Весенние грозы (Мамин-Сибиряк)/Часть 3/XI
— В городе-то я был, как подкованная лошадь, — с грубоватой откровенностью объяснял сам о. Семен. — А теперь расковался, и знать больше ничего не хочу. Кончено…
Нужно было видеть, с какой энергией о. Семен ушел в новую деревенскую жизнь. Он везде поспевал сам и любил всё делать своими руками: пахал, косил, рубил дрова, ходил за скотиной. Деревенский день казался коротким, особенно летом. Могучая натура о. Семена давно требовала именно такой работы. Всего интереснее было наблюдать его отношения к своей попадье.
— Она у меня в городе-то на дамском положении была, — любовно говорил о. Семен. — Только своих ребят и знала, а теперь везде надо поспевать. Только успевай повертываться… Ну, и то сказать, другой такой попадьи с огнем поискать.
Огневу ужасно нравилась эта оригинальная чета. Первое время попадья сильно смущалась в его присутствии и не раскрывала рта. Сидит и всё время молчит. Потом Огнев заметил, что она зорко за ним наблюдает и, видимо, имеет какие-то собственные свои мысли. Катя рассказывала про неё Огневу, что это очень веселая и говорливая женщина, с которой интересно поговорить, но попытки в этом направлении со стороны Огнева не увенчались успехом: попадья отвечала «да» или «нет» и молчала самым красноречивым образом.
Только раз попадья вышла из своей роли. Это за вечерним чаем. Огневу показалось, что она сегодня как-то особенно пристально смотрит на него, и смотрит с таким видом, точно хочет что-то сказать и не решается.
— Что вы на меня так смотрите, матушка? — спросил, наконец, Огнев.
— Да так… — ответила попадья без всякого смущения. — Смотрю вот и думаю, когда-то свадьба будет у вас.
— Какая свадьба? — удивился Огнев.
— Хорошенько его пробери, мать, — поощрял жену о. Семен, расхаживая по комнате. — Валяй напрямик…
— Вы с Катериной-то Петровной всё переговорили, Павел Васильич? — продолжала попадья и, получив отрицательный ответ, укоризненно покачала головой. — Нет, нехорошо, Павел Васильич… Девушка серьезная, а этакими делами не шутят.
Теперь уже смутился Огнев, откладывавший роковое объяснение с Катей со дня на день. Всё как-то не выходило случая. Его поразило главным образом то, что его личное дело такого интимного характера сделалось чуть не общим достоянием. Какая-то попадья считает своею обязанностью читать ему наставления… В конце концов это было просто обидно.
— Они тут с дедом Яковом Семенычем давно ворожат, — объяснял о. Семен. — И так и этак раскидывают умом, а толку всё никакого. Вот им и обидно.
— Послушайте, господа, это наконец… наконец… Что может подумать Катерина Петровна? — взмолился Огнев.
— Она уж подумала, — ответила попадья. — Прямо-то, девичьим делом, конечно, не говорит, а мысли есть… Настоящие мысли. Пошли бы к ней, Павел Васильич и переговорились бы до конца.
— А если она… — замялся Огнев. — Теперь у меня есть хоть надежда впереди, а тогда и этого не останется.
— Бог не без милости, казак не без счастья… Надо же кончить, Павел Васильич.
Это постороннее вмешательство сделало то, чего недоставало Огневу. Оставалось только итти вперед. Ему казалось, что Катя относится к нему хорошо, но этого было еще мало, — вопрос шел о всей жизни. С другой стороны, обстоятельства складывались так, что нельзя было делать новых отсрочек. После короткого раздумья Огнев отправился в школу, благо был уже вечер и Катя была свободна. Выходя из ворот поповского дома, Огнев оглянулся и увидел, как в окне стояла попадья и торопливо крестила его.
Катя была дома, когда пришел Огнев. Дорогой добрая половина решимости оставила его, сменившись самой преступной слабостью. Даже явилось скромное желание вернуться домой и отложить объяснение до следующего раза. Но и это было неисполнимо, потому что Катя уже видела его и вышла навстречу.
— У вас сегодня такой расстроенный вид, — заметила она, здороваясь. — Вы здоровы?
— Да, ничего…
В этом вопросе не было ничего особенного, но Огнева ободрил самый тон, каким он был сказан. Так умела говорить только одна Катя, с таким необидным участием. Это простое, серьезное лицо точно светлело какой-то внутренней теплотой. Огнев сел на свой стул к письменному столу, где обыкновенно сидел, и несколько времени молчал, потирая одной рукой колено. Потом он обвел глазами комнату, вздохнул, тряхнул головой и неожиданно для самого себя проговорил:
— Мне необходимо поговорить с вами серьезно, Катерина Петровна…
— Да? Я слушаю…
Она присела на диванчик и приготовилась слушать.
— Я напомню вам тот вечер, Катерина Петровна, когда, помните, мы возвращались из клуба…
Её голова наклонилась, а эти хорошие глаза посмотрели с умоляющей тревогой.
— Да, вы тогда удостоили меня полной откровенностью, Катерина Петровна, и я, с своей стороны, тоже хотел бы сказать… Да, сказать…
Он перевел дух и безнадежно посмотрел на полочку с книгами. Откровенность, вообще, дорого стоит… Она ждала продолжения с опущенными глазами. На щеках у неё выступил неровный румянец.
— Помните вы, Катерина Петровна, когда я читал в гимназии словесность, роман старого Мазепы с Матреной Кочубей?.. Что старики могут увлекаться молодыми девушками — это я понимаю, но там полюбила старика совсем молодая девушка. Может быть, я не совсем удачно выбрал пример, но факт остается фактом… Я мог бы привести из истории целый ряд таких фактов. Да, целый ряд… Мне интересно знать, как вы думаете об этом?..
— Я? Я знаю только то, что можно любить только хорошего человека… человека, которого уважаешь. Особенно, если есть общее дело, которе может наполнить всю жизнь… Мне кажется, что большинство даже хороших людей смотрит на жизнь слишком легко, потому что думает только о себе. Этот эгоизм потом выкупается тяжелым разочарованием… Так нельзя, т.-е. нельзя быть счастливым безотчетно, счастливым одному, счастливым без цели, серьезного дела и того сознания, которое говорит, что каждый прожитый день прожит не даром. Может быть, я высказываю избитые истины, может быть, это скучно, но я этому верю и только в том вижу счастье. Вы видите, Павел Васильич, что я уж совсем не так молода, как вы думаете…
Учитель словесности понял, что его пример вышел крайне неудачным. Наступила неловкая пауза. Смущение Огнева достигло высшего предела, когда в дверях показалась седая голова Якова Семеныча и мгновенно скрылась.
— Дело вот в чем, Катерина Петровна, — торопливо заговорил Огнев, точно хотел что-то догнать. — Вы меня знаете давно… да… Одним словом, что вы сказали бы мне, если бы я, я не требую ответа сейчас… обдумайте… проверьте себя, и если…
Катя посмотрела ему прямо в глаза, улыбнулась немного грустной улыбкой и тихо проговорила:
— Я об этом много думала, Павел Васильич…
— И…
— Пришла к тому убеждению, что…
Ответ был написан на её лице, в выражении глаз, в счастливой улыбке.
— Вы — хороший… — уже прошептала она и быстро ушла в свою спальню.
Огнев стоял посреди комнаты и чувствовал, как всё ходит у него перед глазами: и стены, и мебель, и пол. А на душе закипало такое хорошее, светлое чувство…
Он опомнился только тогда, когда кто-то подкрался к нему сзади, обнял и прошептал:
— Павел Васильич, голубчик… ах, Павел Васильич!..
Это был дед Яков Семеныч. У старика по сморщенному лицу катились слезы. Огнев молча обнял его и молча поцеловал.
— Ах, Павел Васильич… Устрой, господи, всё на пользу… А я там сижу у себя в коморке и не смею дохнуть: что-то она вам ответит? И молитвы читаю, и слезы у меня…
Через минуту Катя вышла, подошла к Огневу и, подавая руку, проговорила спокойно:
— Я согласна, Павел Васильич…
Огнев с галантностью настоящего кавалера поцеловал у неё руку, хотел что-то сказать, но только махнул рукой. Ему нужно было несколько минут, чтобы успокоиться, и только потом он заговорил:
— Недостоин, Катерина Петровна, такого счастья… Да, недостоин, но постараюсь заслужить. Да, всю жизнь посвящу вам.
— Ну, слава богу! — проговорил за всех Яков Семеныч.
Эта чувствительная сцена была прервана появлением в окне головы о. Семена. Он безмолвно посмотрел на всех, отошел от окна и, махнув рукой, крикнул:
— Иди скорее сюда, попадья…
О. Семен вошел в комнату с особенной торжественностью, помолился на образ в переднем углу и проговорил:
— Нехорошо жить человеку одному, сказано еще Адаму. И бог сотворил ему подружию… Так-то, Павел Васильич. Не нашего это ума дело, а только блюди и не преступай великой заповеди, данной еще Адаму. Катерина Петровна, голубушка, поздравляю… Позвольте облобызать.
Ворвавшаяся попадья наполнила скромную квартиру учительницы какими-то причитаниями, аханьем и тоже прослезилась, как Яков Семеныч.
— Кабы не она, — указывал на неё о. Семен, — ничего бы не было… Так и ходили бы кругом да около. Уж это верно говорю…. Вот смотри, Павел Васильич, и учись.
Катя была спокойно-счастлива и смотрела на всех улыбающимися глазами. За чаем она сидела рядом с Огневым и вполголоса прочла ему стихи Надсона:
Гроза промчалась вдаль, минувшее забыто,
И чей-то голос мне твердит порой
Да уж не сон ли всё, что было пережито
И передумано тобой?