Вивьетта (Локк)

Вивьетта
автор Уильям Джон Локк, пер. Цедербаума С.О.

Оригинал: англ. Viviette, опубл.: 1910. — Перевод опубл.: 1917. Источник: az.lib.ru

Уильям Локк

Вивьетта

Viviette, 1910

Перевод Цедербаума С. О. , 1917

Источник текста: Локк, Вильям Джон. Вивьетта; Сумерки жизни: [Романы] / Уильям Локк;[Пер. с англ. С. О. Цедербаума. — Тольятти: Полигр. предприятие «Современник», 1995. — 286 с.

I.

— Дику, — сказала Вивьетта, — следовало бы ходить одетым в звериные шкуры наподобие первобытного человека.

Екатерина Гольройд отвела глаза от своего рукоделья и взглянула на нее. Это была изящная женщина лет тридцати с прекрасными волосами и спокойными голубыми глазами. Она смотрела на девушку со смешанным чувством сожаления, покровительства и забавного удивления.

— Милая моя, когда мне приходится видеть, как красивая девушка дурачит первобытного человека, я всегда вспоминаю славную мартышку, которую я когда-то знала и которая любила возиться с оболочкой бомбы. Ее хозяин пользовался этой оболочкой вместо пресс-папье, и никто не знал, что она заряжена. Однажды обезьяна ударила ее в ненадлежащем месте — и пропала наша мартышка. Не думайте, что Дик — пустая оболочка.

Сказав это, она вновь взялась за свою работу, и несколько минут тишину летнего дня нарушал лишь звон иголки о наперсток. Вивьетта лениво раскинулась на садовом кресле, любуясь изящными коричневыми туфлями, которые она ловкими движениями ног вертела на некотором расстоянии от своего носа. В ответ на замечание миссис Гольройд она самодовольно рассмеялась грудным музыкальным смехом, гармонировавшим с голубым июньским небом, каштанами в цвету и пением дроздов.

— Мои намерения по отношению к Дику вполне честны, — заметила она. — Мы обручились одиннадцать лет тому назад, и я до сих пор храню его обручальное кольцо. Оно стоит три шиллинга с половиной.

— Я лишь хотела предостеречь вас, — возразила миссис Гольройд. — Всякий заметит, что Дик влюблен в вас, и, если вы не примете мер, Остин тоже в вас влюбится.

Вивьетта снова рассмеялась.

— Но он уже влюбился! Не думаю, что он это сам знает, но он влюбился, это факт. Как забавно быть женщиной, не правда ли?

— Мне думается, я никогда этого не находила, — со вздохом ответила Екатерина. Она была вдова, любила своего мужа, и ее небо все еще оставалось затянутым облаками.

Вивьетта, сразу уловившая в ее голосе нотки грусти, ничего не ответила и снова принялась за созерцание своих туфелек.

— Боюсь, вы — отъявленная маленькая кокетка, — заметила Екатерина.

— Лорд Банстед называет меня чертенком, — со смехом сказала Вивьетта.

Если она и была до некоторой степени кокеткой, ей это можно было простить. Какая женщина, впервые испытавшая волнующее чувство владычества своего пола над мужчинами, может удержаться от желания испробовать эту власть? Ей был всего двадцать один год, ее сердце еще не пробудилось, и она вернулась в дом, где провела свое детство, встретив здесь мужчин, когда-то качавших ее на своих коленях, а теперь склонявшихся перед ней и объявлявших себя ее покорными рабами. Это действовало опьяняюще. Она всегда смотрела на Остина со священным трепетом, как на нечто недоступное девичьей непочтительности. А теперь! Неудивительно, что женская душа ликовала и пела в ее груди.

До отъезда за границу для завершения своего образования она жила в старом, мрачном помещичьем доме, дремавшем на солнце, с того самого времени, как ее, трехлетней сиротой, привезли сюда. Миссис Уэйр, ее опекунша, стала для нее второй матерью; ее сыновья — Дик и Остин Уэйр — стали ей братьями; помолвка в ту пору, когда ей было десять лет, а Дику двадцать один год, совсем не изменила этих братских отношений. Она покинула их веселым, ласковым ребенком. Она вернулась женщиной, стройной, с высоким бюстом, грациозной, обольстительной, чаруя своей ранней зрелостью. Врачи говорили, что в ее жилах течет цыганская кровь. Если это и правда, то примесь эта имела место очень, очень давно, ибо ее родственники гордились своим происхождением не меньше, чем сами Уэйры из Уэйр-Хауза. Однако, при всем том о чем-то экзотическом говорил оливковый цвет ее лица и его овал, заканчивающийся подбородком с ямочкой; о вольной жизни в лесах напоминала ее гибкая фигура и непринужденные движения; ее влажные темные глаза заставляли подозревать нечто жестокое и неукротимое за ее веселой безмятежностью. Екатерина Гольройд называла ее кокеткой, Остин подыскивал ей различные прозвища, черпая их в своей культурной фантазии, а лорд Банстед называл чертенком. Что касается Дика, то он никак не называл ее: его любовь была слишком велика, а словарь его — слишком беден.

Лорд Банстед, их сосед, за три месяца несколько раз просил руки Вивьетты.

— Я не весьма привлекателен, — заметил он в первый раз (он был худосочный, бледный юноша двадцати шести лет), — и мой титул не очень древнего происхождения, должен сознаться. Отец мой просто ученый работник, прославленный химик, знаете, открывший какой-то дьявольский газ и за это сделанный пэром. Но я могу заседать вместе с другими старыми развалинами в палате лордов, если хочу. И у меня достаточно средств, чтобы вести такую жизнь, если вы возьметесь удерживать меня от транжирства. Если вы выйдете за меня, это будет великолепно, даю вам слово.

— Еще до того, как я захочу иметь с вами дело, — ответила Вивьетта, слыхавшая, как Дик в самых резких выражениях высказывал свое мнение о лорде Банстеде, — вам придется навсегда отказаться от бутылки и… и еще одно и большими буквами…

Лорд Банстед, не будучи искушен в литературных намеках, выпучил глаза. Вивьетта расхохоталась.

— Я вам переведу, если хотите. Вам придется отказаться от чрезмерного употребления шампанского и виски и вести внешне приличную жизнь.

В ответ на это лорд Банстед назвал ее чертенком и в гневе уехал в Лондон, где возил ужинать в рестораны кудрявых девиц. Вернувшись в имение, он снова предложил Вивьетте свой титул и, будучи вторично отвергнут, опять назвал ее чертенком и вернулся к отдельным кабинетам ресторанов. Он повторил свое предложение в третий и четвертый раз; и теперь до Вивьетты дошли сведения, что он живет в Фарфельде, скучая до последней степени в ученой библиотеке своего отца.

— Я думаю, он приедет сюда сегодня, — сказала Вивьетта.

— Зачем вы поощряете его? — спросила Екатерина.

— Я совсем не поощряю, — возразила Вивьетта. — Я немилосердно браню его. Если я бываю кокеткой, то только с настоящими мужчинами, а не с каким-то продуктом химической лаборатории.

Екатерина опустила свою работу и с упреком посмотрела своими голубыми глазами на девушку.

— Вивьетта!

— Ах, она шокирована! Святая Нитуш шокирована! — затем она вскочила и, наклонившись над Екатериной, поцеловала ее. — Простите, дорогая, — сказала она с милым раскаянием. — Я знаю, так не годится говорить, это отвратительно и неженственно, но мой язык иногда не слушается моих мыслей. Простите меня.

В это время мужчина в грубой шерстяной куртке и высоких сапогах, появившийся со стороны конюшен, пересек площадку и, спустившись с лестницы, направился через лужайку к обеим женщинам. У него были массивные плечи и толстая, сильная шея, жесткие рыжеватые волосы и несколько более светлые усы. Его голубые глаза своим странным детским выражением выделялись на загорелом и обветренном лице. Он слегка волочил ноги, как человек, привыкший к седлу. Это был Дик Уэйр, старший из братьев и наследник былого состояния, заложенной усадьбы и земель; он выглядел неудачником, человеком, неспособным, несмотря на свои мускулы и мышцы, бороться с обстоятельствами.

Вивьетта оставила Екатерину за ее рукодельем и пошла навстречу ему. Это непроизвольное движение заставило просветлеть его глаза. Он вынул изо рта коротенькую трубку, которую курил.

— Я только что осматривал новую кобылу. Она одно великолепие. Я сознаю, что не должен был покупать ее, но она стоила так дешево… А что поделаешь, когда лошадь предлагают за четверть цены?

— Ничего другого, милый Дик, как заплатить за нее вчетверо больше того, что можешь затратить.

— Но нам все равно надо было купить новую лошадь, — стал серьезно доказывать он. — Мы не можем разъезжать по округе в тележке с ослом. Если бы я не купил лошадь, это сделал бы Остин, заботясь о чести семьи. Я иногда люблю чувствовать себя независимым от Остина.

— Я бы хотела, чтобы вы были совсем независимы от Остина, — проговорила Вивьетта, шагая рядом с ним по лужайке.

— Не могу, пока живу тут, ничего не делая. Но если я отправлюсь в Канаду или Новую Зеландию, как собираюсь, кто будет заботиться о матери? Я связан по ногам.

— Я буду заботиться о ней, — сказала Вивьетта. — А вы станете писать мне милые длинные письма, рассказывая в них, как вам живется, а я буду посылать вам милые краткие бюллетени, и мы все будем очень счастливы.

— Вам хочется избавиться от меня, Вивьетта?

— Мне хочется, чтобы исполнились ваши задушевные желания.

— Вы хорошо знаете, чего хочет мое сердце, — сказал он нерешительно.

— Как же, разводить овец или охотиться, или рубить деревья в дремучих лесах, — ответила она, сдержанно приподняв брови. — Ах, Дик, не дурачьтесь. Смотрите, вот как раз идет мама.

С легким смешком она ускользнула от него и взбежала по ступенькам, чтобы встретить старую даму, болезненной наружности, которая, опираясь на палку, только что начала свою утреннюю прогулку по террасе. Дик угрюмо последовал за ней.

— Доброе утро, матушка, — сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.

Миссис Уэйр подставила щеку и без особенного удовольствия приняла его поцелуй.

— Ах, как от тебя пахнет табаком, Дик. Где Остин? Пожалуйста, отыщи его. Я хочу узнать, что скажет он о конюшне.

— Что может он сказать, матушка?

— Он может дать нам совет и помочь исправить это безобразие, — ответила миссис Уэйр.

Конюшня эта уже некоторое время служила предметом спора. Старая совсем развалилась, и Дик, превратившись в архитектора, самостоятельно построил новую. В качестве приюта для животных она была сравнительно недурна, но в виде пристройки к помещичьему дому елизаветинской эпохи она была доступна неблагоприятной критике. Остин, только что приехавший из Лондона провести свой праздничный отдых у домашнего очага, обещал матери осмотреть ее и дать свой отзыв.

— Но что понимает Остин в конюшнях? — спросила Вивьетта, когда Дик отошел, направляясь отыскивать брата.

— Остин понимает решительно все, моя милая, — убежденно ответила старуха. — Остин не только блестяще умный человек, но и выдающийся юрист, а юристы должны знать все. Дайте мне руку, голубушка, и пройдемся немного, пока они придут.

Через несколько минут Дик вернулся с Остином, которого он застал задумчиво курящим сигару перед конюшней. Дик выглядел угрюмо, тогда как лицо Остина сияло; он быстро подошел и, с сигарой в руке, наклонился к матери. Она обвила руками его шею, нежно поцеловала его и осведомилась, хорошо ли он спал, не испытывает ли каких-нибудь неудобств и понравился ли ему завтрак.

— А от Остина не пахнет табачным дымом, матушка? — спросил Дик.

— Остин, — ответила м-с Уэйр, — умеет так курить, чтобы от него не пахло.

Остин весело рассмеялся.

— Я уверен, что, если бы я упал в пруд, вы сказали бы, что я сумею вылезти из него сухим.

Дик обернулся к Вивьетте и пробормотал не без горечи:

— А если бы я упал в сухую яму, она сказала бы, что я вылез из нее весь в грязи.

Вивьетта, тронутая его огорчением, ласково сказала ему:

— Сухой или мокрый, вы остались бы тем же милым старым Диком.

— Ну, а как конюшня? — спросила м-с Уэйр.

— О, она не плоха. Она не без достоинств, но… — добавил Остин, с улыбкой обращаясь к брату, — матушка придирчива, ты знаешь, и архитектура несколько, скажем, в стиле рококо действует ей на нервы. Не лучше ли просто сломать эту штуку?

— Как хочешь, — угрюмо отозвался Дик. Он всю свою жизнь уступал Остину. Какой смысл спорить с ним в данном случае?

— Отлично. Я пришлю молодого Репсона, архитектора, он набросает проект. Не беспокойся, старина, я займусь этим делом.

Молодой, веселый, изящный, опьяненный удачей в жизни и сознанием своей независимости, он не заметил, как сдвинулись брови Дика и затем еще мрачнее нахмурились, когда он обратил свой откровенно восхищенный взор на Вивьетту и увлек ее в оживленный веселый разговор. Не обратил он внимания и на безнадежную и унылую походку Дика, ушедшего рассматривать с грустью развенчанную гордость его сердца — осужденную конюшню.

Но Вивьетта, в противоположность Остину подметившая разочарование Дика, скоро отошла и присоединилась к нему перед бесформенным деревянным сараем.

— Идем, пройдемся по саду.

Он дал увести себя через ворота двора конюшни. Вивьетта стала говорить ему о саженцах яблони. Дик молча слушал ее, потом не выдержал.

— Это возмутительное безобразие! — вскричал он.

— Да, безобразие, — согласилась Вивьетта. — Но вы не должны корчить такую кислую физиономию, раз я здесь специально для того, чтобы утешить вас. Если вы не рады видеть меня, я вернусь к Остину. Он гораздо интереснее вас.

— Согласен. Да, идите к нему. Я — глупец. Я — ничтожество. Нет, не уходите, Вивьетта, простите меня, — вскричал он, схватив ее за руку, когда она с некоторым высокомерием повернулась. — Я не хотел это сказать, но, право, у меня нет больше сил терпеть это.

Вивьетта села на скамейку под молодой яблоней.

— Что именно?

— Все. Свое положение. Непринужденные манеры Остина.

— Но они как раз делают его очаровательным.

— Да пропади он! А моя непринужденность делает меня похожим на гиппопотама. Послушайте, Вивьетта. Я люблю Остина, Бог свидетель… Но всегда во всю мою жизнь, его ставили на первое место передо мною. В его пользу были все шансы; на мою долю ничего не оставалось. И отец, пока он был жив, и мать всегда носились с Остином. Он шел первым в школе, когда я, старший брат, был неотесанным мальчишкой в одном из младших классов. Он блестяще окончил университет, вступил в свет и делает себе состояние. А я способен лишь ездить верхом, стрелять и вести жизнь в деревне. Я застрял здесь, обладая лишь этим заложенным домом и сотней фунтов в год, какие мне удается извлечь от арендаторов. Я даже не являюсь душеприказчиком отца. Эта роль предоставлена Остину. Остин выплачивает матери ее ренту, обусловленную ее брачным контрактом. Если дела идут плохо, посылают за Остином, чтобы он их наладил. Ему, по-видимому, никогда не приходит в голову, что это мой дом. Да, конечно, я знаю, что он платит проценты по закладной и оказывает матери денежную поддержку… в этом и унижение.

Он сидел, опершись локтями в колени и положив голову на руки, уставившись глазами в траву.

— Но ведь вы могли бы найти какую-нибудь работу, Дик?

Он пожал своими широкими плечами.

— Меня как-то засадили в контору в Лондоне. Я задыхался там, писал неправильные счета, говорил неправду лживым людям и кончил тем, что расшиб голову младшему хозяину.

— Вы, во всяком случае, получили, значит, некоторое удовлетворение, — засмеялась Вивьетта.

Слабая улыбка скользнула по его лицу.

— Помнится, что да. Но это не обеспечило мне успешной деловой карьеры. Нет. Мне следует заняться чем-нибудь в девственной стране. Я должен выбраться отсюда. Я не вынесу здешней жизни. А между тем… я уже объяснял вам, я связан… связан по рукам и ногам.

— Вы, значит, очень несчастны, Дик?

— Что я могу поделать?

Вивьетта чуточку отодвинулась от него и обидчиво проговорила:

— Не скажу, чтобы это было вежливо, принимая во внимание, что я вернулась сюда жить с вами.

Он резким движением повернулся к ней.

— Разве вы не видите, что ваше пребывание здесь делает мою жизнь еще более невыносимой? Разве я могу видеть вас изо дня в день и не желать вас? Всю свою жизнь я ни разу не подумал о другой какой-нибудь женщине. Я хочу так крепко сжать вас в своих объятиях, чтобы даже призрак другого мужчины не мог никогда встать между нами. Вы знаете это.

Вивьетта крошила цветок, упавший с яблони к ней на колени. Пальцы, перебиравшие лепестки, дрогнули, щеки ее порозовели.

— Я знаю это, — проговорила она тихо. — Вы всегда говорите мне это. Но, Дик, — и недобрым огоньком сверкнули ее глаза, — пока вы будете держать меня так, хотя это и будет очень мило, мы умрем с голоду.

— Что же, умрем! — с силой вскричал он.

— О, нет, ни за что! Смерть от голода так не изящна. Я превращусь в страшилище… в связку костей, обтянутых кожей… и вы придете в ужас… я не вынесу этого.

— Если бы только вы сказали, что хоть чуточку любите меня, мне стало бы легче, — умолял он.

— Я готова думать, что вам будет еще тяжелее.

— Все равно, скажите это… скажите это один раз… хоть один раз.

Она наклонила голову, скрывая улыбку, и сказала очаровательно нежным голосом:

— Дик, закройте глаза.

— Вивьетта! — вскричал он, осененный неожиданной надеждой.

— Нет. Закройте глаза. Повернитесь. Теперь скажите мне, — продолжала она, когда он послушно обернулся, — во что я одета… Нет! — она удержала его за плечи, — не шевелитесь.

Она была в белой блузке и синей юбке, в коричневых туфлях, и к груди ее была приколота желтая роза.

— Какое на мне платье?

— Что-то светлое, — сказал Дик.

— И чем оно обшито?

— Кружевами, — ответил бедняга. — Да, кружевами!

— А какого цвета ботинки?

— Черные, — отозвался наугад Дик.

— А какой на мне цветок?

— Не знаю… Розовая роза, кажется.

Вивьетта вскочила.

— Посмотрите, — вскричала она весело. — Ах, Дик! Я ни за что не выйду за вас, пока вы не научитесь элементарной вежливости — смотреть на меня… Слышите, ни за что, ни за что! Сегодня утром я нарядилась специально для того, чтобы доставить вам удовольствие. Ах, Дик, Дик! Вы упустили такой шанс…

Она стояла перед ним, посмеиваясь, заложив руки за спину, как, должно быть, смотрела в первозданном саду на Адама праматерь Ева.

— Я прирожденный бездельник, — патетически заявил Дик. — Но я вижу только ваше лицо, когда смотрю на вас.

— Это очень мило, — возразила она, — но вы должны видеть больше. Но поговорим серьезно. Скажите, если я снова сяду на скамейку, будете ли вы говорить серьезно?

Дик вздохнул.

— Охотно.

Такова была вся история его ухаживания. Она доводила его до страстных излияний, а потом, с легкой шуткой на устах и шелестя юбками, ускользала от него. И когда она оказывалась таким образом недосягаемой для него, он каждый раз чувствовал себя пристыженным. Какое право имеет он, скучный, бесполезный, неповоротливый, безземельный помещик, просить руки такой женщины, как Вивьетта? Разве может он содержать жену? Фактически, он живет на средства Остина. Разве он может требовать, чтобы Остин кормил также его жену и детей? Мысль эта, всегда приходившая ему в голову, как только остывала его страсть, совсем унижала его в собственных глазах. Вивьетта была права, предложив говорить серьезно.

Он проклял свою судьбу и несколько минут в молчании теребил свои тощие усы. Потом Вивьетта заговорила с ним о разных мелочах его деревенской жизни, о его собаках, о саде, о соседях. Скоро она сумела заставить его смеяться, что доставило ей удовольствие и польстило ей, так как свидетельствовало о силе ее влияния на первобытного человека. В такие минуты она чувствовала к нему большую нежность, и ей хотелось гладить его щеки, осыпать его цветами, своими ласками демонстрируя благоволение к нему. Но она сдерживала себя, зная, что первобытные люди слишком грубоваты и потому способны истолковывать подобные проявления нежности в превратном смысле. Она ограничивалась в таких случаях менее опасными словами.

— Я хочу сообщить вам один секрет, — конфузливо проговорил наконец Дик. — Только не смейтесь надо мною, обещайте мне это.

— Обещаю, — торжественно произнесла Вивьетта.

— Я подумываю принять участие в местной политической жизни, войти в сельский окружной Совет.

Вивьетта одобрительно кивнула головой.

— Сельский Гемпден, в одежде тори?

— Здесь всюду вносят политику. В Уэстгемптоне преобладают радикалы, которые наводняют Совет посторонними элементами. Ввиду этого возник консервативный комитет. Он собирается принять участие в дополнительных выборах, выдвинув кандидатом надежного честного человека. Я дал им понять, что готов принять кандидатуру, если они остановятся на мне. Мне приятно было бы явиться кандидатом. Это пустяки, но, право, это внесло бы хотя некоторый интерес в мою жизнь.

— Я совсем не думаю, что это пустяки, — возразила Вивьетта. — Сельский дворянин должен участвовать в местном самоуправлении. Надеюсь, что вы пройдете. Когда вы узнаете, что комитет остановил свой выбор на вас?

— Сегодня вечером он заседает. Я должен узнать сегодня же или завтра утром.

— Вы очень интересуетесь этим?

— Очень, — ответил Дик, прибавив не без гордости: — Это моя собственная идея.

— Но вы стремитесь к этому не так, как уехать за границу?

— Ах это! — вскричал Дик. — Отъезд за границу, это самое сокровенное желание моей души, если, впрочем, не считать еще одну мечту. И кто знает? Может быть, он даст мне возможность осуществить эту мечту…

Звон гонга в доме прозвучал в тихом июньском воздухе. Вивьетта поднялась со скамейки.

— Мне надо привести себя в порядок к завтраку.

Они вместе направились к дому. Расставаясь с Диком, Вивьетта положила ему руки на плечи.

— Будьте благоразумны, Дик, и не огорчайтесь при виде манер Остина, которые вы называете непринужденными. Он страшно любит вас и ни за что на свете не захочет вас обидеть.

За завтраком, однако, Остин, совершенно этого не подозревая, огорчил его тем, что царил в собравшемся обществе, что вел оживленную беседу с Вивьеттой о предметах, которые Дик не понимал, о местах, в каких он не бывал, о книгах, какие ему не приходилось читать, и о картинах, какие он никогда не видал. Это была не зависть — ему просто было больно. Он не сердился на Остина за его ученость и блестящие качества. Но сердце его совсем упало при виде того, как близки друг к другу Остин и Вивьетта в их веселом мирке и как далеки они от него. Миссис Уэйр занимала Екатерину Гольройд тихим разговором о кухарках и причетниках, тогда как другие двое вели оживленную беседу, то легкомысленную, то серьезную, перескакивая с одной темы на другую, а бедняга Дик оставался все время немым, как рыба и та котлета, которую он ел. Он сидел в верхнем конце стола, а миссис Уэйр напротив него. По правую руку от него сидела Екатерина Гольройд, налево — Вивьетта, а между нею и матерью поместился Остин. Среди разговора Вивьетты с Остином и м-с Уэйр с Екатериной он чувствовал себя одиноким и заброшенным. Екатерине как-то удалось прервать бессодержательную болтовню м-с Уэйр, и она, охваченная жалостью к нему, спросила, когда он думает выполнить свое обещание и показать ей свою коллекцию оружия и доспехов. Дик просветлел. Эта коллекция была единственным живым интересом в его жизни, если не считать природы. Ему досталась по наследству недурная фамильная коллекция, и он при случае пополнял ее, насколько позволяли это его скудные средства. Он много читал в этой области и хорошо знал свой предмет.

— Когда вам угодно, Екатерина, — сказал он.

— Сегодня днем?

— Боюсь, вещи надо почистить и привести в порядок. Я в последнее время запустил их. Назначим на завтра днем. Тогда все будет блестеть и в полной красе для вас.

Екатерина согласилась.

— Я так часто бываю здесь и еще ни разу не видела вашу коллекцию, — сказала она. — Это кажется странным, если иметь в виду, как давно мы знаем друг друга.

— Я получил ее только после смерти отца, — объяснил Дик. — А с того времени вы не так часто бывали здесь.

— Только в последний свой приезд я открыла, что вы интересуетесь коллекцией. Вы держали это про себя. Вернувшись в Лондон, я услыхала, что вы слывете большим авторитетом в этой области.

Загорелое лицо Дика покраснело от удовольствия.

— Я кое-что знаю о предмете. Видите ли, ружья, сабли, пистолеты — это в моем духе. Я люблю убивать. Мне следовало бы быть военным, только я не мог выдержать экзамены, так что мне осталось заинтересоваться старым оружием и убивать лишь в своем воображении.

— Вы прочтете подробную лекцию, не так ли?

— Хорошо, знаете ли, — сказал Дик скромно, — многие из этих вещей имеют историческое значение. Так, например, в коллекции есть палица, принадлежавшая епископу, нашему предку. Он не мог пользоваться в бою мечом, а потому обзавелся ею; чтобы успокоить свою совесть, он, прежде чем пускать ее в дело, кричал: «берегись! берегись!..» Этот епископ был нашим родоначальником, хотя, конечно, ему не полагалось бы это. Затем, тут у меня имеются дуэльные пистолеты, одним из которых мой прадед убил лорда Исткорта. Это великолепная вещь — они лежат в ящике в том самом виде, как он оставил их после дуэли, с порохом, пулями, пистонами. Это романтическая история…

— Дорогой Дик, — вмешалась тут миссис Уэйр, подняв свою хрупкую руку, — пожалуйста, не оскорбляй наш слух этими ужасными семейными скандалами. Екатерина, милая, вы пойдете сегодня к викарию? Если пойдете, то не возьмете ли от меня поручение к миссис Кук?

Екатерина снова оказалась монополизированной, и Дик вынужден был замолчать; и так как Остин и Вивьетта оживленно, но непонятно беседовали о какой-то вещи, пьесе или лошади, носящей название Ницше, то ему не оставалось ничего другого, как отдаться еде с аппетитом здорового человека, и молча переживать испытываемую им сердечную боль.

Когда дамы встали из-за стола, был подан кофе и мужчины закурили сигары. Остин сказал:

— Каким удивительно прекрасным созданием стала она.

— О ком ты говоришь? — спросил Дик.

— О Вивьетте, разумеется. Она самое обворожительное существо, какое только я встречал когда-либо.

— Ты так думаешь? — отрывисто заметил Дик.

— А ты нет?

Дик пожал плечами. Остин рассмеялся.

— Ну, какой же ты чурбан! Для тебя она та самая девочка, которая бегала здесь в коротеньких юбочках. Будь это лошадь, ты составил бы длиннейший каталог ее качеств и статей.

— Но так как она леди, — возразил Дик, теребя усы, — то я не считаю нужным составлять такой каталог.

Остин снова рассмеялся.

— Ловко отрезано! — Он поднес чашку к губам, выпил глоток и вновь поставил ее на стол.

— Ради всего святого, — проговорил он ворчливо, — неужели матушка не может давать нам приличного кофе?

II.

Дик с тяжелым сердцем лег в постель в этот вечер, называя себя самым несчастным созданием и взывая к Провидению, чтобы оно поскорее убрало его из этого отвратительного мира. Он пожелал дамам спокойной ночи в 11 часов, когда они поднялись наверх в свои спальни, и отправился провести остаток вечера в приятном одиночестве в ту комнату, где размещена была его коллекция. Выйдя оттуда через час в вестибюль, он наткнулся на живописную, но весьма грустную картину. Здесь, на третьей ступеньке главной лестницы стояла Вивьетта, в одной руке державшая подсвечник, а другую протянувшая Остину, который, склонив голову, прижимал ее к своим губам. Свет свечи отбрасывал от ее волос неясные тени на ее лукавое личико, а ее большие глаза блестели так ярко, как еще никогда не приходилось видеть бедному Дику. Когда он появился, Вивьетта тихонько рассмеялась, отняла руку у Остина, и, спустившись со ступенек, таким же царственным жестом протянула ее Дику.

— Еще раз спокойной ночи, Дик, — сказала она нежно. — Мы с Остином поболтали немножко.

Но он не обратил внимания на ее руку и, угрюмо буркнув «спокойной ночи», вернулся в свою оружейную, хлопнув дверью. Здесь он стал подогревать свой гнев большей, чем обычно, порцией виски с содовой водой и поднялся к себе наверх уже на рассвете, чтобы ворочаться с боку на бок.

Это было начало грехопадения Дика — боги, искушенные Вивьеттой, употребили обычный свой прием и сперва довели его до исступления. Но Вивьетта, в сущности, не была виновата. Действительно, в течение всего дня она полагала, что действует, как добрая фея, и помогает Дику выбраться на дорогу, ведущую к счастью и богатству. Он сам, как она убедилась, не предпринимал никаких шагов для того, чтобы изменить условия своей жизни. Он не доверился даже Остину. Вивьетта перебрала в уме всех своих влиятельных друзей и знакомых. В числе их была леди Уинсмир, графиня — вдова семидесяти лет, окруженная знатью, в чьем лондонском доме она временами гостила. В последний раз рядом с нею за обедом сидел крупный администратор одной из больших колоний. Затем среди своих друзей она остановилась на миссис Пендебри, муж которой каким-то таинственным образом нажил громадное состояние в Марк-Ляне. Не отправиться ли ей в Лондон, чтобы начать кампанию в пользу Дика, обеспечить ему место и потом победоносно вернуться, представ перед его изумленными и восхищенными глазами? Перспектива была очаровательная. Ее девичий ум восторгала роль сказочной доброй феи. Но сперва надо подготовить почву дома; не должно быть противодействия со стороны Остина. Он должен явиться ей союзником.

Когда женщине приходит в голову подобная мысль, она стремится немедленно осуществить ее. Мужчина взвешивает все препятствия и выясняет себе силу и решимость драконов, ждущих его на пути; женщина же идет напрямик и не обращает внимания на драконов, пока они не начнут кусать ее. Вивьетта решила сразу же переговорить с Остином; но благодаря ряду случайностей, за весь день и вечер ей ни разу не представилось удобного случая выполнить свое намерение. Только стоя на лестнице и увидев, что Дик уходит в оружейную, а Остин собирается вернуться в гостиную — мужчины попрощались с дамами в вестибюле, — она решила, что наступил удобный момент. Она спустилась вниз и открыла дверь гостиной.

— В сущности, мне совсем не хочется спать. Не хотите ли еще немного посидеть со мной?

— Больше, чем немного, — ответил Остин, подвигая ей кресло и поправляя на лампе абажур, чтобы свет не падал ей в глаза. — Я только что как раз думал о том, как мрачно здесь без вас, точно сразу унесены все цветы.

— Да, пожалуй, я декоративна, — отозвалась она кротко.

— Вы очаровательны. Какой инстинкт побудил вас выбрать этот бледно-зеленый цвет для своего платья? Если бы я увидел его на модели, я сказал бы, что он совсем не подходит для вашего цвета лица. А, между тем, теперь кажется, будто это единственный цвет, какой вы должны носить.

Она засмеялась тихим удовлетворенным смехом и мило поблагодарила его за комплимент. Несколько минут они перебрасывались веселыми замечаниями.

— Ах, я так рада, что вы приехали, хотя и на такое короткое время, — под конец сказала Вивьетта. — Я тосковала по веселой беседе, по шуткам, по веянию широкого мира, лежащего за этими сонными лугами. Все это вы приносите с собою.

Остин наклонился к ней.

— Откуда вы знаете, что я не приношу нечто большее?

Глаза девушки опустились под его пристальным взглядом. Затем она сверкнула на него глазами, в которых светилась насмешка.

— Вы приносите с собой в высшей степени ценный дар — признание и должную оценку моих платьев. Я люблю, когда на них обращают внимание. Дик, например, совсем слеп в этом отношении. Почему это?

— Он милый старый бездельник, — сказал Остин.

— Мне кажется, что он несчастлив, — заметила Вивьетта, чисто по-женски сумевшая перевести разговор на нужную ей тему.

— Он, по-видимому, совсем огорчен неудачей с конюшней, — согласился Остин. — Но она очень непривлекательна, и матушка до смерти недовольна ею.

— Дело не в одной конюшне, — сказала Вивьетта. — Дик вообще не удовлетворен жизнью.

Остин в удивлении вскинул на нее глаза.

— Не удовлетворен?

— Он хочет что-нибудь делать.

— Пустяки! — засмеялся Остин с видом человека вполне уверенного. — Он счастлив здесь, как король. Он стреляет и охотится, наблюдает за имением, следит за садом и роется среди своего оружия, — право, делает весь день, что ему захочется. Ложится он спать без забот, а просыпаясь облачается в свободную деревенскую одежду вместо того, чтобы затягиваться в городской костюм делового человека. Для человека с его вкусами, Дик ведет идеальный образ жизни.

Он стряхнул пепел с папироски, которую курил, как бы показывая этим, что вопрос решен. Но Вивьетта смотрела на него с улыбкой — с улыбкой превосходства женской мудрости. Как поразительно мало знал он Дика!

— Неужели вы действительно думаете, что на земле есть хоть одно живое существо, довольное своей жизнью? — спросила она. — Даже я знаю, что этого нет.

Остин стал доказывать, что Дик должен быть удовлетворен.

— Будучи во всем зависим от вас?

— Я никогда не давал ему почувствовать это, — быстро произнес он.

— Однако он это чувствует. Он стремится уехать отсюда… самостоятельно зарабатывать средства к жизни… пробить себе дорогу.

— Я впервые слышу об этом, — сказал Остин, искренне удивленный. — Право, я полагал, что он совершенно доволен своей жизнью здесь. Правда, временами он бывает раздражителен, но это всегда с ним бывало. Чем бы он хотел заняться?

— Возиться со стадами, разводить овец… в Аризоне или Новой Зеландии, безразлично где… жить на вольном воздухе.

Остин закурил другую папиросу и прошелся по комнате. Он был человек, привыкший к регулярному образу жизни, и не любил оказываться застигнутым врасплох. Дику следовало бы сказать ему. А затем, их мать. Кто будет ухаживать за ней? Дик был послан самим Провидением.

— Возможно, что я смогу заменить этого посланца Провидения, не так ли? — сказала Вивьетта. — Не думаю, чтобы матушка была очень уж привязана к Дику. Это вообще можно будет так или иначе уладить. А Дик ведь с каждым днем тяготится все больше. Ежедневно он изливает мне свои жалобы, так что я почти готова завыть от жалости.

— Что, по-вашему, следует мне сделать?

— Не противиться его отъезду, если ему удастся это устроить.

— Разумеется, я не стану возражать, — живо вскричал Остин. — Мне никогда не приходило в голову, что ему хочется уехать. Я готов сделать что угодно, лишь бы он был счастлив, бедняга. Я глубоко люблю Дика. При всей грубости и неотесанности его манер в нем есть что-то женственное, что заставляет любить его.

Они стали перебирать добродетели Дика а затем Вивьетта изложила свой проект. Та или другая из влиятельных особ, к которым она в своей юной доверчивости собиралась обратиться, сумеет, несомненно, устроить ему какое-нибудь место за границей.

— Даже я, недостойный, изредка слышу о подобных местах, — заметил Остин. — Всего лишь на этих днях старый лорд Овертон спрашивал меня, не знаю ли я человека, могущего заведовать лесами, приобретенными им в Ванкувере…

Вивьетта вскочила и захлопала в ладоши.

— Как, ведь это как раз для Дика! — ликуя, вскричала она.

— Ей-богу! — проговорил Остин. — Это так. А я и не подумал об этом.

— Если вы добудете ему это место, я поблагодарю вас самым нежным образом. — Она из-под ресниц ласково взглянула на него. — Обещаю вам это.

— Ну тогда я наверняка добуду его, — ответил Остин.

Остин пустился в подробные объяснения. Лорду Овертону нужен был человек воспитанный — джентльмен — умеющий ездить верхом, стрелять и тому подобное. Он должен заведовать насаждением, рубкой и отправкой леса, управлять несколькими фермами лорда Овертона, раскинутыми в обширном районе. Вознаграждение 700 фунтов в год. Последний управляющий скоропостижно умер, и лорд Овертон хочет, чтобы его заместитель сразу пустился в путь и безотлагательно приступил к исполнению обязанностей. Как это он не подумал о Дике!

— Но вы думаете о нем теперь. Не может быть, чтобы было уже поздно — людей с подобными качествами не встретишь на улице.

— Совершенно справедливо, — сказал Остин. — А что касается моей рекомендации, — добавил он с обычной самоуверенностью, — то мы с лордом Овертоном в таких отношениях, что он не поколеблется ни минуты дать место моему брату. Я сейчас же напишу ему.

— И мы ни слова не скажем Дику, пока дело не будет окончательно слажено.

— Ни слова, — сказал он.

Они разразились смехом, точно счастливые заговорщики, и заранее наслаждались успехом своего заговора.

— Наш дом будет выглядеть очень странно без него, — заметил Остин.

Тень омрачила ясное лицо Вивьетты. Помещичий дом, в самом деле, будет казаться совсем заброшенным. Отойдет в прошлое ее роль повелительницы Дика, его поверенной и мучительницы. Расставание с ним будет тяжелым. В последнюю минуту разыграется ужасная сцена — он захочет сжать ее в своих объятиях и заставить ее обещать приехать к нему в Ванкувер. Она слегка содрогнулась, но затем тряхнула головой, точно отгоняя тревожные мысли.

— Не будем думать о грустной стороне вещей, это эгоистично. Мы добиваемся лишь счастья Дика. — Она взглянула на часы и вскочила. — Уже полночь. Если бы Екатерина знала, что я здесь, она прочла бы целую лекцию.

— Это не так ужасно, — засмеялся он. — Да и в лекции Екатерины нет ничего страшного.

— Я называю ее святой Нитуш, но она очень милая, не правда ли? Спокойной ночи.

Он проводил ее до лестницы и зажег ей свечу. На третьей ступеньке она остановилась.

— Не забудьте, во всем этом мне, никому другому, принадлежит роль доброй феи.

— А я, — проговорил Остин, — никто иной, как нижайший и преданный слуга прекрасной феи. — Он взял протянутую ему руку и, наклонившись к ней, галантно поцеловал ее.

В эту минуту, благодаря несчастной случайности из оружейной вышел Дик и увидел сцену, которая лишила его спокойствия.

Наутро, когда Дик угрюмо явился к завтраку, Вивьетта была очень нежна с ним и внимательно ухаживала за ним за столом. Она сама подошла к буфету и нарезала для него ветчину, которую он съел в невероятном количестве после первого горячего блюда, и, ставя блюдо перед ним, она ласково погладила его по плечу. Она самым откровенным образом игнорировала Остина и втянула Дика, сперва не поддававшегося, в оживленный разговор о его премированных розах и о щенке-сеттере, только что оправившемся от болезни. После завтрака она обошла вместе с ним сад, осмотрела розы и щенка и проявила большой интерес к трельяжу, который он устраивал для посаженных тут ползучих растений; теперь в цветочных горшках были видны лишь первые скромные листочки. Ни он, ни она и словом не упомянули о сцене вчера вечером. Утро принесло Дику сознание, что, не взяв ее руку и хлопнув дверью, он поступил непростительно невежливо. Но извиниться за свою невежливость он не мог, ибо тогда ему пришлось бы сознаться в своей ревности к Остину, что по всей вероятности подвергнет его насмешкам Вивьетты — а их он боялся больше всего на свете и чувствовал себя перед ними беззащитным. Вивьетта, со своей стороны, считала молчание — золотом. Она прекрасно понимала, почему Дик хлопнул дверью. Всякое объяснение только испортило бы дело. Оно неприятно отразилось бы на ее отношениях к Остину, которые начали становиться чудесными. Но в сердце своем она любила Дика за его медвежьи ухватки, и свое раскаяние и благоволение она проявила в особенно ласковом обращении с ним.

— Вы даже не предложили мне прокатиться на новой лошади, — сказала она. — Не думаю, чтобы это было весьма любезно с вашей стороны.

— Вам хотелось бы? — спросил он живо.

— Разумеется. Я люблю смотреть, как вы управляетесь с лошадьми. Вы, стремена и лошадь кажетесь цельным механизмом, точно автомобиль.

— Да, я могу подчинить лошадь своей воле, — отозвался он, в восторге от ее комплимента. — Мы возьмем догкарт. Когда вы хотите? Сегодня утром?

— Да, в одиннадцать часов, например. Это будет чудесно.

— К одиннадцати все будет готово. Вы увидите, она летит, как ветер.

— Я тоже, — засмеялась Вивьетта и показала на ворота, которые только что открыл садовник, пропуская молодого человека, приехавшего верхом на лошади.

— Ах, Господи! Это Банстед, — со стоном произнес Дик.

— До свидания… до одиннадцати, — сказала Вивьетта и убежала.

Лорд Банстед слез с лошади, отдал поводья садовнику и подошел к Дику. Это был нездоровый и потрепанный молодой человек с выцветшими глазами, бесформенным подбородком и редкими усами. Он был в легком голубом охотничьем галстуке, заколотом рубиновой булавкой, изображавшей бегущую лисицу, и в круглой фетровой шляпе с очень узкими плоскими полями.

— Здорово, Банстед, — сказал не особенно приветливо Дик.

— Здорово, — ответил тот, останавливаясь перед кустами роз, которые Дик подвязывал.

Минуты две он наблюдал за ним. Разговор не завязывался.

— Где Вивьетта? — спросил он в конце концов.

— Кто? — проворчал Дик.

— Глупости. К чему церемонии? Мисс Гастингс?

— Занята. Она будет занята все утро.

— А мне нужно бы повидать ее.

— Не думаю, чтобы это вам удалось. Вы могли позвонить у подъезда и послать ей свою карточку.

— Согласен, — проговорил Банстед, закуривая сигару. Он испробовал уже однажды такой способ видеть Вивьетту, но безуспешно. Снова водворилось молчание. Дик обрезал веревку.

— Вы встали очень рано, — заметил он.

— Лег столь трезвым, что не мог спать, — ответил юноша. — Ни души в доме, честное слово. Вчера я так изнывал от скуки, что взял ружье и попробовал стрелять кошек. Застрелил по ошибке проклятого фазана и должен был схоронить его в собственных простынях. Если и сегодня я буду предоставлен самому себе, я непременно напьюсь и стану стрелять в арендаторов. Поезжайте ко мне и останьтесь со мной обедать.

— Не могу, — сказал Дик.

— Поезжайте. Я велю откупорить бутылку старого отцовского портвейна. После обеда мы займемся биллиардом или сыграем в пикет или во что захотите.

Дик кратко отклонил приглашение. На несколько дней приехал Остин, а кроме того в доме гостит дама. Лорд Банстед сдвинул шляпу на затылок.

— Что же в таком случае делать мне в этой дыре, черт возьми?

— Не знаю.

— Вы, сельские жители, так нелюбезны. В городе мне никогда не приходится обедать одному. Всякий рад моему приглашению. Я совсем деревенею, обедая в своей столовой один.

— В таком случае, приезжайте пообедать здесь, — сказал Дик, неспособный отказать в соседском гостеприимстве.

— Хорошо, это, право, совсем по-самаритянски. С удовольствием приеду.

— В четверть восьмого.

Банстед остановился в нерешительности.

— Нельзя ли отложить на четверть часа?

Дик с удивлением посмотрел на него.

— Отложить наш обед? В своем ли вы уме, Банстед?

— Я не просил бы об этом, если бы мы оба не были холостяками, — ответил тот, ухмыляясь с некоторым замешательством. — Но факт тот, что у меня днем сегодня свидание. — Тщеславие порочного юноши пересилило его скромность.

— Видите ли, в «Зеленом человеке», в Малом Бартоне, есть чертовски красивая девочка; я не знаю, — успею ли я уйти оттуда вовремя.

Дик засунул веревку в карман и пробормотал что-то, не весьма лестное для Банстеда.

— Обед в четверть восьмого. Вы можете принять приглашение или отказаться, — сказал он.

— Полагаю, мне лучше примириться с этим, — невозмутимо отозвался Банстед. — Это, во всяком случае, лучше, чем просидеть весь обед от супа до десерта в полном одиночестве под взглядом рыбьих глаз моего лакея Дженкинса. Он тридцать лет служил у отца и не понимает моих привычек. Боюсь, мне придется прогнать его.

Вспотевший почтальон в соломенной шляпе подошел по избитой гравием дорожке с утренней почтой. Он поклонился Дику, вручил ему почту и удалился.

— Я разберу почту в кабинете, — сказал Дик направляясь к дому, и лорд Банстед, в надежде увидеть Вивьетту, последовал за ним. Разборка семейной почты была одной из немногих привилегий, которые Дик сохранил как хозяин дома. В своем простодушии он все еще видел в приеме и отправлении писем важное дело жизни, и ежедневно проделывал установленную процедуру распределения их. В кабинете они застали Остина и Вивьетту; первый писал в углу, вторая читала роман у большого окна, выходившего на террасу. Дик подошел к столу и стал сортировать письма. Остин неприветливо поздоровался с Банстедом и даже не извинившись, продолжал писать. Он не одобрял Банстеда, который представлял собою тип, особенно неприятный молодому, честному и пользующемуся успехом адвокату. Когда Вивьетта сообщила ему о появлении сего юноши, он нетерпеливо вскричал:

— Не мешало бы кому-нибудь по временам прохаживаться по свету со щеткой в руках и сметать пауков, подобных этому.

Вивьетта, еще не забывшая об этой выходке, встретила лорда Банстеда с веселой улыбкой. Располагая двумя защитниками против пятого предложения руки и сердца, она не обратилась в бегство.

— Я вас ждала вчера, — сказала она.

— Ну, правда? Если бы я подозревал это, обязательно явился бы.

— Вы, во всяком случае, возместили упущенное своим ранним появлением сегодня.

— И возмещу еще полнее тем, что явлюсь сегодня к обеду. Дик пригласил меня, — прибавил он, увидев вежливый вопрос в ее глазах.

— Это будет очень мило, — проговорила Вивьетта. — Вы сможете беседовать с матушкой. Видите, Дик разговаривает с м-с Гольройд, которая гостит у нас, Остин занимает меня, так что бедняжка матушка остается ни при чем. Она заведет с вами интересную продолжительную беседу.

Когда Банстед ужинал с хористками, он проявлял находчивость и умел на своем жаргоне парировать шутки. При подобной оказии он сказал бы своей собеседнице, чтобы она не тянула его за ноги. Но тонкая насмешка на лице Вивьетты, казалось, не допускала здесь такого жаргона, и так как его лексикон не сразу позволил ему сформулировать эту мысль в других выражениях, то он промолчал, поправил свой галстук и с обожанием посмотрел на нее. Потом он наклонился к ней, взглянув предварительно на ее охранителей, и сказал тихим голосом:

— Выйдем в сад. Я должен кое-что сказать вам.

— Почему не здесь? — обычным тоном спросила она.

Банстед закусил губу. Ему хотелось снова назвать ее чертенком. Но он сообразил, что она способна будет повторить его слова вслух, чем, конечно, поразит Дика и Остина, которые смогут потребовать объяснений. Поэтому он подвинулся еще ближе к ней и прошептал:

— Я могу сказать это лишь вам одной. Всю ночь я не спал, думая об этом. Даю честное слово…

— Подождите до завтрашнего утра, и вы, может, во сне забудете это, — посоветовала она.

— Вы заставите меня запьянствовать! — пробормотал он.

Вивьетта со смехом поднялась.

— В таком случае, мне следует уйти. На мне следует сделать надпись: Опасно! Не так ли, Дик? Впрочем, я собираюсь кататься и должна одеться. Это мои письма? До свидания. — И сделав прощальный жест рукой, она покинула их.

Банстед остался торчать у дверей и взял иллюстрированный журнал. Горничная, которой позвонил Дик, унесла письма для остальных обитателей дома. Остин и Дик занялись своей корреспонденцией; корреспонденция Дика состояла впрочем преимущественно из каталогов садоводств.

Некоторое время длилось молчание. Оно было нарушено громким смехом Остина.

— Дик! Слышишь, Дик! Как ты думаешь, что предлагают мне эти деревенские идиоты? Принять кандидатуру при выборах в сельский окружной совет! Мне!

Дик быстро подошел к столу, за которым сидел его брат.

— Это письмо мне, старина. Я должно быть, по ошибке положил его тебе. Приглашение это имеет в виду меня.

— Тебя? — рассмеялся Остин. — Какой смысл тебе возиться с местной политикой? Нет, письмо это недвусмысленно имеет в виду меня.

— Не понимаю, — сказал Дик.

Лорд Банстед поднял голову от журнала.

— Это о сельском окружном совете. Я состою членом комитета. Вчера был на заседании. Я председатель скучных бездельников.

— Значит, ваш скучный бездельник секретарь, — вскричал сердито Дик, — отправил Остину письмо с приглашением, предназначенное мне.

— О, нет, он этого не сделал, — возразил Банстед. — Все в полном порядке. Они провалили вас, милейший. Я теперь вспоминаю, я обещал объяснить вам.

Дик отвернулся.

— Нет нужды объяснять, — горько проговорил он.

— Но я должен. У них были свои соображения, понимаете. Они полагали, что им лучше иметь сметливого дворянина, вроде вашего брата, чем такого старого бездельника, как вы. Вы…

— Придержите свой язык, Банстед, — закричал Остин, встав и положив руку на плечо Дика. — Право, милый Дик, ты самый подходящий кандидат. Они лишь думали, что юрист может быть им полезен… Но я слишком занят и, конечно, отклоню предложение. Я очень огорчен, Дик, что причинил тебе неприятность. Я напишу комитету и укажу, насколько пригоднее для этого поста ты, живущий здесь на месте.

Дик резко отшатнулся от него, губы его подергивались от гнева и оскорбления.

— Ты думаешь, я теперь приму? Черт меня побери, если я это сделаю. Неужели ты полагаешь, что я стану подбирать все, что ты бросаешь в грязь, и вдобавок буду благодарен тебе? Черт меня побери, если я пойду на это!..

Он быстро вышел на террасу и в бешенстве скрылся.

— Похоже, что он принял это скверно, — заметил Банстед, следя за его исчезающей фигурой. — Мне лучше ретироваться.

— До свиданья, — сказал Остин и прибавил, провожая его с угрюмой вежливостью до подъезда:

— Если вы обнаруживаете, сидя в своем председательском кресле, столько же такта, сколько проявили здесь, вы должны иметь колоссальный успех.

Пожимая плечами, он вернулся к своему столу. Он был глубоко привязан к Дику, но долголетняя привычка считать его добродушным, недалеким и самодовольным гигантом ослепила его и скрыла от его взора бурю, которая начинала бушевать в его груди. Происшествие было неприятно. Оно задело тщеславие бедняги. Откровенной глупости Банстеда было достаточно, чтобы довести до бешенства любого человека. Но, в конце концов, Дик человек со здравым смыслом и скоро успокоится, понимая, что Остина не в чем упрекнуть. К тому же его ждет радостный сюрприз о Ванкувере, который быстро вытеснит из его головы столь мелочные обиды. Так успокоил себя Остин и вновь занялся своими письмами.

Вивьетта, явившаяся через некоторое время в шляпке и жакете, застала его погруженным в писание. Он с восхищением взглянул на нее, стоящую перед ним в лучах солнца перед окном.

— Представительна я? — спросила она с улыбкой, уловив его взгляд.

— Каждое изменение в вашем туалете делает вас еще более очаровательной.

— Эту шляпку я отделала сама, — сказала она, входя в комнату и смотрясь в трюмо.

— Потому-то она так идет вам.

Она со смехом повернулась к нему.

— Вам, право, не мешало бы сказать что-нибудь более удачное!

— Разве я могу, — ответил он, — когда вы совсем сбили меня с толку.

— Ах, я, несчастная, — сказала она, а затем вдруг спросила: — Где Дик?

— Зачем вам Дик?

— Он обещал прокатить меня. — Она взглянула на часики на браслете. — Сейчас одиннадцать.

— Боюсь, Дик совсем разволновался. Он, по-видимому, рассчитывал быть избранным кандидатом на выборах в сельский окружной совет, а эти глупцы вместо того предложили кандидатуру мне.

— Ах, как они могли? — вскричала Вивьетта, охваченная глубокой жалостью к Дику. — Как могли они быть так глупы и жестоки? Я все знаю, он вчера рассказал мне об этом проекте. Он должен быть страшно разочарован.

Остин не рассказал ей о тактичном объяснении решения комитета, данном лордом Банстедом. Он был человек брезгливый и не хотел марать свой ум воспоминанием о существовании Банстеда. Если бы он описал всю сцену, поведал о вульгарном поведении молодого человека, о своей попытке уладить дело и страстной вспышке Дика, ход развертывавшейся драмы, может быть, изменился бы. Но судьба была против Дика. Остин лишь заметил:

— Во всяком случае, если мы добудем для него это место, оно возместит это с избытком.

— Пожалуйста, не говорите «если», — вскричала Вивьетта, — мы должны добыть его.

— Если лорд Овертон не нашел уже другого человека, а это мало вероятно ввиду замирания всех дел в эти праздничные дни, то мы можем быть фактически уверены в успехе.

— Когда мы узнаем?

— Письмо я написал и отправлю с первой почтой. Если он сейчас же ответит, мы узнаем результат послезавтра.

— Как долго ждать! Вы знаете, какой завтра день?

— Среда.

— Это день рождения Дика. — Ей что-то вдруг пришло в голову, и она захлопала в ладоши, а затем повисла на его руке. — Ах, Остин, если бы мы смогли преподнести ему это место в виде подарка к дню рождения!

Ее прикосновение, ее очаровательная непосредственность, желание, загоревшееся в ее глазах, — все это пробудило и в нем необычный энтузиазм. В спокойные минуты ему никакого дела не было до чьего-либо дня рождения. Какой мужчина вообще думает о таких пустяках? Он объявил ее мысль великолепной. Но как осуществить ее?

— Пошлите подробную телеграмму с оплаченным ответом лорду Овертону, — сказала, ликуя, Вивьетта (как несообразительны мужчины!). — И тогда мы сможем получить ответ сегодня.

— Вы забываете, что ближайшая телеграфная контора в семи милях от нас, в Уизерби.

— Но мы с Диком едем прокатиться. Я велю ему довезти меня до Уизерби и пошлю телеграмму. Напишите ее.

Она ласково подтолкнула его к столу, заставила сесть и положила перед ним блокнот. Он принялся усердно писать и, окончив, вручил ей листки.

— Вот!

Он стал рыться в карманах, отыскивая мелочь, но Вивьетта остановила его. Она являлась доброй феей в этой сказке, а добрые феи всегда тратят свои деньги. Она снова взглянула на свои часики. Было десять минут двенадцатого.

— Пожалуй, он ждет меня все время с лошадью. До свиданья.

— Я посмотрю, как вы поедете, — сказал Остин.

Они вышли вместе в вестибюль и открыли парадную дверь. Новая лошадь и догкарт стояли уже здесь на попечении конюха; но Дика не было.

— Где мистер Уэйр?

— Не знаю, мисс.

И тут бес вселился в Вивьетту. Иначе это объяснить нельзя. Бес вселился в нее.

— Мы должны добраться до Уизерби и вернуться обратно к завтраку. Свезите меня вместо Дика.

Они обменялись взглядами. Остин был молод, он был влюблен в нее. Дик нанес ей непростительную обиду, оказавшись неаккуратным и опоздав. Это послужит ему уроком.

— Сейчас, — сказал Остин, исчезая в поисках шляпы и перчаток.

Вивьетта вернулась в вестибюль и нацарапала записку.

«Милый Дик, вы запоздали. У Остина и у меня очень важное дело в Уизерби, а потому он повез меня. Мы готовим большой сюрприз для вас. Вивьетта».

— Передайте это м-ру Уэйру, — сказала она конюху, собираясь сесть в догкарт.

Конюх дотронулся до своего кепи и побежал отворять ворота. Вивьетта легко вскочила в экипаж и села рядом с Остином. Они только успели выехать на дорогу, как прибежал Дик, видевший их отъезд. Он спустился по дорожке и встретил конюха, который вручил ему записку, говоря ему что-то. Но он его не слыхал. Он ждал, пока тот скроется из виду, потом разорвал записку в мельчайшие клочки, не прочитав ее, втоптал их ногами в рыхлую землю ближайшей клумбы и, убежав в свою оружейную, бросился в кресло, проклиная день рождения Остина.

III.

Поездка эта оказалась памятной во многих отношениях. Во-первых, новая кобыла бежала веселой рысью, как бы желая показать новым хозяевам свои достоинства. Во-вторых, утреннее солнце заливало мягкую, холмистую местность и светило сквозь ряды вязов, окаймлявших дорогу. Лето красовалось своей беспечной юностью перед фасадами солидного кирпичного господского дома, старой серой церкви и развалившихся коттеджей, целовало растущие по сторонам дороги цветы и веселило людские сердца, шутя с ними легкомысленные шутки. Поездка к тому же преследовала альтруистическую цель, они отправились свершить благое дело. Остин, не подозревая возможности ничего дурного, горел необычным для него желанием помочь своему ближнему. Когда он сегодня проснулся, его охватило сомнение, целесообразно ли отправить Дика в другое полушарие. В конце концов, Дик был чрезвычайно полезен в Уэйр-Хаузе и избавлял его от очень многих хлопот. Придется вместо него пригласить агента, жалованье которого, хотя и не очень значительное, но все же жалованье, ему придется платить из своего кармана. Кто, затем, возьмется заботиться и ухаживать за матерью? Вивьетта прогостит здесь еще некоторое время, но она выйдет замуж в один прекрасный день, — день, не столь отдаленный, как Остин имел все основания надеяться. Ему придется делать всяческие распоряжения насчет миссис Уэйр и содержания дома, оставаясь в Лондоне и будучи занятым своей профессией. Решительно, Дик был ниспослан самим небом, и его отсутствие будет настоящим бедствием. Посылая его в Ванкувер, Остин испытывал беспримесную, чистую радость самопожертвования.

Большую часть пути в Уизерби они провели в беседе о Дике, о дне рождения Дика и о счастье Дика. Отправив телеграмму, причем Вивьетта уплатила за ответ и за доставку с нарочным, Остин почувствовал, что выполнил свой долг перед братом и заслуживает некоторого внимания к себе. И тут-то лето начало свою игру с их сердцами. В таких случаях важно не столько то, что говорится. Беседа, могущая пройти в совершенно условных формах между сравнительно чуждыми друг другу людьми в туманную погоду, может повести к самому романтическому обмену чувствами между близкими людьми в солнечную погоду. Тут интонации, тут взгляды, тут прозрачные намеки, тут — особенно в догкарте, когда он подскакивает, — заставляющие трепетать прикосновения руки к руке. Тут откровенное восхищение мужчины красотою, тут острая признательность женщины за восхищение перед ее красотою. Тут особая манера произносить слово «мы», которое означает в данном случае нечто большее, чем случайное сближение двух лиц.

— Это наш день, Вивьетта, — произнес Остин.

— Я, буду всегда помнить его.

— Я тоже. Мы должны отметить его белым крестиком в наших календарях.

— Белыми чернилами?

— Конечно. Черные, красные или фиолетовые для этого не годятся.

— Но где мы их добудем?

— Я приготовлю их, когда мы вернемся домой, из белых облаков, лилий и солнечного света, подбавив немного голубого неба.

Смех пробежал по ее жилам. Вчера она в шутку хвасталась перед Екатериной, что Остин влюблен в нее. Теперь она знала это. Он обнаруживал это на тысячу ладов. Об этом достаточно красноречиво говорила восторженная нотка в его смехе, как в зове черного дрозда. Инстинкт подсказывал ей те невинные слова, какие могли бы вызвать его на откровенное признание. Но время еще не пришло. Пока еще она ничего не хотела. Ее женское тщеславие радостно расцветало в атмосфере любви мужчины. Сердце ее еще не было задето и не горело желанием откликнуться на нее. Она беззаботно наслаждалась радостным летним днем.

Когда они подъехали к подъезду Уэйр-Хауза, Остин подхватил ее и спустил с догкарта на землю.

— Как вы сильны! — вскричала она.

— Я не гигант, подобно Дику, — но достаточно силен для того, чтобы сделать, что мне захочется, с таким созданьицем, как вы.

Она вошла в вестибюль и через плечо вызывающе посмотрела на него.

— Не будьте слишком самоуверенны.

— Когда захочу, — повторил он, направляясь к ней.

Но Вивьетта рассмеялась, легко взбежала по лестнице и с площадки иронически послала ему воздушный поцелуй.

Спустившись к завтраку, Вивьетта застала в вестибюле поджидавшего ее Дика. Опустив лицо, он следил за тем, как она спускалась с лестницы, и, положив руку на перила, встретил ее.

— Ну? — сказал он возмущенно.

— Ну? — весело улыбаясь, отозвалась она.

— Что вы можете сказать?

— Целую кучу вещей. Я прекрасно прокатилась. Я успела устроить свое дело и чувствую чудесный аппетит. А затем, мне не нравится стоять на лестнице.

Под ее взглядом он немного отодвинулся и дал ей пройти в комнату.

— Вы обещали поехать со мною, — сказал он, следуя за ней до кресла, в которое она села. — Кататься со мною, — пожалуй, не весьма большое удовольствие, но обещание остается обещанием.

— Вы опоздали, — возразила Вивьетта.

— Меня задержала матушка… Из-за какой-то ерунды с овощами. Вы должны были понять, что задержался я не по своей вине.

— Я, право, Дик, не понимаю, почему вы так сердитесь, — сказала она, поднимая на него свои искренние глаза. — В своей записке я ведь объяснила, почему мы уехали…

— Я не читал записку, — гневно ответил Дик. — Тысячи записок не в состоянии объяснить это. Я разорвал записку на мелкие клочки.

Вивьетта поднялась с кресла.

— Если вы так позволяете себе обращаться со мною, — сказала она, уязвленная, — мне нечего сказать вам.

— Это вы так обращаетесь со мною! — вскричал он. — Я знаю, я неинтересен и неостроумен. Я не умею говорить так приятно, как другие. Но я не собака и заслуживаю некоторого внимания и уважения. Может быть, впрочем, и я сумею шутить, играть словами и выпаливать эпиграммы. Если угодно, готов попробовать. Посмотрим, что выйдет. Вот, например. Мужчина, вверяющий свое сердце женщине, способен доверить свое имущество бродяге. Это чертовски остроумно, не так ли? Ну, на это должен быть какой-нибудь ответ. Каков он?

Вивьетта гордо взглянула на него и, направляясь к кабинету, сказала с большим достоинством:

— Это зависит от того, какое воспитание получила та женщина, о какой вы говорите. Мой ответ — до свиданья!

Дик, сразу охваченный раскаянием, остановил ее.

— Нет, Вивьетта, не уходите. Я грубое животное и безумец. Я не хотел этого сказать. Простите меня. Я скорее пойду на какую угодно казнь, чем соглашусь причинить боль вашему мизинцу. Но это сводит меня с ума — неужели вы не можете поверить этому? Я схожу с ума, видя, как Остин…

Она рассмеялась и с ослепительной улыбкой обратилась к нему.

— Охотно верю, что вы ревнуете! — прервала она его.

— Боже милостивый! — страстно вскричал он. — Разве я не имел оснований? Остин имеет все, что может пожелать. Так всегда было. У меня ничего нет, кроме девушки, которую я люблю. Остин, несмотря на то, что у его ног весь мир, является сюда, а какие шансы имеет неотесанный мужик, вроде меня, против Остина? Боже мой, ведь это единственный мой ягненок!

Он поднял сжатые кулаки, опустил их и повернулся. Его цитата из библии и мысль о Ванкувере вызвали веселый блеск в глазах Вивьетты. Она была женщина с тонким чувством юмора, что не всегда бывает вежливо. Когда он снова обернулся к ней, она укоризненно покачала головой.

— «И Давид поместил Урию впереди сражающихся и увел бедную Башебу. Никто, по-видимому, не задумывался над тем, что думала по поводу всего этого сама Башеба». Не находите ли вы, что ей следовало бы предоставить самой сделать выбор — последовать ли за пылким Давидом или оставаться с меланхоличным Урией?

— Ах, не шутите так, Вивьетта! — вскричал он. — Это больно…

— Мне очень неприятно, Дик, — сказала она невинно. — Но, право, Башеба имеет свои чувства. Чем я виновата?

— Выбирайте, дорогая, между нами. Выбирайте сейчас же, ради Бога, выбирайте!

— Но, Дик, милый, — сказала Вивьетта, чувствуя, как внутри нее поет победную песню ее женская природа, — мне нужно более продолжительное время, чтобы сделать выбор между двумя шляпками.

Дик топнул ногой.

— Значит, Остин ограбил меня! Я прихожу в отчаяние, Вивьетта, скажите мне сейчас! Выбирайте!

Своими сильными руками он схватил ее руки. По ней пробежала волнующе-приятная дрожь испуга. Но, сознавая свою силу, она с детским выражением взглянула на него и жалобно проговорила:

— Ах, милый Дик, я так голодна.

Он выпустил ее руки. Она с плачевной миной стала потирать их.

— Я уверена, вы оставили ужасные красные пятна на моих руках. Представьте себе выбор такой жесткой, неудобной шляпки!

Он собирался ответить, когда появление миссис Уэйр и Екатерины Гольройд на лестнице положило конец их объяснению. Победа, какова бы она ни была, осталась за Вивьеттой.

За завтраком Остин, еще не освободившись от впечатлений во время прогулки, легкомысленно шутил и смеялся. Какое счастье перенестись из пыльных судов в чистую атмосферу Уорвикшира! Какое счастье пить из чаши жизни! В чем оно? Только те, кому приходилось пить из нее, могут поведать это.

— А как с теми бедняками, кому достается только отстой? — пробормотал Дик.

Остин заявил, что настоящее вино не имеет отстоя. В свидетели он пригласил свою мать и Екатерину Гольройд. Миссис Уэйр была не совсем уверена в этом. Старый портвейн необходимо очень тщательно процеживать. Помнит ли он, сколько шуму поднимал из-за этого их дорогой отец? Она очень рада, что этого портвейна больше не осталось, а то Дик, конечно, пил бы его и он бросался бы ему в голову.

— Или в пальцы? — подхватила Вивьетта.

Когда Остин объяснил смысл намека Вивьетты своей матери, которая не отличалась догадливостью, она спокойно согласилась с этим. Портвейн вреден для людей, страдающих от подагры. Покойный отец мучился ужасно. Остин слушал ее воспоминания, а затем перевел разговор на их прогулку. Она напоминала скорее всего катание по раю на Пегасе, впряженном в колесницу Венеры. Он возьмет прокатиться матушку, чтобы показать ей, какой знаток лошадей молодчина Дик.

— Так как лошадь моя, может быть, мне будет предоставлено это право, — проговорил Дик.

Остин простодушно вскричал:

— Мой милый мальчик, разве здесь в доме есть что-нибудь специально мое или твое?

Екатерина, будучи весьма наблюдательной, быстро вмешалась в разговор.

— Здесь есть коллекция оружия Дика. Это его частная, исключительно ему принадлежащая собственность. Вы сегодня покажете мне ее и дадите объяснения, не так ли? Вы вчера обещали.

Она вовлекла Дика в беседу. Лекция об оружии была назначена на 3 часа, когда она освободится от обязанности, от которой избавляла Вивьетту во время своего пребывания в Уэйр-Хаузе, а именно от чтения газет миссис Уэйр. Но ее интерес к его любимому коньку впервые не пробудил его энтузиазма. Глухая ревность к Остину, с которой его честная душа успешно боролась в течение всей его жизни, теперь оказалась сильнее его воли. Эти несколько дней пребывания Остина в усадьбе изменили его взгляд на мир. Мелкие неприятности и уколы по самолюбию, как напр., инцидент с конюшней и сельским окружным советом, которые он раньше счел бы следствием неизменного порядка вещей, где Остину предназначено блистать, а ему оставаться в тени, выросли теперь в его глазах в невыносимые оскорбления и несправедливость. Исав вряд ли был возмущен против Якова больше, чем Дик против Остина, когда тот из-под его носа увел Вивьетту. До этого приезда Остина ему и в голову не приходило, что он найдет соперника в лице своего брата. Открытие это явилось для него ударом, поколебавшим почву под его ногами и давшим выход всем накопившимся в нем за долгие годы неудовольствиям и обидам. Все уступал он Остину, если не охотно, то во всяком случае по-братски, скрывая за своей грубоватой наружностью все свои страдания, разочарования и унижения. Но вот явился Остин и похитил его единственного ягненка. Нельзя сказать, что Вивьетта поощряла его, проявляя по отношению к нему нечто большее, чем шутливую привязанность, какою дарила своего молочного брата с самого раннего детства. Смутно он сознавал это и не порицал ее. Еще менее смутно он чувствовал ее умственное и общественное превосходство, отсутствие морального права предлагать ей стать его женой. В нем заговорили инстинкты здорового, грубоватого мужчины, которому нужна была она, женщина, нужна так остро и властно, что с него быстро слетел весь лоск цивилизации. Будь перед ним одна лишь Вивьетта в ее девичьем блеске, он сумел бы пересилить себя. Но вид другого мужчины, легкомысленно и непринужденно появившегося около нее, довел его до безумия, разнуздал примитивные инстинкты ненависти и мстительности и совсем притупил его интерес к предметам, которыми люди минувших веков убивали друг друга.

Остин, будучи ближе всех к двери, открыл ее, чтобы пропустить дам. Вивьетта, шедшая позади остальных, взглянула на него самым чарующим взглядом.

— Не задерживайтесь долго, — проговорила она.

Не успел Остин сесть на свое место, как Дик подскочил к нему.

— Послушай, Остин. Мне нужно поговорить с тобой.

— В чем дело?

Дик вынул сигару, откусил ее кончик и, увидев, что сорвал нечаянно ее оболочку, сердито швырнул ее в камин.

— Мой милейший, — заметил Остин, — в чем дело, что ты так нервничаешь?

— Мне нужно поговорить с тобой, — повторил Дик. — Поговорить о том, что имеет для меня большое значение, для всей моей жизни. Я должен положиться на твое великодушие.

Остин, весьма добродушно настроенный, засунул руки в карманы и с снисходительной улыбкой посмотрел на Дика.

— Не надо, старина, я знаю все. Вивьетта все мне рассказала.

Дик, отуманенный страстью, в изумлении уставился на него.

— Вивьетта сказала тебе?

— Конечно. Почему нет?

Дик бросился к двери — для них обоих лучше, если он уйдет. Остин, оставшись один, засмеялся с ласковым чувством. Милый старый Дик! Нехорошо мучить его, но зато как будет выглядеть завтра его честное лицо! Когда горничная принесла кофе, он с удовольствием его выпил, совсем забыв на этот раз о его дурном качестве.

В доме, однако, был человек, ясно видевший происходящее. И чем яснее он видел, тем менее удовлетворительным считал положение вещей. Человек этот был Екатерина Гольройд, не безучастный наблюдатель событий и близкий друг всех членов семьи. Она знала последнюю с самого детства, проведенного в соседнем крупном имении, которое давно уже перешло от ее родственников в чужие руки. Она знала Вивьетту с той самой поры, как та, переваливающимся трехлетним ребенком впервые появилась в Уэйр-Хаузе. Она росла вместе с обоими братьями. До ее замужества здесь был ее второй домашний очаг. Ее замужняя жизнь, проведенная главным образом за границей, несколько ослабила эту близость. Но когда она стала вдовой, эта близость возобновилась после первых нескольких месяцев безнадежного горя, хотя ее визиты сюда были сравнительно редки. С другой стороны, ее маленький изящно меблированный дом в Лондоне, на площади Виктории был всегда открыт для тех из членов семьи, кому приходилось бывать в столице. Здесь чаще всего бывал Остин, живший тут круглый год, если не считать летних каникул и мимолетных посещений деревни. Глубокая привязанность связывала их, хотя, пожалуй, ни тот, ни другой отчетливо не сознавали всей ее глубины. Питать чисто братское чувство к женщине, которую вы любите и которая не является вашей сестрой, и проявлять чистое чувство сестры к мужчине, которого вы любите и который не является вашим братом, — это ведь идеал душевных переживаний, столь трудно достижимый в нашем почтенном, но разделенном на два пола обществе.

В течение мрачной поры первого периода ее вдовства только деликатному такту и дружбе Остина она была обязана первыми слабыми проявлениями интереса к жизни. Это он пробудил в ней сознание внешнего мира, понимание того, что, хотя покрыто тучами ее небо, на земле есть еще солнечный блеск. Он был ее признанный друг, союзник и советник, всегда готовый помочь ей, и сердце ее горело несколько экзальтированной благодарностью всякий раз, когда она смотрела на него.

Екатерина успела подняться лишь до половины лестницы, направляясь к м-с Уэйр, чтобы читать ей вслух, когда увидела Дика, выходящего из столовой с перекошенным и гневным лицом, с вздувшимися на его толстой бычьей шее жилами. Она испугалась. Скоро должно произойти что-нибудь безумное и отчаянное. Она решила предостеречь Остина. Извинившись перед миссис Уэйр, она спустилась в столовую и застала там Остина в самом игривом и радостном настроении духа. Очевидно, между братьями не было серьезной стычки.

— Можно занять вас на несколько минут, Остин?

— Хоть на тысячу, — весело отозвался он. — Что-нибудь неблагополучно?

— Дело не во мне, — сказала она.

Он лукаво заглянул ей в глаза.

— Знаю. Вы имеете в виду Вивьетту. Сознайтесь.

— Да, — ответила она сдержанно, — я думаю о Вивьетте.

— Вы поняли. Впрочем, я и не скрываю этого. Вы можете предполагать самое худшее. Я по уши и безнадежно влюбился в нее. Теперь я в вашей власти.

Начало было совсем не таково, как ожидала Екатерина. Он вырвал инициативу из ее рук и дал желательное ему направление разговору. Она не предвидела столь прямого признания. Она почувствовала некоторое огорчение и что-то кольнуло ее в сердце. Она вздохнула.

— Вы разве не рады, Екатерина? — спросил он с эгоизмом мужчины.

— Конечно, мне следовало бы радоваться… за вас. Но не могу я и не огорчиться немножко. Я знала, разумеется, что рано или поздно вы влюбитесь, только я надеялась, что это будет позже. Но что поделаешь? Это неизбежный конец дружбы, подобной нашей.

— Я отнюдь не усматриваю такого конца, — сказал он. — Дружба наша будет продолжаться. Вивьетта очень любит вас.

Она взяла с блюда персик, повертела его в руках, рассеянно рассматривая, а затем осторожно положила на место.

— Дружба наша, разумеется, не порвется. Но особенное свойство ее, оттенок сентиментальности в сознании нераздельного обладания исчезнет, не правда ли?

Остин поднялся и в некотором смущении нагнулся над стулом Екатерины.

— Вы огорчены, Екатерина?

— О, нет! Вы были таким нежным, верным другом мне в течение мрачной и одинокой поры, вносили солнечный свет в мою жизнь именно тогда, когда я в этом больше всего нуждалась… Я была бы неблагодарной женщиной, если бы не радовалась вашему счастью. К тому же, мы были только друзьями…

— Только друзьями, — повторил Остин.

Она уже улыбалась ему, и он уловил лукавый огонек в ее глазах.

— И однако минувшей зимою был вечер…

Его лицо залил румянец.

— Не заставляйте меня краснеть. Я помню тот вечер. Я пришел к вам, совсем разбитый от усталости, с перспективой обеда в клубе и скучного вечера над бумагами, и застал вас сидящей у пылающего камина — образ покоя, комфорта и общительности. Готов думать, что довершил дело приятный запах горячих гренков с маслом. Я был близок к тому, чтобы просить вашей руки.

— А я чувствовала себя в этот вечер особенно одинокой, — засмеялась она.

— Приняли бы вы мое предложение?

— Вы думаете, добросовестно спрашивать теперь об этом?

— Мы ведь с самого детства всегда были откровенны друг с другом, — возразил он.

Екатерина улыбнулась.

— Приняла ваше предложение Вивьетта?

Он с веселым смехом отпрянул от нее и закурил папиросу.

— Ваше женское лукавство делает вам честь, Екатерина.

— Согласилась она?

— Ну нет… не совсем…

— А согласится?

Он ударил ладонью по столу.

— Клянусь небом, я заставлю ее! В течение своей жизни я почти всегда добивался того, чего хотел, и было бы нелепостью, если б не добился того, что мне дороже всего на свете. Ответьте на мой вопрос, милая Екатерина, — продолжал он свой допрос, — вышли ли бы вы за меня?

Улыбка сбежала с лица Екатерины. Она не могла теперь ответить другим вопросом, как это сделала раньше, а ответ грозил разоблачениями. Она сказала очень серьезно и нежно.

— Я сделала бы, Остин, как всегда делала, что бы вы ни попросили меня. Я рада, что вы не просили меня выйти за вас… очень рада… вы ведь знаете, что любовь, какую женщина дает мужчине, умерла во мне.

Он взял ее руку и поцеловал ее.

— Вы самый верный друг, какого когда-либо имел мужчина, — сказал он.

Водворилось недолгое молчание. Остин смотрел в окно, а Екатерина отерла слезы, выступившие на ее глазах. Совсем не для этой сентиментальной сцены пришла она сюда. Скоро она с решительным видом встала и подошла к Остину к окну.

— Именно с верным другом я и хотела поговорить. Предостеречь вас.

— Относительно чего?

— Относительно Дика. Остин, он тоже безумно влюблен в Вивьетту.

Остин недоверчиво уставился на нее.

— Дик влюблен… влюблен в Вивьетту?

Он разразился бурным смехом.

— Милая Екатерина, что вы, это нелепо! Это абсурд! Это так смешно!

— Это серьезно, Остин.

— Нет, серьезно, — продолжал он с смеющимися глазами, — подобная идея и не мелькнула бы в деревянном черепе старины Дика. Вы, милые женщины, всегда выдумываете романы. Он и Вивьетта стоят на той же ноге, как и в ту пору, когда впервые узнали друг друга: она — сказочная принцесса, он — бурый медведь. Она заставляет его танцевать на задних лапах, он хочет облапить ее, она бьет его по носу, и он рычит.

— Предостерегаю вас, — настаивала Екатерина. — Влюбленные бурые медведи опасны.

— Но он не влюблен, — легкомысленно возражал он. — Будь он влюблен, он стремился бы оставаться подле Вивьетты. Но он, по-видимому, горит желанием покинуть всех нас и отправиться за море пахать землю и разводить скот. Жизнь, какую ему приходится здесь вести, причуды милой матушки и разные другие мелочи, в конце концов, подействовали на его нервы. Удивляюсь, как это бедняга сумел выдержать так долго. Вот что не ладно с ним, а вовсе не несчастная любовь.

— Я могу сказать вам только то, что знаю, — проговорила Екатерина. — Если вы не хотите мне верить, не моя в том вина. Раскройте глаза, и вы сами увидите.

— Вы тоже раскройте глаза завтра утром и вы тоже увидите, — заявил Остин со своей беспечной самоуверенностью.

Екатерине не оставалось ничего другого, как вздохнуть по поводу бестолковости и непонятливости мужчины и отправиться читать передовицу «The Daily Telegraph» миссис Уэйр. Остин, с улыбкой на устах, пошел в сад в поисках Вивьетты.

Однако перед уходом Екатерина обернулась у дверей.

— Вы придете в оружейную послушать объяснения Дика?

— Конечно, — весело отозвался Остин, — старина любит иметь многочисленную аудиторию.

IV.

Прадед Дика (Дикий Дик Уэйр, как его называли в округе), помимо прочих бесчинств, совершил настоящее преступление в области архитектуры. Начав собирать коллекцию предметов вооружения, эту гордость и страсть Дика, он признал необходимым обзавестись фехтовальной залой, в которой собранное оружие можно было бы расставить с особенной выгодой для него. Ни одна из комнат в доме не оказалась подходящей для этой цели. Возведение нового крыла обошлось бы слишком дорого. А потому, как и подобает доброму английскому джентльмену, привыкшему получать то, что ему нужно, он, долго не задумывался, отрезал кусок изящно-пропорциональной залы, проделал стеклянную дверь в одном ее конце, так что мог входить и выходить из комнаты через террасу, прорубил еще дверь в другом конце, которая вела в гостиную, забыв об очаге. Сделав все это, он предоставил своим потомкам устраиваться, как хотят.

Этот длинный, узкий, неудобный отрезок комнаты служил Дику оружейной, логовищем и прибежищем. Меблирована была эта комната с чрезвычайной простотой. В одном ее конце два гигантских кожаных кресла стояли по сторонам чугунного камина, занимавшего весь угол, а в противоположном, более темном углу стояла конторка, заваленная семенами, луковицами, шпорами и рыболовными принадлежностями; о ее истинном назначении говорили лишь заброшенное перо, чернила и разорванный лист бумаги. Приблизительно посреди комнаты тянулся большой экран, обитый американским сукном и почти перегораживавший ее пополам. У этого экрана стояли два комплекта великолепно выделанных итальянских воинских доспехов XV столетия. Между ними и стеною стоял длинный стол, покрытый зеленой байкой. Пара неуклюжих поломанных кресел одиноко и уныло торчали у противоположной стены. Пол был покрыт старыми матами и несколькими вылинявшими коврами. Но стены и полки, висевшие вдоль них, придавали комнате особенный вид. Здесь висели предметы вооружения всякого рода — целая блестящая и сверкающая коллекция шпаг, ружей и пистолетов всех веков и народов, алебард, пик, бердышей, кривых коротких мечей, больших двухсторонних мечей, длинных рапир с драгоценными рукоятками. Здесь висели также кольчатые латы, шлемы, железные перчатки и т. п.

Здесь было святилище Дика, где, согласно семейной традиции, его не полагалось тревожить домашними делами. Всякий, конечно, мог открыть дверь и, стоя у порога, досаждать ему чем-нибудь, но никто не входил сюда без его приглашения. Здесь он был хозяином. Здесь проводил он в одиночестве целые часы, отдаваясь мечтам, борясь с демонами зла, прилаживая приманку к удочкам, приготовляя лекарство для своих собак, очищая, расставляя и переставляя свое оружие. До того, как фурии овладели им, он отличался простодушием и был доволен малым. Счастливейшие минуты своей жизни провел он здесь, среди неодушевленных предметов, какие он любил, и здесь проводил он теперь часы своего сильнейшего отчаяния.

Слова, только что услышанные им от Остина, звучали в его ушах отдаленным, замирающим звоном. Он сидел в одном из дряхлых кожаных кресел, теребя свои жесткие волосы. Это немыслимо, и вместе с тем это правда. Вивьетта рассказала Остину о том, что горело священным огнем в глубине его души. Его глазам живо представилась эта сцена: жизнерадостная Вивьетта и Остин посмеиваются над ним и его любовью, весело радуясь шутке, которую с ним сыграли, пренебрежительно жалея его. Сердце горело в его груди, к горлу подкатывался жгучий клубок. Механически он взял с буфета бутылку вина, сифон и стакан. В смеси, которую он проглотил, было мало содовой воды, она еще более разожгла его. В безумном гневе он зашагал по комнате. Все нервы его трепетали при сознании нанесенного ему несмываемого оскорбления. Перед ним маячило лицо Остина, точно физиономия насмехающегося черта. Горло его горело, и он снова выпил виски и бросился в кресло. Около последнего на стуле лежала свежая газета. Он взял ее и попробовал читать, но буквы сливались в большие, темные пятна. Он швырнул газету на пол и отдался своим безумным переживаниям.

Немного спустя он вспомнил, что на три часа условился с Екатериной об осмотре коллекции. Он посмотрел на часы. Было уже четверть третьего, а, между тем, ничего не приготовлено, если не считать чистки, произведенной вчера. Автоматически он открыл ящики, вынул свои сокровища, осторожно отер клинки мечей замшей и разложил их на покрытом байкой столе. С подставок он выбрал на удачу несколько шлемов. Со стены он снял большую палицу, принадлежавшую его предку-епископу. Скоро стол оказался заваленным разного рода оружием. Вдруг из его рук выскользнул шлем и с металлическим звоном упал на пол. Дик опомнился, поднял шлем и с большой тревогой осмотрел его, боясь, не попортился ли он. Он положил его на стол и, чтобы успокоить свои нервы, выпил еще стакан виски.

В смущении стал он осматривать стол; какого-то привычного и важного предмета не было на надлежащем месте. Что это? Он сжал голову руками, силился прийти в себя. Это — нечто историческое, нечто единственное в своем роде, нечто такое, о чем только недавно рассказывал Екатерине. В конце концов он вспомнил. Он поставил кресло между фигурками в латах и, встав на него, взял с полки ящик из красного дерева. Затем он сел в кресло, положил ящик на стол и открыл его маленьким узорчатым ключом. В ящике оказалась пара старомодных дуэльных пистолетов, употреблявшихся в начале XIX столетия. Они были с длинными стволами, с отделанными слоновой костью рукоятками и с миниатюрными шомполами. Обитая шелком внутренность ящика была разделена на несколько отделений — одно для пистолетов, другое — для склянки с порохом, третье — для пуль, четвертое — для пистонов, пятое — для пыжей. Тупо и автоматически, поглощенный совсем другими мыслями, он вычистил пистолеты, встряхнул склянку, чтобы удостовериться, что в ней есть еще порох — он любил высыпать немногие зернышки на ладонь и показывать порох, сохранявшийся в склянке в течение ряда поколений, с тех пор, как в последний раз пистолеты были пущены в дело; потом он пересчитал пистоны, которые пересчитывал много раз до того, с недоумением посмотрел на одно пустое отделение, сейчас же вспомнив, что в нем никогда не было пыжей и, наконец, взяв один из пистолетов, прицелился в луковицу на конторке в конце комнаты.

Его обманули, его ограбили и над ним издевались. Он представлял себе сцену, когда Вивьетта рассказывала Остину. Он почти слышал безжалостный смех Остина. Он почти видел, как она передразнивала его нескладную речь. Он точно видел их перед собою — вероломных, бессердечных, глядящих друг другу в глаза… Резким движением он провел рукою по лбу. Неужели он сходит с ума? До сих пор он слышал их голоса лишь в своем воображении. На этот раз он услышал их, как наяву, различая их тембр. На самом ли это деле или над ним шутит воображение. Он задыхался.

— Дика здесь нет, — послышался с террасы голос Вивьетты. — Он забыл.

— Право, милая, меня это не очень беспокоит, — отвечал Остин. — Я счастлив там, где находитесь вы.

— Мне бы хотелось, чтобы уже получилась телеграмма. Уже пора. Как вы думаете, не лучше ли нам рассказать все Дику сегодня?

— Нет, нет, завтра.

— В конце концов, какой смысл скрывать это от него?

Остин засмеялся.

— Вы думаете, нам следует сразу вырвать его из мрака его плачевной доли?

Чувства его не обманывали! Они разговаривали на террасе. Они разговаривали о нем. О его плачевной доле! Это могло иметь один лишь смысл. И этот демон еще смеялся! Бессознательно Дик крепче сжал рукоятку пистолета. Он слушал.

— Да, — сказала Вивьетта. — Это было бы более мило.

— Я настаиваю на том, чтобы отложить до дня рождения. Это будет драматичнее.

— Презренный негодяй! — пробормотал Дик.

— Мне хотелось бы сегодня, — заявила Вивьетта.

— А мне — завтра.

— Вы говорите так, как будто являетесь моим владыкой и повелителем, — произнесла Вивьетта своим насмешливым тоном, столь знакомым Дику.

— Ни один другой мужчина не будет им, если суждено не быть им мне.

Звонкий, молодой, властный голос разнесся по галерее. Дик бесшумно подвинул свое кресло к экрану, скрывшему его от окна на террасу, и, низко наклонившись, заглянул туда. Он увидел их смеющимися, раскрасневшимися, прохаживающимися на фоне деревьев. Остин глядел на нее со страстным огоньком в глазах. Она смотрела на него, сияющая, гибкая, радостная, с полураскрытыми губами.

— Не забывайте, пожалуйста, что мы говорили о Дике.

— К черту Дика! Дело совсем не в нем. Речь идет обо мне. И я покажу вам это.

Он показал это единственным возможным образом. С секунду она старалась вырваться из его объятий и с придушенным смешком приняла его поцелуй. Они отошли на другой конец террасы. У Дика перед глазами появились красные круги. Он вскочил с кресла и вытянул руку с пистолетом. Будь он проклят! Будь он проклят! Он был готов убить Остина. Подстрелить, как собаку.

Какие-то рефлекторные движения в мозгу заставили его действовать. Лихорадочно он насыпал дозу пороха в пистолет. Пыж? Клочок газеты, валявшийся на полу. Затем пуля. Затем забить пыж, потом пистон. Все это было сделано с быстротой молнии. Душа его горела жаждой убийства. Будь он проклят! Надо убить его! Он остановился посреди комнаты, когда они проходили мимо, подскочил к двери и поднял уже пистолет.

Тут наступила реакция. Нет. Он не убьет из засады. Он повернулся, прошелся по комнате, натыкаясь на шкафы у стен, как пьяный. Капли пота струились по его лицу. Он положил пистолет на стол рядом с другим. Несколько мгновений он стоял неподвижно, потрясенный, с побледневшим лицом и побелевшими губами, уставившись своими голубыми глазами в пространство. Затем к нему вернулось сознание, он выпил стакан виски и поставил в буфет бутылку, сифон и стакан.

Он сразу почувствовал, что к нему вернулась ясность мысли. Он совсем не был пьян. Желая удостовериться в этом, он взял со стола шпагу и стал балансировать ею на пальце. Он мог равным образом говорить вполне нормально. Он обернулся к длинному мавританскому мушкету, отделанному драгоценными камнями и перламутром, и начал вслух описывать его. Он говорил совсем плавно и толково, хотя его голос отдавался в собственных ушах каким-то отдаленным звуком. Он был удовлетворен: он владеет собою и сумеет в течение предстоящего часа держаться так, что никто не заподозрит безумных мыслей, горевших в его мозгу. Он был абсолютно трезв и держал себя в руках. Он прошелся вдоль по дорожке половика, растянутого вдоль всей комнаты, и не отступил от нее ни на волосок. Значит, он вполне готов для прочтения своей лекции. Он сел, поднял газету и теперь буквы уже не прыгали перед его глазами. «Погода продолжает быть хорошей в пределах Британских островов. Антициклон еще не прекратился в Бискайском заливе…» Он прочел заметку до конца. Но ему показалось, точно читал кто-то другой — спокойный, довольный собой господин, глубоко заинтересованный невинной метеорологической наукой.

Вдруг его слуха коснулся чей-то голос, точно с того света.

— Дик, можно войти?

Он поднялся с кресла и увидел на пороге Екатерину, Остина и Вивьетту. Он пригласил их войти, крепко пожав руку Екатерины, как будто давно не видал ее.

Вивьетта быстро очутилась у стола.

— Ну, Дик, мы все в сборе. Состройте свою самую ученую и антикварскую мину. Милостивые государыни и государи, м-р Ричард Уэйр прочтет нам сейчас свою интересную лекцию об остроумных орудиях, изобретенных людьми для взаимного истребления.

Дик смущенно провел рукой по лбу. Он чувствовал, как его личность растворяется в личности спокойного господина; какой-то странный красный туман застлал его глаза.

— Начинайте! — вскричала Вивьетта. — Посмотрите на Екатерину. У нее текут уже слюнки в ожидании рассказов о кровопролитиях.

Дик не мог припомнить, с чего именно начинал обыкновенно. С минуту он бессмысленно смотрел на стол, потом наудачу взял с него какое-то оружие и, сделав над собой большое усилие, начал.

— Вот это сабля XVI столетия, толедской работы, по преданию принадлежавшая Козьме Медичи. Видите здесь герб Медичисов. Рядом с нею сабля той же эпохи, принадлежавшая лишь менее знатной особе. Впрочем, я предпочел бы ее, если бы надо было убить кого-нибудь.

Он описал затем еще пару предметов. Потом, взглянув через плечо на Остина и Вивьетту, в сторонке беседовавших тихим голосом, он замер, и капли пота выступили у него на лбу. Голос Екатерины привел его в себя.

— Это самострел, не правда ли? Которым древний моряк подстреливал альбатросов?

— Да, самострел, — сказал Дик. — Железная петля внизу предназначена для того, чтобы всовывать в нее ногу при натягивании его.

— А это, — проговорила Екатерина, указывая на продолговатый стальной предмет, заканчивающийся большой шишкой с иглами, — это, должно быть, семейная палица. Помнится мне, я ее уже видела.

— Да, это палица.

— Какими кровожадными людьми были, должно быть, ваши предки!

Остин со смехом подошел к ним.

— В нашей семье существует предание, что однажды матушка осталась одна в доме и настаивала на том, чтобы эту палицу положили у ее изголовья в спальне на тот случай, если нападут грабители. Но почему, Дик, ты предоставляешь мне рассказывать вместо себя?

Дик сжал кулаки и, пробормотав что-то, повернулся и направился за экран. Вивьетта пошла за ним.

— Вы совсем нескладно рассказываете. Похоже что вы это делаете неохотно.

— Вам это удивительно? — спросил он хрипло.

Вивьетта восхитительно играла с огнем.

— Как, разве мы недостаточно интеллигентны для вас? — с детски невинным видом спросила она.

— Вы хорошо понимаете, что я имею в виду.

— Не имею ни малейшего представления. Я знаю, что вы во всяком случае могли бы быть повежливее.

Он засмеялся. Обыкновенно он мало был доступен чувству юмора, но теперь сердце его горело, горло сжималось, а глаза застилал красный туман.

— О, я буду вежлив, — заворчал он. — Честное слово, я буду вежлив! Можно переживать адские мучения, и тем не менее надо улыбаться и быть вежливым.

Он схватил первую попавшуюся под руки вещь, шлем, стоявший на ящике, и понес его по ту сторону экрана.

— Екатерина, Вивьетта говорит, что я плохо читаю свою лекцию. Прошу прощения. Я в начале несколько смущаюсь, но потом воодушевляюсь темой. О чем вам хотелось бы услышать?

Екатерина обменялась взглядом с Остином.

— Не отложить ли нам окончание до другого раза?

— Да, старина. Отложим до завтра. Завтра ведь день твоего рождения.

— День рождения? Какое это имеет отношение к делу? Кто знает, что может случиться до завтра? Нет, нет. У меня все в порядке, — вскричал он дико. — Вы здесь, и вы прослушаете до конца. Я постараюсь быть интереснее. Смотрите! — сказал он, указывая на шлем, который держал в руке. — Это шишак времен Кромвеля. Он был захвачен в битве при Нэзби нашим предком. В нем была отрезанная голова. Ее отсек меч честного джентльмена, отправившего на тот свет пуританского, чванного, лицемерного негодяя…

Он с треском швырнул шлем на стол, точно это была голова негодного пуританина. Он схватил другое оружие.

— Вот это бердыш. Достаточно пронзить им человека и немного повернуть его в ране, чтобы ему пришел конец. Эта кисточка предназначена для того, чтобы впитывать в себя кровь и не давать загрязниться рукоятке. Вот великолепная вещица, — он продвинулся вперед, взяв одну из ряда разложенных им шпаг и протягивая ее Екатерине. — Одна из достопримечательностей коллекции, французская шпага для дуэли середины XVIII века. — Он повертел ею, чтобы засверкал клинок. — Надежна по самую рукоятку, а? Хорошо, должно быть, жилось в те дни, когда можно было обнажить ее при оскорблении и отнять жизнь у оскорбившего вас человека. Приятный утренний воздух, гладкая зеленая лужайка, скинутая обувь… в одних сорочках и брюках… лицом к лицу с человеком, которого ненавидишь… и эта сверкающая, великолепная змейка жаждет его крови… А затем… — он сделал выпад, откинув левую руку, напряженно всматриваясь в воображаемого противника, — а затем, звон стали и, вдруг, ага! Клинок по самую рукоятку исчезает, на рубашке выступает большое красное пятно, враг вскидывает руки и падает: он убит. Он мертв! Мертв! Мертв! Ах, какое прекрасное было то время!..

Екатерина слегка вскрикнула от страха и побледнела. Вивьетта захлопала в ладоши.

— Браво, Дик!

— Браво, Дик! — вскричал Остин. — Исполнено в высшей степени драматически.

— Я и не подозревала, что вы такой хороший актер, — заметила Вивьетта.

Дик стоял, задыхаясь, опустив руку на рукоятку шпаги, острием касавшейся пола.

— Право, с меня, кажется, довольно, — проговорила Екатерина.

— Нет, еще нет, — глухим голосом сказал он. — Я и половины не показал вам. У меня есть вещи гораздо интереснее.

— Но, Дик…

Вивьетта перебила ее.

— Вы должны остаться. Как раз теперь начинается самое интересное. Если только вы и дальше будете так великолепны, Дик, я готова провести здесь весь день.

Дик со странным внешним спокойствием, так противоречащим ярости его примерной дуэли, положил шпагу и подошел к концу стола, где лежал ящик с пистолетами.

— Во всяком случае, я должен показать вам знаменитые пистолеты, — произнес он.

— Это те самые пистолеты, которыми стрелялись его прадед и лорд Исткомб, — сказала Вивьетта.

— Их не пускали в дело с того самого дня… он, между прочим, убил лорда Исткомба. Ящик в том же виде, в каком был оставлен. Я начал вчера рассказывать вам эту историю.

— Я помню, — из вежливости отозвалась Екатерина. — Но миссис Уэйр остановила вас.

Она была кроткая женщина с нежным сердцем и упоминание о кисточках, впитывающих кровь, и окровавленных рубашках совсем потрясло ее и ей захотелось уйти отсюда. Она заметила также, что Дик ненормально возбужден, и заподозрила, что он подвыпил. Ее деликатная натура не переносила пьяных.

— Вы должны рассказать эту историю, — вскричала Вивьетта. — Это так романтично. Вы ведь любите романтические истории, Екатерина. Прадеда этого тоже звали Дик Уэйр, по прозвищу Дикий Дик Уэйр. Продолжайте, Дик.

Дик помолчал с минуту. У него было смутное странное ощущение, будто его действиями управляет какая-то чужая воля. Он заговорил.

— Это произошло в этой самой комнате, сто лет тому назад. Лорд Исткомб и мой прадед были друзьями, близкими друзьями с самого детства. Дикий Дик Уэйр был безумно влюблен в девушку, которая была почти обручена с ним. И вот до его сведения дошло, что лорд Исткомб пускает в ход некрасивые приемы, чтобы приобрести ее расположение. И однажды они находились здесь, — он сделал шаг в сторону, — стояли так, как Остин и я в данную минуту. А девушка тут…

Вивьетта с веселым смехом встала на место, которое он указывал.

— На этом самом месте. Я знаю эту историю, она очень мила.

— А старый товарищ Дикого Дика Уэйра тоже был здесь… звали его Гоукинс…

— Екатерина будет Гоукинсом! — вскричала Вивьетта.

— И в его присутствии, — продолжал Дик, — Дикий Дик Уэйр сказал девушке, что сходит с ума от любви к ней, но что не хочет навязываться ей, пусть одного из двух, его или лорда Исткомба, она сейчас выберет. Она не могла выговорить ни слова от стыда или смущения. Он сказал: «Бросьте свой платок тому из нас, кого вы любите». А они стояли друг подле друга, вроде этого, — он встал рядом с Остином, — против девушки.

— И она бросила платок! — воскликнула Вивьетта.

— Бросьте свой! — сказал Дик. Он с острой настойчивостью посмотрел на нее из-под нахмуренных бровей; с веселым вызовом взглянул на нее Остин. Она сознавала, что является предметом желаний обоих мужчин, и в ней трепетало победное чувство ее пола. Она понимала, что этот шуточный выбор может иметь серьезное значение. Несколько секунд все трое стояли недвижимо и безмолвно. Взволнованно она переводила взгляд с одного мужчины на другого. Кого выбрать ей? Сердце ее безумно билось. Выбрать одного из них она должна была. Вне этой комнаты не существовало мужчины, какого она хотела бы назвать своим мужем. Каждая секунда делала положение более напряженным. В конце концов, в женском возмущении против ловушки, подставленной ей Диком, она набралась храбрости и с лукавым видом бросила платок к ногам Остина. Он поднял его и галантно поднес к своим губам.

— Согласно нашей истории, — объяснила Вивьетта, — она бросила его лорду Исткомбу. Остин — лорд Исткомб.

— А я — Дик Уэйр, — сдавленным голосом вскричал Дик. — Дикий Дик Уэйр. И вот, что он сделал. Он прежде всего выпроводил девушку из комнаты.

Он взял Вивьетту за руку и грубовато отвел ее за экран.

— Потом… этот ящик стоял на столе. Не говоря ни слова, Дикий Дик Уэйр подходит так к лорду Исткомбу и говорит: «Выбирайте».

Он схватил пистолеты за дула, перевернул их и протянул рукоятками Остину. Остин отклоняющим жестом и улыбкой отказался от них.

— Право, старина, я не в состоянии представить себя на их месте. Ты великолепен. Но если бы я взял пистолет, это была бы глупость.

— Ах, возьмите, возьмите! — воскликнула Вивьетта. — Проделаем все до конца и посмотрим, как происходила дуэль. Это будет ужасно. Вы должны будете упасть мертвым, как лорд Исткомб, а я брошусь в комнату и стану рвать свои волосы над вашим несчастным телом. Пожалуйста, Остин, возьмите ради меня.

Он уступил. Он готов был ради нее на какое угодно безумие. Он взял пистолет.

— Вы будете майором Гоукинсом, Екатерина, — сказал он шутливо, как бы приглашая ее снизойти до участия в детской игре.

Но Екатерина закрыла лицо руками и отшатнулась.

— Нет, нет. Не могу. Мне это не нравится.

— В таком случае я буду майор Гоукинс, — заявила Вивьетта.

— Вы? — нервно засмеялся Дик. — Да будет так.

— Я знаю, что они сделали.

Она уставила мужчин спиною друг к другу, так что Остин стоял лицом к дальнему концу комнаты, а Дик — к открытой стеклянной двери. Они должны были сделать каждый по три шага, считая один, два, три, и к концу третьего шага обернуться и стрелять.

Дик чувствовал прикосновение плеча Остина, и пламя в его сердце забушевало еще бешенее, весь мир завертелся в красном тумане. Вивьетта направилась к уставленному оружием столу.

— Ну! Один… два… три!

Они сделали по три шага и повернулись. Дик сразу направил пистолет на Остина, со смертельной ненавистью в глазах, и спустил курок. Пистолет безобидно щелкнул. Остин, не теряя самообладания, не поднял свой пистолет. Но Дик, выпрямив грудь, уставился на него и дико, безумно закричал:

— Стреляй, черт возьми! Стреляй! Какого дьявола ты не стреляешь?

Этот крик был непритворным воплем, звучавшим бешенством и отчаянием. Остин удивленно посмотрел на него, потом, бросив пистолет на кресло, подошел к нему.

— Что за дурацкую комедию играешь ты, Дик? Ты пьян?

Екатерина с придушенным криком бросилась между ними и, схватив Дика за руку, вырвала у него пистолет.

— Довольно этого… довольно. Дуэль была слишком реалистична.

Дик добрался до кресла с прямой спинкой, стоявшего у стены, и, сев в него, стал отирать со лба капли пота. Лицо его покрылось смертельной бледностью. Огонь сразу погас в нем, ему стало холодно, и он чувствовал себя разбитым. Вивьетта в тревоге подбежала к нему. В чем дело? Ему дурно? Пусть он выйдет на свежий воздух. Подошел Остин. Но при его приближении Дик встал и отшатнулся, бегло скользнув по нему своими налитыми кровью глазами.

— Да. Жара подействовала на меня. Мне не совсем хорошо. Я выйду.

Он направился неуверенно к стеклянной двери. Вивьетта последовала за ним, но он круто повернулся к ней и оттолкнул ее.

— Мне нездоровится, сказал я вам. Мне не нужна ваша помощь. Оставьте меня в покое.

Он вышел на террасу. Небо было покрыто облаками, и начал накрапывать дождик.

Вивьетта испугалась, но с бравирующим видом вернулась в комнату.

— Вы все репетировали эту комедию?

На лицах Остина и Екатерины она не увидела улыбки. Она прочла осуждение в их глазах. В первый раз за всю свою жизнь она почувствовала себя испуганной, униженной. Она поняла, что в своем обдуманном кокетстве восстановила брата против брата и что произошло нечто жестокое и трагическое, за что ее осуждали. Все молчали. Она призвала на помощь всю свою гордость, вскинула свою прелестную головку и вышла из комнаты, причем Остин с холодной вежливостью открыл для нее дверь. Она поднялась в свою спальню и, упав на кровать, разразилась бурными рыданиями.

Екатерина вручила Остину пистолет, который отобрала у Дика.

— Ну, теперь вы поверите тому, что я говорила вам.

— Верю, — серьезно проговорил Остин.

— Эта дуэль совсем не была представлением.

— Это было нелепо, — сказал он. — Дик напился. Это был глупый фарс. Вивьетта разожгла его, пока он, по-видимому, не принял это всерьез.

— Он принял всерьез, Остин. Он в очень опасном настроении. Будь я на вашем месте, я бы поостереглась. Примите предостережение женщины.

Он постоял с минуту, глубоко задумавшись, рассеянно смотря на пистолет, бывший в его руке. Вдруг его глаз уловил какой-то странный блеск. Он вздрогнул, но быстро овладел собою.

— Приму к сведению ваше предостережение, Екатерина. Вот вам моя рука.

Спустя минуту, когда он остался один, он отогнул рукоятку пистолета — пистолета Дика. Блеск не был делом воображения. Это оказался пистон. Дрожащими пальцами он вынул его. Он провел рукою по влажному лбу, ибо почувствовал, что готов потерять сознание от ужаса. Но дело должно быть довершено. Он отвинтил шомпол и вытащил пыж, клочок белой бумаги, упавший на пол. Из дула, опущенного вниз, с глухим, зловещим стуком выпала пуля. Еще бумажный пыж, а за ним редкий дождь пороха. Он положил пистолет и взял другой с кресла, куда сам швырнул его. Он оказался незаряжен. Взгляд Остина упал на комки бумаги. Он поднял их и расправил. У камина лежала сегодняшняя газета, с уличающе оторванным углом.

Тогда он понял. Он упал в кресло, недвижимый от ужаса. Пистолет Дика оказался заряженным. Дик задумал убить его. Благодаря милосердию Бога, пистолет дал осечку. Но Дик, его родной брат, хотел убить его. Через час он вышел из комнаты, держа под мышкой ящик с пистолетами, с лицом сразу постаревшим на много лет.

Лишь пройдя пять или шесть миль под проливным дождем, Дик сразу остановился: в его отуманенном мозгу мелькнула мысль, что он оставил пистолеты незапертыми, так что всякий мог осмотреть их. Мысль эта подействовала на него так, как будто его ударили камнем по голове. Он повернул и пустился бежать домой, точно за ним гнались.

V.

Вивьетта, сгладив следы беспорядка, причиненного ее слезами, спустилась к чаю. В гостиной находились миссис Уэйр, Екатерина и помощник священника, зашедший со специальным визитом или чтобы укрыться от дождя. Остин, к удивлению своей матери, прислал сказать, что он занят. При обычных обстоятельствах Вивьетта самым отчаянным образом флиртовала бы с молодым священником и отпустила бы его недоумевающим, что ему делать: предложить ей разделить с ним его жилище и сотню фунтов в год или перейти в католичество и стать монахом. Но теперь у нее не было настроения флиртовать. Она предоставила его всецело в распоряжение м-с Уэйр, а сама стала ласкать и закармливать ирландского терьера Дика, темные глаза которого точно выспрашивали с тревогой, где находится его хозяин. Ее отрезвила непонятная сцена в оружейной комнате — отрезвили грубость Дика и холодность Остина. Ей самым серьезным образом было предложено сделать выбор, она отказалась сделать его. Но произвести этот выбор ей придется очень скоро, если она не хочет заставить обоих своих воздыхателей уехать — шаг, который она ни на минуту не считала возможным.

— Вы должны дать обещание тому или другому выйти за него замуж и этим положить конец напряженному состоянию, — сказала ей немного позже Екатерина, когда помощник священника ушел с мисс Уэйр посмотреть ее теплицы.

— Мне бы хотелось, чтобы можно было выйти замуж за обоих, — сказала Вивьетта. — Жить по очереди то с одним, то с другим, например по месяцу. Это было бы идеально.

— Это было бы возмутительно! — воскликнула Екатерина. — Как могла такая мысль возникнуть у вас в голове?

— Я думаю, такая мысль должна родиться в голове каждой женщины, в которую влюблены одновременно двое мужчин, одинаково дорогих ей. Я вчера сказала, что великое счастье быть женщиной. Теперь я вижу, что это нелегкая задача.

— Ради Бога, дитя, решайте поскорее, — проговорила Екатерина.

Вивьетта вздохнула. Кому быть избранником? Дику ли, с его глубокой любовью, неуклюжей нежностью и большими руками, дающими защиту, или Остину с его видом победителя, с его остроумием, его очарованием, его чуткостью? Остин сможет дать ей роскошь, так манившую ее чувственную натуру, общественное положение, блестящую жизнь в Лондоне. Что мог дать ей Дик? Всегда будет наслаждением наряжаться для Остина. Дик будет доволен, если она станет носить платье, сшитое из тряпок и полотенец. С другой стороны, что сможет она дать тому и другому? Она поставила себе этот вопрос. Она не была расчетлива или бессердечна. Она с радостью отдавала себя и любила быть щедрой. Что могла она дать Остину? Что могла она дать Дику? Эти вопросы, когда она трезво рассуждала, отодвигали на задний план остальные.

Когда дождь перестал и бледное солнце осушило дорожки, она вышла в сад и стала обдумывать положение. Она снова вздохнула, и не один раз. Если бы только они оставили ее в покое и согласились подождать ее ответа полгода!..

Ее размышления прервало появление у ворот телеграфиста, прикатившего на велосипеде. Он дал ей телеграмму, которая была адресована Остину. Сердце ее усиленно забилось. Она пошла в дом, держа в руке желтый конверт, заключающий в себе судьбу Дика, и поднялась в небольшую комнату второго этажа, которая служила кабинетом Остина еще со времен его юности. Она постучала. Голос Остина попросил войти. Он поднялся от письменного стола, за которым сидел, с пером в руке, перед чистым листом бумаги, и, не проронив ни слова, взял у нее телеграмму. Она с содроганием заметила, что он странно изменился. Исчезли быстрые, непринужденные манеры. Лицо его стало серым.

— Это та телеграмма, да? — спросила она, волнуясь.

— Да, — ответил он, передавая ей телеграмму. — От лорда Овертона.

Она прочла: «Как раз подходящий человек. Пришлите его завтра утром. Надеюсь, может отправиться немедленно».

— Ах, как великолепно! — вскричала Вивьетта с радостью. — Как великолепно! Слава Богу!

— Да, слава Богу, — серьезно согласился Остин. — Я забыл вам сказать, что лорд Овертон лично знает Дика, — прибавил он после непродолжительной паузы. — Они встретились у меня, когда Дик в последний раз был в Лондоне.

— Это добрые вести, — сказала Вивьетта. — Наконец я могу преподнести ему настоящий подарок ко дню рождения.

— Он не будет здесь завтра, — произнес Остин холодным, ровным тоном. — Он должен уехать вечерним поездом.

Вивьетта повторила:

— Вечерним?

— И по всей вероятности, ему придется сесть на пароход через день или два. Будет нецелесообразно, чтобы он вернулся сюда перед отъездом в Ванкувер.

Она приложила руку к сердцу, которое болезненно забилось.

— Значит… значит… мы его больше не увидим?

— Вероятно.

— Я не думала, что это все будет так сразу, — сказала она растерянно.

— Не думал и я. Но так лучше.

— Но возможно, что ему нужно некоторое время, чтобы устроить свои дела.

— Я об этом позабочусь, — сказал Остин.

— Как бы то ни было, я первая должна сообщить ему, — заявила Вивьетта.

— Вы сделаете мне большое одолжение, если предоставите это мне, — возразил Остин. — Я придаю этому особенное значение. Мне нужно до обеда переговорить с ним по весьма важному делу, и во время этого разговора я сообщу ему новость.

Он уже не был преданным и покорным слугой прекрасной доброй феи. Он говорил с холодным видом и властным тоном, совсем замораживая фантазии Вивьетты. Ее милая затея рассеялась, как дым, перед темным, непонятным происшествием. Она с необычайной готовностью согласилась.

— Но я окончательно разочарована, — сказала она.

— Милая Вивьетта, — ответил он мягче и задумчиво взглянув на нее, — удовольствия и даже радость жизни должны отступать на задний план перед трезвой, деловой стороной нашего существования. Это не очень весело, я знаю, но мы не можем изменить это.

Он протянул ей руку. Инстинктивно она дала ему свою. Он поднес ее к губам, а затем открыл ей дверь. Она вышла, даже не заметив, что ее выпроводили. Остин закрыл дверь, нерешительно постоял с минуту, точно человек, пораженный сильной болью, а затем снова сел за стол, положил на него локти, опустив голову на руки, и стал глядеть на лист бумаги. Когда Дик вернется домой? Он распорядился, чтобы Дика позвали к нему, как только он вернется. Но вернется ли он вообще? Вполне возможно, что произошло какое-нибудь несчастье. Трагедия обычно влечет за собою другую трагедию. Он содрогнулся; ему показалось, что он слышит уже топот людей и видит покрытое саваном тело, которое они вносят в переднюю. Он с горечью упрекал себя за то, что не пошел разыскивать Дика сейчас же после того, как сделал свое ужасное открытие. Но ему потребовалось время, чтобы восстановить свое душевное равновесие. Ужасное событие совсем пришибло его. Покушение на братоубийство не повседневное явление в жизни культурных дружных семей. Ему надлежит привыкнуть к атмосфере ненормального, сделать все выводы из происшедшего. Это он сделал. Голова его была ясна. Неизменное решение принято.

Вивьетта первая увидела Дика. Она рано оделась к обеду и вышла размышлять на террасу, где наткнулась на него. Он стоял у двери в свою оружейную; волосы его были мокры и растрепаны, глаза налиты кровью, костюм в беспорядке, а он сам с головы до ног был покрыт грязью. Он весь дрожал, потрясенный ужасом. Ящик с пистолетами исчез. Кто взял их? Неужели заметили, что один пистолет заряжен?

Когда появилась Вивьетта, одетая в темно-голубое платье, точно сорванное с вечерней небесной глади, и показавшаяся обезумевшему человеку волшебно прекрасной, он умоляюще протянул к ней руки.

— Зайдите на минуту. Ради Бога, зайдите на минуту.

Он отступил на шаг, приглашая ее. Она постояла в нерешительности на пороге, потом пошла за ним в мрачную комнату, за экран, где на столе лежали в беспорядке все шпаги и шлемы. Он дико взглянул на нее, и она встретила его взгляд нежным взором своих глаз, в котором не было и тени насмешки. Нет, ничего не случилось, говорил он сам себе. В противном случае она отшатнулась бы от него, как от прокаженного.

— Боже мой, если бы вы знали, как я люблю вас! — сказал он глухо. — Боже мой, если бы только вы знали!

Его страдания терзали его сердце. Она прониклась безграничной жалостью, ласково дотронулась своими пальцами до его руки.

— Ах, мой бедный Дик! — произнесла она.

Это прикосновение, волнение, звучавшее в ее голосе, погубили Вивьетту. Может быть, она этого хотела. Кто знает? Какая женщина вообще знает это? В одно мгновение его руки обвились вокруг нее и поцелуи его, поцелуи дикого, первобытного человека осыпали ее губы, глаза и щеки. Ее лицо царапала грубая мокрая шерсть его куртки, и неприятный запах ее поразил ее обоняние. Она сразу ослабела, опьяненная, задыхающаяся в объятиях этого гиганта, но не делала усилий вырваться. Дрожь, мучительная и сладостная дрожь пробежала по всему ее существу, невольно губы ее потянулись навстречу его губам и она закрыла свои глаза. Наконец, он отпустил ее, измученную и истерзанную.

— Простите меня, — сказал он, — я не имею права. Меньше, чем кто бы то ни было. Бог знает, что будет со мною. Но что бы ни случилось, вы знаете, что я люблю вас.

Она закрыла лицо руками. Она не могла взглянуть на него.

— Да, я знаю, — пробормотала она.

Он ушел, оставив Вивьетту, которая вошла в комнату девушкой, чтобы почувствовать себя здесь женщиной, изведавшей первый трепет страсти.

Дик, смутно чувствуя, что он промок и запачкан, пошел в свою спальню. Вид принадлежностей вечернего туалета, разложенных на кровати, напомнил ему, что недалеко время обеда. Механически он умылся и оделся. Когда он надевал готовый белый галстук — его неуклюжие пальцы, несмотря на многочисленные уроки Вивьетты, никак не могли выучиться искусству завязывать узел, — горничная пришла передать ему поручение Остина. Мистер Остин просил передать его просьбу зайти к нему в комнату. Слова эти упали на него, как удар по плечу преследуемого преступника.

— Я сейчас приду, — сказал он.

Дик застал Остина в кресле перед письменным столом. Он сидел, опершись подбородком на руку, и не шелохнулся, когда вошел Дик.

— Ты звал меня?

— Да. Садись.

— Я постою, — сказал нетерпеливо Дик. — В чем дело?

— Если не ошибаюсь, ты выражал желание покинуть Англию и начать самостоятельную жизнь где-нибудь в новых местах. Это верно?

Глаза братьев встретились. Дик увидел, что заряженный пистолет обнаружен, и не прочел в жестком взгляде ни любви, ни жалости, а одно лишь осуждение. Остин олицетворял собою судью, произносящего приговор.

— Да, — мрачно ответил Дик.

— Я случайно узнал о превосходной комбинации, — продолжал Остин. — Лорду Овертону, которого ты видел, нужен человек, чтобы управлять его лесами в Ванкувере. Жалованье 700 фунтов в год. Я протелеграфировал лорду Овертону, прося его предоставить это место тебе. Вот его ответ.

Дик взял телеграмму и прочел ее, совсем ошеломленный. Остин не терял времени.

— Как видишь, это удивительно подходит. Ты можешь отправиться ночным поездом. Твой внезапный отъезд не требует для домашних особых объяснений, поскольку имеется эта телеграмма. Надеюсь, ты понимаешь.

— Понимаю, — сказал Дик горько. Ему сразу вспомнились слова Вивьетты, произнесенные ею накануне. — Понимаю. Это для того, чтобы избавиться от меня. «Давид поставил Урию впереди сражающихся». Ванкувер играет эту роль.

— Не думаешь ли ты, что нам лучше отказаться от бесплодных споров? — Остин поднялся и встал перед ним. — Я жду, что ты примешь это предложение и мои условия.

— А если я откажусь? — спросил, начиная раздражаться, Дик. — Как смеешь ты угрожать мне?

— Ты думаешь, я собираюсь угрожать тебе? Я просто ожидаю, что ты не откажешься. Твоя совесть должна сказать тебе, что я имею право так действовать. Не так ли?

Дик мрачно прислонился к стене и теребил свои усы.

— Ты заставляешь меня касаться вещей, о которых я предпочел бы умолчать, — продолжал Остин. — Отлично. — Он взял со стола клочок смятой бумаги. — Ты узнаешь это? Это пыж из пистолета, бывшего в твоей руке.

Дик отшатнулся.

— Ты ошибаешься, — выговорил он. — Заряжен был твой пистолет.

— Нет, твой. Пистолет дал осечку, если бы не это — я был бы уже мертв, убит своим братом.

— Остановись, — вскричал Дик. — Это не было бы убийство. Нет, нет, не убийство. То был равный бой. Я дал тебе шанс. Когда я думал, что мой пистолет не заряжен, я кричал тебе, чтобы ты стрелял. Почему ты не стрелял? Я хотел, чтобы ты выстрелил… Я безумно хотел, чтобы ты выстрелил. Я хотел быть убитым. Никто не может сказать, что я избегал смерти. Я дал тебе возможность покончить со мною.

— Это не имеет никакого значения, — твердо сказал Остин. — Когда ты стрелял, ты думал убить меня. Твое лицо дышало убийством. И если предположить, что я выстрелил… и убил тебя! Великий Боже! Я предпочел бы быть убитым тобою, чем отяготить свою душу твоей смертью. Это было бы не так трусливо. Да, трусливо. Условия были неравны. В моих глазах все это было глупой затеей, тогда как ты действовал вполне серьезно. Разве ты не видишь, что я имею право требовать от тебя подчинения некоторой каре?

Дик некоторое время молчал, в его душе боролись светлые и темные силы. Под конец он сказал тихим голосом, склонив голову:

— Я принимаю твои условия.

— Вечером ты отправляешься в Уизерби.

— Хорошо.

— Еще один пункт, — продолжал Остин. — Самый важный пункт. До отъезда ты не будешь говорить с Вивьеттой наедине.

Глаза Дика гневно сверкнули.

— Что?

— Ты не будешь говорить с Вивьеттой наедине. А когда ты уедешь (тебе ведь нет надобности снова заезжать сюда), ты не будешь писать ей. Ты должен абсолютно и окончательно уйти из ее жизни.

Дик разразился хриплым, бешеным смехом.

— И оставить ее тебе? Я мог догадаться, что юрист сумеет поймать меня в ловушку. Но на этот раз ты превзошел самого себя. Я никогда не откажусь от нее. Ты слышишь меня? Никогда, никогда, никогда! Я готов буду вновь пережить ужас сегодняшнего дня, тысячу раз пережить, день за днем, до самой смерти, но ни за что не соглашусь отдать ее тебе. Я не дам отнять у меня последнее, что у меня… что у меня осталось, эту надежду приобрести ее… Все остальное ты отнял у меня. С той самой поры, как ты научился говорить, ты всегда вытеснял меня. Повторилась история Исава и Якова…

— Или Каина и Авеля, — перебил Остин.

— Ты можешь клеймить меня, если хочешь, — вскричал Дик, приходя в бешенство, и вся горечь целой жизни вылилась в его страстной речи. — Я до сих пор терпел это. Твоя жизнь была непрерывным издевательством надо мною. Ты считал меня ограниченным, добродушным мужланом, способным восхищаться парой любезных слов, брошенных ему элегантным джентльменом, и чувствующим себя даже польщенным, когда элегантный джентльмен, проезжая мимо, сталкивает его в грязь. Нет, слушай, что я говорю, — загремел он, видя, что Остин собирается протестовать. — Клянусь Богом, на этот раз ты выслушаешь до конца. Для тебя я был предметом насмешки, твоим шутом, своего рода прирученной обезьянкой. Я часто удивлялся, почему ты не обращаешься ко мне со словами «мой милейший» и не требуешь, чтобы я притрагивался к козырьку, говоря с тобою. Я переносил все это многие годы, не жалуясь, но знаешь ли ты, что значит глодать свое сердце и молчать? Я переносил все это ради матери, несмотря на ее нелюбовь ко мне, и ради тебя, потому что любил тебя. Да. Я любил тебя. Но ты не замечал этого. Чего стоит моя привязанность? Ведь я лишь глупый, добродушный осел… Но я терпел все это, пока ты встал между мной и ею. Всю свою страсть я вложил в чувство к ней. Здесь на всем свете лишь она одна осталась у меня… Я голодал по ней, жаждал ее, мой мозг горел при мысли о ней, кровь бурно переливалась в моих жилах при виде ее. И ты встал между нами. И если я погубил свою душу, то это дело твоих рук. Думаешь ли ты, что пока я жив, я отдам ее тебе? Даром своей души я не продам!..

Он ударил кулаком по ладони и заметался по комнате. Остин некоторое время сидел, онемев от изумления и огорчения. Дорогой ему, привычный взгляд на «милого старину Дика» оказался ниспровергнутым. Перед ним показался другой Дик, — личность более сильная, более глубокая, чем он воображал. Новое чувство уважения к нему, а также жалость к нему, великодушная, а не презрительная, зашевелились в его сердце.

— Послушай, Дик, — сказал он, впервые в этом разговоре назвав его обычным именем. — Верно ли я понял, что ты обвиняешь меня в том, будто я посылаю тебя в Ванкувер и ускоряю твой отъезд, чтобы достичь своей цели у Вивьетты?

— Да, — ответил Дик. — Да, обвиняю. Ты подстроил эту ловушку.

— Скажи, я когда-нибудь лгал тебе?

— Нет.

— В таком случае, говорю тебе, как мужчина мужчине, что до сегодня я и не подозревал, что твое чувство к Вивьетте глубже и сильнее чувства старшего брата.

Дик горько усмехнулся.

— Ты не мог представить себе, чтобы такой чурбан, как я, мог влюбиться. Ну, а дальше?

— Дело не в этом, — заметил Остин. — Я не поступил бесчестно по отношению к тебе. Я приехал сюда. Я влюбился в Вивьетту. Чем я виноват? Мог я не влюбиться в нее? Мог я не сказать ей об этом? Но она юна и невинна, и сердце свое она еще никому не отдала. Скажи мне, как мужчина мужчине, решишься ли ты сказать, что ты овладел им или что овладел им я?

— Какой смысл в разговорах? — возразил Дик, снова впав в угрюмый тон. — Если я уеду, она будет твоя. Но я не уеду.

Остин снова встал и положил руку на плечо брата.

— Дик, если я откажусь от нее, ты примешь мои условия?

— Ты добровольно откажешься от нее? С какой стати?

— Злое дело свершилось сегодня днем. Я вижу, что доля ответственности лежит на мне, и подобно тебе, я должен искупить это. Человече, ты ведь брат мне! — вскричал он в порыве чувства. — Самое близкое существо на свете… Неужели ты думаешь, я могу оставаться счастливым, зная, что демон убийства живет в твоем сердце и что в моей власти вырвать его оттуда? Неужели можно останавливаться перед ценою? Послушай, столкуемся мы на этом? Да или нет?

— Тебе легко обещать, — возразил Дик. — Но когда меня не будет здесь, разве ты сможешь противиться искушению?

Остин замолчал, в нерешительности кусая губы. Потом, с видом человека, готового сделать непоправимый шаг, он пересек комнату и позвонил.

— Попросите м-с Гольройд зайти сюда на минутку, — приказал он прислуге.

Дик с удивлением взглянул на него.

— Какое отношение имеет миссис Гольройд к нашему делу?

— Увидишь, — сказал Остин. Они молчали до прихода Екатерины.

Она посмотрела на сумрачные лица братьев и молча села в кресло, пододвинутое ей Остином. Ее женское чутье подсказало ей, что здесь разыгрывается эпилог драмы, имевшей место днем. Кое-что об этом эпилоге она уже знала: зайдя в комнату Вивьетты, она застала последнюю бледной и потрясенной, не успевшей после сцены с Диком привести в порядок свой туалет и волосы. И Вивьетта рыдала на ее груди и бессвязно говорила ей, что обезьянка в конце концов ударила оболочку бомбы в надлежащее место и что обезьянка теперь погибла. Ввиду этого, еще до того, как заговорил Остин, Екатерина почти догадалась, зачем он позвал ее.

Ее сердце болезненно билось.

— Дик и я, — заговорил Остин, — беседовали о серьезных вещах, и нам нужна ваша помощь.

Екатерина слабо улыбнулась.

— Я готова помочь, чем могу, Остин.

— Сегодня вы сказали, что всегда готовы сделать все, что я у вас ни попрошу. Вы помните?

— Да, я это сказала и не откажусь от этих слов.

— Вы сказали это в ответ на мой вопрос, дадите ли вы свое согласие, если я попрошу вас выйти за меня замуж.

Дик очнулся от своего мрачного оцепенения и стал слушать со смущенным интересом.

— Вы не совсем точны, Остин, — заметила Екатерина. — Вы говорили в прошедшем времени: согласилась ли бы я, если бы вы в свое время попросили меня об этом.

— Я должен переменить прошедшее время на настоящее, — ответил он.

Она спокойно встретила его взгляд.

— Вы просите меня стать вашей женой, несмотря на то, что говорили мне сегодня днем?

— Несмотря на это и ввиду этого, — сказал он, придвигая свое кресло поближе к ней. — Серьезный кризис разразился в нашей жизни, и он должен заставить вас забыть другие слова, сказанные мною днем. Эти другие слова и все, что связано с ними, я навсегда вычеркиваю из своей памяти. Я жду от вас бесконечно важной услуги. Если бы нас не связывала глубокая привязанность и дружба, я не осмелился бы просить вас об этом. Я прошу вас быть моей женой, довериться мне, как честному человеку, и дать мне возможность посвятить мою жизнь вашему счастью. Клянусь вам, я никогда ни на минуту не дам вам повода жалеть об этом.

Екатерина стала перебирать складки на своем платье. Это было странное предложение руки и сердца. Но ведь она уже отдала ему свою тихую и нежную любовь. То был нежный, спелый дар, совсем не похожий на летний жар страсти, и на нем не отразились грустные события дня. Она видела, что он сильно взволнован. Она знала, что он честный и надежный человек.

— Это результат сцены в оружейной; не так ли? — спокойно спросила она.

— Да.

— Значит, я была права. Дело шло о жизни и смерти.

— Да, — подтвердил Остин. — И сейчас дело идет о том же.

Она снова посмотрела сперва на одного, потом на другого брата, поднялась с места, с минуту колебалась, а затем протянула руку:

— Я готова довериться вам, Остин, — произнесла она.

Когда она вышла из комнаты, Остин подошел к стулу, на котором, в мрачном раскаянии, сидел Дик и положил руку на его плечо.

— Ну? — спросил он.

— Я согласен, — простонал Дик, не поднимая на него глаз. — У меня нет выбора. Я ценю твое великодушие.

Остин заговорил о месте в Ванкувере. Он объяснил, как мысль о нем пришла ему в голову, как Вивьетта поздно вечером накануне пришла к нему и рассказала о том, чего он никогда не подозревал — о желании Дика уехать за океан; как они устроили заговор, чтобы преподнести сюрприз ко дню рождения, как проехались в Уизерби послать телеграмму лорду Овертону. Слушая Остина, Дик глядел на него со смертельной бледностью в лице.

— Сегодня днем… в кабинете… когда ты сказал, что Вивьетта рассказала тебе все?..

— Да, о твоем желании уехать в колонии. О чем же и ком?

— И что я случайно услышал в оружейной… о телеграмме… о том, чтобы сказать мне… прогнать мою печаль?

— Речь шла просто о том, сказать ли тебе сегодня же о месте или подождать до завтра. Дик, Дик, — проговорил Остин, глубоко тронутый несчастьем, обрушившимся на брата, — если я был виноват перед тобою все эти годы, то только потому, что не догадывался о твоем состоянии, а совсем не потому, чтобы мало тебя любил. Если я издевался над тобою, как ты говоришь, то это объясняется исключительно привычкой вечно подшучивать, против чего ты, по-видимому, никогда не протестовал. Я и не подозревал, что оскорбляю тебя. За свою слепоту и беспечность прошу у тебя прощения. Что касается Вивьетты, мне следовало бы заметить, но я не заметил. Не говорю, что ты не имел оснований для ревности, но, клянусь Богом, вся конспирация сегодняшнего дня была задумана из любви к тебе, из желания доставить тебе радость. Даю честное слово.

Дик встал и прошелся по комнате, натыкаясь на мебель. Лучи заходящего солнца залили светом небольшую комнату и показали Дика в странном неземном свете.

— Я был неправ по отношению к тебе, — горько проговорил он. — Даже в своей страсти я глуп. Я считал тебя негодным фатом и обманщиком и приходил во все большее бешенство, и я пил… днем я был совсем пьян… меня охватило безумие. Когда я увидел, как ты поцеловал ее… да, я видел вас, подсматривая из-за экрана… у меня перед глазами завертелись красные круги… Тогда-то я и зарядил пистолет, чтобы тут же, на месте, застрелить тебя. Боже, прости мне!

Он прислонился к косяку и закрыл лицо руками.

— Я не могу просить у тебя прощения, — продолжал он после непродолжительной паузы. — Это было бы смешно. — Он грустно засмеялся. — Как я скажу: «Я очень жалею, что хотел убить тебя, пожалуйста, забудь это и прости меня»? — Он резко повернулся к Остину. — Ах, считай, что все это сказано! Ну, ты кончил со мною? Я не в состоянии продолжать. Соглашаюсь на все твои условия. Я сейчас же отправляюсь в Уизерби и подожду там поезд, и ты избавишься от меня.

Он снова повернулся к нему спиной и стал задумчиво смотреть в окно.

— Мы должны разыграть комедию, Дик, — мягко проговорил Остин, — и проделать ужасную обеденную процедуру, ради матушки.

Дик почти не слышал его. Внизу, на террасе прогуливалась Вивьетта, и в ней одной заключался для него весь мир. Она переменила костюм и надела зеленую юбку, бывшую на ней накануне. Она вдруг подняла глаза и увидела Дика.

— Сказали вам, что обед будет только в четверть девятого? — крикнула она. — Лорд Банстед прислал матушке записку, что его неожиданно задержали, и она отложила обед. Разве это не бесцеремонно?

Но Дик был слишком подавлен своим горем, чтобы отвечать. Он неохотно кивнул головой. Вивьетта еще немного постояла, смотря на него, а затем побежала в дом.

Дик небрежно сообщил о том, что обед позже обычного.

— Жалею, что пригласил это животное, но нельзя было уклониться от этого.

— Разве не все равно? — заметил Остин.

С минуту он помолчал, потом подошел совсем близко к Дику.

— Послушай, Дик, — сказал он. — Кончим эту ужасную сцену, как друзья и братья. Беру в свидетели небо, в сердце моем нет горечи; в нем лишь глубокая грусть… и любовь, Дик. Дай руку.

Дик пожал протянутую руку и совсем потерял равновесие. Он наговорил о себе такие вещи, какие другие мужчины не любят выслушивать. Вдруг послышался легкий стук в дверь. Остин открыл ее и увидел Вивьетту.

— Не стану мешать вам, — сказала она, — я лишь хочу передать эту записку Дику.

— Я отдам ему, — произнес Остин.

Она поблагодарила его и ушла. Он закрыл дверь и передал записку Дику. Дик развернул ее, прочел и с громким криком: «Вивьетта!» бросился к двери. Его удержал Остин, схватив за руку.

— Что ты делаешь?

— Иду к ней! — дико вскричал Дик, стараясь вырваться. — Прочти. — Он дрожащими пальцами протянул записку Остину, который прочел следующие строки:

«Мне невыносимо видеть горе на вашем лице, когда я могу сделать вас счастливым. Я люблю вас, милый, люблю больше всех на свете. Теперь я знаю это и я поеду вместе с вами в Ванкувер».

— Она любит меня! Она согласна выйти за меня! Она поедет в Ванкувер! — кричал Дик. — Это меняет все. Я должен пойти к ней.

— Ты не пойдешь, — сказал Остин.

— Не пойду? Кто смеет мешать мне?

— Я. Я требую от тебя исполнения данного слова.

— Но, человече! Она меня любит… ты разве не видишь? Наше соглашение утратило значение. И не по моей вине. Она по собственной воле сделала это. Я иду к ней.

Остин нежно положил руки на плечи великана и заставил его сесть.

— Выслушай меня, Дик. Ты не имеешь права жениться. Не заставляй меня объяснять тебе причину. Неужели ты сам не можешь понять, почему я связал тебя этими условиями?

— Я не вижу никаких причин, — возразил Дик. — Она любит меня, и этого достаточно.

Лицо Остина омрачилось еще больше, а в глазах его отразилась душевная боль.

— В таком случае, я должен говорить без обиняков. Причина — этот ужасный порыв к убийству. Сегодня, в припадке разошедшейся ревности ты был готов убить меня, своего брата. Разве есть гарантия, что в другой раз, в припадке необузданной ревности ты не попытаешься…

Дик содрогнулся. Он протянул вперед руки. — Ради Бога, не говори…

— Я должен, чтобы ты увидел в надлежащем свете это кошмарное дело. Подумай о легкомыслии в характере Вивьетты. Она весела, любит, чтобы ею восхищались, по-детски любит поддразнивать; ее желания изменчивы… Будет ли она безопасна в твоих руках? Не наступит ли снова день, когда в твоих глазах появится красный туман и ты опять обезумеешь?

— Не говори больше, — прерывающимся голосом произнес Дик. — Я не в состоянии вынести это.

— Бог знает, что я не хотел говорить все это.

Дик снова содрогнулся.

— Да, ты прав. На мне тяготеет проклятие. Я не могу жениться на ней. Не смею.

VI.

Слезы выступили на глазах Остина, когда Дик простонал, что наказание сильнее, чем он в состоянии перенести. Он отвернулся, чтобы Дик не заметил их. Он с радостью отдал бы годы своей жизни, лишь бы избавить Дика от этих страданий, пожертвовать всем, что ему было дорого, но только не своими убеждениями о том, что правильно и что дурно. Он ответствен за Вивьетту. Он не мог подвергнуть ее этому ужасному риску. Он надеялся, что Дик сам поймет это. Объяснять ему было пыткой. Но он не должен был проявить слабость. Барьер между Диком и Вивьеттой возвел не он. Его воздвигли суровые психологические законы, лежащие в основе ненормального. Не считаться с ними было бы преступлением, перед которым содрогалась его душа. Хотя отчаяние, написанное на лице Дика, терзало его сердце, оно все же не могло тронуть его и заставить поступать иначе. Ужасно оказаться в таком положении — в роли исполнителя велений судьбы. Но она кровавыми и огненными буквами написала свое решение, и Дик преклонился перед ним.

— Что станется с нею, — простонал он.

— Здесь будет ее дом, как это всегда было, — ответил Остин.

— Не в этом дело… Но мы ведь разобьем ее сердце. Она отдала его мне как нарочно в ту минуту, когда я должен разбить его. Таково уж мое счастье!

Остин старался утешить его. Сердце девушки не так легко разбить. Больше всего будет страдать ее гордость. Сердечная боль и страдания неизбежны, но время излечивает самые тяжелые раны. В нашей изменчивой жизни ничто не бывает так хорошо, как мы этого хотели бы, и ничто не бывает так плохо, как мы этого боимся. Но Дик не обратил внимания на эти общие места.

— Ей нужно рассказать.

— Но только не о том, что случилось днем! — с живостью вскричал Остин. — Это мы похороним и скроем навсегда.

— Да, — произнес Дик, остановившись перед ним и говоря глухим, ровным голосом. — Мы должны скрыть это. Это совсем не такая красивая вещь, чтобы развертывать ее перед глазами девушки. Она всегда будет стоять перед моими глазами, до самой моей смерти. Но ей надо сказать, что я не могу жениться на ней. Я не могу уехать, оставив ее в неизвестности и заставив вечно удивляться моему поведению.

— Постараемся так или иначе вынести этот ужасный вечер. Избегай быть с ней наедине. Поезжай в Уизерби и на час или даже больше, чем следовало бы. Когда ты уедешь, я все улажу. Предоставь это мне.

Остин закончил одним из своих старых самоуверенных жестов. Теперь это не возмущало Дика. В своем глубоком унынии он видел в Остине более мудрого и более сильного человека.

В четверть девятого они медленно спустились вниз к ожидавшему их кошмарному обеду. Четверо из сотрапезников — Вивьетта, Екатерина и они оба — в состоянии подавляемого волнения, а остальные двое — м-с Уэйр и лорд Банстед, совершенно не подозревающие о вулканических силах вокруг них, при малейшем поводе могущих вызвать катастрофу. Опасность грозила также со стороны Вивьетты, не знавшей решения судьбы. Остин страшился предстоящей пытки; отчаяние и угрызения совести привели Дика в полное оцепенение, он был в таком состоянии, когда люди выше страха. Взявшись за ручку двери в столовую, Остин остановился и посмотрел на него.

— Подтянись, приятель. Играй свою роль. Ради Бога, постарайся выглядеть повеселее.

Дик постарался. Остин содрогнулся.

— Не надо, ради Бога, — сказал он.

Они вошли в столовую, ожидая застать здесь в сборе всех трех женщин и возможно даже лорда Банстеда. К смущению Остина, в комнате находилась одна Вивьетта. Она встала, сделала несколько шагов им навстречу, но вдруг остановилась.

— Какие ужасные физиономии? Можно подумать, что мы накануне казни Дика, и вы являетесь палачом, снимающим с него мерку.

— Дик покидает нас сегодня, возможно — на долгие годы, — проговорил Остин.

— Не вижу, почему бы следовало так сильно печалиться за него, — сказала Вивьетта, тщетно стараясь поймать взгляд Дика.

Она отвела Дика в сторонку.

— Вы прочли мою записку… или, может быть, разорвали ее, как в прошлый раз?

— Я прочел ее, — ответил он, уставившись глазами в пол.

— Так почему же у вас такой плачевный вид?

Он беспомощно ответил, что у него совсем не плачевный вид. Вивьетта была поражена, почувствовала себя задетой и униженной. Она только что сделала серьезный шаг в жизни женщины — сдалась мужчине, что обычно вызывает победный гром труб, столь лестный для слуха. И, действительно, для большинства женщин это признание себя побежденной искупается ликованием, порождаемым им. Но в данном случае за ним как будто последовал похоронный марш. Человек, приговоренный к смерти, утративший роскошное имение в раю и в насмешку получивший в виде возмещения клочок берега Стикса, выглядел бы менее мрачно, чем тот, кому она обещала осуществить заветное желание его сердца.

— Вы не только выглядите убитым, — сказала она возбужденно, — но вообще подавлены горем. Мне кажется, что я имею право знать, почему это. Скажите мне, что случилось?

Она нетерпеливо топнула своей маленькой ножкой.

— Мы еще не сообщили матушке, — объяснил Остин, — и Дик нервничает по поводу того, как она отнесется к новости.

— Да, — подтвердил неуверенно Дик, — это из-за матушки.

Вивьетта раздраженно рассмеялась.

— Я не ребенок, милый Остин. Никогда мужчина не выглядит так из-за своей матери, и меньше всего в ту минуту, когда встречает женщину, давшую свое согласие стать его женой.

Она сверкнула вызывающим взглядом на Остина, но ни один мускул на его посеревшем лице не дрогнул. Ее ожидания были обмануты. Ей не пришлось увидеть ни изумления, ни резкого движения гнева, ни негодующего и упрекающего взгляда. Она продолжала.

— Вы, кажется, не совсем понимаете меня. У Дика два заветных стремления в жизни. Одно — это получить место в колониях, другое — так дал он мне основания предполагать — жениться на мне. Он получил место, и я дала согласие выйти за него замуж.

— Знаю, — сказал Остин, — но вы должны принять во внимание обстоятельства.

— Если это все, что вы можете сказать в пользу своего клиента, — возразила Вивьетта, — то я, право, удивляюсь вашим адвокатским успехам.

— Не кажется ли вам, милая Вивьетта, — сказал ласково Остин, — что мы касаемся деликатной области?

— Деликатной области? — насмешливо отозвалась она. — Мы, кажется, весь день сегодня вертимся на вулкане. Мне это надоело. — Она взглянула на обоих мужчин, высоко подняв голову. — Я требую объяснения.

— Чего? — спросил Остин.

— Поведения Дика. Что с ним произошло? Почему он так несчастен? Скажите мне.

— Но я вовсе не несчастен, милая Вивьетта, — проговорил бедный Дик, тщетно стараясь вызвать на своем лице улыбку. — Я, право, вполне счастлив.

Ее женское чутье презрительно отшвырнуло в сторону его протест. Весь день он сходил с ума от ревности к Остину. Час тому назад в порыве дикой страсти он почти довел ее до потери самообладания. Только за несколько минут перед встречей здесь она обещала ему все, что может дать женщина. И теперь он встречает ее с похоронным лицом и равнодушными уверениями в своем счастье. Даже самая скромная и невинная барышня минувшего века не смогла бы спокойно отнестись к происходящему, не пытаясь заглянуть в душу своего возлюбленного. Вполне естественно, что Вивьетта, дитя более откровенной и более свободной эпохи, не смогла скрывать своего справедливого негодования под личиной девической скромности.

— Счастливы, — передразнила она. — Я знаю вас с той поры, как мне было три года. Я знаю значение каждой тени, каждого проблеска, отражающихся на вашем лице. Не понимаю только его выражения теперь. Что оно значит?

Она спрашивала повелительно, не как милое дитя, фея переменчивых настроений, рисовавшаяся в воображении Остина, не как смеющаяся кокетка, какою она представлялась менее мечтательной Екатерине. В ней говорила современная молодая женщина с характером, сильно рассерженная и очень серьезно настроенная. Остин в смущении закусил губу. Дик глядел по сторонам, точно преследуемое животное, ищущее местечка, где спрятаться.

— Дик боится, — заговорил наконец Остин, видя неизбежность какого-нибудь объяснения, — что перед его отъездом в Ванкувер не должна состояться ваша помолвка.

— Вот как? Нельзя ли спросить, почему? Так как это касается Дика и меня, то, может быть, вы оставите нас одних на минуту, чтобы Дик мог сказать мне.

— Нет, нет, — поспешил пробормотать Дик. — Не уходи, Остин. Об этом мы не можем говорить теперь.

Вивьетта снова нетерпеливо топнула ногой.

— Именно теперь. Я хочу услышать объяснение теперь же, каково бы оно ни было.

Братья обменялись взглядами. Дик повернулся к окну и стал смотреть на померкнувшее вечернее небо. Опять пришлось говорить Остину.

— Дик считает, что он совершил ужасную и жестокую ошибку. Ошибку, непосредственно и самым интимным образом касающуюся вас.

— Что бы ни сделал Дик по отношению ко мне, — возразила Вивьетта, — я заранее прощаю его. Когда я что-нибудь даю, я уже не беру обратно. Я отдала ему свою любовь и свое согласие.

— Милая Вивьетта, — серьезно и мягко произнес Остин, — мы оба всю нашу жизнь любили вас. Не думайте о нас плохо. Вы должны быть мужественны и перенести большой удар. Дик не может жениться на вас.

Она недоверчиво взглянула на него.

— Не может жениться на мне? Почему?

— Лучше не спрашивать.

Она быстро подошла к Дику и легким прикосновением своей руки заставила обернуться к себе лицом.

— Не понимаю. Не потому ли, что вы отправляетесь в дикие места? Это не имеет никакого значения. Я вам сказала, что поеду вместе с вами в Ванкувер. Я хочу поехать. Счастье мое с вами.

Дик застонал.

— Не делайте меня еще более несчастным.

— Что скрываете вы от меня? — спросила она. — Это что-нибудь такое, что, по вашему мнению, не годится для моих ушей? Если да, то говорите. Я уже не ребенок. Тут замешана другая женщина?

Она в упор посмотрела Остину в глаза. Он сказал:

— Слава Богу, нет. Ничего подобного. — И так как она не спускала с него глаз, он решился на смелый выпад. — Он видит, что любит вас не так сильно, как ему казалось. Вся трагедия в этих немногих словах.

Она отшатнулась, точно от удара.

— Дик не любит меня? — Но затем заявление это показалось ей столь смешным по своему неправдоподобию, что она начала смеяться, несколько истерично.

— Это правда?

— Да, истинная правда, — проговорил бедный Дик.

— Вы видите, дорогая, — заметил Остин, — чего стоит это ему, чего стоит это нам обоим, сказать вам это.

— Но я не понимаю. Не понимаю! — вскричала она с внезапным содроганием. — Что думали вы в таком случае тогда… совсем недавно… в оружейной?

Остин, который не мог понять намека, должен был предоставить Дику самому дать объяснение.

— Я был пьян, — в отчаянии проговорил Дик. — Я в последнее время сильно пил… и не давал себе отчета в своих действиях. Я не должен был делать того, что сделал.

— И вот, понимаете, — подхватил Остин, — когда ему пришлось задуматься по поводу серьезной перемены в его жизни… Ванкувер… он трезво взглянул на вещи… Он понял, что его чувство к вам совсем не таково, чтобы дать ему право назвать вас своей женой.

Не успела Вивьетта ответить, как открылась дверь и в комнату вошли миссис Уэйр и Екатерина. М-с Уэйр, не подозревавшая о том, что происходит, вся улыбаясь, подошла к Остину, нагнула к себе обеими руками его красивую голову и поцеловала его.

— Мой милый, милый мальчик, я так рада, так искренне рада. Екатерина только что сказала мне…

— Что она сказала, матушка? — с живостью спросила Вивьетта.

Миссис Уэйр повернулась к ней своим сияющим лицом.

— Ты разве не догадываешься, милочка? Ах, Остин, нет женщины, которую я предпочла бы назвать своей дочерью. Ты сделал меня такой счастливой.

Слезы радости полились из ее глаз, она села и стала отирать их уголком платка.

— Я сочла за лучшее рассказать матушке, Остин, — как бы оправдываясь сказала Екатерина. — Мы говорили о вас… и… я не могла утаить это.

Вивьетта, с побелевшими губами и совсем озадаченная, посматривала по очереди на Остина, Екатерину и Дика. Резким голосом она спросила Остина:

— Вы попросили Екатерину выйти за вас замуж?

— Да, — ответил он, не очень самоуверенно и избегая ее взгляда, — и она сделала мне честь, приняв мое предложение.

Екатерина примирительно протянула руку Вивьетте.

— Вы разве не поздравите меня, милочка?

— И Остина тоже, — сказала м-с Уэйр.

Но Вивьетта совсем утратила самообладание.

— Я никого не хочу поздравлять, — резко вскричала она.

Она вся горела от нанесенного ей невыносимого оскорбления. Всего только за несколько часов перед этим она дала себя одурачить так, что вообразила себя вершительницей судеб двух мужчин. Оба они предлагали ей свою любовь. Оба поцеловали ее. Воспоминание об этом приводило ее в бешенство. И теперь один из них признался, что она явилась лишь объектом пьяной вспышки, а другой явился перед ней в роли жениха женщины, называвшей себя ее лучшим другом.

Екатерина, совершенно расстроенная, коснулась руки девушки.

— Почему так, милая Вивьетта? Я думала, что вы и Дик… право… я полагала…

Вивьетта вырвалась от Екатерины.

— Ах, нет, вы ничего не полагали. Вы ничего не понимали. Вы даже не старались понять. Вы все лжете. Все трое. Вы все лгали мне, лгали и лгали… Я говорю вам в лицо, что вы лгали мне. — Она по очереди кидала эти слова всем им. — «Остин никогда не сможет быть для меня никем иным, как другом»… Как часто говорили вы мне это? Ах, святая Нитуш! А вы?.. — Как смели вы оскорбить меня сегодня утром? И вы… как смели вы оскорблять меня все время? Вы лгали… вы все лгали мне… Я ненавижу вас!

Миссис Уэйр поднялась, вся трясясь и пораженная.

— Что она хочет сказать? Я никогда еще не слышала подобных неучтивых выражений…

Дик вмешался:

— Я виноват в этом, матушка…

— Я и тени сомнения не имею на этот счет, — величественно отозвалась старая дама. — Но какое отношение имеют ко всему этому Остин и Екатерина, я не могу представить себе.

Прислуга отворила дверь.

— Лорд Банстед.

Среди холодного странного молчания в комнату вошел гость. Все совсем забыли о нем. Он, должно быть, объяснил натянутую атмосферу своей неточностью — было половина девятого — ибо стал извиняться перед миссис Уэйр. Остин холодно поздоровался с ним. Дик рассеянно кивнул ему головой из противоположного угла комнаты. Вивьетта, вызывающе посмотрев на членов семьи, выпрямилась и с решительным видом подошла к молодому человеку.

— Лорд Банстед, — сказала она. — Вы четыре раза просили моей руки. Вы серьезно это говорили или тоже лгали?

Бледные щеки Банстеда окрасились румянцем. Он совершенно смутился.

— Конечно, серьезно. Хотел даже сегодня снова просить… теперь же просить.

— В таком случае, я согласна выйти за вас замуж.

Дик выступил вперед и, схватив ее за руку, оттащил ее от Банстеда; его лицо загорелось внезапной страстью.

— Нет, клянусь Богом, этого не будет!

Банстед отступил на несколько шагов. М-с Уэйр искала руку Остина.

— Что все это значит? Я не понимаю.

Остин провел ее до двери.

— Я приму меры, чтобы не произошло ничего неприятного. Уйдите лучше отсюда и распорядитесь на несколько минут повременить с обедом.

Его голос и уверенность успокоили ее, и она вышла из комнаты, бросив испуганный взгляд на Дика, который в угрожающей позе стоял перед лордом Банстедом. Последний бормотал что-то насчет того, что Вивьетта вольна поступать так, как ей хочется.

— Она может поступать так, как ей хочется, но, клянусь Богом, за вас она замуж не выйдет.

— Я достигла совершеннолетия, — резко заявила Вивьетта. — Я выйду замуж, за кого захочу.

— Разумеется, она имеет право, — сказал Банстед. — Вы совсем потеряли равновесие?

— Как смеете вы просить руки чистой девушки? — бешено вскричал Дик. — Вы, явившийся сюда прямо от…

Банстед набрался храбрости.

— Замолчите, Уэйр, — оборвал он Дика. — Будьте честны. Вы не имеете права говорить это.

— Я имею право! — вскричал Дик.

— Тише! — вмешался Остин. — Нет нужды продолжать этот неприятный спор. Завтра, в качестве опекуна Вивьетты…

— Завтра? — прогремел Дик. — Где я буду завтра? Далеко отсюда, не в состоянии защитить ее, неспособный сказать слово…

— Говорите хоть тысячу слов, — сказала Вивьетта, — они ничего не изменят. Лорд Банстед просил моей руки. Я открыто приняла его предложение. Что можете сказать вы против этого?

— Да, — заявил Банстед. — Она не скрывает этого. Я повторял свое предложение пять раз. Теперь она принимает его. Что можете вы сказать против этого?

— Я говорю, что она за вас замуж не выйдет, — сказал Дик, сверкая глазами на Банстеда.

— Успокойся, Дик, успокойся, — предостерегающе произнес Остин. Но Дик в гневе отмахнулся, и Остин увидел, что он снова доведен до отчаяния.

— Пока я жив, она за вас не выйдет. Разве я не знаю ваш гнусный, скотский образ жизни?

— Ну, послушайте, — отбивался Банстед, — какого черта вмешиваетесь вы в мои дела?

— Имею основания. Вы думаете, она любит вас, уважает, ценит?

Сверкающими глазами Вивьетта взглянула на него.

— Да, люблю, уважаю, ценю, — вызывающе сказала она.

— Это ложь! — вскричал Дик. — Теперь лжете вы. Небо и земля! Я довольно перестрадал сегодня… мне казалось, я пережил адские мучения… Но это пустяки перед тем, что делается сейчас… Она любит меня, слышите вы?.. меня, меня, меня… и я не могу жениться на ней… и наплевать мне на то, что узнают причину этого!..

— Молчи, — сказал Остин.

— Дай мне сказать. Она должна узнать правду! Пусть все ее знают. Во всяком случае, я избавлю ее от этого…

— Я сделаю это глаже, потом, Дик.

— Дай мне сказать, говорю я тебе, — возразил Дик с неуклюжим, страстным жестом. — Не надо больше лжи. — Он обернулся к Вивьетте.

— Вы написали мне письмо. Вы сказали, что любите меня… что хотите стать моей женой, что поедете со мной в Ванкувер… слова эти опьянили меня счастьем… сперва. Вы видели меня. Я отказался от вашей любви и от вашего дара. Я сказал, что не люблю вас Я солгал. Я сказал, что не могу жениться на вас — это правда. Я не могу. Но любить вас! Ах Боже мой! Муки ада в моем сердце… Разве вы не видите, что я весь горю любовью к вам?

— Не надо, Дик, не надо! — вскричала Екатерина.

— Я должен, — дико воскликнул он. — Я скажу ей, почему я ни на ком не могу жениться. Сегодня днем я пытался убить Остина!..

Екатерина закрыла глаза. Она догадалась об этом. Но Вивьетта, с полуоткрытым ртом и побелевшими щеками, попятилась к креслу, не сводя испуганного взора с Дика. Сев в кресло, она схватилась руками за его ручки.

Водворилось напряженное молчание. Первым проявил свои чувства Банстед, проговорив:

— Ну будь я проклят!..

Дик продолжал:

— То была ревность… безумная ревность… днем… в оружейной… примерная дуэль… один пистолет был заряжен. Я зарядил его… сперва, чтобы убить его… прямо… потом я подумал о дуэли… он имел бы одинаковые шансы… или он убил бы меня или я его. Мой револьвер оказался заряжен. Он дал осечку. Только благодаря бесконечному милосердию Бога я не убил его. Он узнал это. Он простил мне. Он в миллионы раз лучше меня. Но руки мои окрашены его кровью, и я не смею коснуться вашей чистой одежды. Они запятнают ее… и я снова когда-нибудь увижу красный туман перед своими глазами. Человек, подобный мне, не годен для брака. Убийца вычеркивается из числа людей. И я сказал себе, что не любил ее настолько, чтобы избавить от этого ужаса. Теперь я уезжаю в другой конец света, чтобы очистить себя и спасти свою душу, но пусть она знает что я люблю ее всеми силами своей души, и готов пройти через все пытки и лишения ради нее… И, зная это, она не сможет пойти к человеку, недостойному ее… Теперь, после того, что я рассказал вам, выйдете вы замуж за этого человека?

Все еще не сводя с него глаз, не шевелясь, она прошептала:

— Нет.

— Я хочу сказать! — вскричал Банстед. — Я полагаю…

Остин прервал его на полуслове. Дик смущенно оглядывался кругом.

— Ну, теперь вы все знаете. Я не достоин находиться под одной крышей с вами. Прощайте.

Он двинулся своей тяжелой походкой к двери, но Вивьетта вскочила с кресла и заградила ему дорогу.

— Нет вы не уйдете. Вы думаете мне нечего сказать?

— Говорите, что хотите, — печально возразил Дик. — Проклинайте меня, если хотите. Нет слов, достаточно сильных чтобы заклеймить меня.

Она засмеялась и покачала головой.

— Неужели вы думаете, что женщина способна проклинать человека, готового из любви к ней совершить убийство? — вскричала она со странным ликованием в голосе. — Если я вас любила раньше… неужто вы не понимаете, что теперь я вас люблю в миллион раз сильнее?..

Дик отшатнулся, весь затрепетав от изумления.

— Вы меня еще любите? — едва выговорил он. — Вы не гнушаетесь…

— Извините, — прервал Банстед. — Значит ли это, что вы прогоняете меня, мисс Гастингс?

— Вы должны освободить меня от моего обещания, лорд Банстед, — сказала Вивьетта мягко. — Я почти не сознавала, что делаю. Мне очень грустно. Я нехорошо поступила с вами.

— Вы поступили со мною чертовски плохо, — сказал Банстед, поворачиваясь. — Прощайте, господа.

Остин, тронутый происшедшим, старался успокоить разгневанного юношу, но тот отверг его утешения. Его одурачили, и он это никому не простит. Он не останется обедать, и его нога никогда снова не будет в этом доме.

— Во всяком случае, — сказал Остин, прощаясь с ним, — я могу ведь положиться на то, что вы и словом не обмолвитесь кому бы то ни было об услышанном здесь, не так ли?

Банстед задергал свои тощие усы.

— Я, может быть, очень испорченный человек но не способен на такую гнусность, — сказал он и не без достоинства вышел из комнаты.

Дик взял руку Вивьетты и нежно поцеловал ее.

— Благослови вас Господь, дорогая. Всю свою жизнь я буду помнить ваши слова. Я могу теперь уехать почти счастливым.

— Вы можете уехать совсем счастливым, если хотите, — возразила Вивьетта. — Возьмите меня с собою.

— В Ванкувер?

Остин подошел к ним.

— Это невозможно, дорогая Вивьетта, — произнес он.

— Я еду с Диком в Ванкувер, — сказала она.

Дик стал ломать руки.

— Но я не смею жениться на вас, Вивьетта не смею, не смею.

— Разве вы не видите, что это невозможно, Вивьетта? — спросил Остин. — Я объяснил это Дику. Он намекнул на это вам. Вы еще слишком молоды, чтобы понять это, милый друг Дело в риске которому вы подвергаете себя.

— Люди, подобные мне не имеют права жениться, — добросовестно твердил Дик. — Вы не понимаете. Остин прав. Риск слишком велик.

Она с гордым презрением рассмеялась.

— Риск? Неужто вы считаете меня такой глупой, что я не понимаю? После того, что я сказала, неужели вы все еще считаете меня ребенком? Риск? Чего стоит жизнь или любовь без риска? Когда женщина любит сильного необузданного человека, она принимает в расчет риск от его необузданности. В этом ее радость. Я иду на риск, и это будет лучшей связью между нами.

Остин стал умолять ее внять голосу разума. Но она отбросила его доводы.

— Боже упаси! Я буду внимать голосу любви! — вскричала она. — И если когда-либо мужчине нужна была любовь, то это именно Дику. Разум! Идем, Дик, оставим этих бога и богиню разума одних. Мне нужно что-то сказать, что должны услышать только вы.

Она потащила его, совсем растерявшегося, к двери, которую и открыла перед ним. Она оказалась абсолютной госпожой положения. Она предложила Дику идти впереди, что он и сделал точно во сне. На пороге она остановилась и вызывающе сверкнула глазами на Остина, который показался теперь ей совсем маленьким ограниченным человеком.

— Вы оба можете говорить, что хотите. Вы люди цивилизованные, и мне думается, любите вы по цивилизованному, согласно правилам разума. Я первобытная женщина, а Дик — первобытный мужчина и, слава Богу, мы понимаем друг друга, и любим друг друга, как любят первобытные люди.

Она захлопнула дверь и в тот же момент очутилась в сильных объятиях Дика.

— Что вы хотели сказать лишь мне одному? — спросил он.

— Вот что, — сказала Вивьетта. — Я хочу, чтобы вы любили меня сильно и страстно, всегда, вечно, я буду вам хорошей женой… Но, если я не сумею быть ею, если я навсегда останусь легкомысленной, как была ею сегодня… ведь я была легкомысленна, и все случившееся произошло по моей вине… если когда-либо я опять стану играть и шутить вашей любовью: тогда я хочу, чтобы вы убили меня. Обещайте!

Она смотрела на него горящими глазами. Сердце этого сильного человека загорелось жалостью к ней. Он взял ее лицо в свои руки с такой нежностью и осторожностью, точно прикасался к самым драгоценным розам.

— Благодарение Богу ты все еще ребенок, — проговорил он.