Марья Ивановна править
ИЗРАИЛЬСОН сразу не понял, что это сделала барышня. Но потом крепко обтер руку о шершавое пальто и бормотал на ходу:
— Это уже нехорошо. Это уже не надо. Ей-богу, славная барышня. — И он еще раз обтер руку. Легким воздухом носилась в голове Таинька, пока Израильсон кружил по винтовой лестнице и легко, воздушно прискрипывали ступеньки. Израильсон нащупал стол. Зажег свечку. Дунул на спичку и сейчас же засвистел — тихо, чуть задевая звуком тишину.
На холодной стене над кроватью папа и мама на карточке. Папа в сюртуке, белая борода. Сидит, расставя коленки, а рядом мама в черной кружевной шали. У папы один глаз прищурен, будто он приготовился к удару, но твердо глядит вперед, а у мамы испуганный вид, и она жалостливо смотрит, будто видит что-то страшное. Израильсон как будто в первый раз увидал эту карточку. Он взял со стола свечку и близко поднес к карточке. Он перестал свистеть.
— Что, старики! — кивнул Израильсон карточке. — Боитесь, что Илюша крестится? — сказал он по-еврейски. — Да? — Он прислушался — скрипели осторожно ступеньки.
«Если она, — думал беспокойно Израильсон, — сейчас же отведу домой; хорошо, я пальто не снял», — и он протянул руку к котелку. Дверь медленно отворилась, просунулась голова в платке.
— Вам записка, — зашамкала старуха, — с утра еще, позабывала все сказать. За делами, за этими, все забудешь, — и она протянула Израильсону сложенную бумажку.
Израильсон выпустил воздух из груди.
«Илюша, — стояло в записке, — есть дело: приходи, проведем время. Будет Сема и приведет М. И., ей-богу, приходи.
— Вы яиц, вижу, достали, — голосом подкрадывалась старуха.
Израиль уже напялил котелок.
— Берите пяточек, берите и свечку задуйте, умеете? Нет? Залейте водой!
Старуха костлявыми пальцами выгребла яйца и смеялась угодливо.
Израильсон весело застукал по лестнице. Он свистел веселое навстречу ветру и шел, загребая правой ногой.
У виолончелиста Натансона в маленькой комнатушке было дымно — на этажерке крикливо горела керосиновая лампа без абажура. Вокруг письменного стола гомонили задорные голоса:
— Мажу, тьфу — гривенный! — раскатился актерский голос. На диванчике переливами хохотала девица, двое мужчин тесно зажали ее меж собой.
— Марья Ивановна! На ваше счастье можно купить? — кричал кто-то от стола.
— Марья Ивановна, вас спрашивают, — толкали соседи девицу, — спрашивают: можно вас купить? Это не я, это там спрашивают!
— Илюша! — крикнул хозяин, но вслед за Израильсоном вошел высокий сухой человек.
— Ура! Познанский! — все весело вскочили.
Но Познанский пожевал сухими бритыми челюстями и, не снимая шляпы, молча поднял руку.
— Внимание, господа! — он обвел всех блестящими глазами.
На лицах всех застыло ожидание смешного.
— Господа! — строго сказал Познанский. — Сегодня, сейчас даже, ко мне прибыл человек из Екатеринослава, — лица гостей потухали. — Он приехал с последним поездом, поездов больше не будет. Так он говорил, что в Екатеринославе уже началось…
Лица стали тревожны, только кое-кто еще надеялся на шутку.
Познанский сделал паузу.
— Ну а что же началось? — раздраженно сказал хозяин и передернул плечами.
— Все стало! — провозгласил Познанский. — Тьма в городе. По улицам ездят казаки! На телеграфе войска! На вокзале драгуны. В театре митинги. Разгоняют нагайками. На окраинах стрельба Настоящая стрельба, господа! — Познанский замолчал и водил торжествующими глазами от лица к лицу.
— Здесь тоже бастуют, — сказал хозяин. Он держал на ввернутом штопоре пивную бутылку.
— Здесь играют в карты! — Познанский сделал рукой жест и повернулся к двери.
— Слушай, ты брось! — хозяин поймал Познанского за пальто. Мужчины торопливо закуривали. Игроки сидели вполуоборот, прижав пятерней деньги.
— Что ж нам делать? — почти крикнула Марья Ивановна. — Что же делать? — поправив голос, повторила она.
Все заговорили тревожным гулом.
— Надо что-нибудь делать, господа! — говорил Познанский, разматывая кашне.
— Мы же не можем стрелять, мы же стрелять не умеем, — говорил актер с толстым обиженным лицом.
— Тс! Не кричите! — тревожным шепотом сказал хозяин, приложил палец к губам. И шепот покрыл и притушил голоса.
— Действительно, чего мы орем! — сказал Познанский и притянул плотнее дверь. — Господа, — Познанский говорил громким шепотом, — господа! Ведь все, все поголовно… люди умирают, идут на риск… головой. И если что будет, спросят: а где вы были?
— Ну а что? Что же? — шептали со всех сторон.
Хозяин поставил бутылку со штопором на комод.
— Мы же все артисты, — сказал громко Израильсон, — ну а если мы бастуем, так у кого от этого голова болит? Большое дело?
Познанский брезгливо оглянулся на Израильсона.
Все зашептали, оглядываясь на флейтиста.
— Па-звольте! Позвольте! — перебил всех Познанский. — Можно собраться, ну, не всем, и составить резолюцию… и подать…
Марья Ивановна прикалывала шляпку, глядя в стекло картины.
— Подать в здешний комитет. Здесь же есть какой-нибудь комитет? Есть же…
— Кто меня проводит? — все еще глядя в картину, пропела Марья Ивановна.
— Это даже смешно, — сказал Израильсон. — Ей-богу, это таки смешно.
Он не успел еще раздеться и с котелком в руках вышел в двери. И вдруг он вернулся из коридора и высунулся в приотворенную дверь.
— Я понимаю деньги собрать — я знаю сколько? Это да.
Все замахали, чтоб он запер дверь.
— Люди же хотят кушать, что?
Израильсон захлопнул дверь и вышел на улицу.