Взаимная помощь как фактор эволюции (Кропоткин 1907)/3/ДО

Взаимная помощь, какъ факторъ эволюціи — Глава III
авторъ Пётръ Алексеевичъ Кропоткинъ (1842—1921), пер. В. Батуринскій (1850—1930)

Оригинал: англ. Mutual Aid: Factor of Evolution. — См. Оглавленіе. Перевод опубл.: 1907. Источникъ: Индекс в Викитеке

ГЛАВА III. Взаимная помощь среди дикарей.

Предполагаемая война каждаго противъ всѣхъ.—Родовое происхожденіе человѣческаго общества.—Позднее появленіе отдѣльной семьи.—Бушмены и Готтентоты.—Австралійцы, Папуасы.—Эскимосы, Алеуты.—Черты жизни дикарей, съ затрудненіемъ понимаемыя европейцами.—Понятіе о справедливости у Даяковъ.—Обычное право.

Громадную роль, которую играетъ взаимная помощь и взаимная поддержка въ эволюціи животнаго міра, мы бѣгло разсмотрѣли въ предыдущихъ двухъ главахъ. Теперь намъ предстоитъ бросить взглядъ на роль, которую тѣ же факторы играли въ эволюціи человѣчества. Мы видѣли, какъ незначительно число животныхъ видовъ, ведущихъ одинокую жизнь, и какъ, напротивъ того, безчисленно количество тѣхъ видовъ, которые живутъ сообществами, объединяясь въ цѣляхъ взаимной защиты, или для охоты и накопленія запасовъ пищи, ради воспитанія потомства, или—просто для наслажденія жизнью сообща. Мы видѣли также, что, хотя между различными классами животныхъ, различными видами или даже различными группами того же вида, происходитъ не мало борьбы, но, вообще говоря, въ предѣлахъ группы и вида господствуютъ миръ и взаимная поддержка; при чемъ тѣ виды, которые обладаютъ наибольшимъ умѣніемъ объединяться и избѣгать состязанія и борьбы, имѣютъ и лучшіе шансы на переживаніе и дальнѣйшее прогрессивное развитіе. Такіе виды процвѣтаютъ, въ то время, какъ виды, чуждые общительности, идутъ къ упадку.

Очевидно, что человѣкъ являлся бы противорѣчіемъ всему тому, что намъ извѣстно о природѣ, если бы онъ представлялъ исключеніе изъ этого общаго правила: если бы существо столь беззащитное, какимъ былъ человѣкъ на зарѣ своего существованія, нашло бы для себя защиту и путь къ прогрессу не во взаимной помощи, какъ другія животныя, а въ безразсудной борьбѣ изъ-за личныхъ выгодъ, не обращающей никакого вниманія на интересы всего вида. Для всякаго ума, освоившагося съ идеею о единствѣ природы, такое предположеніе покажется совершенно недопустимымъ. А между тѣмъ, несмотря на его невѣроятность и нелогичность, оно всегда находило сторонниковъ. Всегда находились писатели, глядѣвшіе на человѣчество, какъ пессимисты. Они знали человѣка, болѣе или менѣе поверхностно, изъ своего личнаго ограниченнаго опыта, въ исторіи они ограничивались знаніемъ того, что разсказали намъ лѣтописцы, всегда обращавшіе вниманіе, главнымъ образомъ, на войны, на жестокости, на угнетеніе; и эти пессимисты приходили къ заключению, что человѣчество представляетъ собою не что иное, какъ слабо связанное сообщество существъ, всегда готовыхъ драться между собою, и лишь вмѣшательствомъ какой-нибудь власти удерживаемыхъ отъ всеобщей свалки.

Гоббсъ стоялъ на такой точкѣ зрѣнія; и хотя нѣкоторые изъ его преемниковъ въ XVIII-мъ вѣкѣ пытались доказать, что ни въ какую пору своего существованія,—даже въ самомъ первобытномъ періодѣ—человѣчество не жило въ состояніи непрерывной войны, что человѣкъ былъ существомъ общественнымъ, даже въ «естественномъ состояніи», и что скорѣе отсутствіе знаній, чѣмъ природныя скверныя наклонности, довели человѣчество до всѣхъ ужасовъ, которыми отличалась его прошедшая историческая жизнь,—но многочисленные послѣдователи Гоббса продолжали тѣмъ не менѣе утверждать, что такъ-называемое „естественное состояніе“ было не чѣмъ инымъ, какъ постоянной борьбой между индивидуумами, случайнымъ образомъ столпившимися подъ импульсами ихъ звѣриной природы. Правда, со времени Гоббса наука сдѣлала кое-какіе успѣхи, и теперь у насъ подъ ногами болѣе твердая почва, чѣмъ была во времена Гоббса, или Руссо. Но философія Гоббса по сію пору имѣетъ достаточно поклонниковъ, и въ послѣднее время создалась цѣлая школа писателей, которые, вооружившись не столько идеями Дарвина, сколько его терминологіей, воспользовались послѣдней для аргументаціи въ пользу взглядовъ Гоббса на первобытнаго человѣка; имъ удалось даже придать этой аргументаціи какое-то подобіе научной внѣшности. Гёксли, какъ извѣстно, сталъ во главѣ этой школы, и въ статьѣ, напечатанной въ 1888 году, онъ изобразилъ первобытныхъ людей чѣмъ-то въ родѣ тигровъ или львовъ, лишенныхъ какихъ бы то ни было этическихъ понятій, не останавливающихся ни предъ чѣмъ въ борьбѣ за существованіе,—вся жизнь которыхъ проходила въ „постоянной дракѣ“. „За предѣлами ограченныхъ и временныхъ семейныхъ отношеній, Гоббсовская война каждаго противъ всѣхъ была, говорилъ онъ, нормальнымъ состояніемъ ихъ существованія“^[1].

Не разъ уже замѣчено было, что главная ошибка Гоббса, а также и философовъ XVIII-го вѣка. заключалась въ томъ, что они представляли себѣ первобытный родъ людской въ формѣ маленькихъ бродячихъ семей, на подобіе „ограниченныхъ и временныхъ“ семействъ болѣе крупныхъ хищныхъ животныхъ. Между тѣмъ, теперь положительно установлено, что подобное предположеніе совершенно невѣрно. Конечно, у насъ нѣтъ прямыхъ фактовъ, свидѣтельствующихъ объ образѣ жизни первыхъ человѣкообразныхъ существъ. Даже время перваго появленія такихъ существъ еще въ точности не установлено, такъ какъ современные геологи склонны видѣть ихъ слѣды уже въ пліоценовыхъ и даже въ міоценовыхъ отложеніяхъ третичнаго періода. Но мы имѣемъ въ своемъ распоряженіи косвенный методъ, который даетъ намъ возможность освѣтить до извѣстной степени даже этотъ отдаленный періодъ. Действительно, въ теченіе послѣднихъ сорока лѣтъ сдѣланы были очень тщательныя изслѣдованія общественныхъ учрежденій у самыхъ низшихъ расъ, и эти изслѣдованія раскрыли въ теперешнихъ учрежденіяхъ первобытныхъ народовъ слѣды болѣе древнихъ учрежденій, давно уже исчезнувшихъ, но тѣмъ не менѣе оставившихъ несомнѣнные признаки своего существованія. Мало-по-малу, цѣлая наука, посвященная эмбріологіи человѣческихъ учрежденій, была создана трудами Бахофена, Макъ-Ленанна, Моргана, Эдуарда Б. Тэйлора, Мэна, Поста, Ковалевскаго и мн. др. И эта наука установила теперь, внѣ всякаго сомнѣнія, что человечество начало свою жизнь не въ формѣ небольшихъ одинокихъ семей.

Семья не только не была первобытной формой организаціи, но, напротивъ, она является очень позднимъ продуктомъ эволюціи человѣчества. Какъ бы далеко мы ни восходили вглубь палео-этнологіи человечества, мы вездѣ находимъ людей, жившихъ тогда сообществами, группами, подобными стадамъ высшихъ млекопитающихъ. Очень медленная и продолжительная эволюція потребовалась для того, чтобы довести эти сообщества до организаціи рода или клана, которая въ свою очередь должна была подвергнуться другому, тоже очень продолжительному процессу эволюціи, прежде чѣмъ могли появиться первые зародыши семьи, полигамной или моногамной. Сообщества, банды, роды, племена—а не семьи—были такимъ образомъ, первобытной формой организаціи человѣчества и его древнѣйшихъ прародителей. Къ такому выводу пришла этнологія послѣ тщательныхъ кропотливыхъ изслѣдованій. Въ сущности этотъ выводъ могли бы предсказать зоологи, такъ какъ ни одно изъ высшихъ млекопитающихъ, за исключеніемъ весьма немногихъ плотоядныхъ и немногихъ, несомненно вымирающихъ, видовъ обезьянъ (орангъ-утановъ и гориллъ), не живетъ маленькими семьями, изолированно бродящими по лѣсамъ. Всѣ остальныя живутъ сообществами. И Дарвинъ такъ прекрасно понялъ, что изолированно живущія обезьяны никогда не смогли бы развиться въ человѣкоподобныя существа, что онъ былъ склоненъ разсматривать человѣка происходящимъ отъ какого-нибудь, сравнительно слабаго, но непремѣнно общительнаго вида обезьянъ, въ родѣ чимпанзе, а не отъ болѣе сильнаго, но необщительнаго вида, въ родѣ гориллы^[2]. Зоологія и палео-этнологія приходятъ такимъ образомъ къ одинаковому заключенію, что древнейшей формой общественной жизни была группа, племя, а не семья. Первыя человѣческія сообщества просто были дальнѣйшимъ развитіемъ тѣхъ сообществъ, которыя составляютъ самую сущность жизни высшихъ животныхъ^[3].

Если перейти теперь къ положительнымъ даннымъ, то мы мы увидимъ, что самые ранніе слѣды человѣка, относящееся къ ледниковому или раннему послѣ-ледниковому періоду, даютъ несомнѣнныя доказательства того, что человѣкъ уже тогда жилъ сообществами. Очень рѣдко случается найти одинокое каменное орудіе, даже изъ древнѣйшаго, палеолитическаго періода; напротивъ того, гдѣ бы ни находили одно или два кремневыхъ орудія, тамъ всегда находили вскорѣ и другія, почти всегда въ очень большихъ количествахъ. Уже въ тѣ времена, когда люди жили еще въ пещерахъ, или укрывались подъ нависшими скалами, вмѣстѣ съ исчезнувшими съ тѣхъ поръ млекопитающими, и едва умѣли выдѣлывать кремневые топоры самаго грубаго вида, они уже были знакомы съ выгодами жизни сообществами. Во Франціи, въ долинахъ притоковъ Дордони, вся поверхность скалъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ покрыта пещерами, служившими убѣжищемъ палеолитическому человеку^[4]. Иногда пещерныя жилища расположены этажами и несомнѣнно болѣе напоминаютъ гнѣзда колоній ласточекъ, чѣмъ логовища хищныхъ животныхъ. Что же касается до кремневыхъ орудій, найденныхъ въ этихъ пещерахъ, то, по выраженію Леббока, „безъ преувеличенія можно сказать, что они—безчисленны“. То же самое справедливо относительно всѣхъ другихъ палеолитическихъ стоянокъ. Судя по изысканіямъ Ларте, обитатели округа Ориньякъ, въ южной Франціи, устраивали уже родовые пиры при погребеніи своихъ умершихъ. Такимъ образомъ люди жили сообществами, и у нихъ проявлялись зачатки родоваго религіознаго обряда, уже въ ту, чрезвычайно отдаленную, эпоху.

То же самое подтверждается, еще съ большимъ обиліемъ доказательствъ, относительно позднѣйшаго періода каменнаго вѣка. Слѣды неолитическаго человека встречаются въ такихъ громадныхъ количествахъ, что по нимъ можно было, въ значительной мѣрѣ, возстановить весь его образъ жизни. Когда ледяной покровъ (который долженъ былъ простираться отъ полярныхъ областей вплоть до середины Франціи, Германіи и Россіи, и покрывалъ Канаду, а также значительную часть территоріи, занимаемой теперь Соединенными Штатами) началъ таять, то поверхности, освободившіяся отъ льда, покрылись сперва топями и болотами, а позднѣе—безчисленными озерами^[5]. Озера заполняли въ ту пору всѣ углубленія и расширенія въ долинахъ, раньше чѣмъ воды промыли себе тѣ постоянныя русла, которыя въ последующую эпоху стали нашими реками. И, куда бы мы ни обратились теперь, въ Европе, Азіи или Америке,—мы находимъ, что берега безчисленныхъ озеръ этого періода,—который по справедливости следовало бы назвать Озернымъ періодомъ—покрыты следами неолитическаго человека. Эти следы такъ многочисленны, что можно лишь удивляться густоте населенія въ ту эпоху. На террасахъ, которыя теперь обозначаютъ берега древнихъ озеръ, „стоянки“ неолитическаго человека близко следуютъ одна за другой, и на каждой изъ нихъ находятъ каменныя орудія въ такихъ количествахъ, что не остается ни малейшаго сомненія въ томъ, что въ продолженіе очень долгаго времени, эти места были обитаемы довольно многочисленными племенами людей. Целыя мастерскія кремневыхъ орудій, которыя, въ свою очередь, свидетельствуютъ о количестве рабочихъ, собиравшихся въ одномъ месте, были открыты археологами.

Следы более поздняго періода, уже характеризуемаго употребленіемъ глиняныхъ издѣлій, мы имѣемъ въ такъ называемыхъ „кухонныхъ отбросахъ“ Даніи. Какъ извѣстно, эти кучи раковинъ отъ 5-ти до 10-ти футовъ толщиною, отъ 100 до 200 футовъ въ ширину, и въ 1000 и болѣе футовъ въ длину, такъ распространены въ нѣкоторыхъ мѣстахъ морского побережья Даніи, что долгое время ихъ считали естественными образованіями. А между тѣмъ онѣ состоятъ „исключительно изъ такихъ матеріаловъ, которые такъ или иначе употреблялись человѣкомъ“, и онѣ до такой степени переполнены продуктами человѣческаго труда, что Леббокъ въ теченіе всего лишь двухъ-дневнаго пребыванія въ Мильгаардѣ нашелъ 191 кусковъ каменныхъ орудій и четыре обломка глиняныхъ издѣлій^[6]. Самые размѣры и распространенность этихъ кучъ кухонныхъ отбросовъ доказываютъ, что въ теченіе многихъ и многихъ поколѣній по берегамъ Даніи основались сотни небольшихъ племенъ или родовъ, которые безъ всякаго сомнѣнія жили такъ же мирно между собою, какъ живутъ теперь обитатели береговъ Огненной Земли, которые также набрасываютъ теперь подобныя же кучи раковинъ и всякихъ отбросовъ^[7].

Что же касается до свайныхъ построекъ Швейцарии, представляющихъ дальнѣйшую ступень на пути къ цивилизаціи, онѣ даютъ еще лучшія доказательства того, что ихъ обитатели жили обществами и работали сообща. Известно, что уже въ каменномъ вѣкѣ, берега Швейцарскихъ озеръ были усѣяны рядами деревень, состоявшихъ каждая изъ нѣсколькихъ хижинъ, построенныхъ на платформѣ, поддерживаемой безчисленными сваями, вбитыми въ дно озера. Не менѣе двадцати четырехъ деревень, изъ которыхъ большинство принадлежало къ каменному вѣку, было открыто за послѣдніе годы на берегахъ Женевскаго озера, тридцать двѣ на Констанцскомъ озерѣ, сорокъ шесть на Нефшательскомъ, и т. д; и каждая изъ нихъ свидѣтельствуетъ о громадномъ количествѣ труда, выполненнаго сообща—не семьей, а цѣлымъ родомъ. Нѣкоторые изслѣдователи предполагаютъ даже, что жизнь этихъ обитателей озеръ была въ замѣчательной степени свободна отъ воинственныхъ столкновеній; и предположеніе это весьма вѣроятно, если принять въ соображеніе жизнь тѣхъ первобытныхъ племенъ, которыя теперь еще живутъ въ подобныхъ же деревняхъ, построенныхъ на сваяхъ по берегамъ морей.

Мы видимъ, такимъ образомъ, даже изъ предыдущаго краткаго очерка, что, въ концѣ концовъ, наши свѣдѣнія о первобытномъ человѣкѣ вовсе не такъ скудны, и что они во всякомъ случаѣ скорѣе опровергаютъ, чѣмъ подтверждаютъ, предположенія Гоббса. Сверхъ того, они могутъ быть пополнены въ значительной мѣрѣ, если обратиться къ прямому наблюденію такихъ первобытныхъ племенъ, которыя въ настоящее время стоятъ еще на томъ же уровнѣ цивилизаціи, на какомъ стояли обитатели Европы въ до-историческія времена.

Что эти первобытныя племена, которыя существуютъ теперь, вовсе не представляютъ,—какъ утверждали нѣкоторые ученые,—выродившихся племенъ, которыя когда-то были знакомы съ болѣе высокой цивилизаціей, но утратили ее—уже было вполнѣ доказано Эд. Б. Тэйлоромъ и Дж. Лёббокомъ. Впрочемъ, къ аргументамъ, приводившимся противъ теоріи вырожденія, можно прибавить еще нижеслѣдующій. За исключеніемъ немногихъ племенъ, которыя держатся въ малодоступныхъ горныхъ странахъ, такъ-называемые „дикари“ занимаютъ поясъ, который окружаетъ болѣе или менѣе цивилизованныя націи, преимущественно на тѣхъ оконечностяхъ нашихъ материковъ, которыя большею частью сохранили до сихъ поръ, или-же недавно еще носили характеръ ранней по-ледниковой эпохи. Сюда принадлежатъ эскимосы и ихъ сородичи въ Гренландіи, Арктической Америкѣ и Сѣверной Сибири, а въ Южномъ полушаріи—австралійскіе туземцы, папуасы, обитатели Огненной Земли, и, отчасти, бушмены; при чемъ въ предѣлахъ пространства, занятаго болѣе или менѣе цивилизованными народами, подобныя первобытныя племена встрѣчаются только въ Гималаяхъ, въ нагорьяхъ юго-восточной Азіи и на Бразильскомъ плоскогоріи. Не должно забывать, при этомъ, что ледниковый періодъ закончился не сразу на всей поверхности земного шара; онъ до сихъ поръ продолжается въ Гренландіи. Вслѣдствіе этого, въ ту пору, когда приморскія области Индійскаго океана, Средиземнаго моря, или Мексиканскаго залива уже пользовались болѣе теплымъ климатомъ, и въ нихъ развивалась болѣе высокая цивилизація,—громадныя территоріи въ Средней Европѣ, Сибири и Сѣверной Америкѣ, а также Патагоніи, въ Южной Африкѣ, Юго-восточной Азіи и Австраліи, оставались еще въ условіяхъ ранняго послѣ-ледниковаго періода, которыя дѣлали ихъ необитаемыми для цивилизованныхъ націй жаркаго и умѣреннаго пояса. Въ эту пору, названныя области представляли нѣчто въ родѣ теперешнихъ ужасныхъ „урмановъ“ сѣверо-западной Сибири, и ихъ населеніе, не доступное для цивилизаціи и не затронутое ею, удерживало характеръ ранняго послѣ-ледниковаго человѣка. Только позднѣе, когда высыханіе сдѣлало эти территоріи болѣе пригодными для земледѣлія, стали онѣ заселяться болѣе цивилизованными пришельцами; и тогда часть прежнихъ обитателей была ассимилирована новыми засельщиками, тогда какъ другая часть отступала все дальше и дальше въ направленіи къ приполярнымъ странамъ и осѣла въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ мы теперь ихъ находимъ. Территоріи, обитаемыя ими въ настоящее время, сохранили по сію пору, или до очень недавняго времени сохраняли въ физическомъ отношении, около-ледниковый характеръ; а искусства и орудія ихъ обитателей до сихъ поръ еще не вышли изъ неолитическаго періода; и, несмотря на расовыя различія и на пространства, которыя раздѣляютъ ихъ другъ отъ друга, образъ жизни и общественныя учрежденія этихъ племенъ поразительно схожи между собою.

Мы можемъ, поэтому, разсматривать этихъ „дикарей“, какъ остатки ранняго послѣ-ледниковаго населенія, занимавшаго то, что теперь представляетъ цивилизованную область.

Первое, что поражаетъ насъ, какъ только мы начинаемъ изучать первобытные народы, это—сложность организаціи брачныхъ отношеній, подъ которою они живутъ. У большинства изъ нихъ, семья, въ томъ смыслѣ, какъ мы ее понимаемъ, существуетъ только въ зачаточномъ состояніи. Но въ то же самое время „дикари“ вовсе не представляютъ изъ себя „мало-связанныхъ между собою скопищъ мужчинъ и женщинъ, сходящихся безпорядочно, подъ вліяніемъ минутныхъ капризовъ“. Всѣ они подчиняются, напротивъ извѣстной организаціи, которую Льюисъ Морганъ описалъ въ ея типичныхъ чертахъ и назвалъ „родовою“ или кланною, организаціей^[8].

Излагая вкратцѣ этотъ очень обширный предметъ, мы можемъ сказать, что въ настоящее время нѣтъ болѣе сомнѣнія въ томъ, что человечество въ началѣ своего существованія прошло чрезъ стадію брачныхъ отношеній, которую можно назвать „коммунальнымъ бракомъ“; то есть, мужчины и женщины, цѣлыми родами, жили между собою какъ мужья съ женами, обращая весьма мало вниманія на кровное родство. Но, несомнѣнно также и то, что нѣкоторыя ограниченія этихъ свободныхъ отношеній между полами были налагаемы уже въ очень раннемъ періодѣ. Брачныя отношенія вскорѣ были запрещены между сыновьями одной матери и ея сестрами, ея внучками и ея тетками. Позднѣе такія отношенія были запрещены между сыновьями и дочерями одной и той же матери, а затѣмъ вскорѣ последовали и другія ограниченія. Развилась мало-по-малу идея рода (gens), который обнималъ собою всѣхъ дѣйствительныхъ, или предполагаемыхъ, потомковъ отъ одного общаго корня (скорѣе,—всѣхъ, объединенныхъ въ одну родовую группу такимъ предполагаемымъ родствомъ.) А когда родъ размножался, отъ подраздѣленія на нѣсколько родовъ, изъ которыхъ каждый дѣлился въ свою очередь на классы (обыкновенно, на четыре класса), и бракъ разрѣшался лишь между извѣстными, точно-опредѣленными классами. Подобную стадію можно наблюдать еще теперь между туземцами Австраліи, говорящими Камиларойскимъ языкомъ. Что же касается до семьи, то ея первые зародыши появились въ родовой организаціи. Женщина, которая была захвачена въ плѣнъ, во время воины съ какимъ-нибудь другимъ родомъ, и прежде принадлежала бы цѣлому роду, въ болѣе поздній періодъ удерживалась за собой тѣмъ, кто взялъ ее въ плѣнъ, при соблюденіи извѣстныхъ обязательствахъ по отношенію къ роду. Она могла быть помѣщена имъ въ отдѣльной хижинѣ, послѣ того какъ она заплатила извѣстнаго рода дань роду, и такимъ образомъ могла основать въ предѣлахъ рода отдѣльную семью, появленіе которой, очевидно, открывало собой новую фазу цивилизаціи. Но ни въ какомъ случаѣ жена, клавшая это основаніе патріархальной семьѣ, не могла быть взята изъ своего рода. Она должна была происходить изъ чужого рода.

Если мы примемъ во вниманіе, что эта сложная организація развилась среди людей, стоявшихъ на самой низшей изъ извѣстныхъ намъ ступеней развитія, и что она поддерживалась въ сообществахъ, не знавшихъ ни какой другой власти, кромѣ власти общественного мнѣнія, мы сразу поймемъ, какъ глубоко должны были корениться общественные инстинкты въ человѣческой природѣ, даже на самыхъ низшихъ ступеняхъ ея развитія. Дикарь, который могъ жить при такой организаціи, подчиняясь по собственной волѣ ограниченіямъ, которыя постоянно сталкивались съ его личными пожеланіями, конечно не былъ похожъ на звѣря, лишеннаго какихъ бы то ни было этическихъ принциповъ и не знающаго узды для своихъ страстей. Но этотъ фактъ становится еще болѣе поразительнымъ, если принять во вниманіе неизмѣримо отдаленную древность родовой организаціи.

Въ настоящее время извѣстно, что первобытные семиты, Гомеровскіе греки, до-историческіе римляне, германцы Тацита, древніе кельты и славяне, всѣ прошли чрезъ періодъ родовой организаціи, очень близко сходной съ родовой организаціей австралійцевъ, краснокожихъ индѣйцевъ, эскимосовъ и другихъ обитателей „пояса дикарей“^[9].

Такимъ образомъ мы должны допустить одно изъ двухъ: или эволюція брачныхъ обычаевъ шла по какимъ-нибудь причинамъ въ одномъ и томъ же направленіи у всѣхъ человѣческихъ расъ, или же зачатки родовыхъ ограниченій развились среди нѣкоторыхъ общихъ предковъ, бывшихъ родоначальниками семитовъ, арійцевъ, полинезійцевъ и т. д. прежде чѣмъ эти предки диференцировались въ отдѣльныя расы, и что эти ограниченія поддерживались вплоть до настоящаго времени среди расъ, давно уже отдѣлившихся отъ общаго корня. Обѣ альтернативы въ равной степени указываютъ, однако, на поразительную устойчивость этого учрежденія—такую устойчивость, которой не могли разрушить никакія посягательства на нее личности, въ теченіе многихъ десятковъ тысячелѣтій. Но самая стойкость родовой организаціи показываетъ, насколько ложенъ тотъ взглядъ, въ силу котораго первобытное человѣчество изображаютъ въ видѣ безпорядочнаго скопища индивидуумовъ, подчиняющихся однимъ лишь собственнымъ страстямъ и пользующихся каждый своею личною силою и хитростью, чтобы одерживать верхъ надъ всѣми другими. Необузданный индивидуализмъ—явленіе новѣйшаго времени, но онъ вовсе не былъ свойственъ первобытному человѣчеству^[10].

Переходя теперь къ существующимъ въ настоящее время дикарямъ, мы можемъ начать съ бушменовъ, стоящихъ на очень низкой ступени развитія—настолько низкой, что они не имѣютъ даже жилищъ, и спятъ въ норахъ, вырытыхъ въ землѣ, или просто подъ прикрытіемъ легкихъ щитовъ изъ травъ и вѣтвей, защищающихъ ихъ отъ вѣтра. Извѣстно, что когда европейцы начали селиться на ихъ территоріи и истребили громадныя дикія стада краснаго звѣря, пасшіяся до того времени на равнинахъ, бушмены начали красть рогатый скотъ у поселенцевъ,—и тогда эти пришельцы начали противъ бушменовъ отчаянную войну, и стали истреблять ихъ со звѣрствомъ, о которомъ я предпочитаю не разсказывать здѣсь. Пятьсотъ бушменовъ было истреблено такимъ образомъ въ 1774 году; въ 1808—1809 годахъ, союзъ фермеровъ истребилъ ихъ три тысячи, и т. д. Ихъ отравляли, какъ крысъ, выставляя отравленное мясо этимъ доведеннымъ до голода людямъ, или пристрѣливали, какъ звѣрей, спрятавшись въ засадѣ за трупомъ подброшеннаго животнаго; ихъ убивали при всякой встрѣчѣ^[11]. Такимъ образомъ, наши свѣдѣнія о бушменахъ, полученныя въ большинствѣ случаевъ отъ тѣхъ самыхъ людей, которые истребляли ихъ, не могутъ отличаться особенной дружелюбностью. Тѣмъ не менѣе, мы знаемъ, что, во время появленія европейцевъ, бушмены жили небольшими родами, которые иногда соединялись въ федераціи; что они охотились сообща и дѣлили между собою добычу безъ драки и ссоръ; что они никогда не бросали своихъ раненыхъ и выказывали сильную привязанность къ сотоварищамъ. Лихтенштейнъ разсказываетъ чрезвычайно трогательный эпизодъ объ одномъ бушменѣ, который едва не потонулъ въ рѣкѣ и былъ спасенъ товарищами. (Они сняли съ себя свои звѣриныя шкуры, чтобы прикрыть его, и сами дрожали отъ холода; они обсушили его, растирали его предъ огнемъ и смазывали его тѣло теплымъ жиромъ, пока, наконецъ, не возвратили его къ жизни. А когда бушмены нашли въ лицѣ Іогана Вандервальта человѣка, обращавшагося съ ними хорошо, они выражали ему свою признательность проявленіями самой трогательной привязанности^[12]. Бурчелль и Моффаттъ изображаютъ ихъ добросердечными, безкорыстными, вѣрными своимъ обѣщаніямъ и благодарными^[13],—все качества, которыя могли развиться, лишь будучи постоянно практикуемы, въ предѣлахъ рода. Что же касается до ихъ любви къ дѣтямъ, то достаточно напомнить, что когда европеецъ хотѣлъ заполучить себѣ бушменку въ рабство, онъ похищалъ ея ребенка; мать всегда являлась сама и становилась рабыней, чтобы раздѣлить участь своего дитяти^[14].

Та же самая общительность встрѣчается у готтентотовъ, которые немногимъ превосходятъ бушменовъ по развитію. Лёббокъ говоритъ объ нихъ какъ о „самыхъ грязныхъ животныхъ“, и они, дѣйствительно, очень грязны. Все ихъ одѣяніе состоитъ изъ повѣшенной на шею звѣриной шкуры, которую носятъ, пока она не распадется въ куски; а ихъ хижины состоятъ изъ нѣсколькихъ жердей, связанныхъ концами и покрытыхъ цыновками, при чемъ внутри хижинъ нѣтъ ровно никакой обстановки. Хотя они держатъ быковъ и овецъ и, кажется, были знакомы съ употребленіемъ желѣза, уже до встречи съ европейцами, тѣмъ не менѣе они до сихъ поръ стоятъ на одной изъ самыхъ низкихъ ступеней человѣческаго развитія. И все же европейцы, которые были близко знакомы съ ихъ жизнью, съ великой похвалою отзывались объ ихъ общительности и готовности помогать другъ другу. Если дать что-нибудь готтентоту, онъ тотчасъ же дѣлитъ полученное между всѣми присутствующими—обычай, который, какъ извѣстно, поразилъ также Дарвина у обитателей Огненной Земли. Готтентотъ не можетъ ѣсть одинъ, и какъ бы онъ ни былъ голоденъ, онъ подзываетъ прохожихъ и дѣлится съ ними своей пищей. И когда Кольбенъ выразилъ по этому поводу свое удивленіе, ему отвѣтили: «таковъ обычай у готтентотовъ». Но этотъ обычай свойственъ не однимъ готтентотамъ: это—почти повсемѣстный обычай, отмѣченный путешественниками у всѣхъ „дикарей“. Кольбенъ, хорошо знавшій готтентотовъ и не обходившій молчаніемъ ихъ недостатковъ, не можетъ нахвалиться ихъ родовою нравственностью.

„Данное ими слово—для нихъ священно“,—пишетъ онъ. „Они совершенно незнакомы съ испорченностью и вѣроломствомъ Европы“. „Они живутъ очень мирно и рѣдко воюютъ со своими сосѣдями“. Они „полны мягкости и добродушія во взаимныхъ отношеніяхъ… Однимъ изъ величайшихъ удовольствій для готтентотовъ является обмѣнъ подарками и услугами“. „По своей честности, по быстротѣ и точности отправленія правосудія, по целомудрію, готтентоты превосходятъ всѣ, или почти всѣ, другіе народы“^[15].

Ташаръ (Tachart), Барроу (Barrow) и Муди (Moodie)^[16] вполнѣ подтверждаютъ слова Кольбена. Нужно только замѣтить, что когда Кольбенъ писалъ о готтентотахъ, что „во взаимныхъ своихъ отношеніяхъ они—самый дружелюбный, самый щедрый и самый добродушный народъ, какой когда-либо существовалъ на землѣ“ (I, 332),—онъ далъ опредѣленіе, которое съ тѣхъ поръ постоянно повторяется путешественниками при описаніи самыхъ разнообразныхъ дикарей. Когда европейцы впервые сталкивались съ какими-нибудь первобытными расами, они обыкновенно изображали ихъ жизнь карикатурнымъ образомъ; но стоило умному человѣку прожить среди нихъ болѣе продолжительное время, и онъ уже описывалъ ихъ какъ „самый кроткій“ или „самый благородный“ народъ на земномъ шарѣ. Совершенно тѣми же самыми словами, самые достойные довѣрія путешественники характеризуютъ остяковъ, самоѣдовъ, эскимосовъ, даяковъ, алеутовъ, папуасовъ и т. д. Я также помню, что подобные же отзывы мнѣ приходилось читать о тунгусахъ, о чукчахъ, объ индѣйцахъ Сіу, и нѣкоторыхъ другихъ племенахъ дикарей. Самое повтореніе подобной похвалы уже говоритъ намъ больше, чѣмъ цѣлые томы спеціальныхъ изслѣдованій.

Туземцы Австраліи стоятъ по развитію не выше своихъ южно-африканскихъ братьевъ. Ихъ хижины имѣютъ тотъ же характеръ и очень часто они довольствуются даже простымъ щитомъ или ширмой изъ хвороста, для защиты отъ холодныхъ вѣтровъ. Въ пищѣ они не отличаются разборчивостью: въ случаѣ нужды они пожираютъ совершенно разложившуюся падаль, а когда случится голодъ, то иногда прибѣгаютъ и къ людоѣдству. Когда австралійскіе туземцы впервые были открыты европейцами, то оказалось, что они не имѣли никакихъ другихъ орудій, кромѣ сдѣланныхъ самымъ грубымъ образомъ изъ камня или кости. Нѣкоторыя племена не имѣли даже лодокъ и были совершенно незнакомы съ мѣновой торговлей. А между тѣмъ, послѣ тщательнаго изученія ихъ привычекъ и обычаевъ, оказалось, что у нихъ существуетъ та самая выработанная родовая организація, о которой говорилось выше^[17].

Территорія, на которой они живутъ, обыкновенно бываетъ подѣлена между различными родами, но область, на которой каждый родъ производитъ охоту или рыбную ловлю, остается въ общественномъ владѣніи, и продукты охоты и ловли идутъ всему роду^[18]. Роду же принадлежатъ орудія охоты и рыбной ловли. Ѣда происходитъ сообща. Подобно многимъ другимъ дикарямъ, австралійскіе туземцы держатся извѣстныхъ правилъ относительно сезоновъ, когда разрѣшается сборъ различныхъ видовъ камеди и травъ^[19]. Что же касается до ихъ нравственности вообще, то лучше всего привести здѣсь слѣдующіе отвѣты, данные Лумгольцемъ, миссіонеромъ, жившимъ въ Сѣверномъ Квинсландѣ, на запросы Парижскаго Антропологическаго общества^[20]:

„Чувство дружбы имъ знакомо; оно развито очень сильно. Слабые пользуются общественной помощью; за больными очень хорошо смотрятъ: ихъ никогда не бросаютъ на произволъ судьбы и не убиваютъ. Племена эти—людоѣды, но они очень рѣдко ѣдятъ членовъ собственнаго племени (если не ошибаюсь—только тогда, когда убиваютъ по религіознымъ мотивамъ); они ѣдятъ только чужихъ. Родители любятъ своихъ дѣтей, играютъ съ ними и ласкаютъ ихъ. Дѣтоубійство практикуется лишь съ общаго согласія. Со стариками обращаются очень хорошо и никогда не убиваютъ ихъ. У нихъ нѣтъ ни религіи, ни идоловъ, а существуетъ только страхъ смерти. Бракъ—полигамическій. Ссоры, возникающія въ предѣлахъ рода, рѣшаются путемъ дуэлей на деревянныхъ мечахъ и съ деревянными же щитами. Рабства не существуетъ; обработки земли—никакой; глиняныхъ издѣлій не имѣется; одежды—нѣтъ, за исключеніемъ передника, носимаго иногда женщинами. Родъ состоитъ изъ двухъ сотъ человѣкъ, раздѣленныхъ на четыре класса мужчинъ и четыре класса женщинъ; бракъ допускается только между обычными классами, но никогда не въ предѣлахъ самаго рода“.

Относительно папуасовъ, близко-родственныхъ австралійцамъ, мы имѣемъ свидѣтельство Г. Л. Бинка, жившаго въ Новой Гвинеѣ, преимущественно въ Geellwinck Вау, съ 1871 по 1883 годъ. Приводимъ сущность его отвѣтовъ на тѣ же вопросы^[21].

„Папуасы—общительны и весьма веселаго нрава; они много смѣются. Скорѣе робки, чѣмъ храбры. Дружба довольно сильна между членами разныхъ родовъ, и еще сильнѣе въ предѣлахъ одного и того же рода. Папуасъ часто выплатитъ долги своего друга, съ условіемъ, что послѣдній уплатитъ этотъ долгъ, безъ процентовъ, его дѣтямъ. За больными и стариками присматриваютъ; стариковъ никогда не покидаютъ и не убиваютъ,—за исключеніемъ рабовъ, которые долго болѣли. Иногда съѣдаютъ военноплѣнныхъ. Дѣтей очень ласкаютъ и любятъ. Старыхъ и слабыхъ военноплѣнныхъ убиваютъ, а остальныхъ продаютъ въ рабство. У нихъ нѣтъ ни религіи, ни боговъ, ни идоловъ, ни какихъ бы то ни было властей: старѣйшій членъ семьи является судьей. Въ случаѣ прелюбодѣянія, (т. е. нарушенія ихъ брачныхъ обычаевъ), виновникъ платитъ штрафъ, часть котораго идетъ въ пользу „негоріи“ (общины). Земля состоитъ въ общемъ владѣніи, но плоды земли принадлежатъ тому, кто ихъ выростилъ. Папуасы имѣютъ глиняную посуду и знакомы съ мѣновой торговлей, при чемъ, согласно выработавшемуся обычаю, купецъ даетъ имъ товары, а они возвращаются по домамъ и приносятъ туземныя произведенія, въ которыхъ нуждается купецъ; если же они не могутъ добыть нужныхъ произведеній, то возвращаютъ купцу его европейскій товаръ^[22]. Папуасы „охотятся за головами“, т. е. практикуютъ кровавую месть. Впрочемъ, „иногда“,—говоритъ Финшъ,—„дѣло передается на разсмотрѣніе Намототскаго раджи, который заканчиваетъ дѣло наложеніемъ виры“.

Когда съ папуасами хорошо обращаются, то они очень добродушны. Миклухо-Маклай высадился, какъ извѣстно, на восточномъ берегу Новой Гвинеи, въ сопровожденіи лишь одного только матроса, прожилъ тамъ цѣлыхъ два года среди племенъ, считавшихся людоѣдами, и съ грустью разстался съ ними; онъ обѣщалъ вернуться къ нимъ, и сдержалъ слово,—и прожилъ снова годъ, при чемъ за все время у него не было съ туземцами никакого столкновенія. Правда, онъ держался правила, никогда—ни подъ какимъ предлогомъ—не говорить имъ неправды и не дѣлать обѣщаній, которыхъ онъ не могъ выполнить. Эти бѣдныя созданія, не умѣющія даже добывать огня и потому тщательно поддерживающія огонь въ своихъ хижинахъ, живутъ въ условіяхъ первобытнаго коммунизма, не имѣя никакихъ начальниковъ, и въ ихъ поселкахъ почти никогда не бываетъ ссоръ, о которыхъ стоило бы говорить. Они работаютъ сообща—ровно столько, сколько нужно для добыванія пищи на каждый день; они сообща воспитываютъ своихъ дѣтей; а по вечерамъ наряжаются, какъ можно кокетливѣе, и предаются пляскамъ. Подобно всѣмъ дикарямъ, они страстно любятъ пляски, представляющія своего рода родовыя мистеріи. Въ каждой деревнѣ имѣется своя „барла“ или „балай“—„длинный“ или «большой» домъ—для холостыхъ, въ которомъ бываютъ общественныя собранія и обсуждаются общественныя дѣла,—опять-таки черта общая почти всѣмъ обитателямъ острововъ Тихаго океана, а также эскимосамъ, краснокожимъ индѣйцамъ и т. д. Цѣлыя группы деревень находятся въ дружественныхъ отношеніяхъ между собою и навѣщаютъ другъ друга цѣлымъ обществомъ.

Къ несчастью, между деревнями нерѣдко возникаетъ вражда,—не изъ-за „излишней густоты населенія“, или „обостреннаго соревнованія“ и тому подобныхъ измышленій нашего меркантильнаго вѣка, а, главнымъ образомъ, вслѣдствіе суевѣрій. Какъ только кто-нибудь заболѣлъ, собираются его друзья и родственники и тщательнѣйшимъ образомъ обсуждаютъ вопросъ,—кто могъ бы быть виновникомъ болѣзни? При этомъ перебираютъ всѣхъ возможныхъ враговъ, каждый кается въ самыхъ мелкихъ своихъ ссорахъ, и наконецъ—истинная причина болѣзни найдена. Ее наслалъ такой-то врагъ изъ сосѣдней деревни—а потому рѣшаютъ произвести на эту деревню набѣгъ. Вслѣдствіе этого, ссоры обыкновенны, даже между береговыми деревнями, не говоря уже о живущихъ въ горахъ людоѣдахъ, которыхъ считаютъ настоящими колдунами и врагами,—хотя при ближайшемъ знакомствѣ оказывается, что они ничѣмъ не отличаются отъ своихъ сосѣдей, живущихъ по морскому побережью^[23].

Много поразительныхъ страницъ можно было бы написать о гармоніи, господствующей въ деревняхъ полинезійскихъ обитателей на островахъ Тихаго океана.

Но они стоятъ уже на нѣсколько высшей ступени цивилизаціи, а потому мы возьмемъ дальнѣйшіе примѣры изъ жизни обитателей дальняго Сѣвера. Прибавлю только, прежде чѣмъ покинуть южное полушаріе, что даже обитатели Огненной Земли, пользовавшіеся такой плохой репутаціей, начинаютъ выступать въ болѣе благопріятномъ свѣтѣ, по мѣрѣ того, какъ мы лучше знакомимся съ ними. Нѣсколько французскихъ миссіонеровъ, живущихъ среди нихъ „не могутъ пожаловаться ни на одинъ враждебный поступокъ“. Они живутъ родами, по 120-ти и 150-ти душъ, и такъ же практикуютъ первобытный коммунизмъ, какъ и папуасы. Они все дѣлятъ между собою и очень хорошо обращаются со стариками. Полный миръ господствуетъ между этими племенами^[24].

У эскимосовъ и ихъ ближайшихъ сородичей, тлинкетовъ, колошей и алеутовъ мы находимъ наиболѣе близкое подобіе того, чѣмъ былъ человѣкъ во время ледниковаго періода. Употребляемыя ими орудія едва отличаются отъ орудій древняго каменнаго вѣка, и нѣкоторыя изъ этихъ племенъ до сихъ поръ еще не знакомы съ искусствомъ рыбной ловли: они просто убиваютъ рыбу острогой^[25]. Они знакомы съ употребленіемъ желѣза, но добываютъ его только отъ европейцевъ, или же находятъ въ остовахъ кораблей послѣ крушенія. Ихъ общественная организація отличается полною первобытностью, хотя они уже и вышли изъ стадіи, „коммунальнаго брака“, даже съ его „классовыми“ ограниченіями. Они живутъ уже семьями, но семейныя узы еще слабы, такъ какъ по-временамъ у нихъ происходитъ обмѣнъ женъ и мужей^[26]. Семьи, однако, остаются объединенными въ роды,—да иначе и быть не можетъ. Какъ могли бы они выдержать тяжелую борьбу за существованіе, если бы не объединяли своихъ силъ самымъ тѣснымъ образомъ? Такъ они и поступаютъ, при чемъ родовыя узы всего тѣснѣе тамъ, гдѣ борьба за жизнь наиболѣе тяжела, а именно—въ сѣверо-восточной Гренландіи. Живутъ они обыкновенно въ „длинномъ домѣ“, въ которомъ помѣщается нѣсколько семействъ, отдѣленныхъ другъ отъ друга небольшими перегородками изъ рваныхъ мѣховъ, но съ общимъ для всѣхъ коридоромъ. Иногда такой домъ имѣетъ форму креста и въ такихъ случаяхъ въ центрѣ его помѣщается общій очагъ. Германская экспедиція, которая провела зиму возлѣ одного изъ такихъ „длинныхъ домовъ“ могла убѣдиться, что за всю арктическую зиму „миръ не былъ нарушенъ ни одною ссорою, и никакихъ споровъ не возникало изъ-за пользованія этимъ тѣснымъ пространствомъ“. Выговоръ, или даже недружелюбныя слова не допускаются, иначе, какъ въ законной формѣ насмѣшливой пѣсни (nith-song)^[27] женщины поютъ хоромъ. Такимъ образомъ, тѣсное сожительство и тѣсная взаимная зависимость достаточны для поддержанія изъ вѣка-въ-вѣкъ того глубокаго уваженія къ интересамъ сообщества, которымъ отличается жизнь эскимосовъ. Даже въ болѣе обширныхъ эскимосскихъ общинахъ „общественное мнѣніе является настоящимъ судебнымъ учрежденіемъ, при чемъ обычное наказаніе состоитъ въ томъ, что провинившагося стыдятъ передъ всѣми“^[28].

Въ основѣ жизни эскимосовъ лежитъ коммунизмъ. Все, добываемое путемъ охоты или рыбной ловли, принадлежитъ всему роду. Но у нѣкоторыхъ племенъ, особенно на Западѣ, подъ вліяніемъ датчанъ, начинаетъ слагаться частная собственность. Они, однако, употребляютъ довольно оригинальное средство, чтобы ослабить неудобства, возникающія изъ накопленія богатства отдѣльными лицами, которое вскорѣ могло бы разрушить ихъ родовое единство. Когда эскимосъ начинаетъ сильно богатѣть, онъ созываетъ всѣхъ своихъ сородичей на пиршество, и когда гости насытятся, онъ раздариваетъ имъ все свое богатство. На рѣкѣ Юконѣ, въ Аляскѣ, Далль видѣлъ, какъ одна алеутская семья раздала такимъ образомъ десять ружей, десять полныхъ мѣховыхъ одеждъ, двѣсти нитокъ бусъ, множество одѣялъ, десять волчьихъ шкуръ, двѣсти бобровыхъ шкуръ и пятьсотъ горностаевыхъ. Затѣмъ они сняли съ себя свои праздничныя одежды, отдали ихъ и, одѣвшись въ старые мѣха, обратились къ своимъ сородичамъ съ краткою рѣчью, говоря, что хотя теперь они стали бѣднѣе каждаго ихъ гостей, за то они пріобрѣли ихъ дружбу^[29].

Подобныя раздачи богатствъ стали, повидимому, укоренившимся обычаемъ у эскимосовъ и практикуются въ извѣстную пору, каждый годъ, послѣ предварительной выставки всего того, что было пріобрѣтено въ теченіе года.^[30] Онѣ представляютъ, повидимому, очень древній обычай, возникшій одновременно съ первымъ появленіемъ личнаго богатства, какъ средство возстановленія равенства между сородичами, нарушавшагося обогащеніемъ отдѣльныхъ лицъ. Періодическіе передѣлы земель и періодическое прощеніе всѣхъ долговъ, существовавшіе въ историческія времена у многихъ различныхъ народовъ (семитовъ, арійцевъ и т. д.) были, вѣроятно, пережиткомъ этого стариннаго обычая. Обычай погребенія съ покойникомъ или уничтоженія на его могилѣ всего его личнаго имущества,—который мы находимъ у всѣхъ первобытныхъ расъ,—долженъ, повидимому, имѣть то же самое происхожденіе. Въ самомъ дѣлѣ, въ то время, какъ все принадлежавшее покойнику лично, сожигается или же разбивается на его могилѣ, тѣ вещи, которыя принадлежали ему совмѣстно со всѣмъ его родомъ, какъ, напримѣръ, общинныя лодки, сѣти и т. п., оставляются въ цѣлости. Уничтоженію подлежитъ только личная собственность. Въ болѣе позднюю эпоху этотъ обычай становится религіознымъ обрядомъ: ему дается мистическое толкованіе, и уничтоженіе предписывается религіею, когда общественное мнѣніе, одно, оказывается уже не въ силахъ настоять на обязательномъ для всѣхъ соблюденіи обычая. И наконецъ, дѣйствительное уничтоженіе замѣняется символическимъ обрядомъ, т. е.,—на могилѣ сжигаютъ простыя бумажныя модели, или изображенія имущества покойника (такъ дѣлается въ Китаѣ), или же на могилу несутъ имущество покойника и приносятъ его обратно въ домъ по окончаніи погребальной церемоніи; въ этой формѣ обычай до сихъ поръ сохранился, какъ извѣстно, между европейцами, по отношенію къ мечамъ, крестамъ и другимъ знакамъ общественнаго отличія.^[31]

О высокомъ уровнѣ племенной нравственности эскимосовъ довольно часто упоминается въ общей литературѣ. Тѣмъ не менѣе, слѣдующія замѣтки о нравахъ алеутовъ,—близкихъ сородичей эскимосовъ,—не лишены интереса, тѣмъ болѣе, что онѣ могутъ служить хорошимъ поясненіемъ нравственности дикарей вообще. Онѣ принадлежатъ перу чрезвычайно выдающагося человѣка, русскаго миссіонера Веніаминова, который написалъ ихъ послѣ десятилѣтняго пребыванія среди алеутовъ и тѣснаго общенія съ ними. Я сокращаю ихъ, удерживая по-возможности собственныя выраженія автора.

 

Выносливость,—писалъ онъ,—ихъ отличительная черта, и она, по-истинѣ, колоссальна. Они не только ходятъ купаться каждое утро въ покрытое льдомъ море, и стоятъ затѣмъ, нагіе, на берегу, вдыхая морозный воздухъ, но ихъ выносливость, даже при тяжелой работѣ и недостаточной пищѣ,—превосходитъ все, что только можно вообразить. Если случится недостатокъ пищи, алеутъ прежде всего заботится о своихъ дѣтяхъ; онъ отдаетъ имъ все, что имѣетъ, а самъ голодаетъ. Они не склонны къ воровству, какъ это уже было замѣчено первыми русскими пришельцами. Не то, чтобы они никогда не воровали; каждый алеутъ признается, что онъ когда-нибудь уворовалъ что-нибудь, но всегда это какой-нибудь пустякъ, и все это носитъ совершенно ребяческій характеръ. Привязанность у родителей къ дѣтямъ очень трогательна, хотя она никогда не выражается въ ласкахъ или словами. Алеутъ съ трудомъ рѣшается дать какое-нибудь обѣщаніе, но, разъ давши, онъ сдержитъ его во что бы то ни стало. (Одинъ алеутъ подарилъ Веніаминову связку вяленой рыбы, но, при спѣшномъ отъѣздѣ, она была забыта на берегу, и алеутъ унесъ ее обратно домой. Случая отправить ее Веніаминову не представилось вплоть до января, а, между тѣмъ, въ ноябрѣ и декабрѣ среди этихъ алеутовъ была большая недостача съѣстныхъ припасовъ. Но голодающіе алеуты не дотронулись до подаренной уже рыбы, и въ январѣ она была послана по назначенію). Ихъ нравственный кодексъ и разнообразенъ и суровъ. Такъ, напримѣръ, считается постыднымъ: бояться неизбѣжной смерти; просить пощады у врага; умереть не убивъ ни одного врага; быть изобличеннымъ въ воровствѣ; опрокинуться съ лодки въ гавани; бояться выѣхать въ море въ бурную погоду; лишиться силъ раньше другихъ товарищей, если случится недостатокъ въ пищѣ во время длиннаго пути; обнаружить жадность во время дѣлежа добычи,—при чемъ, дабы устыдить такого жаднаго товарища, остальные отдаютъ ему свои доли. Постыднымъ считается также: выболтать общественную тайну своей женѣ; будучи вдвоемъ на охотѣ, не предложить лучшую долю добычи товарищу; хвастать своими подвигами, а въ особенности вымышленными; ругаться со злобою; также—просить милостыню; ласкать свою жену въ присутствіи другихъ и танцовать съ ней; торговаться самолично: продажа всегда должна быть сдѣлана черезъ третье лицо, которое и опредѣляетъ цѣну. Для женщины считается постыднымъ: не умѣть шить и вообще неумѣло исполнять всякаго рода женскія работы; не умѣть танцовать; ласкать мужа и дѣтей или даже говорить съ мужемъ, въ присутствіи постороннихъ^[32].

 

Такова нравственность алеутовъ, и дальнѣйшее подтвержденіе сказаннаго легко было бы заимствовать изъ ихъ сказокъ и легендъ. Прибавлю только, что когда Веніаминовъ писалъ свои „Записки“ (въ 1840 году), среди алеутовъ,—представлявшихъ населеніе въ 60,000 человѣкъ, за шестьдесятъ лѣтъ совершено было только одно убійство, а за сорокъ лѣтъ, среди 1800 алеутовъ, не было совершено ни одного уголовнаго преступленія. Это, впрочемъ, не покажется страннымъ, если вспомнить, что всякаго рода брань и грубыя выраженія абсолютно неизвѣстны въ жизни алеутовъ. Даже ихъ дѣти никогда не дерутся между собой и не оскорбляютъ другъ друга словесно. Самымъ сильнымъ выраженіемъ въ ихъ устахъ являются фразы въ родѣ: „твоя мать не умѣетъ шить“ или „твой отецъ—кривой“^[33].

Многія черты въ жизни дикарей остаются, однако, загадкой для европейцевъ. Въ подтвержденіе высокаго развитія родовой солидарности у дикарей и ихъ добрыхъ взаимныхъ отношеній можно было бы привести какое угодно количество самыхъ достовѣрныхъ показаній. А между тѣмъ, не менѣе достовѣрно и то, что тѣ же самые дикари практикуютъ дѣтоубійство, что они въ нѣкоторыхъ случаяхъ убиваютъ своихъ стариковъ, и что всѣ они слѣпо повинуются обычаю кровавой мести. Мы должны, поэтому, попытаться объяснить одновременное существованіе такихъ фактовъ, которые для европейскаго ума кажутся на первый взглядъ совершенно несовмѣстимыми.

Мы только-что упомянули о томъ, какъ алеутъ будетъ голодать цѣлыми днями и даже недѣлями, отдавая все съѣдобное своему ребенку; какъ мать-бушменка идетъ въ рабство, чтобы не разлучаться со своимъ ребенкомъ, и можно было бы заполнить цѣлыя страницы описаніемъ дѣйствительно нѣжныхъ отношеній, существующихъ между дикарями и ихъ дѣтьми. У всѣхъ путешественниковъ постоянно попадаются подобные факты. У одного вы читаете о нѣжной любви матери; у другого разсказывается объ отцѣ, который бѣшено мчится по лѣсу, неся на своихъ плечахъ ребенка, ужаленнаго змѣей; или какой-нибудь миссіонеръ повѣствуетъ объ отчаяніи родителей при потерѣ ребенка, котораго онъ же спасъ отъ принесенія въ жертву тотчасъ же послѣ рожденія; или же вы узнаете, что „дикарки“-матери обыкновенно кормятъ дѣтей до четырехъ-лѣтняго возраста, и что, на Ново-Гебридскихъ островахъ, въ случаѣ смерти особенно-любимаго ребенка, его мать или тетка убиваетъ себя, чтобы ухаживать за своимъ любимцемъ на томъ свѣтѣ^[34], и т. д. безъ конца.

Подобные факты упоминаются во множествѣ; а потому, когда мы видимъ, что тѣ же самые любящіе родители практикуютъ дѣтоубійство, мы необходимо должны признать, что такой обычай (каковы бы ни были его позднѣйшія видоизмѣненія) возникъ подъ прямымъ давленіемъ необходимости, какъ результатъ чувства долга по отношенію къ роду и ради возможности выращивать уже подрастающихъ дѣтей. Вообще говоря, дикари вовсе „не плодятся безъ мѣры“, какъ выражаются нѣкоторые англійскіе писатели. Напротивъ, они принимаютъ всякаго рода мѣры для уменьшенія рождаемости. Именно въ этихъ видахъ существуетъ у нихъ цѣлый рядъ самыхъ разнообразныхъ ограниченій, которыя европейцамъ, несомнѣнно, показались бы даже излишне-стѣснительными, и, тѣмъ не менѣе, строго соблюдаются дикарями. Но при всемъ томъ, первобытные народы не въ силахъ выкармливать всѣхъ рождающихся дѣтей и тогда они прибѣгаютъ къ дѣтоубійству. Впрочемъ, не разъ было замѣчено, что какъ только имъ удается увеличить свои обычныя средства существованія, они тотчасъ же перестаютъ прибѣгать къ этому средству; вообще, родители очень неохотно подчиняются этому обычаю, и при первой возможности прибѣгаютъ ко всякаго рода компромиссамъ, лишь бы сохранить жизнь своихъ новорожденныхъ. Какъ уже было прекрасно указано моимъ другомъ Эли Реклю^[35], они выдумываютъ ради этого счастливые и несчастные дни рожденія, чтобы пощадить хотя жизнь дѣтей, рожденныхъ въ счастливые дни; они всячески пытаются отложить умерщвленіе на нѣсколько часовъ и потомъ говорить, что если ребенокъ уже прожилъ сутки, ему суждено прожить всю жизнь^[36]. Имъ слышатся крики маленькихъ дѣтей, будто бы доносящіеся изъ лѣса, и они утверждаютъ, что если послышится такой крикъ, онъ предвѣщаетъ несчастіе для цѣлаго рода; а такъ какъ у нихъ нѣтъ ни спеціалистовъ по „производству ангеловъ“, ни „яслей“, которыя помогали бы имъ отдѣлываться отъ дѣтей, то каждый изъ нихъ содрагается предъ необходимостью выполнить жестокій приговоръ, и потому они предпочитаютъ выставить младенца въ лѣсъ, чѣмъ отнять у него жизнь насильственнымъ образомъ. Дѣтоубійство поддерживается, такимъ образомъ, недостаткомъ знаній, а не жестокостью; и вмѣсто пичканья дикарей проповѣдями, миссіонеры сдѣлали бы гораздо лучше, если бы послѣдовали примѣру Веніаминова, который ежегодно, до глубокой старости, переплывалъ Охотское море на плохонькой шкунѣ, для посѣщенія тунгусовъ и камчадаловъ, или же путешествовалъ на собакахъ среди чукчей, снабжая ихъ хлѣбомъ и принадлежностями для охоты. Такимъ образомъ ему дѣйствительно удалось совершенно вывести дѣтоубійство^[37].

То же самое справедливо и по отношенію къ тому явленію, которое поверхностные наблюдатели называютъ отцеубійствомъ. Мы только-что видѣли, что обычай умерщвленія стариковъ вовсе не такъ широко распространенъ какъ это разсказывали нѣкоторые писатели. Во всѣхъ этихъ разсказахъ много преувеличенія; но несомнѣнно, что такой обычай встрѣчается, временно, почти у всѣхъ дикарей и въ такихъ случаяхъ онъ объясняется тѣми же причинами, какъ и умерщвленіе дѣтей. Когда старикъ „дикарь“ начинаетъ чувствовать, что онъ становится бременемъ для своего рода; когда каждое утро онъ видитъ, что достающуюся ему долю пищи отнимаютъ у дѣтей,—а малютки, вѣдь, не отличаются стоицизмомъ своихъ отцовъ и плачутъ, когда они голодны; когда каждый день молодымъ людямъ приходится нести его на своихъ плечахъ по каменистому побережью или чрезъ дѣвственный лѣсъ,—у дикарей, вѣдь, нѣтъ ни креселъ на колесахъ для больныхъ, ни бѣдняковъ, чтобы возить такія кресла,—тогда старикъ начинаетъ повторять то, что и до сихъ поръ говорятъ старики-крестьяне въ Россіи: „чужой вѣкъ заѣдаю,—пора на покой!“ И онъ идетъ на покой. Онъ поступаетъ такъ же, какъ въ такихъ случаяхъ поступаетъ солдатъ. Когда спасеніе отряда зависитъ отъ его дальнѣйшаго движенія впередъ, а солдатъ не можетъ дальше идти, и знаетъ, что долженъ будетъ умереть, если останется позади, онъ умоляетъ своего лучшаго друга оказать ему послѣднюю услугу, прежде чѣмъ отрядъ двинется впередъ. И другъ дрожащими руками разряжаетъ ружье въ умирающее тѣло. Такъ поступаютъ и дикари. Старикъ дикарь проситъ для себя смерти; онъ самъ настаиваетъ на выполненіи этой послѣдней своей обязанности по отношенію къ своему роду. Онъ получаетъ сперва согласіе своихъ сородичей на это. Тогда онъ самъ роетъ для себя могилу и приглашаетъ всѣхъ сородичей на послѣдній прощальный пиръ. Такъ, въ свое время, поступилъ его отецъ,—теперь его чередъ, и онъ дружественно прощается со всѣми, прежде чѣмъ разстаться съ ними. Дикарь до такой степени считаетъ подобную смерть выполненіемъ обязанности по отношенію къ своему роду, что онъ не только отказывается, чтобы его спасали отъ смерти (какъ это разсказываетъ Моффаттъ), но даже не признаетъ такого избавленія, если бы оно было совершено. Такъ, когда одна женщина, которая должна была умереть на могилѣ своего мужа, (въ силу обряда, упомянутаго раньше), была спасена отъ смерти миссіонерами и увезена ими на островъ,—она убѣжала отъ нихъ ночью, переплыла широкій проливъ и явилась къ своему роду, чтобы умереть на могилѣ^[38]. Смерть, въ такихъ случаяхъ, становится у нихъ вопросомъ религіи. Но, вообще говоря, дикарямъ настолько противно бываетъ проливать кровь, иначе, какъ въ битвѣ, что даже въ этихъ случаяхъ, ни одинъ изъ нихъ не возьметъ на себя убійство, а потому они прибѣгаютъ ко всякаго рода окольнымъ путямъ, которыхъ европейцы не понимали и совершенно ложно истолковывали. Въ большинствѣ случаевъ, старика, рѣшившагося умереть, оставляютъ въ лѣсу, выдѣливъ ему болѣе чѣмъ должную ему долю изъ общественнаго запаса. Сколько разъ, развѣдочнымъ партіямъ въ полярныхъ экспедиціяхъ случалось поступать точно такъ же, когда онѣ не въ силахъ были болѣе везти заболѣвшаго товарища. „Вотъ тебѣ провизія. Проживи еще нѣсколько дней! Быть можетъ, откуда-нибудь придетъ неожиданная помощь!”

Западно-европейскіе ученые, встрѣчаясь съ такими фактами, оказываются рѣшительно неспособными понять ихъ; они не могутъ примирить ихъ съ фактами, свидетельствующими о высокомъ развитіи родовой нравственности, и потому предпочитаютъ набросить тѣнь сомнѣнія на абсолютно-надежныя наблюденія, касающіяся послѣдней, вмѣсто того, чтобы искать объясненія для совмѣстнаго существованія двоякаго рода фактовъ: высокой родовой нравственности, и рядомъ съ нею—убійства престарѣлыхъ родителей и новорожденныхъ дѣтей. Но если бы тѣ же самые европейцы, въ свою очередь, разсказали дикарю, что люди, чрезвычайно любезные, привязанные къ своимъ дѣтямъ и настолько впечатлительные, что они плачутъ, когда видятъ несчастье, изображаемое на сценѣ театра, живутъ въ Европѣ бокъ-о-бокъ съ такими лачугами, гдѣ дѣти мрутъ прямо-таки отъ недостатка пищи,—то дикарь тоже не понялъ бы ихъ. Я помню, какъ тщетно я старался объяснить моимъ пріятелямъ-тунгусамъ нашу цивилизацію, построенную на индивидуализмѣ: они не понимали меня и прибѣгали къ самымъ фантастическимъ догадкамъ. Дѣло въ томъ, что дикарь, воспитанный въ идеяхъ родовой солидарности, практикуемой во всѣхъ случаяхъ, худыхъ и хорошихъ, точно такъ же неспособенъ понять „нравственнаго“ европейца, не имѣющаго никакого понятія о такой солидарности, какъ и средній европеецъ не способенъ понять дикаря. Впрочемъ, если бы нашему ученому пришлось прожить среди полуголоднаго рода дикарей, у которыхъ всей наличной пищи не хватило бы даже для прокормленія одного человѣка на нѣсколько дней, тогда онъ, можетъ быть, понялъ бы, чѣмъ дикари руководятся въ своихъ поступкахъ. Равнымъ образомъ, если бы дикарь пожилъ среди насъ и получилъ наше „образованіе“, онъ, можетъ быть, понялъ бы наше европейское бездушіе по отношенію къ ближнимъ и наши Королевскія комиссіи, занимающіяся вопросомъ о предупрежденіи различныхъ легальныхъ формъ дѣтоубійства, практикуемыхъ въ Европѣ^[39]. „Въ каменныхъ домахъ, сердца становятся каменныя“,—говорятъ русскіе крестьяне, но дикарю все-таки пришлось бы пожить сперва въ каменномъ домѣ.

Подобныя же замѣчанія можно бы было сдѣлать и относительно людоѣдства. Если принять во вниманіе всѣ факты, которые выяснились недавно, во время разсужденій объ этомъ вопросѣ въ Парижскомъ Антропологическомъ Обществѣ, а также многія случайныя замѣтки, разбросанныя въ литературѣ о „дикаряхъ“, мы обязаны будемъ признать, что людоѣдство было вызвано настоятельною необходимостью; и что, только подъ вліяніемъ предразсудковъ и религіи, оно развилось до тѣхъ ужасныхъ размѣровъ, какихъ оно достигло на островахъ Фиджи или въ Мексикѣ. Извѣстно, что, вплоть до настоящаго времени, многіе дикари бываютъ вынуждены иногда питаться падалью почти совершенно разложившеюся, а, въ случаяхъ совершеннаго отсутствія пищи, нѣкоторымъ изъ нихъ приходилось разрывать могилы и питаться человѣческими трупами, даже во время эпидеміи. Такого рода факты вполнѣ удостовѣрены. Но если мы перенесемся мысленно къ условіямъ, которыя приходилось переносить человѣку во время ледниковаго періода, въ сыромъ и холодномъ климатѣ, не имѣя въ своемъ распоряженіи почти никакой растительной пищи; если мы примемъ въ разсчетъ страшныя опустошенія, производимыя по сію пору цынгой среди голодающихъ полудикихъ народовъ, и вспомнимъ, что мясо и свѣжая кровь были единственными извѣстными имъ укрѣпляющими средствами, мы должны будемъ допустить, что человѣкъ, который сперва былъ зернояднымъ животнымъ, сталъ плотояднымъ во время ледниковаго вѣка. Конечно, въ то время вѣроятно было изобиліе всякаго звѣря; но извѣстно, что звѣри часто предпринимаютъ большія переселенія въ арктическихъ областяхъ^[40], и иногда совершенно исчезаютъ на нѣсколько лѣтъ изъ данной территоріи. Въ такихъ случаяхъ человѣкъ лишался послѣднихъ средствъ пропитанія. Мы знаемъ, далѣе, что даже европейцы, во время подобныхъ тяжелыхъ испытаній, прибѣгали къ каннибализму: немудрено, что прибѣгали къ нему и дикари. Вплоть до настоящаго времени они, по-временамъ, бываютъ вынуждены съѣдать трупы своихъ покойниковъ, а въ прежнія времена они, въ такихъ случаяхъ, вынуждены были съѣдать и умирающихъ. Старики умирали тогда, убѣжденные, что своей смертью они оказываютъ послѣднюю услугу своему роду. Вотъ почему нѣкоторыя племена приписываютъ каннибализму божественное происхожденіе, представляя его, какъ нѣчто, внушенное повелѣніемъ посланника съ неба.

Позднѣе каннибализмъ потерялъ характеръ необходимости и обратился въ суевѣрное „переживаніе“. Враговъ надо было съѣдать, чтобы унаслѣдовать ихъ храбрость; потомъ, въ болѣе позднюю эпоху, для той же цѣли съѣдалось уже одно только сердце врага, или его глазъ. Въ то же время, среди другихъ племенъ, у которыхъ развилось многочисленное духовенство и выработалась сложная миѳологія, были придуманы злые боги, жаждущіе человѣческой крови, и жрецы требовали человѣческихъ жертвъ для умилостивленія боговъ. Въ этой религіозной фазѣ своего существованія каннибализмъ достигъ наиболѣе возмутительныхъ своихъ формъ. Мексика является хорошо извѣстнымъ въ этомъ отношеніи примѣромъ, а на Фиджи, гдѣ король могъ съѣсть любого изъ своихъ подданныхъ, мы также находимъ могущественную касту жрецовъ, сложную теологію^[41], и полное развитіе неограниченной власти королей. Такимъ образомъ, каннибализмъ, возникшій въ силу необходимости, сдѣлался въ болѣе поздній періодъ религіознымъ учрежденіемъ, и въ этой формѣ онъ долго существовала послѣ того, какъ давно уже исчезъ среди племенъ, которыя, несомнѣнно, практиковали его въ прежнія времена, но не достигли теократической стадіи развитія. То же самое можно сказать относительно дѣто-убійства и оставленія на произволъ судьбы престарѣлыхъ родителей. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ эти явленія такъ же поддерживались, какъ пережитокъ старыхъ временъ, въ видѣ религіозно хранимой традиціи прошлаго.

 

Въ заключеніе я упомяну еще объ одномъ чрезвычайно важномъ и повсемѣстномъ обычаѣ, который также далъ поводъ въ литературѣ къ самымъ ошибочнымъ заключеніямъ. Я имѣю въ виду обычай кровавой мести. Всѣ дикари убѣждены, что пролитая кровь должна быть отомщена кровью. Если кто-нибудь былъ убитъ, то убійца тоже долженъ умереть; если кто-нибудь былъ раненъ и пролита была его кровь, то кровь нанесшаго рану тоже должна быть пролита. Никакихъ исключеній изъ этого правила не допускается: оно распространяется даже на животныхъ; если охотникъ пролилъ кровь—убивая медвѣдя, или бѣлку,—его кровь тоже должна быть пролита, по возвращеніи его съ охоты. Таково понятіе дикарей о справедливости—понятіе, до сихъ поръ удержавшееся въ Западной Европѣ по отношенію къ убійству.

Покуда оскорбитель и оскорбленный принадлежатъ къ тому же самому роду, дѣло рѣшается очень просто: родъ и потерпѣвшее лицо сами рѣшаютъ дѣло^[42]. Но когда преступникъ принадлежитъ къ другому роду и этотъ родъ, по какимъ-либо причинамъ, отказываетъ въ удовлетвореніи, тогда оскорбленный родъ беретъ на себя отмщеніе. Первобытные люди смотрятъ на поступки каждаго въ отдѣльности, какъ на дѣло всего его рода, получившее одобреніе рода, а потому они считаютъ весь родъ отвѣтственнымъ за дѣянія каждаго его члена. Вслѣдствіе этого отмщеніе можетъ упасть на любого члена того рода, къ которому принадлежитъ обидчикъ^[43]. Но часто случается, что месть превзошла обиду. Имѣя въ виду нанести только рану, мстители могли убить обидчика, или же ранить его тяжелѣе, чѣмъ предполагали; тогда получается новая обида, другой стороны, которая требуетъ отъ нея новой родовой мести; дѣло затягивается такимъ образомъ безъ конца. А потому первобытные законодатели очень старательно устанавливали точныя границы возмездія: око за око, зубъ за зубъ и кровь за кровь^[44].

Замѣчательно, однако, что у большинства первобытныхъ народовъ подобные случаи кровавой мести несравненно рѣже, чѣмъ можно было бы ожидать; хотя у нѣкоторыхъ изъ нихъ они достигаютъ совершенно ненормальнаго развитія, особенно среди горцевъ, загнанныхъ въ горы иноземными пришельцами, какъ, напримѣръ, у горцевъ Кавказа и въ особенности у даяковъ на Борнео. У даяковъ—по словамъ нѣкоторыхъ современныхъ путешественниковъ—дѣло дошло до того, что молодой человѣкъ не можетъ ни жениться, ни быть объявленнымъ совершеннолѣтнимъ, прежде чѣмъ онъ принесетъ хоть одну голову врага. Такъ, по крайней мѣрѣ, разсказывается, со всѣми подробностями, въ одной англійской книгѣ^[45]. Оказывается, однако, что свѣдѣнія, сообщаемыя въ этой книгѣ, до крайности преувеличены. Во всякомъ случаѣ, то, что англичане называютъ „охота за головами“, представляется въ совершенно иномъ свѣтѣ, когда мы узнаемъ, что предполагаемый „охотникъ“ вовсе не „охотится“ и даже не руководится личнымъ чувствомъ мести. Онъ поступаетъ сообразно тому, что считаетъ нравственнымъ обязательствомъ по отношенію къ своему роду, а потому поступаетъ точно такъ же, какъ европейскій судья, который, подчиняясь тому же, очевидно, ложному началу: „кровь за кровь“, отдаетъ осужденнаго имъ убійцу въ руки палача. Оба—и даякъ и нашъ судья—испытали бы даже угрызенія совѣсти, если бы изъ чувства состраданія пощадили убійцу. Вотъ почему даяки, внѣ этой сферы убійствъ, совершаемыхъ подъ вліяніемъ ихъ понятій о справедливости, оказываются, по единогласному свидѣтельству всѣхъ, кто хорошо познакомился съ ними, чрезвычайно симпатичнымъ народомъ. Самъ Карлъ Боккъ, который далъ такую ужасную картину „охоты за головами“, пишетъ объ нихъ:

«Что касается до нравственности даяковъ, то я долженъ отвести имъ высокое мѣсто въ ряду другихъ народовъ… Грабежи и воровство совершенно неизвѣстны среди нихъ. Они также отличаются большой правдивостью… Если я не всегда успѣвалъ добиться отъ нихъ «всей правды»,—все же я никогда не слыхалъ отъ нихъ ничего, кромѣ правды. Къ сожалѣнію, нельзя сказать того же о малайцахъ» (стр. 209 и 210).

Свидѣтельство Бокка вполнѣ подтверждается Идой Пфейфферъ. „Я вполнѣ поняла“,—писала она,—„что съ удовольствіемъ продолжала бы путешествовать среди нихъ. Я обыкновенно находила ихъ честными, добрыми и скромными… въ гораздо бо́льшей степени, чѣмъ какой-либо изъ другихъ, извѣстныхъ мнѣ, народовъ“^[46]. Штольце, говоря о даякахъ, употребляетъ почти тѣ же самыя выраженія. Даяки обыкновенно имѣютъ по одной только женѣ и хорошо обращаются съ нею. Они очень общительны и каждое утро весь родъ отправляется большими партіями на рыбную ловлю, на охоту или на огородныя работы. Ихъ деревни состоятъ изъ большихъ хижинъ, въ каждой изъ которыхъ помѣщается около дюжины семействъ, а иногда и нѣсколько сотъ человѣкъ, при чемъ всѣ они живутъ между собою очень миролюбиво. Они съ большимъ уваженіемъ относятся къ своимъ женамъ и очень любятъ своихъ дѣтей; когда кто-нибудь заболѣваетъ—женщины ухаживаютъ за нимъ поочередно. Вообще они очень умѣренны въ пищѣ и питьѣ. Таковы даяки въ своей дѣйствительной повседневной жизни.

Приводить дальнѣйшіе примѣры изъ жизни дикарей, значило бы только повторять, еще и еще, то что уже сказано. Куда бы мы ни обратились, вездѣ мы находимъ тѣ же общительные нравы, тотъ же мірской духъ. И когда мы пытаемся проникнуть въ мракъ былыхъ вѣковъ, мы видимъ въ нихъ ту же родовую жизнь и тѣ же, хотя бы и очень первобытные, союзы людей для взаимной поддержки. Поэтому Дарвинъ былъ совершенно правъ, когда видѣлъ въ общественныхъ качествахъ человѣка главную дѣятельную силу его дальнѣйшаго развитія, а вульгаризаторы Дарвина совершенно не правы, когда утверждаютъ противное.

„Сравнительная слабость человѣка и малая быстрота его движеній,—писалъ онъ,—а также недостаточность его природнаго вооруженія и т. д., болѣе чѣмъ уравновѣшивались,—во-первыхъ, его умственными способностями (которыя, какъ замѣтилъ Дарвинъ въ другомъ мѣстѣ, развивались главнымъ образомъ, или даже исключительно, въ интересахъ общества); и во-вторыхъ, его общественными качествами, въ силу которыхъ онъ подавалъ помощь своимъ собратьямъ людямъ и получалъ ее отъ нихъ“^[47].

 

Въ восемнадцатомъ вѣкѣ было въ ходу идеализировать „дикарей“ и жизнь „въ естественномъ состояніи“. Теперь же люди науки впали въ противоположную крайность, въ особенности съ тѣхъ поръ, какъ нѣкоторые изъ нихъ, стремясь доказать животное происхожденіе человѣка, но не будучи знакомы съ общественностью животныхъ, начали обвинять дикаря во всевозможныхъ воображаемыхъ „скотскихъ“ наклонностяхъ. Очевидно, однако, что такое преувеличеніе еще болѣе ненаучно, чѣмъ идеализація Руссо. Первобытный человѣкъ не можетъ считаться ни идеаломъ добродѣтели, ни идеаломъ „дикости“. Но у него есть одно качество, выработанное въ немъ и укрѣпленное самыми условіями его тяжкой борьбы за существованіе: онъ отождествляетъ свое собственное существованіе съ жизнью своего рода; и безъ этаго качества человѣчество никогда не достигло бы того уровня, на которомъ оно находится теперь.

Первобытные люди, какъ мы уже сказали выше, до такой степени отождествляютъ свою жизнь съ жизнью своего рода, что каждый изъ ихъ поступковъ, какъ бы онъ ни былъ незначителенъ самъ по себѣ, разсматривается, какъ дѣло всего рода. Все ихъ поведеніе управляется цѣлымъ безконечнымъ рядомъ устныхъ правилъ благопристойности, которыя являются плодомъ ихъ общага опыта относительно того что слѣдуетъ считать добромъ или зломъ—т. е., что полезно или вредно для ихъ собственнаго рода. Конечно, умозаключенія, на которыхъ основаны ихъ правила благопристойности, бываютъ иногда чрезвычайно нелѣпы. Многія изъ нихъ имѣютъ свое начало въ суевѣріяхъ. Вообще, что бы дикарь ни дѣлалъ, онъ видитъ одни только ближайшія послѣдствія своихъ поступковъ; онъ не можетъ предвидѣть ихъ косвенныя и болѣе отдаленныя послѣдствія; но въ этомъ онъ только усиливаетъ ошибку, въ которой Бентамъ упрекалъ цивилизованныхъ законодателей. Мы можемъ находить обычное право дикарей нелѣпымъ, но они подчиняются его предписаніямъ, какъ бы они ни были для нихъ стѣснительными. Они подчиняются имъ даже болѣе слѣпо, чѣмъ цивилизованный человѣкъ подчиняется предписаніямъ своихъ законовъ. Обычное право дикаря—это его религія; это—самое свойство его жизни. Мысль о родѣ всегда присутствуете въ его умѣ; а потому самоограниченіе и самопожертвованіе въ интересахъ рода—самое обыденное явленіе. Если дикарь нарушилъ которое-нибудь изъ мелкихъ правилъ, установленныхъ его родомъ, женщины преслѣдуютъ его своими насмѣшками. Если же нарушеніе имѣетъ болѣе серьезный характеръ, тогда его день и ночь мучитъ страхъ, что онъ накликалъ несчастье на весь родъ, пока родъ не сниметъ съ него его вины. Если дикарь случайно ранилъ кого-нибудь изъ своего собственнаго рода, и такимъ образомъ совершилъ величайшее изъ преступленій, онъ становится совершенно несчастнымъ человѣкомъ: онъ убѣгаетъ въ лѣса и готовъ покончить съ собой, если родъ не сниметъ съ него вину, причинивши ему какую-нибудь физическую боль, или проливши нѣкоторое количество его собственной крови^[48]. Въ предѣлахъ рода все дѣлится сообща; каждый кусокъ пищи раздѣляется между всѣми присутствующими; даже, если дикарь находится одинъ въ лѣсу, онъ не начнетъ ѣсть, не прокричавъ трижды приглашеніе всякому, кто можетъ его услышать и пожелаетъ раздѣлить съ нимъ пищу^[49].

Короче говоря, въ предѣлахъ рода, правило: „ каждый за всѣхъ“ царствуетъ безусловно, до тѣхъ поръ, пока возникновеніе отдѣльной семьи не начнетъ разрушать родового единства. Но это правило не распространяется на сосѣдніе роды или племена, даже если они вступили въ союзъ для взаимной защиты. Каждое племя или родъ представляетъ отдѣльную единицу. Какъ у млекопитающихъ и у птицъ, территорія не остается нераздѣльной, а распредѣляется между отдѣльными семьями, такъ и у нихъ она распредѣляется между отдѣльными племенами, и за исключеніемъ военнаго времени, эти границы свято соблюдаются. Вступая на территорію сосѣдей, каждый долженъ показать, что онъ не имѣетъ дурныхъ намѣреній и чѣмъ громче онъ возвѣщаетъ о своемъ приближеніи, тѣмъ болѣе онъ пользуется довѣріемъ; если же онъ входитъ въ домъ, то долженъ оставить свой топоръ у входа. Но ни одинъ родъ не обязанъ дѣлиться своей пищей съ другими родами: онъ воленъ дѣлиться, или нѣтъ. Вслѣдствіе этого, вся жизнь первобытнаго человѣка распадается на два рода отношеній, и ее слѣдуетъ разсматривать съ двухъ различныхъ этическихъ точекъ зрѣнія: отношенія въ предѣлахъ рода и отношенія внѣ его; при чемъ (подобно нашему международному праву) „междуродовое“ право сильно отличается отъ обычнаго родового права. Вслѣдствіе этого, когда дѣло доходитъ до войны между двумя племенами, самыя возмутительныя жестокости по отношенію къ врагамъ могутъ разсматриваться, какъ нѣчто заслуживающее высокой похвалы. Такое двойственное пониманіе нравственности проходитъ, впрочемъ, чрезъ всю эволюцію человѣчества, и оно сохранилось вплоть до настоящаго времени. Мы, европейцы, кое-что сдѣлали,—не очень-то много, во всякомъ случаѣ,—чтобы избавиться отъ этой двойной нравственности; но нужно также сказать, что если мы, до извѣстной степени, распространили наши идеи солидарности—по крайней мѣрѣ въ теоріи—на цѣлую націю и отчасти также на другія націи, мы въ то же самое время ослабили узы солидарности въ предѣлахъ нашихъ націй, и даже въ предѣлахъ самой нашей семьи.

Появленіе отдѣльныхъ семей внутри рода неизбѣжнымъ образомъ нарушало установившееся единство. Семья—особнякъ—неизбѣжно ведетъ къ отдѣльной собственности и къ накопленію личнаго богатства. Мы видѣли, однако, какъ эскимосы стремятся предотвратить неудобства этого новаго элемента въ родовой жизни.

Въ дальнѣйшемъ развитіи человѣчества то же стремленіе принимаетъ новыя формы; и прослѣдить различныя бытовыя учрежденія (деревенскія общины, гильдіи и т. п.), при помощи которыхъ народныя массы стремились поддержать родовое единство, вопреки вліяніямъ, стремившимся его разрушить, составило-бы одно изъ самыхъ поучительныхъ изслѣдованій. Съ другой стороны, первые зародыши познанія, появившіеся въ чрезвычайно отдаленныя времена, когда они еще сливались съ колдовствомъ, также сдѣлались въ рукахъ личности силою, которую можно было направлять противъ интересовъ рода. Эти зародыши знаній держались тогда въ большомъ секретѣ и передавались однимъ лишь посвященнымъ, въ тайныхъ обществахъ колдуновъ, шамановъ и жрецовъ, которыя мы находимъ у всѣхъ рѣшительно первобытныхъ племенъ. Кромѣ того, въ то же время, войны и набѣги создавали военную власть, а также касту воиновъ, которыхъ союзы и „клубы“ мало-по-малу пріобрѣтали громадную силу. Но при всемъ томъ никогда ни въ какой періодъ жизни человѣчества, войны не были нормальнымъ условіемъ жизни. Въ то время, какъ воины истребляли другъ друга, а жрецы прославляли эти убійства, народныя массы продолжали жить обыденной жизнью и отправлять обычную свою повседневную работу. И прослѣдить эту жизнь массъ, изучить средства, при помощи которыхъ онѣ поддерживали свою общественную организацію, основанную на ихъ понятіяхъ о равенствѣ, взаимопомощи и взаимной поддержкѣ—т. е. на ихъ обычномъ правѣ,—даже тогда, когда онѣ были подчинены самой свирепой теократіи или автократіи въ государствѣ,—изучить эту сторону развитія человѣчества—самое главное въ настоящее время для истинной науки о жизни.

Примѣчанія

1. «Nineteenth Century», Февраль 1898, стр. 165.
2. «The Descent of Man», конецъ II гл., стр. 63 и 64, 2-го изданія.
3. Нѣкоторые антропологи, вполнѣ раздѣляющіе вышеизложенные взгляды на человѣка, тѣмъ не менѣе иногда утверждаютъ, что обезьяны живутъ полигамическими семьями, подъ предводительствомъ «сильнаго и ревниваго самца». Я не знаю, насколько подобное утвержденіе опирается на совершенно достовѣрныхъ наблюденіяхъ. Но та страница въ «Жизни животныхъ» Брэма, на которую обыкновенно ссылаются, едва-ли можетъ считаться особенно доказательной. Она составляетъ часть его общаго описанія обезьянъ; но его-же болѣе подробныя описанія отдѣльныхъ видовъ, или противорѣчатъ такому общему выводу, или же не подтверждаютъ его. Даже относительно мартышекъ (Cercopithecus) Брэмъ положительно утверждаетъ, что «онѣ почти всегда живутъ группами и очень рѣдко семьями» (Франц. изд. т. I, стр. 59). Что же касается другихъ видовъ, то уже самое количество ихъ группъ, въ которыхъ всегда имѣется много самцовъ, дѣлаетъ предположеніе о «полигамической семьѣ» болѣе чѣмъ сомнительнымъ. Очевидно требуются дальнѣйшія наблюденія.
4. Lubbock. «Prehistoric Times», 5-е изданіе, 1890.
5. Большинство геологовъ спеціально изучавшихъ ледниковый періодъ, принимаютъ теперь такое распространеніе ледяного покрова. (Русская Геологическая Съемка держится этого взгляда по отношенію къ Россіи, и большинство германскихъ спеціалистовъ поддерживаютъ его по отношенію къ Германіи. Обледенѣніе большей части центральнаго плоскогорія во Франціи неизбѣжно будетъ признано французскими геологами, когда они вообще обратятъ больше вниманія на ледниковыя отложенія.
6. «Prehistoric Times», стр. 232 и 242.
7. Кухонные остатки, т. е. кучи отбросовъ, около сажени высоты и футовъ сто въ длину, которыя лежатъ на слояхъ извѣстнаго холма въ Хэстингсѣ (Hastings), впереди трещины въ скалѣ, гдѣ нѣкогда обитали неолитическіе люди, принадлежатъ къ той же категоріи. Они были тщательно просѣяны и разслѣдованы г. Льюисъ Абботтомъ. Онѣ состоятъ исключительно изъ выѣденныхъ раковинъ, костей и обломковъ кремневыхъ орудій,—эти послѣднія въ такихъ количествахъ, что посѣтивши эти кучи вмѣстѣ съ г. Абботтомъ послѣ сильнаго дождя, мы собрали въ часъ около сотни обломанныхъ скребковъ и ножей, которые выбрасывались дикарями въ кучу, впереди ихъ жилья, за негодностью. Эти кучи интересны еще въ томъ отношеніи, что въ нихъ нѣтъ орудій, которыя могли бы разсматриваться какъ оружіе для военныхъ дѣйствій или даже для охоты за крупными звѣрями.
8. Bachofen, «Das Mutterecht», Stuttgart, 1861; Lewis H. Morgan, «Ancient Society, or Researches in the Lines of Human Progress from Savagery through Barbarism to Civilization»; New-York, 1877; Mac Lennan, «Studies in Ancient History», 1-я серія, новое изданіе, 1886; 2-я серія, 1896; L. Fison и A. W. Howitt, «Кamilaroi and Kurnai», Melbourne. Эти четыре писателя,—по очень вѣрному замѣчанію Giraud Teulon,—исходя изъ различныхъ фактовъ и различныхъ общихъ идей и употребляя различные методы, пришли къ тому же самому выводу. Бахофену мы обязаны тѣмъ, что онъ установилъ понятіе о материнской семьѣ и о наслѣдованіи черезъ мать. Моргану—за изслѣдованіе системы родства въ родѣ, у малайцевъ и туранцевъ, а также за очень умный очеркъ главныхъ фразъ человѣческой эволюціи; Макъ-Леннану—за изслѣдованіе экзогаміи, т. е. женитьбы внѣ своего рода; а Физону и Ховитту—за установленіе «куадро», т. е. схемы родовыхъ брачныхъ соотношеній въ Австраліи. И изслѣдованіе всѣхъ четырехъ сводится къ установленію родового происхожденія семьи. Когда Бахофенъ впервые обратилъ вниманіе на материнскую семью, въ своей работѣ, составившей эпоху въ наукѣ, а Морганъ описалъ родовую (клановую) организацію, при чемъ оба пришли къ заключенію, что эти учрежденія имѣли почти всеобщее распространеніе и утверждали, что брачные законы лежатъ въ самой основѣ послѣдовательныхъ ступеней эволюціи человѣчества,—ихъ обвинили въ преувеличеніи. Однако, самыя тщательныя изысканія цѣлаго ряда изслѣдователей, изучавшихъ древнее право, доказали, что во всѣхъ расахъ человѣчества есть слѣды прохожденія ими чрезъ такія же ступени развитія брачныхъ обычаевъ, каковые мы наблюдаемъ въ настоящее время среди нѣкоторыхъ дикарей. Смотр. работы такихъ авторовъ, какъ Post, Dargun, Ковалевскій, Lubbock и ихъ многочисленные послѣдователи, какъ Lippert, Mucke и др.
9. О семитахъ и арійцахъ см. въ особенности проф. Максима Ковалевскаго, «Первобытное право», Москва 1886 и 1887 гг. А также его Стокгольмскія лекціи («Тableau des origines et de l’évolution de la famille et de la propriété», Stockholm, 1890), представляющія превосходный обзоръ всего вопроса. См. также A. Post, «Die Geschlechtsgenossenschaft der Urzeit», Oldenburg, 1875.
10. Мы не можемъ заняться здѣсь обсужденіемъ вопроса о происхожденіи брачныхъ ограниченій. Замѣчу только, что раздѣленіе на группы, подобное описанному Морганомъ у гавайцевъ, существуетъ у птицъ: молодые выводки живутъ вмѣстѣ, отдѣльно отъ своихъ родителей. Подобное же раздѣленіе можно прослѣдить и у нѣкоторыхъ млекопитающихъ. Что же касается до послѣдующаго запрещенія брачныхъ отношений между братьями и сестрами, то оно возникло, вѣроятно, не вслѣдствіе соображеній о дурномъ вліяніи кровнаго родства, каковыя соображенія едва-ли вѣроятны, а скорѣе изъ стремленія предупредить легко-возникающую близость въ слишкомъ раннемъ возрастѣ. При тѣсномъ сожительствѣ въ одномъ помѣщеніи подобное ограниченіе становилось положительно необходимымъ, и оно вполнѣ согласно съ предосторожностями, принимаемыми дикарями, чтобы отдѣлять мужскую молодежь въ особый «длинный домъ» подъ надзоромъ воспитателей. Должно также замѣтить, что вообще, при обсужденіи происхожденія новыхъ обычаевъ, должно имѣть въ виду, что дикари, подобно намъ, имѣютъ своихъ «мыслителей» и ученыхъ знахарей, колдуновъ, лѣкарей, пророковъ—познанія и идеи которыхъ превосходятъ общій уровень массы. Объединенные въ тайные союзы (другая, почти универсальная черта), эти знахари, конечно, могли оказывать огромное вліяніе и устанавливать обычаи, полезность которыхъ еще не сознана была большинствомъ рода.
11. Col. Collins, въ «Philips’ Researches in South Africa», London 1828. Цитаты даны y Вайца (Waitz, «Anthropologie der Naturvölker», t. II, c. 334).
12. Lichtenstein, «Reisen im Südlichen Africa», II, стр. 92, 97. Berlin, 1881.
13. Waitz, «Anthropologie der Naturvölker», II, стр. 335 seg. См. также Fritsch, «Die Eingeboren Afrika’s», Breslau, 1872, стр. 386 и слѣд.; и «Drei Jahre in Süd-Afrika». Также W. Bleck, «A Brief Account of Bushmen Folklore», Cape-town, 1875.
14. Elisée Reclus, «Géographie Universelle», XIII, 475.
15. P. Kolben, «The Present State of the Cape of Good Норе», переводъ съ нѣмецкаго Medley, London, 1731, томъ I, стр. 59, 71, 333, 336, etc.
16. Цитируется у Waitz, «Antropologie», т. II, c. 335 и слѣд.
17. Туземцы, живущіе на сѣверѣ отъ Сиднея и говорящіе на языкѣ Камиларои, наиболѣе изслѣдованы въ этомъ отношеніи, благодаря капитальной работѣ Lorimer Fison и A. W. Howitt, «Kamilaroi and Kurnai», Melbourne, 1880. См. также, A. W. Howitt «Further Note on the Australien Class Systems», въ «Journal of the Authropological Institute», 1889, т. XVIII, стр. 31; въ послѣдней изъ указанныхъ работъ доказывается широкое распространеніе той-же организаціи по всей Австраліи.
18. «The Folklore, Manners etc., of Australian Aborigines». Adelaide, 1879, стр. 11.
19. Grey, «Journals of Two Expiditions of Discovery in North-West and Western Australia», London, 1841, томъ II, стр. 237, 298.
20. «Bulletin de la Société d’Anthropologie», 1888, томъ XI, стр. 652. Я привожу отвѣты въ сокращеніи.
21. «Bulletin de la Société d'Anthropologie», 1888, томъ XI, стр. 386.
22. Точно такимъ же образомъ практикуется мѣновая торговля съ папуасами въ Каймани-бей, которые пользуются репутаціей высокой честности. «Не случалось еще, чтобы папуасъ нарушилъ свое обѣщаніе»,—говоритъ Finsch («Neuguinea und seine Bewchner», Bremen, 1865, стр. 829).
23. «Извѣстія Русскаго Географическаго Общества» 1880, стр. 161 и слѣд. Немного найдется книгъ, посвященныхъ путешествіямъ, которыя давали бы лучшее представленіе о мелочахъ повседневной жизни дикарей, какъ эти отрывки изъ записной книжки Миклухи-Маклая.
24. L. F. Martial, въ «Mission Scientifique au Cap Horn», Paris, 1883, томъ I, стр. 183—201.
25. Экспедиція капитана Гольма въ Восточную Гренландію.
26. Въ Австраліи наблюдалось, что цѣлые роды обмѣниваются женами, съ цѣлью предотвращенія какого-либо бѣдствія (Post, «Studien zur Entwicklungsgeschichte des Familienrechts», 1890, стр. 342). Бо́льшее проявленіе братскихъ чувствъ, стало-быть, является у нихъ специфическимъ средствомъ противъ бѣдствій.
27. Dr. H. Rink, «The Eskimo Tribes», стр. 26 («Meddelelser om Grönland», томъ XI, 1887).
28. Dr. Rink, loc. cit., стр. 24. Европейцы, выросшіе въ уваженіи къ римскому праву, рѣдко бываютъ въ состояніи понять силу родовой власти. «Въ самомъ дѣлѣ, пишетъ Ринкъ,—можно сказать не въ видѣ исключенія, а какъ общее правило, что бѣлый человѣкъ, хотя бы онъ прожилъ десять или болѣе лѣтъ среди эскимосовъ, уѣдетъ отъ нихъ, не обогатитъ себя познаніями о традиціонныхъ идеяхъ, на которыхъ зиждется ихъ общественный строй. Бѣлый человѣкъ, будетъ ли это миссіонеръ или купецъ, всегда держится догматическаго мнѣнія, что самый вульгарный европеецъ все же лучше самаго выдающагося туземца».—«The Eskimo Tribes», стр. 31.
29. Dall, «Alaska and its Resourses», Cambridge, U. S., 1870.
30. О. Веніяминовъ и Даль наблюдали этотъ обычай въ Аляскѣ, Якобсенъ въ Игнитокѣ, въ окрестностяхъ Берингова пролива. Джильберъ Спротъ (Sproat) упоминаетъ о существованіи его среди ванкуверскихъ индѣйцевъ; а докторъ Ринкъ, описывая періодическія выставки, о которыхъ мы упомянули, прибавляетъ: «главное употребленіе накопленнаго личнаго богатства состоитъ въ пeріодической его раздачѣ». Онъ также упоминаетъ (loc. cit. стр. 31) «объ уничтоженіи имущества для той же цѣли» (т. е. для поддержанія равенства).
31. См. Приложеніе XII-е.
32. Веніаминовъ. «Записки объ округѣ Уналашкъ», 3 тома, Спб., 1840. Отрывки изъ этихъ записокъ даны по-англійски въ книгѣ Далля «Alaska».—Подобное же описаніе нравственности австралійскихъ туземцевъ очень схожее съ предыдущимъ, было дано въ англійской «Nature», томъ XLII, стр. 639.
33. Замѣчательно, что нѣсколько писателей (Миддендорфъ, Шренкъ, О. Финшъ описывали другихъ обитателей Сѣвера,—остяковъ и самоѣдовъ—почти въ такихъ же выраженіяхъ. Даже когда они напьются пьяны, ссоры между ними бываютъ незначительны. „За цѣлое столѣтіе совершено было только одно убійство въ тундрѣ“, писалъ Миддендорфъ: „ихъ дѣти никогда не дерутся между собой“, „можно оставить въ тундрѣ на цѣлые годы любой предметъ, даже съѣстные припасы и спиртные напитки, и никто не тронетъ ихъ“ и т. д. Такъ говорятъ эти три знатока сѣвера. Gilber Sproat „никогда не видѣлъ, чтобы подрались два трезвыхъ туземца , изъ племени индѣйцевъ Ахтъ на островѣ Ванкувера“. „Ссоры между ихъ дѣтьми также рѣдки“, говоритъ Ринкъ (loc. cit.) и т. д.
34. Свидѣтельство Gill’а приводимое въ Gerland und Waitz «Anthropologie der Naturvölker», т. V, стр. 641. См. также стр. 636—640 того же сочиненія, гдѣ приводится много примѣровъ отцовской и сыновней любви.
35. «Les Primitifs». Paris, 1889.
36. Gerland, loc. cit. V, 636.
37. Я слышалъ это отъ него самаго, въ 1864 году, на Амурѣ, когда онъ былъ епископомъ Охотскимъ и Камчатскимъ, прежде чѣмъ стать митрополитомъ Московскимъ.
38. Erskine, цитируемый у Gerland und Waitz, «Anthropologie der Naturvölker», томъ V, стр. 640.
39. Въ Англіи широко практикуется отдача внѣбрачныхъ дѣтей въ деревню, женщинамъ, которыя спеціально занимаются этимъ ремесломъ, и положительно морятъ несчастныхъ дѣтей голодомъ и холодомъ. Смертность у этихъ «дѣтскихъ фермершъ»—ужасная. Около того времени, когда я писалъ эти строки, засѣдала особая Королевская комиссія для разслѣдованія этого вопроса. Конечно, она ни къ чему не привела.
40. Олени, напримѣръ, въ Чукотской землѣ, постоянно перекочевываютъ.
41. W. T. Pritchard, «Polynesian Reminiscences», London, 1866, стр. 363.
42. Замѣчательно, однако, что въ случаѣ произнесенія родомъ смертнаго приговора, никто не беретъ на себя роль палача. Всякій, бросая свой камень, или свою стрѣлу, или нанося свой ударъ топоромъ, тщательно избѣгаетъ нанести смертельный ударъ. Въ болѣе позднюю эпоху жрецъ будетъ убивать осужденнаго священнымъ ножомъ; а еще позднѣе, это будетъ дѣлать король, пока, наконецъ, не изобрѣтутъ наемнаго палача. См. глубокія замѣчанія по этому поводу въ извѣстномъ трудѣ Bastian’а, «Der Mensch in der Geschichte», т. III, Die Blutrache, стр. 1—36. Пережитокъ этого обычая изъ родового быта, какъ сообщаетъ мнѣ профессоръ E. Nys, сохранился при военныхъ казняхъ вплоть до нашего времени. Въ срединѣ XIX-го вѣка принято было заряжать ружья двѣнадцати солдатъ, назначенныхъ для разстрѣливанія, одиннадцатью пулями и однимъ холостымъ зарядомъ. Дѣлалось такъ чтобы солдаты не знали, кому достался холостой зарядъ, и потому каждый изъ нихъ могъ успокоить свою встревоженную совѣсть, думая, что холостой зарядъ былъ у него, и что онъ, такимъ образомъ, не былъ въ числѣ убійцъ.
43. Въ Африкѣ, да и въ другихъ мѣстностяхъ, существуетъ широко-распространенный обычай, согласно которому при обнаруженіи воровства, ближайшій родъ возвращаетъ стоимость украденной вещи и затѣмъ самъ разыскиваетъ вора. A. H. Post, «A rikanische Jurisprudenz», Leipzig, 1887, т. I, стр. 77.
44. См. сочиненіе проф. М. Ковалевскаго, «Современный обычай и древній законъ», Москва, 1885, т. II, которое содержитъ много очень важныхъ соображеній по данному вопросу.
45. Carl Bock, «Тhe Head-Hunters of Borneo», London, 1881.—Мнѣ, однако, говорилъ Сэръ Гюгъ Лoy, долгое время бывшій губернаторомъ Борнео, что утвержденія Бокка страшно преувеличены. Вообще онъ говорилъ о даякахъ съ такой же симпатіей, какъ и Ида Пфейфферъ. Позволю себѣ прибавить, что Мэри Кингслей говоритъ въ своей книгѣ о Западной Африкѣ съ такой же симпатіей о туземномъ племени фановъ, которыхъ раньше изображали какъ самыхъ «ужасныхъ каннибаловъ».
46. Ida Pfeiffer, «Meine zweite Weltreise», Wien, 1856, томъ I, стр. 116 и слѣд. См. также, Müllier and Temminck, «Dutch Possessions in Archipelagie India», цитируемое Э. Реклю въ «Géographie Universelle», томъ XIII.
47. «Descent of Man», 2-е изд., стр. 63, 64.
48. См. Bastian, «Der Mensch in der Geschichte», томъ III, стр. 7. Также Grey, loc. cit, стр. 238.
49. Миклухо-Маклай, въ указанномъ сочиненіи. Такой же обычай существуетъ у готтентотовъ.