Ги де Мопассан — Полное собрание сочинений и письма в 15т., т. 3
Книгоиздательское товарищество «Просвещение», С.-Петербург, 1908 г.
Верхом
правитьБедные люди едва перебивались, живя на скудное жалованье мужа. Со времени брака у них родилось двое детей, и первоначальные недохватки перешли в унизительную нужду, стыдливо скрываемую нищету дворянской семьи, во что бы то ни стало старающуюся сохранить достоинство своего происхождения.
Гектор де-Гриблен воспитывался в провинции, в отцовском замке, под руководством старшего наставника-аббата. Достатка не было, но жили кое-как, поддерживая свое положение.
Когда ему исполнилось двадцать лет, ему отыскали место, и он поступил конторщиком в морское министерство на полторы тысячи франков в год. Но на этом поприще он потерпел неудачу, как и все с ранних лет неподготовленные к тяжелой борьбе с жизнью, кто смотрит на нее издали и не знает средств сопротивления, в ком с детства не развили специальных знаний, практических способностей, стойкости в борьбе за существование, кому не дали в руки оружия или инструмента.
Первые три года его службы в канцелярии были ужасны.
Он отыскал некоторых друзей своей семьи, забытых стариков, также небогатых, живших на аристократических улицах, на этих грустных улицах Сен-Жерменского предместья; и, таким образом, составил себе кружок знакомых.
Чуждые новой жизни, скромные и гордые, эти убогие аристократы занимали верхние этажи опустевших домов. Сверху донизу эти квартиры были заняты титулованными жильцами, но деньги, казалось, бывали одинаково редки, как в первом, так и в шестом этаже.
Вековые предрассудки, заботы о своем дворянском достоинстве, о том, как бы не уронить себя, поглощали всё внимание этих некогда блестящих семей, разоренных бездеятельностью мужчин. Гектор де-Гриблен встретил в этом мире молодую девушку, дворянку, бедную, как и он сам, и женился на ней.
В течение четырех лет у них родилось двое детей.
В течение следующих четырех лет эта чета, преследуемая бедностью, не знала других развлечений, кроме прогулки в Елисейские поля, по воскресеньям, и театральных представлений, раз или два в зиму, благодаря бесплатным билетам, доставаемым Гектору его сослуживцем.
Но вот однажды весною начальник дал ему работу, и Гектор получил за нее особую плату в триста франков.
Принеся эти деньги домой, он сказал жене:
— Дорогая Генриэтта, надо доставить себе какое-нибудь удовольствие, ну, хотя бы прогулку для детей.
И после долгих споров решено было отправиться завтракать за город.
— Ну, да один раз ведь не в счет! — вскричал Гектор, — для тебя с детьми и с прислугой мы возьмем экипаж; а я возьму лошадь из манежа, мне полезно будет проехаться верхом.
И всю неделю только и говорили что о предполагаемой прогулке.
Возвращаясь вечером домой из конторы, Гектор сажал верхом на колени своего старшего сына и, заставляя его высоко подскакивать, говорил:
— Вот как будет скакать папа в воскресенье на прогулке.
И мальчик каждый день разъезжал по комнате верхом на опрокинутом стуле, крича:
— Это папа верхом на лошади.
И даже прислуга с восторгом смотрела на барина, думая о том, как он будет гарцевать рядом с их коляской.
И всякий раз за обедом он рассказывал о своих былых прогулках еще у отца. О! у него хорошая школа, и уж раз он чувствует под собой лошадь, он ничего не боится, ничего решительно!
И, потирая руки, он повторял жене:
— Если бы мне дали не совсем спокойную лошадь, я был бы в восторге. Ты увидишь, как я езжу. Если хочешь, мы проедем назад через Елисейские поля, когда будут возвращаться из Булонского леса, и так как мы будем представлять собою красивую группу, то я не прочь буду встретиться с кем-нибудь из министерства. Это как раз то, что вызывает уважение начальства.
В назначенный день экипаж и верховая лошадь стояли у ворот. Гриблен тотчас же спустился вниз, чтобы осмотреть лошадь. Он велел подшить штрипки к панталонам и размахивал хлыстом, приобретенным накануне.
Он поднял и поочередно ощупал все четыре ноги животного, потрепал его по шее, побокам, под коленями, открыл рот, осмотрел зубы и определил возраст, а когда собралась вся семья, он прочел нечто вроде теоретической и практической лекции о лошади, вообще, и в частности — об этой, признанной им великолепной.
Когда все уселись в экипаж, он попробовал подпругу; потом, встав в стремя, упал всем телом на лошадь, запрыгавшую под его тяжестью и едва не сбросившую своего всадника.
Смущенный, Гектор старался успокоить ее:
— Тише, тише, мой друг.
Потом, когда конь успокоился, а к всаднику вернулась самоуверенность, он спросил:
— Ну, что, готовы?
— Да, — ответили все сразу.
— В путь! — скомандовал он.
И кавалькада двинулась. Все взоры были устремлены на него. Он ездил по-английски, преувеличенно подскакивая в седле. Опускаясь на седло, он тут же снова подскакивал, точно собирался улететь ввысь. Часто казалось, что вот-вот он упадет на шею лошади. Глаза его были пристально устремлены вперед, лицо бледно и конвульсивно подергивалось.
Жена и нянька, державшиена коленях детей, беспрестанно повторяли:
— Смотрите на папу, смотрите на папу!
И оба мальчика, опьяненные движением и свежим воздухом, испускали пронзительные крики. Лошадь, испуганная этими воплями, поскакала галопом, и в то время, как всадник старался удержать ее, у него слетела с головы шляпа. Пришлось кучеру слезать с козел и поднимать ее, и когда Гектор получил ее, он издали закричал жене:
— Вели, пожалуйста, детям не кричать так, иначе лошадь понесет.
Завтракали на траве в лесу, в Везинэ, привезенными из дому запасами.
Хотя кучер позаботился о всех трех лошадях, Гектор каждую минуту бегал справляться, всё ли есть у его лошади. Он гладил ее по шее, давал ей хлеб, пирожные, сахар.
— Это бойкий скакун, — заявил он. — Вначале он даже немного тряхнул меня; но, ты видела, я быстро справился с ним. Он понял, кто сидит на нем. Теперь-то он уж будет слушаться.
Как и было решено, возвращались через Елисейские поля.
Широкая улица кишела экипажами. По бокам густою черною лентою двигались гуляющие от Триумфальной арки до площади Согласия. Всё было залито солнцем, отражавшимся в блестящей полировке экипажей, в остальных украшениях упряжи, в ручках дверец.
Безумная жажда движения, опьянение жизнью, казалось, охватили эту толпу людей, экипажей и животных. И вдали в золотистом тумане вырисовывался обелиск.
Лошадь Гектора, миновав Триумфальную арку, тоже, казалось, вдруг была охвачена этим общим оживлением, и, несмотря на все усилия всадника остановить ее, понеслась крупной рысью, лавируя среди колес экипажей, прямо в свою конюшню.
Экипаж остался далеко позади, и против Дворца Промышленности, увидев перед собой открытую дорогу, лошадь круто повернула направо и понеслась галопом.
Через дорогу тихо шла какая-то старуха в переднике. Она как раз очутилась на пути Гектора, скакавшего во всю прыть. Не будучи в состоянии остановить лошадь, он закричал изо всех сил: Эй, эй! берегись!
Она, быть может, была глуха, потому что спокойно продолжала свой путь, пока лошадь не налетела на нее, как паровоз, и, ударив грудью, отбросила в сторону так, что она покатилась и перекувырнулась три раза.
— Остановите его! — кричали прохожие.
Растерявшийся Гектор, уцепившись за гриву, орал:
— Помогите!
Страшный толчок заставил его, как мячик, перелететь через голову лошади и свалиться в руки городового, бросившегося наперерез лошади.
В одну секунду вокруг него собралась яростная, жестикулирующая, кричащая толпа. Один старый господин, с большим, круглым орденом и густыми белыми усами был особенно возбужден.
— Чёрт возьми! — кричал он. — Такому косолапому надо дома сидеть! Нельзя выезжать на улицу, чтобы калечить людей, когда не умеешь обращаться с лошадью.
В это время подошли четверо со старухой на руках. Желтое лицо и пыльный, сбитый на сторону чепчик придавали ей вид мертвой.
— Несите женщину в какую-нибудь аптеку, — распорядился старый господин, — мы пойдем в полицию.
Гектор отправился в сопровождении двух полицейских. Третий вел его лошадь. Толпа следовала за ними. В это время подоспел и экипаж. Жена бросилась к нему, прислуга растерянно глядела, малыши разревелись. Он объяснил, что сейчас вернется, что наехал на женщину и что всё пустяки. Семья, обезумевшая от страха, уехала.
У комиссара разговор был короткий: Гектор де-Гриблен, — назвал себя чиновник морского министерства; стали ждать известий о пострадавшей. Посланный за справками агент вернулся. Она пришла в себя, но испытывала, по её словам, ужасную боль внутри. Это была приходящая прислуга, по имени Симон, шестидесяти-пяти лет.
Когда Гектор узнал, что старуха жива, он вздохнул свободно и обещал взять на себя расходы по её лечению. Потом он побежал к аптекарю.
Перед дверью была толкотня. Старуха сидела, опустившись, в кресле и охала, с вытянутыми руками и с бессмысленным лицом. Ее осматривали еще два врача. Все члены у нее были целы, но боялись внутреннего повреждения.
— Сильно вы страдаете? — спросил ее Гектор.
— О, да!
— Где?
— В желудке у меня точно всё горит.
— Это вы, милостивый государь, виновник происшествия? — спросил один из врачей, подойдя к Гектору.
— Да, сударь.
— Эту женщину придется отправить в больницу. Я могу указать одну, где придется платить шесть франков в день. Хотите, я позабочусь об этом?
Гектор, в восторге, поблагодарил и вернулся домой.
Жена ждала его, вся в слезах. Он успокоил ее:
— Ничего. Этой женщине уже лучше, через три дня всё пройдет. Я отослал ее в больницу. Это пустяки.
Пустяки!
На другой день, после занятий, он отправилсясправиться о старухе. Он застал ее за жирным супом, который она поглощала с очень довольным видом.
— Ну, как? — спросил он.
— О, мой бедный барин, всё тоже. Я чувствую себя совсем без сил. Нисколько не лучше!
Доктор говорил: — Надо подождать, может явиться осложнение.
Через три дня он опять пошел. Старуха, веселая и здоровая, принялась стонать, как только увидела его.
— Я просто двигаться не могу, мой бедный барин… Не могу. Я останусь так, видно, до смерти.
Дрожь пробежала по спине Гектора, Он обратился к доктору. Тот только развел руками.
— Не знаю, право, что и делать, — отвечал врач. — Как только тронешь ее, она начинает выть. Нельзя даже передвинуть её кресла без того, чтобы она не принялась орать во всё горло. Я должен верить её словам и не могу залезть в нее. До тем пор, пока я не увижу ее на ногах, я не имею права заподозрить ее во лжи.
Старуха сидела неподвижно и слушала с хитрым выражением в глазах.
Прошла неделя, две, месяц. Старуха не вставала с кресла. Она ела с утра до вечера, пополнела, весело болтала с другими больными, привыкнув, казалось, к своей неподвижности, точно это был заслуженный отдых за пятьдесят лет беганья вверх и вниз по лестницам, за выколачивание матрацов, за уголь, разносимый ею по этажам, за чистку платья, за подметание комнат.
Гектор, в отчаянии, заходил каждый день. И каждый день он находил ее спокойной и веселой и со словами:
— Не могу двигаться, мой бедный барин не могу.
И каждый вечер г-жа Гриблен встречала мужа с мучительным вопросом;
— Как старуха Симон?
И каждый раз он с тупым отчаянием отвечал:
— Никакой перемены, решительно никакой!
Пришлось отпустить прислугу, так как платить ей жалованье стало не по средствам. Сократили расходы и вся награда ушла в больницу.
Тогда Гектор созвал четырех известных врачей и составил консилиум. Старуха дала себя осмотреть, ощупать, выслушать, исподтишка следя за врачами хитрым взглядом.
— Надо заставить ее пойти, — сказал один.
— Не могу, дорогие господа! — закричала она, — не могу.
Тогда они взяли, подняли ее и протащили Несколько шагов. Но она выскользнула у них из рук и покатилась на пол, испуская такие раздирающие криви, что пришлось ее с большими предосторожностями вновь усадить в кресло.
Они сделали осторожное заключение, подтвердив, однако, неспособность к труду.
И когда Гектор принес это известие домой, жена упала бессильно на стул и пробормотала:
— Лучше бы взять ее сюда; это стоило бы дешевле.
— К нам сюда? — воскликнул он, привскочив. — Что ты говоришь?
Но она, покорившись уже судьбе, со слезами на глазах, отвечала:
— Что делать, мой друг, ведь это не моя вина!..