій мальчикъ, наслѣдникъ дома, обѣдалъ за общимъ столомъ подъ присмотромъ гувернера; и выпивъ послѣ обѣда съ соизволенія отца рюмку портвейна, далъ свободу своему невинному языку и дѣлалъ кузену своему множество вопросовъ. Наконецъ, невинный мальчикъ, посмотрѣвъ въ лицо Гарри, сказалъ:

— Кузенъ Гарри, неужели вы человѣкъ безпутный? — Въ васъ, мнѣ кажется, ничего нѣтъ безпутнаго.

— Мистеръ Майльзъ! какъ это можно! — вскричалъ гувернеръ, покраснѣвъ отъ гнѣва.

— Вѣдь вы сами говорили, что онъ безпутный, сказалъ мальчикъ.

— Мы всѣ жалкіе грѣшники, Майли, возразилъ папа. Развѣ ты не слышалъ, что священникъ повторяетъ это намъ каждое воскресенье?

— Да, но не такіе грѣшники, какъ кузенъ Гарри. Правда ли, кузенъ, будто вы играете, пьянствуете по цѣлымъ ночамъ съ распутными людьми и посѣщаете общество развратныхъ женщинъ? — Мистеръ Вокаръ, вы сами это говорили, мама тоже говорила да прибавила еще, что и лэди Ярмутъ женщина распутная.

— А ты маленькій кувшинъ! — вскричалъ сэръ Майльзъ. Надо тебѣ сказать, любезный мой племянникъ, что жена моя закоснѣлая якобитка, но черезъ это ты не будешь любить ее меньше. Мистеръ Вокаръ, отведите его къ сестрамъ; иди мой другъ, — Топшамъ прокатитъ тебя по парку на твоей маленькой лошадкѣ.

Когда отецъ приказалъ отвести мистера Майльза къ сестрамъ, онъ началъ плакать и кричать, что хочетъ остаться съ кузеномъ; но его утѣшила мысль о маленькой лошадкѣ.

— Да, продолжалъ веселый баронетъ: — ты, мой другъ, составилъ себѣ не очень выгодную репутацію. Моя жена, надо тебѣ знать, въ послѣдніе годы и со времени смерти моего старшаго сына, привязалась къ татенгамской дорогѣ… къ проповѣдямъ мистера Витфильда. Онъ, другъ и пріятель мистера Вокара, — бываетъ у насъ и разсказываетъ о тебѣ и о твоемъ братѣ диковинныя исторіи.

— Обо мнѣ, сэръ Майльзъ, онъ могъ и можетъ говорить сколько его душѣ угодно, — вскричалъ Гарри, разгоряченный портвейномъ: но я переломаю всѣ ребра тому, кто осмѣлится сказать полслова противъ моего брата. Знаете ли, сэръ, этотъ Витфильдъ недостоинъ былъ застегивать пряжки на башмакахъ моего неоцѣненнаго Джоржа; и если я узнаю, что онъ повторяетъ здѣсь такія вещи, о которыхъ не смѣлъ бы заикнуться въ нашемъ виргинскомъ домѣ, то даю обѣщаніе поколотить его вторично.

— Ты, какъ видно, твердо стоишь за друзей своихъ, сказалъ баронетъ. — Наливай свою рюмку, мой другъ. Ты не такъ страшенъ, какъ тебя рисуютъ. Я это постоянно говорилъ женѣ. За здоровье мадамъ Эсмондъ Варрингтонъ, изъ Виргиніи; — ради этого тоста я выпиваю цѣлый стаканъ.

Гарри, само собою разумѣется, опорожнилъ рюмку, налилъ другую и выпилъ за здоровье лэди Варринттонъ и мастера Майльза.

— Послѣ его смерти вѣдь ты будешь наслѣдникомъ до четырехъ тысячъ акровъ земли въ Норфолькѣ, продолжалъ баронетъ.

— Благодаря Бога, сэръ, въ Виргиніи у меня много своихъ собственныхъ акровъ! сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

Послѣ этихъ словъ Гарри тотчасъ же отправился на половину лэди Варрингтонъ выпить чашку кофе и побесѣдовать съ молоденькими дочерями. Гарри былъ непринужденъ, любезенъ, безьискуственъ. Одна изъ молоденькихъ лэди была похожа на Фанни Моунтейнъ, и по этому обстоятельству сдѣлалась его фавориткой. Когда Гарри уходилъ, всѣ дамы единодушно соглашались, что безпутный кузенъ вовсе не былъ такъ безпутенъ, какъ онѣ воображали: во всякомъ случаѣ, милэди Варрингтонъ питала сильную надежду вытащить его изъ бездны погибели. Въ тотъ вечеръ, когда мистеръ Гарри находился въ клубѣ Вайта, милэди отправила къ нему назидательную книжечку, съ премиленькой запиской, въ которой молила небо, чтобы «исполненіе закона» оказало ему полезную услугу; пославъ такую депешу, милэди и ея дочери отправились на балъ жены какого-то посланника. Въ свою очередь Гарри, по дорогѣ въ клубъ, завернулъ къ своему пріятелю, мистеру Спарксу, въ улицѣ Тавистонъ, и купилъ для новыхъ кузинъ своихъ нѣсколько цѣнныхъ бездѣлушекъ…. «пусть онѣ думаютъ, что это отъ ихъ тетки, изъ Виргиніи», — сказалъ онъ. Замѣчаете, сколько въ немъ добродушія: благосостояніе согрѣвало, воспламеняло его. Есть люди, на которыхъ богатство не производитъ такого благотворнаго вліянія. Оно ожесточаетъ сердца грубыя; людей низкихъ и раболѣпныхъ оно дѣлаетъ болѣе низкими и гордыми. Еслибъ богамъ угодно было испытать меня на десяти тысячахъ годоваго дохода, я бы, кажется, со всѣмъ смиреніемъ покорился ихъ предопредѣленію, но при этомъ, конечно, молилъ бы ихъ подать мнѣ силы вынести такое испытаніе. Разумѣется дѣвицы въ улицѣ Гилль, получивъ подарки отъ виргинской тетушки, пришли въ восторгъ и написали благодарственный адресъ, который эта добрая лэди получила весной, когда она, Моунтейнъ и Фанни отправились посѣтить угрюмый, заброшенный Кастльвудъ, — когда поля сбросили съ себя снѣжную пелену и тысячу персиковыхъ деревьевъ покрылись роскошнымъ цвѣтомъ. — «Бѣдный Гарри! подумала мать. — Вѣрно это онъ, отъ моего имени, сдѣлалъ подарокъ въ дни своего благополучія, или вѣрнѣе, въ дни расточительности и безразсудства! Какъ быстро промоталъ онъ свое состояніе! Но все же, Моунтэйнъ, у него доброе сердце, и въ нуждѣ мы не должны оставлять его. Для этого намъ нужно по возможности быть бережливѣе въ нашихъ издержкахъ.» — Съ своей стороны я смѣло могу сказать, что послѣ этого онѣ нагрѣвали каминъ однимъ полѣномъ, довольствовались за обѣдомъ однимъ блюдомъ и занимались рукодѣльемъ при одной свѣчѣ. Прислуга, потребности которой эта добрая душа ограничивала болѣе и болѣе, начинала, я такъ думаю, болѣе и болѣе лгать, обманывать и воровать, и все то, что сберегалось съ одной стороны, раскрадывалось съ другой.

Однажды послѣ полудня мистеръ Гарри сидѣлъ въ своей квартирѣ, и еще въ шлафрокѣ пилъ шоколадъ. Несмотря на роскошь, которая окружала его, на атласъ и тонкія ткани, которыя его облекали, онъ былъ крайне озабоченъ. За нѣсколько недѣль передъ тѣмъ, когда счастіе улыбалось ему, — когда щедрости еге не было предѣла, онъ тономъ обладателя несмѣтныхъ сокровищъ предложилъ мистеру Самсону привести въ извѣстность всѣ свои долги, вызываясь уплатить ихъ. Вслѣдствіе этого Самсонъ приступилъ къ работѣ и составилъ списокъ, разумѣется, не всѣмъ долгамъ… исчислить всѣ свои долги — это свыше силъ человѣческихъ…. онъ составилъ такой каталогъ, который, по его мнѣнію, возможно было представить мистеру Варрингтону, — и, явясь въ домѣ своего патрона во время завтрака, смиренно ждалъ, когда его милости угодно будетъ приступить къ накрытому столу.

Гарри явился, наконецъ, очень блѣдный и томный, въ папильоткахъ и безъ всякаго аппетита къ завтраку. Кастльвудскій священникъ, повертывая въ карманѣ приготовленный списокъ, со всею покорностію освѣдомился о здоровыі патрона и выразилъ предположеніе, что мистеръ Гарри дурно провелъ ночь. Да, — очень дурно. Его принесли изъ клуба Вайта два носильщика въ пять часовъ утра; онъ страшно простудился, потому что одно изъ оконъ неплотно прикрывалось, дождь и снѣгъ имѣли въ него свободный доступъ; короче, мистеръ Гарри находился въ такомъ нерасположеніи, что всѣ шутки и каламбуры бѣднаго Самсона не въ состояніи были вызвать улыбку на лицо молодаго человѣка.

Но вдругъ Гарри ни съ того, ни съ другаго разразился громкимъ смѣхомъ. Это случилось въ то время, когда несчастный кастльвудскій священникъ, послѣ продолжительнаго разглагольствованія о сдобныхъ булкахъ, япцахъ, чаѣ, новостяхъ, театрахъ, вытащилъ изъ кармана извѣстную читателямъ бумагу и плачевнымъ тономъ сказалъ:

— Вотъ списокъ долговъ, о которыхъ вы изволили спрашивать: всего сто сорокъ три фунта стерлинговъ. Тутъ, благодаря Бога, все, до послѣдняго шиллинга, который я долженъ въ этомъ мірѣ. Тутъ весь мой долгъ, уплата котораго сильно меня безпокоитъ; не считаю за нужное говорить при этомъ моему безцѣнному патрону, что я вѣчно буду считать его моимъ избавителемъ и благодѣтелемъ!

Въ этотъ-то моментъ Гарри, взявъ бумагу и съ ироніей посмотрѣвъ на Самсона, разразился громкимъ смѣхомъ, въ которомъ, однакожь, не отзывалось ни одного звука задушевной веселости. Напротивъ этотъ смѣхъ возбуждалъ къ себѣ какое-то отвращеніе, и несчастный Самсонъ чувствовалъ, что обратился съ просьбой въ неудачную минуту.

— Чортъ возьми! — отчего вы не подали мнѣ это въ понедѣльникъ? спросилъ Гарри.

— И въ самомъ дѣлѣ, отчего я не подалъ въ понедѣльникъ? повторила робкая душа кастльвудскаго священника. Что дѣлать, таково мое счастье, мистеръ Варрингтонъ, — вы не проигрались ли?

— Въ томъ-то и дѣло, мой другъ; чума бы взяла эти карты! Въ понедѣльникъ и вчера, какъ на зло, не счастливилось. Впрочемъ, Самсонъ, не пугайтесь: — денегъ въ сундукѣ еще довольно — Надо только съѣздить въ Сити и вынуть ихъ.

— Сэръ! неужели вы хотите продать что нибудь? спросилъ мистеръ Самсонъ голосомъ, которому хотя и предназначалось быть встревоженнымъ, но въ немъ звучала надежда и увѣренность.

— Продать? Да! Вчера я занялъ сто фунтовъ у конторщика Макрита и къ обѣду долженъ возвратить ихъ. Это впрочемъ ничего не значитъ; — не бойся, добрый мой мистеръ Самсонъ. Приходи завтра завтракать; мы поговоримъ и постараемся избавить тебя отъ филистимлянъ!

Хотя Гарри и смѣялся въ присутствіи Самсона, и старался принять весёлое выраженіе, но голова его склонилась на грудь, какъ только кастльвудскій священникъ вышелъ изъ комнаты; онъ сидѣлъ передъ каминомъ, разбивая въ немъ куски каменнаго угля и произнося несвязныя слова, которыя обнаруживали душевное волненіе, но не облегчали его состоянія.

Печальныя размышленія молодаго человѣка были прерваны появленіемъ друга, который во всякій другой день, даже и въ тотъ, когда совѣсть его находилась въ встревоженномъ состояніи, былъ для мистера Варрингтона лучшимъ его гостемъ. Это былъ некто другой, какъ мистеръ Ламбертъ, въ военномъ мундирѣ, но въ плащѣ на плечахъ. Онъ представлялся генералъ-капитану и завернулъ въ улицу Бондъ, провѣдать о молодомъ своемъ другѣ.

Гарри могъ бы замѣтить, что Ламбертъ поздоровался съ нимъ довольно холодно; но онъ до такой степени былъ углубленъ въ самого себя, что не обратилъ на это вниманія. Какъ поживаютъ Оакгорстскія лэди, — въ особенности миссъ Гетти, которая хворала, когда Гарри прошлой осенью проѣзжалъ мимо Оакгорста? — Совершенно здоровы? Мистеръ Варрингтонъ былъ очень радъ. Онѣ пріѣхали въ Лондонъ погостить у ихъ друга, лорда Ротама. Мистеръ Гарри въ восторгѣ отъ этого, хотя, надобно признаться, его лицо не выразило особенныхъ признаковъ удовольствія, когда онъ услышалъ это извѣстіе.

— Скажите, правду ли говорятъ, что вы живете въ клубѣ Вайта, что вы въ хорошихъ отношеніяхъ съ знатью, окружены роскошью, бываете въ Сенъ-Джемскомъ дворцѣ, были на раутѣ милэди Ярмутъ, участвуете во всѣхъ карточныхъ собраніяхъ въ аристократической части столицы, — правда ли это? спрашиваетъ полковникъ.

— Любезный полковникъ, я дѣлаю, что дѣлаютъ другіе, отвѣчаетъ Гарри съ нѣкоторою надменностью.

— Но одни люди бываютъ богаче другихъ, молодой мой другъ.

— Сэръ! возражаетъ мистеръ Варрингтонъ: — я буду вамъ благодаренъ, если вы повѣрите, что я не дѣлаю долговъ, которыхъ не въ состояніи заплатить.

— Я бы никогда не заговорилъ о вашихъ дѣлахъ, если бы вы сами не признались мнѣ въ нихъ, продолжалъ полковникъ, не обращая вниманія на надменный тонъ молодаго человѣка. — Я слышу всякаго рода исторіи о Счастливомъ Юношѣ. Не далѣе какъ сегодня у его высочества говорили мнѣ о вашемъ богатствѣ, и я не хотѣлъ разочаровывать ихъ….

— Полковникъ Ламбертъ, не могу же я разсѣять людскія сплетни обо мнѣ! вскричалъ мистеръ Варрингтонъ, начиная выходить изъ терпѣнія.

— Мнѣ говорили объ огромныхъ суммахъ, которыя вы выиграли. Тысячу восемьсотъ въ одинъ вечеръ, двѣ тысячи въ другой — всего шесть или восемъ тысячъ! Сегодня на выходѣ были тоже и джентльмены изъ Вайта; увѣряю васъ, что военные офицеры могутъ играть и выигрывать, какъ и вы, гражданскіе!

— Я бы желалъ, чтобъ они заботились о своихъ собственныхъ дѣлахъ, сказалъ Гарри, угрюмо посмотрѣвъ на своего стараго друга.

— Этимъ вы хотите сказать, чтобы и я позаботился о своихъ дѣлахъ. Да, мой другъ; это моя обязанность; и вы, вѣроятно, позволите отцу Тео, отцу Гетти и старому другу отца Гарри Варрингтона доказать, до какой степени заботится онъ о своихъ дѣлахъ.

При этихъ словахъ полковникъ вынулъ изъ кармана свертокъ. Въ ту пору полы, фалды и карманы военныхъ мундировъ были гораздо объемистѣе, чѣмъ на коротенькомъ и узенькомъ одѣяніи нынѣшнихъ воиновъ.

— Посмотрите сюда, Гарри. Эти бездѣлушки, присланные вами, подъ вліяніемъ признательности и добросердечія, людямъ, которые искренно васъ любятъ и которые готовы обрѣзать свои маленькія ручки, чтобъ избавить васъ отъ излишнихъ хлопотъ, не могли быть куплены молодымъ человѣкомъ съ двумя-тремя стами годоваго дохода. Такія вещи въ состояніи покупать одни нобльмены и банкиры и посылать ихъ своимъ…. ну, скажемъ, хоть своимъ дочерямъ.

— Сэръ, вы сказали правду; я дѣйствительно сдѣлалъ это, побуждаемый простотою и добротою моего сердца, сказалъ Гарри, весь вспыхнувъ.

— Но, мой другъ, вы не должны дарить ихъ моимъ дочерямъ. — Гестеръ и Теодосія не должны украшать себя пріобрѣтеніями игорнаго стола, — извините за выраженіе. Я счелъ долгомъ возвратить вамъ эти вещи. Мистриссъ Ламбертъ удержала свой подарокъ, какъ вещь не драгоцѣнную, и за это посылаетъ вамъ поклонъ и проситъ Бога послать на васъ благословеніе; я, Гарри Варрингтонъ, самъ прошу объ этомъ отъ всего моего сердца.

Голосъ добраго полковника дрожалъ; блѣдное лицо его покрылось румянцемъ и онъ прежде, чѣмъ протянулъ руку Гарри Варрингтону, провелъ ладонью по глазамъ.

Но духъ возмущенія былъ силенъ въ мистерѣ Варрингтонѣ. Онъ всталъ съ кресла, вовсе не думая взять руку, протянутую ему старымъ полковникомъ.

— Позвольте вамъ сказать, полковникъ Ламбертъ, — возразилъ молодой человѣкъ: — кажется, я уже вдоволь наслышался вашихъ совѣтовъ. Вы постоянно предлагаете ихъ, сэръ, тогда какъ я въ нихъ вовсе не нуждаюсь. Вы вмѣняете себѣ въ обязанность освѣдомляться о моихъ выигрышахъ и о моемъ обществѣ. Какое имѣете вы право осуждать моихъ пріятелей и образъ моихъ развлеченій? Пустыми подарками я хочу выразить признательность за ваше гостепріимство и радушіе, и вы швыряете…. эти подарки вы возвращаете назадъ.

— Иначе я не могу поступить, мистеръ Варрингтонъ, сказалъ полковникъ съ выраженіемъ глубокаго огорченія.

— Здѣсь, милостивый государь, подобное пренебреженіе ставится ни во что; въ нашей же странѣ оно непремѣнно должно сопровождаться вызовомъ на дуэль! вскричалъ мистеръ Варрингтонъ. Но, избави меня Богъ, обнажить шпагу противъ отца тѣхъ лэди, которыя замѣняли мнѣ мѣсто матери и сестеръ; во всякомъ случаѣ, полковникъ, вы кольнули меня въ самое сердце; вы оскорбили, вы опозорили меня; — а подобнаго поступка я не въ состояніи перенести ни отъ одного изъ смертныхъ, — кто бы онъ ни былъ! Мой слуга, если угодно, проводитъ васъ.

Сказавъ это и зашелестивъ своимъ атласнымъ шлафрокомъ, мистеръ Варрингтонъ величаво удалился въ свою спальню.

ГЛАВА XX.
ЗАКЛЮЧАЕТЪ ВЪ СЕБѢ ТО, ЧЕГО МОЖНО БЫЛО ОЖИДАТЬ.

Уклонившись отъ миролюбивыхъ предложеній, нашъ молодой американецъ разгнѣвался не только на полковника Ламберта, но и на все семейство этого джентльмена.

— Онъ унизилъ меня въ глазахъ своихъ дочерей, думалъ молодой человѣкъ. — Онъ и мистеръ Вульфъ, постоянно проповѣдывавшіе мнѣ мораль и позволявшіе себѣ оказывать передо мной свое превосходство и какое-то протекторатство, выставляютъ меня передъ своимъ семействомъ въ видѣ негодяя и блуднаго сына. Они считаютъ себя до такой степени добродѣтельными, что пренебрегаютъ мною; я вздумалъ было выразить свою признательность, — они моими же подарками швыряютъ мнѣ въ лицо!

— Какъ же это можно, сэръ, сказалъ мистеръ Самсонъ, бросая алчный взглядъ на два сафьянныхъ футляра, въ которыхъ на подушечкахъ изъ бѣлаго атласа покоились золотыя издѣлія мистера Спаркса.

— Да, Самсонъ, — эти вещицы стоютъ денегъ! отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Впрочемъ, хотя бы онѣ стоили и вдесятеро дороже, для меня это рѣшительно все равно: онѣ предназначались для людей, которые оказали мнѣ добрую услугу.

— Я знаю, сэръ, что въ этомъ случаѣ за вами дѣло не станетъ! возразилъ кастльвудскій священникъ, никогда не упускавшій случая польстить въ лицо молодому патрону.

— Часы съ репетиромъ, какъ говорятъ, я купилъ дешево: за нихъ въ Парижѣ нужно заплатить по крайней мѣрѣ сто фунтовъ; а я помню, маленькая миссъ Гетти страшно хотѣла имѣть подобные часики.

— Какая прелесть! воскликнулъ Самсонъ. — Задняя доска усыпана жемчугомъ, и вмѣсто колечка — большой брилльянтъ! Не знаю, какое женское сердце можетъ устоять противъ подобнаго подарка!

— Я сейчасъ швырну ихъ яблочницѣ, которая такъ кстати проходитъ мимо оконъ! съ ожесточеніемъ вскричалъ мистеръ Каррингтонъ.

Въ то время, когда Гарри отправился хлопотать о своихъ дѣлахъ, его паразитъ не смѣлъ идти далѣе улицы Страндъ; онъ повернулся назадъ, откровенно сознаваясь, что Чансрилэнъ съ его обитателями и зданіями наводятъ на него ужасъ. Послѣ этого признанія мистеръ Варрингтонъ отправился къ своему маклеру, вмѣстѣ съ нимъ съѣздилъ въ банкъ, гдѣ, послѣ обыкновенныхъ прелюдій, и послѣ подписанія нѣсколькихъ лоскутковъ бумаги, Гарри вышелъ изъ банка съ извѣстнымъ количествомъ ассигнацій въ карманѣ. Маклеръ пригласилъ мистера Варрингтона отобѣдать въ одной изъ лучшихъ гостинницъ, которыми по настоящее время славится Сити, и послѣ того показалъ ему Виргинскій переулокъ, по которому Гарри, краснѣя отъ стыда, прошелъ на биржу. Ну, что сказала бы одна виргинская лэди, подумалъ онъ, еслибъ узнала, что большая часть отцовскихъ денегъ перешла въ бездонный карманъ игрока? — Это все виргинскіе купцы, продолжалъ онъ размышлять: — они меня знаютъ и вѣроятно говорятъ другъ другу:

— Это молодой Эсмондъ, изъ Кастльвуда, на Потомакѣ, сынъ мадамъ Эсмондъ; онъ играетъ въ азартныя игры и проигралъ столько-то и столько-то.

Унылое расположеніе не покидало его до тѣхъ поръ, пока онъ не прошелся подъ головами измѣнниковъ, выставленными надъ Темпльскими воротами за предѣлами Сити. Возвращаясь домой, мистеръ Гарри заглянулъ по пути въ улицу Сентъ-Джемсъ; но тамъ никого еще не было; общество собиралось туда гораздо позже.

По приходѣ на квартиру мистеръ Гарри вынулъ изъ кармана пачку ассигнацій; три изъ нихъ положилъ въ конвертъ и тщательно запечаталъ, написавъ предварительно слѣдующую записку: «Отъ души желаю, чтобы онѣ принесли вамъ пользу. Г. Э. В.» Сдѣлавъ на конвертѣ надпись «высокопочтеннѣйшему мистеру Самсону», Гарри положилъ его на каминную полку и отдалъ приказаніе вручить его кастльвудскому священнику, когда онъ явится въ домъ.

Фаэтонъ стоялъ уже у дверей. Гарри сѣлъ въ него, съ намѣреніемъ прокатиться по парку; но не знаю, пошелъ ли дождь, или подулъ восточный вѣтеръ, или повстрѣчалось что нибудь особенное, только Гарри вмѣсто парка направилъ лошадей прямо въ улицу Сентъ-Джемсъ и остановился у клуба Вайта, около трехъ часовъ. Тамъ почти никого еще не было. Это былъ часъ обѣда. Впрочемъ, милордъ Кастльвудъ, только что кончившій свои дѣла при дворѣ, сидѣлъ уже тамъ, читалъ газету и зѣвалъ надъ ней. Не заняться ли имъ чѣмъ нибудь для препровожденія времени? Не съиграть ли имъ въ пикетъ? Гарри не прочь.

— Такъ, знаете, на часокъ не больше, говорилъ лордъ Кастльвудъ.

— Да; на часокъ не больше, отвѣчаетъ мистеръ Варрингтонъ.

И они потребовали карты.

— Не отправиться ли намъ на верхъ? Подальше отъ шуму, сказалъ милордъ.

— Конечно, лучше подальше отъ шуму, сказалъ Гарри.

Въ пять часовъ человѣкъ шесть, окончивъ обѣдъ, явились въ клубъ и занялись кто картами, кто кофеемъ, кто бесѣдой. Джентльмены, обѣдавшіе за общимъ столомъ, еще не выходили изъ столовой. Впрочемъ, эти джентльмены часто оставались тамъ за полночь.

Одна зубочистка указываетъ черезъ стоявшій на окнѣ экранъ на улицу.

— Чей это фаэтонъ? спрашиваетъ зубочистка № 1 зубочистку № 2.

— Счастливаго юноши? отвѣчаетъ № 2.

— Въ послѣдніе три вечера онъ не очень былъ счастливъ. Счастье ему страшно не везло. Вчера, напримѣръ, проигралъ сразу тысячу триста фунтовъ. Эй Джонъ! былъ ли сегодня здѣсь мистеръ Варрингтонъ?

— Мистеръ Варрингтонъ здѣсь и теперь. Они съ трехъ часовъ сидятъ съ лордомъ Кастльвудомъ въ малой кофсйной и играютъ въ пикетъ, отвѣчалъ Джонъ.

— Кастльвуду славная пожива, говоритъ № 1, пожавъ плечами.

— Чортъ возьми этого негодяя! съ негодованіемъ восклицаетъ второй джентльменъ. Онъ не имѣетъ права быть въ нашемъ клубѣ. Онъ не платитъ проигрыша. Джентльменамъ не слѣдуетъ играть съ нимъ. Сэръ Майльзъ Варрингтонъ недавно говорилъ мнѣ, что Кастльвудъ уже три года какъ долженъ ему за какое-то пари.

— Кастльвудъ, замѣчаетъ № 1, играя безъ постороннихъ свидѣтелей, никогда не проигрываетъ. Въ собраніи порядочныхъ людей онъ совершенно теряется, вотъ почему онъ и играетъ теперь въ отдѣльной комнатѣ.

№ 1 улыбается и обнаруживаетъ рядъ превосходно вычищенныхъ зубовъ.

— Пойдемъ на верхъ и остановимъ ихъ, гнѣвно говоритъ № 2.

— Зачѣмъ? Гораздо лучше смотрѣть изъ окна. Вонь фонарщикъ идетъ съ лѣстницей…. чудесное занятіе. Посмотри, какая старая рожа сидитъ въ портшезѣ; видалъ ли ты такую чучелу?

— А кто это вышелъ отсюда?

— Да никакъ это Счастливый Юноша. Онъ, кажется, забылъ, что у него здѣсь фаэтонъ. Давай держать пари, что онъ проигралъ Кастльвуду.

— Вотъ еще вздоръ какой! За дурака, что ли, ты меня считаешь? А славныхъ лошадокъ завелъ юноша. Ухъ, онъ ихъ хлещетъ.

И джентльмены увидѣли, какъ мистеръ Варрингтонъ во весь опоръ помчался по улицѣ, заставляя испуганныхъ возницъ сворачивать въ сторону; вскорѣ послѣ того милордъ Кастльвудъ сѣлъ въ свои портшезъ и отправился своей дорогой.

Гарри подъѣзжаетъ къ дому. Мистеръ Гумбо стоитъ у дверей и разговариваетъ съ какой-то деревенской дѣвушкой. Мистеръ Гумбо всегда находитъ случай побесѣдовать съ хорошенькими дѣвочками.

— Гумбо, былъ здѣсь мистеръ Самсонъ? спрашиваетъ Гарри, не выходя изъ фаэтона.

— Нѣтъ, сэръ. Мистеръ Самсонъ здѣсь не былъ! отвѣчаетъ слуга мистера Варрингтона..

Гарри приказываетъ ему подняться на верхъ и принести письмо, адресованное мистеру Самсону.

— Адресованное мистеру Самсону? Какое же это письмо? говоритъ безграмотный Гумбо.

— Запечатанное письмо, дуракъ! которое лежитъ на каминной полкѣ! вскричалъ Гарри.

Гумбо, не торопясь, поднялся на верхъ. Гарри, получивъ этотъ документъ, повернулъ лошадей въ улицу Сентъ-Джемсъ, и два джентльмена, продолжавшіе зѣвать изъ клубнаго окна, увидѣли возвращеніе Счастливаго Юноши.

Мистеръ Варрингтонъ, вышедъ изъ малой кофсйной, гдѣ игралъ съ лордомъ Кастльвудомъ въ пикетъ, увидѣлъ, что въ игорную комнату собралось нѣсколько джентльменовъ и что тамъ образовался банкъ. Нѣкоторые изъ нихъ уже прилежно занимались дѣломъ, надѣвъ на себя игорныя куртки; этотъ нарядъ они постоянно держали въ клубѣ и надѣвали его въ то время, когда намѣревались засѣсть за игру на цѣлую ночь.

Мистеръ Варрингтонъ подходитъ къ конторкѣ буфетчика, уплачиваетъ счетъ предшествовавшаго вечера и, садясь за столъ, требуетъ марки. Втеченіе этой недѣли Счастливый Юноша былъ рѣшительно не въ ударѣ, и сегодня нисколько не счастливѣе предъидущихъ вечеровъ. Онъ требуетъ еще марокъ и еще. Онъ немного блѣденъ и молчаливъ, но очень спокоенъ и вѣжливъ, когда съ нимъ разговариваютъ. А выигрышъ все-таки не дается.

Наконецъ онъ встаетъ.

— Что за вздоръ! оставайся и поправь свое счастье! говоритъ лордъ Марчъ, сидѣвшій подлѣ него съ грудой марокъ зеленыхъ и бѣлыхъ. Возьми отъ меня сотню и продолжай!

— Нѣтъ! на сегодняшній вечеръ довольно, милордъ, говоритъ Гарри. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ окончательно встаетъ со стула, уходитъ въ кофейную, съѣдаетъ котлету и около полуночи возвращается домой. Человѣкъ послѣ страшной катастрофы спитъ обыкновенно очень хорошо. Только поутру пробужденіе бываетъ тяжело и не пріятно. Вчера вечеромъ, напримѣръ, вы сдѣлали предложеніе миссъ Броунъ; за виномъ вы поссорились съ капитаномъ Джонсомъ, доблестно дернувъ его за носъ, а за картами съ полковникомъ Робинзономъ были такъ несчастливы, что дали ему чрезвычайно большое количество срочныхъ векселей! Эти размышленія вмѣстѣ съ припадками головной боли осаждаютъ васъ при утреннемъ пробужденіи. О, какая страшная, страшная бездна раздѣляетъ минувшее вчера и наступившее сегодня! Вамъ кажется, какъ будто вы сдѣлались нѣсколькими годами старше. Не можете ли вы перескочить черезъ эту бездну; нельзя ли обратить дѣйствительность вчерашняго дня въ сонное видѣніе? Вѣдь это и не трудно. Вы лежите въ постели. Дневной свѣтъ еще не заглядываетъ въ окна. Надвиньте колпакъ на глаза, укутайте носъ въ одѣяло, и минувшій день обратится для васъ въ грезы! Не правда ли, что вы видѣли его во снѣ? О, нѣтъ, нѣтъ! Сонъ не смыкаетъ глазъ. Ночной стражъ выкрикиваетъ наступившій часъ…. а который этотъ часъ? Гарри припоминаетъ, что у него подъ подушкой лежатъ часы съ репетиромъ, купленные въ подарокъ миссъ Гестеръ. Динь, динь, динь! раздается подъ подушкой и звукъ этотъ повторился шесть разъ, съ небольшимъ прибавленіемъ, означавшимъ половину часа. Бѣдненькая Гестеръ! такая милая, такая добрая, такая невинная! Гарри душевно желалъ, чтобы эти часы принадлежали ей. Но что скажетъ Марія? (Охъ, эта старая Марія! какою несносною она становится! думаетъ онъ). Что скажетъ мадамъ Эсмондъ, услышавъ, что сынъ ея промоталъ отцовскія деньги до послѣдняго шиллинга. Въ три вечера онъ проигралъ весь свой выигрышъ и сверхъ того пять тысячъ фунтовъ. Неужели Кастльвудъ игралъ съ нимъ безчестно? Не можетъ быть. Милордъ играетъ въ пикетъ лучше Гарри, и отнюдь не рѣшится обыграть своего ближайшаго родственника. Нѣтъ, нѣтъ, Гарри очень радъ, что деньги достались Кастльвуду, который въ нихъ нуждался. Притомъ же онъ не проигралъ ни одного шиллинга болѣе того, что имѣлъ. Онъ кончилъ игру въ то самое время, когда увидѣлъ, что проигрышъ не превышалъ остатка отъ полученнаго наслѣдства. Все же, вотъ что значитъ попасть въ дурное общество! Вотъ до чего доводитъ легкомысліе и мотовство! Куда дѣваться теперь отъ позора и угрызенія совѣсти?

— Проститъ ли меня мать за это? думаетъ молодой блудный сынъ. О, какъ бы я желалъ быть дома; какъ бы было хорошо, если бы я никогда не покидалъ его!

Скучный лондонскій разсвѣтъ начинаетъ наконецъ пробиваться сквозь ставни и занавѣсы. Служанка входитъ въ комнаты Гарри развести огонь въ каминахъ и впустить въ окна угрюмое, мрачное утро. За служанкой слѣдуетъ мистеръ Гумбо: онъ согрѣваетъ шлафрокъ своего господина, раскладываетъ на столѣ бритвенный приборъ и приготовляетъ чистую сорочку. Потомъ является коафферъ завить и напудрить Гарри, пока онъ занимается чтеніемъ утреннихъ газетъ; наконецъ во время завтрака приходитъ неизбѣжный мистеръ Самсонъ, съ озабоченнымъ видомъ и подобострастными улыбками. Мистеръ Самсонъ пришелъ бы и вчера, согласно обоюдному условію, но его пригласили отобѣдать въ клубъ Сентъ-Албанъ, и тамъ, въ кругу веселыхъ товарищей, онъ провелъ цѣлую ночь.

— О Самсонъ! вскричалъ Гарри, съ глубокимъ вздохомъ: — это была худшая ночь въ вашей жизни! Посмотрите сюда!

— Ну что же! вскрытый кувертъ съ запиской: «Отъ души желаю, чтобы они принесли вамъ пользу», сказалъ Кастльвудскій священникъ, окинувъ бѣглымъ взглядомъ и кувертъ, и записку.

— Теперь посмотрите на адресъ, продолжаетъ мистеръ Варрингтонъ. Эта записка предназначалась вамъ.

Лицо бѣднаго священника приняло чрезвычайно встревоженный видъ.

— Неужели кто нибудь вскрылъ его? спросилъ онъ.

— Да, этотъ кто нибудь я самъ. Еслибъ вы пришли вчера, въ условное время, вы нашли бы этотъ кувертъ полнымъ ассигнацій. Короче, всѣ эти ассигнаціи остались вчера вечеромъ на проклятомъ зеленомъ столѣ.

— Какъ! неужели всѣ?

— Всѣ, и всѣ деньги, привезенныя мною изъ Сити; всѣ деньги, остававшіяся въ моемъ распоряженіи. Послѣ полудня я игралъ въ пикетъ съ моимъ куз…. съ однимъ джентльменомъ въ клубѣ, и онъ очистилъ всѣ мои карманы. Вспомнивъ, что дома оставались еще деньги, я съѣздилъ за ними, привезъ ихъ въ клубъ, и оставилъ тамъ все до послѣдняго шиллинга…. но праведное небо! что съ вами, Самсонъ?

— Таково мое счастіе, таково мое всегдашнее счастіе! сказалъ несчастный мистеръ Самсонъ и залился слезами.

— Это еще что! Вы, кажется, плачете о томъ, что вамъ не удалось занять какихъ нибудь двѣсти фунтовъ стерлинговъ? громко и гнѣвно вскричалъ мистеръ Варрингтонъ. Гумбо, поди вонь! Негодяй! къ чему ты всегда суешь въ дверь свою голову?

— Васъ кто-то желаетъ видѣть, сэръ, и представить вамъ маленькій счетъ! отвѣчалъ Гумбо.

— Скажи, чтобы онъ убирался въ преисподнюю! проревѣлъ мистеръ Варрингтонъ. Я никого не хочу видѣть! Развѣ вы не знаете, сэръ, что въ этотъ часъ утра меня не бываетъ дома?

За дверями послышался ропотъ, потомъ шумъ, показывавшій, что кто-то насильно хотѣлъ войти въ комнату; наконецъ все затихло. Это обстоятельство нисколько однако же не уменьшило презрѣнія и гнѣва мистера Варрингтона. Онъ снова напалъ на несчастнаго Самсона съ поникшей головой.

— Для бодрости не выпить ли вамъ стаканъ хорошаго рому? спросилъ онъ. Перестаньте, я вамъ говорю! Вы держите себя, какъ баба!

— Это не я плачу, сэръ! сказалъ Самсонъ, качая головой. Къ подобнымъ неудачамъ мнѣ не привыкать.

— Не вы! Такъ кто же? Ужь по плачете ли вы потому, что черезъ это страдаютъ другіе? спросилъ Гарри.

— Такъ точно, сэръ, отвѣчалъ священникъ съ нѣкоторымъ одушевленіемъ: — именно потому, что чрезъ мою вину страдаютъ другіе. Уже много лѣтъ, какъ я останавливаюсь въ Лондонѣ у одного сапожника, весьма честнаго человѣка. Нѣсколько дней тому назадъ, въ совершенной надеждѣ на…. на друга, обѣщавшаго одолжить мнѣ денегъ, я занялъ у этого сапожника шестьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, а ему сегодня срокъ уплаты за квартиру. Обѣщаніе друга не исполнено: денегъ мнѣ взять негдѣ. У бѣдняка-сапожника продадутъ имѣніе; жену и дѣтей его выгонятъ на улицу, и это честное семейство, черезъ мою вину, можетъ погибнуть. Вы говорите, мистеръ Варрингтонъ, что я не долженъ хныкать, какъ баба. Дѣйствительно, ваша правда. Мнѣ слѣдуетъ помнить, что нѣкогда вы помогали мнѣ; а теперь остается только проститься съ вами.

И мистеръ Самсонъ, взявъ шляпу съ широкими полями, вышелъ изъ комнаты.

При этомъ неожиданномъ движеніи кастльвудскаго священника изъ груди Гарри, къ сожалѣнію я долженъ сказать, вырвалось проклятіе и дикій хохотъ. Онъ до такой степени былъ взбѣшенъ на себя, на обстоятельства, на людей, его окружавшихъ, что рѣшительно не зналъ, что Дѣлалъ, не понималъ, что говорилъ. Самсонъ слышалъ этотъ дикій хохотъ, слышалъ голосъ Гарри, кричавшаго на лѣстницѣ: «Самсонъ, Самсонъ! воротитесь. — Тутъ есть недоразумѣніе. Прости меня!» Но мистеръ Самсонъ, затронутый за живое, не воротился. Гарри слышалъ, какъ стукнула уличная дверь, и этотъ стукъ тяжело отозвался въ его сердцѣ. Гарри воротился въ комнату и опустился въ роскошное кресло. Онъ былъ Блудный Сынъ между свиньями, — между своими грязными, дурными поступками; они сбивали его съ ногъ и потомъ, спотыкаясь, прыгали черезъ него. Азартныя игры, расточительность, безпутная, развратная жизнь, легкомысленные товарищи, опасныя женщины — все это цѣлой массой устремилось на распростертаго молодаго грѣшника и ложилось на него тяжелымъ гнетомъ.

Блудный сынъ однакожь, не совсѣмъ упалъ духомъ; въ немъ еще оставалось нѣсколько энергіи. Быстро отстранивъ отъ себя этихъ грязныхъ наглыхъ животныхъ, разогнавъ тѣ несносныя воспоминанія, мистеръ Варрингтонъ залпомъ выпилъ огромную рюмку той огненной влаги, которую предлагалъ бѣдному, уничтоженному кастльвудскому священнику, и сбросивъ съ себя роскошный парчевой шлафрокъ, позвонилъ въ колокольчикъ и приказалъ трепещущему Гумбо подать кафтанъ.

— Не тотъ! закричалъ онъ, когда Гумбо принесъ ему парадный зеленый кафтанъ съ серебряными пуговицами и золотой вышивкой. Подай обыкновенное платье, — чѣмъ проще, тѣмъ лучше! Подай чорпое платье.

И Гумбо принесъ траурный нарядъ, который Гарри снялъ съ себя три мѣсяца тому назадъ.

Послѣ того мистеръ Гарри взялъ: 1) свои собственные щегольскіе новые золотые часы; 2) репетиръ, предназначенный въ подарокъ миссъ Гестеръ; 3) ожерелье, купленное для Тео; 4) перстни, которыхъ у нашего джентльмена было до полудюжины (несчитая стариннаго дѣдовскаго перстня, который онъ поцаловалъ и снова положилъ въ футляръ); 5) три золотыхъ табакерки, и 6) вязанный матерью кошелекъ съ тремя шиллингами, положенными въ него еще въ Виргиніи. Въ заключеніе Гарри надѣлъ шляпу и вышелъ изъ комнаты.

На лѣстницѣ его встрѣчаетъ мистеръ Руфъ, хозяинъ дома, который съ подобострастіемъ кланяется и подаетъ Гарри свертокъ бумаги, длиною покрайней мѣрѣ въ ярдъ.

— Премного буду обязанъ, если мистеръ Варрингтонъ разсчитается. Сегодня мистриссъ Руфъ должна уплатить огромный счетъ.

Мистриссъ Руфъ содержитъ модный магазинъ. Мистеръ Руфъ считается однимъ изъ главныхъ лакеевъ и повѣренныхъ мистера Макрета, содержателя клуба Вайта. Видъ домовладѣльца нисколько не уменьшаетъ унылаго расположенія въ его квартирантѣ.

— Могу ли надѣяться, что его милость будутъ такъ добры и покончатъ маленькій счетецъ? — спрашиваетъ мистеръ Руфъ.

— Разумѣется, я покончу, говоритъ Гарри, бросая мрачный взглядъ на голову мистера Руфа, стоявшаго нѣсколькими ступенями ниже.

— Быть можетъ, мистеру Варрингтону угодно разсчитаться теперь?

— Нѣтъ, не угодно; теперь-то я не разсчитаюсь! говоритъ мистеръ Варрингтонъ, спускаясь съ лѣстницы.

— Я очень, очень нуждаюсь въ деньгахъ, сэръ, — убѣдительнымъ тономъ говоритъ домовладѣлецъ. — Мистриссъ Руфъ….

— Знать ничего не хочу; — дайте дорогу! свирѣпо восклицаетъ мистеръ Варрингтонъ и, толкнувъ мистера Руфа, заставляетъ его летѣть кубаремъ съ своей собственной лѣстницы. Гарри спускается и выходитъ на улицу Бондъ.

Проходя мимо Чарингъ-Кросса, Гарри услышалъ барабанный бой и свистъ флейтъ; онъ взглянулъ на рѣшетку, окружавшую дворъ гвардейскихъ солдатъ, и увидѣлъ военное ученье.

— А вѣдь и я не хуже ихъ могу держать на плечѣ солдатское ружье, подумалъ онъ угрюмо, продолжая свой путь.

Гарри миновалъ переулокъ Сентъ-Мартенъ (гдѣ имѣлъ нѣкоторое дѣло), вступилъ въ кварталъ Лонгакръ и тамъ отъискалъ сапожника, у котораго квартировалъ его пріятель, мистеръ Самсонъ. Хозяйка дома объявила, что мистера Самсона нѣтъ дома, но что онъ обѣщался быть въ часъ пополудни: она знала мистера Варрингтона и потому провела его въ покои Самсона, гдѣ Гарри сѣлъ и, за недостаткомъ занятія, старался прочитать неконченную проповѣдь. Тема проповѣди была притча о Блудномъ сынѣ. Мистеръ Гарри не обратилъ особеннаго вниманія на ея содержаніе.

Спустя нѣсколько времени, Гарри услышалъ пронзительный женскій голосъ, провожавшій кого-то на лѣстницу. Въ комнату вошелъ мистеръ Самсонъ и за нимъ рыдающая женщина.

Увидѣвъ Гарри, Самсонъ изумился, женщина остановилась. Углубленная въ домашнія заботы, она, безъ сомнѣнія, забыла, что ея квартиранта ожидаетъ посѣтитель.

— Въ цѣломъ домѣ не наберется тридцати гиней, — а онъ будетъ здѣсь ровно въ часъ! — ревѣла она, преслѣдуя свою жертву.

— Перестань пожалуйста, доброе мое созданіе! — вскричалъ запыхавшійся Самсонъ, указывая на Гарри, которой сидѣлъ у окна и во время ихъ прихода всталъ. Развѣ ты не видишь мистера Варрингтона? — У меня есть дѣло до него, весьма важное дѣло. Ты не безпокойся, — все будетъ устроено, какъ нельзя лучше.

Ласками и просьбами онъ успѣлъ выпроводить хозяйку дома, вмѣстѣ съ толпой ребятишекъ, уцѣпившихся за полы ея платья.

— Самсонъ, я пришелъ попросить у васъ прощенія, сказалъ мистеръ Варрингтонъ. — Сегодняшнее мое обращеніе съ вами было грубо, несправедливо, неприлично со стороны джентльмена.

— Ни слова больше, сэръ, — холоднымъ и печальнымъ тономъ отвѣчалъ священникъ, кланяясь и слегка сжимая руку, которую Гарри протянулъ ему.

— Я вижу, вы все еще сердитесь, — продолжалъ Гарри.

— О нѣтъ; вы извинились и для меня этого довольно. Человѣкъ моего положенія болѣе этого не можетъ и не долженъ требовать отъ васъ. Вѣдь вы, конечно, не имѣли намѣренія оскорбить меня. Не бѣда, впрочемъ, еслибъ и имѣли. Вы не первый въ семействѣ оскорбляете меня и не послѣдній, сказалъ онъ, окинувъ печальнымъ взглядомъ всю комнату. Я желалъ бы никогда не знать имени Эсмонда Кастльвуда, продолжалъ онъ: — желалъ бы никогда не знать того мѣста, картина котораго виситъ надъ моимъ каминомъ, и въ которомъ я провелъ столько лѣтъ. Милордъ, вашъ кузенъ, привязался ко мнѣ, обѣщался дать мнѣ независимое состояніе, держалъ меня въ зависимости пока не разстроилось его собственное состояніе, и теперь отказываетъ заплатить должное.

— Что вы разумѣете подъ словомъ должное? спросилъ Гарри.

— За три года жалованье. Убѣдясь, что вы не можете дать денегъ, я отправился сегодня къ милорду и просилъ его. Я палъ передъ нимъ на колѣна и умолялъ его. Но милорду не угодно было понять меня. Онъ подарилъ мнѣ нѣсколько вѣжливыхъ словъ, но денегъ не далъ…. виноватъ, онъ предложилъ мнѣ пять гиней, послѣднихъ, по его словахмъ, и я ихъ взялъ. Но что значитъ пять гиней при такой огромной суммѣ! — О бѣдныя, несчастныя дѣти!

— Неужели лордъ Кастльвудъ сказалъ, что у него нѣтъ денегъ? вскричалъ Гарри. Не дальше, какъ вчера, онъ выигралъ у меня тысячу сто гиней, которыя я заплатилъ ему изъ этого самаго бумажника.

— Быть можетъ, сэръ, быть можетъ. Милорду нельзя повѣрить ни въ одномъ словѣ, сказалъ мистеръ Самсонъ: — впрочемъ я думаю о полицейскомъ арестѣ въ этомъ домѣ и о гибели добраго семейства.

— Не безпокойтесь; этого не случится, сказалъ мистеръ Варрингтонъ. — Вотъ здѣсь восемдесять гиней, употребите ихъ на доброе дѣло! Тутъ все, что я въ состояніи дать вамъ. Отъ чистаго сердца желалъ бы я дать болѣе обѣщаннаго, — но вы по пришли въ свое время и я теперь самъ остаюсь безъ пенни.

Кастльвудскій священникъ посмотрѣлъ съ выраженіемъ безотчетнаго изумленія и поблѣднѣлъ. Онъ бросился на колѣна и схватилъ руку Гарри.

— Всемогущій Боже! воскликнулъ онъ: — неужели вы ангелъ хранитель, ниспосланный небомъ? — Вчера вы осуждали мои слезы, мистеръ Варрингтонъ. Но я не могу удержаться отъ нихъ. Онѣ вырываются, сэръ, изъ глубины признательнаго сердца. Передъ подобнымъ благодѣяніемъ онѣ полились бы изъ камней! Да будетъ надъ вами вѣчное благословеніе, да ниспошлетъ вамъ небо вѣчное счастіе и благоденствіе! Да услышатся мои мольбы о вашемъ счастіи, мой другъ, мой лучшій благодѣтель! Да….

— Довольно, довольно! встаньте, мой другъ… встаньте, мистеръ Самсонъ, сказалъ Гарри, котораго лесть и раболѣпство скорѣе огорчали, чѣмъ радовали. Я радъ, что могъ услужить вамъ…. чистосердечно радъ. — Оставьте, пожалуйста не стойте передо мной на колѣняхъ.

— Я стою на колѣнахъ передъ небомъ, которое послало васъ мнѣ! воскликнулъ Самсонъ. — Мистриссъ Вестонъ! мистриссъ Вестонъ!

— Что вамъ угодно, сэръ? отвѣчала хозяйка, стоявшая у дверей во все это время.

— Мы спасены, мистриссъ Вестонъ! мы спасены! Становитесь на колѣна и благодарите нашего благодѣтеля! Дѣти! возвысьте ваши голоса и благословите его!

Невнятный лепетъ, вызванный въ дѣтяхъ кастльвудскимъ священникомъ, раздался вокругъ молодаго виргинца. Онъ смотрѣлъ на эту маленькую конгрегацію съ безпредѣльнымъ наслажденіемъ. Дѣти готовы были безусловно боготворить его. Одинъ изъ малютокъ не умѣлъ еще встать на колѣна. — А ты что, негодный! вскричала мать, ударивъ его: — становись на колѣна и молись за нашего благодѣтеля!…

Оставимъ эту умилительную сцену благодарности. Мистеръ Варрингтонъ удалился изъ квартала Лонгакръ, забывъ неудачи и огорченія предшествовавшихъ дней; онъ былъ полонъ сознанія, что совершилъ доброе дѣло.

Молодая женщина, съ которой Гумбо разговаривалъ въ тотъ вечеръ, когда Гарри примчался изъ Вайта, была мистриссъ Молли, горничная оакгорстскихъ лэди. Надо сказать, что гдѣ бы не появлялся очаровательный Гумбо, онъ постоянно пріобрѣталъ друзей и поклонниковъ. Кажется, мы уже сказали, что была среда, когда Гарри внезапнымъ пріѣздомъ своимъ прервалъ сладкіе вечерніе разговоры, которыми Гумбо и мистриссъ Молли занялись послѣ пріятной прогулки.

Въ эту среду и слѣдующіе за ней четвергъ и пятницу одна молоденькая блѣдненькая дѣвочка по нѣсколько часовъ просиживала у окна въ домѣ лорда Ротама, въ улицѣ Гиллъ; мать и сестра ея внимательно наблюдали ее. Она не хотѣла не только прогуляться, но и удалиться отъ окна. Сестра и мать знали, кого она поджидала. Однажды онъ прошелъ подъ самымъ окномъ, и надо было думать, что зайдетъ, но онъ пошелъ въ сосѣдній домъ. Папа ни слова не сказалъ дочерямъ своимъ о подаркахъ Гарри и только слегка намекнулъ матери о ссорѣ съ молодымъ виргинцемъ.

Въ субботу вечеромъ давали оперу Гандля и папа привезъ билеты въ галлерею. Гетти отправилась въ театръ. Тео полагала, что перемѣна эта подѣйствуетъ на нее благопріятно, и притомъ…. притомъ она, можетъ статься, увидитъ кого нибудь; — но его въ театрѣ не было, и музыка Гандля не производила на бѣднаго ребенка ни малѣйшаго впечатлѣнія. Будь эта опера какого нибудь синьора Бонончини, она и тогда бы не въ состояніи была отличить ее отъ оперы Гандля.

Въ то время, когда дѣвицы раздѣвались, когда онѣ скидывали съ себя новыя атласныя платья, въ которыхъ отправились въ оперу, и казались такими свѣженькими и хорошенькими сравнительно съ другими разряженными и разрумяненными дѣвицами, — вошла мистриссъ Молли, и Тео не могла не замѣтить ей, до какой степени она казалась печальною. Тео постоянно оказывала сочувствіе къ чужому горю; нельзя сказать того же самого о Гетти: бѣдняжка, страдала недугомъ, свойственнымъ всякому смертному, — недугомъ, въ которомъ самолюбіе бываетъ главнѣйшимъ симптомомъ. Если вамъ случалось находиться среди помѣшанныхъ, то замѣчали ли вы, что они, кромѣ себя, рѣшительно ни о комъ не думаютъ?

— Молли! что съ тобою? — спрашиваетъ добродушная Тео.

Молли только и ждала случая высказаться передъ своими молоденькими лэди. — Ахъ, миссъ Тео! Ахъ, миссъ Гетти! Я ужь и не знаю, какъ вамъ сказать! — Здѣсь былъ мистеръ Гумбо, негръ мистера Варрингтона, и объявилъ, что сегодня вечеромъ его господина взяли два полицейскихъ агента въ то самое время, когда онъ вышелъ изъ дома сэра Майльза Варрингтона; это какъ разъ насупротивъ нашего дома.

— Молчи, Молли! строгимъ голосомъ вскричала Тео.

Но чей это пронзительный крикъ? — Это крикъ мистриссъ Молли. Она требуетъ помощи, она не знаетъ, что дѣлать, потому что миссъ Гетти упала въ обморокъ.

ГЛАВА XXI,
ВЪ КОТОРОЙ ГАРРИ ВСТРѢЧАЕТСЯ СЪ ДВУМЯ ДЯДЯМИ.

Всѣ мы, безъ сомнѣнія, болѣе или менѣе знакомы со свѣтомъ; мимо нашихъ глазъ прошло множество разнообразныхъ лицъ; но есть особый родъ людей, которые служатъ весьма обыкновеннымъ предметомъ сатиры въ романахъ и комедіяхъ, образчиковъ которыхъ я почти вовсе не встрѣчалъ во время моихъ сношеній съ грѣховнымъ человѣчествомъ. Я говорю о религіозныхъ ханжахъ, лицемѣрахъ, вѣчно проповѣдующихъ и невѣрящихъ ни одному слову въ своихъ проповѣдяхъ. Чуждые шляпъ съ широкими полями и черныхъ мантій, они убѣждаютъ, увѣщеваютъ, грозятъ гнѣвомъ Божіимъ, благословляютъ, и въ тоже время не имѣютъ ни малѣйшей вѣры въ свой собственный рай, ни малѣйшаго страха къ преисподней. Посмотрите на открытыя лица поселянъ, группами идущихъ въ церковь въ воскресенье вечеромъ; посмотрите на этихъ служанокъ въ накрахмаленныхъ платьяхъ съ яркими лентами, сопровождаемыхъ молодыми прикащиками и подмастерьями, на эти маленькія полчища школьныхъ мальчишекъ; на этихъ свѣженькихъ нарядныхъ, молоденькихъ дѣвушекъ и важныхъ матронъ, по призыву церковнаго колокола величаво выступающихъ съ позлащенными молитвенниками въ рукахъ. — Посмотрите на нихъ! Многіе ли изъ нихъ лицемѣры, какъ вы думаете? Весьма вѣроятно служанка мечтаетъ о своемъ возлюбленномъ; овошенный лавочникъ размышляетъ о выгодной покупкѣ партіи сахара, или о томъ, приметъ ли мѣстный банкъ еще разъ его вексель; ученикъ изъ старшаго класса слагаетъ въ головѣ своей латинскіе стихи, заданные къ понедѣльнику; молодой повѣса думаетъ о томъ, что послѣ службы и проповѣди папа займется дома истолкованіемъ этой проповѣди и что потомъ за ужиномъ подадутъ вкусный пирогъ; у клирика дочь въ тяжелыхъ мученіяхъ, и онъ дѣлаетъ возгласы, едва понимая ихъ значеніе; пасторъ облокотясь на бортъ каѳедры и закрывъ руками лицо, быть можетъ думаетъ о векселѣ, которому завтра кончается срокъ. Этихъ людей нельзя назвать неземными; они принадлежатъ свѣту; ихъ ноги еще не отдѣлились отъ земли; но все же они не ханжи, не лицемѣры. Есть люди, которые хранятъ религію въ душѣ своей, какъ драгоцѣнное врачующее средство, которое должно принимать во время болѣзни; всякій человѣкъ предлагаетъ ближнему свое цѣлебное средство; для исцѣленія другаго рекомендуетъ лѣкарство, исцѣляющее его собственную болѣзнь. — "У васъ спазмы, my dear-madam? — Примите эти капли; они удивительно полезны! — Вы употребляете много вина, мой добрый сэръ? Принимая эти пилюли, вы устраните всѣ дурныя послѣдствія отъ излишняго употребленія вина, и смѣло можете выпивать по бутылкѣ портвейна ежедневно. — Но никто такъ усердно и съ такою любовію не предлагаетъ и не раздаетъ лѣкарствъ отъ душевныхъ и тѣлесныхъ недуговъ, какъ женщины. Намъ извѣстно, что всякая провинціальная лэди, особливо столѣтіе назадъ, имѣла домашнюю аптеку, приготовляла пилюли, порошки, микстуры и надѣляла ими цѣлую деревню.

Милэди Варрингтонъ приняла на себя обязанность пользовать и исцѣлять разстройство совѣсти и желудка у всѣхъ поселянъ своего мужа и у всего своего семейства. Она была блюстительницею вѣры и здоровья всей своей челяди. Одно небо можетъ сказать, знала ли она въ самомъ дѣлѣ, какъ должно лѣчить? Попадались ли ей подъ руку пилюли или мораль, она предлагала то и другое съ равною вѣрою въ свое собственное могущество, и ея паціенты съ покорностію и послушаніемъ глотали ея лѣкарства. Она считала себя одною изъ самыхъ добродѣтельныхъ, самоотверженныхъ, умныхъ, ученыхъ женщинъ въ свѣтѣ, и звоня объ этомъ въ уши всѣмъ окружающимъ, успѣла принудить нѣкоторыхъ принять ея убѣжденія.

За обѣдомъ сэра Майльза столько было серебра, такое множество прислуживало ливрейныхъ лакеевъ, что требовалось нѣкоторое присутствіе духа, чтобы замѣтить, что пиво, которое дворецкій подавалъ на великолѣпномъ подносѣ, было самое слабое, и что на громадномъ серебряномъ блюдѣ лежала одна только часть баранины. Когда сэръ Майльзъ предлагалъ тостъ за здоровье короля и чмокалъ своими веселыми губами, смакуя вино, онъ въ тоже время искоса посматривалъ и на вино и на общество, какъ будто въ рюмкахъ налита была чистѣйшая амврозія. Онъ спрашивалъ Гарри Варрингтона: бываетъ ли такой портвейнъ въ Виргиніи? говорилъ, что Гарри во всемъ Норфолькѣ не найдетъ подобнаго вина; до такой степени выхвалялъ онъ вино свое, что Гарри дѣйствительно начиналъ признавать его превосходнымъ и прищурясь заглядывалъ въ рюмку, стараясь увидѣть въ рубиновомъ нектарѣ достоинства, которыя замѣчалъ его дядя.

Какъ водится во многихъ добропорядочныхъ семействахъ текущаго столѣтія, мы усматриваемъ и въ семействѣ Варрингтоновъ два образца совершенства. Изъ двухъ взрослыхъ дочерей одна была величайшей красавицей, другая — величайшимъ геніемъ и ангеломъ изъ всѣхъ современныхъ ея сверстницъ, — такъ по крайней мѣрѣ говорила лэди Варрингтонъ своему племяннику Гарри. Нѣжная мать по секрету объявила Гарри, что старшая дочь, красавица, была обручена съ Томомъ Клэйпулемъ; но что вторая дочь, геній и ангелъ, всегда готова къ бесѣдѣ съ молодымъ кузеномъ, бесѣдѣ, способствующей развитію его ума и улучшенію нравственности. Она играла для него на арфѣ и пѣла; по далеко не какъ ангелъ; у нея во всякое время можно было попросить совѣта, наставленія, — совѣта иногда дѣльнаго, какъ думалъ Гарри, — и за это онъ предпочиталъ общество маленькой кузины, напоминавшей ему Фанни Моунтэйнъ, съ тою только разницею, что Фанни сейчасъ же послѣ обѣда удалялась въ дѣтскую. Красавица же послѣ обѣда занималась своими дѣлами; мама отправлялась съ визитами къ бѣднымъ или садилась за свои безконечно-длинныя письма; папа дремалъ въ креслѣ; одна только кузина-геній оставалась занимать и развлекать молодаго Гарри.

Спокойствіе и тишина, господствовавшія въ домѣ, нравились молодому виргинцу и онъ любилъ искать въ немъ убѣжища отъ шума и разгула, въ которомъ проводилъ большую часть своей жизни. Его принимали въ этомъ домѣ съ такимъ радушіемъ, какого болѣе невозможно было требовать. Двери были отворены для Гарри во всякое время. Если Флоры не было дома, то его принимала Дора. Нѣсколько дней спустя послѣ перваго знакомства, Гарри и его маленькій кузенъ Майльзъ катались въ Паркѣ, и Гарри постоянно добрый и щедрый ко всякому, съ кѣмъ сближался, далъ себѣ слово купить маленькую лошадку для кузена, гораздо лучше той, на которой ѣздилъ этотъ мальчикъ, — какъ вдругъ повстрѣчались обстоятельства, которыя внезапно разрушили всѣ планы нашего бѣднаго Гарри, разстроили все, что относилось до экипажей и конюшни.

Сэръ Майльзъ Варрингтонъ хотя и воображалъ, что Виргинія островъ, но дамы были болѣе его свѣдущи въ географіи, и съ нетерпѣніемъ хотѣли услышать отъ Гарри все, что касалось его дома и его отечества. Съ своей стороны Гарри съ удовольствіемъ готовъ былъ разсказывать. Онъ описалъ имъ длину и ширину своихъ владѣній, назвалъ протекавшія по нимъ рѣки и означилъ естественныя произведенія. Въ дѣтскіе годы онъ самъ, подъ руководствомъ друга своего, дѣлалъ топографическую съемку. Онъ начертилъ карту своего округа, набросалъ на ней мѣста значительныхъ городовъ, которые, въ сущности, были не что иное, какъ деревушки изъ деревянныхъ лачужекъ (но, для чести и славы своего отечества, Гарри угодно было, чтобы они носили названія городовъ и по возможности отличались прекраснымъ видомъ). Тутъ вотъ Потомакъ, здѣсь рѣка Джемса, а вотъ здѣсь набережная и кладовыя, откуда отправлялись корабли его матери, нагруженные табакомъ. Судя по этому, пространство помѣстья было не менѣе цѣлаго округа. Надо сказать правду, Гарри немного хвасталъ. Глядя на прекраснаго молодаго человѣка, въ бархатномъ нарядѣ съ серебрянымъ шитьемъ, набрасывающаго на бумагѣ географическую карту и указывающаго, что тутъ гора, тутъ лѣсъ или городъ, — вы бы подумали, что передъ вами сидитъ принцъ, описывающій владѣнія своей матери королевы. — Иногда онъ самъ воображалъ себя принцемъ. Онъ владѣлъ милями, тогда какъ джентльмены въ Англіи — акрами. Не только Дора ловила каждое его слово, но и прекрасная Флора, склонивъ свою хорошенькую головку, слушала его со вниманіемъ. Ну можно ли молодаго Тома Клэйпула, съ его огромными сапогами, съ его громкимъ голосомъ, съ его наслѣдствами на какія нибудь ничего не значащія пять тысячъ акровъ, — можно ли сравнить его съ этимъ молодымъ американскимъ принцемъ и очаровательнымъ иноземцемъ? — Дора хотя и считалась ангеломъ, но начала терять свой ангельскій нравъ и упрекать Флору въ кокетствѣ. Клэйпуль въ своемъ малиновомъ камзолѣ безмолвно сидѣлъ передъ великолѣпнымъ Гарри въ манжетахъ и кружевахъ, разговаривающимъ о Марчѣ и Честсрфильдѣ, Сельуэйнѣ, Болингброкѣ и о другихъ аристократическихъ франтахъ. Мама полюбила Гарри, какъ сына, и любовь ея усиливалась съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе. Она заботилась о духовномъ благосостояніи бѣдныхъ индійцевъ и несчастныхъ негровъ въ Виргиніи. Она не знала, чѣмъ бы помочь неоцѣненной мадамъ Эсмондъ въ этомъ добромъ дѣлѣ? У нея были степенный дворецкій и ключница, которые восхищались духовнымъ образованіемъ и плѣнительными музыкальными дарованіями Гумбо.

— Ахъ, Гарри, Гарри! вы ужасно безразсудный юноша! Отчего вы не пріѣхали къ намъ ранѣе, и зачѣмъ теряли время между повѣсами въ тщеславномъ мірѣ? — Впрочемъ еще не поздно. Мы исправимъ тебя, милый Гарри! Не правда ли, сэръ Майльзъ? Не правда ли, Дора? Не правда ли, Флора?

И всѣ три лэди воздѣваютъ къ небу глаза свои. Онѣ непремѣнно его исправятъ. Дора садится подлѣ Флоры и наблюдаетъ за ней. Что касается до мама, то, когда дѣвицы уѣзжали изъ дому, она бесѣдовала съ нимъ все серьезнѣе и серьезнѣе, нѣжнѣе и нѣжнѣе. За отсутствіемъ его неоцѣненной матери, она вызывается заступить ея мѣсто. Она даритъ ему книгу гимновъ; цалуетъ его въ лобъ. Словомъ дѣйствуетъ подъ вліяніемъ чистѣйшей любви, нѣжности, религіознаго уваженія къ своему дорогому, заблудшему, безразсудному милому племяннику.

Во время этихъ сантиментальностей, мистеръ Варрингтонъ, надо полагать, сильно заботился о приведеніи въ порядокъ своихъ финансовыхъ дѣлъ, находившихся, какъ мы уже видѣли, въ весьма дурномъ положеніи. Фортуна, улыбавшаяся ему въ теченіе многихъ недѣль, вдругъ покинула его, и въ нѣсколько дней размѣтала по сторонамъ всѣ его пріобрѣтенія. Можемъ ли мы сказать, что милордъ Кастльвудъ, ближайшій родственникъ молодаго виргинца, поступилъ съ нимъ неблагородно, и во время свиданія въ отдѣльной клубной комнатѣ ограбилъ его? Нѣтъ! Мы не смѣемъ сказать ничего непочтительнаго относительно личности милорда; а между тѣмъ онъ выигралъ отъ Гарри послѣдній шиллингъ, и сталъ бы играть на имѣнье, еслибъ молодой человѣкъ, увидѣвъ себя совершенно пораженнымъ, не забастовалъ и не объявилъ, что долженъ прекратить неровную битву. Вспомнивъ, что отъ всего крушенія сохранились еще кое-какіе обломки, что у него осталась небольшая сумма денегъ, отложенная для бѣднаго Самсона, — Гарри пустился съ ней за игорный столъ; но и этотъ послѣдній ресурсъ пошелъ ко дну вмѣстѣ съ прочею собственностію Гарри. Фортуна отлетѣла на крыльяхъ урагана, оставивъ несчастнаго искателя счастія почти нагаго на пустомъ берегу.

Когда человѣкъ молодъ, имѣетъ благородное сердце, когда все улыбается ему и представляется въ розовомъ свѣтѣ, тогда онъ равнодушно переноситъ потерю денегъ. Гарри хотѣлъ продать лошадей, экипажи и вообще уменьшить свои прихоти. Еслибъ ему вдругъ понадобились деньги, то неужели ему не помогла бы тетка Бернштэйнъ, или его родственникъ, который выигралъ отъ него столь значительную сумму, или наконецъ добрый дядя Варрингтонъ и лэди Варрингтонъ, которые постоянно твердили о добродѣтели и благодѣяніи и признавались, что любятъ его, какъ сына? Онъ во всякое время могъ обратиться къ каждому изъ нихъ, или ко всѣмъ имъ вмѣстѣ; между тѣмъ разсказъ Самсона о горестномъ положеніи его хозяина тронулъ молодаго джентльмена, и, съ цѣлію достать какъ можно скорѣе потребную сумму денегъ, Гарри отнесъ къ одному ростовщику, въ переулкѣ Сентъ-Мартинъ, всѣ свои драгоцѣнныя вещи.

Надо сказать, что этотъ ростовщикъ былъ родственникъ, или пожалуй товарищъ по торговлѣ того самаго мистера Спаркса, въ улицѣ Тавистонъ, отъ котораго Гарри купилъ… купилъ мы сказали? — о нѣтъ! — взялъ въ долгъ бездѣлушки, предназначивъ ихъ въ подарокъ своимъ оакгорстскимъ друзьямъ. Случилось такъ, что мистеръ Спарксъ посѣтилъ своего товарища вскорѣ послѣ того, какъ мистеръ Варрингтонъ заложилъ свои вещи. Узнавъ съ разу эмалевый съ брилліантовымъ колечкомъ репетиръ, запроданный Счастливому Юноицъ, ювелиръ не поскупился на выраженія, которыя я не смѣю повторить здѣсь, потому что меня и безъ того уже обвиняютъ въ излишней вольности. Джентльменъ, знакомый ростовщику, безъ всякаго сомнѣнія, имѣлъ въ числѣ своихъ знакомыхъ двухъ-трехъ полицейскихъ агентовъ; а эти агенты имѣли у себя помощниковъ, которые, по указанію безпристрастнаго закона, готовы были во всякое время коснуться какъ эполета свирѣпѣйшаго капитана, такъ и прекраснаго плеча аристократическаго франта. Тѣже самые джентльмены, которые арестовали въ Тонбриджѣ лэди Марію, были посланы арестовать въ Лондонѣ ея кузена. Отъ словоохотливаго Гумбо они безъ затрудненія узнали, что мистеръ Гарри находился въ домѣ сэра Майльза Варрингтона, въ улицѣ Гулль, и въ то время, какъ Гумбо любезничалъ въ сосѣднемъ домѣ съ горничной мистриссъ Ламбертъ, мистеръ Костиганъ и его помощникъ поджидали на улицѣ бѣднаго Гарри, который наслаждался прелестями бесѣды въ семейномъ кружку, за столомъ своей тетки. Никогда еще дядя Майльзъ не былъ такъ радушенъ, никогда еще тетка Варрингтонъ не была такъ мила, добра и любезна; Флора казалась необыкновенно привлекательною, Дора была болѣе обыкновеннаго внимательною. При прощаньи милэди подала ему обѣ руки и съ потолка призывала на него благословеніе.

— Какой ты недогадливый, племянникъ! говорилъ папа въ самомъ веселомъ расположеніи. — Въ твои лѣта я непремѣнно разцаловалъ бы двухъ такихъ хорошенькихъ дѣвушекъ, какъ До и Фло; а вѣдь въ нашихъ жилахъ течетъ одна и таже кровь. — Перестань пожалуйста! — Я, лэди Варрингтонъ, разцаловалъ бы непремѣнно! Какой онъ чудакъ! — Посмотрите, — вѣдь не онѣ раскраснѣлись, а онъ! Вѣрно, онѣ привыкли къ этому! ха, ха!

— Папа! восклицаютъ дѣвицы.

— Сэръ Майльзъ! говоритъ величавая мать въ одно время съ дочерями.

— Бѣда не велика! продолжаетъ папа: — отъ поцалуя ничего не станется: не правда ли Гарри?

Я полагаю, что во время вышеприведенныхъ трехъ коротенькихъ фразъ, застѣнчивый кузенъ Гарри успѣлъ прикоснуться губами къ розовымъ щечкамъ кузины Флоры и кузины Доры.

Когда Гарри спускается съ лѣстницы съ своимъ дядей, мама, возведя, по обыкновенію, глаза къ потолку, произноситъ дочерямъ слѣдующую спичь:

— Какими драгоцѣнными качествами надѣленъ вашъ бѣдный, милый кузенъ! Сколько проницательнаго ума, смѣшаннаго съ простосердечіемъ; какія прекрасныя, благородныя манеры, хотя я и мало обращаю вниманія на лоскъ свѣтскаго образованія! Какъ жалко, какъ страшно подумать, что подобный сосудъ долженъ навсегда утратиться! Мы должны его сберечь, мои милыя. Мы должны вывесть его изъ среды безпутныхъ товарищей, оторвать его отъ этихъ ужасныхъ Кастльвудовъ; я должна это сказать, хотя и не хотѣла бы отзываться о ближнемъ съ дурной стороны. Я надѣюсь свести его съ пути нечестія и поставить на путь истины!

И лэди Варрингтонъ снова бросаетъ на карнизъ самый выразительный взглядъ, между тѣмъ какъ Дора и Флора съ сожалѣніемъ смотрятъ на дверь, за которою только что скрылся интересный кузенъ.

Сэръ Майльзъ провожаетъ Гарри съ лѣстницы; съ родительскою нѣжностію произноситъ на послѣдней ступенькѣ: God bless you, my boy! — крѣпко сжимаетъ руку Гарри и у дверей снова повторяетъ свое нѣжное благословеніе. Дверь наконецъ затворилась. Свѣтъ изъ пріемной озарилъ лицо и фигуру мистера Варрингтона. Два джентльмена, стоявшіе на другой сторонѣ улицы, быстро подходятъ въ молодому виргинцу. Одинъ изъ нихъ вынимаетъ изъ кармана листъ бумаги и, положивъ руку на плечо мистера Варрингтона, объявляетъ ему, что онъ арестованъ. Подъѣзжаетъ наемная карета, и Гарри отправляется въ ней на ночлегъ въ Чансри-Лэнъ.

Боже мой! возможно ли подумать, чтобы по плечу виргинскаго принца похлопалъ оборванный помощникъ полицейскаго пристава! Возможно ли, чтобъ сынъ мадамъ Эсмондъ попалъ въ тюрьму для должниковъ, въ улицѣ Курситоръ! — Не завидно отдохновеніе нашего молодаго повѣсы въ эту ужасную ночь. Представимте себѣ его положеніе, мои любезные молодые друзья. Представимте угрызеніе совѣсти, которое отгоняетъ сонъ отъ его грязной подушки; представимте себѣ чудовищное веселье другихъ, безчувственныхъ обитателей этого мѣста, отзывающееся въ его ушахъ изъ сосѣдней комнаты, гдѣ они бражничаютъ; представимте себѣ его бѣшенство, стыдъ, уничиженіе! Не сожалѣйте о немъ, молодые джентльмены; — вѣдь вы никогда не предавались расточительности и безразсудству и потому вамъ никогда не приводилось разсчитываться съ своей совѣстью.

ГЛАВА XXII.
ОКОВЫ И ЗАТОЧЕНІЕ.

Увидѣвъ себя заключеннымъ въ этомъ скучномъ, мрачномъ мѣстѣ, Гарри чистосердечно раскаялся въ своихъ проступкахъ и и опрометчивости. Мысль о позорномъ арестѣ приводила его въ негодованіе, возбуждала въ немъ бѣшенство. Его успокоивала, впрочемъ, надежда, что такое непріятное положеніе не будетъ продолжительно. У него было двадцать друзей, которые непремѣнно освободятъ его изъ этого заточенія; но вопросъ: къ кому изъ этихъ друзей онъ долженъ обратиться? Мистеръ Дрэперъ, дѣловой человѣкъ, былъ такъ услужливъ для него; добрый дядя — баронетъ, къ услугамъ Гарри предлагалъ свой домъ, и любилъ его, какъ сына; кузенъ Кастльвудъ выигралъ у него значительныя суммы; благородные друзья въ клубѣ Вайта, наконецъ баронесса Бернштэйнъ, — всѣ эти лица, по убѣжденію Гарри, должны были помочь ему въ его затруднительномъ положеніи, хотя, быть можетъ, нѣкоторые изъ нихъ и сдѣлали бы легкій выговоръ за его безразсудство. Главнѣйшее затрудненіе состояло въ томъ, чтобы вести это дѣло какъ можно осторожнѣе, секретнѣе; мистеръ Варрингтонъ заботился только о томъ, чтобы о позорномъ арестѣ такого значительнаго джентльмена узнали въ публикѣ весьма немногіе. — Да развѣ публика, зная все, не захочетъ знать еще болѣе? Развѣ блюда, изъ которыхъ состоитъ мой обѣдъ, развѣ дира на чулкѣ, который у меня надѣтъ въ настоящую минуту, можетъ быть тайной для пытливаго врага, — хотя бы чулокъ этотъ прикрывали сапоги, и хотя бы я одѣвался въ то время, когда дверь моей квартиры была на замкѣ? — Я упоминаю, впрочемъ, о дирѣ на чулкѣ такъ себѣ, ради примѣра. Повѣрьте, что публика, рѣшившись разузнать о насъ подробнѣе, непремѣнно разузнаетъ. Въ этомъ случаѣ одно только можетъ служить утѣшеніемъ, котораго мы, однакожь, никогда не принимаемъ, — именно, что публикѣ нѣтъ надобности разузнавать наши тайны. Вы только примите въ соображеніе то злословіе, которое приводилось бы невольнымъ образомъ выслушать въ свое время, и потомъ представьте себя, какъ тяжелы и невыносимо скучны должны быть подобнаго рода освѣдомленія. Васъ сажаютъ въ тюрьму, и ужь вы воображаете себѣ навсегда опозореннымъ. Вслѣдствіе какихъ нибудь непредвидѣнныхъ обстоятельствъ, вы становитесь банкротомъ и дѣлаете забавную сдѣлку съ вашими пріятелями, это обнаруживается, и вы воображаете, что свѣтъ будетъ васъ преслѣдовать? Вздоръ! Повѣрьте, — вашъ стыдъ ни больше, ни меньше, какъ одно тщеславіе. Показывайтесь въ публикѣ, говорите вздоръ, какъ будто ничего не случалось и не случилось. Смотрите на все свысока; счищайте грязь съ вашего платья; являйтесь всюду съ улыбкой на лицѣ, и никто не обратитъ вниманія. Неужели вы думаете, что общество вынетъ изъ кармана платокъ и будетъ утирать невольныя слезы, когда вы умрете? Какая же ему нужда знать, позорите ли вы себя или не позорите? Даже и въ то время, когда какое нибудь происшествіе сдѣлается гласнымъ, въ обществѣ поговорятъ, пошутятъ, посмѣются, позѣваютъ, пообѣдаютъ, — и тѣмъ дѣло кончится. Поэтому, mi fili, стоитъ ли придавать своимъ частнымъ дѣламъ слишкомъ важное значеніе. А между тѣмъ мистеръ Гарри Варрингтонъ сердился, бѣсновался, какъ будто прикосновеніе руки къ его величественному плечу было ощутительно для цѣлаго свѣта.

Воображаю себѣ впечатлѣніе, которое произведетъ въ клубѣ мой арестъ! — размышлялъ мистеръ Гарри. Мистеръ Селуэйнъ ужь вѣрно не поскупится на остроты по поводу моего несчастія! За игорнымъ столомъ всѣ услышатъ объ этомъ. Марчъ будетъ трепетать за пари, которое я проигралъ ему; — и дѣйствительно, мнѣ трудно будетъ расквитаться съ нимъ. По случаю заточенія Дикаря…. вздумали же называть меня Дикаремъ!… въ тюрьму, они прокричатъ громкое ура! Какимъ образомъ появлюсь я снова въ свѣтъ? Къ кому мнѣ обратиться за помощію? — Нѣтъ, — подумалъ онъ съ болѣзненнымъ ощущеніемъ въ добромъ и простомъ своемъ сердцѣ: — я не пошлю съ перваго раза ни къ моимъ родственникамъ, ни къ благороднымъ клубнымъ друзьямъ. Прежде всего мнѣ надо посовѣтоваться съ добрымъ Самсономъ. Онъ часто бывалъ въ такомъ положеніи и потому можетъ дать хорошій совѣтъ.

Вслѣдствіе этого, какъ только показались первые лучи утренней зари, послѣ невыразимо продолжительнаго промежутка времени, Гарри казалось, будто солнце, вовремя утреннихъ своихъ визитовъ, совершенно забыло навѣстить улицу Курситорь, — и какъ только зашевелились обитатели тюремнаго дома, мистеръ Варрингтонъ отправилъ гонца къ своему другу съ письмомъ, въ которомъ извѣщалъ о постигшемъ его бѣдствіи и умолялъ доставить утѣшеніе своимъ посѣщеніемъ и совѣтомъ.

Мистеръ Варрингтонъ не зналъ, что послать такую просьбу къ кастльвудскому священнику было тоже самое, что сказать ему: «я попалъ въ львиный вертепъ: — приди, мой добрый другъ, и раздѣли со мной мою участь!» Весьма вѣроятно, Гарри думалъ, что затрудненія мистера Самсона кончились; или еще вѣроятнѣе, Гарри до такой степени былъ занятъ своими собственными дѣлами и своимъ положеніемъ, что не счелъ за нужное обратить вниманіе на дѣла своего ближняго. Отправивъ письмо, плѣнникъ нашъ немного успокоился, и даже потребовалъ завтракъ, который ему и подали немедленно. Слуга, подававшій завтракъ, спросилъ, угодно ли будетъ заказать обѣдъ, или мистеръ Варрингтонъ желаетъ обѣдать за столомъ мистера Бэйлифа вмѣстѣ съ другими джентльменами? Отвѣтъ былъ отрицательный. Мистеръ Варрингтонъ не хотѣлъ заказывать обѣда. Онъ надѣялся выйти изъ этого мѣста раньше обѣда. Лакей ушелъ, думая, безъ всякаго сомнѣнія, что это не первый джентльменъ, который объявляетъ, что не пройдетъ послѣ ареста и двухъ часовъ, какъ онъ выйдетъ изъ тюрьмы.

— Во всякомъ случаѣ, сэръ, позвольте вамъ сказать, что если останетесь здѣсь, то въ два часа можете получить кусокъ хорошей говядины съ морковнымъ соусомъ, сказалъ скептикъ, и затворилъ дверь, оставивъ мистера Гарри наединѣ съ его печальными размышленіями.

Посланный мистера Гарри воротился назадъ съ отвѣтомъ, что кастльвудскій священникъ будетъ къ своему патрону въ первую свободную минуту; но пробило десять, одиннадцать, полдень, а Самсонъ не являлся. Вмѣсто его, около полудня пришелъ Гумбо съ чемоданомъ, заключавшимъ въ себѣ бѣлье и платье мистера Гарри. Гумбо, рыдая, бросился въ ноги своего господина; съ тысячами увѣреній своей преданности изъявлялъ готовность умереть, снова отдаться въ рабство, сдѣлать все съ своей стороны, лишь бы выручить любимаго мистера Гарри изъ такого бѣдственнаго положенія. Выраженіе преданности и любви тронуло Гарри; онъ приказалъ Гумбо, все еще стоявшему на колѣнахъ и обнимавшему его колѣна, встать и успокоиться.

— Я объ одномъ тебя прошу, — повелительнымъ тономъ сказалъ мистеръ Гарри: — переодѣть меня и молчать объ этомъ дѣлѣ. Помни, объ этомъ никому ни слова!

— О нѣтъ, сэръ; ни слова и никому! торжественно отвѣчалъ Гумбо и бережно началъ переодѣвать своего господина, туалетъ котораго, послѣ вчерашняго внезапнаго ареста и проведенной въ уныніи ночи, находился въ величайшемъ безпорядкѣ. Гумбо напудрилъ волоса мистера Гарри, тщательно и элегантно принарядилъ его, такъ что мистеръ Варрингтонъ казался такимъ блистательнымъ и великолѣпнымъ, какъ будто приготовился сію минуту сѣсть въ портшезъ и отправиться въ Сентджемскій дворецъ.

Гумбо питалъ такое безпредѣльное уваженіе и такую привязанность къ своему господину, что до точности исполнилъ все, чего только требовали любовь и раболѣпіе. Но и для Гумбо были предметы, превышавшіе его силы. Онъ, напримѣръ, не могъ перемѣнить того, что было уже сдѣлано; въ случаяхъ, очень для него непріятныхъ, онъ не могъ удержаться, чтобъ не солгать или какъ нибудь вывернуться. — Языкъ лакея — языкъ лжи (я разумѣю тутъ лакеевъ черныхъ и бѣлыхъ). Это созданіе ускользаетъ, увертывается и прячется, какъ запуганное животное, убѣгаетъ въ свою нору при видѣ человѣка, его тирана и преслѣдователя. Странные остатки феодализма и слѣдствіе нашей устарѣлой общественной жизни! Наши слуги (а развѣ они не люди, и не наши собраты?) становятся передъ нами чистыми лицемѣрами. Они никогда не говорятъ съ нами откровенно, никогда не услышишь отъ нихъ правды. Намъ слѣдуетъ негодовать; мы должны презирать ихъ за эту наглость, выталкивать ихъ за дверь. Но quo me rapis? О, мой незанузданный конекъ!

Итакъ, хотя Гумбо и далъ клятву не говорить ни слова объ арестѣ своего господина, но сдержать эту клятву было невозможно. Съ сердцемъ, полнымъ глубокой горести, но съ языкомъ, никогда не устающимъ хвастаться, говорить вздоръ, шутить и лгать, мистеръ Гумбо объявилъ о горестномъ событіи значительному числу своихъ знакомыхъ, состоявшихъ преимущественно изъ джентльменовъ, носившихъ на плечѣ шерстяную витушку и другія украшенія изъ шерстянаго басона. Мы видѣли, какъ онъ сообщилъ эту новость слугамъ полковника Ламберта и лорда Ротама; онъ провозгласилъ ее въ лакейскомъ клубѣ, котораго былъ членомъ и который посѣщали члены аристократическихъ фамилій. Гумбо удостоилъ своимъ посѣщеніемъ комнату дворецкаго сэра Майльза Варрингтона, и тамъ, за кружкой пива, повторилъ исторію ареста съ различными украшеніями. Наконецъ онъ отправился къ людямъ баронессы Бернштэйнъ, съ которыми былъ въ дружескихъ отношеніяхъ, и повѣдалъ этому домашнему кружку о своей печали. По случаю ареста своего господина, Гумбо не имѣлъ рѣшительно никакихъ занятій, и потому вечеромъ завернулъ въ домъ лорда Кастльвуда и извѣстилъ обитателей его о прискорбномъ событіи. Такимъ образомъ, когда Гумбо, положивъ руку на сердце и заливаясь слезами, отвѣчалъ на приказанія своего господина: о нѣтъ, мистеръ! никогда и никому! — мы получаемъ возможность судить о степени довѣрія, которое слѣдуетъ допускать къ словамъ этого господина.

Гумбо, мы сказали, привелъ въ порядокъ туалетъ мистера Гарри; кончился печальный завтракъ; какъ медленно ни тянулись часы, но они шли въ порядкѣ постепенности одинъ за другимъ; а Самсонъ все таки не являлся согласно своему обѣщанію. Наконецъ, спустя нѣсколько времени послѣ полудня, прибыло отъ мистера Самсона письмо, на которомъ не успѣли еще высохнуть ни чернила, ни облатка. Содержаніе письма несчастнаго проповѣдника было слѣдующее:

"О мой добрый сэръ! Я сдѣлалъ все, что только можетъ сдѣлать человѣкъ въ пользу своего господина! Отправляя ко мнѣ письмо, вы не знали, сэръ, — въ какое положеніе меня поставите; вѣрно не знали. Иначе, если ужь мнѣ суждено сидѣть въ тюрьмѣ, то почему бы не вмѣстѣ съ вами, и почему попалъ я въ тюрьму черезъ трое дверей отъ вашей?

"Да. Это фактъ. Въ то время, когда я спѣшилъ къ вамъ, зная вполнѣ, какой опасности я подвергался…. но какой опасности не подвергся бы я по призыву такого моего благодѣтеля, какъ мистеръ Варрингтонъ?… меня схватили какіе-те два негодяя и отвели въ тюрьму Набота, близехонько отъ васъ, почти рядомъ, — такъ что мы можемъ слышать другъ друга черезъ стѣны садовъ, принадлежащихъ къ домамъ, въ которыхъ мы находимся въ заточеніи.

"Я имѣю сообщить вамъ нѣчто важное, относительно вашихъ дѣлъ; но объ этомъ не смѣю довѣрить бумагѣ. Дай Богъ, чтобы они поправились! Дай Богъ, чтобъ улучшилось и мое злосчастное положеніе! Это сердечная молитва

преданнаго вамъ и повергнутаго въ глубокую горесть
Д. С."

Если мистеръ Самсонъ отказывается говорить, то мы считаемъ обязанностію познакомить читателя съ дѣлами, о состояніи которыхъ бѣдный Самсонъ не рѣшался написать въ своемъ письмѣ.

Болтливость Гумбо не распространилась до квартала Лонгакръ, и потому мистеръ Самсонъ оставался въ совершенномъ невѣдѣніи относительно бѣдственнаго положенія своего патрона, пока не получилъ письмо чрезъ посланнаго изъ переулка Чансри. Кастльвудскій проповѣдникъ, побуждаемый чувствомъ признательности за услугу, такъ недавно оказанную ему мистеромъ Варрингтономъ, рѣшился употребить всѣ свои усилія на отъисканіе помощи своему глубоко-огорченному покровителю. Зная, какую огромную сумму лордъ Кастльвудъ выигралъ у своего кузена, Самсонъ немедленно побѣжалъ въ его домъ, надѣясь пробудить въ немъ нѣкоторое сожалѣніе къ мистеру Варрингтону. Самсонъ сказалъ лорду Кастльвуду очень краснорѣчивую и трогательную рѣчь о несчастіи, постигшемъ его родственника; но эта рѣчь, несмотря на ея прекрасныя достоинства, нисколько не тронула нобльмена, которому она предназначалась.

Милордъ угрюмо и рѣзко положил и конецъ убѣдительнымъ доводамъ своего проповѣдника.

— Развѣ я не говорилъ вамъ, два дни тому назадъ, когда вы обѣдали со мной, что я бѣденъ, какъ нищій; мнѣ никто не оставилъ состоянія. Маленькая сумма, которую я выигралъ у кузена, поглощена другими. Я не только не могу помочь мистеру Варрингтону, но увѣряю васъ, какъ честный человѣкъ, что, не зная еще объ этомъ несчастій, сегодня утромъ писалъ къ нему и просилъ его помочь мнѣ.

Дѣйствительно письмо это прибыло къ мистеру Варрингтону изъ его квартиры, по городской почтѣ.

— Милордъ, я долженъ достать ему денегъ. — Я знаю, что послѣ того какъ онъ помогъ мнѣ, въ карманѣ у него ничего не осталось. Онъ долженъ имѣть деньги, даже еслибъ мнѣ пришлось заложить рясу и пасторку, вскричалъ проповѣдникъ.

— И прекрасно. Идите и заложите вашу пасторку, вашу рясу, все, что вамъ угодно. Вашъ энтузіазмъ дѣлаетъ вамъ честь, — сказалъ милордъ и снова занялся газетой. Съ глубокимъ уныніемъ оставилъ его бѣдный Самсонъ.

Между тѣмъ милэди Марія услышала, что у брата ея сидитъ священникъ, и всячески старалась узнать предметъ ихъ совѣщанія. Когда Самсонъ, послѣ безплоднаго свиданія съ милордомъ, выходилъ изъ его кабинета, лэди Марія почти въ него вцѣпилась. Она втащила его въ столовую; на ея лицѣ замѣтны были сильные отпечатки печали и сочувствія.

— Скажите, пожалуйста, что сдѣлалось съ мистеромъ Варрингтономъ?

— Значитъ, вамъ уже извѣстно? — въ свою очередь спросилъ священникъ.

— О, если бы вы знали, въ какомъ волненіи я нахожусь съ тѣхъ поръ, какъ слуга его принесъ намъ это страшное извѣстіе? — Мы узнали объ этомъ по пріѣздѣ изъ оперы… милордъ, милэди Кастльвудъ и я сидѣли въ ложѣ лэди Ярмутъ.

— Значитъ, зналъ объ этомъ и милордъ? продолжалъ Самсонъ.

— Я же вамъ говорю, что Бенсонъ сообщилъ намъ эту новость за чаемъ, когда мы возвратились изъ оперы, сказала лэди Марія.

Убѣдясь въ такой двуличности, мистеръ Самсонъ потерялъ всякое терпѣніе и хладнокровіе.

— Это скверно, — сказалъ онъ, прибавивъ крѣпкое словцо.

И Самсонъ разсказалъ лэди Маріи о разговорѣ съ лордомъ Кастльвудомъ, и объ отказѣ послѣдняго помочь своему кузену, послѣ выигрыша отъ него значительной суммы. Самсонъ съ особеннымъ краснорѣчіемъ и одушевленіемъ распространился о великодушномъ поступкѣ съ нимъ мистера Варрингтона. Послѣ чего лэди Марія сдѣлала рядъ замѣчаній на счетъ своей фамиліи, замѣчаній, крайне невыгодныхъ для ея родныхъ и знакомыхъ. Когда между родными поселяется раздоръ, тогда о, Боже! какія истины они разсказываютъ другъ о другѣ, какія тутъ раскрываются тайны! Съ слезами, упреками, самыми сильными выраженіями, лэди Марія пустилась въ неистовую тираду, въ которой коснулась исторіи всей своей благородной фамиліи. Ея слова въ одинаковой степени относились до всѣхъ мужчинъ и женщинъ; обращаясь къ Небу, она дѣлала вопросы: зачѣмъ оно создало такое чудовище, какъ…. (не считаемъ за нужное упоминать тѣхъ названій, которыми она надѣляла своихъ братьевъ, сестеръ, дядей, тетокъ, родителей); наконецъ, возбужденная гнѣвомъ, она бросилась къ дверямъ библіотеки съ такими пронзительными криками, съ такимъ изступленіемъ, что испуганный Самсонъ, предвидя неизбѣжную сцену, выбѣжалъ на улицу.

Милордъ, оторвавшись отъ книги или отъ другаго занятія, съ изумленіемъ посмотрѣлъ на разъяренную женщину и, выбравъ самое сильное проклятіе, намѣревался остановить имъ дальнѣйшіе порывы ея гнѣва.

Но мы уже видѣли, до какой степени доходило бѣшенство Маріи въ минуту ея возбужденія. Постоянно страшась брата, лэди Марія находилась въ настоящую минуту въ такомъ настроеніи духа, что его сарказмы и проклятія для нея ничего не значили.

— Такъ вотъ что, милордъ! вскричала она: — вы садитесь съ кузеномъ въ особую комнату и общипываете его, какъ голубка! Вы выиграли у него послѣдній шиллингъ, и теперь, когда онъ безъ денегъ, не хотите дать ему гинеи изъ вашего выигрыша!

— Чортъ возьми! этотъ Самсонъ вѣчно со сплетнями! сказалъ милордъ.

— Зачѣмъ же вы его держите? Отпустите его. Заплатите ему жалованье, и пусть онъ идетъ на всѣ четыре стороны: онъ будетъ радъ! продолжала Марія.

— Я держу его за тѣмъ, чтобы, въ случаѣ надобности, выдать за него одну изъ моихъ сестеръ, — сказалъ милордъ, свирѣпымъ взглядомъ окинувъ сестру.

— Такъ вотъ къ чему служатъ женщины тамъ, гдѣ есть такіе мужчины? — сказала лэди.

— Effectivement! сказалъ милордъ, пожавъ плечами.

— Чего же можно ожидать отъ насъ, когда у насъ такіе отцы и братья? — Конечно, мы нехороши, но что же вы-то такое? — У васъ нѣтъ ни благородства, ни чести, ни человѣческаго чувства. Съ вами, милордъ Кастльвудъ, не хотятъ играть ваши товарищи, и вы поддѣваете этого бѣднаго виргинскаго юношу, близкаго своего родственника, и объигрываете его! О, какой стыдъ, какой позоръ!

— Я полагаю, мы всѣ разъигрываемъ свои игры. Марія, развѣ ты не разъигрывала и не выиграла игры? Отчего ты вдругъ сдѣлалась такъ чувствительна къ бѣдному виргинскому юношѣ? Уже не расплакался ли мистеръ Гарри, или нѣтъ ли у васъ въ виду лучшаго предложенія? — вскричалъ милордъ. Если вы не нуждаетесь въ немъ, то, увѣряю, его съ радостію возьметъ одна изъ Варрингтонскихъ дѣвъ; старая методистка въ улицѣ Гилль предоставитъ ему на выборъ любую изъ своихъ дочерей. — Марія Эсмондъ, вы чистѣйшая дура! Дура болѣе обыкновенной!

— Я была бы дурой, еслибъ думала, что одинъ изъ моихъ братьевъ ведетъ себя, какъ честный и благородный человѣкъ! — сказала Марія. Я дура, потому что ожидала увидѣть въ васъ совсѣмъ другаго человѣка; я надѣялась, что если вы увидите въ несчастьи своего родственника, то ему поможете, — если встрѣтите ягненка, то его не острижете.

— Ягненка! не острижете! — Какой вздоръ ты говоришь! Развѣ ты не могла заключить, судя по образу жизни, особливо въ теченіе послѣднихъ мѣсяцевъ, чѣмъ кончится карьера этого виргинца? — Не выиграй я отъ него, выигралъ бы кто нибудь другой. Я вѣдь никогда не сердился на виды, которые ты на него имѣла. За чѣмъ же ты приходишь въ бѣшенство, если я протянулъ свою руку и принялъ отъ него то, что онъ раздаетъ всему свѣту? Я разсуждаю съ тобой, Марія, и самъ не знаю для чего. — Ты, кажется, довольно стара, чтобы понимать доводы разсудка. Можетъ быть, ты думаешь, что эти деньги должны принадлежать по закону лэди Маріи Варрингтонъ и ея дѣтямъ? Нѣтъ. Я тебѣ скажу, что они, все равно, исчезли бы на клубномъ столѣ; а мнѣ послужили къ уплатѣ долговъ. Къ чему же послѣ этого твой гнѣвъ, твои слезы, угрозы и гадкій языкъ? Посмотри на меня! Я у тебя добрый братъ, который уплачиваетъ тебѣ ласковыми словами и здравымъ смысломъ.

— Но этотъ добрый братъ могъ бы, кажется, подарить молодому человѣку, отъ котораго выигралъ сотни фунтовъ стерлинговъ, кромѣ ласковыхъ словъ, еще что нибудь, возразила сестра нѣжнаго брата.

— Праведное небо, Марія! Неужели ты не замѣчаешь, что даже изъ этого обстоятельства, какъ оно, повидимому, ни непріятно, умная женщина можетъ извлечь свою пользу? — сказалъ милордъ.

Марія отвѣчала, что она его не понимаетъ.

— Сейчасъ я объясню. Я не назову дѣйствующихъ лицъ. Имѣя на рукахъ множество своихъ собственныхъ проклятыхъ дѣлъ, я не вмѣшиваюсь въ чужія дѣла. Но допустимъ, что я случайно узналъ объ одномъ обстоятельствѣ въ другомъ семействѣ, которое примѣнимо къ нашему. Дѣло вотъ въ чемъ. Молодой человѣкъ, съ блестящими надеждами, пріѣзжаетъ изъ провинціи къ своимъ друзьямъ въ городъ; откуда именно, и въ какой городъ — это рѣшительно все равно. Старшая въ семействѣ родственница, остававшаяся въ дѣвахъ въ теченіе — ужь я не знаю сколькихъ лѣтъ! — вынуждаетъ у молодаго человѣка обѣщаніе жениться на ней, — на какихъ условіяхъ, тоже все равно.

— Милордъ, не хотите ли вы оскорбить вашу сестру, какъ оскорбили вашего кузена? — спрашиваетъ Марія.

— Дитя мое! да развѣ я возразилъ хоть словомъ противъ стрижки ягненка, противъ общипыванья голубенка, противъ объигрыванья въ карты? развѣ я приходилъ въ негодованіе, когда оскорбляли меня! Я знаю, какое снисхожденіе можно сдѣлать вашему характеру, знаю безразсудство, свойственное вашему полу. Я уже сказалъ, что отвѣчаю вамъ на все мягкими словами; но я буду продолжать мою исторію. Старшая родственница вынуждаетъ у молодаго человѣка обѣщаніе, котораго молодой человѣкъ вовсе не имѣетъ намѣренія выполнить. Да, да; рѣшительно не хочетъ. Старшая родственница ему страшно наскучила; для своего оправданія онъ хочетъ сослаться на отказъ матери: онъ хочетъ сдѣлать все, что только можно, лишь бы отдѣлаться отъ даннаго обѣщанія.

— И онъ сдѣлалъ бы, милордъ Кастльвудъ, еслибъ принадлежалъ къ нашей отрасли Эсмондовъ. Но молодой человѣкъ, о которомъ мы говоримъ, — человѣкъ благородный, сказала Марія, которая, несмотря на недостатокъ благородства въ своей фамилій, любила восхищаться этимъ качествомъ въ другихъ.

— Я не дѣлаю никакихъ возраженій на замѣчанія моей сестры. Всякій изъ насъ можетъ нарушить обѣщаніе, особливо если оно не существуетъ на бумагѣ.

— Милордъ! задыхаясь вскричала Марія.

— Перестаньте! я все знаю. Тонбриджская комедія была разъиграна теткой Бернштэйнъ съ превосходнымъ искусствомъ. Эта старуха лучше всякаго мужчины въ нашей фамиліи. Во время вашего ареста, у васъ обыскали всѣ камоды и обобрали всѣ письма индійскаго Магона. Когда васъ освободили, писемъ этихъ уже не было, и вы не сказали ни слова, какъ и слѣдуетъ благоразумной женщинѣ, какою вы иногда бываете. А вы все еще гонитесь за своимъ ирокезцемъ. Оно, конечно, извинительно. Женщина съ вашей зрѣлой опытностью должна знать цѣну мужа. Но скажите, что значитъ потеря двухъ-трехъ сотъ фунтовъ стерлинговъ?

— По вашему, милордъ, не болѣе трехъ сотъ фунтовъ стерлинговъ? возразила Марія.

— Ну положимъ сотней другой больше или меньше. Ну что значитъ этотъ проигрышъ въ карты? — Чистѣйшій вздоръ! Вы, другое дѣло; вы играете на княжество. Вы хотите выиграть Виргинское королевство; и если хотите выслушать мое мнѣніе, то я долженъ вамъ сказать, что маленькое несчастіе съ вашимъ нарѣченнымъ послужитъ для васъ уже величайшимъ счастіемъ.

— Я васъ не понимаю, милордъ.

— C’est possible; — присядьте и я объясню вамъ.

И Марія, подлетѣвшая къ брату, какъ разъяренная львица, сѣла у ногъ его, какъ самая тихая овечка.

---

Вѣсть объ арестѣ мистера Варрингтона, занесенная мистеромъ Гумбо въ улицу Кляржесъ, сильно встревожила баронессу Бернштэйнъ. Баронесса хотѣла было допросить негра и получить подробнѣйшія свѣдѣнія о несчастій Гарри; но мистеръ Гумбо, спѣшившій разнести столь интересное извѣстіе въ другія части города, исчезъ въ то самое время, когда милэди послала за нимъ. Послѣ ночи, проведенной въ безсонницѣ, ея состояніе нисколько не улучшилось. Я завидую той dame de compagnie, которая играла съ баронессой въ карты, или служанкѣ, которая спала въ ея комнатѣ. Арестъ — дѣло весьма обыкновенное, событіе, повторявшееся ежедневно; какъ свѣтской женщинѣ, ей было хорошо извѣстно, въ какое затруднительное положеніе попалъ ея повѣса племянникъ! — Много ли понадобится денегъ на его выкупъ? Какимъ образомъ промоталъ онъ онъ всѣ свои деньги? Если онъ задолжалъ не слишкомъ много, то баронесса съ радостію готова была помочь ему. Ей даже нравились его проказы и мотовство. Гарри былъ для нея единственнымъ существомъ, на которомъ она, послѣ долгихъ скучныхъ лѣтъ, могла сосредоточить всю свою любовь. Какъ баронесса, такъ и Гарри, провели эту ночь въ безсонницѣ, и съ наступленіемъ ранняго утра, посланные съ той и другой стороны, по одному и тому же дѣлу, быть можетъ, встрѣтились на дорогѣ.

Посланный баронессы спѣшилъ въ квартиру ея адвоката, мистетера Дрэпера, съ предложеніемъ собрать свѣдѣнія, за какую сумму арестованъ Варрингтонъ, и съ этими свѣдѣніями прибыть къ баронессѣ. Эмиссары Дрэпера узнали сумму, за которую арестовали молодаго джентльмена. Если были другіе кредиторы, что не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію, то они, узнавъ объ арестѣ Гарри, немедленно должны были явиться съ своими требованіями.

Мистеръ Дрэперъ узналъ, что въ настоящее время мистеръ Варрингтонъ арестованъ за долги: мистеру Спарксу, ювелиру, за эти несчастные подарки — столько-то; домохозяину за кушанье, за квартиру, за отопленіе — столько-то. Мистеръ Дрэперъ готовъ былъ, по первому приказанію баронессы, уплатить эти долги. Особливо и какъ можно скорѣе нужно было расплатиться съ ювелиромъ, потому что мистеръ Гарри взялъ у него въ долгъ нѣкоторыя вещи и, заложивъ ихъ ростовщику, поступилъ весьма неблагоразумно. Вѣроятно ему вдругъ понадобились деньги; вѣроятно онъ имѣлъ намѣреніе немедленно выкупить заложенныя вещи, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ этомъ поступкѣ онъ имѣлъ въ виду какую нибудь благородную цѣль; но дѣло легко можетъ принять безобразный видъ, особливо когда сдѣлается гласнымъ, и потому, по мнѣнію Дрэпера, не мѣшало бы съ ювелиромъ разсчитаться немедленно.

— Тысяча фунтовъ не составитъ ни малѣйшаго затрудненія для джентльмена съ званіемъ и ожиданіями мистера Варрингтона, — сказала мадамъ де Бернштэйнъ.

Ни малѣйшаго; баронесса очень хорошо знала, что мистеру Варрингтону принадлежали капиталы, насчетъ которыхъ, при ея поручительствѣ, можно было сейчасъ же достать деньги.

— Не прикажете ли немедленно съѣздить и покончить это дѣло съ г. Амосъ? Часа въ два мистеръ Гарри могъ бы явиться къ обѣду баронессы и изумить клубныхъ товарищей, которые, безъ сомнѣнія, радуются его несчастію, замѣтилъ сострадательный мистеръ Дрэперъ.

Но у баронессы были совсѣмъ другіе виды.

— Я думаю, добрый мой мистеръ Дрэперъ, сказала она: — молодой повѣса много посѣялъ плевелъ; я желаю, чтобы онъ вышелъ изъ тюрьмы совершенно чистымъ, безъ всякихъ долговыхъ обязательствъ. Вамъ вѣдь всѣ его долги извѣстны.

— Нѣтъ, мадамъ; ни одинъ джентльменъ не объявитъ всѣхъ своихъ долговъ, отвѣчалъ мистеръ Дрэперъ: — по крайней мѣрѣ изъ тѣхъ джентльменовъ, съ которыми я имѣлъ дѣло, ни одинъ не объявилъ до точности.

— Но, знаете, есть одинъ долгъ, который безсудный юноша сдѣлалъ и отъ котораго его надобно бы освободить, мистеръ Дрэперъ. Помните маленькое обстоятельство, случившееся осенью, въ Толбриджѣ. Еще я тогда же присылала къ вамъ Кэза?

— Если вашему сіятельству угодно напомнить объ этомъ обстоятельствѣ, то въ такомъ случаѣ — помню, сказалъ мистеръ Дрэперъ, дѣлая низкій поклонъ. Адвокатъ тоже, что и исповѣдникъ: все, что сказано ему, должно быть тайною навсегда и для всѣхъ.

На этомъ основаніи и мы должны умолчать о тайнѣ мадамъ Бернштэйнъ; но читатель быть можетъ угадаетъ ее изъ послѣдующихъ дѣйствій адвоката.

Мистеръ Дрэперъ былъ убѣжденъ, что рано или поздно, но получитъ письмо отъ бѣднаго молодаго плѣнника въ улицѣ Курситоръ, и ждалъ этого письма, рѣшившись раньше того не посѣщать мистера Варрингтона. Прошло тридцать шесть часовъ, прежде чѣмъ дальновидный адвокатъ получилъ приглашеніе. Въ этотъ промежутокъ времени Гарри провелъ два самыхъ скучныхъ, самыхъ тяжелыхъ дня, какихъ не проводилъ въ теченіе всей своей жизни.

Надо сказать, что въ долговой тюрьмѣ никогда не было недостатка въ обществѣ; комнаты полицейскаго пристава постоянно были наполнены народомъ; но Гарри предпочиталъ уединеніе въ грязной комнатѣ обществу, собиравшемуся за столомъ жены пристава. Уже на второй день ареста, когда кошелекъ его отъ непомѣрно высокой таксы въ домѣ совершенно опустѣлъ, Гарри рѣшился обратиться къ мистеру Дрэперу. Въ посланномъ письмѣ Гарри извѣщалъ адвоката о своемъ положеніи и убѣдительно упрашивалъ его не говорить ни слова объ этомъ обстоятельствѣ мадамъ де Бернштэйнъ.

Къ теткѣ своей Гарри намѣревался обратиться въ самомъ крайнемъ случаѣ. Она обходилась съ нимъ съ такою любовію, что одна мысль разсчитывать на ея великодушіе возмущала его, и онъ старался утѣшить себя тѣмъ, что, вовсе не давая ей знать о своемъ несчастій, успѣетъ изъ него выпутаться. Притомъ же просить денегъ у женщины ему казалось въ нѣкоторой степени унизительнымъ. Гарри сперва хотѣлъ стукнуться къ тѣмъ своимъ друзьямъ, которые могли бы помочь ему, еслибъ захотѣли. Онъ намѣревался сдѣлать Самсона посредникомъ въ этомъ дѣлѣ, но этотъ бѣдняга былъ схваченъ въ то время, когда спѣшилъ выручать своего друга.

За отсутствіемъ Самсона, Гарри принужденъ былъ прибѣгнуть къ своему чорному лакею, и Гумбо цѣлый день бѣгалъ между Темпльскими воротами и аристократическимъ кварталомъ столицы съ письмами отъ несчастнаго господина. Прежде всего Гарри послалъ къ своему родственнику, графу Кастльвуду, конфиденціальное письмо, въ которомъ объяснилъ, какимъ образомъ попалъ онъ въ тюрьму, и просилъ его ссудить деньгами, необходимыми для покрытія долга. — «Прошу васъ просьбу мою и причину ея держать въ глубокой тайнѣ отъ милэди и милыхъ кузинъ», — писалъ бѣдный Гарри.

«Кто бы могъ подумать о такомъ несчастіи? писалъ въ отвѣтъ лордъ Кастльвудъ. — Полагаю, вы не получили моей вчерашней записки. Вѣроятно она лежитъ у васъ на квартирѣ, гдѣ… я надѣюсь… вы сами будете въ скорѣйшемъ времени. Любезный мистеръ Варрингтонъ, считая васъ за человѣка богатаго, какъ Крезъ… въ противномъ случаѣ, я ни за что на свѣтѣ не сѣлъ бы играть съ вами въ карты…. я написалъ къ вамъ вчера, прося одолжить мнѣ нѣсколько денегъ, чтобъ укротить и успокоить нѣкоторыхъ алчныхъ моихъ кредиторовъ. Бѣдный мой другъ! деньги ваши всѣ до послѣдняго шиллинга пошли на нихъ, и еслибъ я не пользовался привилегіями англійскаго пэра, я бы тоже сидѣлъ теперь вмѣстѣ съ вами въ вашей тюрьмѣ. Да освободитесь вы отъ нея! — вотъ молитва преданнаго вамъ Кастльвуда».

Таковъ былъ результатъ первой просьбы, и мы можемъ представить себѣ, съ какимъ уныніемъ мистеръ Гарри читалъ отвѣть на нее. Но, ничего! — У насъ есть еще въ виду добрый, веселый дядя Варрингтонъ. Не дальше, какъ вчера вечеромъ, жена его цаловала Гарри и любила какъ сына. Этотъ дядя молилъ вчера о ниспосланіи на Гарри благословенія, и вообще оказывалъ ему родительскую любовь и нѣжность. Надѣленный отъ природы застѣнчивостью и скромностью, Гарри въ присутствіи этихъ добродѣтельныхъ родителей и ихъ семейства ни слова не сказалъ о своихъ проказахъ, о конскихъ скачкахъ, объ азартныхъ играхъ, о своемъ мотовствѣ. Теперь надобно было признаться во всемъ. Онъ долженъ былъ покаяться, какъ блудный сынъ и грѣшникъ, и просить ихъ прощенія. Поэтому, блудный сынъ сѣлъ и сочинилъ трогательное посланіе къ дядѣ Варрингтону, — объяснилъ ему свое горестное положеніе и умолялъ о помощи. Но правда ли, что нашему гордому виргинцу пришлось раскусить самый горькій орѣхъ? Гарри провелъ надъ сочиненіемъ этого письма нѣсколько часовъ; оно стоило ему тяжелыхъ чувствъ и глубокаго размышленія. Онъ разорвалъ нѣсколько листовъ лучшей почтовой бумаги, прежде чѣмъ сформировалось желаемое посланіе, съ которымъ бѣдный рыдающій Гумбо (котораго сильно бранили помощники и его паразиты, потому, что по ихъ мнѣнію, онъ отнималъ у нихъ доходъ) отправился по адресу.

Вечеромъ вѣрный негръ принесъ толстое письмо, писанное теткой. Гарри распечаталъ его дрожащей рукой. Онъ воображалъ, что конвертъ былъ полонъ ассигнацій. Но, о Боже! въ немъ заключалась проповѣдь (на тему: Даніилъ во рву со львами), сочиненія мистера Витфильда, и письмо отъ лэди Варрингтонъ, извѣщавшее, что, во время отсутствія сэра Майльза изъ Лондона, она имѣетъ привычку вскрывать письма на его имя, и этимъ путемъ узнала го, что ей приходится оплакивать изъ глубины своей души, а именно, что ея племянникъ Варрингтонъ расточителенъ и надѣлалъ множество долговъ. Само собою разумѣется, въ отсутствіи сэра Майльза, она не можетъ имѣть въ своемъ распоряженіи суммы, которую просилъ мистеръ Варрингтонъ; вмѣсто того она посылала ему сердечныя молитвы, глубочайшее сожалѣніе и небольшую проповѣдь неоцѣненнаго мистера Витфильда, которая доставитъ Гарри утѣшеніе въ его настоящемъ (увы! она полагала, незаслуженномъ) бѣдствіи. Милэди присовокупила длинный списокъ главъ Св. Писанія, чтеніе которыхъ принесетъ ему пользу. Еслибы въ такую минуту можно было говорить о дѣлахъ свѣтскихъ, то она намекнула бы мистеру Варрингтону, что его орѳографія далеко была неправильна. Съ своей стороны она вполнѣ соглашалась съ его желаніемъ, чтобы милыя его кузины не знали объ этомъ прискорбномъ обстоятельствѣ. Съ искреннимъ желаніемъ всего лучшаго здѣсь и повсюду она подписалась любящею теткой

Маргаритой Варриннгтонъ.

Несчастный Гарри закрылъ лицо руками и, положивъ локти на грязный замазанный столъ, безсмысленно смотрѣлъ на стоявшую передъ нимъ свѣчу. Слуга пристава, тронутый красотою молодаго человѣка, намекнулъ на кружку пива, но Гарри не могъ ни пить, ни ѣсть. Зато могъ Гумбо. Печаль не имѣла невыгоднаго вліянія на его аппетитъ. Не переставая хныкать, онъ опорожнилъ кружку пива и уничтожилъ весь хлѣбъ и мясо, подданные Гарри. Между тѣмъ Гарри написалъ еще письмо, и вѣрный слуга снова побѣжалъ вручить его по адресу.

По приказанію господина своего, Гумбо отправился прямо въ клубъ Вайта, гдѣ и нашелъ человѣка, къ которому письмо было адресовано. Мистеръ Гарри, для котораго время тянулось такъ медленно, изумился быстротѣ, съ которою негръ исполнилъ его порученіе. Впрочемъ отвѣтъ, котораго ожидалъ Гарри, не требовалъ много времени.

— Милордъ написалъ его на конторкѣ буфетчика, пока я стоялъ вмѣстѣ съ мистеромъ Моррисомъ, сказалъ Гумбо. — Вотъ содержанія этого письма.

"Милостивый Государь!

Къ сожалѣнію, я не могу исполнить вашего желанія. Въ настоящее время я совсѣмъ безъ денегъ, уплативъ значительныя суммы какъ вамъ, такъ и другимъ джентльменамъ.

Вашъ покорный слуга
Марчъ и Р".

— А что сказалъ лордъ Марчъ, прочитавъ мое письмо? спросилъ мистеръ Варрингтонъ, поблѣднѣвъ.

— Сказалъ, что это чистѣйшая нелѣпость. Тоже самое сказалъ мистеръ Моррисъ, когда лордъ Марчъ показалъ ему ваше письмо. Мистеръ Моррисъ сказалъ еще: какая дерзость!

Гарри разразился такимъ громкимъ смѣхомъ, что приставъ подумалъ, вѣрно молодой джентльменъ получилъ радостную вѣсть, и въ душѣ посѣтовалъ, что ему придется потерять постояльца. Впрочемъ смѣхъ мистера Гарри вскорѣ прекратился, и самъ Гарри опустился въ кресло и уныло началъ смотрѣть на каминный огонь.

— Я…. да…. я желалъ бы выкурить теперь трубку виргинскаго табаку сказалъ онъ, подавляя вопль въ своей душѣ.

Гумбо залился слезами: онъ бросился къ колѣнамъ Гарри; цаловалъ его ноги и руки.

— О господинъ, мой добрый господинъ, что скажутъ теперь дома? проговорилъ онъ сквозь горькія слезы.

Горесть и преданность негра тронули тюремщика; глядя на блѣдное лицо Гарри, онъ сочувствовалъ его несчастію.

— Вы ничего не кушали втеченіе этихъ двухъ дней, сказалъ онъ тономъ грубаго сожалѣнія. — Покушайте немного. Вы не первый джентльменъ и не послѣдній, которому приходилось попадать сюда и освобождаться. Позвольте мнѣ принести вамъ ужинъ и стаканъ пуншу.

— Мой добрый другъ, сказалъ Гарри съ болѣзненной улыбкой: — въ здѣшнемъ домѣ постановлено за все платить наличными деньгами, не правда ли! А я откровенно долженъ тебѣ сказать, что у меня мѣтъ шиллинга, на который бы можно купить кусокъ мяса. Деньги, которыя имѣю я, мнѣ нужны на письма.

— О господинъ! заревѣлъ Гумбо. — Посмотрите сюда, мой добрый мистеръ Гарри! Здѣсь довольно денегъ…. здѣсь двадцать три, двадцать пять гиней. Здѣсь есть золотой мондаръ изъ Виргиніи… здѣсь… нѣтъ этого нельзя… Это кипсеки отъ прекраснаго пола. Возьмите все…. все… завтра я продамъ себя; но на сегодняшній вечеръ для васъ достаточно.

— Небо да благословитъ тебя, Гумбо! сказалъ Гарри, положивъ руку на курчавую голову негра: — я радуюсь, что ты свободенъ, и накажи меня Богъ, если я не приму предлагаемой помощи отъ такого друга, какъ ты. Принеси мнѣ что нибудь поужинать и трубку табаку, — слышишь ли? трубку табаку!

И Гарри поужиналъ съ наслажденіемъ. Когда Гумбо выходилъ въ тотъ вечеръ изъ дому, привратники и помощники пристава пожали ему руку и послѣ того постоянно оказывали ему уваженіе.

ГЛАВА XXIII.
ПОСѢТИТЕЛИ.

Великодушный поступокъ мистера Гумбо успокоилъ и смягчилъ взволнованное сердце его господина. Вторая ночь въ долговой тюрьмѣ была проведена мистеромъ Гарри пріятнѣе первой. Здѣсь покрайней мѣрѣ онъ нашелъ человѣка, который готовъ былъ помочь ему и сочувствовать. Но все же сердце Гарри оставалось черствымъ и гордымъ въ отношеніи ко всему остальному свѣту. Кромѣ тѣхъ людей, въ среду которыхъ забросила его судьба, всѣ другіе, думалъ онъ, самолюбивы, чужды состраданія и великодушія. Гарри постучался и къ набожной теткѣ Варрингтонъ, и къ аристократическому другу Марчу, и къ цинику-кузену Кастльвуду, но всѣ они отозвались, что помочь не въ состояніи, что они сами нуждаются. Еслибъ заточеніе его продолжалось лѣтъ на двадцать, онъ и тогда не позволилъ бы себѣ просить милости у кого либо изъ нихъ. Глупецъ онъ былъ, если вѣрилъ въ ихъ обѣщанія и полагался на ихъ дружбу! Въ этой гадкой, холодной, эгоистической странѣ дружбы не существовало. Гарри готовь былъ оставить Англію въ ту же минуту. Онъ не полагался ни на одного англичанина, — ни на великаго, ни на малаго. Гарри готовъ былъ отправиться въ Германію и сдѣлать военную компанію съ королемъ полководцемъ; хотѣлъ бы уѣхать домой въ Виргинію, углубиться въ тамошнія дебри и цѣлый день охотиться; хотѣлъ бы сдѣлаться факторомъ или управляющимъ имѣнья своей матери, жениться на Полли Броадбентъ или на Фанни Моунтэйнъ, сдѣлаться табачнымъ плантаторомъ или фермеромъ, — словомъ сдѣлаться чѣмъ угодно, лишь бы только не оставаться среди этихъ англійскихъ прекрасныхъ джентльменовъ. Послѣ такихъ размышленій, Гарри всталъ на другое утро съ веселымъ выраженіемъ, но съ гнѣвнымъ настроеніемъ духа. Въ ранній часъ утра преданный Гумбо явился къ услугамъ своего господина и принесъ ему нѣсколько писемъ.

— Я хотѣлъ было принести еще платья, сказалъ честный Гумбо: — но мистеръ Руфъ, домохозяинъ, не позволилъ взять.

Полученныя письма нисколько не интересовали Гарри; онъ вскрылъ одно, другое, третье — это были все счеты. Гарри вскрылъ четвертое, — это была записка, въ которой домохозяинъ говорилъ, что не позволитъ вынести изъ дому ни одной вещи мистера Варрингтона, что если его счетъ не будетъ уплаченъ немедленно, онъ продастъ всѣ эти вещи для своего удовлетворенія, и наконецъ, что негръ его долженъ искать себѣ ночлега гдѣ хочетъ. Онъ едва позволилъ Гумбо взять съ собой свои собственныя вещи и чемоданъ. Гумбо сказалъ, что онъ съискалъ себѣ ночлегъ…. у своихъ пріятелей, въ домѣ лорда Ротама.

— Я ночевалъ у прислуги полковника Ламберта, — сказалъ мистеръ Гумбо, устремивъ на своего господина пристальный взглядъ. Миссъ Гетти, узнавъ о вашемъ арестѣ, упала въ обморокъ; а мистеръ Ламбертъ, — какой онъ добрякъ! — говоритъ мнѣ сегодня по утру: — «Гумбо, говоритъ, ты скажи своему господину, что если онъ нуждается во мнѣ, то пусть пришлетъ за мной, — и я приду.»

Гарри былъ тронутъ, услышавъ, что его несчастіе произвело такое впечатлѣніе на бѣдную Гетти. Онъ не совсѣмъ вѣрилъ словамъ Гумбо относительно ея обморока, хорошо зная, что онъ любитъ преувеличивать. Но когда Гумбо сказалъ о вызовѣ полковника, духъ молодаго человѣка снова омрачился.

— Чтобы я послалъ къ Ламберту, подумалъ онъ, заскрежетавъ зубами, къ человѣку, который оскорбилъ меня и швырнулъ мнѣ въ лицо мои подарки! Если бы мнѣ пришлось умирать съ голоду, я и тогда не попросилъ бы у него даже корки хлѣба!

Вскорѣ послѣ, окончивъ свой туалетъ, Гарри Варрингтонъ потребовалъ завтракъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ отправилъ Гумбо съ коротенькой записочкой къ мистеру Дрэперу, приглашая его къ себѣ для нѣкоторыхъ объясненій.

— Записка отличалась такимъ надменнымъ тономъ, какъ будто мистеръ Гарри писалъ ее къ одному изъ своихъ негровъ, а отнюдь не къ свободному англичанину, — сказалъ Дрэперъ, которому Гарри, дѣйствительно, оказывалъ невыносимое снисхожденіе. — Оно, конечно, хорошо въ джентльменѣ, который имѣетъ возможность задавать подобный тонъ; но въ джентльменѣ, посаженномъ въ долговую тюрьму, это гадко! — Я имѣю особенное расположеніе нейти!

Несмотря на то мистеръ Дрэперъ пошелъ и убѣдился, что Гарри Варрингтонъ былъ гораздо заносчивѣе, чѣмъ въ самые лучшіе дни своего благополучія. Мистеръ Варрингтонъ сидѣлъ на кровати, какъ лордъ, въ великолѣпномъ шлафрокѣ и съ роскошно убранными волосами. Онъ далъ негру знакъ подать Дрэперу стулъ.

— Извините, мадамъ, но къ такой надменности и къ такимъ выходкамъ я не привыкъ! замѣтилъ взбѣшенный адвокатъ.

— Возьмите стулъ и продолжайте, мой добрый мистеръ Дрэперъ, — улыбаясь сказала мадамъ де-Бернштэйнъ человѣку, которому предстояло дать отчетъ съ своихъ дѣйствіяхъ. Гнѣвъ адвоката забавлялъ ее. Ей нравилось, что племянникъ ея не падалъ духомъ и въ несчастіи.

Какимъ образомъ Дрэперъ долженъ былъ дѣйствовать при свиданіи съ Гарри, было еще наканунѣ условлено между нимъ и баронессой. Дрэперъ былъ человѣкъ способный и нерѣдко оказывалъ своимъ кліентамъ хорошія услуги; но въ настоящемъ случаѣ ему не удалось, потому что онъ былъ взволнованъ и разгнѣванъ или, что еще вѣроятнѣе, потому что не понималъ джентльмена, съ которымъ ему привелось имѣть дѣло. — Я полагаю, что тотъ, чьи глаза устремлены на эту страницу, благороднѣйшій изъ читателей. Джентльменъ… вы, мой добрый сэръ, безспорно джентльменъ…. неужели вы не замѣчали въ своихъ сношеніяхъ съ неджентльменами, что вы оскорбляете ихъ, вовсе не зная, какимъ образомъ и почему? — Такъ, неджентльменъ оскорбляетъ васъ въ тысячахъ разнообразныхъ видовъ, о которыхъ бѣдное созданіе не имѣетъ ни малѣйшаго понятія. Онъ или сдѣлаетъ, или скажетъ что нибудь такое, что невольнымъ образомъ должно возбудить ваше пренебреженіе. Онъ замѣчаетъ это пренебреженіе (вѣдь онъ всегда на сторожѣ; ему какъ-то неловко становится за себя, за свои манеры, за свое поведеніе) и приходитъ въ бѣшенство. Вы говорите съ нимъ, кажется, очень естественно, а ему воображается, что вы надъ нимъ смѣетесь. Вы къ нему совершенно равнодушны, онъ васъ ненавидитъ и ненавидитъ тѣмъ болѣе за ваше равнодушіе.

— Гумбо! — стулъ мистеру Дрэперу! говоритъ мистеръ Варрингтонъ, укутывая въ полы парчеваго шлафрока ноги, спущенныя съ грязной кровати. — Присядьте, пожалуйста, и переговоримте о нашемъ дѣлѣ. Премного вамъ обязанъ за скорый вашъ отвѣтъ на мое посланіе. Вѣроятно вы еще раньше услышали о моемъ несчастіи.

Мистеръ Дрэперъ слышалъ объ этомъ обстоятельствѣ.

— Дурныя вѣсти, мистеръ Варрингтонъ, разносятся быстро, сказалъ онъ: — я съ удовольствіемъ готовъ предложить свои услуги, если вы въ нихъ нуждаетесь. Обстоятельство, что джентльменъ вашего званія находится въ такомъ непріятномъ положеніи, должно сильно огорчить вашихъ пріятелей, вашихъ родныхъ.

— Мистеръ Дрэперъ, я былъ очень неблагоразуменъ. Я жилъ свыше своихъ средствъ. (Мистеръ Дрэперъ поклонился). Я игралъ въ обществѣ съ джентльменами несравненно богаче меня, и проклятое несчастье унесло у меня всѣ наличныя деньги, оставивъ меня одного съ векселями и счетами, почти на пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ, если не болѣе.

— Пятьсотъ фунтовъ найдутся въ конторѣ, сказалъ мистеръ Дрэперъ.

— Это такая ничтожная сумма, что я послалъ вчера къ нѣкоторымъ моимъ друзьямъ, надѣясь съ помощію ихъ уплатить долги и воротиться домой безъ дальнѣйшихъ хлопотъ. Но я ошибся; и буду благодаренъ вамъ, если вы достанете мнѣ денегъ какъ можно скорѣе.

— Гм! сказалъ мистеръ Дрэперъ; лицо его вытянулось и приняло серьёзное выраженіе.

— Развѣ это невозможно, сэръ? спросилъ мистеръ Варрингтонъ, пристально посмотрѣвъ на адвоката.

Это не только возможно, но мистеръ Дрэперъ еще наканунѣ вызвался передъ мадамъ Бернштэйнъ немедленно заплатить долги и освободить мистера Варрингтона. Баронесса объявила намѣреніе сдѣлать молодаго джентльмена своимъ наслѣдникомъ. — Мистеръ Дрэперъ вѣрилъ со всѣми другими, что наслѣдственное виргинское имѣнье Гарри было велико, какъ по цѣнности, такъ и по обширности. Въ карманѣ у него были ассигнаціи и приказаніе мадамъ Бернштэйнъ выдать ихъ на извѣстныхъ условіяхъ. Несмотря на то, когда Гарри сказалъ: развѣ это невозможно? — лицо Дрэпера вытянулось, и онъ сказалъ:

— Возможно; но на это потребуется время, чтобы выдать деньги, которыя вамъ слѣдуютъ послѣ смерти мистера Джорджа Варрингтона; намъ нужно имѣть доказательства о его смерти, насъ нужно освободить отъ опекунства; а кто долженъ сдѣлать или то, или другое? Лэди Эсмондъ Варрингтонъ, безъ всякаго сомнѣнія, не допуститъ, чтобы сынъ ея оставался въ тюрьмѣ; но пройдутъ мѣсяцы прежде, чѣмъ мы получимъ отъ нея извѣстіе. Не уполномоченъ ли вашъ бристольскій агентъ выплачивать ваши векселя?

— Онъ уполномоченъ только выдавать мнѣ по двѣсти фунтовъ въ годъ, сказалъ мистеръ Варрингтонъ. — Мнѣ кажется, теперь остается только обратиться къ теткѣ, баронессѣ Бернштэйнъ. Она за меня поручится.

— Ея сіятельство сдѣлаютъ для васъ все; это она говорила мнѣ неоднократно. Если она согласится, то вы скоро можете отсюда выдти.

— Идите же къ ней отъ меня, мистеръ Дрэперъ. Я не хотѣлъ безпокоить моихъ родственниковъ; но теперь я вижу, что лучше ихъ побезпокоить, чѣмъ оставаться въ этомъ ужасномъ заточеніи. Я долженъ признаться ей во всемъ. Скажите, гдѣ я и что со мной случилось. Не скрывайте ничего! Скажите, что я надѣюсь на ея любовь ко мнѣ, на ея великодушіе; одни только эти чувства могутъ избавить меня отъ дальнѣйшаго позора.

При послѣднихъ словахъ звучный голосъ мистера Варрингтона немного задрожалъ; на его глазахъ навернулись слезы, но онъ тотчасъ же отеръ ихъ рукой.

— Сэръ, сказалъ мистеръ Дрэперъ, измѣряя молодаго человѣка своимъ взглядомъ: — я былъ вчера у ея сіятельства, и мы разговаривали о всѣхъ подробностяхъ этого непріятнаго…. не хочу сказать, этого позорнаго происшествія.

— Позорнаго! Значитъ баронесса Бернштэйнъ знаетъ о моемъ несчастіи?

— Знаетъ, до малѣйшихъ подробностей, сэръ; знаетъ о закладѣ часовъ и все вообще.

Гарри вспыхнулъ.

— О закладѣ часовъ и другихъ вещей, за которыя вы не заплатили денегъ, — продолжалъ адвокатъ.

Молодой человѣкъ вскочилъ съ постели и такъ свирѣпо посмотрѣлъ, что Дрэперъ встревожился.

— Это обстоятельство можетъ возбудить процессъ, въ которомъ поступокъ вашъ можетъ быть перетолкованъ въ весьма невыгодную сторону. Вы знаете, что судьи не станутъ входить въ подробности… улика на лицо.

— Праведное небо! неужели вы думаете, сэръ, что джентльменъ моего происхожденія въ состояніи взять въ долгъ часы, съ намѣреніемъ не уплатить за нихъ? — вскричалъ Гарри въ сильномъ волненіи.

— Нѣтъ никакого сомнѣнія, что вы имѣли въ виду благородную цѣль; но можетъ случиться, что законъ этого не допуститъ, — сказалъ мистеръ Дрэперъ, прищуривъ глаза. (Надменное, безчувственное существо! Я его понимаю!). Ваша тетушка, не желая дать такому поступку болѣе худшаго названія, называетъ его безразсуднымъ.

— Надѣюсь, мистеръ Дрэперъ, вы не даете ему болѣе худшаго названія, — возразилъ Гарри, отдѣляя каждое слово и очевидно стараясь сохранить хладнокровіе. Взглядъ Гарри не нравился Дрэперу.

— Избави меня Богъ, чтобъ я, какъ джентльменъ, сказалъ что нибудь оскорбительное для другаго джентльмена; но, какъ адвокатъ, я могу сказать моему кліенту, сэръ, ваше положеніе весьма незавидное, — все равно, какъ докторъ можетъ сказать своему паціенту: сэръ, вы очень нездоровы.

— Неужели же вы не можете помочь мнѣ расплатиться съ долгами, неужели вы пришли сюда за тѣмъ только, чтобъ обвинять меня въ моихъ шалостяхъ? спросилъ Гарри.

— Въ пріобрѣтеніи вещей обманомъ. Въ этомъ отношеніи, да! — Тутъ я не могу помочь вамъ. Что вы на меня такъ смотрите, какъ будто хотите сбить меня съ ногъ. (Чортъ возьми! — я бы давно это сдѣлалъ!) Молодой джентльменъ, получающій отъ своей мама по двѣсти фунтовъ въ годъ, беретъ у ювелира брилльянты и часы и относитъ ихъ къ ростовщику. Вы спрашиваете меня, что думаютъ люди о такомъ поступкѣ, и я вамъ отвѣчаю, какъ честный человѣкъ. Пожалуйста, не сердитесь на меня, мистеръ Варрингтонъ.

— Продолжайте, сэръ! сказалъ Варрингтонъ съ тяжелымъ вздохомъ.

Адвокатъ вообразилъ, что побѣда на его сторонѣ.

— Кромѣ того, вы спрашиваете, сэръ, могу ли я помочь вамъ уплатить долги? Я отвѣчаю утвердительно; у меня и деньги въ карманѣ для этой уплаты; но деньги эти не мои; онѣ принадлежатъ вашей тетушкѣ, лэди Бернштэйнъ; поэтому она имѣетъ право предложить условія, и я принесъ ихъ съ собою.

— Скажите ихъ, сэръ, сказалъ мистеръ Гарри.

— Они весьма не тяжелы. Они послужатъ вамъ же въ пользу; и если вы согласитесь, то намъ останется только взять карету и ѣхать въ улицу Кляржесъ, куда я далъ слово быть даже въ случаѣ вашего несогласія. Мистеръ Варрингтонъ, между вами и одной особой, — не стану называть ее, — заключено было брачное условіе.

— Да, сказалъ Гарри, и лицо его приняло совсѣмъ другое, болѣе радостное выраженіе.

— Этому браку моя кліентка, баронесса, сильно противится…. Она имѣетъ на васъ совсѣмъ другіе виды и полагаетъ, что вы погубите себя, если женитесь на особѣ, благородной фамиліи и высокаго званія, — это правда, но, извините меня, не совсѣмъ отличной репутаціи и далеко старше васъ лѣтами. Этой особѣ вы дали необдуманное, безразсудное обѣщаніе.

— Правда; и это обѣщаніе по сіе время остается при ней.

— Извините, при ней его не находится. Оно потеряно ею въ Тонбриджѣ; — такъ, по крайней мѣрѣ, говорила мнѣ моя кліентка; — она даже его показывала мнѣ. Обѣщаніе это написано кров….

— Довольно, сэръ! вскричалъ Гарри, покраснѣвъ какъ кровь, которою написалъ свое нелѣпое обѣщаніе, о безразсудствѣ и сумасбродствѣ котораго онъ со стыдомъ вспоминалъ тысячи разъ.

— Въ то же самое время были найдены письма къ вамъ, компрометирующія одну благородную фамилію, продолжалъ адвокатъ. — Вы были далеко, когда ихъ отыскали. И такъ, сэръ, никакое обѣщаніе васъ не связываетъ, кромѣ развѣ пустыхъ словъ, сказанныхъ за бутылкой вина; но и эти слова позволительно забыть всякому джентльмену. Скажите, что вы не женитесь на ней, дайте въ этомъ мнѣ и моему благородному другу честное слово. Не будьте такимъ глупцомъ, — извините за выраженіе, — чтобы жениться на старухѣ, которая вовлекала въ свои сѣти десятки вамъ подобныхъ. Скажите слово, и я спущусь внизъ, заплачу въ конторѣ всѣ ваши долги; вы, съ сотней другой фунтовъ стерлинговъ въ карманѣ, сядете въ мою карету и отправитесь къ баронессѣ или въ клубъ, — куда вамъ будетъ угодно. Скажите «да» и дайте вашу руку! Неужели вамъ нравится сидѣть цѣлый день за этими рѣшетками?

Мистеръ Дрэперъ высказалъ все. Гарри самъ желалъ отдѣлаться отъ обязательства, столь тягостнаго для баронессы. Его безразсудная страсть къ Маріи Эсмондъ давно уже охладѣла. Еслибъ она сама освободила его, о! какъ бы онъ былъ благодаренъ!

— Давайте же слово и руку! сказалъ адвокатъ, съ выразительнымъ взглядомъ. — Перестаньте упрямиться, сэръ. Сами посудите, мистеръ Варрингтонъ: еслибъ я женился на всѣхъ, кому давалъ обѣщанія, то былъ бы турецкимъ султаномъ или капитаномъ Макгэтомъ изъ извѣстной вамъ пьесы.

Фамильярность адвоката до такой степени была отвратительна для Гарри, что онъ невольно отступилъ назадъ въ то самое время, когда Дрэперъ протянулъ ему руку.

— Мистеръ Дрэперъ, дайте мнѣ подумать объ этомъ, сказалъ Гарри: — будьте такъ добры, зайдите ко мнѣ черезъ часъ.

— Очень хорошо, очень хорошо! отвѣчалъ адвокатъ, кусая губы и краснѣя отъ досады. — Другіе, право, не задумались бы при такомъ предложеніи, какое я дѣлаю; но все равно, вы вполнѣ можете располагать моимъ временемъ; черезъ часъ я пріѣду и посмотрю, поѣдете ли вы отсюда или останетесь. До свиданія, сэръ, до свиданія!

Съ этими словами адвокатъ удалился и, спускаясь съ лѣстницы, не могъ не произнесть сквозь зубы нѣсколько проклятій. — Каковъ? не хотѣлъ протянуть мнѣ руки; а еще хочетъ, чтобы я черезъ часъ заѣхалъ! Чортъ знаетъ, какая наглость! Я же ему покажу, что значитъ часъ!

Вслѣдствіе этого мистеръ Дрэперъ пріѣхалъ въ контору свою крайне разгнѣванный; разбранилъ всѣхъ писцовъ, и одного изъ нихъ послалъ къ баронессѣ сказать, что онъ навѣщалъ молодаго джентльмена, который попросилъ часъ времени на размышленіе, и вѣроятно, для одной только формы; послѣ того адвокатъ принималъ кліентовъ, занимался дѣлами, отправился обѣдать; обѣдалъ ни сколько не торопясь, и въ заключеніе направилъ шаги свои въ улицу Курситоръ.

— Безъ сомнѣнія я его застану, — надмѣнный мальчишка! — говорилъ мистеръ Дрэперъ съ презрѣніемъ. — Дома Счастливый Юноша? спросилъ адвокатъ помощника пристава, отворявшаго двойныя двери.

— Мистеръ Варрингтонъ въ своей комнатѣ, сказалъ джентльменъ: — но….

И джентльменъ выразительно мигнулъ мистеру Дрэперу, приложивъ къ носу палецъ.

— Но чтоже? мистеръ Падди^[5] изъ Корка! спросилъ адвокатъ.

— Меня зовутъ Костиганъ; фамилія моя благородная; мѣсто моей родины — ирландская столица! сказалъ привратникъ, гнѣвно посмотрѣвъ на Дрэпера.

Обильный запахъ спиртуозныхъ напитковъ наполнилъ небольшое пространство между дверями, гдѣ онъ задержалъ адвоката своимъ объясненіемъ.

— Убирайтесь вы…. дайте мнѣ пройти! вскричалъ мистеръ Дрэперъ.

— Не кричите пожалуйста, я и безъ этого услышу, и пожалуйста безъ брани; въ противномъ случаѣ пальцы мои живо познакомятся съ вашимъ носомъ. Такъ и быть, войдите, сэръ! Но на будущее время прошу васъ быть повѣжливѣе съ людьми, которые выше васъ происхожденіемъ и образованіемъ, хотя они и находятся, по обстоятельствамъ и притомъ временно, ниже васъ по положенію въ обществѣ…. Проклятый ключъ! что съ нимъ сдѣлалось! Входите же, сэръ, — я вамъ говорю!… Мадамъ, имѣю честь почтительнѣйше вамъ кланяться!

Въ это время съ лѣстницы спустилась какая-то лэди съ лицомъ, закрытымъ вуалью и укутаннымъ въ шаль. Съ восклицаніемъ внезапнаго испуга, она быстро прошмыгнула мимо адвоката. Дрэперъ хотѣлъ было сдѣлать нѣсколько шаговъ впередъ, чтобъ заглянуть ей въ лицо — онъ былъ дамскій кавалеръ! — но помощникъ пристава, поставивъ ногу между Дрэперомъ и удалявшейся лэди, вскричалъ:

— Пожалуста! на благородную дистанцію! Сюда, мадамъ! Я сѣразу узналъ ваше сія….

Вмѣстѣ съ этимъ онъ захлопнулъ дверь передъ самымъ носомъ Дрэпера и заставилъ его отправиться на верхъ къ своему кліенту.

Въ тотъ вечеръ, около шести часовъ, старая баронесса Бернштэйнъ, опираясь на трость, прохаживалась взадъ и впередъ по комнатѣ, и каждый разъ, когда на улицѣ Кляржесъ раздавался стукъ проѣзжавшаго экипажа, подбѣгала къ окну. Она откладывала обѣдъ съ часу на часъ, — она, которая въ обыкновенное время такъ жестоко бранилась, если ея поваръ опаздывалъ пятью минутами. Она приказала поставить два прибора, выставить серебро и приготовить нѣсколько лишнихъ блюдъ. Пробило четыре часа, пробило пять; наконецъ въ шесть часовъ она посмотрѣла изъ окна, и дѣйствительно передъ ея подъѣздомъ остановилась карета.

— Мистеръ Дрэперъ! доложилъ слуга, и вслѣдъ затѣмъ вошелъ адвокатъ съ низкими поклонами.

Старая лэди, опираясь на трость, дрожала всѣмъ тѣломъ.

— Гдѣ же мой юноша? спросила она съ нетерпѣніемъ. — Вѣдь я вамъ — сказала привести его сюда! Какъ же вы смѣли явиться безъ него?

— Не моя вина, мадамъ, если мистеръ Варрингтонъ не сошелся со мной!

И Дрэперъ разсказалъ всѣ подробности свиданія съ молодымъ виргинцемъ.

ГЛАВА XXIV.
ПРИЗРАКЪ.

Разгнѣванный мистеръ Дрэперъ, уходя отъ мистера Гарри, послѣ утренняго разговора, слышалъ, что молодой человѣкъ что-то говорилъ ему вслѣдъ. И дѣйствительно, Гарри всталъ и полувосклицаніемъ хотѣлъ воротить адвоката. Но одинъ былъ гордъ, а другой чувствовалъ себя обиженнымъ: Гарри не хотѣлъ высказаться опредѣлительно, Дрэперъ не хотѣлъ подождать. Для гордости Гарри было убійственно подчиняться адвокату изъ одной только нужды и желанія имѣть деньги. — Черезъ часъ все устроится, подумалъ Гарри, и снова, сѣвъ на кровать, углубился въ мрачныя думы. — Нѣтъ, онъ не любилъ Маріи Эсмондъ, онъ стыдился обѣщанія, вынужденнаго у него обманомъ. Своенравная и опытная женщина, она употребила во зло его юношескую довѣрчивость. Она неблагородно воспользовалась его добросердечіемъ, какъ воспользовался этимъ качествомъ братъ ея во время игры. Какъ ближайшіе родственники, имъ бы слѣдовало его пощадить. Вмѣсто того оба они обратили Гарри въ свою добычу и употребили его довѣріе къ достиженію своихъ собственныхъ самолюбивыхъ цѣлей. Гарри живо представлялъ себѣ, до какой степени они нарушили права гостепріимства; изъ молодаго неопытнаго родственника, который съ полнымъ довѣріемъ вошелъ въ ихъ домъ, они сдѣлали жертву. Сердце Гарри было уязвлено; голова его склонилась на подушку; изъ глазъ катились горячія слезы. — Еслибъ они пріѣхали въ Виргинію, подумалъ онъ: — я бы принялъ ихъ совсѣмъ иначе!

Гарри выведенъ былъ изъ унынія появленіемъ въ дверяхъ улыбающагося лица Гумбо, который сказалъ, что какая-то лэди желаетъ видѣть мистера Гарри, и вслѣдъ затѣмъ въ комнату Гарри вошла лэди, о которой мы сейчасъ упомянули. Гарри, блѣдный и изнуренный, привсталъ. Посѣтительница съ рыданіями, не выждавъ даже ухода Гумбо, подбѣжала къ молодому джентльмену, съ непритворнымъ чувствомъ и материнскою нѣжностью обвила руками его шею, поцаловала его блѣдную щеку и, заливаясь слезами, вскричала:

— О, мой Гарри! думала ли я увидѣть тебя въ такомъ мѣстѣ?

Изумленный ея появленіемъ, Гарри откинулся назадъ, но она бросилась передъ постелью на колѣна, схватила его лихорадочную руку и обняла его ноги. Она оказывала ему уваженіе и нѣжность. Печальное мѣсто, въ которомъ она нашла его, печальный его взглядъ, переполняли въ ея сердцѣ чувство искренней любви и сожалѣнія.

— А я думалъ, что никто изъ васъ не навѣститъ меня! вздохнувъ сказалъ бѣдный Гарри.

Еще слезы, еще нѣсколько поцалуевъ въ горячую молодую руку, еще нѣсколько объятій и пожатій руки, были единственнымъ отвѣтомъ въ теченіе первыхъ двухъ минутъ.

— О, мой другъ, мой милый другъ! Я не въ силахъ перенести мысли, что ты находишься въ такомъ несчастіи, рыдая говорила Марія.

При всей чорствости сердца Маріи, его нельзя было назвать совершенно каменнымъ; какъ ни пуста была ея жизнь, но ее нельзя было назвать совершенной пустотой. Никакая мать не могла быть привязаннѣе и нѣжнѣе родственницы, стоявшей теперь на колѣнахъ передъ Гарри.

— Я боюсь, что долги мои были поводомъ къ вашей расточительности! сказала Марія (и это была правда). Вы покупали брилльянты и другія вещи, чтобы доставить мнѣ удовольствіе. О, какъ они противны мнѣ теперь! До сихъ поръ я и не подумала объ этомъ. Я привезла ихъ съ собой, и еще болѣе…. вотъ! и вотъ! — деньги, которыми я могу располагать!

И съ этимъ вмѣстѣ Марія положила въ колѣна Гарри брошки, кольца, часы и до двадцати гиней. Видъ этихъ вещей какъ-то странно волновалъ и трогалъ молодаго человѣка.

— Милая, добрая, неоцѣненная кузина! сказалъ онъ сквозь слезы. Другихъ словъ онъ не могъ произнести; но и этого было достаточно для выраженія благодарности, любви, волненія.

Разбирая вещи, пересматривая свои подарки, сдѣланные Маріи, Гарри вдругъ повеселѣлъ, улыбался и говорилъ о томъ, въ какую бѣду онъ попалъ, продавъ вещи, взятыя въ долгъ, и о томъ, какъ оскорбилъ его адвокатъ, объясняясь съ нимъ по этому предмету. Денегъ Маріи онъ не хотѣлъ принять — ихъ было у него довольно, даже очень довольно на настоящія нужды: но все же ея двадцать гиней были для него дороже двухъ тысячъ. Онъ повторялъ клятву никогда не забывать ея любви, ея великодушія; клялся въ этомъ всѣмъ для него священнымъ! Его мать непремѣнно должна была узнать о благородномъ поступкѣ Маріи. Этотъ поступокъ одушевилъ его въ то самое время, когда онъ, подъ бременемъ позора и несчастія, предавался унынію и отчаянію. Да благословитъ ее небо! Мы не считаемъ за нужное описывать подробности разговора двухъ любящихъ созданій!.. Мрачный день, повидимому, просвѣтлѣлъ для Гарри послѣ посѣщенія Маріи; самое заточеніе сдѣлалось для него легче. Міръ не весь былъ самолюбивъ и холоденъ. Передъ нимъ находилось нѣжное существо, которое непритворно любило его. Даже Кастльвудъ не былъ такъ дуренъ, какимъ онъ до этого казался. Онъ выразилъ глубокое сожалѣніе, что не могъ помочь своему родственнику. Онъ кругомъ былъ въ долгу. Послѣдній шиллингъ, выигранный отъ Гарри, Кастльвудъ на другой же день проигралъ другимъ. Милордъ обѣщался въ непродолжительномъ времени повидаться съ мистеромъ Варрингтономъ: онъ сегодня на дежурствѣ, и слѣдовательно точно такъ-же не можетъ располагать собою, какъ и Гарри. Такимъ образомъ любящая чета спокойно и весело продолжала бесѣдовать до наступленія сумерекъ, когда Марія съ тяжелымъ вздохомъ сказала, что время проститься.

Едва только затворилась дверь, какъ снова отворилась и въ нее вошелъ Дрэперъ.

— Вашъ покорнѣйшій слуга, сказалъ адвокатъ. Голосъ его непріятно звучалъ въ ушахъ Гарри, его присутствіе было невыносимо для молодаго человѣка.

— Я ожидалъ васъ нѣсколькими часами раньше, рѣзко замѣтилъ Гарри.

— Адвокатъ не всегда можетъ располагать своимъ временемъ, сказалъ Дрэперъ, который только что кончилъ совѣщаніе съ бутылкой портвейна въ греческой кофейнѣ. — Теперь я къ вашимъ услугамъ. Надѣюсь, мистеръ Варрингтонъ, вы рѣшились кончить наше дѣло и уложили свой чемоданъ? — Отчего вы все еще въ шлафрокѣ? Позвольте мнѣ спуститься внизъ и разсчитаться, а вы между тѣмъ позовете вашего негра и одѣнетесь. Карета моя у крыльца; мы сейчасъ сядемъ въ нее и будемъ обѣдать у баронессы.

— А развѣ вы обѣдаете у баронессы?

— О нѣтъ! — такой чести я еще не удостоился. Я уже обѣдалъ. Я говорю о васъ, полагаю, что вы будете кушать у нея?

— Мистеръ Дрэперъ, вы полагаете болѣе, чѣмъ слѣдуетъ, сказалъ мистеръ Варрингтонъ, окинувъ адвоката свирѣпымъ взглядомъ и запахиваясь парчевымъ халатомъ.

— Праведное небо! Сэръ, что вы этимъ хотите сказать?

— Хочу сказать, что я обдумалъ ваше предложеніе и что, давъ слово преданной и благородной лэди, не считаю себя въ правѣ взять его обратно.

— Помилуйте, сэръ! вскричалъ адвокатъ. — Вѣдь я же вамъ сказалъ, что она потеряла ваше письмо. Васъ ничто не связываетъ — рѣшительно ничто. Она слишкомъ стара, чтобы….

— Довольно, сэръ, сказалъ мистеръ Варрингтонъ, топнувъ ногой. — Вы, кажется, воображаете, что говорите съ кляузникомъ подобнымъ себѣ. Я вижу, мистеръ Дрэперъ, вы не привыкли имѣть дѣло съ людьми благородными.

— Кляузникъ! въ бѣшенствѣ вскричалъ Дрэперъ. — Благородные люди! Такъ знайте же, мистеръ Варрингтонъ, что я такой же благородный человѣкъ, какъ и вы. Я не веду дружбы съ игроками и жокеями. Я не проигрывалъ отцовскаго наслѣдства и не жилъ нобльменомъ на двѣсти фунтовъ въ годъ. Я не бралъ въ долгъ часовъ, чтобы потомъ ихъ заложить…. только смѣйте дотронуться до меня! и адвокатъ отскочилъ къ дверямъ.

— Ну да; вотъ такъ; это прямая дорога. Въ окно выскочить нельзя, потому что въ немъ желѣзныя рѣшетки, сказалъ мистеръ Варрингтонъ.

— Значитъ отвѣтъ, который я долженъ привезти моей кліенткѣ, будетъ отрицательный? вскричалъ Дрэперъ.

Гарри съ сжатыми кулаками выступилъ впередъ.

— Если вы скажете еще хоть слово, то я….

Дверь быстро захлопнулась, сентенція Гарри осталась не высказанною и разъяренный Дрэперъ поспѣшилъ къ баронессѣ, которая, несмотря на его отчетливое объясненіе свиданія съ Гарри, осыпала его словами, едвали не грубѣе и оскорбительнѣе словъ мистера Варрингтона.

— Она довѣрилась мнѣ, и неужели я рѣшусь ее покинуть? сказалъ Гарри, прохаживаясь по комнатѣ и шелестя полами парчеваго шлафрока.

— Милая, преданная, великодушная женщина! — Если я проведу въ тюрьмѣ нѣсколько лѣтъ, то и тогда останусь ей вѣрнымъ.

Отпустивъ адвоката послѣ шумнаго свиданія, одинокая старая баронесса сѣла за трапезу, которую намѣревалась раздѣлить съ своимъ племянникомъ. Передъ ней стоялъ стулъ, назначенный для молодаго человѣка, рюмки оставались сухими. Метръ д’отель подавалъ одно блюдо за другимъ и уносилъ ихъ нетронутыми. Наконецъ онъ рѣшился принудить госпожу свою что нибудь отвѣдать.

— Восемь часовъ, милэди, сказалъ онъ: — а вы еще съ утра ничего не кушали. — Покушайте, это вамъ необходимо.

Но баронесса не могла ѣсть. Она хотѣла бы кофею. Лакеи сняли скатерть, а госпожа ихъ продолжала сидѣть противъ пустаго стола.

Но вдругъ старый слуга воротился въ комнату милэди безъ кофею, и съ страннымъ испуганнымъ выраженіемъ доложилъ о пріѣздѣ: мистера Варрингтона.

Старуха вскрикнула, привстала съ кресла и быстро опустилась, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Наконецъ-то ты пріѣхалъ, мой милый, сказала она взволнованнымъ голосомъ. — Накройте…. Ахъ! вскрикнула она. — Праведное небо! кто это?

Ея глаза безумно блуждали; мертвенная блѣдность проглядывала даже сквозь румяны. Она крѣпко ухватилась за ручки кресла въ то время, когда незнакомецъ подходилъ къ ней.

Какой-то джентльменъ, котораго лицо, голосъ и вся фигура, чрезвычайно были похожи на Гарри Варрингтона, вошелъ въ комнату вслѣдъ за лакеемъ. Онъ низко поклонился баронессѣ.

— Вы вѣрно ждали моего брата, мадамъ? сказалъ онъ. — Я только что пріѣхалъ въ Лондонъ. Отправился къ нему на домъ и встрѣтилъ у вашего подъѣзда слугу Гарри съ письмомъ на ваше имя. Я счелъ за лучшее лично представить это письмо вашему сіятельству и потомъ уже отправиться къ брату.

И незнакомецъ положилъ письмо передъ баронессой.

— Неужели вы, сказала баронесса, задыхаясь отъ волненія: — неужели вы, мой племянникъ, котораго мы считали….

— Убитымъ, и который живъ! Я Джоржъ Варрингтонъ, мадамъ, и спрашиваю свою родственницу, что вы сдѣлали съ моимъ братомъ?

— Посмотрите, Джоржъ! сказала старуха, совершенно растерянная. — Я ждала его сюда сегодня…. этотъ стулъ поставленъ для него…. я ждала его до изнеможенія…. я не люблю быть одна…. Оставайтесь ужинать со мной.

— Извините, мадамъ. Я хочу ужинать съ Гарри.

— Такъ привозите его сюда, привозите сюда на какихъ угодно условіяхъ! Вѣдь всего пятьсотъ фунтовъ! Вотъ и деньги, если вамъ нужно.

— Нѣтъ, мадамъ, я не нуждаюсь. У меня есть деньги, и я не знаю лучшаго употребленія для нихъ, какъ въ пользу моего брата.

— Но вы все же привезете его ко мнѣ! Дайте мнѣ слово, что привезете!

Вмѣсто отвѣта мистеръ Варрингтонъ сдѣлалъ вѣжливый поклонъ и вышелъ изъ комнаты, миновалъ группу изумленныхъ лакеевъ и повелительнымъ тономъ приказалъ Гумбо идти за собой.

Развѣ мистеръ Гарри не получалъ писемъ изъ дому? Нѣтъ, получалъ, но въ послѣдніе два дни не распечатывалъ ихъ. Развѣ онъ не получилъ письма, въ которомъ увѣдомляли его о побѣгѣ брата изъ французскихъ колоній и о возвращеніи его въ Виргинію? О нѣтъ! Такого письма не получали; объ этомъ мастеръ Гарри сказалъ бы. Лошадей, — скорѣй, скорѣй! Карета мчится мимо Темпльскихъ воротъ и останавливается у дома Заточенія…. Освободитель является на помощь.

---

1. Toadeater въ буквальномъ переводѣ означаетъ потребителя лягушекъ, въ переносномъ смыслѣ, низкаго льстеца.
2. Y (уай) — буква въ англійской азбукѣ, а why (уай) означаетъ въ переводѣ почему.
3. Это слово, съ помощію перочиннаго ножичка, подверглось нѣсколькимъ измѣненіемъ, и наконецъ, вѣроятно къ полному удовольствію писавшаго, осталось въ настоящемъ его видѣ.
4. Неужели это выраженіе продиктовано мистеру Варрингтону мистеромъ Самсономъ?
5. Этимъ словомъ часто называютъ ирландцевъ.