Погодин М. П. Вечное начало. Русский дух
М.: Институт русской цивилизации, 2011.
Взгляд на положение Европы после Парижского мира
правитьКончив путешествие, возвращенный к своим пенатам, я спешу исполнить обещание — доставить статью для вашей газеты. Но об чем же буду я писать к вам? Дома я не успел еще осмотреться и узнать порядочно, в каком положении находятся дела: наше время так быстро стремится вперед, и столько неожиданного случается беспрестанно, что через полгода не узнаешь самых знакомых предметов! Лучше на первый раз опишу вам впечатление, оставленное путешествием во мне, в русском человеке, du partie Moscvite, как у вас говорится, который любит Отечество, чувствует благодарность к Европе и желает успеха человечеству.
Что представляет нам теперь Европа?
Начнем с Италии. Французы занимают Рим, взятый ими приступом еще в 1850 году. Австрийцы имеют в своих руках Анкону и Болонию, распоряжаются в Парме и Флоренции. Те и другие с целью отвратить от Италии беспорядки, которые в свою очередь производят англичане в Сицилии, так что в дружественных французских газетах говорится прямо: лорд Коули знает лучше всех, не только что происходит, но и то, что произойдет на острове.
Сверх того англичане и французы требуют от неаполитанского короля разных преобразований, нужных, по их мнению, для спокойствия Италии, делают демонстрации и грозят явиться с вооруженною силою.
Я не вхожу в рассуждение о справедливости всех сих действий, готов допустить даже, что они спасительны для Италии и благодетельны для Европы. Для меня достаточно одно положение, в котором, надеюсь, все должны согласиться: Франция, Австрия, Англия считают своею непременною обязанностью действовать в Италии и на Италию и употреблять разные понудительные меры согласно со своим образом мыслей…
В Греции нет иностранных войск, но посланники, французский и английский, имеют неограниченную там силу, и все важнейшие меры принимаются только с их согласия, утверждения или даже по их требованиям.
Турция находится в полной зависимости от Англии, Франции и отчасти Австрии. Султан назначает даже министров себе по их указаниям. Большая часть внутренних распоряжений имеет начало в их совете: французы прорывают Су-ецский перешеек, англичане ведут дорогу через Малую Азию к Евфрату и Персидскому заливу.
На Черном море господствует английский флот.
Молдавию и Валахию занимают австрийцы.
Персии объявляют войну англичане за осаду Герата, то есть за домашнюю ссору персиян с соседним Афганистаном.
В Нефшателе происходит прусская реакция.
А Испания остается в покое, то есть в тревоге.
Все это суть дела, против которых никто спорить не может.
Что же они показывают?
Они показывают, что почти все европейские государства принимают деятельное участие в чужих делах, каждое по своим видам, с целью, положим, общего блага.
Такое вмешательство никому не кажется странным; все смотрят равнодушно на эти события, как бы текущие по обыкновенному порядку вещей, и даже знаменитое политическое равновесие не тревожит ничьего спокойствия. Лорд Кларендон сказал недавно в парламенте, что могут представляться случаи, где вмешательство в дела других наций становится не только правом, но даже обязанностью.
Вот что есть теперь в Европе, а что было за четыре года?
За четыре года император Николай потребовал у султана официального подтверждения древнеснисканных по трактатам прав христианам на Востоке и, получив отказ, велел пограничным своим корпусам занять княжества, под покровительством России находившиеся, что случалось и прежде несколько раз, — и вся Европа всполошилась, испугалась за свое равновесие, пришла в страшное негодование и подняла общую войну против России.
Спрашивается — какое различие между занятием княжеств и занятием Рима?
Какое различие между требованиями от неаполитанского короля и требованиями от султана?
Какое различие между угрозами Персии и угрозами Турции?
А предлоги? Неужели требование охранных прав христианам предосудительнее, непозволительнее убеждений неаполитанского короля?
Неужели требование ноты или сенеда нарушало более верховные права султана (столько для Европы драгоценные), чем настоящее западное влияние в Константинополе?
Что христианам становилось несносно жить под турецким игом, в этом французы и англичане удостоверились теперь сами, и все их газеты наполнены описаниями мусульманских неистовств, совершаемых даже перед их глазами после всех торжественных обещаний и обязательств. Кому же было, как не императору Николаю, вступиться за своих единоверцев и единоплеменников?
Австрия только что пред тем вступалась за Черногорию: как же Россия могла остаться безмолвною?
Но император Николай имел другие замыслы.
Что он не имел никаких других замыслов, доказывается тем, что он занял княжества таким малочисленным войском, которое не могло бороться даже с турками успешно.
Что он не имел никаких других замыслов, доказывается тем, что нигде никаких приготовлений им не было сделано, ни в оружии, ни в запасах, ни в составе войска.
Что он не имел никаких других замыслов, доказывается тем, что он не пользовался европейскими смутами 1848 года, когда мог делать на Востоке и с Востоком что угодно.
Но Россия вообще имеет задние мысли.
Положим так, но какое же европейское государство не имеет своих задних мыслей? Разве не имеют их Франция, Пруссия, Англия, Австрия, Германия? У всякого государства есть свои задние мысли, внушаемые ему его историей или природою, но никто не в праве подвергать его за то инквизиционной пытке или наказанию.
Согласимся: и действия и предлоги нынешние не выдерживают никакого сравнения с действиями и предлогами 1851 года. Все европейские государства поступают теперь на разных пунктах гораздо сильнее, произвольнее, чем поступал тогда император Николай, и оправдывают его ipso facto от всех нареканий. Судьба как будто из уважения к его памяти подставила им нарочно в таком скором времени подобные обстоятельства для оправдания его даже в глазах европейской толпы.
Как же следует определить европейские действия, исчисленные нами в начале нашей статьи?
Очень просто: европейские государства действуют, смотря по обстоятельствам, согласно со своими видами, имея свои цели, кому как выгоднее.
Точно так действовали они и прежде (то есть начав войну против России), смотря по обстоятельствам, согласно со своими видами, имея свои цели, кому как выгоднее.
Станем ли мы осуждать их за то?
Нет, не станем. Есть русская пословица: рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Государство так же. Жаль только, что они прибегают к разным софизмам для объяснения (motiver) своих действий и к разным напраслинам, с больной головы да на здоровую, которыми запутываются понятия современные и приводится в лишнее затруднение история.
Взглянем на дело проще, очистим его от внешнего убранства и доберемся до сущности вещей.
Европа сочла опасным для себя беспрестанно возрастающее могущество России…
Это опасение не новое, а передается в наследство из века в век с первого появления России на политическом поприще.
История представляет множество доказательств, как Европа старалась при всяком новом столкновении препятствовать России на ее пути.
Сколько было и есть справедливого в этих опасениях, рассуждать здесь не место.
При покойном Императоре Николае Европа увидела самый благоприятный момент осадить (faire rétrograder), поразить Россию, какого не было прежде никогда, какого верно не будет после никогда.
В чем состояли благоприятные для Европы обстоятельства этого момента?
Не входя в дальнейшее объяснение, довольно привести здесь, что Европа обладала пароходами и железными дорогами, а Россия принималась кое-где за каменные.
Европа изобрела винты, штуцера, особые пули, пушки, батареи, а Россия довольствовалась оружием прошлого века, которое, вдобавок, стало негодным от давнего употребления.
Сверх того, общественное мнение возбуждено было в последнее время в сильной степени за вмешательство России в европейские дела, (яко бы) против прогресса, составляющего предмет, столько любезный большинству.
Партии польская, венгерская, республиканская обещали тысячи горячих волонтеров против России.
Я не говорю здесь о важных внутренних обстоятельствах России, кои обнадеживали Европу в ее покушении, — не говорю, потому что достаточно и сказанного в доказательство, как удобно и выгодно было напасть на Россию в избранное время.
Надо отдать честь европейской проницательности и государственной мудрости, по старым, впрочем, понятиям.
Англия схватила представившийся случай с жадностью, привела в действие все пружины со свойственной ей решительностью и силою, двинула свои капиталы, — и употребила Францию, чтобы поразить Россию, точно как в другое время употребила Россию, чтобы поразить Францию.
Франция видела, разумеется, эту роль, но находилась в особых обстоятельствах и имела свои расчеты, которые в конечном результате сошлись с английским — начать войну с Россией.
Англия и Франция предугадали, что Германия с удовольствием узнает об их намерениях против России и Австрия примет даже в крайнем случае их сторону.
Может быть, было и предварительное соглашение между ними: Шварценберг задолго до объявления войны проговорился, что Австрия удивит Европу своею неблагодарностью. Спрашивается — в чем же могла обнаружиться эта неблагодарность, если б не решена была задолго война против России. Других столкновений не предвиделось никаких.
Австрия считает Россию естественной своей неприятельницей, потому что к ней издавна влечется сердцем, без всякого, впрочем, с ее стороны искания, большая часть славянского народонаселения в империи Габсбургской. Ничего не желает она более, как ослабления и унижения России, как материального, так и морального.
Пруссия вдали от сцены действия соглашалась в первых основаниях с требованиями западных держав…
Таким образом, война морскими державами была решена и, так сказать, застрахована — оставалось получить предлог, и император Николай, в упоении мысли о своем могуществе и величии, вскоре его подал, как мы видели, велев занять княжества.
Рассмотрим теперь его положение.
Велев занять княжества, он не думал ни о какой войне, как выше показано, а хотел посредством этой демонстрации кончить начатое дело скорее хоть как-нибудь.
Привыкнув к скорому исполнению своих желаний, он не воображал ни о каком значительном сопротивлении, всего менее о сильном против себя союзе. Он уверен был твердо в Австрии, не только в Пруссии, надеялся на Англию и думал, что Франция не может выслать сильного войска из своих пределов. Наконец, он никак не полагал, чтоб Европа, получив от него столько разительных доказательств бескорыстия, могла возыметь какие-нибудь подозрения о чистоте его намерений.
Расскажу вам здесь откровенно, как смотрела на занятие княжеств мыслящая часть русского общества. Мы считали все дело совершенно пустым и думали, что оно после Валахской демонстрации кончится требуемым сенедом. Мы роптали, что вместо этой демонстрации не объявлена была прямо война и не начаты наступательные действия. Мы потеряли бы всотеро меньше, и успех был бы обеспечен задолго до прибытия союзных флотов. Рыцарская честность Императора Николая думала иначе, и время показало, кто был прав.
Пока мы стояли праздно в княжествах в надежде кончить дело полюбовно, Англия и Франция прислали в Черное море такой флот и такое количество всякого орудия, какого не видал до сих пор свет.
Австрия заключила договор с морскими державами, Сардиния явилась со своею помощью. Пруссия не шла против нас, но не принимала нашей стороны в такой степени, чтоб можно было грозить ею или надеется на нее.
Император Николай пришел вне себя от удивления. Удар за ударом поражали его прямо в сердце. Беспрестанно он должен был получать удовлетворения в ошибочности прежних своих убеждений, в обманчивости своих прежних надежд. Европейские газеты разразились громом проклятий над его головою, как будто б он был главным виновником войны, грозившей потрясти все здание европейское!
Где появлялись враги, везде их было больше, потому что без дорог войска наши не могли поспевать им навстречу и охранять границы на протяжении нескольких тысяч верст.
Наконец, среди проволочек о мире, который для обаяния был показываем из-под полы то с той, то с другой стороны, снарядилась экспедиция в Крым, оставленный почти без защиты (потому что высадка считалась невозможною), с Севастополем, открытым по сухому пути, с Азовским морем, открытым через пролив.
Обнаружились, впрочем, некоторые движения в нашу пользу: в Греции между славянами. Многие русские старались убедить Государя содействовать движению единоверцев и единоплеменников как единственному средству кончить войну с честью и пользою. Нет, он не хотел ничьей помощи: он, осажденный, так сказать, со всех сторон, находясь в самых трудных обстоятельствах, боялся подать повод к европейской революции, не хотел переменять своей системы, стыдился показать как будто раскаяние в прежнем образе действий и все еще надеялся устоять с одними своими материальными силами. А всякая почта привозила ему известия одно другого прискорбнее. Кровь лилась повсюду. Берега опустошались в Новой России, в Крыму, около Кавказа, по Белому морю, даже в Камчатке. Припасы истощались. Недостатки прежней системы обнаруживались беспрестанно разительнее. Усилия врагов доходили до невероятности. Каждый день бросалось в Севастополь по сто тысяч бомб, гранат, ядер и картечь. Не было никаких сил человеческих сил держаться, и только русский дух служил еще преградою вражескому натиску.
Состояние Императора Николая было самое трагическое. С этой точки Европа на него еще не посмотрела. Что он перечувствовал в эти два-три года, того не многим досталось перечувствовать на земле. Разве только Наполеон I может быть сравниваем с ним своими муками на острове Св. Елены. Для нас было ясно, что он проживет недолго, и в самом деле он пал на третий год под бременем вызванных им без умысла обстоятельств — легкого дуновения ветра достаточно было, чтоб сломить этот коренастый дуб, подточенный внутренними неу-сыпаемыми червями.
Сын ставит ему памятник. Нет, не Россия, а Европа должна поставить памятник ему, верному стражу европейского порядка, удержавшему поток революции 1848 года, спасшему Австрию, предотвратившему междоусобие в Германии, приносившему в жертву все собственные, русские интересы европейскому спокойствию.
Между тем морские державы устали, а цель войны была отчасти достигнута; Франция озарилась славою и заняла первое место в системе европейских государств, флот русский сожжен, главнейшая крепость разрушена к удовольствию Англии, границы отброшены от Дуная к удовольствию Австрии, влияние России на Востоке парализовано.
Положено было кончить или, по крайней мере, прервать войну на неопределенное время. Новый Государь Русский с своей стороны пожелал подарить мир народу, подвергшемуся нападениям неожиданным, истощенному беспримерными жертвами, — и согласился на предложенные тягостные условия.
Европа достигла своей цели, исполнила свое желание. Время покажет, какую пользу получит она от этого удара, который нанесла России. Время покажет, что приобрели Австрия и Германия, надолго ли обеспечен успех Франции и Англии…
Вот беспристрастное и, смею думать, близкое к правде, если не совсем безошибочное, изложение хода дел европейских за последнее время, как оно представляется нам, смиренным гражданам московским.
Европейские государства, повторяю, действовали в Турции и действуют теперь на других сценах согласно со своими выгодами, как они им представлялись и представляются.
Но представляются им эти выгоды, прибавим здесь несколько слов кстати, все еще с прежней точки зрения, по давним понятиям, по старой системе, которая, по нашему мнению, отжила свой век.
Не нужно объяснять, что мы разумеем под старою системою. Ее можно определить в двух словах — она основывает свое благосостояние на чужом вреде и думает только о себе. У меня есть флот — не заводи никто своего, сожгу; моя сила в цельной земле — не моги соседи совокупляться воедино, перессорю; мои фабрики доставляют мне богатство — не думай никто соперничать им, подорву. Торговля должна принадлежать исключительно мне: кто расторгуется, тот мне враг. На такие-то рынки я не пущу никого. Чем соседу хуже, тем мне лучше, и проч. и проч.
Старая система — несовместная с образованием века и недостойная христианских народов. Не пора ли переменить ее на другую, новую: живи всякий, кому как лучше, развивай свои способности, пользуйся всеми благодеяниями Божьими, как умеешь. Помогая друг другу, мы все уйдем гораздо далее вперед, чем вредя и мешая себе взаимно.
Если бы десять миллиардов, в которые обошлась прошедшая война воевавшим и невоевавшим державам, употребить с общего согласия на обширную европейскую колонизацию, сколько бы добра снискала Европа, покорив своей власти остальную Азию и Африку, приготовив новые для себя рынки, избавясь от лишнего народонаселения, пристроив к месту несчастных своих пролетариев.
Вместе с таким образом действий во взаимных отношениях государств между собою новая система требует от государств, заключающих в себе разнородные племена, покровительства национальностям и совершенного уравнения их во всех правах с государствующими народами. Только таким образом могут они предохранить себя на будущее время от всяких тревог.
Внутренний образ правления в государствах не принадлежит к содержанию моего письма.
Вот как мы думаем о настоящих делах мира сего, почтенный редактор; мы, русские, по вашему мнению, варвары, которых вы хотели осадить еще назад на 200 лет; видите ли, какого добра желаем мы искренно и сердечно не только для друзей своих, но и для врагов, для общего спокойствия, для преуспеяния человеческого, без всяких корыстных видов.
А чего желаем мы своему любезному Отечеству? Мы, благодарные Европе за данный нам толчок, за новый вразумительный урок, желаем России надолго совершенного спокойствия и уединения и утешаемся действиями нынешнего нашего Министерства иностранных дел, которое, кажется, вполне постигло свою задачу. Если бы прежнее действовало таким образом, то Европа имела бы теперь другой вид! Мы думаем, что всякое новое учебное заведение, лишнее пространство хорошо устроенной дороги, удачное замещение той или другой должности важнее для нас всех дипломатических сношений. Пусть Европа делает, что ей угодно: честь была приложена (впрочем, не могу прибавить: а от убытка Бог избавил!). Мы думаем, что внутреннее устройство, согласное с требованиями века, согласное с высотою, на которой стоят настоящие европейские отношения, по крайней мере, в мысли просвещенных и человеколюбивых людей, важнее для нас всяких приобретений. Нас довольно одних: 70 миллионов, да земли на 700, и чего хочешь, того и просишь! Нам ничего не нужно, кроме того порядка, которого предки наши искали напрасно за морем, говоря Рюрику в 862 году: земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет! Мы желаем, чтоб эти роковые слова, тяготевшие долго над Россией, потеряли свой смысл и обратились в мифическое предание!
Чтоб убедить вас еще более в русском беспристрастии, которое составляет не только нашу добродетель, но даже наш порок, я скажу вам в заключение, почему газета ваша имеет в России не столько подписчиков, сколько вы ожидали. Потому, что она считается слишком к нам расположенною; мы хотим от вас слышать больше правды, чем оправданий. Чем больше будете вы говорить этой правды без желчи, без ненависти, как делают другие, а с добрым намерением, от души, тем больше найдете у нас сочувствия. А в Европе ваша прекрасная газета может увеличить число подписчиков, когда будет помещать более дельных сведений о России, которых у вас все-таки недостает. Соедините эти два условия, и я предрекаю вам блистательную будущность: все европейские газеты более или менее пристрастны, пишут в угоду тому или другому правительству, той или другой партии, тому или другому образу мыслей. Беспристрастие и независимость — вот что должно быть написано четкими буквами на знамени Севера (le Nord), и видимо-невидимо европейского народа под него соберется.
Прошу вас напечатать мою статью без перемен. Подписывающему под ней (как и под всеми своими статьями, печатными и рукописными, в России) свое имя, мне было бы неприятно отвечать за чужие мысли.
Примите уверение ut in litteris.
1856.
Ноября дня.
Второе письмо к издателю «Le Nord»
правитьБлагосклонный прием, которого удостоилось первое мое к вам письмо от многих почтенных членов европейской журналистики, налагал на меня обязанность продолжать сообщение моих наблюдений над ходом дел политических, внутренних и внешних, но внезапная болезнь помешала ее исполнению в свое время. Оправясь, я принимаюсь теперь за перо — и множество предметов приводит меня в затруднение: у нас в России повеяло новой жизнью, и мысль пришла в движение — хочется сказать вам и об том и об этом, — а с другой стороны, чувствуется какое-то опасение, следствие прежней замкнутости. Впрочем, я пишу теперь для иностранной публики, на иностранном языке, пишу как гражданин европейский…
Прежде всего, передам вам впечатление, произведенное в нашем обществе известиями об ост-индском восстании. Все русские, извините великодушно, обрадовались сначала, пока восстание известно было только вообще, в своей, так сказать, отвлеченной форме: «Англии плохо, Англия в опасности, Англия потерпит большие убытки, может быть, потеряет много! Вот ей наказание за ее алчность, за ее вероломство, за ее зависть, за ее эгоизм». Женщины произносили разные обеты. Графиня N. хотела сходить пешком в Троицкий монастырь, лишь бы англичанам пришлось похуже. Все это очень естественно, если вы вспомните, сколько зла сделали нам англичане в последнее время совершенно против нашего ожидания и какой удар нанесли нам прямо в сердце, воспользовавшись искусно роковой минутой; с какой наглостью и бесстыдством потребовали они у нас разрушения Севастополя, защищавшего наши собственные пределы, между тем как они сами владеют захваченным насильно Гибралтаром в Испании, Мальтою в Италии, Ионическими островами в Греции; между тем как сами они, находясь в дружбе с Францией, находят все-таки нужным укреплять Портсмут и Плимут. Враждебное чувство русского общества очень естественно, повторяю, если вы вспомните, что сталось по милости англичан с нашим прекрасным Крымом, с нашим незабвенным Черноморским флотом, на который положено нами столько трудов и столько денег. А опустошение Финляндии, Камчатки, берегов Белого моря? А ужасы Керчи, где благородные женщины подвергались всем возможным неистовствам пьяных солдат! А ругательства и поношения, произнесенные не чернью, не на площади, не невежественными крикунами, а в торжественных собраниях парламентов, знаменитыми лордами, государственными людьми всех партий! Нет — такие народные обиды не забываются, не могут забыться, не должны забываться до тех пор, пока не получится законного удовлетворения, пока не вознаградятся потери.
Но почему же, скажете вы, жалуемся мы в особенности на англичан, а не на французов, не на австрийцев, которые сделали нам зла, особенно последние, еще больше англичан.
Участие французов в войне мы считаем случайным, вызванным отчасти неловкостью нашей прежней политики; французы во время войны вели себя, как следует благородным людям, и заслужили полное сочувствие нашего войска. Это братья, назначенные от природы и от истории любить друг друга, помогать друг другу. Австрийцев мы благодарим, благодарим сердечно за их беспримерное в летописях народов предательство, потому что только такое предательство могло открыть глаза нашему правительству, считавшему их своими друзьями и приносившему им беспрерывные жертвы в ущерб русским кровным интересам.
Итак, на эту пору ненавистны нам больше их англичане, и обрадоваться их несчастью было очень естественно для русского общества на первую минуту.
Но лишь только начали распространяться в Москве подробности о тех истязаниях, которым подверглись англичане, о тех муках, в которых умирали беззащитные женщины и дети, о страшных опасностях, которые грозят в Ост-Индии всему английскому населению, — тотчас последовало изменение в русских чувствованиях: мы позабыли тотчас, что англичане нам враги, а увидали в них только европейцев, христиан, страдальцев, мы увидели в них образованное племя, которому угрожает опасностями варварство, — и общее сострадание, общее участие выразилось повсеместно. Я уверен, что если б открыта была подписка в пользу разоренных англичан в Индии, то немедленно собралась бы значительная сумма…
В таком обращении чувств наших вы можете себе представить, как неприятно, оскорбительно было нам услышать, что в Англии есть подозрение в возбуждении русскими индийского мятежа, что понадобилось даже торжественное удостоверение правительства в неосновательности такого подозрения, торжественное отклонение народных предположений в русских происках.
Русские происки! Англичане судят о нас по себе! Они возили и продавали порох черкесам среди мира и доставляли им средства вести кровопролитную войну с нами (точно как австрийцы, уверяя нас в дружбе, старались поддержать последнее польское восстание), а русское правительство не принимало никогда даже вызовов, не употребляло тех средств, кои напрашивались сами ему в руки, чтоб произвести движение в свою пользу где бы то ни было, даже в самых трудных и критических для себя обстоятельствах. Теперь, надеюсь, все это известно документально, и кому неизвестно, тому объясню здесь кстати.
В Европе считается около 30 миллионов славян, славян единоплеменных с русскими. Многие из них исповедуют одну веру с нами, и все говорят одним языком, разделенным на многие наречия, без большого труда друг другу понятные. Эти славяне под владычеством турецким, австрийским, прусским, саксонским стремились издавна сердцем и душою к России, но русское правительство всеми силами старалось всегда отклоняться от них, не хотело оказывать им никакого вспомоществования, никакого содействия, не оказывало даже нужного покровительства развитию наречий, столько важных и нужных для собственного нашего языка, мешало частным людям входить с ними в сношения, даже ученые (точно как отказывалось от всякого покровительства и путешественникам на Восток[1]), записывало в черную книгу так называемых славянофилов — все из опасения причинить неудовольствие Австрии, подать повод к каким-нибудь даже неосновательным подозрениям, — и вот Россия сделалась почти чуждою для славянского родственного населения в Европе. Как же можно приписать этой русской политике козни в отдаленной, иноязычной, иноверной Индии!
Да и с одними ли славянами поступала так наша политика, которую враги для нашего усыпления и обольщения прославляли столько глубокомысленною, проницательною, между тем как она могла похвалиться разве только изяществом слога в своих нотах, писанных на французском языке (по-русски во всем министерстве никогда никто почти не умел писать, начиная от министра и посланников до последнего секретаря).
Молдавия и Валахия обагрены русскою кровью, избавлены от тяжкого турецкого ига нашими победами, приведены если не в цветущее состояние, то, по крайней мере, в возможность развиваться и преуспевать, наделены гражданскими правами и законами — что же? Большую, сильную партию имеет Россия в Молдавии и Валахии? Никакой, в чем европейские комиссары, пребывающие в Яссах, удостоверяются ежедневно. Даже за те серебряные рубли, которыми мы усыпали княжества в последнее время, платя чистыми деньгами (не по-австрийски) за все съестные припасы, часто гнилые, и о которых столько было шуму в европейских газетах, не осталось благодарного воспоминания! А Молдавия и Валахия поближе Индии к России!
Воспользовались ли мы Кавказом? Один умный офицер, служивший в последнее время на Кавказе, передал мне отзыв тамошнего татарина, с которым он где-то сошелся. «Странные люди вы, русские, — сказал мусульманин, — драться — никто с вами не сладит, а пользоваться своими победами не умеете: ну что вы получаете от всех здешних богатых стран? Ровно ничего. Вы оставляете себе только труды и расходы, а выгоды отдаете одним туземцам над другими, и никто вам не благодарен, а недовольных множество».
Что сделали бы англичане с населением армянским, единоплеменники и единоверцы которого занимают под боком вашу часть азиатской Турции, отстоящую от нас ближе, чем от Константинополя.
Да самая Польша что доставляет нам — кроме ненависти, помехи и опасности в случае неблагоприятных обстоятельств?
Остзейские губернии и Финляндия пользуются такими правами и преимуществами, которые во сне еще не грезятся русским, — и их преданность русскому правительству за свое собственное благосостояние считается чуть ли не благодеянием, за которое Россия обязана им великою благодарностью.
Довольно ли доказательств о слепоте нашей последней политики, довольно ли доказательств, что англичане могут быть спокойны: мы долго не затеем никакого движения против них в Ост-Индии!
Но в России, это правда, начинается новая эра. Благодаря великодушному нашему Государю мы начинаем говорить и рассуждать свободно о всех государственных вопросах. Такая перемена в системе внутреннего управления повлечет с собою непременно перемену и в действиях нашей внешней политики. Правительство будет верно получать теперь такие сведения, такие указания и такие советы, которых оно прежде никак не могло доставать ни за что в свете. В Эривани или Эчмиадзине можно ведь лучше судить о Диарбекире или Тегеране, чем в Петербурге, и в форте Перовском знать о путях сообщения с Хивою, Бухарою и Ташкентом можно вернее, чем в Москве. Мы надеемся вместе и на нынешнее наше Министерство иностранных дел, порученное человеку русскому, заслужившему уже наше доверие: он поймет свою задачу и, помня завещание Паниных, Безбородко, Ростопчиных, будет прислушиваться к общему мнению, которое у же начинает возвышать свой национальный и всегда поучительный, полезный голос.
Вот как рассуждают у нас теперь в Москве об ост-индском вопросе со стороны политической: русская ост-индская экспедиция всегда возможна — это доказал за 330 лет до Рождества Христова Александр Македонский без всех вспомогательных средств нашего времени. Это доказал в наше время Наполеон I в плане, представленном им покойному императору Павлу, который (NB) по странному стечению обстоятельств скончался от апоплексического удара именно тогда, когда задумал с ним согласиться.
Ни о какой экспедиции в Азию правительство не думает.
И без большой экспедиции малое военное путешествие или почетное посольство под военным прикрытием к некоторым смежным владельцам Средней Азии, в Хиву, Бухару, Ташкент, Кабул, Афганистан, какая-нибудь другая искусная демонстрация, к которой всегда можно найти благовидные предлоги и даже законные причины, может прибавить много хлопот англичанам в настоящее затруднительное для них время.
И демонстрации никакой правительство не хочет делать, не хочет увеличивать затруднений Англии.
За такой образ действий в тяжелых обстоятельствах Англии имеет ли право Россия, рассуждают москвитяне, получить какие-нибудь выгоды, точно как Англия получила их в тяжелых обстоятельствах России, ею же вдобавок вызванных?
В европейских газетах пошла глухая молва о возвращении Гибралтара Испании и предоставлении Мальты Франции за предполагаемую ее помощь? Что же? Одна Россия с 70 миллионами своих жителей, со своим соседством к сцене настоящих действий, со своими отношениями к Средней Азии, со своим удобством вредить Англии, одна Россия не должна получить ничего, не должна думать не об каком возвращении из потерянного. Не будет ли это слишком великодушно, чтоб не сказать иначе?
По крайней мере, почему бы не поставить всех сих соображений на вид англичанам, почему бы не заявить нашего великодушия и бескорыстия, если мы уже решили оставаться праздными зрителями настоящих событий, отказываясь почему бы то ни было от извлечения всякой для себя пользы.
Вот как рассуждает старая московская партия об ост-индском вопросе со стороны политической.
Со стороны человеческой, как европейцы, как христиане, как племя образованное, мы желаем успеха англичанам, желаем, чтоб они утвердили свое владычество в Индии и распространили его сколько могут в Азии, Африке и Америке; мы желаем, чтоб прочие европейские народы успевали точно так же и водворялись крепче и крепче в других частях света, кои должны принять в свои недра избыток европейского народонаселения в многочисленных благоустроенных колониях и тем избавить старую Европу от беспокойств, тревог и опасностей, причиняемых теснотою, павперизмом и пролетариатом. Сим и Хам, по слову Писания, должны поклониться Иафету. С этой точки зрения, je reviens toujours à mes moutons, усилия противорусские Франции и Англии, кои недавно сочли Турцию необходимым членом европейского семейства и законным тираном десяти миллионов христиан, останутся неизгладимым пятном на страницах их истории.
Желая англичанам совершенного успеха во всех мерах, ими предпринимаемых, и скорейшего окончания возникшей внутренней войны, мы желаем вместе нравственного, умственного, духовного преуспеяния для тех восточных племен, кои судьба привела под власть англичанам. Мы желаем, чтоб англичане умели представлять себя на их месте и с их места, а не с своего, не по-своему, придумали им поступательное движение вперед, хоть тихим, но верным шагом. Мы осуждаем и проклинаем вместе с их человеколюбивыми и беспристрастными писателями власть, имеющую целью одно желание обогатиться на чужой счет, эксплуатацию несчастных туземцев во всех отношениях, как то делалось большею частью до сих пор по собственному их признанию англичанами, да и прочими европейцами. Мы отнюдь не возлагаем вины на одних англичан. Мы не исключаем ни голландцев, ни испанцев, ни итальянцев, ни даже русских. Что сделали эти европейцы для подвластных им племен Африки, Америки, для северных финских племен?
Негры, эскимосы, чукчи! Но что я говорю о черных, красных, желтых! Как живут те белые, которых неблагоприятная судьба подчинила тому или другому чужому господству? Как живут ирландцы под английским владычеством? Как живут славяне под австрийским владычеством? Как живут итальянцы под различными своими владычествами? Как живут поляки, рассыпанные по всем частям земного шара?
Стыд, срам и поношение! А сколько кликов об успехах просвещения! Какие жаркие прения о торговле неграми! Девятнадцатый век, девятнадцатый век! Правда — в девятнадцатом веке катаются по железным дорогам и плавают спокойно на быстрых пароходах; вкушают на своих столах яства, собранные со всех пяти частей света, и упиваются тончайшими винами, покоятся на мягких диванах; и стены домов блестят золотом, мрамором и бархатом; всякий вечер услаждают зрение и слух избранные артисты, получающие по сто и по двести тысяч жалованья, — все это правда: искусство и наука вознеслись на высокую степень совершенства, а в каком состоянии находится большинство европейского населения? — спрошу я вас, не быв ни коммунистом, ни социалистом.
Я перейду теперь от племен покоренных, подчиненных, которых коснулся после несчастных индейцев и негров, к племенам господствующим, владетельным. Что вы скажете о десяти миллионах нищих в Англии, о бессчетном количестве пролетариев во Франции, об обрезанной в обрез, без лишней булочки, жизни немецкой, об ужасном положении Испании, о разбоях итальянских, о дикости в Сицилии, о нищете в папских владениях, о толпах лазаронов в Неаполе, которые живут под открытым небом и питаются гадкими морским извержениями, о миллионах крестьян в России, которые едят круглый год пустые щи с коркою черного хлеба, хоть мы и отпускаем пшеницы на многие миллионы в чужие края, которые всю ночь сидят впотьмах или освещаются смрадною лучиною, хоть мы и отпускаем сала на многие миллионы в чужие края, которые ходят в лаптях и одеваются дерюгою, хоть мы и отпускаем кожи и шерсти на многие миллионы в чужие края, — и которых сверх того за все их труды, за все наши артистические наслаждения, купленные их потом и кровью, можно бить, сечь, насиловать, содержать в тюрьме, ссылать на поселение, осуждать на каторгу, разлучать с семейством? И вот я, из Англии совершив путешествие кругосветное, воротился в любезное Отечество.
Но восходит и для русских светлая заря. Радуйтесь и веселитесь! Я нарочно развернул перед вами печальную картину, нарочно усилил, может быть, мрачные краски, чтоб тем сильнее поразить ваше зрение ярким светом, у нас разлившимся, наполнившим сердца наши небесной сладостью. Государь Император — да будет благословенно в роды родов его имя — перед отъездом своим в чужие края объявил, говорят, решительно непременную свою волю освободить крестьян и исполнить любимую мысль покойного своего родителя. Пусть прольются на его растревоженную могилу несколько капель успокоительного елея! Слышно, что… Однако письмо мое сделалось слишком длинно и пестро. Я предупредил, впрочем, вас, что нахожусь в сердечном волнении. Теперь вы видите причину. До другого раза! В следующем письме я постараюсь познакомить вас с положением этого вопроса, столько интересного для всех друзей добра, свободы и человечества.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьОпубл.: Погодин М. П. Статьи политические и польский вопрос (1856—1867). М., 1876.
- ↑ Спросите г. Чихачева, что ему отвечало Министерство иностранных дел на его просьбу, и проч.