Визитёр (Дорошевич, Один из нас)/ДО
| Визитеръ : Одинъ изъ насъ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Папильотки. — М.: Редакція журнала «Будильникъ», 1893. — С. 152. |
Проснувшись, Петръ Ивановичъ встрепенулся.
— Семенъ, одѣваться… Живѣе!..
Въ такіе дни Петръ Ивановичъ живетъ двойною жизнью… Обычной апатіи, лѣни нѣтъ и самомалѣйшаго признака… Умъ работаетъ непрерывно-усиленно, въ груди забилась тысяча сердецъ…
Этотъ день для него — великій день, нѣчто вродѣ экзамена на аттестатъ зрѣлости… Онъ объѣдетъ добрыхъ полъ-Москвы, и всюду долженъ поддержать свою репутацію милаго, занимательнаго и интереснаго молодаго человѣка.
Онъ всюду явится, чтобы повертѣться пять минутъ въ гостиной, сообщить самоновѣйшую новость, обронить по ея поводу какое нибудь bon-mot[1] произвести на всѣхъ пріятное впечатлѣніе и исчезнуть, получивъ въ награду привѣтливую улыбку, крѣпкое пожатіе руки и приглашеніе бывать почаще.
А вечеромъ Иваны Семеновичи и Семены Ивановичи будутъ мѣняться другъ съ другомъ новостями.
— Кто вамъ это сообщилъ?
— Петръ Ивановичъ… а вамъ?
— Онъ-же.
— Ахъ, какой пріятный, интересный Петръ Ивановичъ, — воскликнутъ всѣ и хоромъ рѣшатъ:
— Образцовый молодой человѣкъ!..
11 часовъ… пора… Петръ Ивановичъ еще разъ вспомнилъ всѣ вычитанныя за послѣдніе дни изъ газетъ новости, заглянулъ въ старый французскій альманахъ, гдѣ были отмѣчены спеціально на этотъ случай красными крестиками нѣсколько bons-mots[2] и крикнулъ Семену:
— Пальто…
Черезъ минуту, онъ, какъ бомба начиненный новостями и остротами, летѣлъ дѣлать визиты.
— Ma tante[3], позвольте принести вамъ свое…
И онъ трижды облобызалъ древнюю старуху.
— Спасибо, не забылъ старуху, спасибо… Гдѣ встрѣтилъ?..
— Какъ и всегда, въ Кремлѣ… Этотъ первый ударъ, величественный, — громкій, онъ пробуждаетъ въ груди человѣка… пробуждаетъ въ груди человѣка…
Петръ Ивановичъ запнулся, не зная, что именно пробуждаетъ въ груди человѣка первый ударъ, но глаза его блестѣли какимъ-то внутреннимъ огнемъ, онъ увлекся:
— Я даже самъ хотѣлъ, ma tante[3], лѣзть и ударить…
— Какъ, Pierre[4], ударить?.. Что съ тобой?.. Кого ударить?..
— Въ колоколъ, ma tante[3], ударить… изъ усердія ударить…
— Ахъ, Pierre[4], это, мой другъ, ужъ слишкомъ… Ты всегда такъ увлекаешься…
Она вышла въ сосѣднюю комнату.
Напряженнаго слуха Pierr’а[4] коснулось щелканье замка, стукъ выдвигаемыхъ и задвигаемыхъ ящиковъ стариннаго комода.
— Тетка тебя не забываетъ! — снова войдя въ комнату, сказала старуха и сунула въ руку Pierr’у[4] небольшое деревянное красное яичко.
— Ma tante[3]… — захлебнулся Pierre[4] и снова прильнулъ къ рукѣ старухи.
На глазахъ его сверкали слезы.
— Это, братъ, хорошо, что стариковъ не забываешь, — трижды цѣлуя Пьера, говорилъ г. Дитятинъ.
Г. Дитятинъ, одинъ изъ «обиженныхъ стариковъ»: ему два года тому назадъ предложили «почетный отдыхъ» и дали при особой бумагѣ особую медаль, которой онъ не снималъ даже, когда ходилъ въ халатѣ.
Но, несмотря на награду, онъ все-же былъ крайне обиженъ своимъ зачисленіемъ въ инвалиды.
— Очень хорошо, очень хорошо! — твердилъ онъ Pierr’у[4], — а то, братъ, насъ, стариковъ, всѣ забыли… Теперь, братъ, молодые есть на наше мѣсто… щелкоперы пошли, мальчишки… а объ насъ, дуракахъ, и память-то исчезла…
— Пока-съ, Семенъ Семеновичъ, пока-съ… умилительно, но и вразумительно, прошепталъ Pierre[4].
— Какъ пока?.. встрепенулся Дитятинъ, — а развѣ что слышно?
— Слышно, Семенъ Семеновичъ, слышно… Это пока тайна… но… въ скоромъ времени предполагается возвращеніе старыхъ начальниковъ на прежнія мѣста…
— Какъ возвращеніе?.. Ничего, братъ, не понимаю…
— Такъ-съ, возвращеніе… Всѣхъ возвратятъ… Вообще возвращеніе…
— Воз-вра-ще-ні-е?.. Такъ, такъ, понимаю… Спасибо, братъ, утѣшилъ… Ну, а новые-то что?.. хе, хе, напутали, небось?.. Такъ за стариковъ принимаются…
Pierre[4] конфузливо пожалъ плечами.
Дитятинъ ликовалъ.
— Какъ здоровье Зои Семеновны? — заикнулся Pierre[4].
— Ничего, спасибо, здорова… Къ теткѣ поѣхала… Нельзя, понимаешь… Тетка ей тутъ подмосковную, что-ли, на приданое готовитъ… Не знаю, право, это, братъ, ихъ дѣла, бабьи, я въ нихъ не мѣшаюсь… А что?
Pierre[4] какъ-то слегка сконфузился.
Дитятинъ разсмѣялся и хлопнулъ по плечу молодаго человѣка.
— Хе, хе, хе!.. Краснѣешь?.. Братъ, не хитри… Ты думаешь, мы старики?.. Старики, старики, а многое, хе, хе, братъ, понимаемъ… многое… Ну, не держу, поѣзжай… Чай, визитовъ много… Не держу… А завтра запросто обѣдать заѣзжай, коли будетъ время… Кстати, Зою поздравишь… Хе, хе, хе!.. Старики, старики, а многое, братъ, понимаемъ…
Дитятинъ неудержно хохоталъ надъ молодежью, думающей, что старики ничего не понимаютъ.
— Не забыли? — кокетливо спрашивала Pierr’а[4] бойкая, пикантная вдовушка.
— Анна Павловна! Вы приводите меня въ ужасъ… Развѣ я заслужилъ такое мнѣніе? — лепеталъ Pierre[4], такъ и впившись губами въ пухленькую, аппетитную ручку.
— Довольно, шалунъ! — разсердилась Анна Павловна, — вы имѣете право только три раза, а вы ужъ… Смотрите, начальству пожалуюсь…
— Василій Сергѣевичъ не былъ? — почтительно спросилъ Pierre[4].
— Ага, струсили! — разсмѣялась собесѣдница, — нѣтъ еще… такой противный, до сихъ поръ не былъ… А вы были у него?
— Былъ-съ и росписался! — съ комической торжественностью доложилъ Пьеръ, — я думалъ застать его у васъ…
— Ду-ма-ли за-стать у ме-ня? Потому, быть можетъ, и пріѣхали?.. Что-жъ, вы боитесь быть у меня одинъ?.. Да?.. Ахъ, понимаю, понимаю!.. Вы, вѣроятно, влюблены… Признайтесь, влюблены въ кого-нибудь?..
— Да… — робко отвѣчалъ Пьеръ.
— Самое время… На дняхъ — Красная горка… И кто-жъ она, властительница вашихъ думъ?..
— Это тайна… глубокая тайна…
— Я ее не знаю?
— Быть можетъ…
— Въ такомъ случаѣ, хоть портретъ… обрисуйте…
— Съ восторгомъ…
Пьеръ внимательно посмотрѣлъ на Анну Павловну.
— Она брюнетка… очень красива… у нея прекрасные темные глаза… брови…
— Довольно! — расхохоталась Анна Павловна, — недостаетъ еще, чтобъ она была одѣта въ такое платье изъ сѣраго же фая, какъ я… Что это?.. Объясненіе въ любви?..
Кто знаетъ, что отвѣчалъ-бы Pierre[4], но въ эту минуту раздался въ передней звонокъ, и Пьеръ поспѣшилъ удалиться.
— По русскому обычаю — трижды… — пріятнымъ баритономъ пѣлъ Николай Николаевичъ Слащавинъ.
Пьеръ расцѣловалъ его въ выхоленныя, надушенныя бакенбарды.
— Радъ видѣть, радъ видѣть!.. — повторялъ Николай Николаевичъ, — а я. признаться, не визитирую… Устарѣло, по моему…
Слащавинъ былъ либералъ, а потому носилъ бакенбарды и имѣлъ на письменномъ столѣ пепельницу въ видѣ лаптя.
— Что дѣлать? — грустно пожалъ плечами Pierre[4], — вполнѣ съ вами согласенъ, что устарѣло, — но… приходится вступать въ компромиссы…
— Въ компромиссы?.. Да, согласенъ съ вами, приходится вступать въ компромиссы… совершенно согласенъ.
— Пока! — робко добавилъ Pierre[4].
— Пока? — переспросилъ Слащавинъ, — а развѣ что…
— Носится! — шепоткомъ отвѣчалъ Pierre[4], — носится… Ходитъ слухъ о зачисленіи на дѣйствительную службу новыхъ силъ…
Слащавинъ сдѣлалъ большіе глаза.
— Во-отъ ка-къ?.. Дорогая вѣсть… Дорогая вѣсть, молодой человѣкъ… Спасибо, русское спасибо… Радъ, за молодыя силы радъ… Кстати, можно васъ поздравить съ повышеніемъ къ празднику?
— Съ небольшимъ, — да…
— Эхъ, Василій Сергѣевичъ, Василій Сергѣевичъ! — Слащавинъ укоризненно покачалъ головой: — онъ не цѣнитъ силъ, которыя у него подъ руками… Ну, да вы не огорчайтесь… вы не огорчайтесь… Мы кое-что сдѣлаемъ… Моя жена, вѣдь, знаете, его женѣ свойственницей какой-то что-ли, приходится… Дружба между ними… Я скажу, она поговоритъ… Мы поставимъ на видъ… Эхъ, Василій Сергѣевичъ, Василій Сергѣевичъ!…
И Слащавинъ все укоризненнѣе и укоризненнѣе качалъ головой.
— Весьма пріятно-съ, весьма пріятно-съ! — всѣмъ своимъ потнымъ лицомъ улыбался Сила Пудычъ, вводя Pierr’а[4] въ свою гостинную.
— И въ намъ потрудились… пріѣхали, — пѣла супруга Силы Пудыча.
Остальные домочадцы стояли и кланялись.
— Извините-съ, мы по-русски, — проговорилъ Сила, и лицо Pierr’а[4] трижды окунулось въ его влажную бороду.
Онъ даже зажмурился.
Затѣмъ его шлепнули три раза еще какія-то сырыя пухлыя губы, затѣмъ еще и еще…
Губки сердечкомъ хозяйскихъ дочекъ коснулись тихо и не слышно, за то губы хозяйскаго брата покрыли собою и губы, и щеки, и носъ, и подбородокъ Пьера.
Пьеръ стоялъ недвижимъ.
Его сочли долгомъ три раза смазнуть по лицу слюнявымъ младенцемъ. Пятнадцать младенцевъ побольше — пятнадцать разъ обслюнявили его. Кормилица съ запахомъ коровьяго масла отъ головы, сочно чмокнула Пьера въ обѣ щеки, а старушенка-нянька, съ запахомъ масла деревяннаго, какъ Пьеръ ни отстранялся, норовила поцѣловать его въ уста. Въ концѣ концовъ, послышался запахъ неимовѣрной помады, какой-то голосъ рявкнулъ надъ ухомъ Пьера:
— Рротмистръ Отлетаевъ, зять хозяина…
И Пьера что-то закололо въ губы.
Получилось ощущеніе, какъ будто онъ поцѣловалъ дикобраза.
Пьеръ открылъ глаза. Съ нимъ началось что-то въ родѣ припадка морской болѣзни.
Онъ поспѣшилъ распрощаться и, разставаясь, долго держалъ Силу Пудыча въ передней, шепча:
— Такъ пожалуйста, повремените… Сами понимаете, сейчасъ нѣтъ, но будутъ… Тетя не нынче — завтра…
Сила кряхтѣлъ и говорилъ: «ладно».
— Бррръ!.. Чѣмъ это отъ васъ пахнетъ?.. Масломъ какимъ-то?.. помадой?.. Ха, ха, ха! — взвизгнула шансонетная пѣвица Нинонъ, когда потянулась поцѣловать Пьера.
Она вылила на его голову цѣлый флаконъ духовъ и тогда уже сказала:
— Теперь можно…
Pierre[4] стоялъ съ мокрыми волосами и протягивалъ ей деревянное тетино яичко, въ которомъ заключалось нѣсколько радужныхъ депозитокъ.
— Ты умникъ! — замѣтила Нинонъ, — всѣ визиты кончилъ?
— Всѣ! — отвѣтилъ Пьеръ и, сидя у ея ногъ, говорилъ о будущемъ наслѣдствѣ, женитьбѣ, повышеніи по службѣ, отсрочкѣ кредиторской и о своей любви къ ней, Нинонъ.