Вещество по учению материалистов (Страхов)

Вещество по учению материалистов
автор Николай Николаевич Страхов

Опубл.: 1863. Источник: az.lib.ru

Н. Н. Страхов Вещество по учению материалистов. «Время», № 3, 1863 Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1863/march/veshest.htm ВЕЩЕСТВО

ВЕЩЕСТВО ПО УЧЕНIЮ МАТЕРIЯЛИСТОВЪ

Das Dunkelste aller Dinge, ja das Dunke selbst nach Einigen, ist die Materie. SCHELLING. ___

I

Нѣтъ ничего обыкновеннѣе, какъ признанiе какихъ-нибудь мнѣнiй, какого-нибудь сужденiя, даже цѣлаго ученiя — нелѣпостью. Обвиненiя въ нелѣпости разсыпаются щедро и безъ особенныхъ затрудненiй. На первый взглядъ тутъ нѣтъ ничего особеннаго; мы всѣ стремимся къ истинѣ, любимъ одну чистую, голую истину, слѣдовательно всякое отступленiе отъ нея необходимо считаемъ и называемъ нелѣпостiю. Но въ чемъ состоитъ истина? Вопросъ, какъ извѣстно, старинный и трудный. Легко замѣтить, что указанiе нелѣпостей, хотя составляетъ одинъ изъ простѣйшихъ и употребительнѣйшихъ прiемовъ ума, почти никогда неудерживается въ надлежащихъ границахъ; чаще же всего представляетъ явленiе ненормальное, уродливое. На самомъ дѣлѣ, какъ бы важенъ ни былъ обсуждаемый предметъ, какъ бы велико ни было имя дѣятеля или мыслителя, какое бы огромное историческое значенiе ни принадлежало явленiю, есть умы, которые съ величайшею легкостiю готовы объявить все это нелѣпостiю. Изобилiе нелѣпостей въ мiрѣ, въ которомъ мы живемъ, стало даже ходячею истиною, ежедневною поговоркою. Человѣку свойственно ошибаться; человѣческiй умъ сперва надѣлаетъ тысячу ошибокъ и только потомъ попадетъ на вѣрную дорогу, и т. д. Вотъ обыкновенныя рѣчи. На нихъ основанъ тотъ легкомысленный скептитизмъ, то равнодушiе къ явленiямъ умственнаго мiра, которое такъ часто встрѣчается между образованными людьми. Попытки ума кажутся имъ рядомъ ошибокъ и заблужденiй, и желая обладать только чистою истиною, они готовы отказаться отъ всякихъ усилiй, отъ всякой умственной дѣятельности.

Тотъ же взглядъ, тоже расположенiе ума нерѣдко господствуетъ и въ горячей борьбѣ, которую иногда ведутъ люди, проникнутые какими-нибудь убѣжденiями; они бьютъ направо и налѣво; всюду видятъ противорѣчiе, непослѣдовательность, самыя грубыя уклоненiя отъ очевиднѣйшей логики. Такое настроенiе мыслей доходитъ иногда до чудовищныхъ размѣровъ; при воспрiимчивости и подвижности ума случается, что чего бы онъ ни коснулся, все такъ и закишитъ нелѣпостями. Нерѣдко подобное занятiе дѣлается постояннымъ вкусомъ и люди находятъ удовольствiе въ томъ, чтобы всюду отыскивать нелѣпости и самыя простыя и ясныя вещи подводить подъ форму противорѣчiй и несообразностей.

Исторiя наукъ также обильна примѣрами неправильныхъ обвиненiй въ нелѣпостяхъ. Нерѣдко наука презрительно смотритъ на все свое прошедшее; она судитъ его на основанiи своихъ настоящихъ познанiй, своихъ настоящихъ прiемовъ и результатовъ и потому находитъ въ немъ безчисленные поводы къ осужденiю и очень рѣдкiе къ похвалѣ. Многiе чрезвычайно простодушно довѣряютъ въ этомъ случаѣ такому пониманiю истины; они считаютъ за вѣрную только послѣднюю книгу, послѣднiй трактатъ науки; старая книга считается негодною, безполезною, наполненною устарѣлыми и ошибочными понятiями. При этомъ они забываютъ, что чѣмъ тверже они держатся новѣйшаго, тѣмъ дальше они отъ прочнаго, дѣйствительнаго познанiя, потомучто тѣмъ скорѣе ихъ познанiя сами переходятъ въ область устарѣлыхъ, неточныхъ и невѣрныхъ.

Любопытный случай недовѣрiя къ человѣческому уму представился у насъ лѣтъ десять тому назадъ. Графъ С. С. Уваровъ написалъ небольшое сочиненiе подъ заглавiемъ: Достовѣрнѣе ли становится исторiя? Его мысль была та, что едва ли съ теченiемъ времени исторiя не потеряетъ своей достовѣрности. Исходя изъ того убѣжденiя, что исторiя и въ настоящее время представляетъ множество нерѣшонныхъ вопросовъ, неточныхъ и ложныхъ показанiй, авторъ указывалъ, что разнообразiе партiй, ихъ горячая борьба въ печати и тому подобныя обстоятельства увеличиваютъ до безконечности разнорѣчiе и фальшивость свидѣтельствъ и спрашивалъ, какимъ образомъ историкъ можетъ выпутаться изъ этого хаоса и достигнуть истины?

Очевидно къ подобному вопросу могла привести только увѣренность, что ошибка и заблужденiе — постоянный удѣлъ историка, и что слѣдовательно, чѣмъ больше и чѣмъ сложнѣе его матерьялъ, тѣмъ больше онъ надѣлаетъ невѣрностей. Но предположите только, что историкъ прежде всего есть существо, способное открывать истину, что онъ имѣетъ силу извлекать ее изъ даннаго ему матерьяла, и умѣетъ цѣнить самый матерьялъ, какъ болѣе или менѣе ясное проявленiе истины. Тогда очевидно на оборотъ, чѣмъ обильнѣе эпоха проявленiями всякаго рода, тѣмъ точнѣе и отчетливѣе можетъ быть взглядъ историка.

Вообще можно замѣтить, что подобный скептицизмъ, увѣренность въ силѣ лжи и нелѣпости грѣшатъ противъ надлежащаго взгляда на мiръ, на нашу человѣческую жизнь. На самомъ дѣлѣ, что такое нелѣпость? Это понятiе всего опредѣленнѣе формулируется и поясняется примѣрами въ математикѣ, гдѣ оно дѣйствительно сохраняетъ свое надлежащее значенiе. Нелѣпость — есть явное противорѣчiе; утвержденiе напримѣръ, что одна величина въ тоже время и меньше и больше другой. Нелѣпость — есть безсмыслица, мысль, которую невозможно мыслить. Если же такъ, то давать нелѣпостямъ значенiе въ умственной дѣятельности человѣка значитъ унижать умъ. Предполагать всюду несообразности и противорѣчiя значитъ представлять себѣ мiръ хаосомъ, гдѣ ни въ чемъ нельзя найти никакого смысла. Подобное воззрѣнiе противно самой сущности ума, потомучто онъ ищетъ смысла и значенiя въ явленiяхъ, а не безсмыслицы. Если хотите, нелѣпостей множество въ мiрѣ, но онѣ не имѣютъ никакой важности, ничего интереснаго, ничего глубокаго для нашего ума. Такъ математика не занимается отыскиванiемъ нелѣпостей, не опредѣляетъ и не изучаетъ ихъ; она есть свѣтлая область, и указывая на границу нелѣпостей, она никогда не переходитъ за нее. Если нашъ мiръ, исторiя человѣчества, исторiя наукъ заслуживаютъ изученiя, то и они также должны лежать въ границахъ свѣтлаго пространства. Тѣ, которыхъ умъ, прикасаясь къ предметамъ, распространяетъ на нихъ мракъ, ничего этимъ не выигрываютъ, потомучто во тьмѣ имъ нельзя ничего видѣть. Тьма дѣлаетъ всѣ предметы равно ничтожными, равно безцвѣтными и незначительными. Если же они однакоже различаютъ формы и цвѣта, если судятъ о величинѣ и объ отношенiи предметовъ, то это значитъ, что есть свѣтъ, есть смыслъ въ этихъ явленiяхъ и зрители напрасно утверждаютъ, что ихъ тусклое зрѣнiе находитъ всюду одну тьму.

Чѣмъ ýже, чѣмъ одностороннѣе чьи-нибудь убѣжденiя, тѣмъ больше нелѣпостей онъ находитъ въ мiрѣ; немногiя мысли, немногiя книги, согласныя съ ними, онъ считаетъ единственнымъ свѣтомъ истины и все другое признаетъ вздоромъ, такъ что большею частiю, укоряя въ нелѣпости другихъ, онъ самъ совершаетъ нелѣпость.

Припомню здѣсь удивительныя слова Лейбница, которыя такъ характеризуютъ его и вмѣстѣ должны быть правиломъ для каждаго мыслителя. "Я нашолъ, " говоритъ онъ, "что большая часть ученiй почти всегда справедливы въ томъ что они утверждаютъ, и ошибаются въ томъ что отрицаютъ, " т.-е. въ томъ что признаютъ нелѣпымъ. Въ этихъ словахъ ясно выражается то всеобъемлющее глубокомыслiе, которымъ отличается Лейбницъ. Обыкновенно судятъ на оборотъ; умными признаются люди, которымъ нравится отрицанiе, а не утвержденiе, которые во всемъ сумѣютъ найти нелѣпую сторону, которые очень многое бранятъ и ничего не хвалятъ.

Предыдущiя замѣчанiя могутъ отчасти уяснить прiемы настоящей статьи. Предметъ ея есть ученiе матерьялистовъ о веществѣ и цѣль — опроверженiе нѣкоторыхъ матерiялистическихъ взглядовъ.

Что ныньче много матерiялистовъ, что матерiялизмъ приобрѣлъ въ настоящее время большую силу, это всѣмъ извѣстно. Слѣдовательно предметъ интересный, и если можно опровергать матерiялизмъ, то-есть если онъ на самомъ дѣлѣ есть взглядъ невѣрный, если само въ себѣ это ученiе ошибочно, то и должно его опровергать. Но подъ опроверженiемъ разумѣютъ обыкновенно совсѣмъ не то что имѣетъ въ виду настоящая статья. Опровергать обыкновенно значитъ привести къ нелѣпостямъ, указать несообразности и противорѣчiя, выставить противниковъ въ самомъ темномъ цвѣтѣ, какой только возможенъ. Между-тѣмъ такого рода опроверженiе очевидно не можетъ имѣть большой силы и большого значенiя. Матерiялизмъ конечно представляетъ множество нелѣпостей, но подбирать ихъ и настаивать на нихъ есть дѣло не стоющее труда, потомучто очевидно онъ не на нихъ держится, не ими питается; сила его должна заключаться въ чемъ-нибудь разумномъ, въ какихъ-нибудь правильныхъ требованiяхъ ума и слѣдовательно на эти основанiя, на глубочайшiе его корни должно обратить все вниманiе. Итакъ прежде всего нужно признать, что матерiялизмъ не есть нелѣпость; нужно постараться понять въ чемъ заключается его дѣйствительная сила и только потомъ можно будетъ сдѣлать надлежащую его оцѣнку. Наилучшее опроверженiе всегда то, при которомъ противнику отдается наибольшая справедливость.

Нѣтъ ничего обыкновеннѣе, какъ уклоненiе отъ такихъ правилъ. Въ полемикѣ дѣло чаще всего состоитъ не въ томъ, чтобы понять противника, но въ томъ, чтобы исказить его. Понимать вообще стараются очень мало; въ этомъ отношенiи матерiялисты виноваты больше, чѣмъ кто-нибудь другой. Философскихъ выводовъ они не только не стараются понять, но даже отвергаютъ ихъ на томъ самомъ основанiи, что ихъ непонимаютъ; просто говорятъ: «это все вздоръ, туманная философiя, гегельщина!» и тѣмъ дѣло и кончается.

Матерiялисты должны знать, что обратно философiя не признаетъ матерiялизма вздоромъ и что слѣдовательно, если она отвергаетъ его, то ея отверженiе имѣетъ полную силу, непрерѣкаемое значенiе. Философiя знаетъ матерiялизмъ, матерiялисты же не знаютъ философiи; слѣдовательно философiя можетъ судить о матерiялизмѣ, а матерiялисты не имѣютъ права говорить о предметѣ для нихъ незнакомомъ.

Даже для того, чтобы понять матерьялизмъ во всей его силѣ и глубинѣ, необходима помощь философiи. Матерiялизмъ, какъ легко замѣтить, отличается отъ настоящихъ философскихъ системъ своею безсознательностiю. Онъ не отдаетъ самъ себѣ отчета въ своихъ основанiяхъ и прiемахъ, онъ зараждается въ умахъ нѣкотораго рода произвольнымъ зарожденiемъ и представляетъ массу мнѣнiй, которыхъ внутренняя связь не извѣстна самимъ обладателямъ ихъ. Поэтому существуетъ безчисленное множество матерiялистовъ, но великихъ матерiялистовъ нѣтъ; опровергая матерiялизмъ, нельзя ни на кого сослаться, какъ на полнаго представителя системы.

Такимъ образомъ систему матерiялизма приходится строить самимъ философамъ; они должны отыскать его исходную точку, должны прослѣдить всѣ выводы изъ главнаго начала и должны опредѣлить что послѣдовательно въ утвержденiяхъ матерiялистовъ и въ какихъ случаяхъ они впадаютъ въ непослѣдовательность.

Для того, чтобы убѣдить заранѣе въ необходимости такихъ прiемовъ, я приведу здѣсь примѣръ Бюхнера, на котораго вообще буду обращать особенное вниманiе, какъ на одну изъ великихъ знаменитостей въ своей школѣ, хотя подобная знаменитость какъ нарочно не служитъ школѣ особенною честью.

Извѣстно, что послѣдовательный матерiялизмъ приводитъ къ атомистической теорiи вещества; мы постараемся показать это дальше, и дѣйствительно большая часть матерiялистовъ — атомисты. Между-тѣмъ Бюхнеръ повидимому не держится атомизма. Онъ говоритъ: (Kraft und Stoff, S. 19) «слово атомъ есть только выраженiе для неизбѣжнаго для насъ представленiя, которое мы сами налагаемъ на вещество.» Итакъ атомы суть наше представленiе и слѣдовательно въ дѣйствительности, на самомъ дѣлѣ не существуютъ. Поэтому можно бы подумать, что мы имѣемъ дѣло съ матерiялистомъ, который сознательно пошолъ дальше атомистической теорiи и понимаетъ вещество не въ видѣ атомовъ, а какъ-нибудь иначе. Между-тѣмъ ни чуть не бывало; эта фраза, повидимому столь важная, очевидно попалась въ книгу случайно и навѣяна была спорами объ атомизмѣ, о которыхъ не могъ же Бюхнеръ не знать совершенно.

На самомъ дѣлѣ тамъ же, на той же страницѣ и даже тотчасъ за приведенною фразою, объ атомахъ говорится, какъ о чемъ-то дѣйствительно существующемъ. "Мы не имѣемъ, " говоритъ Бюхнеръ, «никакого дѣйствительнаго понятiя о той вещи, которую называемъ атомомъ; мы ничего не знаемъ о его величинѣ, формѣ, составѣ и проч.»

Чрезвычайно странно, что Бюхнеръ задумывается надъ составомъ Zusammensetzung атомовъ. Все состоитъ изъ атомовъ, но атомы по самому ихъ понятiю не могутъ быть чѣмъ-то составнымъ. Но если онъ и не знаетъ какую величину и какую форму имѣютъ атомы, то все-таки онъ вмѣстѣ съ этимъ признаетъ, что эти вещи имѣютъ нѣкоторую величину и нѣкоторую форму и слѣдовательно признаетъ, что атомы существуютъ.

Дѣйствительно вся его книга написана атомистическимъ языкомъ. Такъ, говоря о неуничтожаемости вещества (стр. 11), Бюхнеръ объясняетъ, что въ тѣлѣ человѣка «атомы смѣняются, и только ихъ сложенiе остается тоже. Самые же атомы неизмѣнны, неразрушимы: ныньче въ этомъ, завтра въ другомъ соединенiи, они различнымъ своимъ расположенiемъ образуютъ безчисленныя формы.»

Какой смыслъ можетъ имѣть это мѣсто, если атомы признаются несуществующими? Если атомовъ нѣтъ, то нѣтъ никакого неизмѣннаго вещества; если атомовъ нѣтъ, то чтоже значитъ ихъ различное расположенiе? Между-тѣмъ Бюхнеръ нѣсколько разъ повторяетъ, что матерiя безконечно дѣлима и даже впадаетъ по этому случаю въ совершенно неправильныя толкованiя о микроскопическихъ организмахъ. Противу самыхъ твердыхъ убѣжденiй натуралистовъ, онъ утверждаетъ, что микроскопическiя животныя имѣютъ сложную и тонкую организацiю, что у нихъ такiя же отправленiя, какъ и у высшихъ животныхъ, что вообще они живутъ, какъ и всѣ другiя животныя (стр. 17 и 18).

Непослѣдовательность Бюхнера идетъ въ другомъ случаѣ еще дальше. Матерiялистъ, непризнающiй атомовъ, повидимому еще дѣло возможное; но что вы скажете о матерiялистѣ, отвергающемъ существованiе матерiи и силъ? А это именно дѣлаетъ Бюхнеръ. На первой же страницѣ своего сочиненiя онъ приводитъ, какъ не оспоримую истину, какъ священный текстъ, слова великаго физiолога нашего времени, Дюбуа-Реймона. Вотъ эти слова: «Если идти до конца, то легко убѣдиться, что ни вещество, ни силы не существуютъ. И то и другое суть отвлеченiя, взятыя съ разныхъ точекъ зрѣнiя отъ вещей, какъ они суть на самомъ дѣлѣ.»

Бюхнеръ очевидно признаетъ справедливость этихъ словъ; онъ даже пробуетъ потомъ собственными выраженiями изъяснить тоже положенiе. Но если такъ, если сила и вещество суть отвлеченiя, если они на самомъ дѣлѣ не существуютъ, то чтоже дѣйствительно существуетъ? Отвѣта на этотъ правильный вопросъ нельзя найти въ цѣлой книгѣ Бюхнера. На первый разъ нельзя не удивляться странному матерiялизму, который отвергаетъ и атомы и силы и самое вещество. Но при нѣкоторомъ вниманiи дѣло легко объясняется. Бюхнеръ, несмотря на всѣ декламацiи противъ авторитетовъ и слѣпой вѣры, очевидно очень подчиняется авторитетамъ; сослаться на такого ученаго, какъ Дюбоа-Реймонъ, было и очень лестно и почти неизбѣжно, и Бюхнеръ, не понявъ хорошенько его словъ, вообразилъ, что можетъ привести ихъ въ свою пользу. На самомъ же дѣлѣ цѣлая книга наполнена выраженiями, по которымъ ясно, что и силы и вещество признаются Бюхнеромъ дѣйствительно существующими. Такъ въ самой попыткѣ объяснить слова Дюбуа-Реймона, онъ говоритъ, что тѣло, безъ силъ, безъ притяженiя между частицами распалось бы въ безформенное ничто. Ничто! какая странная неточность! Совершенно ясно, что хотя бы частицы составили и нѣчто безформенное, неосязаемое, неуловимое, все-таки это будетъ нѣчто, а не ничто. Все-таки это будетъ вещество и очевидно Бюхнеръ неумѣетъ отдѣлаться отъ него, не въ силахъ представить его несуществующимъ.

Въ этихъ ошибкахъ Бюхнера, касающихся самыхъ существенныхъ точекъ матерiялизма, нельзя не видѣть крайней непослѣдовательности. Очевидно Бюхнеру не хотѣлось отстать отъ значительныхъ людей, которые въ томъ или другомъ отношенiи уже замѣтили несостоятельность матерiялизма и онъ пустился вслѣдъ за ними, не замѣчая самъ куда это приведетъ его.

Итакъ Бюхнеру невозможно довѣряться при изложенiи ученiя матерьялистовъ. Мы потеряли бы напрасно время, еслибы стали заниматься всѣми несообразностями, которыя попадаются въ его книгѣ, или которыя можно бы было найти въ книгахъ другихъ матерiялистовъ. Они рѣдко отличаются систематическою строгостiю, рѣдко выражаютъ свои мнѣнiя съ надлежащею точностiю, и даже часто укрываются отъ возраженiй въ темноту и неопредѣленность собственныхъ мыслей. Иной матерiялистъ въ свое вещество влагаетъ такiя принадлежности и такiя явленiя, что наконецъ его вещество больше похоже на духъ, чѣмъ на вещество.

Между тѣмъ принимаясь сами строить матерiялизмъ, стараясь найти самый глубокiй его корень, самую дальнюю исходную точку, мы очевидно придадимъ ему всю ту силу, какую онъ можетъ имѣть. Если онъ дѣйствительно имѣетъ глубокое основанiе, то онъ долженъ обнаружиться въ явленiяхъ болѣе обширныхъ и болѣе значительныхъ, чѣмъ напримѣръ книга Бюхнера, или другая подобная. Нашедши это основанiе, мы въ состоянiи будемъ слѣдить за его проявленiями тамъ, гдѣ можетъ-быть его не предполагали, и сумѣемъ также отличить то что не принадлежитъ ему у писателей явно матерьялистическихъ.

Разсматривая матерьялизмъ такимъ образомъ, мы убѣдимся напримѣръ, что главные его зачатки едвали не должны быть приписаны родоначальнику новой философiи, Декарту, бывшему вмѣстѣ великимъ натуралистомъ и математикомъ^[1]. Потомъ матерiялистическое направленiе можно будетъ указать въ цѣломъ ряду великихъ ученыхъ и генiевъ до послѣднихъ временъ. Такъ напримѣръ Ньютонъ, столь извѣстный своимъ благочестiемъ, по складу своего ума принадлежитъ къ замѣчательнѣйшимъ явленiямъ матерьялистическаго мышленiя.

II

Для того, чтобы найти исходную точку матерьялизма, можно сослаться на обыкновенное мнѣнiе, что матерiялизмъ опирается на результатахъ естественныхъ наукъ, и на тотъ дѣйствительный фактъ, что изученiе этихъ наукъ располагаетъ къ принятiю матерiялистическихъ убѣжденiй. Самая книжка Бюхнера все свое значенiе получаетъ отъ того, что представляетъ не болѣе, какъ изложенiе результатовъ естественныхъ наукъ въ матерiялистическомъ смыслѣ.

Что касается до мнѣнiя, будто бы матерiялизмъ есть прямое и необходимое слѣдствiе изслѣдованiй натуралистовъ, то безъ всякаго сомнѣнiя оно несправедливо. Для этого достаточно указать на многихъ великихъ натуралистовъ, которые не были матерiялистами. Декартъ, Ньютонъ, Кювье могутъ служить примѣромъ. Но, что гораздо важнѣе, въ этомъ мнѣнiи очевидно неправильно понимается отношенiе наукъ къ философiи. Никакая частная наука не можетъ дать въ результатѣ общаго взгляда на мiръ, общей системы существующаго хотя никакая наука въ глубокихъ своихъ основанiяхъ не можетъ противорѣчить истинному мiросозерцанiю.

Наука — дѣло святое, одна изъ величайшихъ святынь нашего времени. Не даромъ имя ея такъ часто употребляется всуе. Но если мы дѣйствительно признаемъ ея святость, то должны помнить, что стремленiе и развитiе каждой науки есть нѣчто глубокое и непроницаемое. Чтобы убѣдиться въ этомъ, стоитъ только вспомнить тѣ страшныя усилiя ума, которыхъ требуетъ каждая наука въ надлежащемъ своемъ смыслѣ. Мы называемъ генiями, посланниками свыше тѣхъ, кто успѣетъ подвинуть ее впередъ. И въ самомъ дѣлѣ — какъ узнаютъ они эти таинственые пути, эти свободныя пространства, недоступныя обыкновенному взору? Большею частiю ученые стоятъ ниже современнаго имъ состоянiя своей науки и новый духъ въ ней вѣетъ тамъ, гдѣ хочетъ. Науки суть самостоятельные организмы, полные глубокаго внутренняго могущества; дѣятельность человѣческаго ума въ каждой изъ нихъ ничѣмъ не стѣсняется и неограничивается и вмѣстѣ проистекаетъ изъ самой глубины ума.

Но поэтому самому жестоко ошибутся тѣ, которые вообразятъ науку оконченною, которые вздумаютъ искать въ ней готовыхъ, опредѣленныхъ результатовъ, разрѣшающихъ общiе вопросы, какiе имъ вздумается предложить. Пока наука еще не готова во всей ея цѣлости, пока она еще растетъ и развивается, до тѣхъ поръ она не имѣетъ права и отказывается давать отвѣты на такiе вопросы; то что многiе выдаютъ за ея результаты суть только неправильныя обощенiя, въ которыя легко впадаетъ мысль. Что удивительнаго, что многiе натуралисты суть матерiялисты? Вѣдь вещество есть нѣчто дѣйствительное; его процесы и явленiя существуютъ на самомъ дѣлѣ; слѣдовательно если науки о природѣ до сихъ поръ еще не вышли изъ сферы вещества и его явленiй, не поднялись выше этой сферы, то есть возможность, что люди имъ преданные будутъ вѣрить въ существованiе только этой одной сферы. Сами же эти науки очевидно стремятся обнять не одну только вещественную жизнь природы, но и жизнь органическую, жизнь животную и даже человѣческую; слѣдовательно сами эти науки не заражены матерiялизмомъ и при первомъ значительномъ шагѣ впередъ онъ исчезнетъ и у ихъ почитателей и у разработывателей.

Такъ химикъ разсматриваетъ составныя части человѣческаго тѣла, физикъ физическiе процесы, которые въ немъ совершаются, механикъ его механическое устройство и законы его движенiя. Всѣ эти изслѣдованiя совершенно правильны и истинны; но не справедливо было бы думать, что по ученiю химiи весь человѣкъ вся человѣческая жизнь сводится на взаимнодѣйствiе химическихъ элементовъ, по ученiю физики на игру физическихъ процесовъ и что по ученiю механики человѣкъ не больше какъ машина. Ни одна изъ этихъ наукъ не имѣетъ притязанiя разрѣшать загадку человѣческаго бытiя, но вмѣстѣ ни одна и не можетъ противорѣчить этой загадкѣ и рано или поздно должна будетъ привести къ ней свои изслѣдованiя. А между тѣмъ легко можетъ случиться, что напримѣръ химикъ вообразитъ, что самая сущность человѣка заключается въ томъ что подлежитъ изученiю химiя.

Такимъ образомъ вообще естественныя науки располагаютъ, то-есть даютъ поводъ къ принятiю матерiялизма, но эта система не есть ихъ слѣдствiе, она является при ихъ изученiи вслѣдствiе того философскаго стремленiя къ обобщенiю, которое вообще создаетъ системы и которое, дѣйствуя безсознательно и ограничиваясь ближайшими предметами и наиболѣе знакомыми прiемами мышленiя, возводитъ ихъ на степень единой и абсолютной истины.

Поэтому въ естественныхъ наукахъ и можно искать той исходной точки, о которой мы говорили; они могутъ намъ указать то настроенiе ума, то его особенное, частное стремленiе, на удовлетворенiи котораго держится матерьялизмъ. Чтобы избѣгнуть заранѣе упрековъ въ противорѣчiи, замѣтимъ, что частныя стремленiя ума вообще законны и нисколько не противорѣчатъ общимъ стремленiямъ, но что ошибка является въ томъ случаѣ, когда частныя стремленiя признаются за общiя, верховныя и единственныя.

Въ такомъ смыслѣ можно сказать вообще, что умъ человѣческiй обманчивъ по самой своей внутренней природѣ. На самомъ дѣлѣ, существенное свойство ума есть его всеобщность, то-есть его ничѣмъ невозмущаемое тожество съ самимъ собою всегда и вездѣ. Въ чемъ мы несомнѣнно убѣждены, то мы считаемъ истиною для ума вообще, слѣдовательно для всякаго другого ума, гдѣ бы и когда бы онъ ни существовалъ. Поэтому каковъ бы ни былъ частный умъ, онъ всегда самодоволенъ, всегда признаетъ за собою возможность и право непрерѣкаемо судить о предметахъ.

Признавая за собою непреложность дѣйствiй, умъ стремится вмѣстѣ стать достойнымъ такой вѣры въ самого себя, то есть онъ старается быть вполнѣ самостоятельнымъ, ищетъ совершеннаго самообладанiя, полной свободы и самосознательности дѣйствiй. Между тѣмъ, какъ всякому извѣстно, несмотря на эти старанiя, умъ большею частiю зависитъ отъ множества влiянiй. Онъ имѣетъ свое воспитанiе, свои наслѣдственныя свойства, свои привычки, свои страсти и свои болѣзни. Въ частныхъ умахъ вообще можно встрѣтить тысячи особенностей. Понятно, что если умъ, сильно подчинившiйся этимъ влiянiямъ и особенностямъ, будетъ однакоже признавать себя за общiй умъ, то отсюда проистекутъ самыя разнообразныя заблужденiя.

Каковъ умъ, таковы его и требованiя. То есть смотря по своимъ особенностямъ онъ будетъ однимъ удовлетворяться, одно признавать яснымъ, понятнымъ, истиннымъ, а другое отвергать. Извѣстныя занятiя извѣстную умственную дѣятельность, частный умъ будетъ находить прiятною, дѣльною, существенно-важною, а на другiя смотрѣть съ презрѣнiемъ.

Поэтому то что удовлетворяетъ умъ, не всегда есть истина, даже большею частiю не есть истина. Петрушка Чичикова, какъ намъ извѣстно, занимаясь чтенiемъ, находилъ удовольствiе въ томъ, что «изъ буквъ вѣчно выходитъ какое-нибудь слово, которое иной разъ чортъ знаетъ что и значитъ.» И тутъ, какъ видите, было своего рода умственное удовлетворенiе, притомъ законное и правильное, хотя до какой-нибудь истины отсюда еще очень далеко. Конечно и человѣкъ, умѣющiй только находить связь между словами, но мирный читатель, равнодушно поглощающiй изложенiе разнообразнѣйшихъ мнѣнiй, тысячи извѣстiй и событiй, или утѣшающiй свою жизнь безконечною вереницею романовъ, также не можетъ быть названъ ни любителемъ и искателемъ истины, ни любителемъ изящнаго.

Между тѣмъ какъ часто самая ничтожная дѣятельность ума считается совершенно достаточною, какъ-будто тотъ, кто ей предается, уже черпаетъ изъ самаго источника правды. На этомъ основанъ даже тотъ преувеличенный авторитетъ, который нерѣдко придаютъ ученымъ вообще. У ученаго обыкновенно подозрѣваютъ особенную мудрость, какую-то глубину и остроту ума, тогда какъ нерѣдко ученый цѣлую свою жизнь только повторяетъ какой-нибудь простѣйшiй умственный прiемъ, напримѣръ опредѣляетъ насѣкомыхъ или граматическiя формы словъ въ греческихъ книгахъ. Хорошо, если ученыя сами видятъ цѣль и значенiе своихъ умственныхъ занятiй, но случается и противное. Такъ иной физикъ или физiологъ цѣлую жизнь дѣлаетъ наблюденiя и цѣлую жизнь заботится объ ихъ точности и восхищается ихъ точностью, не замѣчая, что у него большая часть наблюденiй, какъ слова у Петрушки Чичикова, чортъ знаетъ что значатъ. Вообще спецiалисты находятъ полное удовлетворенiе ума иногда въ вещахъ самыхъ незначительныхъ. Извѣстные научные прiемы и формы дѣлаются для ученаго столь прiятными, что онъ, повторяя ихъ безпрестанно, совершенно доволенъ и забываетъ, а иногда и презираетъ все остальное.

Въ этомъ отношенiи издавна и съ большимъ соблазномъ прославились математики. Извѣстно, что математика собственно говоря ничему не научаетъ; она есть наука формальная, то-есть она не заключаетъ въ себѣ никакихъ познанiй о чемъ-нибудь дѣйствительно существующемъ, не даетъ ни малѣйшей точки опоры для сужденiя о дѣйствительности. Между тѣмъ математики до того влюбляются въ свои строгiя выкладки, въ свои наглядныя построенiя, въ точныя, отчетливыя и тонкiя соображенiя, что начинаютъ высокомѣрно смотрѣть на всѣ другiя науки. Все кажется имъ шаткимъ, неточнымъ, неопредѣленнымъ. «Говоря строго — пишетъ Лапласъ, — всѣ наши познанiя только вѣроятны; съ достовѣрностью намъ извѣстно немногое, именно то что содержатъ науки математическiя…»^[2] Если только вспомнимъ, что науки математическiя не содержатъ ровно ничего, никакого реальнаго познанiя, то намъ будетъ понятно, почему математики должны приходить къ скептицизму, къ невѣрiю во всякое познанiе. Дѣйствительно какъ натуралисты часто бываютъ матерiялистами, такъ точно математики дѣлаются скептиками; скептицизмъ замѣтно парализуетъ ихъ умственную дѣятельность во всей остальной области познанiй, а иногда уступаетъ мѣсто непростительному суевѣрiю, въ которомъ умъ ихъ ищетъ пищи, ненаходимой въ пустынѣ математическихъ соображенiй. Паскаль и Ньютонъ не единственные примѣры такого повидимому страннаго поворота. Въ прошломъ вѣкѣ Даламберъ находилъ нужнымъ защищать математиковъ противъ упрековъ въ сухости и безплодiи ихъ ума.^[3] Разумѣется ему и въ мысль не приходитъ, чтобы эти упреки были справедливы и онъ полагаетъ даже, что математика есть лучшее приготовленiе къ философiи. Вообще сказать этого никакъ нельзя, потомучто и самый скептицизмъ математиковъ не есть настоящiй философскiй скептицизмъ, но является безсознательно, какъ матерiялизмъ натуралистовъ.

Очевидно, что при частныхъ занятiяхъ умственная дѣятельность совершается однакоже правильно, что она требуетъ даже особеннаго напряженiя, имѣетъ важное и ничѣмъ не замѣнимое значенiе, и что только неправильное значенiе, которое придаетъ ей умъ, ведетъ къ заблужденiю. Если мы теперь изслѣдуемъ, какая частная дѣятельность ума требуется науками естественными, то въ этой дѣятельности и найдемъ источникъ матерiялизма. Какъ скоро эта дѣятельность идетъ правильно и сообразуется гармонически съ другими требованiями мышленiя, ошибки не будетъ; какъ скоро она считается абсолютною и единою, является матерiялизмъ.

III

Естественныя науки занимаются внѣшнимъ мiромъ или природою. Природою въ этомъ смыслѣ называется именно все то, чтó находится внѣ духа, слѣдовательно познается какъ внѣшнее или вообще можетъ быть познаваемо какъ внѣшнее.

Что значитъ здѣсь внѣ, можно объяснить себѣ такимъ образомъ. Духъ или мышленiе при такихъ выраженiяхъ представляется какъ точка, какъ нѣкоторый центръ, изъ котораго разсматривается существующее. То что полагается несосредоточеннымъ и по своей сущности находящимся только на окружности, называется поэтому внѣшнимъ. Дѣятельность, которую обнаруживаетъ умъ, обращаясь къ внѣшнимъ предметамъ, называется представленiемъ. Поэтому всѣ естественныя науки постоянно занимаются представленiемъ, все равно будетъ ли это представленiе дѣйствительныхъ предметовъ, или только предполагаемыхъ, напримѣръ эфиръ, атомы и т. п. Матерiялизмъ есть именно система, основанная на дѣятельности представленiя, ограничивающая всѣ познанiя этою дѣятельностью и потому отвергающая всякое другое пониманiе вещей.

На самомъ дѣлѣ понятно, что если я что-нибудь ясно представляю себѣ, то имѣю нѣкоторое познанiе объ этомъ предметѣ; вообразите систему только такихъ познанiй, которыя представляемы, — это будетъ матерiялизмъ.

Представленiе въ томъ смыслѣ, въ какомъ мы здѣсь употребляемъ это слово, легко отличается отъ всякаго другого мышленiя или пониманiя. Именно оно имѣетъ двѣ опредѣленныя формы, пространство и время; оно обнаруживается только въ этихъ формахъ и притомъ непремѣнно въ той и другой вмѣстѣ. Представлять или воображать себѣ что-нибудь, значитъ мысленно видѣть это въ пространствѣ и времени. Весь внѣшнiй мiръ или природу мы мыслимъ не иначе, какъ въ пространствѣ и времени. Въ этихъ формахъ мы представляемъ все что воспринимаемъ какъ внѣшнее, и также все что только мыслимъ какъ внѣшнее; такъ напримѣръ, хотя мы не замѣчаемъ, какъ земля вращается около своей оси, но мы легко можемъ себѣ это представить, такъ какъ это есть явленiе пространственное и временное.

Высочайшее чувство для воспрiятiя внѣшняго мiра есть зрѣнiе; поэтому у философовъ представленiе называется особеннымъ терминомъ, именно воззрѣнiемъ (Anschauung). Натуралисты дѣйствительно больше всего употребляютъ зрѣнiе; это ихъ главное чувство, мiровое чувство, какъ называетъ Фрисъ.

Представленiе въ извѣстномъ смыслѣ есть простѣйшее и первоначальнѣйшее дѣйствiе мышленiя; оно столь обыкновенно и столь ясно, что чаще всего его не замѣчаютъ, какъ особенное дѣйствiе, не считаютъ его въ числѣ другихъ проявленiй ума. Поэтому одна изъ величайшихъ заслугъ одного изъ величайшихъ философовъ, именно Канта, состоитъ въ анализѣ представленiя.

Чтобы убѣдиться въ особенностяхъ представленiя, въ его отдѣльности отъ остальной области мышленiя, нужно углубиться въ значенiе его формъ, пространства и времени. Эти два слова обозначаютъ намъ предметы до того ясные, до того опредѣленные и отличные отъ всѣхъ другихъ, что мысль, разъ остановившись на нихъ, не можетъ не подозрѣвать ихъ настоящаго значенiя.

Мы можемъ представлять себѣ, что не существуетъ какой угодно предметъ, даже что весь мiръ не существуетъ; но мы не можемъ представить, что не существуетъ пространство и время. Что же это значитъ? Только то, что, не представляя пространства и времени, нельзя ничего представлять, что безъ нихъ самое представленiе невозможно.

Пока намъ не нужно здѣсь изслѣдовать сущность представленiя, опредѣлять, въ чемъ состоитъ эта дѣятельность; мы стараемся только найти, чѣмъ оно отличается, съумѣть отличить его отъ другихъ умственныхъ дѣятельностей. Поэтому для насъ довольно знать, что представленiе совершается не иначе, какъ подъ условiемъ пространства и времени; то-есть какъ скоро мы начинаемъ представлять, то необходимо представляемъ пространство и время, и какъ-будто уже потомъ, уже на готовомъ фонѣ рисуемъ какiя намъ угодно фигуры.

Мы не будемъ здѣсь рѣшать вопроса о томъ, чтò такое пространство и время? но очевидно вопросъ этотъ самъ собою является на этомъ мѣстѣ. Такъ какъ мы назвали представленiе умственною дѣятельностью, то рѣшенiе это должно бы имѣть слѣдующiй видъ. Мы должны бы были показать, что представленiе есть одна изъ необходимыхъ дѣятельностей мышленiя, то-есть, что по самой сущности мышленiя одно изъ его проявленiй должно быть представленiе. Далѣе нужно было бы вывести, что представленiе необходимо должно имѣть двѣ формы, что этихъ формъ можетъ быть только двѣ и что они должны быть именно такiя, какъ вопервыхъ — пространство, и вовторыхъ — время.

Въ настоящемъ случаѣ для насъ важнѣе всего то, что самый вопросъ существуетъ, что онъ требуетъ рѣшенiя и что рѣшенiе это возможно. Вопросъ, что такое пространство и время? явился у насъ потому, что мы обратили вниманiе на самую дѣятельность представленiя, стали мыслить о представленiи. Но тотъ, кто не мыслитъ, а только представляетъ, очевидно, что бы и сколько бы ни представлялъ, не можетъ встрѣтить подобнаго вопроса.

Въ самомъ дѣлѣ представимъ себѣ, что чья-нибудь умственная дѣятельность ограничивается только представленiемъ. Очевидно онъ можетъ предложить вопросъ такого рода: что такое китъ? Этотъ вопросъ требуетъ представленiя кита, то-есть отвѣтъ долженъ состоять изъ описанiя формы, устройства, движенiй и пр. названнаго животнаго, такъ чтобы спрашивающiй могъ его себѣ представить. Пространство и время здѣсь какъ бы уже готовое полотно и нужно только на нихъ рисовать.

Но отвѣтъ становится невозможнымъ, какъ скоро это полотно отнимается и слѣдовательно рисовать не на чемъ. Когда спрашивается, чтò такое пространство и время, то я уже не могу отвѣчать какими-нибудь пространственными или временными объясненiями; а долженъ отвѣчать чѣмъ-нибудь такимъ, куда бы уже не входило пространство и время; слѣдовательно если у меня есть только одни представленiя, то я не могу отвѣчать, потомучто для представленiя уже необходимо нужны пространство и время.

Если же такъ, то здѣсь мы можемъ повѣрить, справедливо ли наше опредѣленiе матерiялизма. Если матерiялизмъ дѣйствительно состоитъ изъ однихъ представленiй, то въ немъ не должно быть отвѣта на этотъ вопросъ, и даже самый вопросъ долженъ казаться чѣмъ-то темнымъ, непроницаемымъ для мысли.

Дѣйствительно это такъ. Какъ одну изъ самыхъ глубокихъ отличительныхъ чертъ матерiялизма можно привести то, чтò матерьялизмъ не знаетъ, что такое пространство и время, и даже не знаетъ, что объ этомъ можно спрашивать и слѣдовательно мыслить, и слѣдовательно отвѣчать на вопросъ.

Тоже самое должно сказать и о всей области естественныхъ наукъ. О пространствѣ и времени, какъ о чемъ-то особенномъ, они знаютъ только изъ языка. Языкъ, живая человѣческая рѣчь, строится внутреннею силою народнаго смысла; въ немъ дѣйствуютъ глубокiя философскiя начала. Поэтому въ языкѣ существуютъ такiя отвлеченiя, какъ пространство и время. По духу языка возможенъ вопросъ, что такое пространство и время? Но матерiялисты и натуралисты невольно задавая себѣ такой возможный вопросъ, останавливаются передъ нимъ, какъ-будто онъ былъ какимъ-то случайнымъ сочетанiемъ словъ, несодержащимъ никакого смысла.

Математики, астрономы, натуралисты всякаго рода — безпрестанно встрѣчаются съ этими таинственными предметами, пространствомъ и временемъ, безпрестанно замѣчаютъ это чистое полотно, на которомъ они стараются изобразить себѣ ту или другую часть великаго мiрозданiя. Нерѣдко они и говорятъ о пространствѣ и времени, но легко убѣдиться, что натуралисты никогда не дѣлали никакого, даже самаго малаго успѣха въ пониманiи или разрѣшенiи этого недоступнаго для нихъ вопроса. Очень нерѣдко у нихъ попадается выраженiе — всякому извѣстно, что такое пространство и время. Такъ Ньютонъ въ своей безсмертной книгѣ: «Principia mathematica philosophiae naturalis», говоритъ: не опредѣляю что такое время и пространство, такъ какъ это всѣмъ совершенно извѣстно. Но очевидно, вопросъ здѣсь такого рода, что на него совершенно умѣстно было бы дать извѣстный отвѣтъ: пока меня не спрашиваютъ чтó такое пространство и время, мнѣ кажется, что я знаю ихъ; а какъ спросили, оказывается, что незнаю. И дѣйствительно — всѣ знаютъ пространство и время — это значитъ только, что всѣ ихъ представляютъ; вопросъ же требуетъ не того, чтобы мы ихъ представляли (что и легко и неизбѣжно), а чтобы мы объ нихъ мыслили, чтобы составили о нихъ понятiе.

Такимъ образомъ изъ всего предыдущаго ясно, что возможно мышленiе безъ представленiя; ибо иначе мы должны отказаться отъ всякихъ вопросовъ о пространствѣ и времени. Но мы знаемъ, что мысль не терпитъ принужденiя; ей все позволено; для нея не существуетъ дерзости или нескромности. Слѣдовательно мы волей-неволей должны признать за нею право дѣйствовать не стѣсняясь представленiями.

Матерiялисты, если хотятъ быть послѣдовательными, не должны вовсе предлагать себѣ вопросовъ о пространствѣ и времени. Такъ они и дѣлаютъ; такъ дѣлаетъ и Бюхнеръ. Только въ одномъ мѣстѣ, но зато совершенно неожиданно, отрывочно и ни съ чѣмъ не сообразно у него является слѣдующая фраза: къ веществу не примѣнимы понятiя о пространствѣ и времени, извнѣ привившiяся нашему конечному духу (стр. 17).

Къ сожалѣнiю эта фраза принадлежитъ къ числу тѣхъ, которыя могутъ невозвратно погубить автора въ глазахъ читателя; еслибы тысячеустая молва не повторяла имени Бюхнера, то конечно не стоило бы и останавливаться на такихъ странностяхъ. Можно сильно ошибаться въ убѣжденiяхъ, можно дурно и неточно выражаться; но непозволительно рядиться въ павлиньи перья, не позволительно усильно давать своимъ выраженiямъ философскiй оттѣнокъ и набрать наконецъ столько чужихъ, дурно-понимаемыхъ словъ, что вышла дикая неладица и противорѣчiе съ самимъ собою.

Мысль, которую хочетъ сказать Бюхнеръ, чрезвычайно проста; приведенная фраза служитъ у него выводомъ изъ того, что намъ трудно представить, что вещество не имѣетъ конца въ пространствѣ и времени и что оно также дѣлимо до безконечности. Тутъ безконечность представляетъ трудность для представленiя. Но съ чего Бюхнеръ взялъ, что это зависитъ отъ нашихъ понятiй о пространствѣ и времени, совершенно непонятно. На самомъ дѣлѣ, если что всего легче представить себѣ безконечнымъ и безконечно-дѣлимымъ, такъ именно пространство и время.

Какiя это наши понятiя о пространствѣ? Какiя есть другiя извѣстныя Бюхнеру? Этого онъ не объясняетъ, нигдѣ и не касается этого вопроса.

Что значитъ извнѣ привитыя? Развѣ есть внутреннiя, апрiорическiя? Но Бюхнеръ потомъ всѣми силами доказываетъ, что существуютъ только одни извнѣ привитыя понятiя.

Наконецъ что значитъ нашъ конечный духъ? Слѣдовательно есть духъ безконечный? И онъ имѣетъ другiя понятiя? Не извнѣ привитыя?

Куда это наконецъ мы уходимъ отъ чистаго, голаго матерiялизма, отъ точныхъ результатовъ естественныхъ наукъ?

Къ сожалѣнiю вся книга Бюхнера отличается такого рода напыщенностью, доходящею почти до недобросовѣстности. Чтобы говорить извѣстнымъ языкомъ, нужно понимать этотъ языкъ; чтобы приводить мѣста изъ писателей, нужно понимать этихъ писателей. Бюхнеру хотѣлось сдѣлать свою книгу философскою и вотъ онъ подбираетъ тѣ выраженiя и цитаты изъ философовъ, которыя кажутся ему понятными; отъ этого книга получаетъ фальшивый блескъ, но въ глазахъ знающихъ тѣмъ ниже падаетъ.

Итакъ мы можемъ, несмотря на случайную фразу Бюхнера, принять, что матерiялисты не составляютъ понятiй о пространствѣ и времени, такъ что самая возможность этихъ понятiй уже подрываетъ основанiя матерiялизма.

Если въ этомъ случаѣ рѣшать вопросъ, чтó такое пространство и время, кажется труднымъ, слѣдовательно трудно мыслить безъ представленiй, трудно понимать что-нибудь безъ помощи пространства и времени, то въ другихъ случаяхъ мышленiе безъ представленiй бываетъ гораздо легче. Замѣтимъ поэтому, что вообще такое мышленiе есть дѣло очень обыкновенное, ежедневное, свойственное каждому. У насъ есть цѣлый разрядъ явленiй, которыя являются намъ только во времени, но не въ пространствѣ, слѣдовательно никакъ не могутъ быть вполнѣ представляемы. Сюда принадлежатъ напримѣръ страсти, чувства, желанiя и пр. вообще всѣ душевныя явленiя. Говоря о нихъ, мы совершенно ясно знаемъ о чемъ говоримъ; такъ какъ это наши собственныя состоянiя, то мы знаемъ ихъ даже лучше, чѣмъ явленiя намъ чуждыя, внѣшнiя для насъ. Представить ихъ въ пространствѣ мы однакоже никакъ не можемъ.

При всемъ томъ мышленiе представляющее для насъ несравненно легче и съ него первоначально начинается процесъ самого мышленiя. Мы легче анализируемъ, легче обнимаемъ не самую страсть, а ея выраженiе въ видѣ явленiй представляемыхъ, напримѣръ въ чертахъ лица, въ взглядахъ, въ движенiяхъ и проч. Между тѣмъ центръ и смыслъ всего этого заключается внутри, въ явленiи непредставляемомъ.

Такъ какъ мышленiе начинается представленiями, то отъ этого произошло, что языкъ, который является уже при первыхъ явленiяхъ мышленiя, имѣетъ описательный характеръ, то-есть характеръ представленiй. Языкъ преисполненъ образовъ и самыя отвлеченныя слова по своему значенiю имѣютъ смыслъ представительный. Совершенство происходитъ отъ верхъ, понятiе отъ понимать, т. е. обнимать, схватывать и т. д. Мы говоримъ — теченiе мыслей, волненiе души, и пр. Намъ невозможно избѣжать этихъ выраженiй; потому и философскiя книги, въ которыхъ идетъ дѣло о мышленiи предметовъ, а не объ ихъ представленiй, и они пишутся языкомъ представленiй. Въ этомъ заключается одна изъ главныхъ трудностей ихъ пониманiя; въ нихъ языкъ представленiй долженъ выражать непредставляемые предметы. Совершенно обратную трудность представляютъ книги по математическимъ и физическимъ наукамъ. Здѣсь темнота является какъ слѣдствiе сложности самыхъ представленiй, вслѣдствiе того, что кромѣ представленiй ничего нѣтъ. Мы легче понимаемъ исторiю или романъ, потомучто тутъ смѣшиваются и представленiя и понятiя непредставляемыя.

Послѣ этого понятно, что ученые, постоянно занятые представленiями, обращенные всѣмъ своимъ вниманiемъ ко внѣшнему мiру, должны развивать въ себѣ въ сильной степени представительное мышленiе, тогда какъ способность мыслить безъ образовъ остается неразвитою и темною. Имъ остается неяснымъ, спутаннымъ все, чего нельзя представить и дѣло часто кончается совершеннымъ отверженiемъ всего что непредставляемо. При этомъ никто не вздумаетъ подумать, что онъ не вполнѣ развилъ свою способность мыслить; учиться мышленiю никто не хочетъ; какъ извѣстно въ этомъ отношенiи всѣ болѣе склонны учить, чѣмъ учиться. И вотъ является крайнiй, сильнѣйшiй аргументъ матерiялистовъ: помилуйте, говорятъ, я этого не понимаю (слѣдовательно это нелѣпость); я этого никакъ не могу себѣ представить (слѣдовательно это не существуетъ).

Такъ какъ матерiялизмъ отрицаетъ всю область мышленiя кромѣ представленiя, то отсюда необходимо является его существенная черта — отрицанiе множества явленiй. Убѣжденiя матерiялистовъ по преимуществу состоятъ въ томъ, что они отвергаютъ и то, и другое, и третье. Припомните слова Лейбница — системы большею частiю ошибаются, когда отрицаютъ. И дѣйствительно матерiялизмъ есть одна изъ самыхъ ошибочныхъ системъ.

IV

Подойдемъ теперь ближе и посмотримъ что же признаютъ матерiялисты.

Для нихъ, какъ основа всему сущему, существуетъ пространство и время; и то и другое признаются не имѣющими никакой основы, необходимо существующими, потомучто ихъ невозможно не мыслить, т.-е. невозможно не представлять. Другими словами матерiялизмъ представляетъ себѣ пространство и время и далѣе не идетъ.

Вотъ первозданная стихiя матерiялизма. Безконечное пустое пространство, безконечное пустое время — вотъ условiе всѣхъ вещей, вотъ ихъ главный корень, вотъ то что содержитъ въ себѣ все существующее и безъ чего ничто не могло бы быть.

Вѣрный своему началу, матерiялизмъ не сомнѣвается въ бытiи этого безконечнаго пустого пространства и безконечнаго пустого времени; онъ ихъ представляетъ, онъ не можетъ ихъ не представлять, слѣдовательно они существуютъ, они суть нѣчто сущее.

Въ такомъ убѣжденiи матерiялизмъ естественно впадаетъ въ намѣренiе описать то, что онъ знаетъ. Дѣйствительно математики и физики нерѣдко описываютъ пространство и время. Они говорятъ напримѣръ:

Пространство не имѣетъ границъ; части его ничѣмъ не отличаются одна отъ другой; оно неподвижно; оно повсюду проницаемо.

Всматриваясь въ это описанiе, легко замѣтить здѣсь что-то несообразное. Прежде всего ясно, что всѣ признаки приписываемые пространству, чисто отрицательные. Очевидно описанiе пространства составлено по образцу описанiя физическаго тѣла; всякое тѣло непроницаемо, подвижно, имѣетъ границы, и части его отличаются по своему положенiю; пространство не имѣетъ этихъ опредѣленiй. Слѣдовательно пространство противополагается тѣлу, такъ что тѣло и пространство здѣсь ставятся на одномъ ряду и ихъ существенныя свойства суть вмѣстѣ ихъ существенныя различiя.

Нельзя не почувствовать, что такое сопоставленiе не совсѣмъ правильно; и въ самомъ дѣлѣ гдѣ основанiя для того, чтобы сравнивать пространство именно съ тѣломъ, а не съ чѣмъ-нибудь другимъ, напримѣръ хотя бы съ временемъ? Признаки пространства у физиковъ выходятъ дѣйствительно странные, какъ и должно быть когда сравниваются два неоднородные предмета. Нельзя напримѣръ рѣшать, какъ замѣтилъ Пигасовъ, дважды-два больше или меньше стеариновой свѣчи, или какъ у Пушкина, что лучше — хорошiй завтракъ или дурная погода?

Пространство не имѣетъ границъ. Но развѣ понятiе границы приложимо къ пространству? Граница есть предѣлъ между одною и другою частью пространства; слѣдовательно можно говорить только о границахъ въ пространствѣ, а не о границахъ пространства. Сказать — пространство не имѣетъ границъ значитъ тоже, что сказать: пространство занимаетъ собою все пространство.

Части пространства ни чѣмъ не отличаются одна отъ другой. Очевидно однакоже, что само по себѣ пространство и не можетъ имѣть никакихъ частей. Мы можемъ различать части только въ томъ что существуетъ въ пространствѣ; найдя опредѣленныя части, мы можемъ и сравнивать ихъ между собою и рѣшать одинаковы ли они или нѣтъ. Сказать же о пространствѣ, что оно вездѣ себѣ подобно, значитъ сказать только, что въ каждомъ мѣстѣ пространства существуетъ одинаковое пространство.

Пространство неподвижно. Опять къ пространству прилагаются понятiя, которыя къ нему не могутъ быть прилагаемы. Движенiе возможно только въ пространствѣ; нелѣпо воображать, что пространство само заключено въ какомъ-то другомъ пространствѣ и предлагать себѣ вопросъ — движется ли оно въ немъ, или нѣтъ? Нелѣпо также сказать: каждая часть пространства постоянно остается въ той же части пространства.

Пространство всюду проницаемо. Здѣсь отъ пространства отрицается положительный признакъ сопротивленiя какому-нибудь движенiю. Но что такое движенiе? Перемѣна мѣста, переходъ изъ одной части пространства въ другую. Слѣдовательно движенiе возможно только при существованiи пространства. И обратно — пространство кромѣ возможности движенiя, ничего въ себѣ не заключаетъ, т.-е. оно не только не сопротивляется движенiю, но и не ускоряетъ его, и не измѣняетъ его направленiя и вообще не управляетъ имъ никакимъ образомъ. Сказать, что пространство проницаемо — значитъ сказать очень мало; нужно вообще сказать, что пространство само въ себѣ не заключаетъ никакихъ силъ, производящихъ явленiя и никакихъ законовъ, по которымъ эти явленiя происходятъ. Словомъ, что въ пространствѣ всюду находится только пространство и ничего болѣе.

Не менѣе странны бываютъ и описанiя времени. Напримѣръ великiй Ньютонъ выражается такъ, что время течетъ равномѣрно (aequabiliter fluit). Но чтоже это значитъ? Не болѣе, какъ то, что въ равныя времена проходятъ равныя времена. Или также Ньютонъ очень замысловато замѣчаетъ, что порядокъ частей времени и пространства неизмѣняемъ. Если выразимъ точнѣе туже мысль, то мы должны будемъ сказать напримѣръ, что нельзя взять часть времени изъ одной части времени и перенести ее въ другую.

Вообще при всѣхъ подобныхъ описанiяхъ является немыслимое раздвоенiе пространства и времени, т.-е. само пространство воображается помѣщеннымъ еще въ другомъ пространствѣ, и время проходящимъ еще въ другомъ времени.

Чтоже мы выведемъ изъ этого разбора? Вопервыхъ то, что натуралисты не имѣютъ никакой возможности сказать что бы то ни было о пространствѣ и времени. Если они начинаютъ говорить объ этомъ, то слова ихъ ничего не выражаютъ. Потомъ, изъ предыдущаго разбора видно, почему натуралисты ошибаются, воображая, что могутъ описывать пространство и время. Они полагаютъ, что это какъ бы дѣйствительные предметы, какъ бы дѣйствительная основа и нѣдро мiрозданiя; а между-тѣмъ, когда вздумаютъ поставить эту основу въ существенное отношенiе, въ настоящую связь съ предметами существующими, то оказывается, что пространство и время ничего не опредѣляютъ, какъ ничему и не мѣшаютъ, что въ нихъ въ полномъ смыслѣ слова нѣтъ ничего. У нихъ нѣтъ никакихъ свойствъ и потому ничто не можетъ зависѣть отъ ихъ свойствъ; ихъ ни съ чѣмъ нельзя сравнивать и ни отъ чего отличать. Съ другой стороны пространство и время вовсе не являются намъ чѣмъ-то таинственнымъ, въ чемъ бы можно было искать болѣе глубокой сущности. Нельзя сказать — пусть эти свойства негодятся; поищемъ другихъ, болѣе дѣйствительныхъ. Напротивъ мы совершенно хорошо знаемъ пространство и время, мы такъ-сказать видимъ ихъ насквозь и разсуждаемъ о нихъ, какъ бы опираясь на пониманiе самой ихъ сущности.

Итакъ мы знаемъ пространство и время, и однакоже въ этомъ знанiи не содержится никакого дѣйствительнаго познанiя. Это знанiе похоже на формулу А = А, которая конечно совершенно ясна, но зато и совершенно ничего не содержитъ.

Отсюда очевидно, что мы имѣемъ дѣло не съ дѣйствительными предметами, а съ отвлеченiями, съ созданiями нашего собственнаго мышленiя, которыя потому-то и ясны, что цѣликомъ созданы нами же самими, потому и недаютъ намъ никакого понятiя о дѣйствительности, что совершенно отъ нея оторваны.

На самомъ дѣлѣ легко показать, что убѣжденiе натуралистовъ въ дѣйствительномъ существованiи пустого или чистаго пространства и пустого или чистаго времени есть слѣдствiе нѣкотораго рода оптическаго обмана, который заставляетъ ихъ невольно раздвоять все воспринимаемое изъ внѣшняго мiра, такъ-что они всюду видятъ или представляютъ вопервыхъ пустоту, а вовторыхъ то что наполняетъ эту пустоту.

Дѣйствительно, обратимся къ опыту, къ непосредственному наблюденiю. Кто, гдѣ и когда видѣлъ пустое, всюду себѣ подобное пространство, или время? По самой сущности дѣла пустого пространства или времени и воспринимать нельзя. Для воспрiятiя необходимо, чтобы что-нибудь было въ пространствѣ и времени, т. е. необходимо, чтобы пространство не было вездѣ одинаково и время непредставляло какого-то однороднаго теченiя. Сущность мiра заключается именно въ томъ, что время и пространство наполнены, а не пусты. Само собою понятно, что до-тѣхъ-поръ, какъ мы умышленно будемъ представлять ихъ себѣ совершенно пустыми, до-тѣхъ-поръ мы не будемъ имѣть возможности поставить ихъ въ связь съ дѣйствительнымъ бытiемъ, до-тѣхъ-поръ пространство, и время будутъ для насъ самымъ мертвымъ, самымъ ничтожнымъ, самымъ непонятнымъ и ни кчему не ведущимъ предметомъ.

Математики и астрономы часто говорятъ, что части пространства ничѣмъ не отличаются одна отъ другой. Но если мы возьмемъ дѣйствительное, настоящее пространство, то найдемъ между его частями огромныя различiя. Мiръ заключается въ пространствѣ и слѣдовательно части пространства отличаются между собою точно также какъ части мiра. Въ одной вы находите твердую землю, въ другой подвижное море, втретьей тонкiй воздухъ, или наконецъ лучи небесныхъ свѣтилъ, такъ что самое прямое и простое наблюденiе, первая черта въ описанiи дѣйствительнаго мiра, будетъ состоять въ томъ, что части мiрового пространства не одинаковы, не похожи одна на другую.

Мы выражаемъ это при помощи того раздвоенiя, о которомъ сказано выше; мы говоримъ: однородныя части пространства заняты или наполнены разнородными предметами. Разсмотрите внимательнѣе такое выраженiе и вы убѣдитесь, какъ оно обманчиво.

Тѣла занимаютъ пространство. Можно подумать, что тѣло и пространство совершенно независимы между собою, что пространство есть ящикъ, въ который можно положить что угодно и которому все равно чтò въ немъ лежитъ. Между-тѣмъ тѣла необходимо занимаютъ пространство, потомучто протяжонность есть ихъ существенное свойство. Пространство не только содержитъ въ себѣ тѣла, оно содержится въ самихъ тѣлахъ; не оно даетъ мѣсто тѣламъ, но сами тѣла по своей сущности обладаютъ своимъ протяженiемъ.

Для насъ не ясно обратное предложенiе, именно, что пространство необходимо должно представлять въ себѣ тѣла. Но понятно, что это и есть то самое предложенiе, которое мы должны стремиться доказать, если хотимъ постигнуть мiръ. Разнообразiе пространства и времени есть, какъ мы сказали, первый фактъ, первое простѣйшее и самое общее явленiе. Найти его причины — значитъ не что иное, какъ показать необходимость происхожденiя этого факта, его неизбѣжное явленiе изъ самой сущности вещей.

То, что сказано о пространствѣ, можно вполнѣ примѣнить и ко времени; не только мiровыя явленiя совершаются во времени, но они по самой сущности своей временныя; не только время ихъ содержитъ въ себѣ, но они сами неизбѣжно содержатъ въ себѣ время. Обратное предложенiе, что время необходимо должно представлять явленiя, что части его неизбѣжно должны различаться по содержанiю, — это предложенiе есть цѣль, къ которой мы неизбѣжно стремимся, есть теорема, которая заранѣе признается человѣческимъ умомъ и которой доказательство онъ всячески старается найти.

Что мiровое пространство и время не суть тѣ пустыя формы, которыя такъ легко представляются и которыя не имѣютъ никакой связи съ тѣмъ что въ нихъ содержится, въ этомъ можно убѣдиться множествомъ соображенiй. Говорятъ напримѣръ, что пространство проницаемо, что оно безразлично къ движенiю и мѣсту тѣлъ. Между-тѣмъ математики потомъ приходятъ въ сильное затрудненiе, когда оказывается, что тѣла обнаруживаютъ сопротивленiе, когда что-нибудь измѣняетъ ихъ положенiе или движенiе въ пространствѣ. Это сопротивленiе они называютъ силою инерцiи, и это одно изъ самыхъ темныхъ понятiй механики.

Но если тѣла какимъ-то образомъ связаны со своими мѣстами, то очевидно и наоборотъ мѣста тѣлъ, пространства, ими занимаемыя или проходимыя, также связаны съ тѣлами. Одного безъ другого полагать нельзя. Слѣдовательно тѣла зависятъ отъ пространства. Понятно даже, что такая зависимость совершенно необходима. Еслибы пространство ничего не значило для тѣлъ, еслибы оно повсюду было совершенно доступно для каждаго тѣла и каждаго движенiя, то мiръ непредставлялъ бы никакого порядка и правильности. Этотъ порядокъ, это отсутствiе хаоса возможно только потому, что каждое тѣло занимаетъ свое мѣсто и каждое движенiе совершается по своему пути и слѣдовательно мiровое пространство, содержащее эти мѣста и эти пути, вмѣстѣ съ тѣмъ такъ сказать держитъ на себѣ мiровой порядокъ.

Вообще пространство и время, если ихъ принимать за пустыя формы, суть вещи ничтожныя, несущественныя, неосязаемыя, какъ иногда выражаются натуралисты. Между-тѣмъ мы ежедневно убѣждаемся, что тысячи вещей зависятъ отъ пространства и времени. Иногда говорятъ: разница пустая: она состоитъ только въ пространствѣ и времени! Но не трудно убѣдиться, что часто это огромная разница!

Предыдущихъ соображенiй кажется совершенно достаточно для нашей цѣли. Именно мы хотѣли доказать, что натуралисты не просто наблюдаютъ природу или списываютъ ее, но что они вмѣшиваютъ въ нее построенiя своего ума. Мы хотѣли подсмотрѣть тотъ умственный процесъ, которымъ они раздвоили мiръ на его форму — пространство и время, и на его содержанiе — вещество и его явленiя. Раздвоенiе это совершенно правильно, но дастъ намъ истинное познанiе только тогда, когда мы будемъ понимать, что форма не существуетъ безъ содержанiя и содержанiе существенно определяется формою.

Натуралисты же не мыслятъ объ этой зависимости, объ этомъ единствѣ, но представляютъ себѣ отдѣльно форму и отдѣльно содержанiе; и то и другое для нихъ одинаково существуетъ.

Мы старались показать, что ихъ форма — чистое пространство и время, по самой сущности своей — пуста и прозрачна, что она есть чистое отвлеченiе. Такъ это слѣдуетъ изъ словъ самихъ натуралистовъ. Хотя они и представляютъ себѣ пространство и время, но за представленiями скрывается движенiе болѣе глубокаго мышленiя; поэтому они безсознательно начинаютъ смотрѣть на свое пространство и время, какъ на совершенное ничто; сущности же и бытiя начинаютъ искать въ томъ что содержится въ пространствѣ и времени.

Мы послѣдуемъ за ними въ этихъ исканiяхъ. Натуралисты не замѣчаютъ, что если пространство и время стали для нихъ отвлеченiемъ, то и то что осталось, то что содержится въ пространствѣ и времени, будетъ также отвлеченiемъ. Мiръ есть прекрасная гармоническая сфера; изучая его, натуралисты нашли, что онъ, какъ-будто въ оболочкѣ, заключенъ въ пространствѣ и времени; они сняли эту оболочку и отбросили ее, какъ пустую шелуху. Точно также они потомъ снимаютъ и отбрасываютъ слой за слоемъ, воображая, что такимъ образомъ могутъ добраться до глубокаго таинственнаго зерна. По окончанiи работы чтоже оказывается? Зерна нигдѣ нѣтъ и весь мiръ разрушонъ въ безоблачные обломки.

V

Тѣ явленiя, которыя мы можемъ представлять, слѣдовательно явленiя, происходящiя вмѣстѣ и въ пространствѣ и во времени, мы называемъ вещественными явленiями. Вся жизнь природы, все ея безконечное разнообразiе и безчисленныя превращенiя подходятъ подъ это опредѣленiе.

По глубокому и существенному движенiю ума мы не останавливаемся на простомъ созерцанiи этихъ явленiй, но начинаемъ искать ихъ сущности, то-есть мы разлагаемъ явленiя на самыя явленiя, которыя разсматриваемъ уже какъ видимость, и на то что въ нихъ является, что служитъ основою имъ, на сущность. Сущность вещественныхъ явленiй есть вещество.

Мы вовсе не имѣемъ здѣсь въ виду объяснять, въ чемъ состоитъ это движенiе ума, различающее сущность отъ явленiй; мы просто указываемъ на такое различiе, какъ на фактъ. Между явленiемъ и его сущностiю существуетъ противоположенiе, которое каждому болѣе или менѣе знакомо. Напримѣръ сущность есть причина явленiй, а явленiя вполнѣ зависятъ отъ сущности. Всякая перемѣна, которая произошла бы въ сущности, была бы уже явленiемъ; поэтому сущность полагается неизмѣнною, всегда одинаковою, тогда какъ явленiя могутъ всячески измѣняться. Точно также всякое разнообразiе сущностей есть уже нѣкоторое явленiе; поэтому сущность полагается однообразною, вездѣ одинаковою.

Вотъ та норма, по которой натуралисты строятъ свое понятiе о веществѣ, то-есть о сущности вещественныхъ явленiй. Но у нихъ, какъ мы знаемъ, есть особый прiемъ мышленiя, который входитъ во всѣ ихъ построенiя, именно представленiе. Они нетолько просто мыслятъ вещество какъ сущность, имъ нужно представить эту сущность, нужно видѣть ее въ образахъ; такимъ образомъ получается вещество натуралистовъ.

Въ природѣ, во внѣшнемъ мiрѣ, собственно говоря, мы находимъ только одно пространство, различное въ своихъ частяхъ и потому различнымъ образомъ дѣйствующее на насъ, какъ-будто посылающее изъ разныхъ мѣстъ разные лучи къ нашей центральной точкѣ зрѣнiя, къ тому началу координатъ, отъ котораго мы мѣряемъ весь мiръ.

Но какъ скоро представленiе уже отличило пустое пространство отъ того что въ немъ содержится, то оно полагаетъ, что это содержимое, эта сущность не занимаетъ всего пространства, слѣдовательно ограничено, раздѣлено пустыми промежутками, разбито на отдѣльныя части.

Въ самомъ дѣлѣ очень легко представлять себѣ, что вещество занимаетъ все пространство, но также легко представить, что оно занимаетъ только часть его; наконецъ можно представить, что его и вовсе не существуетъ. Слѣдовательно въ представленiи нѣтъ причины отвергать ограниченность вещества. Между-тѣмъ утверждать, что все пространство наполнено веществомъ, невозможно, потомучто тогда пришлось бы доказывать, что пространство необходимо заключаетъ въ себѣ вещество, что гдѣ пространство, тамъ и вещество и что слѣдовательно нѣтъ пустого пространства.

Вотъ причина, по которой никакъ не могло удержаться въ силѣ ученiе о совершенной полнотѣ пространства. Это ученiе какъ извѣстно принадлежало Декарту. Нѣкогда оно было предметомъ многихъ споровъ между картезiанцами и послѣдователями Ньютона. Этотъ взглядъ Декарта на пространство и вещество принадлежитъ къ числу генiальнѣйшихъ его мыслей. Въ самомъ дѣлѣ здѣсь полагается необходимое отношенiе между пространствомъ и веществомъ, и кромѣ того сохраняется цѣлость мiра, хотя цѣлость чисто механическая. Если пространство полно, то всѣ части мiра взаимно связаны, могутъ имѣть взаимное влiянiе.

При обыкновенномъ же взглядѣ натуралистовъ этого нѣтъ. У нихъ вещество является отдѣльными массами, ничѣмъ не связанными, потомучто пустое пространство не можетъ служить никакою связью. Далѣе мы увидимъ какъ натуралисты избѣгаютъ этой трудности.

Теперь же замѣтимъ, что вообразивши себѣ вещество отдѣльнымъ, отличнымъ отъ пространства и занимающимъ только нѣкоторыя его части, они стараются потомъ придать ему вполнѣ свойства сущности. Сущность должна быть неизмѣнна. Какимъ образомъ можно представить себѣ неизмѣнную сущность? Нужно представить себѣ нѣчто протяжонное, что бы было неизмѣнно въ самомъ своемъ протяженiи, нужно создать абсолютно твердыя частицы. Поэтому вещество необходимо полагается абсолютно твердымъ. Эта твердость несправедливо иногда называется непроницаемостью; потомучто она состоитъ нетолько въ томъ, что частица не можетъ занять меньшаго пространства, не можетъ уступить своего протяженiя другой частицѣ, но также въ томъ, что никакая частица вещества не можетъ занять бóльшаго пространства, не можетъ расшириться, хотя бы пространство въ кругъ нея было и совершенно пусто.

Абсолютно-твердое вещество дѣйствительно есть настоящее вещество натуралистовъ. Таково вещество у самого Декарта, таково оно у Ньютона и у всѣхъ физиковъ. Напрасно иногда говорятъ, что такое понятiе о веществѣ сообщается намъ осязанiемъ; осязанiе никогда не можетъ ручаться за абсолютную твердость, для него существуетъ множество вещей мягкихъ и жидкихъ, существуютъ всевозможныя степени сопротивленiя, обнаруживаемаго веществомъ. Для него, какъ и для другихъ чувствъ, вещество измѣнчиво и разнообразно; только передъ теорiею, передъ умственнымъ взглядомъ вещество каменѣетъ въ неподвижныя и повсюду одинаковыя формы.

Отсюда одинъ шагъ до атомовъ, до частицъ недѣлимыхъ и ни въ какомъ смыслѣ не измѣняемыхъ, до частицъ, всюду одинаковыхъ, вездѣ между собою равныхъ^[4]. Атомизмъ есть единственная, совершенно правильная, неизбѣжная форма, въ которой можно представлять себѣ вещество. Господство атомизма въ нынѣшнихъ естественныхъ наукахъ не есть прихоть или увлеченiе: онъ строго вытекаетъ изъ началъ, на которыхъ развиваются эти науки.

Часто конечно случается, что натуралисты и даже матерiялисты полагаютъ вещество до безконечности дѣлимымъ. Но въ такомъ случаѣ неизмѣнную сущность ума нельзя просто представлять: ее нужно какъ-нибудь иначе мыслить, а если только допустить разъѣдающее начало мышленiя въ эту область, то едва ли что-нибудь сохранитъ въ ней свой прежнiй видъ.

Итакъ частицы неизмѣнно-твердыя, непроницаемыя и неразширяемыя — вотъ вещество натуралистовъ, вотъ сущность, которая лежитъ въ основѣ всѣхъ вещественныхъ явленiй. Многiе натуралисты очень ясно видѣли, что таково именно вещество, которое они разумѣютъ подъ этимъ словомъ. Такъ Пулье говоритъ: «Несправедливо говорятъ, что вещество имѣетъ два существенныхъ свойства: протяженiе и непроницаемость; это не свойства, а опредѣленiе. Представляютъ себѣ (on conèoit) нѣчто непроницаемое и называютъ это веществомъ, вотъ и все.»^[5].

Точно такъ Эйлеръ въ своихъ «письмахъ къ немѣцкой принцесѣ^[6]» утверждаетъ, что сущность тѣлъ намъ совершенно извѣстна и что она состоитъ въ протяжонности, непроницаемости и инерцiи. Замѣтимъ, что инерцiю натуралисты обыкновенно не считаютъ принадлежностiю сущности. Эйлеръ доказываетъ, что она принадлежитъ необходимо всѣмъ тѣламъ, но этого доказательства обыкновенно не принимаютъ; да и ясно, что инерцiя есть нѣчто мыслимое, а не представляемое.

Какъ бы то ни было, Эйлеръ разсуждаетъ слѣдующимъ образомъ: «Самые осторожные умы не могутъ не признать, что эти три качества необходимы для того, чтобы составить тѣло. Но они сомнѣваются въ томъ, достаточны ли эти три признака. Быть можетъ, говорятъ они, есть еще многiя другiя свойства, которыя также необходимы для сущности тѣла.»

«Но я спрошу ихъ: еслибы Богъ создалъ существо, лишонное этихъ неизвѣстныхъ свойствъ и обладающее только указанными тремя свойствами, ужели они усомнились бы назвать это существо тѣломъ? Безъ сомнѣнiя нѣтъ.»

То-есть, хотя бы вещество было совсѣмъ не таково, какъ мы его представляемъ, но наше представленiе о немъ ясно и отчетливо, и Богъ, какъ существо всемогущее, могъ бы создать вещество по этому образцу.

На такомъ опредѣленномъ пониманiи вещества остановиться однакоже очень трудно; на самомъ дѣлѣ — чтоже есть въ этомъ веществѣ? Какимъ образомъ оно можетъ быть корнемъ всѣхъ явленiй природы? Очевидно представленiе, доведя вещество до окончательной формы, въ тоже время совершенно убило въ немъ всякую возможность проявленiя, сдѣлало его пустымъ, ничего не содержащимъ, ничтожнымъ. Неизмѣнныя, непроницаемыя частицы, эта вторая стихiя матерiялизма, точно также не объясняютъ намъ мiра, какъ и матерiялистическое пространство и время.

Вотъ почему матерiялисты обыкновенно уклоняются отъ опредѣленiя вещества; они любятъ говорить о томъ, что вещество есть корень вещей, основа всего существующаго, а между-тѣмъ не хотятъ указать на точное понятiе вещества, хотя это точное понятiе совершенно одинаковымъ образомъ обнаруживается въ каждомъ курсѣ механики, физики или химiи. Матерiялисты любятъ представлять вещество какъ что-то глубокое, неизслѣдимое; они часто говорятъ, что сущность его неизвѣстна.

Подъ этими рѣчами скрывается просто отвращенiе мысли отъ того пустого фантома, который создаетъ представленiе; но матерiялисты будутъ непослѣдовательны, если они вложатъ въ вещество или даже только будутъ подозрѣвать въ немъ какiя-нибудь новыя начала, напримѣръ жизненную силу или что-нибудь подобное. Всякое подобное предположенiе будетъ произвольнымъ мечтанiемъ и не удержится передъ правильнымъ развитiемъ матерiялистическаго взгляда.

Бюхнеръ, какъ и другiе, не опредѣляетъ вещества и вообще ничего не опредѣляетъ. Легко понять, какъ мало твердости въ убѣжденiяхъ, у которыхъ всегда остается задняя лазейка и которыя въ случаѣ опасности тотчасъ превращаются въ скептицизмъ. Трудно опровергать матерiялиста, если на вопросъ чтó такое вещество, онъ отвѣчаетъ: не знаю.

Впрочемъ у матерiялистовъ есть одно доказательство, которое повидимому совершенно оправдываетъ ихъ понятiе о веществѣ, какъ о сущности. Съ большимъ увлеченiемъ они ссылаются на результаты естественныхъ наукъ, по которымъ вещество не исчезаетъ и не появляется вновь, слѣдовательно вполнѣ представляетъ неизмѣнность сущности. Молешотъ, а за нимъ и Бюхнеръ напыщенно называютъ это безсмертiемъ вещества, забывая, что смерть и безсмертiе могутъ относиться только къ живому.

Предметъ этотъ весьма важенъ и гораздо сложнѣе, чѣмъ обыкновенно полагаютъ. Натуралисты тысячу и тысячу разъ повторяютъ: при всевозможныхъ перемѣнахъ, при всѣхъ химическихъ разложенiяхъ и соединенiяхъ количество вещества остается одно и тоже. Но спросите ихъ чтó они называютъ количествомъ вещества, какимъ образомъ они мѣряютъ эту сущность, и вы убѣдитесь, что они вовсе не добрались до этой сущности, какъ можно бы подумать сначала.

Очень часто простодушные физики и химики отвѣчали на этотъ вопросъ такъ, что количество вещества есть число атомовъ и что это количество не измѣняется, потомучто ни одинъ атомъ не происходитъ и не исчезаетъ.

Отвѣтъ конечно былъ бы вполнѣ удовлетворителенъ, еслибы можно было убѣдиться въ его справедливости, то-есть еслибы дѣйствительно можно было пересчитывать атомы. Но такъ какъ атомовъ никто не видалъ и считать ихъ нельзя, то очевидно они только мысленно подставляются туда, гдѣ слѣдуетъ быть неизмѣнной сущности. Другими словами — прямые факты, прямыя наблюденiя представляютъ измѣнчивое вещество; если мы будемъ прямо мѣрять его количество, то окажется, что это количество измѣняется. Чтобы избѣжать этого, мы разсматриваемъ наблюдаемыя перемѣнныя величины только какъ явленiе, какъ функцiю постоянныхъ величинъ, то-есть атомовъ, и атомы принимаемъ за мѣру.

Можно было бы напримѣръ измѣрять вещество объемами, но объемы тѣлъ измѣняются: таже масса воздуха можетъ занять объемъ въ десять, двадцать разъ большiй и во столько же разъ меньшiй. Поэтому и говорятъ, что хотя объемъ измѣняется отъ разныхъ причинъ, но число атомовъ при этомъ остается одно и тоже.

Между-тѣмъ очевидно, что объемы самая приличная мѣра для вещества; протяжонность есть существенное его свойство; неизмѣнное вещество есть вмѣстѣ вещество неизмѣнно-протяжонное, абсолютно-твердое; слѣдовательно его неизмѣнный объемъ долженъ служить ему настоящею мѣрою. Извѣстно однакоже, что физики давно уже отказались отъ надежды измѣрять этотъ дѣйствительный объемъ вещества; наблюдаемыя ими тѣла всѣ измѣняютъ свой объемъ, и границы этому измѣненiю никакой нѣтъ.

Итакъ чѣмъ же измѣряется количество вещества? Вѣсомъ. Вѣсъ — вотъ то неизмѣнное, то незыблемо-постоянное, чтò натуралисты нашли въ природѣ, среди ея безчисленныхъ перемѣнъ и превращенiй.

Возьмите кусокъ льда и взвѣсьте его; потомъ растопите его, хоть тутъ же на вѣсахъ. Ледъ превратится въ воду, но вода будетъ вѣсить столько же, сколько вѣсилъ ледъ. Вотъ фактъ. Можно ли однакоже изъ него прямо заключать, что количество вещества при такомъ превращенiи осталось тоже самое?

Никакимъ образомъ. Для доказательства приведу, что великiй Лавуазье, тотъ самый, который научилъ химиковъ употреблять вѣсы, полагалъ, что при этомъ количество вещества измѣняется. Самое превращенiе онъ объяснялъ тѣмъ, что со льдомъ соединяется особенное невѣсомое вещество, теплородъ, что это вещество входитъ въ промежутки атомовъ льда и что такимъ образомъ изъ него происходитъ вода.

Предположенiе Лавуазье конечно есть чистая гипотеза; но точно такую же гипотезу представляетъ и то предположенiе, что количество вещества въ приведенномъ опытѣ нисколько не измѣнилось.

Съ другой стороны мы знаемъ случаи, когда вѣсъ тѣлъ измѣняется. Извѣстно, что на экваторѣ то же тѣло вѣситъ менѣе, чѣмъ въ нашихъ широтахъ. Вообще вѣсъ тѣлъ измѣняется смотря по разстоянiю ихъ отъ центра земли. При этомъ мы однакоже никакъ не полагаемъ, что число атомовъ въ нихъ уменьшается или увеличивается, или вообще, что количество вещества въ нихъ претерпѣваетъ какую-нибудь перемѣну. Слѣдовательно вѣсъ не есть что-либо неизмѣнно-связанное съ этимъ количествомъ, не есть его абсолютная мѣра. Такъ что и здѣсь, какъ при атомахъ, мы только предполагаемъ нѣчто неизмѣнное, но не находимъ его въ прямомъ опытѣ.

Въ природѣ ничто не исчезаетъ и ничто не можетъ произойти изъ ничего; это безъ сомнѣнiя справедливо и было извѣстно не только нынѣшнимъ натуралистамъ, но и древнимъ греческимъ и восточнымъ мудрецамъ. Но о чемъ здѣсь рѣчь, что именно не исчезаетъ, въ этомъ весь вопросъ. Не исчезаетъ сущность, потомучто невозможность исчезанiя лежитъ въ самомъ понятiи сущности. Но все дѣло въ томъ, какъ мы понимаемъ эту сущность. Если я скажу — мiръ есть проявленiе Вѣчнаго Разума, то этимъ самымъ я признаю Вѣчный Разумъ столь же неизмѣнною сущностью, какъ матерiялисты признаютъ свое вещество. Ошибка матерiялистовъ состоитъ не въ исканiи сущности, а въ томъ, что они торопятся облечь ее въ образы, что они понимаютъ ее въ видѣ того абсолютно-твердаго вещества, котораго нѣтъ въ природѣ, до котораго нельзя добраться никакимъ образомъ. Посмотрите, какъ Бюхнеръ описываетъ то что неизмѣнно въ природѣ:

«Атомъ кислорода, азота или желза вездѣ и при всѣхъ обстоятельствахъ есть одна и таже вещь, имѣетъ тѣже имманентныя ему свойства^[7], и никогда, втеченiе цѣлой вѣчности не можетъ стать чѣмъ-нибудь инымъ. Гдѣ бы онъ нибылъ, онъ вездѣ будетъ тѣмъ же самымъ существомъ; изъ самаго разнороднаго соединенiя при распаденiи онъ выйдетъ снова тѣмъ же самымъ атомомъ, какимъ вступилъ въ него. Но никакъ и никогда атомъ не можетъ произойти вновь, или исчезнуть изъ бытiя: онъ можетъ только перемѣнить свои соединенiя. Вотъ тѣ основанiя, по которымъ вещество безсмертно…»

Какъ нельзя лучше видно изъ этого мѣста, что Бюхнеръ есть совершенный атомистъ. Если же такъ понимать сущность вещества, то справедливо можно сказать матерiялистамъ: вашей сущности, вашего вещества нѣтъ въ природѣ; вы сами его выдумали, сами создали и потомъ подставляете его вездѣ, постоянно предполагая, что измѣненiя до него не касаются.

VI

Возвратимся теперь снова на точку зрѣнiя матерiялизма. Мы имѣемъ пустое пространство и время; въ этой пустотѣ заключаются частицы вещества, протяжонныя, абсолютно-твердыя и вѣчно-неизмѣнныя. Достаточно ли этого для того, чтобы построить мiръ?

Извѣстно, что были ученiя, которыя старались довольствоваться этими стихiями — пустотою и веществомъ. Таково было ученiе древнихъ греческихъ атомистовъ. Всѣ вещи, всѣ существа природы у нихъ происходили отъ случайнаго столкновенiя атомовъ.

Подобнымъ образомъ старался построить природу и Декартъ. Дайте мнѣ — говорилъ онъ — вещество и движенiе и я создамъ вамъ мiръ. Движенiе по его ученiю дано веществу искони, и, никогда не уменьшаясь, только передается и видоизмѣняется.

Эйлеръ, который во многихъ отношенiяхъ приближается къ Декарту, также думалъ, что для объясненiя физическаго мiра достаточно того вещества, котораго сущность состоитъ въ протяжонности, непроницаемости и инерцiи. «Непроницаемость — говоритъ онъ — заключаетъ въ себѣ источникъ тѣхъ силъ, которыя непрерывно измѣняютъ состоянiе тѣлъ въ мiрѣ; вотъ истинное рѣшенiе великой загадки, которая столько мучила философовъ»^[8].

Такимъ образомъ были попытки объяснить мiръ посредствомъ чистаго механизма, то-есть такого, при которомъ сущность явленiй полагалась вполнѣ заключенною въ пространствѣ, времени и веществѣ. Очевидно однакоже, что здѣсь является уже новый элементъ, новая стихiя — движенiе. На первый взглядъ можно подумать, что это не есть что-либо существенное, что перемѣна, называемая движенiемъ, нисколько не касается сущности движущагося; такъ и старались понимать это чистые механики. Но легко убѣдиться въ противномъ.

Въ самомъ дѣлѣ вещество безъ движенiя не образуетъ мiра. Мiръ, какъ я уже сказалъ, представляетъ разнообразiе въ пространствѣ и времени. Это-то разнообразiе и требуется объяснить, и если мы вообразимъ только всюду одинаковое и неизмѣнное вещество, то получимъ прямо противное, то-есть разрушимъ, а не создадимъ мiръ. Натуралисты, создавая свое вещество и олицетворяя въ немъ сущность мiра, забыли, что этой сущности нужно придать дѣйствующее, измѣняющее начало, то начало, изъ котораго могло бы проистечь все разнообразiе явленiй.

Такое начало составляетъ для нихъ движенiе. Движенiе они принимаютъ за единственное возможное измѣненiе въ мiрѣ. Это послѣдовательно вытекаетъ изъ точки зрѣнiя, потомучто дѣйствительно движенiе есть единственная представляемая перемѣна. Всякую другую перемѣну нельзя представлять, нужно мыслить; одно движенiе, какъ явленiе пространственное и временное доступно представленiю. Притомъ всякая другая перемѣна повидимому касается самой сущности измѣняющагося предмета; движенiе же не измѣняетъ сущности, потомучто время и пространство, которыя при этомъ измѣняются, полагаются ничтожными, неимѣющими существеннаго отношенiя къ предмету.

Вотъ почему матерiялисты все объясняютъ однимъ движенiемъ. Но откуда же является движенiе, отъ чего оно зависитъ? Самый простой отвѣтъ на этотъ вопросъ конечно былъ бы тотъ, что движенiе необходимо принадлежитъ веществу, что оно вытекаетъ изъ самой его сущности. Дѣйствительно такое мнѣнiе было излагаемо и защищаемо въ знаменитой матерiялистической книгѣ прошлаго столѣтiя — «Systême de la Nature». Но по началамъ матерiялизма оно никакъ не можетъ быть оправдано. Мы можемъ представить себѣ тѣло въ покоѣ; представленiе тѣла ни мало не требуетъ представленiя движенiя; слѣдовательно никакъ нельзя доказать, что движенiе есть необходимая принадлежность тѣла.

Вотъ почему Декартъ и Эйлеръ, которые въ этомъ отношенiи мыслили матерiялистически, должны были для того чтобы объяснить мiровое движенiе, прибѣгать къ прямому дѣйствiю высочайшаго существа. Такое особливое, отдѣльное происхожденiе движенiя ясно свидѣтельствуетъ о томъ, что въ представленiи никакъ нельзя необходимо связать его съ веществомъ.

Разсмотрите пристальнѣе движенiе и вы убѣдитесь, что оно есть предметъ очень сложный и что именно въ немъ содержится главная сущность мiровыхъ явленiй. Движенiе есть нѣчто измѣнчивое и неопрѣделенное. Пространство только одно, и можетъ быть только одного рода; вещество также только одно, и по самой сущности своей не можетъ быть разнаго рода. Движенiе же можетъ быть до безконечности разнообразно. Если вы скажете: частицы вещества имѣютъ какое-то движенiе, нѣкоторое движенiе, то изъ этого еще невозможно построить мiръ, потомучто воображая себѣ, что всякiя движенiя возможны, мы будемъ представлять себѣ только хаосъ.

Вообще нельзя сказать, что вещество имѣетъ возможность всячески двигаться, потомучто всѣ наши усилiя направлены къ тому, чтобы объяснить дѣйствительныя движенiя вещества, слѣдовательно къ тому, чтобы показать, что эти движенiя необходимы, и потому никакiя другiя движенiя невозможны.

Для этого очевидно необходимо допустить, что вещество, по самой сущности мiра, имѣетъ опредѣленныя, правильныя движенiя, то-есть что оно необходимо имѣетъ такiя движенiя, въ силу которыхъ образуетъ явленiя, находимыя нами въ мiрѣ. Но движенiя определѣнныя значитъ движенiя, происходящiя по опредѣленному математическому закону; такъ что движенiе приводитъ насъ къ существованiю законовъ, или правилъ. Эти законы, какъ ясно изъ предыдущаго, нисколько не связаны съ сущностью вещества, потомучто не входятъ въ представленiе этой сущности. Чтоже они такое? То-есть мы опять ищемъ ихъ сущности, опять желаемъ представить себѣ ихъ существованiе. Но здѣсь кончается всякая возможность представлять. Самое образное, самое живое, что могли здѣсь придумать натуралисты, есть понятiе силы; они говорятъ, что законы движенiя зависятъ отъ существованiя силъ, извѣстнымъ образомъ производящихъ эти движенiя. «Довольно странно, пишетъ Дюбуа-Реймонъ, что для нашего стремленiя къ отысканiю причинъ есть какое-то удовлетворенiе въ невольно --рисующемся передъ нами образѣ руки, подвигающей самонедѣятельное вещество, или незримыхъ щупальцевъ, которыми частицы вещества обхватываютъ другъ друга, тащутъ къ себѣ другъ друга, чтобы наконецъ слиться въ одинъ комокъ».

Такимъ образомъ представленiе, желая оживить мiръ, невольно прибѣгаетъ къ знакомымъ явленiямъ животной жизни, то-есть къ области высокой и явной дѣятельности. Но все-таки сила, какъ я уже сказалъ, не есть что-либо представляемое и потому остается для натуралистовъ чѣмъ-то непроницаемо-темнымъ.

Какъ бы то ни было, но признавая силы, они очевидно въ нихъ признаютъ истинно-созидающее начало мiра; уже не пространство и время, не вещество, но силы суть дѣйствительный источникъ всего порядка, всѣхъ явленiй. Теперь мiръ готовъ, потомучто дѣйствующее начало найдено и слѣдовательно можно наполнить пространство и время всевозможнымъ разнообразiемъ. Мiръ матерiялистовъ есть мiръ представляемый, то-есть существующiй въ пространствѣ и времени; какъ скоро дана сущность — вещество, и его перемѣна — движенiе, то уже ничего больше не требуется для полнаго созерцанiя.

Мы видѣли какъ этотъ мiръ слагается изъ его отдѣльныхъ стихiй. Пространство и время воображается пустотою; въ нее влагается вещество. Вещество представляется неизмѣннымъ и неимѣющимъ въ себѣ никакого закона перемѣнъ; ему придаются силы.

Очевидно представленiе дѣйствуетъ разъединяющимъ, раздробляющимъ образомъ; оно разбиваетъ мiръ на отдѣльныя несвязныя стихiи.

Я старался показать, что пространство и время необходимо связаны съ веществомъ, что вещество не есть что-либо неизмѣнное; теперь нужно показать, что силы не суть что-то особое отъ вещества, только данное ему, но что они вытекаютъ изъ его сущности.

Отношенiе между силою и веществомъ уясняется очень хорошо, если мы возьмемъ самое общее понятiе вещества. Подъ веществомъ или матерiею мы прежде всего разумѣемъ такъ-сказать матерiялъ, изъ котораго состоитъ вещь. Такъ мы спрашиваемъ: изъ какого вещества сдѣлана эта ложка? Изъ чего состоитъ гора? Въ такомъ смыслѣ вещество необходимо противополагается формѣ и всѣмъ другимъ пространственнымъ отношенiямъ. Самому веществу мы не приписываемъ никакой существенной формы, считаемъ его безформеннымъ; форму же полагаемъ приданною веществу, слѣдовательно зависящею отъ чего-то другого, внѣшняго. Точно такъ вещество не имѣетъ и движенiя; движенiе дается ему извнѣ. Еще общѣе — вещество противополагается каждому дѣйствiю или явленiю. Такъ мы спрашиваемъ — какое вещество даетъ такой вкусъ? какое даетъ такой цвѣтъ? Вкусъ и цвѣтъ мы противвополагаемъ тому, что производитъ этотъ вкусъ и этотъ цвѣтъ. Силою въ самомъ общемъ смыслѣ этого слова мы называемъ способность дѣйствовать такъ или иначе; такъ что для каждаго явленiя необходимо нетолько, чтобы было нѣчто, производящее явленiе, но кромѣ того, чтобы это нѣчто имѣло силу производить это самое явленiе. Вслѣдствiе такого умственнаго процеса вещество необходимо считается чѣмъ-то бездѣйственнымъ; оно не есть вещь или явленiе, а только то, изъ чего состоитъ вещь и что производитъ явленiе; сила же есть то что изъ вещества составляетъ вещь и что въ немъ производитъ явленiе.

Совершенно ясно, что въ дѣйствительности мы находимъ только вещи и явленiя, и что слѣдовательно какъ вещество, такъ и сила суть созданiя нашего собственнаго ума. Притомъ эти понятiя являются непремѣнно разомъ; они тѣсно связаны между собою; полагая, что вещество не дѣятельно, мы тѣмъ самымъ приписываемъ дѣятельность чему-то другому, именно силѣ. Такимъ образомъ, если мы только будемъ помнить смыслъ нашихъ словъ, то для насъ не можетъ быть сомнѣнiя, что вещество не можетъ быть безъ силы, и сила безъ вещества. Это аксiома, истина, очевидная безъ всякихъ опытовъ и наблюденiй. Такъ понялъ это и Дюбуа-Реймонъ, но не такъ понимаетъ это Бюхнеръ, хотя этимъ самымъ положенiемъ онъ начинаетъ свою книгу. Для него это есть выводъ изъ опытовъ и наблюденiй; «мы незнаемъ, говоритъ онъ, примѣра, чтобы хоть одна частица вещества не была одарена силами.» Правда онъ пытается, говоря его слогомъ, доказать идеально, что вещество не можетъ быть безъ силы; но такъ какъ онъ имѣетъ методу не давать никакихъ опредѣленiй, то совершенно неизвѣстно чтó онъ называетъ веществомъ и чтò силою и потому разумѣется никакъ невозможно идеально убѣдиться, почему его вещество не можетъ быть безъ его силы, и наоборотъ.

Еслибы Бюхнеръ понялъ дѣйствительно отношенiе силы и вещества, то безъ сомнѣнiя онъ, какъ Дюбуа-Реймонъ понялъ бы и то, что слѣдовательно въ сущности нѣтъ ни вещества, ни силъ. Для матерiялизма, по самой сущности дѣла, такое признанiе невозможно; нетолько признанiе существованiя вещества, но и признанiе особенной сущности силъ есть существенная черта матерiялизма.

Для большей убѣдительности замѣчу, что Дюбуа-Реймонъ не смотря на свое отрицанiе вещества, остался однакоже матерiялистомъ; но это не прошло ему даромъ: внутреннее противорѣчiе привело его въ отчаянiе. Вотъ что онъ пишетъ.

«Еслиже спросятъ, чтоже наконецъ остается, если ни силы, ни вещество не имѣютъ дѣйствительнаго существованiя, — то тѣ, которые въ этомъ согласны со мною, будутъ отвѣчать слѣдующимъ образомъ. Въ этихъ вещахъ человѣческому духу не суждено выпутаться изъ окончательнаго противорѣчiя. Поэтому, вмѣсто того, чтобы кружиться въ безплодныхъ умозрѣнiяхъ или разсѣкать узелъ мечемъ самообольщенiя, мы предпочитаемъ держаться созерцанiя вещей, какъ онѣ есть, довольствоваться, по словамъ поэта, „чудесами существующаго“ (Wunder dessen, was da ist). Потомучто мы никакъ не можемъ рѣшиться, не находя правильнаго объясненiя на одной дорогѣ, закрыть глаза для недостатковъ другой только потому, что нѣтъ третьей; и мы имѣемъ достаточно самоотрѣченiя, чтобы освоиться съ представленiемъ, что можетъ-быть всякая наука имѣетъ своею послѣднею цѣлью не пониманiе сущности вещей, а только пониманiе того, что эта сущность непонятна. Такъ напримѣръ задачею математики стала наконецъ не квадратура круга, но доказательство, что эта квадратура невозможна; задачею механики стало не изысканiе вѣчнаго движенiя (perpetuum mobile), но доказательство, что оно невозможно»^[9]

Отчаянiе — есть дѣло очень обыкновенное въ естественныхъ наукахъ, но рѣдко оно выражается столь систематически и рѣзко. Источникъ его въ настоящемъ случаѣ совершенно ясенъ. Дюбуа-Реймонъ переступилъ заповѣдную грань; вмѣсто того, чтобы представлять и представлять, онъ началъ мыслить, онъ сдѣлалъ дерзкiй шагъ въ новую, незнакомую ему область. Тогда прежнiй его мiръ, яркiй мiръ представленiй вдругъ исчезъ передъ его глазами, и такъ какъ онъ не умѣетъ видѣть, не умѣетъ идти впередъ въ новомъ мiрѣ, въ мiрѣ мысли, то ему показалось, что его обхватилъ непроницаемый мракъ.

Ссылки на математику и механику очень неудачны; математика не потеряла ничего, когда дошла до невозможности найти квадратуру круга; невозможность вѣчнаго движенiя опирается только на лучшемъ пониманiи дѣйствительно возможныхъ движенiй; но сказать, что наука о природѣ ведетъ прямо къ непониманiю природы, что окончательный результатъ ея есть чистое противорѣчiе, значитъ ни больше ни меньше какъ признать невозможность всей науки.

Бюхнеръ, не понимая отношенiя силы и вещества, разумѣется не могъ понять и отчаянiя Дюбуа-Реймона. Говоря языкомъ Дюбуа-Реймона, Бюхнеръ разсѣкъ этотъ узелъ мечомъ самообольщенiя, то-есть въ сущности онъ принялъ особенное существованiе силъ и вещества. Силу, говоритъ онъ, нельзя представлять безъ вещества и обратно вещество безъ силы; но для него это служитъ только доказательствомъ, что и сила существуетъ, и вещество существуетъ, и что притомъ они существуютъ нераздѣльно. Ничего темнаго онъ здѣсь не находитъ; это для него простѣйшая истина.

Если мы откажемся отъ олицетворенiй матерiялизма, если будемъ держаться самого общаго смысла вещества и силы, то, собственно говоря, неразрывность ихъ сводится на то положенiе, что вещество есть нѣчто дѣйствующее, т. е. что съ нимъ происходятъ перемѣны, совершаются явленiя и что причина и основанiе этихъ явленiй и перемѣнъ есть само вещество. Признать неразрывность силы и вещества, значитъ просто признать самодѣятельность вещества.

Чтобы видѣть важность такого признанiя замѣтимъ, что нѣтъ ничего обыкновеннѣе, какъ принятiе вещества за простой матерiялъ, за неизмѣнную и недѣятельную массу, которая необходима для явленiй, но сама произвести ихъ не можетъ. Такъ понимаетъ его и матерiялизмъ. Бытiе и дѣятельность суть общiя понятiя, подъ которыя мы подводимъ все существующее; но умъ человѣческiй съ особеннымъ упорствомъ останавливается на понятiи бытiя и на всемъ что подходитъ подъ это понятiе. Явленiями этого постояннаго упорства наполнены всѣ лѣтописи наукъ, вся исторiя мышленiя. Такое направленiе ума вытекаетъ изъ самой его природы; онъ стремится подъ явленiями найти сущность, среди перемѣнъ открыть неизмѣнное, среди безконечнаго мiра отыскать тотъ центръ, который самъ остается нераздѣльнымъ и неподвижнымъ, и изъ котораго выходитъ всякая раздѣльность и всякое движенiе. Такъ какъ въ этомъ состоитъ самое существенное стремленiе ума, то въ ошибкахъ, идущихъ по этому направленiю, состоятъ и существенныя заблужденiя ума. Такъ неизмѣнность сущности обыкновенно полагается въ ея самонедѣятельномъ бытiи.

Мѣжду-тѣмъ такого бытiя нѣтъ; все что существуетъ, существуетъ настолько, насколько дѣйствуетъ, — самая сущность вещей состоитъ въ дѣятельности. Такъ точно и сущность вещества состоитъ въ его дѣятельности.

Дѣятельность есть понятiе болѣе трудное, чѣмъ бытiе. Бытiе такъ или иначе мы можемъ представлять; дѣятельности же вообще нельзя представлять. Мы видѣли, что натуралисты принуждены были прибѣгнуть къ сравненiю, чтобы обозначить дѣятельность вещества. Сила всегда будетъ не что иное, какъ отвлеченiе отъ силы животнаго.

Поэтому, ограничиваясь однимъ представленiемъ, матерiялисты и натуралисты никакъ не могутъ понять самодѣятельности вещества. Въ самомъ дѣлѣ имъ нужно представить себѣ такую сущность вещества, чтобы изъ нея необходимо вытекала его дѣятельность; обратно имъ нужно представить такую дѣятельность, чтобы она заключала въ себѣ и сущность вещества, чтобы отъ нея зависѣла и самая протяжонность вещества и все разнообразiе пространства и времени.

Извѣстно, что динамическая теорiя вещества считаетъ сущностiю не вещество, а силы; вещество по этой теорiи само происходитъ отъ взаимодѣйствiя двухъ силъ, притягательной и отталкивательной. Но этого мало. Нужно найти силу въ полномъ смыслѣ живую, т.-е. внутреннюю, немеханическую; нужно открыть ея законъ, не математическiй, но служащiй основою всѣмъ математическимъ законамъ. Чтобы понять жизнь вещества, нужно проникнуть въ эти внутреннiя бiенiя его пульса, нужно мысленно постигнуть глубокiя движенiя его сущности. Только тогда можно будетъ разсматривать мiръ какъ одно цѣлое, какъ гармоническую сферу.

VII

Предметъ, о которомъ мы говорили выше, т.-е. отношенiе между пространствомъ, временемъ и веществомъ, и между веществомъ и движенiемъ, или силою, можетъ быть обработанъ съ большею полнотою и съ большею отчетливостiю; предыдущiя разсужденiя способны принять характеръ опредѣленности и строгости, ни чѣмъ не уступающей строгости математическихъ выводовъ. Настоящая статья необходимо ограничивается только бѣглымъ очеркомъ всего вопроса.

Въ заключенiе я приведу, какъ одинъ изъ поразительныхъ примѣровъ, отношенiе матерiялистическаго мышленiя къ понятiю о Богѣ. Понятiе о Богѣ есть понятiе по преимуществу, т. е. менѣе чѣмъ что-либо другое доступно представленiю. По самому обыкновенному пониманiю отъ Бога все зависитъ, все от него происходитъ, онъ есть начало и смыслъ всего существующаго. Слѣдовательно для мышленiя онъ представляетъ глубочайшую глубину, крайнюю точку, до которой оно можетъ достигнуть.

Матерiялистческое мышленiе, слѣдуя своему обыкновенному ходу, стремится представить себѣ Бога, и потому впадаетъ въ неисчислимыя затрудненiя. Представлять что-нибудь значитъ по самой сущности этого дѣйствiя ума отдѣлять этотъ предметъ отъ другихъ, ставить его особо, независимо. Поэтому даже отвергая человѣкоподобное пониманiе Бога, признавая его духомъ, вездѣ-сущимъ и проч., матерiялистическое мышленiе все-таки никакъ не можетъ постигнуть его существенной черты. Оно все-таки воображаетъ Бога какимъ-то тонкимъ воздушнымъ существомъ на ряду со всѣми другими существами, слѣдовательно безъ существеннаго отношенiя къ нимъ. Неудивительно поэтому, что такое воображенiе не представляетъ ничего понятнаго и ни мало не служитъ къ пониманiю мiра.

Между явленiями матерiялистическаго мышленiя въ этомъ отношенiи встрѣчаются очень поразительныя. Мы видѣли, что развиваясь, строго-послѣдовательно, оно находитъ въ основѣ всего существующаго — пространство, время, вещество и силы. Только эти сущности оно можетъ себѣ представлять и потому только они и признаются существующими. Все остальное нельзя представлять, слѣдовательно вообще нельзя познавать, слѣдовательно и нельзя полагать существующимъ.

Поэтому, встрѣчаясь съ понятiемъ о Богѣ и ненаходя его въ своемъ собственномъ развитiи, матерiялистическое мышленiе, нерѣдко старается поставить это понятiе въ связь со своими сущностями. Такимъ образомъ оно то находитъ какое-то сродство Бога съ пространствомъ, то готово признать Богомъ самое вещество, то наконецъ сравниваетъ Бога съ силою.

Исторiя мышленiя полна примѣровъ этого рода. Вольтеръ, постоянно боровшiйся противъ матерiялизма, а между-тѣмъ самъ доходившiй до послѣднихъ крайностей матерiялистическаго мышленiя, пишетъ слѣдующее:

«Ньютонъ разсматриваетъ пространство и время какъ два существа, которыхъ существованiе необходимо слѣдуетъ изъ самого Бога; ибо безконечное существо существуетъ въ каждомъ мѣстѣ, слѣдовательно каждое мѣсто существуетъ; безконечное существо существуетъ безконечное время, слѣдовательно безконечное время есть нѣчто существующее.»

Замѣтимъ, что все это разсужденiе цѣликомъ принадлежитъ Вольтеру. Ньютонъ никогда не доходитъ до такой смѣлости и опредѣленности; напримѣръ онъ нигдѣ не называетъ пространство и время существами. Въ этомъ случаѣ Вольтеръ обращается съ Ньютономъ, какъ нерѣдко обращаются съ великими авторитетами, т. е. взводитъ на него собственныя мысли, чтобы придать имъ больше твердости. Вольтеръ и самъ почти признается въ этомъ, потомучто вслѣдъ за приведенными словами говоритъ:

«У Ньютона, въ концѣ его вопросовъ оптики, вырвались слѣдующiе слова: эти явленiя природы не показываютъ ли, что есть существо безтѣлесное, живое, разумное, вездѣ присущее, существо, которое въ безконечномъ пространствѣ, какъ въ своемъ чувствилищѣ (Sensorium) все видитъ, различаетъ и понимаетъ самымъ близкимъ и совершеннымъ образомъ?»^[10].

Дѣйствительно таковъ смыслъ словъ Ньютона, подавшихъ поводъ къ разсужденiямъ Вольтера, но эти слова передѣланы Вольтеромъ. Мы приведемъ подлинныя выраженiя Ньютона, такъ какъ въ нихъ содержится больше, чѣмъ въ этой передѣлкѣ.

«Первоначальное устройство такихъ чрезвычайно искусныхъ частей животныхъ, какъ глаза, уши, мозгъ, мускулы, сердце и пр., также инстинктъ звѣрей и насѣкомыхъ, все это не можетъ быть произведенiемъ чего-нибудь другого, кромѣ мудрости и искуства могущественнаго, вѣчно живого Дѣятеля, который, будучи во всѣхъ мѣстахъ, можетъ двигать тѣла съ заключенными въ его безграничномъ и однообразномъ чувствилищѣ, и такимъ образомъ образовывать и преобразовывать части мiра гораздо легче, чѣмъ мы можемъ двигать по нашей волѣ частями нашего тѣла. Мы не смотримъ однакоже на мiръ, какъ на тѣло Бога и на части мiра, какъ на части Бога. Богъ есть однообразное существо, лишонное органовъ, членовъ или частей, и они суть его созданiя, подчиненныя ему и служащiя его волѣ».

«Органы чувствъ не служатъ для того, чтобы ощущать образы вещей, а только для того, чтобы доводить эти образы до чувствилища; Богъ же не имѣетъ нужды въ такихъ органахъ, такъ какъ онъ повсюду присущъ самымъ вещамъ».

Вотъ замѣчательныя слова, выражающiя одну изъ величайшихъ крайностей матерiялистическаго мышленiя. Вольтеръ очевидно менѣе поглощенъ представленiями, нежели Ньютонъ; у Вольтера есть три особыя существа — Богъ, пространство и время, и Богъ только наполняетъ собою пространство и время. У Ньютона же между Богомъ и пространствомъ являются самыя тѣсныя отношенiя: пространство есть чувствилище божiе; если мiръ не можетъ быть тѣломъ Бога, потомучто Богъ есть существо однообразное, однородное, то пространство, будучи само однообразнымъ, очевидно можетъ быть тѣломъ и чувствилищемъ Бога; самая дѣятельность божiя, образованiе и преобразованiе мiра у Ньютона тѣсно связаны съ этимъ воплощенiемъ Бога въ пространство.

Изъ другихъ мѣстъ ньютоновыхъ сочиненiй можно заключить, что онъ дѣйствительно такъ представлялъ себѣ Бога; такъ напримѣръ самыя явленiя тяготѣнiя, которыя онъ открылъ, онъ готовъ былъ приписать непосредственному дѣйствiю божiю.

Понятно, почему Лейбницъ вооружился противъ такихъ мнѣнiй, почему онъ говорилъ, что въ Англiи кажется падаетъ и естественная религiя. Англичане очень обидѣлись такимъ упрекомъ и изъ этого возникла полемика, давшая поводъ Лейбницу высказать многiя замѣчательныя соображенiя. Впослѣдствiи Вольтеръ объявилъ себя на сторонѣ англичанъ.

Такъ какъ явленiя мышленiя совершаются по строгимъ законамъ, то нѣтъ ничего удивительнаго, что въ наше время встрѣчаются повторенiя мнѣнiй и разногласiй, подобныхъ тѣмъ, которыя мы привели. Вообще новый нѣмецкiй матерiялизмъ, надѣлавшiй столько шуму, въ сущности не представляетъ ничего новаго, такъ что любители новой истины, проявляющейся въ мiрѣ, напрасно думаютъ, что нашли ее въ матерiялизмѣ.

Бюхнеръ въ первыхъ же главахъ говоритъ о Богѣ. Онъ думаетъ, что нераздѣльность силы и вещества и безсмертiе вещества прямо опровергаютъ существованiе Бога. Такъ какъ онъ по обычаю даже и не пробуетъ объяснить чтó онъ разумѣетъ подъ понятiемъ Бога, то разумѣется его заключенiя не имѣютъ ни малѣйшей силы. Отрицать существованiе чего бы то ни было, можно только выходя изъ точнаго понятiя отрицаемаго предмета; не зная самъ чтó отвергаешь, нельзя ничего отвергнуть.

Поэтому намъ любопытно здѣсь не рѣшенiе самого вопроса о бытiи божiемъ, а только то, какъ Бюхнеръ понимаетъ бытiе Бога. Какъ онъ его понимаетъ, такъ и отвергаетъ.

Чтоже оказывается? Бюхнеръ представляетъ Бога въ видѣ силы; правда онъ называетъ его творческою силою, онъ приписываетъ этой силѣ произволъ и намѣренiя; но все-таки считаетъ эту силу такою же, какъ вещественныя силы, о которыхъ говорилъ выше. Понятiе о Богѣ, по его мнѣнiю, есть понятiе о силѣ, отдѣльной отъ вещества, и вотъ онъ отвергаетъ существованiе Бога, основываясь на томъ, что нѣтъ силы безъ вещества и нѣтъ вещества безъ силы.

«Движенiе вещества — говоритъ Бюхнеръ — слѣдуетъ только законамъ, которые дѣйствуютъ въ немъ самомъ; различныя явленiя вещей суть не что иное, какъ продукты различныхъ и многообразныхъ, случайныхъ или необходимыхъ комбинацiй вещественныхъ движенiй. Нигдѣ и никогда, ни въ какую эпоху, ни въ какихъ отдаленнѣйшихъ пространствахъ, куда только проникаютъ наши телескопы, не было найдено факта, который бы служилъ исключенiемъ изъ этого правила и который бы привелъ къ необходимости признать самостоятельную силу, дѣйствующую непосредственно и внѣ вещей.»

Понятно, что разсуждая подобнымъ образомъ, нельзя ничего доказать; откуда Бюхнеръ взялъ, что Богъ есть сила, подобная вещественнымъ силамъ? Не все ли это равно, какъ доказывать, что телескопы находятъ въ небесахъ только различныя небесныя тѣла, и что до сихъ поръ въ телескопъ нельзя было усмотрѣть ни Бога въ его молнiецвѣтной ризѣ, ни ангеловъ съ пламенными мечами?

Далѣе у Бюхнера есть выраженiе, поразительное своею несообразностью.

«Представлять себѣ — говоритъ онъ — эту силу погружонною въ вѣчный, самодовольный покой или внутреннее самосозерцанiе — будетъ также пустое и произвольное отвлеченiе, неимѣющее эмпирическихъ основанiй.»

Очевидно представлять себѣ вещественную силу въ покоѣ, самодовольною, самосозерцающею — есть невообразимая нелѣпость, нестерпимая чепуха; а Бюхнеръ думаетъ, что это только произвольное отвлеченiе, что оно не можетъ быть принято только за недостаткомъ эмпирическихъ основанiй.

Отсюда видно между-прочимъ какъ дурно понимаетъ Бюхнеръ самое значенiе силы; еслибы онъ точнѣе понималъ его, онъ не сталъ бы сравнивать Бога съ вещественною силою, не сталъ бы говорить о произволѣ силы, о намѣренiяхъ силы, и т. п. Совершенно ясно, что Бюхнеръ склоненъ къ олицѣтворенiю силы, то есть готовъ понимать ее какъ силу животнаго, какъ что-то живое, связанное съ мертвымъ веществомъ.

Его разсужденiя о Богѣ, взятыя во всей ихъ совокупности, не имѣютъ ни малѣйшей твердости. Что бы онъ ни говорилъ о веществѣ и силѣ, какъ бы онъ ни понималъ то и другое, все-таки по коренному смыслу самаго понятiя о Богѣ, и вещество и силы и всѣ ихъ свойства и дѣйствiя полагаются вполнѣ зависящими отъ Бога. Доказать что бы то ни было относительно Бога матерiялизмъ не можетъ, потомучто онъ не можетъ схватить самое это понятiе, не можетъ мыслить, а только представляетъ. Поэтому правильный матерiялистическiй атеизмъ долженъ опираться на самой этой невозможности. Онъ долженъ разсуждать такъ: когда я представляю себѣ вещество и силы, то представляю ихъ самостоятельными, ни отъ чего независимыми, слѣдовательно я не могу считать ихъ зависящими отъ чего бы то ни было; самой зависимости я не могу представить, слѣдовательно ея нѣтъ, нѣтъ ничего, отъ чего бы зависѣла сущность вещества и силъ.

Такимъ образомъ и матерiялизмъ съ своей стороны держится знаменитаго начала тожества бытiя и мышленiя; что для него не мыслимо, то онъ считаетъ несуществующимъ; существующимъ же и дѣйствительнымъ онъ признаетъ только то, что онъ мыслитъ, и только такъ, какъ онъ его мыслитъ.

Мы видѣли, что коренное начало матерiялистическаго мышленiя есть представленiе; въ представленiи вся его сила и матерiялизмъ рушится, какъ скоро мысль освобождается отъ такой односторонности и начинаетъ дѣйствовать съ бòльшимъ самообладанiемъ.

Такое освобожденiе есть важный шагъ въ умственной жизни, потомучто сила представленiй чрезвычайно велика. Чистая мысль эфирна, по выраженiю Гегеля, то-есть она легка, прозрачна и подвижна; она знаетъ сама себя, свободно управляетъ сама собою; въ ней нѣтъ никакого принужденiя, потомучто дѣятельность разума основана на полномъ самоопредѣленiи.

Мы не жалуемся на то, что принуждены мыслить извѣстнымъ образомъ, какъ скоро сознаемъ полную разумность этого мышленiя; точно также мы не жалуемся на то, что насъ мучитъ потребность мыслить, какъ скоро наше мышленiе удовлетворяетъ этой потребности.

Другое дѣло представленiя; въ области ума они составляютъ нѣчто темное, тяжолое, и неподвижное. Они не сами себя опредѣляютъ, но какъ-будто принуждены извнѣ принять извѣстныя формы. Мы чувствуемъ, что они не покорны власти ума, непроницаемы для его взгляда. Они не удовлетворяютъ насъ, являясь какими-то загадками и преслѣдуютъ насъ, какъ призраки или видѣнiя, отъ которыхъ невозможно отдѣлаться. Какъ тотъ, кто долго игралъ въ карты, видитъ ихъ потомъ цѣлую ночь и вспоминаетъ ихъ утромъ, такъ и тотъ, кто долго игралъ атомами, или силами и пустымъ пространствомъ, не можетъ забыть ихъ, не можетъ перейти отъ нихъ къ другимъ понятiямъ. Приведу по этому случаю наивное признанiе Берцелiуса. «Вслѣдствiе своихъ занятiй философiею, говоритъ онъ, многiе натуралисты заранѣе предубѣждены въ безконечной дѣлимости вещества и потому даже безъ изслѣдованiя отвергаютъ атомы какъ нелѣпость; но это затрудненiе только временное, потомучто возраженiя, основанныя на привычкѣ къ извѣстнымъ философскимъ убѣжденiямъ, теряютъ свою силу по мѣрѣ того, какъ съ ними борется опытъ»^[11]. Зная настоящiй смыслъ атомовъ, мы должны это понять такъ, что философскiя убѣжденiя постепенно теряютъ свою силу, по мѣрѣ того какъ съ нимъ борятся представленiя.

Если же такъ, если дѣло идетъ о борьбѣ привычекъ, о перевѣсѣ той или другой стороны дѣятельности ума, то ясно, что мышленiе дѣйствуетъ не всецѣло, не со всею своею общностiю и свободою. Между-тѣмъ мы хотимъ мыслить такъ, какъ вообще должно мыслить; мы не хотимъ подчиняться какимъ-нибудь особенностямъ, причудамъ или увлеченiямъ мышленiя. Чтобы достичь истины, мы желаемъ приобрѣсти мышленiе чистое, нормальное, всюду и для всѣхъ одинаковое, неизмѣнное и единственное.

Слѣдовательно нужно учиться мыслить.

Н. СТРАХОВЪ

---

1. На это жаловался уже Вольтеръ. «Я зналъ, говоритъ онъ, многихъ, которые были приведены картезiанизмомъ къ отрицанiю всякаго божества, кромѣ безконечной совокупности вещей; напротивъ нѣтъ ньютонiанца, который бы не былъ строгимъ теистомъ». Elem. de Philos. 1 Part. Chap. 1.
2. Essai philos. sur les probab. p. 1.
3. Enciclop. mathem. art. «Geometre».
4. О мнимой непроницаемости веществъ и о смыслѣ атомовъ можно найти разсужденiя въ статьѣ «Объ атомист. теорiи вещества», «Русск. Вѣстн.» 1860, Май.
5. Elements de Physique. T. 1 p. 4.
6. Lettres à une Princesse d’Allemagne. Deuxième partie, lettres LIII et LIV.
7. Бюхнеръ, какъ я уже говорилъ, любитъ употреблять трансцендентныя слова.
8. Lettres à une Princesse d’Allem. 2-me partie. L. IX.
9. Uotersuchungen über thierische Electricität. 1 Bd. Vorrede.
10. Elements de Philos. de Newton. Ch. II.
11. Thêorie des proport. chim. p. 22.