Взаимная помощь как фактор эволюции (Кропоткин 1907)/5/ДО

Взаимная помощь, какъ факторъ эволюціи — Глава V
авторъ Пётръ Алексеевичъ Кропоткинъ (1842—1921), пер. В. Батуринскій (1850—1930)

Оригинал: англ. Mutual Aid: Factor of Evolution. — См. Оглавленіе. Перевод опубл.: 1907. Источникъ: Индекс в Викитеке

ГЛАВА V. Взаимная помощь въ средневѣковомъ городѣ.

Ростъ власти въ варварскомъ обществѣ. — Рабство въ деревняхъ. — Возстаніе укрѣпленныхъ городовъ: ихъ освобожденіе; ихъ хартіи. — Гильдіи. — Двойственное происхожденіе свободнаго средневѣковаго города. — Его автономная юрисдикція и самоуправленіе. — Почетное положеніе, занятое трудомъ. — Торговля, производимая гильдіями и городомъ.

Общительность и потребность во взаимной помощи и поддержкѣ настолько прирождены человѣческой природѣ, что мы не находимъ въ исторіи такихъ временъ, когда бы люди жили врозь, небольшими обособленными семьями, борющимися между собою изъ-за средствъ къ существованію. Напротивъ, современныя изслѣдованія доказали, какъ мы это видѣли въ двухъ предыдущихъ главахъ, что, съ самыхъ раннихъ временъ своей до-исторической жизни, люди собирались уже въ роды, которые держались вмѣстѣ идеей объ единствѣ происхожденія всѣхъ членовъ рода и поклоненіемъ ихъ общимъ предкамъ. Въ теченіе многихъ тысячелѣтій родовой строй служилъ для объединенія людей, хотя въ немъ не имѣлось рѣшительно никакой власти, чтобы сдѣлать его принудительнымъ. Эта бытовая организація наложила глубокую печать на все послѣдующее развитіе человѣчества; и когда узы общаго происхожденія стали ослабѣвать, вслѣдствіе частыхъ и далекихъ переселеній, при чемъ развитіе отдѣльной семьи въ предѣлахъ самого рода также разрушало древнее родовое единство, — тогда новая форма объединенія, основанная на земельномъ началѣ, — т. е. деревенская община, — была вызвана къ жизни общественнымъ творчествомъ человѣка. Это установленіе, въ свою очередь, послужило для объединенія людей въ продолженіе многихъ столѣтій, давая имъ возможность развивать болѣе и болѣе свои общественныя учрежденія и вмѣстѣ съ тѣмъ способствуя имъ пройти чрезъ самые мрачные періоды исторіи, не разбившись на ничѣмъ не связанныя между собою сборища семей и индивидуумовъ; благодаря ему, они смогли сдѣлать дальнѣйшіе шаги въ своей эволюціи и выработать цѣлый рядъ второстепенныхъ общественныхъ учрежденій, изъ которыхъ многія дожили вплоть до настоящаго времени. Мы видѣли это въ предыдущихъ двухъ главахъ. Теперь-же намъ предстоитъ прослѣдить дальнѣйшее развитіе той же, всегда присущей человѣку, склонности ко взаимной помощи. Взявши деревенскія общины такъ-называемыхъ варваровъ, въ тотъ періодъ, когда они вступали въ новый періодъ цивилизаціи, послѣ паденія западной римской имперіи, мы должны теперь изучить тѣ новыя формы, въ которыя вылились общественныя потребности массъ въ теченіе среднихъ вѣковъ, въ особенности — поскольку онѣ нашли себѣ выраженіе въ средневѣковыхъ гильдіяхъ и въ средневѣковомъ городѣ.

Такъ-называемые варвары первыхъ столѣтій нашей эры, такъ же какъ и многія монгольскія, африканскія, арабскія и т. п. племена, до сихъ поръ находящіяся въ той же стадіи развитія, не только не походили на кровожадныхъ животныхъ, съ которыми ихъ часто сравниваютъ, но напротивъ, неизмѣнно предпочитали миръ войнѣ. За исключеніемъ немногихъ племенъ, которыя во время великихъ переселеній были загнаны въ безплодныя пустыни или на высокія нагорья и такимъ образомъ вынуждены были жить періодическими набѣгами на своихъ болѣе счастливыхъ сосѣдей, — за исключеніемъ этихъ племенъ, громадное большинство германцевъ, саксовъ, кельтовъ, славянъ и т. д., какъ только они осѣли на своихъ новозавоеванныхъ земляхъ, немедленно вернулись къ сохѣ, или заступу, и къ своимъ стадамъ. Самые ранніе варварскіе кодексы уже изображаютъ намъ общества, состоящія изъ мирныхъ земледѣльческихъ общинъ, а вовсе не изъ безпорядочныхъ ордъ людей, находящихся въ безпрерывной войнѣ другъ съ другомъ. Эти варвары покрыли занятыя ими страны деревнями и фермами^[1]; они расчищали лѣса, строили мосты чрезъ дикіе потоки, прокладывали гати чрезъ болота и колонизировали совершенно необитаемую до того пустыню; рискованныя же военныя занятія они предоставляли братствамъ, scholae, или дружинамъ безпокойныхъ людей, собиравшихся вокругъ временныхъ вождей, которые переходили съ мѣста на мѣсто, предлагая свою страсть къ приключеніямъ, свое оружіе и знаніе военнаго дѣла для защиты населенія, желавшаго одного: чтобы ему предоставили жить въ мирѣ. Отряды такихъ воителей приходили и уходили, ведя между собою родовыя войны изъ-за кровавой мести; но главная масса населенія продолжала пахать землю, обращая очень мало вниманія на своихъ мнимыхъ вождей, пока они не нарушали независимости деревенскихъ общинъ^[2]. И эта масса новыхъ засельщиковъ Европы выработала теперь системы землевладѣнія и способы обработки земли, которые до сихъ поръ остаются въ силѣ и въ употребленіи у сотенъ милліоновъ людей. Они выработали свою систему возмездія за причиненныя обиды, вмѣсто древней родовой кровавой мести; они научились первымъ ремесламъ; и, укрѣпивши свои деревни частоколами, земляными городками и башнями, куда можно было скрываться въ случаѣ новыхъ набѣговъ, они вскорѣ предоставили защиту этихъ башенъ и городковъ тѣмъ, кто изъ войны сдѣлалъ себѣ ремесло.

Именно это миролюбіе варваровъ, а отнюдь не ихъ будто бы войнолюбивые инстинкты, стало, такимъ образомъ, источникомъ ихъ послѣдовавшаго затѣмъ порабощенія военнымъ вождямъ. Очевидно, что самый образъ жизни вооруженныхъ братствъ давалъ дружинникамъ гораздо больше случаевъ къ обогащенію, чѣмъ ихъ могло представляться хлѣбопашцамъ, жившимъ мирною жизнью въ своихъ земледѣльческихъ общинахъ. Даже теперь мы видимъ, что вооруженные люди по временамъ предпринимаютъ флибустьерскія экспедиціи, чтобы перестрѣлять африканскихъ матабэловъ и отнять у нихъ ихъ стада, хотя матабэлы стремятся лишь къ миру и готовы купить его, хотя бы дорогой цѣной; и, очевидно, что въ старину дружинники не отличались большею добросовѣстностью, чѣмъ современные флибустьеры. Такъ пріобрѣтали они скотъ, желѣзо (имѣвшее въ то время чрезвычайно высокую цѣнность^[3] и рабовъ; и хотя большая часть награбленнаго добра растрачивалась тутъ же, въ тѣхъ достославныхъ пирахъ, которые воспѣваетъ эпическая поэзія — все же нѣкоторая часть оставалась и служила для дальнѣйшаго обогащенія. Въ то время было еще множество невоздѣланной земли, и не было недостатка въ людяхъ, готовыхъ обрабатывать ее, лишь бы только достать необходимый скотъ и орудія. Цѣлыя села, доведенныя до нищеты болѣзнями, падежами скота, пожарами или нападеніями новыхъ пришельцевъ, бросали свои дома и шли вразбродъ, въ поискахъ за новыми мѣстами для поселенія. Въ Россіи, по настоящее время, села бредутъ врозь по тѣмъ же причинамъ. И вотъ, если кто-нибудь изъ hirdmen’овъ, т. e. старшихъ дружинниковъ, предлагалъ выдавать крестьянамъ нѣсколько скота для начала новаго хозяйства, желѣза для выковки плуга, а не то и самый плугъ, а также свою защиту отъ набѣговъ и грабежей, и если онъ объявлялъ, что на столько-то лѣтъ новые посельщики будутъ свободны отъ всякихъ платежей, прежде чѣмъ начать выплату долга, то переселенцы охотно садились на его землю. A впослѣдствіи, когда, послѣ упорной борьбы съ недородами, наводненіями и лихорадками, эти піонеры начинали уплачивать свои долги, они легко попадали въ крѣпостную зависимость у защитника территоріи. Богатства, несомнѣнно, накоплялись этимъ путемъ, а за богатствомъ всегда слѣдуетъ власть^[4]. Но все таки, чѣмъ больше мы проникаемъ въ жизнь тѣхъ временъ — шестого и седьмого столѣтій нашей эры, — тѣмъ болѣе мы убѣждаемся, что для установленія власти меньшинства потребовался, помимо богатства и военной силы, еще одинъ элементъ. Это былъ элементъ закона и права, — желаніе массъ сохранить миръ и установить то, что онѣ считали правосудіемъ; и это желаніе дало вождямъ дружинъ, — королямъ, герцогамъ, князьямъ и т. п. — ту силу, которую они пріобрѣли двумя или тремя столѣтіями позже. Та же идея правосудія, выросшая въ родовомъ періодѣ, но понимаемаго теперь какъ должное возмездіе за причиненную обиду, прошла красной нитью чрезъ исторію всѣхъ послѣдовавшихъ установленій; и въ значительно большей мѣрѣ, чѣмъ военныя или экономическія причины, она послужила основой, на которой развилась власть королей и феодальныхъ владѣтелей.
‎Дѣйствительно, главною заботою варварскихъ деревенскихъ общинъ было тогда (какъ и теперь, у современныхъ намъ народовъ, стоящихъ на той же ступени развитія), быстрое прекращеніе семейныхъ войнъ изъ-за кровавой мести, которыя могли возникнуть вслѣдствіе ходячихъ въ то время представленій о правосудіи. Какъ только возникала ссора между двумя общинниками, въ нее немедленно вступалась община, и мірской сходъ, выслушавши дѣло, назначалъ размѣръ виры (wergeld), т. е. возмездія, которое слѣдовало выплатить пострадавшему, или его семьѣ, а равнымъ образомъ и размѣръ пени (fred) за нарушеніе мира, которая уплачивалась общинѣ. Внутри самой общины раздоры легко улаживались такимъ путемъ. Но когда являлся случай кровавой мести между двумя различными племенами, или двумя конфедераціями племенъ, тогда — несмотря на всѣ мѣры, принимавшіяся для предупрежденія подобныхъ войнъ^[5], — трудно было найти такого посредника или знатока обычнаго права, котораго рѣшеніе было бы пріемлемо обѣими сторонами, по довѣрію къ его безпристрастію и знакомству съ древнѣйшими законами. Затрудненіе это еще болѣе осложнялось тѣмъ, что обычное право различныхъ племенъ и конфедерацій не одинаково опредѣляло размѣры виры въ различныхъ случаяхъ. Вслѣдствіе этого явился обычай брать судью изъ среды такихъ семей, или такихъ родовъ, которые были извѣстны сохраненіемъ древняго закона во всей чистотѣ, знаніемъ пѣсенъ, стиховъ, сагъ и т. д., при помощи которыхъ законъ удерживался въ памяти; и сохраненіе закона такимъ путемъ стало своего рода искусствомъ, „мистеріей“, тщательно передаваемой изъ поколѣнія въ поколѣніе въ извѣстныхъ семьяхъ. Такъ, въ Исландіи и въ другихъ скандинавскихъ странахъ на всякомъ Allthing, или національномъ вѣчѣ, lövsögmathr (сказитель правъ) распѣвалъ на память все обычное право, для поученія собравшихся; а въ Ирландіи, какъ извѣстно, существовалъ особый классъ людей, имѣвшихъ репутацію знатоковъ древнихъ преданій, и вслѣдствіе это пользовавшихся большимъ авторитетомъ въ качествѣ судей^[6]. Затѣмъ, когда мы находимъ въ русскихъ лѣтописяхъ извѣстіе, что нѣкоторыя племена сѣверо-западной Россіи, видя все возраставшіе безпорядки, происходившее отъ того, что „родъ возста на родъ“, обратились къ норманскимъ варягамъ (varingiar) и просили ихъ стать судьями и начальниками дружинъ; когда мы видимъ далѣе князей, выбираемыхъ неизмѣнно въ теченіе слѣдующихъ двухъ столѣтій изъ одной и той же норманской семьи, мы должны признать, что славяне допускали въ этихъ норманахъ лучшее знакомство съ законами того обычнаго права, которое различные славянскіе роды признавали для себя подходящимъ. Въ этомъ случаѣ, обладаніе рунами, служившими для записи древнихъ обычаевъ, являлось положительнымъ преимуществомъ на сторонѣ нормановъ; но въ другихъ случаяхъ имѣются нѣкоторыя указанія на то, что за судьями обращались къ „старшему“ роду, т. е. къ вѣтви, считавшейся материнскою, и что рѣшенія этихъ судей считались самыми справедливыми^[7]. Наконецъ, въ болѣе позднюю пору, мы видимъ явную склонность выбирать судей изъ среды христіанскаго духовенства, которое въ то время еще придерживалось основного, теперь забытаго, принципа христіанства, — что меcть не составляетъ акта правосудія. Въ то время христіанское духовенство открывало свои церкви, какъ мѣста убѣжища для людей, убѣгавшихъ отъ кровавой мести, и оно охотно выступало въ качествѣ посредниковъ въ уголовныхъ дѣлахъ, всегда противясь старому родовому началу — „жизнь за жизнь и рана за рану“.

Однимъ словомъ, чѣмъ глубже мы проникаемъ въ исторію раннихъ установленій, тѣмъ меньше мы находимъ основаній для военной теоріи происхожденія власти. Судя по всему, даже та власть, которая позднѣе стала такимъ источникомъ угнетенія, имѣла свое происхожденіе въ мирныхъ наклонностяхъ массъ.
‎Во всѣхъ случаяхъ суда, пеня (fred), которая часто доходила до половины размѣра виры (wergeld), поступала въ распоряженіе мірского схода или вѣча, и съ незапамятныхъ временъ она употреблялась для производства работъ, служившихъ для общей пользы и защиты. До сихъ поръ она имѣетъ то же назначеніе (возведеніе башенъ) у кабиловъ и у нѣкоторыхъ монгольскихъ племенъ; и мы имѣемъ прямыя историческія свидѣтельства, что даже гораздо позднѣе судебныя пошлины, въ Псковѣ и въ нѣкоторыхъ французскихъ и германскихъ городахъ, шли на поправку городскихъ стѣнъ^[8]. Поэтому, совершенно естественно было, чтобы штрафы вручались судьямъ, которые, въ свою очередь, обязаны были поддерживать дружину вооруженныхъ людей, содержавшуюся для защиты территоріи, а также обязаны были приводить приговоры въ исполненіе. Это стало всеобщимъ обычаемъ въ восьмомъ и девятомъ вѣкѣ, даже въ тѣхъ случаяхъ, когда судьей былъ выборный епископъ. Такимъ образомъ появлялись зачатки соединенія въ одномъ лицѣ того, что мы теперь называемъ судебною и исполнительною властью. Но власть герцога, короля, князя и т. п. строго ограничивалась этими двумя функціями. Онъ вовсе не былъ правителемъ народа — верховная власть все еще принадлежала вѣчу; онъ не былъ даже начальникомъ народной милиціи, такъ какъ, когда народъ брался за оружіе, онъ находился подъ начальствомъ отдѣльнаго, также выбраннаго вождя, который не былъ подчиненъ королю, или князю, но считался равнымъ ему^[9]. Король или князь являлся полновластнымъ господиномъ лишь въ своихъ личныхъ вотчинахъ. Фактически, въ языкѣ варваровъ, слово кonung, koning или cyning — синонимъ латинскаго rex, — не имѣло другого значенія, какъ только временнаго вождя, или предводителя отряда людей. Начальникъ флотиліи судовъ, или даже отдѣльнаго пиратскаго судна, былъ также коnung, и вплоть до настоящаго времени завѣдующій рыбной ловлей въ Норвегіи называется Not-kong — „король сѣтей“^[10]. Почтенія, которымъ впослѣдствіи стали окружать личность короля, въ то время еще не существовало, и тогда какъ измѣнническій поступокъ по отношенію къ роду наказывался смертью, за убійство короля накладывалась вира, при чемъ король лишь оцѣнивался во столько то разъ выше обыкновеннаго вольнаго человѣка^[11]. А когда король Кну (или Канутъ) убилъ одного изъ своихъ дружинниковъ, то сага изображаетъ его, созывающимъ дружинниковъ на сходку (thing), во время которой онъ сталъ на колѣни, умоляя о прощеніи. Ему простили его вину, но лишь послѣ того, когда онъ согласился уплатить виру, въ девять разъ болѣе обычной виры, при чемъ изъ этой виры одну треть получалъ онъ самъ, за потерю своего дружинника, одна треть была отдана родственникамъ убитаго и одна треть (въ видѣ fred) — дружинѣ^[12]. Въ сущности, нужно было, чтобы совершилась полнѣйшая перемѣна въ ходячихъ понятіяхъ, подъ вліяніемъ церкви и изученія римскаго права, прежде чѣмъ идея о святой неприкосновенности начала прилагаться къ личности короля.

Я вышелъ бы, однако, за предѣлы настоящихъ очерковъ, если бы захотѣлъ прослѣдить постепенное развитіе власти изъ вышеуказанныхъ элементовъ. Такіе историки, какъ Гринъ и г-жа Гринъ для Англіи, Огюстенъ Тьерри, Мишле и Люшеръ для Франціи, Кауфманъ, Янссенъ и даже Ничъ для Германіи, Лео и Ботта для Италіи, Бѣляевъ, Костомаровъ и ихъ послѣдователи для Россіи, и многіе другіе, подробно разсказали объ этомъ. Они показали, какъ населеніе, вполнѣ свободное и только соглашавшееся „кормить“ извѣстное количество своихъ военныхъ защитниковъ, постепенно впадало въ крѣпостную зависимость отъ этихъ покровителей; какъ отдача себя подъ покровительство церкви, или феодальнаго владѣльца (commendation), становилась тяжелою необходимостью для свободныхъ гражданъ, будучи единственною защитою отъ другихъ феодальныхъ грабителей; какъ замокъ каждаго феодальнаго владѣльца и епископа становился разбойничьимъ гнѣздомъ, — словомъ, какъ вводилось ярмо феодализма — и какъ крестовые походы, освобождая всѣхъ, кто носилъ крестъ, дали первый толчокъ къ народному освобожденію. Но намъ нѣтъ надобности здѣсь разсказывать все это, такъ какъ главная наша задача — прослѣдить теперь работу построительнаго генія народныхъ массъ, въ ихъ учрежденіяхъ, служившихъ дѣлу взаимной помощи.

 

Въ то самое время, когда, казалось, послѣдніе слѣды свободы исчезали у варваровъ, и Европа, подпавшая подъ власть тысячи мелкихъ правителей, шла прямо къ установленію такихъ теократій и деспотическихъ государствъ, какія обыкновенно слѣдовали за варварской стадіей въ предыдущія эпохи цивилизаціи, или же шла къ созданію варварскихъ монархій, какія мы теперь видимъ въ Африкѣ, — въ это самое время жизнь въ Европѣ приняла новое направленіе. Она пошла по направленію, подобному тому, которое однажды уже принято было цивилизаціей въ городахъ древней Греціи. Съ единодушіемъ, которое кажется намъ теперь почти непонятнымъ, и которое очень долгое время дѣйствительно не понималось историками, городскія поселенія, вплоть до самыхъ маленькихъ посадовъ, начали свергать съ себя иго своихъ свѣтскихъ и духовныхъ господъ. Укрѣпленное село возстало противъ замка феодальнаго владѣльца: сперва оно свергло его власть, затѣмъ — напало на него и, наконецъ, разрушило его. Движеніе распространялось отъ одного города къ другому; въ скоромъ времени въ немъ приняли участіе всѣ европейскіе города, и менѣе чѣмъ въ сто лѣтъ свободные города возникли на берегахъ Средиземнаго, Нѣмецкаго и Балтійскаго морей, Атлантическаго океана и у фіордовъ Скандинавіи; у подножья Аппенинъ, Альпъ, Шварцвальда, Грампіанскихъ и Карпатскихъ горъ; въ равнинахъ Россіи, Венгріи, Франціи и Испаніи. Вездѣ вспыхивало то же самое возстаніе, имѣвшее вездѣ однѣ и тѣ же черты, вездѣ проходившее чрезъ тѣ же фазы и вездѣ приводившее къ однимъ и тѣмъ же результатамъ.

Въ каждомъ мѣстечкѣ, гдѣ только люди находили, или думали найти нѣкоторую защиту въ своихъ городскихъ стѣнахъ, они вступали въ „со-присягательства“ (co-jurations) „братства“ и „дружества“, объединенныя одною общею идеею, и смѣло шли навстрѣчу новой жизни взаимной помощи и свободы. И они успѣли въ осуществленіи своихъ стремленій настолько, что въ триста или четыреста лѣтъ вполнѣ измѣнился самый видъ Европы. Они покрыли страну прекрасными, роскошными зданіями, являвшимися выраженіемъ генія свободныхъ союзовъ свободныхъ людей, зданіями, которыхъ мы до сихъ поръ не превзошли по красотѣ и выразительности; они оставили въ наслѣдіе послѣдующимъ поколѣніямъ всѣ искусства и всѣ ремесла, и вся наша современная цивилизація, со всѣми достигнутыми ею и ожидаемыми въ будущемъ успѣхами, представляетъ лишь дальнѣйшее развитіе этого наслѣдія. И когда мы теперь стараемся опредѣлить, какія силы произвели эти великіе результаты, мы находимъ ихъ — не въ геніи индивидуальныхъ героевъ, не въ мощной организаціи большихъ государствъ и не въ политическихъ талантахъ ихъ правителей, но въ томъ же самомъ потокѣ взаимной помощи и взаимной поддержки, работу котораго мы видѣли въ деревенской общинѣ и который оживился и обновился въ средніе вѣка новаго рода союзами, — гильдіями, вдохновленными тѣмъ же духомъ, — но отлился уже въ новую форму.

Въ настоящее время хорошо извѣстно, что феодализмъ не повлекъ за собой разложенія деревенской общины. Хотя феодаламъ и удалось наложить ярмо крѣпостного труда на крестьянъ и присвоить себѣ тѣ права, которыя раньше принадлежали деревенской общинѣ (подати, выморочныя имущества, налоги на наслѣдства и браки), крестьяне, тѣмъ не менѣе, удержали за собой два основныхъ общинныхъ права: общинное владѣніе землей и собственные суды. Въ былыя времена, когда король посылалъ своего фогта (судья) въ деревню, крестьяне встрѣчали послѣдняго съ цвѣтами въ одной рукѣ и оружіемъ въ другой, и задавали ему вопросъ — какой законъ намѣренъ онъ примѣнять: тотъ ли, который онъ найдетъ въ деревнѣ, или тотъ, который онъ принесъ съ собой? Въ первомъ случаѣ ему вручали цвѣты и принимали его, а во второмъ — вступали съ нимъ въ бой.^[13] Теперь же крестьянамъ приходилось принимать судью, посылаемаго королемъ или феодальнымъ владѣльцемъ, такъ какъ не принять его они не могли; но они все-таки сохраняли юрисдикцію мірского схода и сами назначали шесть, семь, или двѣнадцать судей, которые дѣйствовали совмѣстно съ судьею феодальнаго владѣльца въ присутствіи мірского схода, въ качествѣ посредниковъ или лицъ, „находящихъ приговоръ“. Въ большинствѣ случаевъ, королевскому или феодальному судьѣ не оставалось даже ничего другого, какъ только подтвердить рѣшеніе общинныхъ судей и получить обычный штрафъ (fred). Это драгоцѣнное право собственной юрисдикціи, которое въ то время влекло за собой и право на собственную администрацію и на собственное законодательство, сохранилось среди всѣхъ столкновеній, и войнъ, и даже законники, которыми окружилъ себя Карлъ Великій, не могли уничтожить это право: они были вынуждены подтвердить его. Въ то же самое время, во всѣхъ дѣлахъ, касавшихся общинныхъ владѣній, мірской сходъ удерживалъ за собой верховное право и, какъ было показано Мауреромъ, онъ часто требовалъ подчиненія себѣ со стороны самого феодальнаго владѣльца, въ дѣлахъ, касавшихся земли. Самое сильное развитіе феодализма не могло сломить этого сопротивленія; деревенская община твердо держалась за свои права; и когда, въ девятомъ и десятомъ столѣтіяхъ, нашествія нормановъ, арабовъ и венгерцевъ ясно показали, что военныя дружины въ сущности не въ силахъ охранять страну отъ набѣговъ, — по всей Европѣ крестьяне начали укрѣплять свои поселенія каменными стѣнами и крѣпостцами. Тысячи укрѣпленныхъ центровъ были воздвигнуты тогда, благодаря энергіи деревенскихъ общинъ; а разъ вокругъ общинъ воздвиглись стѣны, и въ этомъ новомъ святилищѣ создались новые общіе интересы, — жители быстро поняли, что теперь, за своими стѣнами, они могутъ сопротивляться не только нападеніямъ внѣшнихъ враговъ, но и нападеніямъ внутреннихъ враговъ, т. е. феодальныхъ владѣльцевъ. Тогда новая, свободная жизнь начала развиваться внутри этихъ укрѣпленій. Родился средневѣковый городъ^[14].

Ни одинъ періодъ исторіи не служитъ лучшимъ подтвержденіемъ созидательныхъ силъ народа, чѣмъ десятый и одиннадцатый вѣкъ, когда укрѣпленныя деревни и торговыя мѣстечки, представлявшія своего рода „оазисы въ феодальномъ лѣсу“, начали освобождаться отъ ярма феодаловъ и медленно вырабатывать будущую организацію города. Къ несчастью, историческія свѣдѣнія объ этомъ періодѣ отличаются особенною скудностью: намъ извѣстны его результаты, но очень мало дошло до насъ о томъ, какими средствами эти результаты были достигнуты. Подъ защитою своихъ стѣнъ, городскія вѣча — иныя совершенно независимо, другія же подъ руководствомъ главныхъ дворянскихъ или купеческихъ семей — завоевали и утвердили за собой право выбора военнаго защитника города (defensor municipii) и верховнаго судьи, или, по крайней мѣрѣ, право выбирать между тѣми, кто изъявлялъ желаніе занять это мѣсто. Въ Италіи, молодыя коммуны постоянно изгоняли своихъ защитниковъ (defensores или dоminі), при чемъ общинамъ приходилось даже сражаться съ тѣми, которые не соглашались добровольно уйти. То же самое происходило и на востокѣ. Въ Богеміи, какъ бѣдные такъ богатые (Bohemicæ gentis magni et parvi, nobiles et ignobiles) одинаково принимали участіе въ выборахъ^[15]; а вѣча русскихъ городовъ регулярно сами избирали своихъ князей — всегда изъ одной и той же семьи, Рюриковичей, — вступали съ ними въ договоры (ряду) и выгоняли князя, если онъ вызывалъ неудовольствіе^[16]. Въ то же самое время, въ большинствѣ городовъ Западной и Южной Европы было стремленіе назначать въ качествѣ защитника (defensor), епископа, котораго избиралъ самъ городъ; при чемъ епископы такъ часто стояли первыми въ защитѣ городскихъ привилегій (иммунитетовъ) и вольностей, что многіе изъ нихъ, послѣ смерти, были признаны святыми или спеціальными покровителями различныхъ городовъ. Св. Утельредъ въ Винчестерѣ, св. Ульрикъ въ Аугсбургѣ, св. Вольфгангъ въ Ратисбонѣ, св. Хериберкъ въ Кёльнѣ, св. Адальбертъ въ Прагѣ, и т. д., и множество аббатовъ и монаховъ стали святыми своихъ городовъ, за то, что защищали народныя права^[17]. И при помощи этихъ новыхъ защитниковъ, свѣтскихъ и духовныхъ, граждане завоевывали для своего вѣча полныя права на независимую юрисдикцію и администрацію^[18].

Весь процессъ освобожденія подвигался понемногу, благодаря непрерывному ряду незамѣтныхъ актовъ преданности общему дѣлу, совершаемыхъ людьми, выходившими изъ среды народныхъ массъ — неизвѣстными героями, самыя имена которыхъ не сохранились въ исторіи. Поразительное движеніе, извѣстное подъ названіемъ „Божьяго мира“ (treuga Dei), при помощи котораго народныя массы стремились положить предѣлъ безконечнымъ родовымъ войнамъ изъ-за кровавой мести, продолжавшимся въ средѣ знатныхъ фамилій, зародилось въ юныхъ вольныхъ городахъ, при чемъ епископы и граждане пытались распространить на дворянство тотъ миръ, который они установили у себя, внутри своихъ городскихъ стѣнъ^[19]. Уже въ этомъ періодѣ торговые города Италіи, и въ особенности Амальфи (который имѣлъ выборныхъ консуловъ съ 844 года и часто мѣнялъ своихъ дожей въ десятомъ вѣкѣ^[20], выработали обычное морское и торговое право, которое позднѣе стало образцомъ для всей Европы; Равенна выработала въ ту же пору свою ремесленную организацію, а Миланъ, который первую свою революцію произвелъ въ 980 году, сталъ крупнымъ торговымъ центромъ, при чемъ его ремесла пользовались полной независимостью уже съ одиннадцатаго вѣка^[21]. То же можно сказать относительно Брюгге и Гента, а также нѣсколькихъ французскихъ городовъ, въ которыхъ Mahl или forum (вѣче) стало совершенно независимымъ учрежденіемъ^[22]. И уже въ теченіе этого періода началась работа артистическаго украшенія городовъ произведеніями архитектуры, которымъ мы удивляемся понынѣ, и которыя громко свидѣтельствуютъ объ интеллектуальномъ движеніи, совершившемся въ ту пору. „Почти по всему міру были тогда возобновлены храмы“, — писалъ въ своей хроникѣ Рауль Глаберъ, и нѣкоторые изъ самыхъ чудныхъ памятниковъ средневѣковой архитектуры относятся къ этому періоду: удивительная древняя церковь Бремена была построена въ девятомъ вѣкѣ; соборъ святого Марка въ Венеціи былъ законченъ постройкой въ 1071 году, а прекрасный соборъ въ Пизѣ — въ 1063 году. Въ сущности, умственное движеніе, которое описывалось подъ именемъ Возрожденія двѣнадцатаго вѣка^[23] и Раціонализма двѣнадцатаго вѣка^[24], и было предшественникомъ реформаціи, беретъ свое начало въ этомъ періодѣ, когда большинство городовъ представляло еще простыя кучки небольшихъ деревенскихъ общинъ, обнесенныхъ одною общею стѣною.

 

Но еще одинъ элементъ, кромѣ деревенской общины, требовался, чтобы придать этимъ зарождавшимся центрамъ свободы и просвѣщенія единство мысли и дѣйствія и ту могучую иниціативу, которыя создали ихъ силу въ двѣнадцатомъ и тринадцатомъ вѣкѣ. При возраставшемъ разнообразіи въ занятіяхъ, ремеслахъ и искусствахъ и увеличеніи торговли съ далекими странами, требовалась новая форма единенія, которой еще не давала деревенская община, и этотъ необходимый новый элементъ былъ найденъ въ гильдіяхъ. Много томовъ было написано объ этихъ союзахъ, которые, подъ именемъ гильдій, братствъ, дружествъ, минне, артелей въ Россіи, еснафовъ въ Сербіи и Турціи, амкари въ Грузіи и т. д., получили такое развитіе въ средніе вѣка и сыграли такую важную роль въ дѣлѣ освобожденія городовъ. Но историкамъ пришлось проработать болѣе шестидесяти лѣтъ надъ этимъ вопросомъ, прежде чѣмъ была понята универсальность этого учрежденія и его истинный характеръ. Только теперь, когда напечатаны были и изучены сотни гильдейскихъ статутовъ и опредѣлена ихъ связь съ римской collegia и еще болѣе древними союзами въ Греціи и Индіи^[25], мы можемъ съ полною увѣренностью утверждать, что эти братства являлись лишь дальнѣйшимъ развитіемъ тѣхъ же самыхъ принциповъ, воздѣйствіе которыхъ мы видѣли уже въ родовомъ строѣ и въ деревенской общинѣ.

Ничто не можетъ лучше обрисовать эти средневѣковыя братства, чѣмъ тѣ временныя гильдіи, которыя возникали на торговыхъ корабляхъ. Когда ганзейскій корабль, вышедшій въ море, пройдетъ, бывало, первый полъ-дня по выходѣ изъ порта, капитанъ (Schiffer) обыкновенно собиралъ на палубѣ весь экипажъ и пассажировъ и обращался къ нимъ, по свидѣтельству одного современника, со слѣдующей рѣчью:

„Такъ какъ мы теперь находимся въ волѣ Бога и волнъ“, — говорилъ онъ, — „то всѣ мы должны быть теперь равны другъ другу. И такъ какъ мы окружены бурями, высокими волнами, морскими разбойниками и другими опасностями, то мы должны поддерживать строгій порядокъ, дабы довести наше путешествіе до благополучнаго конца. Поэтому мы должны помолиться о попутномъ вѣтрѣ и добромъ успѣхѣ и, согласно морскому закону, избрать тѣхъ, которые займутъ судейскія мѣста (Schöffen-stellen)“. Вслѣдъ затѣмъ экипажъ выбиралъ фогта и четырехъ scabini, которые и становились судьями. Въ концѣ плаванія фогтъ и scabini слагали съ себя обязанности и обращались къ экипажу съ слѣдующей рѣчью: — „Все, что случилось на кораблѣ мы должны простить другъ другу и считать какъ бы мертвымъ (tоdt und ab sein lassen). Мы судили по справедливости и въ интересахъ правосудія. Поэтому просимъ васъ всѣхъ, во имя честнаго правосудія, забыть всякую злобу, какую можете питать другъ на друга и поклясться на хлѣбѣ и соли, что не будете вспоминать о прошломъ съ враждой. Но если кто-нибудь считаетъ себя обиженнымъ, то пусть онъ обратится къ ландфогту (судьѣ на сушѣ) и до заката солнца проситъ у него правосудія.“ По высадкѣ на берегъ всѣ взысканные въ пути штрафы (fred) передавались портовому фогту для раздачи бѣднымъ^[26].

Этотъ простой разсказъ, быть можетъ, лучше всего характеризуетъ духъ средневѣковыхъ гильдій. Подобныя организаціи возникали повсюду, гдѣ только появлялась группа людей, объединенныхъ какимъ-нибудь общимъ дѣломъ: рыбаковъ, охотниковъ, странствующихъ купцовъ, строителей, осѣдлыхъ ремесленниковъ и т. д. Какъ мы видѣли, на кораблѣ имѣлась уже морская власть, въ рукахъ капитана; но ради успѣха общаго предпріятія, всѣ собравшіеся на кораблѣ, богатые и бѣдные, хозяева и экипажъ, капитанъ и матросы, соглашались быть равными въ своихъ личныхъ отношеніяхъ, — соглашались быть просто людьми, обязанными помогать одинъ другому, — и обязывались разрѣшать всѣ могущія возникнуть между ними несогласія при помощи судей, избранныхъ всѣми ими. Точно также, когда нѣкоторое количество ремесленниковъ — каменщиковъ, плотниковъ, каменотесовъ и т. п. — собиралось вмѣстѣ, для постройки, скажемъ, собора, то, хотя всѣ они являлись гражданами города, имѣвшаго свою политическую организацію, и хотя каждый изъ нихъ, кромѣ того, принадлежалъ къ своему цеху, тѣмъ не менѣе, сойдясь на общемъ предпріятіи — на дѣлѣ, которое они знали лучше другихъ, они соединялись еще въ организацію, скрѣпленную болѣе тѣсными, хотя и временными узами: они основывали гильдію, артель, для постройки собора^[27]. Мы видимъ то же самое и въ настоящее время, въ кабильскомъ çof^[28]: у кабиловъ есть своя деревенская община, но она оказывается недостаточной для удовлетворенія всѣхъ политическихъ, коммерческихъ и личныхъ потребностей объединенія, вслѣдствіе чего устанавливается другое, болѣе тѣсное, братство, въ формѣ çof’а.

Что же касается до братскаго характера средневѣковыхъ гильдій, то для выясненія его можно воспользоваться любымъ гильдейскимъ статутомъ. Если взять, напримѣръ, skraa какой-нибудь древней датской гильдіи, мы прочтемъ въ ней, во-первыхъ, что въ гильдіи должны господствовать общія братскія чувства; затѣмъ идутъ правила относительно само-юрисдикціи въ гильдіи, въ случаѣ ссоры между двумя гильдейскими братьями, или же между братомъ и постороннимъ; и наконецъ, перечисляются общественныя обязанности братьевъ. Если у брата сгоритъ домъ, если онъ потеряетъ свое судно, или пострадаетъ во время богомолья, то всѣ братья должны прійти на помощь ему. Если брать опасно заболѣетъ, то два брата должны пребывать у его постели, пока не минуетъ опасность, а если онъ умретъ, то братья должны похоронить его — не маловажная обязанность въ тѣ времена частыхъ эпидемій — и проводить его до церкви и до могилы. Послѣ смерти брата, если оказывалось необходимымъ, они обязаны были позаботиться о его дѣтяхъ; очень часто вдова становилась сестрою въ гильдіи^[29].

Вышеуказанныя двѣ главныя черты встрѣчаются въ каждомъ изъ братствъ, основанныхъ для какой бы то ни было цѣли. Во всѣхъ случаяхъ члены именно такъ относились другъ къ другу и называли другъ друга братьями и сестрами^[30]; въ гильдіи всѣ были равны. Гильдіи сообща владѣли нѣкоторою собственностью (скотомъ, землей, зданіями, церквями или „общими сбереженіями“). Всѣ братья клялись позабыть всѣ прежнія родовыя столкновенія изъ-за кровавой мести; и, не налагая другъ на друга невыполнимаго обязательства никогда больше не ссориться, они вступали въ соглашеніе, чтобы ссора никогда не переходила въ семейную вражду, со всѣми послѣдствіями родовой мести, и чтобы за разрѣшеніемъ ссоръ братья не обращались ни къ какому иному суду, кромѣ гильдейскаго суда самихъ братьевъ. Въ случаѣ же если братъ вовлекался въ ссору съ постороннимъ для гильдіи лицомъ, то братья были обязаны поддерживать брата во что бы то ни стало; былъ ли онъ справедливо или несправедливо обвиненъ въ нанесеніи обиды, братья должны были оказать ему поддержку и стараться довести дѣло до миролюбиваго рѣшенія. Если только насиліе, совершенное братомъ не было тайнымъ — въ послѣднемъ случаѣ онъ былъ бы внѣ закона — братство стояло за него^[31]. Если родственники обиженнаго человѣка хотѣли немедленно мстить обидчику новымъ нападеніемъ, то братство снабжало его лошадью для побѣга, или же лодкой, парой веселъ, ножомъ и сталью для высѣканія огня; если онъ оставался въ городѣ, его повсюду сопровождали для охраны двѣнадцать братьевъ; а тѣмъ временемъ, братство всячески старалось устроить примиреніе (composition). Когда дѣло доходило до суда, братья шли въ судъ, чтобы клятвенно подтвердить правдивость показаній обвиняемаго; если же судъ находилъ его виновнымъ, они не давали ему впасть въ полное разореніе или попасть въ рабство, вслѣдствіе невозможности уплатить присужденную виру: они всѣ участвовали въ уплатѣ виры, совершенно такъ же, какъ это дѣлалъ въ древности весь родъ. Только въ томъ случаѣ, если братъ обманывалъ довѣріе своихъ собратьевъ по гильдіи, или даже другихъ лицъ, онъ изгонялся изъ братства „съ именемъ негоднаго“ (tha scal han maeles af brödrescap met nidings nafn^[32].

Таковы были руководящія идеи этихъ братствъ, которыя постепенно распространялись на всю средневѣковую жизнь. Дѣйствительно, намъ извѣстны гильдіи, возникавшія среди людей всѣхъ возможныхъ профессій: гильдіи рабовъ^[33], гильдіи свободныхъ гражданъ и гильдіи смѣшанныя, состоявшія изъ рабовъ и свободныхъ гражданъ; гильдіи, организованныя для спеціальныхъ цѣлей — охоты, рыбной ловли или данной торговой экспедиціи, распадавшіяся, когда спеціальная цѣль была достигнута, и гильдіи, существовавшія въ теченіе столѣтій, въ данномъ ремеслѣ или отрасли торговли. И по мѣрѣ того, какъ жизнь выдвигала все большее и большее разнообразіе цѣлей, соотвѣтственно росло и разнообразіе гильдій. Вслѣдствіе этого, не только торговцы, ремесленники, охотники и крестьяне объединялись въ гильдіи, но мы находимъ гильдіи священниковъ, живописцевъ, учителей въ народныхъ школахъ и въ университетахъ, гильдіи для сценической постановки „Страстей Господнихъ“, для постройки церкви, для развитія „мистеріи“ данной школы искусства или ремесла, гильдіи для спеціальныхъ развлеченій — даже гильдіи нищихъ, палачей и проститутокъ, при чемъ всѣ эти гильдіи были организованы по тому же двойному принципу собственной юрисдикціи и взаимной поддержки^[34]. Что же касается до Россіи, то мы имѣемъ положительныя свидѣтельства, указывающія, что самое дѣло созиданія Россіи было настолько же дѣломъ рыболовныхъ, охотничьихъ и промышленныхъ артелей, сколько и результатомъ почкованія деревенскихъ общинъ. Вплоть до настоящаго дня Россія покрыта артелями^[35].

Уже изъ вышеприведенныхъ замѣчаній видно, насколько ошибоченъ былъ взглядъ раннихъ изслѣдователей гильдій, когда они считали сущностью этого учрежденія годовое празднество, обыкновенно устраиваемое гильдіей. Въ дѣйствительности, общая трапеза всегда бывала въ самый день, или на другой день послѣ того, когда происходило избраніе старшинъ, обсужденіе нужныхъ измѣненій въ уставахъ и очень часто обсужденіе тѣхъ ссоръ, которыя возникали между братьями^[36]; наконецъ, въ этотъ день иногда возобновляли присягу на вѣрность гильдіи. Общая трапеза, подобно пиру на древнемъ родовомъ мірскомъ сходѣ, — mahl или malum, — или бурятской „аба“, или приходскому празднику и пиру по окончаніи жатвы, служила просто для утвержденія братства. Она символизировала тѣ времена, когда все было въ общемъ владѣніи рода. Въ этотъ день, по крайней мѣрѣ, все принадлежало всѣмъ; всѣ садились за одинъ и тотъ же столъ, всѣмъ подавалась одна и та же пища. Даже въ гораздо болѣе поздній періодъ обитатели богадѣльни одной изъ Лондонскихъ гильдій садились въ этотъ день за общій столъ, рядомъ съ богатымъ альдерменомъ. Что же касается до различія, которое нѣкоторые изслѣдователи пытались установить между старыми саксонскими „гильдіями миролюбія“ (frith guild) и такъ называемыми „общительными“ или „религіозными“ гильдіями, то относительно этого можно сказать, что всѣ онѣ были гильдіями миролюбія въ вышеуказанномъ смыслѣ^[37], и всѣ онѣ были религіозны въ томъ смыслѣ, въ какомъ деревенская община или городъ, поставленные подъ покровительство спеціальнаго святого, являются соціальными и религіозными. Если институція гильдій получила такое обширное распространеніе въ Азіи, Африкѣ и Европѣ, если она просуществовала тысячелѣтія, снова и снова возникая всякій разъ, когда сходныя условія вызывали ее къ жизни, то это объясняется тѣмъ, что гильдія представляла собою нѣчто гораздо бо̀льшее, чѣмъ простая ассоціація для совмѣстной ѣды, или для хожденія въ церковь въ извѣстный день, или для устройства похоронъ на общій счетъ. Она отвѣчала глубоко-вкорененной потребности человѣческой природы; и она совмѣщала въ себѣ всѣ тѣ аттрибуты, которые впослѣдствіи государство присвоило своей бюрократіи и полиціи и еще многое другое. Гильдія была ассоціаціей для взаимной поддержки, „дѣломъ и совѣтомъ“, во всѣхъ обстоятельствахъ и во всѣхъ случайностяхъ жизни; и она была организаціей для утвержденія правосудія, съ тѣмъ, однако, отличіемъ въ данномъ отношеніи отъ государства, что въ дѣло суда она вводила человѣческій, братскій элементъ, вмѣсто элемента формальнаго, являющагося существенной характерной чертой государственнаго вмешательства. Даже когда онъ появлялся предъ гильдейскимъ судомъ, гильдейскій братъ былъ судимъ людьми, которыя знали его хорошо, стояли съ нимъ рядомъ при совмѣстной работѣ, сидѣли не разъ за общей трапезой и вмѣстѣ исполняли всякія братскія обязанности: онъ отвѣчалъ предъ людьми равными ему и дѣйствительными братьями, а не предъ теоретиками закона, или защитниками чьихъ-то иныхъ интересовъ^[38].

 

Очевидно, что учрежденіе, такъ прекрасно приспособленное для удовлетворенія нуждъ единенія, не лишая при томъ индивидуума его иниціативы, должно было расширяться, расти и укрѣпляться. Затрудненіе было только въ томъ, чтобы найти такую форму, которая позволяла бы союзамъ гильдій федерироваться между собою, не входя въ столкновеніе съ союзами деревенскихъ общинъ, и объединила бы и тѣ и другіе въ одно гармоническое цѣлое. И когда подобная форма комбинаціи была найдена — въ свободномъ городѣ— и рядъ благопріятныхъ обстоятельствъ далъ городамъ возможность заявить и утвердить свою независимость, они выполнили это съ такимъ единствомъ мысли, которое можетъ вызывать удивленіе, даже въ нашъ вѣкъ желѣзныхъ дорогъ, телеграфовъ и прессы. Сотни хартій, которыми города утвердили актъ своего объединенія, дошли до насъ, и во всѣхъ этихъ хартіяхъ утверждаются однѣ и тѣ же руководящія идеи, — несмотря на безконечное разнообразіе подробностей, зависѣвшихъ отъ большей или меньшей полноты освобожденія. Вездѣ городъ организовывался, какъ двойная федерація — небольшихъ деревенскихъ общинъ и гильдій.

 

„Всѣ принадлежащіе къ содружеству города” — такъ говорится, напримѣръ, въ хартіи, выданной въ 1188 году гражданамъ города Эръ (Aire) Филиппомъ, графомъ Фландрскимъ, — „обѣщались и подтвердили клятвой, что они будутъ помогать другъ другу, какъ братья, во всемъ полезномъ и честномъ; что если одинъ обидитъ другого, словомъ или дѣломъ, то обиженный не будетъ мстить, ни самъ, ни его сородичи… онъ принесетъ жалобу, и обидчикъ заплатитъ должное возмездіе за обиду, согласно рѣшенію, произнесенному двѣнадцатью выборными судьями, дѣйствующими въ качествѣ посредниковъ. И если обидчикъ или обиженный, послѣ третьяго предостереженія, не подчинится рѣшенію посредниковъ, онъ будетъ исключенъ изъ содружества, какъ порочный человѣкъ и клятвопреступникъ“^[39].

„Каждый изъ членовъ общины будетъ вѣренъ своимъ соприсягавшимъ и будетъ подавать имъ помощь и совѣтъ, согласно тому, что ему подскажетъ справедливость“, такъ говорится въ Амьенской и Аббевильской хартіяхъ. — „Всѣ будутъ помогать другъ другу каждый по мѣрѣ своихъ силъ, въ границахъ общины, и не допустятъ, чтобы одинъ бралъ что-либо у другого общинника или одинъ заставлялъ другого платить какіе-нибудь поборы (contributions)“, читаемъ мы въ хартіяхъ Суассона, Компьеня, Санлиса и многихъ другихъ городовъ того же типа^[40].

„Коммуна" — писалъ Жильберъ де-Ножанъ — „есть присяга во взаимной помощи (mutui adjutori conjuratio“… „Новое и отвратительное слово. Благодаря ей, крѣпостные (capite sensi) освобождаются отъ всякой крѣпостной зависимости; благодаря ей, они освобождаются отъ платы тѣхъ поборовъ, которые обыкновенно всегда платились крѣпостными“^[41].

 

Та же самая освободительная волна прокатилась въ двѣнадцатомъ вѣкѣ по всей Европѣ, захватывая какъ богатые, такъ и самые бѣдные города. И если мы можемъ сказать, что, вообще говоря, первыми освободились итальянскіе города, (многіе еще въ одиннадцатомъ, а нѣкоторые и въ десятомъ вѣкѣ), то мы все-таки не можемъ указать центра, изъ котораго распространилось бы это движеніе. Очень часто маленькій посадъ, гдѣ-нибудь въ центральной Европѣ, становился во главѣ движенія своей области, и большіе города принимали его хартію за образецъ для себя. Такъ, напр., хартія маленькаго городка Лорриса (Lorris) была принята 83-ю городами въ юго-восточной Франціи, a хартія Бомона (Beaumont) послужила образцомъ болѣе, чѣмъ для пятисотъ городовъ и городковъ въ Бельгіи и во Франціи. Города сплошь да рядомъ отправляли спеціальныхъ депутатовъ въ сосѣдній городъ, чтобы получить копію съ его хартіи, и на основаніи ея вырабатывали собственную конституцію. Впрочемъ, города не довольствовались простымъ списываніемъ хартій другъ у друга: они составляли свои хартіи, въ соотвѣтствіи съ уступками, которыя имъ удалось вырвать у своихъ феодальныхъ владѣльцевъ; и въ результатѣ, какъ замѣтилъ одинъ историкъ, хартіи средневѣковыхъ коммунъ отличаются такимъ же разнообразіемъ, какъ и готическая архитектура ихъ церквей и соборовъ. Та же руководящая идея во всѣхъ, — такъ какъ соборъ символизировалъ союзъ прихода и гильдіи въ вольномъ городѣ — и то же безконечно-богатое разнообразіе въ деталяхъ.

Самымъ существеннымъ пунктомъ для освобождавшагося города была собственная юрисдикція, которая влекла за собой и собственную администрацію. Но городъ не былъ просто „автономной“ частью государства — подобныя двусмысленныя слова еще не были изобрѣтены въ то время, — онъ составлялъ государство само по себѣ. Онъ имѣлъ право объявлять войну и заключать миръ, право заключать федераціи и вступать въ союзы со своими сосѣдями. Онъ былъ самодержавнымъ въ своихъ собственныхъ дѣлахъ и не вмѣшивался въ чужія. Верховная политическая власть могла находиться всецѣло въ рукахъ демократическаго вѣча (форума), какъ это было, напримѣръ, въ Псковѣ, гдѣ вѣче посылало и принимало посланниковъ, заключало договоры, призывало и изгоняло князей, или вовсе обходилось безъ нихъ цѣлые десятки лѣтъ; или же высшая политическая власть была передана въ руки нѣсколькихъ знатныхъ, купеческихъ или даже дворянскихъ семей, или же она была захвачена ими, какъ это бывало въ сотняхъ городовъ Италіи и Средней Европы. Но принципъ всегда оставался тотъ же: городъ являлся государством, и — что, пожалуй, еще болѣе замѣчательно — когда власть въ городѣ бывала узурпирована торговою аристократіею или даже дворянствомъ, внутренняя жизнь города и демократизмъ его повседневныхъ отношеній терпѣли отъ этого мало ущерба: онѣ мало зависѣли отъ того, что можно назвать политическою формою государства.

Секретъ этого кажущагося противорѣчія, заключается въ томъ, что средневѣковый городъ не былъ централизованнымъ государствомъ. Въ теченіе первыхъ столѣтій своего существованія, городъ едва ли можно было назвать государствомъ, поскольку дѣло шло объ его внутреннемъ строѣ, такъ какъ средніе вѣка вообще такъ же чужды были нашей современной централизаціи функцій, какъ и нашей территоріальной централизаціи: каждая группа имѣла тогда свою долю верховной власти.

Обыкновенно городъ былъ раздѣленъ на четыре квартала или же на пять, шесть или семь „концовъ“ (секторовъ), расходившихся отъ центра. При этомъ, каждый кварталъ или конецъ, въ общемъ, представлялъ извѣстный родъ торговли или ремесла, преобладавшій въ немъ, хотя въ то же время въ каждомъ кварталѣ или концѣ, могли жить люди, занимавшіе различныя общественныя положенія и предававшіеся различнымъ занятіямъ — дворянство, купцы, ремесленники и даже полу-крѣпостные. Каждый конецъ, или кварталъ представлялъ, однако, совершенно независимую единицу. Въ Венеціи каждый островъ представлялъ независимую политическую общину, которая имѣла свою организацію ремесла и торговли, свою торговлю солью (покупаемую для своихъ гражданъ), свою собственную юрисдикцію и администрацію и свой собственный форумъ; поэтому избраніе всею Венеціею того или другого дожа ничего не измѣняло во внутренней независимости каждой изъ этихъ единичныхъ общинъ^[42]. Въ Кёльнѣ, жители раздѣлялись на Geburshaften и Heimshaften (viсiniae) т. e. сосѣдскія гильдіи, образованіе которыхъ относится къ франконскому періоду, и каждая изъ этихъ гильдій имѣла своего судью (Burrichter) и обычныхъ двѣнадцать выборныхъ засѣдателей (Schöffen) своего фогта и своего greve, или начальника гильдейской милиціи^[43]. Исторія древняго Лондона, до завоеванія, — говоритъ Гринъ, — является исторіей „извѣстнаго числа маленькихъ группъ, разсѣянныхъ на пространствѣ, окруженномъ городскими стѣнами, при чемъ каждая группа сама по себѣ развивалась, со своими учрежденіями, гильдіями, юрисдикціей, церквями и т. д., и только мало-по-малу эти группы объединялись въ муниципальный союзъ“^[44]. А когда мы обращаемся къ лѣтописямъ русскихъ городовъ, Новгорода и Пскова, которыя отличаются, и тѣ и другія, обиліемъ чисто-мѣстныхъ подробностей, мы узнаемъ, что и „концы“ въ свою очередь состояли изъ независимыхъ „улицъ“, изъ которыхъ каждая, хотя и была преимущественно населена рабочими извѣстнаго ремесла, тѣмъ не менѣе имѣла среди своихъ жителей также и купцовъ и землевладѣльцевъ, и составляла отдѣльную общину. Улица несла общую отвѣтственность за всѣхъ своихъ членовъ въ случаѣ преступленія, она обладала собственной юрисдикціей и администраціей, въ лицѣ „уличанскихъ старостъ“, имѣла собственную печать, (символъ государственной власти), и въ случаѣ нужды собиралось уличанское вѣче; у нея была, наконецъ, своя собственная милиція, выбранные ею священники, и она имѣла свою собственную коллективную жизнь и свои коллективныя предпріятія^[45].

Такимъ образомъ средневѣковый городъ являлся двойною федераціею: всѣхъ домохозяевъ, объединенныхъ въ небольшіе территоріальные союзы — улицу, приходъ, конецъ, — и отдѣльныхъ личностей, объединенныхъ общею клятвою въ гильдіи, сообразно ихъ профессіямъ. Первая федерація была плодомъ деревенско-общиннаго происхожденія города; вторая же была плодомъ послѣдующаго роста, вызваннаго новыми условіями.

 

Главною задачею средневѣковаго города было обезпеченіе свободы, самоуправленія и мира; главною же основою городской жизни, какъ мы сейчасъ увидимъ, когда будемъ говорить о ремесленныхъ гильдіяхъ, являлся трудъ. Но „производство“ не поглощало всего вниманія средневѣковаго экономиста. Своимъ практическимъ умомъ онъ понималъ, что надо гарантировать „потребленіе,“ чтобы производство было возможно, а потому обезпеченіе „всеобщей потребности въ пищѣ и помѣщеніи, для бѣдныхъ и для богатыхъ“ (gemeine notduzft undgemach armer und riche)^[46] было основнымъ началомъ для каждаго города. Скупать пищевые продукты и другіе предметы первой необходимости (уголь, дрова и т. п.), прежде чѣмъ они попадутъ на рынокъ, или скупать ихъ при особенно благопріятныхъ условіяхъ, недоступныхъ для другихъ, — словомъ, preempcio, — совершенно воспрещалось. Все должно было идти сперва на рынокъ и тамъ быть предоставлено для покупки всѣмъ, вплоть до того времени, когда звонъ колокола возвѣститъ о закрытіи рынка. Только тогда могъ мелочной торговецъ покупать оставшіеся продукты, но и въ этомъ случаѣ, его прибыль должна была быть „честной прибылью“^[47]. Кромѣ того, если хлѣбникъ, по закрытіи рынка, покупалъ зерно оптомъ, то каждый гражданинъ имѣлъ право потребовать для себя извѣстное количество этого зерна (около половины полумѣры) по оптовой цѣнѣ, если онъ заявилъ подобное требованіе до окончательнаго заключенія торга; но, равнымъ образомъ, и каждый хлѣбопекарь могъ предъявить подобное же требованіе, если горожанинъ покупалъ рожь для перепродажи. Чтобы смолоть зерно, достаточно было привезти его на городскую мельницу, гдѣ оно бывало смолото въ свой чередъ, по опредѣленной цѣнѣ; хлѣбъ же можно было печь въ four banal, т. е. въ общинной печи^[48]. Однимъ словомъ, если городъ терпѣлъ нужду, то отъ нея терпѣли, болѣе или менѣе, всѣ, но помимо подобныхъ несчастій, пока существовали свободные города, въ ихъ стѣнахъ никто не могъ умереть отъ голода, какъ это, къ несчастью, черезчуръ часто случается въ наше время.

Впрочемъ, всѣ эти правила относятся уже къ позднѣйшимъ періодамъ жизни городовъ; такъ какъ въ началѣ своей жизни вольные города обыкновенно сами закупали всѣ пищевые продукты для потребленія горожанъ. Документы, недавно опубликованные Чарльзомъ Гроссомъ, содержатъ совершенно опредѣленныя данныя на этотъ счетъ и подтверждаютъ его выводъ, что прибывавшіе въ городъ грузы пищевыхъ продуктовъ „покупались особыми городскими чиновниками, отъ имени города, и затѣмъ распредѣлялись между горожанами — купцами, при чемъ никому не позволялось покупать товары, выгруженные въ портѣ, покуда муниципальныя власти не откажутся купить ихъ. Таковъ — прибавляетъ Гроссъ, — былъ, повидимому, общераспространенный пріемъ въ Англіи, въ Ирландіи, въ Уэльсѣ и въ Шотландіи“^[49]. Даже въ шестнадцатомъ столѣтіи мы видимъ, что въ Лондонѣ производилась общинная покупка зерна, „для удобства и выгоды во всякихъ видахъ Города и Палаты Лондона и всѣхъ Гражданъ и Жителей его, насколько это отъ насъ зависитъ,“ — какъ писалъ мэръ въ 1565 году^[50]. Въ Венеціи, вся торговля зерновымъ хлѣбомъ, какъ теперь хорошо извѣстно, находилась въ рукахъ города; а „кварталы,“ по полученіи зернового хлѣба изъ управленія, которое завѣдывало ввозомъ, должны были разослать по домамъ всѣхъ гражданъ квартала количество, приходившееся на долю каждаго^[51]. Во Франціи, городъ Амьенъ закупалъ соль и распредѣлялъ ее между всѣми гражданами по покупной цѣнѣ^[52]; и даже въ настоящее время мы встрѣчаемъ во многихъ французскихъ городахъ halles, которыя раньше были муниципальными депо для ссыпки зерна и соли^[53]. Въ Россіи, это также было обычнымъ явленіемъ въ Новгородѣ и Псковѣ.

Надо сказать, что весь вопросъ объ общинныхъ покупкахъ для потребленія гражданъ, и о способахъ, какими совершались эти закупки, до сихъ поръ не получилъ еще должнаго вниманія со стороны историковъ; но тамъ и сямъ встрѣчаются очень поучительные факты, проливающіе новый свѣтъ на этотъ вопросъ. Такъ, среди документовъ Гросса имѣется уставъ города Килькенни, относящійся къ 1367 году, и изъ этого документа мы узнаемъ, какъ устанавливались цѣны на товары. „Купцы и матросы,“ — говоритъ Гроссъ, — „должны были подъ присягою показать покупную цѣну своихъ товаровъ и издержки сдѣланныя на перевозку. Тогда мэръ города и два добросовѣстныхъ назначали цѣну (named the price), по которой товары должны были продаваться.“ То же правило соблюдалось и въ Торсо для товаровъ, приходившихъ „съ моря или съ суши.“ Этотъ способъ „назначенія цѣны“ такъ хорошо согласуется именно съ тѣми представленіями о торговлѣ, которыя преобладали въ средніе вѣка, что онъ долженъ былъ быть во всеобщемъ ходу. Установленіе цѣны третьимъ лицомъ было очень древнимъ обычаемъ; и для всякаго рода обмѣна въ предѣлахъ города несомнѣнно прибѣгали также очень часто къ опредѣленію цѣнъ, не продавцомъ или покупателемъ, а третьимъ лицомъ, — „добросовѣстнымъ.“ Но этотъ порядокъ вещей отодвигаетъ насъ къ еще болѣе раннему періоду исторіи торговли, а именно, къ тому времени, когда вся торговля главными продуктами велась цѣлымъ городомъ, и купцы были лишь коммисіонерами, довѣренными отъ города для продажи товаровъ, которые городъ вывозилъ. Такъ, Ватерфордскій уставъ, также опубликованный Гроссомъ, говоритъ, что „всѣ товары, какого бы то ни было рода… должны быть покупаемы мэромъ и судебными приставами (bаlives), которые назначены общинными покупщиками [для города] въ данное время, и должны быть распредѣлены между всѣми свободными гражданами города (за исключеніемъ только собственнаго добра свободныхъ гражданъ и жителей).“ Этотъ уставъ едва ли можно истолковывать иначе, какъ допустивши, что вся внѣшняя торговля города производилась его довѣренными агентами. Кромѣ того, у насъ имѣется прямое свидѣтельство, что именно такъ было поставлено дѣло въ Новгородѣ и Псковѣ. Господинъ Великій Новгородъ и Господинъ Великій Псковъ сами посылали свои купеческіе караваны въ дальнія страны.

Намъ извѣстно также, что почти во всѣхъ средневѣковыхъ городахъ Средней и Западной Европы каждая ремесленная гильдія обыкновенно покупала сообща всѣ сырые продукты для своихъ братьевъ, и продавала продукты ихъ работы чрезъ посредство выборныхъ; и едва ли допустимо, чтобы внѣшняя торговля не велась тѣмъ же порядкомъ, — тѣмъ болѣе, что какъ хорошо извѣстно историкамъ, вплоть до тринадцатаго вѣка, не только всѣ купцы даннаго города считались въ чужой странѣ отвѣтственными, какъ корпорація, за долги, сдѣланные кѣмъ-либо изъ нихъ, но также и весь городъ былъ отвѣтственнымъ за долги, сдѣланные каждымъ изъ его гражданъ-купцовъ. Только въ двѣнадцатомъ и тринадцатомъ вѣкѣ Рейнскіе города вошли въ спеціальные договоры, которыми уничтожалась эта круговая порука^[54]. И наконецъ, мы имѣемъ замѣчательный Ипсвичскій документъ, напечатанный Гроссомъ, изъ котораго видно что торговая гильдія этого города состояла изъ всѣхъ тѣхъ, кто числился свободными гражданами города и изъявилъ согласіе платить свой взносъ (свою „hanse“) въ гильдію, при чемъ вся община обсуждала сообща, какъ лучше поддержать торговую гильдію и какія дать ей привилегіи. Торговая гильдія (the Merchant guild) Ипсвича является, такимъ образомъ, скорѣе корпораціею довѣренныхъ города, чѣмъ обыкновенною частною гильдіею.

Однимъ словомъ, чѣмъ болѣе мы знакомимся съ средневѣковымъ городомъ, тѣмъ болѣе мы убѣждаемся, что онъ не былъ простою политическою организаціею для охраны извѣстныхъ политическихъ свободъ. Онъ представлялъ попытку организаціи — въ болѣе широкомъ размѣрѣ, чѣмъ это было сдѣлано въ деревенской общинѣ, — тѣснаго союза для цѣлей взаимной помощи и поддержки, для потребленія и производства, и для общительной жизни вообще, — не налагая для этого на людей оковы государства, но предоставляя наоборотъ полную свободу для проявленія созидательнаго генія каждой отдѣльной группы людей, въ области искусства, ремеслъ, науки, торговли и политическаго строя. Насколько эта попытка была успѣшна, мы лучше всего увидимъ, разсмотрѣвъ въ слѣдующей главѣ организацію труда въ средневѣковомъ городѣ и отношенія городовъ къ окружавшему ихъ крестьянскому населенію.

Примѣчанія

1. W. Arnold, въ его «Wanderungen und Ansiedelungen der deutschen Stämme», стр. 431, утверждаетъ даже, что половина распахиваемой въ современной Германіи земли была поднята въ періодъ времени между шестымъ и девятымъ вѣкомъ. Того же мнѣнія держится и Nitzsch («Geschichte des deutschen Vоlkes», Leipzig, 1883, томъ I).
2. Leo и Botta, «Histoire d’Italie», Французск. изд. 1844, т. I, стр. 37); Костомаровъ, «Начало единодержавія на Руси», статьи въ «Вѣстникѣ Европы».
3. За кражу простого ножа назначался штрафъ въ 15 solidi, а за кражу желѣзныхъ частей мельницы штрафъ въ 45 solidi (см. Lamprecht’а, «Wirthchaft und Recht der Franken», въ Raumer’s «Historisches Taschenbuch», 1883, стр. 52). Согласно закону Рипаріевъ, мечъ, копьё и желѣзныя латы воина равнялись цѣнности по крайней мѣрѣ 25 коровъ или 2 годами работы свободнаго человѣка. Одна лишь кираса, согласно Салическому закону (Desmichels, цит. у Michelet), оцѣнивалась въ 36 бушелей пшеницы.
4. Главное богатство вождей, въ продолженіе долгаго времени, заключалось въ ихъ земельныхъ владѣніяхъ, заселенныхъ отчасти плѣнными рабами, но преимущественно вышеуказаннымъ нами способомъ. О происхожденіи собственности см. Inama Sternegg, «Die Ausbildung der grossen Grundherrschaften in Deutsсhland», въ Schmoller’s «Fоrsсhungen», т. I, 1878; F. Dahn’а «Urgeschichte der germanischen und romanischen Völker», Berlin, 1881; Maurer’а «Dorfverfassung»; Guisot, «Essais sur l’histoire de France»; Maine’а «Village Соmmunity», Botta, «Histоire d’Italie»; и работы Seebohm’а, Виноградова, J. R. Green’а и т. д.
5. См. Sir Henry. Maine’s «International Law», London, 1888.
6. «Ancient Laws of Ireland», введеніе; E. Nys, «Etudes de droit international», томъ I, 1896, стр. 86 seg. Среди oceтинъ посредники изъ трехъ древнѣйшихъ деревень пользуются особенно высокой репутаціей (М. Ковалевскій, «Современный обычай и древній законъ», Москва, 1886, томъ II, стр. 217).
7. Позволительно думать, что это представленіе (связанное съ представленіемъ о tanistry, играло важную роль въ жизни даннаго періода; но историческія изслѣдованія до сихъ поръ еще не коснулись этого явленія.
8. Въ хартіи города Сэнъ-Кантена, относящейся къ 1002 году, было ясно установлено, что выкупы за дома, обреченные на разрушеніе за преступленія владѣльцевъ шли на поддержаніе городскихъ стѣнъ. Такое же употребленіе назначалось для Ungeld въ германскихъ городахъ. Въ Псковѣ штрафы вносились и хранились въ соборѣ, и изъ этого штрафного фонда производились издержки на поддержаніе городскихъ стѣнъ.
9. Sohm, «Fränkische Rechts und Gerichtsverfassung» стр. 23; также Nitzsch, «Geschichte des deutschen Volkes», I, 78. То же было и въ русскихъ вольныхъ городахъ. Ср. Сергѣевичъ, «Вѣче и Князь»; Костомаровъ «Начало единодержавія»; Бѣляевъ и т. д.
10. См. превосходныя замѣчанія по этому вопросу въ работѣ Augustin Thierry, «Lettres sur l’histоire de France», письмо 7-е. Съ этой точки зрѣнія очень поучительны переводы у варваровъ нѣкоторыхъ частей библіи.
11. Согласно англо-саксонскому закону, — въ 36 разъ болѣе, чѣмъ за дворянина. По кодексу Ротари, убійство короля наказывалось, впрочемъ, смертью; но это нововведеніе (помимо римскаго вліянія) было внесено въ 642 году въ Ломбардскій законъ, — какъ указали Leo и Botta —съ цѣлью защитить короля отъ послѣдствій кровавой мести. Такъ какъ король въ то время обязанъ былъ выполнять свои собственныя рѣшенія, (точно такъ же, какъ раньше родъ былъ выполнителемъ собственныхъ приговоровъ), и казнилъ самъ, то его надо было охранить особымъ постановленіемъ, тѣмъ болѣе, что до Ротари нѣсколько королей было убито одинъ за другимъ (Leo и Botta, I. с., 1, 66—90).
12. Kaufmann, «Deutsche Geschichte», т. I. «Die Germanen der Urzeit», стр. 133.
13. Dr. F. Dahn, «Urgeschichte der germanischen und romanischen Völker», Berlin, 1881, т. 1, 96.
14. Если я такимъ образомъ придерживаюсь взглядовъ, давно уже защищаемыхъ Maurer’омъ («Geschichte der Städte-verfassung in Deutschland», Erlangen, 1869), то дѣлаю это потому, что онъ вполнѣ доказалъ такимъ образомъ непрерывность эволюціи отъ деревенской общины къ средневѣковому городу, и что, только держась его взглядовъ, можно объяснить себѣ универсальность городского общиннаго движенія. Savigny, Eichhorn и ихъ послѣдователи несомнѣнно доказали, что традиціи римской municipia никогда не исчезали вполнѣ. Но они не приняли въ расчетъ періода деревенскихъ общинъ, пережитаго варварами, прежде чѣмъ у нихъ появились какіе-нибудь города. Фактъ тотъ, что гдѣ бы человѣчество ни начинало снова цивилизацію, — было ли то въ Греціи, Римѣ, или въ средней Европѣ, — оно проходило чрезъ тѣ-же самыя стадіи: родъ, деревенскую общину, свободный городъ, и государство, при чемъ каждая изъ этихъ стадій естественнымъ образомъ развивалась изъ предыдущей. Конечно, опытъ каждой предшествующей цивилизаціи никогда не утрачивался вполнѣ. Греція (сама находившаяся подъ вліяніемъ восточныхъ цивилизацій) воздѣйствовала на Римъ, а Римъ оказалъ вліяніе на нашу цивилизацію; но каждая изъ цивилизацій имѣла одно и то же начало — родъ. И точно такъ же, какъ мы не можемъ сказать, чтобы наши государства были продолженіями римскаго государства, мы не можемъ также утверждать, что средневѣковые города Европы (включая Скандинавию и Россію), были продолженіями римскихъ муниципій. Они были продолженіями деревенской общины варваровъ, на которыя до извѣстной степени вліяли традиціи римскихъ городовъ.
15. М. Kovalevsky, «Modern Customs and Ancient Laws of Russia» (Ochester Lectures, London, 1891, лекція 4-я).
16. Потребовалось не мало изысканій, прежде чѣмъ былъ надлежащимъ образомъ установленъ этотъ характеръ такъ называемаго удѣльнаго періода, работами Бѣляева(«Разсказы изъ русской исторіи»), Костомарова («Начало единодержавія на Руси») и въ особенности проф. Сергѣевича («Вѣче и Князь»). Англійскіе читатели могутъ найти нѣкоторыя свѣдѣнія относительно этого періода въ вышеупомянутой работѣ М. Ковалевскаго, въ Rambaud «History of Russia», и въ краткомъ резюме, сдѣланномъ авторомъ въ статьѣ «Russia» въ изданіи «Chambers’s Encyclopoedia» девяностыхъ годовъ.
17. Ferrari, «Histoire des révolutions d’Italie», I. 257; Kallsen, «Die deutsсhen Städte in Mittelalter», т. I (Halle, 1891).
18. См. превосходныя замѣчанія G. L. Gomme относительно Лондонскаго вѣча («The Literature of Local Institutions», London, 1886, стр. 76). Должно однако замѣтить, что въ королевскихъ городахъ вѣче никогда не достигало той степени независимости, которую оно пріобрѣло въ другихъ мѣстностяхъ. Несомнѣнно даже, что Москва и Парижъ были выбраны князьями и церковью, какъ колыбели будущей королевской или царской власти въ государствѣ, потому именно, что въ нихъ не было традицій вѣча, которое привыкло бы дѣйствовать во всѣхъ дѣлахъ въ качествѣ верховной власти.
19. A. Luchaire, «Les Communes françaises»; также Kluckohn, «Geschichte des Gottesfreiden», 1857; L. Sémichon, «La paix et la trève de Dieu», 2 т., Paris, 1869, пытался представить общинное движеніе исходящимъ изъ этой институціи. Но въ дѣйствительности treuga Dei, подобно лигѣ, возникшей при Людовикѣ Толстомъ для защиты отъ разбойничавшаго дворянства и норманскихъ нашествій, было вполнѣ народнымъ движеніемъ. Единственный историкъ, упоминающій о послѣдней лигѣ — а именно Vitalis, — описываетъ ее, какъ «народную общину» («Соnsidérations sur l’histoire de France», въ т. IV Aug. Thierry «Oeuvres», Paris, 1868, стр. 191 и прим.).
20. Ferrari, I, 152, 263, etc.
21. Perrens, «Histoire de Florence», I, 188; Ferrari, l. c., I, 283.
22. Aug. Thierry, «Essai sur l’histoire du Tiers Etat», Paris, 1875, стр. 414, примѣч.
23. F. Rocquain, «La Renaissance au XII-e siecle», въ «Etudes sur l’histoire de France», Paris. 1875, стр. 55—117.
24. H. Костомарову «Раціоналисты XII-го столѣтія».
25. Очень интересные факты о всеобщности гильдій можно найти въ трудѣ Rev. J. М. Lambert’a, «Two Thousand Years of Guild Life» Hulle, 1891. О грузинскихъ амкари см. Егіазаровъ «Городскiе цехи» (Организація закавказскихъ амкари) въ «3апискахъ Кавказскаго Отдѣла Географическаго Общества», XXIV, 2, 1891.
26. I. D. Wunderer’s, «Reiseberiсht» въ Fichards «Frankfurter Arсhiv», II, 245; цит. у Janssen, «Geschichte des deutschen Volkes», I, 355.
27. Dr. Leonard Ennen, «Der Dom zu Кöln», Historische Einleitung, Köln, 1871, стр. 46, 50.
28. См. предыдущую главу.
29. Kofod Ancher, «On gamle Danske Gilder og deres Undergang», Copenhagen, 1785. Статуты гильдіи Кну (Канута).
30. О положеніи женщинъ въ гильдіяхъ см. вступительныя замѣчанія г-жи Toulmin Smith къ работѣ ея отца, «English Guilds». Одинъ изъ Кэмбриджскихъ статутовъ (стр. 281), относящейся къ 1503 году, положительно говоритъ объ этомъ въ слѣдующей фразѣ: «настоящій статутъ составленъ по общему согласію всѣхъ братьевъ и сестеръ гильдіи Всѣхъ Святыхъ».
31. Въ средніе вѣка, только тайное нападеніе разсматривалось, какъ убійство. Кровавая месть, совершаемая открыто, при дневномъ свѣтѣ, считалась актомъ правосудія; убійство въ ссорѣ не было убійствомъ, если только нападающій выказывалъ готовность раскаяться и загладить совершенное имъ зло. Глубокіе слѣды этого различія до сихъ поръ сохранились въ современномъ уголовномъ правѣ, особенно въ Россіи («убійство въ запальчивости и раздраженіи»).
32. Kofod Ancher, l. c. Эта старая небольшая книга заключаетъ въ себѣ много такихъ свѣдѣній, которыя были упущены изъ виду позднѣйшими изыскателями.
33. Онѣ сыграли крупную роль въ возстаніяхъ рабовъ и нѣсколько разъ подъ рядъ подвергались запрещенію во второй половинѣ девятаго вѣка. Конечно, королевскія запрещенія оставались мертвой буквой.
34. Средневѣковые итальянскіе живописцы были также организованы въ гильдіи, которыя въ болѣе позднюю эпоху стали художественными академіями. Если итальянское искусство той эпохи носитъ на себѣ такой яркій отпечатокъ индивидуальности, что мы даже теперь можемъ распознать различныя школы Падуи, Бассано, Тревизы, Вероны и т. д., хотя всѣ эти города находились подъ вліяніемъ Венеціи, то этимъ мы обязаны — по замѣчанію J. Paul Richter — тому факту, что живописцы каждаго города принадлежали къ отдѣльной гильдіи, поддерживавшей дружественныя отношенія съ гильдіями другихъ городовъ, но жившей самостоятельной жизнью. Древнѣйшій извѣстный гильдейскій статутъ — Веронскій, — помѣченъ 1303-мъ годомъ, но очевидно скопированъ съ какого-нибудь болѣе древняго статута. Въ обязанности членовъ входили, по словамъ статута: «братская помощь въ нуждѣ всякаго рода», «гостепріимство чужеземцамъ, проѣзжающимъ черезъ городъ, ибо такимъ образомъ можно получить свѣдѣнія о дѣлахъ, которыя желательно узнать», и «обязанность — оказывать помощь людямъ, впавшимъ въ старческое одряхлѣніе». («Nineteenth Century», ноябрь 1890 и августъ 1892).
35. Главныя работы объ артеляхъ указаны мною въ статьѣ «Russіа», стр. 84, въ 9-мъ изданіи «Encyclopedia Britannica».
36. См., напримѣръ, тексты Кэмбриджскихъ гильдій, приводимые Toulmin Smith („Еnglish Guilds“, London, 1870, стр. 274—276), изъ которыхъ видно, что „всеобщій и главный день“ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ и „избирательнымъ днемъ“; см. также Ch. М. Clode, „Тhе Early History of the Guild of the Merchant Taylors“, London, 1888, I, 45; и мн. др. О возобновленіи присяги на вѣрность гильдіи см. cary Jomsviking, упоминаемую въ работѣ Pappenheim’а „Altdänische Schutzgilden“, Breslau, 1885 стр. 67. — Весьма вѣроятно, что, когда началось преслѣдованіе гильдій, многія изъ нихъ занесли въ свои статуты лишь день общей трапезы и благочестивыя обязанности членовъ гильдіи, намекнувъ лишь въ самыхъ общихъ выраженіяхъ о юридическихъ функціяхъ гильдій. — Вопросъ: „кто будетъ моимъ судьей?“ не имѣетъ теперь никакого значенія, съ тѣхъ поръ какъ государство присвоило своей бюрократіи организацію правосудія; но онъ имѣлъ первостепенное значеніе въ средніе вѣка, тѣмъ болѣе, что собственная юрисдикція обозначала и самоуправленіе. Должно, впрочемъ, замѣтить, что переводъ саксонскаго и датскаго выраженія: „guild-bretheren“ или „brodræ“ — латинскимъ словомъ convivii также послужилъ къ возникновенію вышеуказаннаго смѣшенія.
37. См. прекрасныя замѣчанія о frith-guild въ работѣ J. R. Green и г-жи Green, въ „The Conquest of England“, London, 1883, стр. 229—230.
38. См. Приложеніе XIV-е.
39. „Recueil des ordonnances des rois de France“, т. XII, 562; цит. у Aug. Thierry въ „Considérations sur l’histoire de France“, стр. 196, изданія въ 12-ую долю листа.
40. A. Luchaire, „Les Communes françaises“, стр.45—46.
41. Guilbert de Nogent, „De vita sua“, цит. у Luchaire, тамъ же, стр. 14.
42. Lebret, „Histoire de Venise“, I, 393, Также Marin, цит. у Leo и Botta, въ „Histoire d’Itаlie“. франц. изд., 1844, т. I, 500.
43. Д-ръ W. Arnold, „Verfassungsgeschichte der deutschen Freistädte“, 1854, т. II, 227 и слѣд.; Ennen, „Geschichte der Stadt Koeln“, т. I, стр. 228—229, a также самые документы, опубликованные Энненомъ и Эккертомъ.
44. J. R. Green, „Соnquest оf England“, 1883, стр. 453.
45. Бѣляевъ, „Разсказы изъ Русской исторіи“, т. II и III.
46. W. Gramich, „Verfassungs und Verwaltungsgeschichte der Stadt Würzburg im 13 bis zum 15 Jahrhundert“, Würzburg, 1882, стр. 34.
47. Когда судно доставляло грузъ каменнаго угля въ Вюрцбургъ, то въ первые восемь дней уголь могъ быть продаваемъ только въ розницу, при чемъ каждая семья могла купить не болѣе пятидесяти корзинъ. Оставшійся послѣ этого грузъ могъ быть проданъ оптомъ, но въ мелочной продажѣ скупщику разрѣшалась лишь честная (zittliche) прибыль; безчестная же (unzittliche) прибыль строго воспрещалась (Gramich, l. с.)). То же самое было и въ Лондонѣ („Liber albus“, цит. у Ochenkowski, „Еngland’s wirthsсhaftlісhe Entwiсkelung“, Jena, 1879, стр. 161) и, въ сущности, повсемѣстно.
48. См. Fagnier, „Etudes sur l’industrie et la classe industrielle à Paris au XIII-me et XIV-me siècle“, Paris, 1877, стр. 155 и слѣд. Едва-ли нужно добавлять, что налогъ на хлѣбъ, а также на пиво, налагался лишь послѣ тщательныхъ изслѣдованій относительно количества хлѣба и пива, которое можетъ быть получено изъ даннаго количества зерна. Въ Амьенскихъ архивахъ сохранились замѣтки о подобныхъ изслѣдованіяхъ (A. de Calonne, l. с., стр. 77, 93). См. также относительно Лондона (Ochenkowski, стр. 165).
49. Ch. Gross, „Тhe Guild Merсhant“, Oxford, 1890, I, 135. Приводимые авторомъ документы доказываютъ, что подобная же практика существовала въ Ливерпулѣ (II, 148—150), въ Waterford’ѣ въ Ирландіи, въ Neath’ѣ въ Уэльсѣ, въ Linlithgow и Turso въ Шотландіи. Тексты Гросса показываютъ также, что покупки производились не только для распространенія между гражданами купцами, но и „для всѣхъ гражданъ и общинниковъ“ (стр. 136, примѣчаніе), или какъ говорится въ уставѣ Торсо, относящемся къ XVII столѣтію: „должно доводить до свѣдѣнія купцовъ, ремесленниковъ и жителей названнаго города, что они могутъ имѣть свою долю (въ закупкахъ), сообразно ихъ нуждамъ и достаткамъ“.
50. „The Early History of the Guild of Merchant Taylоrs“ by Charles M. Clode, London, 1881, I, 361, приложеніе 10: а равнымъ образомъ и слѣдующее приложеніе, показывающее, что подобныя же закупки дѣлались и въ 1546 году.
51. Cibrario, „Les conditions économiques de l’Italie au temps de Dante“, Paris, 1865, стр. 44.
52. A. de Calonne, „La vie municipale au XV-me siècle dans le Nord de la France“ Paris, 1880, стр. 12—16. Въ 1485 году городъ дозволилъ вывезть въ Антверпенъ нѣкоторое количество зернового хлѣба, „такъ какъ жители Антверпена всегда были готовы сдѣлать пріятное купцамъ и гражданамъ Амьена“ (ibid., стр. 75—77 и тексты).
53. A. Babeau, „La ville sous l’anсien régime”, Paris, 1880.
54. Ennen, «Geschichte der Stadt Köln». I, 491, 492, а также тексты.