Виннету (Май)

Виннету
автор Карл Фридрих Май, пер. А. Безыменского

Оригинал: нем. Winnetou, опубл.: 1893. — Перевод опубл.: 1934. Источник: az.lib.ru

К. Май

Виннету

Перевод А. Безыменского.

Май К. Виннету; На Диком Западе: Романы

СПб.: Лицей, 1993. — (Всемирная детская библиотека приключений на суше и на море.)

Глава первая ГРИНГОРН

Знаешь ли ты, дорогой читатель, что такое «грингорн»? Это — кличка. И притом весьма обидная.

«Грин» (green) значит «зеленый», а под словом «горн» (hörn) следует разуметь «щупальцы». Таким образом, грингорн — это, так сказать, з_е_л_е_н_ы_й ю_н_е_ц, впервые попавший в чужую страну и поэтому лишенный всякого опыта; юнец, который должен очень осторожно выпускать свои щупальцы, чтобы не быть высмеянным,

Грингорн — человек, который не уступит стула даме, если она захочет сесть на него; он поздоровается с хозяином дома раньше, чем отвесит поклоны миссис и мисс; а заряжая ружье, он не тем концом вложит патрон. Он или совсем не говорит по-английски, или же говорит слишком правильно и изысканно; на него наводят ужас и язык янки, и то наречие, на котором говорят по ту сторону лесов. Грингорн принимает енота за опоссума, а хорошенькую мулатку за квартеронку. Грингорн принимает следы индейского петуха за медвежий след, а стройную яхту за пароход с Миссисипи. Он стесняется положить свои грязные ноги на колени попутчика-пассажира и хлебать суп, фыркая наподобие околевающего бизона. Он тащит с собой в прерию (чистоплотности ради) губку величиной с огромную тыкву, а в карман засовывает компас, который уже на третий день пути показывает во все стороны, но — увы! — не на север. Он записывает восемьсот выражений индейцев, но при первой же встрече с краснокожими оказывается, что записанные выражения он отправил в конверте домой, а вместо них приберег письмо. Грингорн покупает порох, но, собираясь выстрелить, вдруг замечает, что ему подсунули измельченный древесный уголь. Он таким образом затыкает охотничий нож за пояс, что, когда приходится нагибаться, клинок врезается ему в бедро. В диких местностях Запада он разводит такие костры, что огонь достигает верхушек деревьев, но потом, когда индейцы открывают его убежище и стреляют по нему, он удивляется, что они смогли найти его! Одним словом, грингорн есть именно green hЖrn. И вот таким-то грингорном был в то время я…

Однако читатель не должен думать, что я хоть как-то подозревал о том, что эта кличка могла относиться ко мне. О нет! Отличительная черта всякого грингорна состоит в том, что он готов кого угодно считать зеленым юнцом, за исключением самого себя!

Напротив, я считал себя в то время чрезвычайно умным и опытным человеком. Ведь я же учился в университете и никогда еще не испытывал страха перед экзаменами! Обладая в те годы большим самомнением, я не хотел постичь, что собственно истинной школой является сама жизнь, где ученики ежедневно и ежечасно подвергаются суровым испытаниям. Безотрадные испытания на родине и, надо признаться, прирожденная жажда деятельности заставили меня перебраться через океан в Соединенные Штаты, где в то время настойчивому человеку гораздо легче было бы добиться успеха, чем теперь. Я мог бы недурно устроиться в Восточных Штатах, но меня тянуло на Запад. Занимаясь то тем, то другим, я в короткое время заработал столько денег, что добрался до Сент-Луиса, снабженный всем необходимым и в самом веселом расположении духа. Счастливый случай привел меня здесь в немецкую семью, где я получил место домашнего учителя. В этой семье бывал некий мистер Генри, чудак и ружейный мастер, предававшийся своему ремеслу с пылом истого художника и с унаследованной от предков гордостью называвший себя «мистер Генри, пушкарь».

Этот человек, в сущности, очень хорошо относился к людям, но производил прямо противоположное впечатление, так как не знался почти ни с кем, кроме упомянутой семьи, и даже со своими заказчиками обращался так неприветливо, что они продолжали ходить к нему только ради хорошего качества его товара. Свою жену и детей он потерял вследствие какого-то трагического случая, о котором никогда не рассказывал; все же, исходя из некоторых его замечаний, я предполагал, что семья его стала жертвой преступления.

Почему этот старик почувствовал симпатию именно ко мне, чужому для него юноше, я так и не мог понять, пока он сам мне этого не объяснил. С тех пор как я попал в эту немецкую семью, он стал приходить туда чаще, чем прежде, и нередко присутствовал на наших занятиях, а когда они кончались, я должен был уделять ему свое свободное время. В конце концов, он пригласил меня к себе, но я медлил воспользоваться его приглашением. Помню сердитое выражение его лица, когда я однажды вечером зашел к нему, и тон, которым он меня встретил, не утруждая себя ответом на мое приветствие.

— Где это вы вчера пропадали, сэр?

— Дома был.

— А позавчера?

— Тоже дома.

— Не сочиняйте, пожалуйста!

— Я говорю правду, мистер Генри.

— Как бы не так! Желторотые птенцы вроде вас не долго сидят в гнезде; они всюду суют свой нос, но только не туда, куда следует!

— А куда бы мне следовало его сунуть, если вам угодно на это ответить?

— Сюда, ко мне, само собой разумеется! Я вас давно уже хотел кое о чем спросить.

— Почему же вы этого не делали?

— Потому что не хотел! Слышите?

— А когда же вы захотите?

— Может быть, сегодня.

— В таком случае можете смело спрашивать, — сказал я, усаживаясь на верстак, у которого он работал.

Мистер Генри удивленно посмотрел мне в лицо, неодобрительно покачал головой и воскликнул:

— Смело! Точно я и в самом деле должен спрашивать разрешения у эдакого грингорна, если хочу с ним поговорить!

— У грингорна?.. — переспросил я, наморщив лоб, так как почувствовал себя оскорбленным. — Я хочу думать, мистер Генри, что это слово нечаянно сорвалось у вас с языка!

— Что вы воображаете, сэр? Я говорил вполне обдуманно: вы — настоящий грингорн, да еще какой! Правда, содержание ваших книг крепко сидит у вас в голове. Нужно прямо удивляться, чему только там вас не учат! этот молодой человек вполне точно знает, что написал на кирпичах Навуходоносор и сколько весит воздух, которого мы не можем видеть! И потому, что знает это, воображает, что очень умен! Но попробуйте понюхать жизнь лет пятьдесят, только тогда — и то не наверняка — постигнете, в чем состоит истинная мудрость! То, что вы знаете теперь, в сущности, ничто. А то, на что вы способны, — еще гораздо меньше! Ведь вы даже стрелять не умеете?

Он сказал это в высшей степени презрительным тоном и с такой уверенностью, точно успел уже убедиться в этом.

— Не умею стрелять? Гм… — ответил я, улыбаясь. — Может, это и есть тот вопрос, который вы хотели мне задать?

— Да, именно этот! Ну, отвечайте же, наконец!

— Дайте мне в руки хорошее ружье, тогда я вам отвечу, но не раньше!

Тут он отложил в сторону ствол ружья, который сверлил, подошел ко мне, пристально посмотрел на меня удивленными глазами и воскликнул:

— Дать вам ружье, сэр? Не подумаю даже! Ни за что! Мои ружья попадают только в такие руки, которые могут прославить меня.

— И мои руки могут сделать это, — возразил я.

Мистер Генри вторично, на этот раз искоса, посмотрел на меня, сел на прежнее место и принялся снова сверлить ствол ружья, ворча про себя: «Эдакий грингорн! Своей заносчивостью он может вывести меня из терпения!»

Я не стал противоречить, вытащил сигару и закурил. На четверть часа водворилось молчание. Дольше мистер Генри не выдержал. Он направил ствол ружья к свету, поглядел в него и при этом заметил:

— Стрелять гораздо труднее, чем звезды считать или же читать древние надписи на кирпичах Навуходоносора. Поняли? Держали ли вы вообще когда-либо ружье в руках?

— Я думаю!

— И прицеливались, и спускали курок?

— Да.

— И попадали?

— Еще бы!

Тут он опустил ствол ружья, который держал в руках, посмотрел на меня и произнес:

— Да, попадали, безусловно, — но куда?

— В цель, понятно.

— Что вы мне пыль в глаза пускаете!

— Я говорю правду.

— Черт подери, сэр! Вас не поймешь! Я уверен, что вы не попадете в стену, будь она хоть двадцать локтей в вышину и пятьдесят в длину, но в то время как вы утверждаете совершенно невозможные вещи, у вас такое серьезное, внушающее доверие лицо, что можно выйти из себя! Я ведь не мальчишка, которому вы даете уроки! Поняли? Эдакий грингорн, книжный червяк, и вдруг утверждает, что умеет стрелять! Роясь в турецких, арабских и других негодных старых книгах, когда же он находил время стрелять? Снимите-ка вот это старое ружье со стены и попробуйте взять на прицел! Из него стреляют по медведю — лучшего ружья я никогда не видывал.

Я снял ружье со стены и прицелился.

— Хэлло! — воскликнул он, вскочив с места. — Что такое? Вы обращаетесь с этим оружием, как с легкой тросточкой, а между тем это самое тяжелое ружье из тех, которые я знаю. Неужели вы обладаете такой силой?

Вместо ответа я схватил его за полу куртки и ремень от штанов и поднял правой рукой в воздух.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Пустите меня! Ведь вы гораздо сильнее моего Билла!

— Вашего Билла? Кто это?

— Это был мой сын… Но — оставим это! Он погиб, как и другие… Из него вышел бы толковый парень, но он угас в моем отсутствии. Вы на него похожи ростом, у вас почти такие же глаза и одинаковая с ним форма рта. Поэтому… впрочем, это вас не касается! — На лице его выразилась глубокая печаль. Он провел по лбу рукой и продолжал теперь уже бодрым голосом: — Ах, сэр, действительно очень жаль, что при такой мускульной силе вы углубляетесь только в книги. Вам следовало бы заняться физическими упражнениями!

— Я и занимаюсь.

— Неужели?

— Ну да!

— А боксом?

— Нет, он у нас мало распространен. Зато — гимнастикой и борьбой.

— И верховой ездой?

— Да.

— И фехтованием?

— Даже давал уроки.

— Слушайте, не завирайтесь!

— Хотите испытать?

— Спасибо. Мне достаточно и того, что было! Вообще я должен работать. Садитесь!

Он вернулся к верстаку, и я последовал его примеру. Наш дальнейший разговор был весьма односложен. Мысли Генри, казалось, были заняты чем-то важным. Внезапно он прекратил работу и спросил:

— А занимались ли вы математикой?

— Она была моим любимым предметом.

— Арифметикой, геометрией?

— Разумеется.

— Землемерным искусством?

— В высшей степени охотно. Часто без всякой необходимости я колесил по окрестностям с угломером в руках.

— И вы действительно умеете измерять?

— Да. Я часто принимал участие в горизонтальных и вертикальных измерениях, хотя и не хочу утверждать, что мои познания достигают уровня знаний настоящего землемера.

— Отлично, очень хорошо!

— Но почему вы об этом спрашиваете, мистер Генри?

— У меня имеется на то особая причина. Поняли? Сейчас вам незачем это знать… Потом выяснится! Сперва я должен узнать, умеете ли вы стрелять.

— Так испытайте меня!

— И испытаю. На это можете положиться! Когда у вас начинаются завтра уроки?

— В восемь часов.

— Хорошо! Приходите в шесть ко мне. Мы пойдем в тир, где я обстреливаю свои ружья.

— Почему так рано?

— Потому что я не хочу больше ждать, потому что я горю желанием доказать, что вы — настоящий грингорн! Теперь достаточно об этом! У меня есть другие дела, поважнее.

Так как ствол ружья был наконец готов, то Генри вынул из ящика многогранный брусок железа и начал напильником выравнивать его углы. Я заметил, что на каждой грани бруска было по дыре.

Он так сосредоточился на своей работе, что, казалось, забыл о моем присутствии. Его глаза блестели, и, когда он время от времени отрывался от работы, чтобы полюбоваться произведением своих рук, на лице его можно было прочитать выражение любви. Очевидно, этот брусок железа представлял для него большую ценность. Меня это заинтересовало, и я спросил:

— Разве из э_т_о_г_о тоже получится какая-нибудь часть ружья, мистер Генри?

— Да, — ответил он, как будто только сейчас вспомнил о моем присутствии.

— Но я не знаю ни одной системы, где бы встречалась подобная часть ружья.

— Охотно верю! Но еще будет такая система. Это будет система Генри.

— Вот оно что! Значит, новое изобретение?

— Да.

— В таком случае извините мое любопытство! Это ведь тайна.

Он долгое время смотрел в каждую дыру, вертел брусок во все стороны, несколько раз прикладывал его к заднему концу только что приготовленного ствола и наконец сказал:

— Да, это — тайна. Но вам я доверяю ее, так как хотя вы и настоящий грингорн, но умеете молчать, когда следует. Я вам скажу, что из этого получится… Это будет штуцер с двадцатью пятью зарядами.

— Не может быть!

— Молчите! Я не так глуп, чтобы взяться за что-нибудь невозможное.

— Но в таком случае у вас должны быть камеры для двадцати пяти зарядов!

— Это имеется!

— Но ведь они будут так велики и неудобны, что будут только мешать.

— Всего лишь одна камера, которая весьма удобна и совершенно не мешает.

— Гм… Я, правда, не компетентен в вашем искусстве, но как обстоит дело с температурой? Ствол ведь накаляется?

— Нисколько! Материал и обработка ствола — моя тайна… Впрочем, не всегда ведь выпускают двадцать пять зарядов подряд!

— Конечно нет.

— То-то же! Из этого железа получится устройство, вмещающее двадцать пять патронов. После выстрела оно подвигает следующий патрон к стволу и досылает в камеру. Уже несколько лет я носился с этой идеей — все не удавалось! Теперь, кажется, дело начинает идти на лад. Уже и сейчас известно мое имя, но тогда я буду знаменит и заработаю много денег!

— Если за деньги всякий сможет приобрести это опасное оружие, то вы в короткое время продадите несколько тысяч штуцеров, но ими будут истреблять бизонов, а заодно и всякую дичь, мясо которой идет в пищу индейцам. Целые сотни, даже тысячи охотников вооружатся вашими штуцерами и отправятся на Запад. Ручьями потечет людская и звериная кровь, и скоро ни одной живой души не будет ни по ту, ни по эту сторону Скалистых гор!

— Тьфу, пропасть! — воскликнул он в ответ. — Правда ли, что вы только недавно приехали из Германии?

— Да.

— И раньше никогда здесь не были?

— Нет.

— И тем более на Диком Западе?

— Нет.

— Следовательно, вы — стопроцентный грингорн. И все же этот грингорн так бахвалится, точно он предок всех индейцев и жил здесь в течение тысячелетий! Не воображайте, что можете заговорить мне зубы! Даже, если бы все было на самом деле так, как вы утверждаете, то мне все же никогда не придет в голову открыть оружейный завод. Был я до сих пор одинок, таким хочу и остаться; у меня нет ни малейшего желания иметь постоянные неприятности с сотней или еще с большим числом рабочих!

— Но вы могли бы взять патент на ваше изобретение и продать его!

— И не подумаю, сэр! До сих пор я имел все необходимое, — надеюсь, что и впредь без патента не буду терпеть нужды. Ну, а теперь проваливайте домой! У меня нет никакой охоты слушать писк птенца, который должен опериться, прежде чем начать петь или свистать.

Мне и в голову не пришло обидеться на его грубые слова. Я протянул ему на прощание руку и ушел. Тогда я и не подозревал, какое важное значение будет иметь для меня этот вечер. Следующего утра я ожидал с нетерпением и радостью, так как, имея в стрельбе некоторый опыт, был совершенно уверен, что удачно выдержу испытание у своего друга.

Ровно в шесть часов я был у него. Он уже ждал меня, и, когда он протянул мне руку, по его добрым и грубоватым чертам скользнула улыбка.

— Добро пожаловать, сэр! Ваше лицо выражает уверенность в победе… Значит, вы думаете, что попадете в стену, о которой мы вчера говорили?

— Надеюсь.

— Отлично. Пойдемте сейчас же! Я возьму вот это ружьецо, а вы понесете тот тяжелый штуцер; я не хочу тащиться с такой махиной.

Он перебросил через плечо легкую двустволку, а я взял «старую пушку», которую он не хотел нести. По прибытии в тир он зарядил оба ружья и сперва сам выстрелил дважды. Затем наступила моя очередь стрелять из тяжелого штуцера. Я еще не был знаком с таким типом оружия, и поэтому в первый раз задел только край зачерненной середины мишени; второй выстрел был более удачен; третьим же я попал как раз в центр зачерненной части, и все остальные пули прошли через дыру, пробитую третьей пулей. Удивление Генри возрастало с каждым выстрелом; мне пришлось испытать еще и двустволку, что дало такие же результаты.

— Либо в вас сидит сам дьявол, либо вы прирожденный вестмен^[1]. Я до сих пор не видел ни одного грингорна, который умел бы так стрелять!

— Нет, дьявола во мне нет, мистер Генри, — рассмеялся я. — И я не собираюсь продать ему свою душу.

— В таком случае ваша задача и обязанность сделаться вестменом! Есть у вас к этому охота?

— Почему бы и нет?

— Отлично! Посмотрим, что можно сделать из грингорна! Итак, вы умеете ездить верхом?

— В случае нужды.

— В случае нужды? Гм… Значит, не так же хорошо, как стрелять?

— Вот еще! Что вообще значит ездить верхом? Самое трудное — сесть на лошадь. Но раз я уже сижу на ней, она ни за что не сможет меня сбросить!

— Вы в самом деле так думаете? Небось собираетесь держаться за гриву? Но вы ошибаетесь! Вы верно заметили: самое трудное попасть на лошадь, так как это зависит от вас; спуститься же с лошади значительно легче — об этом уже она сама позаботится!

— Но у меня лошадь этого не сможет сделать!

— Вы думаете? Посмотрим! Хотите попробовать?

— Охотно.

— Идемте! Сейчас только семь, и в вашем распоряжении еще целый час времени. Мы отправимся к барышнику Джиму Корнеру, у него имеется лошадка, которая уж позаботится о вас!

Мы возвратились в город и разыскали барышника — владельца большого манежа, окруженного конюшнями. Корнер сам подошел к нам и спросил о цели нашего прихода.

— Этот молодой человек утверждает, что его ни одна лошадь не сбросит с седла, — отвечал мистер Генри. — Что вы ему на это скажете, мистер Корнер? Не дадите ли вы ему влезть на вашего чалого?

Барышник окинул меня испытующим взглядом и кивнул в знак согласия головой.

— Кость у него, кажется, добротная; впрочем, молодежь не так легко сворачивает себе шею, как старые люди…

Он отдал соответствующее распоряжение, и вскоре два конюха вывели оседланную лошадь. Она была в высшей степени неспокойна и то и дело старалась вырваться. Бедный мистер Генри, видимо, испугался и просил меня отказаться от испытания, но я, во-первых, не чувствовал никакого страха и, во-вторых, смотрел на это, как на дело чести. Я велел дать мне хлыст и прикрепить шпоры. После нескольких тщетных попыток, несмотря на яростное сопротивление лошади, я все же вскочил на нее. Едва я сел в седло, как конюхи отбежали, и скакун сделал прыжок всеми четырьмя ногами в воздух, а потом — в сторону. Я удержался в седле и теперь спешил попасть ногами в стремена. Едва мне удалось это сделать, как лошадь начала лягаться, нагибая голову, когда это не помогло, она направилась к стене, чтобы там сбросить меня; однако с помощью хлыста я заставил ее повернуть в другую сторону. Тут последовала лихая, опасная для меня борьба между всадником и скакуном. Я призвал на помощь всю свою слабую сноровку и недостаточный опыт, напряг последние силы в мускулах ног и в конце концов оказался победителем. Когда я слез с лошади, ноги мои дрожали от напряжения; лошадь была совершенно взмылена, и с нее градом катил пот. Теперь она слушалась малейшего движения узды.

Барышник испугался за свою лошадь, он велел покрыть ее попоной и медленно водить на поводу. Затем он обратился ко мне:

— Этого я никак не ожидал, молодой человек! Я думал, что вы уже после первого скачка окажетесь на земле. Вы, конечно, ничего не должны платить, если хотите доставить мне удовольствие, приходите еще раз и образумьте окончательно эту бестию! У меня дело не станет за десятью долларами, — ведь это не дешевая лошадь, и если ее обуздать, то я на ней кое-что заработаю!

!!!!!Скакун сделал прыжок.

— Если вы этого хотите, я охотно опять приду к вам, — ответил я.

С тех пор как я слез с лошади, Генри не сказал ни одного слова и только смотрел на меня, качая головой. Теперь он всплеснул руками и воскликнул:

— Это действительно совсем особенный, необыкновенный грингорн! Чуть не до смерти заморил лошадь вместо того, чтобы самому быть сброшенным на песок! Кто вас этому обучил, сэр?

— Случай, благодаря которому мне подвернулся полудикий венгерский жеребец, никому не позволявший садиться на свою спину. Я его мало-помалу обуздал, хотя и рисковал при этом жизнью.

— Благодарю покорно за такое удовольствие! Я предпочитаю свой старый, набитый войлоком стул, который ничего не имеет против того, чтобы на него садились… Идемте! У меня даже голова закружилась! Но я не напрасно заставил вас стрелять и ездить верхом, на это можете положиться.

Мы пошли домой каждый к себе. В продолжение этого и следующих двух дней мистер Генри не приходил к нам, и я также не имел возможности навестить его. Только на четвертый день он зашел ко мне после обеда — знал, что я был свободен.

— Хотите со мной прогуляться? — спросил он.

— Куда?

— К одному джентльмену, который хочет с вами познакомиться.

— По какому случаю?

— Нетрудно догадаться: он никогда еще не видел ни одного грингорна!

— В таком случае я иду. Пусть он узнает, кто мы такие!

У Генри было в тот день очень лукавое выражение лица: наверняка приготовил мне какой-то сюрприз. Мы долго шли по разным улицам, пока наконец он не привел меня в какую-то контору. При этом он вошел так быстро, что я не успел прочитать надписи золотыми буквами, красовавшейся на окнах. Все же мне показалось, что я видел слова «офис» и «геодезия». Вскоре выяснилось, что я не ошибся.

В конторе сидело трое мужчин. Они встретили мистера Генри очень вежливо и радушно, а меня — с нескрываемым любопытством. На столе лежали карты, планы и среди них всевозможные землемерные инструменты. Мы находились в геодезическом бюро.

Мне была совершенно непонятна цель нашего прихода. Генри не делал заказов, не наводил справок — казалось, он пришел исключительно ради дружеской беседы. Скоро беседа эта приняла оживленный характер, и мы совершенно незаметно заговорили об окружающих предметах. Мне это было на руку, так как я мог принять большее участие в разговоре, чем если бы говорили о незнакомых мне американских делах.

Казалось, Генри чрезвычайно заинтересовался землемерным искусством; он хотел знать обо всем. Я так углубился в разговор, что, в конце концов, должен был только отвечать на вопросы, объяснять применение всевозможных инструментов и описывать способы черчения карт и планов. Должно быть, я был настоящим грингорном, ибо вовсе не догадывался о намерениях мистера Генри. Только высказавшись о сущности и различиях координатных, полярных и диагональных методов, о периметрической триангуляции, я заметил, что Генри тайком переглядывается с остальными присутствующими; мне это показалось подозрительным, и я встал, намекая этим Генри, что хочу уйти. Он не стал возражать, и нас проводили еще более приветливо, чем встретили.

Когда мы отошли настолько, что нас не могли уже видеть из бюро, Генри остановился, положил руку мне на плечо и сказал весьма довольным тоном:

— Сэр, молодой человек, грингорн! Вы мне доставили сегодня большую радость! Я прямо горжусь вами!

— Почему?

— Потому что вы превзошли ожидания этих господ и мои рекомендации!

— Рекомендации? Ожидания? Я вас не понимаю.

— И не надо. Дело, однако, очень простое. Вы недавно утверждали, что кое-что понимаете в землемерном искусстве; желая узнать, не сочиняете ли вы, я привел вас к этим джентльменам — моим хорошим знакомым — на испытание, и вы его выдержали с честью!

— Сочиняю? Мистер Генри, если вы считаете меня способным на это, я к вам больше не приду!

— Какой вы странный! Разве вы хотите лишить меня, старика, радости, которую я испытываю, глядя на вас… ведь вы же знаете: из-за вашего сходства с моим сыном! Были ли вы еще у барышника?

— Да, я бываю там каждое утро.

— И объезжали чалого?

— Разумеется!

— Ну, будет ли толк из лошади?

— Надеюсь. Сомневаюсь только, сможет ли будущий ее владелец справиться с ней так же хорошо, как я. Лошадь привыкла только ко мне: всякого другого она сбрасывает.

— Весьма, весьма рад! Очевидно, она хочет носить на своей спине только грингорнов. Пойдемте по этой боковой улице! Там я знаю замечательный ресторанчик, где можно хорошо поесть и еще лучше выпить. Отпразднуем экзамен, так превосходно выдержанный вами сегодня!

Я не мог понять мистера Генри. Он совершенно изменился. Этот одинокий, сдержанный человек хотел идти в ресторан! У него было совсем другое лицо, а голос звучал радостнее и звонче, чем раньше. «Экзамен», сказал он. Слово поразило меня, но тут оно, очевидно, ничего особенного не означало.

С этого дня он стал ежедневно посещать меня и обращался со мной, как с дорогим другом, которого боятся потерять. Все же это не давало мне возможности кичиться его вниманием: мою спесь он мгновенно сбивал тем самым роковым словом «грингорн»!

Странно, что в то же самое время изменилось отношение ко мне семьи, в которой я жил. Родители стали более внимательными, дети — более ласковыми. Я ловил тайно обращенные на меня взгляды и не мог их понять — казалось, они выражали и любовь, и сожаление одновременно.

Спустя приблизительно три недели после нашего странного посещения землемерной конторы, хозяйка попросила меня остаться к ужину дома, несмотря на то, что этот вечер был у меня свободен. Она мотивировала это тем, что придет мистер Генри и, кроме того, приглашены два джентльмена, один из которых — Сэм Хоукенс — знаменитый вестмен. Мне, грингорну, его имя ничего не говорило, но все же я был рад впервые познакомиться с настоящим и к тому же еще прославленным вестменом.

Будучи своим человеком, я, не дожидаясь удара гонга, заглянул в столовую. С удивлением я заметил, что стол был сервирован не по-обычному, а точно для какого-то торжества. Маленькая пятилетняя Эмми находилась одна в помещении; она хотела полакомиться и засунула палец в ягодный компот. Как только я вошел, она быстро вытащила его из компота и, недолго думая, вытерла о свои светлые волосы. Я погрозил ей, она же подскочила ко мне и начала что-то шептать мне на ухо. Желая загладить свою вину, она сообщила мне тайну, от которой щемило ее сердечко. Мне казалось, что я ослышался, но она повторяла все те же слова: «Ваши проводы, ваши проводы, ваш прощальный ужин».

Мой прощальный ужин! Невозможно! Кто знает, вследствие какого недоразумения возникла у ребенка эта странная мысль! Я усмехнулся. Тут послышались голоса из приемной. Гости пришли, и я отправился их встречать.

Все трое пришли одновременно; как я потом узнал, они так сговорились. Генри сперва представил меня мистеру Блэку, немного неуклюжему на вид молодому человеку, а затем Сэму Хоукенсу — самому вестмену.

Вестмен! Должно быть, у меня был не самый умный вид, когда я удивленно уставился на него. Такого человека я еще не видывал; правда, впоследствии я познакомился с не менее замечательными людьми. Уже самая личность мистера Сэма привлекала внимание, но впечатление увеличивалось еще тем, что он стоял здесь в приемной точно в таком виде, как если бы находился в прерии: в шляпе и с ружьем в руке!

Представьте себе следующую наружность.

Из-под уныло свисающих полей фетровой шляпы (при определении возраста, цвета и формы которой самый проницательный философ мог бы сломать себе голову) торчал среди леса спутанных черных волос бороды почти пугающих размеров нос — он вполне мог бы заменить стрелку солнечных часов. Вследствие обильной растительности кроме носа можно было заметить только маленькие, умные, необычайно подвижные глазки, глядевшие с неподдельным лукавством.

Он рассматривал меня так же внимательно, как и я его. Впоследствии я узнал, почему он был так заинтересован мной.

Этот «верхний этаж» покоился на туловище, которое было «упрятано» в старую, из козьей кожи тужурку и поэтому оставалось до колен невидимым. Тужурка, очевидно, была сшита для более дородного мужчины, этот же маленький человек походил в ней на ребенка, нарядившегося шутки ради в дедушкин халат. Из-под этого более чем достаточного одеяния виднелись две тощих серпообразных ноги, одетые в кожаные, с бахромой штаны, настолько поношенные, что владелец, должно быть, вырос из них уже лет двадцать тому назад. Затем следовала пара индейских сапог, в которых в крайнем случае мог бы целиком разместиться их владелец.

В руках знаменитого вестмена находилось ружье, до которого я решился бы дотронуться, только соблюдая крайнюю осторожность; оно более походило на дубину, чем на огнестрельное оружие. В этот момент я не мог придумать лучшей карикатуры на охотника прерий, но через короткое время я вполне оценил этого оригинального человека.

Внимательно разглядев меня, он тонким, точно детским голосом спросил оружейного мастера:

— Это и есть тот молодой грингорн, о котором вы рассказывали, Генри?

— Именно, — кивнул тот.

— Отлично! Он мне нравится! Надеюсь, Сэм Хоукенс ему тоже понравится! Хи-хи-хи!

С этим своеобразным смехом, который я слышал впоследствии тысячи раз, он повернулся к открывшейся в этот момент двери. Вошли хозяин и хозяйка, и из того, как они поздоровались с охотником, можно было заключить, что они встречали его раньше, но это происходило за моей спиной. Затем хозяева пригласили нас в столовую.

Мы приняли приглашение, причем Сэм Хоукенс, к моему удивлению, не разделся. Когда нас разместили за столом, он произнес, указывая на свое старомодное ружье:

— Настоящий вестмен никогда не теряет из виду своего оружия, тем более я — свою бравую Лидди! Я повешу ее вот сюда, на розетку от занавеси.

Значит, свое ружье он называл «Лидди»! Потом я узнал, что у многих вестменов вошло в привычку давать имена оружию и обращаться с ним, как с живым существом. Он повесил ружье на упомянутое место и решил сделать то же самое со своей замечательной шляпой; когда он снял ее, то, к моему ужасу, на ней остались висеть все его волосы. Можно было действительно испугаться при виде этого кроваво-красного, лишенного волос черепа! Наша хозяйка громко вскрикнула, а дети завизжали изо всех сил. Он обернулся к ним и спокойно сказал:

— Не пугайтесь, господа! В конце концов в этом нет ничего особенного. С честью и полным на то правом, которое ни один адвокат не посмел бы оспаривать, я носил с детства свои собственные волосы, пока на меня не напало десятка два индейцев, стянувших у меня заодно с волосами и кожу с головы. Здорово неприятное чувство было, но я превозмог его, хи-хи-хи! Отправился в Текаму и купил себе новый скальп; если не ошибаюсь, он назывался париком и стоил мне три больших связки бобровых шкур. Все это пустяки! Новая кожа даже практичнее старой, особенно летом: могу снимать ее, когда пот прошибает! Хи-хи-хи!

Он привесил шляпу к ружью, а парик опять напялил на голову. Затем он снял тужурку и положил ее на спинку одного из стульев. Она была сплошь в заплатках: один лоскут кожи был нашит на другой, благодаря чему эта часть одежды достигла такой толщины и твердости, что через нее едва могла бы пройти стрела индейца.

Теперь мы увидели во всю длину его худые кривые ноги. Верхняя часть туловища была облачена в охотничий жилет. За поясом торчали два пистолета и нож. Усевшись на стул, он бросил сначала на меня, а потом на хозяйку лукавый взгляд и спросил:

— Не пожелает ли миледи прежде, чем мы примемся за еду, сообщить сему грингорну, в чем собственно дело, если не ошибаюсь?

У него была привычка постоянно говорить; «если не ошибаюсь». Хозяйка обернулась ко мне, указала на молодого гостя и заметила:

— Вы, сэр, вероятно, еще не знаете, что мистер Блэк будет вашим заместителем здесь?

— Моим заместителем? — воскликнул я с изумлением.

— Ну, конечно! Ввиду того, что мы сегодня прощаемся с вами, нам было необходимо найти нового учителя.

— Прощаемся?!

Теперь я благодарю судьбу, что никому не пришло в голову запечатлеть на фотографии мой до смешного растерянный вид!

— Разумеется, сэр, — сказала хозяйка, благожелательно улыбаясь, что я, однако, нашел весьма неуместным (мне было не до того). Потом она прибавила: — Собственно, это должно было бы последовать после вашего отказа от места, но мы не хотим препятствовать вам, кого мы так полюбили, раз дело идет о вашем счастье. Нам очень жаль расставаться с вами, и мы напутствуем вас самыми лучшими пожеланиями. Уезжайте завтра с Богом!

— Уехать? Завтра? Но куда же? — с трудом пробормотал я.

Тут Сэм Хоукенс, стоявший рядом со мной, хлопнул меня по плечу и со смехом ответил:

— Куда? Да со мной же, на Дикий Запад! Вы ведь блестяще выдержали экзамен. Хи-хи-хи! Остальные землемеры отправляются завтра на лошадях: они не могут дольше ждать. И вы беспрекословно должны ехать с ними. Меня с Диком Стоуном и Билли Паркером наняли в ваши проводники; мы отправимся вдоль реки Канейдиан в глубь Нью-Мексико. Надеюсь, вы не захотите сидеть тут и оставаться грингорном?

Я как бы прозрел. Очевидно, у них было все в тайне сговорено. Я буду землемером и, может быть, на одной из тех больших железных дорог, которые проектировались. Какая радость!.. Мне даже не нужно было расспрашивать: все сведения я получил тотчас от своего доброго друга Генри, который подошел ко мне и сказал:

— Вы знаете, почему я так хорошо отношусь к вам. Вы живете сейчас у прекрасных людей, но не ваше дело быть домашним учителем. Вы должны попасть на Запад! Поэтому я обратился в контору Атлантико-Тихоокеанской Компании, чтобы там без вашего ведома проэкзаменовали вас. Вы выдержали экзамен. Вот ваше назначение на должность.

Он передал мне документ. Когда я в него заглянул и увидел сумму своего вероятного заработка, у меня от волнения навернулись слезы. Мистер Генри продолжал:

— Вы поедете верхом, следовательно вам нужна хорошая лошадь. Я купил чалого, которого вы сами выездили, — конь теперь ваш. Вам необходимо также оружие. Я дам вам то ружье, которым стреляют по медведю, — это старое тяжелое оружие, которое мне не нужно, вы же каждым выстрелом из него попадаете в самую середину цели. Что вы скажете на это, сэр?

Сначала я ничего не мог ответить. Когда же ко мне вернулся дар речи, я начал отказываться от подарков, в чем, однако, не достиг успеха. Этот добрый старик решил сделать меня счастливым, и его глубоко обидело бы, если бы я настоял на своем. Чтобы хоть на время прекратить этот разговор, хозяйка села за стол, и мы должны были последовать ее примеру. Все принялись за еду, и было уже неудобно возвращаться к интересовавшей меня теме.

Только после ужина узнал я необходимые подробности. Дорогу предполагалось провести от Сент-Луиса через индейские территории, штат Нью-Мексико, Аризону и Калифорнию к побережью Тихого океана. Все это громадное расстояние решено было исследовать и измерить по отдельным частям. Вместе с тремя другими землемерами мне предстояло работать под руководством старшего инженера на территории, которая простирается от истоков Рио-Пекос до Южного Канейдиана.

Три благонадежных проводника — Сэм Хоукенс, Дик Стоун и Билли Паркер — должны были нас туда сопровождать; там всех ожидал еще целый отряд храбрых вестменов, которые также должны были заботиться о нашей безопасности. Кроме того, мы могли, конечно, рассчитывать на поддержку всех тамошних фортов.

Чтобы сделать для меня сюрприз, все это разъяснили мне накануне отъезда, то есть, надо сознаться, несколько поздно. Однако сообщение о том, что меня уже заботливо снабдили до самых мелочей всем необходимым, успокоило меня. Мне ничего не оставалось, как представиться коллегам, ожидавшим меня на квартире главного инженера. Я отправился туда в сопровождении Генри и Сэма Хоукенса и был встречен в высшей степени дружелюбно. Мои будущие сослуживцы знали, что все это было для меня сюрпризом, и поэтому не могли сердиться на меня за мое опоздание.

Распростившись на следующий день с семьей, в которой служил, я отправился к мистеру Генри. Когда я стал благодарить его, он перебил меня со свойственной ему грубоватостью:

— Не распространяйтесь, сэр! Я ведь только для того отправляю вас туда, чтобы мое старое ружье опять заговорило. Когда вы вернетесь, разыщете меня и расскажете, что вы видели и испытали. Тогда только выяснится, остались ли вы тем, кто вы сейчас (хотя вы этому и не хотите верить), то есть грингорном.

С этими словами он вытолкал меня за дверь, но, прежде чем она затворилась, я успел заметить, что глаза его были полны слез.

Глава вторая КЛЕКИ-ПЕТРА

Прекрасная североамериканская осень подходила к концу. Мы работали уже более трех месяцев, но все еще не выполнили своего задания, между тем как землемеры с других участков почти все уже вернулись домой.

Главная причина нашего запоздания заключалась в сложностях местного ландшафта. Дорога должна была идти через прерию вдоль Южного Канейдиана. Таким образом, направление до Области Источников было дано, а начиная от Нью-Мексико, оно определялось расположением долин и проходов. Наш же участок находился как раз между Канейдианом и Нью-Мексико, и мы должны были сами найти подходящее направление. Только после долгих утомительных странствий и всевозможных измерений мы смогли наконец приняться за работу. К тому же дело затруднялось тем, что мы находились в опасной местности. Здесь бродили индейцы племен киовов, команчей и апачей, не хотевшие ничего знать о дороге через территорию, которую они считали своею собственностью. Мы должны были быть постоянно настороже, что, разумеется, сильно тормозило работу.

Так как мы боялись индейцев, то вынуждены были отказаться от добывания пищи охотой — ведь это могло навести краснокожих на наши следы. Все, что нам была нужно, мы привозили на волах из Санта-Фе. К сожалению, этот способ транспорта был так ненадежен, что нередко, в ожидании прибытия провианта, мы не могли продвигаться дальше.

Вторая причина промедления заключалась в составе нашего отряда. Я говорил уже, что был встречен в Сент-Луисе очень дружелюбно как старшим инженером, так и тремя землемерами. Этот прием дал мне возможность предполагать, что между нами установится продуктивное сотрудничество. К сожалению, я жестоко ошибся.

Мои коллеги были настоящие янки, видевшие во мне только грингорна и неопытного немчика. Сами они хотели лишь побольше заработать и совершенно не задумывались над тем, насколько добросовестно выполняли работу. Я, как «честный немец», являлся для них только помехой, и они скоро отказали мне в своем благосклонном расположении. Это меня нимало не встревожило, и я спокойно продолжал исполнять свои обязанности. Скоро я заметил, что у них были очень скудные познания в своей специальности. Наиболее трудные работы они подсовывали мне, себе же старались всячески облегчить задачу. Я не возражал, так как всегда придерживался того мнения, что человек становится сильнее по мере того, как работает.

Старший инженер, мистер Бэнкрефт, был еще самый сведущий из них; к сожалению, скоро обнаружилось, что он питает слабость к виски. Из Санта-Фе было привезено несколько бочонков этого пагубного напитка, и с тех пор он гораздо больше интересовался своим бренди, чем измерительными инструментами. Случалось, что он по полдня валялся на земле, совершенно пьяный. Землемеры Ригге, Мэрци и Уилер (так же, впрочем, как и я) должны были платить за виски наравне с инженером; поэтому они пили наперегонки с ним, чтобы не оказаться в убытке. Неудивительно, что и эти господа часто бывали в приподнятом настроении. Ввиду того, что я ни капли не брал в рот, вся работа взваливалась на меня; они же попеременно то пили, то отсыпались с похмелья. Уилер был еще самый любезный из них — у него хоть хватало ума понять, что я старался ради них, в сущности, совершенно не обязанный этого делать. Само собой разумеется, работа наша много теряла от всех этих обстоятельств.

Остальной состав отряда оставлял желать еще большего. По прибытии на участок мы застали на нем двенадцать поджидавших нас вестменов. Первое время, как новичок, я испытывал к ним довольно большое почтение. Однако вскоре я понял, что имею дело с людьми, стоящими на чрезвычайно низком нравственном уровне.

Они должны были защищать нас и оказывать нам помощь при работе. К счастью, за все три месяца не произошло ничего, что могло бы побудить меня прибегнуть к их сомнительной защите; что же касается помощи в работе, то я с полным правом могу утверждать, что здесь собрались самые отъявленные лентяи Соединенных Штатов.

Ясно, что дисциплина при таких условиях была в самом печальном состоянии!

Старшим считался у нас Бэнкрефт, и хотя он старался держаться соответствующим образом, но его никто не слушался. Когда он давал приказания, его высмеивали. Тогда с его стороны сыпались проклятия, какие мне редко приходилось слышать, после чего он отправлялся к своему бочонку. Ригге, Мэрци и Уилер отличались от него немногим. Все это дало мне возможность взять в свои руки бразды правления, но действовать пришлось так, чтобы никто этого не заметил. Эти люди не могли, конечно, относиться вполне серьезно к молодому неопытному человеку, каковым был я в то время. Если бы я, не выказав благоразумия, заговорил с ними повелительным тоном, то они ответили бы мне громким и презрительным смехом. Нет, я должен был действовать незаметно и осторожно, как мудрая женщина, умеющая так искусно повелевать строптивым мужем, что он и не подозревает об этом. Эти необузданные, полудикие вестмены называли меня раз десять за сутки грингорном, и все же они бессознательно считались со мной, будучи уверены, что повинуются только собственной воле.

Большую помощь оказал мне при этом Сэм Хоукенс и его товарищи Дик Стоун и Билли Паркер. Все трое были в высшей степени честные и притом опытные, умные и смелые люди, о которых хорошо отзывались далеко в окружности. Они держались большей частью около меня, других же чуждались, по делали это так, чтобы те не могли обидеться. Сэм Хоукенс, несмотря на свои смешные качества, умел справляться с этой упрямой компанией. Когда он полушутливым, полустрогим голосом на чем-либо настаивал, его желание всегда исполнялось, и это помогало мне в достижении цели.

Между нами втайне установились отношения, которые я скорее всего сравнил бы с сюзеренными отношениями между двумя государствами. Он взял меня под свое покровительство, не подумав спросить на это моего согласия. Я ведь был грингорном, а он — испытанным вестменом, слова и действия которого были непогрешимы. Как только предоставлялся этому случай, он немедленно принимался за мое практическое и теоретическое обучение во всем, что необходимо было уметь и знать на Диком Западе. И хотя высшую школу впоследствии я прошел у Виннету, — моим первым учителем был Сэм Хоукенс. Он собственноручно сделал мне лассо и позволил упражняться в его метании на себе и своей лошади. Когда я достиг того, что петля каждый раз без промаха обхватывала цель, он искренне обрадовался и воскликнул:

— Превосходно, сэр! Вот это так! И все же не зазнавайтесь, хоть я вас и похвалил! Иногда учитель должен хвалить и самого глупого ученика, чтобы тот окончательно не застрял в учении. Я уже был учителем многих молодых вестменов, и все они учились успешнее и понимали гораздо быстрее вас, и все же, если вы будете продолжать в таком же духе, может быть, лет через шесть — восемь вас не нужно будет больше называть грингорном. А пока что можете утешаться тем, что дуракам — счастье; иногда они достигают большего, чем умные!..

Казалось, он говорил это совершенно серьезно, а я так с серьезно слушал его, однако я отлично знал, что он думал на самом деле.

Мне больше всего нравилась практическая учеба, но у меня было много работы по службе, и, если бы не Сэм Хоукенс, я никогда бы не находил времени для упражнений в ловкости, столь необходимой для охотника прерий. Между прочим, мы скрывали от других наши занятия, они происходили обычно на таком расстоянии от лагеря, чтобы нас оттуда никто не видел. Таково было желание Сэма, и когда однажды я захотел узнать причину, он мне ответил:

— Делаю это ради вашей же пользы, сэр! Вы так неловки во всем, что я устыдился бы до глубины души, если бы этим молодчикам удалось увидеть вас. Ну, вот, теперь вы это знаете, хи-хи-хи! Примите сказанное к сведению!

Следствием было то, что вся компания стала сомневаться в моем умении обращаться с оружием, как и в моей физической ловкости, что, однако, меня нисколько не обижало.

Несмотря на все упомянутые препятствия, мы наконец могли рассчитывать, что через неделю достигнем соседнего участка. Нужно было отправить курьера, чтобы сообщить туда об этом. Бэнкрефт заявил, что он сам поедет в сопровождении одного из вестменов. Мы не раз уже через гонцов поддерживали сношения с соседними участками.

Бэнкрефт решил отправиться в воскресенье утром. Перед отъездом была устроена пирушка, в которой участвовали все, за исключением меня, — единственного, кого не пригласили; не было также Хоукенса, Стоуна и Паркера, которые не захотели пить. Как я уже заранее предполагал, пьянство прекратилось лишь после того, как Бэнкрефт оказался не в состоянии ворочать языком. Его собутыльники также не отставали и были под конец не менее пьяны, чем он. О поездке не могло быть и речи. Вся братия залезла в кусты, чтобы выспаться, — в таких случаях у них всегда этим кончалось! Что было делать? Гонца необходимо было послать, а между тем все они могли проснуться не раньше чем к вечеру. Лучше всего было бы отправиться мне самому, — но возможно ли это?

Я был убежден, что в течение четырех дней моего отсутствия не будет и речи о какой-либо работе. В то время как я советовался об этом с Сэмом Хоукенсом, он указал пальцем па запад и произнес:

— Вам вовсе не надо ехать, сэр! Можно передать вести через всадников, которые едут сюда!

Посмотрев в указанном направлении, я действительно увидел двух приближающихся к нам верховых. То были белые; в одном из них я узнал старого скаута, который уже несколько раз привозил нам известия о соседнем участке. Другой всадник был помоложе и одет иначе, чем одеваются вестмены. Я его раньше никогда не видел. Когда я вышел навстречу, верховые задержали лошадей и незнакомец спросил мое имя. Узнав его, он посмотрел на меня приветливым и одновременно испытующим взглядом.

— Так вы, значит, тот молодой джентльмен, который выполняет здесь всю работу, в то время как остальные лентяйничают! Вы догадаетесь, кто я, если я назову вам свою фамилию. Я — Уайт.

Это был управляющий соседнего с нами участка, куда мы собирались отправить гонца. Очевидно, какая-то особая причина заставила его самого явиться к нам. Он слез с лошади, протянул мне руку и оглядел наш лагерь. Увидев спящих, а также бочонок из-под виски, он улыбнулся значительно и далеко не дружелюбно.

— Что, пьяны? — спросил он.

Я кивнул головой.

— Все?

— Да, мистер Бэнкрефт хотел отправиться к вам и устроил прощальную пирушку. Я его разбужу и…

— Стойте! — перебил он меня. — Пусть спит! Мне хочется поговорить с вами так, чтобы остальные не слышали. Пойдемте в сторону и не будем их будить! Кто эти люди, которые стояли рядом с вами?

— Сам Хоукенс, Билли Паркер и Дик Стоун — наши скауты, на которых вполне можно положиться.

— Ах, Хоукенс, этот маленький странный охотник! Молодчина! Я слышал о нем. Эти трое могут идти с нами.

Я подал знак скаутам и затем сказал:

— Вы лично явились сюда, мистер Уайт… Не для того ли, чтобы сообщить нам что-нибудь важное?

— Ничего особенного! Хотел только посмотреть, как тут идут дела, и поговорить именно с вами. Мы уже справились с нашим участком, а вы еще нет!

— Но в этом виноваты условия местности и…

— Знаю, знаю! — перебил он. — Все, к сожалению, знаю. Если бы вы не старались за троих, Бэнкрефт до сих пор бы не сдвинулся с места!

— Вовсе нет, мистер Уайт. Я, право, не знаю, почему У вас создалось ложное мнение, будто я один тут работаю, нее же моей обязанностью…

— Довольно, довольно, сэр! Ведь мы поддерживали сношения через гонцов. Вот их-то я и выспрашивал о многом. Очень великодушно, конечно, с вашей стороны, защищать этих пьяниц, но я хочу знать всю правду! А так как вы, очевидно, слишком благородны, чтобы сказать ее, то я спрошу Сэма Хоукенса. Сядем-ка сюда!

Мы находились теперь возле самой палатки. Он уселся на траву и предложил нам последовать его примеру. Затем он начал расспрашивать Сэма Хоукенса, Стоуна и Паркера, которые, строго придерживаясь фактов, рассказали ему обо всем. Желая защитить своих коллег и выставить их в более благоприятном свете, я вставлял некоторые замечания, но это не оказывало никакого действия на Уайта. Напротив, он убеждал меня не стараться понапрасну.

Узнав все в подробностях, он попросил меня показать чертежи и дневник. Я передал их, хотя мог бы этого и не делать, но мне не хотелось его обидеть; к тому же я знал, что он желает мне только добра. Мистер Уайт очень внимательно просмотрел чертежи и дневник. В конце концов, он заставил меня признаться, что я был их единственным автором. И в самом деле, никто, кроме меня, не написал в них ни одной буквы, не провел ни одной черточки.

— Однако из дневника не видно, сколько работы пришлось на каждого, — сказал он. — В вашей похвальной коллегиальности вы, кажется, зашли слишком далеко!

На это Хоукенс заметил не без лукавства:

— Загляните-ка в его боковой карман, мистер Уайт! Там вы найдете жестянку, содержащую когда-то сардинки. Сардинок в ней, правда, больше нет, но зато имеется какая-то книжица — частный дневник, если не ошибаюсь! В нем вы найдете другие данные, не те, что в официальных донесениях, где он старается замаскировать лентяйничание своих коллег!

Сэм знал, что я вел частные заметки, которые носил при себе в пустой банке из-под сардинок.

Ему было теперь неприятно, что он сказал это. Уайт попросил меня показать и этот дневник. Что было делать? Разве мои коллеги заслуживали того, чтобы я лез из кожи вон ради них и в придачу еще молчал обо всем? Я не хотел повредить им, но и не хотел быть невежливым по отношению к Уайту. Поэтому я вручил ему дневник с условием, что он никому не заикнется о его содержании. Он прочел его и, вернув мне, сказал:

— Собственно, я должен был бы взять эти листки с собой и предъявить их в соответствующее место. Ваши коллеги — совершенно неспособные к работе люди, которым не следовало бы выплачивать больше ни одного доллара; вам же полагалась бы тройная оплата. Но как хотите! Обращаю только ваше внимание на то, что не мешало бы сохранить эти заметки. Впоследствии они могут вам пригодиться. Ну, а теперь давайте будить почтенных джентльменов!

Он встал и забил тревогу. Из-за кустов появились «джентльмены» с расстроенными лицами. Бэнкрефт хотел было выругаться за то, что потревожили его сон, но, как только я сообщил ему о приезде из соседней секции мистера Уайта, он сразу же стал вежлив. Они еще никогда не виделись. Первым делом мистер Бэнкрефт предложил гостю виски, но совершил оплошность. Уайт воспользовался приглашением, чтобы сделать Бэнкрефту строгий выговор, какого ему, вероятно, никогда еще не приходилось слышать. Некоторое время Бэнкрефт слушал его с изумлением, но затем, схватив говорящего за руку, закричал на него.

— Мистер, скажите мне сейчас же, как вас зовут?

— Мое имя Уайт. Вы ведь слышали?

— И кто вы такой?

— Я — старший инженер соседнего участка.

— Имеет ли кто-нибудь из нас право там распоряжаться?

— Думаю, что нет!

— Ну, вот! Меня зовут Бэнкрефт, и я — старший инженер этого участка. Никто не смеет мне приказывать, и менее всего вы, мистер Уайт!

— Вы правы, что мы с вами занимаем равное положение, — ответил тот спокойно. — Никто из нас не обязан слушаться приказаний другого. Но если один замечает, что другой вредит предприятию, в котором оба работают, то его обязанность обратить внимание другого на его ошибки. Ваша же цель жизни, очевидно, заключается в этом бочонке! Когда я приехал сюда два часа назад, я насчитал шестнадцать человек — и они были все пьяны…

— Два часа тому назад? — перебил его Бэнкрефт. — Вы здесь уже так давно?

— Так точно. Я уже успел ознакомиться с чертежами и разузнать, кто их делал. Видно, у вас тут была привольная жизнь, в то время как один-единственный, и вдобавок самый младший из вас, должен был справляться со своей работой!

Бэнкрефт приблизился ко мне и прошипел:

— Это вы сказали, никто другой, как вы! Попробуйте-ка отрицать это, гнусный лжец и коварный предатель!

— Нет, — ответил ему Уайт. — Ваш молодой коллега поступил, как джентльмен, и только с похвалой отзывался о вас. Он защищал вас, и я советую извиниться за то, что вы назвали его лжецом и предателем,

— Извиниться? И не подумаю даже! — язвительно усмехнулся Бэнкрефт. — Этот грингорн не умеет отличить треугольник от четырехугольника и все же воображает, что он землемер! Наша работа оттого и не продвигается, что он только тормозит ее, делая все наоборот, и если он теперь вместо того, чтобы признаться в этом, клевещет на нас, то…

Он остановился на середине фразы. В течение трех месяцев я все сносил и предоставлял этим людям думать обо мне, как им заблагорассудится. Теперь наступил наконец момент показать, что он ошибается во мне! Я стиснул руку Бэнкрефта с такой силой, что он не мог продолжать говорить от боли.

— Мистер Бэнкрефт! Вы выпили слишком много виски и не выспались! Поэтому я считаю, что вы еще пьяны и что вами ничего не было сказано!

— Я пьян? Да вы с ума сошли!

— Разумеется, пьяны! Потому что, если бы я знал, что вы трезвы и вполне обдуманно оскорбили меня, я был бы вынужден повалить вас на землю, как мальчишку! Поняли? Хватит ли у вас еще смелости отрицать, что вы не проспались, как следует?

Я все еще крепко держал его за руку. Он, безусловно, никогда не предполагал, что будет испытывать страх передо мной, но теперь он боялся меня — я это видел. Его ни в коем случае нельзя было назвать слабым человеком, он испугался, очевидно, выражения моего лица. Ему не хотелось сказать, что он еще пьян, и в то же время он не осмеливался настаивать на своем обвинении, поэтому он обратился за помощью к предводителю двенадцати вестменов, данных нам для защиты от индейцев.

— Мистер Рэтлер, вы допускаете, что этот вот человек поднимает на меня руку? Разве вы не для того здесь, чтобы нас защищать?

Рэтлер был высокий широкоплечий парень, обладавший силой четверых, чрезвычайно грубый и жестокий субъект, и вместе с тем любимый собутыльник Бэнкрефта. Он меня терпеть не мог и теперь обрадовался случаю излить на меня накопившуюся ненависть. Подойдя ко мне, он схватил меня за руку подобно тому, как я все еще держал Бэнкрефта, и ответил:

— Нет, этого я не могу допустить, мистер Бэнкрефт! Этот мальчишка не успел еще износить своих первых чулок и осмеливается угрожать взрослым! Позорит их и клевещет на них! Прочь руки от мистера Бэнкрефта, негодный мальчишка! А не то я покажу тебе, что ты за грингорн!

Приглашение относилось ко мне, при этом он сильно тряс мою руку. Такая завязка улыбалась мне еще больше, так как Рэтлер был посильнее нашего старшего инженера. Если бы мне удалось проучить его, то это произвело бы большее впечатление, чем если бы я доказал инженеру, что вовсе не боюсь его. Я вырвал свою руку и возразил:

— Я — мальчишка, грингорн? Возьмите тотчас же свои слова назад, мистер Рэтлер, а не то я швырну вас наземь!

— Вы? Меня? — рассмеялся он. — Эдакий грингорн хвастает, что…

Он не мог продолжать, так как я с такой силой ударил его кулаком в висок, что он, как мешок, повалился наземь и, оглушенный, остался лежать. На несколько минут воцарилось молчание. Затем один из товарищей Рэтлера воскликнул:

— О, дьявол! Неужели мы должны спокойно смотреть, как этот немчик бьет нашего предводителя? Лупите его, негодяя!

Он бросился на меня. Я встретил его ударом ноги в живот. От такого удара противник всегда падает, только самому нужно при этом крепко держаться на ногах. Парень грохнулся. В тот же миг я очутился на нем и нанес ему оглушительный удар в висок. Затем я быстро вскочил, выхватил из-за пояса оба револьвера и воскликнул: Кто там еще? Пусть-ка сунутся!

Банда Рэтлера была бы не прочь отомстить за поражение обоих товарищей. Они вопросительно смотрели друг на друга. Но я их предупредил:

— Кто хотя бы на один шаг приблизится ко мне или же возьмется за оружие, тому я тотчас же пущу пулю в лоб. О грингорнах вообще вы можете думать, как хотите, но относительно немецких грингорнов я вам докажу, что один из них отлично справляется с дюжиной вестменов вроде вас!

Тут Сэм Хоукенс стал рядом со мной и сказал:

— И я, Сэм Хоукенс, должен вас также предостеречь, если не ошибаюсь. Этот молодой немецкий грингорн находится под моим особым покровительством. Кто осмелится тронуть хотя бы один волосок на его голове, того я на месте продырявлю пулей! Говорю это вполне серьезно, заметьте, хи-хи-хи!

При этих словах Сэма Дик Стоун и Билли Паркер приблизились к нам, чтобы дать понять, что и они такого же мнения. Это произвело должное впечатление на моих противников. Они отвернулись, бормоча проклятия и угрозы, а затем стали приводить в чувство обоих товарищей.

Бэнкрефт счел самым благоразумным удалиться в свою палатку. Уайт смотрел на меня большими глазами. Затем он тряхнул головой и сказал мне с неподдельным изумлением:

— Но ведь это же ужасно, сэр! Я не хотел бы попасть вам в лапы. Вас, действительно, следовало бы назвать Разящей Рукой, если одним ударом кулака вы сшибаете с ног эдакого верзилу! Я еще не видел ничего подобного.

Это, казалось, понравилось Хоукенсу. Он радостно воскликнул:

— Разящая Рука! Хи-хи-хи! Грингорну — воинственное имя, да еще какое! Да, если Сэм Хоукенс возьмется за грингорна, то из этого всегда выйдет толк, если не ошибаюсь… Разящая Рука! Весьма похоже на Огненную Руку! Это тоже всстмен, обладающий силой медведя. Билли, Дик! Что вы скажете относительно такого прозвища?

Я не мог расслышать их ответа, так как должен был уделить внимание Уайту, который, взяв меня под руку, отвел в сторону и сказал:

— Вы мне чрезвычайно нравитесь, сэр! Не хотите ли отправиться со мной?

— Хочу я или нет, мистер Уайт, но во всяком случае, я не имею права это сделать.

— Почему же?

— Потому что моя обязанность остаться здесь.

— Вот еще! Я беру на себя всю ответственность!

— Это мне не поможет! Меня послали сюда, чтобы я помог измерить этот участок, и я не могу уйти, пока мы не справимся с работой.

— Бэнкрефт сможет окончить измерения с остальными работниками.

— Да, но когда и как? Нет, я должен остаться!

— Не забывайте, что вам здесь угрожает опасность!

— Каким образом?

— И вы еще спрашиваете! Разве вам не ясно, что эти люди теперь ваши смертельные враги?

— Но ведь я им ничего не сделал…

— Это так или, вернее, это так было до сих пор. Но после того, как вы двоих повалили наземь, между вами и ими все кончено.

— Возможно, однако я не боюсь их! Как раз эти два удара заставят их уважать меня. Теперь уже не скоро кто-либо подступится ко мне! Впрочем, на моей стороне еще Хоукенс, Стоун и Паркер.

— Как хотите! Охота пуще неволи. Вы могли бы мне пригодиться. По крайней мере, вы проводите меня немного?

— Когда?

— Сейчас.

— Вы уже собираетесь в путь, мистер Уайт?

— Да, обстоятельства таковы, что мне не улыбается оставаться здесь дольше, чем нужно.

— Но ведь вы должны чего-нибудь поесть, прежде чем отправиться в дорогу?

— Не беспокойтесь, сэр! В седельных сумках у нас имеется все необходимее.

— Разве вы не хотите проститься с Бэнкрефтом?

— Не имею никакого желания!

— Но вы же приехали к нему по какому-то делу?

— Разумеется. Но я могу поговорить и с вами об этом. Вы меня даже лучше поймете, чем он. Прежде всего я хотел бы предостеречь вас от краснокожих.

— Разве вы их видели?

— Не их самих, но их следы. Теперь наступило как раз время, когда мустанги и бизоны отправляются на юг. Краснокожие покидают свои селения, чтобы поохотиться и запастись мясом. Киовы для нас не опасны, так как мы с ними сговорились насчет дороги, но команчи и апачи о ней ничего еще не знают, и поэтому нам нельзя показываться им на глаза. Что касается меня, то я справился со своим участком и теперь покидаю эти места. Кончайте же и вы скорее! Здешняя обстановка становится с каждым днем все опаснее. Ну, а теперь седлайте быстрей лошадь и спросите Сэма Хоукенса, не хочет ли и он отправиться с нами.

Сэм, конечно, немедленно согласился. Я же, по обыкновению, должен был работать, но так как было воскресенье, то я решил, что имею наконец право на отдых. Я направился в палатку к Бэнкрефту и заявил, что не намерен в этот день работать, так как собираюсь вместе с Сэмом проводить немного Уайта.

— Идите к черту, и пусть он свернет вам шею! — ответил Бэнкрефт. Кто мог подумать, что его пожелание едва не исполнится!

Уже несколько дней я не ездил на чалом, и теперь он радостно заржал, когда я принялся седлать его. Он оказался превосходным скакуном, и я уже заранее радовался, что сообщу об этом своему старому «пушкарю» Генри.

В это прекрасное осеннее утро мы бодро отправились в путь, беседуя о проектируемой железной дороге и о других интересующих нас вещах. Уайт давал мне необходимые указания относительно соединения обоих участков. Около полудня мы достигли реки, возле которой решили сделать привал, чтобы подкрепиться. После скромного завтрака Уайт со своим скаутом продолжали путь, мы же еще некоторое время лежали на траве и мирно беседовали.

Незадолго до возвращения в лагерь я нагнулся к воде, чтобы зачерпнуть ладонью и напиться. В этот момент я заметил в воде отпечаток чьей-то ноги. Конечно, я обратил на это внимание Сэма. Он тщательно осмотрел след и сказал:

— Мистер Уайт был совершенно прав, предостерегая нас от индейцев.

— Вы думаете, Сэм, что это след краснокожего?

— Безусловно! Он сделан мокасином индейца. Как вы теперь себя чувствуете, а?

— Никак!

— Но должны же вы что-нибудь думать или чувствовать?

— Мне нечего думать! Ясно, что здесь был краснокожий…

— Следовательно, вы не боитесь?

— И не думаю!

— По крайней мере, испытываете беспокойство?

— Тоже нет.

— Значит, вы не знаете краснокожих.

— Надеюсь, однако, их узнать. Как и другие люди, они, несомненно, враги своих врагов и друзья своих друзей. И так как я не имею намерения враждебно относиться к ним, то считаю, что мне нечего их бояться.

— Вы — неисправимый грингорн и останетесь им навеки! Вы можете делать какие угодно предположения о ваших отношениях с индейцами — на самом деле все будет по-иному, так как события не зависят от вашей воли. Вы скоро в этом убедитесь, но я не желал бы, чтобы вы заплатили за это куском собственного мяса или, чего доброго, жизнью!

— Когда здесь был индеец?

— Приблизительно два дня тому назад. Мы бы увидели его следы также и на траве, если бы они не успели исчезнуть за это время.

— Наверное, разведчик?

— Да, разведчик, выслеживающий бизонов; так как между здешними племенами теперь водворен мир, то это не мог быть военный лазутчик. Парень был в высшей степени неосторожен — очевидно, он еще молод.

— Как так?

— Испытанный воин никогда не ступает в воду там, где след его остается на мелком дне и может быть долго заметен. Только дурак, заслуживающий название краснокожего грингорна и совершенно похожий на своего белого брата, мог совершить подобную глупость, хи-хи-хи!.. А белые грингорны обыкновенно бывают еще глупее краснокожих. Заметьте это, сэр!

Он тихо хихикнул и поднялся, чтобы сесть на лошадь. Добрый Сэм любил показывать свое расположение ко мне, называя меня дураком!

Мы могли бы вернуться прежней дорогой, но так как моя задача как землемера заключалась в том, чтобы изучить свой участок, то мы сперва свернули в сторону, а затем поехали параллельно первому пути.

Скоро мы попали в довольно широкий овраг, поросший сочной травой. Окаймлявшие его по обе стороны откосы были снизу покрыты кустарником, а выше — лесом. Овраг был прямехонький, он тянулся как по нитке, так что можно было видеть с одного конца другой. Чтобы проехать его, требовалось около получаса времени.

Наши лошади сделали только несколько шагов по оврагу, как вдруг Сэм придержал своего коня и стал внимательно всматриваться вперед.

— Великий Боже! — воскликнул он. — Вот они! Да, в самом деле, вот они, самые первые!

— Кто именно? — спросил я.

Далеко впереди нас я увидел восемнадцать, а может, двадцать, медленно передвигающихся темных точек.

— Кто? — переспросил Сэм, беспокойно вертясь в седле. — Стыдно задавать такие вопросы! Впрочем, вы ведь грингорн, да еще какой! Юнцы вроде вас никогда не смотрят открытыми глазами. Соблаговолите, высокоуважаемый сэр, угадать, что это за точки, на которых покоится ваш восхитительный взор?

— Угадать, гм!.. Я принял бы их за косуль, если бы не знал, что эта порода дичи живет стадами, не больше десяти штук в каждом. К тому же, имея в виду расстояние, следует полагать, что эти животные, хотя и кажутся нам очень маленькими, на самом деле значительно больше косуль.

— Косули, хи-хи-хи! — рассмеялся Сэм. — Тут, у истоков Канейдиан, косули! Это недурно сказано! Однако в остальном вы рассуждаете правильно. Да, разумеется, эти животные гораздо, гораздо больше косуль!

— Но, милый Сэм, не бизоны же это?

— Конечно, бизоны! Это бизоны, настоящие кочующие бизоны, которых я вижу впервые в этом году. Теперь вы знаете, что мистер Уайт был прав: бизоны и индейцы! От краснокожих мы видели только следы, ну, а бизоны живьем перед нашими глазами! Что вы на это скажете, если не ошибаюоь?

— Мы должны приблизиться!

— Безусловно!

— И наблюдать за ними?

— Наблюдать? В самом деле? — спросил он, удивленно глядя на меня сбоку.

— Именно. Я еще никогда не встречал бизонов, и мне бы очень хотелось посмотреть на них.

Во мне загорелось любопытство зоолога; маленькому Сэму это было совершенно непонятно. Он только развел руками и сказал:

— Посмотреть, только посмотреть! Совсем, как мальчишка, который приникает глазами к щели кроличьей загородки, чтобы хорошенько разглядеть этих шельм! О, грингорн, чего только я не переживаю из-за вас! Охотиться на них я буду, а не наблюдать и посматривать! Я должен раздобыть хорошую тушу бизона, хотя бы мне она стоила жизни! Ветер дует нам навстречу, — отлично! Весь северный левый склон оврага освещен солнцем; напротив, на правом склоне, есть и тень. Если мы будем все время держаться в тени, бизоны не смогут нас заметить. Вперед!

Ом осмотрел оба ствола своей «Лидди» и затем погнал лошадь к южному склону. Следуя его примеру, я сделал то же самое со своим ружьем. Заметив это, он приостановил лошадь и спросил:

— Неужто и вы, сэр, хотите принять участие в охоте?

— Разумеется!

— Нет, это вы лучше оставьте, если не хотите, чтобы через десять минут бизоны затоптали вас и превратили в кашу! Бизон — это не канарейка, которая садится на палец и поет. Еще много плохой и хорошей погоды сменится в Скалистых горах, прежде чем вы сможете охотиться на таких опасных животных…

— Но я все-таки хотел бы…

— Молчите и слушайтесь! — перебил он меня таким тоном, какого я никогда еще у него не слышал. — Вашу жизнь я не хочу иметь на своей совести, а вы готовы идти на верную смерть! В другое время делайте что хотите, но сейчас я не допущу непослушания!

Только во имя наших хороших отношений я удержался от резкого ответа и молча поехал вслед за ним, держась все время в тени леса.

Когда мы оказались приблизительно на расстоянии четырехсот шагов от бизонов, Хоукенс остановил свою лошадь. Животные паслись, медленно подвигаясь вперед. Ближе всего к нам находился большущий бык; я был поражен его величиной. Животное было, по крайней мере, двух метров вышины и трех — длины. В то время я еще не умел определять по виду вес бизона; теперь я сказал бы, что он весил до тридцати центнеров. Это была огромная туша костей и мяса! Бизон с наслаждением валялся в грязной луже, на которую случайно набрел.

— Это — вожак, — прошептал Сэм, — он самый опасный из всего стада. Кто захочет его обеспокоить, должен предварительно составить завещание. Я предпочитаю вон ту молодую самку справа. Смотрите хорошенько, куда я пущу ей пулю! Вон туда, сбоку, позади лопатки, прямо в сердце; это самый верный выстрел, если не считать выстрела в глаз. Но кто же, не будучи сумасшедшим, решится напасть спереди на бизона, чтобы попасть ему в глаз? Останьтесь здесь и спрячьтесь с лошадью за кусты! Если они меня увидят и побегут, то направятся как раз сюда. Но вы не смейте покидать своего убежища прежде, чем я вернусь или позову вас!

Он выждал, пока я скрылся в кустах, а затем медленно и неслышно двинулся вперед. Приблизившись к бизонам на расстояние трехсот шагов, он пришпорил коня, помчался во весь опор к стаду, миновал грузного вожака и направился к намеченной бизонихе, которая упустила подходящий момент для того, чтобы обратиться в бегство. Сэм настиг ее и выстрелил. Она вздрогнула и опустила голову. Упала ли она, я не заметил, так как все мое внимание было обращено в другую сторону.

Я видел, как огромный вожак стада выскочил из лужи и с выпученными глазами искал Сэма. Какое мощное животное! Эта огромная голова с выпуклым черепом, широким лбом и хотя короткими, но сильными, загнутыми кверху рогами, эта густая косматая грива вокруг шеи и на груди! Высокий загривок завершал картину этой первобытной необузданной силы. Да, это было в высшей степени опасное существо; однако вид неукротимого животного возбуждал желание потягаться с ним силами.

Не знаю, сам ли я решил это, или же мой чалый понес меня, но только он выскочил из кустарника и свернул влево; я хорошенько дернул за узду, и мы помчались направо по направлению к быку, который услышал топот и обернулся. Увидя нас, он опустил голову, чтобы поднять на рога всадника и лошадь. Я слышал, что Сэм кричал что-то изо всех сил, но не имел времени взглянуть на него.

Стрелять в быка было невозможно, так как, во-первых, он слишком неудобно стоял, а во во-вторых, лошадь не хотела мне повиноваться — со страху она летела прямо на грозные рога. Бизон расставил задние ноги и сильным толчком поднял голову, чтобы взять нас на рога, но в тот же момент мне удалось повернуть коня немного в сторону. Широким прыжком он вдруг перелетел через бизона, причем мои ноги едва не задели его рогов. Видя, что мы неизбежно должны были бы попасть в лужу, в которой незадолго перед тем валялся бизон, я поскорее вынул ноги из стремян; это было мое счастье, так как лошадь поскользнулась — и мы упали. Я и сейчас еще не могу понять, как все это произошло, но в следующий момент я уже стоял возле лужи, крепко держа в руке ружье. Бизон обернулся и неловкими прыжками направился к лошади, которая тоже успела подняться и как раз собиралась обратиться в бегство. Теперь открылась возможность стрелять в левый бок чудовища. Я прицелился… Мой тяжелый штуцер впервые должен был показать свою пригодность. Еще прыжок — и бизон настиг бы чалого. В этот момент я спустил курок… Бык остановился посреди бега. Испугался ли он выстрела или же я удачно попал, этого я не мог разобрать. Я пустил в него вторую пулю. Он медленно поднял голову и замычал так, что у меня мороз пробежал по спине; затем он пошатнулся несколько раз и, наконец, упал.

Я чуть не вскрикнул, радуясь славной победе, но меня ждали еще другие неотложные дела. Моя лошадь неслась без всадника по правому склону, а на противоположном склоне оврага во весь опор скакал Сэм, преследуемый быком, который был немного меньше моего вожака.

Нужно заметить, что раздраженный бизон не отстает от своего противника, не уступая в скорости лошади. При этом он проявляет много отваги, хитрости и выдержки — качества, которые в нем трудно было бы предположить.

Бизон, преследовавший Сэма, также не отставал от него. Чтобы избежать опасности, Хоукенсу приходилось делать самые рискованные повороты, сильно утомлявшие лошадь; было ясно, что в этом состязании она не устоит перед бизоном, — ей во что бы то ни стало нужна была помощь со стороны.

Не имея времени убедиться в смерти вожака, я быстро зарядил двустволку и перебежал на противоположный откос. Сэм это заметил и быстро повернул коня в мою сторону. Но этим он совершил непоправимую ошибку; бык, следовавший по пятам лошади, получил теперь возможность пересечь ей дорогу. Я видел, как он нагнул голову, последовал сильный толчок — и всадник вместе с лошадью были подброшены в воздух. Однако бизон все не унимался, и, когда его противники свалились наземь, он принялся свирепо бодать их рогами. Сэм изо всех сил звал меня на помощь. Мешкать нельзя было ни минуты, хотя я и находился еще на расстоянии ста пятидесяти шагов. Правда, если бы я подбежал поближе, то имел бы больше шансов на удачный выстрел, но вследствие этой задержки мог бы погибнуть Сэм, между тем как, стреляя тотчас же, я мог и промахнуться, но, по крайней мере, отвлекал выстрелом внимание чудовища от моего друга. Итак, я остановился, прицелился немного ниже лопатки и спустил курок. Бизон поднял голову, точно к чему-то прислушиваясь, а затем медленно повернулся. Заметив меня, он устремился в мою сторону, но вскоре стал замедлять бег. Когда мне удалось наконец с лихорадочной поспешностью вторично зарядить ружье, между мной и разъяренным животным оставалось не более тридцати шагов. Бежать оно уже не могло и направлялось ко мне медленной рысцой, низко опустив голову и выпучив свирепые, налитые кровью глаза. Все ближе и ближе, словно неудержимый рок! Я стал на одно колено и приложился к ложу винтовки. Это движение заставило бизона приостановиться и немного поднять голову, чтобы лучше разглядеть меня. Таким образом, его глаза оказались как раз перед дулами моего ружья. Я выстрелил сначала в правый, а затем в левый глаз… Легкая дрожь пробежала по его телу, и он рухнул на землю.

Я вскочил, чтобы поспешить к Сэму, но это оказалось излишним, так как он уже сам бежал ко мне.

— Хэлло! — крикнул я ему. — Вы живы? Неужели вы не ранены?

— Я цел и невредим, — ответил он, — только вот правое бедро побаливает от падения, а может быть, это и левое, если не ошибаюсь… Не могу разобраться как следует.

— А ваша лошадь?

— Погибла. Правда, она еще жива, но бык раскроил ей все брюхо. Мы должны застрелить бедное животное, чтобы оно больше не мучилось! Что, бизон убит?

— Надеюсь. Пойдемте посмотрим!

Приблизившись, мы убедились, что в нем не было больше никаких признаков жизни. После краткого молчания, Хоукенс, глубоко вздохнув, сказал:

— Ну, и наделал же мне хлопот этот старый грубиян!.. Бизониха обошлась бы со мной гораздо приветливее… Впрочем, конечно, от быка нельзя требовать нежностей!.. Хи-хи-хи!

— Но как же взбрела ему в голову глупая мысль связаться с вами?

— Разве вы не видели?

— Нет.

— Так вот, я застрелил корову, и так как моя лошадь мчалась во весь дух, то мне удалось остановить ее только после того, как она с разбегу наткнулась на этого быка. Ему это не понравилось, и он решил преследовать меня. Правда, я запустил в него пулей, имевшейся в моем ружье, но она его, очевидно, не образумила, так как он проявил по отношению ко мне привязанность, которой я не мог сочувствовать. Он устроил на меня такую травлю, что я не имел никакой возможности вторично зарядить ружье. Я отбросил оружие в сторону, освободив таким образом руки, чтобы лучше управлять лошадью, если не ошибаюсь… Бедная лошаденка сделала все, что было в ее силах, но все же ей не удалось спастись.

— Потому что вы сделали слишком крутой поворот! Вы должны были бы объехать быка дугой — этим бы вы спасли свою лошадь.

— Спас бы лошадь? Вы говорите, как старый, опытный человек! Этого я бы не ожидал от грингорна!

— Как бы не так! Грингорны тоже имеют свои хорошие качества!

— Да, не будь вас, я лежал бы теперь, исколотый и разодранный на куски вроде моей лошади. Пойдемте же к ней!

Мы нашли ее в плачевном состоянии. Внутренности висели из распоротого брюха, она жалобно фыркала от боли. Сэм принес ружье, которое он отбросил во время схватки с бизоном, зарядил его и пристрелил лошадь. Затем он снял с нее седло и уздечку, сказав при этом:

— Теперь я сам могу быть своею лошадью и взять седло на спину… Это всегда так бывает, когда имеешь дело с диким быком.

— Где же вы теперь достанете другую лошадь? — спросил я.

— Это меня меньше всего волнует… Поймаю какую-нибудь, если не ошибаюсь.

— Мустанга?

— Разумеется! Бизоны уже пришли — они перекочевывают на юг, скоро должны появиться и мустанги. Я это знаю.

— А смогу ли я принять участие в поимке?

— Конечно! Вы должны научиться и этому. Ну, а теперь идемте! Посмотрим старого вожака! Может быть, он еще жив. Такие Мафусаилы отличаются живучестью.

Мы подошли. Громадное животное лежало мертвое. Теперь уже можно было как следует разглядеть его. Глаза Сэма не отрывались от бизона, он скорчил не поддающуюся описанию гримасу, тряхнул головой и сказал:

— Это необъяснимо, прямо-таки необъяснимо! Знаете ли, куда вы попали?

— Ну, куда же?

— Как раз куда следовало!.. Престарая скотина! Я бы еще раз десять подумал, прежде чем наброситься на нее. Знаете ли, сэр, кто вы?

— Ну, кто?

— Самый легкомысленный человек на свете!

— Ого! Раньше я никогда не отличался легкомыслием!

— В таком случае вы теперь им отличаетесь! Поняли? Я ведь приказал вам оставить в покое бизонов, а самому сидеть в кустах! Почему же вы не послушались меня?

— Да я сам не знаю!

— Следовательно, вы способны сделать нечто, не зная причины, побудившей к этому! Разве это не легкомыслие?

— Не думаю… Безусловно, в данном случае была какая-нибудь важная причина.

— Тогда вы должны ее знать!

— Может быть, та, что мне было приказано сидеть, а я не выношу приказаний!

— Хорошо же! Вы, значит, нарочно подвергаете себя опасности, когда вас предупреждают о ней?

— Я отправился на Дикий Запад не для того, чтобы трястись над своей шкурой!

— Отлично! Но ведь вы еще грингорн и поэтому должны быть осторожны. Если вам не хотелось следовать за мной, почему же вы взялись не за какую-нибудь корову, а за эту громадину?

— Потому что я хотел поступить по-рыцарски.

— По-рыцарски! Когда вестмен что-либо делает, он должен сообразовываться с могущей от этого произойти пользой, а не с какими-то желаниями поступать по-рыцарски.

— Но ведь в данном случае так и получается!

— Каким образом?

— Я предпочел быка корове, потому что в нем гораздо больше мяса.

Он с недоумением посмотрел на меня и воскликнул:

— Гораздо больше мяса? Этот грингорн ради мяса убил быка, хи-хи-хи! Не усомнились ли вы в моей храбрости из-за того, что я наметил бизониху.

— Нет! Однако я решил, что вы обнаружили бы более храбрости, выбрав животное посильнее.

— Чтобы потом есть мясо быка! Да, вы, сэр, исключительно умный человек! Этому быку, бесспорно, было восемнадцать, если не полных двадцать лет, у него ведь только и осталось, что шкура, кости да сухожилия! Его мясо уже трудно назвать таковым — оно жестко, как дубленая кожа, и вы можете варить или жарить его несколько дней, и все же вам не удастся разжевать его. Всякий мало-мальски опытный вестмен предпочитает бизониху, так как у нее мясо нежнее и сочнее, чем у быка. Теперь вы видите, какой вы все еще грингорн?.. Я не имел времени последить за вами. Как же вы совершили это легкомысленное нападение?

Я рассказал ему обо всем. Когда я кончил, он удивленно посмотрел на меня, покачал головой и сказал:

— Идите в овраг и поймайте свою лошадь! Она будет нужна, так как понесет мясо, которое мы возьмем с собой.

Когда я вернулся с чалым, Сэм на коленях стоял перед убитой бизонихой и, предварительно искусно устранив шкуру, вырезал окорок.

— Так, — сказал он, — это будет отличное жаркое на ужин, такого мы давненько не едали! Этот окорок заодно с седлом и уздечкой мы погрузим на лошадь. Окорок достанется только нам с вами, Билли и Дику. Если и другие захотят полакомиться, пусть сами приезжают сюда за коровой!

— Если только к этому времени она не будет уничтожена коршунами-стервятниками и другими любителями падали.

— Ах, какие умные вещи вы опять говорите! Само собой разумеется, мы покроем тушу ветвями, а сверху наложим побольше камней. Только медведь или другой крупный хищник сможет добраться до нее.

Я нарезал в кустарнике толстых веток и притащил тяжелых камней. Мы покрыли ими тело бизонихи, а затем принялись нагружать мою лошадь. При этом я спросил:

— А что же станет с быком?

— А что же может с ним статься?

— Разве его совсем нельзя использовать?

— Невозможно!

— А шкуру для изготовления кожи?

— Вы умеете дубить кожу? Я понятия об этом не имею!

— Я где-то читал, что шкуру бизона можно сохранять в специальных тайниках!

— Вы это читали? Ну, если так, то это должно быть верно, ибо все, что читаешь про Дикий Запад, верно, неоспоримо верно, хи-хи-хи! Безусловно, встречаются вестмены, убивающие зверей ради их шкур. Я этим тоже занимался, но в данный момент мы не принадлежим к числу таких охотников и, конечно, не потащим с собой эту тяжелую шкуру!

Мы отправились в путь и уже через полчаса, благодаря тому, что нам пришлось бежать, прибыли в лагерь, находившийся недалеко от оврага, в котором я впервые убил двух бизонов.

То, что мы явились пешком, без лошади Сэма, привлекло всеобщее внимание. Нас принялись расспрашивать.

— Мы охотились на бизонов, и при этом погибла моя лошадь, — ответил Сэм Хоукенс.

— Охотились на бизонов! Бизоны, бизоны! — послышалось со всех сторон. — Но где же вы были?

— Полчаса езды отсюда. Мы привезли с собой окорок. Вы можете взять остальное мясо.

— Мы сейчас же туда отправимся! — воскликнул Рэтлер, делая вид, что между нами ничего не произошло. — Где же находится это место?

— Поезжайте по нашим следам, и вы найдете! Ведь в глазах у вас недостатка быть не может, если не ошибаюсь.

— Сколько же их там было?

— Двадцать.

— И сколько же вы убили?

— Одну корову.

— Всего лишь? Куда же делись остальные?

— Поищите сами! Я не интересовался и не расспрашивал их о том, куда они собирались прогуляться, хи-хи-хи!

— Всего лишь одну бизониху! Два охотника, и из двадцати бизонов они убивают только одного! — заметил кто-то пренебрежительным тоном.

— Попробуйте, сэр, лучше стрелять, если можете! Вы бы, наверное, убили их всех, и даже больше!.. Впрочем, вы там увидите еще двух старых, двадцатилетних, быков, убитых вот этим молодым джентльменом.

— Быков, двух быков! — закричали вокруг. — Стрелять в быков! Только настоящий грингорн может совершить подобную глупость!

— Можете сейчас смеяться над ним, господа, но все же полюбуйтесь потом быками! Ведь он спас мне жизнь!

— Спас жизнь? Каким образом?

Им было очень любопытно узнать о наших похождениях, но Сэм уклонился от дальнейшего разговора.

— У меня нет никакого желания теперь говорить об этом. Пусть он все расскажет, если вы считаете более благоразумным отправиться за мясом с наступлением темноты.

Он был прав. Солнце близилось к закату, и скоро должен был наступить вечер. Так как было очевидно, что я еще менее Сэма хочу выступить в роли рассказчика, то все они сели на лошадей и отправились в путь. Я говорю «все», потому что никто из них не пожелал остаться: они не доверяли друг другу. У охотников, находящихся в дружеских отношениях, существует обычай, что любая дичь, убитая одним из них, принадлежит и всем остальным. Такое чувство солидарности, однако, отсутствовало у этой банды. Впоследствии мне рассказывали, что они, как дикари, набросились на корову, и каждый, проклиная и ругаясь, старался отрезать себе кусок побольше и получше. Когда они уехали, мы разгрузили лошадь, и я отвел ее в сторону, чтобы разнуздать и привязать к колышку. В то время, как я возился с чалым, Сэм принялся рассказывать Паркеру и Стоуну о наших приключениях. Между ними и мной находилась палатка, так что они не могли заметить моего приближения. Я уже был возле самой палатки, когда Сэм сказал:

— Уж можете мне поверить, дело было так: парень взялся за самого большого и крупного быка и убил его, как это делает старый, опытный охотник! Правда, я сделал вид, что считаю это мальчишеством, и хорошенько выбранил его! Однако я отлично знаю, что из него выйдет толк!

— Да, он станет дельным вестменом, — сказал Стоун.

— И в самом ближайшем будущем, — услышал я замечание Паркера.

— Да, — как бы подтверждая сказанное, произнес Хоукенс. — Знаете, друзья, он прямо-таки создан для этого! И притом эта физическая сила! Ведь он вчера тащил воз, в который мы впрягаем волов, и совершенно без посторонней помощи! Ударь он хорошенько о землю, так на ней несколько лет трава не будет расти! Но вы должны мне кое-что обещать!

— Что же? — спросил Паркер.

— Он не должен знать, что мы о нем думаем!

— Это почему?

— Потому что он начнет важничать.

— О, нет!

— Это вполне возможно! Он, правда, весьма скромный парень и как будто не расположен задирать нос, но людей никогда не следует хвалить: этим можно испортить самый хороший характер. Называйте его по-прежнему грингорном, так как он и в самом деле грингорн, хотя и обладает всеми необходимыми для вестмена качествами, правда, в зачаточном состоянии. Он еще многому должен научиться и многое испытать.

— Поблагодарил ли ты его за то, что он спас тебе жизнь?

— Не подумал даже, и ни за что этого не сделаю! Но когда наш окорок будет готов, он получит лучший, самый сочный кусок. Я сам его отрежу. Он этого вполне заслужил. А знаете, что я сделаю завтра?

— Ну, что? — спросил Стоун.

— Доставлю ему большую радость.

— Чем же?

— Я позволю ему поймать мустанга.

— Ты хочешь поохотиться на мустангов?

— Да, мне нужна лошадь.

Больше я не подслушивал, отошел немного в кустарник и затем с другой уже стороны приблизился к охотникам. Они не должны, были знать, что я слышал то, чего мне слышать не следовало!.. Мы развели костер, возле которого воткнули в землю два раздвоенных сука. На них был положен крепкий прямой сук, представлявший собой вертел. Трое вестменов прикрепили к нему окорок, после чего Сэм принялся с большим искусством поворачивать вертел. Меня немало забавляло радостное выражение его лица при этой церемонии.

Остальные, вернувшись в лагерь с порядочным запасом мяса, последовали нашему примеру и также зажгли костры. Однако у них обошлось все не так мирно, как у нас. Так как каждый хотел жарить отдельно для себя, то многим не хватало места, и в конце концов им пришлось съесть свои порции полусырыми.

Я получил самый лучший кусок, он весил около трех фунтов, но я съел его целиком. Из-за этого меня не следует считать обжорой, — наоборот, я всегда ел меньше других, находившихся в моем положении. Но тому, кто сам не испытал подобной жизни, трудно представить себе, сколько мяса может и даже должен есть вестмен. Я видел однажды, как старый охотник зараз съел восемь фунтов мяса, и на мой вопрос — сыт ли он? — ответил с улыбкой: «Я должен быть сытым, потому что у меня нет больше мяса! Но если вы дадите мне кусок вашего, то вам не придется долго ждать его исчезновения…»

Во время еды вестмены обсуждали подробности нашей охоты. Из разговоров выяснилось, что при виде убитых бизонов у них создалось другое впечатление о моей «глупости», чем первоначально.

На следующий день я принялся было за работу, но вскоре появился Сэм и сказал:

— Оставьте инструменты в покое, сэр! Мы предпочитаем сегодня кое-что интересное.

— Что же?

— Скоро узнаете… Седлайте вашу лошадь: мы сейчас поедем!

— На прогулку?.. Но меня ждет работа!

— Вот еще! Вы уже достаточно потрудились. Впрочем, я думаю, что мы к обеду вернемся. Тогда можете измерять и вычислять, сколько вам заблагорассудится!

Я предупредил Бэнкрефта, и мы отправились. Сэм вел себя по дороге очень таинственно, а я не говорил о том, что уже знаю его намерение. Мы ехали обратно по измеренной нами местности, пока не достигли западного края прерии, — места, которое вчера наметил Сэм. Здесь он спрыгнул с лошади и, тщательно привязав ее, пустил пастись. Затем он сказал мне:

— Слезайте, сэр, и крепко привяжите своего чалого! Мы здесь подождем.

— Но зачем же крепко привязывать лошадь? — спросил я Сэма, хотя отлично знал, в чем дело.

— Иначе вы легко можете ее лишиться. Я часто видел, как лошади в таких случаях удирали.

— В каких это случаях?

— Разве вы не догадываетесь?

— Нет.

— Угадайте-ка!

— Мустанги?

— Как это вы вдруг догадались? — спросил он, удивленно взглянув на меня.

— Я читал об этом.

— О чем?

— Что домашние лошади, если их крепко не привязать, охотно уходят с дикими мустангами.

— Черт вас возьми! Обо всем-то вы читали, и вас трудно чем-либо удивить! В таких случаях я предпочитаю неграмотных!

— Вы хотели меня удивить?

— Конечно!

— Охотой на мустангов?

— Ну да!

— Это не удалось бы вам! Человека можно удивить только чем-либо таким, о чем он ничего не знает. Вам бы все равно пришлось рассказать обо всем мне до прихода мустангов.

— Вы правы, гм… Ну, так слушайте: мустанги уже побывали здесь.

— Это их следы мы видели по дороге?

— Да! Они вчера здесь прошли. Это был передовой отряд, разведка! Должен вам сказать, что мустанги в высшей степени умные животные. В обе стороны и вперед они высылают маленькие отряды. У них имеются свои офицеры, совсем как в настоящем войске, а вожаком они всегда выбирают опытного, сильного и смелого жеребца. Пасутся ли они на одном месте или кочуют, табун всегда окружен жеребцами, затем следуют кобылы, и только в самой середине находятся жеребята: таким образом жеребцы защищают самок и жеребят. Я уже подробно описывал вам, как ловят мустанга с помощью лассо. Помните ли вы?

— Само собой разумеется!

— Кроме того, я вам часто говорил и повторяю еще раз: держитесь крепко в седле, а лошадь ваша должна сильно упереться в землю, когда вы натягиваете лассо, и происходит толчок. Если вы этого не сделаете, то упадете, а мустанг убежит, увлекая за собой на лассо вашу лошадь. У вас не будет больше скакуна, и вы станете, как и я, простым пехотинцем.

Он собирался продолжать, но вдруг остановился, указав рукой на находившиеся в северной части холмы. На них показалась неоседланная лошадь. Она мелкой рысью побежала вперед, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, и втягивая ноздрями воздух.

— Вы видите? — шепнул Сэм. От волнения он говорил совсем тихо, хотя лошадь никак не могла услышать нас. — газве я не говорил вам, что они придут! Это — лазутчик, осматривающий местность, чтобы убедиться в ее безопасности. Хитрый жеребец! Как он извивается и всматривается во все стороны! Но нас он все-таки не заметит — нам ветер навстречу. Поэтому я и выбрал это место.

Мустанг повернул, прибавив ходу. Он бежал то прямо, о заоирая влево или вправо, пока не скрылся там же, откуда и появился.

— Вы наблюдали за ним? — спросил Сэм, — Как умно действовал, используя каждый куст для защиты, чтобы не быть замеченным! Разведчик-индеец вряд ли мог проделать это лучше!

— Вы правы, Сэм! Это прямо поразительно!

— Теперь он вернется к своему четвероногому генералу с рапортом, что воздух чист… Но они ошибаются, хи-хи-хи! Бьюсь об заклад, что через десять минут они будут здесь. Будьте внимательны! Знаете, как мы поступим?

— Ну?

— Возвращайтесь поскорее к выходу из прерии и ждите там. Я же поеду вниз к противоположному концу и спрячусь в лесу. Сперва я пропущу табун, а затем сзади погонюсь за ним. Он побежит наверх к выходу, но вы пересеките ему дорогу, и он принужден будет повернуть назад. Таким образом мы сможем гонять табун из одного конца в другой, пока не выберем и не поймаем двух лучших лошадей. Из них я опять-таки выберу себе лучшую, остальным мы предоставим полную свободу. Вы согласны?

— Зачем вы спрашиваете? Я же не имею понятия о том, как охотятся на мустангов, тогда как вы — мастер этого дела, и я беспрекословно вам повинуюсь.

Мы сели опять на лошадей и разъехались: он — на север, я — на юг, до начала прерии. Не прождав там и четверти часа, я увидел вдалеке массу темных точек, которые увеличивались по мере приближения к месту моей засады. Сперва они казались воробьями, потом кошками, собаками, телятами, пока не приблизились настолько, что я разглядел их настоящую величину. Это были мустанги, в диком ужасе погони мчавшиеся на меня.

Какое прекрасное зрелище представляли собой эти животные! Длинные гривы развевались вокруг шей, пышные хвосты, подобно пучкам перьев, разлетались по ветру; их было не более трехсот, и все же земля, казалось, дрожала под их копытами! Восхитительный белый жеребец летел впереди всех, его, конечно, можно было бы поймать, но ни одному охотнику прерий не взбредет в голову сесть на белого коня: он выдаст хозяина любому врагу!

Наступило время показаться из засады. Я выехал из чащи деревьев, и мое появление не преминуло оказать свое действие. Белый вожак отпрянул, словно в него попали пулей, табун остановился и как бы остолбенел — слышно было только испуганное фырканье. Затем весь эскадрон повернул назад, вожак оказался уже на другом конце, и мустанги помчались в обратную сторону.

Я медленно следовал за ними, мне не за чем было спешить, так как я мог быть уверен, что Сэм снова направит их на меня. При этом я пытался объяснить себе одно поразившее меня обстоятельство. Хотя лошади только на мгновение оказались передо мной, мне показалось, что одно животное было мулом, а не лошадью. Конечно, я мог ошибиться, но все же мне думалось, что я хорошо разглядел его. Я решил быть во второй раз еще более внимательным. Мне запомнилось, что мул находился в первом ряду, как раз за вожаком. Таким образом, мустанги считали его не только равным себе, но он, по-видимому, занимал даже особое положение в их среде.

Через некоторое время табун вторично двинулся мне навстречу и, увидя меня, опять повернул обратно. Это повторилось еще раз, и я убедился, что не ошибся: среди мустангов находился светло-коричневый мул с темной полосой на спине. Он произвел на меня выгодное впечатление, так как, несмотря на большую голову и длинные уши, был красивым животным. Мул менее требователен, чем лошадь, у него более уверенная поступь, и он никогда не испытывает головокружения над пропастью. Все эти преимущества имеют большое значение. Правда, животное это очень упрямо. Я видел мулов, позволяющих избивать себя чуть не до смерти, но не двигающихся с места, несмотря на отличную дорогу и отсутствие всякой поклажи, просто потому, что они не желали идти!

Мне показалось, что этот мул проявлял много пылу и живости, а в глазах у него светилось больше ума, чем у лошадей. И я решил поймать его. Очевидно, он когда-то сбежал от своего хозяина, примкнув к табуну диких лошадей.

Сэм снова погнал стадо на меня. Между нами было такое маленькое расстояние, что мы могли видеть друг друга. Путь — и вперед и назад — был закрыт для мустангов. Они ринулись в сторону, мы последовали за ними. Табун разделился, и я заметил, что мул остался в главном стаде. Он мчался бок о бок с вожаком, это было чрезвычайно быстрое, выносливое животное. Я гнался за этой частью табуна. Сэм, казалось, наметил ее же.

— Захватим их в середину, я — слева, вы — справа! — закричал он.

Мы пришпорили коней и не только не отстали от мустангов, но нагнали их раньше, чем они достигли леса. Перед лесом они опять повернули и хотели проскочить между нами. Чтобы помешать этому, мы быстро помчались навстречу друг другу. Мустанги рассыпались во все стороны подобно курам, на которых бросился ястреб. Белый вожак и мул, отделившись от других, промчались между нами. Мы погнались за ними. При этом Сэм, размахивая лассо над головой, закричал:

— Опять грингорн! Вы останетесь им на всю жизнь!

— Почему?

— Потому что вы нацелились на белого жеребца, а это может сделать только грингорн, хи-хи-хи!

Моего ответа он не услышал, потому что его громкий смех заглушил мои слова. Итак, он думает, что я наметил жеребца! Пусть себе думает! Я предоставил ему мула, сам же направился к остальным мустангам, которые с испуганным фырканьем и ржанием мчались в беспорядочном смятении по долине. Сэм настолько приблизился к мулу, что ему удалось метнуть на него лассо. Прицел был верный, и петля обвилась вокруг шеи животного. Затем он должен был придержать лошадь и попятиться с нею назад, чтобы устоять против толчка, когда лассо туго натянется. Он так и поступил, но все же сделал это недостаточно быстро. Его лошадь не успела еще приобрести устойчивого положения, как сильный толчок повалил ее на землю. Сэм Хоукенс, великолепно кувырнувшись в воздухе, упал навзничь. Лошадь быстро поднялась и побежала дальше. Вследствие этого лассо потеряло напряжение, и мул, все время крепко стоявший на ногах, приобрел свободу действий, он помчался во весь дух и, так как лассо было прикреплено к седлу, увлек за собой в прерию и лошадь.

Я поспешил к Сэму, чтобы узнать, не ушибся ли он. Между тем он уже вскочил на ноги и испуганно закричал:

— Пропади они совсем! Так, пожалуй, удерет вместе с мулом и кляча Дика, не простившись даже со мной, если не ошибаюсь!

— Вы не ушиблись?

— Да нет же!

Я погнал свою лошадь за мулом. Он отбежал уже на порядочное расстояние, но затем у них возникло какое-то недоразумение с лошадью. Он рвался в одну, та — в другую сторону, и этим они взаимно задерживали друг друга, будучи связаны лассо. Я быстро нагнал их. Но мне не пришло в голову воспользоваться собственным лассо. Я схватил то, которое связывало обоих животных, и обмотал его несколько раз вокруг руки в полной уверенности, что мне удастся обуздать мула. Он продолжал бежать, а я мчался с обоими животными позади, постепенно напрягая ремень и таким образом стягивая все туже и туже петлю. При этом я уже довольно хорошо мог управлять мулом. Мнимыми уступками я заставил его описать дугу и вернуться к тому месту, где находился Сэм. Здесь я внезапно так сильно затянул петлю, что у мула прервалось дыхание, и он повалился наземь.

— Держите мошенника, пока я не велю вам отпустить его! — крикнул Сэм.

Он подскочил к мулу и стал рядом. Лежавшее на земле животное отбивалось ногами что было мочи.

— Теперь! — сказал Сэм.

Я отпустил лассо. Мул перевел дух и вскочил, но Сэм так же быстро очутился на его спине. Тот на мгновение как бы замер от испуга, затем несколько раз он пытался подбросить Сэма в воздух. Когда это не удалось, он внезапно прыгнул в сторону, выгибая по-кошачьи спину, но Сэм крепко держался в седле.

— Теперь он сделает последнюю попытку и ускачет со мной в прерию. Ждите меня здесь, я приведу его обузданным! — крикнул мне Сзм Хоукенс.

Но он ошибся. Мул вовсе не умчался в прерию, а бросился на землю и стал по ней кататься. Сэм мог бы переломать себе все ребра, и поэтому был вынужден соскочить с седла. Я также спрыгнул с лошади, схватил волочившийся по земле аркан и дважды обвил им крепкий сук ближайшего дерева. Мул между тем, освободившись от всадника, вскочил на ноги и хотел было обратиться в бегство, но сук крепко держал его. Петля опять крепко стянулась, и животное вторично грохнулось на землю.

Сэм Хоукенс, отойдя в сторону и убедившись в целости своих ребер, сказал:

— Отпустите эту бестию! Ни один черт ее не обуздает, если не ошибаюсь!

— Этого еще не доставало! Чтобы меня пристыдил мул, имеющий отцом осла, а не джентльмена! Нет, он должен мне подчиниться. Обратите внимание.

Я отвязал лассо от сука, а сам, широко раздвинув ноги, стал над животным. Как только ему удалось передохнуть, оно сразу вскочило на ноги. Наступил момент, когда все зависит от силы мускулов в ногах, а в этом отношении я безусловно превосходил низкорослого Сэма, всадник должен ногами нажимать на ребра лошади, вследствие чего сжимаются внутренности животного, и оно начинает испытывать смертельный страх. Когда мул обнаружил намерение сбросить меня тем же способом, что и Сэма, я подхватил свисавшее у него с шеи лассо, скрутил его и ухватился за веревку возле самой петли. Как только я замечал, что мул хочет броситься на землю, я стягивал петлю. Этим приемом, а также давлением ног я удерживал его на ногах. Между нами происходила тяжелая борьба. Пот катился с меня градом, но мул вспотел еще больше моего, и изо рта у него хлопьями валила пена. Его движения постепенно ослабевали и становились непроизвольными, а его злобное фырканье перешло в короткий храп. Наконец ноги его подкосились, и он упал наземь, истощив последние силы… Мул остался неподвижно лежать с безумно вытаращенными глазами. Я же глубоко вздохнул. Когда мы его подняли, он стоял смирно, хотя и дрожал всем телом. Он не противился и потом, когда мы принялись его седлать и взнуздывать. А когда Сэм на него сел, он покорно и чутко слушался узды, как хорошо объезженная лошадь.

— Он уже имел когда-то хозяина, — заметил Сэм, — который был, должно быть, хорошим наездником. Это сразу чувствуется. Мул, наверное, сбежал от него… А знаете, как я назову его?

— Ну?

— Мэри. У меня раньше уже был мул по имени Мэри; мне незачем утруждать себя поисками другого имени.

— Итак, мул Мэри и ружье Лидди!

— Да. Ведь это премилые имена, не правда ли? А теперь я попрошу вас сделать мне одно одолжение.

— Пожалуйста. Я охотно исполню вашу просьбу.

— Никому не рассказывайте о происшедшем! Я сумею оценить ваше молчание.

— Глупости! Это само собой разумеется!

— А все-таки! Хотел бы я слышать смех этой банды в лагере, если бы она узнала, как Сэм Хоукенс раздобыл себе прелестную Мэри! Вот была бы для них потеха! Если вы будете держать язык за зубами, то я…

— Пожалуйста, молчите об этом! — перебил я его. — Вы мой учитель и друг. К чему все эти разговоры?

Его маленькие плутоватые глазки стали влажными, и он восторженно воскликнул:

— Да, я ваш друг, сэр, и если бы я знал, что вы хоть немножко меня любите, это было бы большой радостью для меня, старика.

Я протянул ему руку и сказал:

— Эту радость я могу вам доставить, дорогой Сэм! Будьте уверены, что я вас люблю, люблю как… ну, приблизительно как хорошего, бравого, почтенного дядю! Вам этого достаточно?

— Вполне, сэр, вполне! Я так восхищен этим, что готов тут же на месте чем-нибудь угодить вам в свою очередь. Скажите только, чего вы хотите! Я могу, например… например… съесть на ваших глазах Мэри, так что от нее косточки не останется. Могу также, если вам это больше нравится, замариновать самого себя, приготовить фрикасе из собственного мяса и проглотить. Или же…

— Замолчите! — рассмеялся я. — В обоих случаях я лишился бы вас: в первом — вы лопнули бы, во втором — погибли бы от несварения желудка из-за проглоченного парика! Вы уже несколько раз оказывали мне услуги и, безусловно, в будущем премного обяжете меня. Итак, не лишайте пока что жизни ни себя, ни Мэри, а лучше поспешим в лагерь! Мне надо работать!

— Работать! А что же вы здесь-то делали? Если это была не работа, то я, право, не знаю, что вообще можно назвать таковой!

Я привязал лошадь Дика к своей, и мы отправились в путь. Мустанги, конечно, давно уже скрылись. Мул же покорно повиновался всаднику, и Сэм радостно восклицал несколько раз по дороге.

— Мэри отлично вышколена! И я обязан ею только вам. Вот так два дня! Сколько событий — недобрых для меня и славных для вас! Разве вы когда-нибудь могли думать, что так быстро изучите охоту на мустангов вслед за охотой на бизонов?

— Почему бы и нет? Здесь, на Западе, можно всего ожидать. Я предполагаю участвовать и в других.

— Гм… да! Надеюсь, что и в будущем вы останетесь целы и невредимы. А знаете, Ведь вчера ваша жизнь висела на волоске! Вы были слишком смелы. Никогда не забывайте, что вы еще грингорн! Разве можно так спокойно подпустить бизона к себе и затем стрелять ему в глаза?! Вы еще очень неопытны и недооцениваете силы противника. Будьте впредь осторожнее и не слишком-то полагайтесь на свои силы! Охота на бизонов в высшей степени рискованна. Только один вид охоты еще опаснее!

— А именно?

— На медведя.

— Но вы же не имеете в виду черного медведя с желтой мордой?

— Барибала? Конечно, нет! Это ведь очень добродушный, миролюбивый зверюга, его даже можно обучить гладить белье и вышивать. Нет, я думаю о гризли — сером медведе Скалистых гор! Когда гризли стоит на задних лапах, то он двумя футами выше вас; одним движением челюстей он превращает вашу голову в кашу, а когда на него нападают и он приходит в ярость, то успокаивается никак не раньше, прежде чем разорвет врага на клочки.

Мы оба и не подозревали, что разговор на эту тему возобновится уже на следующий день и что мы так скоро встретимся с этим опасным зверем. Впрочем, у нас вообще не было времени продолжать разговор, так как мы уже прибыли в лагерь, который успел переместиться на порядочное расстояние, измеренное за время нашего отсутствия. Бэнкрефт и его землемеры усиленно работали, чтобы показать наконец, что они могут сделать. Наше появление привлекло всеобщее внимание.

— Мул, мул! — закричали со всех сторон. — Откуда вы его достали, Хоукенс?

— Мне прислали его прямым сообщением, — ответил он серьезным тоном.

— Не может быть! Кто прислал его вам, кто?

— Он прибыл по почте бандеролью в два цента. Может быть, хотите посмотреть обертку?

Одни расхохотались, другие начали ругаться, но Сэм достиг своей цели: его больше не расспрашивали. Был ли он более общителен по отношению к Стоуну и Паркеру, я не мог проследить, так как тотчас же принялся за измерительные работы. Последние уже настолько продвинулись вперед, что на следующее утро мы смогли приступить к измерению лощины, в которой произошла моя встреча с бизонами. Когда вечером зашел об этом разговор, я справился у Сэма, не помешают ли нам бизоны, так как их путь, очевидно, лежит через эту лощину. Мы ведь имели дело только с передовым отрядом, и в недалеком будущем следует ожидать появления всего стада…

На это Сэм ответил:

— Не беспокойтесь, сэр! Бизоны не глупее мустангов. Форпосты, которые столкнулись с нами, успели вернуться и предупредить стадо; будьте уверены, оно пойдет теперь в другом направлении и будет остерегаться этих мест.

Когда наступило утро, мы перенесли лагерь в верхнюю часть лощины. Хоукенс, Стоун и Паркер не принимали в этом участия: первый из них хотел объездить свою Мэри, а двое остальных сопровождали его в прерию, где был пойман мул; там было достаточно места для осуществления плана Сэма. Мы, землемеры, принялись закреплять межевые колья, причем нам помогали несколько подчиненных Рэтлера, в то время как сам он слонялся вокруг без дела. Во время работы мы приблизились к тому месту, где я убил бизонов. К великому моему изумлению, туши старого вожака там уже не оказалось. Мы подошли поближе и увидели широкий след, ведущий к кустам: трава здесь была примята полосой около двух локтей в ширину.

— Черт возьми! Как это возможно?! — воскликнул Рэтлер. — Когда мы приезжали сюда за мясом, я хорошенько осмотрел бизонов: они были мертвы. И все же в этом старом вожаке тлела жизнь!

— Вы думаете? — спросил я его.

— Разумеется! Не предполагаете же вы, что уже околевший бизон мог удалиться?

— Разве непременно он сам должен был удалиться? Его могли удалить.

— Как так? Кто же именно?

— Например, индейцы. Мы уже напали на след индейца.

— Ах, вот что! Как мудро иногда может говорить грингорн! Но если бизона унесли индейцы, то откуда же сами-то они появились?

— Откуда-нибудь да появились!

— Это верно! Может быть, с неба? Уж, наверное, они оттуда свалились, иначе бы и мы заметили их следы! Нет, бизон был еще жив, и, очнувшись, он скрылся в кустах. За это время он там, конечно, успел околеть. Пойдемте-ка поищем его!

Рэтлер пошел со своими людьми по следам. Быть может, он думал, что и я отправлюсь с ними, но мне не понравился его насмешливый тон, и я решил остаться. Кроме того, мне было решительно все равно, куда девался труп бизона. Я снова принялся за работу, но еще не успел взять в руки кола, как в кустах раздались испуганные крики, грохнуло два-три выстрела, и затем донеслось приказание Рэтлера:

— На деревья! Живей на деревья, а не то вы погибли! Он не лазает по деревьям!

«О ком это он говорит? Кто не лазает по деревьям?» В этот момент один из его спутников выскочил из кустов. При этом он выделывал такие прыжки, каких можно ожидать только от человека, испытывающего смертельный ужас.

— Что такое? Что случилось? — крикнул я ему.

— Медведь, огромный медведь, серый гризли! — прохрипел он, пробегая мимо.

В то же время кто-то закричал во все горло:

— Помогите! Помогите! Он схватил меня! О! О!

Только перед лицом смерти может человек издавать такой рев! Парень находился, очевидно, в большой опасности, и ему необходимо было помочь. Но как? Свое ружье я оставил в палатке, так как оно только мешало при работе. Это не было неосторожностью с моей стороны, так как нас, землемеров, должны были защищать вестмены. Если бы я побежал сначала к палатке, то медведь до моего возвращения разорвал бы несчастного. Итак, я должен был немедленно бежать на помощь, хотя при мне был только нож да два револьвера за поясом. Но разве это оружие против гризли? Гризли состоит в близком родстве с вымершим пещерным медведем и скорее принадлежит к первобытным временам, чем к нашей эпохе. Его рост достигает девяти футов, и я встречал экземпляры, вес которых равнялся стольким же центнерам. Сила мускулов гризли столь велика, что ему ничего не стоит бежать рысью, держа в зубах оленя или бизончика. Только на очень сильной и выносливой лошади всаднику удается спастись от этого зверя, в других случаях гризли всегда настигает его. Расправа с этим медведем при его громадной силе, абсолютном бесстрашии и неутомимой выносливости считается у индейцев в высшей степени отважным делом.

Итак, я бросился в кусты. Следы вели все дальше, к деревьям. Очевидно, медведь притащил туда бизона. Оттуда же пришел и он сам. Мы не видели его следов, так как они были стерты протащенным по земле бизоном.

Настал жуткий момент. Позади были слышны крики землемеров, бежавших к палаткам за оружием, впереди кричали вестмены, и среди всего этого гама разносился непередаваемый вой, испускаемый жертвой медведя.

Каждый прыжок приближал меня к месту несчастья. H уже различал голос медведя, — вернее, это не был голос, ибо именно его отсутствием этот громадный зверь и отличался от других разновидностей медведя. Он не ревет, как другие, от боли или гнева, единственный звук, издаваемый им, — это своеобразное громкое и прерывистое пыхтение и фырканье.

Наконец я добежал. Передо мной лежало разодранное на куски тело бизона; справа и слева меня окликали вестмены, проворно укрывшиеся на деревьях и чувствующие себя в сравнительной безопасности, так как гризли почти что никогда не влезает на деревья. Напротив меня, по ту сторону трупа бизона, один из вестменов, очевидно при попытке взобраться на дерево, был настигнут медведем. Обхватив обеими руками ствол, верхней частью туловища несчастный лежал на нижнем суку, между тем как гризли, став на дыбы, раздирал ему передними лапами бок. Бедняга был обречен на верную смерть. Я, в сущности, не мог помочь ему, и, если бы я убежал, никто не имел бы права упрекнуть меня в этом. Но картина, представившаяся моим глазам, действовала с непреодолимой силой.

Я поднял одно из брошенных ружей, — к сожалению, в нем не оказалось заряда. Тогда я перевернул его, перескочил через тушу быка, и изо всей силы нанес медведю прикладом удар по голове. Смешно сказать! Ружье разлетелось, словно стекло, на множество осколков; нет, к такому черепу не подступишься и с топором! Но все же я достиг того, что отвлек внимание гризли от его жертвы. Он медленно повернул голову, как бы недоумевая по поводу моего глупого натиска, и в этом движении сказалось его отличие от хищников кошачьей и собачьей породы, которые сделали бы это, безусловно, гораздо быстрее. Оглядев меня маленькими глазками, он, казалось, обдумывал: удовольствоваться ли ему первой жертвой или же схватить и меня…

Эти несколько мгновений спасли мне жизнь, так как за этот срок у меня успела мелькнуть мысль, единственная, которая могла принести мне пользу в данном положении. Я выхватил револьвер, вплотную подскочил со спины к медведю, обернувшему ко мне только голову, и четыре раза подряд выпалил ему в глаза. Все это случилось с почти невероятной быстротой; затем я отскочил далеко в сторону и стал выжидать, держа наготове охотничий нож.

Если бы я этого не сделал, то поплатился бы жизнью, так как ослепленный хищник проворно оставил вестмена и бросился к тому месту, где я только что находился. Не найдя меня на прежнем месте, он принялся, злобно фыркая и бешено ударяя лапами по чему попало, искать своего врага. Точно взбесившись, гризли кувыркался, рыл землю, прыгал во все стороны, далеко простирая лапы, чтобы найти меня, но схватить меня ему не удавалось, так как, к счастью, я хорошо целился, когда стрелял в него. Может быть, запах привел бы его ко мне, но он неистовствовал от ярости, и это мешало ему спокойно следовать своему чутью и инстинкту.

Наконец он отвлекся от меня и занялся своими ранами. Усевшись на задние лапы, передними, пыхтя и скаля зубы, он стал водить по глазам. Я быстро подскочил к нему, выхватил нож и дважды вонзил его между ребрами медведя. Гризли хотел было схватить меня, но я успел улизнуть. Однако в сердце ему я не попал, и он с удвоенной яростью пустился за мной в погоню. Она продолжалась около десяти минут. При этом медведь потерял много крови и заметно ослабел. Затем он опять приподнялся, чтобы достать лапами до глаз. Это позволило мне нанести ему еще два удара подряд, на сей раз более удачных. Медведь грузно опустился на передние лапы и, в то время как я проворно отскочил в сторону, пробежал, шатаясь и фыркая, несколько шагов вперед, потом в сторону, затем опять обратно. Он хотел еще раз подняться на задние лапы, но у него не хватило сил, и он упал. Тщетно стараясь встать на ноги, он несколько раз перекатывался с одного бока на другой, пока наконец не вытянулся и не замер.

— Слава Богу! — крикнул с дерева Рэтлер. — Бестия околела! Мы подверглись сегодня страшной опасности!

— Не знаю, чем это животное было для вас опасно! — ответил я. — Вы же позаботились о том, чтобы избежать его лап! Теперь можете спокойно спуститься на землю!

— Нет, нет, еще рано! Осмотрите сперва гризли, — не жив ли он еще?

— Он мертв.

— Этого вы пока что не можете утверждать: вы и понятия не имеете о живучести такого зверя. Ну, осмотрите же его!

— Ради вас, что ли? Если вы хотите знать, околел ли он, осмотрите его сами! Вы ведь знаменитый вестмен, тогда как я только неопытный грингорн.

Я обернулся к его товарищу, который все еще лежал в прежнем положении на дереве. Он перестал кричать и уже не двигался. Его лицо совершенно исказилось, а остекленевшие глаза были вытаращены на меня. От бедра до щиколотки у него висели клочья мяса, а из живота вываливались внутренности. Я пересилил овладевшее мной жуткое чувство и крикнул ему:

— Отпустите руки, сэр! Я сниму вас с дерева.

Он молчал, не обнаруживая ни малейшим движением, что слышит мои слова. Я попросил его товарищей спуститься с деревьев и помочь мне. Но знаменитых вестменов удалось склонить к этому только после того, как я несколько раз перевернул медведя и таким образом убедил их в его смерти. Только тогда они решились спуститься и помогли мне снять с дерева отвратительно изуродованную жертву гризли. Последнее доставило нам немало хлопот, так как руки несчастного столь крепко обхватили ствол, что мы только с большими усилиями смогли их расцепить. Бедняга был мертв…

Однако его ужасная кончина, казалось, нисколько не подействовала на товарищей, так как они равнодушно отошли к медведю, и их предводитель сказал:

— Результат получился обратный ожидаемому: сперва медведь хотел нас съесть, теперь мы его съедим. Живо, ребята! Сдерем-ка с него шкуру, чтобы можно было добраться до окороков и лап!

Рэтлер вытащил нож и присел на корточки, чтобы начать действовать. Тогда я заметил ему:

— Во всяком случае, для вас было бы больше чести, если бы вы испытали свой нож на медведе, когда он был еще жив. Теперь уже поздновато! Не трудитесь понапрасну!

— Как? — вспыхнул он. — Не хотите ли вы запретить мне вырезать окорок?

— Именно так, мистер Рэтлер!

— На каком основании, сударь?

— На том основании, что это я убил медведя.

— Это неправда! Не станете же вы утверждать, что грингорн может ножом убить гризли! Мы стреляли по нему, когда его увидели!

— А затем проворно удрали на деревья! Да, это было так, а не иначе!

— Но мы попали в него! Он околел от наших пуль, а не от пары булавочных уколов, которые вы нанесли ему, когда он был уже полумертв. Медведь, конечно, наш, и что мы захотим, то с ним и сделаем! Поняли?

Он действительно собрался приняться за работу, но я предостерег его:

— Сию же минуту оставьте медведя, мистер Рэтлер, а не то я заставлю вас уважать мои слова! Надеюсь, вы меня тоже поняли?

Он все же заехал ножом в шкуру медведя. Тогда я схватил его в том же положении, как он сидел, под ноги, поднял и швырнул о ближайшее дерево с такой силой, что оно затрещало. В этот момент я был так зол, что мне было решительно все равно, что с ним при этом произойдет. Еще в то время, как он летел к дереву, я выхватил второй заряженный револьвер, чтобы предупредить возможные неожиданности. Рэтлер вскочил-таки на ноги, вытащил нож и, яростно сверкнув глазами, воскликнул:

— За это вы еще поплатитесь! Вы уже раз ударили меня, и я позабочусь о том, чтобы вы не посмели тронуть меня в третий раз!

Он сделал шаг в мою сторону. Я направил на него дуло револьвера и пригрозил:

— Еще шаг, и я пущу вам пулю в лоб! Уберите нож! На «три» я буду стрелять, если он останется у вас в руках. Итак: раз — два — и…

Он крепко держал нож, и я действительно решил стрелять: если и не в голову, то запустил бы две-три пули ему в руку, так как только таким образом мог заслужить его уважение. К счастью, дело не дошло до стрельбы: в самый критический момент раздался чей-то громкий голос:

— Ребята! Да вы с ума сошли! Должна быть основательная причина, чтобы белые люди друг другу шею сворачивали! Повремените немного!

Мы посмотрели в направлении, откуда доносились слова, и увидели выходящего из-за дерева человека. Он был маленького роста, тощий и горбатый, одет и вооружен почти как краснокожий. Нельзя было сразу разобраться, белый он или индеец. Резкие черты лица указывали скорее на индейское происхождение, между тем цвет опаленной солнцем кожи раньше, очевидно, был светлый. Голова его была неприкрыта, а темные волосы спадали до плеч. Его одежда состояла из кожаных штанов, какие носят индейцы, рубахи из такого же материала и грубых мокасин. Вооружен он был только ружьем и охотничьим ножом. У него был чрезвычайно умный взгляд, и, несмотря на свое уродство, он не производил смешного впечатления. Вообще, только глупые и жестокие люди могут морщить нос при виде какого-любо незаслуженного физического недостатка. К этому разряду принадлежал и Рэтлер, который, увидя пришельца, со смехом воскликнул:

— Хэлло, что это за карлик и урод! Могут ли на прекрасном Западе встречаться такие чучела?

Незнакомец ответил спокойно и с достоинством:

— Благодарите Бога, что у вас руки и ноги на своем месте! Впрочем, суть не в том, каков человек физически, а какие у него душа и ум, и в этом отношении мне нечего бояться сравнений с вами!

Он сделал пренебрежительный жест рукой и затем обратился ко мне:

— Ну, и сила же у вас, сэр! Нелегко повторить ваш опыт и заставить такого грузного верзилу лететь так далеко по воздуху! Смотреть на это было одно удовольствие!

Затем он толкнул тушу медведя ногой и с сожалением в голосе продолжал:

— Вот этого-то зверя нам и нужно было! Но мы опоздали… Очень жаль!

— Вы хотели его убить? — спросил я.

— Да. Вчера мы напали на его след и пошли по нему, не разбирая ни дороги, ни направления. Когда же наконец добрались до медведя, то оказывается, работа уже сделана другим.

— Вы говорите во множественном числе, сэр. Разве вы не один?

— Нет!.. Со мной еще два джентльмена.

— Кто именно?

— Скажу это вам не раньше, чем узнаю, кто вы. Вы, наверное, знаете, что в этих местах человек никогда не может быть достаточно осторожен. Здесь натыкаешься чаще на дурных, чем на хороших людей.

При этом взгляд его скользнул по Рэтлеру и его товарищам. Затем он продолжал дружелюбным тоном, обращаясь ко мне:

— Впрочем, по глазам джентльмена сразу видно, что ему можно доверять. Я слышал конец вашего разговора и, следовательно, довольно-таки хорошо знаю, с кем имею дело.

— Мы заняты измерительными работами, сэр, — объяснил я ему. — Старший инженер, четыре землемера, три скаута и двенадцать вестменов, которые должны защищать нас в случае нападения.

— Гм… что касается последнего, то, мне кажется, вы не нуждаетесь в защите! Значит, вы — землемер?

— Да.

— Что же вы измеряете?

— Дорогу.

— Которая должна здесь пройти?

— Именно.

— Значит, вы купили эту область?

При этом вопросе глаза его стали пронизывающими, а лицо серьезным. Казалось, он имел основание наводить эти справки, поэтому я ответил:

— Мне поручили принять участие в измерительных работах, и я выполняю их, не вмешиваясь в остальное,

— Гм… Так, так! Все же, думаю, вы знаете, в чем дело. Земля, на которой вы стоите, принадлежит апачам племени мескалеров. Я могу с полной уверенностью утверждать, что она никому не продана и не уступлена каким-либо другим путем.

— Это вас не касается! — воскликнул Рзтлер. — Вместо того чтобы вмешиваться в чужие дела, позаботьтесь лучше о своих собственных!

— Я и забочусь о своих делах, потому что я — апач и даже принадлежу к мескалерам.

— Это вы-то? Не выставляйте себя на посмешище! Нужно быть слепым, чтобы не видеть, что вы принадлежите к белой расе.

— И все же вы ошибаетесь! Вы должны сделать заключение, исходя не из цвета моей кожи, а из моего имени. Меня зовут Клеки-Петра.

На языке апачей, которого я в то время еще не знал, имя это означает «белый отец». Рэтлер отступил на шаг и сказал ироническим тоном:

— Ах, Клеки-Петра, знаменитый учитель апачей! Жаль, что вы горбатый! Вам, должно быть, нелегко добиться того, чтобы вас не высмеивали краснокожие болваны!

— О, пустяки, сэр! Я уже привык к насмешкам болванов. Ведь от умных людей их не услышишь. Теперь же, когда я узнал, кто вы и чем вы здесь занимаетесь, я могу вам рассказать о своих спутниках. Впрочем, лучше всего я вам покажу их…

Он крикнул в лес какое-то непонятное слово на языке индейцев, и из чащи появились две чрезвычайно интересные фигуры; медленно и с чувством собственного достоинства приблизились они к нам. Это были индейцы, отец и сын, что можно было установить по первому же взгляду.

Старший был немногим выше среднего роста, весьма крепкого сложения; в его осанке сквозило истинное благородство, а движения указывали на чрезвычайную ловкость. Черты его лица, хотя и типичные для индейца, не были так резки и угловаты, как у большинства краснокожих. В его глазах можно было прочесть спокойное, почти кроткое выражение, — выражение внутренней сосредоточенности, дающей ему превосходство над соплеменниками. Он не носил шляпы, и его темные волосы были собраны на голове в шлемообразный пучок, из которого торчало орлиное перо, — знак отличия индейских вождей. Его простая и чрезвычайно прочная одежда состояла из замшевой куртки, штанов с бахромой и мокасин. За пояс был засунут нож, а кроме того, на нем висело несколько сумок со всякими необходимыми для охотника принадлежностями. Мешочек с лечебными травами вместе с трубкой мира из священной глины и разными амулетами болтались на шее. В руке он держал двуствольную винтовку, ее приклад был искусно обит серебряными гвоздями. Эта двустволка, прозванная «серебряным ружьем», приобрела впоследствии громкую славу благодаря подвигам Виннету, который был сыном ее прежнего владельца.

Молодой индеец был, в общем, одет так же, как и отец, лишь немного понаряднее. Его мокасины были украшены щетиной дикобраза, а швы на штанах и куртке были тонко отделаны красными нитками. На шее, подобно отцу, он носил мешочек с травами и трубку, и был также вооружен ножом и двустволкой. Совсем как у отца, были подвязаны и его волосы, с той только разницей, что их не украшало перо и они были настолько длинные, что густо спадали на плечи. Этим прекрасным черным с синеватым отливом волосам, без сомнения, позавидовала бы любая дама. В выражении его матово-коричневого с бронзовым отливом лица просвечивало еще больше благородства, чем у отца. Как я впоследствии узнал, он был одного возраста со мною, и при первой же встрече произвел на меня глубокое впечатление. Я сразу почувствовал в нем хорошего, богато одаренного природой человека. Мы долго и внимательно рассматривали друг друга, причем мне показалось, что в его серьезных, темных, бархатистых с блеском глазах вспыхнул на короткое мгновение приветливый луч, подобный сиянию солнца, внезапно выглянувшему из-за облаков.

— Это мои спутники и друзья, — сказал Клеки-Петра, указывая сперва на отца, а затем на сына. — Вот это Инчу-Чуна^[2], великий вождь мескалеров, признанный таковым и всеми остальными племенами апачей. А другой — его сын Виннету, совершивший, несмотря на свою молодость, больше отважных подвигов, чем иные десять воинов совершают за всю жизнь! Его имя прогремит когда-нибудь на всем протяжении Скалистых гор и саванн. Казалось, Клеки-Петра перехватил через край, но впоследствии я убедился, что он нисколько не преувеличил. Рэтлер, насмешливо улыбнувшись, воскликнул:

— Такой юнец — и уже насчитывает столько подвигов! Я вполне намеренно сказал «насчитывает», так как то, что он совершил на самом деле, могло быть лишь кражей или мошенничеством. Кто же не знает, что все краснокожие — воры и мошенники?

Это было тяжкое оскорбление, но пришельцы сделали вид, что не расслышали. Они подошли к медведю, и Клеки-Петра, присев на корточки, принялся внимательно его рассматривать.

— Он издох не от пули, а от ножевых ран, — сказал он, обращаясь ко мне.

Он слышал наш спор с Рэтлером и хотел со своей стороны подтвердить, что я прав.

— Это еще надо выяснить, — сказал Рэтлер. — Что вообще понимает этот горбатый учителишка в охоте на медведя! Только после того, как мы стянем с медведя шкуру, видно будет, какая из ран оказалась смертельной… Я вовсе не собираюсь уступать свое право на добычу какому-то грингорну!

В это время Виннету тоже наклонился к медведю, потрогал его в запачканных кровью местах и спросил меня:

— Кто из вас отважился напасть на медведя с ножом в руках?

Он говорил на вполне правильном английском языке.

— Это сделал я.

— Почему же юный бледнолицый брат мой не стрелял в него?

— Потому что у меня не было ружья.

— Здесь же лежат винтовки!

— Но они не мои. Обладатели этих ружей отбросили их в сторону, а сами взобрались на деревья!

— Когда мы шли по следам медведя, до нас доносились испуганные вопли. Где это кричали?

— Здесь.

— Только белки да скунсы спасаются на деревьях от приближающегося врага. Мужчина же должен сражаться, так как, имея достаточно отваги, он обладает и возможностью побороть сильнейшего зверя. Раз у моего бледнолицего брата хватило смелости, почему же его называют грингорном?

— Потому что я только недавно впервые попал на Дикий Запад.

— Ну и странные же люди бледнолицые! Юношу, который с одним ножом отваживается выйти на гризли, они зовут грингорном; те же, кто со страху лезут на деревья и воют там от ужаса, имеют право называться бравыми вестменами! Краснокожие более справедливы. Трус у них никогда не прослывет храбрецом, а храбрец — трусом!

— Сын мой говорит правду, — сказал старший индеец на менее правильном английском языке. — Этот смелый бледнолицый юноша уже больше не грингорн! Героем следует называть того, кто подобным образом убил серого медведя. А если он сделал это для того, чтобы спасти жизнь постыдным беглецам, то он мог бы ожидать от них не брани, а благодарности… Ну, а теперь пойдем дальше и посмотрим: чего ради пришли сюда бледнолицые.

Какая громадная разница была между моими бледнолицыми спутниками и презираемыми ими индейцами!

Чувство справедливости побудило краснокожих без всякой для них необходимости высказаться в мою пользу. Между тем это представляло даже известный риск для них. Их было только трое, и они не знали, сколько человек насчитывалось у нас. Делая вестменов своими врагами, они, несомненно, подвергали себя опасности. Но об этом они, казалось, не думали. Медленно и гордо прошли они мимо нас и направились в долину. Мы последовали за ними. Вдруг Инчу-Чуна, заметив межевые колья, остановился, обернулся ко мне и спросил:

— Что такое здесь делается? Разве бледнолицые собираются размежевать эту землю?

— Да.

— Зачем?

— Чтобы построить дорогу для огненного коня.

Глаза вождя, потеряв спокойное сосредоточенное выражение, гневно вспыхнули, и он торопливо спросил меня:

— Ты также принадлежишь к этим людям?

— Да.

— И ты межевал зту землю заодно с ними?

— Ну да!

— И получишь за это деньги?

— Разумеется.

Он окинул меня пренебрежительным взглядом и в презрительном тоне обратился к Клеки-Петре:

— Твои учения очень хороши, но они не всегда оказываются верными… Вот наконец в кои веки встретился нам отважный бледнолицый с честным открытым взглядом, но и он, оказывается, пришел грабить нашу землю! Все белые походят друг на друга, хотя лица у них бывают и добрые, и злые!

Желая быть честным, я должен признаться, что ничего не мог сказать в свое оправдание, — мне было стыдно.

Между тем мы приблизились к палатке, в которой спрятался старший инженер с другими землемерами. Через имевшееся в ней отверстие они со страхом высматривали медведя. Заметив нас, они отважились покинуть свое убежище, немало удивленные, а может быть, и испуганные присутствием индейцев. Конечно, первый их вопрос касался того, как удалось нам справиться с медведем. На это Рэтлер тотчас же ответил:

— Мы его застрелили, и к обеду у нас будут медвежьи лапы, а на ужин — окорока.

Наши гости вопросительно взглянули на меня, и я сказал:

— Я утверждаю, что гризли заколот мной. Вот стоят три знатока дела, признавшие меня правым; однако это обстоятельство не должно решать спора. Пусть Хоукенс, Стоун и Паркер, вернувшись, скажут свое мнение, оно и будет для нас главным. До тех пор медведь останется нетронутым.

— Черта с два! Буду я слушать их мнение! — буркнул Рэтлер. — Я сейчас же отправлюсь со своими людьми за медвежатиной и всякому, кто захочет помешать нам в этом, пущу полдюжины пуль в лоб!

— Не задирайте носа, мистер Рэтлер! Вы еще пожалеете об этом! Ведь я не испугаюсь ваших пуль, как вы испугались медведя! Вы не загоните меня на дерево, не воображайте! Я ничего не имею против того, чтобы вы отправились в лес, но надеюсь, что это вы сделаете только для несчастного товарища, которого следовало бы предать земле.

— Разве не всем удалось спастись? — спросил испуганно Бэнкрефт.

— Рэллинс растерзан медведем, --ответил Рэтлер. — Этот бедняга погиб по глупости другого, а то бы он тоже спасся.

— Как так? По чьей же глупости?

— Он, подобно нам всем, вскарабкался было на дерево, но в этот самый момент прибегает этот глупый грингорн и давай дразнить медведя! Ну, тот, понятно, рассвирепел, бросился на Рэллинса и растерзал его!

В своей низости он зашел слишком далеко — я не находил слов от изумления. Представить дело в таком виде, к тому же в моем присутствии, нет, этого я не мог стерпеть!

Я быстро обратился к нему с вопросом:

— Это ваше искреннее убеждение, мистер Рэтлер?

— Да, — последовал решительный ответ. Он вытащил из-за пояса свой револьвер, так как ожидал выступления с моей стороны.

— Итак, Рэллинсу удалось бы спастись, и только я помешал этому?

— Безусловно!

— Но я утверждаю, что медведь вцепился в него еще до моего прихода.

— Это ложь!

— Отлично! В таком случае вы сейчас узнаете правду!

С этими словами я левой рукой выхватил у него револьвер, а правой закатил ему такую оплеуху, что он шагов на восемь отлетел в сторону. Вскочив на ноги, он выхватил нож и бросился на меня, рыча, словно разъяренный зверь. Мне удалось левой рукой отвести удар, самого же сбить с ног правым кулаком с такой силой, что он без сознания повалился наземь.

— Ого! — воскликнул Инчу-Чуна, забыв от удивления об обязательной для индейцев сдержанности. Но уже в следующий момент заметно было, что он пожалел об этом. Он поспешно обратился к старшему инженеру:

— До моего слуха дошло, что твои приказания исполняются всеми окружающими нас бледнолицыми. Это так?

— Да, — ответил тот.

— В таком случае мне нужно поговорить с тобой.

— О чем?

— Сейчас услышишь! Только ты стоишь, между тем как мужи должны совещаться сидя.

— Не хочешь ли ты быть нашим гостем?

— Нет, это невозможно! Как же я могу быть вашим гостем, когда ты стоишь на моей земле? Пусть белые мужи сядут! Кто эти бледнолицые, которые идут сюда?

— Это тоже наши.

— Пусть они сядут вместе с нами!

Это были Сэм, Дик и Билли, вернувшиеся из поездки. Будучи опытными вестменами, они нисколько не удивились присутствию индейцев, но показались озабоченными, после того как узнали, кто это такие.

Я рассказал Сэму о нашей встрече с медведем, а также и о том, что у меня опять произошло столкновение с Рэтлером.

— Молодой человек, вы в самом деле неимоверно легкомысленны! — воскликнул он. — Вы никогда еще не видели серого медведя и при первой же встрече кидаетесь на него, точно имеете дело с каким-нибудь пуделем! Во что бы то ни стало я должен сейчас же взглянуть на хищника. Дик, Билли, идемте! Вам также не мешает посмотреть, каких глупостей опять натворил грингорн!

Все трое удалились. Лицо Рэтлера было искажено гневом, он молча бросал на меня полные ненависти взгляды.

Между тем оба индейца и Клеки-Петра опустились на траву. Старший инженер уселся напротив, но предполагаемой беседы они еще не начинали. Решено было ждать возвращения Сэма, чтобы узнать и его мнение. Он вскоре вернулся и начал кричать уже издалека:

— Было непростительно глупо сперва стрелять в гризли, а потом спасаться бегством. Кто не собирается серьезно вступить с ним в схватку, тот вообще должен оставить его в покое! Тогда медведь его не тронет… Рэллинс выглядит ужасно! А кто же убил медведя?

— Я, — поспешно отозвался Рэтлер.

— Вы? Чем же?

— Пулей.

— Отлично, совершенно верно!

— Я думаю!

— Да, медведь убит пулей.

— Следовательно, он принадлежит мне! Слышите вы, ребята. Сэм Хоукенс высказался в мою пользу! — с торжеством воскликнул Рэтлер.

— Ну да! Ваша пуля пролетела мимо его головы и оторвала ему кончик уха. И от этого медведь, конечно, моментально умирает! Хи-хи-хи! Если действительно правда, что многие из вас стреляли, то все они со страху промахнулись, только одна пуля задела ухо. Других следов от пуль нет. Но зато ему нанесено ножом два основательных удара около сердца, а два — в самое сердце. Кто это сделал?

— Я, — последовал мой ответ.

— Вы один?

— Да, я один.

— В таком случае медведь ваш. Это значит, что шкура его принадлежит вам, а мясо, так как мы здесь все товарищи, является общим достоянием; однако вам предоставляется право распределить его. Таков обычай на Диком Западе. Что вы на это скажете, мистер Рэтлер?

— Чтобы вас черт побрал!

Он испустил еще несколько яростных проклятий, а затем направился к бочонку. Я видел, как он нацедил себе кружку виски, и знал, что он будет пить до тех пор, пока не свалится с ног.

Таким образом, вопрос этот был улажен, и Бэнкрефт предложил вождю апачей высказать просьбу.

— Я обращаюсь к бледнолицым не с просьбой, а с приказанием, — гордо ответил Инчу-Чуна.

— Мы не принимаем приказаний, — не менее гордо возразил ему старший инженер.

По лицу вождя скользнула было досада, но он сдержался и спокойно сказал:

— Пусть бледнолицый брат мой ответит мне на несколько вопросов, но пусть он говорит одну только правду! Есть ли у него дом там, где он живет?

— Да.

— А рядом с домом сад?

— Да, есть и сад.

— Если бы сосед захотел провести дорогу через этот сад, то допустил бы это белый брат мой?

— Нет.

— Земли, лежащие по ту сторону Скалистых гор и на восток от Миссисипи принадлежат бледнолицым. Что сказали бы они, если бы туда явились индейцы и захотели бы построить дорогу из железа?

— Они прогнали бы их.

— Брат мой сказал правду. Однако бледнолицые пришли сюда в прерию, которая принадлежит нам; они ловят наших мустангов и убивают бизонов; они ищут у нас золото и драгоценные камни. К довершению всего, они хотят построить длинную дорогу, по которой побежит огненный конь. По этой дороге к нам направится все больше и больше бледнолицых, которые нападут на нас и отнимут то немногое, что у нас осталось. Как назвать это?..

Бэнкрефт молчал.

— Разве мы имеем меньше прав на эту землю, чем вы? Разве она вся не принадлежит краснокожим? У нас многое отняли, — и что же мы получили за это? Нищету и горе! Вы отгоняете нас все дальше, вы все больше тесните нас, так что мы в ближайшем будущем задохнемся самым жалким образом. Зачем вы это делаете? Разве вам не хватает места? Нет, вы делаете это только из жадности, ибо в ваших странах еще достаточно земли для многих миллионов людей. Каждый из вас хочет владеть целой страной, целым государством; а краснокожий, истинный собственник земли, не смеет иметь и уголка, куда голову приткнуть. Нас гонят с одного места на другое, все дальше и дальше. Теперь мы поселились здесь. Мы надеялись наконец отдохнуть, получить возможность свободно дышать. Но вы опять преследуете нас, чтобы провести свой железный путь. Разве нам не принадлежит здесь такое же право, каким владеешь ты в своем доме и в саду? Если бы мы захотели применить свои законы, то мы должны были бы вас убить. Но мы желаем всего лишь, чтобы ваши законы применялись и к нам. Однако они имеют у вас две стороны, и вы обращаете их нам той стороной, которая для вас выгоднее. Ты собираешься строить здесь дорогу? А спросил ли ты нашего разрешения?

— Нет. Оно мне не нужно.

— Как же так? Разве это ваша земля?

— Полагаю, что так.

— Нет, она принадлежит н_а_м. Купил ли ты ее у нас?

— Нет.

— Подарили ли мы ее тебе?

— Мне? Нет!

— Как и никому другому! Если ты честный человек и тебя послали сюда строить дорогу для железного коня, ты должен был сперва спросить пославшего тебя, имеет ли он на это право. Однако ты этого не сделал! Знай же, что я запрещаю здесь межевать. Теперь я уйду со своим сыном Виннету и вернусь через промежуток времени, который у бледнолицых называется часом. Тогда вы дадите мне ответ. Если вы решите уйти — мы останемся братьями, если же нет — томагавк будет вырыт и начнется война. Меня зовут Инчу-Чуна, я — вождь всех апачей. Я все сказал. Хоуг!

«Хоуг» означает по-индейски «аминь», «да будет так» и скрепляет сказанное. Инчу-Чуна встал, Виннету последовал его примеру. Они медленно удалились, спускаясь в долину, и скоро скрылись за поворотом. Клеки-Петра также поднялся и побрел было за ними. Я поспешно догнал его и спросил:

— Сэр, нельзя ли мне пойти с вами? Делаю это только потому, что чрезвычайно заинтересован Инчу-Чуной и, конечно, Виннету.

— Пройдемтесь немного, сэр, — ответил он. — Я давно уже покинул белых и ничего больше не хочу знать о них, но вы мне нравитесь, и мы совершим с вами маленькую прогулку. Вы, кажется, самый разумный из этой компании. Не так ли?

— Я самый младший здесь и совсем не деловой, каковым, вероятно, никогда не буду. Это, очевидно, и придает мне такой добродушный вид.

— Вы не деловой? Но ведь каждый американец в большей или меньшей мере обладает этим качеством!

— Я не американец.

— А кто же вы, если мой вопрос не покажется вам нескромным?

— Нисколько! У меня нет никаких оснований умалчивать о своем отечестве, которое я очень трепетно люблю. Я — немец.

— Немец? — Он быстро поднял голову. — В таком случае я приветствую земляка! Это, очевидно, и притягивало меня к вам! — Он стал расспрашивать меня о моей жизни. Узнав все, что могло его интересовать, он кивнул головой и сказал: — Вы только начинаете борьбу, конца которой я достиг. Я был преподавателем одной из высших школ (где именно, не имеет значения). Пришла революция. Я открыто выступил вождем недовольных; они буквально ловили каждое мое слово — этот дурманящий яд я принимал в то время за целебное лекарство. Они сбегались целыми толпами и хватались за оружие. Многие, очень многие из них погибли в борьбе! Я был их убийцей, и убийцей многих других, которые умерли потом за тюремными стенами. Меня преследовали, но мне удалось скрыться, хотя и пришлось при этом покинуть отечество. Здесь я блуждал из одного штата в другой, занимался чем попало и нигде не находил покоя. Меня страшно мучила совесть, и часто я был на волосок от самоубийства. Только после долгих сомнений нашел я облегчение и душевный покой. Я жаждал деятельности, но деятельности, как раз противоположной моему прежнему делу. Я видел краснокожих, отчаянно сопротивляющихся в сознании грядущей гибели, и убийц, безжалостно творивших расправу, и душа моя преисполнилась гнева, сострадания и жалости. Участь индейцев была решена, я не мог спасти их, но в моих силах было облегчить им предсмертные часы светом любви и примирения. Я отправился к апачам и научился приспосабливать свою деятельность к особенностям их характера. Мне удалось добиться их доверия и достичь успеха. Как бы я хотел, чтобы вы поближе узнали Виннету! Ведь он, собственно, мое творение. Этот юноша создан для великих дел. Родись он сыном европейского государя, из него вышел бы замечательный полководец и еще более замечательный миротворец! Но, будучи наследником индейского вождя, он погибнет, как погибает вся его раса. Он — мое духовное детище. Я люблю его больше самого себя и, если бы когда-нибудь на мою долю выпало счастье пасть от пули, направленной в него, с радостью принял бы эту смерть, считая ее последним искуплением моих прежних грехов!

Он с тихим бессознательным благоговением глядел на долину. Оттуда уже возвращались Инчу-Чуна и Виннету, на этот раз верхом, ведя на поводу лошадь Клеки-Петры. Мы встали, чтобы направиться к лагерю, в который прибыли одновременно со всадниками. Возле бочонка, облокотясь на него, стоял Рэтлер с огненно-красным распухшим лицом и вытаращенными на нас глазами. Этот опустившийся человек успел за короткое время нашего отсутствия проглотить столько виски, что уже не мог больше пить. В его взгляде можно было прочесть ярость дикого быка, готовящегося к нападению. Я решил тайком наблюдать за ним.

Вождь индейцев и Виннету соскочили с лошадей и приблизились к нам. Мы стояли, образуя довольно широкий круг.

— Решили ли мои бледнолицые братья: оставаться им здесь или уйти? — спросил Инчу-Чуна.

Между тем у старшего инженера мелькнула хитрая мысль, и он ответил:

— Если бы нам даже хотелось уйти, мы все же должны были бы остаться, чтобы не ослушаться данных нам приказаний. Сегодня же я пошлю гонца в Санта-Фе с запросом, после его возвращения смогу дать тебе ответ.

Это было недурно выдумано, так как мы должны были справиться с работой еще до возвращения гонца. Но вождь решительно возразил:

— Я не стану ждать так долго. Мои бледнолицые братья сейчас же должны мне сказать, что они намерены делать.

В это время к нам подошел Рэтлер с наполненной кружкой. Я подумал было, что он наметил меня, но он направился к краснокожим и сказал заплетающимся языком:

— Если индейцы выпьют со мной, мы исполним их желание и уйдем. В противном случае мы не сделаем этого. Пусть молодой индеец начнет! Вот огненная вода, Виннету!

Он подал ему кружку. Виннету отступил на шаг, сделав отстраняющий жест рукой.

— Как? Ты не хочешь пить со мной? Какое страшное оскорбление! Хорошо же! Я разолью виски по всей твоей физиономии, проклятый краснокожий! Слизывай ее, если не хочешь пить!

Прежде чем кто-либо успел помешать ему в этом, Рэтлзр швырнул кружку со всем ее содержимым в лицо молодого апача. По понятием индейцев это было смертельной обидой, и Винетту, не долго думая, нанес дерзкому такой удар кулаком в лицо, что тот грохнулся наземь. Только с большими усилиями ему удалось подняться. Я уже приготовился вмешаться, так как думал, что Рэтлер будет продолжать в том же духе, но этого не случилось. Он только угрожающе выпучил глаза на молодого апача и, пошатываясь, с проклятиями удалился к бочонку.

Виннету вытер свое лицо, на котором застыло каменное выражение, не позволяющее проникнуть в то, что происходило в его душе.

— Я спрашиваю в последний раз, — сказал вождь. — Покинут ли сегодня бледнолицые эту долину?

— Мы не имеем права сделать это, — был ответ.

— В таком случае мы покидаем ее. Между нами не может быть мира.

Я сделал попытку выступить посредником, но тщетно — трое пришельцев уже направились к лошадям. Вдруг раздался голос Рэтлера:

— Убирайтесь поскорее, краснокожие собаки! А за удар в лицо ты мне ответишь, молокосос!

В десять раз скорее, чем можно было ожидать от него в таком состоянии, Рэтлер выхватил из находившейся рядом с ним повозки ружье и прицелился в Виннету. Последний стоял без всякого прикрытия, и пуля непременно должна была попасть в него. В этот момент Клеки-Петра в ужасе закричал:

— Прочь, Виннету! Скорей с дороги!

Одновременно с этим он сделал прыжок, чтобы стать перед молодым апачем и закрыть его. Раздался выстрел. Клеки-Петра схватился рукой за грудь, пошатнулся несколько раз и затем тяжело упал на землю. Но в этот же момент повалился и Рэтлер — уже от моего удара. Чтобы предупредить выстрел, я поспешно подскочил к нему, но все же опоздал. Раздались крики ужаса, одни апачи не проронили ни звука. Они тотчас опустились перед пожертвовавшим собой другом на колени и молча искали рану. Она оказалась возле самого сердца, и из нее ручьями струилась кровь. Я подошел к ним. Глаза Клеки-Петры были закрыты. Лицо его сразу побледнело и осунулось.

— Возьми его голову к себе на колени, — сказал я Виннету. — Ему будет легче умирать, если, открыв глаза, он увидит тебя.

Молодой индеец молча исполнил мою просьбу. Ни один мускул не дрогнул на его лице, но он не спускал глаз с умирающего. Наконец раненый медленно поднял веки. Он увидел склоненного над ним Виннету, блаженная улыбка промелькнула на его осунувшемся лице, и он прошептал:

— Виннету, Виннету, о, сын мой Виннету!

Затем его угасающей взор стал искать кого-то. Он остановился на мне, и Клеки-Петра с усилием произнес по-немецки:

— Останьтесь при нем, чтобы… чтобы… продолжать мое дело…

Он умоляюще поднял руку, я пожал ее и ответил:

— Я исполню это. Будьте уверены, исполню!

Тут лицо его изменилось. Из раны вновь заструилась кровь, и голова раненого откинулась назад. Клеки-Петра тихо скончался.

Виннету опустил голову умершего на траву, медленно поднялся и вопросительно посмотрел на отца.

— Вон лежит убийца, я сшиб его наземь, — сказал я. — Поступайте с ним по своему усмотрению!

— Огненная вода! — таков был краткий, но суровый и презрительный ответ вождя.

— Я хочу быть вашим другом и братом; я отправляюсь с вами! — сорвалось у меня с языка.

На это он плюнул мне в лицо и сказал:

— Паршивый пес! Продажная душа, ворующая чужую землю за деньги! Смердящий волк! Посмей только следовать за нами, и я сотру тебя в порошок!

Если бы это сказал кто-либо другой, я ответил бы ему ударом кулака. Почему я тогда не сделал этого?

Быть может, я сознавал, что заслужил такое наказание, вторгнувшись в чужие владения. Вернее всего, я инстинктивно снес оскорбление, но все же не мог повторить своего предложения, несмотря на обещание, данное умершему.

Белые молча обступили апачей, выжидая, что же они наконец станут делать. Но краснокожие не удостоили нас больше ни единым взглядом. Они подняли покойника на лошадь и крепко привязали его к седлу; затем они уселись на своих скакунов, поправили съехавшее было тело Клеки-Петры и медленно двинулись вперед, поддерживая его с обеих сторон. Ни одной угрозы, ни одного слова мести не было сказано ими; они даже не посмотрели в нашу сторону. Но это было хуже, гораздо хуже, чем если бы они громогласно поклялись отомстить нам самым жестоким образом.

— Это было ужасно, и может стать еще ужаснее! — сказал мне Сэм Хоукенс. — Вот лежит негодяй, все еще не пришедший в себя после вашего удара и от спирта. Что нам делать с ним?

Я ничего не ответил, оседлал своего чалого и ускакал в прерию. Мне необходимо было остаться наедине с собой, чтобы как-нибудь забыть эти кошмарные полчаса. Было уже поздно, когда, усталый и разбитый, я вернулся в наш лагерь.

Глава третья ВИННЕТУ В ОКОВАХ

За время моего отсутствия лагерь был передвинут ближе к тому месту, где я убил медведя. Гризли оказался таким тяжелым, что лишь с большими усилиями десятку дюжих вестменов удалось перетащить его через кустарник к разведенному в долине костру.

Несмотря на то, что было уже довольно поздно, в лагере еще никто не ложился. Один только Рэтлер выспался с похмелья. Он был перенесен сюда товарищами, которые бросили его, как чурбан, на траву. Сэм уже успел снять с медведя шкуру, но мяса пока что не трогал. Едва только я соскочил с лошади и подошел к костру, он обратился ко мне:

— Где это вы пропадали, сэр? Мы с нетерпением поджидали вас, так как нам очень хотелось полакомиться медвежатиной, но мы не решились резать мишку без вас. Все же за это время я успел снять с него фрак! Портной так хорошо сшил его по фигуре, что на нем не оказалось ни малейшей складочки! Хи-хи-хи! Надеюсь, вы не в претензии, что я это сделал? А теперь скажите, как распределить мясо? Не мешало бы зажарить кусочек, прежде чем отправиться спать?

— Делите по собственному усмотрению, — ответил я. — Мясо принадлежит всем.

— Отлично! В таком случае я вам кое-что скажу. Самое вкусное — это лапы. На свете нет ничего вкуснее медвежьих лап! Но для этого они должны как следует полежать, пока не приобретут определенного душка… А если в них к тому же заведутся черви, то это сущее объедение! Однако мы не сможем так долго ждать, так как я опасаюсь, что сюда явятся апачи и испортят нам аппетит. Поэтому следовало бы своевременно, лучше всего сегодня же, полакомиться, пока нас самих не прикончили индейцы. Имеете ли вы что-нибудь против этого?

— О нет!

— Тогда приступим к этому славному делу! Ведь на отсутствие аппетита сейчас, пожалуй, никто не сможет пожаловаться, если не ошибаюсь…

Он поделил лапы таким образом, что на долю каждого из нас пришлось по куску. Получив лучшую часть передней лапы, я завернул ее и отложил в сторону, в то время как другие поспешили зажарить свои порции. В тот вечер, как это ни странно, я был очень голоден и вместе с тем лишен всякого аппетита. После долгой утомительной поездки я чувствовал потребность в принятии пищи, но не мог есть. Перед моими глазами все еще стояла ужасная картина убийства. Я видел себя сидящим рядом с Клеки-Петрой; я слышал его признания, которые теперь представлялись мне как бы его последней исповедью, и я все время думал о сказанных им напоследок словах, в которых сквозило предчувствие близкой смерти.

Лишь то обстоятельство, что Клеки-Петра умер на руках Виннету, притом от предназначенной его любимцу пули, могло до известной степени примирить меня с кровавым происшествием. Ну, а его просьба не покидать Виннету и закончить начатое дело? Почему он обратился с ней именно ко мне? И почему я так быстро дал согласие умирающему? Из сострадания? Да, очевидно. Но была еще и другая причина, в которой я почти не отдавал себе отчета: Виннету произвел на меня глубокое впечатление, какого я в отношении к другим никогда еще не испытывал. Он был одних со мной лет, но насколько превосходил меня во всем! Это я почувствовал с первого же взгляда. Меня очаровала серьезная и гордая ясность его бархатистых глаз, спокойная уверенность его движений и манера держаться, а также выражение глубоко скрытой скорби, которое я уловил на его юном и прекрасном лице. Сколько уважения внушало поведение Виннету и его отца! Другие на их месте, будь то белые или краснокожие, набросились бы на убийцу и жестоко расправились бы с ним. А эти апачи не удостоили его ни единым взглядом, ни одним движением мускула не выдали происходящего в их душе! Какие жалкие люди мы были по сравнению с ними! С такими мыслями сидел я у костра, совершенно не замечая того, что окружающие за обе щеки уплетали медвежатину. Наконец Сэм вывел меня из раздумья:

— Что с вами, сэр? Разве вы не голодны?

— Я не буду есть.

— Вот как! Значит, вы упражняетесь в мышлении? Смотрите же, не приучайте себя к этому! Мне тоже досадно за случившееся, но вестмены должны привыкать к подобным происшествиям. Ведь недаром Запад называют: «dark and bloody grounds» — «мрачная и кровавая страна». Поверьте мне, земля здесь на каждом шагу пропитана кровью, и тот, чей чувствительный нос не переносит ее запаха, должен сидеть дома и пить сахарную воду. Не принимайте близко к сердцу всего случившегося! Скоро явятся сюда апачи — это тем вероятнее, что они ни одним словом не заикнулись о мести. Они обнаружили не только гордость, но и большой ум! Если бы они сразу же отплатили за убийство, то пострадал бы только один Рэтлер, но они решили отомстить всему нашему отряду, так как в него входит убийца и так как мы измеряем украденную у них землю. Поэтому они и владели так поразительно собой и уехали, не задев нас даже пальцем. Но с тем большей уверенностью можно сказать, что они еще вернутся, чтобы сделать нас пленниками. Если им это удастся, то нам следует готовиться к мучительной смерти!

— И все это из-за какого-то несчастного пьяницы! Уж, наверное, их не мало придет сюда!

— Разумеется! Весь вопрос в том, когда они придут. Мы, правда, успели бы еще скрыться до их появления, но тогда пришлось бы оставить работу незаконченной!

— Этого нужно во что бы то ни стало избежать!

— Когда же вы надеетесь справиться, со своим заданием, если будете работать вовсю?

— Через пять дней.

— Насколько я знаю, вблизи нас не имеется ни одной стоянки апачей. По-моему, ближайших мескалеров следует искать на расстоянии, по крайней мере, трех дней пути отсюда. Если не ошибаюсь, Инчу-Чуна и Виннету, так как им приходится везти с собой покойника, доберутся до своих не раньше чем через четыре дня. Затем три дня потребуется на обратный путь. Итого семь дней. Думаю, что вы смело можете продолжать измерения.

— А если ваши расчеты окажутся неправильными? Ведь вполне возможно, что, доставив покойника в безопасное место, апачи возвратятся и устроят нам засаду. Они могут также встретиться с соплеменниками раньше названного вами срока; весьма даже вероятно, что их друзья находятся где-нибудь поблизости отсюда. Меня бы очень удивило, если бы эти два индейца, к тому же вожди, удалились так далеко от своей стоянки, и при этом их бы никто не сопровождал! Можно, наконец, предположить, что Инчу-Чуна и Виннету принадлежат к какому-нибудь охотничьему отряду, находящемуся по соседству с нами, и от которого они почему-то отделились на короткое время. Все это следует принять в соображение, если мы хотим быть осторожны и предусмотрительны.

Сэм прищурил левый глаз, сделал удивленную гримасу и воскликнул:

— Черт возьми, какой вы умница! Нынче в самом деле цыплята учат наседку, если не ошибаюсь. Но, отдавая вам справедливость, нужно признаться, что вы доложили не такую уж глупость. Я вполне согласен с вами, что мы должны считаться со всеми упомянутыми возможностями. Поэтому нам необходимо узнать, куда направились Инчу-Чуна и Виннету. Как только наступит утро, я поскачу по их следам.

— Я поеду с тобой, — сказал Дик.

— И я тоже, — заявил Билли.

Немного подумав, Сэм ответил:

— Вы оба останетесь в лагере, и больше никаких разговоров! Здесь может понадобиться ваша помощь. Поняли?

При этом он посмотрел на друзей Рэтлера. Сэм Хоукенс был прав. В обществе этих ненадежных людей можно было ожидать всяких неприятностей с пробуждением их вожака. Поэтому было лучше, чтобы Стоун и Паркер не покидали лагерь.

— Но ты ведь не можешь ехать один, — сказал Билли.

— Если бы я захотел, то смог. Но я не хочу, — возразил Сэм. — Поэтому я выберу себе спутника.

— Кого же?

— Вот этого молодого грингорна. — При этом Сэм указал на меня.

— Нет, я его не отпущу, — возразил старший инженер.

— Почему же нет, мистер Бэнкрефт?

— Потому что он мне нужен.

— Хотел бы я знать, для чего?

— Для работы, конечно. Если мы хотим закончить ее в пять дней, то для этого нужно использовать все силы. Мне необходима помощь всех землемеров.

— Да, использовать все силы! До сих пор вы этого не делали, или, вернее, один из вас старался за всех. Пусть же хоть разок все потрудятся за одного!

— Мистер Хоукенс, вы, очевидно, захотели делать мне предписания? Чтобы впредь этого не повторялось!

— Я вообще не собираюсь их делать. Замечание не есть ведь еще предписание!

— Но это звучало так!

— Возможно. Я не протестую. Что же касается работы, то в ней не может произойти большой задержки от того, что один день ее будут продолжать вместо пяти душ четверо. Кроме того, беря с собой грингорна, получившего прозвище Разящей Руки, я преследую еще свои особые цели.

— Нельзя ли узнать: какие именно?

— Почему бы нет? Он должен научиться выслеживать индейцев. Умение находить их следы послужит ему только на пользу.

— Это мне не указ.

— Отлично знаю. Но имеется еще вторая причина. Она заключается в тех опасностях, которые могут мне встретиться на пути. Для всех нас выгодно, чтобы меня сопровождал человек большой физической силы, умеющий к тому же ловко обращаться со своим ружьецом.

— Но я, право, не усматриваю в этом никакой выгоды для нас.

— Неужели? Это удивляет меня. Ведь вы вообще довольно сметливый джентльмен! — с легкой иронией заметил Хоукенс. — Каково будет, если я наткнусь на врагов, направляющихся сюда, и они убьют меня? Никто не сможет предупредить вас об опасности, индейцы нападут на вас и перебьют всех! А если со мной отправится вот этот грингорн, сшибающий с ног своей женской ручкой любого верзилу, то, по всей вероятности, мы с уцелевшей шкурой вернемся в лагерь. Надеюсь, теперь вы понимаете меня?

— Гм… да!

— А затем, главное, он не должен здесь оставаться, чтобы завтра не произошло столкновения, которое может окончиться весьма плачевно. Вы же знаете, что Рэтлер точит на него зуб? Когда этот любитель виски проснется, весьма возможно, что он постарается как-нибудь задеть виновника своего сегодняшнего поражения. По крайней мере завтра, в первый день после убийства, мы не должны подпускать их близко друг к другу. Поэтому тот из них, кто все равно не сможет быть мне полезен, останется в лагере, а другого я возьму с собой. Имеете ли вы еще что-нибудь против моего плана?

— Нет, пусть грингорн едет с вами!

— Отлично! Следовательно, мы сговорились. — И, обратившись ко мне, он прибавил: — Вы слышали, какой тяжелый день предстоит нам завтра. Легко может случиться, что у нас не найдется ни минутки свободного времени, чтобы закусить и отдохнуть в дороге. Поэтому я спрашиваю еще раз: не съедите ли вы хоть маленький кусочек медвежатины?

— Пожалуй, в таком случае придется попробовать.

— Попробуйте, вы только попробуйте! Уж я знаю, чем это кончится! Хи-хи-хи! Стоит вам только проглотить кусочек, и вы начнете с таким аппетитом уплетать это лакомство, что от него ровно ничего не останется! Дайте-ка сюда ваше мясо, я зажарю его вам по всем правилам искусства. Ведь грингорн не может знать толк в таких вещах. Теперь хорошенько следите за мной, чтобы самому постичь эту науку! Случись мне жарить для вас такой деликатес вторично, вы ничего от него не получите, так как я сам все съем.

Добряк Сэм был прав: едва я проглотил первый кусок, как у меня сразу же разыгрался аппетит; забыв о впечатлениях, все время угнетавших меня, я ел что называется «до отказу».

— Вот видите! — рассмеялся Сэм. — Гораздо приятнее есть медведя, чем убивать его, — сегодня вы это постигли! Ну, а теперь мы отрежем кусочек на дорогу и немедленно зажарим его! Завтра мы возьмем его с собой в качестве провианта, ибо в таких разведках всегда приходится быть готовым к тому, что за неимением времени не удастся застрелить дичь, а из боязни разводить костер ее нельзя будет зажарить. А затем ложитесь и постарайтесь получше выспаться, так как мы отправимся на заре, и нам понадобятся все наши силы.

— Хорошо, я лягу спать.

Меня сразу же объял крепкий сон, и когда я под утро был разбужен Сэмом, то почувствовал себя совершенно освеженным. Паркер и Стоун давно уже проснулись, но остальные, не исключая Рэтлера, еще сладко спали. Мы съели немного мяса, запив его водой, затем напоили лошадей и, после того как Сэм дал краткие инструкции своим остающимся товарищам, отправились в путь. Солнце еще не всходило, когда началась эта опасная для нас поездка. То была моя первая разведка, и мне очень интересно было узнать, чем она кончится. Как много таких разведок предпринимал я впоследствии!

Мы взяли, конечно, то направление, в котором удалились апачи: вниз по долине, а затем за опушку леса. Следы всадников еще виднелись в траве, — даже я, грингорн, сумел их заметить. Они вели на север, между тем как апачей следовало искать к югу от нас. Вскоре мы заметили в лесу большую прогалину, возникшую, очевидно, вследствие прожорливости каких-то вредных насекомых. Следы вели вверх по прогалине, которая потом переходила в прерию, похожую на покатую зеленую крышу. Здесь все так же ясно были видны отпечатки лошадиных копыт; из этого мы заключили, что апачи объехали вокруг нас. С гребня этой «крыши» открывался необъятный вид на широкую, сплошь поросшую травой равнину, не имевшую, казалось, конца к югу. Хотя апачи скрылись почти целые сутки назад, мы отчетливо видели их следы, прямой лентой пересекавшие равнину. Сэм, до сих пор не проронивший ни звука, неодобрительно покачал головой и буркнул в бороду:

— Мне совсем не нравятся эти следы.

— А мне очень даже нравятся, — возразил я.

— Потому что вы — глупый грингорн! Вам нравятся эти следы. Охотно верю! Они так ясны, что слепой мог бы нащупать их руками. Мне же, исколесившему саванны вдоль и поперек, они кажутся подозрительными.

— А мне ничуть!

— Держите язык за зубами, уважаемый сэр! Я взял вас с собой не для того, чтобы вы своими скороспелыми суждениями утирали мне бороду! Подобные следы индейцев должны всегда наводить на размышления, особенно же в данном случае, так как апачи были враждебно к нам настроены, когда покидали лагерь. Можно предположить, что они устроили нам ловушку, так как они, разумеется, знали, что мы последуем за ними.

— В чем же заключается эта ловушка?

— Сейчас это трудно сказать.

— А где она находится?

— Конечно, там, на юге. Апачи облегчили нам задачу следовать за ними. Если бы у них не было определенного намерения, они постарались бы уничтожить следы.

— Гм… — промычал я.

— Что означает сей звук?

— Что мое мнение расходится с вашим. Я не верю ни в какие ловушки.

— Тэк-с! Почему же!

— Апачи стремятся поскорей соединиться со своими соплеменниками, чтобы повести их на нас; кроме того, не забывайте, что они в этот зной везут с собой покойника. Обе эти важные причины заставляют их торопиться к своим. Ведь труп по дороге начнет, чего доброго, разлагаться, а затем они могут запоздать со своим возвращением и потерять нас навсегда из виду! Только за недостатком времени вожди не успели уничтожить своих следов.

— Гм… — в свою очередь промычал Сэм Хоукенс.

— И даже если бы я оказался неправ, — продолжал я, — мы можем все же спокойно ехать вперед. До тех пор, пока мы находимся на этой широкой равнине, нам нечего опасаться, так как здесь любой враг заметен уже издали, и мы сможем своевременно скрыться от него.

— Гм… — покосившись на меня, еще раз промычал Сэм. — Вы говорите про труп. Разве вы думаете, что апачи в такую жару везут его с собой?

— Разумеется.

— А не закопали ли его где-нибудь по дороге?

— Нет. Покойник пользовался среди них большим уважением, и обычай требует, чтобы его похоронили со всей подобающей пышностью. Это торжество достигло бы своей высшей точки, если бы апачам удалось поймать убийцу, замучить его и похоронить вместе с жертвой. Поэтому они пока что не будут предавать покойника земле, а постараются поймать Рэтлера, а заодно и нас с вами! Насколько я их знаю, от них именно этого и следует ожидать!

— Ах вот как! Насколько вы их знаете! Значит, вы родились в стране апачей?

— Чепуха!

— Откуда же вы знаете их?

— Из книг, о которых вы ничего не желаете слышать.

— Ладно, — кивнул он головой. — Едем дальше!

Таким образом, мне так и не удалось добиться от него, согласен он со мной или нет. Однако каждый раз, когда он поворачивал ко мне голову, я замечал, что его густая борода слегка подрагивает. Я отлично знал эту примету: она указывала на то, что он с трудом переваривает нечто в своем мозгу.

Мы мчались галопом по равнине. Вернее, это были саванны, поросшие низкой травой; такие равнины нередко встречаются между областями источников Канейдиан и Рио-Пекос. Следы шли тремя параллельными линиями, как будто их кто-то провел громадным трезубцем. Из этого мы заключили, что лошади апачей, очевидно, по-прежнему бежали рядом. Всадников, должно быть, утомляло везти покойника все время в седле, и я решил, что они со временем должны были устроиться как-нибудь поудобнее.

Через полчаса езды мы увидели лес. Саванны в этом месте круто поворачивали в сторону, и лес остался по левую руку от нас. Я заметил, что деревья росли в нем так далеко друг от друга, что между ними легко могла бы проехать поодиночке целая кавалькада; но лошади апачей бежали рядом, и, следовательно, им невозможно было пробраться через лес. Ясно было, что они именно по этой причине отклонились от прямого пути. Мы поехали дальше по их следам. Впоследствии мне бы никогда не пришло в голову поступить таким образом, вместо того чтобы отправиться напрямик через лес; ведь по ту сторону леса мы должны были опять напасть на следы апачей.

Наконец прерия сузилась и перешла в продольную луговину, на которой вразброс росли отдельные кусты. Мы подъехали к месту, где апачи незадолго перед тем сделали привал. Среди кустарников здесь гордо возвышались стройные дубы и буки. Мы сперва осторожно объехали это место кругом и, только убедившись, что краснокожие покинули его, решили приблизиться. При внимательном расследовании выяснилось, что апачи слезли здесь с лошадей и, вынув из седла покойника, положили его на траву. Затем они проникли в чащу и нарезали дубовых ветвей, часть которых еще валялась на земле.

— Для чего бы могли им понадобиться эти ветки? — спросил Сэм, поглядывая на меня, как учитель на ученика.

— Они сделали из них носилки для покойника.

— Откуда вы это знаете?

— Я давно уже ожидал этого. Не шутка ведь везти покойника в седле! Поэтому я предполагал, что они на первой же стоянке постараются устроиться как-нибудь по-другому.

— Недурно рассуждаете! Впрочем, ваше предположение совпадает с моим собственным. Посмотрим.

— Я подозреваю, что вместо носилок они соорудили нечто вроде полозьев, на которые уложили труп.

— Почему вы так думаете?

— Потому что для перевозки покойника на носилках нужны были бы две лишние лошади, а у апачей их всего-то было три. Тогда как другой способ перевозки, о котором я упомянул, требует одной только лошади.

— Совершенно верно! Но в таком случае они должны были оставить чертовски крупный след, а между тем они ведь знали, как это могло быть опасно для них. Я предполагаю, что апачи были здесь вчера незадолго до вечера; в таком случае мы скоро выясним, делали они еще где-нибудь привал или же ехали всю ночь напролет.

— Следует предположить последнее, так как две важные причины заставляют их торопиться!

— Давайте-ка исследуем этот вопрос!

Мы соскочили с лошадей и медленно пошли по следам, все еще состоявшим из трех полос, хотя они были уже в другом роде, чем раньше. Средний след принадлежал копытам лошади, а боковые два — остроумному приспособлению апачей, состоявшему из двух длинных жердей, поперек которых были положены и прикреплены друг к другу ветки с привязанным к ним трупом.

— Начиная отсюда, они ехали уже не рядом, а гуськом, — заметил Сэм. — Очевидно, у них была на то особая причина, так как здесь достаточно места, чтобы ехать рядом. Последуем за ними!

Мы опять сели на коней и поскакали. По дороге я все время старался разгадать, почему апачи решили ехать друг за другом. Наконец, после долгого раздумья, мне показалось, что я был близок к истине, и я заявил:

— Сэм, напрягите ваше зрение! Скоро в следах произойдут изменения, которые индейцы хотели от нас скрыть.

— Какие такие изменения?

— Очень просто! Приспособление, устроенное апачами, не только облегчило им перевозку покойника, но и дало возможность разъехаться!

— Чего вы только не придумаете?! Разъехаться! Да это сплошной бред вашей фантазии! Уверяю вас, что им в голову не взбредет расстаться по пути.

Спорить с Сэмом мне не хотелось. Я легко мог оказаться неправым, ибо Сэм, будучи опытным скаутом, не хуже меня должен был знать апачей. Поэтому я молчал, но вместе с тем продолжал внимательно рассматривать следы.

Вскоре после нашего разговора мы подъехали к широкому и очень мелкому руслу какой-то реки. Оно было совершенно сухим, и, очевидно, вода в нем появлялась только весной, когда на горах таял снег. Дно между низкими берегами было покрыто отшлифованной галькой; в некоторых местах виднелись отдельные островки мелкого песка. Следы индейцев пересекали это русло.

В то время как мы медленно переправлялись на другой берег, я зорко разглядывал песок и гальку. Если мои догадки были правильны, то здесь было наиболее подходящее место, для того чтобы одному из апачей свернуть в сторону. Он мог отъехать по сухому руслу немного вниз, и, если лошадь его ступала не по песку, а по крупному щебню, на котором не оставалось отпечатков копыт, он мог незаметно исчезнуть. Следы же двух лошадей, продолжавших прежний путь, легко можно было принять за следы трех.

Я все время держался позади Сэма. Мы почти что уже переправились на ту сторону, как вдруг я заметил в том месте, где песок граничил с галькой, круглое углубление с вдавленными краями. Оно было величиной приблизительно с кофейную чашку. В то время у меня еще не было того опыта и проницательности, какими я обладал впоследствии. Все же я догадался, что это углубление было сделано копытом лошади, соскользнувшим с щебня в песок. Когда мы достигли противоположного берега, Хоукенс хотел было продолжать путь, но я сказал ему:

— Сэм, свернем-ка немного влево!

— Чего ради?

— Я покажу вам кое-что.

— Что такое?

— Сейчас увидите. Поедемте!

Мы поскакали вдоль берега, поросшего густой травой. Проехав около двухсот шагов, мы заметили на траве, в направлении с севера на юг, отпечатки лошадиных копыт.

— Ну, Сэм, что же это такое?! — воскликнул я, немного гордясь своей правотой.

Его плутоватое лицо пресмешно вытянулось, а маленькие глазки, казалось, окончательно затерялись в своих впадинах.

— Следы лошади! — удивленно воскликнул он.

— А откуда они здесь появились?

Он посмотрел вниз в русло и, ничего не заметив, сказал:

— Во всяком случае из этой речушки.

— Разумеется. Но кто же был всадник?

— Откуда мне это знать?

— А я знаю.

— Ну, кто же?

— Один из побывавших в лагере апачей!

Лицо его еще более вытянулось, чего я у него никогда раньше не замечал, и он воскликнул:

— Один из апачей? Не может быть!

— И все же это так! Видите, они разъехались, как я и предполагал. А теперь вернемся на прежние следы! Вот увидите, что они принадлежат только двум лошадям.

— Меня бы это очень поразило! Давайте посмотрим! Очень любопытно!

Мы вернулись к широким следам и действительно убедились в том, что там проехало только два всадника.

— Ну, что же, отправимся дальше? — спросил Сэм.

— По каким следам?

— Вот по этим.

— Они принадлежат Виннету.

— Из чего вы это заключили?

— Всадник, поехавший этой дорогой, медленно следует за другим, поскакавшим вперед, чтобы созвать воинов. Ясно, что к своему племени поспешил сам вождь, а не Виннету!

— Верно! Я согласен с вами! До вождя нам теперь нет дела. Мы поедем по следам Виннету!

— Почему именно за ним?

— Потому что я хочу узнать, сделал ли он еще один привал. Для нас это очень важно. Итак, сэр, вперед!

Мы поехали опять на юг; на этот раз путь был очень однообразный и скучный. Наконец, уже незадолго до полудня, Сэм остановил свою лошадь и сказал:

— Теперь нам пора вернуться. Виннету, оказывается, ехал всю ночь напролет. Очевидно, оба они спешили. В самом недалеком будущем мы должны ожидать нападения со стороны индейцев. Весьма возможно, что они произведут его в течение тех пяти дней, которые нам осталось работать.

— Это было бы весьма скверно.

— Разумеется! Если вы прекратите работу, и мы улепетнем от индейцев, то она останется незаконченной; если же мы останемся, то на нас нападут краснокожие, и работа опять-таки не будет сделана. Этот вопрос следует серьезно обсудить с Бэнкрефтом.

— Может быть, найдется какой-нибудь выход из этого затруднительного положения?

— Какой же именно?

— А чтобы мы могли пока что спрятаться в безопасное место, а когда апачи вернутся домой, окончить работу.

— Это, может быть, удастся устроить… Посмотрим, как к этому отнесутся остальные. Нам нужно поспешить, чтобы еще до наступления ночи попасть в лагерь.

Мы возвращались по той же самой дороге. Хотя мы и не жалели своих скакунов, мой чалый еще не чувствовал никакой усталости, и Мэри бежала так бодро и легко, как будто ее только что выпустили из конюшни. За весьма короткое время нам удалось значительно приблизиться к лагерю. Достигнув какой-то маленькой речонки, мы решили устроить возле нее привал, чтобы напоить животных и самим отдохнуть часок. Мы соскочили со своих скакунов и растянулись на мягкой траве, окруженные со всех сторон кустарником.

Успев хорошенько наговориться в пути, мы лежали, не нарушая царившего кругом молчания. Я думал о Виннету и предстоящей схватке с апачами, между тем как Сэм мирно спал. Я видел, как равномерно приподымалась и опускалась его грудь. За прошлую ночь ему не удалось хорошенько выспаться, поэтому, полагаясь на мою бдительность, он решил наверстать упущенное.

Во время этого привала мне лишний раз пришлось убедиться в том, как тонко развиты зрение и слух у животных и у людей на Западе. Мул Сэма забрался в кусты так, что его оттуда не было видно, и обгладывал листья с ветвей; он был весьма необщительным животным, избегал лошадей и предпочитал одиночество. Чалый находился недалеко от меня и щипал траву своими острыми зубами. Сэм, как я уже упомянул, спал.

Вдруг мул как-то странно и — я бы сказал — предостерегающе фыркнул. Сэм моментально проснулся и вскочил на ноги.

— Я заснул… Фырканье Мэри меня разбудило. Сюда кто-то идет: либо человек, либо зверь. Где мой мул?

— Там, в кустах. Идемте туда!

Мы пробрались в кустарник и увидели Мэри, которая осторожно выглядывала из-за ветвей. Она оживленно двигала своими длинными ушами, и ее хвост ни на минуту не оставался в покое. Увидев нас, она успокоилась: хвост и уши у нее перестали двигаться. Сэм мог быть счастлив, что вместо лошади поймал этого умного вышколенного мула.

Посмотрев сквозь кустарник, мы увидели шесть всадников, приближающихся с севера по нашим следам.

Это были краснокожие.

Находившийся впереди отряда индеец был небольшого роста, но зато крепкого, мускулистого телосложения. Он ехал с опущенной головой и, казалось, не отрывал взгляда от наших следов. На краснокожих были надеты кожаные штаны и темные шерстяные рубахи. Вооружены они были ружьями, ножами и томагавками. Их лица лоснились от жира, и поперек лица у каждого шла красная и синяя полоса.

При появлении этих всадников мной начало овладевать некоторое беспокойство. Сэм же, казалось, чувствовал себя прекрасно. Ничуть не понизив голос, он обратился ко мне:

— Какое счастливое стечение обстоятельств! Это спасет нас, сэр!

— Спасет? Каким образом? Не угодно ли вам вести себя потише? Индейцы уже близко и могут услышать нас.

— Они должны услышать! Это — киовы. Того, что едет впереди, зовут Бао, — на их языке это означает «лисица». Он очень храбрый и, главное, хитрый воин, на что и указывает его имя. А их вождя зовут Тангуа; это весьма предприимчивый индеец. Кстати, мы с ними — хорошие приятели. Их лица сегодня раскрашены по-воениому, нужно полагать, что перед нами разведчики. Однако я что-то не слышал, чтобы в данный момент была война между какими-нибудь племенами.

Племя киовов, очевидно, возникло от смешения шошонов с индейцами, живущими в пуэбло; несмотря на то, что им отведены земли на территории Индианы, многие киовы бродят отдельными отрядами по пустыням Техаса, вплоть до Нью-Мексико. Эти отряды очень хорошо приучены к верховой езде, и у них имеется много прекрасных лошадей. Так как они охотно занимаются разбоем, то между ними и колонистами пограничных зон царит постоянная вражда. В плохих отношениях они также с некоторыми племенами апачей, ибо не щадят ни имущества, ни жизни своих краснокожих братьев. Одним словом, это настоящие разбойничьи банды Дикого Запада.

Всадники были уже очень близко от нас. Каким образом они должны были нас спасти, я пока что не представлял себе. Шестеро краснокожих не могли, конечно, оказать нам значительную подмогу.

Однако вскоре я узнал, что хотел сказать Сэм. На первых же порах я радовался тому, что это были знакомые Хоукенса, и нам поэтому нечего было их бояться.

Индейцы ехали по нашим прежним следам. Вдруг они заметили встречные следы, уходившие в кустарник. Для них стало ясно, что в нем должны находиться люди. Киовы моментально поворотили лошадей и помчались обратно, чтобы удалиться на такое расстояние, куда не мог достичь ружейный выстрел. Тогда Сэм вышел из кустарника, сложил руки рупором, и по равнине гулко пронесся пронзительный клич. Очевидно, он был знаком индейцам, так как они остановили лошадей и оглянулись. Сэм крикнул вторично и замахал руками. Они узнали Сэма и галопом помчались к нам. Я стал рядом со своим спутником. Киовы так бешено неслись в нашу сторону, словно собирались нас затоптать. Мы спокойно оставались на месте. На расстоянии какого-нибудь аршина от нас они круто остановили своих лошадей и выпрыгнули из седел, предоставив скакунам полную свободу.

— Каким образом наш белый брат оказался на пути своих краснокожих друзей? — спросил Сэма их предводитель.

— Хитрая лиса Бао встретил меня потому, что он едет по моим следам, — ответил Сэм Хоукенс.

— Мы думали, что следы принадлежат краснокожим собакам, которых мы ищем, — заявил Бао на ломаном, но довольно понятном английском языке.

— О каких собаках говорит краснокожий брат мой?

— Об апачах племени мескалеров.

— Почему он называет их собаками? Разве между ними и моими братьями, отважными киовами, возник раздор?

— Между нами и этими паршивыми волками прерий вырыт томагавк.

— Ого! Меня это радует! Пусть мои братья сядут! Я сообщу им нечто важное.

Вождь испытующе посмотрел на меня и спросил:

— Я никогда еще не видел этого бледнолицего. Он еще очень молод. Принадлежит ли он к воинам белых людей? Получил ли он уже какую-нибудь кличку?

Если бы Сэм назвал мое настоящее имя, оно не произвело бы здесь никакого впечатления. Но он вспомнил прозвище, данное мне Уайтом, и ответил:

— Этот любимый друг и брат мой, недавно приехавший сюда через большую воду, — великий воин своего племени. Он никогда еще в жизни не видел ни бизонов, ни медведей и, несмотря на это, убил позавчера двух старых бизонов, чтобы спасти мне жизнь; а вчера он заколол ножом серого медведя Скалистых гор, не получив при этом даже царапинки!

— У-у!.. — воскликнули в изумлении краснокожие, а Сэм, не стесняясь преувеличивать, продолжал:

— Пущенная им пуля всегда попадает в цель, и в его руке столько силы, что одним ударом кулака он любого врага сшибает с ног. Поэтому белые люди Запада дали ему прозвище Разящая Рука.

Таким образом, без моего на то согласия, я был окрещен воинственной кличкой, которой меня постоянно величали с тех пор. Таков был тогда обычай на Западе. Там часто случалось, что лучшие друзья не знали, как по-настоящему звать друг друга.

Бао протянул мне руку и приветливо сказал:

— Если Разящая Рука позволит, мы будем его друзьями и братьями. Мы любим удальцов, которые одним ударом кулака сшибают недруга с ног! Поэтому ты всегда будешь желанным гостем наших палаток.

Другими словами это означало: нам нужны молодчики, обладающие подобной физической силой, поэтому иди к нам! Если ты будешь красть и грабить вместе с нами, тебе будет неплохо у нас. Не обращая внимания на истинный смысл сказанного, я с достоинством отвечал:

— Я люблю краснокожих. Мы с вами братья и будем защищать друг друга от всех врагов, не умеющих оказывать нам должное уважение.

По его вымазанному жиром и краской лицу скользнула благожелательная улыбка, и он заявил:

— Разящая Рука хорошо сказал. Мы выкурим с ним трубку мира.

После этого мы все уселись в кружок. Бао вытащил трубку, издававшую какой-то приторный резкий запах, и набил ее смесью, которая, как мне показалось, состояла из натертой свеклы, листьев конопли, щавеля и измельченных желудей. Затем он зажег ее, встал, затянулся дымом и сказал:

— Там, наверху, живет Добрый Дух, а на земле произрастают растения и водятся звери, предназначенные для воинов племени киовов.

Затем он опять четыре раза затянулся и, дохнув дымом на север, юг, восток и запад, продолжал:

— В этих направлениях живут краснокожие и белые люди, которые несправедливо владеют этими растениями и животными. Но мы их разыщем и отберем у них то, что принадлежит нам. Я все сказал. Хоуг!

Какая странная речь! Она была совсем в другом роде, чем те, про которые мне раньше приходилось читать и которые я слышал впоследствии. Этот краснокожий открыто заявлял, что все без исключения продукты животного и растительного царства он считает собственностью своего племени и смотрит поэтому на разбой не только как на свое право, но и как на обязанность… И мне предстояло стать другом этих людей! Однако нечего было делать: с волками жить — по-волчьи выть, говорит старая пословица.

Бао протянул свою далеко не миротворную трубку Сэму. Тот храбро затянулся ею шесть раз подряд и сказал:

— Сердца воинов знаменитого племени киовов отважны, неустрашимы и верны. Мое сердце привязано к ним, как мой мул к дереву, от которого ему не убежать. И оно останется привязанным на вечные времена… если не ошибаюсь! Я все сказал. Хоуг!

Эти слова отлично характеризовали плутоватого весельчака Сэма, умевшего в любой вещи и любых обстоятельствах находить «положительную» сторону. За свою речь он был вознагражден всеобщими, долго не смолкающими возгласами одобрения. К сожалению, он совершил затем немалое злодеяние по отношению ко мне, сунув мне в руки противную глиняную вонючку. Однако я был вынужден покориться необходимости, причем твердо решил сохранить свое достоинство и не изменять мужественно-спокойного выражения лица.

Должен сказать, что я всегда охотно курил и за всю жизнь не встречал сигары, которая оказалась бы для меня слишком крепкой. Я решался курить даже замечательный «DreimДnner tabak», обязанный этим названием своему отвратительному вкусу: дело в том, что того, кто его курит, должны держать под руки по крайней мере трое, иначе он обязательно свалится! Таким образом, я имел основание полагать, что меня не сшибет с ног и эта трубка мира! Итак, я поднялся, сделал торжественный жест рукой и осторожно затянулся. Да, я был прав: все выше названные составные части — свекла, конопля, щавель и желуди — имелись в трубке налицо, однако пятого, главного элемента, я еще не упомянул: то был, очевидно, кусок войлочной подошвы, придававшей куреву очень своеобразный вкус и запах.

Это был мой первый «священный обряд» у индейцев; курение трубки мира считается у них большим торжеством, имеющим обычно серьезные основания и влекущим за собой не менее серьезные последствия. В дальнейшем мне часто приходилось курить трубку мира, и я всегда достаточно отчетливо сознавал всю важность этой церемонии. Но в тот раз я сразу почувствовал отвращение. Кроме того, вся процедура казалась мне смешной, когда Сэм заговорил о своем сердце, привязанном «словно мул к дереву».

Наконец все формальности были выполнены, и краснокожие пришли в прекрасное расположение духа. Тогда Сэм обратился к ним со следующими словами:

— Мои братья сказали, что между ними и апачами вырыт томагавк. Я ничего об этом не знаю. С каких пор он не покоится больше в земле?

— С тех пор прошло время, которое бледнолицые называют двумя неделями. Мой брат Сэм находился где-нибудь в отдаленном месте и поэтому не мог узнать об этом.

— Это действительно так. Но племена жили ведь в мире! Какая же причина заставила моего брата взяться за оружие?

— Эти собаки апачи убили четырех наших воинов.

— Где?

— У Рио-Пекос.

— Но там ведь нет ваших шалашей?

— Зато имеются шалаши мескалеров.

— А чего ваши воины требовали от них?

Индеец отвечал без малейшего колебания:

— Несколько наших воинов отправились к апачам, чтобы украсть у них лошадей. Но эти смердящие псы хорошо стерегли их; они стойко защищались и убили при этом четырех отважных киовов. Поэтому и был вырыт между нами томагавк.

Итак, киовы собирались украсть у апачей лошадей, но те их накрыли и прогнали ни с чем. В том, что некоторым из них пришлось поплатиться жизнью, они сами были виноваты, ибо апачи только защищали свою собственность, и право было на их стороне. Однако киовы поклялись отомстить апачам за свою неудачу.

Вот как обстояло дело между этими двумя племенами! Я хотел было честно заявить это стоявшим передо мной мошенникам, но Сэм предостерег меня движением руки и продолжал расспросы:

— Знают ли апачи, что ваши воины выступили против них?

— Неужели бледнолицый брат думает, что мы скажем им это? Мы нападем на них внезапно, перебьем всех, кого только удастся, а нужные нам вещи заберем с собой.

О, это было ужасно! Я не мог сдержаться и спросил:

— Зачем понадобились моим храбрым братьям лошади апачей? Я слышал, что у богатого племени киовов гораздо больше лошадей, чем нужно его воинам?

Бао с усмешкой посмотрел мне в лицо и сказал:

— Молодой брат мой Разящая Рука приехал через большую воду и поэтому еще не знает, как живут и думают люди по эту сторону воды. Да, у нас много лошадей, но к нам пришли белые люди и захотели купить у нас лошадей, без которых мы не могли бы обойтись. Они рассказали нам о больших табунах у апачей и обещали дать за каждую их лошадь столько же товаров и водки, сколько стоит лошадь киовов. Тогда наши воины и отправились за лошадьми апачей.

Итак, кого же следовало винить в смерти погибших и в предстоящем кровопролитии? Белых барышников, обещавших заплатить за лошадей водкой и этим толкнувших племя киовов на конокрадство! Я хотел уже было дать волю накипевшим во мне чувствам, но Сэм сделал мне энергичный знак, чтобы я молчал, и осведомился:

— Мой брат Бао отправился на разведку?

— Да.

— Когда остальные воины последуют за ним?

— Они едут за нами на расстоянии одного дня пути.

— Кто ими предводительствует?

— Сам отважный вождь Тангуа.

— Сколько у него воинов?

— Два раза по сто.

— И вы надеетесь, что застанете апачей врасплох?

— Мы нападем на них, подобно орлам, бросающимся на зазевавшихся ворон.

— Мой брат ошибается. Апачи знают, что киовы хотят напасть на них!

Бао недоверчиво покачал головой и ответил:

— Им неоткуда это узнать! Разве уши их достигают шалашей киовов?

— Да, достигают.

— Я не понимаю моего брата Сэма. Пусть он объяснит, что значат его слова!

— У апачей есть уши, которые могут ходить и даже ездить верхом. Мы вчера видели пару таких ушей, которые побывали у палаток киовов и там подслушивали.

— У! У! Пара ушей? Значит, разведчики?

— Да.

— Тогда я должен сейчас же возвратиться к вождю. Мы взяли с собой только двести воинов и нам не нужно было больше, если бы апачи ничего не подозревали. Но раз апачи знают наши планы, нам нужно гораздо больше воинов!

— Мои краснокожие братья рассудили недостаточно зрело! Инчу-Чуна, вождь всех апачей, — очень умный воин. Когда он увидел, что его люди убили четырех из племени киовов, он сам себе сказал, что киовы отомстят за смерть своих соплеменников, и отправился подглядывать за вами.

— У! У! Он сам?

— Да. Он и его сын Виннету!

— У! И этот еще! Если бы мы это знали, то поймали бы этих собак! Они соберут теперь целую кучу воинов, чтобы встретить нас. Я должен все это сказать вождю, ему следует остановиться и послать за другими воинами. Поедут ли со мной Сэм и Разящая Рука?

— Да.

— Пусть они тогда скорее сядут на лошадей!

— Не нужно спешить! Мне необходимо еще переговорить с тобой.

— Ты можешь все сказать по дороге.

— Нет. Я поеду с тобой, но не к Тангуа, вождю киовов, нет, ты проводишь нас к нашему лагерю!

— Брат мой Сэм ошибается.

— Нисколько! Слушай, что я тебе скажу! Хотите ли вы поймать живьем Инчу-Чуну, вождя апачей?

— У! — воскликнул Бао, точно наэлектризованный, а его спутники навострили уши.

— А заодно и его сына Виннету?

— У! У! Разве это возможно?

— Очень даже легко!

— Я хорошо знаю брата моего Сэма, а не то я подумал бы, что его язык говорит шутки, которые мне не подобает слушать.

— Как бы не так! Я говорю вполне серьезно. Вы можете живьем захватить вождя и сына.

— Когда?

— Я думал сначала, что через пять, шесть, в крайнем случае семь дней, но теперь я знаю, что это может случиться гораздо раньше.

— Где?

— Возле нашего лагеря.

— Я не знаю, где он находится.

— Вы скоро это узнаете, так как охотно поедете с нами после того, что я вам сейчас расскажу.

Сэм рассказал им о нашем отряде, о его целях, против которых киовы не стали возражать, и наконец о нашей встрече с апачами. Затем он прибавил:

— Меня очень удивило, что вожди были без спутников, и я решил, что они явились в эти места на охоту и только на короткое время отделились от своих воинов. Теперь же я отлично знаю, в чем дело. Оба апача побывали в ваших краях на разведке. И если, будучи главарями апачей, они сами отправились к вам, то это значит, что они считают свою разведку очень важным делом. Теперь они вернулись к своим. Виннету задержался в пути из-за покойника, а Инчу-Чуна поспешил вперед и, конечно, не пожалеет до смерти загнать лошадь, чтобы только поскорее собрать своих воинов.

— Поэтому я и должен столь же скоро известить об этом своего вождя!

— Пусть мой брат вооружится терпением и даст мне высказаться! Апачи жаждут сейчас двойной мести: во-первых, они хотят отомстить вам; во-вторых, требует отмщения убийство их белого друга, Клеки-Петры. Они вышлют большое войско против вас, а к нашему лагерю направят отряд поменьше, в котором будут находиться вождь со своим сыном. Когда маленькому отряду удастся расправиться с нами, он примкнет к остальным воинам. Я покажу тебе наш лагерь, чтобы ты смог потом найти его, а затем ты поедешь к своему вождю и сообщишь ему все, что я рассказал тебе. Затем с вашими двумястами воинами вы приедете к нам, чтобы подстеречь Инчу-Чуну с его маленьким отрядом и захватить его в плен. Вас будет двести человек, а у него будет с собой не больше пятидесяти. Нас в лагере двадцать белых, и мы все, конечно, поможем вам. Таким образом, победа над апачами окажется не сложнее детской игры. И если оба вождя попадут вам в руки, вы сможете требовать от племени, чего только захотите. Понимает ли меня брат мой?

— Да. План моего брата Сэма очень хорош! Когда вождь киовов узнает его, он очень обрадуется, и мы поступим так, как брат мой советует нам.

— В таком случае мы должны немедленно отправиться в путь, чтобы еще до наступления ночи прибыть в лагерь!

Мы сели на лошадей, успевших за это время отдохнуть, и галопом помчались на север. На этот раз мы не придерживались слишком точно следов и, чтобы не терять времени, скакали напрямик.

Должен признаться, что я вовсе не был доволен поведением Сэма, — я даже был зол на него. Виннету, этого благородного юношу, вместе с его отцом и отрядом из пятидесяти воинов они хотели заманить в ловушку! Если бы киовам это удалось, то оба вождя апачей вместе со своими людьми должны были погибнуть. Как мог Хоукенс предложить подобную сделку! Он знал ведь, какую симпатию я чувствовал к Виннету: я говорил ему об этом. К тому же и сам он был расположен к молодому вождю апачей.

Все мои попытки отъехать с ним в сторону, хотя бы на короткое время, не увенчались успехом. Я хотел отговорить его от ненравившегося мне плана и взамен предложить другой; однако Сэм, казалось, подозревал это и держался все время около предводителя разведки. Наконец мы прибыли в лагерь. Здесь я соскочил с лошади, снял с нее седло и, очень недовольный оборотом дела, растянулся на траве. Появление вместе с нами индейцев произвело было в лагере большой переполох. Какова же была всеобщая радость, когда выяснилось, что киовы приехали к нам в качестве союзников и что нам теперь нечего опасаться апачей! Окруженные двумя сотнями киовов, защищавших нас, мы могли спокойно продолжать работу в полной уверенности, что ожидавшееся нападение ничем нам не повредит.

После того как киовам было оказано любезное гостеприимство, причем их хорошенько угостили медвежатиной, они собрались в обратный путь. Краснокожие решили всю ночь провести в дороге, чтобы возможно скорее доставить сообщенное им известие своему вождю. Едва они покинули лагерь, как Сэм подошел ко мне, лег рядом на траву и сказал свойственным ему покровительственным тоном:

— У вас, сэр, очень недовольное лицо сегодня! Причина кроется, вероятно, в расстройстве пищеварения или душевного состояния, хи-хи-хи! Думаю, что последнее более правдоподобно. Не так ли?

— Разумеется! — ответил я не особенно-то любезным тоном.

— В таком случае облегчите ваше сердце и скажите, что с вами! Я вас вылечу!

— Мне хотелось бы, Сэм, чтобы это было так! Однако я очень сомневаюсь в этом.

— И все же я могу вас вылечить. Вы должны только вполне положиться на меня!

— Тогда скажите, Сэм, как понравился вам Виннету?

— Весьма! Вам ведь тоже!

— И в то же время вы хотите погубить его! Как это вяжется одно с другим?

— Погубить? Это и в голову не приходило сыну отца моего!

— Но ведь Виннету будет схвачен!

— Разумеется!

— И это будет его погибелью!

— Не беспокойтесь, сэр! Виннету настолько мне по душе, что я охотно рискнул бы собственной жизнью для его спасения, если бы ему грозила какая-нибудь опасность.

— Но зачем же в таком случае вы хотите заманить его в ловушку?

— Чтобы спасти нас всех от него и его апачей.

— А затем?

— Затем? Гм… Вы, очевидно, собираетесь принять участие в его судьбе?

— Не только собираюсь, но и на самом деле это сделаю! Если его схватят, я освобожу его. А если на него поднимут руку, я стану на его сторону и буду сражаться за него. Прямо и откровенно заявляю вам это!

— Вот как? Неужели вы так поступите?

— Да, разумеется! Я это обещал умирающему, и так как я никогда не нарушаю даже простого обещания, то такой обет будет для меня свят, как присяга!

— Очень, очень рад! Мы с вами, значит, одного мнения.

— Скажите, однако, — в нетерпении торопил я его, — как можно согласовать ваши добрые речи с вашими злыми намерениями?

— Вы желали бы это узнать? Да, старик Сэм отлично заметил, что вам хотелось поговорить с ним по дороге. Но этого нельзя было допустить, иначе мог бы рухнуть весь мой блестящий план! На самом деле я часто думаю совсем по-другому, чем это кажется со стороны; но я не хочу раскрывать свои карты, хи-хи-хи! Вам я могу это сказать, ибо вы мне поможете, так же, как Стоун и Паркер, если ни ошибаюсь… Итак, насколько я могу судить, Инчу-Чуна не только отправился с Виннету на разведку, но и успел уже перед тем собрать своих воинов и приказал им выступить в поход. За это время апачи, наверное, далеко продвинулись вперед, и так как Инчу-Чуна будет без отдыха ехать всю ночь, то уже завтра до полудня он должен встретиться с выступившим отрядом; в противном случае он не стал бы так утомлять свою лошадь. Послезавтра вечером мы уже можем ожидать их здесь. Теперь вы видите, какая нам грозит опасность и как она близка! Поэтому мы очень хорошо поступили, что поехали по следам Виннету. Я ни в коем случае не ожидал столь скорого их возвращения. Счастье, что мы встретили киовов и все от них узнали! Завтра они явятся сюда со своими двумястами воинами…

— Я предупрежу Виннету о киовах, — перебил я его.

— Ради Бога, не делайте этого! — воскликнул он. — Нам бы это только повредило, так как апачам удалось бы улизнуть, и мы бы не избавились от них, несмотря на помощь киовов. Нет, они должны попасть в плен и увидеть смерть лицом к лицу. Если мы их тогда тайком освободим, они будут нам благодарны и навсегда откажутся от мести. Единственно только они потребуют, может быть, выдачи Рэтлера, и я, право, не отказал бы им в этом! Ну, что вы на все это скажете, разгневанный джентльмен?

Я протянул ему руку и ответил:

— Вы меня вполне успокоили, дорогой Сэм! Это вы отлично придумали!

— Не правда ли? У Сэма Хоукенса оказываются иногда и хорошие качества, хи-хи-хи! Итак, вы по-прежнему хорошо ко мне относитесь?

— Да, мой старый Сэм!

— В таком случае отправляйтесь на боковую и постарайтесь заснуть! Завтра нам предстоит много дела. Я же еще должен предупредить о своем плане Стоуна и Паркера.

Ну, разве он не был удивительным добряком, — мой милый, старый Сэм? Между прочим, если я говорю «старый», то это не следует понимать буквально. Сэму Хоукенсу было немногим более сорока; однако густая борода, покрывавшая почти все его лицо, ужасный нос, выделявшийся, словно башня, среди этой растительности, наконец кожаная куртка, словно сколоченная из дубовых досок, — все это делало его гораздо старше, чем он был на самом деле.

После того как Сэм удалился, я попробовал заснуть, но мне это долго не удавалось. Все мои товарищи по лагерю были очень рады предстоявшему приезду киовов и так громогласно рассуждали об этом, что требовалось большое искусство, чтобы заснуть под этот шум. Не давали мне покоя и собственные мысли. Сэм с такой уверенностью говорил о своем плане, как будто всякая неудача в его выполнении безусловно исключалась! Я не мог согласиться с такой точкой зрения. Мы решили освободить Инчу-Чуну и Виннету; однако о других апачах, которые будут взяты в плен, не было и речи. Неужели они останутся в плену у киовов, между тем как их вожди получат свободу? Это казалось мне явной несправедливостью. Освободить же всех апачей мы вчетвером не могли бы, тем более что пришлось бы делать это в величайшей тайне, чтобы на нас не пало ни малейшего подозрения. Кроме того, возникал вопрос: каким образом удастся киовам захватить апачей в плен? Это возможно во время сражения, но в таком случае следует предположить, что как раз Инчу-Чуна и Виннету будут защищаться наиболее храбро и более остальных подвергнут себя смертельной опасности. Каким же образом предотвратить все это? Ведь если апачи не сдадутся, то киовы могут перебить их всех без исключения. Однако такого исхода нельзя было ни в коем случае допустить!

Я долго думал обо все этом, но не мог прийти ни к какому решению. Только надежда на то, что хитрый Сэм найдет спасительный выход, немного утешала меня. Как бы то ни было, я твердо решил стать на защиту обоих вождей, даже жертвуя собой, если бы это оказалось нужным. Наконец я заснул.

На следующее утро я с удвоенным рвением взялся за работу, чтобы наверстать упущенное за прошедший день. Так как каждый из нас старался работать изо всех сил, то мы гораздо скорее подвигались вперед, чем обычно. Рэтлер явно избегал нас; он слонялся без дела по лагерю. Между тем его вестмены относились к нему, как и раньше, по-приятельски, как будто за последние дни ничего не произошло. Это привело меня к убеждению, что нам нечего рассчитывать на их помощь в случае нового столкновения с Рэтлером. К вечеру выяснилось, что мы измерили почти вдвое большее расстояние, чем обычно за это время, несмотря на то, что местность представляла для работы значительные затруднения. Неудивительно поэтому, что все чувствовали сильную усталость и сразу же после ужина легли спать. Лагерь наш, конечно, уже был перенесен в другое место, что всегда делалось в связи с продвижением работ.

На следующий день мы продолжали производить измерения с тем же усердием, но в полдень произошла крупная задержка в работе: к нам пожаловали киовы. Их разведчики легко нашли нас по следам, предварительно побывав на нашей предыдущей стоянке.

У индейцев был весьма воинственный вид: они ехали на превосходных лошадях и все без исключения были вооружены ружьями, ножами и томагавками. Я насчитал их более двухсот. Их предводитель выделялся своим внушительным ростом; у него были строгие черты лица и глаза хищника, в которых читалось необузданное желание грабить и насильничать.

Его звали Тангуа, что дословно означает «вождь». Из этого можно заключить, что как вождю ему нечего было бояться соперников. Увидев его лицо и глаза, я испугался за Инчу-Чуну и Виннету: что, если они действительно попадут ему в лапы?

Несмотря на то, что Тангуа явился в качестве нашего друга и союзника, он отнесся к нам далеко не приветливо. Вместе с Бао он стоял во главе всей банды краснокожих; подъехав к нам, он не соизволил слезть с лошади, чтобы поздороваться с нами, а сделал лишь повелительный жест рукой, после чего его люди немедленно окружили нас. Затем он направился к нашей повозке и принялся шарить в ней без всякого стеснения.

Мы приблизились, держа наготове винтовки. Я чувствовал себя при этом крайне неловко. Сэм же обратился к нему с угрозой в голосе:

— Разве славный вождь киовов желает отправиться в страну вечной охоты?

Нагнувшись было над повозкой, предводитель киовов выпрямился, обернулся к нам и грубо ответил:

— Зачем бледнолицый брат мой пристает ко мне с таким глупым вопросом? Пока Тангуа найдет дорогу в страну вечной охоты и сделается там великим вождем, пройдет еще немало времени!

— Это время будет, пожалуй, длиться не более одной минуты!

— Почему?

— Слезай-ка с воза, и я скажу тебе! Эй, поворачивайся живее!

— Я останусь здесь!

— Отлично. В таком случае взлетай на воздух!

После этих слов Сэм повернулся и сделал вид, что хочет уйти. Заметив это, вождь быстро спрыгнул с воза, схватил Сэма за руку и воскликнул:

— Взлететь на воздух? Что означают твои слова?

— Я хотел предостеречь тебя.

— От чего?

— От смерти, которая постигла бы тебя, если бы ты остался еще на несколько мгновений на возу!

— У! У! Разве на возу находится смерть?

— Да.

— Где? Покажи мне ее!

— Потом как-нибудь! Разве твоя разведка не донесла тебе, зачем мы явились сюда?

— Да, я узнал, что вы собираетесь строить дорогу для огненного коня бледнолицых!

— Совершенно верно! Эта дорога пройдет через реки и пропасти, а также через скалы, которые мы будем взрывать. Думаю, что все это ты знаешь.

— Да, мне это известно! Но что в этом общего со смертью, которая якобы угрожала мне?

— Очень много! Гораздо больше, чем ты подозреваешь! Ты, должно быть, слышал, чем мы взрываем скалы, стоящие на пути железного коня? Не думаешь же ты, что мы делаем это ружейным порохом?

— Нет! Бледнолицые сделали другое изобретение, посредством которого они могут взрывать целые горы.

— Совершенно правильно! И вот это самое изобретение лежит в нашей повозке. Правда, оно хорошо запаковано, но если до этого пакета кто-нибудь дотронется, не зная, как обращаться с ним, то он погибнет, так как пакет моментально взорвется и разнесет его на мелкие куски.

— У! У! — воскликнул Тангуа, явно струсив. — Неужели я был так близко от этого пакета?

— Так близко, что если бы ты вовремя не соскочил с воза, то находился бы в стране вечной охоты! Но в каком виде ты бы явился туда? Без скальпа и лечебных трав! От тебя остались бы только маленькие кусочки мяса и костей. Как бы ты смог сделаться там великим вождем и править страной? Ведь твои бренные останки были бы втоптаны в землю духами-лошадьми той страны.

Дело в том, что всякого индейца, попадающего в страну вечной охоты без скальпа и лечебных трав, умершие герои встречают с презрением, и он не смеет попадаться им на глаза. Таково представление краснокожих о загробной жизни.

Какое несчастье попасть туда с разорванным в клочки телом!.. Вождь племени киовов так испугался этой перспективы, что у него не осталось ни одной кровинки в лице, и он воскликнул:

— Как хорошо, что ты вовремя предупредил меня! Но зачем вы храните это изобретение в повозке, где у вас так много разных полезных вещей?

— Не класть же нам эти важные пакеты на землю, где при малейшем толчке они могут натворить беды? Ведь я сказал тебе, что они и так достаточно опасны! Если такой пакет взорвется, то все, что находится вблизи него, взлетит на воздух!

— Неужели и люди!

— Да, конечно! И люди, и животные — на расстоянии, равном десять раз по сто взятой длине лошади!

— В таком случае я должен предупредить своих воинов, чтобы они не приближались к опасному возу.

— Непременно сделай это! Очень прошу тебя об этом, иначе мы все можем погибнуть из-за неосторожности одного из твоих воинов. Видишь, как я забочусь о вас! И все потому, что я считаю киовов нашими друзьями. Впрочем, я кажется, ошибся. Ведь друзья при встрече приветствуют друг друга и затем выкуривают совместно трубку мира. А ты как будто не собираешься этого делать!

— Но ты ведь курил уже трубку мира с моим разведчиком Бао?

— Только я и вот этот белый воин, стоящий рядом со мной. Если ты не поздороваешься с остальными, то я должен буду заключить, что ваше дружелюбие неискренно.

Тангуа уставился в землю и, придумав отговорку, ответил:

— Мы сейчас находимся в походе, и потому у нас нет с собой кинникинника для трубки мира.

— Язык вождя киовов говорит не то, что думает его сердце. На его поясе я вижу мешочек с киниикинником. Но он нам не нужен, так как у нас достаточно своего табаку. К тому же вовсе не обязательно, чтобы все принимали участие в курении. Ты будешь курить за себя и своих воинов, а я — за себя и присутствующих здесь белых. Тогда дружеский союз, заключенный нами, будет иметь силу для всех находящихся в лагере.

— Зачем же нам курить с тобой, раз мы уже и так братья! Ведь Сэм Хоукенс может предположить, что мы с ним курили трубку мира за всех.

— Как хочешь! Но тогда мы, белые, поступим по своему собственному усмотрению, и тебе не удастся победить апачей.

— Не собираешься ли ты их предупредить? — спросил Тангуа, грозно сверкнув глазами.

— Нет, этого я не сделаю, потому что они наши враги и хотят нас убить. Но я не скажу тебе, каким образом ты смог бы поймать их!

— Для этого ты мне вовсе не нужен. Я сам сумею сделать это.

— Ого! Разве ты знаешь, когда и откуда они придут и где их можно застигнуть врасплох?

— Я могу все это узнать, если вышлю им навстречу своих лазутчиков.

— Ты этого не сделаешь, так как знаешь, что апачи заметят следы твоих разведчиков и приготовяться. к сражению. Они будут делать каждый шаг с величайшей осторожностью, и неизвестно еще, удастся ли тебе захватить их в свои руки! А по тому плану, который я хотел предложить, вы могли бы неожиданно их окружить и захватить в плен, если не ошибаюсь…

Я заметил, что этот разговор не преминул оказать свое действие. После короткого раздумья Тангуа заявил:

— Я поговорю со своими воинами.

С этими словами он направился к Бао, пригласил жестом еще нескольких краснокожих, и мы увидели, что они начали совещаться.

— Отправившись на совет со своими воинами, Тангуа, в сущности, признал, что замышлял нечто недоброе против нас, — сказал Сэм.

— Это подло с его стороны! Ведь вы же его друг и ничего дурного ему не сделали, — ответил я.

— Друг? Что вы называете другом у киовов? Это ведь настоящие мошенники, которые живут грабежом! Их другом считаешься до тех пор, пока есть что взять с тебя. Здесь же у нас имеется целый воз съестных припасов и всевозможных других, ценных с точки зрения индейцев, вещей. Об этом разведчики сообщили своему предводителю, и с этого же момента у них было решено разграбить наш лагерь.

— А что же будет теперь?

— Теперь? Гм… я думаю, нам нечего больше опасаться!

— Я был бы очень рад, если бы вы оказались правы!

— По всей вероятности, так оно и будет! Я знаю этих людей! Мне пришла в голову счастливая мысль уверить этого разбойника, что у нас имеется чуть ли не «адская машина» на возу, хи-хи-хи! А ведь все, что там находилось, он считал уже верной своей добычей: недаром первым делом полез на воз! Надеюсь, что его испуг и в дальнейшем принесет нам известную пользу! На всякий случай я суну себе в карман коробку из-под сардин и намекну им, что она содержит взрывчатое вещество. У вас ведь тоже имеется такая коробка с вашим дневником. Имейте это в виду!

— Прекрасно! Надеюсь, это окажет ожидаемое действие. А что вы думаете относительно трубки мира?

— Сначала у них определенно было решение не курить ее, но теперь, мне кажется, банда одумалась. Мой аргумент уже убедил вождя, то же самое произойдет и с остальными киовами. Но, несмотря на это, мы все же не должны им доверять.

— Теперь вы видите, Сэм, что позавчера я был до некоторой степени прав. Вы хотели осуществить свой план с помощью киовов, а добились того, что мы находимся в их власти! Мне крайне любопытно узнать, что из всего этого получится!

— Именно то, чего я жду и предвижу. Можете на это вполне положиться! Правда, Тангуа собирался нас ограбить и уже без нас устроить прием апачам. Но теперь он увидел, что апачи слишком хитры для того, чтобы попросту дать себя схватить и изрубить на куски. Как я уже говорил, апачи заметили бы следы разведчиков, и Тангуа пришлось оы долго ждать, чтобы мескалеры, как слепые куры, дались ему в руки. Но вот они окончили совещание, и Тангуа идет сюда, — значит, дело сейчас решится!

Еще прежде чем вождь успел к нам приблизиться, можно было догадаться о принятом решении, так как сразу же, после нескольких окриков Бао, окружавшее нас кольцо краснокожих распалось, и всадники слезли с коней. Таким образом, стража была снята. Лицо Тангуа было менее мрачно, чем вначале.

— Я советовался со своими воинами, — сказал он. — Они согласны со мной. Я готов выкурить трубку мира со своим братом Сэмом, и это будет иметь силу для всех.

— Я ожидал этого, так как ты не только храбрый, но и умный человек. Пусть воины киовов сядут полукругом, чтобы быть свидетелями того, как мы станем обмениваться друг с другом дымом мира и дружбы.

Итак, Тангуа и Сэм выкурили трубку мира, соблюдая все полагающиеся при этом церемонии. Затем белые обошли всех краснокожих и каждому пожали руку. Это давало нам основание надеяться, что, по крайней мере в ближайшие дни, киовы не будут таить против нас злого умысла. Но мы все же не могли знать, что будут они замышлять и как поступят в дальнейшем.

Наконец мы с прежним усердием принялись за межевание, и так как Бэнкрефт и его подчиненные напрягали все силы, то мы чрезвычайно быстро подвигались вперед. У меня собственно была двойная работа. Она состояла не только в измерениях, но и в ведении книг и изготовлении чертежей, которые я делал всегда в двойном количестве. Один экземпляр получал наш начальник, старший инженер, а копию я оставлял на всякий случай себе. Мы находились в таком опасном положении, что эта предосторожность далеко не была излишней.

Вечером я осведомился у Сэма о результатах состоявшегося между белыми и краснокожими совещания.

— Вы можете быть довольны, — заявил он, — вашим любимцам не причинят никакого вреда.

— Но если они будут сопротивляться?

— До этого дело не дойдет: их схватят и свяжут раньше, чем они успеют додуматься до такой возможности!

— Вот как! Но как вы себе это все представляете, милый Сэм?

— Очень просто! Апачи придут сюда по определенной дороге. Может быть, вы догадываетесь, сэр, по какой именно?

— Разумеется! Они прежде всего явятся на ту стоянку, где они встретились с нами, а затем направятся по нашим следам.

— Совершенно верно! Итак, первое, что мы должны были знать, а именно: направление, откуда их следует ожидать, — нам уже известно. Во-вторых, нам необходимо знать время их прихода.

— Это мы могли бы узнать только с помощью высланной им навстречу разведки, о которой вы ничего не хотели слышать. Ведь вы того мнения, что следы лазутчиков могут выдать нас.

— Краснокожих лазутчиков! Заметьте, сэр, только краснокожих! Что мы здесь находимся, апачи отлично знают, и следы белого разведчика не возбудят в них никакого подозрения. Но дело обстояло бы совсем иначе, если бы они нашли следы индейцев. Они были бы предупреждены и действовали бы очень осторожно!

— Значит, вы думаете, что мы должны послать навстречу апачам не краснокожих, а белых разведчиков?

— Безусловно! Но не многих, а только одного!

— Не мало ли это?

— Ничуть, потому что тот, кого мы пошлем, такой малец, на которого вполне можно положиться! Его зовут Сам Хоукенс, если не ошибаюсь… Знакомы ли вы с ним, сэр?

— Еще бы! — кивнул я головой. — Если он возьмется за дело, мы можем быть спокойны. Он себя не даст провести апачам.

— Провести не проведут, но увидят!

— Как? Они должны вас увидеть?

— Понятно!

— Но они ведь поймают вас и убьют!

— Не подумают даже! Апачи слишком умны для этого! Я так устрою, что они должны будут меня увидеть, но не догадаются о полученной нами подмоге. Если я преуютно буду разгуливать у них на виду, то они решат, что мы чувствуем себя, как у Христа за пазухой. Они мне все равно ничего не сделают, так как знают, что здесь возникнут подозрения, если я не вернусь в лагерь. По их соображениям, я все равно не улизну от них потом!

— Но разве не может случиться, что они вас заметят, а вы их нет?

— Глаза Сэма хоть и малы, но очень зорки! Апачи идут на нас не скученной гурьбой, они высылают вперед разведчиков, которые не скроются от моих глаз! Как только я их увижу из своей засады, я немедленно сообщу вам об этом, а когда они подкрадутся к лагерю, вы должны будете сделать вид, что ничего не подозреваете.

— Но они ведь увидят киовов и донесут об этом своему вождю!

— Кого увидят? Киовов? Милый человек, грингорн! Я уж позабочусь о том, чтобы ни киовов, ни их следов не было видно, — поняли? Наши дорогие друзья киовы должны будут спрятаться и затем в подходящий момент выскочить из засады. Разведчики апачей должны увидеть только тех лиц, которые были в лагере в первый приезд Виннету и его отца.

— Это меняет положение дела!

— Не правда ли? Пусть лазутчики апачей спокойно подкарауливают нас и убедяться в том, что мы ничего не подозреваем! Как только они удалятся, я тайком отправлюсь за ними, чтобы выведать время прибытия всей ватаги. Она явится, конечно, не днем, а ночью, чтобы можно было ближе подойти незамеченной к лагерю. К этому времени мы разведем костер, чтобы они могли хорошенько нас разглядеть. Пока костер будет гореть, апачи, конечно, не вылезут из засады. Мы дадим костру потухнуть, и, как только наступит темнота, мы тихонько, но быстро отправимся за киовами. Между тем апачи набросятся на лагерь и… никого там не найдут, хи-хи-хи! Они будут, конечно, очень удивлены и раздуют огонь в костре, чтобы разыскать нас. Это даст нам возможность видеть их так же хорошо, как они видят нас. Таким образом, «палка о двух концах» будет перевернута, и мы окажемся в роли нападающих. О, какой это будет удар для них! Об этом коленце еще долго будут говорить, и притом всегда будут прибавлять: «Все это придумал Сэм Хоукенс», если не ошибаюсь!..

— Хорошо, если бы все случилось именно так.

— Иначе и не случится! Уж я позабочусь об этом!

— А что будет после? Мы тайком освободим апачей?

— По крайней мере, Инчу-Чуну и Виннету.

— А других разве нет?

— Других лишь постольку, поскольку мы сможем это сделать, не выдавая себя!

— Что же станется с остальными?

— Им будет не так уж плохо, смею вас уверить! В первый момент киовы будут думать о них меньше, чем о беглецах, которых пожелают снова поймать. В случае, если же дело дойдет до кровопролития, то не следует забывать, что Сэм Хоукенс еще существует на свете! Вообще не стоит ломать себе голову над тем, что может случиться потом. Однако мы сегодня порядком наговорились! С завтрашнего дня начнем действовать!

Он был прав. Тратить лишние слова и строить планы было ни к чему: нам оставалось спокойно выжидать дальнейшего хода событий.

Последовавшая за этим разговором ночь была весьма неуютна. Уже с вечера поднялся сильный ветер, который вскоре перешел в настоящий ураган, и к утру стало довольно холодно. Сэм испытующе посмотрел на небо и заявил;

— Сегодня произойдет чрезвычайно редкое для этой местности событие: пойдет дождь, если не ошибаюсь… И это было бы очень удобно для осуществления нашего плана.

— Каким образом? — спросил я.

— Вы не можете догадаться? Посмотрите, как примята трава кругом! Если мимо этого места проедут апачи, то они сразу же увидят, что здесь было гораздо больше людей и животных, чем раньше. Но, к счастью, дождь смоет все следы, и трава очень быстро выпрямится после него… А теперь я отправлюсь с краснокожими на поиски удобного местечка для засады.

Он сообщил вождю киовов о своем намерении, и тот не замедлил дать согласие. Вскоре после этого индейцы вместе с Сэмом и его двумя спутниками ускакали в саванны. Само собой разумеется, что место, которое Сэм собирался выбрать, должно было находиться недалеко от той линии, по которой нам нужно было измерять землю. В противном случае мы потеряли бы слишком много времени, и, кроме того, это скорее привлекло бы внимание апачей.

По мере того как подвигалась наша работа, мы медленно следовали за отправившимися вперед индейцами. Около полудня сбылось предсказание Сэма: внезапно грянул ужаснейший ливень. Такие дожди возможны вообще только в тех широтах, где очень редко выпадают осадки. Казалось, целое озеро прорвало на небе плотину и бурно низвергается на землю!

В то время как с неба стекали эти могучие потоки, Сэм, Дик и Билли вернулись в лагерь. Дождь был такой сильный, что мы различили всадников не далее, как на расстоянии каких-нибудь двенадцати шагов. Оказалось, что им уже удалось найти подходящее место для засады. В обязанности Стоуна и Паркера входило показать его нам. Хоукенс, запасшись предварительно провиантом, пошел на свой наблюдательный пост. Он отправился туда пешком, так как ему было гораздо легче прятаться, не имея с собой мула. Когда я увидел, что он скрылся за плотной завесой дождя, мной овладело такое чувство, словно катастрофа гигантскими шагами приближается к нам.

Ливень прекратился так же неожиданно, как и начался, и из-за туч снова засияло солнце. Мы опять принялись за прерванную на время дождя работу.

Измерения производились в не особенно большой, совершенно плоской, с трех сторон окруженной лесом саванне, в которой кое-где встречался кустарник. Для межевания это была очень удобная местность, и мы работали с большой скоростью. При этом я заметил, что Сэм очень верно предсказал последствия дождя; киовы проехали до нас как раз по тому месту, где мы работали, и, несмотря на это, никаких следов лошадиных копыт не было видно. Если бы апачи поехали по нашим следам, то все же они не смогли бы догадаться о том, что при нас находятся двести союзников.

С наступлением сумерек мы прекратили работу. От Стоуна и Паркера мы узнали, что находились совсем близко от предполагаемого места сражения. Мне хотелось осмотреть его, но было уже слишком поздно, чтобы предпринимать эту прогулку.

На следующее утро после нескольких часов работы мы достигли ручья, образовавшего в одном месте довольно большое, похожее на пруд углубление, которое, очевидно, всегда было наполнено водой, между тем как русло ручья наполовину высохло. Однако, вследствие выпавшего накануне дождя, оно так же, как и пруд, было до краев наполнено водой. К пруду вела узкая луговина, окаймленная с обеих сторон кустами и деревьями. В воду вдавливался полуостровок, на котором тоже росли кусты и деревья; он был очень узок в том месте, где соединялся с сушей, а далее расширялся, образуя почти правильный круг. Его можно было сравнить с кастрюлей, подвешенной за ручку к суше. На другой стороне пруда подымалась отлогая возвышенность, поросшая густым лесом.

— Вот как раз это место выбрал Сэм, — сказал Стоун, озираясь во все стороны с видом знатока. — Оно как нельзя лучше соответствует нашим планам!

Это замечание побудило меня оглянуться по сторонам.

— А где же киовы, мистер Стоун? — спросил я его.

— Они спрятаны, притом превосходно! — последовал ответ. — Как бы вы ни старались, вам ни за что не найти ни малейшего следа их присутствия, между тем как я знаю, что они видят нас и могут отлично наблюдать за нами.

— Но где же они?

— Подождите, сэр! Сперва я должен вам объяснить, почему хитрец Сэм выбрал именно это место. В саваннах, через которые мы приехали сюда, растет много отдельных кустов. Это облегчит разведчикам апачей незаметно следовать за нами, так как они смогут пользоваться прикрытием. А теперь взгляните-ка на эту окаймленную деревьями луговину, ведущую к островку! Мы разведем здесь большой костер. Он будет далеко виден в саваннах и приманит сюда апачей, которым легко будет приблизиться к лагерю, придерживаясь окружающих, кустов и деревьев. Повторяю, господа: мы не смогли бы найти лучшего места для схватки с краснокожими!

При этом его худощавое обветренное лицо прямо-таки сияло от удовольствия. Однако старший инженер совершенно не разделял его восхищения. Он покачал головой и сказал:

— Ну, и странный же вы человек, мистер Стоун! Радуетесь тому, что на вас так удобно можно произвести нападение! Меня это лично так мало занимает, что я постараюсь куда-нибудь улизнуть!

— И попадетесь в лапы апачей! Не забивайте себе голову такой ерундой, мистер Бэнкрефт! Как мне не радоваться, что мы нашли такое отличное место, так как, хотя мы и облегчили задачу апачам, нам тоже ведь будет легче переловить их здесь. Посмотрите-ка на противоположную сторону пруда! Там, на вершине холма, посреди леса, устроились киовы. Их лазутчики засели на верхушках самых высоких деревьев и, безусловно, видели, как мы пришли сюда. Так же заметят они и приход апачей, ибо могут на далекое расстояние окидывать взглядом саванны.

— Но какая нам может быть польза, — отозвался Бэнкрефт, — от того, что во время нападения на нас апачей киовы будут находиться в лесу по ту сторону пруда и реки?

— Там они останутся только до поры до времени; не могли же они расположиться здесь, так как на этом месте их непременно бы накрыли разведчики апачей! Но как только лазутчики уйдут, киовы сразу же переправятся к нам и спрячутся на полуострове, где их невозможно будет заметить!

— Но разве лазутчики апачей не смогут и туда пробраться?

— Конечно, они могли бы это сделать, но мы их не пустим. Мы преградим им дорогу. Вон на том узеньком перешейке мы привяжем к деревьям лошадей, и можете быть спокойны, ни один индеец не осмелится приблизиться, так как фырканье лошадей моментально выдаст его. Итак, значит, мы позволим разведчикам обойти лагерь и хорошенько осмотреться, но на остров они не попадут. Когда же они отправятся за своими воинами, киовы поспешат к нам и спрячутся на полуострове. Вскоре после этого апачи подкрадутся к лагерю и будут ждать, пока мы ляжем спать.

— А если они не захотят так долго ждать? — возразил я. — Мы ведь не успеем скрыться!

— И это не представляло бы опасности, — ответил Стоун, — так как киовы поспешили бы к нам на помощь!

— Но дело не обошлось бы без кровопролития, а этого мы как раз хотели бы избежать.

— Да, сэр, здесь на Западе нельзя принимать в расчет каждую каплю крови. Однако не беспокойтесь! Как раз те же опасения будут удерживать и апачей от нападения на нас, пока мы не уснули. Они отлично понимают, что мы не дадимся им в руки без сопротивления и что, хотя нас насчитывается всего-навсего двадцать душ, многие из индейцев были бы убиты раньше, чем им удалось бы нас обезоружить. О, они щадят свою жизнь и кровь так же, как и мы! Поэтому они, несомненно, будут ждать, чтобы мы заснули, а мы между тем, как только потухнет костер, поспешно удалимся на остров.

— А что мы будем делать до этого? Сможем ли мы работать?

— Разумеется! Только в решающий момент вы должны находиться здесь.

— В таком случае не будем терять времени! Идемте, господа, чтобы успеть еще кое-что сделать!

Мои коллеги приняли мое предложение, хотя, собственно говоря, им было не до работы. Я уверен, что все они охотно сбежали бы отсюда, но тогда работа осталась бы неоконченной, и, согласно контракту, они не могли бы требовать никакого вознаграждения. С другой стороны, если бы им даже и удалось сбежать, апачи все равно догнали бы их и захватили в плен. Таким образом, здесь, в лагере, было сравнительно безопаснее, и поэтому они решили остаться.

Что касается меня самого, то честно признаюсь, что я относился далеко не равнодушно к предстоящим событиям. За последние дни я так много думал о Виннету, что он сделался близким моей душе. Молодой индеец был дорог мне, несмотря на то, что я не пользовался его дружбой и даже был лишен возможности его видеть. Это было весьма своеобразное душевное явление, если и не психологическая загадка! И — странно! — впоследствии я узнал от Виннету, что он в те же дни так же часто вспоминал обо мне, как и я о нем…

Мое беспокойство не уменьшалось во время работы, но я твердо знал, что оно исчезнет с наступлением развязки. Этого момента я ожидал с нетерпением, тем более что сознавал его неизбежность. Моему желанию суждено было вскоре исполниться: едва наступил полдень, как мы увидели приближавшегося к нам Сэма. По-видимому, он был сильно утомлен, но его маленькие, плутоватые глазки чрезвычайно бойко выглядывали из-под густых бровей.

— Все сошло удачно? — спросил я. — Впрочем, это видно по вашему лицу, дорогой Сэм! Но скажите, ради Бога, поскорее, что вы узнали!

— Об этом потом! А сейчас соберите-ка ваши инструменты и отправляйтесь в лагерь! Я тоже скоро приду туда. А пока я должен поспешить к киовам, чтобы сообщить им, что я узнал и как они должны поступать в дальнейшем.

Он пошел вдоль берега и в том месте, где ручей суживался, перескочил через него и скрылся в лесной чаще. Мы же собрали свои вещи и направились к лагерю, где сели поджидать Сэма. Мы не видели и не слышали его приближения; он внезапно очутился среди нас и весело заявил:

— А вот и я, господа! Разве у вас нет ушей и глаз? Ведь вы же сидели совсем тихо и не разговаривали, а между тем не слышали, как я подкрался! Вчера случилось то же самое, когда я подслушивал апачей…

— Расскажите нам это, расскажите!

— Отлично! Ну, слушайте! Только сперва я должен усесться, так как здорово устал… Итак, сегодня вечером начнется вся эта музыка!

— Уже сегодня? — спросил я, изумившись и обрадовавшись, так как с нетерпением ожидал развязки. — Это хорошо, это очень-очень хорошо! Но что же вы слышали, расскажите нам, наконец!

— Терпение, терпение, молодой человек! Все по порядку! Сразу я не могу вам сказать, что я слышал, так как сначала вы должны узнать, что случилось до этого… Итак, я отправился еще в самый проливной дождь: мне незачем было ждать, пока он кончится, так как ливень не может промочить насквозь мою куртку, хи-хи-хи! Я добежал почти до того места, где была наша стоянка, когда к нам явились апачи, но затем я принужден был спрятаться, так как там уже рыскало трое краснокожих. «Это лазутчики апачей, — подумал я, — они не отправятся дальше, так как должны были дойти только до этого места!» Так оно и оказалось! Индейцы обшарили всю местность, не нашли моих следов и уселись под деревьями, так как вне леса было слишком мокро. Там они прождали битых два часа. Я тоже примостился под деревом и тоже просидел два часа. Должен же я был знать, что произойдет в дальнейшем! Наконец появилась группа всадников с лицами, раскрашенными в цвета войны. Я сразу же узнал их: то были Инчу-Чуна и Виннету со своими воинами.

— Сколько же их было всего?

— Ровно столько, сколько я предполагал! Я насчитал около пятидесяти человек. Разведчики вышли из-под деревьев и сделали донесение вождям. Затем они снова двинулись вперед, и вся ватага медленно следовала за ними. Вы без труда догадаетесь, господа, что и Сэм Хоукенс отправился по пятам краснокожих. Правда, следы лошадиных копыт были смыты дождем, но вбитые вами колья служили верными указателями дороги. Однако апачи должны были быть очень осторожны, так как за каждым кустом и поворотом дороги они могли наткнуться на нас, поэтому они очень медленно двигались вперед. Они действовали при этом так хитро и осторожно, что приводили меня в восхищение, и я по-прежнему утверждаю, что апачи во многом превосходят всех других краснокожих. Инчу-Чуна и Виннету — бравые молодцы! Малейшие движения этих вождей были точно рассчитаны. Ни единого слова не было сказано, они объяснялись знаками. Апачи успели проехать только две мили, когда наступил вечер. Они слезли с лошадей, привязали их к деревьям и исчезли в лесу, чтобы устроить там привал.

— И там-то вы их подслушали? — спросил я.

— Да! Они — как умные люди — не зажгли костра, и так как Сэм Хоукенс умен не менее их, то он решил, что им трудно будет заметить его в чаще. Я прокрался под деревья и полз на собственном животе, пока не очутился совсем близко от них. Тут я мог подслушать все, что они говорили. Апачи решили взять нас в плен!

— Значит, не убить?

— Во всяком случае не сразу! Они собираются захватить нас целыми и невредимыми, чтобы отправить в поселение мескалеров у Рио-Пекос, где нас привяжут к столбам пыток и зажарят живьем. Совсем как карасей, которых приносят домой, пускают в воду, чтобы потом сварить из них суп со всевозможными приправами! Хотел бы я знать, какое жаркое получится из старика Сэма, в особенности если они положат его целиком на сковородку и зажарят вместе с его курткой, хи-хи-хи! — Он тихо рассмеялся и затем продолжал: — В особенности же они метят на мистера Рэтлера, который в тихом умилении сидит среди вас и радостно смотрит на меня, как будто его уже ждут небеса со всеми их блаженствами! Да, мистер Рэтлер, вы заварили себе кашу, которую я не хотел бы расхлебывать. Они хотят посадить вас на кол, отравить, заколоть, расстрелять, колесовать и повесить, и все это по порядку одно за другим, и ото всего только самую малость, чтобы вы возможно дольше не умирали и со вкусом прочувствовали все эти разновидности казней! А если вы, несмотря ни на что, все еще не умрете, то вас положат в яму вместе с Клеки-Петрой, которого вы укокошили, и заживо закопают!

— О, святое небо! Неужели они это все говорили? — спросил Рэтлер, смертельно побледнев от страха.

— Ну да, говорили! К тому же вы всего этого заслуживаете, и я вам ничем не могу помочь! Я желал бы только того, чтобы вы вторично не совершили такого низкого поступка, после того как минуют для вас все эти разновидности смерти! Думаю, однако, что вы больше не повторите этого! Труп Клеки-Петры предоставлен в распоряжение знахаря, который и доставит его в деревушку апачей. Нужно вам сказать, что краснокожие юга умеют так хорошо бальзамировать трупы, что они долго не подвергаются тлению. Я сам видел мумии индейцев, пролежавшие целое столетие и, несмотря на это, так хорошо сохранившиеся, как будто они недавно жили. Если апачам действительно удастся взять нас в плен, они, надо полагать, доставят нам удовольствие присутствовать при том, как мистера Рэтлера будут заживо превращать в такую мумию!

— Я здесь ни за что не останусь! — воскликнул Рэтлер. — Им не поймать меня!

Он вскочил было на ноги, но Сэм заставил его снова сесть:

— Ни шагу отсюда, если вам жизнь дорога! Смею вас уверить, что апачи уже заняли все ближайшие окрестности. Вы попали бы им прямо в лапы!

— Вы действительно так думаете, Сэм? — спросил я.

— Разумеется! Это не пустая угроза. Я имею достаточно оснований предполагать, что дело обстоит таким образом. В остальном я ведь тоже не ошибся. Апачи действительно выступили против киовов целым войском, к которому должны будут примкнуть оба вождя, как только они расправятся с нами. Только поэтому они и смогли так быстро вернуться к нам. Им вовсе не нужно было доехать до своих поселений, чтобы собрать воинов против нас; они уже по дороге встретили выступивший против киовов отряд, передали знахарю труп Клеки-Петры, чтобы тот доставил его домой, выбрали пятьдесят лучших всадников и отправились разыскивать нас.

— А где находится сейчас отряд, выступивший против киовов?

— Не знаю… Об этом ими не было сказано ни слова. И в конце концов нам это безразлично.

Однако Сэм был в этом отношении не прав. Для нас было далеко не безразлично, где находился в тот момент многочисленный отряд апачей, в чем нам пришлось убедиться уже через несколько дней.

Между тем Сэм продолжал рассказывать:

— Разузнав все, что мне нужно было, я мог бы сразу отправиться в обратный путь. Однако далеко не легкое дело пробраться куда-нибудь ночью так, чтобы после этого не осталось никаких следов. Апачи заметили бы мои следы уже утром, а кроме того, мне хотелось еще понаблюдать за врагом. Поэтому я на всю ночь остался в лесу и дал оттуда тягу лишь после того, как апачи тронулись в путь. Я все время следовал за ними, пока мы не приблизились к лагерю на расстояние шести миль, после чего я незаметно в обход поспешил к вам. Отлично… Стойте, вы слышали?

Его рассказ был прерван криком орла, раздавшимся три раза подряд.

— Это разведчики киовов, — сказал он. — Они сидят там, на верхушках деревьев. Я велел подать мне этот знак, как только они заметят в саваннах апачей. Пойдемте-ка, сэр, испытаем ваши глаза!

Это приглашение относилось ко мне. Он направился в сторону кустарника, а я взял свою винтовку и пошел за ним.

— Стойте! — сказал он. — Оставьте ружье здесь! Правда, вестмен никогда не должен расставаться со своей винтовкой, но данный случай составляет исключение из общего правила. Мы должны иметь такой вид, словно не подозреваем ни малейшей опасности и вышли собрать сучья для костра. Тогда апачи решат, что мы намерены сделать здесь на ночь привал, а это как раз и требуется!

С совершенно невинным видом мы слонялись между кустами и деревьями, пока не вышли в саванны. Здесь мы принялись собирать около кустарника сухой хворост, причем озирались украдкой, ища глазами апачей. Если бы они находились где-нибудь поблизости, то прятались бы в кустах, росших среди саванны.

— Видите ли вы кого-нибудь? — спросил Сэм.

— Никого, — ответил я.

— И я не вижу…

Мы усиленно напрягали зрение, но ничего не замечали. И все-таки, как я это впоследствии узнал от Виннету, он лежал за кустом на расстоянии каких-нибудь пятидесяти шагов от нас и наблюдал за нами. В таких случаях никогда не достаточно одного только зоркого зрения — человек должен иметь особый опыт. Случись это теперь, я без всяких затруднений открыл бы убежище Виннету, хотя бы уже потому, что над тем кустом, под которым он лежал, должно было кружиться значительно больше комаров, привлеченных запахом человеческой крови.

Итак, мы вернулись в лагерь, не поумнев ни на йоту, и затем все вместе принялись собирать сучья для костра. Мы наносили их даже больше, чем нам могло понадобиться.

— Вот и хорошо! — заявил Сэм. — Мы оставим кучу хвороста апачам, чтобы они смогли зажечь костер, когда придут схватить нас, а здесь никого не окажется!

Между тем стемнело. Сэм, как самый опытный из нас, спрятался в конце лужайки, чтобы подкараулить там приход разведчиков. Мы знали, что апачи, прежде чем напасть на наш лагерь, должны были собрать сведения о нем. В ожидании Сэма мы пока что развели большой костер, который далеко засветился в саваннах. Легко себе представить, за каких неосторожных и неопытных людей должны были принимать нас апачи! Ведь свет костра как нельзя лучше указывал противнику дорогу к нам!

Плотно поужинав, мы преуютно расположились на траве, не показывая виду, что знаем о присутствии апачей. Свои винтовки мы положили хотя и немного поодаль, но в направлении полуострова, чтобы потом легко было прихватить их по дороге с собой. Проход через перешеек, по настоянию Сэма, был загорожен лошадьми.

Спустя три часа после того, как стемнело, Сэм вернулся наконец в лагерь и тихонько доложил:

— Лазутчики только что пришли. Один крадется по эту, другой — по ту сторону лужайки. Я не только слышал, но и видел их.

Итак, апачи, пользуясь прикрытием кустов, приближались к нам с двух сторон. Чтобы усыпить бдительность краснокожих, Сэм подсел к костру и принялся непринужденно разговаривать. Вскоре между нами завязалась оживленная беседа. Мы знали, что апачи находились поблизости от лагеря и зорко следили за нами… Поэтому мы старательно избегали смотреть в сторону кустов.

Прежде всего нам надо было установить, когда разведчики удалятся. После их ухода мы не имели права терять ни минуты, так как киовы должны были пробраться на полуостров еще до нападения всей ватаги апачей. Хорошенько обсудив все это, мы решили не выжидать, пока разведчики сами уйдут, а принудить их к этому. С этой целью Сэм встал и, сделав вид, что идет за хворостом, направился к кустам; я последовал его примеру и двинулся в другую сторону. Благодаря этой уловке, мы могли быть уверены, что разведчики удалились. После этого Сэм, подойдя к кустам, приложил руки ко рту и стал подражать кваканью лягушки. Это был сигнал, чтобы киовы поспешили к нам. Так как поблизости находился пруд, то подобное кваканье не могло вызвать никаких подозрений. Затем Сэм прокрался обратно на свой наблюдательный пост, обещав вовремя сообщить нам о приближении неприятеля.

Не успело пройти и двух минут, как к лагерю длинной цепью стали подползать киовы. Очевидно, им не хватило терпения спокойно дожидаться сигнала, и они еще до того спустились к берегу. Когда же раздалось кваканье Сэма, они сразу переправились через ручей и очутились возле самого лагеря. Им оставалось только пробраться мимо нас к полуострову, и они сделали это так ловко и проворно, что уже через три минуты последний из воинов скрылся в темноте.

Что касается нашего отряда, то мы остались еще дожидаться Сэма. Наконец он явился и шепотом сообщил:

— Апачи приближаются с обеих сторон, я это отлично слышал. Не прибавляйте больше хворосту! Позаботьтесь только о том, чтобы после нашего ухода костер продолжал тлеть, и апачам легко было бы развести огонь!

Мы сложили вокруг костра весь имевшийся у нас запас хвороста, чтобы свет от углей не проник в окружавшую тьму и не выдал преждевременно нашего исчезновения. Затем мы стали выжидать, не показывая виду, что подозреваем о близости неприятеля. Между тем жизнь всецело зависела от исхода наступавших минут! Мы, правда, предполагали, что апачи будут ждать, пока в лагере все успокоится, — но что бы мы стали делать, если бы они вздумали напасть на нас в тот момент, когда мы еще сидели у костра? Конечно, в этом случае мы имели бы хорошую помощь в лице двухсот киовов, но все же дело бы дошло до рукопашной схватки и кровопролития, а это могло бы многим из нас стоить жизни. Итак, катастрофа каждую минуту готова была разразиться, но, несмотря на это, я был совершенно спокоен, как будто дело касалось партии в шахматы или домино. В высшей мере интересно было наблюдать в это время за другими! Рэтлер во всю длину растянулся на траве и притворился спящим. Его «знаменитые» вестмены с бледными как смерть лицами таращили с испугу друг на друга глаза и не могли произнести ни слова. Билли и Дик преуютно сидели возле костра, словно на свете вообще не существовало никаких апачей! Сэм Хоукенс отпускал шутки, а я превесело смеялся.

Так прошло около получаса, и мы окончательно убедились в том, что апачи решили совершить нападение во время нашего сна, в противном случае они давно бы уже напали на нас. Костер почти совсем догорел. Дальше мешкать было бы рискованно! Необходимо начинать действовать. Я встал, потянулся, зевнул несколько раз и сказал:

— Ох, как я устал, и как мне хочется спать! А вы, Сэм, разве не устали?

— О, и я ничего не имею против того, чтобы выспаться, — отвечал он. — Костер уже догорел. Спокойной ночи, господа!

— Спокойной ночи! — последовал ответ Дика и Билли, затем мы отодвинулись подальше от костра, но так, чтобы это не смогло вызвать никаких подозрений, и растянулись на траве.

Едва мы это сделали, как пламя окончательно погасло. Одни только угли дотлевали еще в костре, но из-за положенного вокруг хвороста свет их не проникал к нам. Наступил подходящий момент, чтобы улизнуть от грозящей опасности. Я нашел свое ружье и медленно пополз к полуострову. Сэм полз рядом со мной, остальные следовали за нами. Добравшись до лошадей, я схватил повод одной из них и, дергая за него, заставил животное топтаться на месте. Этот топот заглушил все подозрительные шорохи, которые могли бы привлечь апачей. Таким образом, благодаря этой уловке, все мы благополучно достигли полуострова, где киовы, словно алчные пантеры, с нетерпением подстерегали врага.

— Сэм, — шепнул я своему другу, когда все стихло. — Нам нужно позаботиться о том, чтобы киовы не тронули обоих вождей. Согласны ли вы со мной?

— Разумеется.

— Виннету я беру на себя. Вы же с Диком и Билли возьмитесь за Инчу-Чуну!

— В то время как нас будет трое против одного, вы один хотите справиться с Виннету! По-моему, это не годится, если не ошибаюсь…

— Вполне годится! Мне нетрудно будет справиться с молодым апачем, вас же должно быть трое, чтобы Инчу-Чуна не смог сопротивляться, подвергая этим опасности свою жизнь!

— Идет! Я согласен с вами! Но для того чтобы нас не опередили киовы, вы должны стать поближе к костру. Тогда мы будем первыми. Идемте!

Мы приблизились к предполагаемому месту сражения и стали выжидать бранного клича индейцев. У апачей существует такой обычай: бросаться в атаку не раньше, чем раздастся крик вождя, который затем подхватывается демоническими воплями остальных. Цель этого дикого воя заключается, конечно, в том, чтобы напугать противника.

Рев этот нетрудно воспроизвести, выкрикивая тонким фальцетом протяжное «и-и-и-и!..» и ударяя при этом ладонью по губам так, чтобы получалась непрерывная трель.

Киовы чувствовали себя не в менее напряженном состоянии, чем мы. Каждый из них, желая быть первым, протискивался вперед, и таким образом они все дальше оттесняли нас к апачам. Это представляло ту опасность, что мы могли слишком близко подойти к неприятелю, который в таком случае заметил бы нас. Вот почему я с нетерпением ждал, чтобы апачи скорее перешли в наступление.

Наконец мое желание исполнилось. Среди царившей кругом тишины раздалось пронзительное, проникавшее до самых костей «и-и-и!», а затем последовал такой ужасный вой, что можно было подумать, что возле костра бесновалась, по крайней мере, тысяча чертей. Несмотря на мягкость почвы, мы слышали спешный бег и суетню апачей. Затем все внезапно смолкло. Наступила такая тишина, что можно было бы услышать полет мухи.

Вдруг раздалось громкое приказание Инчу-Чуны: «Ко!» Это означало «огонь».

Апачи немедленно исполнили приказание вождя и подбросили в полупотухший костер сухих сучьев. Через несколько мгновений вспыхнуло яркое пламя, и при его свете мы увидели окружавших костер индейцев.

Инчу-Чуна и Виннету стояли друг возле друга, и их моментально обступили апачи, как только они заметили, что нас не оказалось около костра. «Уф! Уф!» — послышались их удивленные возгласы.

Однако Виннету не растерялся среди царившего вокруг смятения. Он мгновенно сообразил, что мы не могли находиться далеко от костра и что его воины, освещенные пламенем, являлись отличной мишенью для наших ружей. Поэтому он громко крикнул:

— Татиша, татиша!

На языке апачей это слово означает «скрыться». При этом он сам уже был готов ринуться в темноту, но я все же опередил его. Подскочив к окружавшим вождей апачам, я растолкал направо и налево преграждавших мне путь воинов и протиснулся вперед.

Хоукенс, Стоун и Паркер не отставали от меня. В тот момент, когда Виннету крикнул «Татиша!» и повернулся, чтобы отскочить от костра, он очутился лицом к лицу со мной, и мы на мгновение посмотрели друг другу в глаза. Апач сунул было руку за пояс, чтобы выхватить нож, но я в тот же миг нанес ему удар кулаком в висок. Он покачнулся и затем повалился на землю. В это же время я увидел, как Сэм, Билли и Дик схватили его отца.

Апачи взвыли от ярости, однако этого воя не было слышно, так как его заглушил рев киовов. Вследствие того, что мне удалось пробиться сквозь толпу апачей, я очутился в самом центре рукопашной схватки. Пятьдесят апачей боролись против двухсот киовов — значит, один против четырех! Однако храбрые воины Виннету защищались очень стойко. Только с большими усилиями мне удавалось отражать их натиск. При этом я пользовался исключительно силой своих кулаков, боясь пустить в ход оружие, чтобы кого-нибудь не ранить или, чего доброго, не убить по неосторожности. Только после того, как мне удалось повалить еще с полдесятка апачей, я почувствовал себя немного свободней, одновременно с этим ослабел и общий натиск. Спустя пять минут после того, как мы напали на апачей, сражение было закончено. Да, оно длилось только пять минут, но мне показалось, что прошла целая вечность!

Оба вождя лежали крепко связанные на земле, Виннету все еще не приходил в сознание. Апачи все до единого попались в плен, так как никому из них в голову не приходило спасаться бегством, оставив на произвол судьбы своих вождей. Многие во время схватки были ранены, и, к сожалению, пять апачей и три киова оказались убиты. Несмотря на то, что мы рассчитывали обойтись без кровопролития, энергичное сопротивление апачей заставило киовов пустить в ход оружие.

Итак, все апачи были связаны и прикреплены к деревьям. Пленникам не представлялось никакой возможности освободиться и бежать из плена, и все же Тангуа поставил вокруг лагеря стражу.

Наш костер вновь запылал ярким пламенем, и мы снова расположились вокруг него. Киовы также зажгли несколько костров поодаль от нас. Они чувствовали себя господами положения, их можно было сравнивать со львами, которые из милости терпят присутствие у себя в клетке ничтожных щенят!

Осуществление наших замыслов было затруднено тем, что о них знали всего только четверо: Сэм, Дик, Билли и я. Остальных мы не хотели посвящать в тайну, так как они, по всей вероятности, были бы против нашего плана и, чего доброго, еще сообщили бы о нем киовам. Таким образом, нам оставалось только спокойно выжидать, пока уснут киовы. Сэм предложил нам использовать это время для сна, так как в дальнейшем уже трудно было рассчитывать на отдых. Мы растянулись на траве, и, несмотря на чрезвычайно возбужденное состояние, я очень скоро заснул. Когда меня наконец разбудил Сэм, то все наши спутники крепко спали. Костры давно уже потухли, только один из них еще догорал у киовов. Очевидно, никто не мог нас подслушать, и мы начали совещаться. Паркер и Стоун тоже проснулись. Между тем Сэм Хоукенс шепотом обратился ко мне:

— Прежде всего нам необходимо решить, кто отправится спасать апачей, так как мы не можем взяться за это дело все четверо. Для этого достаточно двоих.

— И к этим двоим, конечно, принадлежу я, — заявил я решительным тоном.

— Ого, не спешите с решением, любезный сэр! Это дело связано с опасностью для жизни, и удача в нем зависит именно от того, кто возьмется осуществить его!

— В таком случае, чтобы заслужить ваше доверие, я подкрадусь к вождю киовов и разузнаю, спит ли он!

— Хорошо! Однако будьте осторожны! Ведь это может навлечь на вас подозрения, если вас задержат.

Поглубже засунув за пояс нож и револьвер, я пополз на коленях. Только теперь, рассказывая о минувшем, я вполне сознаю ту ответственность, которую я так легко взял на себя, и также всю смелость тогдашних своих намерений. Ведь я даже и не собирался подкрасться к вождю киовов!

Почувствовав непреодолимую симпатию к Виннету, я сразу же решил доказать ему это каким-нибудь рискованным, опасным поступком. И вот мне представилась наконец такая отличнейшая возможность: я мог вернуть ему свободу. Поэтому я и решил направиться не к вождю киовов, а прямо к Виннету.

Итак, я полз наподобие четвероногого, упираясь локтями и коленями в землю и ощупывая перед собой дорогу, чтобы не наткнуться на хворост, который мог бы захрустеть под тяжестью моего тела. Если мне приходилось проползать между двумя ветками, то, чтобы не задеть их, я тщательно связывал их. Таким образом я, правда, очень медленно, но все же неуклонно пробирался вперед.

Оба вождя находились налево от нашего костра, а на расстоянии четырех или пяти шагов от них, обратившись к ним лицом, сидел индеец, специально поставленный сторожить этих важных пленников. Последнее обстоятельство сильно затрудняло осуществление моего плана, но я придумал, как можно было на короткое время отвлечь внимание индейца. Для этого мне необходимы были камни, но их, к сожалению, не оказалось под рукой.

Я уже прополз около половины пути, и на это потребовалось более получаса времени. Подумайте только: в полчаса я сделал не более тридцати шагов! Вдруг я заметил какое-то светлое пятно в стороне. Я направился туда и, к своей великой радости, увидел маленькое, примерно два локтя в диаметре, углубление, наполненное песком. Я поспешно набил им карманы и пополз дальше.

Наконец я приблизился на расстояние каких-нибудь четырех шагов к Виннету и его отцу. Стволы деревьев, к которым они были привязаны спиной ко мне, были не настолько толсты, чтобы я мог спрятаться за ними, и мне не удалось бы вплотную подойти к ним, если бы их не окружал мелкий кустарник, скрывавший меня от часового. Нужно еще упомянуть, что в нескольких шагах от дерева рос колючий куст, оказавший мне вскоре немалую услугу.

Я подполз к дереву, к которому был привязан Виннету, и стал наблюдать за сторожившим его киовом. Казалось, он очень устал, так как сидел с закрытыми глазами и только изредка с большим усилием поднимал веки. Это значительно облегчало мою задачу.

Прежде всего надо было выяснить, в каких местах перевязаны руки и ноги Виннету. С этой целью я осторожно протянул за ствол руки и ощупал колени молодого апача. Он это, безусловно, почувствовал, и я боялся, как бы он не выдал меня каким-нибудь неосторожным движением. Однако мои опасения были напрасными: он был слишком умен и сообразителен для этого.

Выяснилось, что ноги молодого апача были связаны в щиколотках, кроме того их стягивал еще второй ремень, обхватывающий также ствол дерева. Таким образом, для того чтобы освободить ноги Виннету, мне нужно было перерезать два ремня.

Затем я взглянул выше. При мерцавшем свете костра я увидел, что руки Виннету справа и слева обхватывали ствол дерева и сзади они были туго стянуты ремнем. Для того чтобы высвободить их, достаточно было одного надреза.

В этот момент у меня возникло соображение, что, если бы мне удалось освободить Виннету, он, очевидно, сейчас же обратился бы в бегство, подвергая меня, таким образом, большой опасности. Я долго ломал себе голову над тем, как избегнуть этого, но так и не нашел выхода. Итак, для того чтобы спасти юного вождя, я должен был поставить на карту собственную жизнь.

Но как я сильно ошибался в Виннету! Как мало я тогда знал его! Однажды впоследствии Виннету рассказал мне о мелькнувшей у него мысли, когда он почувствовал прикосновение моей руки. Он решил, что это был свой, апач. Правда, он знал, что весь его отряд попал в плен, но ведь за ними мог следовать какой-нибудь гонец главного войска апачей. Виннету нетрудно было сообразить, что человек этот хочет освободить его, и он стал терпеливо ждать, пока тот разрежет ремни. Но в то же время он решил ничего не предпринимать, пока не будет освобожден его отец и пока спасшему их человеку не удастся скрыться.

Прежде всего я разрезал ремни на ногах Виннету. До верхнего ремня я, однако, не мог дотянуться в лежачем положении, кроме того, если бы мне это и удалось, я легко мог бы поранить при этом апача. Таким образом, для того чтобы высвободить его руки, я вынужден был привстать. Но это могло бы привлечь внимание караульного, и я очутился бы в очень затруднительном положении. Вот в этот-то момент мне и пригодился собранный песок. Я сунул руку в карман, захватил горсть песку и запустил им в стоявший по ту сторону дерева колючий куст. Раздался подозрительный шорох. Краснокожий обернулся и посмотрел по направлению куста, но тотчас же успокоился. Я повторил опыт, и на этот раз индеец встревожился. Ведь в кусте могло скрываться какое-нибудь ядовитое пресмыкающееся! Он встал, подошел к кусту и принялся внимательно исследовать его, стоя к нам спиной. Я воспользовался удобным моментом, вскочил на ноги и перерезал ремень, связывающий руки Виннету. При этом мне бросились в глаза прекрасные волосы Виннету, связанные на макушке в шлемообразный пук и тяжело спадавшие на его могучие плечи. Я захватил тонкую прядь и отрезал ее, а затем поспешно приник к земле.

Сделал я это для того, чтобы на всякий случай иметь доказательство, что именно я освободил Виннету.

К моей великой радости, Виннету даже не шелохнулся после того, как я перерезал ремни. Он стоял как вкопанный у дерева, как будто он все еще связан. Это меня успокоило, и я пополз к Инчу-Чуне. Мне удалось освободить его таким же способом, как и Виннету. При этом вождь апачей проявил такую же осторожность и не двинулся с места.

В этот момент у меня мелькнула мысль, что лучше не оставлять перерезанных ремней на земле. Киовы не должны были знать, каким образом пленникам удалось освободиться. Поэтому я спрятал связывающие Инчу-Чуну ремни в карман, пополз к Виннету, сделал то же самое с его ремнями, а затем пустился в обратный путь.

Между тем мои приятели начали уже беспокоиться за меня. Когда я вернулся, Сэм встревоженно шепнул мне:

— А мы уже беспокоились! Ведь вы, сэр, пропадали битых два часа!

Не обращая внимания на его упреки и расспросы, я напряженно следил издалека за освобожденными вождями. Меня удивляло, что они по-прежнему стояли прислонившись к деревьям, как будто их все еще не пускали ремни, между тем как оба они давно уже могли убежать. Дело же обстояло вот как: Виннету догадался, что его освободили раньше чем отца, поэтому он ждал какого-нибудь знака со стороны Инчу-Чуны, который также не трогался с места, думая, что Виннету первый подаст ему сигнал. Сообразив наконец в чем дело, Виннету улучил удобный момент, когда караульный закрыл глаза, и быстро поднял руку, показывая отцу, что он свободен. Инчу-Чуна догадался и подал ему такой же знак. В следующий момент оба апача уже скрылись в кустах.

— Вот те раз! Что же это такое? — воскликнул Сэм. — Дик, Билли, посмотрите хорошенько, видите ли вы еще Виннету или Инчу-Чуну?

Между тем карауливший вождей индеец, заметив бегство пленников, принялся пронзительно кричать. Этот крик разбудил весь лагерь, и все бросились бежать к тому месту, где находились вожди. Я побежал вслед за остальными, делая вид, что ничего не знаю, и из предосторожности выворачивая на бегу карманы с песком.

Я очень сожалел о том, что из всех апачей мне удалось освободить только вождей. О, как бы мне хотелось вернуть свободу всем пленникам, но такая попытка граничила с безумием!

Более двухсот человек обступило деревья, у которых за несколько минут перед тем стояли беглецы. Со всех сторон слышался яростный вой, и тут только я понял, какая меня ожидала бы расправа, если бы киовам удалось обнаружить мою причастность к бегству пленников. Наконец Тангуа призвал всех к спокойствию и приказал половине воинов отправиться в саванны и, несмотря на темноту, приняться за поиски беглецов. Вождь киовов буквально кипел от ярости. Хорошенько замахнувшись, он отвесил сперва здоровенную оплеуху провинившемуся караульному, а затем сорвал с него мешочек с лекарствами. Этим он как бы навсегда наложил на него позорное клеймо.

Если здесь упоминается о мешочке с лекарствами, то это еще не значит, что в нем действительно находились медикаменты или целебные средства. Слово «лекарство» появилось в обиходе у индейцев только после того, как они вошли в соприкосновение с белыми. Им не были знакомы целебные средства бледнолицых, и они приписывали их действие колдовству и сверхъестественным силам. С тех пор они стали называть «лекарством» все, в чем видели проявление волшебства или чему не могли найти подходящего объяснения.

Каждый взрослый мужчина, каждый воин носит свое особое «лекарство», свой талисман. Юноша, прежде чем стать полноправным мужем, обыкновенно уходит от людей и ищет полного уединения.

В течение этого времени он обязан соблюдать строжайший пост — ничего не есть, не пить, даже воды, — и мысленно углубляться в свои планы, надежды и желания. Сильное душевное напряжение, связанное с физическими лишениями, приводит его наконец в такое лихорадочное состояние, что он уже не может отличить иллюзий от действительности. Ему кажется, что на него нисходит вдохновение свыше. Всякий сон представляется ему божественным откровением. Достигнув этой стадии, он с нетерпением ждет, чтобы ему во сне или каким-нибудь другим путем был указан предмет, который на всю его жизнь должен сделаться его «лекарством». Если, скажем, ему приснится летучая мышь, то он до тех пор не успокоится, пока не поймает именно ее… Как только это ему удается, он возвращается в родную деревню и передает свою добычу знахарю, который препарирует ее по всем правилам искусства. Затем молодой войн зашивает свой талисман в мешочек, с которым никогда больше не расстается и который считается самым ценным достоянием индейца. Если собственник этого мешочка теряет его, то одновременно с этим он лишается своей чести и может восстановить ее только в том случае, если ему удастся убить какого-нибудь знаменитого воина и присвоить его талисман.

Исходя из этих соображений, можно легко представить себе, какое ужасное наказание постигло провинившегося караульного, когда вождь сорвал с него мешочек. Бедняга не проронил ни слова в свое оправдание и, взвалив на плечи ружье, медленно удалился. С этого дня он как бы умер для родного племени, и только талисман другого воина мог возвратить ему прежние права.

Наконец мы вернулись опять на свое место и принялись обсуждать случившееся, однако всякие попытки найти всему какое-нибудь объяснение не увенчались успехом. Я же, конечно, ни единым словом не обмолвился о своей тайне. Даже Сэм, Дик и Билли ничего не знали о ней. Мне доставляло немало удовольствия иметь в своих руках ключ к разгадке происшествия, в то время как остальные с таким рвением и все же тщетно искали его. Что касается пряди волос Виннету, то во время своих долгих странствий по Дикому Западу я всегда носил ее при себе, и она хранится у меня до сих пор.

Глава четвертая ДВОЙНАЯ БОРЬБА ЗА ЖИЗНЬ

Хотя киовы и считались нашими союзниками, их поведение внушало нам немало опасений. Поэтому, прежде чем снова лечь спать, мы расставили стражу, которую решено было сменять до утра каждый час. Само собой разумеется, эти меры предосторожности не ускользнули от внимания краснокожих и настроили их еще более враждебно.

Наконец наступило утро, и киовы с новым рвением принялись за поиски следов, на которые им не удалось напасть ночью. Не прошло и получаса, как они нашли их: следы вели к тому месту, где апачи накануне оставили своих лошадей. Очевидно, Виннету и Инчу-Чуна, выбрав из табуна двух лошадей, ускакали на них к своим за подкреплением.

Так как возвращения Инчу-Чуны с целым войском апачей следовало ожидать уже в ближайшие дни, то нельзя было терять ни минуты, и мы немедленно взялись за измерения. До самого полудня работа у нас кипела, но затем ко мне пришел Сэм и сказал:

— Мне очень жаль, что я помешал вам, сэр! Но должен вас предупредить, что киовы собираются произвести расправу с пленниками.

— Вот как! Но вы выражаетесь несколько неясно, Сэм! Что же они хотят с ними сделать?

— Думаю, что они привяжут апачей к столбам пыток, чтобы отправить их на тот свет!

— Когда же они примутся за выполнение своего плана?

— Конечно, весьма скоро! В противном случае я не явился бы сразу же к вам. Из сделанных киовами приготовлений можно заключить, что расправа произойдет через несколько часов.

— Этого никак нельзя допустить! Не знаете ли вы, где сейчас находится их вождь?

— Среди своих воинов!

— В таком случае мы должны как-нибудь отвлечь его в сторону! Сэм, я поручаю это вам!

— Но как же это сделать?

Я осмотрелся и увидел, что киовы расположились на опушке росшего среди прерии лесочка. Среди них находился также и Рэтлер со своими подчиненными, в то время как Стоун и Паркер сидели недалеко от меня. Между киовами и тем местом, где я стоял, рос густой кустарник, не позволявший киовам видеть того, что происходило на нашей стороне. Это было нам на руку, и я ответил Сэму на заданный вопрос:

— Скажите ему, что мне нужно кое-что ему сказать, но что я не могу оторваться от работы. Вот увидите, он сразу же согласится прийти сюда!

— Будем надеяться! Ну, а что мы сделаем, если он возьмет с собой несколько воинов?

— В таком случае я поручу их вам, Стоуну и Паркеру! С вождем же расправлюсь я сам! Приготовьте столько ремней, чтобы можно было бы сразу связать их! Мы должны действовать быстро, но спокойно и по возможности не производить шуму. Поняли?

— О да! Хоть я и не знаю, насколько хороши ваши планы, но так как мне сейчас не приходит в голову ничего лучшего, то пусть будет по-вашему!

Между тем я отлично понимал, что не имел права втянуть в это рискованное дело Дика и Билли, не объяснив им связанной с этим опасности, и поэтому я решил заручиться их согласием, прежде чем начать действовать. Однако Стоун не дал мне даже высказаться, перебив меня:

— Что вам в голову взбрело, сэр! Неужели вы принимаете нас за подлецов, способных покинуть друга в опасный момент? Кроме того, мне кажется, что это будет презанимательная проделка, а поэтому нам крайне интересно будет принять в ней участие! Не так ли, Билли?

— Конечно, — ответил Паркер. — Мы вчетвером отлично справимся со всеми двумястами индейцами! Я уже заранее предвкушаю удовольствие полюбоваться, как они с дикими воплями явятся за нами и все же ничего не смогут нам сделать!

После этого разговора я снова усердно принялся за работу и оторвался от нее только после того, как услышал возглас Сэма:

— Приготовьтесь, сэр! К нам идет вождь киовов!

Услышав это, я обернулся и увидел приближающегося к нам вместе с Сэмом Тангуа. К моему великому сожалению, за ним следовало еще трое краснокожих.

— Пусть каждый из вас возьмет на себя по одному индейцу, — сказал я. — На мою долю приходится вождь! Вы же хватайте остальных сразу за горло, чтобы они не могли кричать! Только ждите, пока я начну. Ничего не предпринимайте раньше!

Я медленно пошел навстречу Тангуа. Стоун и Паркер последовали за мной. Мы встретились с ним недалеко от кустарника, который загораживал нас от киовов. У вождя было весьма недовольное лицо, и он в высшей степени недружелюбно заявил мне:

— Бледнолицый, именуемый Разящей Рукой, позвал меня сюда. Но разве он забыл, что я — глава всех киовов?

— Нет, я это прекрасно знаю, — ответил я спокойно.

— В таком случае ты должен был бы сам прийти ко мне, вместо того чтобы звать меня сюда! Но так как я знаю, что ты только недавно попал в нашу страну и еще не успел выучиться вежливости, то я прощаю твою ошибку. Что же ты хотел сказать мне? Говори, но только кратко, так как у меня нет времени долго слушать тебя!

— Что же заставляет тебя так торопиться?

— Мы хотим заставить взвыть этих собак апачей!

— Когда?

— Сейчас.

— Почему же так скоро? Я думал, что вы отведете пленных в свои селения и там замучаете их в присутствии своих жен и детей.

— Да, мы сначала так и предполагали, но в таком случае апачи были бы для нас лишней обузой в походе. Поэтому мы решили сегодня же прикончить их!

— Но я прошу тебя не делать этого!

— Не твое дело просить, — огрызнулся он на меня.

— Не можешь ли ты говорить повежливее — так же, как я разговариваю с тобой? Ведь я выразил только просьбу! Другое дело, если бы я приказал тебе! Тогда бы у тебя было бы, пожалуй, основание говорить мне грубости!

— Я не собираюсь выслушивать от тебя ни просьб, ни приказаний и, конечно, не изменю своего решения из-за какого-то бледнолицего.

— Ну, это еще бабушка надвое сказала! Разве вы имеете право убивать пленных? Впрочем, мне не нужен твой ответ: я заранее знаю его и не хочу спорить! Однако не забывай, что одно дело убивать человека сразу и безболезненно, как это бывает в сражениях, другое — долго мучить и истязать его перед смертью. Мы не допустим, чтобы это последнее случилось в нашем присутствии!

В ответ на это Тангуа вытянулся во весь рост и презрительно заявил:

— Не допустите? Скажи мне наконец: кем ты себя мнишь? Ты наскакиваешь на меня, словно жаба на медведя Скалистых гор! Пленники — моя собственность, и я поступлю с ними, как мне заблагорассудится.

— Ты ошибаешься! Они попали в ваши руки только благодаря нашей помощи, поэтому мы имеем на них не меньшее право, чем вы, и мы желаем, чтобы вы не лишали их жизни!

— Желай себе что угодно, белая собака, мне наплевать на твои слова!

Сказав это, он плюнул в мою сторону и хотел уйти; не долго думая, я с силой ударил его кулаком по голове, так что он сразу же свалился наземь. Однако у него оказалась крепкая башка! Он не потерял сознания от моего удара и даже попытался подняться снова на ноги. Чтобы помешать этому, я вынужден был наклониться и нанести ему вторичный удар. При этом я на несколько секунд потерял из виду своих товарищей. Когда мне удалось наконец оглянуться, я увидел, что Сэм сидел верхом на одном из сопровождавших Тангуа краснокожих и крепко держал его за горло. Стоун и Паркер справлялись со вторым индейцем, однако третьему удалось спастись. Он бежал, крича во всю мочь, к своим соплеменникам.

Я поспешил на помощь к Сэму, и через несколько минут оба киова были крепко связаны.

— Вы сделали большую оплошность, — сказал я Сэму и его товарищам. — Почему вы дали третьему индейцу возможность удрать?

— Потому что я схватил его приятеля, которого наметил также и Стоун, — ответил Паркер. — Таким образом произошла на две секунды заминка, которой было, однако, достаточно для того, чтобы прозевать этого негодяя.

— Не беда! — попробовал нас утешить Сэм Хоукенс. — Разница заключается только в том, что вся эта музыка начнется немного раньше. Однако из-за этого не стоит ломать себе голову! Через несколько минут здесь появятся краснокожие, и нам нужно приготовиться к встрече!

Мы поспешно связали лишившегося чувств вождя и оттащили всех трех пленников подальше от кустарника. Бэнкрефт с остальными землемерами последовал за нами.

Вскоре послышался яростный рев киовов, и через несколько мгновений мы увидели их возле того кустарника, который все время служил нам прикрытием. Сэм смело вышел им навстречу, делая руками знаки, чтобы они остановились. В то же время Стоун и Паркер приподняли пленного вождя, и я угрожающе занес над ним нож. Испуганные индейцы отчаянно завыли. Тогда Сэм вступил с ними в переговоры.

Между тем Тангуа, открыв глаза, смотрел на нас, стараясь понять, что с ним случилось. Придя наконец окончательно в себя, он удивленно воскликнул:

— У! У! У! Разящая Рука повалил меня, но кто же осмелился меня связать?

— Я, — был мой ответ.

— Сию же минуту приказываю снять с меня ремни!

Вместо того чтобы послушаться его приказания, я приставил к его груди нож. Он понял, что находится в нашей власти и что я могу привести свою угрозу в исполнение. Наступила продолжительная пауза, в течение которой он, казалось, хотел уничтожить нас своими метавшими искры глазами. Наконец, обуздав усилием воли свой гнев, он спокойно обратился ко мне:

— Чего же ты хочешь от меня?

— Все того же, о чем я уже просил тебя: не лишай жизни апачей!

На некоторое время опять водворилось молчание. Затем вождь сказал:

— Пусть будет по-твоему! Я даже обещаю тебе больше, если ты согласишься на мое предложение.

— Что же ты хочешь мне предложить?

— Мы вовсе не убьем этих собак, если ты согласишься вступить ради их спасения в бой.

— С кем?

— С одним из моих воинов — по моему выбору.

— И каким оружием мы должны драться?

— На ножах! Если он тебя заколет, то мы убьем всех апачей, если же ты его заколешь, то апачам будет дарована жизнь.

— И ты освободишь их?

— Да.

Хоть я и подозревал, что у него была какая-то задняя мысль, все же без всякого колебания ответил:

— Хорошо, я согласен! Мы только сперва должны сговориться поподробней насчет условий, а затем совместно выкурим с тобой трубку клятвы. После этого мы можем сразу же устроить бой!

Мы порешили вот на чем: начертить на находившейся невдалеке от нас просторной песчаной площадке восьмерку, то есть фигуру, состоящую из двух петель или нулей. Затем каждый из противников должен стать в одну из этих петель, не смея выходить за ее пределы вплоть до окончания боя. Одному из нас предстояло, конечно, погибнуть, — о пощаде не могло быть и речи. Что касается мести за убитого, то враждующие стороны обязывались не применять ее к победителю. Об остальных условиях противоборства уже сказано выше.

Когда было достигнуто полное соглашение, мы сняли с вождя ремни и я выкурил с ним трубку клятвы. Затем мы освободили остальных двух пленников, и все трое краснокожих отправились к своим соплеменникам, чтобы предупредить их о предстоящем состязании.

Воспользовавшись уходом киовов, старший инженер и землемеры набросились на меня с упреками за мой якобы легкомысленный поступок, однако я не обращал на них никакого внимания. Сэм, Дик и Билли тоже были недовольны мной, но они по крайней мере не бранили меня.

Между тем краснокожие торжественным маршем приблизились к нам. Из их среды выступил воин поистине геркулесовского сложения. Он снял, за исключением ножа, все имевшееся при нем оружие и разделся до пояса. Всякий, кому пришлось бы увидеть эти не прикрытые одеждой мускулы, испугался бы за мою участь. Тангуа вывел силача на середину площадки и уверенным в победе голосом провозгласил:

— Вот стоит Метан-Аква^[3], самый сильный воин киовов, до сих пор еще никому не удавалось отразить удары его ножа. Он вступит в бой с бледнолицым, получившим прозвище Разящей Руки.

Я последовал примеру противника и также разделся до пояса; хотя это и не было поставлено мне условием, но никто не должен был подумать, что в одежде я искал некой защиты от ударов ножа противника.

Затем рукояткой томагавка была начерчена на песке довольно большая восьмерка, после чего Тангуа предложил нам занять места. Метан-Аква окинул меня презрительным взглядом и хвастливо заявил:

— Эту белую собаку я прикончу с первого же удара!

— Смотри, чтобы я тебя раньше не укокошил! Нечего бахвалиться! Тебя, собственно, неправильно окрестили: вместо Метан-Аква ты должен был бы называться Ават-Я^[4].

— Ават-Я! Скажите-ка, этот вонючий койот осмеливается ругать меня! Ну, так пусть же коршуны пожрут твои внутренности!

Мой противник сделал, однако, большую оплошность, произнеся эту угрозу, — теперь мне уже нетрудно было догадаться, каким приемом он собирался победить меня. Он упомянул внутренности! Очевидно, он намеревался раскроить мне ножом живот, вместо того чтобы вонзить его в сердце, как бы этого следовало ожидать.

Итак, направление предполагаемого удара мне было уже известно, оставалось только не прозевать того момента, когда Метан-Аква приведет угрозу в исполнение! Вдруг я заметил, что зрачки противника расширились, и в то же мгновение он замахнулся ножом, чтобы со всего размаху вонзить его мне в живот. Если бы я ожидал удара сверху вниз, то моя участь была бы решена. К счастью, я знал его замыслы и отпарировал выпад, с быстротой молнии вонзив свой клинок ему в руку.

— Ах ты паршивая собака! — взревел он, оттягивая руку и уронив от страха и боли нож.

— Нечего лясы точить! Надо драться! — ответил я и, широко замахнувшись, всадил ему в сердце клинок по самую рукоятку. В тот же момент я выдернул нож. Удар был так удачен, что на меня брызнул фонтан горячей крови. Великан покачнулся, хотел еще вскрикнуть, но испустил только глубокий вздох и упал мертвым на землю.

Индейцы подняли яростный вопль, один только Тангуа хранил глубокое молчание. Он подошел к убитому, наклонился над ним, ощупал его рану и, снова выпрямившись, окинул меня злобным, но вместе с тем боязливым и восхищенным взглядом, которого я долго не забуду. Затем вождь киовов хотел было молча удалиться, но я остановил его:

— Видишь, я все еще стою на своем месте! Между тем Метан-Аква лежит вне своего круга. Кто же из нас победил?

— Разумеется, ты! — злобно ответил вождь и направился к своим воинам, но, не пройдя и пяти шагов, вернулся, подошел ко мне и прошипел: — Правда, мы не убьем этих собак апачей, но не наша будет вина, если они умрут с голоду и от жажды раньше, чем я смогу отпустить их на волю!

— Мерзавец! — бросил я ему в лицо.

— Собака, скажи еще одно слово, и я…

Он вдруг остановился и выпучил на меня глаза, испугавшись, очевидно, выражения моего лица. Я, в свою очередь, продолжал прерванную им фразу:

— И я повалю тебя, постыдного лгуна, наземь!

Тангуа моментально отпрянул на шаг назад, выхватил нож и пригрозил:

— Посмей только приблизиться ко мне, и я сразу же убью тебя!

— То же самое говорил Метан-Аква, и видишь, что я с ним сделал! С тобой не хуже могу расправиться! А относительно того, как поступить с пленными апачами, я поговорю с моими белыми братьями. Если ты посмеешь тронуть хотя бы один волосок на их голове, участь киовов будет решена! Ты ведь знаешь, что мы можем всех вас поднять на воздух?

Припугнув таким образом вождя, я направился к Сэму, которому из-за криков краснокожих не удалось расслышать моего разговора с Тангуа. Я повторил ему угрозу вождя, и она так его рассердила, что он сразу же пошел переговорить с ним. Однако вернулся сильно раздосадованный и заявил:

— Этот подлец действительно не хочет сдержать своего слова! Он собирается уморить пленников голодом. А между тем мерзавец говорил, что не убьет их! Ну да мы будем зорко следить за ним и, если не ошибаюсь, еще покажем ему где раки зимуют, хи-хи-хи!

Вдруг с той стороны, где находились пленники, раздалось пронзительное «и-и-и-и» — воинственный клич апачей! Очевидно, Инчу-Чуна и Виннету против всякого ожидания уже успели вернуться и напали на лагерь киовов.

— Только не убивайте, ради Бога, не убивайте ни одного апача! — едва успел я крикнуть Сэму, Дику и Билли. Затем вокруг нас завязалась жаркая битва. Мы вчетвером не принимали в ней участия, но старший инженер и трое землемеров упорно защищались и были в конце концов убиты. Так как все мое внимание было поглощено этим ужасным зрелищем, я не видел происходившего за моей спиной. Между тем на нас напала сзади целая ватага апачей и разъединила нас. Правда, мы кричали нападавшим, что мы — их друзья, но все было напрасно. Они бросились на нас с ножами и томагавками, и мы волей-неволей вынуждены были защищаться. Нам удалось повалить прикладами несколько апачей, и остальные в конце концов оставили нас в покое. Я тотчас же воспользовался этим и поспешно оглянулся по сторонам. Вокруг меня стойко оборонялись киовы, имея каждый против себя по нескольку апачей. В тот же момент раздалось приказание Сэма:

— Живей, ребята! Прячьтесь в кусты!

Он указал на кустарник, который скрывал нас перед тем от киовов, и побежал к нему. Дик и Билли последовали за ним, я же замешкался на несколько мгновений, ища глазами землемеров. Они были мои соплеменники, и я хотел помочь им, однако оказалось, что было уже слишком поздно: моя помощь не могла им больше понадобиться. Поэтому я решил также направиться к кустарнику и почти уже добрался до него, как вдруг увидел Инчу-Чуну.

Они оба с Виннету находились при том отряде, который должен был напасть на лагерь и освободить пленников. Когда с этим было покончено, вожди направились к главному отряду, которому было поручено расправиться с нами. Инчу-Чуна при этом значительно опередил сына. Обогнув кусты, он столкнулся со мной.

— Ах, это ты! Тот самый бледнолицый, который ворует чужую землю! — воскликнул он и набросился на меня, нанося мне удары прикладом своего серебряного ружья. Я старался объяснить ему, что я не был враждебно настроен к апачам, но он ничего не слушал и с удвоенной силой продолжал колотить меня. Это поставило меня в необходимость оказать сопротивление — иначе он мог бы изувечить или убить меня. Улучив удобный момент, когда он замахнулся на меня, я поспешно отбросил в сторону мешавшее мне ружье, схватил апача левой рукой за горло, а правой нанес ему сильный удар в висок. Он уронил ружье, сипло прохрипел и свалился на землю. В этот момент за моей спиной раздался торжествующий голос:

— Да ведь это Инчу-Чуна, глава всех апачей! Я должен содрать скальп с этой собаки!

Обернувшись, я узнал Тангуа, вождя киовов, почему-то следовавшего за мной. Он сбросил с плеча винтовку, вытащил из-за пояса нож и наклонился к лишившемуся чувств апачу, собираясь скальпировать его. Однако я ловко схватил его за руку и приказал:

— Руки прочь! Я победил Инчу-Чуну, и поэтому он мой пленник, а не твой!

— Молчи, белый пес! С какой стати я еще должен спрашивать тебя? Вождь принадлежит мне! Отпусти меня сию же минуту, а не то…

Он ударил меня ножом в кисть левой руки. Но я не хотел убить его и, оставив свой нож за поясом, набросился на вождя киовов, стараясь оттащить его от Инчу-Чуны. Так как мне эта попытка не удалась, то я схватил Тангуа за горло и держал до тех пор, пока он не перестал двигаться. Затем я наклонился над Инчу-Чуной, которому при этом упало на лицо несколько капель крови из моей раны. В этот момент я услышал позади себя шорох и поспешно оглянулся. Это движение спасло мне жизнь, так как в тот же миг я почувствовал сильнейший удар в ключицу, который, собственно, был направлен в мою голову. Если бы Виннету (это был он) случайно не промахнулся, этот удар размозжил бы мне череп.

Как я уже сказал, он немного отстал от своего отца. Поворотив за кустарник, он увидел меня, склоненного над окровавленным Инчу-Чуной, без движения лежавшим на земле. Виннету, не долго думая, решил убить меня прикладом, но, к счастью, удар пришелся по плечу, а не по голове. Увидя это, Виннету отшвырнул винтовку, вытащил нож и бросился на меня.

Хуже моего тогдашнего положения трудно себе и представить! Я получил сильное сотрясение от удара, парализовавшего руку. Мне очень хотелось объяснить Виннету, в чем было дело, но у меня не хватало на это времени. Он уже занес надо мной нож, который через мгновение вонзился бы мне в сердце, если бы я не успел отклониться немного в сторону. Удар пришелся по моему левому боковому карману, клинок ножа скользнул вверх по жестянке, в которой хранились мои заметки, и, проткнув нижнюю челюсть, вонзился мне в язык. Затем Виннету схватил меня за горло и выдернул нож, готовый нанести вторичный удар. Страх смерти удвоил мои силы, хотя я владел только одной рукой, мне все же удалось схватить его правую руку и так сильно сжать ее, что от боли он выронил нож. Затем я изо всех сил стиснул ему возле локтя левую руку, и он был вынужден отпустить мое горло. В тот же момент, сделав отчаянный прыжок, я повалил его на землю и, не дав опомниться, уселся ему на спину.

Однако я отлично понимал, что это еще не была победа, и если бы ему удалось вскочить на ноги, то мне не миновать смерти. Налегая одним коленом на ноги, другим на левую руку, я крепко стиснул ему затылок, в то время как он свободной рукой шарил по траве, ища оброненный нож. То была поистине сатанинская борьба между нами! Мне пришлось бороться с человеком, обладавшим стальными мускулами и змеиной изворотливостью, которого ни раньше, ни после того никому не удавалось победить. Как ни хотелось мне объяснить поступки Виннету, я не мог этого сделать. Кровь ручьями текла у меня изо рта, а язык был так искалечен, что вместо слов получался невнятный лепет. Между тем Виннету напрягал все свои силы, чтобы сбросить меня, но я не поддавался. Вскоре он начал стонать и хрипеть, но я до тех пор продолжал сдавливать ему горло, пока у него не прервалось дыхание. Но так как в мои планы не входило задушить его, я разжал на несколько мгновений пальцы, и молодой вождь сразу же поднял голову. Это помогло мне осуществить мое намерение. Последовали два-три удара в висок, и Виннету лишился чувств. Наконец-то мне удалось победить непобедимого!

Я глубоко и облегченно вздохнул, остерегаясь при этом захлебнуться кровью, наполнявшей мне всю полость рта. Из моей наружной раны тоже вытекала обильная струя этой теплой, липкой жидкости. Наконец я решился встать на ноги, но в тот же миг за моей спиной послышался гневный окрик индейца, и кто-то ударил меня прикладом по голове. Удар оказался такой сильный, что я тотчас же лишился чувств.

В сознание я пришел уже только вечером.

— Он пошевельнулся! Слава Богу, он пошевельнулся! — услышал я голос Сэма.

— Да, да! Я тоже это заметил! — сказал Дик.

— А вот теперь он даже открыл глаза! Он жив, господа, он жив! — воскликнул Билли Паркер.

Он был прав. Я действительно открыл глаза, и моему взору представилась далеко не утешительная картина! Мы находились на том же месте, где происходило сражение. Вокруг нас горело штук двадцать костров, между которыми бродили, наверное, более пятисот апачей. Многие из них были ранены. В двух местах лежали убитые. Киовы потеряли тридцать, а апачи — двадцать воинов. Невдалеке от нас я увидел пленных киовов, крепко связанных ремнями. Никому из них не удалось улизнуть, и сам вождь Тангуа находился среди пленников.

Немного поодаль от нас я заметил несчастного Рэтлера: у него были переломаны все кости, и его туловище было умышленно изогнуто в колесо, как это делали во времена инквизиции, когда жертву мучили при помощи так называемых испанских сапог. Он испускал жалобные стоны, и сердце сжималось от боли при виде его мук. Остальные вестмены были все перебиты во время схватки. Рэтлера же апачи пощадили, чтобы предать его потом медленной и мучительной смерти за то, что он убил Клеки-Петру.

Что касается меня, Билли и Дика, то апачи крепко стянули нам ремнями руки и ноги. У Сэма же левая рука была оставлена свободной, чтобы он, как я впоследствии узнал, мог оказывать мне необходимую помощь.

— Слава Богу, что вы очнулись, дорогой сэр! — сказал он, ласково проведя рукой по моему лицу. — Как же это случилось, что вас ранили?

Я собирался ему ответить, но не мог, так как мне мешала кровь во рту.

— Выплюньте! — сказал мне Сэм.

Я последовал его совету, но едва мне удалось пробормотать несколько невнятных слов, как рот мой снова наполнился кровью.

Вследствие большой потери крови я совсем обессилел и опять лишился чувств.

Когда я очнулся, то почувствовал, что вокруг меня все колышется. До моих ушей донесся лошадиный топот, и я поспешно открыл глаза. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что лежу на шкуре убитого мною медведя! Из нее было устроено нечто вроде гамака, который был прикреплен к седлам двух лошадей, шедших рядом. Я лежал в глубине этой шкуры и не мог ничего видеть, кроме неба и загривков несших меня коней. Солнце неимоверно пекло, и жара, словно расплавленный свинец, растекалась по жилам. Мой опухший рот был набит комками запекшейся крови, я пытался выплюнуть их, но у меня не поворачивался язык.

«Воды, воды!» — хотелось мне крикнуть, так как я испытывал мучительную жажду, но я не мог издать ни звука. «Это приближается смерть», — подумал я и в третий раз потерял сознание.

Затем я сражался с индейцами, бизонами и медведями, скакал с головокружительной быстротой по сожженным засухой степям, плыл в течение долгих месяцев через безбрежные моря… Это была лихорадка, чуть не унесшая меня в могилу. То я слышал откуда-то издали голос Сэма, то видел устремленные на меня бархатистые глаза Виннету. Потом я словно умер: меня положили в гроб и похоронили. Я слышал, как комья земли застучали о крышку гроба, а затем я долго-долго — целую вечность — лежал в земле и не мог пошевельнуться. Наконец однажды крышка гроба бесшумно поднялась, взвилась на воздух и исчезла. Я увидел над собой ясное небо, между тем как края могилы словно опустились. «Неужели все это было на самом деле? Разве это могло случиться?» Я провел рукой по лбу и…

— Ура! Ура! Он восстал из мертвых! — услышал я ликующий голос Сэма.

Я повернул голову.

— Смотрите, он двинул рукой, а теперь даже повернул голову! — воскликнул мой друг.

Он склонился надо мной. Его лицо буквально сияло от радости, я это сразу же заметил.

— Видите ли вы меня, дорогой сэр? — спросил он. — Вы открыли глаза и двигались, — значит, вы живы! Скажите только: видите ли вы меня?

Я хотел ответить ему, но не мог этого сделать: во-первых, я был очень слаб, во-вторых, язык мой, как кусок свинца, все еще не поворачивался во рту.

Я опять закрыл глаза и продолжал спокойно лежать, — на этот раз в объятиях не смерти, но блаженной усталости: хотелось навеки остаться в таком состоянии. Вдруг раздались незнакомые мне шаги. Чья-то рука потрогала мою голову, и я услышал голос Виннету:

— Не ошибся ли Сэм Хоукенс? Неужели Разящая Рука действительно очнулся?

— Да, мы все трое ясно видели это. Он даже кивками головы отвечал на мои вопросы.

— В таком случае совершилось великое чудо! Однако лучше было бы, если бы он вовсе не приходил в себя! Ведь его все равно ожидает смерть. Мы убьем его вместе с вами.

— Он — лучший друг апачей!

— Однако, чуть не отправил меня на тот свет!

— Он вынужден был так поступить!

— Ничего подобного!

Почувствовав прикосновение руки Виннету, я хотел было взглянуть на него, однако мои двигательные центры еще не подчинялись приказаниям воли, и я не мог поднять своих век. Только при последних словах молодого апача мне удалось открыть глаза, и я увидел его совсем рядом с собой. На этот раз на нем была легкая полотняная одежда, он был без всякого оружия и держал в руках изящный томик, на котором золотыми буквами стояло: «Гайавата». Итак, этот индеец, отпрыск «дикого» племени, не только умел читать, но обладал к тому же чутьем и пониманием возвышенного. Знаменитая поэма Лонгфелло в руках у апача! Мне бы это и во сне не приснилось!

— Он опять открыл глаза! — воскликнул Сэм. Между тем Виннету, подойдя ко мне, спросил:

— Можешь ли ты говорить?

Я отрицательно покачал головой.

— Чувствуешь ли ты где-нибудь боль?

Тот же ответ.

— Будь откровенен со мной! Человек, который воскрес из мертвых, не смеет говорить неправду! Разве вы вчетвером собирались спасти нас?

Я два раза кивнул головой.

Он сделал презрительный жест рукой и возмущенно воскликнул:

— Это ложь, ложь, ложь! И ты осмеливаешься лгать на краю открытой могилы! Если бы ты мне признался во всем, я мог бы надеяться, что ты станешь лучше, и попросил бы своего отца Инчу-Чуну даровать тебе жизнь. Но, я вижу, ты не достоин этого, и тебе придется умереть!

На это Сэм возразил:

— Мы же доказали тебе ясно и неоспоримо, что были на вашей стороне. Ведь киовы собирались подвергнуть вас пытке, а Разящая Рука сражался с Метан-Аквой, чтобы избавить вас от этого. Он рисковал своей жизнью ради вас, а вы хотите в награду за это убить его!

— Вы ничего не доказали мне, так как ваш рассказ тоже был ложью.

— Если ты нам не веришь, спроси Тангуа, вождя киовов, который еще находится в ваших руках!

— Я уже спросил его.

— Что же он сказал тебе?

— Что ты лжешь! Метан-Аква вовсе не сражался с Разящей Рукой, его убили наши воины при нападении на лагерь киовов. Ну, а теперь ступайте за мной — больной не нуждается больше в вашей помощи. Я укажу вам место, которого вы не должны покидать.

— Только не это, ради Бога, только не это! — умолял его Сэм. — Я не в силах расстаться с Разящей Рукой!

— Ты должен это сделать — я приказываю тебе. Все будет так, как я хочу!

— Прошу тебя, по крайней мере…

— Молчи! — сурово прервал его апач. — Пойдете ли вы наконец со мной или же мои воины должны связать и унести вас?

— Мы находимся в вашей власти и поэтому принуждены повиноваться. Но скажи, по крайней мере, когда мы снова увидимся с Разящей Рукой?

— В день вашей и его смерти.

— Не раньше?

— Нет.

— В таком случае дай нам проститься с ним, прежде чем мы последуем за тобой!

Взяв мою руку, Сэм поцеловал меня в лоб. Паркер и Стоун сделали то же самое. Затем все они вместе с Виннету удалились, и я долгое время оставался один. Наконец пришли несколько апачей и куда-то понесли меня. Я был так слаб, что не мог поднять век, чтобы посмотреть, куда меня несут, — и по дороге заснул.

Не знаю, как долго длился этот сон, во всяком случае он подкрепил меня, и, проснувшись, я уже смог открыть глаза и не чувствовал себя таким слабым, как раньше. Я мог даже немного шевелить языком, и мне удалось засунуть палец в рот, чтобы очистить его от гноя и запекшейся крови.

К моему немалому изумлению, я увидел себя в четырехугольном помещении, напоминавшем комнату. Мое ложе находилось в самом отдаленному углу его. Оно состояло из наложенных друг на друга медвежьих шкур, а сверху я был прикрыт роскошным сантильским одеялом. В углу возле двери сидели две индианки, очевидно, приставленные ухаживать за мной, а заодно также и стеречь меня. Одна из них была старуха, другая же совсем юная девушка. Старуха была безобразна, как большинство старых женщин у краснокожих, видимо это происходит вследствие того, что на женщин ложится всегда самая тяжелая работа, между тем как мужчины занимаются только войной и охотой, а все остальное время бездельничают. Что же касается девушки, то прежде всего поражала ее миловидность и простота одежды. Она была облачена в голубой балахон, плотно обхватывающий шею и подхваченный в талии пояском из змеиной кожи. На ней не было ни стеклянных бус, ни дешевых побрякушек и монет, которыми очень любят обвешиваться индианки. Ее единственным украшением были прекрасные волосы, заплетенные в две черные с синеватым отливом косы, доходившие почти до колен. Они были очень похожи на волосы Виннету. Черты лица этой девушки также напоминали молодого вождя. На вид ей можно было дать лет восемнадцать, и я пошел бы на любое пари, что она — сестра Виннету.

Обе женщины были заняты вышиванием красными нитками арабесок по белому кожаному поясу.

Я приподнялся на локоть, и мне это уже не показалось таким трудным. Услыхав, что я пошевельнулся, старуха взглянула в мою сторону и воскликнула, указывая на меня:

— У! У! Агуан-инта-хинта!

В переводе это означало «он проснулся». Девушка устремила на меня глаза и, увидев, что я уже мог сидеть, встала и подошла ко мне.

— Ты уже проснулся, — сказала она, к моему изумлению, на довольно правильном английском языке. — Есть ли у тебя какое-нибудь желание?

— О да, я желаю… даже… очень многого…

— Говори тише, или же объясняйся знаками, — сказала она. — Ншо-Чи видит, что тебе больно говорить.

— Ншо-Чи — это твое имя? — спросил я.

— Да.

— О, ты должна быть благодарна тому, кто дал его тебе. Думаю, что трудно было бы найти тебе более подходящее имя. Ведь ты прекрасна, как весенний день, когда благоухают первые цветы года.

Нужно сказать, что на языке апачей Ншо-Чи означает Прекрасный День. Она слегка покраснела и напомнила мне:

— Ты хотел сказать о своих желаниях.

— Скажи сперва, ты здесь находишься ради меня?

— Да, мне приказано ухаживать за тобой.

— Кто приказал тебе?

— Мой брат Виннету.

— Я так и думал, что он твой брат. Ты очень похожа на этого отважного юношу.

— Которого ты собирался убить? — воскликнула она, взглянув мне пытливо в глаза, точно желая проникнуть в мою душу.

— Никогда! — возразил я.

Она опять посмотрела мне в лицо и сказала:

— Он не верит тебе, а ведь я его сестра! Ну что, болит ли у тебя еще язык?

— Сейчас — нет.

— Можешь ли ты уже глотать?

— Попробую… Не дашь ли ты мне воды для питья?

— Разумеется, и не только для питья, но и для умывания. Сейчас принесу.

Она вышла вместе со старухой и вскоре вернулась с глиняной чашкой, наполненной до краев ключевой водой.

Утолив жажду, я сразу же почувствовал себя бодрее. Это, должно быть, не ускользнуло от внимания Ншо-Чи, так как она заметила:

— Вода тебя освежила… Потом я принесу тебе чего-нибудь поесть, — ведь ты, наверное, очень голоден? Ну, а теперь мы уйдем. Если тебе что-нибудь понадобится, позови нас. Мы будем недалеко отсюда.

При этих словах она вынула из своего кармана маленькую глиняную трубочку и сунула ее мне в рот. Затем они обе удалились.

Оставшись наедине, я глубоко задумался надо всем происшедшим. Разве положение, в котором я очутился, не было своего рода трагикомедией? Несмотря на то, что я был на волосок от смерти, меня старательно лечили, чтобы потом, после моего выздоровления, отправить меня со всевозможными пытками на тот свет! Поражало меня также и то, что человек, настаивавший на моей казни, поручил уход за мной своей сестре, вместо того чтобы предоставить меня попечению неряшливой старухи. Однако серьезно думать о своей смерти я уже не мог. Напротив, во мне была какая-то уверенность, что я останусь жив. Ведь у меня в руках было неоспоримое доказательство моей невиновности — волосы Виннету, отрезанные мной, когда я освобождал его.

Чтобы проверить, не отняли ли их у меня, я исследовал свои карманы и с радостью заметил, что все, кроме оружия, находилось при мне в целости и сохранности: в банке из-под сардинок по-прежнему лежали мои заметки, а между ними — спасительная прядь. Это меня успокоило, и я сразу же после ревизии карманов крепко уснул.

Состояние моего здоровья с каждым днем заметно улучшалось. На руках у меня снова появились мускулы, а опухоль во рту понемногу спала. Ншо-Чи, уверенная в близости моей смерти, была по-прежнему ласкова со мной. Вскоре я заметил, что она бросала на меня грустные и вместе с тем пытливые взгляды, когда думала, что я не смотрю на нее. Мне казалось, что она жалела меня и как будто боялась за мою судьбу.

Последнее обстоятельство вызывало во мне некоторые опасения. Правда, я полагался на то, что меня спасет прядь волос Виннету, но ведь мои надежды могли и не оправдаться, а в таком случае приходилось рассчитывать только на собственную силу.

Между тем я уже настолько поправился, что мог целыми днями расхаживать по своему помещению. Чтобы восстановить свою прежнюю силу, я попросил Ншо-Чи принести какой-нибудь камень, мотивируя эту просьбу тем, что мне не на чем сидеть. Она сказала об этом Виннету, и он прислал мне несколько штук на выбор. Самый большой из них весил, должно быть, около центнера. С этими камнями я упражнялся всякий раз, как только оставался наедине. По прошествии двух недель мне уже нетрудно было поднимать несколько раз подряд самый тяжелый из них. Несмотря на это, я все еще представлялся больным и немощным. В конце третьей недели я почувствовал себя окончательно окрепшим.

Однажды, в прекрасное осеннее утро, когда Ншо-Чи по обыкновению принесла мне завтрак и я принялся уплетать его, она внезапно подсела ко мне. Меня это очень удивило, так как Ншо-Чи за последнее время никогда ни одной лишней минуты не оставалась в моей комнате. Но в этот раз она долго и ласково смотрела на меня, и я заметил, что у нее по щеке скатилась слезинка.

— Ншо-Чи, что с тобой? Отчего ты плачешь? — спросил я. — Что тебя так огорчает?

— Сегодня киовы получат свободу и отправятся домой. Их племя прислало в прошлую ночь выкуп за них.

— И это так огорчает тебя?! Но ведь ты же должна радоваться, что твое племя получит богатую добычу!

— Безумец, ты сам не знаешь, что говоришь, и не подозреваешь, что тебя ожидает! В честь отъезда киовов наши воины хотят устроить празднество, на котором тебя и трех твоих белых братьев подвергнут пытке.

Хотя я уже давно приготовился к этому известию, все же у меня пробежали мурашки по спине при последних словах девушки. Итак, через несколько часов должна была решиться моя судьба, и, может быть, еще до заката солнца мне предстояло покончить счеты с жизнью! Все же, несмотря на эти мрачные мысли, я старался не показывать своего волнения и с кажущимся равнодушием продолжал есть. Когда я кончил, девушка молча приняла посуду и направилась к выходу. Но все-таки она еще раз подошла ко мне, протянула руку и сказала, не будучи в состоянии удерживать слезы:

— Прощай, Разящая Рука! Я говорю в последний раз с тобой. Крепись и будь мужественен, когда будешь смотреть смерти в глаза. Ншо-Чи будет очень огорчена твоей смертью, однако для нее будет немалым утешением, если ты умрешь без криков и стонов! Доставь же ей эту радость!

Сказав это, она поспешно удалилась. Я направился к выходу, чтобы посмотреть ей вслед, но в тот же момент на меня обратились дула ружей моих часовых. О бегстве нечего было и думать, к тому же я не был знаком с окружающей местностью. Оставалось покорно вернуться в место своего заточения.

Потянулись тяжелые, почти невыносимые часы ожидания. Был уже полдень, но все еще не происходило ничего такого, что подтверждало бы предсказание девушки. Наконец я услышал чьи-то приближающиеся шаги, и вскоре вошел Виннету в сопровождении пяти апачей. Я продолжал лежать как ни в чем не бывало. Молодой вождь бросил на меня испытующий взгляд и произнес:

— Пусть Разящая Рука скажет мне: здоров ли он теперь?

— Не совсем, — отвечал я.

— Но говорить ты ведь можешь?

— Да.

— И бегать также?

— Полагаю.

— А учился ли ты плаванью?

— Немного.

— Это тебе пригодится… Помнишь ли ты, в какой день тебе предстояло меня увидеть?

— В день своей смерти.

— Да, ты не забыл! И этот день настал… Встань теперь! Тебя сейчас свяжут.

Я встал со своего ложа и протянул руки — их тотчас крепко связали. Мои ноги также опутали ремнями, так что я мог передвигаться лишь очень медленно. После этого меня вывели на террасу пуэбло. Отсюда вела лестница на следующую террасу, расположенную ниже. Трое краснокожих стали по ней спускаться, я последовал за ними, с трудом передвигая опутанные ремнями ноги. Два индейца сопровождали меня сзади. Так спускались мы все ниже с террасы на террасу пирамидообразного пуэбло. И на всех его уступах толпились женщины и дети, они с любопытством рассматривали меня, и многие из них отправлялись за нами следом. Когда мы спустились вниз, вокруг нас собралась уже большая толпа, жаждавшая зрелища казни.

Пуэбло было расположено в узкой боковой ложбине, которая тут же, недалеко, выходила в широкую долину Рио-Пекос. Меня повели в эту сторону. Рио-Пекос — довольно мелководная река, особенно летом и осенью, но в ней есть отдельные глубокие места даже в самое жаркое время года; здесь по берегам имеется обильная растительность, хорошие пастбища, привлекающие индейцев. Мы вышли как раз к такому месту на берегу Рио-Пекос. По обе стороны речной долины возвышался лес, а перед ним тянулись зеленые полосы лугов. Однако прямо перед нами была большая прогалина, продолжавшаяся и на том берегу, а в месте соединения обеих долин у самой реки простиралась песчаная полоса, шириною приблизительно в пятьсот шагов. Точно такая же полоса виднелась и на противоположном берегу реки, так что получалась как бы светлая черта, наискось пересекавшая зеленую долину Рио-Пекос. На этой песчаной косе не было видно никакой растительности, за исключением громадного кедра, возвышавшегося на том берегу. Это дерево стояло на значительном расстоянии от воды и, согласно решению Инчу-Чуны, должно было сыграть известную роль в событиях рокового дня.

На этом берегу реки замечалось большое оживление. Я заметил тут же нашу запряженную волами повозку, также захваченную апачами. По ту сторону песчаной полосы паслись лошади, предназначенные киовами для обмена на пленных. Недалеко были разбиты палатки, и выставлено всевозможное оружие — также для обмена. Между палатками расхаживал сам Инчу-Чуна со своими воинами, которые оценивали все эти предметы. Тангуа также был с ними, ибо и он, и его воины были уже освобождены. Бросив взгляд на пеструю толпу фантастически одетых краснокожих, я определил число апачей примерно в шестьсот человек.

Заметив наше приближение, апачи образовали широкий полукруг около повозки, к которой меня подвели. Воины киовов тоже присоединились к толпе зрителей. Вблизи повозки я увидел Хоукенса, Стоуна и Паркера, которые были привязаны к столбам, крепко вбитым в землю. Меня тотчас же прикрутили к такому же, четвертому. Эти столбы пыток, у которых нам предстояло погибнуть мучительной смертью, были поставлены в ряд на таком расстоянии друг от друга, что мы могли свободно переговариваться. Рядом со мной находился Сэм, далее — Стоун и, наконец, Паркер. Тут же, поблизости, лежали связки сухого хвороста, так как, после всевозможных мучений, нас предполагали сжечь на костре.

Судя по упитанным лицам моих товарищей, им тоже неплохо жилось в плену, но настроение и у них было не из веселых. Нам никто не мешал разговаривать, ибо Виннету, не обращая на нас внимания, стоял в стороне со своим отцом и вождем киовов Тангуа, тогда как апачи, которые сопровождали меня к месту казни, были заняты наведением порядка в окружавшей нас толпе индейцев.

В центе ее сидели дети, за ними — женщины и девушки. Среди последних находилась и Ншо-Чи, которая (я заметил это) почти не сводила с меня глаз. Далее виднелись юноши и, наконец, взрослые воины.

Наконец Инчу-Чуна, который стоял в промежутке между нами и зрителями, возвысил голос и сказал так громко, что все присутствовавшие могли его ясно слышать:

— О, мои краснокожие братья, сестры и дети, а также вы, воины племени киовов, — слушайте!

Он сделал паузу и, заметив, что внимание всех обращено на него, продолжал:

— Бледнолицые — враги краснокожих. Среди них редко можно встретить человека, взор которого дружески направлен на нас. Самый благородный из этих немногих бледнолицых явился к народу апачей, чтобы стать его другом и отцом. Поэтому мы и дали ему имя Клеки-Петра, что значит Белый Отец. Все мои братья и сестры знали и любили его. Пусть они подтвердят это!

— Хоуг!.. — одобрительно пронеслось по толпе.

Вождь продолжал:

— Клеки-Петра был нашим наставником во всем, чего мы раньше не знали, но что могло бы пойти нам на пользу. Но пришли эти белые, чтобы отнять у нас наше достояние и перебить нас. Мы разговаривали с ними мирно. Мы сказали им, что земля эта — наше достояние и им не принадлежит. И они ничего не могли возразить, они должны были признать это. Но когда мы потребовали, чтобы они отказались от своих притязаний и ушли, не вводя огненного коня на наши пастбища, они не исполнили требования и убили Клеки-Петру, которого мы любили и почитали. Пусть мои братья и сестры подтвердят, что я говорю правду!

— Хоуг!.. — громко и единодушно прозвучало ему в ответ.

— Мы привезли сюда труп убитого и хранили его до наступления дня отмщения, теперь этот день наступил. Сегодня мы похороним Клеки-Петру и вместе с ним того, кто его убил. Вместе с убийцей мы захватили в плен и тех, кто сопровождал его, когда совершилось злое дело. Это его друзья и товарищи, и они-то выдали нас киовам, хотя и отрицают свою вину. Если бы они находились в руках других краснокожих, то всего, что мы знаем о них, было бы достаточно, чтобы предать их мучительной смерти. Но мы последуем учению нашего Белого Отца и будем справедливыми судьями! На совете старейшин уже раньше было принято решение, что мы загоним предателей в воду, заставим бороться друг с другом и потом предадим их огню. Однако Разящая Рука, самый молодой из них, произнес слова, в которых местами сказалась мудрость преклонных лет. Да, они заслуживают смерти, и все же, по-видимому, они не были так преступны, как мы это думали. Бледнолицый, которого зовут Разящей Рукой, — самый благородный из них. Предоставим ему решить это дело, но пусть исход борьбы зависит от знатнейшего из нас. А таков я, Инчу-Чуна, вождь апачей!

Крик одобрения пронесся по рядам краснокожих. Но в то же время апачи были удивлены, что он сам решил вступить в единоборство со мной. Он мог ведь уклониться от опасности, которая, несомненно, угрожала и ему, поручив состязание кому-нибудь другому. Чтобы рассеять недоумение, он продолжил свою речь:

— Честь Инчу-Чуны и Виннету задета тем, что достаточно было удара кулака бледнолицего, чтобы сбить их с ног и оглушить. Они должны смыть это пятно, вступив в борьбу с этим бледнолицым. И Виннету должен уступить мне, ибо я старший и знатнейший вождь апачей. Он дал на это согласие, и, умертвив Разящую Руку, я восстановлю и свою честь, и честь моего сына! Мы освободим Разящую Руку от веревок и заставим его войти в воду реки и плыть, но оружия мы ему не дадим. Я последую за ним, захватив томагавк. Если Разящая Рука выйдет невредимым на берег и доберется до кедра, который растет там, на поляне, он будет спасен, как и все его спутники. Тогда они могут уйти куда им вздумается. Но если я убью его прежде, чем он достигнет того кедра, то всех его спутников также ждет смерть. Однако мы не будем пытать их и не сожжем, а расстреляем! Пусть все находящиеся здесь воины подтвердят, что слышали и поняли мои слова и что они одобряют мое решение!

Единогласное «хоуг!» прогремело в ответ.

Я подвергался, несомненно, очень большой опасности. Как бы я ни плыл по реке — прямо, вкось или зигзагами, — меня неизбежно бы настиг томагавк вождя, и я был бы убит. Оставалось, в сущности, только одна возможность спасения: я должен был нырять, а в этом искусстве я, к счастью, далеко не был мазилой, каковым, очевидно, меня считал сам Инчу-Чуна.

Однако на одно только ныряние я не мог положиться: мне пришлось бы подниматься на поверхность воды, чтобы запастись воздухом, и в эти моменты моя голова представляла бы удобную цель для томагавка. Нет, я вовсе не должен выплывать наверх, по крайней мере в поле зрения краснокожих! Но как это выполнить? Я осмотрел берег по обе стороны и не без удовольствия заметил, что условия местности были благоприятны.

Если я прыгну в воду и не покажусь снова на поверхности, меня сочтут утонувшим и будут искать мое тело вниз по течению; следовательно, возможность спасения должна была лежать для меня в противоположном направлении, то есть вверх по реке. Тут я приметил одно место, где река подмыла берег, который вследствие этого нависал над водой, представляя таким образом удобное убежище на некоторое время. Далее по течению вода нагромоздила у берега целые кучи сломанных и вырванных с корнем деревьев, за которыми я также мог бы укрыться, когда мне придется вынырнуть. Сообразив все это, я решил притвориться, что весьма побаиваюсь предстоящего испытания: этим я рассчитывал обмануть бдительность краснокожих.

Скинув одежду и оставшись в легких индейских штанах, Инчу-Чуна заткнул за пояс свой томагавк (предварительно освободившись от других мешавших ему предметов) и сказал:

— Можно начинать. Прыгай в воду!

— Нельзя ли мне сначала измерить глубину? — спросил я нерешительным тоном.

По лицу вождя скользнула бесконечно презрительная усмешка. Он приказал подать копье. Я взял его и опустил в воду, но не достал до дна. Это обстоятельство было для меня выгодно, но я сделал вид что еще более удручен, присел на корточки у воды и омочил себе лоб, как бы опасаясь апоплексического удара при неожиданном погружении в воду головой. Я услышал позади себя насмешливые замечания и смех — это было верным признаком того, что я достиг своей цели.

Виннету тоже презрительно улыбался: ему явно было неловко, что он когда-то принял во мне некоторое участие. Сестра его опустила глаза и не решалась взглянуть на меня.

— Что же ты медлишь? Быстро в реку! — крикнул мне Инчу-Чуна.

— Разве это так необходимо? — спросил я, заикаясь. — Неужели нельзя решить дело по-иному?

Оглушительный хохот раздался в толпе индейцев.

— Быстро в воду! — вторично крикнул Инчу-Чуна и дал мне пинка ногой пониже спины. Только этого я и ждал. Беспомощно растопырив руки, я испустил испуганный вопль и шлепнулся в воду. Но уже в следующий момент я оставил притворство. Достигнув дна, я затем несколько раз поднялся и поплыл, конечно, под водой, вверх по течению, держась вплотную у берега. Вскоре же я услышал позади шум: это Инчу-Чуна прыгнул за мною в воду. Впоследствии я узнал, что первоначально он хотел дать мне возможность немного отплыть и только тогда броситься в реку, чтобы погнать меня к тому берегу и там поразить топором. Однако, увидав мою «трусость», он отказался от этого намерения и кинулся тотчас же за мной, дабы убить меня, как только я покажусь на поверхности. «С такой „бабой“, — думал он, — не стоит долго возиться!»

Между тем я достиг того места, где берег выдавался над водой и высунул голову из воды. Здесь никто не мог бы меня увидеть, кроме Инчу-Чуны, который плыл по реке. К моему счастью, он повернул голову в противоположную сторону. Я набрал воздуха, снова опустился в воду и поплыл дальше — вплоть до нагроможденных у берега деревьев, где я опять-таки вынырнул, чтобы запастись воздухом. Ветви настолько скрывали меня, что я мог подольше остаться над водой. Отсюда мне хорошо было видно вождя апачей, который осматривался по сторонам наподобие хищного зверя, подстерегающего добычу. Теперь мне оставалось проплыть еще последнюю, наибольшую часть всего расстояния, отделявшего меня от опушки леса на том берегу, где заросли спускались к самой воде. Я благополучно достиг и этого места и под прикрытием кустарника вышел на берег.

Здесь я спрятался и увидел, к своему удовольствию, что многие краснокожие попрыгали в воду и стали копьями шарить в реке, разыскивая мертвое тело Разящей Руки. Я мог бы преспокойно направиться к кедру и выиграть таким образом состязание, но я не сделал этого: мне не улыбалось достичь победы простой хитростью, я хотел дать урок Инчу-Чуне и обязать его благодарностью.

Он все еще плавал взад и вперед по реке, не догадываясь даже посмотреть в сторону кустов, служивших мне прикрытием. Тогда я снова вошел в воду, лег на спину таким образом, что только нос и рот торчали из воды, и, делая слабые движения руками, чтобы не пойти ко дну, отдался течению. Никто не заметил меня. Когда же я поравнялся с тем местом, где стояла толпа индейцев, я опять нырнул, переплыл под водой реку и, показавшись на поверхности, громко крикнул:

— Сэм Хоукенс, Сэм Хоукенс, мы выиграли, мы выиграли!

Краснокожие увидели меня и подняли страшный гам: казалось, тысячи чертей завопили изо всей мочи. Кто хоть раз в жизни слышал подобный вой, не забудет его никогда! Заметив меня, Инчу-Чуна, сильно взмахивая руками, поплыл в мою сторону, но я не мог подпустить его слишком близко и, выждав некоторое время, повернул к тому берегу и вышел на него. Здесь я остановился и услышал голос Сэма:

— Бегите прочь, сэр! И добирайтесь поскорее до кедра!

В этом уже никто не мог бы мне помешать! Но я, как сказано, хотел проучить Инчу-Чуну, и поэтому двинулся не раньше, чем увидел его от себя на расстоянии сорока шагов. Тогда я пустился бегом к дереву. Будь я еще в воде, ему, вероятно, удалось бы поразить меня томагавком, но теперь я был убежден, что он сможет воспользоваться своим страшным оружием, лишь достигнув берега.

До дерева было около трехсот шагов. Пробежав большими прыжками половину этого расстояния, я остановился и посмотрел назад. В этот момент вождь апачей вылез на берег. Он явно готов был попасть в поставленную мной ловушку. Догнать меня он уже был не в силах: только его томагавк мог бы настичь меня. Он тотчас же вытащил его из-за пояса и помчался вперед. Я все еще стоял на месте. Только подпустив его настолько близко, что положение стало опасным, я обратился в бегство — и то лишь для виду. Я знал, что он не метнет томагавк, пока я стою не двигаясь, ибо в этом случае, увидев летящий топор, я всегда успею увернуться, тогда как, сохраняя оружие, он сможет нагнать меня и зарубить. Поэтому следовало предположить, что он швырнет в меня томагавк, когда я побегу и, значит, не буду видеть приближающегося удара. Итак, я бросился было бежать, но, сделав около двадцати прыжков, неожиданно остановился и снова посмотрел назад.

Мой расчет оказался правильным. Инчу-Чуна приостановился, чтобы вернее прицелиться, и замахнулся топором. Как раз в тот момент, когда я снова увидел его, он метнул в меня томагавк. Я сделал быстрый отскок в сторону — топор пролетел мимо и вонзился в песок.

Только этого мне и нужно было. Я мгновенно схватил томагавк, но вместо того, чтобы бежать к дереву, спокойным шагом пошел навстречу вождю апачей. Он завопил от гнева и бросился в мою сторону. Я поднял над головой томагавк и угрожающе крикнул ему:

— Берегись, Инчу-Чуна! Ты опять обманулся в Разящей Руке! Разве ты хочешь, чтобы твой собственный топор угодил тебе в голову?

Он приостановился и закричал:

— Собака! Как ухитрился ты уйти от меня в воде? Злой Дух опять помог тебе!

Я видел по его глазам, обращенным на меня, что он задумал какую-то военную хитрость, и крикнул ему в ответ:

— Я вижу, ты хочешь врасплох напасть на меня, но знай: это будет стоить тебе жизни! Я вовсе не собираюсь причинить зла ни тебе, ни Виннету, ибо вы мне дороги. Но если ты нападешь на меня, я буду вынужден защищаться. Ты знаешь, что я сильнее тебя. К тому же у меня томагавк… Поэтому будь осторожен и…

Я не смог продолжать. Он был так разъярен, что потерял способность владеть собой. Судорожно простирая руки, он бросился ко мне. Но я ловко уклонился в сторону, и сила направленного в меня удара свалила его самого. Я тотчас же подбежал к нему, встал коленями на его руки, схватил его левой рукой за горло, взмахнул томагавком и крикнул:

— Инчу-Чуна, просишь ли ты о пощаде?

— Нет!

— В таком случае я раздроблю тебе голову.

— Убей же меня, собака! — прохрипел он, тщетно пытаясь приподняться.

— Нет, ты — отец Виннету и будешь жить. Но я должен обезвредить тебя на время. Ты вынуждаешь меня к этому.

Я ударил его плоской стороной томагавка по голове. Раздался хрип, его тело резко содрогнулось и вытянулось. С того берега реки, где стояли краснокожие, можно было подумать, что я убил его. Оттуда донесся еще более ужасный вой, чем слышанный мною недавно. Я немедленно связал поясом руки вождя и перетащил его к кедру. Мне пришлось проделать этот путь уже потому, что, согласно условию, я должен был достичь указанного дерева. Оставив там бесчувственного Инчу-Чуну, я поспешил к берегу, ибо заметил, что множество краснокожих во главе с Виннету бросились вплавь через реку. Положение вещей могло стать роковым как для меня, так и для моих спутников, если бы апачи решили не считаться с данным ими обещанием. Поэтому, подбежав к берегу, я громко крикнул:

— Поворачивайте назад! Ваш вождь жив, я не причинил ему вреда. Но если вы выйдете на берег, я убью Инчу-Чуну! Пусть только Виннету плывет сюда! Я готов говорить с ним.

Краснокожие, однако, не обратили внимания на мое предостережение. Тогда Виннету приподнялся на мгновение над водой, чтобы все его могли видеть, и сказал несколько слов, которых я не мог разобрать. Апачи повиновались ему и повернули назад, а он направился в мою сторону. Я ждал его и сказал ему, когда он взобрался на берег:

— Ты хорошо поступил, отослав своих воинов, ибо твоему отцу грозила опасность.

— Ты ранил его томагавком?

— Нет. Но я должен был оглушить его, так как он не хотел сдаваться.

— Но ведь ты м_о_г убить его! Он был в твоей власти.

— Я неохотно убиваю своих врагов, и тем более не хотел умертвить человека, который мне дорог, ибо он — отец Вцннету. Вот, возьми его оружие! Ты решишь, кто из нас одержал верх, и следует ли исполнить обещание, данное мне и моим спутникам.

Он взял томагавк и посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом. Выражение его глаз постепенно смягчалось. Я прочел на его лице восхищение, когда он воскликнул:

— Что за удивительный человек Разящая Рука! Кто мог бы его понять?

— Ты научишься понимать меня…

— Но ведь ты отдал мне этот топор, еще не зная, сдержим ли мы слово. Между тем ты мог бы им защищаться! Разве ты не понимаешь, что теперь ты в моих руках?

— Я не боюсь тебя, ибо во всяком случае в моем распоряжении мускулы и кулаки. К тому же я знаю, что Винпету — не лжец, что он благородный воин, никогда не изменяющий данному им слову.

Он протянул мне руку и ответил с блеском в глазах:

— Ты прав! Ты свободен, как и другие бледнолицые, за исключением того, имя которого Рэтлер. Ты доверяешь мне, и я хотел бы испытывать такое же доверие к тебе.

— Ты будешь доверять мне, как я доверяю тебе! А сейчас пойдем к твоему отцу!

— Да, пойдем! Я должен осмотреть его, ибо удар Разящей Руки может причинить смерть, даже если он этого и не хотел.

Мы направились к кедру и развязали руки вождю апачой. Виннету осмотрел его и сказал:

— Да, он жив, но очнется не скоро и с сильной головной болью. Я сам не могу остаться здесь, но пришлю сюда несколько воинов. Пусть брат мой Разящая Рука отправится вместе со мною!

Так Виннету в первый раз назвал меня братом. Впоследствии я часто слышал из его уст это слово и знаю, что он всегда произносил его с искренним чувством любви и преданности.

Мы подошли к берегу и переплыли реку. Краснокожие поджидали нас с напряженным вниманием. Увидев, что мы мирно плывем рядом, они не только поняли, что мы стали друзьями; они, несомненно, должны были убедиться И в том, что сами были неправы, сделав меня предметом своих насмешек и издевательств. Когда мы вышли на берег, Виннету взял меня за руку и сказал громким голосом:

— Разящая Рука одержал победу! Он сам и трое его спутников свободны!

В толпе апачей раздались одобрительные возгласы, но Тангуа стоял с мрачным видом. Мне предстояло еще посчитаться с ним, ибо его лживые выдумки, его старания добиться нашей смерти не могли остаться безнаказанными. При этом я думал не столько о себе самом, сколько о тех белых, которые в будущем могли иметь дело с этим негодяем.

Вместе со мной Виннету прошел мимо него, даже не удостоив его взглядом. Он подвел меня к столбам, где были привязаны три моих спутника.

— Аллилуйя! — воскликнул Сэм. — Мы спасены! Нас не укокошат! Человек, дружище, муж, юноша, грингорн, как вы все это устроили?

Виннету дал мне свой нож и сказал:

— Разрежь ремни! Освободи их! Сделай это сам — ты заслужил это!

Как только я освободил их, они втроем бросились ко мне и стали душить меня в объятиях, так что я еле жив остался. Сэм даже поцеловал мне руку, причем слезы обильно текли из его маленьких глазок в густую, как лес, бороду.

— Сэр! — сказал он. — Если я когда-нибудь забуду вашу услугу, пусть первый же встречный медведь проглотит меня вместе с потрохами! Как же это вы все спроворили? Вы ведь совсем исчезли! Вы так трусили воды, и все сразу решили, что вы утонули!

— Разве я не сказал, что если я утону то мы будем спасены?

— Неужели он говорил это? — воскликнул Виннету. — Значит, все это было притворством?

Я утвердительно кивнул головой.

— Мой брат знает, что делает! Он поплыл вдоль этого берега вверх по течению реки и потом переплыл через реку, чтобы вернуться вдоль того берега. Не так ли? Мой брат не только силен, как медведь, он хитер, как лисица прерий! Его враги должны опасаться его!

— Ты тоже был моим врагом, Виннету!

— Что было, то прошло.

— Значит, ты веришь теперь мне, а не лжецу Тангуа?

Он опить посмотрел на меня испытующим взглядом, протянул мне руку и сказал:

— У тебя хорошее лицо и честные глаза. Я верю тебе.

Я успел уже одеться и вынул из кармана охотничьей куртки коробку из-под сардин.

— Мой брат Виннету, — сказал я, — стоит на правильном пути. Я сейчас докажу это. Узнает ли он этот предмет?

Я вынул из коробки прядь волос, развернул ее и показал Виннету. Он протянул было руку, но потом в удивлении отступил на шаг и воскликнул:

— Это волосы с моей головы! Кто дал их тебе?

— Разве Инчу-Чуна не рассказал, как вы были привязаны к деревьям, и Великий Дух послал вам незримого спасителя? Да, он был невидим, ибо не смел показаться киовам. Но теперь ему нечего скрываться! Итак, ты видишь, что я не враг тебе, а наоборот, всегда был твоим другом!

— Так это ты освободил нас! Так это тебе мы обязаны свободой и, может быть, жизнью! — воскликнул он, будучи не в силах скрыть свое волнение. Он снова взял меня за руку и повел к тому месту, где стояла его сестра, все время внимательно наблюдавшая за нами. Виннету подвел меня к ней и сказал:

— Ншо-Чи видит перед собой храброго воина, который тайком освободил меня и отца, когда киовы привязали их к стволам деревьев. Пусть и Ншо-Чи поблагодарит его!

Сказав это, он обнял меня и поцеловал в обе щеки, а сестра его подала мне руку и произнесла одно лишь слово:

— Прости!

Тангуа стоял поблизости и ничуть не скрывал своей злобы. Я подошел к нему и сказал, глядя на него в упор:

— Тангуа, вождь киовов! Ты — жалкий лжец, ибо не ты ли говорил, что готов сражаться со мною, а между тем…

Он, по-видимому, струсил, так как ответил нерешительно, явно желая увильнуть:

— Я не помню этих слов… Разящая Рука не так понял меня.

— Виннету — мой свидетель! — воскликнул я.

— Да, — подтвердил молодой вождь. — Тангуа хотел посчитаться с Разящей Рукой и хвастал, что охотно вступит с ним в единоборство и поразит его.

— Итак, ты говорил это, — продолжал я. — Готов ли ты сдержать свое слово?

— Ты этого требуешь?

— Да. И ты сам можешь выбрать оружие. Я все равно уверен, что останусь победителем.

— Нет, тебе не победить меня, — сердито возразил вождь киовов. — Не думаешь же ты, что я выберу кулачный бой, в котором, я знаю, ты — мастер, или бой на томагавках, ибо этим оружием ты владеешь не хуже, чем Инчу-Чуна?

— Что же в таком случае?

— Поединок на ружьях! Мы будем стрелять друг в друга, и моя пуля пронзит тебе сердце.

— Прекрасно! Я согласен. Пусть моя победа докажет твою лживость! Разве не ты отрицал, что я спас пленных апачей от столба пыток?

— Я — лжец?! — в негодовании воскликнул Тангуа. — Ты щаплатишь за эти слова жизнью! Мы тотчас начнем поединок, и я застрелю тебя, как бешеную собаку!

Он воинственно потряс своим ружьем. Виннету немедленно послал одного из апачей в пуэбло за моей винтовкой и патронами. Вскоре все было на месте. Тогда Виннету обратился ко мне со словами:

— Пусть бледнолицый брат мой скажет на каком расстоянии произойдет поединок и сколько может быть сделано выстрелов.

— Мне безразлично — ответил я. — Пусть это решает тот, кто выбрал оружие!

— Хорошо, — сказал Тангуа. — Расстояние — двести шагов, и стрелять до тех пор, пока один из нас не свалится с ног и не сможет более подняться.

— Идет, — согласился Виннету. — Я буду наблюдать за поединком. Вы будете стрелять по очереди, и если один из вас нарушит это условие, я всажу ему пулю в лоб. Но кто выстрелит первым?

— Конечно, я! — вскричал вождь киовов.

Виннету неодобрительно покачал головой и заметил:

— Тангуа хочет иметь все преимущества. Пусть Разящая Рука стреляет первым!

— Нет! — возразил я. — Он может сделать первый выстрел, если ему этого так хочется. Потом выстрелю я, и — конец.

— Ну нет! — сказал Тангуа. — Мы будем стрелять до тех пор, пока один из нас не будет сражен!

— Несомненно так, ибо после первого же моего выстрела, ты протянешь ноги.

— Жалкий хвастун!

— В сущности, тебя следовало бы убить, — ответил я, — но я этого, так и быть, не сделаю. Я только искалечу тебя, и это будет весьма скромным наказанием за твою низость. Я раздроблю тебе правое колено. Запомни это!

Наконец расстояние было отмерено, и мы встали на конечных пунктах. Я, по обыкновению, сохранял полное спокойствие, тогда как Тангуа продолжал осыпать меня бранью и насмешками. Виннету стоял в стороне, как раз на середине разделяющего нас расстояния.

— Пусть вождь киовов замолчит, — обратился он к Тангуа, — теперь не время разговаривать. Внимание! Я буду считать до трех, и, когда я скажу «три», может последовать выстрел. Кто разрядит свое ружье не дождавшись команды, получит от меня пулю в лоб.

Само собой разумеется, что все присутствующие с большим напряжением следили за поединком. Зрители образовали как бы две стены по обе стороны дуэльной дистанции: получился широкий проход, длиною в двести шагов. В одном конце его стоял я, а в другом — вождь киовов. В рядах зрителей царила глубокая тишина.

— Предводитель киовов может начать, — сказал Виннету, — раз… два… три!

Я стоял совсем неподвижно, выставив всю поверхность тела в качестве мишени своему противнику. Он начал старательно целиться уже при первых словах Виннету и по команде спустил курок. Пуля просвистела над моим ухом. Толпа продолжала безмолвствовать.

— Теперь очередь за Разящей Рукой, — произнес Виннету.

— Стой! — прервал я его. — Я стоял прямо и не шевелился, когда в меня целился Тангуа. А он вертится, как вьюн, и все норовит повернуться ко мне боком.

— Это — мое право! — сказал ом. — Кто мог бы мне это запретить? Ведь мы не условились, как будем стоять!

— Правильно! — заметил я. — Тангуа может в таком случае стоять, как ему угодно! Он поворачивается ко мне боком, думая, что так мне труднее будет попасть в него, но он ошибается: я во всяком случае не промахнусь! Я мог бы выстрелить без всякого предупреждения, но предпочитаю играть в открытую. Моя пуля должна поразить его только в правое колено, но это возможно лишь в том случае, если он повернется ко мне лицом, если же он будет стоять ко мне боком, то я раздроблю ему оба колена. В этом вся разница! А теперь он волен стоять, как ему вздумается. Я предостерег его!

— Стреляй не словами, а пулей! — насмешливо произнес мой противник (он продолжал стоять боком, не обратив внимания на мое предостережение).

— Разящая Рука стреляет! — воскликнул Виннету. — Раз… два… три!

Я выстрелил. Тангуа испустил громкий вопль, выронил ружье, раскинул руки, пошатнулся и рухнул на землю.

Со всех сторон послышались возгласы удивления, и зрители бросились к раненому. Я направился туда же, и все почтительно расступались передо мною.

— В оба колена, в оба колена! — раздавалось вокруг меня.

Когда я подошел, Тангуа яростно стонал, лежа на земле. Виннету склонился над ним и осматривал его раны. Увидев меня, он сказал:

— Пуля прошла как раз так, как сказал мой белый брат: оба колена раздроблены. Тангуа никогда больше не сможет вскочить на коня, чтобы красть лошадей других племен!

Как только раненый увидел меня, из его уст посыпался град ругани и проклятий.

Виннету взял меня за руку и увел прочь. Выйдя из толпы, мы увидели Инчу-Чуну, который возвращался в сопровождении воинов, посланных за ним его сыном. Виннету пошел им навстречу, а я присоединился к Сэму и его спутникам.

Через некоторое время к нам подошли Виннету и Инчу-Чуна. Этот последний взглянул на меня в упор (что напомнило мне пристальный взгляд его сына) и сказал:

— Я слышал обо всем от Виннету. Вы свободны и, надеюсь, простите нас. Ты — храбрый и находчивый воин, ты победишь еще многих врагов. Умно поступает тот, кто становится твоим другом. Я предлагаю тебе выкурить с нами трубку мира.

— Охотно сделаю это, ибо хочу быть вам другом и братом.

— В таком случае пойдемте вместе с моей дочерью Ншо-Чи в пуэбло. Я укажу своему победителю достойное его жилище. А Виннету останется пока здесь, чтобы последить за порядком.

И уже в качестве свободных людей мы отправились в то самое пирамидальное пуэбло, которое недавно покинули пленники, идущие на казнь.

Глава пятая ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ

Только теперь, когда мы приблизились к пуэбло, я смог разглядеть, какое это величественное сооружение. Поднимаясь по лестницам, мы достигли третьей террасы. Здесь находились самые лучшие помещения, где жил сам Инчу-Чуна с сыном и дочерью и где были предоставлены жилища и нам.

Когда моя «гостиная» была окончательно приведена в порядок, Прекрасный День принесла мне трубку мира удивительно тонкой работы и запас табаку. Она собственноручно набила трубку и зажгла ее. После того как я несколько раз затянулся, Ншо-Чи сказала:

— Эту трубку прислал тебе мой отец Инчу-Чуна. Он сам добыл материал для нее из священных скал и вырезал ее. Из нее никто еще не курил, и ты должен считать ее своей собственностью и вспоминать нас, когда будешь курить ее.

— Вы очень добры, — сказал я, — и я не знаю, как вас отблагодарить.

— Ты и так сделал много для нас, ибо неоднократно спасал жизнь Инчу-Чуны и моего брата Виннету. Сегодня ты мог бы безнаказанно умертвить моего отца, но ты не сделал этого! Поэтому наши сердца расположены к тебе, и ты будешь нашим братом, если позволишь воинам апачей так называть тебя.

— Это будет исполнением моего заветнейшего желания! Инчу-Чуна — знаменитый вождь и воин, а Виннету я полюбил уже с первой встречи. Для меня великая честь быть их другом и братом! Я хотел бы только, чтобы и моим спутникам было хорошо среди вас… А где теперь Рэтлер убийца Клеки-Петры?

— Его привязывают к столбу пыток.

— И я об этом узнаю только сейчас? Почему же меня до сих пор оставляли в неведении?

— Так хотел Виннету

— Но почему же?

— Он думал, что ни глаза ни уши твои не вынесут того, что готовится.

— Вероятно, он ошибался, и тем не менее я и увижу, и услышу если только мое желание будет принято во внимание.

— Какое желание?

— Скажите сперва, где произойдет пытка?

— Внизу у реки, где ты недавно находился. Инчу-Чуна увел вас оттуда, ибо ваше присутствие нежелательно.

— Но я хочу присутствовать при пытке! Какие же муки для него придуманы?

— Все те же, каким обычно подвергаются пленники.

Когда я вышел на террасу, мы увидели там Сэма Хоукенса, курившего свою короткую охотничью трубку.

— Ну что, сэр, — сказал он, ухмыляясь, — обстоятельства изменились? Да, разыгрывать важного барина или быть жалким пленником — далеко не одно и то же! Как вам живется в новых условиях?

— Благодарю вас, хорошо, — ответил я.

— И мне живется неплохо. Вождь самолично нас угощал, а это, если не ошибаюсь, считается особым почетом.

— Где сейчас находится Инчу-Чуна?

— Ушел снова к реке.

— А вы знаете, что там сейчас происходит? Там пытают Рэтлера!

— Пытают Рэтлера? И нас уводят сюда? Нет, я должен быть там! Идемте, сэр, мы сейчас же спустимся вниз!

— Не торопитесь! Разве вы в состоянии увидеть такого рода зрелище и не бежать тотчас же в ужасе?

— Бежать в ужасе? Какой вы, однако, грингорн, любезный сэр! Поживите немного подольше на Западе, и вы не будете больше думать об ужасах. Парень заслужил смерти, и его казнят на индейский манер. Вот и все!

— Во всяком случае я сделаю все, что в моих силах, чтобы добиться ускорения его смерти.

— Не советую! Во-первых, он не заслужил этого, а во-вторых, ваши усилия будут тщетны. Клеки-Петра был учителем, как бы духовным отцом племени; его смерть — незаменимая утрата для апачей, к тому же убийство было совершено без всякого повода. Добиться у краснокожих снисхождения поэтому совершенно невозможно.

— Я тем не менее попытаюсь!

— Безуспешно!

— В таком случае я пущу Рэтлеру пулю в сердце.

— Чтобы прервать его мучения? Ради Бога, оставьте эту затею! Вы вызовете к себе вражду всего племени. Выбор наказания является их неотъемлемым правом, и если вы лишите их этого права, то недавно заключенной дружбе тотчас же настанет конец! Итак, идете вы со мной?

— Да.

— Отлично. Не натворите, однако, глупостей! Я позову Дика и Билли.

Он скрылся у входа своего жилища и вскоре вернулся вместе с названными. Мы спустились по ступеням террасы. Ншо-Чи, опередившая нас, успела уже скрыться от наших взоров. Когда мы из боковой ложбины вышли в главную долину Рио-Пекос, киовов уже не было видно: они ускакали со своим раненым вождем. Инчу-Чуна имел осторожность послать им вслед лазутчиков, так как они легко могли вернуться, чтобы отомстить за случившееся. Увидев нас, Виннету подошел и сказал серьезным тоном:

— Почему мои белые братья не остались наверху в пуэбло? Или им не нравятся жилища, которые им указали?

— Они нам нравятся, — ответил я, — и мы благодарны за заботу нашему краснокожему брату. Мы вернулись, так как слышали, что Рэтлер должен умереть. Так ли это?

— Да.

— Но я его не вижу.

— Он лежит в телеге рядом с трупом убитого.

— Какой род смерти ожидает его?

— Пытка.

— Это решено окончательно?

— Да.

— Глаза мои не вынесут такого зрелища!

— Поэтому Инчу-Чуна, отец мой, и увел вас в пуэбло. Почему вы вернулись? Зачем ты хочешь увидеть то, чего не можешь видеть?

— Я надеюсь, что, присутствуя при его смерти, мне не придется испытывать ужаса.

Говоря так, я думал, что мне удастся добиться смягчения участи Рэтлера у своих новых друзей. Заметив мое волнение, Виннету оставил меня одного и вскоре вернулся в сопровождении своего отца. Я решился тогда им сказать о том, что сам Клеки-Петра, религия которого требовала прощения врагов, не потерпел бы тех жестокостей, которые теперь ожидали Рэтлера. Мои слова произвели впечатление. Ооменявшись с сыном многозначительным взглядом, Инчу-Чуна обратился ко мне:

— Итак, слушай, что я тебе скажу: мы хотим узнать, жива ли еще в этом человеке хотя бы самая малая искра добра. Если тебе удастся склонить Рэтлера к тому, чтобы он, твой враг, перед пыткой попросил у тебя прощения, он умрет без мучений.

— Могу ли я сообщить ему об этом?

— Да.

Начались приготовления к пытке. С телеги был снят покров, и мы увидели на ней напоминающий собою гроб продолговатый предмет, к которому был привязан человек. Недалеко от того места, где боковая ложбина примыкала к главной долине, поднималась скала. Пред ней находился сложенный из больших камней и открытый спереди четырехугольник, кроме того, повсюду лежали камни, сва ленные в беспорядочные груды. Снятый с телеги гроб был поставлен у четырехугольника. В связанном человеке я узнал Рэтлера.

— Знаете ли вы для чего здесь свалены эти камни? — спросил Сэм.

— Могу себе представить!

— Ну, скажите, для чего?

— Для того, чтобы из них соорудить могилу.

— Правильно… Двойную могилу.

— Чтобы в ней поместился и Рэтлер?

— Да. Убийцу хоронят вместе с его жертвой. Впрочем, так следовало бы поступать при всяком убийстве, если бы это было возможно.

Между тем гробу было придано вертикальное положение, так что Рэтлер мог стоять на ногах, и человека вместе с гробом привязали крепкими ремнями к каменной стене. Краснокожие — мужчины, женщины, дети — приблизились к месту пытки и образовали вокруг него полукруг. Воцарилась глубокая, напряженная тишина. Наконец вождь обратился к собравшимся с речью:

— Воины апачей собрались здесь для суда, ибо тяжелая утрата постигла племя, утрата, которую виновник ее должен искупить своею смертью!

Далее Инчу-Чуна со свойственной индейской речи образностью говорил о Клеки-Петре, о его характере и его деятельности, а затем дал подробное изображение обстоятельств, при которых было совершено убийство. Он рассказал о том, как был схвачен Рэтлер, и, наконец, объявил, что убийца будет замучен до смерти и похоронен вместе с мертвым в том же положении, в котором он привязан к гробу.

Инчу-Чуна подал мне знак, и я подошел к Рэтлеру. Он встретил меня дикой руганью и наотрез отказался согласиться на условие, поставленное ему Инчу-Чуной для облегчения его участи, все мои попытки уговорить его оказались напрасными.

Кошмарная сцена началась. Вначале я думал удалиться, но так как я никогда не видел подобного рода зрелища, я решил остаться до тех пор, пока это будет возможно.

Зрители сели. Несколько молодых воинов с ножами в руке выступили вперед и выстроились приблизительно в пятнадцати шагах от Рэтлера. Они целились в него ножами, но старались не причинить ему вреда, и лезвия, все до одного, вонзились в доски гроба, к которому он был привязан. Первый нож вонзился справа, второй слева от ступни, слегка ее касаясь. Цель следующих ножей была намечена выше, и так продолжалось до тех пор, пока обе ноги не были тесно обрамлены четырьмя рядами острых лезвий.

До этого момента Рэтлер держался довольно сносно. Но когда ножи стали втыкаться все выше и выше, становясь в ряд вдоль очертаний его тела, его обуял ужас. Всякий раз, когда нож направлялся в него, он испускал вопль, и эти вопли становились тем сильнее и отчаяннее, чем выше целились индейцы.

Наконец дошла очередь до головы. Первые два ножа вонзились в гроб по обе стороны шеи, следующие несколько выше, и так вплоть до макушки. В конце концов вокруг головы не осталось больше места ни для одного ножа. Тогда ножи вновь были вытащены, а юноши, метавшие их, расселись по своим местам. Оказалось, что завершившаяся часть зрелища была не более чем вступление, задуманное как своего рода испытание, чтобы молодые люди могли показать свое умение точно попадать в намеченную цель.

Затем Инчу-Чуна вызвал более зрелых мужчин племени для метаний ножей на расстоянии тридцати метров. Он подошел к Рэтлеру и, указывая на определенное место в верхней части его правой руки, скомандовал первому из приготовившихся к метанию воинов:

— Бей сюда!

Брошенный нож попал точно в указанное место и, пробив мускул, воткнулся в крышку гроба. Положение становилось серьезным. Рэтлер почувствовал боль и завыл, думая, что уже настала его последняя минута. Второй нож вонзился в мускул другой руки, и вой удвоился. Третий и четвертый ножи были направлены в ноги, попадая и здесь в точно обозначенные вождем места. Крови не было видно, так как Рэтлер был в одежде, и индейцы целились только в те части тела, ранение которых не связано с опасностью для жизни и не влекло за собою сокращение зрелища. Если Рэтлер до того, может быть, надеялся, что пытка не угрожает ему смертью, то теперь он должен был убедиться в необоснованности своих ожиданий. Еще несколько ножей пробили ему руки и ноги, и крики его превратились в один непрерывный вопль.

Слушатели ворчали, шикали и различными другими способами выражали свое презрение. Дело в том, что индеец ведет себя на пытке совершенно иначе. Как только начинается зрелище его смертельных мук, он затягивает предсмертную песню, в которой восхваляет свои подвиги и издевается над мучителями. Чем сильнее причиняемая ему боль, тем язвительнее те оскорбления, которые он бросает в лицо своим врагам: но ни жалобы, ни крика никто от него не услышит. Когда наконец наступает его смерть, враги восхваляют его славу и хоронят его со всеми принятыми у индейцев почестями, — ведь, то обстоятельство, что они послужили причиной его славной смерти, доставляет честь и им самим.

Иначе обстоит дело, когда пытают труса, который кричит и воет при малейшем ранении или, чего доброго, даже просит о пощаде. Мучить такого труса не доставляет почета, пытка становится скорее позором для мучителя, поэтому в конце концов не находится ни одного бравого воина, который бы пожелал продолжить ее, — и труса убивают.

Так же поступили и с Рэтлером. Его столкнули в реку, после чего двум мальчикам было отдано приказание выстрелить по нему из ружей. Обе пули попали в голову, и он тотчас же скрылся под водою.

Презрение индейцев к Рэтлеру было столь велико, что дальнейшая судьба трупа их совершенно не интересовала, и когда мертвое тело, уносимое течением, поплыло вниз по реке, они не удостоили его даже взгляда. Может быть, он не был убит, а только ранен, может быть, он притворился пораженным насмерть и нырнул под воду, чтобы в безопасном месте вновь появиться на поверхности, заниматься им дольше не стоило труда!

Инчу-Чуна подошел ко мне и спросил:

— Доволен ли теперь мною мой молодой бледнолицый брат?

— Да. Благодарю тебя.

— У тебя нет причины меня благодарить. Даже если бы я не знал твоего желания, я поступил бы совершенно так же. Эта собака не стоила того, чтобы быть умерщвленной во время пытки.

Тогда я обратился к нему со следующим вопросом:

— Что думают теперь предпринять апачи? Похоронить Клеки-Петру?

— Да.

— Будет ли мне и моим товарищам дозволено принять участие в похоронах?

— Да. Если бы ты не обратился ко мне, я сам попросил бы вас присутствовать. Ты разговаривал с Клеки-Петрой, когда мы ушли, чтобы привести лошадей. Обычный ли это был разговор?

— Нет, это был разговор очень серьезный, значительный как для него, так и для меня. Разрешите мне сообщить вам, о чем мы тогда говорили!

Формулируя свою просьбу, я употребил множественное число, так как между тем к нам подошел Виннету.

— Говори!

— Когда вы ушли, мы уселись рядом. Оказалось, что у нас общая родина, и мы стали разговаривать на нашем родном языке. Он многое пережил, многое перенес и рассказывал мне об этом. Он сказал мне, что очень полюбил вас и желал бы иметь возможность умереть за Виннету. Несколько минут спустя Великий Дух исполнил его желание.

— Почему он хотел умереть за меня?

— Потому что он любил тебя, и еще по другой причине, которую я назову тебе после. Он думал, что смерть его будет искуплением.

— Когда он, умирая, лежал у меня на груди, он говорил с тобою на языке, которого я не понимал. Что это был за язык? — спросил Виннету.

— Это был наш родной язык.

— Говорил ли он обо мне?

— Да.

— Что он сказал?

— Он просил меня сохранить тебе верность.

— Сохранить… мне… верность?.. Но ведь ты меня тогда еще совсем не знал!

— Я знал тебя, так как я тебя видел, а кто видит Виннету, тот знает, с кем имеет дело; к тому же он мне рассказывал о тебе.

— Что же ты ему ответил?

— Я обещал ему исполнить его желание.

— Это было его последнее желание. Ты стал его наследником. Ты обещал ему остаться мне верным, ты охранял и щадил меня, в то время как я преследовал тебя — как врага. Удар моего ножа всякому другому принес бы смерть, но твое крепкое тело вынесло его. Я кругом в долгу перед тобой. Будь моим другом!

— Я уже давно твой друг.

— Будь моим братом!

— Я желал бы этого от всей души!

— Тогда мы заключим наш союз у его могилы. Да будет моя кровь твоей кровью, а твоя кровь моею! Я буду пить твою кровь, а ты — мою. Инчу-Чуна, великий вождь апачей, мой родитель, даст мне на это свое разрешение!

Инчу-Чуна простер к нам свои руки и сказал задушевным голосом:

— Разрешаю. Вы будете не только братьями, но одним мужем и воином в двух телах. Хоуг!

Мы отправились к месту, выбранному для могилы. Краснокожие сидели вокруг еще недостроенного сооружения и пели свои монотонные, но глубоко захватывающие траурные песни.

Вскоре после того как работа была закончена, появилась Ншо-Чи. Она вернулась из пуэбло с двумя глиняными чашами, которые она наполнила у реки водою, а затем поставила на гроб. Назначение этих чаш скоро выяснилось.

Наконец все было подготовлено к совершению обряда.

Заставив знаком руки умолкнуть песни, Инчу-Чуна приблизился к могиле и медленно и торжественно произнес надгробную речь:

— Клеки-Петра ушел от нас, но его тело осталось для того, чтобы мы, поставив ему памятник, вспоминали любимого нами доброго Белого Отца, который был нашим учителем. Он постоянно о нас думал, постоянно о нас заботился. Покидая нас, он послал нам бледнолицего, который, замещая его, должен был стать нашим другом и братом. Вы видите здесь Разящую Руку, белого мужа происходящего из той же самой страны, из которой пришел к нам Клеки-Петра. Он знает все, что знал тот, он еще более сильный воин, чем тот. Он убил ножом серого медведя и ударом кулака он сбивает с ног любого врага. Не раз судьба Инчу-Чуны и Виннету находилась в его руках, но он не убил нас, а даровал жизнь, потому что он друг краснокожих и любит нас. Не так ли?

— Хоуг!

— В своем последнем слове умирающий Клеки-Петра высказал пожелание, чтобы Разящая Рука сделался его преемником у апачей, и Разящая Рука обещал исполнить его желание. Поэтому он должен быть принят в племя апачей и слыть за вождя. Все должно происходить так, как будто он краснокожий и родился среди нас. В подтверждение заключенного братства ему следовало бы выкурить трубку мира со всеми взрослыми воинами племени, чего, однако, не требуется, так как он будет пить кровь Виннету так же, как Виннету будет пить его кровь: тогда он будет кровью от нашей крови и плотью от нашей плоти. Согласны ли воины апачей?

В ответ раздалось троекратное радостное «хоуг!»

— Да предстанут Разящая Рука и Виннету пред гробом, чтобы их кровь потекла в воду братства!

Итак, предстоял обряд кровного братания, настоящего кровного братания, — обряд, о котором я так часто читал в книгах! Этот обряд встречается у многих диких и полудиких народов. Он заключается в том, что немного крови обоих братающихся смешивается в общем сосуде, а затем ими выпивается, или же каждый из будущих братьев пьет кровь другого, не смешав ее предварительно со своею. Заключившие такой союз сливаются теснее и прочнее, чем если бы они были братьями от рождения.

При моем братании с Виннету я должен был пить его, а он — мою кровь. Мы встали по обе стороны гроба. Инчу-Чуна схватил руку Виннету и, обнажив ее по локоть, сделал на ней маленький надрез. Кровь в виде нескольких капель потекла в одну из приготовленных чаш с водой. Ту же операцию он произвел и надо мной, причем капельки крови из моей руки упали в другую чашу. Виннету была подана чаша с моей кровью, а я получил ту, в которой находилась кровь Виннету. Мы выпили содержимое — несколько капель крови, разбавленных водой Рио-Пекос. Затем вождь подал мне руку и сказал:

— Теперь ты равен Виннету, сыну от моей плоти и воину нашего народа. Слава о твоих подвигах в скором времени распространится повсюду, и ни один из воинов не превзойдет тебя. Ты станешь вождем апачей, и все племена нашего народа будут тебя почитать соответственно твоему сану.

Таким образом, неожиданно для самого себя я сделал блестящую карьеру. Недавно еще я был домашним учителем в Сент-Луисе, затем стал землемером, а теперь был возведен «дикарями» в сан вождя. Но я должен был признаться, что мои дикари мне нравились значительно больше, чем те белые, с которыми мне в последнее время приходилось иметь дело.

Когда Инчу-Чуна закончил свою речь, все апачи, в том числе и дети, поднялись со своих мест и в подтверждение его слов звучно прокричали «хоуг!»

Пока закрывали могилу, снова раздались звуки надгробного плача. Обряд похорон закончился лишь тогда, когда последний камень был водворен на свое место. После этого все обратились к более веселому времяпрепровождению, каковым является еда. Инчу-Чуна пригласил меня разделить с ним трапезу.

Он занимал самое обширное помещение уже упомянутой террасы. Помещение было убрано довольно просто, если не считать висевшей на стенах богатой коллекции индейского оружия, привлекшей мое внимание. Прекрасный День прислуживала нам за едой, и я нашел, что индейские блюда, которыми она нас угощала, были приготовлены ею с истинным мастерством. Во время еды почти не было разговоров. Краснокожие вообще охотно молчат, а в тот день было уже много говорено, — поэтому решили отложить на будущее время все, что еще осталось необсужденным.

На следующий день возвратились разведчики, преследовавшие киовов. Они донесли, что последние удалялись, не делая остановок в пути, и таким образом не выказывали намерения предпринять враждебные действия в ближайшее время. Затем наступили дни покоя, но для меня это было время, полное деятельности. Сэму, Дику и Билли понравилось гостеприимство апачей, и они основательно отдохнули. Единственным занятием, которому предавался Хоукенс, были его ежедневные верховые прогулки на Мэри, которая, как он сам выражался, обучалась «тонкостям искусства» и привыкала к особенностям его езды.

Я, однако, не сидел сложа руки, Виннету захотел взять меня в «индейскую школу». Мы часто уезжали на целый день, совершая далекие поездки, во время которых я должен был упражняться во всем, что касалось войны и охоты. Мы много блуждали по лесам, и, благодаря этому, я прошел превосходную школу слежки. Он проделывал со мной настоящие «упражнения полевой службы». Часто он прятался от меня и давал мне задание отыскать его. Он делал все возможное, чтобы замести свои следы, а я усердно старался их найти. Как часто скрывался он в густом кустарнике или стоял в водах Рио-Пекос под прикрытием свисающих ветвей, наблюдая, как я его разыскиваю! Он обращал внимание на мои ошибки и показывал, как я должен поступать, что делать и чего избегать. Это было великолепное обучение, в котором он участвовал с такой же охотой, с какой я был его учеником. К тому же ни одна похвала не сорвалась с его уст, как не коснулось моего слуха и то, что мы подразумеваем под «порицанием». Мастер ловкости и проворства, столь необходимых в жизни индейца, он был также мастером преподавания.

Как часто я приходил домой разбитый и усталый! Но и тогда мне не было покоя. Я хотел выучить язык апачей и брал в пуэбло уроки. Было у меня тогда два учителя и одна учительница: Ншо-Чи обучала меня наречию мескалеров, Инчу-Чуна — языку льанеро, а Виннету — диалекту навахо. Так как все эти языки были родственны между собой и не обладали обилием слов, то мои занятия проходили весьма успешно.

Когда мы с Виннету уходили недалеко от пуэбло, случалось, что и Ншо-Чи участвовала в наших вылазках. Она искренне и горячо радовалась, когда я хорошо выполнял задания.

Однажды, находясь в лесу, Виннету велел мне куда-нибудь удалиться и вернуться обратно по прошествии трех четвертей часа. Вернувшись и не найдя их на старом месте, я должен был пуститься в поиски Ншо-Чи, которая умела очень хорошо прятаться.

Итак, я отошел на значительное расстояние, обождал там назначенное время и возвратился назад. Следы обоих ушедших были вначале довольно ясны. Но затем отпечатки ног индианки внезапно терялись. Я, правда, знал, что у нее исключительно легкая походка, но земля была мягка, и, безусловно, должен был сохраниться след. И все же я не находил ровно ничего — ни одного помятого или сорванного растения, хотя как раз на этом месте были обильные заросли нежного мха. Только следы Виннету были ясно видны. Но меня это не касалось, так как я должен был искать не индейца, а его сестру. Он во всяком случае находился вблизи, чтобы втайне наблюдать за моими ошибками.

Я снова и снова кружил в поисках, но не находил никаких примет.

Это было странно! Я еще раз обдумал: непременно должны были остаться следы, так как здесь ни одна нога не могла коснуться земли без того, чтобы мягкий мох не выдал ее присутствия. Коснуться земли? А что, если Ншо-Чи ее совсем не касалась?

Я исследовал следы Виннету: они были глубоко вдавлены, гораздо глубже прежнего. Не перенес ли он свою сестру на руках? Таким образом, задачу, которую он поставил передо мной и которая на его взгляд была очень сложной, я легко разрешил, предположив, что Виннету перенес сестру на руках.

Благодаря ноше, его следы стали глубже. Итак, мне надо было установить, в каком направлении скрылась индианка. Но искать ее по следам на земле более не имело смысла, и я обратил внимание на другие признаки. Если Виннету проходил по лесу один, то руки его были свободны, и он без труда пробирался через кустарник. Если же при этом он нес свою сестру, то, безусловно, должны были оказаться на пути поломанные ветви. Я шел по следам индейца, но главное внимание обращал не на них, а на окружающие меня заросли. И в самом деле, проходя по лесу вместе со своей ношей, он не мог отстранять ветвей с дороги, Ншо-Чи тоже не догадалась это сделать, и я постоянно находил поломанные кусты и смятые листья. Всего этого я не замечал раньше в тех местах, где Виннету шел один.

Следы вели по прямому направлению к лесной поляне и так же прямо пересекали ее. По ту сторону поляны, вероятно, спрятались они оба, втайне довольные тем, что мне невозможно будет исполнить задание. Я мог бы просто перейти полянку, но решил сделать еще лучше и буквально застать их врасплох. Поэтому я стал осторожно пробираться вокруг поляны, все время оставаясь закрытым от чьих-либо глаз. Миновав поляну, я принялся снова отыскивать следы Виннету. Если он направился дальше, то след обнаружится, если же я ничего не найду, то станет ясно, что они спрятались вместе с Ншо-Чи. Я лег на землю и бесшумно пополз вперед, стараясь при этом находиться под прикрытием кустов и деревьев. На земле не замечалось ни малейшего отпечатка ноги. Следовательно, они спрятались, и, скорее всего, у того самого края поляны, где кончались следы, по которым я шел до сих пор.

Тихо, совсем тихо пополз я к тому месту. Я должен был соблюдать необыкновенную осторожность, так как малейший шум мог достичь их изощренного слуха. Это удалось мне лучше, чем я ожидал: я сразу увидел их обоих. Они сидели рядом, спиной ко мне, посреди кустов дикой сливы и, очевидно, в случае моего появления, ожидали увидеть меня с противоположной стороны. Они разговаривали шепотом, и слов я не мог разобрать.

Я подползал псе ближе, чрезвычайно радуясь тому, что застал их врасплох. Наконец они были настолько близко от меня, что я мог дотронуться до них рукой, Уже собираясь вытянуть руку, чтобы схватить Виннету, я был внезапно остановлен его словами:

— Не пойти ли мне за ним?

— Нет, — отвечала Ншо-Чи, — он придет сам.

— Он не придет.

— Придет!

— Моя сестра ошибается. Он усвоил все очень быстро. Но твои следы идут по воздуху — как сможет он их найти?

— Он найдет их! Брат мой Виннету сказал мне, что Разящую Руку невозможно больше ввести в заблуждение. Почему же теперь брат мой говорит обратное?

— Потому что сегодня ему предстоит выполнить самое трудное задание. Его глаза могут отыскать любой след, твои же следы можно прочесть только мыслью, а этого он еще не умеет.

— Но он все-таки придет потому что он может все-все, что захочет.

Она прошептала эти слова, но в ее голосе слышалось столько доверия и уверенности, что я мог этим гордиться.

— Да, я не знал еще человека, который бы обладал такой находчивостью! Есть только одно, перед чем он теряется, и это причиняет Виннету боль!

— Что же это?

— Желание, которое имеется у каждого из нас.

Как раз в этот момент я хотел обнаружить свое присутствие, но Виннету заговорил о желании, и это заставило меня выждать. Какое желание этого милого, хорошего человека я не исполнил бы с удовольствием? Они чего-то желали и не говорили мне этого, думая, что я не исполню. Может быть, я сейчас услышу, в чем оно заключается… Поэтому я решил молчать и слушать.

— Говорил ли уже об этом с ним мой брат Виннету? — спросила Ншо-Чи.

— Нет, — ответил Виннету.

— И отец наш Инчу-Чуна тоже не говорил?

— Нет. Он хотел сказать, но я не позволил.

— Не позволил? Почему? Ншо-Чи очень любит этого бледнолицего, а она — дочь главного предводителя апачей.

— Да, но она еще неизмеримо выше! Каждый из бледнолицых и индейских воинов был бы счастлив назвать невестой мою сестру. Только Разящая Рука — исключение.

— Как может знать это мой брат Виннету, если он не говорил с бледнолицым?

— Мне это известно потому, что я знаю его. Он не таков, как все белые, он стремится к более высокому, чем они. Он не возьмет в жены индианку.

— Говорил ли он это?

— Нет.

— Может быть, его сердце принадлежит белой?

— Тоже нет.

— Ты в этом уверен?

— Да. Мы говорили о белых женщинах, и я понял из разговора, что его сердце до сих пор молчало.

— Но со мной оно заговорит.

— Пусть моя сестра не обольщается надеждой! Мысли и стремления Разящей Руки направлены на другое. Если он выберет себе невесту, то она должна быть такова среди женщин, каков он среди мужчин.

— Но я разве не такая?

— Да, среди краснокожих женщин тебе нет равных! Но что ты видела, слышала и чему ты училась? Тебе хорошо известна жизнь краснокожих, но ты ничего не знаешь из того, что должна знать белая женщина. Разящую Руку не привлекает ни блеск золота, ни красота лица. Он стремится к другому, чего ему не найти у краснокожей девушки.

Она молчала, опустив голову. Виннету ласково погладил ее по щеке и проговорил:

— Мне больно причинять горе своей любимой сестре, но Виннету привык говорить правду, даже если она печальна. Но быть может, он знает, каким путем Ншо-Чи может достичь цели, к которой она стремится!

Она быстро подняла голову и спросила:

— Каким же путем можно достичь этого?

— Побывав в городе бледнолицых.

— Ты думаешь, мне следует поехать туда?

— Да.

— Зачем?

— Чтобы научиться всему тому, что ты должна знать, когда тебя полюбит Разящая Рука.

— Тогда я отправлюсь туда как можно скорее! Не исполнит ли мой брат Виннету одно мое желание?

— Какое?

— Скажи об этом нашему отцу Инчу-Чуне! Попроси его отпустить меня к бледнолицым! Он не откажет, потому что…

Больше я ничего не услышал, так как бесшумно пополз обратно. Я чувствовал за собой вину, так как подслушал разговор брата с сестрой. Только бы они этого не заметили! В какое смущение это привело бы как их, так и меня! Теперь, возвращаясь, мне следовало быть гораздо более осторожным, чем раньше при приближении. Самый легкий шум, малейшее неловкое движение могло обнаружить, что мне известна тайна индианки. В таком случае я вынужден был бы немедленно покинуть моих краснокожих друзей.

К счастью, мне удалось выбраться незамеченным. Удалившись от них на значительное расстояние, я поднялся с земли и быстро обошел поляну, чтобы отыскать прежние следы. Найдя их, я пошел по тому направлению, откуда ждала меня Ншо-Чн, сделал два-три шага по просеке и закричал:

— Пусть брат мой Виннету выйдет ко мне!

Ничто не шевельнулось. Тогда я продолжал:

— Пусть мой брат выйдет, потому что я вижу его!

Но он не появлялся.

— Он сидит в кустах дикой сливы. Разве я должен его вывести?

Тогда зашевелились ветви, и появился один Виннету. Он не мог больше скрываться, но убежище своей сестры хотел еще оставить в тайне и спросил меня:

— Нашел ли брат мой Ншо-Чи?

— Да.

— Где же?

— Там, в кустарнике, где она спряталась.

— В каком кустарнике?

— К которому привели меня ее следы.

— Разве ты их видел?

Вопрос был полон недоумения.

Он не мог поверить, что я говорю неправду. Но так как он ничего не знал о виденных мною следах, то склонился к убеждению, что я ее еще не нашел. Но его мнению, я просто ошибался, будучи чем-то введен в заблуждение.

— Да, — ответил я, — я их видел.

— Но моя сестра была настолько осторожна, что ее следы совсем незаметны.

— Ты ошибаешься. Я их заметил.

— Нет!

— Они незаметны на земле, но их видно на растениях! Ншо-Чи не касалась земли, когда ты нес ее, но ты оставил за собой сломанные ветви и помятые листья.

— Уф! Я ее нес?

— Да!

— Кто это тебе сказал?

— Твои следы. Они внезапно стали глубже, когда ты поднял свою ношу. Веса своего тела ты не мог изменить, а ноша сделала тебя тяжелее. Это была твоя сестра, по моим наблюдениям, ее нога не касалась мха.

— Уф! Ты ошибаешься. Возвратись обратно и поищи снова.

— Это был бы совершенно излишний труд, потому что Ншо-Чи сидит там же где был ты. Я пойду и приведу ее.

Я пошел прямо через поляну, но Ншо-Чи сама вышла из кустарника и обратилась к брату со словами, полными удовлетворения:

— Я говорила тебе, что он найдет меня и я была права.

— Да, моя сестра говорила справедливо, а я заблуждался! Мой брат Разящая Рука может читать человеческие следы не только с помощью глаз, но и посредством мысли. Больше почти ничего не осталось, что он мог бы еще изучить.

— О нет, нет! Осталось еще много, очень много! — ответил я. — Мой друг Виннету незаслуженно хвалит меня. Но то, что я еще не знаю, я изучу с ним.

Это была первая похвала, сорвавшаяся с его уст. Признаюсь, что я был так же горд ею как раньше бывал польщен похвалой какого-нибудь своего профессора.

Вечером того же дня Виннету принес мне хорошо сработанный охотничий костюм из белой кожи, который был украшен алой индейской вышивкой.

Вечером следующего дня я, по обыкновению, ужинал вместе с Инчу-Чуной и Виннету. Последний удалился сразу после еды. Я тоже собрался уходить, но вождь апачей завел со мной разговор о приключениях Сэма и перешел затем на обсуждение браков между белыми и индианками. Я заметил, что он хочет меня испытать.

— Мой младший брат Разящая Рука допускает ли подобные браки? — спросил вождь.

— Я не вижу в этом ничего дурного, если брак заключен священником и если индианка перешла в христианство, — ответил я.

— Значит, брат мой никогда бы не взял в жены краснокожую девушку такой, какая она есть?

— Нет.

— А это очень трудно — стать христианкой?

— Нет, совсем не трудно.

— Может ли после этого такая женщина почитать своего отца, если он не христианин?

— Да. Наша религия требует от каждого ребенка уважения и почитания родителей.

— Какую же невесту предпочел бы младший брат мой, белую или краснокожую?

Мог ли я сказать: белую? Нет, это бы его обидело. Поэтому я ответил:

— Я ничего не могу сказать, так как здесь решает лишь голос сердца. А когда говорит сердце, то его слушается каждый, не обращая внимания на то, какого цвета избранница. Перед Великим Духом Любви все люди равны, и предназначенные друг для друга рано или поздно должны встретиться.

— Хоуг! Встретятся те, кто предназначены друг для друга. Брат мой совершенно правильно сказал. Он всегда говорит разумно и справедливо.

Я надеялся, что этим вопрос был исчерпан. Мной было определенно указано, что индианка должна перейти в христианство, раз она хочет стать женой бледнолицего. Я был очень расположен к Ншо-Чи, дочери благородного краснокожего воина и вождя, но не для того явился я на Дикий Запад, чтобы найти себе краснокожую жену. Впрочем, я никогда не мечтал и о белой девушке. Намеченный мной план моей жизни совершенно исключал женитьбу. Последствия своего разговора с Инчу-Чуной я узнал на другой день. Он повел меня в нижнее помещение, где я еще никогда не был.

Там в особом маленьком ящике лежали наши землемерные инструменты.

— Посмотри, все вещи в целости! — сказал Инчу-Чуна. Я пересмотрел вещи и нашел, что все было в порядке.

Заметны были лишь некоторые повреждения, требовавшие незначительного ремонта.

— Младший бледнолицый брат мой может взять себе эти вещи — они снова принадлежат ему.

Я стал благодарить его за такой милостивый подарок, но он, отклонив благодарность, объяснил мне:

— Все эти вещи были твоими, но мы отняли их, считая тебя за врага. Теперь мы знаем, что ты брат наш, и мы должны вернуть все, что тебе принадлежало. Итак, благодарить не за что! Что же ты будешь делать с этими предметами?

— Уходя отсюда я возьму их с собой и возвращу людям, давших их мне.

— Где они живут?

— В Сент-Луисе.

— Я слыхал про этот город и знаю, где он расположен. Сын мой Виннету был в нем и рассказывал мне про него. Итак, ты хочешь покинуть нас?

— Да, хотя и не сразу!

— Это опечалит нас. Ты был воином нашего племени, и я готов был дать тебе все могущество и честь предводителя апачей. Мы надеялись, что ты навсегда останешься здесь, как Клеки-Петра, не разлучавшийся с нами до самой своей смерти.

— Но его намерения были иные.

— Разве они тебе известны?

— Да. Он рассказал мне все.

— В таком случае ты пользовался у него большим доверием! Ведь он видел тебя впервые.

— Но мы оба родом из одной страны.

— Это не единственная причина. Перед своей смертью он говорил с тобой. Я не знаю языка, на котором вы с ним говорили, и не мог понять ваших слов. Но ты передал нам ваш разговор. По желанию Клеки-Петры, ты стал братом Виннету, а теперь ты хочешь его покинуть. В этом есть противоречие.

— Нет. Братья не обязаны быть всегда вместе. Они разлучаются, если им приходится выполнять в жизни разные назначения.

— Удастся ли нам еще встретиться?

— Да. Вы меня еще увидите, потому что сердце мое будет стремиться к вам.

— Моя душа рада это слышать. Каждое твое посещение будет для нас великой радостью. Мне очень грустно, что ты говоришь о каком-то другом назначении. Разве ты не можешь здесь, с нами, выполнить его так же успешно?

— Этого я не знаю. Я слишком короткое время жил здесь, чтобы ответить на этот вопрос. Из двух птиц, сидящих на дереве, одна питается его плодами и остается надолго, другая же питается иным, она не задерживается на ветвях дерева и улетает прочь.

— Но веришь ли ты, что ни в чем не будешь у нас нуждаться?

— Я знаю это. Но, говоря о пище я имел в виду не ту, которая питает тело.

— Да, вы, бледнолицые, разумеете какую-то духовную пищу, о которой я узнал от Клеки-Петры. Среди нас ему недоставало этой пищи. Поэтому он бывал иногда очень печален, хотя старался никому не показывать своей грусти. Ты моложе его, и поэтому сильнее будешь стремиться прочь. Иди, но мы просим тебя когда-нибудь вернуться. Быть может, ты переменишься и тогда сможешь с нами ужиться. Но мне очень хотелось бы знать, чем займешься ты, возвратившись в город бледнолицых?

— Я еще не знаю этого.

— Останешься ли ты с белыми, которые строят путь для огненного коня?

— Нет.

— И ты поступишь правильно! Ты был братом краснокожих, и тебе не следует вместе с бледнолицыми лишать нас земли и имущества. Но там, куда ты отправляешься, ты не в состоянии будешь жить одной охотой. Там тебе нужны будут деньги, а Виннету говорил мне, что ты беден. Ты мог бы стать богатым, если бы мы на вас не напали. Поэтому мой сын просил меня предложить тебе награду. Хочешь золота?

При этом он посмотрел на меня таким проницательным взглядом что я не решился ответить: да. Он хотел испытать меня.

— Золота? — сказал я. — Вы его у меня не брали, значит, мне нечего от вас получать.

Это был самый дипломатичный ответ, не говоривший ни «нет», ни «да». Я знал, что многим индейцам известны местонахождения благородных металлов, но ни одному белому они не выдавали своей тайны. Конечно, Инчу-Чуна тоже знал такие места, и поэтому спросил меня, хочу ли я золота. Кто из белых ответил бы ему безусловным «нет»?

Я никогда не ценил сокровищ, которые могли стать добычей ржавчины и моли, но золото имело для меня значение, как средство для достижения благих целей. Я не хочу этого отрицать, но такое отношение к золоту было бы непонятно вождю краснокожих.

— Да, мы у тебя ничего не брали, — ответил он, — но из-за нас ты не приобрел того, что намеревался получить, и за это я хочу вознаградить тебя. Открою тебе: в горах лежит много золота. Краснокожие знают места, где его можно найти: нужно только пойти туда и взять. Хочешь, я принесу тебе золота?

Сотни других, конечно, приняли бы это предложение, будучи на моем месте, и ничего бы не добились. Я прочел в его глазах особенное, напряженное выражение и ответил:

— Благодарю тебя! Но богатство, приобретенное без труда, не приносит удовлетворения. Только то имеет истинную ценность, что создано собственными руками. Если я теперь и беден, то нет основания думать, что, возвратясь к бледнолицым, я умру с голода.

Тогда напряженное выражение исчезло с его лица. Он подал мне руку и заговорил сердечным, дружественным тоном:

— Эти твои слова говорят мне, что мы в тебе не ошиблись. Драгоценная пыль, к которой стремятся золотоискатели, — пыль смерти; погибает тот, кто ее случайно находит. Не добивайся ее, потому что она умерщвляет не только тело, но и душу. Я только хотел испытать тебя. Золота я не дал бы тебе, но деньги ты получишь, — те деньги, на которые ты рассчитывал.

— Это невозможно.

— Я так хочу, и поэтому так будет! Мы поедем в те места, где вы раньше работали. Ты окончишь прерванный труд и получишь обещанное вознаграждение.

Я удивленно смотрел на него, не говоря ни слова. Не смеялся ли он? Нет, так не стал бы шутить индейский вождь! Или это означало новое испытание? Но и такое предположение казалось невероятным.

— Мой молодой белый брат ничего не отвечает, — продолжал он, — разве мое предложение неприемлемо?

— Нет. Оно вполне приемлемо. Но я не могу поверить, что это говорится серьезно.

— Почему?

— Как же я смогу окончить то, из-за чего мои сотрудники были наказаны смертью? Совершить дело, которое ты так строго осудил при нашей первой встрече!

— Ты работал тогда без разрешения того, кто владеет страной. Теперь же это будет тебе позволено. Мое предложение исходит не от меня, а от моего сына Виннету. Он сказал, что нам не повредит окончание прерванной работы.

— Это ошибка. Дорога будет построена, и белые безусловно придут сюда!

Инчу-Чуна мрачно потупился и после короткой паузы добавил:

— Ты прав. Мы не можем препятствовать ограблению. Сначала они высылают небольшие отряды вроде вашего, которые мы можем уничтожить. Но это не меняет дела. Потом они придут толпами, и мы должны будем отступить, чтобы не быть раздавленными. Но и ты не сможешь изменить дела. Или ты думаешь, что они не придут, если последует твой отказ измерить этот участок?

— Нет, я не думаю этого. Мы можем поступать как угодно, прекратить или продолжать дело, — все равно огненный конь промчится через эти земли.

— Так прими мое предложение! Ты много выгадаешь и ничего не потеряешь. Я говорил с Виниету. Мы поедем с тобой — он и я — в сопровождении тридцати воинов. Этого числа достаточно, чтобы охранять твой труд и помогать тебе. Затем они проводят нас на восток до тех пор, пока мы не найдем верного пути и не сможем поехать в Сент-Луис, пользуясь паровой лодкой.

— Что говорит краснокожий брат мой? Верно ли я его понял? Он стремится на восток?

— Да! С тобой отправятся Виниету, Ншо-Чи и я.

— Как? И Ншо-Чи?

— Да, моя дочь тоже поедет. Она очень хочет посмотреть большие места поселений бледнолицых. Она останется там, пока не сделается похожей на белую женщину.

При этих словах я не мог не выразить удивления, и поэтому он прибавил, улыбаясь:

— Молодой белый брат мой, кажется, поражен! Разве он имеет что-нибудь против того, чтобы мы его сопровождали? Он мог бы об этом прямо сказать.

— Что-нибудь против этого? Наоборот, я очень рад. Сопровождаемый вами, я благополучно возвращусь на восток. Уже поэтому ваше предложение должно быть мне по душе, кроме того, со мной останутся те, кого я полюбил.

— Хоуг! — облегченно воскликнул он. — Ты окончишь свою работу и затем отправишься на восток. Когда будет готов к отъезду молодой брат мой?

— В любое время, когда вам будет угодно!

— Так не будем мешкать, потому что теперь уже поздняя осень, и скоро наступит зима. Краснокожий воин не нуждается в долгих приготовлениях даже для далекого путешествия. Итак, мы можем выступить уже завтра, если ты приготовишься к этому времени.

— Я уже готов. Нужно только выяснить, что мы возьмем с собой, сколько лошадей и…

— Об этом позаботится Виннету, — перебил он меня, — он уже обо всем подумал, и моему молодому белому брату не о чем беспокоиться.

Мы возвратились наверх. Перед самым входом в мое жилище меня встретил вышедший оттуда Сам Хоукенс.

— Я хочу сообщить вам нечто новое, сэр, — радостно сказал он. — Если не ошибаюсь, вы будете страшно удивлены.

— Чем?

— Новостью, которую я вам скажу! Или вам уже все известно?

— Скажите сначала, что у вас на уме, милый Сэм!

— Уходим, уходим отсюда!

— Ах, вот что! Я это уже знаю!

— Ах, вы знаете? А я хотел было обрадовать вас своим сообщением, но, как видно, опоздал.

— Я только что узнал об этом от Инчу-Чуны. Кто сказал вам?

— Виннету. Я встретил его внизу, у источника где он отбирал лучших лошадей.

Утром я проснулся не сам: меня разбудил Хоукенс, который сообщил, что все готово к выступлению. День едва начинался, было утро поздней осени, и его холодок ясно говорил, что путешествие нельзя дольше откладывать.

Мы быстро позавтракали, после чего нам подали лошадей. В состав отряда вошло также немало вьючных животных, из которых некоторые несли мои инструменты, а остальные были нагружены провиантом и необходимыми вещами.

Порядок, в котором мы двигались, установился сам собой. Инчу-Чуна, Виннету, его сестра и я ехали впереди. За нами следовали Хоукенс, Паркер и Стоун, а за ними шли тридцать апачей, которые поочередно сменялись, сопровождая навьюченных лошадей. Ншо-Чи сидела на своем скакуне верхом, по-мужски. Теперь, во время нашего путешествия, я окончательно убедился в том, что она была превосходной наездницей. Столь же хорошо владела она и оружием. Если бы кто-то встретил нас, не зная, кто она он принял бы ее за младшего брата Виннету, и только опытный глаз мог бы заметить женственную мягкость черт лица и стройность фигуры. Несмотря на мужской костюм и мужскую манеру ездить, она была прекрасна.

Первые дни нашего путешествия прошли без особенных приключений. Как известно, апачам потребовалось пять дней на прохождение пути от места нападения до пуэбло у Рио-Пекос. Скорость передвижения тогда еще сильно задерживалась транспортом пленных и раненых. Мы же уже через три дня достигли того места, где Клеки-Петра был убит Рэтлером. Апачи сложили здесь несколько камней для возведения незатейливого памятника. Виннету был настроен серьезней, чем обыкновенно. Я рассказал ему, его сестре и отцу, что мне поведал Клеки-Петра о своей прошлой жизни.

На другое утро мы достигли местности, где нападением индейцев были прерваны наши землемерные работы. Там еще стояли наши столбы, и мы могли бы тотчас же начать измерения, но пришлось это отложить и заняться более необходимым. Дело в том, что апачи не пожелали после битвы похоронить убитых киовов и белых и оставили их трупы валяться где попало. Коршуны и хищные звери в конце концов растерзали их. Кругом лежали обглоданные кости, иной раз с уцелевшим лоскутом мяса. Мне, Сэму, Дику и Билли предстоял ужасный труд собрать эти останки и закопать их в общей могиле. Апачи, конечно, не приняли никакого участия в погребении.

Таким образом, прошел целый день, и только на следующее утро я принялся за работу. Кроме воинов, оказывающих мне необходимую помощь, особенно помогали мне Виннету и его сестра, почти совсем не отходившая от меня.

Это была совсем иная работа, чем раньше, когда мне приходилось действовать среди враждебно настроенных людей. Незанятые делом краснокожие бродили по окрестностям и приносили по вечерам свои охотничьи трофеи.

Само собой разумеется, я очень быстро выполнял свою работу. Несмотря на неудобства окружающей местности, мне удалось в течение трех дней достичь ближайшего участка, и требовался еще лишь один день, чтобы закончить все чертежи и наблюдения. Наконец все было готово, и как раз вовремя, потому что быстро надвигалась зима, ночи стали настолько холодными, что приходилось до самого утра поддерживать огонь.

Виннету и его отец помогали мне во всем с истинно братской предупредительностью, а индианка уже по глазам угадывала каждое мое желание. Она исполняла их прежде, чем я их высказывал, и ее заботливость обо мне распространялась на такие мелочи, о которых другой бы и не подумал. С каждым днем я испытывал к ней все большую благодарность. Она была очень тонким наблюдателем и внимательной слушательницей, и, к своему удовлетворению и радости, я заметил, что, намеренно или нет, я стал ее учителем, у которого она брала уроки с большой охотой. Когда я говорил, она не спускала глаз с моих губ, и когда я что-нибудь делал, она повторяла мои поступки, даже если они противоречили обычаям ее народа. Казалось, она существовала только для меня и заботилась о моем здоровье и удобствах гораздо больше, чем я сам.

К вечеру четвертого дня я закончил свою работу и уложил землемерные принадлежности в привезенные для этого ящики. Мы сделали необходимые приготовления и на следующее утро отправились в дорогу, избрав при этом тот самый путь, которым Сэм привел меня сюда.

По прошествии двух дней мы встретили группу белых. В это время мы находились на пологой равнине, покрытой обильной травой и зарослями кустарника. Здесь не было никаких препятствий для глаза, а возможность далеко видеть высоко ценится на Западе. Неизвестно, кто встретится в пути, и поэтому важно издали заметить приближающегося человека. По направлению к нам ехали четыре всадника. Они, должно быть, заметили нас и остановились, как бы раздумывая, продолжить ли путь прямо или объехать наш отряд. Встреча с тридцатью краснокожими не может быть приятна белым, которых к тому же всего лишь четверо, а если неизвестно, к какому племени принадлежат индейцы, то положение еще больше обостряется. Однако, заметив нас среди туземцев, они оставили свою нерешительность и продолжали двигаться в прежнем направлении. Всадники были одеты ковбоями и вооружены револьверами, ножами и ружьями. На расстоянии двадцати шагов они остановили лошадей, держа по обычаю ружья наготове, и один из них закричал в пашу сторону:

— Добрый день, господа! Следует ли приготовиться к стрельбе?

— Добрый день, джентльмены! — ответил Сэм. — Уберите-ка ваши самопалы! У нас вовсе нет намерения сожрать вас. можно узнать, откуда вы едете?

— Со старой Миссисипи.

— И куда же?

— Мы держим путь в горы, в Нью-Мексико, а оттуда в Калифорнию. Мы слыхали, что пастухи рогатого скота там лучше оплачиваются.

— Вы правы, сэр! Но вам предстоит еще очень долго ехать, прежде чем вы получите такую хорошую должность. А мы направляемся в Сент-Луис. Скажите, свободна ли дорога?

— Да. По крайней мере, мы ничего плохого не слыхали. Да, в конце концов, вам нечего бояться, ваш отряд довольно многочислен. Или краснокожие джентльмены с вами далеко не поедут?

— Только эти два воина с их дочерью и сестрой, Инчу-Чуна и Виннету, вожди апачей.

— Что вы сказали, сэр?! Краснокожая леди едет в Сент-Луис? Можно узнать ваши имена?

— Почему бы нет? Эти имена честны, и их нет основания скрывать. Если не ошибаюсь, меня зовут Сэм Хоукенс. Эти двое — мои друзья, Дик Стоун и Билли Паркер, а здесь вы видите Разящую Руку, который закалывает ножом серого медведя и самого сильного человека кладет на землю ударом кулака. Теперь будьте добры сообщить ваши имена.

— Охотно! О Сэме Хоукенсе мы кое-что слышали, но о других джентльменах еще нет! Меня зовут Сантер, и я не такой знаменитый охотник Запада, как вы, а просто бедный ковбой.

Он назвал имена трех своих спутников, которые я пропустил мимо ушей, задал еще несколько вопросов относительно дороги, и наконец они поехали дальше. Когда они были уже далеко от нас, Виннету спросил Сэма:

— Зачем брат мой дал этим людям такие точные сведении?

— А разве я не должен был этого делать?

— Нет.

— Почему? Нас спрашивали очень вежливо, и полагалось столь же вежливо отвечать. Сэм Хоукенс так и поступил.

— Я не верю в вежливость бледнолицых! Они были учтивы, потому что нас было в восемь раз больше, чем их. Мне очень не нравится, что ты рассказал им, кто мы.

— Почему? Или ты думаешь, что мы из-за этого пострадаем?

— Да.

— Каким образом?

— Это будет видно позже. Эти бледнолицые мне не по вкусу. Глаза говорившего с тобой человека не внушают доверия.

— Я не заметил этого. Даже если бы и было так, то эти люди не причинят нам никакого вреда. Они едут в противоположную сторону, и им никогда не придет в голову вернуться и обеспокоить нас.

— Мне все же хочется узнать, что они намерены делать! Вы будете медленно продвигаться дальше, а мы с Разящей Рукой вернемся и проследим бледнолицых. Я должен удостовериться, действительно ли они поехали дальше или же задумали что-либо иное.

Итак, вместе с Виннету мы отправились обратно по следу четырех всадников, в то время как остальные продолжали свой путь. Я должен сказать, что этот Сантер и мне не понравился, его три спутника тоже внушали мало доверия. Но я не знал, чем они могли нам повредить. «Пусть они принадлежат к людям, имеющим привычку смешивать чужое добро со своим, но что могло прельстить их среди нас?» — спрашивал я себя. Ведь если даже они рассчитывают на богатую добычу, то все же невероятно, что они осмелятся выступить против тридцати семи хорошо вооруженных людей. Когда я заметил об этом Виннету, он ответил:

— Если они воры, они не нападут на нас открыто. Они будут втайне преследовать нас, чтобы уловить момент, когда намеченное ими лицо окажется в стороне от своих спутников.

— Кого же они могут наметить? Ведь они совсем не знают нас!

— Они наметят того, при ком будет золото!

— Золото? Но как же они узнают, у кого в настоящую минуту хранится золото? Для этого надо быть всезнающим.

— О нет! Они должны только подумать, чтобы определить этого человека. Сэм Хоукенс был неосторожен и рассказал им, что мы вожди и направляемся в Сент-Луис. Это все, что им надо.

— Ах, теперь я понимаю, что думает краснокожий брат мой! Раз индейцы идут на восток, им нужны деньги. Не имея чеканных монет, они берут с собой золото, местонахождение которого знают. Если они к тому же вожди, то тем более им известны такие места и, значит, у них много золота.

— Мой брат Разящая Рука угадал. Мы, вожди, все равно обратили на себя внимание белых, предполагают они совершить грабеж или нет. Но у нас они ничего не найдут.

— Не найдут? Но вы же хотели запастись золотом?

— Мы запасемся им только завтра! Зачем нам носить с собой золото, если оно не может пригодиться в дороге? Оно понадобится только тогда, когда мы будем заходить в форты, лежащие на нашем пути. Нам придется тогда позаботиться о золоте, и, возможно, это случится завтра.

— Значит, неподалеку от нас находятся залежи золота?

— Да. Здесь есть гора, которую мы называем Горой Самородков, людям, не знающим про лежащее в ней золото, она известна под другим именем. Сегодня вечером мы достигнем ее и запасемся золотом.

Мной овладело удивление, смешанное с завистью. Эти люди, чуждые привычек цивилизованного человека и не умеющие использовать силу золота, знают, где находятся богатые залежи этого металла! Они не носят с собой ни кошельков, ни денежных сумок, но всюду, куда бы они не пришли, лежат тайные сокровища, готовые в любую минуту наполнить золотом их «карманы». О, если бы этими сокровищами владели другие, не живущие простой жизнью индейцев!

Мы должны были продвигаться весьма осторожно, чтобы Сантер не заметил преследования. Каждый холмик, каждый кустик служил нам прикрытием. Приблизительно через четверть часа мы увидели четырех всадников. Они ехали рысью, не останавливаясь: видимо, они спешили вперед и совсем не думали о возвращении. Мы остановились. Виннету наблюдал за ними, пока они не скрылись, и затем произнес:

— У них нет никаких злых намерений, и мы можем быть спокойны.

В этот момент мы и не подозревали, как сильно он ошибался. У этих молодцов был совершенно определенный план, но они были необыкновенно хитрыми людьми, как я это узнал впоследствии. Имея в виду возможность преследования с нашей стороны, они только сделали вид, что спешат дальше: через некоторое время они повернули лошадей и помчались за нами!

Мы быстро догнали своих спутников и продолжали путь. Только вечером мы сделали привал у источника.

Соблюдая правила осторожности, вожди тщательно исследовали местность, прежде чем позволили нам расположиться на отдых. Травы для лошадей здесь было достаточно, и так как место лагеря было окружено деревьями и кустарниками, то никто не мог заметить издали нашего яркого костра. К тому же Инчу-Чуна поставил двух сторожевых, и, казалось, было сделано все возможное для нашей безопасности.

Тридцать апачей расположились в некотором отдалении от нас, чтобы съесть при свете костра свою порцию сушеного мяса. Мы всемером уселись под кустами вокруг своего костра, густой кустарник защищал нас от прохладного ветра, поднявшегося к вечеру.

После ужина мы всегда имели обыкновение беседовать, тем же занялись и сегодня. Между разговором Инчу-Чуна сказал, что завтра нам придется отправиться в путь позднее обыкновенного, а именно — только к обеду. На вопрос Сэма Хоукенса о причинах такой задержки, предводитель ответил очень откровенно, о чем я глубоко жалел впоследствии:

— Собственно говоря, это тайна, но моим белым братьям я могу доверить ее, если они обещают ничего более не расследовать в этом направлении.

Взяв с нас обещание, он продолжал:

— Нам нужны деньги. Потому завтра рано утром я уйду отсюда со своими детьми за золотыми самородками, и мы вернемся лишь к обеду.

Со стороны Стоуна и Паркера послышались возгласы удивления, а Хоукенс осведомился:

— Значит, золото находится поблизости?

— Да, — ответил Инчу-Чуна. — Но никто не подозревает об этом, даже мои воины! Я узнал об этих залежах от своего отца, которому, в свою очередь, поведал тайну мой дед. Все это хранится в величайшем секрете и передается от отца к сыну. Этой тайны не доверяют даже лучшему другу. Сейчас я рассказал вам, в чем дело, но самого местонахождения золота никто не увидит, и тот, кто осмелится следовать за нами, чтобы выследить это место, будет немедленно убит.

— Ты умертвил бы даже нас?

— Даже вас! Я оказал вам доверие, и, обманув его, вы заслуживаете наказания смертью. Но я уверен, что вы не тронетесь с места, пока мы не вернемся назад.

Последние слова его прозвучали предостерегающе. Затем разговор принял другое направление. Инчу-Чуна, Виннету, Ншо-Чи и я сидели спиной к кустам; Сэм, Дик и Билли расположились по другую сторону костра, чтобы видеть кустарник.

Среди разговора Хоукенс внезапно вскрикнул, схватился за ружье и выстрелил в кусты. Выстрел, разумеется, произвел переполох во всем лагере. Индейцы повскакали с мест и бросились к Сэму. Мы тоже быстро поднялись, чтобы узнать о причине тревоги.

— Я видел глаза, смотревшие из кустов за спиной Инчу-Чуны, — объяснил Сэм.

Краснокожие выхватили из костра горящие головни и бросились в кустарник, но поиски были тщетны. Понемногу мы успокоились и снова уселись на землю.

— Сэм Хоукенс ошибся, — сказал Инчу-Чуна, — при мигающем свете костра всегда может что-нибудь померещиться.

— Я уверен, что видел два глаза!

— Вероятно, ветер повернул два листа, мой белый брат видел их нижние, светлые стороны и принял их за глаза.

— Возможно, что это так! В таком случае я застрелил листья, хи-хи-хи!

Он рассмеялся про себя по своему обыкновению. Однако Виннету случай этот показался далеко не таким забавным, и он сказал серьезным тоном:

— Во всяком случае мой белый брат Сэм допустил ошибку, которой он должен избегать в будущем.

— Ошибку? Как так?

— Он не должен был стрелять.

— Не должен? Вот как! Когда в кустах прячется шпион, я имею, если не ошибаюсь, право всадить ему пулю в лоб!

— А разве известно, что подглядывающий имел враждебные намерения? Он увидел нас и спрятался для того, чтобы узнать, кто мы такие. Может быть, потом он хотел открыться и приветствовать нас!

— Гм… Это, действительно, правда, — признался Хоукснс.

— Выстрел этот может быть очень опасен для нас, — продолжал Виннету. — Если Сэм ошибся и не видел ничьих глаз, то выстрел был излишен и мог привлечь внимание врагов. Они находятся где-нибудь поблизости. Если же там действительно находился человек, глаза которого Сэм увидел, то опять-таки стрелять было незачем: можно было предвидеть, что Сэм промахнется.

— Ого! Сэм Хоукенс — меткий стрелок! Хотел бы я знать, кто помнит за мной хоть один промах!

— Я тоже умею стрелять, но и я не попал бы в цель. Подглядывающий видит, он понимает, что его заметили, и спешит увернуться от выстрела. Пуля летит в пространство, а человек исчезает в ночной темноте.

— Да, это верно! Но что сделал бы ты на моем месте, краснокожий брат мой?

— Я прибег бы к выстрелу с колена или незаметно удалился отсюда и, обойдя шпиона стороной, напал бы на него сзади.

Выстрел с колена считается самым трудным. Многие вестмены, известные, как отличные стрелки, не могут его усвоить. Раньше я этого не знал, но Виннету обратил мое внимание на такой способ стрельбы, и впоследствии я усердно в нем упражнялся.

Тщетно обыскав кустарник вокруг лагеря, все успокоились, но Виннету продолжали мучать сомнения. Через некоторое время он поднялся и отправился сам на поиски. Прошло более часа, пока он вернулся обратно.

— Никого нет, — сказал он. — Сэм Хоукенс, конечно, ошибся, ему просто показалось!

Несмотря на это, вместо двух сторожевых он поставил четырех, приказав им быть как можно более внимательными и почаще обходить лагерь дозором.

Затем мы улеглись спать.

Мой сон был неспокоен. Я часто просыпался и, засыпая, видел короткие, но неприятные сны, в которых главную роль играл Сантер со своими тремя спутниками. Все это было простым последствием нашей дневной встречи с ним, но, проснувшись утром, я понял, что придаю большое значение этому человеку и не могу избавиться от предвзятых мыслей. Опытом доказано, что лицо, виденное нами во сне, начинает играть для нас гораздо большую роль, чем до своего появления в сновидении.

После завтрака, состоявшего из мяса и мучной похлебки, Инчу-Чуна с сыном и дочерью собрались в дорогу. Прежде чем они удалились, я попросил разрешения отправиться сопровождать их на небольшое расстояние.

Чтобы они не думали, что я делаю это с намерением узнать путь к золоту, мне пришлось рассказать им все о своих предчувствиях относительно Сантера. Мне самому казалось чрезвычайно странным, что, не имея никаких оснований, я все же подозревал и — даже более — был убежден в возвращении Сантера и его людей. Наверно, причиной всего был мой сон.

— Моему брату не следует об этом беспокоиться, — ответил Виннету. — Для его успокоения я еще раз поищу следы. Мы знаем, что он не стремится к золоту, но если он пройдет с нами хоть небольшой участок пути и начнет догадываться о местонахождении металла, золотая лихорадка охватит его, — та лихорадка, которая манит к смертоносной пыли и которая не покидает бледнолицых до тех пор, пока не сведет на нет и тело и душу. Не из-за недоверия, а из-за любви и осторожности мы просим его не ходить с нами.

Я должен был уступить. Виннету еще раз исследовал местность, не найдя, однако, никаких следов. После этого вожди удалились. Из того, что они не поехали верхом, можно было сделать вывод о близости залежей золота.

Сам я тем временем растянулся на траве, запалил трубку и завел разговор с Сэмом, Диком и Билли для того, чтобы, беседуя, избавиться от необоснованных опасений. Но беспокойство не проходило. Что-то подмывало меня уйти. Наконец я захватил ружье и скрылся: может быть, вопреки рассудку, удастся что-нибудь сделать!

Инчу-Чуна покинул лагерь в южном направлении, я же пошел на север, чтобы не показать, что хочу выйти на запрещенную дорогу.

Приблизительно через четверть часа, к своему большому удивлению, я набрел на следы трех проходивших здесь людей. Они были обуты в мокасины. Я различил две больших, две средних и две маленьких ступни. Отпечатки были свежие. Несомненно, это были Инчу-Чуна с Виннету и Ншо-Чи. Они, значит, сперва удалились на юг, а впоследствии повернули на север.

Это было сделано, конечно, для того, чтобы ввести нас в заблуждение и заставить предполагать местонахождение золота к югу от лагеря.

Мог ли я дальше идти по их следам? Разумеется, нет! При своем возвращении они могли обнаружить мои следы и подумать, что я тайком наблюдал за ними. Однако мне не хотелось возвращаться в лагерь, и я пошел в восточном направлении.

Спустя некоторое время, я снова остановился, так как набрел на новые следы. Рассмотрев их, я узнал, что здесь прошли четыре человека в сапогах со шпорами. Тотчас же мне вспомнился Сантер. Следы исчезали в том же направлении, куда скрылись оба вождя. Начинались они от расположенного неподалеку кустарника с одиноко торчащими стволами сосен. Я поспешил туда. Расчет оказался правильным: пробравшись в заросли, в которых терялся след, я нашел там четырех привязанных лошадей, принадлежащих Сантеру и его спутникам. На земле были все признаки того, что всадники провели здесь ночь. Стало быть, они воротились. Зачем? Во всяком случае, из-за нас. Конечно, у них были намерения, про которые мне говорил Виннету. Сом Хоукенс вчера не ошибся. Он действительно заметил, что кто-то подсматривал, но соглядатай исчез раньше, чем раздался выстрел. Итак, мы были обмануты. Сантер наблюдал за нами, выжидая момента, когда можно будет захватить в одиночку намеченную жертву. Но ведь место привала было так далеко от лагеря! Каким образом он мог нас видеть?

Я осмотрел деревья. Все они были очень высоки, но взобраться на них не составляло труда.

На одном из стволов ясно намечались царапины, оставленные шпорой. Было очевидно, что кто-то лазил наверх и с высоты мог следить если не за лагерем, то во всяком случае за всеми лицами, покидавшими его. О небо! Ужасная мысль пришла мне в голову. О чем разговаривали мы в тот вечер, когда Сэм заметил шпиона? О том, что Инчу-Чуна с детьми должен покинуть нас, чтобы принести золото. Это подслушал злодей. Сегодня с раннего утра он дежурил, взобравшись на сосну, и, наконец, увидев трех ожидаемых путников, со своими сообщниками сразу же пустился вслед за ними. Итак, Виннету в опасности. Ншо-Чи и Инчу-Чуне грозит несчастье. Я должен был как можно скорее догнать негодяев. О возвращении в лагерь и поднятии тревоги не могло быть и речи. Быстро отвязав одну из лошадей, я вывел ее из кустарника, сел верхом и помчался галопом, руководствуясь смешанными следами обеих проходивших здесь групп.

В то же время я старался определить, где следует искать местонахождение золота в случае, если потеряется дальнейший след. Виннету как-то говорил об одной горе, называя ее Наджет-циль. Наджеты — это самородки, которые бывают самых различных размеров. Циль на языке апачей означает гору. Таким образом, Наджет-циль — значит Гора Самородков. Во всяком случае это место должно лежать высоко. Я окинул взглядом местность, по которой мчался. На север от меня, как раз по направлению пути, возвышались большие, поросшие лесом горы. Одна из них и была Горой Самородков. В этом я теперь не сомневался.

Старая лошадь, на которой я скакал, была недостаточно быстрой. Вырвав из куста прут, я принялся нахлестывать ее. Это помогло, и она помчалась во весь опор. Вскоре равнина кончилась_г и моим глазам открылся горный ландшафт. Следы шли между двумя склонами и вскоре терялись, стертые множеством камней, гонимых водным потоком. Все же я не слез с лошади, так как решил, что нужные мне люди пошли дальше долиной.

Скоро я попал в боковое ущелье с каменистым дном. Мне предстояло разрешить, каким образом они пробрались через него. Я спрыгнул с седла и принялся исследовать ущелье. Отыскать следы было дело нелегкое. Но я все-таки нашел их — они вели по самому дну. Вскочив на лошадь, я снова поехал. Скоро дорога разветвлялась, и мне пришлось снова сойти с лошади. Таким образом, лошадь являлась для меня помехой, я привязал ее к дереву и пешком продолжал путь по тому направлению, куда вели следы.

Страх гнал меня вперед по скалистому безводному ущелью. Я шел с такой быстротой, что у меня захватывало дыхание. На одном из каменистых выступов я остановился, чтобы отдышаться, а затем опять устремился дальше, пока следы не свернули влево, по направлению к лесу. Деревья, росшие плотной стеной на опушке, становились все реже, и, пробираясь под ними, я увидел перед собой открытую полянку. Едва успев достичь ее, я услыхал несколько выстрелов. Затем прозвучал крик, словно ударом шпаги пронзивший все мое тело. Это был предсмертный крик апачей.

Тогда я бросился вперед уже не бегом, а огромными прыжками, как хищный зверь, бросающийся на свою добычу. Еще выстрел, и еще… Это была двустволка Виннету, — я узнал ее по звуку. Слава Богу! Он еще жив, ведь мертвые не стреляют. В несколько прыжков я очутился на поляне и остановился под деревом, — то, что я увидел, приковало меня к месту.

Посреди небольшой поляны лежали Инчу-Чуна и его дочь. С первого взгляда я не мог разобрать, живы ли они. Недалеко от них находился обломок скалы, за которым прятался Виннету. В эту минуту он заряжал ружье. Налево от меня притаились за деревом два злодея с ружьями в руках, готовые стрелять, как только Виннету выглянет из-за утеса. Справа от меня осторожно крался третий, намереваясь обойти поляну и напасть на Виннету сзади. Четвертый лежал около меня с простреленной головой.

Те двое были опаснее для молодого вождя, чем третий. Я схватил свой штуцер и убил их обоих наповал, затем, не заряжая ружья, бросился вслед за третьим. Тот услышал выстрел и быстро обернулся. Увидев меня, он прицелился и спустил курок, я отскочил в сторону — пуля пролетела мимо. Тогда, видимо решив, что его дело проиграно, он устремился в лес. Я поспешил за ним. Это был Сантер, и я во что бы то ни стало хотел его догнать. Расстояние между нами было, однако, очень велико; покинув поляну, он тотчас же скрылся в лесу. Таким образом, я должен был отыскивать следы и не мог преследовать его с достаточной быстротой. Потому я скоро вернулся обратно к поляне, тем более что Виннету мог нуждаться в моей помощи.

Он стоял на коленях перед телами своего отца и сестры и искал в них признаки жизни. Увидев меня, он сейчас же встал. Я никогда не забуду выражения его глаз, невыразимый гнев и боль светились в них.

— Брат мой Разящая Рука, видишь ли ты, что случилось? Ншо-Чи, прекраснейшая из девушек апачей, не пойдет в город бледнолицых, в ней еще теплится жизнь, но скоро она навеки закроет глаза.

Я не мог произнести ни слова, — да и о чем было говорить? Я видел все собственными глазами. В луже крови лежали они оба — Инчу-Чуна с простреленной головой и Прекрасный День с пробитой грудью. Вождь был уже мертв; Ншо-Чи еще дышала тяжело и хрипло, прекрасная бронза ее лица становилась все более тусклой. Щеки ее ввалились, и печать смерти проступила на дорогих мне чертах.

Внезапно она пошевельнулась, повернула голову к мертвому отцу и медленно открыла глаза. Увидев лежащего в крови Инчу-Чуна, она, видимо, страшно испугалась, хотя зто мало отразилось на ее безжизненном лице. Очевидно, она сначала ничего не могла сообразить, но постепенно мысли ее прояснились, она поняла окружающее и тихо положила руку на сердце. Почувствовав теплоту бьющейся оттуда крови, она тяжело вздохнула.

— Ншо-Чи, дорогая моя единственная сестра! — воскликнул Виннету с таким отчаянием, которое невозможно передать словами.

Она подняла на пего свой взор:

— Виннету… брат мой… отомсти… отомсти за меня…

Затем она перевела взгляд на меня, и короткая, но радостная улыбка тронула ее побледневшие губы.

— Разящая Рука… — прошептала она. — Это ты!.. Теперь я умру так…

Больше мы не услыхали ничего. Жестокая смерть заставила ее замолчать, сомкнув навеки прекрасные уста.

Мое сердце готово было разорваться от горя; я вскочил на ноги и испустил громкий вопль, который повторило эхо в соседних горах.

Виннету поднялся медленно, как будто его давила многопудовая тяжесть. Он обнял меня и сказал:

— Они мертвы! Величайший и благороднейший вождь апачей и Ншо-Чи, сестра моя, отдавшая тебе душу. Она умерла с твоим именем на устах. Не забывай этого, не забывай ее, любимый брат мой!

— Никогда, никогда я ее не забуду! — вскричал я.

Его лицо вдруг приняло совершенно иное выражение, и голосом, гремящим как далекие раскаты грома, он спросил:

— Слышал ли ты ее последнюю просьбу?

— Да.

— Месть! Я должен отомстить, и я отомщу так, как ни одна смерть еще не отмщалась. Знаешь ли ты, кто были ее убийцы? Видел ли ты их? Это были бледнолицые, которым мы не сделали ничего дурного. Куда ни ступит нога бледнолицего, всюду ожидает нас гибель. Плач пойдет по всем племенам апачей, и яростный крик мести найдет отклик у каждого, принадлежавшего к нашей нации. Глаза всех апачей устремлены на Виннету; все хотят видеть, как отплатит он за смерть отца и сестры. Пусть брат мой, Разящая Рука, выслушает обет, который я произнесу у этих трупов! Клянусь, что с этого дня каждого белого, каждого встречного белого убью я оружием, выпавшим из мертвой руки моего отца…

— Постой! — прервал я его с содроганием, зная, что он не отступит от данного слова. — Постой, подожди! Брат мой Виннету не может давать клятву!

— Почему? — спросил он почти сердито.

— Клятву следует давать, будучи спокойным душой.

— О! Моя душа спокойна, как могила, в которую я опущу обоих мертвых. Но как земля не вернет их никогда, так я не возьму назад ни одного слова из данной мною кля…

— Замолчи! — вторично перебил я его.

Сверкнув глазами, Виннету воскликнул:

— Разящая Рука препятствует мне в исполнении своего долга? Что же, позволить старым бабам плевать в себя и быть изгнанным своим народом за неумение отомстить должным образом врагу?

— Вовсе нет! Я сам хочу наказать убийцу. Трое из них понесли заслуженную кару, четвертый скрылся, но он все-таки не уйдет от нас.

— Как мог он уйти? — продолжал Виннету. — Но я буду иметь дело не только с одним. Он — сын белой расы, несущей нам гибель, и она отвечает за все, чему научила его. Я заставлю ее ответить, я — первый и главнейший вождь всех апачских племен!

Виннету гордо выпрямился. Несмотря на молодость, он чувствовал себя королем индейцев. К тому же он был человеком, который может выполнить все, что захочет. Конечно, ему удалось бы объединить вокруг себя краснокожих воинов всех племен и начать титаническую борьбу с белыми, — борьбу с заранее предрешенным концом. Следствием ее были бы сотни тысяч жертв на равнинах Дикого Запада. В этот момент решалась судьба томагавка смерти. Будет он поднят или нет?

Я взял Виннету за руку и сказал:

— Ты должен сделать и сделаешь то, что хочешь. Но сначала выслушай мою просьбу, быть может последнюю! Скоро ты не услышишь больше голоса твоего брата и друга. Здесь, перед тобой — Ншо-Чи. Ты сам сказал, что она любила меня и умерла с моим именем на устах. Она любила меня, как друга, а тебя — как брата, и ты отвечал ей такой же любовью. Перед этой нашей общей любовью прошу тебя: не произноси клятвы раньше, чем сомкнутся могильные камни над славнейшей девушкой апачей!

Виннету строго посмотрел на меня. В глазах его сверкнул мрачный огонь. Потом он перевел взгляд на мертвую. Я видел, как смягчилась суровость его черт. Наконец он снова поднял на меня взор и молвил:

— Брат мой Разящая Рука обладает большой властью над сердцами людей, с которыми имеет дело. Ншо-Чи охотно исполнила бы его просьбу, поэтому и я согласен совершить требуемое. Только тогда, когда глаза мои не будут больше видеть этих трупов, решится судьба народов. Только тогда станет известно, придется ли Миссисипи с ее притоками уносить в море кровь белых и краснокожих воинов. Это все. Я кончил. Хоуг!

Слава Богу! Мне удалось предотвратить большое несчастье. С благодарностью пожав ему руку, я ответил:

— Краснокожий брат мой сейчас увидит, что я не прошу милости для виновника. Я хочу, чтобы он понес заслуженное наказание. Надо позаботиться о том, чтобы он не сумел скрыться. Пусть Виннету скажет мне, что следует предпринять!

— Мои ноги связаны, — ответил молодой вождь. — Обычай моего народа повелевает мне пребывать возле близких мне умерших, пока они не будут погребены. Только тогда смогу я вступить на путь мести!

— А когда состоится погребение?

— Этот вопрос я должен обсудить со своими воинами. Мы похороним их здесь или же перевезем в пуэбло, где они жили в кругу своих близких. Но даже в том случае, если похороны состоятся здесь же, пройдет немало дней, прежде чем будут совершены все обряды, соблюдаемые при погребении великих вождей.

— Но тогда убийца наверняка уйдет!

— Нет. Если Виннету и не сможет его преследовать, это должно быть сделано другим. Пусть брат мой расскажет вкратце, как он попал сюда!

Теперь, когда дело касалось обыденных вещей, к нему вернулось его обычное спокойствие. Я рассказал Виннету обо всем, что ему хотелось знать, после чего молодой вождь погрузился в задумчивость. Вдруг мы услышали тяжелый вздох, донесшийся оттуда, где лежали оба негодяя, которых я считал убитыми. Мы поспешили туда. Один из них был ранен мною в сердце навылет; другой был еще жив и только что пришел в сознание. Он бессмысленно смотрел на нас и бормотал что-то непонятное. Я нагнулся к нему и громко сказал:

— Очнитесь! Знаете ли вы, кто говорит с вами?

Он старался, по-видимому, вспомнить все происшедшее. Глаза его прояснились, и он прошептал:

— Где… Сантер?

— Бежал, — ответил я. — Скажи, из каких он мест?

— Не… знаю…

— Действительно ли его зовут Сантером?

— У него… много… имен.

— Куда вы направлялись?

— Никуда… Туда, где золото… добыча…

— Вы, значит, бандиты по профессии! Вы хотели узнать место, где апачи добывают золото?

Он закрыл глаза и не отвечал на мой вопрос.

— Или вы только хотели напасть на них при возвращении оттуда, чтобы…

Но тут меня прервал Виннету:

— Брат мой не должен больше спрашивать этого бледнолицего, ибо он мертв. Белые собаки, конечно, хотели выведать нашу тайну, но они пришли слишком поздно. Мы уже возвращались, когда они услыхали наши шаги. Тогда они спрятались за деревья и открыли пальбу. Инчу-Чуна и Прекрасный День были сражены, а мне пуля лишь пробила рукав. Я выстрелил в одного из нападавших, однако он успел спрятаться за дерево, и я промахнулся, но следующая моя пуля уложила на месте другого. Тогда я притаился за этим вот камнем, но он не спас бы мне жизнь, если бы вовремя не появился брат мой Разящая Рука. Ибо двое негодяев нападали с этой стороны, а третий направился в обход, чтобы напасть на меня сзади где не было прикрытия. Я должен был погибнуть от его пули. Но в этот момент я услышал мощный голос штуцера Разящей Руки — и был спасен. Теперь брат мой знает все, и я скажу ему, что следует предпринять, чтобы настичь Сантера.

— Кому выпадет эта задача?

— Ее разрешит Разящая Рука. Он найдет следы беглеца.

— Без сомнения. Но пока я буду искать его, пройдет очень много времени.

— Нет, тебе надо только найти их лошадей, ясно, что негодяй отправился к ним. На том месте, где они провели ночь, растет обильная трава, и по ней ты узнаешь, в какую сторону он держит путь.

— А потом?

— Потом пусть брат мой возьмет десять воинов, которые помогут ему поймать и связать злодея. Остальные двадцать воинов пусть придут ко мне, чтобы начать наши погребальные песни.

— Я сделаю это. И надеюсь, что сумею оправдать доверие, оказанное мне краснокожим братом.

— Я знаю, что Разящая Рука поступит так, как поступил бы я сам, будучи на его месте. Хоуг!

Он протянул мне руку, я пожал ее, поклонился еще раз обоим умершим и поспешил к своему лагерю. Но прежде всего я разыскал место стоянки Сантера. Три лошади стояли в кустах. Отвязав их, я сел на одну из них, взял двух других под уздцы и поскакал к нашему лагерю. Там я созвал всех апачей, которые в мое отсутствие разбрелись по лесу, и поделился с ними новостью о смерти Инчу-Чуны и его дочери. После этого кругом воцарилось молчание. Люди словно не верили моим словам: известие казалось слишком невероятным. Тогда я еще раз обстоятельно рассказал о происшедшем, и тотчас же в ответ раздался дикий вопль, разнесшийся на много миль кругом, раснокожие яростно потрясали своим оружием, и лица их искажались в бешеной злобе. Только через некоторое время мне удалось покрыть их крики своим голосом.

— Пусть замолчат воины апачей! — властно сказал я. — Крик их ни к чему не ведет! Мы должны пуститься в погоню, чтобы изловить злодея.

— В погоню, да, да, в погоню! — заревели они, вскакивая на лошадей.

— Тише! — раздался мой приказ. — Мои братья не знают, что им предстоит сделать. Я сейчас все поясню.

Краснокожие с такой быстротой устремились ко мне, что чуть было не пришлось обороняться от них, чтобы не быть растерзанным. Будь здесь Сантер, они разорвали бы его в куски! Хоукенс, Стоун и Паркер молча стояли в отдалении. Новость ошеломила их.

Скоро десять моих воинов выехали в горы по направлению к западу, в то время как мы вчетвером направились к месту стоянки Сантера. Я выбрал место на земле, где глубже и яснее отпечатался след лошади, на которой я ехал. Этот отпечаток я точно отметил на куске бумаги. Затем мы пришпорили коней и поскакали через прерии, так что роковые горы находились по левую сторону от нас. Мы держались более мягкой почвы, чтобы были заметнее следы, которые мог оставить за собой Сантер. Поэтому глаза наши были прикованы к земле, и чем быстрее мы ехали тем внимательнее и осторожнее мы становились, отыскивая след.

Так прошел час, затем еще полчаса. Мы почти уже объехали горы, когда заметили наконец темную черту, вьющуюся по траве. Это был след одного всадника и, вероятно, именно того, кого мы искали. Я сошел с лошади и принялся искать достаточно ясный отпечаток копыта. Когда мне удалось найти его, я сравнил с ним сделанный мной рисунок. Отпечатки оказались настолько схожими, что не оставалось больше никакого сомнения в том, что здесь проезжал Сантер.

Мы решили в один голос, что Сантер был здесь два часа тому назад. Все охотно погнались бы за ним не медля, но необходимо было дождаться наших воинов-апачей. К сожалению, нам пришлось ждать три четверти часа. По прибытии апачей, я послал одного из них к Виннету с известием, что след найден; этот воин должен был остаться с вождем. После этого мы поскакали дальше уже по направлению к востоку. Когда стало темнеть, мы спешились, чтобы легче было руководствоваться следами, которые трудно были различимы для всадника. Таким образом мы продвигались до тех пор, пока темнота не остановила нас. К счастью, мы находились в местности, обильно покрытой травой, и поэтому корму для лошадей было достаточно. Мы завернулись в одеяла и тотчас же заснули богатырским сном. Утренняя прохлада заставила нас вскочить еще до рассвета, и мы снова пустились в путь по следам.

Иногда мы на короткое время давали передохнуть лошадям, а потом снова мчались дальше, чтобы до вечера во что бы то ни стало догнать негодяя. К обеду мы вновь попали в полосу зеленеющих прерий. Внимательный осмотр следов показал, что человек здесь проезжал всего за полчаса до нас. Впереди чернела темная кайма леса.

— Беда! — сказал Сэм. — Мне сдается, что мы натолкнемся на приток какой-нибудь захудалой речонки. Эх, если бы дорога шла все время прериями, нам бы это было на руку!

Сэм оказался прав. Скоро мы увидели небольшую реку. Вернее, это были углубления, наполненные стоячей водой, без каких-либо признаков течения. По берегам росли группы кустов и деревьев, не образуя однако сплошного леса. Достигнув опушки, я увидел, что следы вели в обмелевшее русло реки. Это задержало меня на момент: я хотел поделиться открытием со спутниками и, поджидая их, исследовал русло. Сделав несколько шагов, я увидел картину заставившую меня тотчас же повернуть обратно и спрятаться в зарослях. В пятистах шагах от меня около леса, росшего по ту сторону реки, пасся табун индейских лошадей. Видны были воткнутые в землю колья, к которым были привязаны ремнями куски мяса. Я слез с лошади и показал подошедшим спутникам па открывающийся вид.

— Киовы! — сказал один из апачей.

— Да, киовы, — согласился с ним Хоукеис.

Сэм выглядел сегодня иначе, чем обыкновенно. Возбужденный смертью «краснокожей мисс», он жаждал мести.

Привязав лошадей, мы сели отдохнуть до наступления темноты. Наблюдение за киовами показало мне, что они чувствовали себя в полной безопасности. Они перебегали с места на место по открытой поляне, громко окликали друг друга и вообще вели себя так, точно находились не на временной стоянке, а в хорошо охраняемом селении.

— Пусть только стемнеет! Тогда проберусь и все высмотрю. А там уж посмотрим, что делать. Сантер от меня не уйдет, — думал вслух Сэм.

— Я отправлюсь с вами, дружище! — сказал я.

— Совершенно излишне!

— А по-моему, это необходимо!

— Когда Сэм Хоукенс идет на разведку, он не нуждается в помощниках! Нет, я не возьму вас с собой.

Солнце уже закатилось; на землю опускались сумерки, и в лагере киовов зажглось несколько огней. Это не согласовалось с обычно осторожным поведением индейцев, и у меня все более и более крепло подозрение, что вся эта инсценировка устраивалась для того, чтобы заманить нас в засаду. Киовы хотели сделать вид, что не подозревают о нашем присутствии. Если бы мы, обманутые этим, напали на них, весь наш отряд, несомненно, попался бы в ловушку.

Во время этих размышлений я услыхал позади себя шорох. Такое шуршание могло исходить только от трения шипов друг о друга, и это обстоятельство сразу указало мне, где надо искать источник подозрительных звуков. Как раз за моей спиной, между тремя рядом стоящими деревьями, разросся куст ежевики, в котором и происходило движение, приковавшее мое внимание. Я встал со своего места и медленно удалился. Пройдя несколько шагов я лег и тихо пополз к кустарнику. Вскоре живая стена ягодных кустов была предо мной; за нею высвечивало пламя костров киовов. Шорох явственно раздался еще раз: он исходил не из середины кустов, а с их краю. Я тотчас же поспешил туда, и то, что я уведел, оправдало мои подозрения.

В кустах прятался человек. Это был индейский воин, уже выполнивший поручение и теперь намеревавшийся скрыться. Он мастерски прокрадывался между растениями, избегая малейшего шелеста. И все же тихий, чуть слышный треск раздвигаемых ветвей был услышан мною, так как я лежал совсем близко. Трудный маневр удался индейцу, почти все его тело было уже выпростано, и только плечо, рука, голова и шея оставались в колючей изгороди.

Я подполз к нему так, что оказался за его спиной. Индеец освобождался все больше и больше, ему оставалось только вытащить руку. Тогда я встал на колени, схватил его левой рукой за горло, а правым кулаком ударил два-три раза по голове, после чего он беззвучно растянулся на земле.

Затем вместе с подоспевшим Сэмом мы решили прокрасться к лагерю киовов, чтобы наблюдать за их действиями. Я оставил свой штуцер на месте стоянки, Сэм тоже не взял с собой своей старой «Лидди». Он сразу же отправился через речное русло, очевидно, желая приблизиться к киовам сверху. Это казалось мне неправильным и непредусмотрительным: все киовы знали, что мы расположились вверх по течению, и, конечно, все свое внимание обратили в ту сторону.

Поэтому я отправился по нашему берегу вниз, стараясь, однако, держаться на таком расстоянии, чтобы меня не достигал свет костров, разведенных на том берегу. Под прикрытием леса мне удалось незаметно выйти к руслу реки и перебраться на тот берег. Вскоре я лег и стал продвигаться ползком.

В лагере киовов горело восемь костров. Индейцы сидели группами в тени и держали ружья наготове. Плохо пришлось бы нам, если бы мы дали себя провести за нос! Но ловушка была устроена так глупо, что только очень неопытные люди могли бы попасться на удочку!.. Я заметил, что кони индейцев паслись вне лагеря на открытой прерии.

Я охотно подслушал бы разговор краснокожих. Хорошо было бы пробраться к той группе, в которой находился вожак! Таким образом я смог бы получить наиболее важные сведения. «Но как найти вожака? Наверно, он в той кучке, где Сантер», — решил я про себя. В надежде увидеть последнего, я начал медленно пробираться между деревьями.

Наконец я увидел его. Он сидел между четырьмя индейцами, но ни на одном из них не было видно знаков отличия, носимых предводителями индейских племен. Впрочем, это было не так уж существенно, ибо по обычаям краснокожих старейший из них почитался вожаком. К сожалению, кругом меня не было достаточного прикрытия, и я не имел возможности приблизиться к ним настолько, чтобы разглядеть всех в отдельности.

Но, к счастью для меня, краснокожие говорили довольно громко: они и не подозревали даже, что кто-нибудь из нас мог их слышать или видеть.

Я явственно слышал все, что говорил Сантер. Он рассказывал о Наджет-циль и требовал от индейцев, чтобы они отправились с ним на поиски сокровища, спрятанного в этой горе.

Вдруг я услышал резкий крик нескольких человек. Вожак вскочил и прислушался; навострив уши, затихли и остальные киовы.

К лесу приближалась группа из четырех индейцев — они тащили с собой белого. Он отбивался, но без всякого успеха; не будучи связан, он все же должен был повиноваться: ему угрожали четыре направленных на него ножа! Этот белый был не кто иной, как мой неосторожный Сэм! Я сразу же принял твердое решение: ни в коем случае не допущу, чтобы ему причинили вред, — даже если это будет стоить мне жизни.

— Сэм Хоукенс! — крикнул ему Сантер. — Добрый вечер, сэр! Вам, вероятно, и в голову не приходило, что вы увидите меня здесь опять?

— Негодяй, разбойник, убийца! — вскричал мой бесстрашный друг и бросился душить Сантера. — Хорошо, что я тебя встретил, теперь ты получишь по заслугам!

Тот оборонялся, как мог. Краснокожие бросились на Сэма и оттащили его. Все это вызвало некоторый переполох, которым я и поспешил воспользоваться. Выхватив оба револьвера, я выбежал к индейцам.

— Разящая Рука! — испуганно закричал Сантер, отступая.

Я дважды выстрелил в него, но промахнулся, затем дал еще несколько выстрелов по краснокожим, которые отступили, и крикнул Сэму:

— Прочь отсюда, следуй за мной!

По-видимому, краснокожие были настолько скованы ужасом, что потеряли всякую способность двигаться — все они словно остолбенели. Я схватил Сэма за руку и увлек за собой. Не больше чем через минуту после моего нападения на краснокожих, мы уже были у реки.

Наконец я выпустил его руку, еще раз скомандовал: «Следуй за мной!» — и побежал вниз по речному руслу. Мы все еще находились на расстоянии ружейного выстрела от наших врагов, и должны были спешить.

Теперь только одуревшие от страха краснокожие вышли из столбняка. Они подняли такой вой, что я даже перестал слышать шаги бежавшего за мной Сэма. Раздавались дикие вопли, выстрелы — это был настоящий ад…

Почему я побежал не вверх по реке, не по направлению к нашему лагерю, а в совершенно противоположную сторону? По очень простой причине! Этим маневром нам удалось обмануть краснокожих: они не догадались, что мы выберем именно этот путь и бросились в погоню вверх по реке.

Таким образом, мы находились теперь почти в безопасности. А до лагеря можно было добраться и кружным путем.

Наконец я решил остановиться. Где-то вдали еще слышался вой краснокожих.

— Сэм! — крикнул я приглушенным голосом. Ответа не последовало.

— Сэм, ты слышишь меня? — крикнул я несколько громче.

Он не отвечал. Куда же он пропал? Ведь я был убежден, что он следует за мной. Может быть, он упал и поранил себя. Я бежал по сухому потрескавшемуся илу, но по пути попадались довольно глубокие расщелины, наполненные водой.

Я вынул патроны из-за пояса, вновь зарядил револьверы и медленно пошел в обратную сторону.

До меня все еще доносились адские вопли киовов. Вскоре я дошел до того места — около лесочка, где я предложил Сэму следовать за мной. Но его и здесь не было видно. Он, вероятно, решил действовать по-своему и, не послушавшись меня, выбрался на противоположный берег. Там он должен был попасть в полосу света, отбрасываемого кострами, и легко мог бы быть замечен киовами. Мне опять стало страшно за его участь. Я пошел прочь и начал кружным путем пробираться к нашему лагерю.

Там я застал всех в большом возбуждении. Меня обступили мои краснокожие и белые товарищи. Дик Стоун сказал мне с упреком в голосе:

— Сэр, почему вы запретили нам следовать за вами даже если бы раздались выстрелы?

— Где Сэм? Здесь ли он? — спросил я.

— Здесь? Да разве вы не знаете, что с ним произошло? Когда вы ушли, мы долго ждали вас. Наконец послышались крики краснокожих, затем опять наступила тишина. Вдруг прогрохотало несколько револьверных выстрелов и раздался дикий вопль. Затем затрещали ружейные выстрелы, и мы увидели Сэма.

— Где?

Около леска, на том берегу реки. Я так и думал! Сэм сегодня ужасно неосторожен. Дальше, дальше!

— Он побежал в нашу сторону. За ним следовало множество краснокожих. Они нагнали его и схватили. Костры горели ярко, и мы отлично видели всю сцену погони. Мы решили помочь ему, но прежде чем мы успели добежать до речного русла, они уже скрылись в тени деревьев. Нам очень хотелось погнаться за индейцами и освободить Сэма, но мы вспомнили ваше запрещение и остались здесь.

— Вы поступили очень умно. Вас только одиннадцать человек, и вам все равно не удалось бы справиться с ними.

— Что же нам делать, сэр? Ведь Сэм в плену!

— Да, к сожалению, он вторично попался им в руки!

Я рассказал все, что произошло. Когда я кончил, Билли Паркер сказал:

— Да, конечно, вы ни в чем не виноваты, сэр! Он по собственной глупости опять попался к ним в лапы. Но все же мы должны попытаться освободить его!

— Само собой разумеется! Но теперь его труднее освободить, чем в первый раз. Я уверен, что киовы удвоят бдительность.

Я задумался над планом освобождения Сэма. За всю свою жизнь я никогда ничего не боялся. Но мог ли я рисковать ради Сэма жизнями апачей? Следовало придумать какую-нибудь хитрость, чтобы с большей легкостью и по возможности без риска добиться своей цели. Но все это должно было выясниться несколько позднее. Чтобы быть ко всему готовым, я решил захватить с собой апачей. Может быть, придется даже произвести нападение на краснокожих, если только это не будет сопряжено со слишком большой опасностью.

Но нам следовало еще немного обождать, потому что на неприятельской стороне было заметно слишком большое оживление. Вскоре стало спокойнее. Тишину нарушали лишь резкие, далеко разносящиеся удары томагавков. Краснокожие рубили сучья деревьев, по-видимому они решили поддерживать огонь до самого утра.

Наконец смолкли и удары топоров. Звезды показывали полночь, и нам следовало приступить к исполнению нашего замысла. Сперва мы позаботились о том, чтобы лошади, которых мы не могли взять с собой, были крепко привязаны и не могли вырваться. Затем я еще раз проверил, хорошо ли связан пойманный нами киов. Затем мы покинули место стоянки и направились по тому же пути, по которому я прежде пробирался к руслу реки.

Когда мы вошли в лесок, я приказал апачам остановиться и ждать меня, по возможности избегая всякого шума. Оставив их под предводительством Дика Стоуна, я вместе с Билли Паркером начал тихо пробираться между деревьями. Добравшись до берега, мы легли и стали прислушиваться. Кругом царила ничем не нарушаемая тишина. Мы медленно поползли вперед. Вдали еще ярко горели восемь костров. По-видимому, в огонь было набросано много ветвей и хвороста. Это поставило меня в тупик. Мы пробирались все дальше и дальше. Кругом не было видно ни души. Наконец мы убедились, что весь лесок пуст: в нем не было больше ни одного киова!

Мы вернулись к ждавшим нас апачам и поспешили в наш лагерь, где за это время не произошло никаких перемен. Но киовы могли еще появиться позднее, поэтому мы вскочили на коней и помчались в прерию, отъехав на известное расстояние, мы расположились лагерем. Если киовы доберутся-таки до нашего прежнего места стоянки и нас там не застанут, им придется ждать рассвета, чтобы погнаться за нами. Пленника мы, конечно, захватили с собой.

Теперь и нам ничего другого не оставалось, как ждать до утра. Кто мог спать, тот спал; кому не спалось, тот бодрствовал на страже. Так прошла ночь. Когда забрезжило утро, мы вскочили на коней и поскакали к месту нашего прежнего лагеря. Там мы никого не застали, и, следовательно, нам не имело смысла покидать его, но наша предусмотрительность ничему не повредила. Затем мы двинулись через реку к леску. Костры уже потухли, и на их месте остались только груды пепла.

Мы принялись исследовать следы краснокожих. Они шли от того места, где я вчера видел коней киовов, они двинулись отсюда и удалились по направлению к юго-востоку. Для меня стало ясно, что они отказались от борьбы с нами, которая была бы для них бесполезной, потому что они уже не могли произвести на нас нападение врасплох. Но что будет с Сэмом? Они захватили его с собой. Это особенно удручало Дика Стоуна и Билли Паркера. Да и мне самому было очень жаль славного товарища, и я бы с удовольствием прибег к любому, более или менее разумному средству для его освобождения.

— Если мы его не вызволим из беды, они его посадят на кол, — говорил Дик Стоун.

— Ну нет, — утешал я его, — ведь у нас тоже имеется пленный заложник.

— Но знают ли они об этом?

— Безусловно! Сэм не дурак и, конечно, сам рассказал им, что мы забрали в плен одного из них.

— Нам следует пуститься вдогонку за краснокожими!

— А куда они ускакали?

— Я думаю, они сделали вид, будто намереваются возвратиться в свое селение. Это заставит нас, по их мнению, отказаться от погони; они, по всей вероятности, решат, что мы повернули обратно, к Виннету. И если они направятся к юго-востоку, к ним, возможно, присоединится еще несколько отрядов краснокожих; тогда, в надежде застигнуть нас врасплох и перерезать, они повернут к горе Наджет, где мы, по их мнению, должны теперь находиться. Весьма вероятно, что этот план выработает для них Сантер, думая таким путем получить золото. Короче, я убежден, что все произойдет именно так, как я говорю.

Через полчаса наш отряд был уже в дороге. Нельзя сказать, чтобы мы были удовлетворены результатами нашей поездки. Вместо того чтобы изловить Сантера, мы потеряли Сэма Хоукенса! Но это ведь произошло по его собственной вине. Впрочем, если впоследствии обнаружится верность моих предположений (а я был убежден в этом), нам удастся освободить Сэма и захватить Сантера.

В погоне за последним мы вынуждены были, конечно, все время ехать по его следам, и поэтому нам пришлось сделать довольно большой крюк, ибо он отклонился в сторону от избранного им направления и ехал, описывая тупой угол. Тогда я решил перерезать этот угол, и уже к полудню следующего дня мы добрались до ущелья, над которым находилась та самая прогалина, где произошло нападение и двойное убийство.

Оставив наших лошадей в долине под присмотром одного апача, мы поднялись вверх и увидели часового, который безмолвно приветствовал нас легким движением руки. Нас поразило, с каким рвением готовились эти двадцать апачей к погребению своего вождя и его дочери.

На земле лежало несколько срубленных томагавками деревьев, приготовленных для возведения помоста. Несколько индейцев перетаскивали камни и складывали их в кучу. К ним тотчас же присоединились апачи из нашего отряда. По-видимому, погребение должно было состояться в ближайшие дни.

В стороне была возведена временная постройка, в которой лежали тела обоих умерших. Около них находился Виннету. Ему сообщили о нашем приходе, и он вышел к нам навстречу. До чего он изменился!

Он всегда был очень серьезен, и лишь в редких случаях его лицо освещалось слабой улыбкой. Я никогда не видел его смеющимся.

Но прежде в мужественно-прекрасных чертах его лица было много доброты и благорасположения, и сколько дружелюбия и теплоты исходило из его темных бархатистых глаз. С какой любовью и чисто материнской нежностью глядели они на меня прежде! Теперь от всего этого не осталось и следа. Его лицо окаменело, и глаза глядели мрачно куда-то внутрь. В движениях появлялась медлительность. Он устало пожал мою руку и так посмотрел, что у меня все в душе перевернулось.

— Когда мой брат возвратился? — спросил он меня.

— Только что.

— Где убийца?

— Ускользнул от нас.

Должен сознаться, что при этом ответе я низко опустил голову. Мне было стыдно за эти слова!

Виннету уперся взором в землю. Как мне хотелось в этот момент проникнуть в его мысли! После долгой паузы, он спросил меня:

— Мой брат потерял след?

— Нет. Я знаю, куда ведут следы. Он сам явится сюда.

— Да расскажет мне все Разящая Рука!

Он уселся на большой камень. Я последовал его примеру и принялся рассказывать. Он выслушал мое подробное донесение, не проронив ни слова. Затем помолчал с минуту и спросил:

— Итак, мой брат не вполне уверен в том, что его пули поразили убийцу?

— Я думаю, что не попал в него.

Он молча кивнул головой, пожал мне руку и сказал:

— Да простит меня брат за то, что я спросил его, не потерял ли он из виду следа. Разящая Рука сделал все, что было в его силах, и поступил мудро. Сэм Хоукенс будет весьма сожалеть о своей неосторожности, но мы простим его и освободим из плена. Я согласен с моим братом: киовы придут сюда, но они ошибутся в своем расчете, ибо им не удастся напасть на нас врасплох. Пленнику не следует причинять вреда, но необходимо зорко следить за ним. К завтрашнему дню будут готовы могилы для Инчу-Чуны и Ншо-Чи. Будет ли брат мой присутствовать при погребении?

— Мне будет очень больно, если Виннету откажет мне в этой чести.

— Не только не откажу — прошу тебя! Может быть, твое присутствие избавит многих сыновей бледнолицых от смерти. Закон крови требует смерти многих белых людей, но твое око подобно солнцу, растапливающему лед и превращающему его в освежающий родник. Ты знаешь, кого я потерял. Так будь же мне отцом и сестрою вместе! Я прошу тебя об этом, Шарли!

В его глазах блеснула слеза. Ему было стыдно за нее, и он поспешил к хижине, где лежали мертвые. Сегодня впервые он назвал меня по имени — Карл, и с тех пор обращался ко мне так же, как сейчас — Шарли.

Теперь я должен был бы рассказать о погребении, которое состоялось со всей торжественностью, требуемой индейским ритуалом. Я отлично знаю, что описание погребальных торжеств могло бы многих заинтересовать, но как только я вспоминаю об этом печальном событии, и теперь еще мной овладевает глубокая скорбь, словно все это произошло вчера. Поэтому я и вынужден отказаться от повествования, которое было бы каким-то осквернением, но не тех могил, которые мы воздвигли тогда у Наджет-циль, а того памятника, который навсегда останется в моем сердце, как святыня.

Тело Инчу-Чуны было привязано к лошади, которую стали засыпать со всех сторон землей. Когда она была лишена возможности двигаться, ей пустили пулю в голову. Затем насыпь увеличили и обложили камнями.

Ншо-Чи, по моей просьбе, похоронили иначе. Мне не хотелось, чтобы ее засыпали землей. Мы поместили ее в сидячем положении у подножия дерева и затем воздвигли над ней прочную полую пирамиду, из вершины которой выходила макушка дерева.

Впоследствии я несколько раз бывал с Виннету у Наджет-циль и посещал могилы. Мы каждый раз находили их нетронутыми.

Глава шестая ОСВОБОЖДЕНИЕ СЭМА

Нетрудно представить себе, какую боль испытывал Виннету, потеряв разом отца и сестру. Однако лишь на похоронах мог он дать волю своим чувствам; впоследствии же, следуя обычаю индейцев, он тщательно скрывал свои переживания. К тому же со дня на день ожидалось появление киовов, и в эту сторону нужно было направить все внимание.

Теперь Виннету был уже не убитый горем сын и брат, но храбрый вождь своего племени, думавший лишь об отражении возможного нападения врагов и поимке злодея Сантера. Его план действий был уже, по-видимому, готов, ибо тотчас же после погребальных торжеств он приказал апачам готовится к выступлению и привести для этого сюда лошадей из лощины.

— Почему брат мой отдал такое распоряжение? — спросил я Виннету. — Условия местности таковы, что доставка лошадей снизу — весьма трудно выполнимая задача.

— Я знаю, — возразил он, — и все же это необходимо сделать, чтобы перехитрить киовов. Они сдружились с убийцей и должны погибнуть — все до единого!

Он произнес это с решительным и угрожающим видом. В случае, если его план осуществится, все киовы погибнут. Но я смотрел на все это несколько иначе. Правда, киовы были нашими врагами, — но разве они были виноваты в смерти Инчу-Чуны и его дочери? Не попытаться ли мне предупредить в этом отношении Виннету? Я рисковал, конечно, навлечь на себя его гнев, однако момент казался мне весьма подходящим для разговора на эту тему, ибо мы были одни. Апачи уже приступали к исполнению его распоряжения и удалились. Стоун и Паркер последовали за ними. Таким образом, никто не услышал бы нас, если бы Виннету стал резко мне возражать (в присутствии других я мог бы почувствовать себя оскорбленным). Итак, я откровенно высказал ему свое мнение, и, к моему удивлению, это вовсе не повлияло на него в том смысле, в каком я ожидал. Он, правда, сурово посмотрел на меня, но ответил спокойным голосом:

— Я ждал этих возражений от своего брата. Он не считает признаком слабости уклоняться от встречи с врагом!

— Ты не так понял меня. Об этом не может быть и речи. Я даже обдумывал способы завлечения киовов в ловушку. Я хотел только сказать, что они не виноваты в случившемся здесь, и было бы несправедливым покарать их за чужое преступление.

— Они в союзе с убийцей и придут сюда, чтобы напасть на нас. Разве этого недостаточно? Разве заслуживают они пощады?

— Нет, по-моему это не является достаточным основанием. Мне грустно при мысли, что брат мой Виннету впадает в то самое заблуждение, которое должно привести к гибели всех краснокожих.

— О каком заблуждении думает Разящая Рука?

— Индейцы готовы истреблять друг друга, вместо того чтобы помогать друг другу против общего врага! Позволь мне говорить! Как ты полагаешь: кто, в общем хитрее и умнее, краснокожие или бледнолицые люди?

— Бледнолицые. Я вынужден это сказать, ибо это правда. У белых более знаний и уменья, чем у нас. Они превосходят нас почти во всем.

— Ты прав. Преимущества на нашей стороне. Но ведь ты не обыкновенный, не рядовой индеец. Твой ум отличается остротой, и взгляд твой как телесный, так и духовный проникает глубже, чем взгляд простого воина. Как часто уже свирепствовал томагавк в вашей среде! Ты должен понимать, что это — самоубийство, и кто поступает таким образом, принимает участие в нем. Инчу-Чуна и Ншо-Чи убиты белыми, а не краснокожими. Один из убийц скрылся у киовов и сумел уговорить их напасть на вас. Мы должны быть настороже, чтобы отразить нападение, но мы не имеем права истребить пленников, как бешеных собак. Ведь они — твои краснокожие братья. Подумай об этом!

Виннету спокойно выслушал меня, протянул мне руку и сказал:

— Разящая Рука — воистину искренний друг всех краснокожих. Он прав, говоря о самоубийстве. Я исполню его желание и отпущу на свободу пленных киовов, оставив у себя только убийцу.

— Но как возьмешь ты их в плен? Ведь их больше, чем нас. Или у тебя тот же план, что и у меня?

— Какой план?

— Заманить киовов в такое место, где они не смогут защищаться.

— Да, это мой план.

— Мой план такой же, — ответил я. — Ты знаешь окрестности и мог бы указать подходящее место для засады.

— Недалеко отсюда есть скалистое ущелье, в него-то я и хочу заманить киовов. Как только они войдут туда, мы ворвемся вслед за ними и принудим их к сдаче, ибо стены ущелья отвесны, и им не выбраться из него. А затем я дарую им жизнь, задержав только Сантера.

— Благодарю тебя. У моего брата Виннету открытое сердце. Теперь о другом. Ты поклялся отомстить всем белым, но я просил тебя выждать. Каковы теперь твои намерения?

Он опустил голову, потом указал рукой на хижину, где лежали накануне тела убитых, и сказал:

— Прошлую ночь я провел в этой хижине. Желание отомстить за убитых внушило мне великую мысль. Я хотел созвать всех вождей краснокожих и вступить в борьбу с бледнолицыми. Мы, конечно, были бы побеждены. Но я боролся в эту ночь с самим собой — и остался победителем.

— Ты, значит, отказался от выполнения той великой мысли?

— Да. Я спрашивал совета у трех лиц, которых люблю, — у двух мертвых и у одного живого… Они посоветовали мне отказаться, и я решил последовать их совету. — И, заметив, что я не совсем понял его, он добавил: — Разве брат мой не догадывается, о ком я говорю? Это — Клеки-Петра, Ншо-Чи и ты. Все трое вы дали мне один и тот же совет.

— Да, план, который ты лелеял, велик, но…

— Если бы одному из вождей и удалось бы объединить племена, то на это ушла бы вся жизнь и тогда было бы уже поздно начинать самую борьбу. Один человек, как бы он ни был велик и славен среди краснокожих, не может осуществить эту задачу. А после его смерти у него вряд ли нашелся бы преемник, чтобы довести дело до конца.

— Я рад, что брат мой Виннету пришел к такому выводу. И если бы даже нашелся преемник, борьба окончилась бы поражением краснокожих.

— Я знаю это. Если бы даже мы побеждали в отдельных битвах, белых так много, что они могли бы высылать все новые отряды. Наши победы уничтожили бы нас: они были бы нашими поражениями. Вот почему я решил ограничиться поимкой убийцы и местью тем, кто его принял в свою среду. Однако брат мой Разящая Рука убедил меня отказаться и от этой мести. Мы покараем только Сантера.

— Но когда же придут сюда киовы?

— Сегодня, — сказал он таким тоном, словно речь шла о совершенно достоверном факте.

— Откуда ты знаешь это?

— Я заключил это из рассказанного тобою о твоей поездке. Киовы только сделали вид, что отправились на свои обычные стоянки; на самом деле они держат путь сюда. При этом им приходится делать крюк, ибо в противном случае они были бы уже здесь еще вчера. Кроме того, они заняты еще другими делами.

— Какими же?

— Я имею в виду Сэма Хоукенса. Они не могли взять его сюда и должны были отправить его на свои стоянки. Затем им пришлось послать туда же гонца, чтобы предупредить о возможности вашего прихода.

— Разве ты полагаешь, что воины, находящиеся дома, выедут нам навстречу?

— Да, воины, с которыми у вас была стычка у высохшего русла реки, хотели заманить вас к себе. Но у них не было времени установить связь с вами, ибо они решили направиться сюда. Во всяком случае, они послали гонцов домой, чтобы оттуда выслали отряд вам навстречу, и, конечно, Сэм Хоукенс был отправлен с гонцами… После этого киовы двинулись сюда, к Наджет-циль. Об этом изменении маршрута вы, разумеется, не должны были знать. Поэтому им пришлось искать таких мест, где не остается заметных следов, на что опять ушло немало времени. Они не смогли прийти вчера, но сегодня придут наверняка.

— Но уверен ли ты, что их здесь еще нет? Виннету показал рукой на одну из горных вершин, где высокое дерево поднималось из чащи леса. Это была наивысшая точка горного кряжа, откуда открывался далекий вид на окружные прерии.

— Мой брат еще не знает, — сказал он, — что я отправил туда воина для наблюдений. Он несомненно увидит киовов, ибо у него ястребиные глаза.

— А ты уверен, что они придут сюда?

— Разумеется! Прежде всего они вышлют разведчика, чтобы узнать наверное, здесь ли мы. Поэтому-то я и приказал привести сюда лошадей. Несмотря на твердую, каменистую почву, наши тридцать коней оставят следы, и по ним-то найдет нас разведчик. Отсюда мы отправимся к ущелью, где подготовим засаду. Лазутчик последует сначала за нами, чтобы узнать направление, а потом вернется и сообщит своим, что мы поскакали не на юг, а на север. Киовы попадутся в ловушку, и Сантер сегодня же будет у меня в руках.

— Что думаешь ты сделать с ним?

— Не спрашивай об этом! Он умрет… Вот и все.

— Здесь? Или ты уведешь его в пуэбло?

— Это еще не решено… Но слушай! Топот копыт наших лошадей!.. Покинем пока это место, чтобы потом вернуться сюда вместе с нашим пленником!

Привели лошадей. Среди них я увидел свою, а также Мэри Сэма Хоукенса. Мы не смогли, однако, ехать верхом, ибо дорога была слишком плоха. Каждый должен был вести своего коня на поводу.

Виннету возглавлял шествие. Он повел нас по северному краю равнины — к лесу, который рос на довольно крутом горном склоне. Вскоре мы сели на лошадей и по высокой траве поскакали к обрыву, который возвышался отвесной стеной. Как раз посередине этой стены темнел вход в ущелье. Виннету указал на него и произнес:

— Это и есть ловушка, о которой я говорил. Въедем теперь в ущелье!

Название «ловушка» как нельзя лучше соответствовало характеру узкого прохода, в котором мы вскоре очутились. По обеим сторонам подымались к небу почти вертикальные скалы. Не видно было ни одного местечка, где можно было бы вскарабкаться наверх. Если киовы окажутся достаточно глупы, чтобы забраться сюда, а мы успеем занять и вход и выход, с их стороны будет безумием оказывать нам сопротивление!

Через четверть часа извилистая дорога между скал привела нас к выходу из ущелья. Здесь мы остановились и спешились. Едва мы успели это сделать, как заметили того апача, который с вершины горы наблюдал окрестность. Он подошел к нам и сказал:

— Они здесь. Я хотел сосчитать, сколько их, но мне это не удалось: они были слишком далеко.

— Они ехали в сторону лощины? — спросил Виннету.

— Нет. Они остановились лагерем среди прерии. Потом от них отделился один воин — он отправился пешком в сторону лощины.

— Это — лазутчик. У нас еще достаточно времени, чтобы подготовить засаду. Пусть брат мой Разящая Рука возьмет с собой Паркера, Стоуна и еще двенадцать моих воинов и отправится с ними в обход горы слева. Добравшись до большой, очень высокой березы, он должен будет повернуть вниз. Так доберется он до места, где мы раньше оставили лошадей. Дальнейшая дорога ему известна. Под прикрытием леса он будет ждать появления врагов у входа в ущелье. Лазутчика трогать, конечно, не надо. Точно также, в случае появления апачей, их следует пропустить мимо и дать им возможность углубиться в ущелье.

— Итак, — сказал я, — ты останешься здесь у выхода из теснины, а я окружной дорогой проберусь к ее входу у подножия Наджет-циль и буду поджидать неприятелей, чтобы незаметно прокрасться за ними, когда они подойдут к ущелью?

— Именно так, и если Разящая Рука не сделает ошибки, все удастся на славу!

— Буду очень осторожен. Не последует ли еще каких-нибудь указаний?

— Нет, полагаюсь во всем остальном на тебя!

— Кто будет вести переговоры с киовами, если нам удастся запереть их в ущелье?

— Я. Обязанность Разящей Руки лишь не выпускать их из ущелья… Но поспешите! Все должно быть закончено по возможности до наступления темноты.

Солнце уже склонялось к закату, поэтому в сопровождении Дика, Вилли и отряда апачей я тотчас же отправился в путь (разумеется, пешком).

Через четверть часа мы уже достигли вышеописанной березы и повернули в лес. Затем, следуя указаниям Виннету, мы добрались до того места, где раньше паслись наши кони. Напротив открывалась прогалина, которая вела к равнине, где возвышались могилы Инчу-Чуны и Ншо-Чи.

Мы расселись в тени деревьев и стали ждать появления киовов. Они должны были проехать мимо нас по следам, которые вели к ущелью.

Апачи молчали. Стоун и Паркер разговаривали вполголоса. Из их слов я понял, что они были твердо уверены в удачном исходе задуманного: киовы и вместе с ними Сантер скоро будут в наших руках! Однако я лично не разделял их уверенности. Минут через двадцать уже должно стемнеть, а киовы все еще не показывались. Мне казалось, что дело решится не раньше следующего утра.

Наконец Стоун и Паркер перестали шептаться. Под деревьями стало уже совсем темно. Вдруг среди однообразного шелеста листьев, по которым пробегал легкий вечерний ветерок, я услышал позади себя какой-то подозрительный шорох. Там, несомненно, что-то шевельнулось… Но что бы это могло быть? Четвероногое или змея? Нет, шорох был другого рода… Я быстро обернулся и тотчас же приник к земле. Мелькнула какая-то темная фигура, немедленно скрывшаяся в гуще деревьев. Я вскочил на ноги и бросился за нею. Увидев что-то темное, я протянул руку и схватился за чью-то одежду.

Послышалось испуганное восклицание на английском языке, и одежда выскользнула из моих рук. Фигуры уже не было видно. Я насторожил уши. В это время мои спутники, следившие за моими движениями и также услышавшие крик, повскакали со своих мест и забросали меня вопросами.

— Тише! — бросил я им и продолжал прислушиваться, но увы! Все вокруг было тихо.

Итак, за ними следил какой-то человек, притом, судя по восклицанию, не краснокожий, а белый. Не был ли это сам Сантер, ибо в отряде киовов других белых не было? Я должен был выследить его, несмотря на темноту.

— Ждите моего возвращения! — сказал я своим спутникам и бросился вдогонку за лазутчиком.

В направлении я не сомневался: он должен был вернуться в прерию, где остановились киовы. Чтобы замедлить его бег, я решил испугать его.

— Стой! — крикнул я. — Или буду стрелять!

Через несколько секунд я действительно сделал два выстрела из револьвера. Теперь, думалось мне, беглец повернет в чащу леса, где темнота задержит его продвижение. Я же, чтобы опередить его, поспешил на опушку, где было значительно светлее. Мне хотелось добежать до того места, где он должен будет выйти в прерию, — там я решил спрятаться, чтобы неожиданно напасть на врага. Но, огибая группу кустов на краю леса, я вдруг увидел перед собой лошадей и человеческие фигуры, так что еле-еле успел спрятаться за деревьями.

Нетрудно было догадаться, что киовы расположились здесь лагерем под прикрытием густого кустарника.

Сначала они остановились в прерии и выслали разведчика. Он отправился по следам Сантера, который хорошо знал местность и раньше уже поскакал вперед, но до сих пор еще не вернулся. Между тем лазутчик принес известие, что врага не видно, и киовы решили продвинуться дальше, в лощину, чтобы здесь устроиться на ночлег и подождать возвращения Сантера. Из предосторожности они все же не развели костров и мне стало ясно, что сегодня киовы не попадут в наши руки. И кто знает, что будет завтра, если Сантер пронюхает наших планах и предупредит краснокожих? Я не знал, что предпринять… Вернуться на свой пост и ждать утра? Или же разыскать Виннету и сообщить ему о своих наблюденях? Была, впрочем, еще третья возможность: остаться на месте, чтобы разузнать, что предпримут киовы, когда Сантер разъяснит им положение вещей. Правда, я рисковал многим, быть может, жизнью, но все же решился выполнить этот план. То обстоятельство, что индейцы не зажгли огней, было благоприятно и для меня. Я спрятался за камнями и деревьями, не спуская глаз с лагеря киовов.

Большинство краснокожих было еще занято лошадьми, которые должны были пастись стреноженными в безопасном месте; остальные индейцы расселись и разлеглись на опушке. Из одной их группы доносился чей-то повелительный голос; очевидно, там находился вожак. Я решил пробраться к нему как можно ближе.

Не вставая с земли, я стал продвигаться ползком и наконец благополучно достиг цели. Я взобрался на обломок скалы и притаился на нем, будучи уверен, что никому не придет в голову взойти сюда.

Индейцы, возившиеся с лошадьми, вскоре присоединились к остальным, после чего из группы, в которой находился вождь, раздалось несколько громких приказаний. К сожалению, я не понял их смысла, ибо не знал еще наречия киовов. Затем несколько киовов удалились. Очевидно, это были часовые, отправившиеся на свои посты. Я заметил, что стража ушла в сторону лощины, а не леса. Значит, впоследствии я смогу улизнуть без опасения наткнуться на часового!

Хотя индейцы говорили между собой тихими голосами, я слышал каждое слово и все время жалел, что не знаю их языка. Через короткое время я услышал окрик часового. Последовал ответ, вселивший в меня большие надежды.

— Это я, Сантер. Как? Вы вошли в лощину?

— Да. Пусть белый брат идет дальше! Сейчас он увидит краснокожих воинов.

Я понял все сказанное, ибо Сантер говорил с киовами на особом жаргоне, представляющем собою пеструю смесь индейских и английских слов. Вождь подозвал Сантера к себе, и я узнал из их разговора, что негодяй подслушал мою беседу с Виннету у могил Наджет-циль. Затем он последовал за нами вплоть до ущелья, разузнал все наши планы и даже прокрался в то место, куда меня направил Виннету. Он притаился в лесу за моей спиной, и я держал в руке полу его одежды! Да, мне решительно не повезло! Ведь если бы мне удалось тогда задержать его, дальнейшие события — я теперь знаю это — приняли бы совсем другой оборот. Быть может, вся моя жизнь сложилась бы иначе — так судьба человека зависит от ничтожных мелочей.

Овладевшая мною досада смягчилась, впрочем, тем обстоятельством, что я имел возможность услышать много любопытного.

— Ты был так близко от этой собаки! — вскричал вождь киовов. — И не вонзил ей в спину своего ножа!

— И не подумал даже!

— Почему же?

— Этим я испортил бы все дело. Какой шум подняли бы его спутники! Апачи помчались бы к Виннету, и он узнал бы о провале своего плана… Тогда мне не удалось бы захватить его, и значит, я не увидел бы золотых слитков, которые должны мне достаться!

— Да ты и не увидишь их! А что, Разящая Рука остался на том месте, где ты его покинул?

— Надеюсь.

— Ты только надеешься? Значит, возможно, что он ушел? Я полагаю, впрочем, что он будет нас поджидать.

— Это было его намерением, но теперь он, быть может, от него откажется, ибо заметил, что за ним следят.

— Каким это образом?

— Все из-за одной маленькой норы, которую вырыл какой-то зверь… Проклятая нора!

— Разве норы умеют говорить?

— Да, бывает… Во всяком случае, эта нора нечто сказала ему. Я хотел уйти ползком и, опустившись на землю, попал одной рукой в нору — раздался шорох. Разящая Рука обернулся, увидел меня и бросился вдогонку. Он чуть не поймал меня… Мне удалось все же вырваться и скрыться в лес. Он кричал, чтобы я остановился, и даже выстрелил раза два, но я и не подумал сделать эту глупость! Забравшись в чащу леса, я выждал некоторое время, чтобы без риска продолжать путь.

— А что делали его воины?

— Они, по-видимому, хотели преследовать меня, но он запретил им это, и они остались. Я слышал его шаги, но потом и они смолкли.

— Значит, он ушел?

— Да.

— Куда же?

— Не знаю. Увидев, что ему не поймать меня, он, очевидно, вернулся назад.

— Он тебя узнал?

— Вряд ли… Было слишком темно!

— Быть может, он пришел сюда и где-нибудь спрятался, чтобы следить за нами?

— Это невозможно! Да он и не видел, куда я направился. Нет, он, несомненно, вернулся к своим…

Наступило молчание.

Получив нужные ему сведения, вождь, по-видимому, обдумывал создавшееся положение. Через несколько минут он спросил:

— Что думает предпринять белый брат мой?

— Прежде всего я хотел бы знать твое решение.

— Из сказанного тобой вытекает, что дело приняло совсем другой оборот! Мы собирались застать апачей врасплох, а теперь они поджидают нас… Разящая Рука, конечно, видел тебя и будет крайне осторожен… Нам лучше всего уйти отсюда.

— Как? Неужели ты боишься этой горсточки апачей?

— Пусть белый брат не оскорбляет меня! Я не знаю, что такое страх. Однако предпочитаю действовать хитростью, а не лезть на рожон! Так поступает каждый мудрый воин, как бы он ни был храбр!

— Как же мы поймаем их?

— Они отправятся по нашим следам, ибо Виннету горит желанием отомстить тебе. А мы поедем на нашу обычную стоянку, куда я отослал бледнолицего Сэма, и нарочно оставим при этом явственные следы.

— Значит, за мной будут гнаться опять! А между тем здесь мне представляется прекрасный случай раз и навсегда разделаться со своими врагами.

— Им не удастся нагнать нас, — сказал вождь киовов. — Мы выступим сейчас же, а они смогут отправиться в путь лишь завтра в полдень, когда заметят, что нас нет.

— Выступить сейчас же? Нет, с этим я не согласен. Что скажет ваш предводитель, когда узнает, что мы выпустили из рук такую добычу? — Вождь киовов ничего не ответил. Сантер продолжал: — У нас богатые возможности. Нам остается только воспользоваться их же ловушкой, сделав так, чтобы в нее попались сами апачи…

— Но как это сделать?

— Мы нападем на оба их отряда по отдельности, так что они не сумеют нас окружить. И прежде всего разделаемся с отрядом Разящей Руки.

— Завтра утром?

— Нет, медлить нельзя! Мы должны сделать это сегодня же!

— Пусть белый брат мой расскажет свой план!

— Это совсем просто. Я в точности знаю место, где находится Разящая Рука со своими воинами, и укажу вам путь. Мы окружим их (там трое белых, остальные апачи) и по данному знаку начнем нападение. Они не успеют опомниться, как уже будут в наших руках. Дело верное!

В кучке краснокожих, окружавших вожака, раздались одобрительные возгласы.

План Сантера имел успех.

— Да, зто может удасться, — сказал вождь, — если только мы будем осторожны.

— Это д_о_л_ж_н)о удасться, — настаивал Сантер. — Мы бесшумно приблизимся, вынырнем из темноты, затем несколько метких ударов ножом, и дело в шляпе! Добыча вся принадлежит вам. Я в ней не заинтересован. После этого мы нападаем на Виннету.

— Тотчас же, ночью?

— Нет, утром. Иначе он может ускользнуть, а мне важно иметь в руках именно его. Мы разделимся на два отряда. Один из них я уже ночью отведу в то ущелье, где нам готовится ловушка. Отряд пробудет там до рассвета, а затем затеет схватку с воинами Виннету, который будет уверен, что Разящая Рука нападет на киовов сзади. Другой отряд отправится лесом в обход и атакует Виннету с тыла, что будет для него совершенно неожиданно. А так как у вождя апачей не более пятнадцати воинов, то ему очень скоро придется сдаться. Таков мой план.

— Да, лучше всего захватить Виннету живым, — сказал вождь киовов, — и доставить его нашему предводителю. Сделаем это, по возможности, скорее!

— Итак, к делу! — воскликнул Сантер.

— Окружить Разящую Руку так, чтобы он этого не заметил, далеко не просто! Я выберу воинов, которые лучше других видят в темноте и ползают, как змеи.

Он начал созывать своих воинов, и мне не оставалось ничего другого, как поспешить к своему отряду, чтобы предупредить о готовящемся нападении. Я тихонько сполз со скалы и бегом отправился в путь. Мои спутники с нетерпением поджидали меня.

— Кто идет? — крикнул Дик Стоун, услышав мои шаги. — Это вы, сэр?

— Да, — ответил я.

— Где вы пропадали так долго? Конечно, это был один из киовов, ненароком наткнувшийся на вас!

— Нет. Это был Сантер.

— Тысяча дьяволов! Сантер! И мы не схватили его! Возможно ли это?

— Случилось и многое другое, чего нельзя было предвидеть. Сейчас мне некогда рассказывать… Мы должны немедленно уйти отсюда!

— Уйти? Почему же?

— Киовы нападут на нас. Я подслушал их разговор. Они хотят перебить нас и рано утром захватить в плен самого Виннету. Они раскрыли наши планы. Поэтому немедленно в путь!

— Куда?

— К Виннету.

Нам пришлось идти в темноте через девственный лес, где не было ни одной тропинки. Мы пробирались ощупью, постоянно наталкиваясь на препятствия. Двое по очереди шли впереди и прокладывали дорогу. Только через час мы смогли выбраться из чащи. Обогнув гору, мы подошли к выходу из ущелья, где Виннету расположился лагерем со своими воинами.

Здесь нас окликнул часовой. Я отозвался громким голосом; апачи узнали меня и выбежали мне навстречу.

— Это брат мой Разящая Рука? — воскликнул Виннету. — Значит, что-то случилось? Мы ждали киовов, но они до сих пор не показывались.

— Они собираются прийти утром, напасть на вас с двух сторон и уничтожить.

— Но ведь для этого они должны были разведать о наших намерениях!

— Они знают их.

— Невозможно!

— И все же это так! Сантер подслушал наш разговор у могил и…

Виннету сначала ничего не ответил. Очевидно, он должен был собраться с мыслями. Наконец, он опустился на землю, пригласил и меня сесть и сказал:

— Если ты знаешь все это, ты подслушал их, как и они нас…

— Разумеется.

— В таком случае наш план провалился. Расскажи мне все по порядку!

Я стал излагать ход событий. Апачи собрались в тесный кружок, чтобы не пропустить ни слова. Когда я кончил, Виннету заметил:

— Итак, мой брат решил, что лучше будет оставить свой пост?

— Да, хотя были еще две возможности…

— Какие же?

— Во-первых, отойти в сторону на небольшое расстояние и выждать до утра вместо того, чтобы сразу же идти к тебе.

— Это был бы ложный путь. Утром вы могли бы опоздать…

— Во-вторых, мы могли бы остаться на место и выследить Сантера, который должен был привести киовов… Я мог бы оглушить его ударом кулака и доставить его сюда.

— Мой брат — храбрый воин, но эта безумная попытка грозила бы ему гибелью. Неся на спине Сантера, он не мог бы продвигаться достаточно быстро, и киовы настигли бы его.

— Об этом подумал и я. Кроме того, нельзя было быть уверенным, что Сантер первым появится вблизи нашей стоянки. Он мог указать путь киовам и остаться у них в тылу. Вот почему я выбрал третью возможность и явился к тебе. К тому же мы должны переговорить о дальнейшем.

— Не сделает ли брат мой какого-нибудь предложения?

— Прежде всего мы должны узнать, что предпримут киовы, когда не застанут моего отряда на прежнем месте.

— Это можно предвидеть. Киовы не дети, они опытные воины, и примут наиболее мудрое решение.

— То есть — отправятся домой?

— Да, — сказал Виннету. — Не застав тебя на месте, они поймут, что план Сантера невыполним, и вождь отряда вернется к своему прежнему решению. Я уверен, что они откажутся от мысли напасть на нас.

— Но Сантер попытается их уговорить.

— Они его не послушают и уйдут.

— А мы что будем делать? — спросил я. — Последуем за ними, как они того ждут?

— Почему бы нам не опередить их?

— Вот это неплохо! Тогда мы сможем застать их врасплох.

— Однако у нас есть определенная задача. Мы должны захватить в свои руки Сантера и освободить Сэма Хоукенса. Следовательно, путь наш лежит в селение Тангуа, где находится в плену Сэм, но мы не можем ехать той же дорогой, по которой отправятся киовы. Мы изберем другой путь.

— Мой брат Виннету знает местоположение селения Тангуа?

— С такой же точностью, как и свое пуэбло. Селение это лежит на северном притоке Красной реки.

— Отсюда, значит, на юго-восток?

— Да.

— Нашего появления ожидают, следовательно, с северо-запада, а мы должны попытаться приблизиться с противоположной стороны.

— Вот именно! У моего брата Разящей Руки всегда те же мысли, что и у меня… Мы достигнем селения Тангуа не ближайшим путем (им поедут киовы), но отправимся в обход. С той стороны у них не будет стражи, и мы незаметно подойдем к селению. Теперь остается только решить, когда мы выступим. Что думает об этом Разящая Рука?

— Я не советовал бы тронуться в путь сейчас же.

— Почему?

— Мы не знаем, когда киовы покинут эти места.

— Вероятно, сегодня вечером.

— Да, это вполне вероятно, но возможно, что они двинутся лишь завтра утром. Быть может, они еще не оставили мысли напасть на нас тут. Во всяком случае, мы должны считаться с тем, что если мы отправимся раньше киовов, то они смогут поехать по нашим следам и разоблачить наши планы.

— И это как раз то, что думал я! Мы должны выждать, пока они отсюда уйдут. Однако мы не можем оставаться здесь на ночлег.

— Перейдем куда-нибудь, откуда мы сможем наблюдать за выходом из ущелья, как только начнет светать! Я знаю такое место, — сказал Виннету. — Пусть мои люди" возьмут лошадей под уздцы и следуют за мною!

Мы привели своих коней, пасшихся по соседству, и вслед за Виннету вышли в прерию. Вскоре мы достигли небольшой группы деревьев и спрятались за ними. Здесь мы могли спокойно поджидать киовов; к тому же выход из ущелья оставался в поле нашего зрения.

Ночь была холодная. Выждав, пока моя лошадь опустилась на траву, я сам лег рядом с нею, чтобы согреться. Животное лежало спокойно, словно понимая, в чем дело, и за всю ночь я просыпался только один раз. Когда рассвело, мы, не выходя из-за деревьев, стали внимательно наблюдать за выходом из ущелья. Но там не было заметно ни малейшего движения. Тогда я обратился к Виннету со словами:

— Киовы приблизились к Наджет-циль со стороны прерии. Очевидно, они уйдут той же дорогой. Если мы отправимся на то место, где их заметил вчера твой лазутчик, мы непременно узнаем, тронулись они в путь или нет. Это будет гораздо полезнее, чем терять время тут.

— Мой брат прав. Последуем его совету!

Мы вскочили на коней и поскакали к югу — по той же дороге, которой пользовались апачи, преследуя Сантера после его бегства. Достигнув Наджет-циль, мы тотчас же увидели два широких следа, протоптанных лошадьми: вчерашний вел к лощине, более свежий — из лощины в прерию. Не могло быть сомнений: киовы ушли!

Мы приблизились к новым следам, уходившим вдаль от Наджет-циль, и присмотрелись к ним. Они были настолько явственны, что их нельзя было не заметить. Очевидно, киовы хотели, чтобы мы отправились вслед за ними, и поэтому умышленно оставляли следы даже в тех местах, где их обычно не остается. На губах Виннету заиграла легкая улыбка.

— Намерения киовов весьма прозрачны! Правда, они хотели поступить умно, но вышло наоборот: на этот раз у них не хватило смекалки!

Он произнес это настолько громко, что его услышал и пленный киов, которого мы везли с собою. Обратясь непосредственно к нему, Виннету добавил:

— Тебе, вероятно, придется умереть. Если мы не освободим Сэма Хоукенса или услышим, что его подвергли пыткам, мы убьем тебя. Если же этого не случится, и мы отпустим тебя, скажи своим соплеменникам, что они поступают как малые дети… Я и не подумаю отправиться по их следам.

Сказав это, он приказал отряду повернуть и взять направление на восток. Лошади, использованные нами для преследования Сантера, были сильно измучены, и поэтому мы но могли продвигаться с желаемой быстротой. К тому же запасы провианта у нас подходили к концу. Нам предстояло заняться охотой, а это потребовало бы много времени и, кроме того, увеличивало бы количество оставляемых нами следов.

К счастью, однако, вскоре после полудня мы на толкнулись на небольшое стадо бизонов, застрелили двух коров и получили столько свежего мяса, что были обеспечены на целую неделю. Теперь мы могли сосредоточить все свои помыслы на выполнении стоящей перед нами задачи.

На следующий день мы достигли Красной реки и поехали берегом. В реке было мало воды, но берега ее зеленели сочной травой, которую охотно щипали наши кони.

Солт-Форк (таково название притока) течет с запада и втекает в Красную реку с правой стороны. Слияние рек образует угол, в котором и помещалось в то время селение киовов, находившихся под властью Тангуа. Мы ехали по левому берегу Красной реки (Ред-Ривер) и могли надеяться, что нас не заметят. Все же, приблизившись к месту впадения Солт-Форк, мы отъехали от берега и, описав дугу, опять выехали к реке лишь на расстоянии полдня пути. Из осторожности мы ехали ночью, и только рано утром снова были на берегу. Теперь мы оказались в стороне, как раз противоположной той, откуда ждали нашего появления киовы. Здесь мы подыскали место для привала, чтобы отдохнуть от ночного перехода, и наши воины устроились спать, тогда как Виннету решил немедленно отправиться на разведку и взял меня с собою.

Нам нужно было перебраться на другой берег реки, что не представляло бы больших затруднений, если бы в ней было больше воды. Теперь же нам пришлось отъехать подальше от своего лагеря, чтобы затруднить разведку киовам, которые могли впоследствии напасть на наши следы. Мы добрались до небольшой речонки, впадавшей в Ред-Ривер, направили в нее своих лошадей и, отъехав по ее руслу в сторону, выехали в прерию и затем снова к Красной реке.

Весь этот маневр по сокрытию следов занял немало времени, однако усилия наши не пропали даром. Еще не доехав до Ред-Ривер, мы увидели в прерии двух всадников, сопровождающих дюжину вьючных животных. Один из них скакал впереди, другой сзади подгонял тяжело груженных мулов. Они должны были миновать нас с правой стороны, и уже издали мы узнали по одежде что всадники эти не индейцы, а белые.

Вскоре они заметили нас и приостановились. Наше поведение, несомненно, показалось им подозрительным, если бы мы, не задерживаясь, проехали мимо; с другой стороны мы могли получить от них важные сведения, ничем, в сущности, не рискуя.

— Мы подъедем к ним? — спросил я Виннету.

— Да, — ответил он. — Это бледнолицые купцы, заключившие с киовами обменную сделку. Но они не должны знать, кто мы такие.

— Прекрасно. Я выдам себя за торгового агента, едущего в селение киовов. Не зная их языка, я взял тебя в качестве переводчика… Ты — индеец племени пауни.

— Идет! Пусть брат мой вступит в беседу с бледнолицыми!

Мы поскакали по направлению к каравану. Согласно обычаю Дикого Запада, оба всадника взяли ружья на перевес и выжидательно смотрели на нас.

— Уберите ваши самопалы, господа! — крикнул я, подъезжая к ним. — Мы вовсе не собираемся укусить вас!

— Это было бы неумно, — заметил один из них, — ибо мы тоже умеем кусаться и взялись за ружья не из страха, а только по обычаю… К тому же вы кажетесь нам п_о_д_о_з_р_и_т_е_л_ь_н_ы_м_и.

— Подозрительными? Как это понимать?

— Когда двое всадников, один — краснокожий, а другой — белый, разъезжают по прерии, то это, обыкновенно, мошенники. Было бы поистине чудом, если бы вы оказались честными ребятами.

— Спасибо за откровенность! Всегда полезно знать, что о тебе думают другие. Однако на этот раз вы ошибаетесь.

— Возможно. Вы не похожи на висельников — это верно. Впрочем, мне совершенно наплевать, будете ли вы болтаться на веревке… Быть может, вы решитесь сказать нам, откуда держите путь?

— Охотно. У нас нет оснований скрывать это. Мы едем из Фолз-Уашиты.

— Так, так… И куда?..

— Хотим заглянуть к киовам.

— К каким киовам?

— К тому роду, во главе которого стоит Тангуа.

— Это недалеко отсюда.

— Знаю. Их селение расположено между Ред-Ривер и Солт-Форк.

— Правильно! Однако если вы хотите послушаться хорошего совета, поворачивайте-ка оглобли и не показывайтесь киовам на глаза!

— Это почему?

— Удовольствие невелико быть убитыми краснокожими…

— Со мной до сих пор этого не случилось… Надеюсь и в будущем избежать этого удовольствия.

— Будущего никто не знает! Во всяком случае, мое предостережение не лишено оснований. Мы только что были у Тангуа. Он не прочь ухлопать каждого белого, который попадется ему на глаза, как и каждого краснокожего, не принадлежащего к племени киовов.

— Ну и молодчина! Он сам говорил вам об этом?

— Да, и не раз.

— Вот так шутник!

— Ничуть. Он говорил это совершенно серьезно.

— Вот как! Почему же в таком случае он вас-то обоих отпустил подобру-поздорову? Я до сих пор считал вас белыми. Или вы из негров, что ли?

— Бросьте дурацкие шутки! Для нас он делает и_с_к_л_ю_ч_е_н_и)е, ибо мы — его хорошие знакомые и много раз бывали в его селении. Мы — купцы, и причем честные купцы, а не мошенники, которые надувают краснокожих и потом лица к ним не кажут. Нам киовы всегда рады, ибо им нужны наши товары, и они вовсе не так глупы, чтобы нападать на людей, приносящих им пользу. Ну, а вас-то они наверняка укокошат!

— Не беспокойтесь! От нас они тоже увидят немало пользы…

— Вот как! Кто же вы такие?

— Я — представитель агентства…

— Агентства?! Ну, тогда ваше дело совсем дрянь! Краснокожие особенно злы на агентов, ибо…

Он замялся, и я окончил фразу за него:

— Ибо агенты частенько надували их! Не правда ли? Это и мое мнение.

— Очень рад слышать из ваших же уст, — с улыбкой ответил он, — что агенты — мазурики… Как раз киовы были жестоко проведены за нос на последних сделках… Если вы горите желанием постоять у столба пыток, поезжайте! Ваше желание будет немедленно удовлетворено!

— Уверяю вас, что киовы узнают от меня нечто весьма для них приятное. Мне удалось добиться того, что все недочеты поставок будут исправлены. Недостающий товар будет дослан, и я сообщу им, где они смогут принять его.

— В таком случае, вы — чудодей, вы — белая ворона, черт бы вас подрал! — воскликнул мой собеседник. — Теперь-то ясно, что киовы не причинят вам вреда! Но зачем с вами краснокожий?

— Я не владею наречием киовов. Это мой переводчик, индеец из племени пауни. Тангуа знает его.

— Прекрасно! Значит, все в полном порядке, и мои предупреждения были излишни. И все же Тангуа очень зол. Дело в том, что апачи напали на его владения и увели несколько сот лошадей… Он погнался за ними, но потерпел поражение, так как апачам помогали белые. Один из белых даже искалечил выстрелом самого вождя киовов. Его зовут Разящей Рукой, так как он ударом кулака сшибает с ног самого сильного мужчину. Ну да и ему не поздоровится!

— В самом деле? Что же, краснокожие решили отомстить ему?

— Натурально! У Тангуа прострелены оба колена, и он не успокоится прежде, чем захватит в плен Разящую Руку и Виннету.

— Виннету? Кто это?

— Молодой вождь апачей, расположившийся со своими воинами в двух днях пути отсюда. Там же находятся несколько белых, и отряд киовов ушел в этом направлении, чтобы заманить всю компанию сюда.

— Гм… Разве апачи и белые — такие простофили, что сами полезут в ловушку?

— Тангуа в этом убежден. Многочисленная стража охраняет селение с той стороны, откуда появится неприятель. И апачей, и белых ждет неминуемая гибель… Вот мы и поспешили смыться, чтобы не видеть, как будут пытать наших же соплеменников…

— Неужели вы не могли бы им помочь?

— Увы, нет! Даже при всем желании!.. Да и к чему рисковать, к чему совать руки в чужой костер! У меня, так сказать, деловые приятельские отношения с киовами, и я вовсе не хочу их портить. Впрочем, я попытался было замолвить словечко, но Тангуа тотчас залаял на меня, словно цепная собака.

— Оно и понятно! Охота вам заступаться за пленников, которые и в плен-то еще не попали!

— Одного из белых они уже забрали… Удивительный это парень! Смеется во весь рот и в ус не дует, что помирать придется.

— Вы видели его?

— Как же! Когда его привезли, он пролежал целый день связанным на земле. А потом его отправили на остров.

— На какой остров?

— На реке Солт-Форк, вблизи селения. Там он находится под строгой охраной.

— А вы говорили с пленником?

— Я перекинулся с ним парой слов. Спросил его, не могу ли чем-нибудь помочь ему. Он добродушно улыбнулся и сказал, что не прочь бы выпить стакан хорошего молока, — не соглашусь ли я съездить за ним в Цинциннати? Ну, и дурачина! Когда я заметил ему, что в его положении нет ничего смешного, он просил меня не беспокоиться о его судьбе: об этом подумают мол другие! Я все же заговорил было о нем с самим Тангуа, но из этого ничего не вышло… Впрочем, с пленником обходятся недурно, ибо у Разящей Руки имеется заложник. Только один Сантер старается отравить ему жизнь.

— Сантер! — воскликнул я. — Это, очевидно, белый! Разве кроме вас в лагере киовов имелись белые?

— Только один — Сантер. Препротивный субъект! Он явился вчера вместе с отрядом, который заманивал в ловушку Виннету. Впрочем, вы сами его увидите!

— Он является гостем Тангуа или живет отдельно?

— Он поселился в особой палатке на краю селения. Тангуа, по-видимому, не особенно расположен к нему.

— А не знаете ли вы, как зовут пленника?

— Сэм Хоукенс… Несмотря на свои странности, это старый, опытный вестмен. Быть может, вам удастся спасти его!

— Попробую. А не можете ли вы точнее указать местонахождение палатки Сантера?

— Она четвертая или пятая, считая вверх по течению реки. Только ее обитатель вряд ли понравится вам… Это большой негодяй! Берегитесь его! Вы еще молоды и неопытны… А теперь нам пора трогаться в путь. Желаю вам вернуться целым и невредимым!

Мы распрощались со всадниками и поскакали дальше.

— Было опасно продолжать расспросы, — сказал я Виннету, — они могли заподозрить неладное. Мы и так успели узнать самое необходимое: где искать Сэма и где живет Сантер!

— Да, нам очень повезло! Не подвергаясь опасности, мы собрали все нужные сведения и можем теперь вернуться в свой лагерь.

Когда караван скрылся из наших глаз, мы повернули коней и помчались назад, опять принимая всевозможные меры к сокрытию следов.

Дик Стоун и Билли Паркер были очень довольны результатами нашей поездки. Особенно радовались они тому, что дела Сэма не так уж и плохи и что он не потерял своего хорошего расположения духа. Оба они просили взять их вечером с собой, но Виннету не дал на это согласия:

— Оставайтесь на этот раз дома, ибо вряд ли нам удастся сегодня же освободить Сэма. Скорее всего мы сделаем это завтра — и тогда вы также будете участвовать.

Так как мы расположились на привал в не совсем безопасном месте, то Виннету предложил нам перебраться на остров, который находился на реке вниз по течению.

Мы сели на коней и поскакали вдоль берега. Несмотря на глубокую воду и быстрое течение, мы благополучно перебрались на остров, где росло много деревьев и кустов, представлявших собой прекрасную защиту от любопытных глаз.

Я устроил себе удобное ложе и завалился спать, так как знал, что предстоящая ночь сулит немало трудностей. Придется промокнуть до нитки, переплывая с нашего острова на берег и затем на остров, служивший местом заключения Сэма Хоукенса. А между тем все это происходило в декабре месяце и вода была довольно-таки холодная…

Когда стало смеркаться, нас разбудили (Виннету также успел выспаться). Уже пора было отправляться в путь. Мы сбросили лишнюю одежду и опорожнили карманы. Из оружия мы взяли с собой только ножи. Затем мы прыгнули в воду и переплыли на правый берег, чтобы направиться к реке Солт-Форк. Через час мы добрались до ее слияния с Ред-Ривер. Пройдя несколько сот шагов вдоль Солт-Форк, мы увидели огни селения, которое лежало на том берегу. Нам приходилось снова спускаться в воду и переплывать реку. Однако мы решили с этим повременить и пошли дальше по берегу до конца селения, которое представляло собой скопление палаток из звериных шкур, расположенных в определенном порядке (летом краснокожие живут в полотняных палатках).

Перед каждой палаткой пылал костер. Вокруг него сидели индейцы: они грелись и готовили ужин. Самая большая палатка помещалась в центре селения. У ее входа были воткнуты в землю копья, разукрашенные орлиными перьями и своеобразными талисманами. Перед костром сидел вождь киовов Тангуа, а рядом с ним молодой индеец лет восемнадцати и два мальчика лет двенадцати--четырнадцати.

— Это трое его сыновей, — заметил Виннету. — Самый старший — его любимец: из него выйдет бравый воин! Он бегает так быстро, что его прозвали Оленем.

Женщины ходили между палатками, занятые разными домашними делами. По индейскому обычаю им не разрешается есть вместе с мужчинами, и они садятся за еду потом, довольствуясь остатками. Между тем самые тяжелые работы нередко ложатся именно на их плечи.

Я искал глазами остров, служивший местом заключения Сэма. Несмотря на темноту, можно было разглядеть три островка, расположенных один за другим недалеко от берега. Вспомнив слова встреченного нами всадника, я решил, что Сэм находится на ближайшем из них. Виннету был того же мнения.

— А вон там, — сказал он, — в четвертой или пятой палатке живет Сантер. Теперь мы должны разойтись и действовать каждый на свой страх и риск. Я установлю в точности местонахождение убийцы моего отца и сестры. А ты постарайся разыскать своего друга Сэма!

— Где мы потом встретимся?

— Там же, где разойдемся.

— Если ничего особенного не произойдет! Однако на случай тревоги, которая может возникнуть в селении, мы должны наметить еще другое место, подальше отсюда.

— Твоя задача труднее моей, — сказал Виннету, — ты должен переплыть на остров, и тебя легко может заметить стража. Если тебя схватят — я приду тебе на помощь. Если тебе удастся бежать, ты вернешься на наш остров кружным путем.

— Но утром они увидят мои следы!

— Нет, скоро пойдет дождь, он смоет все следы.

— Прекрасно. А если с тобой случится несчастье — я отобью тебя у врагов.

— Это возможно только в том случае, если вмешается злой рок. Взгляни-ка в ту сторону! Перед пятой палаткой нет костра: в ней, несомненно, и живет Сантер. Его нигде не видно, значит, он спит. Сейчас я все разузнаю.

С этими словами Виннету тронулся в путь. Он должен был пройти некоторое расстояние вниз по течению и затем переплыть на тот берег, чтобы подкрасться к палаткам.

Моя задача действительно была сложнее. Свет от костра падал на реку в том месте, где мне предстояло переплыть ее. Я мог бы сделать это, держась все время под водой. Однако, вынырнув на поверхность, я мог нос к носу столкнуться с часовым. Приходилось избрать другой способ действий. Я решил достичь сначала соседнего островка, где, по-видимому, никого не было. Оттуда я смогу увидеть, что происходит на острове Сэма.

Пройдя несколько шагов по берегу, я тихонько вошел в реку, нырнул и поплыл под водой. Через некоторое время я высунул голову из воды и огляделся. Тут я заметил целый ряд индейских пирог, стоявших у берега реки, и решил продвигаться под их прикрытием. Я снова нырнул и, вынырнув у первой пироги, стал пробираться дальше, держась в тени. Наконец я очутился вблизи того, ближайшего к берегу, островка, где, по всей вероятности, находился Сэм.

Остров был покрыт зарослями кустарника, над которыми возвышалось два дерева. Не было видно ни пленника, ни часовых. Я хотел было спуститься в воду, чтобы переплыть на остров, как вдруг услышал какой-то шорох на берегу реки. Я вгляделся и узнал Оленя, старшего сына вождя. Не заметив меня, он прыгнул в одну из пирог и стал грести по направлению к острову. Мне оставалось выжидать.

Вскоре я услышал разговор и узнал голос Сэма. Я поспешил подплыть ближе под прикрытием все тех же многочисленных пирог и стал прислушиваться.

— Тангуа, мой отец, хочет знать это!

— Мне и в голову не придет говорить, — отвечал Сэм.

— В таком случае тебя ждут неслыханные муки.

— Не мели вздор! Сэма Хоукенса не запугаешь! Помнишь, как твой отец хотел подвергнуть меня пыткам у апачей? И что из этого вышло? Помнишь?

— Эта собака Разящая Рука искалечил моего отца!

— То-то! И здесь будет не лучше. Вы не сможете мне ничего сделать.

— Ты сошел с ума, если говоришь это всерьез. Ты связан ремнями по рукам и по ногам: бегство невозможно.

— Да, этим я обязан Сантеру… Но чувствую себя вообще недурно!

— Ты вынослив, я знаю… Не забывай, однако, что ты, кроме того, привязан к стволу дерева, и четверо часовых сторожат тебя день и ночь. Как думаешь ты бежать?

— Ну, это мое дело, паренек! Пока мне и здесь неплохо!

— Мы освободим тебя, если ты скажешь, куда о_н собирается идти?

— Этого я не скажу. Мне известно, что вы ездили к Наджет-циль, чтобы захватить Разящую Руку и Виннету. Ну, и чудаки! Захватить Разящую Руку, моего ученика! Хи-хи-хи!

— Однако ты, его учитель, находишься у нас в плену!

— Это так, от нечего делать… Ведь я вас очень люблю, если не ошибаюсь… Вот и решил погостить… А вы воображаете, что Разящая Рука и Виннету едут по вашим следам! Экие вы остолопы! Вы сегодня же убедитесь, что попали впросак. Но я-то не подумаю сказать вам, куда направился Разящая Рука, хотя мне это известно…

— Куда же?

— Скоро сам узнаешь…

Резкий крик прервал его. Где-то послышались возгласы, означавшие, по-видимому: «Держи его! Держи!» Кто-то выкрикнул имя Виннету…

— Теперь ты слышишь, где они? — радостно воскликнул Хоукенс. — Ибо где Виннету, там и Разящая Рука! Они оба здесь!

Шум в селении усилился. Слышался топот бегущих ног: индейцы преследовали Виннету. Я видел, как сын вождя киовов появился на берегу острова и прыгнул в пирогу.

— Возьмите ружья! — крикнул он часовым. — И пристрелите этого бледнолицего, как только кто-то попытается его освободить!

При таких условиях немедленное спасение Сэма было невозможным. Я был вооружен только ножом и не мог выступить против четырех человек стражи; к тому же они сразу бы убили Сэма.

Но вдруг у меня молнией мелькнула мысль: что, если я захвачу Оленя? Ведь он — любимый сын вождя, и его легко будет обменять на Сэма!

В это время молодой индеец уже вылез из лодки и нагнулся, чтобы привязать ее к причалу. Я быстро подплыл к нему и ударом кулака сбил его с ног. Затем бросил его в пирогу, прыгнул в нее сам и стал грести вверх по течению, держась вблизи берега… Отчаянная проделка удалась! В селении никто ничего не заметил, а часовые на островке все еще смотрели на противоположную сторону.

Когда деревня и свет ее костров остались позади, я переехал к правому берегу, причалил и перенес бесчувственное тело Оленя на лужайку. Затем я отрезал ремни, служившие для привязывания пироги, и столкнул лодку в воду. Она поплыла по течению, запутывая мои следы. Связав ремнями руки Оленя, я взвалил его на спину и двинулся к нашему лагерю.

Вскоре индеец очнулся и стал барахтаться и отбиваться, насколько это было возможно в его положении. Это заставило меня пригрозить ему ножом.

— Кто ты? — гневно спросил он меня.

Я молчал.

— Жалкий бледнолицый, которого мой отец завтра же поймает и уничтожит!

— Твоему отцу не поймать меня: он и ходить-то не может! — отвечал я.

— Но у него несметное множество воинов!

— С каждым из них может случиться то же, что случилось с твоим отцом, который осмелился выступить против меня.

— Где ты состязался с ним?

— Там, где отец твой упал, когда моя пуля пробила ему оба колена,

— Значит, ты… Разящая Рука? — вскричал он в испуге.

— Что за вопрос! Разве я не сшиб тебя с ног ударом кулака? Да и кто, кроме Виннету и Разящей Руки, осмелился бы вторгнуться в ваше селение и похитить сына вождя?

— Я знаю, меня ждет смерть! Но ты не услышишь от меня ни криков, ни стонов.

— Я и не подумаю убивать тебя. Мы не такие злодеи, как вы… Если твой отец выдаст обоих бледнолицых, ты будешь свободен.

— Сантера и Хоукенса?

— Да.

— Он выдаст их, — отвечал индеец, — ибо сын дороже ему, чем сотня Хоукенсов, а Сантера он не ставит ни во что.

После этого он перестал мне сопротивляться. Предсказание Виннету оправдалось: пошел такой сильный дождь, что мне трудно было найти наш остров. Я выбрал густое лиственное дерево, чтобы переждать под ним непогоду.

Ожидание было весьма томительно. Дождь не переставал лить потоками и утро не наступало. Я уже и раньше промок до нитки и теперь согревался гимнастическими упражнениями.

Молодой индеец неподвижно лежал на земле, но он был более закален, чем я.

Наконец дождь прекратился, и стало светать, но вокруг колыхался густой туман. Мне удалось все же найти место переправы на наш остров, и я громко крикнул.

— Хэлло! — отозвался мне голос Виннету. — Это брат мой Разящая Рука?

— Да, это я.

— Плыви сюда! Кричать опасно.

— Но со мной пленник. Пришли мне хорошего пловца!

— Я приплыву сам, — ответил Виннету.

Как я был рад, что он не попал в лапы киовов! Вскоре голова его вынырнула из воды и тумана. Выйдя на берег и увидя индейца, он воскликнул:

— Да ведь это Олень, сын вождя! Где ты его раздобыл?

— На берегу реки, недалеко от острова Сэма.

— Ты видел Хоуконса?

— Увы, нет! Но слышал его разговор с Оленем. Возможно, мне удалось бы его освободить, но в этот момент заметили тебя, и я должен был скрыться.

— Да, несчастный случай! Я уже приблизился к палатке Сантера, как вдруг мне навстречу вышло несколько киовов. Я притаился в траве, а они остановились и стали разговаривать. В это время один из них заметил меня, и они сделали несколько шагов в мою сторону. Я должен был подняться и бежать. Они увидели меня при свете костров и узнали. Я вошел в воду и, чтобы их спутать, поплыл против течения, перебрался через реку и потом достиг лагеря. Но Сантера я так и не видел.

— Ты скоро увидишь его, ибо этот молодой воин согласен быть обмененным на Сантера и Хоукенса. Я уверен, что и отец его ничего не будет иметь против.

— Вот это чудесно! Мой брат Разящая Рука действовал безумно смело, захватывая в плен Оленя, но это лучшее из всего, что он мог бы сделать.

Говоря Виннету, что он скоро увидит Сантера, я не думал, конечно, что это произойдет тут же через несколько минут. Мы поместили Оленя между нами таким образом, чтобы его плечи касались наших, а голова оставалась над водою: его руки были связаны, и он мог плыть, действуя ногами. Пленник уже не сопротивлялся и мы дружно поплыли втроем к острову.

На реке все еще лежал густой туман, и мы видели не далее, чем на расстоянии четырех-пяти сажен. Однако слышать в тумане можно, как известно, очень хорошо и далеко… Мы были уже вблизи берега, когда Виннету прошептал:

— Будь осторожен! Я слышал что-то..

— Что именно?

— Словно удары весел…

— Остановимся в таком случае!

— Да. Слушай!

Мы осторожно делали слабые движения, чтобы только держаться на воде. Виннету не ошибся: кто-то ехал на лодке вниз по реке и, очевидно, спешил, ибо, несмотря на силу течения, пользовался веслами.

Вскоре лодка приблизилась. Что нам было делать? Прятаться или нет? Это мог быть вражеский лазутчик. Нам, во всяком случае, не мешало узнать, кто это такой… Я бросил вопросительный взгляд на Виннету. Он понял меня и ответил шепотом:

— Останемся здесь! Мы должны увидеть его. Возможно, он и не заметит нас…

Не производя ни малейшего шума, мы внимательно наблюдали за происходящим. Молодой индеец был возбужден не менее нас. Он мог бы выдать нас криком, но не делал этого, ибо и так был уверен в своем скором освобождении.

Удары весел раздавались все ближе и вот из тумана показалась индейская пирога. Кто же сидел в ней? Несмотря на наше решение молчать, Виннету не удержался и испустил громкий крик:

— Сантер! Он может скрыться!

Мой обычно спокойный и уравновешенный друг пришел в такое возбуждение, что решил немедленно плыть по направлению к пироге, забыв, что привязан к нам ремнями.

— Я должен освободиться, должен догнать его! — воскликнул он и, выхватив нож, разрезал ремни, связывающие его с индейцем.

Сантер слышал, конечно, восклицание Виннету. Он повернул лицо в нашу сторону и увидел нас.

— Тысяча дьяволов! — крикнул он. — Да ведь это…

Он остановился. Выражение злорадства появилось на его — сначала испуганном — лице. Он понял невыгоду нашего положения, бросил весла в лодку взял ружье, прицелился в нас и закричал:

— Ну-ка, нырните в последниий раз!

По счастью, он спустил курок в тот момент, когда Виннету уже высвободился и, помогая себе мощными взмахами рук, поплыл к его пироге. При этом толчок сдвинул нас с прежнего места, и пуля пролетела мимо.

Виннету не плыл, а, казалось, летел по поверхности воды. С быстротой камня, пущенного меткой рукой, он приближался к врагу, держа в зубах свой нож. У Сантера оставался еще один заряд в его двустволке и, направив дуло в сторону молодого вождя, он злобно крикнул:

— Сюда, сюда, краснокожая собака! Я отправлю тебя к дьяволу!

Однако считая положение очень простым и крайне выгодным для себя, он жестоко ошибался, ибо Виннету неожиданно нырнул, чтобы подплыть под лодку и опрокинуть ее. Если бы это удалось ему, Сантер очутился бы в воде и не смог бы выстрелить, а в рукопашной борьбе все преимущества были на стороне апача. Негодяй быстро сообразил это, отбросил ружье и снова взялся за весла. Едва успел он отъехать, как Виннету вынырнул в том месте, где только что находилась лодка. Сантер решил отказаться от нападения и, продолжая грести изо всех сил, крикнул:

— Что, поймал меня, собака? А пулю я приберегу до следующей встречи!

Виннету поплыл за ним вслед, но вскоре должен был повернуть назад, ибо лодка быстро удалялась, и догнать ее не мог бы самый лучший пловец.

Все это произошло в течение какой-нибудь минуты, но в тот момент, когда Сантер исчез в облаках тумана, несколько апачей, встревоженных криками и выстрелами, уже прыгнули с острова в воду и плыли нам на помощь. Я подозвал их к себе и поручил им доставить в лагерь молодого индейца, предварительно разрезав связывающие нас с ним ремни.

Собрав своих воинов, Виннету отдал им следующее приказание:

— Пусть мои красные братья немедленно соберутся в путь! Сантер только что скрылся в лодке, и мы должны нагнать его!

Я никогда еще не видел его в таком возбужденном состоянии.

— Но что делать с обоими пленниками? — спросил я его.

— Оставляю их на твое попечение.

— Значит, я должен оставаться здесь?

— Да. Я захвачу убийцу своего отца и сестры, тогда как ты займешься освобождением Хоукенса. А сейчас мы должны расстаться.

— Когда же мы снова встретимся?

— Не знаю, — сказал он, подумав, — а догадываешься ли ты, что значит появление Сантера?

— Когда выяснилось, что мы избегли ловушки, и киовы обнаружили твое присутствие в их селении, он понял, что мы не успокоимся, пока не достигнем своей цели, струсил и решил задать тягу.

— Есть и другая возможность, — возразил Виннету. — Сын вождя исчез, и это было поставлено в связь с нашим появлением. Тангуа, вероятно, излил свою ярость на Сантера, как на виновника всех бед, и затем отпустил его на все четыре стороны. Он избрал водный путь, чтобы мы не могли напасть на его след; лодку же он получил, по всей вероятности, в обмен на своего коня. Сантер не знал, конечно, что мы остановились на острове, и стал жертвой своей собственной осторожности. Теперь он знает, что мы начнем погоню, и гребет изо всей мочи, уносимый к тому же течением. Но мы сможем догнать его, если поскачем напрямик, выигрывая на изгибах реки.

— Как бы этот способ преследования не оказался ошибочным!

— Почему?

— Сантеру легко может прийти мысль оставить лодку и продолжать путь пешком. И так как вы не знаете, на какой берег он высадится, вам лучше всего было бы разделиться на два отряда и продвигаться по обоим берегам реки.

— Мой брат совершенно прав. Мы так и сделаем!

— При этом вы должны соблюдать величайшую осторожность и внимательно наблюдать за берегом, чтобы не пропустить того места, где он выйдет из лодки. Вам придется обследовать все изгибы реки, и это займет немало времени.

— Да, ты прав, и поэтому нам нельзя медлить ни минуты. Мы все же могли бы встретиться через несколько дней, — сказал Виннету.

— Где?

— Возьми направление к слиянию этой реки с Рио-Боско! Там на левом берегу — после слияния рек — ты увидишь моего воина, если наша встреча окажется возможной.

— А если я там никого не увижу?

— Это будет означать, что я продолжаю преследование Сантера. В этом случае отправляйся со своими спутниками в Сент-Луис к бледнолицым, которые строят дорогу для огненного коня. Но я прошу тебя впоследствии вернуться к нам. Ты всегда будешь желанным гостем в пуэбло у Рио-Пекос, и там тебе скажут, где я.

Пока мы разговаривали, апачи уже собрались в дорогу. Виннету пожал руки Дику Стоуну и Билли Паркеру.

— Мой брат знает, — сказал он, снова обращаясь ко мне, — как радостны были наши сердца, когда мы покидали берега Рио-Пекос! Кто бы предвидел тогда гибель Инчу-Чуны и Ншо-Чи! Когда ты вернешься к нам, ты не услышишь голоса прекраснейшей из дочерей апачей! Вместо города бледнолицых она узрела страну навсегда ушедших от нас. Долг мести уводит меня прочь, но любовь снова приведет тебя к нам. Я очень хотел бы вскоре же дать тебе знать о себе, но если это не удастся, не оставайся долго в городах Востока! Ты знаешь, кого ты должен заменить мне! Обещаешь ли ты, что вернешься скоро, мой друг, мой любимый брат Шарли?

— Я обещаю это. Мое сердце будет повсюду сопровождать тебя, брат мой Виннету! Ты знаешь, какой обет я дал умирающему Клеки-Петре, и я исполню его.

— Да направит шаги твои великий Маниту! — торжественно произнес вождь. — И да хранит тебя он на всех путях твоих!

Он обнял и поцеловал меня, бросил отрывистое приказание своим воинам и, вскочив на лошадь, погнал ее в воду. Апачи разделились на два отряда, из которых один двинулся по правому, а другой по левому берегу реки во главе с Виннету. Мы смотрели вслед молодому вождю, пока он не исчез в тумане. Мне казалось, будто я теряю часть себя, но и ему было, по-видимому, нелегко расстаться со мною.

Стоун и Паркер понимали мое состояние, и первый из них сказал своим обычным дружеским тоном:

— Не принимайте этого так близко к сердцу! Мы скоро снова встретим апачей, ибо помчимся за ними вслед, как только освободим Сэма. Когда вы думаете приступить к обмену пленными?

— Я желал бы знать ваше мнение на этот счет мой милый Дик! Вы опытнее меня.

Польщенный этим замечанием, он погладил свою бороду и сказал:

— По-моему, проще было бы тотчас отправить пленного киова в селение, чтобы сообщить Тангуа, где находится его сын, и на каких условиях он может быть освобожден. Что думаешь ты об этом, старый Билли?

— Гм… — промычал Паркер. — Ты никогда еще не говорил таких глупостей, как сегодня.

— Глупостей? Это я-то? Черт подери! — воскликнул Дик.

— Если мы откроем наше убежище, Тангуа пошлет туда своих воинов и они отобьют у нас Оленя, не возвратив Хоукенса. Нет, я бы сделал все это иначе.

— Как же именно?

— Мы покинем остров и выйдем в прерию, чтобы у нас был свободный кругозор. Затем мы пошлем киова и поставим условие, чтобы к нам пришли два воина — не больше и чтобы они привели Сэма в обмен на Оленя. Если придет больше воинов, чтобы напасть на нас, мы увидим их уже издали и сможем принять меры предосторожности. А вы, сэр, какого мнения? — обратился он ко мне.

— По-моему, будет вернее вовсе не посылать гонца,

— Но как узнает Тангуа, что его сын…

— Он узнает это, — сказал я.

— От кого?

— От меня.

— От вас? Вы сами хотите пойти в селение киовов?

— Да.

— Бросьте! Это — опасное дело. Вас сразу же заберут в плен.

— Не думаю.

— Это случится наверняка.

— Тогда погибнет Олень! Во всяком случае я не хочу потерять ни одного заложника.

— Я с вами согласен. Но зачем же именно вам идти в селение киовов? Уж лучше пойду я, — сказал Паркер.

— Я верю что вы достаточно храбры для этого, но лучше все же я сам переговорю с Тангуа.

— Разве вы забыли, как он ненавидит вас? Он гораздо скорее примет наши условия если увидит меня.

— И все-таки я пойду к нему! Пусть он придет в ярость, увидев, что я осмелился явиться к нему! Пусть он почувствует свое бессилие! Если же я пошлю к нему другого, он может подумать, что я боюсь его.

— Делайте как знаете! Но где останемся мы? Здесь на острове? Или поищем лучшего места?

— Лучшего не найти.

— Прекрасно. И горе пленникам, если с вами что-нибудь случится! Когда же вы пойдете?

— Сегодня вечером.

— Не будет ли это слишком поздно? Если мы поспешим, то к полудню может произойти обмен, и мы тотчас помчимся за Виннету.

— А киовы помчатся за нами и перебьют нас…

— Вы думаете?

— Ясно! Тангуа охотно выдаст нам Сэма, чтобы вернуть сына, а потом сделает все, чтобы нам отомстить. Поэтому обмен должен произойти вечером, после чего мы немедленно уйдем, чтобы за ночь ускакать как можно дальше. К тому же страх Тангуа за судьбу сына только усилится к вечеру, и это сделает его более сговорчивым.

— Это правда! А что, если нас уже раньше обнаружат здесь?

— На остров они не придут. А если на берегу заметят следы Виннету, то подумают, что скрылись и мы, захватив с собою Оленя. Это причинит Тангуа еще больше забот… Но прислушайся!

Где-то раздавались человеческие голоса. Туман стал рассеиваться, и мы уже видели берег. На нем оказался отряд киовов, которые оживленно переговаривались, рассматривая только что обнаруженные ими конские следы. Через некоторое время они скрылись, даже не взглянув в сторону острова.

— Они, очевидно, очень спешат, — заметил Дик Стоун. — Да, они направились к Тангуа, чтобы сообщить об открытых ими следах. Он вышлет в погоню отряд всадников.

Это предсказание сбылось через несколько часов. На берегу появились всадники; они подъехали к самой воде и затем помчались по следам. Впрочем, нечего было опасаться, что они догонят Виннету, ибо он со своим отрядом развивал, по меньшей мере, такую же скорость.

Пленники, само собой разумеется, не слышали нашего разговора. Они лежали в стороне и, не видя происходившего на берегу, не могли подать знака своим соплеменникам.

К полудню солнце грело уже довольно сильно и успело высушить не только лужайку, на которой находился наш лагерь, но и нас самих. Вскоре после полудня мы заметили на реке какой-то предмет: он плыл по направлению к острову и наконец застрял в прибрежных камышах. Подойдя ближе, мы убедились, что это лодка, и именно та, на которой я увез Оленя, ибо причальный ремень у нее был отрезан. Лодка эта, очевидно, не раз застревала по дороге, иначе ее должно было куда раньше пригнать течением. Я немедленно подтянул ее ближе к берегу и решил воспользоваться ею вечером, чтобы снова не промокнуть наскозь при переправах.

Как только смерклось, я столкнул лодку в воду, прыгнул в нее и стал грести вверх по течению. Стоун и Паркер, стоя на берегу, провожали меня пожеланиями всяческих успехов. Я сказал им, что они могут беспокоиться о моей судьбе только в том случае, если я не вернусь к следующему утру.

Работать веслами против течения было нелегко, и я только через час добрался до впадения Солт-Форк в Красную реку. Приблизившись к селению киовов, я причалил к берегу и привязал лодку (которую успел снабдить ремнем) к стволу большого дерева.

Как и накануне, перед палатками горели костры, вокруг них сидели мужчины, а женщины сновали по лагерю, справляя домашние работы. Я думал, что селение окружено многочисленной стражей, но на этот раз ошибся. Обнаружив следы апачей, киовы послали вдогонку отряд всадников и, очевидно, чувствовали себя в полной безопасности.

Тангуа по-прежнему сидел перед своей палаткой, но с ним были только его младшие сыновья. Я высадился на том берегу, где находилось селение, и теперь прокрался в него и скоро достиг палатки вождя; при этом я сделал это так осторожно, что никто не обратил на меня внимания. Я опустился на землю и подполз с задней стороны к палатке. Здесь хорошо было слышно жалобную монотонную песнь вождя, который оплакивал своего любимого сына. Я обогнул палатку, вскочил с земли и неожиданно предстал во весь рост пред его лицом.

— Почему Тангуа поет песнь печали? — спросил я. — Ведь храброму воину не приличествует падать духом. Причитания и жалобы — дело старых баб.

Трудно передать словами, как потрясло его мое появление. Он хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни слова, хотел приподняться, но разбитые колени помешали ему сделать это. Он смотрел на меня, выпучив глаза как на привидение, и наконец пробормотал заикаясь:

— Ра-зя-щая Ру-ка… уф… уф… Как… ты… попал… сюда?.. Разве вы еще здесь? Не ушли?

— Как видишь! Я пришел говорить с тобой.

— Разящая Рука! — громко произнес он.

Услыхав мое имя, оба отрока немедленно скрылись в палатке.

— Разящая Рука! — повторил Тангуа, все еще в оцепенении от страха. Но вот выражение гнева появилось на его лице, и, обращаясь к другим палаткам, он выкрикнул какое-то приказание (я не понял его, но разобрал свое имя).

Мгновение спустя яростный вопль пронесся по всему селению. Казалось, земля задрожала у меня под ногами. Затем все оставшиеся дома воины, размахивая оружием, стали сбегаться к палатке вождя. Я вытащил из-за пояса свой нож и крикнул в ухо Тангуа:

— Разве Олень должен околеть? Это он прислал меня к тебе!

Он понял меня, несмотря на страшный шум вокруг, и поднял руку. Этого знака оказалось достаточно, чтобы водворить тишину. Киовы тесно обступили нас со всех сторон и смотрели на меня с такой ненавистью, что я вряд ли ушел живым, если бы это зависело только от них. Я сел рядом с Тангуа и, спокойно глядя на него в упор, сказал:

— Меня и Тангуа разделяет смертельная вражда. Я, правда, не виновен в ней, но я и не нуждаюсь в примирении. Мне совершенно все равно, уничтожу ли я вместе со своими друзьями одного из его воинов или же целое племя. А боюсь ли я его, это видно из того, что совершенно один я пришел сюда, чтобы говорить с ним. Но буду краток: Олень находится в наших руках и будет немедленно повешен, если в назначенное время я не вернусь к своим.

Стоявшие вокруг меня краснокожие ни одним движением не выдали впечатления, произведенного на них моими словами. Глаза вождя пылали гневом. Он понимал, что ничего не может сделать со мной, не подвергнув опасности жизнь своего сына. Скрежеща зубами, он спросил меня:

— Каким образом оказался он в вашей власти?

— Я был на острове, когда он разговаривал с Сэмом Хоукенсом, и я сшиб его с ног и взял с собой.

— Уф! Где теперь мой сын?

— В верном месте. Он сможет впоследствии сам сказать тебе, где именно. Ты видишь, что я не намерен убить его. Кроме того, в наших руках находится еще один пленный киов: я вытащил его из кустарника, откуда он подсматривал за нами. Этот пленник будет освобожден вместе с твоим сыном, если ты выдашь нам Сэма Хоукенса.

— Хорошо, ты получишь его! Но сначала приведи сюда Оленя и другого пленника!

— Привести сюда?! — воскликнул я. — И не подумаю! Я знаю Тангуа: кто станет ему доверять? Я предлагаю за одного двоих, я очень уступчив и иду вам навстречу, но требую, чтобы вы отказались от каких бы то ни было тайных замыслов.

— Докажи нам, что Олень действительно находится у вас!

— Доказать? Что за вздор! Я говорю это, и, значит, это так, Разящая Рука — не какой-нибудь Тангуа! Покажи мне Сэма Хоукенса! Я знаю, что его уже нет на острове, ибо вы не считаете это место достаточно безопасным. Мне надо переговорить с ним.

— О чем хочешь ты с ним говорить?

— Я спрошу его, как с ним обращались здесь. От этого зависит дальнейший ход дела.

— Я должен посоветоваться со старейшими из своих воинов, — сказал Тангуа. — Отойди к соседней палатке!

— Прекрасно! Однако поторопитесь! Если я не вернусь к назначенному времени, Олень будет болтаться на суку!

Повешение считается самой позорной казнью у индейцев, и нетрудно представить себе ярость и негодование Тангуа! Я отошел к соседней палатке и присел на землю, по-прежнему окруженный воинами. Между тем Тангуа созвал старейшин и начал с ними совещаться. Я видел вокруг себя искаженные гневом лица, но в то же время чувствовал, что мое бесстрашие производит определенное впечатление.

Через некоторое время Тангуа послал куда-то одного из воинов. Он ненадолго скрылся и вернулся в сопровождении Сэма.

— Разящая Рука! — радостно воскликнул, увидев меня, Хоукенс. — Я же говорил, что вы непременно придете! Конечно, вы хотите вернуть себе вашего старого Сэма?

Он протянул ко мне свои связанные руки.

— Да, — отвечал я, — грингорн пришел сюда, чтобы удостовериться, что вы — величайший мастер по части выслеживания, только бежите всегда не в ту сторону!

— Отложите упреки на другой раз, достоуважаемый сэр! Скажите лучше, где моя Мэри?

— Она у нас.

— А Лидди?

— Да, ваш самопал тоже в сохранности.

— Ну, в таком случае все в порядке, если не ошибаюсь… Попробуем-ка выбраться отсюда! А то здесь что-то скучновато стало.

— Терпение, терпение, дорогой Сэм! Вы делаете вид, как будто ничего особенного не случилось и ваше освобождение отсюда — сущий пустяк.

— Так оно и есть, по крайней мере для вас… Хотел бы я знать, чего бы вы не смогли сделать! Вы бы и с луны раздобыли меня, если бы мне вздумалось туда взобраться!

— Вы продолжаете шутить, милый Сэм! Видно, вам жилось тут… неплохо!

— Неплохо? Скажите лучше: хорошо, исключительно хорошо! Киовы любили меня, как мать — своего ребенка. Я чуть было не сошел с ума от их поцелуев и объятий! Меня закармливали, как невесту, а когда я хотел спать, мне даже ложиться не нужно было, ибо я и так все время валялся без дела!

— А не обобрали ли вас?

— Как же! Дочиста!

— Все, что уцелело, вы сейчас получите назад. Совещание, кажется, подходит к концу.

Я сообщил вождю, что не могу долее ждать, после чего состоялись недолгие, но очень решительные переговоры. Я вышел из них победителем, ибо не сделал ни одной уступки, а Тангуа боялся за жизнь своего сына. Было решено, что четыре вооруженных воина будут сопровождать меня и Сэма до нашего лагеря, где им выдадут обоих пленников.

Я добился многого, настояв на немедленном освобождении Сэма, но данному мной обещанию поверили, как и всегда верили впоследствии слову Разящей Руки. Я не сказал, однако, где находится наш привал.

Когда Сэму развязали руки, он поднял их вверх и воскликнул:

— Свободен, опять свободен! Я никогда не забуду вам этого, сэр!

Наконец мы тронулись в путь, сопровождаемые диким воем индейцев. Они испытывали ярость — ведь им пришлось выпустить из рук и меня, и Сэма. А Тангуа подошел ко мне и злобно прошипел на ухо:

— Ты можешь быть спокоен до возвращения моего сына, но затем все наше племя бросится за тобой в погоню. Мы найдем твои следы и настигнем тебя, куда бы ты ни скрылся!

Я не счел нужным отвечать на эту злобную угрозу и направился к реке, где мы по двое уселись в лодки, причем Сэм поместился со мной. Мы отчалили, но до нас долго еще доносились дикие вопли киовов.

Управляя лодкой, я одновременно рассказывал Сэму обо всем, что произошло после его пленения. Он сожалел, что Виннету должен был покинуть нас, но в то же время не слишком печалился об этом, так как ждал упреков со стороны апачей.

Несмотря на темноту, мы благополучно достигли острова, где Дик Стоун и Билли Паркер встретили нас восторженными возгласами. Только после моего отъезда поняли они всю рискованность этого предприятия.

Мы передали киовам обоих пленников, которые не проронили ни слова. Затем, выждав, когда вдали замолкли последние удары весел, мы вскочили на коней и выехали на левый берег реки. В эту ночь мы должны были отъехать как можно дальше, пользуясь тем, что Хоукенс хорошо знал окружающую местность. Он устроился поудобнее в седле и погрозил кулаком вслед уплывающим индейцам:

— Теперь они ломают головы, как бы снова поймать нас! Только все это ни к чему! Сэм Хоукенс не такой простак, чтобы опять попасть в яму, из которой его придется вытаскивать грингорну! Нет, меня не сцапает больше ни один киов, если не ошибаюсь…

---

Первое издание перевода: Май К. Виннету. Роман /Пер. А. Безыменского. — Тарту: Аргонавты, 1934. — 309 с.,; 21 см. — (Золотая книга / под ред. Б. Правдина, лектора Юрьев. ун-та)

---

1. Вестмен (westman — англ.) — человек, хорошо знакомый с обычаями и нравами Дикого Запада. Сильный, находчивый, предприимчивый и смелый американец.- Прим. ред.
2. Хорошее Солнце.
3. Молниеносный Нож.
4. Хвастун.