Велосипедисты (Дорошевич)
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. |
| Велосипедисты : Письмо к приятелю |
| Источник: Дорошевич В. М. Одесса, одесситы и одесситки. — Одесса: Издание Ю. Сандомирского, 1895. — С. 130. |
Дорогой друг!
Надеюсь, вы не будете особенно пенять на то, что в течение восьми дней я пишу второе письмо.
Но у меня есть на это уважительные причины, мой дорогой друг.
Я не могу удержаться от желания похвалиться одним учреждением, которым недостаточно гордится Одесса.
А, между тем, именно это учреждение выделяет её из ряда прочих русских городов, составляет предмет зависти, создаёт её славу.
Я говорю о велосипедном треке.
Чем мы можем похвалиться?
Наша торговля падает, особой образованностью Одесса, по врождённой скромности, никогда похвастаться не могла, даже наши знаменитые мостовые отличаются такой пылью, что мы можем пускать ими пыль в глаза только в прямом, а отнюдь не в переносном смысле.
Тогда как трек… У нас первый в России асфальтовый трек!
Вы, москвич, не чувствуете зависти при этих словах:
— Асфальтовый трек!
Не чувствуете?
У вас благородное сердце. Вам никогда не будет знакомо чувство зависти!
Мы бьём всероссийские рекорды!
Наша молодёжь… О, говорите что хотите про нашу молодёжь! Ставьте ей в вину, что за целый год в университет было подано всего 92 прошения о поступлении. Говорите, что она не хочет учиться. Но зато она бегает как ни одна молодёжь в мире!
Поразительно, головоломно, головокружительно.
И это не пустая забава.
Если бы вы видели эти счастливые лица отцов, матерей, братьев, сестёр, заседающих по воскресеньям на трибунах для публики. Если б вы видели, какою гордостью, каким восторгом горят их глаза, когда их близкий делает «финиш», которому позавидовала бы любая лошадь.
А эти мамаши! Какою тревогой полны их лица, когда дочки летят с развевающимися платьями и обгоняют друг друга, рискуя ежеминутно упасть и разбить себе личико, — этот главный шанс в жизни.
Тревога автора, произведение которого выставляется на суд публики!
О, вы не сказали бы, что это пустая забава.
Что эта молодёжь, у которой от постоянного фанатического кружения по треку лица принимают, наконец, такое же высоко-бессмысленное выражение как у вертящихся дервишей, — что она даром тратит свои силы.
Что она напрасно ради трека бросает учиться, читать, заниматься чем бы то ни было, возвышающим ум!
— Асфальтовый трек — это будущее человечества!
Так пророческим тоном изрёк мне Иван Иванович.
Мне жаль, что вы не знакомы с этим почтенным человеком.
Мы с ним знакомы давно, но не видались лет пятнадцать.
Я встретил его в прошлое воскресенье на треке, после гонок, и сразу решил, что Иван Иванович выиграл 200 тысяч.
Он сжал меня в объятиях и сразу смочил мою жилетку слезами восторга.
Он шептал голосом женщины, задыхающейся от страсти:
— О, как я счастлив… Как я счастлив… Как хорошо!
В таких случаях хорошо класть женщинам на голову мокрую тряпку.
То же сделал и я, и только тогда Иван Иванович немного пришёл в себя.
— Да что случилось? Что случилось?
— Пойми, что мой сын только что побил…
Я встревожился:
— Как, побил? Кого побил? За что побил? И чему же туг радоваться?
— Рекорд побил! Все-рос-сий-ский рекорд!!! Но этого мало! Мой средний сын признан лидером! Каково это? Иметь лидера сына! А ты видел мою дочь?
— Не видал.
— Настоящая лошадь!
Я был поражён.
Иван Иванович расхохотался.
— А? Что? Не ожидал? Не думал, чтобы у Ивана Ивановича была дочь — настоящая лошадь? «Где ему!» — думал? Ан вот и есть! Могу сказать — есть!
Иван Иванович даже закрыл глаза от восторга.
— Как-кие статьи!!! Фу ты, Боже мой, какие у неё статьи!!!
— Иван Иванович, да ты про кого?
— Про дочь.
— Да что же ты, брат, про неё как-то этак… странно выражаешься?
— А как же мне про неё выражаться, если она беговая?!. Нет, ты посмотри, как она бегает! Как-кие рекорды! Как старт принимает! Финиш, финиш какой у неё!
Иван Иванович захлебнулся от восторга.
На его глазах выступили слёзы.
— Веришь ли, иной раз смотришь на неё на бегах, — и даже сомнение берёт. «Господи Боже мой, — думаешь, — неужели это я? Право, не будь я так уверен в своей Агафье Алексеевне»…
— Иван Иванович!!!
— Что ж, брат! От полноты чувств говорю! Лестно, брат, быть производителем такого потомства! Помнишь, как в истории какой-то грек, когда его дети выиграли на Олимпийских играх. Так ему другой грек сказал: «Умри, — говорит, — потому что больше, — говорит, — тебе ничего, — говорит, — не остаётся, — говорит».[1] Лестно! Ты только пойми, трое единокровных в один день три приза взяли. Каково? Послушай, будь греком…
— Что-о!!
— Будь другом, хотел я сказать. Пойдём ко мне на завод.
— На какой завод?
— Ну, ко мне домой, что ли! Называй как знаешь…
— Иван Иванович, да что это ты, брат, так престранно выражаешься!
— От полноты чувств, от полноты чувств, милый, выражаюсь. У тебя беговые лошади когда-нибудь были?
— Нет.
— Ну, так тебе никогда моих родительских чувств не понять. Идём, что ли?
— Да мы лучше на извозчике.
— Никогда!
Иван Иванович даже отпрыгнул в каком-то ужасе.
— Ни-ког-да!!! Ноги развивать должен. Экий ты, брат, какой странный. Отец рысистых детей, — и вдруг на извозчике! Для будущих детей должен ноги развивать. Ведь это по наследственности нужно. Какие же они будут велосипедисты?
Иван Иванович вздохнул.
— Эх, брат! Всё для детей, всё для потомства! Наследственности, правда, движимой или недвижимой, я им не оставлю. Но ноги у меня здоровые. И у них, по наследственности, такие же должны быть.
— А много их у тебя?
— Чего? Ног-то? К сожалению, только две.
— Да не ног, а детей.
— Ах, детей! Детей семеро. Пятерых на призы пускаю. Один ещё выдерживается. А один совсем маленький — двухлеток. Но подаёт надежды. О, брат! В детях я счастлив. Как бегают!
— А учатся как?
— Всех выгнали.
Иван Иванович сказал это даже с какою-то радостью.
— Да иначе, ведь, их и до призов бы не допустили. Вообрази, воспитанникам учебных заведений участие в гонках воспрещено. Нет, косность-то, косность какова?!
— Н-да… оно, конечно, косность… Но только, прости, Иван Иванович, я твоей системы никак не понимаю… Престранная, братец, система воспитания.
— Со-вре-мен-ная. Больше, чем современная. Прогрессивная. Н-да, брат, пора об улучшении рода человеческого подумать. Что мы делаем? Куда мы идём? Чем детей пичкаем? Мой дедушка шестипудовой гирей крестился, а я еле-еле два пуда с половиной поднимаю!
— Может быть, и вырождение.
— Наверное тебе говорю, что вырождение. А всё почему? Потому что всё только о голове заботимся. Латынью её, греческим, алгебрами, геометриями разными пичкаем. Всё для головы, и ничего для ног! Я, брат, в книжке одной читал. Ты знаешь ли, что органы, которые не упражняются, постепенно исчезают. Отчего, например, мизинец такой маленький? Ты думал когда-нибудь?
— О мизинце, признаться, не думал.
— А я думал. Оттого он и маленький, что им ничего не делают. Я, брат, с тех пор, как об этом узнал, всё мизинцем делаю. Пуговку электрическую нажать — мизинцем. Пищу принимаю — мизинцем. Пишу даже мизинцем. Смотри-ка, какой у меня!
— Хорошо.
— То-то и оно-то. Вот так и о ногах думать нужно. Ведь если, брат, на ноги внимания не обращать, — ведь они тоже на манер мизинца, выродятся. Что, я тебя спрашиваю, будет с человечеством, если у него ног не будет? Что, я желал бы знать, станет человек делать со своей алгеброй, если у него, вместо ног, будут два мизинца расти? С голоду перемрут! Алгебру знает, — за хлебом в лавочку сходить не может. На двух мизинцах-то далеко не уйдёшь!
Иван Иванович сделал наставительное лицо.
— Вот и обязанность наша, родителей, заботиться о том, чтобы дать человечеству здоровые экземпляры. Странное дело, об улучшении лошадиной, овечьей, свиной даже породы заботятся, а о человечьей не думают. Mens, брат, sana in corpore sano.[2] Это римляне ещё раньше нас смекнули! Я, брат, для улучшения породы хлопочу. Вот увидишь. Какие дети! Рысаки, а не дети. Родителем быть лестно! «Чьи дети берут?» Ивана Ивановича. И после смерти в газетах напишут: «Скончался известный производитель».
— Иван Иванович, да что ты, брат?
— Ничего не брат, а просто лестно!
Иван Иванович смахнул слезу:
— Восьмого, между нами говоря, жду. Стараюсь на пользу отечества. А вот и завод.
Агафья Алексеевна встретила нас в передней. У неё был счастливый вид издателя, издания которого имеют успех. Её внешний вид ясно говорил, что и дальнейшие ожидания Ивана Ивановича не напрасны.
— Какова? — подмигнул мне Иван Иванович, представив своей супруге, и, не ожидая ответа, обратился к ней с деловым видом. — Соньке корм задавали?
— Сейчас кормится! — так же деловито отвечала Агафья Алексеевна.
— А чем?
— Мясо рубленное сырое, яйца сырые.
— Без хлеба?
— Ну, разумеется.
— То-то. Хлеб, — обратился ко мне Иван Иванович, — я упразднил. От него только жира прибавляется, а настоящей сухости в мускуле нет. Сенька — это у меня тринадцатилеток. Тренируется. На тот год пускать буду. Большие надежды подаёт, шельмец! Третьего дня, на базаре, торговку одну ни за что, ни про что, кулаком стукнул. Так бежать припустился — любо-дорого было посмотреть. Большой молодец, одним словом! Ну, теперь пойдём в гостиную.
В гостиной шёл оживлённый разговор: слышалось даже нечто вроде лошадиного ржания. Молодёжь раньше нас приехала домой на велосипедах и теперь вела болтовню о гонках, рекордах, победах и финишах.
Кроме детей Ивана Ивановича, тут же сидел весьма достопримечательного вида молодой человек. Гладко выстриженный, в одной фуфайке и панталонах, как рисуются на картинках у неаполитанских рыболовов. На совершенно голых руках и ногах красовались очень почтенные синяки, ссадины и кровоподтёки. Он говорил голосом, в котором было нечто лошадиное, и сидел, положив одну ногу на стол. Когда мы вошли, он говорил дочери Ивана Ивановича:
— А я вас побью! Непременно побью! Хотите, завтра попробуем?
— Жених! — шепнул мне восхищённо Иван Иванович. — Каков? Чемпион!
Я не успел похвалить, как «чемпион» с такой силой хватил свободной ногой вертевшуюся около собачонку хозяйки, что та с визгом раз шесть перевернулась в воздухе, а Агафья Алексеевна от испуга вскрикнула, побледнела и упала на пол.
«Чемпион» расхохотался:
— Как-ково?!
Иван Иванович даже захлебнулся от восхищения:
— Сила-то, сила какова в ногах! А? Шесть раз собаку перекувырнуть? Позволь познакомить: жених моей дочери из хорошего велосипедного семейства. От Петра Петровича и Луизы Адольфовны. Мать бежала.
Я поспешил выразить соболезнование молодому человеку, от которого бежала мать.
Но Иван Иванович расхохотался:
— Не так понял! Мать на гонках бегала. Выигрывала. Хорошие аттестаты имеет. Пётр Петрович на ней заграницей женился. Там это уж давно принято.
— Ну, как здоровье вашей матушки?
— Без восемнадцати приходит!
Иван Иванович даже всплеснул руками:
— Каково? Такого сына имеет, а ещё без восемнадцати приходит! Ноги-то, ноги-то каковы! Впрочем, оно и не удивительно. Её отец, а его дедушка, где-то там в Германии почтальоном был. Вообще богатая наследственность! Ты, братец, только подумай, какова порода пойдёт от такого-то чемпиона и моей дочери.
Дочка Ивана Ивановича заржала от удовольствия и вскачь убежала из комнаты.
Иван Иванович посмотрел ей вслед любящим взором:
— Совсем лошадь! А, что ты скажешь?
— Совсем.
— И даже, когда смеётся, у неё есть что-то лошадиное?
— Есть!
— Ну, слава Богу. А я всё думал, что мне только так кажется. Родительскому сердцу верить, брат, трудно. А это вот мой сын.
Молодой человек точно в таком же костюме как и чемпион-жених крепко потряс мою руку:
— Бегаете?
— Ни от кого не бегаю.
— А насчёт паука как?
— Пауков боюсь.
— И на двухколёсном ничего не делаете?
— И на двухколёсном ничего не делаю.
— Ну, хоть, по крайней мере, на безопасном ездите?
— И на безопасном не езжу.
Молодой человек с удивлением на меня посмотрел.
— Что же вы в таком случае делаете?
— Я? Пишу.
— А! Вы, стало быть, руками работаете, — ну, а я — ногами!
— Нет, ты посмотри, жетонов-то, жетонов у него сколько! Идёт, так на ходу бренчит! Каково это слушать родительскому сердцу! Ну-ка, походи, походи, Миша! А? Каково? Музыка-то, музыка какая! Лестно. Горжусь. Ну, а теперь пойдём, брат, я тебе покажу мою главную гордость. Каков?
В детской, в кроватке, лежал здоровый карапуз и дрыгал ножками.
— Каков? Какова шельма?! Ногами-то, ногами как дрыгает?
— Ногами дрыгает хорошо.
— «Хорошо»! Многообещающе, а не хорошо. Если Бог даст, его, как и братьев, рано из гимназии выгонят, — с двадцати лет семейство прославит. Большие надежды я на него возлагаю.
И Иван Иванович посмотрел на меня так радостно, так счастливо, что я почувствовал умиление в душе… и прослезился.
Дорогой друг, я должен извиниться перед вами.
Я рассказал вам сон.
Таких отцов-спортсменов как Иван Иванович к счастью или к несчастью, — но в Одессе пока ещё не существует. Я рассказал вам только сон, который навеяли на меня велосипедные гонки.
Мне приснился идеальный велосипедный отец.
Но, мой друг, в моём сне нет ничего невозможного. Он когда-нибудь сбудется.
В этом меня убеждает всё более и более развивающаяся среди молодёжи страсть к велосипедничеству, и та гордость, которая написана на лицах отцов и матерей при виде велосипедных успехов своих детей.
Право, когда я получал пять изо всех предметов, — моя мать гордилась меньше!
— Сын-чемпион!
Этим многие родители так гордятся, что я изо всех благ в мире желаю вам наибольшего:
Иметь сына-велосипедиста.