Великий Пандольфо (Локк)/ДО

Великий Пандольфо
авторъ Уильям Джон Локк, пер. Т. А. И.

Оригинал: англ. The Great Pandolfo, опубл.: 1925. — Перевод опубл.: 1926. Источникъ: az.lib.ru

Уильям Дж. Локк Великій Пандольфо Перевод с англійскаго Т. А. И. Издательство «Хронос» РИГА

ГЛАВА I.

Пола Фильд с полной терпимостью относилась к большинству людей. Это такой же Божій дар, как и голос, как искусство писать красками или умѣніе рѣшать задачи крест-на-крест. Она имѣла много друзей, разсѣянных по всему свѣту, которым очень охотно платила взаимностью за их любовь. В нѣкоторых из них это вызывало ревность. Они язвили ее подобно скорпіонам и называли неискренней. Происходило это не потому, что она обѣщала больше, чѣм могла дать; но люди всегда придавали ея симпатіи к ним болѣе глубокое значеніе, чѣм слѣдовало.

Пола была женщина с особым, присущим только ей очарованіем. Сэр Спенсер Бабингтон, один из представителей послѣ-военной дипломатіи, славившійся постоянным взвѣшиваніем своих сухих фраз, сказал как-то, что, живи она лѣт сто тому назад, она была бы королевой, пользующейся всеобщим поклоненіем и обожаніем. Тот факт, что он был влюблен в нее в теченіе уже многих лѣт, ничуть не умалял точности сдѣланнаго им опредѣленія.

Мужчины, самые разные, влюблялись в нее в продолженіе всей ея почти тридцатилѣтней жизни. Она же выбрала только одного, и это был военный, Джоффри Фильд, кости котораго покоились теперь на маленьком чопорном кладбищѣ около Соммы. Это был чудеснѣйшій малый, и она отдала ему свое сердце. Всѣм своим поклонникам она всегда повторяла:

— Что пользы в такой женщинѣ, как я? У меня в сердцѣ не осталось вѣдь ни одного уголка, который я могла бы вам предоставить?

Нѣкоторые вздыхали и уходили. Другіе намекали, что искали в ней не только сердце. И так как у нея не было состоянія и ей с трудом удавалось сводить концы с концами, то она была в том же положеніи, как и Лэди в «Комусѣ»; она тоже разгоняла своих шумливых поклонников, но менѣе рѣзко, обращаясь к ним с тонкой ироніей.

Спенсер Бабингтон, впрочем, не принадлежал ни к тому, ни к другому роду ея поклонников.

Будучи дѣвушкой, она уже испытала всѣ прелести его запыленнаго ухаживанія. Когда она стала женой Джоффри, Спенсер остался ея искренним другом; когда Пола овдовѣла, он все еще был ея вѣрным поклонником. Терпѣливая улыбка, с которой она переносила скуку, неразрывно связанную с его присутствіем, была единственным способом выраженія ея искренней признательности.

Но всему бьівают границы. Женщинѣ не всегда удается сдерживать свои нервы. Когда тѣло покрыто густой сѣтью мельчайших и в высшей степени чувствительных точек — простительна нѣкоторая рѣзкость выраженій.

Они находились в ея маленькой квартиркѣ в Бэзиль-Мэншенс. Был душный іюльскій день, но солнца не было видно: один из дней, когда она, здоровое существо, выросшее на волѣ, чувствовала себя как нельзя хуже. Спенсер Бабингтон случайно зашел на чашку чая, и, под вліяніем метеорологических условій, снова просил ее выйти за него замуж; совсѣм как если бы они бродили по полям с душистым сѣном, или сидѣли у освѣщеннаго луною моря, раскрывшаго перед ними свою тайну.

Пола чувствовала, что она в испаринѣ, что прядка ея волос прилипла ко лбу. Мужчинѣ нужна особая мудрость, чтобы понять все безразсудство признаванія в любви женщинѣ, которая в испаринѣ, особенно, если эта женщина неодобрительно встрѣчает его попытку. В обращеніи с женщинами Спенсер Бабингтон не был мудр и не знал их особенностей. Получив мягкій отказ, он продолжал настаивать.

Наконец, она сказала с усталостью в голосѣ:

— Мой дорогой Спенсер, вы были бы куда болѣе милым существом, если бы приняли мой отказ.

— Значит, это окончательный отказ?

— Самый окончательный, который можно себѣ представить.

— Жаль, — сказал он.

— Что жаль?

Это уж была неизбѣжная несдержанность. Она приподнялась с подушек и сѣла, готовая вступить в схватку.

— При данных обстоятельствах — немного странный вопрос, — сказал он.

— Ничуть. Вы дѣлаете мнѣ предложеніе четвертый раз в этом году.

— Пятый, — поправил он.

— Назовем его Н-ным. Не все ли равно? Я еще раз повторяю вам, что не могу выйти за вас замуж… по той простой причинѣ, что не хочу. Вы говорите — жаль. Я спрашиваю, почему? Даже для дипломата эта фраза слишком неопредѣленна. Вам жаль меня… будто в своем упрямствѣ я упустила что-то очень полезное для себя.

Он встал и выпрямился перед нею, высокій, худощавый, породистый, чисто-выбритый, серьезный, чуть-чуть лысѣющій. Он играл моноклем в черепаховой оправѣ, который болтался у него на шеѣ на широкой шелковой лентѣ. Хотя он всегда был изысканно одѣт — в Спенсерѣ Бабингтонѣ все было изысканно — этот монокль был единственным признаком фатовства. Никто никогда не видѣл его с моноклем в глазу. Одна жизнерадостная лэди как-то сказала, что он навѣрно надѣвает свой монокль только в ваннѣ, чтобы разглядѣть свою совѣсть.

— Не слишком ли это жестоко, Пола? — спросил он.

Она отвѣтила, что готова дать объясненіе.

— Как жаль, — сказал он, — что двое старых испытанных друзей, как мы с вами, не могут соединить свои жизни. Мнѣ будет не хватать того счастья и уюта, который вы могли бы дать мнѣ. Для меня это большая потеря, и я сотни тысяч раз пожалѣю об этом. У меня есть положеніе и не с кѣм раздѣлить его… Большой дом — и некому украсить его… Мнѣ не с кѣм подѣлиться моими мыслями, вкусами, стремленіями и честолюбіем. Очень одинокая жизнь, увѣряю вас.

Она отвѣтила, немного раздраженно — он был так сух, а она была от нестерпимой жары вся мокрая:

— За ваши сорок лѣт вы навѣрно могли отыскать сотню женщин, которыя реагировали бы на ваше чувство.

Он повторил тот же жест, на этот раз с оттѣнком отчаянія.

— Вам угодно нарочно не понимать меня.

Он произнес эту фразу с таким видом, будто добровольно приносил себя в жертву.

Пола разсмѣялась, а когда она смѣялась, она была очаровательна.

— Нѣт, дорогой мой, я понимаю вас. Я знаю вас с тѣх пор, как была маленькой. И я вас очень люблю. Вы мой единственный настоящій друг среди мужчин.

— Так почему же?.. — начал он.

— Вот в том то и дѣло, — прервала она его. — Почему вы хотите обратить цѣнимаго друга в ничего не значущаго мужа?

— Я протестую против этого выраженія, — сказал он, выпрямившись и застывая еще больше, — я все же человѣк с извѣстным значеніем.

— Конечно, мой дорогой, взбалмошный Спенсер, — разсмѣялась она снова. — Гдѣ ваша логика? Кто говорит, что вы не имѣете значенія? Я говорила о вас, не как о человѣкѣ, но как о супругѣ. Нелюбимый муж должен, как муж, не имѣть значенія. Не так ли?

Она видѣла, что он уязвлен. Но он всегда был уязвлен, когда она отказывалась выйти за него замуж. И она всегда чувствовала угрызенія совѣсти за причиненную ему боль. Но как бы то ни было, даже в повторяющихся муках совѣсти уже начинала чувствоваться монотонность.

Она встала и, будучи такого же роста, как он, стройная и величественная, подошла и положила руки ему на плечи.

— У меня сотня причин, чтоб не желать выйти за вас замуж, но добрая тысяча, чтоб не желать испортить наши прекрасныя отношенія, длящіяся всю нашу жизнь.

Развѣ может женщина отказать мужчинѣ еще болѣе мягко? Но он продолжал доказывать.

— Наши точки зрѣнія различны, значит надо только согласовать их, как бы перемѣстить наше духовное зрѣніе в общій фокус. Я не могу представить себѣ, что наши отношенія могут испортиться. Напротив. Вы упрекнули меня только что за то, что я остался холостяком. Я дѵмал, что в глазах женщин разборчивость может считаться до нѣкоторой степени достоинством. Я не мог выбрать себѣ сотни других подходящих женщин по той простой причинѣ, что существовали вы. Вы знаете это уже давно. Я питал надежду. Но боги и вы — рѣшили иначе.

Он отвернулся, не без достоинства, и стал смотрѣть в окно. Она мягко сказала:

— Что я могу подѣлать, если боги и я — все еще при том же мнѣніи?

Он быстро обернулся.

— Значит вы рѣшили совсѣм не выходить вторично замуж?

Она кивнула.

— Я больше не выйду замуж.

— Что-ж, в этом есть крупица утѣшенія, — сказал он.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда он ушел, она стала ходить по маленькой тѣсной гостиной, не находя себѣ покоя. Было слишком рано, чтоб одѣваться и ѣхать на обѣд, куда она была приглашена. Чувство одиночества угнетало ее. Неужели она искренно собиралась остаться вѣрной памяти Джоффри в теченіе вереницы грядущих лѣт? Вѣдь каждый новый год открывал болѣе мрачныя перспективы, чѣм предыдущій. Предположим, что она доживет до семидесяти лѣт. Значит впереди еще сорок один год. Сорок один год холоднаго одиночества. Всегда одна — некому встрѣтить ее, когда она возвращается вечером. Одна и ночью, если не считать присутствія в домѣ одной или двух горничных, ибо ея хозяйство всегда будет скромным; одна в своей квартиркѣ или маленьком особнячкѣ в теченіе сорока лѣт. Утром ей предстояло одной встрѣчать наступающій день. Одна, как и теперь, хотя она лишь на час осталась наединѣ с своими тоскливыми воспоминаніями.

И все же теперь, когда она была во всем блескѣ своей красоты, происхожденія и положенія в обществѣ — все шло в высшей степени прекрасно. Общество предоставляло развлеченія, скрадывавшія это ужасное чувство одиночества. Но в будущей, когда красота ея увянет, — будет новое поколѣніе, которое уж не будет знать ее и пройдет мимо нея, поколѣніе, которому она будет ненужна. Тѣ красящіяся старѣющія женщины, которых она знала, страстно цѣплялись за остатки своей былой красоты — онѣ сохранили свое положеніе в обществѣ и почет потому, что были богаты. Это была гадкая, унизительная мысль. Но надо было смотрѣть дѣйствительности в глаза. Лишь их средства поддерживали их положеніе, хотя их время давно прошло. Но кто через 20 лѣт будет искать общества наштукатуренной старухи из чистаго человѣколюбія или просто из жалости? Ничто так не переполнено самой мрачной меланхоліей, как душа женщины, которая стоит лицом к лицу с возможностью увяданія своей красоты; особенно в том случаѣ, если этой женщинѣ приходилось задумываться над тѣм, может ли она позволить себѣ пригласить двух-трех друзей к обѣду и угостить их бутылкой пріемлимаго шампанскаго.

Она нетерпѣливо отвела рукой волосы с вспотѣвшаго лба. У нея не было ни малѣйшаго желанія стать наштукатуренной старухой. Она обожала старушек, умѣвших стариться с благородством и граціей. Мысленно она увидѣла себя через 20 лѣт — в сорок девять лѣт — пріятной сѣдой пожилой лэди, тихо доживающей свой вѣк в деревушкѣ гдѣ-нибудь в Уорстершэрѣ, имѣющей важную кошку в домѣ и принимающей по воскресеньям викарія.

Конечно, она могла продолжать писать. У нея был дар изысканных описаній, и она нѣкоторое время сотрудничала в солидном журналѣ, посылая еженедѣльную статью. Она написала роман, — очень милый по отзыву критики, — который разошелся почти в четырехстах экземплярах. Возможно, что если она будет настойчивой, то пріобрѣтет новый интерес к жизни вмѣстѣ с порядочным годовым доходом. Но все это не уничтожало ея одиночества.

Плодом ея кратковременнаго супружества была крохотная дочка. Ребенок был крѣпкій, здоровый, как и можно было ожидать от двух таких великолѣпных родителей. Но он схватил гдѣ-то дѣтскую болѣзнь и умер. Будь ребенок в живых — у нея были бы высшія причины для существованія. Она смѣло могла бы готовиться встрѣтить всѣ грядущіе годы. Однако, все это прошло давно. Было почти забыто. Спрятано в самых священных, затаенных уголках ея памяти.

Нѣсколько писем, требовавших отвѣта, лежало на ея письменном столѣ. Она сѣла и приготовила бумагу и перо. В настоящее время жизнь ея была полна, и было бы неблагодарностью с ея стороны жаловаться — но жизнь ея была полна суетнаго и несущественнаго. На полочкѣ письменнаго стола стояла в серебряной рамкѣ фотографія ея убитаго мужа. Он был в формѣ — чудесный малый с пріятным открытым лицом.

Почти нѣт дома в Великобританіи, гдѣ не было бы такого мучительнаго воспоминанія о сломленной во цвѣтѣ лѣт мужской жизни.

Положив локти на стол и опустив подбородок на руки, Пола мысленно обратилась к портрету. Сочтет ли ее муж недостойной эгоисткой и гадкой, если она снова вьійдет замуж? За какого-нибудь хорошаго простого человѣка, который будет ей другом и избавит ее от кошмара одиночества в старости? Он вѣдь знал, что она отдалась ему и тѣлом, и душою, и сердцем. Она пыталась быть храброй и с искусным спокойствіем смотрѣть на мір, как он, когда встрѣтился с врагами отечества; но в душѣ она была трусихой, обладавшей лишь великолѣпной внѣшней выдержкой. Доставит это ему непріятность, если она когда-либо снова… И ей показалось, что сжатыя губы портрета улыбнулись, и до ушей ея, откуда-то издали, донесся знакомый незабываемый голос, прошептавшій слова утѣшенія: «Дорогая, неужто ты считаешь меня такой собакой на сѣнѣ? Думаю, ты моя навѣки, сколько бы мужей у тебя не было послѣ меня».

И в ушах ея раздался его беззаботный смѣх.

Она протерла глаза, потянулась и снова взялась за перо. «Какая я глупая», — сказала она.

Пола быстро настрочила свои письма смѣлым крупным почерком и взялась за какой-то роман. Но мысли ея бродили. К чему вся эта путаница мыслей — все лишь из-за того, что милый старина Спенсер сдѣлал ей снова предложеніе? Она знала его всю свою жизнь. Вѣрный друг — безусловно. И она была готова пересѣчь моря и континенты, если бы он нуждался в ней, как в повѣренной или сидѣлкѣ. Но несмотря на то, что она искренне уважала его, и на то, что у него было крупное положеніе — она все же не могла выйти за него замуж, — даже если бы он остался послѣдним и единственным мужчиной на землѣ.

Не было никакого сомнѣнія в его достоинствах, но всегда, если только он не находил ее чѣм-нибудь раздраженной, как сегодня, она смотрѣла на Спенсера Бабингтона с юмористической точки зрѣнія. Что в нем было такого, что открывало шлюзы ея юмора — этого она не знала. Отчасти в этом был виноват Бѣсенок Неудачи, занятый всегда обнаруженіем человѣческих слабостей. Этот неутомимый Бѣсенок свел как-то вмѣстѣ горничную Полы и слугу Бабингтона. Хозяева их гостили в одном помѣстьи общих знакомых, а слуги воспользовались случаем и посвятили друг друга в маленькія тайны своих господ. Горничная Полы была вѣрная неоцѣнимая дѣвушка, служившая у нея еще во времена ея счастливаго дѣвичества, и потому пользовалась нѣкоторыми привиллегіями. Не успѣла Пола остановить ее, как она уже выпалила свои свѣдѣнія о нѣкоторых странностях в привычках Бабингтона. Пола умѣла быстро сдерживать поток сплетен Симкинс, но Симкинс пріобрѣла умѣніе молніеносно выпаливать новости. Пола против своего желанія узнала, что у Спенсера была строгая система в отношеніи бѣлья. У него была дюжина фланелевых пижам, перенумерованныя от 1 до 12, которыя должны были подаваться ему в строгой послѣдовательности номеров. Он сам слѣдил за точностью порядка, ведя для этого спеціальную книгу бѣлья. При малѣйшей ошибкѣ он заявлял, что все его хозяйство выбито из колеи, что окончательно погибла домашняя экономія всей страны и что вся Европа находится под угрозой большевистскаго переворота.

— Замолчите, Симкинс! Как вы смѣете передавать мнѣ такія отвратительныя сплетни?

Возмущенная Пола на мгновеніе уняла дальнѣйшія конфиденціальныя сообщенія. Но молніеносность рѣчи Симкинс все же оставила неизгладимыя картины в памяти Полы.

Почему же сегодняшнее предложеніе Бабингтона лишило ее равновѣсія? В этом она не могла отдать себѣ отчета.

К тому времени, когда она переодѣлась, чтоб ѣхать на званый обѣд, она снова пріобрѣла свое спокойствіе. Все же на свѣтѣ еще были кушанья и вина для услады изысканнаго вкуса. У нея еще была красота, было здоровье, и молодая кровь текла в ея жилах. Званый обѣд обѣщал быть скучным, так как гости всѣ были стары и принадлежали к политическим и финансовым кругам. Но она знала, что старики-хозяева искренно любили ее, и их широкая привѣтливая улыбка вознаградит ее за всю послѣдующую скуку.

Совершенно одѣтая она ждала в гостиной, пока подадут такси, как вдруг раздался звонок по телефону. Донесся голос слуги. Миссис Фильд? Лэди Димитер желала поговорить с ней. Останьтесь, пожалуйста, у телефона. Потом послышался голос самой лэди Димитер.

— Это вы, Пола, дорогая? Говорит Клара. Можете вы пріѣхать к нам завтра и остаться до понедѣльника?

Пола разсмѣялась.

— В чем дѣло?

— Почему я приглашаю вас в послѣднюю минуту?.. Будьте ангелом и пріѣзжайте, и я тогда разскажу все подробно.

— Кто-нибудь умер или внезапно отказался пріѣхать?

— Нѣт, нѣт. Понимаете, неожиданный гость, чудак. Он совсѣм не подходит ко всѣм окружающим. Вы пріѣдете? Да?

— Да. Но я пріѣду поздно. Знаю я этого человѣка? Как его зовут?

— Пандольфо. Сэр Виктор Пандольфо.

— Никогда не слышала этого имени, — сказала Пола.

ГЛАВА II.

Пріятной слабостью лэди Димитер было ея обыкновеніе раз в недѣлю обращать свой дом в западном Хертфордшэрѣ в пещеру львов. Они являлись с выхоленными гривами и элегантно подстриженными хвостами к чаю в субботу, и их вѣжливо, но рѣшительно выпроваживали до ленча в понедѣльиик. Они могли привозить с собой жен, мужей, тренеров и других спутников. Дом был обширный, так что львы могли вволю рычать, гдѣ угодно. Если же второй лев, входя в комнату, гдѣ уже находился один лев, находил перваго скучным или, вообще, несимпатичным, то он свободно мог уйти и рычать гдѣ и сколько его душѣ угодно. Лэди Димитер, как безстрашный Даніил, умѣла тактично вращаться среди них. У нея был дар примирять всѣх, даже самых непримиримых. В Хинстед-Паркѣ заключалась дружба между самыми неподходящими людьми и часто заключались самые невообразимые матримоніальные союзы.

Иногда гости видѣли маленькаго смущавшагося человѣчка, медленно проходившаго по гостиным. И тогда львы спрашивали друг друга, кто это и что он тут дѣлает. Лишь послѣ терпѣливых разспросов они иногда случайно узнавали, что это лорд Димитер. А потом уж они узнавали в нем человѣка, который всегда поздно вечером равнодушно спрашивал их, хотят ли они брэнди или виски с содовой водой. — Он ужасно боялся львов своей жены.

Она была дородной высокой женщиной с обширным умом и полной грудью — достойная лэди, очень добрая и дѣятельная. Она весьма основательно предсѣдательствовала во многих комитетах. Она посвящала каждому новому льву в Хинстедѣ десять минут, и послѣ этого он сразу становился ручным.

В ту субботу двое львов встрѣтились в холлѣ, украшенной галлереей и парадной лѣстницей; вѣрнѣе не в холлѣ, а в передней пещерѣ. Они явились первыми, пріѣхав в эту лѣтнюю сухую пору на автомобилях. По дорогѣ они неперемѣнно обгоняли друг друга, так что попеременно глотали пыль, поднятую соперником; поэтому сердца их бьіли переполнены взаимной антипатіей, особенно, когда они почти одновременно прибыли к тому же мѣсту назначенія. Один из них был Спенсер Бабингтон. Он привѣтствовал хозяйку натянутым:

— Как поживаете, Клара?

Другой сказал:

— Моя дорогая лэди, какое наслажденіе видѣть вас в этой чудесной оправѣ.

На это лэди Димитер отвѣтила:

— Не знаю, знакомы ли вы друг с другом?..

— Мы много видѣли друг друга в дорогѣ. Начиная с самой Мраморной Арки, — отвѣтил Бабингтон.

— Я опередил вас, — вскричал его соперник, залившись смѣхом. — Мой шофер — самый замѣчательный во всей Европѣ.

Губы Бабингтона зазмѣились высохшей улыбкой профессіональнаго дипломата.

— Почему же не во всем мірѣ?

— Почему? Да потому, что он дѣйствительно лучшій. Если бы я не был о нем такого мнѣнія, я прогнал бы его. Я как нибудь разскажу вам о нем.

— Этого вы никак не сможете сдѣлать, пока я вас не познакомлю по всѣм правилам искусства, — пошутила лэди Димитер. — Сэр Спенсер Бабингтон — сэр Виктор Пандольфо.

— Если бы я знал, что это вы, — начал Пандольфо, — я бы… — Он замолк.

— Что? — спросил Бабингтон.

— Я поѣхал бы вдвое быстрѣе, чтобы не причинять вам безпокойства. Мой автомобиль с такою же легкостью пробѣгает сто миль в час, как и двадцать.

Бабингтон был в высшей степени холоден.

— Неужели? — освѣдомился он.

— Это самый грошевый американскій автомобиль. Я разобрал его на части, снова собрал, замѣнив нѣкоторыя моими собственными усовершенствованіями, из которых ни одно пока не патентовано мною. Как видите — эксперимент, и, как я уже сказал вам — мой автомобиль это чудо. Птица на колесах.

— Во всяком случаѣ, послѣ вашего путешествія вас, навѣрно, обоих томит жажда, — сказала лэди Димитер, направляясь к чайному столу. — Чаю, сэр Спенсер?

— Будьте добры.

— Сэр Виктор?

— Могу я обратиться к этим многообѣщающим болѣе прохладным струям?

И Пандольфо махнул рукой в сторону стола, стоявшаго у стѣны и уставленнаго сверкающим серебром, стеклом, хрустальными графинами, кувшинами и вазами со льдом.

Хозяйка гостепріимно улыбнулась ему. На полпути он остановился.

— Может быть, сэр Спенсер перемѣнит свое рѣшеніе?

— Благодарю, нѣт. Чай болѣе освѣжает. Один кусок, дорогая Клара. Большое спасибо.

— Вот ваш сахар так не звенит, дорогой мой, — сказал Пандольфо, подходя к ним с огромным стаканом в рукѣ, в котором весело позванивали кусочки льда.

— Это очень хорошо, лэди Димитер. Составитель — почти геніален. Но не совсѣм. Я сообщу вам секрет, который сдѣлает его вполнѣ геніальным. Одна капелька — только капелька Fernet Branca.

— Это что такое? Я этого не знаю, — разсмѣялась лэди Димитер.

— Если сэр Виктор простит мнѣ мои слова, — вмѣшался Бабингтон, — это самая гадкая жидкость, какую мог изобрѣсти только извращенный вкус современной Италіи. От нея тяжелѣет язык и разрушаются стѣнки желудка.

— Наоборот, мой дорогой. Она щекочет язык и возбуждает дѣятельность здороваго желудка. Это один из неоцѣнимых подарков Италіи всему человѣчеству. А Италія — заботливая мать, дарящая мір безсмертными подарками. Кромѣ того, ее пькуг по капелькам, а не стаканами, как чай.

Лэди Димитер безпокойно взглянула на часы. Гости, ѣдущіе поѣздом, могли прибыть только через двадцать минут. А на то, что еще кто-нибудь пріѣдет на автомобилѣ, не было никакой надежды. Никогда еще ей не приходилось оказывать гостепріимство двум новым львам, которые отнеслись бы друг к другу с такой антипатіей. Она понадѣялась, что другіе элементы, вмѣшавшись, смягчат различіе их характеров и вкусов. Что могло быть общаго, подумала она, между знаменитым изобрѣтателем и дипломатом, который тоже был небезызвѣстен? Между крупным человѣком с свободными широкими жестами и откровенными заявленіями — и сухим тонкогубым апостолом скрытности? Она судорожно заговорила о домѣ и его художественных сокровищах. Вот хотя бы этот Сассоферрато. Какой-то русскій князь уговорил бѣднаго Димитера купить у него эту картину. Он вывез ее из Россіи свернутой в трубку. Но, по мнѣнію лэди Димитер, она была слишком слащавой, не в ея вкусѣ.

Бабингтон прошел через весь холл и остановился перед картиной, играя ленточкой своего монокля.

— Великолѣпный экземпляр, имѣющій всю изысканную законченность этого художника. Я не приверженец тѣх, которые отрицают и пренебрегают эклектиками поздняго періода. Они все же хранили священную искру Рафаэля. У меня в моей маленькой коллекціи тоже есть один Сассоферрато, но я сомнѣваюсь в его подлинности. — Он обернулся, держа кончиками пальцев свой никогда неупотребляемый монокль. — Если Димитер согласится разстаться с ним — помните, что в Итон-Сквэрѣ есть дом, гдѣ он найдет радушный пріем.

— Если бы это зависѣло от меня, мой дорогой, то вы теперь же могли бы взять его под мышку и унести, — сказала лэди Димитер, смѣясь. — Но вам придется считаться с моим жадным до денег мужем.

Тѣм временем Виктор Пандольфо осмотрѣл картину, все еще держа в рукѣ пустой стакан. Он снова подошел к чайному столу.

— Великолѣпно. Сассоферрато не достиг совершенства — но кто из нас достигает его? Во всяком случаѣ он всегда стремился к одной и той же цѣли, его постоянно мучила одна идея. Простое широкое подражаніе — это море, в котором безсильно захлебнулось много геніев. Цѣлая путаница деталей, ведущая к какой-то неясной цѣли — вот, в чем заблудились многіе милліоны ревностных, но слѣпых душ, погибших, наконец, от собственной сухости. Нужно, чтобы впереди всегда стояло Великое Главное, а детали лишь подчинялись ему. Наш друг Сассоферрато, — тут пальцы Пандольфо на миг забили трель на его лбу, — не имѣл божественнаго дара — комбинировать. Рафаэль имѣл этот дар. Сэр Исаак Ньютон, Гарвей, Пастер, простаки, глупцы, как мы с вами, — тут он поклонился в сторону Бабингтона, — тѣ, кто строил Парѳенон — всѣ имѣли его… Во всяком случаѣ, я рад, что вы любите эклектиков. Это были бѣдняки, переполненные истинным откровеніем, но у них не было средств и способов передать его. К их услугам была лишь устарѣвшая формула. Поэтому я и люблю их. Я хотѣл бы посмотрѣть вашего Сассоферрато. Но с другой стороны, я предпочитаю им их послѣдователей — натуралистов — Караваджо. Он старается дать новую форму своей идеѣ, но он один из тѣх, которые погибли, захлебнувшись в поднятых им самим волнах…

— Извините меня, — сказал Бабингтон. — Я изучал художников періода послѣ Рафаэля. И вот я издал двѣ небольшія книжечки на эту тему…

— Читал, читал, читал! — сказал Пандольфо, улыбаясь и размахивая рукой.

— Поэтому, мой дорогой сэр, — сказал Бабингтон, — вы должны согласиться, что я не придерживаюсь вашего мнѣнія.

— Но это чудесно! Великолѣпно! — вскричал Пандольфо, широко раскинув руки и все еще сжимая в лѣвой рукѣ свой пустой стакан. — Лэди Димитер, вы как та лэди в заколдованном замкѣ. Вы свели двух рыцарей и бросили между ними вашу перчатку — вашего Сассоферрато — и мы из-за него изрубили друг друга в куски.

Дверь холла вдруг распахнулась, и слуга доложил о прибытіи ожидаемых гостей. Виднѣлись фигуры дам и мужнин. Лэди Димитер встала и пошла им навстрѣчу. Пандольфо взял Бабингтона под руку и увел его в дальній угол холла, лежавшій против роскошно украшенной лѣстницы.

— Дорогой мой, — сказал он, — в ваших книжках вы правы, как может быть прав всякій, основывающій свое мнѣніе на логических выводах. Но все же во всѣх этих художниках есть какая-то общность. Вот у меня есть Андрэа Ваккаро — один из натуралистов.

— Я знаю этого художника, — сказал Бабингтон.

— Так вот, придите и посмотрите его. И если он перевернет ваше мнѣніе об этом періодѣ — то я подарю вам его.

Его навязчивая любезность была неотразима — и Бабингтон был обольщен.

— Сознаюсь, — признался он, — что для меня это неожиданность — очень пріятная неожиданность — что человѣк, чье имя связано с механическими и чисто утилитарными изобрѣтеніями, в дѣйствительности увлекается тѣм же предметом, что и я.

— Да благословит вас Бог! — вскричал Пандольфо. — Но вѣдь я увлекаюсь очень многим. Я, дѣйствительно, очень хотѣл бы, чтоб вы посмотрѣли моего Андрэа Ваккаро. Назовите любой день. Когда угодно. Приходите к завтраку. Я покажу вам цѣлую уйму вещей.

Лэди Димитер, разливавшая чай гостям, бросила взгляд в дальній угол, гдѣ теперь с несомнѣнной любезностью говорили оба льва. И она мысленно поздравила себя, что и на этот раз ее вывез ея рѣдкій тактъ.

К концу времени, назначеннаго для переодѣванія к обѣду, она вошла в комнату Полы Фильд, пріѣхавшей очень поздно, и горячо поцѣловала Полу.

— Дорогая, этот звѣринец так задержал меня, что я не могла урвать ни одной минутки, чтоб поговорить с вами. Как мило с вашей стороны пріѣхать помочь мнѣ.

— Помочь вам справиться с бѣдным львом, на долю котораго не досталось ни одной христіанки? Я думаю, что мнѣ удастся укротить его.

Пола разсмѣялась, дразнящая, очаровательная, и на мгновеніе взгляд ея упал в огромное зеркало, перед которым она стояла. В зеркалѣ отражалась стройная изящная фигура женщины, изящная головка которой была украшена вьющимися каштановыми волосами. В голубых, почти фіолетовых глазах искрилась насмѣшливая улыбка. Все вмѣстѣ взятое было достойно поэта или художника. Мягко сверкающее серебристое платье придавало ея внѣшности особую величественность.

Взгляд лэди Димитер послѣдовал примѣру Полы.

— Всегда воплощенное совершенство, — вздохнула она, любуясь Полой.

Она знала, что сама она была воплощенным отчаяніем всѣх портних.

Но Пола отвѣтила с сожалѣніем:

— Вы уже видѣли его на мнѣ, Клара, и увидите еще не раз. Все-таки оно довольно славное, правда? Что же, наконец, с этим, как его, Рудольфо?

— Пандольфо! Сэр Виктор Пандольфо! Вы, навѣрно, слышали о нем.

Голос лэди Димитер стал жалостным.

Пола покачала головой.

— К сожалѣнію, не слышала.

— Он величайшій изобрѣтатель наших дней, и он будет вашим кавалером за столом. Все это вышло так вот почему.

Она наскоро объяснила свое затруднительное положеніе. Сам Пандольфо только вчера по телефону просил позволенія пріѣхать на этой недѣлѣ. Она пригласила его на той недѣлѣ вмѣстѣ с компаніей ученьіх, все членами Королевскаго Общества, которые прямо были готовы лопнуть от количества умных мыслей; она думала, что он заинтересует их и расшевелит их немножко. Но он, оказалось, будет занят. И поэтому ей тут же сразу пришлось согласиться и просить его пріѣхать на этой недѣлѣ. И вот он тут, нарушая всю сплоченность заботливо подобранной компаніи гостей. Как она уже сказала Полѣ, он совсѣм не подходил к окружающим. Сегодня дней она думала, что он прямо съѣст бѣднаго Спенсера Бабингтона.

— О, развѣ он тут? — спросила Пола с маленькой гримаской.

Лэди Димитер кивнула.

— Да. Спенсер и Джордж Брендон — поэт, и мисс Драгма Уинзсорн, которая пишет эти неприличныя книги, и епископ из Дедминстера (который, как я предполагаю, читает их, — вставила Пола), и предсѣдатель Департамента Торговли, и Парагвайскій министр и, очаровательная американская пѣвица. Все замѣчательные люди. И вот в этот-то идеальный львиный ров родственных душ свалился, как снѣг на голову, бурный Пандольфо.

— Я должна была, конечно, наскоро пригласить еще одну женщину. И вы были единственной, кто, по моему, может справиться с ним. И, дорогая, я знала, что вы не обидитесь за позднее приглашеніе.

— Обидѣться! — засмѣялась Пола. — Не говорите глупостей. Лишь только мнѣ представляется возможность покинуть мою переполненную вещами квартирку и пріѣхать сюда, я выкидываю всю мою гордость за окно, а сама выкидываюсь в дверь и бросаюсь в первое такси.

Лэди Димитер глубоко и облегченно вздохнула.

— Вы всегда такая милая, Пола. Но я вѣдь должна была дать вам хоть какое-нибудь объясненіе.

— Разскажите мнѣ еще что-нибудь об этом Пандольфо.

Лэди Димитер внезапно убѣдилась в скудости своих свѣдѣній. Она все время повсюду встрѣчала его, в теченіе всего сезона. Он изобрѣл что-то во время войны — примѣненіе танковой системы к подводным лодкам — она не знала точно, как и что. Лэди Димитер жила в золотом угарѣ всеобщей неосвѣдомленности. — Как бы то ни было, он был награжден знаками отличія. Он считался авторитетом в безпроволочной телеграфіи. Кромѣ того, ходили какіе-то слухи об изобрѣтенном им новом металлѣ, который превосходил сталь. Насколько она помнит — его лансировала герцогиня, дорогая, вѣчно разсѣянная Лавинія — и ей он был обязан своему успѣху в обществѣ. А потом «Ежедневный» — она безузспѣшно старалась вспомнить имя газеты — в общей один из этих Ежедневных Ужасов начал раздувать его славу и таким образом…

— Что я могла подѣлать, дорогая? Я должна была включить его в список приглашаемых мной знаменитостей.

Снабженная этими смутными свѣдѣніями относительно человѣка, предназначеннаго быть ея сосѣдом за столом, Пола Фильд немного позже вошла в гостиную, наполненную сдержанным жужжаніем голосов. С большинством приглашенных она была знакома. Улыбки и почтительныя привѣтствія воздали дань ея красотѣ и очарованію. Замѣтя ее, Спенсер Бабингтон направился к ней через всю комнату, по привычкѣ играя ленточкой своего монокля. Он держался с достоинством, как всегда.

— Какой чудесный сюрприз. Лэди Димитер не намекнула даже, что я встрѣчу вас тут.

— Как бы то ни было, я тут. Но и вы вчера не заикнулись о том, что пріѣдете сюда.

— Мои мысли, как вы знаете, были заняты болѣе важными вопросами.

— Однако, повидимому, вы все же рады видѣть меня, и это очень мило с вашей стороны. Я удивляюсь, что вы еще не возненавидѣли меня.

— Вы плохо знаете меня, — сказал он.

Она хотѣла отвѣтить, но за ея спиной раздался пріятный голос, покрывшій вѣжливое журчаніе голосов всѣх присутствующих.

— Дорогой мой, я не вѣрю в этих Комачини, братство художников и архитекторов. Это один из миѳов, созданных в средніе вѣка. Идея вашего собора зародилась в мозгу англичанина, который получил свое вдохновеніе непосредственно от Бога. Итальянцы же совершенно не причем тут.

Она обернулась и увидѣла улыбавшагося человѣка, который одним жестом руки смахнул с лица земли и Комачини, и епископов, и всѣх, кто не соглашался с его мнѣніем. Это была личность, останавливавшая на себѣ взгляды всѣх; наружность этого человѣка тоже была незаурядная: оливковый оттѣнок кожи, темные сіяющіе глаза, рѣзко-выраженныя черты лица, высокій лоб, с котораго были откинуты густые волосы бронзоваго оттѣнка, причесанные по послѣдней модѣ. Его единственной уступкой личным вкусам был низкій широкій воротник, открывавшій полную могучую шею. Он по наружности мог бы сойти за пѣвца. Его сильныя руки и нервные пальцы выразительно жестикулировали.

Инстинктивно она спросила — хотя догадалась сама, как только слова замерли на ея губах:

— Это еще кто?

— Сэр Виктор Пандольфо. Я провел с ним почти все время, что мы тут. Довольно интересная личность.

Тут лэди Димитер налетѣла на Пандольфо и увлекла его от епископа, познакомив с Полой. Перекинувшись с ними нѣсколькими словами, она увела с собою Бабингтона, оставив Полу наединѣ с Пандольфо. Пола приготовилась было начать разговор какой-то банальной фразой, когда увидѣла, что его глаза были устремлены на нее. Наконец, она прервала затруднительное молчаніе каким-то неловким вызовом.

— Ну что-же?

— Вы самая прекрасная женщина, которую я когда либо видѣл, — сказал он.

Она вспыхнула до корней своих волос. Она даже немного испугалась; инстинктивная привычка женщины искать защиты заставила ее было подумать, что она может упросить Клару дать ей другого сосѣда. Но цивилизація и привычка взяли верх. Она разсмѣялась.

— Ваш опыт, очевидно, очень ограничен.

— Ничуть, — отвѣтил он. — Он обширен, как солнце, которое освѣщает правых и виноватых, уродливых и прекрасных. Я дѣлал наблюденія во всѣх частях свѣта.

— И, без сомнѣнія, всегда дѣлали то же замѣчаніе.

Он поклонился.

— Вы острите. Но оставим это. Боюсь, что у меня совсѣм нѣт остроумія. Я раб точности. Если бы я не был точен, то дно морей было бы устлано костями неисчислимых англійских моряков. Вы думаете, что я сказал вам праздный и грубый комплимент?

— Вы правильно опредѣлили свою фразу, — сказала она, отгородившись от него броней своего достоинства.

— Умоляю вас, откажитесь от этого мнѣнія. К чему мнѣ говорить женщинам праздные комплименты?

— Это глупая манера посредственных людей, — сказала Пола.

— Боже Всемилостивый, дорогая лэди, но я вѣдь не посредственный человѣк! За кого вы меня принимаете?

— За человѣка, который должен вести меня в столовую, — сказала Пола, замѣтив всеобщее стремленіе к двери. — Пойдемте.

Она положила кончики пальцев на его согнутую руку.

— Надѣюсь, что наш спор будет не слишком горячим.

— Люди, подобные вам и мнѣ, не могут спорить. Это психологически невозможно.

Они заняли свои мѣста в длинной вереницѣ гостей.

— Почему?

— Это для посредственностей, — сказал он. — Мы с вами слишком велики для этого.

В том же духѣ продолжалась их бесѣда в свободные промежутки параднаго обѣда. Пола, друг дѣтства Клары Димитер, вдова, средства которой сильно уменьшились за послѣднее время, — до сих пор всегда испытывала особое эстетическое удовлетвореніе, гостя в Хинстедѣ и видя убранство старинной барской столовой. Она сызнова переживала свою жизнь, проведенную среди подобной обстановки. Она любила старинныя дубовыя панели, величественных Рэйнольдсов и Рэйбернов в их гордых позолоченых рамах, любила мерцаніе статуй, стоящих в амбразурах окон; безукоризненное убранство стола, уставленнаго массивным серебром и превосходным хрусталем, отражавшимся в полированной поверхности стола, как в озерѣ; любила камни и жемчуг на изысканно одѣтых женщинах, вкрапленных по одной между двумя мужчинами, одѣтыми в мертвенное черное с бѣлым; любила панораму оживленных человѣческих лиц; любила даже таинственность одѣтых в сѣрую ливрею слуг, безшумно двигавшихся вокруг стола, подобно священнодѣйствующим тѣням. Она любила роскошь севрскаго обѣденнаго прибора и пѣнящееся, искрящееся шампанское в своем бокалѣ. Ей доставляло изысканное удовольствіе видѣть, как каждый раз, когда за ея спиной останавливался безшумно прислуживающій лакей, по ея знаку протягивалась обтянутая бѣлой перчаткой рука, держащая бутылку с золотым горлышком, и снова бокал доливался шампанским.

Но сегодня ея всегдашнее наслажденіе любимыми, но потерянными для нея вещами было по большей части испорчено ослѣпляющей ее ненавистью к ея всеподавляющему сосѣду. Она все сызнова пробовала обращаться к своему сосѣду справа — поэту, но лишь для того, чтобы невнимательно слушать его разглагольствованія о гольфѣ, о системах игры в Монте Карло, о дѣйствительно незамѣнимой мази для коричневых ботинок и других подобных вещах, которыя составляют постоянную тему разговоров современных, уважающих себя, поэтов. Краем уха она все время ловила звучный голос Пандольфо, занятаго сочным разговором с своей сосѣдкой слѣва — женой епископа. Она сердилась на себя за то, что снова обращалась к нему с вновь возродившимся интересом.

Он указал на открывшуюся брилліантовую брошь на ея корсажѣ.

— Вы потеряете это. Позвольте мнѣ посмотрѣть ее?

Она положила брошь на его ладонь.

— Да. Вродѣ тѣх замков и застежек, которыя дѣлаются на дешевых драгоцѣнностях японскаго происхожденія. Весь свѣт дѣлится на дураков, идіотов и страховыя общества. Они дѣйствительно берутся страховать вещи, подобныя этой. Неужели вы хотите потерять ее?

— Это самая дорогая из всѣх моих вещей.

— Тогда я придумаю для нея пружину и предохранитель. Это даст мнѣ возможность примѣнить мой новый металл и для болѣе изящных цѣлей. И подумать, что такое положеніе вещей тянется с времен первых золотых дѣл мастеров древности! Я пришлю вам модель на той недѣлѣ. Если она понравится вам, то я придѣлаю такой предохранитель к вашей брошкѣ. — Ловкими сильными пальцами он выпрямил платиновую булавку и сжал затвор.

— А до тѣх пор и это продержится.

Она поблагодарила его; увѣренное, но легкое обращеніе его пальцев с хрупкой вещью вызвало ея восхищеніе. Ювелир сдѣлал бы то же самое при помощи тонких щипчиков. Вѣжливость заставила ее замѣтить:

— Вы упомянули о своем новом металлѣ, сэр Виктор?

— Он перевернет весь мір. Он будет болѣе блестящим, чѣм полированное серебро, таким же нетускнѣющим, как платина, которая, однако, всегда похожа на олово; он будет тверже алмаза и не будет снашиваться, так что в пушках не будут стираться нарѣзы, а тончайшая игла швеи никогда не будет ломаться.

— Как вы назвали его?

— Я жду, когда, у меня явится вдохновеніе. Вы видите, я уже теперь ваш покорный слуга на всю жизнь; но назовите подходящее имя — и я буду вашим преданным рабом навѣки. Вы когда-нибудь встрѣчали уже изобрѣтателя? — неожиданно спросил он.

— Нѣт, насколько я помню, не встрѣчала.

— Так вот вы теперь встрѣтились со мною, какого вы мнѣнія об изобрѣтателях?

— По моему, это люди с прекрасными намѣреніями, — отвѣтила Пола.

Он разсмѣялся.

— Немного сумасшедшіе при этом? Не так-ли? Что же подѣлаешь, нельзя же жить среди вѣчной сказки и сохранить неизмѣнное равновѣсіе, как вот тот — Бабингтон. Изобрѣтатель бродяжничает не только на дорогах человѣческих стремленій, но и на тропинках необходимости и слабостей человѣка и часто проходит по лужайкам забавы.

Она улыбнулась.

--Интересно, да. Но гдѣ же сказочность?…

— Когда вы в своем священном уединеніи моете свои волосы — скажите — я спрашиваю чисто из любопытства — как вы сушите их?

— Если хотите знать — моя горничная соединяет маленькую машинку с обыкновенным электрическим штепселем, и что-то пышет жаром, высушивая мои волосы. Не просите меня объяснить вам…

— Как называется ваш аппарат?

— Как его… что-то вродѣ «Перфекто».

— Вот видите, я подозрѣвал это. — Что же я мог изобрѣсти еще болѣе романтическое — раз мнѣ дана возможность сушить ваши прекрасные волосы?

Она сбросила с себя свою неприступность и разсмѣялась.

— Неужели? Как странно, что, именно, вы изобрѣли это. Что заставило вас итти на уступки женскому тщеславію?

— Я сбѣжал из страшных мастерских, гдѣ Молох приказал высушить в пять секунд ужасно пахнущія вещества; я укрылся в лѣсной прогалинѣ и растянулся на мшистом берегу лѣсного ручья. Вокруг меня робко скользили нимфы, и я сказал им: «Вы прекрасны наружностью и статны собой; но вас рѣшительно портят ваши длинные мокрые волосы». А одна из них спросила меня: «Скажи нам, как высушить их скорѣй, потому что если мы долго сидим на солнцепекѣ, то у нас страшно разбаливается голова?» У меня мелькнула мысль, и я пригласил их в мастерскую Молоха, гдѣ онѣ могли бы сразу высушить свои косы. Но раздался обычный женскій отвѣт: «Дорогой, но нам нечего одѣть». И я им сказал на это, будучи добрым малым, как всегда: «Раз вы не хотите итти к Молоху, Молох придет к вам». Вот вам и сказка под грубой оболочкой, дорогая лэди.

Она снова засмѣялась.

— Да вы, к тому же, немножко поэт.

— Немножко? Совершенный поэт! Создающій вещи из своих мечтаній. Можете вы дать лучшее опредѣленіе?

— И не одно, — отвѣтила Пола, не желавшая сдаваться.

— Завтра я брошу вам вызов. Готовьтесь. Опредѣленія очень важны всегда. А за ночь вы можете придумать нѣсколько.

Сосѣди снова обратились к ним. Пола повернулась к своему поэту-профессіоналу. Каково безстыдство — предложить ей не спать всю ночь только для того, чтобы вооружиться аргументами против него! Она заговорила об этом с поэтом Брендоном, который отвѣчал ей с чувством смутной неловкости. Это был юноша, чистый британец с свѣжим лицом, застѣнчивый; он чувствовал, что прекрасная лэди, имени которой он не уловил, потому что она разсѣянно повернула свою карточку лицом вниз, совсѣм не интересовалась им. Он чистосердечно признался, что он очень скромная личность. И Пола, быстро раскаивающаяся всегда, замѣтила всю недостойность своего поведенія и дарила его своим милостивым вниманіем до конца обѣда.

Дамы встали; Пандольфо отодвинул стул Полы.

— Со временем вы ко мнѣ привыкнете, — сказал он с смѣющимися, сіяющими глазами.

— Не думаю, — замѣтила она иронически.

ГЛАВА III.

Пола успѣла перекинуться всего нѣсколькими словами с своей занятой по горло хозяйкой.

— Свободна я, Клара?

— Что за вопрос! Конечно.

— Я была очень хорошей, могу я теперь поиграть в карты часик-другой? Увѣряю вас, что он будет паинькой. Его вполнѣ можно теперь оставить одного.

Лэди Димитер снова поблагодарила ее. Она наставила его на путь истинный. И, представьте, на это не потребовалось даже особенных усилій. Миссис Уинтертон (жена епископа) была очарована им. Пола могла засѣсть за карты и играть со спокойной совѣстью; лэди Димитер была так благодарна ей.

Таким образом, когда в гостиную вернулись мужчины, Пола, искусно маневрируя, избѣгла всеподавляющаго человѣка, явно ищущаго ея общества; а под конец вечера она скрылась на терассѣ вмѣстѣ с Спенсером Бабингтоном.

Однако, на слѣдующее утро Пандольфо нашел ее одну с книгой в руках в итальянской саду. Он подошел к ней с шляпой в рукѣ.

— Дорогая лэди, чѣм я обидѣл вас?

Она холодно посмотрѣла на него, прервавши свое чтеніе.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Я умирал от желанія говорить с вами вчера вечером. Что такое отрывки разговора за обѣденным столом? — Наперсток воды для изсушеннаго жаждой человѣка. И вы не дали мнѣ возможности приблизиться к вам. Развѣ это честно?

— Почему я должна была дать вам такую возможность? — прибѣгнула она к обычной женской уловкѣ отвѣчать вопросом на вопрос.

Он как-то картинно опустился на садовую скамейку рядом с нею.

— Потому что я достоин этого. Дѣйствительно достоин. Никто, кромѣ меня, не осмѣлился бы сказать вам — именно вам — Полѣ Фильд — простите, что я называю вас вашим именем, которое я вчера же постарался узнать, но Пола Фильд — это живое существо, а миссис Фильд нѣчто вѣжливо-абстрактное. Да, да, — и он протестующе поднял руку и улыбнулся сіяющей улыбкой. — Не бойтесь. Обращаясь к вам, я всегда буду вѣжлив и абстрактен. Но когда я думаю о вас, попробуйте запретить мнѣ имѣть конкретное представленіе о вас! Кто такое мисс Кауфман? Но скажите Анжелика Кауфман — и покрывало сразу спадет с неизвѣстной, и она предстанет перед вами во всем своем блескѣ. Что вы скажете о моей аналогіи?

— Что я очень скромная женщина, не славящаяся, к счастью, ничѣм, и что мои знакомые обыкновенно зовут меня миссис Фильд.

— Ставлю милліон фунтов против одного пенса, что это не так. — Он откинулся на спинку скамейки, так что она зашаталась. — Художественная цѣлость вашего личнаго Я дѣлает вас Полой Фильд для каждаго, кто знает вас хотя бы не больше пяти минут, или даже только видѣл ваш портрет в газетах. О, я знаю, — сказал он, нагибаясь вперед, — что вашим замѣчаніем вы хотѣли поставить меня на мое мѣсто. Но мое мѣсто не там, гдѣ вы думаете.

— А гдѣ же оно? Я хотѣла бы знать, — спокойно спросила Пола.

— Там, гдѣ я захочу. Не обстоятельетва помѣстили меня, но я сам стал туда, гдѣ добивался стать. Год за годом я подымался все выше и выше. Все это дѣло воли или сознанія собственной цѣны. Потому-то я — минуту тому назад — начал говорить вам что-то и замолчал… Каждый щенок может сказать самой обыденно-красивой женщинѣ, что она самое прекрасное существо в мірѣ. Но кто из настоящих мужчин — кромѣ меня, — он ударил себя в широкую грудь, — имѣл смѣлость сразу же сдѣлать такое заявленіе Полѣ Фильд?

— Сознаюсь, что вы были единственный.

— Поэтому вы против меня. Я не подхожу под общую мѣрку. Я не подхожу под размѣр клѣточки, куда можно помѣстить Спенсера Бабингтона или другого, вродѣ хотя бы этого скучнаго прелата из Дедминстера, или этой половой психопатки, пишущей такіе ужасные романы. Вы съеживаетесь и прячетесь в свою британскую скорлупку для обороны. Но вы очень хорошо знаете, что в душѣ вы говорите: почему бы человѣческому существу и не быть особенным, единственным? И в самом дѣлѣ, гдѣ же тут преступленіе?

— Это не преступленіе, но может стать неудобством.

Он откинул голову и добродушно разсмѣялся. Она заразилась его смѣхом.

Он спросил:

— Вы простили меня?

Она улыбнулась. День был солнечный, ясный, с небольшим вѣтерком; в тѣни было пріятно, голос ея собесѣдника был симпатичен, поведеніе его льстило ей. В отвѣт на его вопрос она сказала:

— Кажется. По крайней мѣрѣ прощу, если вы заговорите о чем либо другом.

— С вами я готов говорить о чем угодно.

Она отвѣтила шуткой, и, таким образом, мир между ними был возстановлен.

Она убѣдилась, что его хвала себѣ не была пустым хвастовством, как казалось вначалѣ. Ум его был складом всяких знаній, ярко украшенным его пылким воображеніем. В его рѣчах красочность и выразительность занимали мѣсто аргумента. Своим острым женским умом Пола скоро опредѣлила, что внимательному собесѣднику открывались самыя лучшія стороны его души.

Когда они встали и направились к дому в ожиданіи ленча, они были друзьями. По крайней мѣрѣ, Пандольфо торжественно провозгласил этот факт.

На остальное время своего пребыванія у Клары Пола подчинилась его превосходству и переносила его с печальной покорностью. Он всегда умѣл заинтересовать ее, иногда он даже очаровывал ее, а частенько по ея спинѣ пробѣгала невольная дрожь. Послѣднее ее злило, так как она привыкла холодно и увѣренно обращаться с мужчинами. С дѣтства она привыкла к их поклоненію, вызываемому ея царственной красотой. Она обладала здравым смыслом и юмором, которые и придавали увѣренность ея пріятным манерам. В нѣкотором отношеніи она предпочитала общество мужчин и, зная их, безстрашно проводила с ними время. Поэтому инстинктивная женская боязнь перед мужчиной была для нея нова и как-то непріятна. Боязнь эта не была вызвана опасеніем, что Пандольфо перейдет границы приличій в рѣчи или дѣйствіях. Его первая дань ея красотѣ была его самым чудовищным заявленіем. В глазах его, когда он смотрѣл на нее, не было выраженія, с которым ей иногда приходилось бороться, примѣняя против других мужчин все свое оружіе и умѣніе. На самом дѣлѣ в нем не было ничего, что заставило бы предполагать в нем пылкаго, преданнаго или смиреннаго влюбленнаго. Он раз навсегда объявил ее женщиной, стоящей наравнѣ с ним в его же плоскости. Это было великолѣпное самомнѣніе, колоссальная наглость — неслыханное хвастовство. Но на этом дѣло и кончалось. Он перенес ее в тѣ сферы, в которых, по собственным словам, находился сам, и неясно давал понять ей, что намѣревался удержать ее там навѣки; во всяком случаѣ, она представляла себѣ свое положеніе, именно, в таких образных выраженіях. Она боялась его и не находила обыкновенной простой причины своего страха.

Она была обыкновенной женщиной, ненавидящей всякія ухищренія. Она прожила до сих пор, испытав любовь, перенеся смерть и многое, что требовало мужества. Прямота этого человѣка и привлекала, и подчиняла ее ему. Должна же была поэтому быть и прямая причина ея боязни перед ним!

Ничто в нем даже отдаленно не внушало мысли о гипнотической силѣ. Она говорила себѣ, что он был слишком необъятен. Еще меньше он напоминал собой вампира — существа, которое понемногу без угрызеній совѣсти завладѣвает вами и высасывает вашу жизненность, чтобы питать этим свое немощное существо. Бѣдный Спенсер — она тотчас-же отбросила эту невеликодушную мысль, — скорѣе принадлежал к этому типу. К тому же этот поразительный человѣк не предъявлял ровно никаких требованій. Это было сіяющее самодовольство. Он расточительно отдавал всего себя и ничуть не сомнѣвался, что она согласна принять этот подарок.

Она сказала Кларѣ Димитер:

— Он засасывает. Я чувствую себя, как щепка, несущаяся вниз по теченію бурной рѣки. Конечно, он мнѣ нравится. Но я предпочитаю спокойную жизнь. Я никогда больше не возьмусь укрощать ваших львов. Это слишком утомительно. И, кромѣ того, это влечет за собой послѣдствія.

Она оказалась пророчицей: укрощеніе имѣло послѣдствія. Он настоял на том, чтоб в понедѣльник утром отвезти ее в Лондон в своем автомобилѣ. Во первых — переполненный поѣзд в душный іюльскій день был не для женщины ея рода. Во-вторых, если она с ним не поѣдет, то будет считаться одним из тѣх билліонов невѣжественных человѣческих существ — т. е. всего человѣчества, исключая его самого и его шофера, поклявшагося молчать, — которые не имѣли ни малѣйшаго понятія о возможностях, достигаемых перестроенной им машиной. Кромѣ того, там было новое приспособленіе в пружинах, нейтрализующее толчки, благодаря которому даже продолжительная поѣздка по каменистой неровной дорогѣ казалась пріятной, а сама дорога представлялась гладкой, как зеркало.

— Поѣздка понравится вам, — сказал он. — Почему лишать меня простой радости доставить вам пріятное?

И дѣйствительно, какая у нея была уважительная причина для отказа? Предложить довезти в своем автомобилѣ одинокую женщину — самая обыкновенная вещь. Она поѣхала. И должна была согласиться, что слова его не были пустым хвастовством. Ни одна гондола на лѣнивѣйшем каналѣ Венеціи не могла двигаться вперед с болѣе томной плавностью.

— Многіе говорят о великих дѣлах, которыя они намѣрены совершить, — сказал он. — Я никогда не говорю о них, пока они не совершены.

Так началась чарующая, но в то же время стѣснительная интимность. Через нѣсколько дней он явился к ней, сговорившись с ней заранѣе по телефону, и принес модель предохранителя для ея брошки.

Он объявил, что предохранитель вѣрен, как смерть; как ребенок, он жаждал ея восхищенія и одобренія. Что ей оставалось дѣлать, как не довѣрить ему своей брошки? На этот раз он готов был подчиниться условностям и отдать сдѣлать предохранитель из платины.

— Но почему? — спросила она недовѣрчиво. — Ваш новый металл очень непріятен на вид?

— Он еще не достиг совершенства, — отвѣчал он. — Я работаю теперь над этим вопросом. Он должен выйти из моих рук совершенно безукоризнегным, чтоб быть положенным к вашим ногам.

Через нѣкоторое время он снова пріѣхал к ней, очень спѣша. Лэди Димитер и другіе знакомые обѣщали позавтракать с ним в его домѣ в Чельси. Не пріѣдет ли и она? Она справилась — в какой день? От нея зависѣло назначить день, отвѣчал он, давая понять, таким образом, что и лэди Димитер и другіе гости зависѣли от ея рѣшенія. Наудачу — так как был уже конец сезона, она предложила вторник. Значит завтрак состоится во вторник.

Тѣм временем она повсюду собирала о нем обрывки свѣдѣній. До своего посѣщенія Хинстеда она никогда не знала даже имени его; теперь же большинство ея знакомых слышали о нем. Репутація его состояла из цѣлой гаммы самых противорѣчивых мнѣній: одни его считали очаровывающим всѣх джентльмэном, другіе — мужланом без всяких манер; одни — безупречным идеалистом, другіе — низким распутником; одни — геніем, другіе — шарлатаном. Но деталей никто не знал, кромѣ таких, которыя были явно экстравагантны. Никто, казалось, не знал, откуда он появился. Да и свѣдѣнія о его изобрѣтеніях и достиженіях были неопредѣленны. Кто разсказывал, что Адмиралтейство было обязано его уму всѣми своими примѣненіями антиторпедных изобрѣтеній; кто, наоборот, говорил, что он добился своих знаков отличій просто силой, как наглый вор, входящій спокойно средь бѣла дня в магазин ювелира, на глазах у всѣх берущій алмазное ожерелье и уходящій с ним. Поклонники Маммона, как всегда, разсказывали, что он купался в золотѣ, которое принесли ему его изобрѣтенія; злые языки и завистники намекали, что он находился на краю банкротства и разоблаченія.

Пола нашла, что дом его — такая же загадка, как он сам. Дом был безличен, как музей; необитаем, как парадные аппартаменты историческаго замка, демонстрируемаго туристам. Он был богато обставлен в стилѣ Людовика XVI и ампир. В комнатах была развѣшана небольшая, но прекрасная коллекція картин.

Сэр Спенсер Бабингтон, приглашенный спеціально, чтоб полюбоваться картиной Андрэа Ваккаро, сказал Полѣ:

— Когда слишком краснорѣчиво расхваливают что-либо, так и ждешь, что гдѣ-то откроется подвох. Однако, он не обманывает, чорт его возьми.

— Почему вы хотѣли бы, чтобы он обманывал вас? — спросила Пола.

— Я не люблю таких всеподавляющих Зевсов.

Разговор этот был послѣ ленча, за которым Пандольфо расхваливал шампанское 1892 года, называя предразсудком отказ от этого вина днем. Гости отвѣдают идеальнѣйшее из всѣх вин, подающихся к завтраку. Бабингтон вѣжливо спросил, возможно ли, чтобы шампанское держалось 30 лѣт? Пандольфо улыбнулся. Ему первому налили бокал. Он втянул в себя аромат вина, потом попробовал его, снова улыбнулся и сдѣлал жест по направленію к Бабингтону.

— Вы будете судьей; достаточно, чтоб ваши ноздри дрогнули и лоб нахмурился — бутылка будет унесена, и шампанское уйдет в вѣчность.

Бабингтон понюхал вино в бокалѣ, потом глотнул; будучи строгим судьей и щепетительно честный в своих рѣчах и поступках, он одобрительно поклонился хозяину.

— Вино предыдущаго поколѣнія, конечно, — сказал Пандольфо. — Нѣжное, но крѣпкое, дышащее особым постоянным ароматом — как пахнут лавандой старинныя шкатулки.

— Вы правы, — отвѣтил Бабингтон, хотя в глубинѣ души проклинал этого самоувѣреннаго, никогда не ошибающагося человѣка. — Недостаточно крѣпко для обѣда, но превосходно для ленча.

Пандольфо обернулся к Полѣ:

— Ѳома невѣрующій, — сказал он. — В этом состоит трагедія моей жизни. Я всегда должен выдержать борьбу с узким недовѣріем перед тѣм, как начать творить что-либо.

Бабингтон снова потерпѣл пораженіе; на этот раз причиной были перепелки, от которых он отказался.

— Бабингтон, вы ужасаете меня, — вскричал Пандольфо протестуя. — Дипломатія, взятая в чистом видѣ, не в связи с перепелками.

— Простите, но перепелки это…

— Обыкновенно всего только перепелки. Понимаю. Нѣчто сухое, как какой-нибудь офиціальный перечень. Но эти — это птицы рая в миніатюрѣ. Созданіе этого блюда — результат конференціи между мной и шефом одного недавно лишеннаго трона монарха. Повѣрьте мнѣ — и попробуйте.

Из вѣжливости Бабингтон попробовал, общипал сочную птичку до костей, и из эпикурейской обжорливости попросил еще — одну.

По мнѣнію Бабингтона, который пришел с намѣреніем раскритиковать Андрэа Ваккаро, и убѣдился, что это безукоризненное произведеніе одного из поздних итальянских мастеров, и который против своей воли должен был признать достоинство тридцатилѣтняго шампанскаго и дичи, которую до этих пор не брал никогда в рот, по мнѣнію Бабингтона, Пандольфо был всеподавляющим существом, которое обладало проклятым даром быть всегда правым.

Когда они уѣхали, лэди Димитер, предложившая подвезти Полу в своем автомобилѣ, восхваляла и завтрак, и хозяина.

— Но, — замѣтила она, — у этого человѣка, кажется, нѣт личной домашней жизни.

Пола разсмѣялась.

— Милый жеманный Спенсер больше бы подходил к этой необитаемой гостиной.

— В домѣ не хватает женщины, дорогая моя.

— Вы мысленно уже сняли помѣщенія отеля Риц и прикидываете, хватит ли мѣста для всѣх гостей, которых вы позовете на мою свадьбу.

Лэди Димитер назвала ее весьма неблагодарной женщиной. В ея словах Пола разслышала непривычную рѣзкую нотку серьезности. Она стала мягко возражать. Даже такая неизлѣчимо-романтичная женщина, как Клара Димитер, не могла ясно представить себѣ такую возможность.

— Дорогая Пола, — сказала лэди Димитер, — если исключить чисто физическую невозможность вродѣ того, что газовый фонарь сбѣжит с черепахой — нѣт ничего невозможнаго между существами различных полов. Возьмите меня — вышла же я за Димитера.

— Франк очень мил и джентльмэн до мозга костей, и он знает, что вы обожаете его.

— Это все так. И это только доказывает справедливость моей теоріи. Посмотрите на него и посмотрите на меня. Кто бы мог себѣ это представить.

Пола мысленно сравнила их и улыбнулась. И дѣйствительно, казалось мало было общаго между застѣнчивым человѣком и его цвѣтущей пышной формами женой. И все же близкое знакомство с ними подтверждало, что это самая счастливая пара на свѣтѣ. Клара чисто по-женски рѣшила вопрос, не считаясь с частностями. Пола отнесла лорда Димитера к разряду джентльмэнов — многозначительное обстоятельство. Она весело сказала:

— Вы всегда стараетесь выдать меня замуж, Клара, но вам не удастся это. Быть вдовой — это совсѣм не неприлично.

Лэди Димитер положила руку на колѣно подруги.

— Если женщина такова, как вы — то быть вдовою неприлично. Положительно неприлично.

Через нѣсколько минут, когда Пола снова очутилась одна в своей тѣсной гостиной, она случайно увидѣла в зеркалѣ свое отраженіе. Она почувствовала свою молодость, свое великолѣпное здоровье — и вдруг у нея появилась какая-то тоска по чему-то большому, по вѣчной сказкѣ жизни; как будто в душѣ ея неустанно шевелились какія-то щупальца, тянувшіяся, старавшіяся захватить это нѣчто. Она вздохнула и отвернулась от зеркала, прижав руку к груди. Дорогая глупая свѣтская Клара доходила до болѣе глубокаго пониманія человѣческаго существа, чѣм сама подозрѣвала.

Пола, позвонив, попросила подать чай, и снова вдруг почувствовала приступ одиночества. Телефонный звонок рѣзко ударил по натянутым нервам. Она встала и нетерпѣливо подошла к аппарату.

— Да… Да!

— Дорогая, — раздался голос лэди Димитер.

И Дорогая должна была выслушать, что Виктор Пандольфо по-уши влюблен в нее. Что же Кларѣ теперь с ним дѣлать?

— Пригласите его завтракать в свой противный клуб и отравите его, — отвѣтила Пола, вѣшая трубку.

Если бы всѣ женщины были ангелами, земной шар перестал бы быть населенным.

Она была сердита на Клару. Клара, милѣйшее существо на свѣтѣ, которое она знала с дѣтства, которая, будучи спокойной и невозмутимой, была в школѣ вмѣсто матери маленькому робкому неуклюжему существу — теперь позволяла себѣ слишком много. Виктор Пандольфо был забракован, как и Спенсер Бабингтон, как послѣдній, за кого она вздумала бы выходить замуж. Кромѣ того, какое основаніе было у Клары для такого скороспѣлаго заключенія? Предположив даже, что этот человѣк был влюблен в нее — развѣ только ради не вполнѣ непріятной для каждой женщины заботы отдѣлаться от нежелательнаго поклонника — какое ей в сущности до этого дѣло? До самаго вечера мысли о лэди Димитер не покидали ее.

Через два дня прислали брошку, искусно снабженную предохранителем из платины, и не букет, но цѣлую груду роз; при этом письмо:

«Брошку для украшенія груди, цвѣты кладу к ногам самой прекрасной женщины в мірѣ».

«В самом дѣлѣ форменное объясненіе», — подумала Пола. Была ли форма этого объясненія хороша или нѣт — это уж другой вопрос.

С затаенным юмором и вздрагивающими от скрытаго смѣха губами написала она ему чопорное письмо с благодарностью. Он явился к ней на слѣдующій день, но ея не было дома. Прошла недѣля. А потом ей прислали огромный ящик, сопровождаемый только одной строчкой для объясненій:

«Приношу вам первые плоды».

Пришлось позвать швейцара с молотком и отвертками, чтобы открыть ящик. Из соломы и другой упаковки вынули отлитую из серебристаго металла статую Персея, держащаго голову Медузы, Бенвенуто Челлини. Пола видѣла бронзовый оригинал, стоящій в Лоджіи дел Ланци во Флоренціи. Она видѣла кое-гдѣ и копіи. Но никогда до сих пор она не видѣла ни одной из массивнаго серебра. За неимѣніем мѣста, гдѣ статуя была бы видна со всѣх сторон, она поставила ее на стол в своей столовой. Нѣкоторое время Пола смотрѣла на статую в недоумѣніи. Неудобно было вдовѣ принимать в подарок от посторонняго серебряную статую.

И все же статуя была не из серебра. Пола сообразила, что это было не серебро, но хваленый новый металл Пандольфо. Да и его слова говорили ясно «первые плоды». Она правильно угадала — это были результаты первых опытов примѣненія его металла в искусствѣ.

Отливка была произведена великолѣпно. Очевидно, она стоила таких же усилій, как и в свое время отливка оригинала самому Бенвенуто. Это новое вещество, несмотря на всѣ свои техническія совершенства, было безжизненно и скучно. Оно было так совершенно и в то же время так невозможно. Сердце ея замерло.

Он ворвался к ней на слѣдующій день.

— Получили вы ее? Что вы о ней скажете? Это стоило мнѣ многих мѣсяцев труда, не говоря уже о небольшом состояніи. Но я могу отлить из этого металла всѣ статуи міра. Он будет стоить всего лишь сотую часть стоимости бронзы. Искусство всѣх времен, — он широко распростер свои руки, — доступно всѣм. За нѣсколько шиллингов — пустяк — и самый бѣдный сможет украсить свой дом безсмертными произведеніями вѣчно сіяющей Красоты. Бронза очень дорога. Менѣе богатые покупают гипсовые слѣпки и ставят их на камины или в свои крохотные садики — и статуэткам отбивают уши, и носы их лопаются, а погода и служанки дѣлают их в концѣ концов предметами всеобщих насмѣшек. Но, что вы думаете? Развѣ я не разрѣшил эту задачу? Между прочим, — он оглянулся в гостиной. — Гдѣ Персей?

— В столовой на столѣ, — отвѣтила Пола, не говоря конечно, что это обстоятельство угнетало ее.

— Великолѣпно, — воскликнул он со своей обычной помпезной манерой. — Почетное мѣсто. Вѣрно, Бенвенуто посылает вам из рая свою самую горячую благодарность. И я тоже польщен. Это стоит немалаго — быть как бы переводчиком Бенвенуто. Дайте взглянуть, как это выглядит. Вы ничего не имѣете против?

Улыбаясь, она провела его в свою маленькую столовую; сердце ея наполнилось жалостью к этому пылкому ребенку, который не сомнѣвался в ея всепоглощающем интересѣ к своим воздушным замкам. Он обошел вокруг статуи, великолѣпно освѣщенной окном, выходящим на сѣверо-восток, внимательно разглядывая ее с нахмуренный лбом.

— Слишком сѣро. Мертво. Похоже на труп. Я еще раз попробую и пришлю вам другую. Я вѣдь говорил вам, что это только опыт. Я уберу ее сейчас же.

— Вы этого не сдѣлаете, — сказала Пола. — Мнѣ она нравится.

— Мнѣ противно дарить вам что-нибудь свое, что не является совершенством.

— Тогда я оставлю ее у себя, пока не явится совершенство.

Они прошли в гостиную.

— Что заставило вас примѣнить свой металл к статуям?

— Наслѣдственность, — отвѣтил он с видом торжествующаго вызова. — Мой отец торговал в разнос на улицах Лондона гипсовыми статуетками.

ГЛАВА IV.

Виктор Пандольфо уѣхал из Бэзиль Мэншенс с сіяющим лицом. Самая прекрасная женщина в мірѣ выслушала его неожиданное заявленіе, не поморщившись. Какая стальная выдержка. Вот гдѣ сказывается порода! Менѣе значительное существо изумилось бы. Чорт возьми! Она стоила преклоненія! Она просто легко взмахнула рукой по направленію к столовой.

— Ваш отец, работая сообща с Бенвенуто, творил бы чудеса.

Очаровательная любезность с ея стороны!… Он шлепнул себя по бедру, когда его автомобиль катился по Найтсбридж; он по существу был человѣком дѣятельным.

— Внѣшній мір, — сказал он Полѣ, — интересует меня столько же, как и волосок на ногѣ мухи. Кто я, и откуда я явился — это их не касается. Но вы должны знать меня таким, каков я.

Она выпрямилась, величественная и немного ироническая.

— Будьте так добры и скажите мнѣ почему?

— По самой простой причинѣ, какая может мелькнуть в женской головкѣ.

Она повернулась и занялась склонившейся розой, воткнув ее глубже в вазу. Он взял ея вторую руку, инертно и нерѣшительно свѣсившуюся, и картинным жестом поднес ее к своим губам; потом ушел. Он умѣл придать всему оттѣнок красоты; он знал извѣчное правило сдержанности.

Найтсбридж и Пиккадилли встрѣтили его шумом и грохотом, подобно тому как публика встрѣчает аплодисментами любимаго актера. — Вся сцена была коротка, быстра и драматична, и вся соль ея заключалась, именно, в восхитительной оборванности и недоговоренности. Он ѣхал по Хэймаркету по направленію к Сити, стремясь на засѣданіе с крупными финансовыми дѣльцами. Нельзя обратить завѣдомо консервативный и всегда недовѣрчивый свѣт и заставить его восторженно повѣрить в новый металл, который замѣнит цинк, олово, никкель, серебро и платину — не затратив огромных сумм краснорѣчія и самой простой чистой лести. Это был отталкивающій психологическій факт современности. Вѣра должна была быть покупаема за наличныя. Он сколько угодно мог доказывать адмиралтействам, министерствам воздухоплаванія, артиллерійскому департаменту, королевским обществам, металлургическим, минералогическим, химическим обществам, вѣдомствам гражданских строителей и инженеров электротехники, вѣдомствам желѣза и стали — крупным компаніям, имѣющим свои заводы вдоль и поперек всей страны, — что его новый металл был величайшим даром человѣчеству с тѣх самых пор, как Прометей похитил с неба огонь. Это был факт, дѣйствующій убѣждающе на элементарные человѣческіе умы; так же мало требующій доказательств в своем преимуществѣ, как и превосходство аэроплана над повозкой, запряженной волами, — хотя оба являются средствами для передвиженія. — Но вы можете доказывать людям что-либо, пока не посинѣете от усилій. Они соглашаются с каждым аргументом; они убѣждены; но вы уходите, и в них возникает тогда что-то дьявольское, клеймящее вас лгуном. Все это парадоксально и может довести до отчаянія. Не то что в прежнія времена безграничной вѣры! Іона отправляется в Ниневію с своим разсказом о китѣ, и царь сразу же вѣрит ему, да еще слѣдит за тѣм, чтоб и ниневіяне приняли эту исторію близко к сердцу. И весь народ не дѣлает ни одной попытки напрячь свой ум. Это была вѣра. Здѣсь же, в Лондонском Сити, ему приходилось трудиться до изнеможенія за каждый лишній пенс. Пандольфо ненавидѣл Сити. Оно всегда желало находить пути, по которым к нему возращались бы затраченныя им на свою свѣтскую жизнь деньги. Пандольфо часто называл Сити бездушным карбункулом, мучительной болячкой богатых людей.

На послѣднем засѣданіи шайка эксплоататоров, директоров соединенных банков и других обширных гранитноголовых учрежденій довела его до бѣлаго каленія потому, что он еще не нашел подходящаго имени для своего новаго металла. Временно он назвал его acieto. Один из заговорщиков сказал ему, что при этом словѣ ему всегда представлялось какое-то питательное вещество; другой увѣрял, что это звучало, как нѣчто вродѣ игры в фанты.

— Назовите его моим именем, именем его создателя, — воскликнул Пандольфо. — Пандольфум, или, еще лучше, Дольфиній. — Присутствующіе запротестовали, говоря что это напоминает цвѣток.

Безжалостности этих сухих без искры фантазіи людей он теперь снова был готов подчиниться.

Если Пиккадилли встрѣтило и провожало его аплодисментами — то Сити встрѣтило его появленіе молчаливой насмѣшкой. Он не боялся дополнительнаго доклада эксперта-металлургиста, вызваннаго для изслѣдованія его металла осторожный синдикатом. Правилом этих неучей и тупиц было только выслушать молчаливо подробный сухой перечень научных фактов. Он испытывал отвращеніе при мысли, что ему предстоит выдержать перекрестный огонь вульгарных и жадных вопросов о коммерческой выгодѣ предпріятія.

Его главной заботой была и оставалась неспособность придумать подходящее имя для своего дѣтища.

Его автомобиль подъѣхал к блоку зданій, гдѣ помѣщалась контора, в которой должно было состояться засѣданіе. Он быстрыми шагами подошел к лифту. Подымаясь, он взглянул на часы и испугался. Он, Виктор Пандольфо, гордившійся всегда тѣм, что он единственный пунктуальный человѣк во всей Англіи — опоздал на пять минут на свое засѣданіе. Это была вина Полы. Не вымани она какою-то бѣсовскою силой его признанія, он ушел бы от нея на пять минут раньше. У него мелькнула в головѣ идіотская мысль сказать им: "Простите, джентльмены, меня задержала самая прекрасная женщина в мірѣ. Пола. Единственная Пола… "

Внезапно он неистово ударил себя кулаком по ладони и вскрикнул:

— Боже Ты мой!

Удивленный лифт-бой подумал, что он сошел с ума, и пропустил нужную площадку, продолжая подыматься, пока Пандольфо не замѣтил этого полета в эмпиреи и не приказал ему спуститься.

Он вошел в комнату, гдѣ сидѣли дожидающіеся магнаты, и замахал рукой в знак привѣтствія и того, что требует всеобщаго вниманія.

— Джентльмены, — сказал он. — У меня есть имя для новаго металла. Я отказываюсь выслушать хотя бы одно возраженіе. Его зовут Полиній.

Благодаря цѣлой серіи таких молніеносных выпадов и самоутвержденій, ему удалось выдвинуться в жизни. Все сызнова наступали кризисы, когда единственным средством самозащиты было полное презрѣніе побѣдителя к посредственностям, окружавшим его. В самом раннем дѣтствѣ инстинкт спас его от засасывающей трясины Сафрон-Хилля, гдѣ он родился. Отец его, продавец гипсовых Венер и Аполлонов, имѣя свое вонючее жилище среди членов итальянской колоніи — шарманщиков, слуг в жалких ресторанчиках и разных бандитов, которые умѣли продлить свои сомнительныя средства к жизни, расправляясь посредством ножа с тѣми, кто не соглашался с ними в вопросах вкуса.

Отец его, Анджело Пандольфо был мечтателем. Он мальчиком пріѣхал из Неаполя в Город Богатства и поступил мыть посуду в ресторанчик в одной из самых заплесневѣлых углов в Сохо, принадлежавшій какому-то родственнику. Он был хрупким и прекрасным, с какими-то смутными стремленіями к чему-то болѣе высокому, чѣм запах перестоявшейся капусты, чеснока и пригорѣлаго сала. За нѣсколько пенсов в недѣлю он стал членом ужаснаго клуба, в котором стал проводить свои рѣдкіе часы свободы. Там, при случаѣ, он видѣл возсѣдающаго в огромном креслѣ блестящаго Эммануэле Болла, Президента, Патрона, Великолѣпнаго, Правящаго всѣм божества клуба. Он был великим человѣком, могучим артистом, прославившимся по всей странѣ. Слава его была легендарна. У него были огромныя мастерскія, в которых были разставлены в приводящем в замѣшательство изобиліи статуи всѣх вѣков. Если король или император желал имѣть копію, совсѣм такую, как оригинал статуи, находящійся гдѣ-нибудь в музеѣ в Неаполѣ или Ватиканѣ, он лично отправлялся к Эммануилу Болла, который удовлетворял завѣтное желаніе такого короля или императора все с тою же таинственною улыбкой. Он носил на своем жирном мизинцѣ массивное золотое кольцо с чертовски огромный брилліантом. Вся его толстая фигура излучала довольство. Пил он всегда джин с водой.

Однажды вечером случилось, что жестикулирующая рука Болла смахнула полу-порожній стакан, который полетѣл через всю комнату. Молодой Анджело был одним из тѣх, которые бросились за ним; Анджело удалось схватить его и передать великому человѣку так, как будто это был не простой стакан, а священный кубок. Эммануил Болла, патріот в нѣкоторой родѣ, был поражен стройностью, красотой и граціей юнаго неаполитанца. Он соблаговолил вступить с ним в разговор, узнал его ремесло и честолюбивыя мечты. Его проницательный коммерческій ум схватил Случай за курчавые черные волосы. Перед ним стоял идеальный мечтательный продавец его товара. Он тут же предложил ему мѣсто; столько-то в недѣлю, столько-то комиссіи за проданный товар. Анджело согласился. На слѣдующее утро он соскреб со своих рук сало ужасной кухни и поспѣшил в мастерскую гипсовых фигур.

Так Анджело Пандольфо начал свою ослѣпительную, хотя и не слишком прибыльную карьеру. Он быстро схватывал поверхностныя свѣдѣнія о статуетках, наполнявших каждый день его лоток, и его слѣпая артистическая душа наслаждалась их красотой.

Продавцы имѣли свои районы. Через нѣкоторое время его предшественника засадили в тюрьму за кражу верхняго платья, совершенную им в одном из домов, куда его впустили с товаром — Анджело перевели в лучшій район в Блумсбэри, который в то время был мѣстом, гдѣ селились простодушные толстые богачи. Анджело, перенесенный сюда из вульгарнаго и бѣднаго Аплингтона, воздохнул полной грудью с видом человѣка, наконец попавшаго в привычную ему обстановку! Только тот, кто пробивался вверх по бездушным ступеням службы — может оцѣнить магическую прелесть повышенія. Молодой неаполитанец, быть может, послѣдній, занимавшійся с увлеченіем этим ремеслом в Лондонѣ, ходил, шатался, ротозѣйничал (для неаполитанца это все равнозначущія понятія) — в скверах Блумсбэри с граціей молодого бога. Служанки и горничныя, встрѣчавшіяся ему на дворах и площадках, относились весьма благосклонно к этому мечтателю.

Одна из них, Сюзанна Куксон, служанка в одном из домов Рэссель-сквера, купила у него статуетку Вынимающаго Занозу и поставила ее в своей крохотной мансардѣ на камин между выцвѣтшими фотографіями своих умерших родителей. Она была сиротой, пригожая, серьезная, вдумчивая. Ей показалось, что существует какое-то сходство между безукоризненным юношей статуетки и молодым продавцом. Нѣсколько встрѣч с ним на верхней площадкѣ лѣстницы ясно доказали ей, что ее полюбили за ея красоту. Послѣ долгих ухаживаній она, наконец, развѣяла по вѣтру всю свою серьезность. В глазах Анджело она была единственной женщиной, прекрасной царицей его грез. Анджело был ея богом. Это была святая большая любовь. — Он привел ее в свою пустую комнатку в Сафрон-Хилля и сказал, что это все, что он может дать ей. Она же, с женской мудростью, взялась превратить этот холодный угол в очаровательный уютный уголок.

Они поженились. У них родился ребенок, котораго они назвали Витторе. Его раннее дѣтство протекло среди веселаго, хотя рѣдко умытаго потомства Хилля.

Анджело, снова получившій повышеніе и разъѣзжающій теперь с ручной телѣжкой, имѣвшей цѣлую выставку произведеній мастерской, в ясные теплые дни брал с собой маленькаго Витторе, чтоб «пріучить его к дѣлу». Он часто шутя указывал на него своим покупателям, говоря, что это его единственная статуетка, не предназначенная для продажи. И, таким образом, в мыслях ребенка зарождалось первое смутное представленіе о мірѣ, как о каком-то незнакомом мѣстѣ, наполненном знакомыми ослѣпительными бѣлыми формами.

С теченіем времени знаменитый артист Эммануэле Болла перевел своего вѣрнаго продавца с улицы в мастерскую. Дѣло его процвѣтало, и он мог улучшить отливку своих слѣпков, пріобрѣтая кліентуру с болѣе высокими требованіями, чѣм та, которой он довольствовался до сих пор. Анджело сдѣлался завѣдующим всѣми продавцами. Он переѣхал из Сафрон-Хилля в роскошныя комнаты — теперь уже во множественном числѣ — над лавкой зеленщика в Грик-стрит, Сохо. Став обитателем этого царства великолѣпія, шестилѣтній Витторе был наказан за неподобающую фамильярность с обезьянкой шарманщика, бывшую всего нѣсколько времени тому назад лучшим другом жившаго в том же домѣ ребенка.

Всю свою жизнь Виктор Пандольфо помнил тот день, когда лежа ничком в силу необходимости, с злобой и болью в душѣ, первая Великая Идея мелькнула в его умѣ. Джакомо, так звали обезьянку, был ему необходим в его жизни. Если он не мог поддерживать знакомство с живым Джакомо, человѣческая несправедливость и безразсудство не могли запретить ему любить искусственную обезьянку. Он знал, что такую можно купить в игрушечных лавках; но она стоила денег, и, кромѣ того, у него было смутное предчувствіе, что она не удовлетворит его, будучи всего бездушной пародіей Джакомо. Строеніе, внѣшность и шерсть Джакомо врѣзались в его память. Нѣсколько дней он ходил, одержимый идеей творчества; в потайной мѣстѣ за своей постелью он спрятал, как сорока, цѣлый склад сокровищ, подобранных на улицѣ и в мастерской — кусочки шкурок кролика, просмоленый канат, лохмотья, иголки, нитки, огрызок краснаго карандаша, заржавленныя ножницы (сокровище из сокровищ!), найденныя среди хлама в кухонном ящикѣ, двѣ пуговицы, тайком отодранныя от грязной рубашки отца, вымазанныя чернилами, вполнѣ замѣнят глаза. Таким образом, был создан новый Джакомо, имѣвшій вмѣсто кончика хвоста просмоленый канат.

— Откуда у тебя эта штука? — спросила его однажды мать, обращая, однако, тотчас же всю свою материнскую любовь на его хилую крохотную сестренку.

— Я сдѣлал ее, — вызывающе крикнул он, прижимая уродца к своей груди.

— Ты забавный мальчишка, — спокойно замѣтила мать.

— Забавный, — вскричал его отец. — Ну-ка, сын мой, покажи! — Он поднял Джакомо и смотрѣл на него с восхищеніем. — Забавный? Он артист, творец! Ты завтра пойдешь со мной в мастерскую, Витторе, и покажешь это патрону.

Таково было начало всего дальнѣйшаго. Он открыл в себѣ способность создаванія; примѣненія самых обыкновенных средств для достиженія необычайных цѣлей. Он не был артистом творящим, созидающим, каким, любя, назвал его Анджело. Он был увлечен лишь формой, а не художественным сходством обезьянки. Отец его, безхитростное любящее существо, и благодаря своей безхитростности часто бывшій тяжким испытаніем для своей счастливой дѣятельной жены, — подарил ему двух бѣлых мышей в картонной коробкѣ. Сюзанна представила было себѣ, что ея дворец в Грик-стрит будет наводнен бѣлыми мышами, но Витторе унял ея страхи, построив клѣтку из проволоки, снятой со старых пробок и с бутылок сельтерской в сосѣднем ресторанчикѣ. Его ум был направлен в сторону практичнаго, хотя душа его была удовлетворена в своем странной томленіи, когда Анджело позволял ему бродить, сколько угодно, по огромному мрачному складу, уставленному мерцающими в полутьмѣ копіями лучших произведеній скульптуры всѣх времен.

Витторе был помѣщен в недорогую, закрытую школу. Его итальянское имя вызвало насмѣшки его товарищей. Он был крѣпышом и британцем до мозга костей. Развѣ Анджело, по наущенію Сюзанны, не продѣлал всѣх формальностей и не натурализировался в Англіи? Наказав маленькаго насмѣшника, украсив его лицо, на котором смѣшалась кровь и слезы, парой синяков, он заявил, что его отнынѣ зовут Виктор. Это имя звучало хорошо, многозначительно, предвѣщая .удачу. Придя домой с гладіаторскими знаками на своих кистях, которые он заботливо сохранил, чтоб показать родителям, он побѣдил отца своими тщеславными аргументами.

— Ну что-ж! Виктор — это тоже родная Латынь! — сказал отец Сюзаннѣ.

— Мнѣ все равно, как он будет называться, лишь бы его не колотили эти ужасные большіе мальчишки, — отвѣчала мать, скрывая свое незнаніе того, что итальянское живое воображеніе называло Родной Латынью.

Молодой Виктор Пандольфо, обладавшій острый жквым умом, прошел курс ученія в школѣ тупиц, подобно ангелу, осіянному свѣтом. В концѣ одного учебнаго года он пришел домой, торжествуя, но сгибаясь под тяжестью кучи полученных им наград. Он испытал свой первый трепет удовольствія от сознанія своей силы, когда однажды ему удалось исполнить завѣтное желаніе своей матери. Ей давно хотѣлось «обверточку» — мѣховую горжетку, обворачивавшуюся два раза вокруг шеи, так что концы ея еще свисали — вещь для нея такую же недостижимую, как желаніе мотылька получить себѣ луну. Виктор продал всѣ свои книги, полученныя в награду (предварительно запечатлѣв в своей памяти их содержаніе!), а на вырученныя деньги купил вожделѣнную полоску крашенаго кроличьяго мѣха. — Ему в то время исполнилось четырнадцать лѣт.

— Мама, — сказал он. — Вот твоя «обверточка». За всѣм, что тебѣ хочется и чего отец не может дать тебѣ, обращайся ко мнѣ.

Она расплакалась и расцѣловала его и наполовину даже повѣрила ему. Он был удивительным мальчиком.

— Этот счет за газ едва достигает половины счета за прошлую четверть года, — сказал однажды Анджело. — А теперь зима. Как это случилось?

— Надо попросту к главной газовой трубкѣ придѣлать свою, — сказал юный Виктор, который тайком от других смертных проявил большой интерес к извилинам газовых труб, и, благодаря простому, но тайному методу, просверлив и припаяв что-то, разрѣшил проблему почти безплатнаго пользованія газом. Он весело объяснил, каким образом достиг своей цѣли.

— Великолѣпіе! Чудеса! — воскликнул Анджело, восторженно вскинув руки к небу.

— Но если об этом узнают, то тебя засадят в тюрьму, — сказала Сюзанна.

Пыл отца и сына был охлажден.

— Figlio mio! — сказал Анджело — в серьезные моменты, когда он сознавал ужасную опасность, угрожавшую ему, он всегда прибѣгал к родному языку. — Я знаю, ты умный мальчик, радость моей жизни, и в твоем геніи я вижу опору моей старости, но, ради любви к Богу, иди сейчас же и разъедини твой аппарат, ибо он может довести до тюрьмы честнаго гражданина, только однажды имѣвшаго дѣло с полиціей. Это было, когда я сильно ударил человѣка, схватившаго с моего лотка статуетку — это была Венера Медицейская — и бросил ее в карету лорд-мэра. Он был пьян — я был трезв. Полисмен рѣшил дѣло в мою пользу и увел его с собой. Но это было очень непріятное ощущеніе, потому что мнѣ все же пришлось быть свидѣтелем на судѣ, и человѣк с красным лицом, в парикѣ, обвинил меня в продажѣ порнографических статуеток. Нѣт, нѣт, исправь тотчас же то, что ты надѣлал.

Так, в дни его юности, поощряли его способность к изобрѣтеніям и вбивали ему в голову понятіе о добродѣтели. Кончив школу, он, получив стипендію, поступил в техническую школу. Оттуда в Королевскую Горную школу. Тѣм временем Эммануэле Болла растолстѣл и облѣнился еще больше, и Анджело стал управляющим всей мастерской; семья переѣхала из Грик-стрит, Сохо, в маленькій особнячок вблизи Уалхэм-Грин, который в теченіе многих лѣт был Уэст-Эндом общественных стремленій миссис Пандольфо. Молодой Пандольфо кончил и Горную школу со всѣми отличіями и сразу же нашел мѣсто в одном металлургическом предпріятіи.

Как будто от радости успѣхам своего сына, Анджело внезапно скончался.

Во время унылаго пути на Фульхэмское кладбище Сюзанна заявила, что намѣрена возможно скорѣе послѣдовать за своим супругом.

— До этого, мама, ты будешь ѣздить в собственной коляскѣ, — сказал Виктор.

— Кто мнѣ даст коляску? — возразила вдова.

— Я, — спокойно отвѣтил Виктор.

И он сдержал свое слово, хотя на это понадобилось нѣсколько лѣт. Он завел ей щегольской автомобиль с одѣтым в ливрею шофером, который всегда прикасался пальцем к фуражкѣ, когда она выходила из странной маленькой Уалхэмской виллы, выстроенной из краснаго кирпича. Она настаивала на своем желаніи остаться в этой виллѣ до конца дней своих.

— Я буду великим человѣком, — уговаривал ее сын. — Я изобрѣту машины, которыя повернут вверх дном старый свихнувшійся мір. Я начинаю создавать свое состояніе. Ты должна жить болѣе широко, как подобает матери Виктора Пандольфо.

Но она упорствовала со всей непреклонностью спокойной женщины. Она гордилась своим сыном, но предпочитала продолжать жить, как подобало женѣ Анджело Пандольфо.

— Если бы я не знал, что унаслѣдовал от тебя мой сильный характер, — сказал однажды Виктор, — то я назвал бы тебя упрямой старой женщиной.

Он должен был довольствоваться тѣм, что мог наполнить ея дом изобрѣтенными им аппаратами, которые облегчали работу и экономили время. Когда она умерла, он устроил ей самыя пышныя похороны, которыя мѣстное бюро могло изобрѣсти. Колесница и лошади были украшены непроницаемый облаком плерез, гроб скрывался под такой массой цвѣтов, что казалось, что для этого пришлось опустошить пол Ковент-Гардена.

— Бѣдняжкѣ ничего подобнаго никогда и не снилось, — сказал он своему единственному спутнику, шедшему за гробом. Это было невзрачное существо, ставшее послѣ смерти Анджело управляющим у Болла.

Очевидно, у него было представленіе, что она смотрит на него с благодарностью откуда-то сверху, в каких бы сферах она теперь не находилась в потустороннем мірѣ.

Он продолжал все подниматься по жизненной лѣстницѣ, будучи человѣком великих импульсов, быстрых рѣшеній и необходимаго при этом тщеславія. Он жил одиноко, потому что его сотрудники боялись его молодого и пылкаго превосходства. Какое дѣло было невѣжественному и непосвященному міру, что его электрическіе проводы и соединенія превращали проводы старой системы в кучу ненужнаго хлама?

Но это, дѣйствительно, было так; и патент на это изобрѣтеніе дал ему крупное состояніе; он бросил грязное Вестминстерское предмѣстье и основался в блескѣ великолѣпной конторы в Викторія-стрит. Но все-же никто не видѣл в нем благодѣтеля всего человѣчества. Только тѣ, кто имѣл дѣло с электрическими проводами, проявляли по отношенію к нему различныя степени интереса: отвращеніе — еще один шарлатан с ярмарки; досада, вызванная привлеченным против воли вниманіем; презрительное недовѣріе; осторожность — чорт побери его, а вѣдь в этом что-то может быть и есть; констатированіе, что на бумагѣ этот факт неопровержим. Другим человѣческим существам, которых он жаждал осыпать всѣми благодѣяніями, являющимися результатами его новой системы электрических проводов — он казался каким-то ураганом, от котораго благоразуміе совѣтовало держаться подальше.

Приблизительно в этот період — ему было лѣт 30 с небольшим — в водоворот его жизни попала дѣвушка, ставшая его женой. Его неутомимый ум уже тогда напал на слѣд новаго металла — и он отправился в Бразилію. По инстинкту Пандольфо был изобрѣтателем механизмов, по образованію — металлургист. В Бразиліи были шахты и разработки, которыя ему нужно было посѣтить. На обратной пути он встрѣтил робкую англійскую гувернантку, оказавшуюся не в силах бороться с наглостью людей, недавно пріобрѣвших богатство, и возвращавшуюся домой в немилости и бѣдности. Это была яркая представительница англійской бѣло-розовой миловидности.

Пандольфо, услышав ея безхитростную трагедію, неистово потрясал кулаками в знак возмущенія и поклялся, что даже если она прибудет в Саусэмптон без единаго пенни в карманѣ, то он берет на себя устроить ее на мѣсто куда-нибудь, но никак не меньше, чѣм в герцогскій дом. Его манеры Зевса Олимпійскаго подавляли ее. Она в полузабытьи слушала его лирическія восхваленія своим настоящим и будущим машинам и усовершенствованіям, и его эпическія мечты о новом металлѣ, который произведет переворот во всем мірѣ. Он казался ей каким-то живым чудом, и она, в простотѣ сердечной, не скрывала своего мнѣнія о нем. Он привлекал ее, как магнит и, наконец, совсѣм поглотил это нѣжное, подобное цвѣтку, существо.

Вскорѣ по прибытіи в Англію, он женился на своей Эмиліи. Меньше, чѣм через год такого блистательнаго апоѳеоза всей своей жизни, она умерла, родив ребенка, который тоже не выжил.

Пандольфо не находил себѣ мѣста и со стоном вопрошал Бога и людей: Зачѣм?! Его не удостоили отвѣта, и он отвернулся от всего и всѣх и погрузился в свои изобрѣтенія. Другія женщины промелькнули в его жизни; нѣкоторыя, боясь, исчезали сломя голову; нѣкоторыя, завороженныя, медленно удалялись, оглядываясь и не спуская с него глаз. Но всѣ онѣ в его памяти оставались лишь неясными блѣдными тѣнями. Когда началась война, он с размаху бросился в самую гущу ея и душою и тѣлом отдался работѣ. Он не без отличія служил во флотѣ; недаром он хвастался своим изобрѣтеніем, опредѣлявшим близость и направленіе выпущенной торпеды — изобрѣтеніем, принятым Адмиралтейством, примѣненным вскорѣ на дѣлѣ, спасшим не одну тысячу человѣческих жизней. Правительство оказалось предусмотрительным — несмотря на досужих остряков, говоривших, что оно все еще продолжает масло рѣзать бритвами — оно перевело его, занимавшаго пост помощника капитана подводной лодки, в Уайтхолл для продолженія его научных занятій.

Когда война окончилась, ему дали дворянство. Он провел самые счастливые моменты своей жизни, присутствуя на первом послѣ этого торжествѣ; он находился, как равный, среди могущественнѣйших всей страны; на его шеѣ на пурпуровой лентѣ болтался орден. У него была красивая внѣшность, останавливающая на себѣ всеобщее вниманіе. Он пожимал руку выдающимся личностям — и мужчинам, и женщинам. Большой свѣт стал его другом. И ему очень хотѣлось разсказать этому новому другу, что однажды у него был другой, единственный друг — обезьянка шарманщика, жившаго в вонючем переулкѣ Сафрон-Хилля. Он торжествовал. Io son іо. Он был самим собой; возимый когда-то на ручной телѣжкѣ закутанный в сомнительной чистоты одѣяло; лежащій среди цѣлой выставки гипсовых фигурок; ходившій продавать слѣпки со своим отцом, скромный, улыбающимся, не думающим о будущей неаполитанцем; а теперь — сэр Виктор Пандольфо, с пурпурной лентой отличія на шеѣ — больше того, — представленный одному из членов Королевскаго Дома, который тоже был во флотѣ и который привѣтствовал его словами:

— Мы всѣ должны быть благодарны вам.

А через нѣсколько минут заявил ему:

— Я дал бы многое, чтоб имѣть такой ум изобрѣтателя, как ваш.

Пандольфо сам дал бы многое, чтоб имѣть возможность разсказать ему исторію своего перваго изобрѣтенія! Пылкій Анджело подбивал его разсказать эту исторію; спокойная предусмотрительная Сюзанна удерживала.

Проникнув в высшее общество, он сознавал, что его внезапное появленіе неизвѣстно откуда возбудило всеобщій интерес. Долетавшіе до него отрывки сложившихся о нем легенд укрѣпили его рѣшеніе окутать себя дымкой романтики. Он свалился с небес — очевидно, был полу-богом. К чему разубѣждать этих любопытных и недовѣрчивых людей? Ни одному живому существу он не открывал тайны своего рожденія и не разсказывал даже о болѣе близких эпизодах своей жизни.

Только когда в гостиной лэди Димитр Пола Фильд стала перед ним во всем своем великолѣпіи симфоніи серебра и теплых коричневых тонов — его осѣнило сознаніе, что она была единственной женщиной на свѣтѣ, достойной того, чтоб он ее завоевал, и его острый итальянскій ум замѣтил, что Правда, сказанная в надлежащій момент, будет единственным вѣрным путеи для достиженія этой цѣли.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Он укатил с собранія в Сити к себѣ домой в Чельси, улыбаясь своей побѣдѣ. Он, внѣ всякаго сомнѣнія, внушил своему Синдикату имя «Полиній», как самое подходящее для его металла; слѣдовательно, их капиталы были теперь обезпечены за ним. Мастерскія в Бермондсэѣ, гдѣ работа теперь, в виду ограниченности средств, шла вяло, могли ожить, и работа снова закипит. Через один-два дня будут распространены проспекты новаго предпріятія. К ея ногам будут положены акціи — тысяча, нѣт десять тысяч, сто тысяч акцій! И он мысленно уже говорил ей:

— Примите это вмѣстѣ с безсмертным именем Виктора Пандольфо, который стал Великим Пандольфо только потому, что отец его разносил по улицам Лондона гипсовыя статуетки. И он снова повторил:

— Io son іо. Я есмь я. И, клянусь Богом, она знает это!

ГЛАВА V.

На слѣдующій день в жизни Полы Фильд произошли два новых событія. Во-первых, сэр Виктор прислал людей увезти Персея. Пола с помощью швейцара перенесла его и поставила было в болѣе темной углу своей гостиной, гдѣ, убранный от выдающаго всѣ недостатки металла сѣверовосточнаго свѣта, он казался благороднѣе, так как металл получил привлекательный матовый блеск. Пола охотно позволила людям с ящиком для упаковки войти в гостиную, но когда их руки прикоснулись к статуѣ, она почувствовала странную непріязнь.

— Нѣт. Я передумала, — сказала она. — Скажите сэру Виктору, что я оставлю ее у себя.

Один из людей смущенно замѣтил:

— Приказаніе сэра Виктора, сударыня…

— Приказанія сэра Виктора должны уступить моим желаніям. — Она ласково улыбнулась. — Вы можете передать ему это от меня. А еще лучше, я напишу ему.

— Да, сударыня, маленькая записочка была бы нам удобнѣе.

— Сэр Виктор немного деспотичен?

Человѣк улыбнулся, поддавшись ея обаянію, и кивнул в отвѣт. Она написала произнесенную ею фразу на листкѣ бумаги и запечатала конверт. Человѣк извинился, что побезпокоил ее.

— Если его приказанія исполняются — то нѣт лучшаго хозяина во всей Англіи, чѣм сэр Виктор; если же кто-либо не исполняет их безпрекословно — то возникают непріятности.

Оставшись одна, она тотчас же стала недоумѣвать, зачѣм ей вздумалось оставлять у себя статую? Хотя она и выглядѣла теперь чудесно в этой нишѣ.

Пола руководствовалась в своем нежеланіи вернуть ее не инстинктом пріобрѣтенія. За послѣдніе двадцать часов она ругала статую, как бѣлаго слона неизвѣстнаго происхожденія, отожествляя ее таким образом с ея создателей, сыном бродячаго разносчика гипсовых фигурок. Ни один поклонник не может бросить высокорожденной лэди такое или подобное заявленіе, не приведя ее, если не в гнѣв, то хоть в замѣшательство. Инстинкт, в подобной случаѣ будучи совѣтником по традиціи, велит бѣжать подальше от опасности. Но современная свѣтская женщина не довѣряет инстинкту. Ея послѣдующія отношенія к Пандольфо были предметом ея холодных и ясных размышленій. В своем разговорѣ с Кларой Димитер, когда онѣ возвращались с завтрака у Пандольфо, она вѣдь нечаянно совершенно точно указала разницу между ним, Спенсером Бабингтоном, и лордом Димитер. А его рѣзкое указаніе своего происхожденія только подтвердило ея діагноз. Она была сердита на себя, что лишилась самообладанія, хотя бы только на минутку.

Он сам создал себя. В этом была вся разгадка его необычности. И, откровенно говоря, он довольно плохо создал себя, упустив из виду одну-двѣ необходимыя вещи; так же, как сдѣлал промах в устройствѣ своего чудеснаго дома; так же, как неудачно сдѣлал состав металла прекрасно отлитой статуи Персея. Во всѣх трех случаях — человѣк, дом и статуя — неопровержимо чувствовалась великая идея, но в выполненіи ея были недостатки. Она стояла было перед загадкой — такая незрѣлость, такая необработанность во всем этом! А вот и разгадка. Будучи женщиной с большим воображеніем, она почти наяву видѣла простодушнаго улыбающагося Анджело.

— Простите, сэр Виктор Пандольфо прислал за статуей, — доложила горничная, прервав теченіе ея мыслей. Она искренно подумала: «Слава Богу!» а через двѣ минуты произошла та нелѣпая перемѣна ея рѣшенія.

Статуя осталась, а посланный ушел, унося с собой одну из самых компрометирующих записок, которыя когда либо были написаны женщиной.

Если бы Персей не был так тяжел, она подняла бы его и выбросила за окно; был момент, когда ей очень хотѣлось выкинуть его.

Зачѣм она оставила у себя статую? Во-первых, сказала она себѣ, вслѣдствіе своего мягкосердечія. Он затратил на статую так много энтузіазма, так много вложил самого себя. Возвращая ее без протеста, она тѣм самым признала бы ее неудачной, и этим привела бы его в холодное уныніе. Во-вторых — ее окатил холодный душ — «приказаніе сэра Виктора». Она возставала против приказаній каждаго мужчины. Ея слова посланному были лишь шутливым протестом; написанныя — они стали вызывом. Нѣчто вродѣ дѣтскаго «А, ну, поймай-ка!» Даже больше. Напоминало ту миѳологическую дѣву, которая убѣгала через папоротник и кусты, оглядываясь назад на преслѣдующаго ее.

Она предавалась всѣм удовольствіям своего дня, все еще находясь под впечатлѣніем этого перваго событія.

Вторым — было полученіе ею письма от Пандольфо, содержащаго его визитную карточку и вырѣзку из вечерних газет.

«Мы узнали о созданіи могущественнаго синдиката, цѣлью котораго будет выпустить на металлическій рынок новый сплав сэра Виктора Пандольфо, нашего извѣстнаго изобрѣтателя. Слухи о нем циркулировали уже давно. Теперь он матеріализировался под именем Полинія…»

Слово это было подчеркнуто карандашом. В ней вспыхнула обида, смѣнившаяся доводящим до бѣшенства чувством своей безпомощности. Запретить ему употребить это имя — наединѣ ли или при всѣх — было бы смѣшно. Это было таким же подходящим именем для металла, как и всякое другое: аллюминій, рубидій, радій… Если бы она стала настаивать, то он просто мог возразить ей, что у нея не было исключительнаго права собственности на это имя, принадлежавшее в свое время суровому апостолу.

В концѣ концов, грубый или нѣт, но все же это был комплимент, извѣстная дань; отожествленіе ея с великой идеей, зародившейся в человѣческой умѣ. Пола в тайнѣ гордилась тѣм, что была одной из немногих женщин, одаренных чувством справедливости. Она должна была отдать должное этому дьяволу — Пандольфо. И все же положеніе было запутанным и приводило ее в замѣшательство; даже носило элемент опасности. Что ей дѣлать? Она была слишком горда и слишком понимала всю безполезность этого — чтоб спросить у кого либо совѣта; поэтому она и не предприняла ничего.

Через нѣсколько дней прислали цѣлый ворох цвѣтов.

«С почтительной благодарностью — Эгеріи».

— Кто их принес?

— Шофер сэра Виктора, сударыня.

— Он еще тут?

— Нѣт, сударыня.

Это самое худшее в наш молніеносный вѣк. В старину, когда времени было с избытком, посланный освѣжался бы гдѣ-нибудь на кухнѣ. Владѣлица замка вплыла бы туда, бросила бы букет под ноги посланному и снова выплыла бы в величественном вихрѣ бархатнаго трена, сказав предварительно: «Верните это своему господину». Но что могла сдѣлать лэди в наши дни? Упаковать их в желтую бумагу и отправить по почтѣ — в этом было полнѣйшее отсутствіе всякаго достоинства. Конечно, она могла отдать их Симкинс, горничной, сказав, что она может дѣлать с ними все, что ей заблагоразсудится; она могла написать Пандольфо очень коротко, прося не присылать ей больше ничего. Может быть это было бы наилучшим путем избавиться от этого человѣка раз навсегда. Она усѣлась за письменный стол, приготовила бумагу и свое любимое «вѣчное» перо. Но в перѣ не было чернил. Чернильница тоже высохла. Только живущіе одиноко могут очутиться внезапно в таких положеніях. — Она встала и позвонила. Возвращаясь от двери, она прошла мимо необъятнаго букета роз. Что-то привлекло ея вниманіе. Она остановилась перед ними и, по изреченію Аддисона, была потеряна. Она принуждена была нагнуть свое лицо к чуть распустившимся нѣжно желтым головкам — она узнала их — Madame Ravary — и вдохнула в себя тонкій запах старинных чайных роз; запах, который Бог создал, когда впервые сотворил цвѣтущій сад; аромат, сопровождающій первыя дѣвичьи грезы; аромат воспоминаній о давно забытых клятвах.

Когда вошла горничная, Пола велѣла ей наполнить чернильницу. Когда же она вернулась со свѣжими чернилами, то не обратила вниманія на то, что, в сущности, ея нужды удовлетворены. Вмѣсто этого она отдала новое приказаніе — приготовить вазы для цвѣтов.

И все это только потому, что в неизсякаемой перѣ не оказалось чернил! Ce que s’est que de nous! Bot каковы мы. Если бы мы всѣ, мужчины, женщины, дѣти не были бы игрушкой обстоятельств, то мы были бы избавлены от многих страданій, но вмѣстѣ с этим мы не знали бы восхитительнаго веселья и радости жизни.

Респектабельный холостяк, проводящій лѣто на берегу моря, ничего не подозрѣвая прыгает с трамплина и ныряет в море. Подымаясь из глубины, он случайно натыкается головой на вполнѣ респектабельную молодую купальщицу. Извиненія, смѣх, знакомство, любовь, брак: двѣ судьбы и еще судьбы многих неизрѣченных поколѣній зависѣли от этого подводнаго случайнаго столкновенія. Если же смотрѣть на жизнь под другим углом зрѣнія, то Артур Шопенгауэр, этот мрачный, лишенный чувства юмора, малый, давно сказал, что если бы размноженіе людей зависѣло бы от чистаго разума, то человѣческая раса давно перестала бы существовать.

Пола наполнила перо чернилами и написала Пандольфо вѣжливую записку, благодаря за цвѣты и выражая надежду, что ея имя, выбранное им для новаго металла, не окажется несчастливым, и что они, вѣроятно, встрѣтятся осенью, когда всѣ снова съѣдутся в город.

Но на слѣдующій же день, приглашенная позавтракать с маленьким обществом знакомых в Карлтонѣ, она сразу же при входѣ увидѣла его бесѣдующим с пригласившей ее лэди.

— Судьбѣ угодно, чтоб мы с вами встрѣтились раньше осени, — улыбнулся он. — Когда вы скрываетесь?

— Через день или два.

— А куда?

— Сперва у меня цѣлая куча приглашеній погостить, — а потом, — неопредѣленно отвѣтила она, — куда-нибудь заграницу.

Он незамѣтно увлек ее немного в сторону от группы гостей.

— Зачѣм стараться скрыться от меня?

Она вспыхнула, разсердившись, и увидѣла насмѣшливый взгляд его глаз.

— У меня не было и намека на такое намѣреніе.

Она была готова покинуть его, когда он легким прикосновеніем к ея рукѣ удержал ее.

— Перед тѣм, как вы уйдете, позвольте сказать вам, как мило было с вашей стороны оставить у себя Персея. Сознаюсь, я послал за ним; но я был бы уязвлен, если бы вы вернули его безпрекословно.

Его обращеніе к ея лучшим чувствам было так естественно, так по-дѣтски чисто, что она снова простила ему.

— Я стараюсь добиться достоинств серебра в моем металлѣ для вещей подобнаго рода, — сказал он, — и я добьюсь этого, не бойтесь. Неудача перед вами дѣйствует на меня, как хлыст. Я был в моей лабораторіи до четырех часов утра.

— Гдѣ ваша лабораторія?

— В Чельси. В задних комнатах моего дома. Там я провожу большую часть своего времени. Да, вспомнил, наша любезная хозяйка — как бы это сказать — докучала мнѣ, прося взять ее в мои мастерскія в Бермондсэѣ. Я соглашусь, но при одном условіи. Если вы пріѣдете вмѣстѣ с нею.

Не успѣла она отвѣтить, как он разбил ея возможную отговорку.

— Не говорите мнѣ, что у вас нѣт времени до вашего отъѣзда из Лондона. Чѣм больше вы заняты, тѣм больше у вас свободнаго времени для отдыха. Назначьте день и час. Что вы дѣлаете завтра в три?

Он на мгновеніе замолчал, потом выпалил:

— Ничего! Конечно, вы свободны.

Он направился к хозяйкѣ.

— Миссис Дэвериль, миссис Фильд и я устраиваем завтра посѣщеніе Бермондсэя, но при условіи, что вы присоединитесь к нам.

— С удовольствіем, — отвѣчала миссис Дэвериль.

Пола разсѣянно поддерживала разговор со своими сосѣдями, так как Пандольфо сидѣл от нея далеко.

Изрѣдка она ловила его взгляд и тайную улыбку, направленную к ней по діагонали через весь стол. Чѣм бы он ни был, но крупныя черты его лица, такого подвижного и выразительнаго, его широкій лоб, сверкающіе темные глаза — дѣлали его выдающейся личностью, перед которой всѣ остальные мужчины, сидѣвшіе за столом, казались тупицами, наводящими тоску. Она почувствовала, что против собственной воли улыбнулась ему в отвѣт в знак взаимнаго пониманія и довѣрія.

На слѣдующій день автомобиль Пандольфо умчал ее за рѣку, через нѣсколько ужасных улиц, и привез к воротам грязно-желтаго кирпичнаго зданія, гдѣ помѣщались мастерскія. Он ждал ее у дверей и помог ей выйти из автомобиля.

— Судьба снова благопріятствовала мнѣ, — сказал он.

За минуту до пріѣзда Полы миссис Дэвериль позвонила и сообщила, что не может пріѣхать. Неотложное дѣло. Может быть, бридж. Он осыпал благословеніями маленькую лэди за то, что на нее никогда нельзя было положиться.

Пола засмѣялась.

— Вы думаете, что старая современная вдова, как я, нуждается в сопровождающей ее лэди?

— А едва бы вы пріѣхали, если бы я не выставил эту другую лэди в видѣ приманки?

Он остановился и простер руку с вытянутыймобвиняющим ее пальцем.

— Откровенно и честно?

— Может быть, я и не пріѣхала бы, — согласилась Пола.

Ея откровенность очаровала его. Он придержал ее за локоть, помогая взойти по ступенькам.

— Все это пока в миніатюрѣ. Мастерская для опытов. Настоящія мастерскія, в сѣверной части центральной полосы страны, займут много акров. Через нѣсколько лѣт это будут самыя большія в мірѣ мастерскія для обработки металла.

— И это уж слишком огромно для меня, — сказала Пола, стоя на порогѣ обширной мрачной мастерской и разглядывая ее, как будто перед нею внезапно раскрылся новый мір.

Слышалось жужжаніе машин и мягкое пошлепываніе широкихъ кожаных полос, стук молотов; помѣщеніе было наполнено грязными мужчинами и женщинами, работавшими у станков; носился рѣзкій запах, выдѣляемый глиняными ретортами, поверхностью расплавленнаго металла и раскаленными брусками металла, которые переносились огромными подвѣшенными клещами и потом раскатывались между стальными валами машин. Из одной реторты сбоку вытекала огненная струя, уходившая понемногу в другую реторту.

К этой ретортѣ Пандольфо и потащил Полу.

— Как раз во-время. Смотрите. Мое примѣненіе процесса Бессемера.

Не успѣл он договорить, как над ретортой поплыла свѣтло-аметистовая дымка. Внимательно наблюдавшій человѣк в очках и полотняной блузѣ поднял вдруг руку. Струя стала тоньше и потом совсѣм пропала; дымка над отверстіем реторты стала топазовой.

— Какая прелесть! — воскликнула Пола.

— Не правда ли? Мы почти достигли совершенства.

И в возбужденіи Пандольфо бросил ее и уцѣпился за рукав человѣка в блузѣ. Они говорили что-то непонятное для нея о давленіях, о температурах и неизвѣстных составах. Внезапно он снова обернулся к ней:

— Дымка должна быть прозрачно-золотистаго оттѣнка. В лабораторіи при моих великолѣпных приборах я добиваюсь этого. Значит вся задача в том, чтоб добиться совершенства и при больших количествах. Претвореніе идеала в жизнь при реальных условіях. Вы понимаете меня?

— Идейно — да, — улыбнулась Пола. — Но научно я теряюсь. Все, что я могу понять, это то — что вы здѣсь доводите что-то до кипѣнія, потом вливаете что-то другое кипящее, пока не получается красивый цвѣт.

Он вскинул руки, восхищаясь ея дедукціи.

— Конечно, в этом и заключается вся премудрость. Кромѣ результатов, конечно. Смотрите.

Двое рабочих, стоявших внизу, открыли дверцу в боку реторты, и поток расплавленнаго металла заструился по каналу в резервуар.

— Это — Полиній, — сказал он. — Ваш металл. Ваша личная собственность. Если вы удѣлите мнѣ пару часов, то я сообщу вам секрет его состава.

— От этого я ни на крошку не стану умнѣе.

Но он настаивал.

— Вы должны знать это. Ваша жизнь — будет исторіей Полинія. Вы можете не вѣрить — но это так. — Он с обычный своим жаром увлек ее, не давая ей времени, чтоб формулировать возмущенный отвѣт.

— Тут еще много другого, что я должен показать вам. Это должно остыть, а потом пройти много испытаній — между прочим и микроскоп. А вот тут металл обрабатывается.

Они остановились перед раскаленной до-бѣла массой, которую рѣзательная машина стругала, как сыр, придавая массѣ цилиндрическую форму. Он стал объяснять. Это будет колѣнчатым валом автомобиля. — Дальше выдѣлывался ободок шасси. Он с энтузіазмом погрузился в детали, пока ея непривыкшій к техническим выраженіям мозг не оцѣпенѣл совершенно. Все что она могла понять было, что здѣсь в этой части мастерской среди всего этого пространства, шума, грязи, стука, отсутствія свѣжаго воздуха и жужжанія — создавалась нижняя часть автомобиля из того же новаго металла, вмѣсто стали. Она неясно, как во снѣ, слышала среди всего этого шума его слова.

— Первый в этом родѣ — весь из Полинія — машина усовершенствована мною — точь-в-точь такая же, как в моем автомобилѣ, в котором я привез вас из Хинстэда — помните? Мой патент. Владѣльцы всяких Ролльс-Ройсов, Дэмлеров и Фордов будут всѣ просить меня дать им Полиній. Кромѣ того новый принцип примѣнен к пружинам. Я сдѣлал спеціальный проэкт корпуса автомобиля, который будет единственным, потому что я потом уничтожу всѣ планы и расчеты; а когда шасси будет готово и испытано, я нахлобучу на него корпус автомобиля — и он будет принадлежать вам. Это ваш автомобиль, над которым, вы видите, работают. Весь ваш — из вашего металла.

Она провела рукой по горящим глазам.

— Боюсь, что я очень устала. Я не привыкла к фантастикѣ. Все это очень интересно, но сплошной абсурд.

— Что такое жизнь, как не абсурд?

— Нѣчто болѣе уютное, чѣм это. Я думаю, что мнѣ пора итти.

— Вы не уйдете, пока не примите от меня пустячек.

Он провел ее снова через всю мастерскую к станкам.

— Примѣры того, что можно было выдѣлать из Полинія, — пояснил он с небрежным жестом.

У одного станка, гдѣ стоял полировщик, он остановился. Рабочій бросил свою работу.

— Я думаю, что вы останетесь довольны этим, сэр.

— Великолѣпно. Пріятно работать такую вещь. Безподобно. Моя дорогая лэди — примите эту бездѣлушку.

Он протянул ее. Вставленное в старинную рѣзную из слоновой кости рукоятку флорентійской работы лезвіе ножа для бумаги было гибко, как тонкая сталь, и сіяло настоящим мягким насыщенным блеском серебра.

— Моей собственной ковки. Работано мною в моей лабораторіи.

Когда она стала разглядывать вещицу, он спросил:

— Удачно?

— Боюсь, что да, — отвѣчала Пола.

Уже через долю секунды она спрашивала себя, что заставило ее сдѣлать такое идіотское замѣчаніе.

— Вам нравится надпись?

Она повернула лезвіе другой стороной вверх и увидѣла у основанія его свое имя «Пола», мелко выгравированное старинный итальянский курсивом с характерными и витіеватыми росчерками.

— Это не вытравлено кислотами. Ваш покорный слуга — и тончайшій рѣзец.

Она взглянула на него с инстинктивным восхищеніем.

— Вы?

— Вам понадобится вся ваша жизнь на то, чтоб узнать о всѣх тѣх забавных штуках, которыя я умѣю сдѣлать. А теперь давайте, выглянем на свѣт Божій.

Рабочіе увидѣли только, как уходила величественная прекрасная лэди, которая окинула их всѣх, казалось, взглядом и подарила ласковой улыбкой при прощаніи. Они и не подозрѣвали, что женщина, проходившая мимо них, совершенно растерялась и безсознательно сжимала рукоятку сверкающаго ножа для бумаги, как будто это было ея оружіем защиты.

Автомобиль ждал у ворот мастерских. Пандольфо жестом пригласил ее садиться. Она сѣла в автомобиль. Каким же другим образом ей было выбраться из этого ужаснаго Бермондсэя?

Став одной ногой на подножку, Пандольфо бросил шоферу краткое приказаніе:

— Рэнела-клуб!

Пола вздрогнула:

— Не знаю, хочется-ли мнѣ в Рэнела.

— Зато я знаю, — отвѣтил он, садясь рядом с нею. — Свѣжій воздух, трава и деревья освѣжат вас.

И снова она уступила. Ей было-бы легко отговориться каким-нибудь неотложным визитом; еще легче, но и болѣе дѣйствительныы был-бы ея отказ поѣхать в Рэнела на том основаніи, что с нея было достаточно его общества на сегодня. Но, казалось, вся ея сила воли покинула ее.

Луга Рэнела манили к себѣ; а дома ей нечего было дѣлать, кромѣ как снова остро переживать свое чувство одиночества.

— Я поѣду, — сказала она, — если вы обѣщаете не разговаривать, пока мы не пріѣдем туда. Вы должны дать мнѣ время, чтоб из моей головы улетучился весь этот шум и жужжаніе машин.

Она чувствовала физическую усталость не только от шума машин, но и от безжалостной всеподавляющей личности этого человѣка. Стараясь отдохнуть, она закрыла глаза. Но передъ ними все еще продолжали мелькать сумасшедшей вереницей душащія ее сцены, только что видѣнныя ею. Ее увлекла какая-то центробѣжная сила и закружила среди зачарованнаго окружающаго — и она вдруг почувствовала себя удивительно отожествленной с этим окружающим. Странный металл, выползавшій струей из реторты, был назван ея именем; смѣсь цилиндров и стержней, бывших пока еще в зародышѣ, предназначалась для ея автомобиля. Пандольфо вполнѣ был увѣрен в ея согласіи принять этот подарок, и тут впервые у нея мелькнула мысль, что вѣдь она ни одним словом ни разу не воспротивилась этому; она все еще сжимала в рукѣ блестящій маленькій кинжал, посвященный ей нераздѣльно благодаря своей надписи.

Автомобиль подъѣхал к двери клуба.

Пандольфо спросил:

— Могу я говорить теперь?

Она улыбнулась ему с благодарностью.

— Вы были очень милы. Теперь я снова пришла в себя.

— А есть люди, говорящіе, что я нѣчто вродѣ ревущаго буйвола, и не имѣю ни одной крупицы такта.

Его дѣтское желаніе заслужить ея похвалу вызвало у нея смѣх. Они прошли через зданіе клуба на лужайку. Был конец сезона. Вчера был сыгран послѣдній матч в поло. Было уже мало накрытых для чая столов, но все же было достаточно людей, чтоб оживить пріятную картину. Красные фраки слуг создавали живые блики на этом фонѣ.

Пандольфо приказал одному из слуг своей обычной торжественной манерой выбрать стол в тѣни. Их провели к самому лучшему из свободных столов. Сосѣдній стол был занят лэди Димитер и Спенсером Бабингтоном.

Пола чуть не бросилась в объятія Клары. Теперь, когда шлюзы краснорѣчія Пандольфо снова были открыты, короткій переход от дверей клуба до лужайки был для нея одним сплошным трепетом. Каждую минуту могло случиться все, что угодно; даже то, что ее могло глупо закружить и унести в этом бурном потокѣ. Клара, спокойная и прямолинейная, была островом прибѣжища. Спенсер тоже был тихой пристанью. Присоединиться к ним? — Конечно! Стулья были приставлены к сосѣднему столу, заказан свѣжій чай.

— Я протащил нашу дорогую лэди сквозь ад моих Бермондсэйских мастерских, — сказал Пандольфо. — В эту жару онѣ подобны подземелью Нибелунгов. И мнѣ ничего не оставалось, как привезти ее сюда — под эту сѣнь.

— Что вы создаете в своих мастерских? — сухо спросил Спенсер Бабингтон.

Пандольфо схватил его за плечо и горячо отвѣтил:

— Счастье всего человѣчества.

Разговор клеился вяло. Суматоха и толчея сосѣдняго Лондона была забыта; здѣсь царило элегантное бездѣлье прошлаго столѣтія.

— Послѣзавтра клуб закрывается, — сказала лэди Димитер. — Весь август он будет пустующим раем. Как жаль.

— Если бы он даже оставался открытым, то никто не пріѣзжал бы сюда, — сказал Бабингтон. — Кто остается в Лондонѣ в августѣ?

Пола засмѣялась.

— Этот мѣсяц назначен свыше для отправки в ремонт человѣческаго механизма, не правда-ли, Спенсер?

— В теченіе многих лѣт я уѣзжаю на весь август в Э, — чопорно заявил Бабингтон (Ему было немного больше сорока лѣт). — И леченію в Э я обязан моим прекрасный здоровьем.

— Кстати, это напомнило мнѣ, дорогая Пола, — сказала лэди Димитер, — что я получила наши билеты на вторник. .

— Билеты? — Пандольфо насторожился и нагнулся вперед.

— Пола и я ѣдем в Рэн-лэз-О. Вы не знаете гдѣ это?

В Савойѣ. Единственное мѣсто, гдѣ, дѣйствительно, можно сбросить лишній жир. Димитер и сэр Спенсер ѣдут в Э-лэ-Бен лѣчить подагру.

Если женщина когда-либо жаждала убить на мѣстѣ своего лучшаго друга — то этой женщиной была Пола Фильд. — Она повернулась к Спенсеру, готовая слушать все, что бы он ни сказал; но в то же время она чувствовала обращенный в ея сторону полный насмѣшки и юмора вопрошающій взгляд Виктора Пандольфо. Она старалась скрыть свои планы на лѣто под такой слабой дымкой неопредѣленности. — Нѣсколько приглашеній погостить у знакомых в деревнѣ, потом куда-нибудь заграницу… И вдруг Клара безтактно разглашает во всеуслышаніе ея планы на ближайшіе дни. Она услышала, как Пандольфо сказал:

— Рэн-лэз-О? Дорогая моя лэди Димитер, вы подали мнѣ блестящую мысль. Я уже давно подозрѣвал, что я тяжелѣе, чѣм слѣдует быть.

— Вы, сэр Виктор? — И полная лэди Димитер засмѣялась, окинув взглядом прекрасно сложенную фигуру. — Зачѣм вам вздумалось худѣть?

— А, это мой секрет, — отвѣчал Пандольфо.

Она приблизила к нему свою голову и прошептала:

— Вы в этом увѣрены?

— Вполнѣ.

Быстрый обмѣн взглядами убѣдил его в том, что он пріобрѣл союзницу. Очень цѣнную, подумал он, которая укажет ему секретныя тропинки, так что ему не придется итти напролом через чащу, как идет носорог.

— Вы ничего не будете имѣть против, если я присоединюсь к вам в Рэн-лэз-О?

— Напротив! — воскликнула Клара. — Вы будете посланы самим небом двум одиноким женщинам. Пола — вы слышали? Сэр Виктор тоже ѣдет в Рэн.

— Я увѣрен, что Э гораздо вам полезнѣе, — замѣтил Бабингтон, перебирая пальцами свою широкую шелковую ленту.

— Весьма возможно, — отзѣтил Пандольфо. — А вы какого мнѣнія, миссис Фильд?

Пола отвѣтила с кажущейся неохотой:

— Мон-Дор в Оверни тоже прекрасное мѣсто.

Пандольфо обратился к лэди Димитер:

— Ваше мнѣніе одержало верх.

Лѣтній день начал гаснуть. Узнав, который час, лэди Димитер торопливо вскочила и стала собираться. Она была занята вечером; но чѣм — не могла вспомнить; во всяком случаѣ, она была увѣрена, что с кѣм-то условилась. И это принуждало ее к преступленію — покинуть Аркадію.

— И разбить наше очаровательное маленькое общество? — сказала Пола.

— Развѣ мы не могли бы вернуться всѣ вмѣстѣ? — заявил Бабингтон своим сухим тоном. — Такой прелестный квартет. Автомобиль лэди Димитер столь же вмѣстителен, как и ея сердце.

Пола улыбнулась разочарованному Пандольфо.

— Ваш шофер может добраться домой без вашей помощи?

— Пока я с вами, — сказал Пандольфо, — мой шофер интересует меня столько же, как песок пустыни.

Лэди Димитер развезла своих друзей по домам и тогда вернулась в Бэзиль-Мэншенс.

Она нашла Полу в мрачном раздумьи в темнотѣ.

— Я рада видѣть, что вы стыдитесь самой себя.

Пола величественно выпрямилась:

— Что вы хотите сказать этим, Клара?

— Ни одна женщина, которая не стыдится самой себя, не станет дуться, сидя в своем креслѣ, не снимая шляпы!

Пола сняла свою шляпу, бросила ее на сосѣдній столик и пригладила волосы.

— Дружба имѣет свои границы.

— Я и не преступаю их, — благодушно заявила лэди Димитер. — Вы воспользовались моим автомобилей, чтоб избѣжать возвращенія одной с сэром Виктором. Вы отшиваете его на глазах у всѣх в присутствіи моем и Спенсера и ставите меня в неловкое положеніе.

— А обо мнѣ вы не подумаете? — спросила Пола.

— Почему вы не можете выйти за него замуж и таким образом покончить с этой исторіей.

— Если бы я вышла за него замуж, это было бы только началом.

— Чего?

— Если вы не понимаете этого сами, то безполезно стараться объяснить вам.

— Он происходит из старинной итальянской семьи.

Пола вздрогнула и уцѣпилась за эту фразу.

— Он сказал вам это?

— Нѣт. Но кто-то другой говорил мнѣ об этом. Но кто? — Она порылась в своей своенравной памяти. — Да все равно. Но это правда, увѣряю вас.

— Если добираться до сущности, — сказала Пола, — то род всѣх людей можно прослѣдить до самаго начала всѣх времен.

— Знаю. Все это глупости, — сказала лэди Димитер. — Мы говорили о происхожденіи в общеизвѣстной смыслѣ. Пандольфо были знамениты в шестнадцатом столѣтіи — в Феррарѣ, Равеннѣ, Таорминѣ — хотя нѣт, это Сицилія — Торенто.

— Это Канада.

— Как жаль! В общем, гдѣ-то, дорогая. Италія в шестнадцатом вѣкѣ похожа на фильму в кино, составленную по какой-либо оперѣ. — Нельзя понять ничего, ни начала, ни конца. Как бы то ни было, они не поладили с папой и переселились в Англію лѣт сто тому назад.

— Почему же они не вернулись в Италію шестьдесят лѣт тому назад, когда Италія стала Объединенным Королевством, и папа был заключен в Ватикан?

— Да, просто потому, что они объангличанились, дорогая моя, — отвѣтила лэди Димитер. — Попали в Англію и стали англичанами до мозга костей. Что им было до глупѣйших итальянских дѣл?

— А папаша Пандольфо? Кѣм он был?

— Богатым коммерсантом. Играл на биржѣ. Да вы и сами можете убѣдиться в этом. Он купается в золотѣ.

Она была так простодушно увѣрена, так довѣрчиво передавала свои смутныя свѣдѣнія о том, что все к лучшему в этом лучшем из міров, что раздраженіе Полы разсѣялось. На устах ея снова заиграла улыбка. Кто мог серьезно разсердиться на Клару Димитер?

— Дорогая, — сказала она. — Я не вышла бы за Виктора Пандольфо даже, если бы в его жилах текла кровь всѣх Колонна, Орсини и Сфорца, вмѣстѣ взятых.

— Почему?

— Потому! — сказала она просто, и вся ея сіяющая красота воплотилась в одной улыбкѣ.

— А как же насчет Рэн-лэз-О?

Пола ничего не отвѣтила.

— Он пріѣдет. Ничто в мірѣ не может удержать его, — сказала лэди Димитер.

Пола взяла из ящика сигаретку и медленно закурила ее. — Лэди Димитер славилась, как некурящая, так, что в этом не было и намека на негостепріимство со стороны Полы. Закурив, она встала перед своим другом, величественно выпрямившись.

— Какое мнѣ до этого дѣло?

— Из того, что вы сдѣлали, говорили и намекали, я поняла, дорогая, что вы немного побаиваетесь Виктора Пандольфо.

Лэди Димитер обладала большей проницательностью, нежели об этом подозрѣвал весь свѣт.

— Побаиваюсь?

Это слово было оскорбленіем. Розовая пухлая добродушная Клара, неуклюже сидѣвшая перед нею, осмѣливалась намекнуть на то, что помолвка разстроилась из-за ея боязни! В ней заговорило достоинство ея предков.

— Я не боюсь никого. Боже милостивый! За кого вы меня принимаете?

Лэди Димитер была достаточна мудра, чтоб принять ее не за кого либо другого, как за свою незамѣнимую спутницу.

— Значит рѣшено, наш отъѣзд назначен на вторник?

— Да, конечно, — отвѣтила Пола.

ГЛАВА VI.

Рэн-лэз-О лежит в самом сердцѣ Савойи. Вы добираетесь до него, даже если отправляетесь от довольно отдаленной желѣзнодорожной станціи, по вьющейся дорогѣ, проходящей по долинѣ между суровыми горами, изборожденными лентами потоков, которые быстрыми каскадами впадают в молочнаго цвѣта рѣку, питающую, в свою очередь, Изер. Лѣтом ваш путь проходит по мѣстности, гдѣ царит дух мягкосердечнаго людоѣда-великана. Дикія вершины гор, состоящія сплошь из скал, трещин в видѣ рубцов и отвѣсов — уродливы и неистово нагромождены друг на друга; но Провидѣніе повелѣло, чтоб человѣк с благоговѣніем обрабатывал их склоны. Необъятная панорама долины имѣет улыбку Серрейских холмов. Там, под самыми облаками, мирно лежат фермы среди лугов и полей пшеницы и кукурузы, а кое-гдѣ и разбросаны виноградники, расположенные по склонам террасами; домики ферм — розовые и бѣлые, крыты тесом. Нижніе склоны гор поросли густой травою, среди которой бѣло-желтый скот откармливается досыта. Тихій перезвон их колокольчиков издали кажется музыкой. Это страна вѣжливости и мягкаго обращенія, сохраняющихся здѣсь по традиціи. Для савойяра Италія и вся Франція заключаются в родной Савойѣ. Подобно бретонцу или баску, савойяр сохранил свою чистую расу.

Заворачивая за угол, вы сразу попадаете в Рэн-лэз-О — небольшую капризную равнину среди гор. Два потока, питаемые ледниками, прыгают по валунам на краю равнины и, наконец, бурно сливаются в один. Маленькій курорт весь по краям обсажен сикоморами. Там есть своя Большая Аллея, тянущаяся на цѣлую четверть мили в длину от ряда магазинов мимо уютных отелей, мимо миніатюрнаго парка при скромной зданіи купален к Меккѣ Поклонников Худощавости (для которых это мѣсто и существует) — к кіоску, построенному над источником, откуда постоянно льется теплая вода. И там, у источника, стоят улыбающіяся савойярки в національном костюмѣ — остроконечном черном с золотом чепчикѣ Медичи, в платочкѣ, скрещивающимся на груди, и широчайшей юбкѣ и подают налитые до краев цвѣтные стаканы. Не было другого подобнаго крохотнаго мѣстечка, отвоеваннаго от дикаго окружающаго, для пользованія им сверх-цивилизованньгаи существами, — Это Источник Молодости для заплывших жиром.

Пола, обладавшая острым все подмѣчающим умом, назвала аллею, по которой возвращались цѣлым потоком побывавшіе у источника, — Широким Путем.

Клара Димитер сжала руку Полы одной рукой, указывая другой на тріо толстяков — двух безформенных женщин и одного мужчину.

— Дорогая, скажите мнѣ, неужели я похожа на них?

Она приняла увѣренія Полы с сомнѣніем. Если в аду нѣт болѣе ужасной фуріи, чѣм взбѣшенная женщина — то нѣт на землѣ болѣе пессимистичнаго скептика, чѣм женщина, прибавляющая в вѣсѣ.

Онѣ пріѣхали за день до этого, причем Пола все еще была настроена воинственно против Пандольфо, помня вызов лэди Димитер. Пандольфо пріѣхал на вокзал, чтоб проводить их. На вокзалѣ Пола была под защитой лорда Димитера и Спенсера Бабингтона, которые оба направлялись в Э-лэ-Бэн. «Забавно», подумала Пола, увидѣв разочарованіе на его лицѣ, когда он замѣтил обоих мужчин, на присутствіе которых он не разсчитывал. Он преподнес Полѣ изящную дорожную корзинку для завтрака, снабженную приборами из Полинія. — Эксперимент, над которым он работал нѣсколько времени тому назад, — сказал он. Он сожалѣл, что недостаток времени не дал ему возможности дополнить ее всѣми новыми усовершенствованіями, но зато на каждой вещи были иниціалы Полы. А кромѣ того, в корзинкѣ был гораздо лучшій подбор явств, чѣм тѣ, которыя можно было достать в дорогѣ. Он восхвалил и вино. Лорд Димитер тепло потряс ему руку, как спасителю своей жизни; кушанья, подаваемыя в поѣздѣ, всегда доводили его до полу-смерти. Позже, в мчащемся Пульманѣ, Бабингтон недоброжелательно поглядьівал на корзинку и прошептал лэди Димитер, что ему хотѣлось бы вышвырнуть эту проклятую штуку за окно. Пола наслаждалась поѣздкой. Послѣднія слова Пандольфо, когда он махал шляпой, были:

— Через недѣлю или десять дней я буду с вами.

Пола же насмѣшливо отвѣтила:

— Я этого совсѣм не боюсь.

И все же теперь, лѣниво сидя в этот августовскій день под сѣнью деревьев и наблюдая медленный поток людей, она почувствовала, как ее забила дрожь. Здѣсь был отдых для души и тѣла. Для нея, брызжущей здоровьем, не нужны были всѣ эти горячіе души, раннія прогулки в горах, регулярно выпиваемые стаканы воды. Ей ничего не нужно было дѣлать; только кушать, спать и сидѣть в тѣни, выслушивая с иронической любезностью пустую болтовню Клары. Ее злило неминуемое нарушеніе этой идилліи отдыха. Он ворвется сюда, как ураган, или взбѣшенный буйвол, или как Демон Безпокойства, и сразу перевернет все вверх дном. Возможно, что он привезет с собой в видѣ дара крылатаго коня из Полинія — или даже пару — двигаемых каким-нибудь дьявольский мотором его собственнаго изобрѣтенія; и он мог настоять на том, чтоб она вмѣстѣ с ним отправилась на прогулку верхом на конях, которые будут мчаться поверх облаков. Пандольфо можно было приписать все, вплоть до самых ярких измышленій фантазіи — казалось, для него нѣт невозможнаго.

Жалостный вздох пробудил ее от размышленій.

— Я должна пойти к источнику и пить эту ужасную воду.

— Я пойду с вами и полюбуюсь тѣм, как вы будете ее пить, — отвѣтила Пола.

— По моему, глупо с вашей стороны не пройти курс вод, — сказала Клара, вставая. — Это только принесло бы вам пользу.

— А вы чувствуете себя такой одинокой, потому что вам приходится одной проходить все леченіе, — засмѣялась Пола. — Я знаю, что это нелюбезно с моей стороны, но я останусь пока такою, какою угодно было Богу создать меня.

Тут ей невольно вспомнилось замѣчаніе Пандольфо по поводу маніи современных женщин быть худыми.

— Я не люблю, — сказал он, — когда женщина застучит, как погремушка, если возьмешь ее в свои объятія!

Медленно проходили дни, полные благодатнаго отдыха. Нѣсколько знакомых тоже нашли дорогу в Рэн-лэз-О, но для развлеченія их достаточно было и незначительнаго разговора.

Однажды лорд Димитер и Бабингтон пріѣхали к завтраку в Рэн-лэз-О на автомобилѣ. Димитер, скромный в игрѣ, как и во всем другом, сіял, так как до сих пор успѣл выиграть девятьсот пятьдесят франков. Он три раза повторил Полѣ подробный разсказ о своей удачѣ. Спенсер Бабингтон не играл — это было против его принципов. Не потому, объяснил он, что видѣл в самой игрѣ существенный вред; в этом отношеніи, да и во многих других, у него были очень свободные взгляды; но, по его мнѣнію, было бы некорректно видному чиновнику министерства иностранных дѣл играть в иностранном казино. Это умаляло престиж британской дипломатіи. Его монокль, болтавшійся на широкой лентѣ и зажатый теперь между кончиками двух пальцев, казалось, подчеркивал провозглашенную им истину.

Кончив завтрак, они вышли из отеля и прошли по усыпанной гравіем дорожкѣ к ряду расположенных в тѣни сикомор столиков, занятых нарядными людьми. Инстинктивно обѣ пары отдѣлились одна от другой, насколько это возможно, сидя за одним столом. Клара сгорала от нетерпѣнія, желая узнать подробности того, как проходило леченіе ея дорогого старичка, и выслушивала с чисто супружеской преданностью барометрическій отчет о результатах леченія.

Бабингтон оглянулся с видом заговорщика и нагнулся вперед, так что его голова почти вплотную приблизилась к головѣ Полы.

— Я должен сообщить вам нѣчто величайшей важности, — тихо сказал он. — Это — главная причина того, что я пріѣхал сегодня сюда. Я не мог написать этого. Такія вещи должны храниться в тайнѣ. Чорт побери этого малаго! — воскликнул он, пододвигая свой стул к Полѣ, при видѣ араба в красной безрукавкѣ, подошедшаго справиться, не желают ли они кофе.

Пола засмѣялась.

— Али не выдаст вас. Кромѣ того, он не говорит ни слова по-англійски.

— В моей профессіи излишняя осторожность никогда не повредит.

Он подождал, пока Али, принесшій кофе, не удалился.

— То, что я разскажу вам, не должно пойти дальше, — сказал он, бросая многозначительный взгляд на чету Димитер. — Я не прошу вас обѣщать мнѣ хранить это в тайнѣ. Я увѣрен в вас.

— Продолжайте, Спенсер, — замѣтила Пола с улыбкой. — Все это вѣдь не может быть таким торжественным, как вы хотите это сдѣлать.

Он сдѣлал свой любимый сдержанный жест протеста:

— Конечно, если вы хотите сдѣлать из этого шутку…

— Как могу я это, не зная, в чем дѣло? Нѣчто ужасно скандальное в Ватиканѣ? Хорошенькая взбалмошная лэди, переодѣтая кардиналом?

На его лицѣ мелькнула замороженная улыбка. Если бы она насмѣхалась и мучила меньше, то не была бы такой восхитительной. Он должен был терпѣливо сносить все.

— Дѣло касается меня лично.

Она широко раскрыла глаза. Он важно кивнул головой в подтвержденіе.

Она с лукавой быстротой спросила:

— Вы женитесь? Кто она?

Он вспыхнул.

— Я не собираюсь дѣлать ничего подобнаго.

— Ну, так в чем же дѣло?

— Я собирался разсказать вам. Двое или трое лиц неизбѣжно подадут в отставку, и это вызовет всеобщую перемѣну мѣстами в дипломатической мірѣ. Слава Богу, проклятыя газеты еще не пронюхали этого. Будут назначенія в новыя государства центральной Европы.

— И вы получите одно из этих назначеній, — быстра ввернула она. — О, я так рада. Куда?

— Вы испортили мнѣ все наслажденіе разсказа, Пола, — отвѣтил он с видом унылой покорности. — Все это требует безконечной деликатности. Во-первых, посланник и министры той миссіи — не могу сказать вам, кто они — еще не ушли в отставку. Поэтому пока еще нѣт новых назначеній. Но я слышал из авторитетных источников, что мои шансы занять один из этих постов серьезно расцѣниваются в министерствѣ.

Пола снисходительно взглянула на него. Так похоже на милаго старичину Спенсера. Из-за навороченньіх гор выглядывала непомѣрно крохотная мышь голой дѣйствительности. Она сказала:

— Вы знаете, что я вам искренно желаю всего наилучшаго. Ваша карьера всегда была для меня вопросом, необычайно меня интересовавшим.

— Но развѣ вы будете рады моему отъѣзду на долгій срок — нѣсколько лѣт — в… назовем ее для вида Руританіей?

— Конечно, мнѣ будет не хватать самаго близкаго из моих друзей, — искренно сказала она.

— Вы не будете рады, что я ушел с вашей дороги?

— Боже мой, нѣт. Что вы хотите этим сказать? Говорю вам, мнѣ будет не хватать вас.

Ея удивленіе было таким естественным, что он снова простил ей от всей души.

— Ну что-ж, предположим, что это будет Руританія. Вы не поѣдете туда со мною? Подумайте, что мы оба сможем сдѣлать в таком положеніи. Мое вліяніе, то есть и вліяніе Великобританіи будет усилено вдвое, втрое — говоря риторично — в милліон раз.

Пола вздохнула и посмотрѣла на него с странной усталой нѣжностью. Потом положила свою ладонь на тыльную сторону его руки, охватившей его колѣно.

— Боже ты мой! Неужто все сызнова надо вытаскивать на свѣт Божій кости Карла!?

Он сдѣлал безпомощный жест, принимая ея отказ, так как знал по богатому опыту безплодность аргументов. Но все же он сдѣлал одну попытку спасти свое достоинство.

— Я хотѣл бы напомнить вам, что это предложеніе вызвано стеченіем обстоятельств, — сказал он и, обернувшись к столу, гдѣ стоял поданный Али кофе, спросил, пьет ли она его с сахаром.

Пола подумала, что он поступил бы точно таким же образом, будь она иностранный дипломатом, которому он хотѣл дать понять, что эта тема исчерпана.

Позже, когда мужчины готовились к отъѣзду, Бабингтон отвел ее в сторону.

— Конечно, я не говорил вам, что готов принять назначеніе во всяком случаѣ. В столицах центральной Европы министр-холостяк должен вести очень уединенный образ жизни. Эта мысль пугает меня. Дѣло не в том, что я нуждаюсь в подобном мѣстѣ, — вы знаете, что у меня есть частныя средства. Я люблю занятія и мнѣ пріятно сознаніе, что я дѣлаю что-то для блага моей родины. В этом, именно, случаѣ вы будете имѣть большое вліяніе на мое рѣшеніе.

— Дорогой мой Спенсер, — отвѣчала Пола. — Я рѣшительно отказываюсь быть отвѣтственной за судьбы Европы.

Она направилась к автомобилю, и он должен был послѣдовать за нею. Лорд Димитер взглянул на часы. Им была пора ѣхать, а иначе он мог пропустить время, назначенное для визита его врачу.

— Франк один из немногих людей, которые принимают в серьез свою подагру, — сказала Пола.

— Бѣдняжка! — воскликнула лэди Димитер. — Если-б вы только видѣли его большой палец ноги прошлой весной.

Пола спросила:

— А как ваш большой палец, Спенсер?

— К счастью, — сухо отвѣчал он, — я могу сказать, что никогда не замѣчал никаких болей, как будто бы у меня нѣт совершенно большого пальца. Мое леченіе чисто предупреждающее.

Мужчины распрощались, и автомобиль уѣхал. Обѣ женщины прошлись по террасѣ отеля.

— Я люблю Спенсера, — сказала Пола. — И если бы он только был моим дядей, я ничего больше не требовала бы от жизни.

Прошло еще нѣсколько дней тишины и спокойствія, а потом, с громким шумом мотора и трубным гласом сирен в курорт ворвался сэр Виктор Пандольфо в своем большой дорожном автомобилѣ, который, казалось, занял половину всей площадки перед отелей. Был вечер, время подходило к обѣду и было незадолго до часа переодѣванія; Пола, наслаждавшаяся воздухом на своем балконѣ, видѣла его пріѣзд. Инстинктивное любопытство побѣдило чувство инстинктивнаго желанія уйти незамѣченной. Пріѣзд Пандольфо был необычаен и даже болѣе, чѣм грандіозен. Сирена звучала с такой увѣренностью, как будто бы это была не простая сирена, но Трубный Глас перед Страшным Судом. На зов сирены выскочили носильщики в бѣлых передниках и торопливый управляющій. С сидѣнья рядом с шофером соскочил слуга и открыл дверцу автомобиля. Пандольфо величественно вышел. Он снял шляпу и протянул управляющему руку. Она видѣла по жестам, что он сказал:

— Я — сэр Виктор Пандольфо. Мои комнаты приготовлены?

Управляющій низко поклонился. Из автомобиля вышел еще один пассажир, молодой человѣк, по виду лѣт тридцати, с худощавым темным лицом и странной съежившейся фигурой; молодой человѣк терпѣливо стоял за великим человѣком, пока тот картинным жестом не представил его управляющему. Молодой человѣк вѣжливо поклонился. Пандольфо задержался, повидимому, выражая свое восхищеніе этим окруженным горами мѣстечком. Казалось, он гордился им, как собственник, как будто это было недавно купленное им имѣніе, которое он видѣл в первый раз. — Сгущались сумерки. Террасы, покрытыя столиками, и усыпанныя гравіем дорожки были пусты. Чтобы лучше схватить общее впечатлѣніе цѣлаго, Пандольфо вышел на середину дороги и окинул взглядом амфитеатр. И, конечно, увидѣл при этом на балконѣ одинокую фигуру Полы, вырисовывавшуюся на фасадѣ отеля. Держа шляпу в рукѣ, он поднял обѣ руки кверху, привѣтствуя ее. Ей не оставалось ничего другого, как кивнуть ему в отвѣт. Голос его раздался ясно в вечерней тишинѣ:

— Вы обѣдаете со мною, конечно. Вы и лэди Димитер, если она окажет мнѣ честь. Я привез с собою в видѣ жертвоприношенія тетерева. Вы не можете отказаться. Через четверть часа? Пол-часа?

— Три четверти, — сказала Пола.

Что оставалось дѣлать бѣдной женщинѣ? Не могла же она объявить громко во всеуслышаніе, что лэди Димитер была на діэтѣ, что у них был свой уютный столик в углу далеко от оркестра, и что у нея не было ни малѣйшаго желанія обѣдать с ним и ѣсть его тетерева. Было бы безполезно отказаться, говоря что она больна и будет обѣдать у себя в комнатѣ — он все равно не повѣрил бы ей; кромѣ того, у нея был здоровый аппетит. И развѣ Клара не успѣла уже распространить по всему отелю своей доводящей до отчаянія манерой в стилѣ Барнума — радостную вѣсть о Пандольфо. Отказываться было бы глупо.

— Вы будете имѣть обѣд, достойный богов, — он сдѣлал широкій жест рукой, — достойный этого рая! Au revoir.

К концу процесса переодѣванія в ея комнату влетѣла Клара.

— Пандольфо говорит, что мы обѣдаем с ним. Он привез тетерева. Этот удивительный человѣк обо всем подумает.

— Кромѣ вашей діэты, — вставила Пола.

— Я готова прибавить в вѣсѣ на десять фунтов за право кушать тетерева каждый день. Подумайте только! В прошлом году я совершенно пропустила их, будучи в этом негодном курортѣ, а потом в Біаррицѣ. Я думала, что прозѣваю их и в этом году. Ужасная страна, не имѣющая даже тетеревов. Но Божій ангел…-- она остановилась, замѣтя искорку в насмѣшливых глазах Полы.

— Вы думаете, что подло с моей стороны обожать тетеревов?

— Кромѣ того будет лучшее бургундское, какое только здѣсь можно достать.

— Я знаю.

Лэди Димитер вздохнула. Потом просіяла:

— Вѣдь мы живем только раз, — сказала она.

Пандольфо ждал их в вестибюлѣ у подножья лѣстницы. Он снова производил впечатлѣніе владѣльца этого дома, хозяина всего. Человѣк, отличающійся от окружающих; Пола должна была согласиться с этим, когда ея быстрый женскій взгляд уловил всѣ детали его наружности: прекрасно сшитый костюм, обрисовывающій великолѣпно сложенную фигуру. Скромныя ониксовыя с брилліантами запонки, бѣлыя пуговицы жилета; вѣжливое невниманіе к модѣ — низкій воротничек; густые вьющіеся бронзовые волосы, гладко подрѣзанные и зачесанные назад без пробора; широкій открытый лоб; смѣющіеся темные глаза; рѣзкія характерныя черты лица; сильныя, но нѣжныя и нервныя руки, распростертыя присущим ему южным жестом привѣта. Против воли она почувствовала восхищеніе. Несмотря на все свое фанфаронство и общую невозможность с ея узкой свѣтской точки зрѣнія — это было в высшей степени мужественное существо; мужчина; великій человѣк; существо с мужскою силой, умом и страстями; мужчина, котораго ни одна женщина, не вполнѣ увѣренная в самой себѣ, не могла бы обвинить перед судом собственной совѣсти за свою боязнь перед ним, доходящую до холоднаго ужаса, как бы храбра ни была эта женщина.

Он привѣтствовал их, состоящій весь из улыбок, вѣжливости и обаянія. Манеры его были безупречны; общее впечатлѣніе — ослѣпляющим. Он любезно ввел в маленькій кружок того сморщеннаго худощаваго человѣка, котораго Пола видѣла с своего балкона.

— Мистер Эглоу — Грегори Эглоу — мой компаньон — мое второе Я.

Пола с замѣтным интересом посмотрѣла на молодого человѣка. В своем общепринятом для обѣдов костюмѣ он не производил впечатлѣнія уродливости, которая поразила ее, когда он с трудом выходил из автомобиля. Может быть, одно плечо его было чуть-чуть выше другого. В тѣх немногих шагах, которые он сдѣлал им навстрѣчу, не было замѣтной хромоты. И все же в его походкѣ чувствовалась какая-то едва замѣтная неувѣренность. У него были тонкія аскетическія черты, его загорѣлая кожа обтягивала кости его лица, напоминавшаго лица монахов и мучеников испанских и итальянских художников послѣ Рафаэля. У него были печальные каріе глаза с каким-то особым выраженіем, встрѣчающимся у собак. Будь глаза его черные и сверкай они на его нервном лицѣ — они указывали бы на натуру поэта, генія — являлись бы признаком пылкаго духа, сжигающаго слабое тѣло; но они были мягки, печальны, кари и терпѣливы.

Пола улыбнулась ему.

— Вы пріѣхали на автомобилѣ? Пріятное путешествіе?

— Очаровательное. Сэр Виктор хотѣл было промчаться всѣ 800 километров сразу в один перегон. Он сдѣлан из стали. Но, — он улыбнулся и бросил быстрый взгляд на Пандольфо, — он не забывает, что другіе не из стали. Поэтому мы в пути остановились на ночь.

— Я думаю! — воскликнула Пола. — Только сумасшедшій может промчаться сразу 800 километров — это вѣдь составляет 500 миль — не так ли?

— Это его манера, — мягко отвѣчал Эглоу.

Она была готова сдѣлать колкое замѣчаніе, но встрѣтилась с взглядом его спокойных глаз. Она сказала вмѣсто этого:

— Это манера избалованнаго ребенка.

— Развѣ это не похвала в нѣкотором родѣ?

Пандольфо увлек их в столовую. Ему была присуща величественная манера, внушающая безпрекословное подчиненіе мэтр-д’отелям и лакеям. Он пріѣхал в Рэн-лэз-О совершенно неизвѣстный администраціи отеля; лэди Димитер своим отзывом о нем создала его личности легендарную славу, а его появленіе сразу заставило оцѣнить в нем властелина.

Был подан суп. Пандольфо уловил взгляд мэтр-д’отеля и подозвал его кивком:

— Луи.

— Мсье.

Он заказал поджаренные тосты Мельба.

— Как вы узнали, что его зовут Луи? Я провела тут десять дней, не зная этого, — сказала Пола.

— Дорогая лэди, — создавать первым дѣлом человѣческія отношенія с тѣми, от кого зависишь — это азбука мудрости.

Она представила себѣ картину, как он перед обѣдом создает человѣческія отношенія с мэтр-д’отелем. «Я сэр Виктор Пандольфо». «Да, сэр». «Ваше имя?» «Луи». «Ну, так вот, Луи, теперь, когда мы знаем друг друга, я попрошу вас передать повару тетерева, котораго я привез с собой; его нужно зажарить к обѣду, но не пересушить. Вы были в Англіи?» «Да, сэр, Карлтон, Ритц и другіе крупные рестораны». «Ну, так я передаю дичь в ваше вѣдѣніе, вы за нее отвѣчаете». — Все это благодаря странному магнетизму, источаемому этой необыкновенной личностью.

Клара Димитер уловила его в сѣти повѣствованія о своем сказочной леченіи, вспоминала о каждом ежедневно сбавляемом сантиграммѣ вѣса и даже начала давать ему медицинскіе совѣты, как похудѣть. Пола обратилась к Грегори Эглоу.

— Вы-то уж навѣрно пріѣхали не для леченія?

— По моему отдых и перемѣна окружающаго уже сами по себѣ являются леченіем. Я начал выдыхаться в Лондонѣ — усидчивая работа в лабораторіи — сэр Виктор подхватил меня и, предупредив всего за пару часов до отъѣзда, умчал меня с собой. Он часто дѣлает такія неожиданныя вещи.

— С ним должно быть интересно работать, — сказала. Пола.

— Болѣе чѣм интересно, — весело отозвался он. И в полголоса прибавил:

— У меня есть вѣскія основанія предполагать, что он самый удивительный человѣк, который когда-либо существовал.

В его голосѣ слышалась вибрирующая нотка искренняго обожанія. Человѣк, могущій вызвать в подобном себѣ мужчинѣ такія чувства — должен был имѣть душевныя качества, которых она до сих пор почти совершенно не замѣчала.

— Вы должны будете разсказать мнѣ когда-нибудь причины такого мнѣнія о нем.

Лицо его просіяло.

— Вы, дѣйствительно, хотите этого?

— Ну, да. Только не сейчас.

— О, нѣт!

Они оба разсмѣялись. Ей нравился его спокойный голос, мягкія манеры, спокойный взгляд его глаз. Его болѣзнь, какова бы она ни была, придававшая ему изнеможденный вид, возбуждала в ней жалость. Волосы его, как у всѣх больных, были тонки и шелковисты. Прочтя ея мысли, он вспыхнул и послѣ нѣскольких минут неловкаго молчанія сказал:

— Меня исковеркала война. Послѣдствія того, что я наглотался газов — ну, и всякія там другія прелести. Я был волонтером. А потом он вошел в мою жизнь.

«Он» быстро обернулся к ним, прервав свой разговор с лэди Димитер.

— Нѣт, я не буду продѣлывать всего этого, миссис Фильд. Не буду. Не хочу видѣть, как мои здоровые мускулы будут чахнуть под вліяніем этого дьявольскаго леченія. Я весь массивный — у меня нѣт ни одного вялаго мускула. Вот пощупайте!

Он напряг мускулы руки и нагнулся к Полѣ.

— Троньте. Ущипните. Попробуйте надавить.

Вѣжливость требовала, чтоб она положила кончики пальцев на его рукав. Под ним чувствовалась рука будто из мрамора. Он торжествующе засмѣялся.

— Твердо, как брусок вашего Полинія.

Лэди Димитер насторожила уши.

— Полиній? Что это такое?

Пандольфо сразу вернулся на землю и с укором спросил:

— Вы не разсказали ей ничего?

— Что разсказала? — снова вмѣшалась Клара.

Не желая оскорбить чувств пригласившаго их Пандольфо, запутавшись, Пола нашла слабую отговорку.

— Я думала, что это пока секрет.

— Секрет? Когда слава о нем гремит по всему свѣту! Не так ли, Грегори? — Это мой новый металл, лэди Димитер. — И он откинулся на спинку стула, бросив ей вызов: — Вѣдь вы слышали что-либо о моем новой металлѣ?

— Конечно.

— Ну так вот, он назван «Полиніем» в честь нашей дорогой лэди.

— Как идиллично! — воскликнула Клара с сіяющим лицом. — Мнѣ придется выкинуть на вѣтер результаты леченія и выпить за его успѣх. — Она подняла свой бокал. — Тетерев — Полиній и — откуда вы выкопали такое чудное вино? Какой божественный вечер!

Она сіяла от романтичнаго и физическаго блаженства. Однажды один из ея маленьких львов посвятил ей свой роман, и она почувствовала трепет Эгеріи. Но потом он оказался всего-на-всего обыкновенным львом, не имѣющим никакого значенія! не могущим и сравниваться с Великолѣпным Львом, сидѣвшим теперь рядом с нею. Она встрѣтилась взглядом с Полой и сдѣлала странное короткое движеніе руками, которое Пола иронически истолковала, как желаніе потрясти ее.

— Если бы такая честь была оказана мнѣ, я раструбила бы ее по всему Лондону.

— В вашем распоряженіи фанфары, дорогая моя; у меня же всего-на-всего маленькая крашеная игрушечная труба. И, кромѣ того, — как я уже сказала, — я думала, что это секрет.

Пандольфо вернулся к своему здоровью. Почему у него явилась мысль, что ему слѣдовало потерять в вѣсѣ? Минутная прихоть, не больше. Когда он заикнулся об этом своему врачу, тот снисходительно улыбнулся, говоря, что, конечно, пройти курс леченія — не принесет ему вреда. Но к чему подвергать себя физическим непріятностям, раз это не даст благопріятных результатов? С другой стороны, электризующія воды близлежащаго Мулэн принесут большую пользу Грегори Эглоу. А он и миссис Фильд будут просто вдвоем лѣнтяйничать на досугѣ. Они будут кататься на автомобилѣ по дорогам на склонах и вершинах Альп и будут созерцать оттуда лежащій у их ног крохотный мірок.

Кончив обѣдать, они вышли всѣ на террасу; был теплый августовскій вечер. Лэди Димитер взяла Пандольфо под руку и увела его. Снова Пола была готова основательно выругать Клару. Ибо если когда либо женщина замышляла прямо спросить мужчину о его честных матримоніальных намѣреніях — то этой женщиной была Клара Димитер. Пола пожала плечами и сѣла рядом с Грегори. Она хотѣла заговорить с ним относительно его отношеній с Пандольфо, как вдруг он предупредил ее.

— Миссис Фильд, простите, что я буду говорить о себѣ, — начал он торопливо. — Но вы так добры и отзывчивы. Я дрожал весь вечер, невольно украсившись чужими перьями. Сэр Виктор представил меня, как своего компаньона, сотрудника. Это лишь его великодушіе — чтобы дать мнѣ положеніе среди вас. Я не компаньон. Я всего лишь скромный помощник и довѣренный секретарь.

Ея натянутые нервы заставили ее дать рѣзкій отвѣт.

— Если вы достаточно хороши, чтоб он называл вас своим компаньоном, то, слѣдовательно, вы должны быть достаточно хороши, чтоб он вас, дѣйствительно, взял в компаньоны.

Он содрогнулся, будто она произнесла богохульство.

— Вы не знаете, что такое сэр Виктор — и еще менѣе знаете — что такое из себя представляю я. Как я осмѣлился бы мечтать о подобной вещи?

— Однако, он поставил вас в неловкое положеніе, и вы это сами чувствуете.

— Только по отношенію к вам, миссис Фильд! — отвѣчал он серьезно.

Она бросила на него быстрый вопросительный взгляд.

— Какое я имѣю к этому отношеніе?

Он ломал свои длинные пальцы.

— Это так трудно объяснить. Такія чисто личныя…-- и он в замѣшательствѣ покачал головой.

— Ну так как же? — настаивала Пола с веселой искоркой в глазах.

Он подумал.

— Вы сталкиваетесь с 99 человѣческими существами и, употребляя научное выраженіе, это не вызывает в вас никакой реакціи. Но сотое существо вызывает реакцію.

— И я это самое существо?

— Вы — это вы, — сказал он.

Она поблагодарила его улыбкой и откинулась в своем плетеном креслѣ. Есть ли на свѣтѣ женщина, какой бы она ни была красавицей, которой не пріятно узнать, что она вызвала реакцію в душѣ или существѣ, как бы ни называть это — пріятнаго болѣзненно-искренняго молодого человѣка?

— Разскажите мнѣ еще что либо, — приказала она.

— О сэрѣ Викторѣ?

— Да, нѣт же. О себѣ. О реакціях и подобных вещах. Это слово употребляется не только в современной наукѣ. Это, по крайней мѣрѣ, идет от Ньютона. Я получала нѣкоторое образованіе и до сих пор помню кое-что о Третьей Законѣ Движенія.

— Дѣйствіе и протоводѣйствіе равны и противоположны, — процитировал он. — Как удивительно, что вы знаете это, — пораженный, глядѣл он на нее.

— Если бы вы спросили меня о первых двух, я была бы безпомощна. Но этот всегда нравился мнѣ. Что же случится, если нѣчто в воздухѣ встрѣтится с другим нѣчто — это никогда не интересовало меня. Но…

— Но, — произнес молодой человѣк с жаром, — примѣненіе этого закона к эмоціям — их дѣйствіе и противодѣйствіе.

Она вся просіяла.

— Вы хотите сказать, что вы можете оказать человѣческому существу противодѣйствіе в той же мѣрѣ, в какой это существо дѣйствует на вас.

— Значит, вы поняли, что я хотѣл сказать своим примѣром о 99 и сотом?

Она указала на полоску неба, заключенную между вершинами гор. Она казалась черной, бархатной, усыпанной звѣздами и имѣющей мягкость крыльев ночных мотыльков. Воздух был наполнен ночным благоуханіем трав и цвѣтов со склонов гор.

— А это? — спросила она.

— Я скромный послѣдователь точной науки, а не поэт. И кромѣ того, так трудно передать словами то, что чувствуешь. Я не привык к этому.

— Почему бы вам не начать теперь. Да вы, кстати, уже сдѣлали прекрасное начало.

Он взглянул на небо, потом на нее, потом на Пандольфо, подходившаго к ним с лэди Димитер; потом снова на нее, и сказал с легким поклоном:

— Все, что я могу в данное время сказать — это, что Господь очень милостив ко мнѣ.

ГЛАВА VII.

Пола провела два или три дня, наполненные всякими страхами, — и несмотря на широко открытые глаза, постоянно попадала в разставляемыя ловушки. Неутомимый человѣк имѣл неизсякаемую геніальность в придумываніи новых подарков — как неизсякаема сила излученій радія. До сих пор Пола была безсильна — не могла отказывать. Она боялась оскорбить его отказом, как боялась бы пренебречь даром ребенка, принесшаго увядшій полевой цвѣток. Именно, дар цвѣтка и вызвал в ней страх больше, чѣм все предыдущее. Это был цвѣток оригинальной красоты, растущій только на самых высоких склонах гор Савойи, и то очень рѣдко. Один из знакомых, ботаник Джонатан Раундбегг, котораго они случайно встрѣтили в Рэн-лэз-О, описал им этот цвѣток, но не как ботаник, а просто за его удивительную красоту. Пола неосторожно воскликнула:

— Как бы я хотѣла увидать его!

Пандольфо встал:

— Вы увидите его.

Мистер Раундбегг напомнил ему, что для того, чтобы узнать и найти этот цвѣток нужно знаніе ботаники и выработанная привычка обыскивать каждую расщелину. Пандольфо величественно заявил, что его воля восторжествует над незнаніем технических пріемов. Имя? Ботаник мог указать только его латинское названіе, незнакомое горцам Савойи.

— Если вы будете искать даже 20 лѣт, то вам не найти его, — сказал мистер Раундбегг.

— Для меня желаніе мисисс Фильд равно приказанію. В теченіе — не 20 лѣт, но 20 часов — я положу к ея ногам найденный мною цвѣток, — сказал Пандольфо.

Слѣдующій день он пропадал. Грегори Эглоу разсказал, что он на автомобилѣ хотѣл доѣхать до Пти-Сэн-Бернар с намѣреніем обыскать там склоны гор. Он выѣхал в пять часов утра.

Опрометчивое намѣреніе его было объявлено им в половинѣ десятаго вечера вчерашняго дня. В пять часов вечера натянутый и слегка сардоническій мистер Раундбегг остановился у столика Полы на террасѣ.

— Наш друг имѣет в своем распоряженіи еще полчаса. Он сказал — в теченіи 20 часов.

— Сэр Виктор привык держать свое слово, — замѣтил Эглоу, пившій с Полой и лэди Димитер чай на террасѣ.

Ботаник улыбнулся:

— Существует, повидимому, погоня за невозможным.

— Он спеціализировался в этом всю свою жизнь и знаток по этой части, — сказал Эглоу. — Он взглянул при этом на Полу, и она прочла в его глазах нѣчто, чего может быть там и не было. Но страх, в котором она обрѣталась всѣ эти дни, заставил ее истолковать, может быть и неправильно, взгляд Грегори, как намек на то, что она была одной из невозможностей успѣшной охоты Пандольфо.

Мистер Раундбегг сѣл и начал ученый разговор об альпійских цвѣтах. Клара Димитер созналась в неясном увлеченіи эдельвейссом, который она когда-то сорвала, будучи в Швейцаріи. С самаго замужества она ни разу больше не была там. Бѣдняга Димитер ненавидѣл эту страну. По его словам, это была прославленная школа гимнастики, а он питал отвращеніе ко всякаго рода физическим упражненіям. Пища там была отвратительная, и он ни за что не согласился бы имѣть при себѣ швейцарскіе часы. Он любил носить старинные англійскіе часы, величинойтс добрую грѣлку, которые образовывали на его фигурѣ выпуклость. На худощавых такія выпуклости были замѣтны еще болѣе. Другой неисправимой привычкой Димитера было носить в карманѣ огромнѣйшую связку ключей, прикрѣпленную к его таліи цѣпочкой. Это давало еще одну выпуклость. Если бы автомобили кушали яблоки, то он набивал бы постоянно всѣ карманы яблоками — как он дѣлал это в деревнѣ, на тот случай, если бы ему вздумалось посѣтить конюшни, он мог бы всласть накормить ими своих лошадей.

У Клары была геніальная способность вести разговор, переводя его незамѣтно посредством искусных звеньев, присоединяемых к скучнѣйшей темѣ, на совершенно другой регистр. Она питала минимальный интерес к альпійской флорѣ. Но в то же время она намѣтила профессора Раундбегга в качествѣ гостя, новаго льва, котораго она хотѣла пригласить в Хинстэд в одну из декабрьских суббот, когда кругом нигдѣ не будет цвѣтов.

Он вынул часы; скептицизм его торжествовал.

— Еще пять минут.

В это мгновеніе рявкнула сирена, и в сквер вкатил знакомый автомобиль. У отеля Пандольфо вышел и, увидѣв своими зоркими глазами группу на террасѣ, кратчайшим путем прошел к ней. Он был весь в пыли и грязи и его бѣлые фланелевые брюки оскорбляли глаз. Один из карманов его жакета был оборван и печально болтался. Несмотря на свое бравированіе, он замѣтно хромал. Он сжимал в рукѣ пучок сѣроголубых цвѣтов, которые он безцеремонно сунул Раундбеггу под нос.

— Правильно?

— Совершенно. Но каким…

— Это не важно. — Он вынул часы. — В теченіе 20 часов?

Ботаник вѣжливо согласился. Даже на двѣ или три минуты раньше. Пандольфо обратился к Полѣ и уронил на ея колѣни нѣжные цвѣты, увядшіе совершенно, несмотря на горсть мха, в который они были бережно завернуты. Она подняла бѣдный пучок и любовалась их все еще сохранившимся изяществом. Она должна была как нибудь выразить ему свою признательность, хотя бы с условной привѣтливостью:

— Как мнѣ благодарить вас?

Раундбегг вмѣшался:

— Не знаю, как вы сможете отблагодарить человѣка, сотворившаго, поистинѣ, чудо.

Пандольфо с насмѣшливый картинный жестом снял шляпу:

— Мой друг, из ваших уст — это поистинѣ похвала.

Эглоу, который встал при его приближеніи и с безпокойством слѣдил за ним, подошел и взял его за руку.

— Садитесь, сэр.

Неожиданное прикосновеніе заставило вздрогнуть Пандольфо, так как в своей безмѣрной радости он, торжествуя, замѣчал только Полу и бросившаго ему вызов ботаника; когда он вздрогнул, лицо его вдруг невольно исказилось от боли. Пола нагнулась вперед.

— Вы ушиблись, вам больно?

Он разсмѣялся, на мгновеніе оперся на Эглоу, потом опустился в кресло.

— Заниматься ботаникой на скользких обрывах и крутизнах — дѣло, подходящее для горных серн, но не для человѣческих существ. — Он вздохнул.

Голова его вдруг упала вперед, и тѣло его, как мѣшок, безсильно свѣсилось со стула.

Причина, вызвавшая его обморок, была не из особенно серьезных: пара переломленных ребер и растянутая жила на ногѣ. Двѣ недѣли абсолютнаго покоя, по мнѣнію доктора, снова поставят его на ноги.

— Но, mesdames, — сказал он обѣим лэди, которыя в силу обстоятельств должны были взять на себя заботы о нем, — это если он будет лежать совершенно спокойно и даст природѣ сдѣлать свое дѣло. При его неистовом темпераментѣ однако…

При таком бѣшеном темпераментѣ все могло случиться. Онѣ и его друг мсье Эглоу должны употребить всѣ усилія, чтоб сдерживать его. Только его желѣзная натура и воля, твердая, как алмаз, дали ему возможность пройти тѣ 10 километров, которые раздѣляли мѣсто происшествія от Пти-Сэн-Бернар, гдѣ он оставил свой автомобиль. Эти горы — не простая прогулка.

— Я сам савойяр, — сказал доктор, — знаю горы, как свой карман, и узнал по его описанію мѣсто, гдѣ он свалился. Только сумасшедшій мог рѣшиться спуститься по такому крутому обрыву. Он почти перпендикулярен. И спуститься для чего? Чтоб найти цвѣток — маленькую Orlaie. Безусловно, она красива. Она встрѣчалась рѣдко и росла только на самых крутых обрывах. Конечно, не стоило из-за нея рисковать человѣческой жизнью. Сэр Пандольфо поскользнулся и с катился вниз футов на пятьдесятъ. Единственно, что можно сказать — это если бы он не скатился, то не нашел бы Orlaie. Каким образом ему удалось снова вскарабкаться наверх — противорѣчило всѣм, даже самым невѣроятным предположеніям.

Доктор умолял обѣих лэди и его друга мсье Эглоу присмотрѣть за ним, чтоб он лежал спокойно. Тѣм временем он уже успѣл протелефонировать, чтоб прислали опытную сестру.

Это было новое затрудненіе для измученной женщины. Как могла она обращаться с высокомѣрным пренебреженіем с человѣком, который не только рисковал из-за нея своей шеей и своей репутаціей непогрѣшимости лишь для того, чтобы принести ей ничего не стоющее растеньице, — но и вернулся из своей экспедиціи со сломанными ребрами и, исполнив свою миссію, упал без чувств к ея ногам, как какой-нибудь из закованных в латы рыцарей короля Артура? Это было трогательно. Клара Димитер проливала такія крупныя сентиментальныя слезы, что Пола сбѣжала от нея, боясь что у нея сорвется какая-либо рѣзкость по адресу Клары. Глаза Полы были сухи до того, что горѣли даже; но все же она чувствовала всю патетичность этого идіотскаго приключенія. Чисто гуманныя чувства заставили ее под крылом защиты Клары при первой же возможности навѣстить его. Ребра его были вправлены, весь он обвязан бинтами и, находясь под уходом сестры, вызванной из Э, — он заявил, что чувствует себя хорошо и что он вполнѣ счастлив. Пола мягко пожурила его за его подвиг. Так дорого приходилось расплачиваться за такой, в сущности, пустяк.

— Чтобы исполнить малѣйшее ваше желаніе, — сказал он, — я охотно готов переломать всѣ свои кости.

Развѣ влюбленный мог сказать больше этого? Она знала, что это была не пустая похвальба. В его словах был вызов толкнуть его на дальнѣйшіе подвиги ради нея. С извѣстной точки зрѣнія она понимала, что стала объектом самой анахронической романтической страсти. Подобной любовью любили итальянцы кватроченто, когда влюбленные творили божественныя глупости, вродѣ того, что замерзали на-смерть или садились на раскаленную жаровню — все лишь для того, чтобы прославить имя своей возлюбленной. Положеніе становилось смѣшным — гротеском, тѣм болѣе, что в нем был элемент суроваго реализма. Она настолько знала силу воли и экзальтированность этого человѣка, что, потребуй она от него горсть снѣга с самой высокой и недоступной вершины Альп — она получила бы требуемое — при том снѣг был бы преподнесен ей в особой изобрѣтенной им самим термосѣ из Полинія, с подходящей гравированной надписью на особой пластинкѣ, вдѣланной в термос. И не могло быть сомнѣнія в том, что снѣг, дѣйствительно, добыт с самой недоступной вершины. Она была вынуждена признаться, что ему можно в этом отношеніи вѣрить на-слово. В таком наивысшем воплощеніи самосозданія обману не было мѣста. Она призналась самой себѣ, что безгранично вѣрит в его честность. Ея разговоры с Грегори Эглоу, этим пылким чистосердечным человѣком, уничтожили бы послѣднее сомнѣніе. Пандольфо подобрал его голоднаго и обносившагося, отравленнаго газами и разбитаго войной. Он превозносил своего благодѣтеля до небес, подтверждая свой разсказ примѣрами.

В теченіе первых дней болѣзни Пандольфо Пола много времени провела в обществѣ преклоняющагося перед ним Грегори. Она узнала скудные факты его исторіи. Он был из хорошей семьи; Пола замѣтила это при первом же разговорѣ с ним. Скромныя средства его вдовца-отца лишь с трудом позволили ему послать сына в Кэмбридж. Наступила война. Отец и оба сына попали в ея водоворот, и только Грегори с трудом удалось снова выбраться оттуда живым. Младшій брат Грегори воспитывался на средства дяди, сэра Понсонби Эглоу. Но сэр Понсонби тоже умер во время войны, не оставив завѣщанія, и все его состояніе перешло к его вдовѣ, нѣмкѣ, которая перед своей смертью отдала все своим родственникам, так что Грегори остался без всяких средств.

— Ужасная женщина, — воскликнула лэди Димитер, когда услышала эту исторію. — Я много слышала о ней. Чистѣйшая нѣмка. Ходила по своему имѣнію и подавала карманным электрическим фонарей сигналы, пока… кто был этот очаровательный человѣк, который в то время был командиром восточных частей? Знаете тот, который так чудесно играл на банджо и женился еще на Мьюріель — как ее там дальше… Мьюріель… Я скоро и свое имя стану забывать! Во всяком случаѣ он вмѣшался и запретил ей сигнализировать. И она допилась до смерти эѳиром. Да, я хорошо помню всю эту исторію. Для нея гораздо лучше, что она умерла.

Этих свѣдѣній, пожалуй, и не совсѣм достовѣрных, не было в разсказѣ Грегори. Он лишь упомянул о кончинѣ лэди и ея завѣщаніи в пользу своих родных.

Пола наморщила лоб.

— Так трудно разобраться во всѣх этих смертях. Но если сэр Понсонби умер, не оставив наслѣдника, то вы…

Он быстро перебил ее.

— Мой отец носил титул баронета один мѣсяц, а за ним мой брат всего одну недѣлю.

— Как это? Вѣдь вы сказали, что он моложе вас?

Он объяснил все своей мягкой манерой. Неудачи преслѣдовали его с самаго рожденія, пока не появился сэр Виктор с своим мощным заклинаніем против неудачи. Отец Грегори лишь послѣ его рожденія женился на его матери. Это была дикая и романтичная исторія. Она была Мак-Кэрн из родового замка Кэрнесс близ Эддракиллие в Сезерландшэрѣ. Семья их вела свое происхожденіе, правда, запятнанное мезальянсами, от самого Малькольма II. Поэтому, когда Симон Эглоу посѣтил их во время своего путешествія пѣшком по горам и представил свои рекомендательныя письма — они сперва приняли гостя с радушіем истых горцев. Но с гнѣвом и возмущеніем отвергли этого сына выскочки баронета, получившаго свой титул всего при Яковѣ I — этом грибѣ среди королей; и этот выскочка осмѣлился просить у них руки их дочери! С надменной ироніей они спросили его, что он в свадебном контрактѣ намѣрен передать своей женѣ? Узнав же, что он может предоставить этой лэди лишь свое имя, юность и золотыя надежды многообѣщающаго, но начинающаго врача — они выставили его из замка по всѣм правилам вѣжливости горцев.

В жилах молодой лэди недаром текла кровь Пиктских королей — и она взяла все дѣло в свои руки. Юный Эглоу еще не успѣл понять всего позора своего изгнанія, когда очутился на парусной лодкѣ с Элинор Мак-Кэрн у румпеля — на пол-пути через Норс-Инк. При попутном вѣтрѣ они скоро достигли Бэтт-оф-Льюсис — быть может, один из уголков, гдѣ бдительность Божественнаго Провидѣнія слабѣе всего.

В теченіе нѣскольких мѣсяцев длилась их идиллія, хотя и обставленная с наивозможнѣйшей простотой в силу необходимости. Они жили в хижинѣ рыбака, питаясь овсяной мукой, рыбой и контрабандной водкой. Стояло рѣдкостное ясное лѣто.

А затѣм в один прекрасный день неуклюжій колесный пароходик обогнул мыс. От пароходика отдѣлилась лодка, высадившая нѣскольких рѣшительных и взбѣшенных джентльмэнов. Они жестоко избили Симона Эглоу, бросили его в море и силой увезли с собою заблудшую Элинор.

Приблизительно в такой формѣ Пола создала себѣ эту картину по застѣнчивому полному романтики разсказу Грегори. Он в дѣтствѣ слышал от отца эти суровые факты. А иногда его мать заставляла работать воображеніе маленькаго Грегори своими яркими деталями разсказов об их идиллической жизни вдали от людей.

Из его недомолвок Пола поняла, что они заперли молчаливую упорствующую Элинор в комнату одной из башен замка, пока к великому ужасу всей семьи, несчастный Грегори не огласил ее криком отвращенія от своего перваго знакомства с черствым холодным міром. Тогда они вынуждены были спѣшно послать за бѣдным, хотя и достойным порицанія Симоном, который и понятія не имѣл обо всем случившемся. Их повѣнчали немедленно же и услали на юг с проклятіем всей семьи. По шотландским законам ребенок был узаконен и мог наслѣдовать шотландскія имѣнія. Но англійскій закон важно покачал головой. То же в осужденіе ему сдѣлал сэр Понсонби Эглоу, который был старше своего брата на много лѣт. А его жена — нѣмка — с перваго же взгляда не взлюбила гордую шотландскую лэди. Вот почему и случилось, что сэр Понсонби видѣл в младшем сынѣ доктора Симона наслѣдника своего титула и состоянія, в то время как злополучный Грегори должен был сам пробивать себѣ дорогу в жизни.

Выпущенный из госпиталя и демобилизованный, он стал лицом к свѣту, которому не нужны были искалѣченные люди с поверхностными знаніями. Борящіеся за кусок хлѣба питали злобу против вышедших живыми из ада войны. Выжившіе чувствовали, что на них со всѣх сторон устремлены холодные взоры, вопрошающіе, почему они не сумѣли даже умереть как слѣдует. Таким образом Грегори привык считать самого себя вторгшимся в страну живых; страну, правители которой старались сдѣлать ее удобной для жизни в ней героев, оставшихся дома.

Грегори быть может был неразумен в своем возмущеніи против существующих порядков; но он был голоден и потерял всякую надежду. Особенно в тот день, когда он сидѣл на одной из скамей на берегу Темзы неподалеку от Уэйн-Уока.

Тогда-то и случилось чудо. Мимо него прошел широкоплечій, изысканно одѣтый господин, несшій под мышкой пакет, завернутый в бумагу.

Не успѣл он отойти нѣсколько ярдов, когда из очевидно лопнувшаго пакета упало что-то на мостовую. Грегори поднял это нѣчто и стал разглядывать сперва с изумленіем, а потом с интересом. Он нагнал прохожаго.

— Извините, сэр, но вы уронили что-то.

Пандольфо обернулся, поблагодарил его, а потом спросил:

— К чему вам было безпокоиться возвращать мнѣ этот обломок камня?

— Потому что, насколько я могу судить при лунном свѣтѣ, это образчик из коллекціи минералов и может быть цѣнный, — отвѣчал Грегори.

— Чорт побери, что вы понимаете в образцах минералов? — воскликнул Пандольфо, оглядывая обтрепаннаго молодого человѣка с ног до головы. — Да вот. Скажите ка мнѣ, что это по вашему?

Он вынул из кармана маленькій электрическій фонарик и ярко освѣтил обломок, лежавшій на его лѣвой ладони. Грегори забавлял этот неожиданный экзамен, и он внимательно осмотрѣл образчик. Ему вдруг вспомнилось, что в былые годы, в дни его работы в лабораторіи, подобный же кусочек лежал на третьей полкѣ, вторым справа. Он разсмѣялся,

— Наудачу, я сказал бы, что это мышьяковый колчедан.

Пандольфо осторожно перевел луч свѣта на его лицо.

— Молодой человѣк, — сказал он, — сядем вот сюда и поговорим. Не каждую ночь можно наткнуться на минералога-спеціалиста на набережной Темзы. Это не мышьяковый колчедан, хотя величайшій авторитет Лондона всего четверть часа тому назад сказал то же, что и вы. Так что вы, хотя и ошиблись, все же тѣм самым примкнули к мнѣнію лучших знатоков своего дѣла.

— А что же это? — спросил Грегори.

— Чтоб узнать, что это, профессор был готов отдать все на свѣтѣ. Мнѣ кажется, что он нарочно сдѣлал прорѣз в этой бумагѣ — все лишь для того, чтобы один из кусочков выпал бы на мостовую, а он, послѣдовав бы за мной, нашел бы его гдѣ-нибудь на пути, который раздѣляет его дом от моего.

С этими словами Пандольфо сѣл на скамью и вѣжливым жестом пригласил Грегори сѣсть рядом с ним. Потом он тщательно осмотрѣл и завязал пакет. При этом взгляд его случайно упал на разорванный ботинок Грегори.

— Простите мой нескромный вопрос, — сказал он, — прибыльное ли это дѣло — заниматься минералогіей?

Грегори встал — вѣрнѣе в нем стал на дыбы гордый шотландскій дух его матери.

— Боюсь, что это вопрос, на который я не могу дать вам отвѣта. До свиданія.

Пандольфо вскочил, подняв в знак протеста обѣ руки.

— Молодой человѣк, обидѣться это часто то же, что и упустить случай. Я знаю вашу исторію. Вы джентльмэн. Имѣете недурныя познанія в нѣкоторых отраслях, но вы выбиты из колеи. И, будь я проклят, если вы не голодны.

Как будто вызванный заклинаніем Пандольфо, к ним медленно подъѣзжало пустое такси. Пандольфо окликнул его.

— Садитесь. Вы поѣдете со мной. Вы увидите, что я горд не меньше вас и вдвое болѣе голоден, чѣм вы. Мнѣ не нужны люди, не исполняющіе того, что я говорю им.

В сущности, только чтоб избѣжать столкновенія с Пандольфо, с которым он не мог сравниться в силѣ и, подчиняясь его веселой манерѣ сангвиника командовать, Грегори позволил, чтоб его втолкнули в такси.

— Это не далеко, почти за углом; но я вижу, что вы сегодня ходили достаточно.

Грегори неясно вспомнился потом огромный дом, мягкіе ковры, картины, статуи, облитыя мягким свѣтом; длинный корридор; огромная восьмиугольная комната, наполненная смѣсью всяких разнородных вещей, начиная от удобных кожаных кресел и изящнаго письменнаго стола — вплоть до столов, разставленных на козлах, заваленных таинственными предметами и приборами; стѣны, увѣшанныя множеством рѣдких гравюр и фотографій машин. Он замѣтил в концѣ комнаты клѣтку с попугайчиками-неразлучками. — Впереди Пандольфо шел слуга, зажигавшій во всѣх комнатах свѣт.

— Ужин накройте здѣсь — крикнул Пандольфо. — Подайте ветчину, цыплят, ростбиф, язык, пудинг — все что у вас есть. И бутылку шампанскаго. — Он усадил Грегори в кресло.

— Мое имя Виктор Пандольфо. Я изобрѣл всякія штуки, начиная с машинки для сушки женских волос и вплоть до прибора, дающаго знать о приближеніи подводной лодки за десять морских узлов.

Грегори вспомнил, что слышал о нем гдѣ-то, и даже встрѣтил имя его, такое необычайное, в спискѣ получивших отличія.

— Я думаю, сэр Виктор — не так ли?

— К чему думать, если вы знаете? Думать — это сила, которую слѣдует экономить. — Он разсмѣялся. — Ну-с, это все обо мнѣ. А что вы разскажете о себѣ?

Лишь позже, когда он подкрѣпился хорошей пищей и вином, и видя искреннюю радость своего хозяина по поводу того, что Грегори ѣл с аппетитом, — он собрался с храбростью и разсказал свою исторію. Он сознался, что был голоден, устал, что его ждал ночлег на той скамьѣ на берегу Темзы. Как гордый, но робкій человѣк, он начал свой разсказ с конца; Пандольфо не успокоился, пока не узнал при помощи быстрых кратких вопросов все, вплоть до его рожденія. Обрывки свѣдѣній не годились, заявил он; он должен был знать все — от корней до кончиков вѣтвей. Наконец, он бѣшенно затрезвонил; на звонок явился слуга. Пандольфо выпалил, протянув руку:

— Сейчас же приготовьте спальню для мистера Эглоу. Мистер Эглоу мой новый личный секретарь. Он пріѣхал поздно и по дорогѣ потерял багаж, так что достаньте ему все необходимое. Доложите мнѣ, когда все будет готово.

Когда слуга ушел, он с торжеством обернулся к растерянному молодому человѣку, который пробормотал:

— Вы очень добры — но я не понимаю. Это шутка с вашей стороны?

— Мое чувство юмора очень глубокое, — торжественно отвѣчал Пандольфо. — Но прошу повѣрить мнѣ, что я не шучу подобными вещами. Если я говорю, что вы мой личный секретарь — то вы, дѣйствительно, будете моим секретарем.

Молодой человѣк стал смущенно возражать. Он не знал стенографіи, никогда не писал на машинкѣ. Пандольфо стал терять терпѣніе. У него была цѣлая куча служащих, знавших все это до тонкости. Тогда Грегори спросил:

— Но что же я буду дѣлать?

— Все, что я буду говорить вам. Учитесь исполнять мои требованія. Вы сумѣете это. Я никогда не ошибался в моей жизни. Я знаю, когда люди лгут, и когда они говорят правду. Вы достаточно видѣли свѣт, чтобы знать, что большинство людей припишет мой поступок размягченію мозга: подобрать бродягу с набережной Темзы и сдѣлать его своим довѣренным помощником, личным секретарем с начальным жалованьем в 400 фунтов в год на всем готовой. Но нѣт, мой мозг необыкновенно тверд и ясен. Все же, мой друг, предупреждаю раз и навсегда: если вы обманете мои ожиданія или предадите меня — глаза его внезапно засверкали, как острія двух кинжалов какого-либо неблагонамѣреннаго предка-неаполитанца — лучше бы вам не рождаться на свѣт Божій!

— Может быть мнѣ лучше вернуться на набережную? — сказал Грегори, вставая.

Пандольфо отвѣтил:

— Я обязан своим успѣхом в жизни отсутствію в себѣ жилки игрока. Истасканное выраженіе «честь спортсмена» — кромѣ того, когда оно означает, что каждому дается возможность безпрепятственно испробовать свои силы и умѣніе, что, в сущности, лишь простая честность — первое правило всякой игры и спорта — это выраженіе всегда казалось мнѣ лозунгом неблагородно поступающих людей, старающихся найти себѣ оправданіе.

Он быстро распахнул двери восьмиугольной комнаты и указал обѣими руками по направленію к Темзѣ.

— Набережная — и Бог вѣсть какія испытанія. Постель, удобства, возможно даже обезпеченность в концѣ концов, а пока чертовски трудная жизнь.

Снова в Грегори возмутилась кровь его гордой матери-шотландки.

Его уму, привыкшему к нормальной современной обстановкѣ событій, казалось, что перед ним была какая-то экзотичная сцена, чуть ли не из «Тысячи и Одной Ночи.» Он из Обыденности переступил через порог в Нереальное. Он старался побороть потрясеніе, вызванное этим поразительный открытіем. А потом стойко, хотя чувствовал себя обезсиленный борьбой, он протянул худощавую руку, сказав:

— Я не сумѣю выразить вам свою благодарность сэр Виктор, за вашу необыкновенную доброту, но…

Пандольфо ураганом захлопнул дверь, быстро обернулся, схватил Грегори за узкія плечи своими нервными руками, откинул голову и громко расхохотался.

— Какой вы еще глупец. Развѣ я не сказал вам, что ставлю всегда лишь на вѣрный выигрыш? Отправляйтесь-ка прямо в постель. Уходите. Вы будете здѣсь, в этой комнатѣ, ровно в девять часов утра.

Он нажал электрическій звонок и звонил не переставая. Он чуть не цѣлых пять минут простоял так над звонком, слегка нагнувшись, торжествующій. Потом спросил:

— Еще стакан водки перед сном, так называемый — ночной колпак? Нѣт? Тогда спокойной ночи. Вы увидите, что встревоженный Джинкс или Бинкс, как его там звать, ожидает вас. Если у вас не будет всего, что вам может понадобиться — я казню его завтра электричеством. Распорядитесь насчет вашей утренней ванны и завтрака. И не забудьте, ровно в 9 тут.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такова была сцена, которую Пола постаралась представить себѣ по обрывкам своих случайных, всегда сдержанных разговоров с Грегори Эглоу; такова была исторія о том, как завязались первыя отношенія между Грегори и Пандольфо.

— Я был так же безпомощен, как парусное судно, попавшее в тайфун, — шутя сказал Грегори.

— Все это хорошо, как метафора, — сказала Пола. — Но, предположим, вы оказались бы не в силах исполнить предназначенную вам работу?

Его кроткіе глаза засіяли.

— Под его руководством как-то само собой работается. Даже червяку под его эгидой не вздумалось бы извиваться или итти не по намѣченному пути. Сперва я казался самому себѣ величайшим мошенником; потому что, на самом дѣлѣ, перезабыл все, что когда-то знал по минералогіи. В сущности, я был обязан всѣм случайно удачному опредѣленію — шуткѣ, выкинутой памятью в силу ассоціаціи по положенію такого же образца на полкѣ нашей лабораторіи. Но это подѣйствовало на его воображеніе. Я должен был быть удивительный малым, по его мнѣнію… Я в теченіе нѣскольких лѣт работал и днем, и ночью, чтоб оправдать его доброе мнѣніе обо мнѣ.

— Разсказывал он вам когда-нибудь исторію своей жизни? — спросила Пола.

— Нѣт. А вам?

— Самую малую толику. Но я догадываюсь, что его исторія не менѣе романтична, чѣм ваша.

Тѣм временем Пандольфо страдал, но не от боли, а потому, что его сломанныя ребра принудили его к полной бездѣятельности. Он пріѣхал с намѣреніем закружить Полу в вихрѣ путешествій вдоль и поперек всей Савойи. Он мечтал о пикниках при водопадах, о завтраках в ресторанах, славящихся на весь мір, о прогулках при лунном свѣтѣ и набѣгах на жемчужные и брилліантовые запасы ювелиров в Э-лэ-Бэн. Вмѣсто этого, он был прикован к постели, обязанный лежать спокойно на спинѣ, Бог знает еще сколько времени — и он ничего не мог дать ей, кромѣ привѣтствія благодарной улыбкой, когда она каждый день заглядывала к нему, чтоб справиться о его здоровьи. Конечно, он посылал своего шофера, Грегори, а иногда и сидѣлку скупать всѣ запасы фруктов, шоколада и цвѣтов в Рэн-лэз-О. И Пола, и лэди Димитер — обѣ принуждены были размѣщать переизбыток цвѣтов вдоль корридора. Но он раздражался, что силы и возможности его так ограничены. Он заставил Грегори опустошить маленькій книжный магазикчик, жадно поглощая всѣ нашедшіеся там криминальные романы.

Его сидѣлка понравилась ему. Она была небольшого роста, изящная, дѣятельная мѣщанка. Он увлек и ее в окружавшую его сферу. Он расхваливал ее, как самую совершенную сидѣлку в свѣтѣ, как будто он лично создал ее. Он искусно выпытал от ничего не подозрѣвавшей Клары адреса лучшей портнихи и лучшей модистки в Э. Он послал за ними свой автомобиль. Их ввели в комнату, гдѣ находился больной джентльмэн и его сдержанная сидѣлка.

— Я прошу вас сдѣлать для этой лэди самое красивое платье, какое только вы можете придумать, и шляпу к нему. Будьте добры снять с нея мѣрку.

Из трех пораженных женщин первой в себя пришла модистка.

— Но, мсье, для дамской шляпки не принято снимать мѣрку.

— Но, сэр Виктор, — сказала сидѣлка, — я не хочу этих вещей.

— Вы их будете имѣть, — отвѣчал он.

Сидѣлка уступила, переходя от радости к смущенію и обратно, и бросилась за помощью к единственной сильной женщинѣ, которую знала среди окружающих.

— Миссис Фильд, что мнѣ дѣлать?

Пола взяла ее под руку и прошла с ней в комнату Пандольфо, гдѣ сидѣли двѣ размечтавшіяся рабыни, искренне увѣренныя, что требованіе мсье было самым разумным и самым обыкновенным поступком вполнѣ разумнаго обыкновеннаго человѣка. Онѣ пришлют утром всѣ свои модели платьев и шляп. Madame (сидѣлка) могла выбирать, а что касается примѣрок, то онѣ могли быть произведены либо тут, либо в Э, как madame удобнѣе.

— Дорогая миссис Фильд, — сказал он, — я буду еще болѣе преданным вам слугой, если вы будете так любезны и поможете Уильямс вашим опытным глазом знатока.

— Но, сэр Виктор! — вскричала сидѣлка. — Вы не понимаете меня. Я не хочу ни парижских платьев, ни парижских шляп. Когда мнѣ носить их?

— Вот, именно, — вставила Пола холодно. — Когда?

Он выпустил клубом дым изо рта и помахал сигареткой в воздухѣ.

— В Біаррицѣ, когда покончит со мной. Ей нужен мѣсяц отдыха. Я позабочусь об этом. У меня там добрая дюжина друзей, которые возьмут на себя помочь ей весело провести время. По первому моему слову цѣлая вереница автомобилей будет ждать ее у вокзала.

— Mesdames, — обратился он к поставщицам тряпок, — рѣшено. Завтра вы покажете все, что у вас есть лучшаго. И если вы знаете поставщицу бѣлья…

— Но, мсье, moi-même, — перебила его модистка.

— Прекрасно.

— Я рада, что вы так думаете, — замѣтила Пола.

Она выпроводила всѣх трех женщин из комнаты.

Огорченная сидѣлка чуть не бросилась ей на шею. Ей совсѣм не хотѣлось ѣхать в Біарриц, хотя она знала, что друзья сэра Виктора, навѣрно, милые люди. Конечно, она будет рада отдыху. У нея не было ни одной свободной недѣли уже больше года. Но ей хотѣлось бы провести его в Корнуолѣ. Ея отец был стряпчим в Бодминѣ и у него большая семья. Ей страшно хотѣлось увидѣть их всѣх.

— Развѣ вы не говорили ему о семьѣ — в свободное время, в разговорѣ просто, когда сидѣлка болтает с больным?

— Нѣт. Вам не надо говорить с сэром Виктором. Он все время сам говорит с вами.

На минуту онѣ обсуждали эту тему, и Уильямс повторила тот же зопрос. Что толку во всѣх шикарных платьях, развѣ это годится для Бодмина?

— Кромѣ того, — прибавила она, — я не могу принять этого. Это удивительно великодушно со стороны сэра Виктора, но я, право, не могу.

— Вы и не примете, если не хотите, — сказала Пола.

Она вмѣстѣ с сидѣлкой спустилась вниз. Около клѣтки лифта стоял плетеный диванчик, на который она и предложила Уильямс сѣсть. Неподалеку стоял другой, куда она пригласила сѣсть обѣих француженок. Пандольфо всѣх их поставил в идіотское положеніе. Пола должка была согласовать самыя отдаленныя точки зрѣнія.

Пандольфо безусловно был простодушен, думая только о том, как бы наиболѣе ослѣпительно излить на милую трудолюбивую сидѣлку лучи своей доброты.

Обѣ портнихи, в силу страннаго опыта, пришли к логическому заключенію, что англійскій милорд влюбился в свою сидѣлку и — чего естественнѣе? — хотѣл одѣть ее, как подобало его положенію. В их глазах она прочла желаніе навязать дюжину платьев, двадцать шляп, кучу шелковых чулок и разных других прозрачных вещей. Их соединенные аппетиты простирались, по крайней мѣрѣ, до тысячи фунтов.

Сама Уильямс — привыкшая к прямотѣ, добродѣтельная англичанка, пораженная этим великодушіем, доходящим до абсурда, просто и откровенно сказала Полѣ:

— Если бы он, как другіе мужчины, вел себя глупо и объяснялся бы мнѣ в любви, — я поняла бы и сумѣла бы справиться с ним; я работаю сидѣлкой уже 9 лѣт и знаю способы самозащиты. Но, увѣряю вас, он ни столечко не надоѣдал мнѣ. И он так мил. Если он не может сдѣлать чего либо для других — вас, лэди Димитер, мистера Эглоу, для шофера, слуги или меня — то он, дѣйствительно, очень несчастен.

Точка зрѣнія Полы тут не имѣла значенія. Она величественно постаралась остаться в сторонѣ. Она быстро справилась с обѣими поставщицами. Онѣ вѣдь сами видѣли, что мсье, как истый мужчина, не имѣл понятія о таких вещах. Было бы тратой времени привезти сюда в Рэн всю кучу нарядов. Гораздо проще будет, если сидѣлка, как только сможет оставить своего больного, пріѣдет с Полой в Э, и онѣ вмѣстѣ выберут подарок, который ей дѣлает мсье в благодарность за ея заботы о нем. У Полы была спокойная, полная благородства, манера повелѣвать.

Лифт уносил вниз двух модисток, находившихся под впечатлѣніем разумных слов Полы, вслѣдствіе которых померкли их яркія надежды.

Пола вернулась вмѣстѣ с сидѣлкой в комнату больного, и Уильямс скрылась на балкон. Произошло настоящее сраженіе, во время котораго Пола спокойно разсказала о намѣреніях сидѣлки.

— Мнѣ все равно, каковы бы ни были ея намѣренія. Я хочу дать ей то, чего она никогда в своей жизни не будет имѣть, развѣ только, если выйдет замуж за богача. Я хочу, чтоб она провела лучшій мѣсяц в своей жизни, имѣла бы красивыя платья, пила бы шампанское, была бы окружена роскошью и довольством. Она заслуживает это, не правда ли? Маленькая дурочка не знает, от чего она отказывается. Там сейчас и Блэки, генерал и лэди Бэргойнь, Стонор-Мертоны, миссис Уизерс — я еще встрѣтил вас на том завтракѣ, который она давала в Карлтонѣ. Они всѣ так же респектабельны, как передній ряд скамей в приходской церкви. Не подумайте, что я ушлю ее куда-нибудь, не позаботившись о надежных, уважаемых спутниках для нея.

— Она не принадлежит к их обществу, — замѣтила Пола.

— Она много выше этого общества. Но это лучшее, что я могу сдѣлать для нея. Она ѣдет в Біарриц, я так рѣшил.

— Если вы так будете извиваться в своей постели, то отправитесь туда, гдѣ, насколько я слышала, нѣт ни портных, ни модисток, и гдѣ опредѣленно, вам не позволят дѣлать то, что вам захочется!

Он вспыхнул.

— Хотѣл бы я увидѣть того дьявола, который помѣшает мнѣ в этом!

— В силу деликатности я говорила о противоположном мѣстѣ, гдѣ мѣры болѣе мягкія, — с улыбкой сказала Пола, сознавая впервые свое превосходство: она спокойно стояла над скованным гигантом.

— Вы находчивѣе меня, — сказал он. — Вы почти побѣдили меня в тот раз, когда мы с вами встрѣтились впервые.

— Я и теперь побѣдила вас, — отвѣтила Пола.

Он запротестовал. Они заспорили. Но Пола не уступала — Так как вы хотите из чистаго великодушія наградить ее, то дайте ей возможность провести этот мѣсяц отдыха в Бодминѣ и уполномочьте меня помочь ей выбрать маленькій гардероб, который не оскорбит чувств ея семьи.

— Но развѣ вы не понимаете, я хочу, чтоб она поѣхала в Біарриц!?

Она нахмурила лоб. Это тщеславіе дарить казалось таким ребяческим.

— Предположите, что вы стали бы настаивать на том, чтоб она носила корону и сидѣла бы на тронѣ.

— Я настаивал бы, будь у меня для этого достаточно средств. Я сдѣлал бы ее королевой всемірнаго союза сидѣлок. Дѣвушка, подобная ей, работает до изнуренія в неизвѣстности и не имѣет ни одного яркаго часа в своей жизни! Во всяком случаѣ, у нея будет ослѣпительный мѣсяц- отдыха.

— В Бодминѣ.

— Никогда! — вскричал Пандольфо.

— В таком случаѣ, сэр Виктор, — и она сдѣлала ему насмѣшливый глубокій реверанс, — мнѣ очень жаль, но я заявляю вам за двѣ минуты до свершенія факта, что нашему пріятному знакомству наступил конец.

Она направилась к двери и повернула ручку. Его глубокіе глаза были устремлены на нее. Кризис сраженія прошел в напряженном молчаніи. Вдруг он подозвал ее движешем пальца.

— Пола.

Это было впервые, что он так прямо обращался к ней. Она подошла к постели.

— Я не люблю поступать против собственнаго мнѣнія. Но, чтобы угодить вам, эта дурочка поѣдет в Бодмин.

Он протянул руку, и она пожала ее в знак перемирія. Но он крѣпко схватил ея руку и так сильно потянул ее к себѣ, что ей пришлось, чтоб не упасть, опереться второй рукой на край постели. И в это мгновеніе, когда их лица были близки, он прошептал, чтоб его слов не было слышно на балконѣ, гдѣ сидѣлка боязливо прислушивалась к результатам спора:

— А вы — вы не примете от меня все, что я могу дать вам — сердце, душу и тѣло? Вы знаете, что я для вас единственный подходящій человѣк в мірѣ. Вы должны выйти за меня замуж. И вы знаете, что должны выйти.

В это мгновеніе Уильямс, услышав, как щелкнула ручка двери и подумав, что разговор кончился — скромно вошла в комнату. Странной позѣ только что еще спорившей пары можно было придать лишь одно значеніе. Она невольно чуть не задохнулась от неожиданности и поспѣшила снова выскочить на балкон. Ея полуподавленный вздох нарушил очарованіе. Пола освободила руку от ослабѣвшаго пожатія руки Пандольфо и полубезсознательно потерла свою кисть.

Несмотря на свои переломанныя ребра, он проявлял необыкновенную физическую силу. Они довольно глупо посмотрѣли друг на друга.

— Боюсь, что это один из тѣх переломов в жизни и во мнѣніях, которые вы не любите, — сказала она и поспѣшила скрыться из комнаты.

— Уильямс, — сказал Пандольфо, когда она, наконец появилась на его зов. — Вы ѣдете в Бодмин, а я женюсь на мисисс Фильд.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пола ушла в свою комнату в таком смѣшеніи чувств, что за свой краткій переход не успѣла разобраться в них. Но на это у нея еще достаточно было времени впереди. Она нашла, что ее ждала цѣлая кипа писем и газет. Она с жаром схватилась за это отвлеченіе от своих мыслей. Первое письмо, которое она распечатала, было от ея отца, мистера Кристофера Вэрези из Чадфорд Парка, Глостершэр. Оно было длинно и написано нервным изломанным почерком. Она всегда лишь пробѣгала письма отца, чтоб схватить главные факты, сообщаемые іероглифами, оставляя; полную расшифровку письма до болѣе свободнаго времени. Главнѣйшіе Факты этого письма принесли извѣстіе об ужасном горѣ. В этом был замѣшай негодяй Монт Дэнджерфильд, дѣлец; шли какія-то несвязныя фразы о Патагонской Эльдорадо — он мог бы купить и Перувіанскія Бонанца — но первыя показались ему вѣрнѣе; разореніе; Чадфорд Парк должен был быть продан; слова «квартира в Пэтни» были написаны с четкостью отчаянія. Так же сразу можно было разобрать сообщеніе, что, очевидно, та рента, которая выплачивалась им дорогой Полѣ, должна была прекратиться, так как стала финансовой невозможностью для безсердечно обобранной жертвы, еле-еле избѣжавшей банкротства.

Пола опустила письмо, омраченная очевидной потерей половины своего скромнаго дохода. Машинально она разбросала остальныя письма. Под ними внизу лежала телеграмма из Э-лэ-Бэн. Текст был слѣдующій:

«Знаменита ветчиной и битвами».

Лишь послѣ долгаго сжиманія стучавших висков она сообразила, что телеграмма была от Спенсера Бабингтона, и в этой скрытой, с его точки зрѣнія, ничуть не юмористической формѣ, он сообщал свой великій секрет, что ему предложили пост англійскаго посланника в Чехо-Словакіи, столица которой, как извѣстно всему міру, Прага.

Кто осудит ее за то, что послѣ всѣх разсказанных событій она на мгновеніе поддалась истерикѣ?

ГЛАВА VIII.

С незапамятных времен в Чадфордѣ, Глостершэрѣ, жили Вэрези. По преданіям, первый Вэрези пріѣхал в Англію с Вильгельмом Завоевателей. От построеннаго одним из его потомков в XIV вѣкѣ замка до сих пор оставался один флигель и полузасыпанный ров. В архивах семейной хроники хранилась рукопись пріора Чадфордскаго монастыря (снесеннаго позже с лица земли Генрихом VIII). Пріор был исповѣдником владѣльца замка Годфри де Вэрези, и поэтому со слов самого Годфри записал факты, очевидцем которых был Годфри. Не попади в самом началѣ рѣшающей битвы в Годфри стрѣла, воткнувшаяся ему в глаз, дом Іорков был бы уничтожен совершенно, и тѣм предотвращены всѣ несчастья, посыпавшіяся на всѣх во время правленія Іорков. Останься Годфри в живых, исторія была бы другая, так как воцарился бы дом Ланкастеров. Вокруг Годфри собиралась вся слава семьи. Из послѣдующих поколѣній ни одно не дало личности, превосшедшей его своими славными дѣяніями, да это было бы и сочтено святотатством. По ироническому замѣчанію Полы, в теченіе почти пятисот лѣт ни один член семьи не снизошел до того, чтоб отличиться чѣм-нибудь. Бог назначил их хранителями Чадфорда, и единственной задачей их было заботиться о том, чтоб в Чадфордѣ постоянно был бы владѣльцем какой-либо Вэрези. До сих пор никогда еще у них не было неудачи в этом.

Пола могла отзываться о своих предках с оттѣнком юмора. Но в ея жилах текла кровь тѣх, которые смотрѣли на разваливающуюся сѣрую башню замка, как на нерушимую святыню. Возможность продажи Чадфорда была святотатством, кошмарный сном. Поистинѣ, снова воцарился хаос.

Обширныя земли давно уплыли между рук семьи. Но один или двое Вэрези занялись лѣт сто тому назад торговлей с Индіей и этим возсоздали богатство семьи. Пола с дѣтства привыкла считать, что у отца ея обширныя средства. При ея замужествѣ он не назначил ей спеціальной суммы по свадебному контракту, но давал ежемѣсячную ренту, которую даже слегка увеличил, когда она овдовѣла. Она привыкла, что он ворчит и жалуется на время и на дѣла, как это дѣлали и другіе знакомые ея круга. Вот лорд Димитер, напримѣр, несмотря на свои жалобы, мог держать большой штат прислуги, нѣсколько автомобилей и имѣть прекрасный подбор вин. Разоренію Вэрези трудно было повѣрить.

О чем, напримѣр, думала Миртилла? Это была старшая сестра Полы, закоренѣлая старая дѣва, упрямая, имѣющая вмѣсто сердца часовой механизм, которая послѣ смерти матери взяла на себя хозяйство Чадфорда и заботу об отцѣ. Она вела хозяйство по строгой системѣ швейцарскаго отеля, так что высчитывала с точностью до одного грамма расходуемую провизію. Расточительность ею строго преслѣдовалась. — Даже при желаніи мистер Вэрези не умѣл бы кутить широко и швырять крупными суммами; но, очевидно, все, что Миртилла экономила на одном, он с успѣхом спускал на другом.

Пола расшифровала, наконец, письмо и читала и перечитывала его. Это была старая исторія. Доведенный до отчаянія послѣвоенными налогами, обезцѣненіем бумаг и подобными неизбѣжными слѣдствіями войны, он тайком от Миртиллы вел опасную биржевую игру.

Одно из хромающих страховых обществ, гдѣ он был директором, лопнуло, и он вмѣстѣ с другими принужден был расплачиваться за долги его. Очевидно, тогда, как deus ex machina, и выскочил Монт Дэнджерфильд. Она слышала о нем и даже встрѣчала его гдѣ-то, причем он оказался еще хуже, чѣм была его репутація. Пола и не подозрѣвала до сих пор, что ея отец знал его. Но ея отец был, именно, из тѣх людей, которых выискивал Монт. Да его и не трудно было найти, так как он был директором разных хромающих предпріятій.

В трудную минуту Монт Дэнджерфильд поймал отца Полы, помахал перед его глазами Патагонскими Эльдорадо и вытянул у него всѣ остававшіяся деньги. Гдѣ-то тут было скрытое мошенничество, она чувствовала это; Монт Дэнджерфильд ничуть не пострадал при паденіи Патагонских, в этом она была увѣрена; она чувствовала, что он сумѣл обставить все дѣло так, что был неуязвим, и его ни под каким видом нельзя было привлечь к судебной отвѣтственности.

Слѣдствіем потери мистером Вэрези своего состоянія был наводящій холодный ужас факт, что Чадфорд Парк должен был перейти в руки тѣх ужасных людей, которые теперь занимались скупкой старинных родовых помѣстій. Это были люди, раскрашивающіе темныя дубовыя панели в желтый и зеленый цвѣт, чтобы онѣ выглядѣли веселѣе; рубящіе столѣтнія деревья и уничтожающіе священные газоны — для того, чтоб построить нужное количество гаражей для своих автомобилей; срывающіе старинныя башни, чтоб на их мѣстѣ пристроить к замку похожіе на казино флигели для танцовальных зал своей неутомимой молодежи; оскверняющіе старинный дом убійственными голосами и оборотами рѣчи; не снимающіе своей брилліантовой тіары даже в еженедѣльной ваннѣ и разбивающіе сердца старых выдержанных слуг. Таковы были картины, которыя Пола в отчаяніи рисовала себѣ.

Она давно привыкла к мысли, что со временем Чадфорд Парк перейдет к ея кузену, тоже Вэрези, который служил гдѣ-то в арміи. По всему свѣту были разбросаны многочисленные члены семьи Вэрези, но ни один из них не был состоятельный. Но если бы всѣ они сложились, то развѣ не было бы возможности сообща удержать помѣстье в своей семьѣ для одного из членов ея.

Наконец, у нея возникла мысль и о ея собственной будущем. Муж оставил ей очень немного. Такую же сумму она получала от своего отца; и эта сумма давала ей возможность при экономной обращеніи держать квартирку в Бэзиль-Мэншенс, одѣваться и занимать скромное мѣсто в свѣтѣ, которое принадлежало ей по праву рожденія. Теперь, если ея доходы сократятся наполовину, что ей дѣлать. Она была перед неразрѣшимой задачей.

Если в такое положеніе попадает обыкновенная, ничего не значащая женщина, она может сдѣлать очень многое. Она может из Найтсбриджа переѣхать в Тэрнхэм Грин; может сама передѣлывать свои простенькія платья, может приспособиться к времяпрепровожденію своих сосѣдей. Она может устраивать скромные пріемы, гдѣ гости располагаются на полу, молодой футурист заваривает чай, а неоперившійся анархист передает хлѣб и масло. Или же может погрузиться в философію, стать дѣятельной и читать лекціи, прослыв интересной за свою неудовлетворенность. Или же она может снять простенькій коттэдж в Сэффолькѣ, убранный пестрым ситцем и остролистником, и в концѣ концов выйти замуж за викарія. Но для женщины с царственной красотой, при которой дорогіе наряды кажутся лишь естественный дополненіем самой природы к ея красотѣ, которой общество с самаго ея вступленія в свѣт безпрекословно платило дань — проблема бѣдности не так-то легко разрѣшима.

Она могла продолжать писать. Но как ей продолжать давать свѣтскій обзор, раз она перестанет бывать в свѣтѣ? Написать еще один роман? — кстати содержаніе давно уже намѣтилось в ея головѣ. — Она вздохнула от отчаянія. Ея литературнаго заработка хватило бы ей только на булавки — одно вечернее платье, или пара шляп, или необходимый ассортимент шелковых чулок.

Посовѣтоваться с Кларой Димитер — значило направить неувѣренность по пути отчаянія. По ея мнѣнію, единственными разумный шагом было бы выйти замуж за Пандольфо. Но она совсѣм не хотѣла выходить за него замуж. Он был слишком динамичен; несмотря на очаровывающую дѣтскую простоту, он скорѣе казался какой-то силой, чѣм человѣческим существом. Он завладѣл всѣм, кромѣ ея сердца. Инстинкт совѣтовал ей уѣхать первым поѣздом в Чадфорд и помочь Миртиллѣ в ея дочернем утѣшеніи. Но это было бы бѣгством от Пандольфо, против котораго возставала ея гордость.

А пока вѣжливость требовала, чтоб она отвѣтила на телеграмму Спенсера. Она нацарапала слово «Поздравляю» на бланкѣ и послала листок консьержу для отправки. У нея мелькнула мысль, не будет ли Спенсер испуган на смерть ея неосторожным выраженіем. А вдруг кто-нибудь разгадает его тайну, и это повлечет за собой дальнѣйшее раздробленіе Европы? Она разсмѣялась — и в ея смѣхѣ была мягкость, поразившая ее. Она достигла той степени женской философіи, которая проповѣдует теорію, что сколько бы лѣт не было мужчинѣ, он всегда остается мальчиком. Женщины созрѣвают до мудрости, и дѣтскія привычки спадают с них, как увядшіе цвѣты. В мужчинѣ всегда остается что-то дѣтское. Развѣ отец ея не напоминал ребенка своею безотвѣтственностью? Развѣ муж ея не обладал вѣчно юной душой мальчика? Развѣ могла женщина, как Пандольфо, проявить безпокойное тщеславіе, присущее ранней юности? Развѣ стала бы женщина, старше 30 лѣт, искать материнской защиты с нѣмой трогательностью Грегори, искавшаго ея дружбы? И, наконец, Спенсер Бабингтон, мужчина сорока лѣт, создававшій мнимыя опасности и игравшій в индѣйцев с торжественностью и серьезностью десятилѣтняго мальчика.

Милый, чопорный, вѣрный друг Спенсер! Она была увѣрена, что он не видѣл ничего смѣшного в формулировкѣ своей телеграммы. Может быть, в его полнѣйшем отсутствіи юмора и лежала его привлекательность? Она всегда обращалась с ним, как старшая сестра, видя в нем олицетворенную мягкую шутку. В ея жизни не хватало бы многих лучей солнца, не будь у нея Спенсера, над которым можно было посмѣяться. Она снова снисходительно улыбнулась, вспомнив сплетни Симкинс о пижамах.

В это мгновеніе в комнату вошла сама Симкинс с вопросом, что Пола намѣрена одѣть? Это вернуло ее к жестокой дѣйствительности. Как могла она позволить себѣ держать Симкинс, имѣя всего два пенса в год? Перспектива потерять ее была не из пріятных. Симкинс была частью ея самой. Онѣ вмѣстѣ расли в Чадфордѣ, гдѣ Джон Симкинс был садовником, боем и слугой в теченіе полстолѣтія, ка$ до него были его отец и дѣд. Он гордился, что в Чадфордѣ жили Симкинсы столько же времени, как и Вэрези. В старинной хроникѣ упоминалось имя Симкинса одного из вассалов-соратников Годфри де Вэрези, который, увлеченный на войну, погиб вмѣстѣ с ним в одной исторической битвѣ. Какія же еще нужны были доказательства? Симкинс — имя ея было совершенно неподходящим для горничной — Гвендолин, была сухощавой, с острыми некрасивыми чертами лица, дѣвушкой, очень изящно и опрятно одѣтой; к великому успокоенію Полы она «не ладила» с мужчинами. Она была с ними вѣжливой, как того требовало ея положеніе; но, по ея мнѣнію, это были низшія существа, неспособныя на большее, как на внесеніе постояннаго безпокойства в спокойную жизнь женщины. Если Пола любила мужчин потому, что в них было много дѣтскаго, то именно из-за этого Симкинс питала к ним отвращеніе. Она питала отвращеніе к дѣтям, к собакам, к солдатам и автомобилям, — вообще ко всему, что производило шум. Быть горничной одной из барышень Вэрези — было честолюбивой мечтой ея дѣтства, достиженіем ея дѣвичества, полный удовлетвореніем ея зрѣлаго возраста. Она любила Полу постольку, поскольку позволяло ей это ея подчиненное положеніе.

Пола, в силу старых аристократических традицій, принимала эту феодальную привязанность, как должное. Она тоже твердо вѣрила в вѣковую связь Симкинсов с Чадфордом. Было нѣчто болѣе сильное между нею и Симкинс, чѣм узы крови. В то время, как Симкинс одѣвала ее, у нея мелькнула мысль, что в этом мірѣ переоцѣненных цѣнностей — онѣ обѣ были анахронизмом, и эта мысль заставляла сжаться ея сердце; обѣ онѣ являлись чѣм-то старинным, очень рѣдким, очень цѣнным; если бы их отношенія матеріализировались в осязаемую и видимую форму, то они были бы достойны сохраненія в каком-нибудь музеѣ доисторической соціологіи. Разстаться с Симкинс — значило нарушить двѣ священныя традиціи. Правда, Симкинс имѣла свои недостатки. Она была закоренѣлой сплетницей. Она едва скрывала свое презрѣніе к изящным вещицам интимнаго женскаго кокетства.

— Я ни за что не одѣла бы такія вещи, — говорила она, поднимая кончиками пальцев прозрачныя принадлежности туалета, — даже если-б вы заплатили мнѣ! — В нѣкотором отношеніи она была тяжким испытаніем. Но Пола знала, что, если бы ей вздумалось, она могла бы безнаказанно бить ее по чем попало, как это, без всякаго сомнѣнія, дѣлал Годфрид де Вэрези со своим вѣрным слугой, который, не думая о смерти или побѣдѣ — безпрекословно пошел за своим господиком и нашел рядом с ним смерть в бою.

— Я потеряла много денег, Симкинс! --внезапно сказала Пола.

— Как жаль, сударыня.

— Боюсь, что нам придется измѣнить образ жизни.

— Хорошо, сударыня.

— Мнѣ говорили, что в Айлингтонѣ сдаются двѣ недорогія славныя комнатки над лавкой мясника.

— Если вы еще минуту посидите спокойно, сударыня…

— Боюсь, что вы не примиритесь с лавкой мясника, Симкинс.

— Если вы примиритесь с ней, то я увѣрена, что и я с ней примирюсь.

Пола обернулась, топнула ногой и нетерпѣливо, разсмѣявшись, сказала:

— Я говорю серьезно. Случилось многое, о чем я не могу сейчас говорить с вами. Но мнѣ кажется, что наступают времена, когда я буду не в состояніи держать горничную для личных услуг.

Некрасивое блѣдное лицо поблѣднѣло еще больше.

— Неужели вы мнѣ отказываете от мѣста?

— Я только предупреждаю вас, что это возможно в будущем. Я хотѣла знать, что вы на это скажете?

Симкинс занялась складываніем вещей, а Пола заканчивала полировку своих ногтей.

— Вы меня поймали врасплох, мисс Пола, — сказала она, наконец, невольно возвращаясь к старой формѣ обращенія. — Не знаю, что и сказать. Но я знаю, что если я оставлю вас, потому что вы не сможете платить мнѣ прежнее жалованье, или вообще не будете в состояніи платить — мой отец лишит меня наслѣдства. У него скоплена кругленькая сумма, а я единственная наслѣдница. Так что, в концѣ концов, я осталась бы в убыткѣ, поступи я на другое мѣсто.

— И говорят еще, что мы, англичане, не умѣем чувствовать, — сказала Пола. Она подошла к Симкинс и положила руку на ея плечо. Это была рѣдкая ласка. Может быть, единственная с тѣх пор, как давно тому назад, она в своем горѣ выплакала сердце на груди у крѣпко охватившей ее руками Симкинс.

— Надѣюсь, что до этого мы не дойдем, Гвенни; постараемся держаться друг за друга.

Одинокій Грегори Эглоу, приглашенный мягкосердечной Кларой Димитер на время болѣзни Пандольфо присоединиться к их столу, встрѣтился с Полой за обѣдом. Будучи женщиной большого свѣта, она любезно улыбалась, несмотря на непріятности.

— У меня порученіе от сэра Виктора, — сказал Грегори. — Он настоял на том, чтобы постель его передвинули в его гостиную. Он просил, не будут ли дамы так милы и милосердны — его собственныя слова, — Грегори при этом улыбнулся, — и не согласятся ли пить свой кофе вмѣстѣ с ким наверху?

— Конечно. Бѣдняжка, мы с радостью исполним его просьбу, — вскричала лэди Димитер.

Он повернулся за согласіем к Полѣ. Что ей дѣлать, как не согласиться?

Послѣ обѣда онѣ поднялись наверх. В открытое окно виднѣлась молодая луна, стыдливо смотрѣвшая из-за горных вершин. Комната вся сплошь была убрана розами. Над чашками с кофе хлопотал блѣдный лакей. На буфетѣ были разставлены всѣ сорта ликеров, какіе только можно было достать в отелѣ.

Маленькая застѣнчивая сидѣлка в своей синей формѣ стояла у косяка окна. Пандольфо, в силу необходимости, лежал плашмя, и, насколько позволяли видѣть откинутыя простыни, на нем была удивительная куртка — алая с золотой парчей.

— Если бы вы знали, как я намучилась, пока одѣла ему ее, — прошептала сидѣлка.

Пандольфо превзошел самого себя в своей чисто пандольфской манерѣ встрѣчать гостей. Он говорил шекспировским языком о сіяющих женских глазах, орошающих вдохновеніем души поэтов. Потом он стал развивать несбыточные планы путешествія по Италіи и Франціи — всей компаніей, включая и сидѣлку Уильямс, которая и послѣ этого могла поѣхать в свой Бодмин. Особенно ему хотѣлось удовлетворить свою давнишнюю мечту — увидѣть в Равеннѣ картины Луки Лонги, чудеснаго малаго, который, по его мнѣнію, недостаточно оцѣнен публикой. О бѣдной Лонгѣ нельзя было судить по его святым и по ангелам с лютней, находящимся в Луврѣ. Это был один из старых мастеров, которому Пандольфо хотѣл помочь добиться принадлежавшей ему по праву славы. Он говорил с таким убѣдительный краснорѣчіем, что всѣ подпали под его очарованіе. Равенна сдѣлалась Меккой их грез, а собор ея стал Могилой Пророка — Луки Лонги.

— Это было бы чудесно! --вскричала Клара.

— Я никогда еще не путешествовала на автомобилѣ, — вздохнула сидѣлка.

— Развѣ одно слово «Италія» не таит в себѣ особаго очарованія для человѣка, никогда не бывшаго там? — спросил Грегори Эглоу.

— А почему сосѣднее Римини? — спокойно вставила Пола.

— Дѣйствительно, почему бы и не поѣхать? Но что там?

— Римини в высшей степени интересно. Я была там подростком. Это родной город Великаго Пандольфо, Пандольфо Малатеста.

Пандольфо сдѣлал быстрое останавливающее движеніе рукой:

— Мы поѣдем, если это доставит вам удовольствіе. И мы купим палаццо — и Римини снова будет владѣть Пандольфо.

Внезапно он щелкнул пальцами и быстро забарабанил ими по лбу, как человѣк, старающійся что-либо вспомнить.

— Да я прав. Я увѣрен, что я прав. Я вижу перед собой раскрытую страницу. Помните вы имя жены того, кого вы назвали Великим Пандольфо?

— Конечно, не помню. Откуда мнѣ помнить это?

— Ее звали Паола — Паола Біанка, — он сжал руки, закинув их за голову, и торжествующе глядѣл на нее. Она в смущеніи отвернулась. От этого человѣка насмѣшки отскакивали, как стрѣлы с резиновыми наконечниками. Скорѣе даже, как бумеранги, возвращающіеся, чтоб неожиданно поразить ее. На одно сумасшедшее мгновеніе она почувствовала себя объектом разных идіотских предопредѣленій и диких выходок судьбы.

Клара нарушила молчаніе:

— Я увѣрена, сэр Виктор, что это вы создали лишь в своем воображеніи.

— Поѣдем в Римини, и вы убѣдитесь сами. Там есть гробница.

— О, теперь вы ужасны. Наша дорогая Пола не имѣет ни малѣйшаго желанія быть «увѣковѣченной в мраморной надгробной статуѣ».

Пола встала.

— Меня сохранят для потомства, засыпав лавандой. Я получила сегодня форменный призыв на помощь из Чадфорда. Да, серьезно, Клара. Я должна уѣхать домой с первый поѣздом.

— Дорогая моя — ваш отец!?

— Я должна помочь Миртиллѣ.

— Кто такая Миртилла? — спросил Пандольфо.

— Моя сестра!

— А ваш отец — болен — умирает?

— Он нуждается в моей помощи, — отвѣтила Пола,

Бдительная сидѣлка подскочила к кровати и во-время успѣла удержать за плечи пылкаго человѣка, намѣревавшагося подняться, позабыв о своих еле заживающих ребрах. Он подчинился, но запальчиво отстранил сидѣлку и устремил на Полу свой ясный взгляд.

— Болѣзнь — частная сдѣлка между докторами и Богом. Я не осмѣливаюсь вмѣшиваться. Но во всем другом — ваша помощь будет и моей помощью. Повѣрьте, а если хотите, передайте и отцу, что духовный, если не фактическій потомок Великаго Пандольфо, чьей женой была Паола Біанка, будет вам каменной защитой.

Лэди Димитер подошла с испуганньім лицом.

— Это еще откуда? Что это за неожиданныя новости?

Пола подтянулась, сердясь на свои невыдержавшіе нервы, и разсмѣялась. Она поддалась внушенію Бѣсенка Вызова.

— Простите, если я была немного несдержана. Но мой милый старик — мой отец — сообщил мнѣ самыя неожиданныя новости. Найдено, что под Чадфордским Парком находятся самыя богатыя залежи угля во всей западной части страны. Он полупомѣшан от радости. Это значит, что мы будем милліонерами, и я буду в состояніи исполнить самое завѣтное свое желаніе: купить обнесенную глубоким рвом мызу и жить там наединѣ, увядать понемногу, носить лиловый шелк, умереть окутанной облаками аромата лаванды. Вот, теперь вы знаете, — она обернулась, улыбаясь Пандольфо. — Благодарю вас, сэр Виктор, за ваше предложеніе — но не думаю, что отцу понадобится ваша помощь, чтоб разрабатывать каменноугольныя копи.

Он улыбнулся сіяющей, но иронической улыбкой.

— Видите, моя дорогая, — сказал он, — ее покоробило от фамильярнаго обращенія, — вот в чем ваша ошибка. Нѣт на свѣтѣ ничего, чего я не мог бы разрабатывать или вести лучше любого спеціалиста. Познакомьте меня с вашим отцом.

— Возьмите Димитера в компанію, — вскричала Клара. — Там хватит на всѣх.

— Только не для меня, — воскликнул Пандольфо серьезно. — Было бы стыдно, если бы я хотѣл заработать на этом хоть пенни. Я предлагаю, но я не торгую своими услугами.

Его предложеніе ошеломило ее, как лавина; несмотря на весь свой геній, свою магнетическую силу — он повѣрил этим миѳологический копям, родившимся в какой-то извращенной извилинкѣ ея мозга. Да почему ему бы и не повѣрить? Развѣ она, благодаря своему умѣнію свѣтской женщины играть роль, не разсказала эту исторію, как самую обыкновенную вещь в мірѣ? Она услышала обрывки разговора между Кларой и Пандольфо. Сидѣлка вытянулась на стулѣ с прямой спинкой и откровенно открыла рот от удивленія. Грегори Эглоу, заинтересованный, нагнулся вперед.

— Все это еще витает в воздухѣ — каменноугольныя залежи в воздухѣ, — и она разсмѣялась, нервничая. — Так что, вы видите, я должна отправиться домой и изслѣдовать их.

— Как только эти проклятыя ребра срастутся, я пріѣду, и мы вмѣстѣ изслѣдуем их.

— При помощи аэроплана, — сказала Пола. — Спокойной ночи.

Немного позже перед Полой сидѣла пораженная и возмущенная до глубины души лэди Димитер, не сводившая с нея глаз.

— И в этом не было ни слова правды?

— Ни одного слова.

Растерявшаяся лэди заявила, что Пола изумилась этим чудовищным вымыслом. Пола защищалась. Наконец, она сказала с отчаяніем:

— Он мнѣ дѣйствует на нервы. Я не могу больше выносить этого. Я вовсе не хочу, чтоб меня через 40 лѣт вмѣстѣ с ним упрятали в мраморный саркофаг — не говоря уж о всѣх годах до этого событія. Да, если хотите, я трусиха. Я прекращаю борьбу, сбѣгаю. Могу я завтра воспользоваться вашим автомобилем? Нѣт, не для того, чтобы скрыться в безопасности, — она разсмѣялась увидѣв разстроенное лицо Клары. — Всего лишь, чтоб доѣхать до Э. Я обѣщала сидѣлкѣ выбрать ей — за счет Пандольфо — маленькое приданое. Если он хочет дарить — то я научу его, как это дѣлается. И я должна исполнить свое обѣщаніе до отъѣзда, не правда-ли? Это займет весь завтрашній день. А послѣзавтра — я отправлюсь домой. Что касается его ребер — вы, Клара, и Грегори можете с успѣхом поприглядѣть за ними. Все дѣло теперь лишь в том, могу я завтра воспользоваться автомобилем?

— Конечно, дорогая. Да, кстати, вы можете свезти Спенсеру Бабингтону посылку, которая пришла с сегодняшней почтой. Это носки, совсѣм такіе, как у Франка. Я обѣщала ему достать тонкіе, когда Спенсер был здѣсь послѣдній раз.

Пола закусила губы, сжала руки за своей спиной и сказала, взглянув на уютно расположившуюся перед нею добродушную Клару:

— У меня достаточно непріятностей на сегодня. Еще какой-нибудь пустяк — и я не выдержу всей тяжести их. Я готова свезти Спенсеру, все что угодно, — ружья, мотоциклеты, коньки, абсент, анархическую пропагандную литературу, все — но я предпочту увидѣть себя и всѣх других в Гадесѣ, прежде чѣм свезу ему эти носки.

— Почему, в чем дѣло?

— Потому что, — сказала Пола, — я ѣду завтра в Э, чтоб сказать ему, что я согласна выйти за него замуж.

ГЛАВА IX.

Одѣтая в форму, сидѣлка Уильямс не боялась ни чорта, ни людей. Она с одинаковым душевным спокойствіем прикладывала бы лед к головѣ монарха и мѣрила бы температуру убійцы, раненаго при совершеніи тягчайшаго преступленія. Но в своем скромном частном платьѣ она казалась робкой провинціалкой. Подбадриваемая Полой, которая по телефону извѣстила обоих инвалидов в Э об их прибытіи — она скромно просидѣла за завтраком.

Она могла поразсказать теперь в Бодминѣ о своих встрѣчах запросто с аристократіей. Она запоминала обрывки разговора, в котором тоже принимала участіе, так как оба джентльмена были радушными вѣжливыми хозяевами. Но когда завтрак кончился, и они вышли на террасу гостиницы, и Пола, увлекая за собой сэра Спенсера, предоставила ее лорду Димитеру — она совсѣм оробѣла.

Странная пара осталась под тѣнью сикомор, и лакей, выслушав приказаніе Димитера, торопливо разставлял вокруг столика стулья.

— Надѣюсь, — сказал лорд Димитер застѣнчиво, — что вы не знаменитость, мисс Уильямс?

Миніатюрная сидѣлка так и подскочила.

— Кто я? Развѣ миссис Фильд не сказала вам? Я самая обыкновенная профессіональная сидѣлка.

Лорд Димитер просіял.

— Я так рад. Друзья моей жены всѣ так знамениты. Никогда не знаешь, говоришь ли с извѣстным астрономом, или поэтом, или выдающейся большевичкой. По моему, это ужасно стѣсняет. — Он бросил на нее полный юмора подозрительный взгляд. — Вы никогда не ѣздите в Бэкингэмскій дворец в формѣ и при медалях?

— О нѣт! — разсмѣялась сидѣлка, несмотря на весь свой трепет перед пэром Англіи, во власти котораго ее так безжалостно оставили.

— Значит, есть надежда, что мы можем стать друзьями. Но скажите, вы не за лэди Димитер ухаживаете?

Ей понравилась в нем нотка озабоченности в его голосѣ. Ей захотѣлось увѣрить его, что лэди Димитер здорова, как ломовая лошадь, но она подумала, что это звучит непочтительно. Она разсказала о несчастій, постигшем Пандольфо в горах. Лорд Димитер вспомнил, что в письмах жены было какое-то упоминаніе об этом. Он тогда еще сразу сказал Бабингтону, что это заставит немного пріутихнуть этого молодца.

— Я не завидую вам, — сказал он.

— Почему?

— Из того, что я видѣл, я убѣдился в том, что ухаживать за ним, это то же, что ухаживать за цѣлым зоологическим садом.

Она разсмѣялась. Лед был сломан. Далѣе они прекрасно чувствовали себя вдвоем. Она нашла, что и настоящій живой лорд может быть пріятным и имѣет тѣ же лучшія человѣческія чувства. Инстинктивно они оба перешли на свою любимую тему — цвѣты — единственное, чего ей не хватало в ея профессіи. Отец ея был извѣстным садоводом-любителем. Лорд Димитер признался в своей страсти к выращиванію душистаго горошка. Это было коньком ея отца. С ним никто не мог сравниться на всѣх выставках Корнуэллса и даже Дэвона. Особенной гордостью его был один сорт — цвѣта румянаго персика. Лорд Димитер взволнованно нагнулся к ней.

— Создатель сорта Фэри Дрим — это не ваш отец?

— Да, это был он.

Лорд Димитер откинулся на стул с шутливым жестом отчаянія.

— Значит вы всетаки знамениты. Такова, видно, моя судьба, что я никогда не встрѣчаю не-знаменитость.

Она нашла, что он очаровательнѣйшій, добрѣйшій, простодушнѣйшій человѣчек на всем свѣтѣ; недаром Клара Димитер обожала его за эти качества, так что сидѣлка не ошиблась. Ея краснорѣчіе потекло свободно. Она разсказала ему про Бодмин, про военный госпиталь в Салониках и про. великолѣпную манеру Пандольфо. Она повѣряла ему многое, нагнувшись над столом и подперши щеки руками; он внимательно слушал, сидя в такой же позѣ, так что посторонним они издали казались парой, болѣе заинтересованной друг другом, чѣм это позволяли приличія. Но она лишь повѣряла ему исторію любви Пандольфо; как он скатился с крутого обрыва, стараясь отыскать для миссис Фильд невзрачный цвѣточек, и как он, презрѣв всякую сдержанность, заявил, что женится на ней.

— А по вашему, она выйдет за него?

Сидѣлка с знающим видом кивнула головой.

— Она должна будет. Он один из тѣх, которые добиваются на свѣтѣ всего, чего им захочется. Тут дѣло не в деньгах, хотя он, очевидно, ужасно богат. Будь он бѣден, он точно так же достигал бы всего. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Лорд Димитер печально закивал головой. Он понимал. Этот человѣк унес с собой одну из его картин итальянскаго мастера, которую он вовсе не собирался продавать, причем Пандольфо сумѣл получить ее за полцѣны. Настоящаго Сассоферрато с всѣми особенностями кисти этого художника. Так что, если он захотѣл женщину…

— То он обязательно получит ее, — вскричала сидѣлка.

Лорд Димитер встал, потому что Пола и Спенсер подошли к их столу. Она стояла великолѣпная в своем платьѣ цвѣта ярких осенних листьев, которое оттѣняло ея собственную яркую красоту. Рядом с нею, как сфинкс, возвышался сухощавый Спенсер.

— Не вставайте, Спенсер позаботится о стульях. — И она жестом отправила его по этому порученію. — Вы первый услышите радостную вѣсть, Франк. Спенсер еще раз сдѣлал мнѣ предложеніе, и я приняла его теперь.

На лицѣ лорда Димитера появились миріады морщинок, сложившихся в маску недовѣрія, и в предѣлах вѣжливости, насколько это позволяли его хорошія манеры, он указал пальцем на охотящагося за стульями поклонника.

— Выйти замуж за Спенсера?

— Да.

— Но, дорогая моя, он ничего не знает…

— Очевидно, он знает толк, раз сдѣлал предложеніе миссис Фильд, — вскричала сидѣлка, пораженная поблекшим сразу очарованіем романтики.

— Да, я не то совсѣм хочу сказать, — отвѣтил лорд Димитер.

— А что вы хотѣли сказать, Франк? — спокойно спросила Пола.

Маленькій человѣчек схватился руками за свою бѣдную голову, в которой годами накоплялась вся мудрость Идеальнаго Поведенія Мужей и Обязанностей. Спеціалист в нем с ужасом глядѣл на неопытнаго, но и не подающаго больших надежд новичка Спенсера, который тѣм временем показывал разысканные им стулья с таким величественным видом, как будто это были не стулья, а спасенные от гибели важные документы.

Он вѣжливо поздравил его. Спенсер улыбнулся и стал перебирать пальцами неизмѣнный монокль.

— Спасибо, мой друг. — Он любезно взял Полу под руку. — С моей точки зрѣнія никакими поздравленіями не соизмѣрить моей радости.

Эта фраза вызвала на щеках Полы отвѣтный румянец удовольствія. За послѣдній час ея мнѣніе о нем измѣнилось к лучшему. Его маленькія слабости, над которыми она всегда потѣшалась, исчезли, когда она дала ему понять, что согласна перемѣнить свое неизмѣнное до сих пор рѣшеніе. Она, по собственному мнѣнію, была с ним страшно откровенна. Однако, самая страшная часть женской откровенности всегда остается в потайной, никогда не открывающемся, уголкѣ женской души.

Она созналась, что рѣшающим обстоятельством было разореніе ея отца. К счастью, она могла точно указать размѣры несчастья, так как утром получила письмо от сохранившей невозмутимость Миртиллы, давшее дополнительныя детали импрессіонистскому сообщенію ея отца.

— Я знаю, что вы любите меня в теченіе многих лѣт, и я всегда чувствовала себя самой неблагодарной эгоисткой. Но до сих пор это была борьба между вами и моей независимостью. Теперь моя независимость лопнула, так что вы перетянули. Я не люблю вас в романтическом смыслѣ этого слова, но ни к кому я не питаю такого уваженія, как к вам.

— Всѣ эти долгіе годы, о которых вы упомянули, я и не просил большаго, как вашего согласія дать мнѣ самое себя.

Весь этот разговор произошел вслѣдствіе ея безхитростнаго разсказа о катастрофѣ, послѣ котораго он и сдѣлал ей предложеніе. Предложеніе она приняла, откровенно сказав и о причинѣ своего согласія. Но во всем этом со стороны Полы не было рѣзкости — ея, вообще, никогда не было в ея поведеніи. И когда она навела его на эту тему, то Бабингтон и не подозрѣвал, что она заранѣе рѣшилась выйти за него замуж. Она предпочла, во избѣжаніе дальнѣйших недоразумѣній и упреков, открыть перед ним свою душу. Это она, по ея собственному мнѣнію, и сдѣлала.

Однако, имя Виктора Пандольфо ни разу не было произнесено ею.

Послѣ извѣщенія лорда Димитера и сидѣлки Уильямс о великом событіи, Спенсер сам заговорил об этом безпокойной человѣкѣ.

— Сознаюсь, дорогая моя, что я часто терзался из-за этого Пандольфо. Он всюду слѣдует за вами, так и кажется, что он никогда не оставляет вас в покоѣ. Откровенно говоря, то, что вы не хотѣли выйти за меня замуж, не так безпокоило меня, но — простите, если я в своем теперешнем неуравновѣшенном состояніи упомяну о такой возможности — ваш брак с ним глубоко оскорбил бы меня.

— Я рада, Спенсер, что вы извинились за то, что предположили такой абсурд.

— Но вы должны заглянуть на вещи с моей точки зрѣшя, — настаивал он, как бы оправдываясь. — Я не отрицаю, что во многом ненавижу Пандольфо. В нем 90 процентов качеств, которыя я наиболѣе презираю в мужчинѣ. Согласен — потому что я справедлив до щепетильности — в нем 10 процентов пріятных черт. Он щедр, у него широкіе взгляды, и я преклоняюсь перед ним, как перед знатоком итальянских мастеров послѣ-рафаэлевскаго періода. Но он величайшій эгоист, котораго я встрѣчал. А это, как вы в силу нашего стариннаго знакомства с вами должны знать, самое отвратительное и непростительное, по моему, чувство. Он исповѣдует одно, простите, профанацію… «Вѣрую во единаго Пандольфо-Отца, Пандольфо-Сына и в Дух Пандольфо». И весь мір, по его мнѣнію, одушевлен зтим единым Духом… Быть может, в таких вопросах женщинѣ не свойствена ясность сужденій мужчины. Даже самыя лучшія, прекраснѣйшія, самыя блистательныя женщины подпадали под очарованіе авантюристов.

Пола сухо прервала его:

— Почему вы называете его авантюристом? Вы только что гордились своею справедливостью. Клара увѣряет, что он из стариннаго итальянскаго рода.

— Знаю. Князья торговли. Телѣжка мороженщика. Или артисты. Шарманки и обезьянки.

Пола, вспомнив одну фразу, которой Пандольфо ограничил свою біографію, уцѣпилась за рукав Спенсера.

— Вы утверждаете это, как факт? Вы знаете что-либо о его прошлом?

— Нѣт, — сознался он. — Я только выразил произведенное им на меня впечатлѣніе. Я был безжалостен — я не имѣл на это права, особенно в такую великую минуту, как теперь.

— Одна черта, которую я люблю в вас, Спенсер, это ваше чувство справедливости.

Он с сухой любезностью добавил:

— Надѣюсь, что во мнѣ есть и другія качества.

Она отвѣтила шуткой, он отплатил тѣм же. Очевидно, он был очень счастлив. Он расцвѣтал в своей влюбленности, и это забавляло и удовлетворяло ее. В нем были скрыты неожиданныя возможности, требующія для своего развитія направляющую женскую руку: нѣчто вродѣ невоздѣланнаго сада, вознаграждающаго, наконец, терпѣніе и заботливый уход.

Он спросил ее:

— Почему вы не дали мнѣ этого счастья уже много лѣт тому назад?

— Дорогой мой, — отвѣчала она, — вы не из тѣх людей, что берут захватом: вы медленно обволакиваете. Самый безопасный сорт людей.

Позже он заявил о своем намѣреніи сопровождать ее в Рэн-Лэз-О. Хватит в автомобилѣ мѣста для него, с сундуком и лакеем, который по телефону закажет комнаты? Как мог он теперь жить в 60 милях от нея?

— Живу же я вдалекѣ, да еще от настоящей жены, — попробовал вставить лорд Димитер, которому не улыбалась перспектива остаться совсѣм одному. — Так что я в сущности не представляю себѣ, почему…

Но деликатность заставила его прервать поток аргументов. Ему лишь оставалось изобразить собой одинокую, хотя и спартанскую фигуру стоицизма. Спенсер снова шутливо замѣтил, что нѣт ничего хуже, как эгоизм избалованнаго мужа. Франку не помѣшало бы быть холостяком в теченіе 40 лѣт.

— Если вы думаете, что вас будут баловать, как Франка, то нам лучше сразу разойтись в разныя стороны, — сказала Пола.

Все это было пріятно, легко и очаровательно. Автомобиль мчал их с невѣроятной скоростью. Несмотря на вѣжливыя увѣренія Спенсера, простодушная сидѣлка настояла на своем и заняла одно из откидных сидѣній, повернув его так, чтоб можно было вдоволь налюбоваться вещами. Восхитительно довольная, она сжимала в руках небольшой пакетик, содержавшій полдюжины дорого цѣнящихся лоскуточков в квадратный дюйм, которые женское тщеславіе опредѣляет понятіем «платки»; это был подарок лорда Димитера, который бросился на поиски чего-либо подходящаго в находившійся тут же в коридорѣ отеля магазин. Поистинѣ этот день был отмѣчен красным на всю ея жизнь. Она оказалась не только прекрасной сидѣлкой, к этому она уж привыкла — но и пріятной женщиной. Она сіяла — самым невинным сіяніем в мірѣ. Мужчины не сознают радости, которую они доставляют изголодавшейся женщинѣ даже самой малой толикой своего вниманія. Только такіе чистые сердцем, настоящіе джентльмэны, как Франк Димитер, дарят инстинктивно свое вниманіе — частицу своего личнаго я.

Миссис Фильд и сэр Спенсер могли сколько угодно ухаживать друг за другом, сидя на задней сидѣніи автомобиля — ей было все равно. Она никогда еще не была так восхищена. Эсѳирь Уильямс почувствовала себя свѣтской женщиной.

Тѣм временем обрученные и не думали заставлять стыдливо отворачиваться, деревья, которыми была обсажена дорога; облака тоже не собирались краснѣть от каких-либо исключительных проявленій их любви. Он лишь раз взял ея руку.

— Знаете, дорогая Пола, я до сих пор не имѣл случая поцѣловать вас.

— Что вы, вы цѣловали меня по крайней мѣрѣ раз 12 за всю нашу жизнь.

— Знаю. Развѣ я могу забыть это? Но это были дружескіе поцѣлуи, и давались они по одному через промежутки многих лѣт. Первый раз — это было, когда вы еще носили косы — вы этим импульсивно отблагодарили меня за коробку шоколада. Остальные поцѣлуи давались лишь в видѣ утѣшенія.

— Если вы станете вспоминать такія трогательныя сценки, то я заплачу, — сказала Пола. — Посмотрите лучше на эти лиловыя тѣни гор. Развѣ онѣ не чудесны?

— Что мнѣ в данный момент до лиловых гор? — и он движеніем ленты монокля упразднил всѣ горы.

— Хорошо сказано. Но как по вашему, развѣ вы не упустили удобнаго случая?

Он вѣжливо обернулся к ней.

— Я не совсѣм понимаю…

— Почему вы не сказали — к чорту лиловыя горы!

— Боюсь, что я слишком старомоден для этого, — отвѣтил он чопорно, приняв к сердцу ея критику.

Видя, что он разстроился, она положила свои пальцы на его рукав.

— Во имя здраваго смысла, что пользы быть старомодным в нашем ультра-современном мірѣ?

— Старый свѣт — это достоинство, уваженіе к женщинѣ, почитаніе ея…

— Что значит старый свѣт? К чему относить себя к вѣку королевы Викторіи? Сумасшествіе — молодому человѣку, как вы, объявлять себя старомодный.

— Я вполнѣ понимаю вас, Пола. Но как вы, в общих чертах, опредѣлите современность?

Она в недоумѣніи нахмурилась. Развѣ когда-нибудь был поставлен такой вопрос женщинѣ, ѣдущей на Остров Блаженства? Вопрос столь метафизическій, соціальный, психологическій?

С забавным отчаяніем она отвѣтила:

— Во всяком случаѣ мы многообразны и жизнерадостны.

— Жизнерадостны?

Она кивнула в отвѣт; казалось, он медленно обдумывал это слово.

— Боюсь, дорогая Пола, что меня вышколили для дипломатіи; дипломатія же не бывает жизнерадостной.

— Вот подождите, посмотрим, что вы скажете, когда вы привезете меня в Чехо-Словакію, — сказала она.

Через нѣкоторое время она снова обратила его вниманіе на красоты гор.

— Да вы взгляните всетаки на эти лиловыя тѣни. Не говорите, смотрите только.

Наступило длительное молчаніе. Наконец, чувства, овладѣвшія сидѣлкой, оказались сильнѣе ея скромности, и она обернулась к Полѣ.

— Все это так прекрасно, что прямо хочется плакать, миссис Фильд.

Пола ласково прикоснулась к его плечу и улыбнулась, вполнѣ сочувствуя ей.

— Что вы сказали бы, если бы я тоже залилась слезами? --спросила Пола.

Спенсер Бабингтон вѣжливо отвѣтил:

— О, я вполнѣ допускаю, что природа дѣйствует на… гм… чувства. Боюсь, что на свѣтѣ слишком много чувствительных людей.

— Ужасные люди — не правда ли?

— В высшей степени, — отвѣчал Спенсер.

В этот день они не говорили больше о красотах природы.

ГЛАВА X.

— Не обращайтесь потом ко мнѣ за помощью, — сказала лэди Димитер.

Она умывала руки, не желая быть сообщницей в готовой разыграться драмѣ. Она жила спокойной жизнью без тревог. Димитер, как муж и как любящій ее человѣк вполнѣ удовлетворял ее; как жена, она была не только выше упреков, примѣром для знакомых и добродѣтельных лэди, но и искренно обожала своего мужа за чудесныя качества и деликатность его чувств. Конечно, она была главой в домѣ. Но они прожили во взаимном пониманіи, почти в духовной идилліи, с самой своей свадьбы, когда она была молоденькой дѣвушкой, а он уже довольно солидных лѣт холостяком. Бури и подобныя столкновенія никогда и не касались сферы ея защищеннаго существованія. Она любила свое положеніе покровительницы модных львов и принимала их у себя. В их чуждости была безопасность. Но стоило зародиться лишь намеку на недоразумѣніе между двумя львами — двери Хинстеда закрывались перед обоими провинившимися. Поэтому, в силу своих принципов, она и приняла по отношенію к Полѣ такое чисто-пилатовское рѣшеніе.

Но заявить о своем намѣреніи одно — а провести его в жизнь — другое. Она очень любила Полу. Кромѣ того, Пола, кромѣ как по внѣшности своей, не была львицей. Не могла же она просто прогнать ее, чтоб она кончала свои битвы в другом мѣстѣ. Но она была очень сердита на Полу; особенно когда Пола отвѣтила величественно и иронически.

— Не вижу, дорогая Клара, в каком отношеніи мнѣ может понадобиться ваша помощь.

— А кто скажет об этом Пандольфо и будет удерживать его потом, когда он узнает?

Пола пожала плечами.

— У каждаго свое дѣло. Это не мое и опредѣленно не ваше.

— Но это будет моей обязанностью, — вскричала возмущенная лэди.

— Он сдвинет весь отель, который обрушится над. моей головой, совсѣм как тот человѣк в Библіи — Самсон, кажется. Вы-то завтра будете в безопасности и вернетесь в Англію, а я должна кончать тут курс моего леченія.

— Все, что вам придется сказать ему — это фраза: дорогой мой, не бѣситесь и не кричите на меня, я тут не причем; идите и покричите в горах, излейте свое негодованіе на скалы и потоки.

— Но я всетаки имѣю отношеніе ко всему этому, снова вскричала лэди Димитер. — Он мнѣ надоѣл до чортиков, говоря о вас, а я должна была выслушивать его. Он и не сомнѣвается, что я его союзница.

— Вот потому-то, что он ни в чем не сомнѣвается, он мнѣ и не нужен, — сказала Пола.

Несмотря на то, что лэди Димитер фигурально умыла руки, она вспылила, почувствовав себя оскорбленной во всѣх своих чувствах. Пола была черствой, неблагодарной душой, и сегодняшній день вполнѣ заставил ее измѣнить мнѣніе о характерѣ Полы. Уже не говоря о чисто жизненной точкѣ зрѣнія: — фантастичное состояніе, которое всѣ приписывали Пандольфо; или с точки зрѣнія чистой романтики — один из великих рыцарски-доблестных людей современности, кладущій все, что только может пожелать женщина, к ея ногам. Что давал ей Спенсер Бабингтон? Да ничего. Конечно, она любила Спенсера просто так — он был нѣчто вродѣ элегантнаго экземпляра одушевленнаго Шератона (англійская мебель в извѣстном стилѣ, названная так по имени мастера), который пріятно поставить у себя в гостиной. Это лишь внѣшность. На самом же дѣлѣ он был одним из этих ужасных существ со щупальцами, которыя втягивают в себя все, что могут. Конечно, у него было достаточно денег; она вообще не говорила о деньгах, или о романтикѣ. Это был просто вопрос честнаго исполненія всѣх правил игры. Пола потребовала объяснить, в чем дѣло. Клара отвѣчала, что она могла бы дождаться, пока ребра, которыя были сломаны при исполненіи ея каприза, снова заживут, и он будет в силах сойти и скинуть Бабингтона в рѣку.

— Мнѣ стыдно за вас! — воскликнула она. — Это нечестно. Развѣ вы не видите, что бьете лежачаго?

— Я не намѣрена бить его даже, когда он встанет. О помолвкѣ пока офиціально не будет объявлено. Я сперва хочу посмотрѣть, что творится в Чадфордѣ.

— А по вашему сидѣлка не может в данный момент разсказать ему о происшедшей?

— Я просила ее не говорить, а Спенсер спеціально условился, что Франк никому не заикнется о помолвкѣ.

— Вы оба ужаснѣйшіе трусы! — воскликнула лэди Димитер. — Вы оба до смерти боитесь Пандольфо. У меня сильное желаніе самой сказать ему. Я и сказала бы, но я боюсь, что он снова повредит свои бѣдныя ребра. Представьте себѣ только, что Спенсер из-за кого-нибудь стал бы ломать свои ребра! О, у меня нѣт больше терпѣнія. Я не сойду к обѣду; я удовольствуюсь холодным мясом у себя в комнатѣ. Вы и Спенсер можете сидѣть за обѣдом в нѣжном tête-à-tête. И если этот милый мальчик Грегори подойдет к вам, то вы можете зашипѣть на него, как и полагается двум таким гадким, эгоистичным, трусливым гусакам, как вы!

И она не без достоинства покинула комнату, хлопнув за собою дверью.

Пола, безмолвная от возмущенія, одѣвалась к своему первому обѣду с женихом. Она была возмущена враждебностью Клары; молчаніе ея было вызвано каким-то угрюмым сознаніем, что в нѣкотором отношеніи правда была на сторонѣ Клары. Это было худшее в таких кротких сентиментальных женщинах, как Клара Димитер; онѣ подчиняли все своим предвзятый идеям. Онѣ приписывали вам низкія основанія с безжалостностью, являющейся слѣдствіем их непониманія вас; и все же, у них была дьявольская способность находить слабыя мѣста в бронѣ человѣка, и онѣ с невѣроятной радостью копались в таких мѣстах, забираясь все глубже.

Одѣтая, она влетѣла в комнату Клары, которая уже приступила к своей одинокой трапезѣ.

Было чудовищно со стороны Клары бросать ей такія обвиненія. Этот человѣк стал для нея каким-то кошмаром. Взываніе к ея чувствам вслѣдствіе переломанных ребер — ѳто чистый шантаж. В теченіе послѣдних двух мѣсяцев он сдѣлал ея жизнь несчастной. Это надо было прекратить. И она прекратила, помолвившись с другим человѣком, который был предан ей уже много лѣт; зарекомендовавшим себя с лучшей стороны; который будет сдѣлан послом; это человѣк их круга, а не такой авантюрист в духѣ Казановы. Старинная итальянская фамилія! Пандольфо Малатеста из Римини! Куда дѣвался здравый смысл Клары? Он вышел буквально из подонков. Он сам сказал ей это. Его отец был вѣчно улыбающимся итальянцем, продававшим с лотка гипсовыя статуетки на улицах Лондона.

— Я не вижу разницы, которую должно вызвать это в вашем обращеніи с Пандольфо, — с каменным выраженіем отвѣчала Клара.

Пола сердито подошла к двери. Даже самая величественная женщина может перестать владѣть собой.

— Вы безнадежны. Вы большевичка. Вас скоро выставят кандидаткой соціалистов в Парламент.

Спенсер Бабингтон предупредительно встрѣтил ее у подножья лѣстницы. Его монокль между кончиками большого и указательнаго пальца указывал на часы в холлѣ.

— Минута в минуту. Какая вы удивительная женщина.

Ея нервы все еще звенѣли, как натянутыя струны.

— Неужели по вашему простая вѣжливость рѣдка в женщинах?

— Говорят, что точность — это вѣжливость королей.

— А дипломатія — искусство увертываться.

— Я бы не заходил так далеко, дорогая моя.

— А до чего вы дошли бы?

— В настоящій момент, с вашего согласія, до столовой, — отвѣчал он.

Она разсмѣялась и простила его. Откуда бѣднягѣ Спенсеру было знать, в какое раздраженіе ее привела Клара Димитер?

У дверей ресторана ждал Грегори Эглоу, который с разрѣшенія обѣих лэди обыкновенно обѣдал с ними за одним столом. Она познакомила мужчин.

— Мнѣ так жаль, мистер Эглоу. Лэди Димитер сегодня нездоровится! О, пустяк. Очевидно, леченіе слишком сильно дѣйствует. И она обѣдает у себя, а сэр Спенсер пригласил меня пообѣдать с ним. Как сегодня здоровье сэра Виктора?

Молодой человѣк разсмѣялся, а когда он смѣялся, в его кротких глазах зажигались искорки радости.

— О, он поправляется, миссис Фильд. Но раненаго льва нельзя считать образцом кротости и терпѣнія.

Когда они сѣли, Спенсер сказал:

— Я назвал бы его скорѣе раненым носорогом.

— Неужели мы все время должны говорить о нем? — рѣзко спросила Пола.

Он чуть-чуть удивленно приподнял брови. Он видѣл ее в различных видах: трагической, насмѣшливой, нѣжной, иронической, восторженной, откровенной… но до сих пор никогда не видѣл ее не в духѣ.

Однако, она скоро овладѣла своими шалившими нервами и снова сдѣлала улыбающуюся мину. Они заговорили о Прагѣ. Нынѣшній посол уѣдет приблизительно через 3 мѣсяца, так что Спенсеру в этот промежуток времени удастся хотя бы поверхностно познакомиться с языком. Было бы глупо, если бы посол не мог прочесть даже названія улиц или найти в газетах, что о нем пишут, или даже поздороваться с кѣм-либо. Кромѣ того, это всегда производило хорошее впечатлѣніе на аборигенов — доказывало, что вы интересуетесь ими. В эти три мѣсяца, если Пола согласится на это, они успѣют обвѣнчаться не спѣша и получить краткій отпуск, перед тѣм как с головой погрузиться в работу.

— За это время и я успѣю пріобрѣсти чистый чешскій выговор, смогу привести в порядок всѣ свои дѣла и обзавестись кой-какими туалетами.

— Да, без сомнѣнія, — сказал он. — Благодарю вас, что вы напомнили мнѣ. Мнѣ пришлось сегодня обдумывать такую массу вещей. — Конечно, всѣ ваши платья очень красивы. Но я понимаю, что вам нужен новый запас. Это вопрос престижа Великобританіи. Это звучит, как пошлость, но это факт. И мнѣ придется обзавестись новым мундиром дипломата.

— И новым Роллс-Ройсом, с кузовом по послѣднему крику моды.

— Я очень люблю свой старый Нэпир — и он не так стар — всего 3 года. Это чудесный автомобиль.

— Но в глазах пражан он не будет имѣть того вида, как новенькій с иголочки Роллс-Ройс.

Он совершенно серьезно отвѣтил, что, вѣдь, она права. Он улыбнулся своей вѣжливой ледяной улыбкой.

— Видите, с самаго начала вы будете мнѣ не только помощницей, но прямо необходимой.

Послѣ обѣда они сидѣли на террасѣ, так как вечера все еще стояли душистые, теплые и бархатистые; к ним подошел Грегори Эглоу с легким жестом извиненія.

— Простите меня, миссис Фильд, но я лишь исполняю приказаніе. Сэр Виктор просил передать вам, что он сочтет величайшей милостью, если вы поднимитесь к нему на 5 минут, чтобы он мог поблагодарить вас за вашу любезность к сидѣлкѣ Уильямс.

Она облекла свой отказ в самую вѣжливую форму. Молодой человѣк поклонился и ушел.

— Опять этот носорог — он всегда становится между нами, — сказал Спенсер Бабингтон.

— Это его манера, — устало произнесла Пола.

С какой бы точки зрѣнія ни оцѣнивать — вечер ея не был удачный, так же, как и день.

— Отвратительная безстыдная манера, — заявил он. — Если бы не этот молодой человѣк с такими очаровательными манерами, я бы вмѣшался и настоял на том, чтоб вы дали ему отвѣт совсѣм в другой формѣ. Но он джентльмэн. Это сразу видно. Что он дѣлает у Пандольфо?

— Стряпает для него в его лабораторіи.

Из-под полуопущенных рѣсниц она смотрѣла на его лицо, освѣщенное слабым отблеском огней отеля, но оно не озарилась свѣтом в знак того, что он понял ея немного горькую игру слов. Он лишь кивнул головой в отвѣт. Она быстро спросила:

— Спенсер, скажите, когда дверь перестает быть дверью?

Он вскочил.

— Дорогая, вы чувствуете сквозняк? — Он оглянулся. — Но каким образом, вѣдь мы не в комнатѣ? Но если вы желаете, я все же закрою дверь, выходящую сюда на террасу, — и он направился к двери, находившейся метрах в пяти от Полы.

— Да, пожалуйста, закройте, — сказала Пола, почувствовав раскаяніе при видѣ его смущенной заботливости. — Эти люди так болтают. И раскажите мнѣ еще о Богеміи.

— Это теперь Чехо-Словакія, — поправил он.

— Но я люблю Богемію — с ея морским берегом, Латинским кварталом, караванами и Café Royal. К несчастью, я никогда не была там, но, по моему, они там часто безпечно смѣются.

Он снова холодно улыбнулся:

— Я завидую вашей чудесной способности претворять все в шутку. В этом лежит часть вашего очарованія.

— Вы думаете, что это принесет пользу нам в Чехо-Словакіи?

— Без сомнѣнія. Не имѣя чувства юмора, дипломат потерян.

К ним с видимой неохотой снова подошел Грегори:

— Миссис Фильд, вы знаете его. Ему нужно сказать вам нѣчто очень важное. Я должен передать вам, что это касается Чадфорд Парка, вашего стараго родового гнѣзда, которое вы недавно так любезно описали мнѣ. Он очень волнуется. Им завладѣла одна из его идей. Сидѣлка боится, что это вызовет температуру и всякія осложненія.

Спенсер встал, остановив Полу жестом, и обратился к Грегори с необычайной вѣжливостью:

— Будьте столь добры передать мой привѣт — привѣт от сэра Спенсера Бабингтона сэру Виктору, и сообщить ему, что то, что касается миссис Фильд, касается и меня. Я буду счастлив увидѣть его в любой час завтра утром и обсудить вопросы — дѣловые, я предполагаю, касающіеся Чадфорд Парка. Передайте ему, что причиной того, что я взял на себя эту смѣлость, является то, что сегодня миссис Фильд оказала мнѣ честь и согласилась быть моей женой.

Послѣднія слова этой тяжеловѣсной рѣчи заставили Грегори слегка вздрогнуть. Оправившись, он холодно поклонился одной лишь головой Спенсеру и обратился к Полѣ:

— Могу я поговорить с вами — одну минуту лишь?

— Сколько угодно.

— Я подожду вас тут, — сказал Спенсер, вынимая из портсигара сигару.

— Конечно, — пробормотала Пола.

Каким иным путей он мог итти? Поистинѣ, Спенсер был кавалером ордена Банальности, Верховным Жрецом Очевидности. Она прикоснулась к рукѣ Грегори:

— Пойдемте.

Они отошли в сторону и направились в самый конец террасы.

— Я знаю, что мнѣ не слѣдовало думать о себѣ, миссис Фильд, — начал Грегори. — Но я должен. Я в очень щекотливом положеніи. Я пользуюсь довѣріем сэра Виктора, если можно так выразиться. Только что сэр Спенсер, оказав мнѣ довѣріе, впервые посвятил меня в ваши дѣла Пожалуйста, помогите мнѣ, скажите, что мнѣ дѣлать?

— Сэр Спенсер дал вам на это отвѣт.

— Но что, по вашему, случится, когда я передам ему слова сэра Спенсера?

— Будьте увѣрены, что это не мое дѣло, мистер Эглоу.

Ея отчаяніе и досада смягчались полу-шутливым раздраженіем. Не успѣла она справиться с хозяином, как явился слуга, докучавшій ей своими горестями.

— Я уже извинился за свое поведеніе, — сказал он.

Взоры их встрѣтились. Взгляд его был открыт, честен и мягок. Она уступила.

— Скажите, что вы хотѣли бы, чтоб я сдѣлала — в предѣлах разумнаго, конечно — и я сдѣлаю это ради вас.

Каждая женщина, от королевы до потаскушки, инстиктивно знает, как дѣйствует взываніе женщины к низшим чувствам мужчины. Это ея наслѣдство от ужасных прапрабабок, которыя бросали нѣжныя улыбки из-за какой-нибудь скалы. Но ни одна женщина, вплоть до самой утонченной королевы, не может понять того, как дѣйствует такое женское обращеніе к возвышенным страстным идеалам современнаго мужчины, выраженное в милостивой фразѣ.

Она хотѣла быть ласковой. Перед нею был интересный джентльмэн с утонченными чувствами, находившійся в отчаяніи. Она, насколько это было в ея силах, была готова помочь ему. Она и не подозрѣвала, что значили мягко сказанныя ею слова: «Ради вас» — для уже влюбленнаго в нее молодого человѣка.

Можно сказать, что современная, нетерпящая лести, здоровая женщина не примѣняет этой своей пагубной силы. Ее пріучили к равноцѣнному обмѣну, к равенству полов.

— Ради вас, — проворковала ничего не подозрѣвающая Пола.

В груди его поднялся трепет удивленія, как мягкое колыханіе крыльев мотылька, как мелодичный шум горнаго потока, так трепещут звѣзды августовской ночью.

Воспитаніе и привычка к большому свѣту помогли ему высказаться задушевно:

— Видите-ли, — сказал он, наконец. — Если я передам ему слова сэра Спенсера, то он выскочит из постели и будет бушевать; и Бог знает, что тогда случится с его ребрами.

— Милый мальчик, если-б вы знали, как я устала от этих ребер! Я чувствую, что они будут преслѣдовать меня всю мою жизнь. Как только я пріѣду домой в Чадфорд-- отец любит, когда мы спускаемся к завтраку — на меня с блюда будут смотрѣть ребра, холодное мясное блюдо, часто подающееся у нас. Боже мой! Зачѣм жизнь так забавно запутана?

— А вы не можете подняться к нему хотя бы только на минутку? — настаивал Грегори.

— Даже вы против меня, — заявила она самым трагичным образом. — Ну, что-ж, очевидно, я должна.

Очевидно, только она могла успокоить этого льва или носорога, или чѣм бы он ни был. Она вмѣстѣ с Грегори подошла к наслаждавшемуся сигарой Спенсеру, который вѣжливо встал при ея приближеніи.

— Вы ничего не будете имѣть против — обождать еще нѣсколько минут? Кажется, я должна буду исполнить его каприз.

Она прочла на его лицѣ холодное неодобреніе, высказать которое в присутствіи третьяго лица запрещали ему его правила. Он выразил его ледяным жестом руки, державшей кончиками пальцев неизмѣнный монокль и сигару.

— Конечно. Как вам угодно — сказал он.

Когда она вошла в комнату больного, двѣ нервныя сильныя руки протянулись ей навстрѣчу, глаза его сіяли счастьем.

— Почему, почему? — вскричал он. — Почему вы покинули меня? — Он коротко отпустил сидѣлку и Грегори. --К чему эта фантастическая исторія о залежах каменнаго угля?

— Фантастическая?

— Да. К чему эта странная гордость? Почему не открытая честная правда? Кто на всем свѣтѣ может помочь вам в той же мѣрѣ и поможет вам, кромѣ меня?

— Заговорив о залежах, я говорила о них вполнѣ серьезно.

— Вы хотѣли этим заставить меня повѣрить в залежи. Я вѣрил вчера. Но сегодня не вѣрю.

— Почему?…

— Справки.

Пола стояла над постелью покрытаго бинтами человѣка. Она снова вся задрожала от злобы и сжала руки, спокойно висѣвшія по бокам.

— Клара Димитер осмѣлилась сказать вам?

— Нѣт, моя драгоцѣнная Пола.

— Я не ваша драгоцѣнная Пола — вы слишком самонадѣянны — во всем, — она отвернулась, чувствуя с необычайной яркостью ужасную предохраняющую преграду сломанных ребер.

— Я самонадѣян, да. Вы — Пола. Вы моя дорогая, драгоцѣнная. Поэтому вы моя драгоцѣнная Пола. Но, пожалуйста, выслушайте меня. Клара Димитер, которую я сегодня видѣл долго у себя — самая добрая женщина, лэди в полном смыслѣ этого слова, существо в высшей степени честное. Я знаю все, что можно знать о лэди. Я подробно изучал их. Садитесь, моя дорогая, я хочу поговорить с вами. Я хочу разсказать вам о себѣ самом. Как я добился точных познаній о лэди. Мнѣ было 13 лѣт. Я жил со своими родителями в двух комнатках над лавкой в Грик-Стрит, Сохо. Двѣ комнатки с кухней. Я мечтал о лэди. Я создал их в своем воображеніи. Для себя самого я изобрѣл лэди. А потом я познакомился с одной лэди и нашел, как всегда, что мое изобрѣтеніе было правильный во всѣх отношеніях, было точно во всѣх деталях…

Пола остановила его жестом и во всеоружіи своего очарованія сказала:

— Дорогой друг, простите меня. В другой раз я с удовольствіем выслушаю вас. Если же вам нечего сказать мнѣ теперь, то я должна вернуться к своему спутнику.

— К этой высохшей трескѣ в образѣ человѣка! Он не в счет. Он не существует.

Пола улыбнулась.

— Я должна.

— Почему?

— Потому что, подобно лэди Димитер и вашему прежнему другу, я, к несчастью, тоже лэди.

Она увидѣла, что он бросил на нее грозный взгляд, не зная, что отвѣтить на это.

— Надо считаться в жизни с этими небольшими вѣжливостями. Вернемся к главному. Если не лэди Димитер, то кто сообщил вам о дѣлах моего отца?

— У меня повѣренные и агенты; к тому же, существуют телеграфы и телефоны. Час тому назад мнѣ прислали вот это.

Он передал ей телеграмму:

«Ничего неизвѣстно о залежах каменнаго угля Чадфорд Парка; наоборот, слухи о прекращеніи отсрочки закладных».

— Это правда?

— Да.

— Ну, что-ж. Я с самаго же начала хотѣл сказать вам, что я скуплю всѣ закладныя.

Она сразу выпрямилась, вспыхнув.

— Вы этого не сдѣлаете! Я запрещаю вам.

— Это вы можете, — отвѣчал он, — но я привык дѣлать запрещенныя вещи. — Вы можете запретить мнѣ скупать большими партіями акціи О-ва Полинія, но я все же покупаю их. А закладныя покупаются и продаются, как бараньи котлеты в мясной. Кредиторы будут рады, что им вернут их деньги. По моему, их около полу-дюжины. Только в старинныя мелодрамах, гдѣ единственный кредитор — nouveau riche, намѣревающійся выгнать обѣднѣвшаго стараго сквайра и его дочь из их родового гнѣзда…

— Несмотря на это вы предполагаете стать единственным кредитором, — прервала его Пола, — и вернуть дни мелодрамы, Великій сэр Виктор Пандольфо будет имѣть в своей власти бѣднаго сквайра и его семью?

— Гордость, — сказал он с улыбкой, — это одно из ваших очаровательнѣйших достоинств. И у меня есть гордость, но в болѣе скромных размѣрах. Если бы у вас ея не было, я не полюбил бы вас. Что пользы в женщинѣ, у которой нѣт гордости? Какая польза дать все мое Я инертно принимающей все женщинѣ? Это было бы вродѣ той впавшей в заблужденіе лэди, которая нѣсколько лѣт тому назад вылила все вино неоцѣнимаго рѣдчайшаго погреба в водосточную канаву. Вы одна из всѣх женщин, достойных вина моего существованія.

Он говорил с жаром, с унаслѣдованными жестами рук.

— Не будь это вино цѣнным, я не осмѣлился бы предложить его вам… Выкуп закладных — это идея, пришедшая мнѣ в голову всего час тому назад. Но в моей жизни всѣ великія дѣла творились по вдохновенію минуты. Закладная будет принадлежать вам, — это один из параграфов свадебнаго контракта.

— Но, Боже Всемилостивый! — вскричала вынужденная на крайность Пола, нагнувшись смѣло над кроватью. — Неужели вы не хотите понять. Я не давала согласія выйти за вас замуж. Я не давала вам ни малѣйшей надежды, что выйду за вас. У меня нѣт ни малѣйшаго намѣренія выйти за вас замуж.

— Вы может быть не знаете, — сказал ои, — но у вас оно есть. Глубоко скрытое. Вы не можете уйти от меня. Это было предрѣшено при вашем рожденіи; вы — сказочная принцесса в своем замкѣ; я — грязный полуитальянскій мальчишка, игравшій с другими грязными сорванцами на грязнѣйших улицах Лондона. Это было предрѣшено, когда я родился. Безполезно идти против судьбы. А в данном случаѣ она была очень разсудительной. И знаете! — внезапно глаза его засверкали, голос получил звучность; он взмахнул рукой: — Есть вещи, которых не говорят по-пустому такой женщинѣ, как вы. О них предоставляют догадываться. Только если подстрекают, то говоришь их. И я говорю это теперь. Вы должны считаться с бѣшеной страстью настоящаго мужчины.

Она безпомощно провела рукою по глазам. Может быть, если бы он был на ногах во всей своей повелѣвающей мужественности и необузданно схватил бы ее в свои объятія, сопровождая этим свою необузданную рѣчь — она была бы потеряна. Женщина может противостоять мужчинѣ лишь до извѣстной степени, и эта степень колеблется в зависимости от личнаго темперамента. Точно так же, mutatis mutandis, мужчина может противостоять женщинѣ. Но мужчина, котораго судьба неподвижно приковала к постели, находится в невыгодном положеніи, когда объясняется в примитивной страстной любви.

Она прибѣгнула к повторенію.

— Неужели вы не понимаете? Неужели вы не поняли?

— Я так прекрасно понял, что твердо увѣрен, — вскричал он. — Вы моя, я ваш, всегда, нынѣ и присно и во вѣки вѣков!

Весь здравый смысл, вся ея женственность внезапно возмутились против лежащаго маніака. Она забыла про опасность, грозившую еще хрупким ребрам.

— Безполезно говорить это. Надо раз и навсегда покончить с этим. Я не могу выйти за вас замуж по той простой причинѣ, что выхожу за другого. Я сегодня дала свое согласіе Спенсеру Бабингтону. Вот! Я вовсе не хотѣла сообщать вам этого так рѣзко, но вы принудили меня.

Она смѣло стояла над его постелью. Внезапно она вспомнила о возможности, предсказанной ей, новаго перелома его ребер, и сердце ея бѣшенно забилось. Но ничего не случилось. Он лишь безконечно долго не спускал с нея глаз и потом, к ея удивленію и безграничному возмущенію, сперва улыбнулся, а потом залился тихим смѣхом.

— Если бы вы сказали мнѣ, что вы выходите замуж за мужчину, я мог бы повѣрить вам, — но это!..

Взбѣшенная, она оставила его и механически стала спускаться по лѣстницѣ, забыв о существованіи лифтов; не успѣла она сообразить, гдѣ она, как очутилась на террасѣ отеля, дрожа от нанесеннаго ей оскорбленія.

Бабингтон поднялся с кресла, стоявшаго в темном углу террасы, и вытянулся — высокій и сухой.

— Вы пробыли очень долго, дорогая моя, — заявил он с поклоном, вѣжливо выражая свое недовольство.

— Этот человѣк невозможен, — заявила она.

— Вполнѣ, — отвѣчал Спенсер. — Я просидѣл тут так долго, что меня проняла дрожь.

Она перестала владѣть собой.

— Вам лучше лечь в постель и согрѣться. У Клары припасены для вас теплые носки. Я пришлю их с Симкинс. Было бы жаль, если бы вы простудились.

— Дорогая Пола, но в чем же дѣло? --спросил он.

— Да во всем, что только можно представить себѣ. Я говорю вам, что меня оскорбил мужчина, а вы спокойно соглашаетесь с эткм и лишь жалуетесь, что продрогли. О, вы мнѣ не подходите! Спокойной ночи.

И она быстро удалилась, оставив пораженнаго джентльмэна в полном недоумѣніи. Он провел пальцами по лбу. Она была его невѣстой, она, наконец, милостиво отдалась под его покровительство. Даже как бы уже стала его собственностью. И вдруг оставила его одного с недокуренной сигарой во рту. Чтоб ей не пришлось искать его, он ждал ее на террасѣ, несмотря на холодный ночной воздух. А его доктор нарочно предупреждал его, что ночной воздух Савойских гор приносит ревматизм. Он выказал извѣстную долю рыцарства, если не героизма. И вот награда за это! Он вошел в отель и, устроившись возможно дальше от окна, засѣл с бутылкой Виши и новой сигарой — отчаяніе человѣка, сознательно идущаго против собственных принципов — и стал раздумывать, как дѣлали это и многіе другіе до него, над необдуманностью женских поступков.

Тѣм временем взбалмошная женщина позвала Симкинс и велѣла ей укладываться и заказать к 8 часам утра автомобиль. Пола хотѣла ѣхать до Э, Ліона или даже Парижа, лишь бы попасть на поѣзд, а Симкинс с сундуками могла послѣдовать за нею прямо в Чадфорд.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пола, работая над своим новым романом, сидѣла у письменнаго стола перед окном, выходившим в парк, и глядѣла на ноябрьское жемчужно-сѣрое небо, против котораго печально мерцали мокрыя деревья в осеннем уборѣ. Вдругом концѣ комнаты тлѣли дрова в каминѣ, как будто сырость безнадежности упала на сердце огня.

В комнату тихо вошел Парджитер, старый слуга, с кучкой писем на подносикѣ:

— Пришла та молодая дѣвица, присланная женой викарія.

— Я позову ее через нѣсколько минут. Я позвоню.

Она вздохнула. Дѣвица, о которой шла рѣчь, очевидно, была честолюбива и хотѣла увидѣть свѣт, но не была опытна в прислуживаніи лэди.

— Нужна же мнѣ хоть какая-нибудь горничная! — сказала Пола, — а это была единственная, которую она могла получить. — Симкинс уѣхала. Как могла она позволить себѣ теперь платить подобное жалованье? Старый Симкинс оказался не совсѣм таким феодальный альтруистом, каким рисовала его дочь. Старик со слезами на глазах заявил, что не будь цѣна на свинину и другія вещи такой высокой, — он скорѣе умер бы, чѣм позволил дочери покинуть службу у мисс Полы. Но цѣны на свинину так ужасны, и Симкинс покинула ее, время от времени посылая ей вѣжливыя, полныя отчаянія письма.

За послѣдніе два мѣсяца так много ушло из жизни Полы, растворилось гдѣ-то. Квартирку свою в Бэзиль-Мэншенс она сдала богатому чудаку-холостяку. Прекратились, ея визиты друзьям, которые занимали все ея время осенью; не потому, что ее перестали приглашать — но без горничной, без туалетов. Мысли о стоимости переѣздов, чаевых, проигрышах в бридж и других расходах, связанных с пребываніем в гостях в усадьбах друзей, заставили ее отказаться от всѣх приглашеній, отговорившись нездоровьем отца. — Ушла и Клара Димитер, взбѣшенная нелѣпым поведеніем Полы. Однако она писала Полѣ, передавая случившееся послѣ ея отъѣзда. Ушел Бабингтон — но уѣхал не в Чехо-Словакію, а куда-то в пространство, болтаясь по океану, залечивая свое оскорбленное самолюбіе, так как вмѣсто него в Прагу был назначен другой дипломат.

Даже Пандольфо ушел из ея жизни. Сидѣлка Уильямс написала ей из Бодмина, гдѣ блаженствовала, проводя свой отпуск, что ребра его послѣ отъѣзда Полы скоро совсѣм зажили. Грегори Эглоу тоже написал ей, благодаря за ея вниманіе к нему в Рэн-лэз-О, предлагая ей всегда разсчитывать на его готовность к услугам. Пола послала привѣт Пандольфо, поздравляя с выздоровленіем, но он даже не потрудился извѣстить ее о полученіи ея письма. Как будто ему и дѣла не было до ея существованія; с одной стороны это было утѣшеніем, с другой оскорбленіем. Естественно, она была в обидѣ на Пандольфо.

Единственно, кто и не собирался исчезать — были Миртилла и ея отец. Лишенный своего любимаго спорта и лошадей — он перестал интересоваться чѣм бы то ни было, говоря, что когда человѣк разорился, то должен переносить это, как джентльмэн. Он апатично переходил из кабинета в столовую, ничего не дѣлал и терпѣливо сносил положеніе вещей.

Миртилла безжалостно сократила всѣ расходы, отпустила большинство прислуги, продала лошадей и часть картин, чтоб только выручить деньги на веденіе скромнаго хозяйства. Она настояла, чтоб вырученныя суммы были внесены в банк на ея имя.

— Что же с нами будет дальше — я не знаю. Не можем же мы всю жизнь прожить продажей картин и лошадей.

— Но если кредиторы предъявят закладныя ко взысканію, то нас выгонят из Чадфорда, — сказала Пола.

Но, насколько Миртилла могла судить, кредиторы временно были удовлетворены. Каким путем, она не знала. Она обратилась к Бэльстроду, стряпчему, который вел дѣла ея отца, но он молчал, сказав, что не имѣет права распространяться о дѣлах без разрѣшенія мистера Вэрези.

Сам же Вэрези молчал о дѣлах. Он был упрямо скрытен, как всѣ слабые люди.

Он был слишком большим джентльмэном, чтоб открыто оказывать предпочтеніе какой-нибудь из своих дочерей. Но когда никого вблизи не было, маленькими ласками украдкой он давал понять Полѣ, что она была его любимицей. Но и ей он лишь сказал как-то, что по нѣкоторым признакам положеніе их не так плохо, как казалось вначалѣ. Однако, что это за признаки, он не говорил, и Пола не могла спросить его об этом, так же, как он не мог разспрашивать ее о ея частных дѣлах. Она тоже была скрытной и ничѣм не намекнула даже на ухаживаніе Пандольфо или на кратковременную помолвку со Спенсером. Она не упомянула даже их имен.

Да, во всем этом было довольно отчаянія, чтоб заставить любую женщину рыдать. Но Пола гордилась своей выдержкой и тѣм, что она «не как всѣ». При всем этом, у нея все же был еще свой дом, гдѣ она провела свое дѣтство, были любящіе родные. Миртилла любила ее немного сухой братской любовью, быть может, болѣе глубокой, чѣм она показывала. Вообще, за послѣднее время Пола замѣчала, как иногда ея спокойные разсчетливые глаза могли зажигаться странными огнями. Неужели за наружной холодностью могла скрываться большая любовь, таившаяся в страстных глубинах ея души, не замѣтная для окружающих? Пола вспомнила, что и у ея сестры когда-то был роман. Об этом Миртилла никогда не проронила ни слова, но внутри ея все еще горѣл скрытый огонь. Снаружи это была сухая старая дѣва, посвятившая себя всецѣло веденію хозяйства своего отца.

Было и много других пріятных обстоятельств, одним из главных был покой — полный отдых от всѣх ея тревог. Она освободилась от Пандольфо; освободилась от Бабингтона. Она почувствовала, что соглашается с Симкинс, говорившей, что мужчины доставляют только непріятности. Покой был нужен ей, так как она теперь могла работать для журналов, и работа эта приносила ей деньги. Ея еженедѣльныя статьи были остроумной болтовней свѣтской женщины, а не сухими фразами репортера.

Пола лѣниво протянула руку к письмам. Это были все или счета, или расписки. Вдруг одно письмо, надписанное знакомым нервным почерком, привлекло ея вниманіе. Оно было от Грегори. Он писал по порученію Пандольфо, который извинялся, что до сих пор не прислал Полѣ автомобиль из Полинія. Но оказалось, что в металлѣ есть крохотныя трещинки, и что все шасси надо будет переработать. Новые опыты должны будут совершенно уничтожить всѣ изъяны, но автомобиль может быть готов лишь мѣсяцев через шесть.

Отдѣльно на листкѣ была приписка от самого Грегори.

"Дорогая миссис Фильд!

То письмо написано мною по распоряженію, и я должен был представить его на утвержденіе. Он почти в безграничном отчаяніи от своей неудачи. Простите, если я покажусь вам слишком дерзким, говоря, что нѣсколько сердечных строк от вас безмѣрно обрадовали бы его.

Г. Э."

За скромным обѣдом мистер Вэрези обратился к Полѣ:

— Дорогая, знакома ты с человѣком по имени Пандольфо?

Она вздрогнула. В теченіе послѣдних пяти часов она только о нем и думала.

— Сэр Виктор Пандольфо? Да, я знаю его.

— Почему ты мнѣ не говорила этого раньше?

Пола улыбнулась:

— Я знаю такую массу людей, зачѣм мнѣ было упоминать именно о нем?

— Кажется, он чортовски славный парень. Я встрѣтил его недавно в Лондонѣ — по дѣлу. Он скупил всѣ закладныя на Чадфорд Парк и поставил мнѣ очень легкія условія. Только сегодня я узнал от Бэльстрода, который навел о нем справки, что он твой большой друг.

— Развѣ cэp Виктор не упоминал о том, что мы с ним знакомы? Он прекрасно знает, что Чадфорд принадлежит моей семьѣ.

— Нѣт. В этом весь курьез. Но все же, по моему, джентльмэн не должен смѣшивать чисто дѣловых отношеній с чисто свѣтскими. Очаровательный малый.

ГЛАВА XII.

Грегори Эглоу в своем письмѣ дал лишь слабую картину несчастья с автомобилей из Полинія. Катастрофа едва не стоила жизни всѣм трем — шоферу, Пандольфо и Грегори. На испытаніи шасси все шло великолѣпно: оно выдержало испытаніе на скорость, на выносливость, на легкость подъема. Когда прикрѣпили миніатюрную кабинку изящнаго лимузина, Пандольфо с Грегори и шофером отправились испробовать пружины автомобиля. Все шло хорошо, как вдруг автомобиль, будто спьяна, закружился, подпрыгнул и упал в канаву. Шофера каким-то чудом выкинуло. Он подполз к лежащему на боку автомобилю и с трудом открыл дверцу, освободив Пандольфо и Грегори.

— Какого дьявола… — начал Пандольфо.

— Передняя ось лопнула, сэр. Очевидно, в металлѣ была трещина.

— Трещина?

Пандольфо смотрѣл на шофера, будто тот осмѣлился произнести богохульство.

— Только этим можно объяснить катастрофу, — подтвердил шофер.

Пандольфо с очень серьезный, нахмуренный лицом вмѣстѣ с Грегори вернулся в Лондон. За зсе это время он лишь однажды проронил:

— Что я сдѣлал Богу, что Он против меня?

Нѣсколько дней он ходил свирѣпый, мрачнѣе тучи.

Изслѣдованіе показало, что и остальныя части получили трещины и были надломлены. Изобрѣтатель и его испуганный помощник убѣдились, что в своей настоящей стадіи развитія Полиній не мог замѣнить сталь в производствѣ автомобильных частей.

Со дня своего возвращенія в Англію Пандольфо бѣшено погрузился в работу. Компанія Полиніевой Стали — директора ея настояли на этом названіи новаго металла — купила обширные участки земли и построила колоссальныя мастерскія, гдѣ уже кипѣла работа. Наряду со всей работой, связанной с мастерскими, с массой деталей, с разработкой копей и выработкой дешеваго транспорта руды, с подбором подходящих инженеров, химиков, — он попутно изобрѣл усовершенствованную плиту, варившую сразу до тысячи обѣдов; но наряду со всѣм этим в его душѣ было непреодолимое желаніе дать Полѣ Фильд наилучшій из всѣх усовершенствованных автомобилей.

Когда Пола объявила о своей помолвкѣ с Бабингтоном, он разсмѣялся, увѣренный в полнѣйшей невозможности этого. Когда она расторгла свою помолвку с его сухим соперником, он только удовлетворенно улыбнулся. Он согласился выслушать лэди Димитер.

— Дорогой мой. Дайте ей возможность взглянуть на вас, как на необходимаго ей человѣка, вмѣсто теперешняго, приносящаго только безпокойство. Вы избрали неправильный путь.

— Я привык получать все, «что» я хочу, — сказал Пандольфо.

— Но женщина не «что», а «кто» — и в этом вся разница, — замѣтила лэди Димитер.

Вслѣдствіе этого разговора Пандольфо и занял новое стратегическое положеніе и не подавал никаких признаков жизни. Сидѣлка Уильямс, которую он залучил к себѣ на ея обратной пути из Бодмина, подтвердила совѣт лэди Димитер. Она должна была подробно выложить все, что она знала, чувствовала или о чем догадывалась относительно женской психологіи Полы Фильд.

— Женщина не только хочет, чтоб ее хотѣли, она сама тоже хочет желать. Это очень запутанно, но вы вѣдь поняли, что я хочу сказать?

— Да, я понял.

— На вашем мѣстѣ я бы не дала зародиться у нея и подозрѣнію об этих закладных. Это может имѣть роковыя послѣдствія.

— Я посмотрю, что удастся сдѣлать.

Поэтому-то он и поставил условіем, чтобы сдѣлка велась негласно; а при встрѣчѣ с отцом Полы он и не заикнулся, что знает ее.

Повѣренному, который указал ему на невыгодность покупки закладных, раз нельзя надѣяться на уплату, он отвѣтил:

— Слышали вы когда-нибудь об ангелах-хранителях?

— Не слыхал, чтоб они водились внѣ небес и внѣ стѣн дома умалишенных.

— Ну, что-ж, перед вами один из них, — отвѣчал Пандольфо.

Идея эта ему нравилась. Он будет ея ангелом-хранителем, защищающим ее от всякаго горя, исполняющим ея молчаливыя мольбы.

Через нѣкоторое время он стал негодовать на ограниченность того, что можно было сдѣлать только деньгами для выполненія этих ангельских забот. Он аккуратно каждую недѣлю прочитывал ея статью, такую похожую на нее своей ясностью. Узнав от Грегори почти точно гонорар, который она получала за каждую статью, он возмутился:

— У меня сильное желаніе купить этот журнал, чтоб платить сотрудникам приличное вознагражденіе, — воскликнул он.

Но это снова была лишь сила денег; даже если бы ему удалось совершить этот идіотскій поступок. Он понял, наконец, что, узнай она в будущем случайно о своей обязанности ему в денежной отношеніи, — она навсегда отдалилась бы от него. Это снова были деньги, доводящія до отчаянія деньги. Он считал вполнѣ справедливым, что у нея есть акціи Компаніи, разрабатывающей металл, которому она косвенно дала свое имя. Но как передать их ей так, чтоб она пользовалась доходом с них, не зная о том?

— Единственное, это оставить их ей по завѣщанію, — сказал Грегори, чувствовавшій себя неловко оттого, что Пандольфо посвящал его во всѣ свои дѣла.

— Я уже сдѣлал это. Неужто вы думаете, что я лишен чувства воображенія? Вы оба единственные люди на свѣтѣ, которых я люблю. Я позаботился о вас — ей я оставил все остальное.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал, наконец, Грегори послѣ долгаго раздумья, — но я хотѣл бы, чтоб вы вычеркнули меня.

— Почему? — вскричал Пандольфо.

— Я буду чувствовать себя болѣе независимым, — неловко отвѣтил Грегори.

— Боже, еще один! Неужели же нельзя сдѣлать ничего для людей, не наталкиваясь вѣчно на их обидчивость? Вы и так независимы. Я не покупал вас. Вы можете, когда угодно уйти и получать в другом мѣстѣ вдвое больше, чѣм я даю вам!

Грегори быстро перебил его:

— Я не мог бы заработать то, что получаю у вас кромѣ денег.

— Так зачѣм же говорить о независимости? Вы говорите о чем-то большей, чѣм деньги, что существует между нами: о дружбѣ, пониманіи, лойяльности, которыя вы цѣните больше денег. Согласен. Неужто вы думаете, что я со всяким стал бы обсуждать мои чувства? — Об этом-то мы и говорили. Это та сила, которую не купишь за деньги. Я предлагаю вам ее, а вы недовольны, ищете независимость. Абсурд.

— Но видите ли, все дѣло в завѣщаніи… Я не сумѣю объяснить вам… Никто не может быть лойяльным, не будучи независимым, — сказал Грегори, наконец.

Пандольфо разразился хохотом и взмахнул рукой.

— Ну, что-ж, считайте себя лишенным наслѣдства.

— Это большое облегченіе для меня, сэр Виктор.

— Во многом вы и миссис Фильд очень схожи друг с другом. Скажите, неужели вы понимаете ее лучше, чѣм я?

— Я никогда не старался понять ее. Я вѣдь едва знаю ее.

Когда автомобиль был готов, Пандольфо рѣшил послать Грегори, чтоб передать его Полѣ. Ему очень хотѣлось самому помчаться в Глостершэр, но он рѣшил, слѣдуя искусным совѣтам женщин, поручить это Грегори. — Но Грегори выслушал это порученіе без энтузіазма. Каково будет его положеніе, если Пола откажется принять автомобиль? Придется упрашивать ее, являясь ходатаем в любовных дѣлах своего благодѣтеля. Ему казалось, что он видит ея ироническую улыбку, взгляд ея мягких веселых глаз, читающій его собственную несчастную тайну. — Слава Богу, он отказался от части по завѣщанію Пандольфо. Это убило бы самыя сокровенныя сладостныя его мечты. Свободный — он мог по крайней мѣрѣ думать о ней, сколько угодно. Пандольфо был великим мужчиной — Пола великой женщиной. Ясно, что эти двое созданы друг для друга. Он не дѣлал себѣ иллюзій. Он подчинялся неизбѣжности их союза. Но быть посредником в этом — это было невыносимо.

Кромѣ всего этого, он должен был передать ей, члену обѣднѣвшей аристократической семьи, роскошнѣйшій автомобиль, годный развѣ только для какого-нибудь раджи, да и то такого, который еще не умѣрил своих вкусов пребываніем в Европѣ. Автомобиль этот был ярким противорѣчіем ея положенію и благородным вкусам. Даже если бы она могла разрѣшить себѣ имѣть при этом автомобилѣ опытнаго шофера, то не станет же она в деревнѣ разъѣзжать в ярко голубой кареткѣ, отдѣланной с восточным великолѣпіем! Это было бы вродѣ посѣщенія бѣдных с брилліантовой тіарой в волосах.

Конечно, он обо всем этом не смѣл и заикнуться Пандольфо. Этот автомобиль был его мечтой, его утѣшеніем, его радостью в теченіе многих мѣсяцев. Когда Пола невольно внушила Пандольфо имя его металла — чистый эксперимент постройки автомобиля сплошь из Полинія получил внезапно новое большое значеніе. Как мог Грегори рѣшиться сказать что либо восхищенному великану?

Рѣдко встрѣтишь человѣка, чувства котораго были бы болѣе смѣшаны, чѣм чувства Грегори Эглоу, когда он смотрѣл на печальные обломки знаменитаго автомобиля.

ГЛАВА XIII.

Пола сразу же написала Пандольфо. В сущности, это было так немного — написать пару ласковых слов. При этом глаза ея иногда предательски туманились, и это мѣшало ей видѣть написанное. Никогда еще она не чувствовала к нему такой нѣжности, как теперь, когда его постигло разочарованіе и униженіе. Она посочувствовала ему, утѣшила надеждой, что он усовершенствует металл, и мягко пожурила его за молчаніе. Она дала ему понять, что при ея теперешних средствах она не могла и мечтать о содержаніи такого автомобиля. Если он хотѣл сдѣлать ей пріятное, то должен был концентрировать всю свою энергію на болѣе важных вопросах. То, что он ея именем назвал металл — было достаточно, чтоб поддерживать ея неослабѣвающій интерес к его развитію.

Она не упомянула ничего о том, что знает, что он скупил всѣ закладныя на Чадфорд. При их послѣднем свиданіи Пандольфо заявил ей, что намѣрен сдѣлать это; но это было в связи с его матримоніальными планами. Когда она разбила его мечты, то ни разу не задумывалась над этим вопросом. Теперь же, запечатав и отправив письмо, она долго мучительно раздумывала над создавшимся положеніем.

Она обратилась к отцу с вопросом:

— Почему сэр Виктор Пандольфо не упомянул ни разу, что мы знакомы, что мы друзья? Поставил он какія нибудь условія, чтоб его покупка закладных держалась в тайнѣ?

Пола принудила его сознаться.

— Да. Говоря, что такія операціи совсѣм не входят в круг его спеціальности, он просил, чтоб имя его не называть. Поэтому-то я умолчал об этом даже перед тобой и перед Миртиллой. Только когда Бэльстрод сказал мнѣ, что вы с ним друзья, я упомянул об этом фактѣ.

Она кивнула и поблагодарила его улыбкой. На языкѣ ея вертѣлся вопрос: «Простодушный ты мой, неужели тебѣ не приходило в голову, что потому, что мы такіе друзья — я не должна была догадываться об этом?» Но она смолчала. Раз у него не возникла такая мысль, то не ей было разстраивать его, говоря об этом.

Сама она была сильно обезпокоена. В теченіе нѣскольких мѣсяцев она была свободна от ухаживанья этого человѣка. Теперь, больше чѣм когда либо, это снова угнетало ее. Если проценты платятся аккуратно, кредиторы не прижимают владѣльцев заложенных имѣній. Если же им нужно реализировать средства, вложенныя в это дѣло, то они продают свою часть закладных другому лицу. Мистер Вэрези объявил, что нѣкоторыя трудности облегчены. Очевидно, это был снова один из бравурных жестов Пандольфо. Ей казалось, что она видит его, как он говорит ея отцу.

— Не задумывайтесь над этим, дорогой сэр. Я знаю затрудненія, выпавшія на долю большинства наших родовитых землевладѣльцев. Пусть же уплата мнѣ процентов производится вами по мѣрѣ возможности, когда вам угодно.

Но Пола не знала, что Бэльстрод с торжеством сказал ея отцу:

— Слава Богу, мы напали на дурака,

И что отец ея, красный как рак, вскричал, хлопнув кулаком по столу:

— Не смѣйте говорить этого! Слава Богу, мы напали на честнаго, великодушнаго джентльмэна.

Вот почему в разговорѣ с Полой он назвал его «чертовски хорошій малый».

Она могла вывести лишь одно заключеніе, что Пандольфо парил над Чадфордом в видѣ какого-то дурацкаго забавнаго божка. И они всѣ трое в дѣйствительности жили под сѣнью его человѣколюбія.

Она хотѣла было отправиться за разъясненіями к Бэльстроду, когда в Чадфорд явился сам Пандольфо, получившій ея письмо.

Внушительный огромный автомобиль, титул и чистонаполеоновская авторитетность, без сомнѣнія, произвели на Парджитера впечатлѣніе, и он прямо провел Пандольфо к Полѣ.

— Сэр Виктор Пандольфо, — доложил он, распахнув перед ним дверь.

Пола вздрогнула от удивленія и, встав из-за стола, гдѣ писала, пошла ему навстрѣчу. Он протянул руки в знак привѣта и схватил ее за кисти рук. Парджитер безшумно закрыл дверь.

— Вы даже болѣе прекрасны, чѣм рисовали вас мнѣ мои воспоминанія и мои мечты, — сказал он.

Она разсмѣялась.

— А вы еще болѣе экзотичны, чѣм всегда. — Она освободила руки и прошла к камину. — Вы, вѣрно, промерзли в этот сырой день? Подсятьте к огню и грѣйтесь. Откуда вы пріѣхали?

— Из наших мастерских в Стаффордшэрѣ. Я часто ѣзжу туда, чтоб слѣдить за успѣхами дѣла… Подумав, что за десять минут разговора с вами, я смогу поблагодарить вас и сказать вам больше, чѣм в сотнѣ писем — я пріѣхал.

Она взглянула на часы рококо, стоявшіе на каминѣ; была половина перваго.

— Десять минут? Но это абсурд. Вы останетесь завтракать.

— Я должен быть в Лондонѣ сегодня послѣ обѣда, а это около ста миль.

— Вы останетесь завтракать. В противном случаѣ вы ни минутки не побудете в моем обществѣ.

Отказать случайному голодному гостю, когда на улицѣ моросит — было немыслимо. Тѣм болѣе отказать человѣку, который ради нея чуть не сломал себѣ шею. Он колебался.

— Что мы сможем предложить вам на завтрак — знает лишь Бог да наша кухарка. В худшем случаѣ, можно зарѣзать нашего павлина.

Он сдѣлал знак, что подчиняется ея волѣ. Она позвонила, отдала Парджитеру торопливое приказаніе и снова закрыла дверь.

— Сегодня не день для павлинов, — сказал он. — Этот день наступит, когда исполнятся мои мечты. А я всегда видѣл в своих мечтах, что нам подают зажареннаго павлина как в эпоху Возрожденія, во всей его гордой надменной красѣ. Только для вас и для меня — в столовой стариннаго итальянскаго палаццо.

— И он будет тверд и безвкусен, а сводчатая столовая будет холодна как могила, и холмы будут скрыты за завѣсой мелкаго дождя. Нѣт, дорогой мой, в этом вы ошибаетесь. Я не романтична.

— Я не осмѣливался раздумывать над тѣм, какая вы, — сказал он. — Я только знаю, что вы прекрасны.

Она сѣла в кресло около камина, так что на мгновеніе очутилась спиной к нему. Обернувшись, она заставила его сѣсть.

— Я тоже рада видѣть вас. Нам надо поговорить.

— А, о злополучном автомобилѣ! Не говорите, чтобы ни случилось, но у вас будет автомобиль из Полинія, и на этот раз он будет строиться сообразно с вашими желаніями, одномѣстная каретка — в двѣ мышиныя силы — можете научиться управлять ею в пять минут, можете проѣхать 50 миль при одном баллонѣ бензина; может быть вымыта горничной, как дѣтская коляска. Я уже начал работать над планами и окончу их во время путешествія.

— Путешествіе?

Он всегда чѣм-нибудь поражал ее.

— Да. Я должен разсказать вам такую массу, что все путается, стараясь вылиться сразу. Я должен ѣхать в Бразилію. Нужно нагнать страху Божьяго на людей, сидящих там в копях. И когда я пріѣду, то в Полиніи уже не будет больше трещинок.

— Я увѣрена в этом, — улыбнулась она. — Я знаю, что величайшія изобрѣтенія усовершенствованы при помощи безконечных опытов. Повѣрьте, что я сочувствую вам больше, чѣм могу выразить это словами.

Он увѣрил ее, что ея письмо было бальзамом для его израненой разбитыми ожиданіями души. Вѣра всегда поддерживала все, а у него была вѣра в Полиній. Соединеніе ея духовности и его матеріализма должно когда нибудь вознести их на небо на колесницѣ из Полинія. Пола вѣжливыми фразами поддакивала его дифирамбам, наконец, взглянув на часы, сказала:

— Через 10 минут нас позовут завтракать. У нас осталось мало времени. — Зачѣм вы купили эти закладныя?

— Я не знал, что вы слышали об этом.

— Это узнал бы и ребенок. Почему вы сдѣлали это, зная, что идете против моих ясно выраженных желаній?

— Вам угодно было неразумно вспылить и разсердиться на меня. Я не обратил на это вниманія, как не обратил и на другое ваше заявленіе.

Он встал и, не спуская с нея своих сіяющих глаз, стал перед нею скрестив руки и сказал спокойно:

— Безполезно бороться против судьбы, Пола. Вы должны стать моею когда-либо, и вы знаете это.

Она тоже встала, величественная, и щелкнула пальцами:

— Мой друг, я не стану вашей, пока у вас хоть один пенни, которым вы вздумаете купить меня!

Он отвернулся.

— Вы дѣлаете больно, — сказал он.

— Я и хотѣла этого.

Он быстро обернулся:

— Почему? Что я вам сдѣлал?

— Чтоб добиться моего — скажем уваженія — вы купили закладныя, увѣрили моего недѣлового отца, что ему нечего безпокоиться об уплатѣ процентов. Вы сохранили крышу над нашей головой. Что-ж, по вашему, это пріятно гордой женщинѣ? Неужели вы думаете, что я упаду в ваши объятія и буду твердить: спасибо, спасибо, что вы спасли старинный род от разоренія? В благодарность я буду ваша навѣк? Неужели у вас нѣт здраваго смысла, мой милый?

Он провел рукой по своим вьющимся волосам.

— Я обожаю вас такой. Больше, чѣм когда-либо, вы напоминаете мнѣ Паолу Маланиста, жену Пандольфо из Римини. Но, простите, вы ошибаетесь. Я не уменьшал процентов на закладныя. Увѣряю вас.

— Я знаю вас слишком хорошо, чтоб повѣрить вам.

Он с ироніей поклонился ей:

— Я имѣю тщеславіе думать, как вы без сомнѣнія убѣдились, что я велик во многих великих вещах. Но я не великій лжец.

— Тогда объясните мнѣ, почему отец не мог платить процентов другим кредиторам и может платить вам?

— С радостью, дорогая. — Он улыбнулся. — Другіе кредиторы не интересовались ни им, ни этим дѣлом. Я же привлекаю цѣлую армію адвокатов, бухгалтеров, биржевых агентов, банкиров — и мы находим, что маленькая манипуляція тут, помѣщеніе капитала туда, маленькій нажим на извѣстнаго джентльмэна…

— Монт Дэнджерфильда?

— А, Вы слыхали о нем? Мы пошли на извѣстный компромисс, чтоб не довести дѣло до суда. Конечно, мы пока еще не вернули мистера Вэрези в прежнее положеніе богатаго человѣка. Сразу это невозможно. — Он подождал, потом подошел на шаг и тихо сказал:

— Надѣюсь, что вы довольны?

— Я очень благодарна вам за все, что вы сдѣлали.

Дверь открылась, и в комнату вошел мистер Вэрези.

Он радушно привѣтствовал Пандольфо.

— Извините, сэр Виктор. Я лишь только что узнал, что вы здѣсь. Как, Парджитер не принес даже вина и бисквитов? Положительно он становится слишком стар.

Но Пандольфо отказался, говоря, что пьет только за. столом. Вошла Миртилла. Скоро был подан завтрак. Чтобы искупить скромность блюд, мистер Вэрези приказал подать бутылку стараго вина, которое Пандольфо сразу сумѣл оцѣнить по запаху и вкусу, с точностью опредѣлить его год.

— Как вы узнали это, сэр Виктор? — спросила Пола.

— Память. Почему не запоминать ощущенія, как всякіе другіе факты? До войны я раз пил это вино в одной замкѣ в Силезіи. В прошлом году я пил его в Лондонѣ. Ошибки быть не могло. Запах каждаго вина такой же индивидуальный, как различныя мелодіи для музыкальнаго уха. Раз услышишь — то уже не забудешь.

Он говорил много и ярко, вспоминая различные случаи своей богатой красочными переживаніями жизни. Простодушная Миртилла слушала его, как очарованная. Он казался ей сіяющим ангелом, упавшим с неба.

Когда кончился обѣд, Пандольфо завоевал два безхитростных сердца. — Когда мистер Вэрези задержал Пандольфо у себя в кабинетѣ, Миртилла засыпала Полу вопросами. Почему Пола не намекнула даже на свою дружбу с этим замѣчательным человѣком? Полѣ пришлось отдѣлаться отвѣтом, что в Лондонѣ такая масса замѣчательных людей, что они положительно затмѣвают друг друга.

Вошли мужчины, и Пандольфо заявил, что должен уѣхать сейчас же, в виду того, что он дает перед отъѣздом в Бразилію большой «Полиніо-обѣд». Миртилла спросила, что такое «Полиніо-обѣд»? Он вскинул руки:

— Вы не упоминали обо мнѣ ни слова?

— О вас? Зачѣм? Вѣдь и вы не говорили обо мнѣ.

Мистер Вэрези и Миртилла переглянулись.

— Полиніевая сталь — новый металл, изобрѣтенный сэром Виктором, — объяснил мистер Вэрези.

Они распрощались. Мистер Вэрези и Пола провожали гостя в холл, гдѣ дожидался Парджитер с отдѣланным мѣхом пальто Пандольфо на руках. Внезапно раздался голос Миртиллы:

— Отец.

Извинившись, мистер Вэрези пошел на зов. Миртилла схватила его за руку.

— Не будь слѣпым, дай ему возможность объясниться.

— Господи Боже мой, да в чем дѣло?

— Неужели ты думаешь, что он пріѣхал сюда ради тебя или меня? Развѣ ты не видишь, что он по уши влюблен в Полу? Недаром же он назвал свой металл «Полиніем». Зачѣм бы ему так интересоваться Чадфордом? Он выдает себя на каждой шагу.

— Это ставит меня в неловкое положеніе. Я же должен попрощаться с ним.

— Пола позаботится об этом, — заявила Миртилла. — Гдѣ наша книга посѣтителей? Да, вспомнила. Подожди меня тут.

Тѣм временем Пандольфо спросил Полу:

— Скажите, были вы сегодня довольны моим поведеніем?

Она разсмѣялась:

— Что вы хотите этим сказать?

— Я пріѣхал сюда, изголодавшійся, как волк. Вмѣсто того, чтобы дѣлать и говорить, что мнѣ хотѣлось, я был сдержан и безцвѣтен, как наш друг Бабингтон. Я заслужил благодарность.

— Дорогой мой, неужели вы за все это время еще не поняли? Если бы вы не настаивали все время, чтоб я вышла за вас замуж, то не было бы человѣка на свѣтѣ, котораго я любила бы больше вас.

— Это холодное утѣшеніе для человѣка, нуждающагося в теплѣ, которое ему могут дать.

В первый раз за все время своего неувѣреннаго ухаживанія он затронул ея сердце. Словно кто ударил ее ножом. До сих пор его любовь была просто приглашеніем не раздѣлить его великолѣпіе, но увѣнчать его. Он вел себя как Олимпіец, Великій, Дарящій Все. Поэтому впервые он затронул в ней человѣческую струну. В первый раз он говорил о своих нуждах, просил что-то для себя лично. С пробудившимся сознаніем она окинула его быстрый женским взором. Он немного постарѣл. На лбу и около глаз появились новыя морщинки. Глаза горѣли странным выраженіем душевнаго голода. Она на минуту спокойно выдержала его взгляд. Она была женщиной свѣтской, современной, привыкшей к преклоненію мужчин и к тому, что они желали ее. Но в его глазах она прочла нѣчто большее, чѣм вожделѣніе мужчины — жажду и чего то другого, кромѣ любви.

Она близко подошла к нему и тихо спросила:

— Отбросив глупости — вы понимаете меня — чѣм я могу помочь вам?

— Что пользы в кубкѣ, раз в нем нѣт вина для жаждущаго?

Она отвернулась, не найдя сразу что отвѣтить. Ея англійской прямотѣ рѣчи казалась оскорбительной эта экзотическая метафора и все же она не сомнѣвалась, что он был вполнѣ искренним.

Будь она в шаловливом настроеніи, она могла бы предложить, ввидѣ компромисса, наполнить кубок лимонадом или содовой водой. Но компромисс был немыслимый. Или вино — символ жизни — или насмѣшка пустого кубка, пустого несмотря на всѣ изящныя гирлянды, которым он увит. — Поэтому она молча отвернулась. Он пожал плечами.

— Знаете вы, почему вы разорвали свою кратковременную помолвку с Бабингтоном? Вы почувствовали, что богатый урожай вина — ваше личное я, которое вы готовились отдать ему, не будет ему на пользу. Вам не увѣрить меня, что оно будет и мнѣ не на пользу. Для чего вы бережете свое вино? Неужели вы навѣки будете держать его в погребѣ, не давая его ни одному мужчинѣ? Оно пропадает даром, дорогая!

Она сказала с неловкой улыбкой:

— По-моему, это всего petit vin du pays, которое давным давно скисло.

— Если бы это было так, то вы бы нашли его достаточно хорошим для Бабингтона.

До них донесся голос мистера Вэрези, быть может предумышленно громкій.

Пола быстро спросила:

— Когда вы уѣзжаете?

— Послѣзавтра. Саусэмптон. Ауранія. Не могу ли я увезти с собой хоть одну крупинку утѣшенія?

Снова это взываніе к ней. Она почувствовала себя очень черствой сердцем. Как другу — она могла дать ему все, как кандидату в мужья — ничего.

— Вы получите телеграмму от меня.

В холл вошел мистер Взрези с книгой посѣтителей в руках. Пандольфо, улыбаясь, оставил на дѣвственно-чистом листкѣ свою торжественную подпись. Проводив его по импозантной лѣстницѣ до автомобиля, мистер Вэрези смотрѣл ему вслѣд, когда он, махая рукой, уѣзжал с видом побѣдителя.

Миртилла позже обратилась к сестрѣ с вопросом, как, собственно, обстоит дѣло с Пандольфо.

— Я не всегда такая нескромная, но это так очевидно.

— Бѣдняга! Он был увѣрен, что никто ни о чем не догадается. Он сам сказал мнѣ это.

Миртилла разсмѣялась:

— Мужчины идіоты — правда? Но, дорогая, — это так непомѣрно интересует нас всѣх, что ты намѣрена дѣлать?

— Я найду неоткрытый еще остров посреди океана, и намѣрена просидѣть там до скончанія моих дней.

Миртилла пожала плечами:

— Женщины, подобныя тебѣ, утомляют меня.

Быть может, впервые сестры заговорили о таких чисто личных дѣлах, и Полѣ стало ясно, что у них прямо противоположныя точки зрѣнія. Ум ея был слишком тонким и соприкосновеніе с матеріальной стороной жизни слишком интенсивным, чтоб она могла предаваться мрачному самоанализу. Хорошія крупныя личности не безпокоятся о себѣ. Только мелкіе больные люди любят выворачивать себя наизнанку и говорить о своем психологической внутренней я, будь то наединѣ или среди себѣ подобных. Сильные и здоровые объективно предоставляют себя осужденію міра. Так поступала и Пола Фильд.

Впервые Пола разслышала в восклицаніи сестры крик изголодавшейся по любви женщины. Она неловко попробовала оправдаться:

— Но, дорогая, как можно выйти замуж за человѣка, котораго не любишь?

— Любовь! Что она значит, раз мужчина желает тебя? Ты всю свою жизнь была окружена мужчинами, добивавшимися тебя. Меня никто никогда не пожелает.

Она внезапно потрясла руками.

— Ты отбрасываешь Божій дар, как будто это пустяк; я же была бы довольна крохами, падающими со стола. Ты меня бѣсишь. Я ненавижу тебя! — И она бросилась из комнаты.

Пола подошла к окну и стала смотрѣть в сад. Вспышка Миртиллы была для нея совершенной неожиданностью.

Потом она отвернулась и провела рукой по лбу. Что Миртилла, не знавшая жизни, могла знать об этом? Надо любить человѣка, за котораго выходишь замуж… Надо… Вся эта исторія была невыносимой.

ГЛАВА XIV.

Послѣдней, кого Пандольфо посѣтил перед отъѣздом, была лэди Димитер. Сговорившись по телефону, он в 6 часов ворвался в ея гостиную и вел себя бурно. Он имѣл смѣлость укорить ее за неправильный совѣт.

— Я видѣл ее. Такая же, как и всегда?

— Я удивляюсь.

Он заявил, что ничуть не был удивлен. Он потерял 3 мѣсяца. Женщина любит ухаживанье, а не пренебреженіе, как она посовѣтовала ему. И теперь он снова должен был потерять 3 мѣсяца. — Доѣхать до Бразиліи, добраться до копей, распушить негодяев, запустивших дѣло, и вернуться.

Лэди Димитер сказала, что Пола, вѣрно, была рада видѣть его.

— Рада! Она была ласкова, гостепріимна. Я промерз и проголодался — это была ея обязанность. Но когда дѣло дошло до серьезнаго разговора — началась старая исторія, tout ce que vous voudrez, mais pas èa. Все, что угодно — только не это! А это — жениться на ней — Боже Всесильный — это все, что я хочу. Я же мужчина — поглядите! — И он ударил себя в грудь и напряг мускулы руки. — Развѣ я похож на прокисшаго миннезингера, довольствовавшагося розой, брошенной ему из окна?

— Вы до сих пор не разсказали мнѣ подробностей визита.

Он начал разсказывать, но так как не желал посвящать лэди Димитер в исторію с закладными, то скоро умолк.

— Во всяком случаѣ она обѣщала вам телеграмму.

— Что пользы? Простое bon voyage! Это будет все,

Лэди Димитер говорила потом Полѣ, что от его движеній подымался вѣтер, колебавшій задернутыя занавѣски.

— Эта политика кончена. Я перестаю выжидать издали. Я буду осыпать ее письмами, телеграммами, всякими подарками. Она должна увидѣть, что без меня жизнь немыслима. Она должна привыкнуть видѣть во мнѣ необходимость.

Лэди Димитер выждала, когда его пыл утих, потом спросила:

— Почему, собственно, вы так загорѣлись желаніем жениться именно на Полѣ.

— Почему?

Он взглянул на нее, будто она спросила, почему он хочет хлѣба, раз голоден!

— Она создана для меня — я для нее! Мы один дополняем другого. Развѣ свѣт мог создать лучшую пару?

Противорѣчить было безполезно, но она все же замѣтила:

— Если-б мужчины обладали капелькой благоразумія! Вам никогда не приходило в голову на ея глазах ухаживать за другой женщиной?

Он широко раскинул руки:

— Развѣ есть другая женщина?

— Бѣдняга, — было все, что произнесла лэди Димитер.

На слѣдующій день он отправился в Южную Америку. Грегори Эглоу и один из директоров общества провожали его на вокзалѣ Ватерлоо.

На борту Аураніи в Саусэмптонѣ он нашел обѣщанную телеграмму:

«Мои искреннія пожеланія всего лучшаго будут сопровождать вас. Пола».

Он жадно упился этими немногими словами, предназначенными для изголодавшагося влюбленнаго. Она взвѣшивала всегда каждое слово; так, что ея пожеланія дѣйствительно были искренни. В первый раз она уступила, назвавшись только именем. И все же, во всем этом было лишь чувство дружбы. Как всегда, ея личное мучительно желанное «я» было недостижимо. Это было все то же холодное утѣшеніе. Подай она ему хоть искорку надежды — сѣрыя воды Саусэмптона засіяли бы ярким золотым свѣтом.

Был сѣрый угнетающій день. Над Каналом стоял туман. Завладѣв своею телеграммой, он прошел в свою каюту, но не выдержал духоты и снова вышел на палубу.

Раздался сигнал — уходить провожающим. Пандольфо стал свидѣтелей многих теплых, иногда тяжелых прощаній. Обвивавшія шеи уѣзжающих мужчин руки женщин заставили его сердце сжаться странной болью. Каждый, казалось, прощался с любящей женщиной — лишь он один был покинут. Скомканная телеграмма в его карманѣ была единственной слабой связью с Полой.

Быть может впервые за всю свою всепобѣждающую жизнь он был удручен вѣчной печалью жизни.

Зачѣм он не взял с собою Грегори? Хотя нѣт, Грегори должен был остаться в Лондонѣ, защищая его интересы, дипломатично противостоя шайкѣ директоров общества, которые стали о чем-то задумываться. Грегори мог бороться, особенно против одного, Джорама, который хитро пролѣз в секретари общества и теперь стал выражать сомнѣнія в безошибочности мнѣній и дѣйствій Пандольфо. Грегори должен был искусно противодѣйствовать Джораму до пріѣзда Пандольфо, когда он сам сможет взять его за шиворот и выкинуть, как щенка.

Мысли Пандольфо были прерваны приходом его слуги, который просил его выбрать мѣсто для своего стула на палубѣ. Пандольфо отмахнулся от него.

— Выберите сами — самое защищенное и солнечное.

Слуга, прихватив на помощь билет в один фунт, обратился к стюарду за совѣтом.

— Ради Бога, укажите такое мѣсто. Если же оно не окажется самым лучшим, то упаси Боже и меня, и вас.

В теченіе первых дней путешествія Пандольфо сидѣл один, наслаждаясь комфортабельный одиночеством на своем стулѣ, помѣщенном с подвѣтренной стороны. Дул сильный вѣтер, который прогнал, по крайней мѣрѣ, восемь сосѣдей с правой стороны в их каюты. С лѣвой стороны сосѣдей совсѣм не было. Пандольфо замѣтил, что визитная карточка, прикрѣпленная к сосѣднему стулу, имѣла надпись «Графиня де Бревилль».

На четвертый день вѣтер утих и выглянуло солнце. До сих пор пустовавшая палуба опять оживилась. Среди вновь прибывших Пандольфо привѣтствовал знакомыхъ генерала и лэди Фэрфильд, отправлявшихся в кругосвѣтное путешествіе, Пэльхэма Фокс, знаменитаго инженера, отправлявшагося в Буэнос-Айрес. Мір сразу снова стал привлекательным. Фэрфильды пригласили его обѣдать за их столом; главный стюард позаботится, чтоб перенесли его прибор. Он с радостью согласился. До сих пор единственным компаньоном по столу был высокій американец, который, казалось, потерял дар рѣчи. Пандольфо любил говорить, но ненавидѣл чистый монолог, и односложный собесѣдник наводил на него скуку. Генерал же был жизнерадостный малый, побывавший повсюду, а жена его, как и полагается женѣ солдата, смотрѣла на мір с философской и веселой точки зрѣнія. Самым милым образом они дали понять, как цѣнят значительность Пандольфо. Высохшій же американец, очевидно, никогда и не слыхал о нем, и на него он не произвел абсолютно никакого впечатлѣнія. Фокс тоже привѣтствовал его с энтузіазмом, спросив, куда он ѣдет.

— В Бразилію. Там в Андах копи, куда мнѣ надо заглянуть.

— Счастливец. Мнѣ придется корпѣть в Буэнос-Айресѣ над чертежами. Да теперь еще эта буря совсѣм истрепала меня. Я сегодня в первый раз вылѣз. Вы же выглядите, будто не пропустили ни одного случая поѣсть, начиная с самаго Саусэмптона!

— Вы правы — я не пропустил ни одного обѣда.

Что-ж несмотря на все, свѣт был прекрасен, и он в нем занимал далеко не послѣднее мѣсто. Впереди него было нѣсколько мѣсяцев жизни на чистом воздухѣ, а потом…

Окончив свою прогулку, он спустился в свою каюту за книгой, детективным романом с многообѣщающим началом. У него остался всего еще один только роман. Единственным слабый мѣстом безукоризненнаго во всем другой міра было, к несчастью, ограниченное количество хороших разсказов с сыщиками.

По дорогѣ на палубу он заглянул в зимній сад. Блѣдные южане угрюмо сидѣли в духотѣ. Глубокая жалость к ним еще больше подняла его собственное настроеніе.

С книгой в руках он вышел на палубу, полюбовался картиной, которой пренебрегали южане, потом направился к своему стулу. Сосѣдній стул, впервые, был занят. Очевидно, это и была графиня де Бревилль. Закутанная в элегантный плэд, она принимала от лакея чашку с бульоном. Лакей выпрямился и быстрый движеніем обернулся к Пандольфо, предлагая и ему бульон. Но Пандольфо с улыбкой отказался, причем рука его случайно задѣла край тяжело-нагруженнаго чашками подноса. Лакей попробовал жонглировать подносом, но все же одна из чашек съѣхала на плэд сидѣвшей лэди. Она слегка вскрикнула и от неожиданности расплескала половину своей чашки.

Испуганный стюард разсыпался в извиненіях. Пандольфо не терпящим возраженія образом высвободил ее из-под смокшаго плэда и предложил ей свой.

Он говорил по-французски, лэди отвѣчала на том же языкѣ.

— Madame, — сказал он своей самой пандольфовской манерой. — Если вы не воспользуетесь им, то я выкину его за борт.

Она уступила и, позволив ему закутать ее, поблагодарила его. Пандольфо взял испорченный плэд из рук огорченнаго стюарда, старавшагося поправить дѣло при помощи салфетки, и, поклонившись, перекинул плэд через плечо и ушел.

— Кто это? — спросила лэди.

Стюард взглянул на карточку, прикрѣпленную к сосѣднему стулу.

— Это сэр Виктор Пандольфо. Я слышал, как один джентльмэн говорил другому: это великій Пандольфо! Я принял его было за артиста из варьетэ, но так как он сэр, то, очевидно, не артист.

Он подхватил поднос и с новыми извиненіями отправился дальше.

Пандольфо скоро снова пришел.

— Madame, мой слуга, спеціалист по выводкѣ пятен, увѣрил меня, что ваш прекрасный плэд погиб безвозвратно. Тот, в который вы сейчас закутаны, может быть ему лишь слабой замѣной.

— Но это невозможно.

— Такого слова нѣт в моем лексиконѣ, madame.

Она подняла на него глаза и разсмѣялась, сказав по-англійски:

— Если вы — сэр Виктор Пандольфо, то должны быть англичанином,

— Да, я англичанин.

— Так почему нам говорить на иностранном языкѣ?

— Но вы же графиня де Бревилль, — сказал он, указывая на визитную карточку.

— Вы совершенно правы. Но мой отец был крупным духовным лицом в Или.

— И вы вышли замуж за француза?

— Вы угадали.

Он сѣл рядом с нею, так как она, очевидно, простила его и была в разговорчивом настроеніи.

— Это немыслимо, — сказала она. — Я не могу принять ваш плэд. Он из чудеснѣйшей шерсти и в десять раз лучше моего.

Он продолжал увѣрять ее, что ея плэд настолько испорчен, что его пришлось выбросить, и ей придется все же согласиться принять его плэд.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказала она, нѣжась под мягким шерстяным покровом. Она улыбалась ему с видом женщины, сознающей свою привлекательность. Он отвѣчал ей на ея улыбку с видом галантнаго джентльмэна, отдающаго дань женскому очарованію. Голос ея был мягок, что всегда цѣнится в женщинѣ. У нея были темноголубые смѣющіеся глаза, в которых затаилась печаль. Морской вѣтерок слегка окрасил ея щеки, поблѣднѣвшія от заключенія в душной каютѣ. Из-под полей ея маленькой шляпки высыпались прядки темно каштановых волос. Губы ея были подвижны, зубы свѣжи, как у молодой дѣвушки. Но кое-гдѣ лежавшія морщинки обличали в ней женщину лѣт тридцати пяти.

Она отвернулась с намеком на слабый вздох и открыла свою книгу. Пандольфо раскрыл свою. Инцидент был исчерпан. Будь на ея мѣстѣ ребенок лѣт четырнадцати или старуха лѣт семидесяти — он поступил бы точно таким же образом. — У него было умѣніе по желанію сразу концентрировать все свое вниманіе. Найдя мѣсто, гдѣ он остановился, он по уши погрузился в фабулу романа. Тѣм временем женщина изучала его лицо из-под полуспущенных рѣсниц, и губы ея крѣпко сжались.

Знакомство их углублялось день за дней, главный образом благодаря сосѣдству их стульев. Он узнал в кратких чертах ея, казалось, несложную исторію. Она была дочерью каноника в Или. Была послана во Францію для окончанія образованія и проводила каникулы, гостя у одной подруги по школѣ. Там она встрѣчала графа де Бревилль, который влюбился в нее. Они обвѣнчались. Однако, вслѣдствіе тупости де Бревилля, брак был не из счастливых. Они разстались, и каждый пошел по своей дорогѣ. Вскорѣ он умер. Она ѣхала теперь, не зная даже точно, куда. Это было путешествіе, чтоб разсѣяться. Хотя у нея была прекрасная квартира в Парижѣ, но уже нѣсколько лѣт она ѣздила то в Біарриц, Монте-Карло, Довилль, то во Флоренцію, Палермо или Нью-Іорк. Она ненавидѣла холод и сѣрое небо, дрожала при мысли о туманных болотах Или. Кромѣ того, отец ея давно умер там. «От ревматизма души», — сказала она.

Она была одинока, носимая вѣтром по свѣту. Друзей у нея не было, знакомства — только тѣ, что заключались в пути. Пандольфо пожалѣл ее, укорив за безцѣльность ея жизни. Она загадочно улыбнулась. Быть может и в ея жизни была цѣль. Какая?

— Это мой секрет, — отвѣтила она по-французски.

Установилась чудесная погода, солнце свѣтило, как в тропиках… Ночью на небѣ сіяла огромная луна, придавая всему атмосферу романтики.

Было поздно. Пандольфо сидѣл с Фэрфильдами и Фоксом на палубѣ. Многіе уже разошлись по каютам, молодежь танцовала на нижней палубѣ, и оттуда доносились неясные звуки музыки. Разговор лѣниво перешел на личности спутников.

— Кто эта красивая лэди, с которой вы бесѣдовали? --спросила лэди Фэрфильд.

— Это — графиня де Бревилль.

— Бревилль, Бревилль — гдѣ я слышал это имя? — старался вспомнить Пэлькэм Фокс.

— Ея супруг, кажется, был извѣстный дон-жуаном, — сказал Пандольфо…

— Нѣт, — нѣт, это касается ея самой. Да! Года два тому назад в Монтевидео.

— Это не может быть она. Это ея первая поѣздка в Южную Америку, — вступился за нее Пандольфо.

Фокс уступил, улыбаясь. Наступала тишина на нѣсколько минут.

— Вспомнил, имя той было Тревилль. Говорят, она была очень красивой женщиной, но с ея именем связана скандальная исторія. Молодой американец застрѣлился в коридорѣ отеля у дверей ея комнаты. К его груди была прикрѣплена бумага со словами: «Как я отдал вам все до послѣдняго цента, так отдаю вам свою послѣднюю каплю крови».

— Как романтично, — воскликнула лэди Фэрфильд.

— Дурак — процѣдил генерал.

Маленькое общество распалось. Фокс сознался, что его клонит ко сну. Супруги Фэрфильд тоже ушли. Оставшись один, Пандольфо подошел к рѣшеткѣ палубы, чтоб насладиться свѣжим ночным воздухом. Он взглянул на нижнюю палубу, гдѣ остановилась запоздавшая парочка, гулявшая до сих пор взад и вперед. Они тоже любовались луною и морем и стояли обнявшись; через нѣкоторое время их лица обернулись друг к другу, и губы их встрѣтились в поцѣлуѣ.

— Они счастливы во всяком случаѣ, — произнес около него чей-то голос.

Он вздрогнул. Это была графиня де Бревилль.

— Я танцовала, но танцы кончились. И мнѣ захотѣлось перед сном подышать свѣжим воздухом. Какая чудесная ночь.

Он мрачно согласился: — Да чудесная. — Наступило молчаніе, во время котораго они оба, быть может по одной и той же причинѣ, наблюдали за влюбленными. Теперь мужчина обѣими руками обнял дѣвушку, и она, откинув голову, смотрѣла ему прямо в глаза, потом страстно поцѣловала его. Эта сцена была так далеко внизу, что фигуры казались китайскими тѣнями. И все же наблюдавшим эта сцена казалась удивительно реальной.

— Я отдала бы душу свою за такое счастье, — сказала графиня.

— Великій Боже! Да и я готов отдать все, включая и душу, — воскликнул Пандольфо.

Она прикоснулась слегка к его сжатой рукѣ. Голос ея был мягок и очень тих.

— В вашей жизни есть женщина. Разскажите мнѣ о ней.

Звук их голоса вѣроятно донесся до нижней палубы, потому что влюбленные взглянули наверх и увидѣли силуэт жестикулировавшаго мужчины, вырисовывавшійся на ярко освѣщенной луною небѣ.

Это Пандольфо с жаром разсказывал об изумительности Полы Фильд.

ГЛАВА XV.

Воскресным утром в началѣ мая Грегори Эглоу сидѣл одиноко в саду Хинстед Парка и изучал бумаги, которыя принес с собою. Очевидно, онѣ носили непріятный характер, так как он, пересматривая их все сызнова, был очень озабочен. Внезапно он сжал руки и кинул на небо взгляд, полный отчаянія.

В этот момент по дорожкѣ сада, лежавшаго уступами перед домом с Елизаветинским фасадом, подошла Пола Фильд. Она застала его врасплох, и он не сразу замѣтил ее. Когда взгляд его упал на возвышавшуюся около него импозантную фигуру в бѣлом, он вскочил, отбросив портфель на скамью.

— Развѣ положеніе вещей такое серьезное?

— Вы не можете представить себѣ, как могут быть плохи дѣла, пока все не войдет в колею.

— В такое чудесное майское утро вы безпокоитесь.

— Если бы не вы, я давно сошел бы с ума.

— Какія нибудь новости? Он не пишет, когда возвращается?

— Нѣт. Его все еще задерживают. Он производит опыты там на мѣстѣ. Я же должен справляться с здѣшними затрудненіями, как могу. Хотѣл бы я быть в силах справляться со всѣм. Хуже всего, что я не сверхчеловѣк, вродѣ него?

— Но вы писали ему о Джорамѣ и Иннуотерѣ да и вообще о всей шайкѣ?

— Конечно, — отвѣчал Грегори.

За время отсутствія Пандольфо Пола познакомилась со всѣми внутренними пружинами общества Полиніевой Стали. Он отсутствовал уже пять мѣсяцев, хотя назначил на поѣздку только два.

Если бы не Грегори Эглоу, Пола мало безпокоилась бы. Напряженное ожиданіе отразилось на здоровье этого славнаго интереснаго молодого человѣка. Несмотря на то, что он был года на четыре старше ея, она привыкла смотрѣть на него глазами бабушки. Их встрѣча, впервые послѣ пребыванія в Рэн-лэз-О, была чисто случайной; mirabile dictu, в головѣ лэди Димитер на этот раз не зародилось ни малѣйшей идеи интриги.

В началѣ года лэди Димитер и Пола помирились, забыв свои разногласія. В письмах и по телефону Клара высказала раскаяніе и первая протянула вѣтвь мира.

— Вы самая ужасная кошка, приводящая в отчаяніе своею гордостью, — писала лэди Димитер, — но вы единственная женщина на свѣтѣ, которую я люблю; я не могу жить без вас. Все, что я сдѣлала — было для вашего счастья. Ужасно, что вы не хотите понять этого. Я обѣщаю, что не буду больше вмѣшиваться, но предоставлю вам погибнуть, не протянув вам руки на помощь. Позволите ли вы мнѣ пріѣхать к вам и помириться с вами?

Пола встрѣтила ее на станціи и, усадив в свой трясучій форд, расцѣловала ее.

— Вся эта исторія была в высшей степени глупой.

— Идіотской, — добавила Пола.

— Ну что-ж, раз вы не можете, то не можете — и дѣло с концом. Простите меня. — На этом дружба была возстановлена. При условіи, что факт этот не будет комментироваться, Пола показала ей телеграмму, которую получила скоро послѣ прибытія Пандольфо в Ріо-де-Жанейро:

— Скажите окончательно, могу ли я надѣяться? Очень важно.

— Что же вы отвѣтили?

— Не могу запретить вам надѣяться, но к чему это? То, что я сказала при послѣдней встрѣчѣ, остается в силѣ.

— Это должно быть обошлось вам очень дорого? — спросила практическая Клара.

— Я использовала всего половину слов оплаченнаго отвѣта телеграммы.

— Это так на него похоже! --вздохнула Клара.

— Но курьезнѣе всего то, что я с тѣх пор не получила от него ни строчки. А вы?

— Ничего. Я только слышала о нем от Грегори Эглоу. — Пола насторожилась. Развѣ Клара поддерживала с ним знакомство?

Клара была поражена угрюмостью дома, в котором чувствовалась бѣдность. Она помнила этот дом, такой уютный, сіяющій спокойной роскошью и теплой, тѣм особый комфортом, который создается при безшумном невидимом прислуживаніи вышколенных слуг. Ей стало жаль Полу. Мистер Вэрези, ея старшій пріятель, встрѣтил ее сіяющей улыбкой джентльмэна, спокойно смотрящаго в глаза разоренію — но не дѣлающаго ничего для того, чтоб бороться с ним. Молчаніе Полы по поводу измѣнившагося положенія вещѣй заставляло и Клару не касаться этого. Она постаралась косвенно высказать ей свое сочувствіе. Пора Полѣ начать снова бывать в свѣтѣ. Деревня хотя и укрѣпляет здоровье, но вызывает закоснѣніе души. Почему бы ей сразу не увезти Полу на один оживляющій мѣсяц в Лондон.

— Потому что это помѣшало бы мнѣ заработать достаточно денег, нужных для моего давно задуманнаго отдыха.

— Однако, когда вы кончите свой роман, то пріѣдете ко мнѣ? В противном случаѣ я буду очень несчастна.

Когда был кончен роман, идея котораго давно носилась в головѣ Полы, она, получив от издателя своей книги аванс, провела восхитительное время в Бонд-Стрит, пополнив свой гардероб, а потом на время переселилась к Кларѣ.

Встрѣча с Грегори в Хинстедѣ не была первой послѣ Рэн-лэз-О. Она часто встрѣчала его у Димитеров в Лондонѣ. Вот почему она была посвящена во все, что касалось Джорама и всей отвратительной шайки.

— Скажите, не нарушая довѣрія, что собственно творится там в Бразиліи?

— Не думаю, что это такой секрет. — Им овладѣла уже та шайка. Помните, я говорил вам, что принял образец руды Полинія за мышьяковый колчедан. Но это совсѣм другое. Он напал на эту руду, когда первый раз был в Бразиліи. Между прочим, это единственныя копи, извѣстныя до сих пор, гдѣ руда содержит элементы Полинія. В этом весь секрет. Послѣднія партіи присылаемой руды были так бѣдны Полиніем, что пришлось принять героическія мѣры. Поэтому он и отправился туда. Мы думали, что служащіе нерадивы и присылают первую попавшуюся руду… но… Предположим… предположим только, что жила этого рѣдкаго металла уже изсякла… Вы представляете себѣ, что это значит?

— Конец Полинія.

— И конец, хотя и временный, славы самого Пандольфо.

Пола почувствовала, как сердце ея вдруг забилось.

— Это невозможно.

— Я надѣюсь, — с тревогой произнес Грегори. — Но как объяснить его затянувшееся отсутствіе? Он отправляет мнѣ письма отовсюду, очевидно, разъѣзжая в поисках новых копей.

— Но я увѣрена, что если бы это было так, то он посовѣтовал бы вам не торопиться тут с постройкой мастерских, вмѣсто того, чтоб все время подгонять вас.

— Это дѣло вѣры. Он безграничен.

— Поэтому он вѣрой сдвинет горы, чтоб освободить лежащія под ними жилы руды Полинія.

— Он великій человѣк. Вот, посмотрите, — и он вынул из кармана смятую телеграмму. — «Нѣт извѣстій о Полиніи». Это один из его пенсіонеров. Был когда-то управляющим мастерской гипсовых статуеток. Очевидно, он принадлежал к прошлому в жизни Пандольфо. Он впал в нужду, и Пандольфо стал поддерживать его. Я узнал, что он теперь умер. Главное же, что Пандольфо, перестав получать его письма с благодарностью, среди всѣх своих дѣл и забот — помнит его и обезпокоен его молчаніем. Только великій человѣк способен не забывать о подобных пустяках.

Глаза Грегори заблестѣли, когда он говорил о своем героѣ. Сердце Полы смягчилось к этому титану, боровшемуся против природы и колеблющейся вѣры человѣчества, не забывавшему притом своих друзей перваго скромнаго, покрытаго неизвѣстностью, періода жизни. Ей стало стыдно, что она не поинтересовалась узнать больше о его прошлой. Для нея одной он пріоткрыл бы эту завѣсу, показав себя в своей великой дѣтски-простодушной манерѣ тѣм человѣком, которым он был на самом дѣлѣ. У нея появился сумасшедшій импульс — пойти и тут же отправить ему телеграмму, повелѣвавшую ему вернуться к раскаявшейся Полѣ.

Она внезапно обернулась к Грегори:

— Вы — лойяльный друг.

— Мнѣ не было бы названія, если бы я не был лойяльным.

— Да. Но есть лойяльность… и лойяльность.

Его блѣдное лицо вспыхнуло.

— Для честнаго человѣка есть только один вид лойяльности.

Наступило молчаніе. На лужайку вышел лорд Димитер, который, увидѣв Полу, позвал ее сыграть с ним партію в мяч. Грегори остался один. Он со вздохом встал и собрал свои бумаги. До завтрака был еще час. Он прошел в свою комнату и сѣл за письменный стол. Но не мог работать. Мысли влюбленнаго бродили около одного вопроса? Почему, чорт побери, она не соглашается? Почему богиня не принимала предложенія несчастнаго бога, для котораго она была создана, и тѣм самым не прекратила страданій злосчастнаго смертнаго раз и навсегда?

Звонок к ленчу нашел его все еще в тяжком раздумьи. Работа осталась неоконченной, так что ей придется посвятить свободное время послѣ завтрака. Послѣ ленча ему удалось отвести Полу в сторону от цѣлой группы людей.

— Я пишу сэру Виктору — могу я от вас передать ему что-либо?

Он был готов броситься под колеса Джагернаута; это был будущій мученик, скрывающійся под личиной молодого человѣка из лучшаго общества. Она замѣтила, что губы его слегка дрожали. Пожелай она вызвать Пандольфо, она могла бы сама отправить телеграмму. Дѣлать же это через влюбленнаго — было жестоко и смѣшно.

— Я не посылаю ни слова людям, даже сверх-людям, которые не замѣчали моего существованія в теченіе трех мѣсяцев.

— Но я чувствую, что должен сообщить ему, что видѣл вас.

— Как вам угодно. Можете написать ему, что я здорова и что много веселюсь.

Освободившись от гостей, Пола поспѣшила в свою комнату. Она позвонила и сказала вошедшей горничной, размахивая телеграфным бланком:

— Отправьте это сейчас же. — Свершилось. Она бросила на себя взгляд в зеркало и невольно приняла красивую позу. Потом отвернулась, щелкнув пальцами. Чорт побери! Он был прав все время. Они оба были великими. К чорту проклятый снобизм! Не каждый же день натыкаешься на таких гигантов.

Жребій был брошен. Она сожгла свои корабли.

Грегори? Он еще был мальчиком. Клубок истрепанных нервов. Он переживет это. Подчинится неизбѣжному.

Она снова сошла в гостиную. Перед нею вырос Спенсер Бабингтон. Она встрѣчала его не впервые послѣ безцеремоннаго разрыва своей помолвки с ним. Он не питал к ней чувства злобы. Он лишь удивлялся ея безтолковости, сожалѣл, что она так непостижимо отказалась от богатства. Что-ж, она отказывала ему не первый раз, хотя и не в такой рѣзкой формѣ. Он стал разсказывать ей о своем путешествіи. Он казался еще суше, чѣм когда-либо, отдаленнѣе от сферы чувства, в которой она должна была находиться постоянно.

Вечером он проводил ее в холл, говоря, что должен сказать ей нѣчто очень важное. Он разсказал ей, что ѣдет в Женеву, как правительственный эксперт.

— Я буду имѣть возможность направлять судьбы Европы. В моих руках любопытныя нити политическаго положенія. Я подумал, что это может заинтересовать вас, так как извѣстно лишь самому ограниченному числу людей.

— Это любопытно, — отозвалась она.

Она вздохнула с облегченіем. На минуту ее угнетала мысль, что он снова собирается сдѣлать ей предложеніе. Она еле удержалась от истерическаго взрыва смѣха. Сдѣлай он ей предложеніе, ей пришлось бы сказать ему обратное тому, что она в Рэн сказала Пандольфо на прощанье.

Перед сном Клара по привычкѣ пришла в ея комнату, чтоб поговорить о событіях дня. Пола внезапно сказала:

— Я сегодня была паинькой. Я телеграфировала Пандольфо, что согласна выйти за него замуж.

— Дорогая моя, — воскликнула Клара и прижала ее к своей груди.

Клара засыпала счастливая, чувствуя, что была права. Полное достоинства поведеніе, которое она посовѣтовала Пандольфо, подѣйствовало. Она знала, что Пола сдастся.

На слѣдующее утро Пола одѣтая стояла у дверей дома и ждала Грегори, который хотѣл отвезти ее в город на автомобилѣ Пандольфо. Он запоздал.

Внезапно к ней подошел слуга, который доложил, что Грегори из Лондона вызвали по телефону и что он просил простить, что заставляет ее ждать.

Лорд и лэди Димитер стояли, провожая Полу, которая была приглашена сегодня к знакомым на завтрак. Внезапно к ним подошел Грегори, страшно блѣдный, держа в руках лист бумаги.

— Это маркониграмма, вскрытая в Лондонѣ и протелефонированная сюда. Миссис Фильд…

Он отозвал ее в сторону и протянул исписанный листик.

«Ѣду домой. Только что женился. Жена сопровождает меня. Сдѣлайте всѣ приготовленія. Пандольфо».

Без единаго слова она передала листок лэди Димитер.

— Господи, да он вѣрно с ума сошел, — воскликнула Клара. — Потом вдруг вспомнила, что сама посовѣтовала ему поухаживать за другой женщиной.

ГЛАВА XVI.

Голый факт был налицо, несмотря на всю свою фантастичность.

— Он сошел с ума, — повторила Клара.

— Кого Бог хочет наказать, того он лишает разсудка, — прошептал лорд Димитер.

Пола вспыхнула. Ея телеграмма была отправлена. Если она не застанет его, то будет отправлена в Лондон, гдѣ он найдет ее по пріѣздѣ. Если только Грегори не выкрадет ее и не уничтожит. Но при мысли об этом возмутилось все ея достоинство. Она не могла обсуждать эту тему с Димитерами.

— Если мы не отправимся теперь, то я опоздаю на свой завтрак, — сказала она Грегори.

Она сама была виновата. Нужно было считаться с слѣпой отзывчивой натурой этого человѣка. Как сказал Димитер на прощанье: вѣдь нельзя же было ждать от него, что он вѣчно будет увиваться вокруг вас. Он не был такой сухой подошвой, как Бабингтон. Если Пола осталась не при чем, то это была ея собственная вина. Не могла же она, послав его к чорту, когда он отправился туда, считать себя обиженной.

— Эта глава кончена и уничтожена. Бросим разговор об этом, — сказала Пола вечером.

Она морально выпрямилась. Пусть получает ея телеграмму. Он может сдѣлать из нея, что ему будет угодно. Но она снова была свободной, освободилась от охватившаго ее в этом году навожденія. Как только выѣдет холостяк, занявшій ея квартирку в Лондонѣ, она сможет убрать ужаснаго Персея и отослать его старому Симкинсу, который может поставить его хоть в огород. Кинжал со старинной рукояткой, который она постоянно возила с собой, она бросила на дно сундука. Она увѣряла себя, что личность лэди Пандольфо была ей глубоко безразлична. Все, что она просила от судьбы — это чтоб Пандольфо исчез с ея горизонта. Но оставался Грегори. Не могла же она вымещать грѣхи хозяина на его секретарѣ.

Через нѣсколько дней он просил дать ему возможность увидѣть ее. Он пришел, держа в руках конверт.

— Простите… я был нескромен. Моя обязанность вскрывать телеграммы. Когда я увидѣл что это, я подумал, что может быть…

Она внезапно вспыхнула от стыда. Она не сообразила, что он обязан был, как личный секретарь, вскрывать и телеграммы. Он стоял перед нею, такой изможденный, глядя на нее своими кроткими глазами, как собака, которая не знает, не будут ли ея добрыя намѣренія вмѣнены ей в ошибку.

Она разорвала телеграмму.

— Не вижу, как вы могли сохранить ее для Пандольфо.

— Значит, я поступил правильно?

— Совершенно. Быть может в этом ваша вина. Вы не знаете, как вы измучили меня в воскресенье. Я почувствовала, что должна сдѣлать что-то. Слава Богу, это оказалось излишним.

— Хотѣл бы я знать, что мнѣ обо всем этом думать?

— Если вы под «всем» подразумѣваете то, что было между сэром Виктором и мной, то можете совсѣм не думать об этом.

— В нѣкотором отношеніи это большое облегченіе.

— Только в нѣкотором? — спросила она, склонив голову на бок и стряхивая пепел своей сигаретки.

— Я не могу представить себѣ, что Пандольфо, на ком бы он ни женился, не будет нуждаться в вас.

— Быть может я отстала в своих взглядах, но я моногамична. И если у человѣка есть жена, то, по моему, ему не нужна другая женщина.

Он нервно заерзал на стулѣ. Сигаретка его потухла, и он бросил ее.

— Не знаю, имѣю ли я право спросить вас, но…

— Вы можете спросить меня о чем угодно.

— Отвернетесь вы от него, когда он пріѣдет?

— Я думаю, — сказала Пола холодно, — что он сам отвернется от меня.

Грегори встал, сдѣлал нѣсколько шагов по комнатѣ, потом внезапно остановился.

— Если он отвернется, что будет со мной?

— Как с вами?

— Я связан с ним самыми священными узами. Что бы он ни сдѣлал, я за него отдал бы жизнь. В то же время я не могу жить без вас. Я знаю, что это глупо… Но я не могу.

Он сжег свои корабли, перешел Рубикон и, стоя на вражеской берегу, ждал уничтоженія. Какая-то нотка в его голосѣ заставила ее быть нѣжной к нему.

— Не вижу, почему вам обходиться без меня, раз я вам нужна.

Он покачнулся вперед.

— Вы знаете, что я хочу сказать?

— У меня извѣстная доля догадливости.

— И вы не сердитесь на меня, что я хочу этого?

— Почему, — спросила она.

Ему показалось, что весь мір был сразу залит могучим сіяніем. Такія чудеса пиротехники уже с самаго начала міра стали такими же обычными, как лунный свѣт. И все же, с самаго начала міра каждый мужчина считал, что это феномен был устроен спеціально для него. Грегори бы ослѣплен. Когда он, наконец, заговорил, в голосѣ его слышалось благоговѣніе.

— Какая вы изумительная!

Она встала и подошла к нему:

— Не переоцѣнивайте меня, дорогой Грегори. Я совсѣм не изумительная. Я только эгоистка. Я люблю, когда меня любят; но слишком большая любовь стѣснительна.

— Только афишированье ея стѣснительно, — быстро вставил он.

— Да. Сверх-афишированье.

— Если вы позволите мнѣ любить вас глубокой любовью, то я буду очень сдержанным.

Она засмѣялась счастливым смѣшком.

— На этом мы и остановимся.

Молодой человѣк ушел, больше чѣм довольный, она не могла рѣшить, радоваться ли ей или чувствовать угрызенія совѣсти. Конечно, она могла сказать самым милым очаровательным образом: дорогой мальчик, я очень люблю вас, будем друзьями до скончанія вѣка, но выкинь из головы всѣ эти глупости — это вполнѣ безнадежно. Но было ли это так безнадежно? Она не знала. Он всколыхнул какія-то глубины в ней. Она должна была выждать, пока эти колебанія не подымутся наверх, до ея яснаго сознанія. Она неясно чувствовала, что за все время общенія прекрасной женщины с мужчинами она встрѣтила душу, которую ея душа привѣтствовала с радостью. Какая-то духовность окружала этого благоговѣйнаго влюбленнаго и это наполняло ее удивленіем и уваженіем. Ея любовь к Джоффри была безразсудочной. За краткій період счастливаго замужества ей не пришлось раздумывать над анализированіем чувств. Ея любовь была прекрасной, примитивной и полной. Это прошло. Такое упоеніе бывает лишь раз в жизни, когда нѣт еще таблицы сравненія. Теперь у нея была такая таблица.

Послѣдній год принес с собой много волненій. В жизни за этот год прошли трое. При мысли о Спенсерѣ она, как всегда, почувствовала укол совѣсти. Пандольфо. Она еще раз пережила всѣ перепитіи этой возмутительной исторіи. Он провозгласил ее Единственной Великой Женщиной, Предопредѣленной ему Супругой. Она готова была выдрать себя за уши за то, что повѣрила ему в концѣ концов. Он же женился теперь, Бог знает, на какой женщинѣ. Он, как и Спенсер, отошел на задній план. Теперь явился Грегори. Он предлагал ей нѣчто драгоцѣнное — обожаніе, котораго она не была достойна. Нѣчто, что переносило всѣ чувства из сферы плотскаго в сферу духовнаго; чего не было ни в Джоффри, ни в сухом Спенсерѣ, что отсутствовало в безграничной пылкости Пандольфо. Он был самым чистосердечным, чувствительным, трепещущим духовным потомком стариннаго рода Западной Англіи и потомком Пиктских королей. Для женщины, гордящейся своими предками, это обстоятельство имѣло большой вѣс.

Почему же она продолжала думать о нем, как о мальчикѣ? Вѣдь он был старше ея на четыре года.

— Я отказывась понимать это, — воскликнула она и медленно сошла в гостиную, гдѣ Клара и Димитер с гостями играли в бридж.

Когда Пола снова стала появляться в обществѣ, ее засыпали приглашеніями. Ея портреты снова появлялись в газетах и журналах с подписью «Красавица — миссис Фильд». Все — что свѣтская жизнь Лондона могла дать ей — снова принадлежало ей по праву, как и раньше. Это были чудесныя недѣли.

Изрѣдка она видѣла Грегори, который робко посѣщал ее. Пандольфо вернулся домой и привез с собой жену. О ней они говорили очень мало. Он отдѣлался безцвѣтным отвѣтом на ея небрежный вопрос: «Да, очень славная». Однажды Пола спросила, почему их не видно нигдѣ? Грегори не знал. О свадьбѣ Пандольфо и лэди Пандольфо было объявлено офиціально, и визитныя карточки гостей высокой кучей лежали в вазѣ в холлѣ. Сам Пандольфо работал всѣ ночи напролет до утра в своей лабораторіи. Грегори трудно было судить о причинах их отсутствія в свѣтѣ, так как он теперь имѣл свои отдѣльныя комнаты в большом домѣ.

В один прекрасный день она набросилась на Клару, которая сразу завладѣла ею.

— Дорогая, я только что хотѣла позвонить вам. Я видѣла его. — И она разсказала, как он увидѣл ее в Рицѣ среди собирающихся гостей и протиснулся к ней.

— Почему вы не пришли к моей женѣ?

На что она очень положительно отвѣтила ему:

— Как мнѣ было знать, что у вас есть жена?

— Я заявил об этом во всѣх газетах.

— В наш вѣк не вѣришь всему, что читаешь в газетах.

— Я думал, по крайней мѣрѣ, что вы мнѣ друг.

— Но я большій друг Полы Фильд.

Он пожал плечами. Потом зажестикулировал:

— Вы отрекаетесь от меня?

— Ничего подобнаго. Если бы вы написали мнѣ, или позвонили, или просто пришли и сказали «Дорогая Клара Димитер, я убѣдился, что Пола Фильд безнадежна для меня, и поэтому из чистаго отчаянія я женился на очень славной лэди. Вы позволите мнѣ привести ее к вам, или быть может вы сами навѣстите ее?» Я бы сдѣлала это из вѣжливости или просто из любопытства. Вмѣсто этого вы привезли какую-то француженку.

— Она не менѣе англичанка, чѣм вы, — воскликнул он.

— Тѣм хуже. Вы говорите, что женились на ней и, не объяснив толком, в чем дѣло, ждете что ваши друзья, знающіе о вашей романтичной любви к Полѣ, преклонят свои колѣни перед другой лэди. Нѣт, мой друг. Так это не дѣлается. Вы сами изгнали себя из нашего общества.

Он стоял перед нею, не спуская с нея суроваго твердаго взора, но этим он не запугал ее. Если мужчина знает, что поступил, как идіот, и знает, что женщина знает это, то если она не воспользуется представляющимся ей случаем — она тоже обижена разумом.

Он молчал.

Эта картина надолго застоялась перед глазами Полы. Это было дополненіем к неясным намекам Грегори: новый Пандольфо, загнанный, жестоко прижатый к стѣнѣ.

Недѣли через двѣ, ужиная в Дипломатическом Клубѣ с одним из своих безчисленных знакомых, Пола увидѣла танцующую парочку. Он был чисто выбритый мрачнаго типа мужчина; в глаз его был втиснут монокль, так что нижнее вѣко опустилось и свѣтилось красной полоской, что придавало человѣку вид кровожадной собаки.

— Вы знаете, кто это?

— Мужчину я знаю, по виду только, к счастью. Это Космо Фелпс. Ужасный человѣк. А женщина? Я видѣла ее то тут, то там. Красива и привлекательна, но в довольно вульгарном смыслѣ. Кто это?

— Это лэди Пандольфо.

Это открытіе ударило ее, как кинжалом в сердце.

— Вы увѣрены в этом? — глупо переспросила она.

Молодой человѣк разсмѣялся.

— Конечно. Меня познакомили с ней нѣсколько дней тому назад. Но не подумайте, что она узнает меня. Я знаю и самого Пандольфо. Вы слыхали о нем? Прекраснѣйшій парень, не правда ли? Я встрѣчал его в Сити, я горный инженер, видите ли. Да, да. Это лэди Пандольфо. Недавно женаты.

Пола вспомнила, что часто встрѣчала ее, и презрительная черточка залегла в ея губах. Эта женщина была стройна, красива, всегда прекрасно, но смѣло одѣта, свѣжа, постоянно смотрящая с улыбкой прямо в глаза своему собесѣднику. Пола вспомнила, что всегда видѣла ее — или в объятіях танцующаго мужчины, или сильно нагнувшейся над маленьким ресторанным столиком — всегда в высшей степени декольтированных туалетах.

— А кто она, помимо того, что она лэди Пандольфо?

— А… это все сплетни, — отозвался ея спутник.

— И, надѣюсь, молчаніе.

— Я и не хотѣл распространяться об этом.

Когда кончился танец, пара подошла к уставленному шампанским столу, гдѣ к ним присоединились еще двѣ пары. Обѣ другія женщины были вульгарны, с рѣзкими чертами лица, напоминающія хищников — тот тип, который, дружа с мужчинами, имѣющими отношеніе к лошадям и к биржѣ, считает, что это обстоятельство должно увеличивать их денежныя средства; внѣшне респектабельныя настолько, чтоб быть допущенными в изысканные клубы — но в сущности не имѣющія ни чувств, ни моральных устоев.

Что дѣлала жена Пандольфо в подобном обществѣ? Почему он позволял ей смѣшиваться с подобной шайкой? Ибо это именно была шайка, о которой даже больше не сплетничали. Там был Космо Фелпс, жившій лишь благодаря своей изворотливости. Он был замѣшан в дѣлах, касающихся игорных притонов — человѣк, который только чудом удержался на границѣ между обществом и тюрьмой. С ним был Дэнджерфильд, пока еще тершійся между приличными людьми; но он был таким же хищником, как и Космо Фелпс. Развѣ ея довѣрчивый отец не попался в его лапы и не ему был обязан своим разореніем?

Она предчувствовала трагедію. Двѣ картины преслѣдовали ее: огрызающійся Пандольфо и смѣющаяся, красивая чувственная женщина, чьи манеры, внѣшность, тѣло и душа выдавали принадлежность ея к этой шайкѣ.

Несмотря на всю свою жалость к Пандольфо, которая брала верх над досадой и презрѣніем к его слабости, как мужа, если была такая — она чувствовала, что не в силах предпринять что-либо. Посовѣтоваться с Грегори? Но что он мог сдѣлать? Сказать своему вспыльчивому хозяину, что, по мнѣнію лондонскаго большого свѣта, его жена волочит его имя по грязи? Пандольфо уничтожит его, разразившись громом и молніей. Самой обратиться к нему? Нѣт, есть границы женскому великодушію. Путь к Пандольфо был усыпан гордостью и другими щекотливыми чувствами, пройти по которым было бы мучительно больно.

Она веселилась в теченіе ближайших трех недѣль, но только мельком один раз видѣла лэди Пандольфо. Это было на скачках в Аскотѣ; она оживленно говорила с одним славящимся за свои дебоши пэром. Тут же, в отдаленіи, не смѣшиваясь с толпою, стоял Пандольфо, величественный, одинокій, скрестив руки.

В концѣ іюня Пола вернулась в Чадфорд.

ГЛАВА XVII.

Это была уловка, старая как мір, такая же старая, как женская хитрость. Элементарная по своей простотѣ. Довести мужчину до точки, когда он станет разсказывать о своих неудачах, жажда утѣшенія — это все, что нужно предпринять женщинѣ. А потом утѣшать его. Для Несты де Бревилль это было так же легко, как лгать.

С самаго начала все складывалось в ея пользу. У нея был титул, происхожденія она была безукоризненнаго, она была красива, знала свѣт. Партнер ея был очень неопытен в таких дѣлах и неловок, и она сразу заставила его упасть к ея ногам. Луна, чудное небо и мягкій воздух океана — все способствовало ей. Когда он разсказывал ей о своей романтической страсти к другой женщинѣ — она улыбалась, зная, что он был потерянным глупцом. Все, что у него накопилось на сердцѣ против неумолимой лэди, она выслушала терпѣливо. Процесс изліянія длился нѣсколько дней. А потом, по старой испытанной системѣ, она начала наполнять его собой. Она прибѣгла к его чувству жалости к вѣчно непонятой женщинѣ, одинокой душѣ, томящейся по сродственной ей душѣ. Она, как и Франк Димитер, разгадала натуру Пандольфо. Она была умна, изящно-остроумна, тактична, прекрасныя великосвѣтскія манеры — остатки былого, спасли ее от болѣе грубых пріемов куртизанки. Наконец, послѣ періода успѣшной подготовительной тактики, она готова была, пылкая, трепещущая, смѣющаяся женщина — отдаться жаждущему любви.

Он высадился в Ріо-де-Жанейро, став ея безпомощным пылким рабом. Ради него она пожертвовала всѣм — она отказалась от цѣли своего путешествія — Буэнос Айрес, до котораго было еще пять дней пути. Его телеграмма Полѣ была его послѣдней полной отчаянія ставкой на свободу.

Как только были исполнены всѣ формальности, он женился на ней и увез ее в горы. На мгновеніе даже Неста де Бревилль была ослѣплена его щедростью. Для нея не могло существовать иного, как отдѣльный вагон, набитый всѣм, что только могло взбрести в голову женщинѣ, чего ей, быть может, могло захотѣться вдруг. Но в Андах, гдѣ были копи, настаивавшій всегда на своем побѣдитель — был безсилен против суровой природы. Даже у него не было к его услугам джинна, который мог бы ему выстроить сразу дворец среди диких гор, с горячей и холодной водой, центральным отопленіем и китайцем-педикюром, готовым к выполненію своих обязанностей.

Она нѣкоторое время сдерживала свой нрав; потом стала жаловаться на неудобства. Пандольфо свез ее в Ріо, устроил ее в отелѣ с подобающей ей роскошью и величіем — и вернулся в горы. Лэди Пандольфо стала вести беззаботную веселую жизнь, Пандольфо вел суровую. Изрѣдка он совершал ужаснѣйшій переѣзд, чтоб провести с нею нѣсколько дней. Сперва ея тщеславіе было удовлетворено. Он представлял ее всей британской колоніи самым величественный образом. Любуйтесь на жену Пандольфо, — красавицу в чудесных туалетах, осыпанную драгоцѣнностями. Он всѣм им бросал вызов. Была ли подобная ей во всей Южной Америкѣ? А потом внезапно он снова скрывался в своих копях отчаянія.

Через нѣкоторое время ее стала раздражать скромная общественная жизнь в Ріо, и она стала настаивать на возвращеніи в Европу.

— Развѣ ты не понимаешь, что я должен усовершенствовать свой металл?

Но она посылала металл к чорту. Ей он был в высшей степени безразличен, хотя она и не высказывала этого. Это было не в духѣ Пандольфо — сказать ей: «если я не добьюсь удачи тут в горах — то я пропал». Намекнуть хотя бы на облачко неудачи, появившееся на горизонтѣ — это было бы началом конца Великаго Человѣка.

Наконец директора общества стали настаивать на его возвращеніи. Даже Грегори, которому надоѣдали Джорам и Иннуотер, подтвердил необходимость его пріѣзда.

Уже когда они были в пути, она спросила, предпринял ли он что-нибудь для того, чтобы оповѣстить в Англіи об их свадьбѣ.

— Зачѣм? Раз Бразилія знает, Европа тоже обязана знать.

— Но в таких случаях всегда оповѣщают знакомых через газеты.

— Я не подумал об этом. Был слишком занят. Ты и копи. Почему ты раньше не сказала мнѣ этого?

И он хотѣл сразу же броситься дать телеграммы. Но она остановила его. Дѣло в том, что пока она была вдовой, она сохраняла имя мужа. Титул давал вѣдь такія преимущества в гостиницах, особенно одиноким женщинам. Но имя это так ославлено ея мужем. Не мог ли он, в своей замѣткѣ, не упоминать этого имени, а указать лишь ея дѣвичью фамилію и званіе ея отца?

— Конечно. Он вполнѣ согласен с нею. — Но я теперь же должен послать маркониграмму, чтоб приготовили дом. — Лишь теперь он вспомнил, что дом его поставлен на холостую ногу.

До сих пор он всегда придерживался инстинктивной скрытности во всем, что касалось его домашних дѣл. Даже Пола, которой он открыл свое происхожденіе, не знала подробностей о его семьѣ. Ни одна живая душа не слышала никогда о его первой женѣ — по странному капризу судьбы привезенной им с собою тоже из Бразиліи. Когда прошел первый пыл его новой женитьбы, он вспомнил маленькій кружок своих друзей. Он терпѣть не мог — брать свои слова обратно. Особенно в данном случаѣ — такія горячія громкія фразы. Он успѣет сознаться в совершенной глупости послѣ своего возвращенія; поэтому он постарался временно отправить своих друзей в тот угол мозга, гдѣ хранилось все то, о чем ему хотѣлось позабыть. Но здравый смысл приказывал ему теперь оповѣстить своих друзей о свершившемся фактѣ. Он послал Грегори телеграмму по безпроволочному телеграфу.

Обратное путешествіе уже не имѣло того очарованія волшебницы Вивіаны, которое окутывало путешествіе в Ріо-де-Жанейро. Он все еще играл роль Великаго Пандольфо, и окружающіе преклонялись перед ним. Но кромѣ ужаса, который заставлял его просыпаться каждое утро в холодном поту, в нем зашевелились мрачныя сомнѣнія и подозрѣнія.

Однажды они сидѣли одни в верхней, курительной комнатѣ, устроившись за одним письменным столом лицом к лицу. Он так погрузился в свою работу, что только рѣзкій голос, раздавшійся около него, заставил его замѣтить чье-то чужое присутствіе.

— Неста! Кто бы мог подумать, что я увижу вас тут.

Он вдрогнул, и подымая свой взор, успѣл замѣтить быстрый предостерегающій взгляд своей жены, брошенный ею на неопредѣленной наружности изнѣженнаго блондина англичанина средних лѣт, который протянул руки, привѣтствуя ее. Она быстро встала, овладѣв положеніем.

— Виктор — это один из моих старых друзей. Майор Лезсаби — мой муж сэр Виктор Пандольфо.

Оба раскланялись. Послѣдовал короткій разговор, во время котораго Пандольфо довольно рѣзко спросил, куда направляется майор?

— В Саусэмптон, конечно. И если вы не заставите меня сыграть роль Іоны, то думаю, что доѣду до него.

Он с улыбкой распрощался с четой Пандольфо. Неста вспыхнула:

— Ты был груб с ним.

— К чему констатировать очевидное? Я не люблю людей такого сорта — и говорю им это.

Послѣдовала сцена — быстрая перепалка словами. Ея глаза и губы стали жестокими. Старые друзья с дѣтства — глупо ревновать.

— Не потребуешь же ты, чтобы я не разговаривала с ним до самаго конца путешествія.

Она в безсильной злобѣ сжала руки и, разорвав письмо, которое писала перед появленіем майора, в бѣшенствѣ ушла.

Пандольфо сидѣл, запустив пальцы в густые бронзовые волосы, и мысли его витали далеко — за сотню миль от всѣх интересов Общества Полиніевой Стали.

За пять мѣсяцев случилось многое: все пустяки, неважные каждый сам по себѣ — но в совокупности они могли взбѣсить, свести с ума, так что он был готов взревѣть от отчаянія.

Началось все случайно с денег. Он, по ошибкѣ, уѣхав в горы, не оставил ей достаточно денег. Когда он вернулся в Ріо, она довольно рѣзко укоряла его. Она принуждена была занимать. Под впечатлѣніем раскаянія за свою незаботливость он написал ей чек, на много превосходившій сумму, о которой шла рѣчь. Но потом его поразила мысль: к чему было занимать, раз у нея свои крупныя средства? Конечно, он и не думал о том, чтобы она тратила на необходимое свои деньги. Эта мысль претила ему. Но временно в силу необходимости… Ей вѣдь лишь нужно было предъявить свой кредит… Обсуждать этот вопрос было немыслимо. Но вопрос этот засѣл в его головѣ.

А потом… На балу у британскаго консула ей представили секретаря испанскаго посольства, который, цѣлуя ей руку, произнес:

— Я увѣрен, что имѣл удовольствіе встрѣчать вас два года тому назад в Монтевидео?

Но она отвѣчала, что он ошибся, она никогда не была в Монтевидео.

Пандольфо случайно уловил краем уха этот діалог — он стоял в нѣскольких шагах от них; и он вспомнил сплетню Пэлхэма Фокса об одной лэди, названной им мадам де Тревилль, которая была в Монтевидео два года тому назад.

По дорогѣ в отель, послѣ пріема у консула, она воскликнула, что хотѣла бы уѣхать из этого ужаснаго мѣста, гдѣ всѣ, или страшные провинціалы или развращены, а то и просто непереносимы. Но что ему дѣлать, спросил он, раз он Сила и должен поэтому итти все по тому же пути. Что он еще мог дать ей?

— Изрѣдка позволяй мнѣ поступать по моему.

— Но я вѣдь не удерживаю тебя ни в чем?

— Ты удерживаешь меня тут, — и она продолжала жаловаться на всѣх и все, пока он не вышел из терпѣнія и не предложил ей уѣхать в Лондон и ждать его там. Но она отказалась, говоря что не была в Англіи так долго, что обязана вернуться с ним вмѣстѣ и сразу же занять положеніе, какое подобало его женѣ.

Она разсмѣялась и с нѣкоторой бравадой воскликнула:

— Развѣ ты не понимаешь, ты должен обезпечить мою респектабельность.

В видѣ компромисса, он предложил ей навѣстить ея друзей в Буэнос-Айресѣ, но она посмотрѣла на него, будто он с ума сошел; наконец она разразилась истеричным смѣхом и наотрѣз отказалась, несмотря на всѣ его уговоры.

А потом произошел инцидент с горничной Несты. Она, как писала ему Неста, стала забываться и грубить, вообще, стала невозможной, и поэтому Неста расчитала ее и при первой же случаѣ отправила в Европу. Через день ему подали написанное по-французски письмо без подписи, которое начиналось словами: «если мсье желает знать, почему мадам не захотѣла ѣхать в Буэнос-Айрес»…

Он разорвал гнусное письмо, не читая, и развѣял клочки по склонам Андов.

Потом он случайно, стоя в ожиданіи пока их багаж заберут на пароход, увидѣл на одной из ея сундуков выцвѣтшую сорванную этикетку, уголок которой сохранил буквы «ео». Он не мог вспомнить ни одного мѣста кромѣ Монтевидео, которое кончалось бы так. И все же не раз Неста увѣряла его, что это было ея первое путешествіе в Южную Америку.

Масса подобных мелочей встрѣчалась на каждой шагу. А теперь встрѣча с этим фамильярным человѣком; оскорбленіе для него, Пандольфо, чья жена должна была быть не только, как какая-то завалящая жена Цезаря, но должна была быть величественной, как Юнона, гордой, как Артемида, неприкосновенной, как Аѳина-Паллада. Развѣ можно представить себѣ, что в Лондонѣ или Монте-Карло какой-нибудь негодяй обратится так к Полѣ Фильд?!

Он сидѣл, опустив голову на руки, спрашивая себя, на какого рода женщинѣ он женился. Она казалась такой же далекой от него, как и звѣзды экрана, которых он видѣл, посѣщая вмѣстѣ с Нестой кино.

Пріѣхав в Лондон, он не подал и виду о волновавших его сомнѣніях. Он познакомил свою жену с Грегори, восхвалив его и назвав своим вторым «я». Он был увѣрен, что они станут друзьями.

— Я тоже увѣрена, что мы будем друзьями, — сказала лэди Пандольфо, холодно заглянув в глаза Грегори. И оба сразу почувствовали увѣренность, что никогда не будут ими.

Увидѣв убранство будуара, на которое Грегори потратил много сил, превратив его из холоднаго музея, посредством пестрых ситцев в подобіе жилой комнаты, она сразу же безапелляціонно заявила, что перемѣнит все и замѣнит старинную обстановку тяжелыми шелками и золотом.

Хотя право было и на ея сторонѣ, но есть различные способы выражать свое владычество. Инстинктивная взаимная непріязнь быстро увеличивалась. Она сразу же прекратила близкія отношенія с Грегори, жившим в семейной обстановкѣ Пандольфо, и потребовала, чтоб ему отдѣлили апартаменты, хотя и в том же домѣ, но вдалекѣ от центра его.

Пандольфо раструбил о своей женитьбѣ. По свойственной ему широкой манерѣ он дал женѣ неограниченную свободу покупать все, что ей вздумается, из нарядов и драгоцѣнностей. Она была одѣта вся в мечту — раз он женился на ней, то всѣ малѣйшія ея желанія должны были быть удовлетворяемы.

А потом вдруг послѣдовало внезапное поразительное открытіе.

— Гдѣ же его друзья? — спросила она.

Гдѣ была общественная жизнь, на которую она разсчитывала? Кто были тѣ нелѣпые люди, которые побывали у них и в свою очередь пригласили их к себѣ? Развѣ он не знал никого интереснѣе?

Эти вопросы казались ему ударами молота. Он впервые почувствовал что у него не было общественной жизни в ея представленіи. Интенсивность работы не позволяла ему удѣлять время праздным удовольствіям. Для отдыха он всегда искал общества мужчин. С обществом же прожигателей жизни он был знаком очень мало. Прошло лишь нѣсколько лѣт с тѣх пор, как он был награжден первым знаком отличія и попал в Общество Величайших Людей Имперіи. Кромѣ лэди Димитер и ея кружка — знакомства его были мимолетны. У него не было ни времени, ни возможности заводить новый круг знакомству сообразно с ея вкусами.

Он стоял на краю все расширявшейся пропасти и почти не замѣчая ее. Всѣ его мысли сосредоточивались на одной: как получить Полиній, если нельзя добыть руды в Андах.

ГЛАВА XVIII.

Іюль и часть августа Пола провела в Чадфорд Паркѣ, работая над своими статьями; в мозгу ея зарождались картины новаго романа. Конец августа и сентябрь она провела с друзьями в Шотландіи, в октябрѣ вернулась в Чадфорд. Пандольфо оставался для нея в сторонѣ, и лишь изрѣдка Клара писала ей о нем, или Грегори вскольз упоминал в своих письмах и о нем и об Обществѣ Полиніевой Стали. Поздней осенью из печати вышел ея первый роман. Критика расхвалила его; друзья превозносили до небес. Но качества романа — очарованіе, свѣжесть и остроуміе — говорили сами за себя и обращали на себя вниманіе читающей публики. Один из модных писателей написал ей восторженное письмо и обѣщая устроить ей болѣе выгодныя условія. Она почувствовала с душевным трепетом, что перестала быть любительницей, а стала самым заправским автором-профессіоналом. С жаром, свойственным женщинам и неофитам, она с головой ушла в работу.

Только в февралѣ, когда ей позволили финансы и она почувствовала, что нуждается в перемѣнѣ, она вернулась в Бэзиль-Мэншенс, в свою квартиру, откуда только что выѣхали жильцы — богатые американцы. Лишь там до нея стали доходить гадкіе слухи относительно Пандольфо и его жены, которую Клара Димитер находила невозможной. Спенсер разсказал ей, что Пандольфо распродает свои картины, и что он сам купил у него того Андрэа Ваккаро, которым они оба так восхищались.

Он предложил мнѣ его сам так прямо, как разносчик-евреи предлагает свой товар. Он увидѣл меня в клубѣ, гдѣ я обѣдал с секретарей Бразильскаго Посольства, подошел и, даже не поздоровавшись, перешел прямо к дѣлу, говоря так громко, что всѣ окружающіе могли слышать в чем дѣло.

— Как вы думаете, зачѣм он продал зту картину?

Он немного подумал, потом методично отвѣтил:

— Предположим, что вы входите к ювелиру и продаете нитку жемчуга, которую носили все время. Что вас привело к этому? — желаніе выручить за нее деньги. Это может быть единственной причиной почему Пандольфо продает дорогую и очень для него цѣнную картину. — Он умолк, потом прибавил. — Он чортовски нуждается в деньгах.

Она почувствовала странный легкій укол в сердце. Начиная с того майскаго утра, когда Грегори посвятил ее в возможность гибели Полинія, на ея душѣ все время лежало бремя легкой печали за разбитыя мечты Пандольфо. Женитьба и его исчезновеніе с ея горизонта слегка притупили зту печаль. Она готова была посочувствовать ему в крушеніи его надежд, но никогда до сих пор ей не приходило в голову, что они повлекут за собой и финансовый крах. Она не могла представить себѣ Пандольфо нуждающимся, бѣдно одѣтым, отказывающим себѣ во всем, отворачивающимся от нищаго, которому он не был в состояніи помочь.

— А помимо той картины, что он продал вам, он продавал и другія, чтоб выручить за них деньги?

— Он продал прелестнаго Караваджа Дюхеймеру.

— Но, может быть, лэди Пандольфо не любит старых итальянских мастеров, а предпочитает увѣшивать свои стѣны Пикассо и Ко?

— Она предпочитает увѣшивать себя жемчугами и брилліантами, чтобы быть центром всеобщаго вниманія.

— Это в концѣ концов то же самое, — сказала Пола с облегченіем. — Если мужчина предпочитает обмѣнять пару произведеній искусства на нитку жемчуга, чтобы хоть этим скрыть полуобнаженность своей жены — это его личное дѣло и не значит, что он на пути к разоренію. Боюсь, Спенсер, что вы склонны к сплетням.

— Наоборот, во мнѣ развивается способность дипломата опредѣлять положеніе вещей по движенію развѣянных вѣтром соломинок.

Неизбѣжная встрѣча произошла сѣрым мартовский утром в Слоон-стрит. Пандольфо выскочил из какого-то магазина и направлялся к дожидавшемуся автомобилю, когда очутился лицом к лицу с медленно проходившей Полой. Он чуть было не налетѣл на нее, вѣжливо поднял шляпу, извинившись, и тут только узнал ее.

— Как, это вы, Пола?

— А отчего же мнѣ не быть здѣсь, вѣдь я живу здѣсь рядом.

— Такая же, как всегда, — сказал он.

— Надѣюсь. А вы как поживаете?

Он взял ее за руку и каким-то необычный ловким маневром осторожно ее протолкнул в дверцу автомобиля, так что она даже не успѣла сообразить, как это вышло — как сидѣла на мягких подушках каретки. Она сердито запротестовала против насилія, но он мягко замѣтил:

— Дорогая, но скандал здѣсь, в Слоон-Стрит, немыслим. Куда я могу отвести вас?

— В конец улицы, чтоб избѣгнуть скандала, котораго вы так боитесь, — сказала Пола.

— Я отвезу вас, куда захочу, чтоб доказать, что и я тот же самый. Вы снова живете в своей квартиркѣ? --Она кивнула в отвѣт. — Ну так мы ѣдем туда. — И он дал шоферу адрес.

— Знаете, вѣдь мы не видѣлись почти 18 мѣсяцев.

— Едва ли это моя вина, — отвѣчала она.

— Мнѣ все равно чья это вина, во всяком случаѣ, это мнѣ непріятно.

— Лойяльно ли это в извѣстной отношеніи?

— В извѣстной отношеніи — да. Я был колоссальнѣйшим идіотом.

Она холодно встрѣтила его взор, несмотря на легкую дрожь — то-ли от удовольствія, то-ли из-за какой-то примитивной боязни, что ее так насильно похищаютъ. Он не раз так дѣлал по своему, ставя ее в глупое положеніе, из котораго она не могла выйти с достоинством.

— Как я должна отвѣтить на это?

Он вскинул руками. — Отвѣтьте великодушно, это все, о чем я прошу вас.

Она не знала, что сказать. Очевидно, мимолетный безуміем, в котором он обвинял себя — был его брак с женщиной, расточавшей его состояніе на кутежи в обществѣ Монт Дэнджерфильда и его шайки. До сих пор она жалѣла его; но ея жалость умѣрялась чувством оскорбленной женщины. Развѣ она не согласилась отдать ему свое «я» и не послала ему ту несчастную телеграмму — лишь для того, чтобы утром на слѣдующій день получить незаслуженное оскорбленіе? Она увѣряла себя, что он навсегда вычеркнул себя из ея жизни и чувствовала облегченіе при мысли, что телеграмма не застала его холостым, так как это означало бы конец ея гордой личности — яркой Полы Фильд; она была бы безвозвратно поглощена его интенсивной индивидуальностью и эгоизмом.

Однако, в ней остался интерес к нему; он заставлял ее интересоваться собой. Даже вот теперь. Если бы даже она никогда не встрѣчала его больше в своей жизни — он навсегда остался бы самой яркой встрѣчей и притягивавшей и отталкивавшей, которую нельзя было забыть или отодвинуть на задній план.

Она отвернула голову, желая уйти от того безграничнаго душевнаго голода, которым горѣли его глаза. Внѣшне он все еще был побѣдителем, а не тѣм побѣжденным, о котором говорил Спенсер. Костюм и внѣшность его еще обличали человѣка, который привык к комфорту и уходу за собой. Автомобиль его был еще болѣе роскошен чѣм прежній. Он был все тѣм же Пандольфо — побѣдителем, пылким, властный — и все же в нем была разница. Он похудѣл, черты лица стали тоньше, на висках появилась просѣдь; тоненькія красноватыя жилки нарушали спокойствіе его ясных повелѣвающих глаз. Бросив на него быстрый взгляд, она отвернулась; встрѣтив его взор, вздрогнула от страннаго впечатлѣнія. Неужели лев стал волком?

Автомобиль остановился перед ея домом, и шофер открыл дверцу. Пандольфо выскочил и помог ей выйти. Она обернулась к нему с свѣтской улыбкой, сказав:

— Спасибо, что привезли меня домой, сэр Виктор.

Она вошла в дом и подошла к лифту. Но Пандольфо не отставал от нея. Он вошел за нею в лифт, поздоровавшись со служащим у лифта и разспросив, как он живет. Служащій просіял, видя что, несмотря на рѣдкія посѣщенія этого дома, его не забыл такой занятый человѣк, как Пандольфо.

Что Пола могла сдѣлать? Приказать Пандольфо уйти, но это вызвало бы лишь ненужное удивленіе лифтмэна.

В гостиной она стала прямо перед ним.

— Вот вы и здѣсь. Вы снова поступили против моей воли, воспользовавшись обстоятельствами. Хорошо ли это, благородно ли — предоставляю судить вам. По моему, нам не о чем говорить с вами. Это лишнее. Вы предпочли итти своей дорогой; я пошла своей.

— Как жаль, — сказал он.

Сквозь пролет открытых дверей столовой виднѣлся Персей, стоявшій в своем углу. Быстрый взгляд Пандольфо нашел его, и он сказал, протянув руку:

— Я рад, что вы сохранили его. Быть может это останется моим шедевром.

Она что-то отвѣтила, ловя себя на нѣмом вопросѣ — зачѣм он здѣсь, он, раздражающій ее своим присутствіем и видом собственника.

— Сознаюсь, что я неправ во всѣх отношеніях, — сказал он вдруг. — Но мы не можем уйти друг от друга. Я все думал, как бы мнѣ приблизиться к вам, не нарушая условностей того свѣта, в котором вы живете. Я знаю, что есть почта, телеграфы, телефоны. Я просто мог позвонить у ваших дверей. Но вы живете в мірѣ условностей.

— Никогда не думала, что это такая неприступная крѣпость, — с ироніей отозвалась она.

— Крѣпость? --Он щелкнул пальцами. — Дѣйствительно, вы никогда не думали, что и я могу имѣть извѣстную деликатность чувств. Вы никогда не считали, что и я способен на сдерживаніе самого себя. Боже мой! Если-б вы только знали!

Он сдѣлал нѣсколько шагов, потом обернулся.

— Что-ж, судьба сама распорядилась, мы встрѣтились. А теперь вопрос, который я пытался разрѣшить в теченіе всего прошлаго года. Почему вы не захотѣли меня?

Она внезапно почувствовала забавную непонятную злобу. Не могла же она сказать ему, что согласилась на его мольбы, но он сам отверг ее, свернув на путь болѣе низких страстей.

— Что пользы повторять одно и то же. Все кончено. Вы женаты. Больше не о чем и говорить.

Он сидѣл на диванчикѣ, положив руку на его спинку.

— Об очень многом можно поговорить. Вы оттолкнули меня от себя. Я не из породы врожденных холостяков. Подвернулась другая женщина. К чему ставить точки над і.

Вспыхнув, она обернулась к нему.

— Вы не имѣете права говорить так. Вы женились не с завязанными глазами. Приходится теперь терпѣть. Я буду откровенной. Я видѣла лэди Пандольфо в обстановкѣ, которая, я знаю, совсѣм не ваша. Без сомнѣнія она хочет того, что вы не можете дать ей и не хотите. Вы большой человѣк, ведущій большія дѣла, углубленный в свои идеалы, работу, отдыхающій в искусствѣ, литературѣ, философских разговорах, утонченной знаніи жизни — поэзіи, вина, напримѣр. Вся ваша жизнь смѣсь умственных и артистичных переживаній. Вы любите власть. У вас есть манія дарить, давать. Но вы должны давать по своему, слѣдуя собственный идеям. Я вѣдь знаю по себѣ. Или хотя бы, напримѣр, случай с крохотной сидѣлкой в Рэн-лэз-О, которую вы хотѣли нарядить в парижскія платья и послать в Біарриц? — Все лишь для возвеличенія славы великаго Пандольфо. И потому, что вы даете, вы ожидаете, что мы всѣ должны преклониться перед вами. Я говорю не только о женщинах, но и о мужчинах. Для вас пол безразличен. Вы пріобрѣли Грегори и душою и тѣлом, как хотѣли пріобрѣсти меня. Нѣт, дорогой мой. Поймите меня. Я знаю, что быть лишь Повелителем Гарема — вам противно. Как женщина, достигшая тридцатилѣтняго возраста, я скажу вам, что женщины имѣют для вас, без сомнѣнія, и чувственное значеніе, но онѣ должны имѣть для вас значеніе и в умственной, моральной и духовном смыслѣ. Вы требуете от них этого. Лишь тогда онѣ могут дать вам счастье. Но онѣ должны преклоняться перед вами, как неофитки перед Учителем, онѣ должны преклониться перед вашим понятіем о самом себѣ. Онѣ должны раствориться в Великом Пандольфо. Вы пробовали заставить и меня преклониться перед вами. Безсознательно — вы слишком эгоистичны, чтоб не быть в этом искренним. Вы позируете инстинктивно, но вас нельзя назвать позером. Нѣт, нѣт, выслушайте меня. — В пылу своей рѣчи она перебивала всѣ могущія возникнуть возраженія, и стояла перед ним, впервые за все знакомство, принуждая его к молчанію. — Выслушайте меня. Это принесет пользу и вам и мнѣ, если я выскажу все, что у меня на сердцѣ. Быть может не представится другого такого случая. Я скажу вам, что причиной того, почему я не вышла за вас замуж — был страх. Самый обыкновенный страх.

С хохотом он вскочил.

— Вы — Пола — и страх? Боялись меня или чего бы то ни было на этом свѣтѣ? Это фантастично.

— Да, — повторила она, подняв голову. — Страх. Страх перед моей собственной слабостью. Боязнь потерять мою собственную индивидуальность и раствориться в личности Великаго Пандольфо. Знаете, что вы?

Все, что привлекало ее, все что отталкивало, вызывавшее в ней возмущеніе физическое и духовное превосходство его — все это выразилось в ея стремительной рѣчи.

— Вы — самый обыкновенный человѣческій спрут. У вас сотня щупалец. Но вот вы столкнулись с женщиной, которая сама спрут, и теперь вы сами поймете, опутаны ея тонкими щупальцами, от которых вам не спастись. Спрут против спрута. И она сильнѣе вас. Что ей в Андрэа Ваккаро? Какое ей дѣло до Полинія? Какое ей дѣло до Великаго Пандольфо — как вы понимаете его и понятіе о котором вы пытались навязать и мнѣ? Это все ни на грош не интересует ее. Но, друг мой, она логична. Она обвила своими щупальцами вашу шею, стараясь удовлетворить свои аппетиты: желаніе хорошо провести время, как она понимает это, страсть к жемчугам, кучѣ прекрасных нарядов, скачкам, ресторанам, ночным клубам, танцам, сплетням и скандалам, затрагивающим тот гнилой мірок, в котором она вращается и гдѣ обрѣтаются ея интимные друзья.

— Боже мой, — сказал Пандольфо, быстро проводя рукой по своим волосам. — Откуда вы знаете все это?

Она засмѣялась.

— Откуда я знаю, что свѣтит солнце или идет дождь?

— Я не думал, что это так очевидно, сказал он горько. — Хотя я пришел сюда не для того, чтоб говорить о своей женѣ или слушать, как вы мастерски анализируете мой характер. Не отрицаю — вы правы, и я не могу ничего сдѣлать — Бог меня создал таким. Но все же Он сотворил меня великим — как сотворил вас великой женщиной. Что же нам обоим дѣлать?

— Здравый смысл говорит, что разумнѣе всего избѣгать друг друга, — сказала Пола.

— Но мы этого не можем, — вскричал Пандольфо. — И в этом трагикомедія. Я не могу уйти от вас, как вы не можете уйти от меня. Как вы думаете, могли бы вы написать такую вещь, как ваш роман, до того, как я вошел в вашу жизнь?

Она была изумлена, стоя перед ним великолѣпная в своем возмущеніи.

— Вы с ума сошли. Есть там хоть одна строчка, в которой хотя бы вскольз упоминался один из инцидентов нашего знакомства? Есть там хоть одно лицо, которое вы или я знаем? Схема романа давно бродила в моих мыслях, задолго до того, как мы познакомились с вами. Чудовищно с вашей стороны говорить такую вещь.

— Нѣт. Это истинная правда. До того, как мы встрѣтились с вами, вам не написать было этого. Вы создали ее лишь послѣ того, как я взволновал вашу душу и заставил вас ненавидѣть, любить и снова ненавидѣть; послѣ того, как вы бросились в объятія другого, чтоб избѣжать меня, но скоро увидѣли всю смѣшную сторону такого способа защиты; послѣ того, как я научил вас, что такое смѣх, как его понимал Гомер. Потом лишь, повторяю, когда вы боролись против меня, когда каждый фибр вашей души был напряжен и настроен по-новому — вы сѣли и сотворили эту вещь. Ваша вдовья жизнь, ваше прохожденіе принцессой через весь мір так, что к вам не осмѣливались приблизиться из-за вашей красоты и значительности вашей личности — все это убивало или подавляло вашу геніальность. Не протестуйте. Геній тот, кто творит. Всякій, кто творит, носит в себѣ частицу Бога, Великаго Творца. И эта частица Бога была готова атрофироваться в вас. Я, как вѣтер, ворвался в вашу жизнь и оживил ее. Безполезно говорить, что это рѣчи сумасшедшаго. Я знаю, что в них правда. И безполезно говорить, что это кульминаціонный пункт моего чудовищнаго эгоизма.

— Вы правы, — отозвалась она с ироніей, — это было бы безполезно. А теперь мы оба высказали то, что каждый из нас думал о другом. Вы отвергли единственное возможное разрѣшеніе нашей проблемы, дорогой Виктор. — Она устало улыбнулась. — Что еще вы хотите сказать смущенной женщинѣ?

— Лишь то, что для меня она единственная женщина в мірѣ, и что я для нея единственный мужчина.

Она отвернулась с жестом почти комичнаго отчаянія.

— Взгляните, — сказал он, вынув из бумажника сложенный листок бумаги, развернул его и показал ей засохшее потемнѣвшее растеньице. — Помните это — это orlaie? Я оставил себѣ на память пару листиков. А вы?

Она и забыла о сумасшедшем приключеніи с горным цвѣтком, подумав, что оно отнесено навсегда к глупым поступкам, которые стараешься забыть. Она пробовала защищаться, коротко разсмѣявшись.

— Я? Что вы хотите этим сказать?

— Вы сохранили свой цвѣток?

Впервые с тѣх пор, как она была дѣвочкой, Пола Фильд залилась ярким румянцем. Засушенный цвѣток лежал в том ящикѣ, гдѣ хранились странные пустячки — все дорогія воспоминанія. Часто здравый смысл совѣтовал ей уничтожить все это, но они все еще сохранялись, составляя как бы маленькую интимную коллекцію, которую она и любила и которой стыдилась в то же время.

Поэтому вызов Пандольфо — или, вѣрнѣе, его несомнѣвающееся утвержденіе, и вызвало краску на ея лицѣ. Она была слишком горда, чтобы отгородиться от него отрицаніем; признаніе, что цвѣток у нея, вызвало бы неизбѣжное ложное истолкованіе причин этого. Лукавый огонек в его глазах злил ее. Она подошла и выдвинула ящик, в которой хранился цвѣток, вынула его и протянула ему.

— Вы чуть не сломали себѣ шею, доставая его; так что лишь из женской сентиментальности я сохранила его.

— Были и другія причины, — сказал он.

Конечно, вот они ложные выводы! Она была взбѣшена.

— Это легко выяснить, — заявила она и подошла с цвѣтком к огню.

Пандольфо быстро подскочил, став на колѣни, вынул голыми руками цвѣток из огня в ту минуту, когда края его стали потрескивать. Он протянул цвѣток в своей почернѣвшей рукѣ. Она наклонилась испугавшись.

— Вы ужасно обожглись?

— Я хотѣл бы, чтобы моя рука совсѣм сгорѣла, чтобы только доказать вам, что я говорю серьезно.

Он бережно положил спасенный цвѣток в ящик и снова задвинул его.

— Неразрушимое звено, — сказал он.

Он не позволил ей перевязать руки, сказав, что это лишь пустяки, картинно ушел. У дверей он обернулся, указывая почернѣвшим пальцем на ящик.

— Он останется там, не так ли?

— Конечно, — безсильно воскликнула она. — Но ваша рука…

Он разсмѣялся.

— Это не имѣет значенія, моя Пола, — и вышел…

ГЛАВА XIX.

Что это все значило? Позавтракав с друзьями, Пола, как во снѣ, вернулась в свою тихую комнату и стала думать над создавшимся ложным положеніем. Ея встрѣча с Пандольфо, конечно, была случайной. Или, быть может, предопредѣленной судьбою. Он захватил ее своей олимпійской манерой и заставил ее выслушать его. Но что, кромѣ вѣчнаго превознесенія своих достоинств и неизбѣжности их союза, мог он сказать ей? Никогда еще она не защищалась с такой ясностью и храбростью. Она открыла ему свою душу. Он принял это без протеста, считая, что ея стойкость — результат его вліянія. Был ли он сумасшедшим, этот удивительный человѣк, или обладал даром проникать в корень вещей? Что это чудовищная дерзость или великолѣпное сознаніе своей силы?

Да. Он прав в своем утвержденіи, что она в момент возникновенія идеи романа была не в состояніи написать его. Это было выше ея дарованія. В этом сознаніи она и оставляла роман, не заботясь о нем, лежать до поры до времени в каком-то закоулкѣ своего мозга. Потом явился он и нарушил спокойствіе ея жизни, разбудив спящіе импульсы; и она стала писать день за дней яркія сильныя страницы, о значеніи которых сама до сих пор и не подозрѣвала.

С другой стороны — ее заставила необходимость. Гибель, грозившая дому Вэрези, сильно подстрекала ея усилія. Но развѣ только от этого зависѣл полет ея вдохновенія, помогшій ей провести мрачные мѣсяцы в Чадфордѣ? Книга ея, без сомнѣнія, была хороша. По ея выходѣ в свѣт, Пола сама критически отнеслась к своему произведенію и удивилась тому, что она ее заинтересовала. Наиболѣе сильныя мѣста казались написанными кѣм-то другим — чужим, неизвѣстным автором.

Она вспомнила об этом впечатлѣніи теперь. Неужели этот удивительный человѣк снова прав? Неужели его жизненность передалась ей и все время незамѣтно владѣла ея умом.

Кромѣ этого удивительнаго заявленія он не говорил ей ничего. Не заикнулся даже о Полиніи и своих гибнущих дѣлах. Только лицо его постарѣло — в остальной он был все таким же великолѣпный. Что же все это значило?

Назвав себя колоссальнѣйшим идіотом, он не сказал больше ни слова о своей семейной жизни. Она обрисовала ему характер лэди Пандольфо; он молчал, как будто эта женщина перестала существовать, как фактор, в проблемѣ их существованія.

Что это все значило? Она чувствовала, что выбита из колеи. — Вспомнила, что долго не видѣла Грегори Эглоу, позвонила ему, но не застала.

На слѣдующій день утреннія газеты возвѣстили, что общество Полиніевой Стали ликвидируется, «Общество, созданное извѣстным изобрѣтателем сэром Виктором Пандольфо, для разработки его новаго металла Полинія, который должен был замѣнить собою сталь — потерпѣло крах, не достигнув своей цѣли, как думают, оттого, что изсякла жила неизвѣстной руды, из которой вырабатывался Полиній. Случай аналогичный со Шпигельэйзеном в дѣлѣ Бессемера. Ожидают интересных разоблаченій».

Сердце ея похолодѣло. Это был тот конец, о котором говорил Грегори еще в маѣ. Пандольфо был побѣжден, возможно даже разорен. И все же, вчера еще он стоял перед нею в своей старой роли побѣдителя.

Она импульсивно набросала пару строк:

"Дорогой, дорогой Друг!

Если новости, о которых я только что прочла, — правда, то это ужасно. Почему вы не сказали мнѣ ничего, я могла бы хоть искренним сочувствіем немного утѣшить вас? Вы, навѣрно, совершенно разбиты. Если найдете свободную минуту, загляните ко мнѣ. Как ваши бѣдные пальцы?

Пола".

Это письмо она отправила с посланный, и он скоро принес ей отвѣт.

«Io son іо. Вспомните стихи Хэнли. Руки мои чисты — в простом и переносном смыслѣ. Вѣрьте в меня».

Но дни проходили, а его все не было. Грегори, вернувшись в Лондон, сообщил, что великій человѣк боролся с диким звѣрем в Эфесѣ. Ничего не подѣлать; приходилось сидѣть пока, сложа руки и прислушиваться к стотысяче-устной молвѣ, разносившей сплетни о Пандольфо. Его называли сумасшедшим авантюристом, шарлатаном, эксплоататором довѣрчивых людей, помѣщающих деньги в такое предпріятіе; он присвоил четверть милліона и скрылся; он украл формулу Полинія у погибавшаго в бѣдности ученаго, убил его; он украл всѣ изобрѣтенія, которыми прославился; у него не было ни гроша, и он ходил, занимая у знакомых по десяти фунтов; карьера его была подобна ракетѣ. Взлетѣла, но должна вернуться на землю. Так и он упал. — Из всего, это показалось Полѣ единственной правдой, сказанной о нем.

Злые языки не оставили в покоѣ и лэди Пандольфо. Здѣсь у них было больше фактов, соотвѣтствующих дѣйствительности. Казалось всѣ знали давно, что она извѣстная гетера, кичащаяся своим знатным происхожденіем. Она дѣйствительно была дочерью каноника в Или и вышла замуж за графа де Бревилль — потомка старинной французской дворянской семьи, который славился своими кутежами и дебошами. Но она не отставала от него. Задолго до того, как он умер все в той же атмосферѣ разврата, — ее знали, как любовницу одного из близких друзей де Бревилля; потом она бросила и его и сбѣжала с богатым итальянский фабрикантом. Граф де Бревилль, ревностный католик, несмотря на легкомысленный образ жизни отказался дать ей развод; она, желая выйти за него замуж, в свое время перешла в католичество. Он вычеркнул ея имя из своей памяти и умер, растратив все свое состояніе. Она была предоставлена своей судьбѣ и переходила от одного лица к другому, жадная, как всѣ женщины ея ремесла, всегда умѣя одѣться, быть усыпанной драгоцѣнностями, умѣя сохранить хотя бы подобіе общественнаго положенія. Одного из своих поклонников она разорила, и он из-за нея застрѣлился.

Пола чувствовала отвращеніе, узнав эти подробности. Она знала этот тип женщин, хотя не могла понять их. Ея мысль отказывалась переходить за границы ея касты. Что кадр гетер пополнялся модистками, манекеншами, хористками и им подобными — это было в порядкѣ вещей. Но что родовитая образованная лэди занялась этой профессіей — это было непонятно.

— Что из этого, по вашему, знает Пандольфо? — спросила Пола Спенсера.

— Дорогая, если она сама не сказала ему этого, то кто может придти и сказать ему: а ваша жена такая-то, дѣлала то-то и то-то.

Что он женился на этой сиренѣ, не подозрѣвая о ея прошлом, — в этом она была увѣрена. В краткой фразѣ он дал ей понять причину своего поступка. Она вздрогнула от чувства стыда, поняв справедливость его слов. Faute de grives on mange de merles. Самое откровенное объясненіе. Но это было давно. Вопрос был в том, что он знает теперь.

Знает ли он или нѣт — она до боли ясно чувствовала, что такая женщина в данный критическій момент его жизни была скорѣе жерновом на его шеѣ, чѣм радугой спасенія.

Она снова написала длинное взбалмошное письмо, но разорвала его и бросила в огонь. Потом написала краткую записку.

«Ради Бога, скажите, не могу ли я сдѣлать что нибудь для вас?»

Отвѣтом была фраза, глубоко пессимистичная для Пандольфо.

«Когда солнце затмилось — нужно ждать пока пройдет темнота».

Наконец пришел Грегори, худой, блѣдный, больной. Прошедшіе мѣсяцы были кошмаром. Он в удобопонятных выраженіях разсказал ей, что произошло. Богатая жила таинственной руды изсякла. Несмотря на поиски Пандольфо по всей Бразиліи — он не нашел ничего. Тѣ нѣсколько фунтов Полинія, которые попадались в тоннѣ руды, заставили их еще надѣяться, что Полинія хватит если не для коммерческих, то хотя бы для лабораторных цѣлей. Они перепробовали всѣ виды руды, но ни одна не давала Полиній. А потом всѣ фирмы стали требовать возмѣщенія убытков, так как Полиній давал трещины, легко крошился. Так что скоро не хватило денег даже на опыты. Полиній умер и вмѣстѣ с ним были погребены сотни тысяч фунтов.

— А Пандольфо? — спросила она.

— Он должен отвѣчать за все. Но он, как скала. Дайте ему год — и он снова создаст состояніе и для себя, и для других. Он сам говорит это.

— Значит он все потерял?

— Да, насколько я могу судить. Его дѣло будет передано суду.

— Банкротство? — голос ея задрожал. — Преступленіе?

Грегори мрачно произнес «конечно» и посмотрѣл на нее.

— Значит будет продано все — дом, картины…

Он кивнул головой, наступило молчаніе. Горничная принесла чай, и в мрачной настроеніи они стали пить его. Наконец он заговорил. — Я чувствую, что поступил скверно, не оставшись на тонущей кораблѣ. Но это не принесло бы пользы ни ему, ни мнѣ. Без моего вѣдома он устроил меня у Бликхэм-Анструсэр — вы знаете их — их фирма извѣстна всему міру. Я получил от них письмо с предложеніем перейти к ним, но я отказался. Тогда они позвонили Пандольфо, и он обѣщал им, что уговорит меня. Оказалось, что они письменно пригласили меня по его же просьбѣ. Он доказывал мнѣ, что было бы глупо отказываться от такого блестящаго предложенія. Он же пока не мог дать мнѣ ничего. Ни денег, ни крова, ни стола. Он говорил, что если ему придется бродяжничать, адъютант не принесет ему ничего, кромѣ тревог и вреда. Я удивился, что среди тысячи непріятностей он нашел время подумать обо мнѣ.

— Боже мой? Что такое всѣ эти непріятности в сравненіи с человѣческой душой, — сказал Пандольфо.

— Он укорял меня в неблагонадежности.

— Я должен был подчиниться, чувствуя, однако, всю свою низость. — Вѣдь она знала манеру Пандольфо. И он стал снова оправдываться, боясь упасть во мнѣніи женщины, которую любил.

Она нѣжно посмѣялась над ним, успокоив его, что у него не было другого исхода.

— Рано или поздно мнѣ пришлось бы заняться чѣм нибудь. А это значит нѣсколько тысяч фунтов в год и обезпеченное будущее впереди. Конечно, лишь благодаря ему.

Это так было похоже на Пандольфо. Давать другим — до послѣдняго момента. Странно, когда Грегори вышел из ореола сіянія, окружавшаго Пандольфо — Пола увидѣла его, против собственной воли, в новом свѣтѣ. Он был милым интересным мальчиком, но самым обыкновенным молодым человѣком, который пробивался к успуху в жизни.

Он смущенно стоял перед нею.

— Ужасная исторія. Вы вѣдь не бросите меня, не прекратите знакомства со мной? --спросил он.

Совѣсть заговорила в ней; на глазах ея проступили слезы. — Раззнакомиться с вами? зачѣм? Мы всѣ вмѣстѣ попали в несчастье.

Насколько она оказалась права, сказав, что их всѣх коснулась эта катастрофа, она узнала всего через нѣсколько дней, когда к ней внезапно пришел ея отец. Ои был ярким воплощеніем стараго англійскаго джентльмэна, встрѣчавшаго напасти с апоплектическим возмущеніем.

Видѣла она эти адскія газеты? В чем тут правда? Она знала этого человѣка и очевидно знала истинное положеніе вещей.

Пола поспѣшила усадить его и успокоить, разсказав вкратцѣ о положеніи дѣл. Мистер Вэрези подскочил в своем креслѣ и всплеснул руками!

— Значит — Великій Боже — и я разорен!

— Каким образом? Какое ты имѣешь отношеніе к Полинію?

— А как же мнѣ было поступить: платить по закладной и жить, как подобает дженгльмэну — без Полинія.

— Я никогда не подозрѣвала этого, — сказала Пола. — И Пандольфо, и ты — вы оба увѣряли меня, что это самое естественное дѣловое соглашеніе; вы не говорили мнѣ ничего больше, и я вам повѣрила на слово, так как вы оба джентльмэны.

— Конечно, все это было честно — во всяком случаѣ, с моей стороны. Я безгранично вѣрил ему, да и он сам вѣрил в себя. Он увѣрил меня, что акціи Полинія бѣшено подымутся.

Насколько Пола могла понять из сбивчивых рѣчей своего отца, дѣло представлялось таким. Проценты по закладной мистер Вэрези платил не деньгами, но купленными акціями Полинія. Во время заключенія этого сумасшедшаго контракта 100-фунтовыя акціи выпускались с уплатой в 10 фунтов, оставляя на каждаго акцію 90 фунтов дополнительных взносов. Но Пандольфо принимал акціи в уплату по закладной и принимал на себя эти дополнительные взносы в 90 фунтов. Поэтому мистер Вэрези получал квитанцію на полную сумму, платя на самом дѣлѣ лишь одну десятую слѣдуемых процентов. Это условіе было заключено на 3 года, а в концѣ этого періода, когда акціи поднимутся на головокружительную высоту, стоя в тысячу раз больше номинальной стоимости — Пандольфо обязался передать безплатно половину акцій мистеру Вэрези, который будет тогда в состояніи выплатить все по закладным, Пандольфо же на этом тоже заработает маленькій капитал, превосходящій проценты с закладных за три года.

Конечно, это снова была одна из мастерских комбинацій эгоистической щедрости Пандольфо. Он поклялся, что Чадфорд-Парк не перейдет в чужія руки и, ради нея лишь, придумал эту сумасшедшую комбинацію. И еще сумѣл увѣрить мистера Вэрези, что в этом дѣлѣ выигрывает больше всего он, Пандольфо.

И проницательный мистер Вэрези, увѣровав в неизбѣжное поднятіе акцій, купил их столько, сколько ему слѣдовало платить за 3 года по закладным.

— Я не мог затронуть остававшійся у меня небольшой капиталец, — простонал он. — Поэтому я должен был продать нѣкоторые брилліанты, принадлежавшіе вашей дорогой матери. Ради Бога! Ни слова об этом Миртиллѣ.

Она утѣшила его, сказав, что вѣрно есть выход. Вѣдь недаром Пандольфо все время присылал успокаивающія извѣстія. Она видѣла его только раз, и они не успѣли поговорить о закладных. Но она позвонит ему, и тогда мистер Вэрези сам поговорит с ним — или здѣсь — или у Пандольфо.

В сознаніи своей власти она подошла к телефону. Грегори отозвался. Пандольфо уѣхал в Монте-Карло, гдѣ уже давно находилась его жена.

— Он сбѣжал! — вскричал мистер Вэрези.

ГЛАВА XX.

Однако, Пандольфо не сбѣжал. Получив телеграмму от своей жены, он помчался на юг. Он не подумал даже о том, совершает ли он преступленіе, уѣзжая из Англіи, оставляя за собою стаю кредиторов. Несмотря на разореніе, он снова почувствовал пріятную дрожь власти, когда ему удалось получить койку в спальном вагонѣ. Кто-то в послѣдній момент отказался и койку предоставили Пандольфо. Он щедро вознаградил проводника. Как знать, может быть скоро наступит конец его владычеству?

Он пообѣдал, выспался и в полдень яркаго солнечнаго мартовскаго дня вышел из поѣзда. Осмотрѣл платформу, но не нашел лица, которое озарилось бы улыбкой привѣтствія. Пандольфо нахмурился, как будто его владычеству уже наступил конец. Оставив свой саквояж на попеченіи кондуктора омнибуса отеля, он поднялся на террасу казино и широко вздохнул, глотая теплый мягкій воздух. На мгновеніе всѣ его заботы растаяли в золотой таинствѣ солнечных лучей. Он окинул взглядом привычную панораму гор, моря, вереницу людей и автомобилей. Со вздохом он повернулся, чтоб итти в отель, гдѣ остановилась его жена, как вдруг увидѣл ее спускающейся по лѣстницѣ казино. Они обмѣнялись рукопожатіем.

— Право, я хотѣла встрѣтить ваш поѣзд и зашла лишь туда, чтоб убить время. Но выходила как раз серія моих номеров; было бы глупо уйти.

— Надѣюсь, что вам повезло? — спросил он.

— Я выиграла 12 тысяч франков.

Он поздравил ее. Они молча прошли нѣсколько шагов. Наконец она сказала:

— Очень мило, что вы пріѣхали. Пока я не получила вашей телеграммы, я не знала, пріѣдете вы или нѣт?

— Вы моя жена; вы лэди Пандольфо. Вы телеграфировали, что находитесь в большом затрудненіи. Я должен был пріѣхать.

Потом, бросив иронію, прямо спросил:

— Что вы теперь выкинули?

Она боязливо взглянула на него.

— Не лучше ли отложить разговор. Вы сперва переодѣнетесь, отдохнете. Я вам взяла уютную комнату в «Парижѣ».

Он разсмѣялся.

— Развѣ вы видѣли меня когда-нибудь усталым послѣ путешествія?

И дѣйствительно, все на нем было такое же свѣжее, как и на окружающих мужчинах, в этом раю бездѣльников.

— Нѣт. Я лишь голоден. Уже почти час дня. То, что вы должны сказать, будет звучать лучше на открытом воздухѣ за уютным столом, накрытом для завтрака, чѣм в душной комнатѣ отеля.

— Я предпочла бы, чтоб мы были наединѣ, — сказала она, и взгляд ея стал жестким; но к этому он уже привык. — Хотя, как вам угодно. Во всяком случаѣ, обѣщайте мнѣ, что не сдѣлате мнѣ сцены.

Привычный жест сопровождал его смѣх.

— И не буду взмахивать руками. Простите. Дворянин Британской Имперіи задушит неаполитанскаго лаццарони. Обѣщаю. И если я нарушу слово, то это будет случай, который в статьях страховые обществ носит названіе «по Волѣ Провидѣнія». Нарушил я когда-нибудь обѣщаніе, которое дал вам?

— Отдаю вам должное, — начала она нехотя, и пустыя слова, которыя она хотѣла произнести, остались непроизнесенными.

— Значит, позавтракаем. Тут шумно. Болтовня и музыка — так что мы можем говорить свободно, нас не услышат.

Он отошел в сторону, пропуская ее вперед.

Она на мгновеніе задержалась, перед тѣм, как послѣдовать его вѣжливому приглашенію.

— Если-б вы знали, как я ненавижу ваши чортовски утонченныя хорошія манеры!

Они прошли через цѣлый лѣс пестрых зонтиков, раскрытых над каждым столиком на террасѣ и очутились, наконец, в ресторанѣ. Подлетѣл мэтр-д’отель и усадил их за столик в углу, далеко от оркестра. Узнав Пандольфо, который не был тут уже 3 года, он привѣтствовал его. Пандольфо назвал его по имени, спросил о семьѣ, вспомнив даже деревушку, гдѣ она жила. Потом он заказал завтрак и вино, которое выбрал по вкусу Несты.

Несмотря на озабоченность, в глазах ея мелькнула улыбка. Опершись на локоть она смотрѣла на него.

— Все-таки, Виктор, вы великій человѣк.

— Развѣ я когда-нибудь утверждал противное? --спросил он.

— Как вы могли вспомнить всѣ мелочи вплоть до того, гдѣ живет семья этого челевѣка?

— Это мое занятіе: запоминать всѣ детали.

Слуга принес закуски. Пандольфо предоставил ей выбирать, потом спросил:

— Вы скажете мнѣ теперь, в чем ваше затрудненіе?

Она сдѣлала жест по направленію к казино.

— Вот в этом.

— Сколько?

— Все. — Она начала разсказ, обвиняя случай в том, что ей не повезло. — Так говорят всѣ игроки. Она начала выигрывать. Вѣдь должна же была она позаботиться о своем будущем, раз он предупредил ее, что она отнынѣ должна урѣзать свои расходы до крайняго предѣла. Если он не мог достать для нея деньги, ей приходилось самой позаботиться о них. Зеленый стол показался ей наиболѣе дѣйствительным средством. Но ей ужасно не повезло. Лишь теперь она снова выиграла немного. Двѣнадцать тысяч франков.

Пандольфо пил свой Martini.

— Во что вы играли?

— Trente-es-quarante.

— Великая игра. Максимальныя ставки?

Она созналась. Да. Это была единственная возможность составить то состояніе, которое нужно ей.

— Когда вы уѣзжали, мы разсчитали, что у вас в банкѣ будет сумма, которой вам с избытком хватит на год. Вы сами назвали сумму.

— И вы увеличили ее еще. Я не могу упрекнуть вас в недостаткѣ щедрости!

— И все это ушло?

— Да. Кромѣ тѣх двѣнадцати тысяч франков у меня нѣт ни гроша. Я знаю, что поступила глупо и благодарна вам, что вы не ругаетесь и не проклинаете меня.

— Кто может проклинать в такой чудный день, при такой обстановкѣ.

Увидѣв за одним из столов знакомаго, он улыбнулся ему и помахал рукой в знак привѣта.

— Вы рѣшили вести себя так, чтобы всѣ вас принимали за безукоризненнаго galanthomo.

— Но развѣ это не так, моя дорогая Неста? --спросил он с улыбкой.

Она оттолкнула свою тарелку.

— Не знаю, как вы можете ѣсть.

— Я голоден, кушанья превосходны, солнце свѣтит и я вѣрю в свою силу, что смогу пережить всякую катастрофу.

Она пожала плечами. Замолчала. Потом разсказала ему, что ея проигрыши возбудили всеобщее вниманіе и эта исторія даже попала в газеты. Он согласился с нею, что у газет не было чувства такта и скромности.

Наконец, утолив свой голод, с сигарой во рту и рюмкой стараго арманьяка перед собой, он сказал:

— Если бы вы сообщили телеграммой в чем дѣло, вы сразу же получили бы сумму на необходимые расходы. Письмо объяснило бы ваше, назовем его, плачевное положеніе. Если у вас нѣт чего-либо, о чем вы мнѣ еще не сообщали, то к чему было вызывать меня?

Он протянул ей спичку через стол, чтоб зажечь ея сигаретку, которая замѣтно дрожала в ея пальцах.

— Не знаю, — жестокость или предосторожность с вашей стороны — заставлять меня разсказывать вам все — здѣсь.

— Неужели даже вы не понимаете, что англичанин во мнѣ иногда боится неаполитанца? Что еще случилось?

— Развѣ вы не понимаете, — у меня ни одного гроша.

— В самом крайней случаѣ, — продайте свои драгоцѣнности.

Она отвернулась.

— Их украли у меня.

Он спокойно смотрѣл на ея прекрасную лживую наружность. Потом покачал головой.

— Неужели вы все еще считаете меня идіотом? Если бы вас обокрали, то это было бы первое, о чем вы сообщили бы мнѣ с бѣшенством. К чему новая ложь? Развѣ мы не рѣшили, за день до вашего отъѣзда из Лондона, что мы покончили с ложью?

Ничто в ней не выдавало то, чѣм она была на самом дѣлѣ. Холеная наружность, прекрасное платье, чистосердечный взгляд — все это заставляло принимать ее за женщину из общества. Кто уловил бы молніеносно исчезающую жестокость взгляда и скрытую рѣзкость рта? Она была теперь так же прекрасна, как в тот день, когда он впервые увидѣл ее на палубѣ. И она лгала теперь, как лгала тогда. Но в тѣ дни у нея была извѣстная цѣль — женить на себѣ человѣка с положеніем. Если бы она, великодушная, открыла ему свое прошлое, он никогда не женился бы на ней. Но она лишь много позже однажды — для самозащиты, бросила ему в лицо правду — и он уступил. Даже нашел в своем сердцѣ силу простить ее. Его открытіе не возродило его страсть, но стало базисом новой жизни. Его единственный условіем было — не лгать больше.

— Они заложены. За четверть стоимости. Развѣ это не грабеж? Я не хотѣла продавать их, надѣясь вернуть игрой деньги и выкупить их.

— Я знал, что вы многообразны. Но я не подозрѣвал что вы игрок.

— Я вела жизнь игрока с тѣх пор, как перестала быть школьницей. Но я дѣлала ставки на жизнь. Вы должны понять меня. Вы, как и я — мы оба проигрались. Какая между нами разница?

— Согласен, что мы оба авантюристы. Но я спросил вас в прямом смыслѣ этого слова.

Она закусила губу.

— Вашему пытливому уму не трудно было бы догадаться. До того, как я вышла за вас замуж, в моей жизни всегда были мужчины или в прошлом или в будущем. Мнѣ незачѣм тогда было стараться создать себѣ состояніе за игорным столом.

Он провел рукой по волосам.

— Я получил отвѣт, который заслужил. Простите. Я невольно снова коснулся того, о чем мы с вами рѣшили не говорить.

— Но мы должны будем коснуться его снова. Я ненавижу себя сама.

— Нѣт, дорогая Неста, вы ненавидите меня.

— Нѣт, себя. Я знаю, я была вам плохой женой. В этом моя ошибка или мое несчастье. Но, несмотря на это, я была вам вѣрна. Повѣрьте мнѣ. И поэтому я просила вас пріѣхать, так как у меня еще сохранилось чувство чести.

— Это само собой понятно. Было бы оскорбительно до безумія, если бы вы не были выше подозрѣнія.

— Жена Цезаря. — Она еле удержалась от приступа истерики. — Нѣт, Виктор. Я была глупа, что вышла замуж за такого человѣка, как вы. Это дань вам, не упрек. — Она горько улыбнулась. — Я хотѣла взять от жизни все — и я получила все от мужчин. Их интересы не касались меня. Я думала, что в этом отношеніи вы похожи на других. Вы щедро меня одарили — я говорю серьезно, Виктор. Но я всегда чувствовала вашу руку надо мной. Я жаждала всего, что вы дали мнѣ. Но так как вы не могли раздѣлить все это со мной — то оно стало безполезным для меня. Но мы уже говорили об этом.

— Быть может не так открыто, — сказал Пандольфо. Он нагнулся к ней. — Позвольте налить вам вина. Чтоб обмануть наблюдающих за нами. Они знают, что я разорен, что вы проигрались. Поэтому нами интересуются. — Он улыбнулся, держа поднятую рюмку. — Развѣ это не чудесная комедія?

Его слова тронули ее.

— Зачѣм я только вышла за вас замуж? Каким бы вы были изумительным любовником! Вы правы. Мы не обсуждали этого так открыто. Мы можем говорить друг другу самыя ужасныя вещи с любезной миной. Мы не можем на людях выйти из себя. Да ваша жизнь ничего не значила для меня. А почему? Потому, что я не жена. Будь у нас ребенок, может быть положеніе вещей и измѣнилось бы. Хотя сомнѣваюсь. Я не мать. Я прирожденная кокотка. Безполезно останавливать меня вѣжливым жестом. Это правда. И вы сами знаете, что это так. Но при всем этом я не Мессалина или одна из этих grandes amoureuses вродѣ Манон Леско или Дамы с Камеліями. Эта сторона вещей не главная для меня. Я не хочу вдаваться в физіологическія подробности — вы должны понять, что я хочу сказать. Но вы не поняли. Даже такіе, как Великій Пандольфо, могут быть туги на пониманіе. У каждаго человѣка есть призваніе — от Бога. И против призванія он безсилен. Он должен слѣдовать ему. Так есть женщины, которыя чувствуют призваніе заниматься самой старой профессіей в мірѣ. И онѣ тоже не могут итти против своего призванія. Я одна из них. Это не вопрос религіи, совѣсти или морали… Странно, что жена говорит это своему мужу за завтраком, да еще в такой обстановкѣ, среди всего этого сіянія, свѣта и красок. Цинично? Но это правда. Когда я выходила за вас замуж, я подумала, что мнѣ пора уйти на покой… Как во всѣх профессіях — и у нас есть разочарованіе… Перед нами всегда мираж замужества — богадѣльня нашей старости. Вся моя ошибка в том, что я недостаточно стара для этого… Я боялась… и слишком рано убѣжала в богадѣльню. Я рада, что мы все же стали говорить здѣсь. В четырех стѣнах — я бы боялась этих пальцев, выбивающих нервную дробь.

Ресторан пустѣл. Музыканты доигрывали какой-то джаз.

— Я все еще не знаю — зачѣм вы вызвали меня?

Она озабоченно взглянула на него.

— Вы ничего не сказали на то, что я только что открыла вам. С маской на лицѣ вы сидѣли и молчали. Таким я вас не знала. Я вѣдь, насколько это возможно, открыла перед вами свою душу.

— Какого отвѣта вы ожидали от меня?

— Так как вы сдерживаетесь, вы вѣжливо могли бы сказать мнѣ, чтоб я вернулась к своей профессіи, могли проклясть тот день, когда вы женились на мнѣ; могли сказать, что будете рады каждому представившемуся вам случаю — вернуть себѣ свою свободу. Ваше чувство, которое было у вас ко мнѣ, уж очень скоро улетѣло. Это моя вина. Мы стали друг другу противны, стали ненавидѣть друг друга. Теперь, когда вы вполнѣ знаете, какая я — вы должны проклинать меня. Почему же вы молчите?

— Я никогда так не преклонялся перед вами, как теперь.

У нея занялось дыханіе и она усиленно стала смотрѣть по сторонам.

— Вы совершили удивительную глупость. Но это великолѣпная, грандіозная глупость. Впервые вы открылись — и дали мнѣ понять, что вы незаурядное существо. Почему мы до сих пор никогда не встрѣчались в таких необъятных границах? Вы всегда сжимались в крохотныя рамки. Зачѣм? Вы способны на великіе поступки, не сознавая этого сами.

— Лишь потому, что я в пару недѣль проиграла цѣлое состояніе и созналась, кто я на самом дѣлѣ — вы думаете, что я способна на великое?

— Вот именно.

Она не могла удержаться от невольнаго выраженія восхищенія им:

— Вы великолѣпны.

— Как и вы. Мы оба великіе игроки и стоим лицом к лицу со свѣтом, не имѣя ни гроша за душой.

Оркестр кончил, и Пандольфо подозвал одного из музыкантов, щедро наградив его. Завтра — разореніе и ему нечего было бы дать. Но и в паденіи он хотѣл быть Люцифером. Пока он мог — он давал, и давал щедро. Расплатившись с лакеем, Пандольфо наградил и его.

— Развѣ вы не хотите сказать мнѣ истинное положеніе вещей. Вы говорите, что разорены?

— Послѣ приведенія в порядок всѣх моих дѣл у меня лично останется нѣсколько сот фунтов.

Она была поражена. До сих пор она не представляла себѣ размѣров катастрофы. Он в кратких словах объяснил ей все.

— Боже, что же станет со мной, — воскликнула она.

— Все, что я еще имѣю — принадлежит вам, — величественно сказал он. — На это вам нельзя будет жить в Монте-Карло. Я посовѣтовал бы вам поселиться — на время — в маленьком городкѣ. Это жертва, которую я прошу вас принести. Но я не долго буду заставлять вас жить там. Я скоро возстановлю вас в вашем положеніи.

Неста боролась с клубком, засѣвшим в ея горлѣ. Ее поразили новыя открытія, и она безуспѣшно нѣсколько раз пыталась заговорить. Наконец, она смогла произнести:

— Вы дали мнѣ в послѣдній раз чек на 6 тысяч фунтов. Если у вас остается всего нѣсколько сот — значит вы тогда дали мнѣ все, что у вас было.

— Я не считаю, когда даю. Это не в моей натурѣ.

— Я знаю. Теперь я знаю это слишком поздно. Боже, как я была глупа! Виктор… Как один человѣк другому, скажите мнѣ искренно. Вы не хотѣли бы освободиться от меня… Выбросить совсѣм из вашей жизни? Тогда в началѣ… вы разсказали мнѣ, что любите женщину — Полу Фильд. Я постаралась сыграть роль утѣшительницы… Я никогда не говорила об этом… Я умѣла быть скромной. Но я слышала о ней, раз или два видѣла ее. Прекрасная, величественная женщина… Я дам вам законный повод… Это так же легко, как сойти по лѣстницѣ.

О нахмурился и встал; невольно и она встала.

— Пройдемтесь. Вы теряете власть над собой. В нашем распоряженіи еще нѣсколько солнечных часов.

Они прошли на восточный конец террасы и остановились.

— Наконец, вы не можете помѣшать мнѣ, если я захочу это сдѣлать, — сказала она.

Он довольно рѣзко схватил ее за плечи.

— Неужели вы думаете, что я — я, Виктор Пандольфо — человѣк, который когда-либо согласится принять эту высшую жертву?

Она взглянула на него с колеблющейся храбростью.

— Развѣ есть на свѣтѣ другой мужчина, который смотрѣл бы на мой поступок, как на жертву? Жертвы не будет. Я просто, по собственной волѣ, вернусь к жизни в роскоши… которую вы не в силах дать мнѣ больше.

— Говорю вам в послѣдній раз. Не лгите. Никогда уж вы не вернетесь к той жизни по собственной волѣ. За послѣдніе два часа вы доказали мнѣ, что слишком велики для этого.

— Но если бы я сдѣлала это и представила вам доказательства — вы развелись бы со мной? — настаивала она.

Он вспылил и, забыв об окружающем, прогремѣл:

— Нѣт. Я даю, но я не принимаю — в особенности безчестіе! — картинно заявил он.

Женщина с усталой душой улыбнулась с слабой насмѣшкой.

— Гвардія умирает, но не сдается.

Его настроеніе сразу измѣнилось, и он улыбнулся.

— Чтож это конец всей этой глупой исторіи.

Он заговорил о другом, восхищаясь лазурью небес, синевою моря. Они проходили мимо казино.

Он безпечно указал на вход, говоря:

— Не входите больше туда.

Он почувствовал, что ея рука нервно схватилась за его руку и пожала ее.

— Никогда больше. Клянусь.

— Хорошо, — сказал он. Потом вернулся к прежней мысли. — С каким бы удовольствіем я посмотрѣл, как вы играли свою большую игру и потеряли все. Это нравится мнѣ.

Она подняла на него задумчивый взор.

— Как бы я хотѣла сдѣлать что либо большое, чтоб помочь вам.

Взмахнув руками, он сказал:

— Будьте просто великой. Главное — быть, а не дѣлать что-либо.

— Еслиб я только постаралась узнать вас год тому назад! Я была глупа. Я должна была быть около вас, помогая вам, ободряя вас, утѣшая вас, как это дѣлают всѣ обыкновенныя женщины, когда судьба не благоволит к их мужьям.

— Каждое человѣческое существо глупо; но безполезно впитывать в себя до безконечности сознаніе собственной глупости. Это ослабляет и вызывает болѣзненную хандру.

Они снова сѣли на одну из скамеек. Он повторил:

— Вы все еще не сказали мнѣ, зачѣм вызвали меня.

Она открыла свою сумочку, как будто для того, чтоб вынуть зеркальце и пудру. Потом снова закрыла ее.

— Развѣ недостаточно причин? У меня не было ни гроша, и я испугалась. Я хотѣла поговорить с вами. Вы сдѣлали для меня безконечно больше того, что я ожидала. Я теперь ясно вижу путь, по которому пойду, благодаря вашей добротѣ. Клянусь, что сдѣлаю все, что будет в моих силах, чтоб избавить вас от лишних непріятностей.

— Вы увѣрены, что я не нужен вам больше?

— Вполнѣ. Вы успокоили меня, облегчили мою душу. Вы дали мнѣ нѣчто, — она нервно разсмѣялась, — ради чего стоит жить. Я исчезну завтра в один из сосѣдних городков и буду скромно жить на мои 12 тысяч франков и то, что вы сможете присылать мнѣ. Я постараюсь быть великой, начав с малаго. Вы можете повѣрить мнѣ?

— Да, я могу повѣрить вам. — Он взглянул на часы. — В таком случаѣ я могу спокойно вернуться в Лондон.

Она искренно опечалилась. Предпринять это ужасное путешествіе ради разговора в теченіе двух или трех часов.

Он объяснил, что наканунѣ объявленія банкротом, он рисковал, покинув Лондон даже на такой короткій срок. Если бы она нуждалась в нем — он рискнул бы остаться. Но теперь — выгадать 24 часа было бы очень важно для его дѣл. Он как раз попадет на экспресс, идущій через 20 минут. Извинившись, он вскочил и распорядился отослать свой саквояж, потом вмѣстѣ с нею пошел на вокзал. Перед тѣм, как сѣсть в вагон, он нагнулся и поцѣловал ее. Она вспыхнула и с нѣкоторым изумленіем посмотрѣла на него. Когда поѣзд тронулся, она еще долго махала ему вслѣд своим платком в отвѣт на его размахиваніе шляпой.

Когда она подходила к отелю, навстрѣчу вышел крупный человѣк с мясистым довольно красивым лицом.

— Что он тут дѣлал? --коротко спросил он ее.

— Ничего. Он только что уѣхал. Я послала за ним, чтоб сказать ему, — отвѣтила она с вызовом.

— Кажется, он принял это очень равнодушно?

— Я не говорила ему ничего.

Мужчина насмѣшливо расхохотался.

— Женская противорѣчивость. — Передумали в послѣднюю минуту. Чтож, это мудро. Пойдем в бар, переговорим обо всем.

— Нам не о чем говорить, — сказала Неста. — И я не пойду в бар.

Монт Дэнджерфильд глубоко засунул руки в карманы и заступил ей дорогу.

— Нѣт, дорогая. Объяснимся. Мы не чужіе. Мы были друзьями долгое время, и вы знаете, что я за человѣк…

— Конечно, знаю, — отвѣчала она.

— Хорошо. Значит, нам нечего церемониться. Я сдѣлал вам прекрасное предложеніе. Давно собирался, но все не представлялось возможности. Теперь она наступила. Я свѣтскій человѣк, а не дубина. А вы сами…

— Лучше не произносите моей характеристики. Для свѣтскаго человѣка — это признак отсутствія такта.

Она сжала руки, когда он оскорбительно засмѣялся, прибавив:

— Ну, чтож. Вы слышали мое предложеніе? Можете принять его или отказаться. Только вы сами знаете, что послѣдует за вашим отказом. Я не дурак.

— Можете поступить как вам угодно.

— Вы отказываетесь?

— Да.

Он вынул руки из карманов. — Ну, чего там. Будьте благоразумны. Я знаю, что у Пандольфо ни гроша, и что он вам в глубокой степени безразличен.

— Вот в этом вы ошибаетесь, — отвѣчала она. — Я готова душу отдать за него.

— С каких это пор?

— С тѣх пор, как рѣшила не говорить ему. Я слышала достаточно. Пропустите меня.

— Даю вам сроку на раздумье до конца недѣли. — Подумайте.

— Даже если бы вы дали мнѣ сроку до дня Страшнаго Суда, то и тогда я не измѣнила бы своего рѣшенія.

— В таком случаѣ пеняйте на себя, дорогая.

Он приподнял шляпу с иронической вѣжливостью, и она поспѣшила уйти.

В теченіе многих часов она просидѣла в комнатѣ своего отеля, думая о крушеніи всей своей жизни. Она претворяла безграничное понимающее всепрощеніе этого человѣка в нѣчто, почти божественное. При каждом воспоминаніи о том, как он простился с ней поцѣлуем, слезы безсильно катились по ея лицу.

ГЛАВА XXI.

Спенсер Бабингтон был первый, сообщившій Полѣ истинную причину ликвидаціи Общества Полиніевой Стали. Он принес ей пару вырѣзок из финансовых газет. Всѣ акціи общества были скуплены предсѣдателем и главный директором общества, сэром Виктором Пандольфо, который отнынѣ был единственным отвѣтственным лицом.

— Что это значит? --спросила она.

— Бедлам, — отвѣчал Спенсер.

Он объяснил ей, что по закону об обществах с ограниченной отвѣтственностью акціонеры и даже директора не были отвѣтственны. И если только это не был случай явнаго мошенничества, даже к директорам нельзя было предъявить никаких требованій. Так и Пандольфо нельзя было преслѣдовать судом. Она знала, что Спенсер ненавидѣл Пандольфо за его самоувѣренность, хвастовство, манеру сметать людей с своего пути; но все же он отдавал ему должное за его великолѣпныя безумства.

Когда Спенсер ушел, она позвонила Грегори, прося его пообѣдать с нею. Но он отвѣчал с сожалѣніем, что занят, так как Пандольфо вечером должен был пріѣхать из Монте-Карло. Она прикинула в углѣ и воскликнула с изумленіем:

— Как, но значит он провел там всего нѣсколько часов?

— Вы знаете, каков он, — отвѣчал Грегори.

Вечером, около десяти часов, когда она засѣла за работу, вдруг зазвучал звонок телефона. Грегори сообщал, что свободен, так как Пандольфо устал до смерти и лег пораньше, захватив с собою криминальный роман.

Когда он пришел к ней, Пола спросила его, показав принесенныя Спенсером вырѣзки, почему Грегори не сказал ей ничего?

— Я думал, что вы знаете. Первое сообщеніе было злостным, очевидно, виновником этого был Джорам, секретарь, которому было отказано от мѣста. Сейчас же были опубликованы опроверженія с указаніем истинных причин ликвидаціи. Поэтому дѣла Пандольфо и ведутся через суд, вѣдающій банкротствами. Грегори разсказал ей, как подстрекаемые Джорамом и Иннуотером директора пробовали обвинить его в мошенничествѣ.

— Какая наглость! — вскричала Пола.

Поэтому возмущенный Пандольфо и сдѣлал свое предложеніе. Он предоставил им назначить цѣну за свои акціи и обязался купить всѣ и выплатить все сполна. Пола знала, что акціи не были выпущены в продажу, а разошлись среди директоров общества. По отрывистым словам и нечленораздѣльным звукам, издаваемый взбѣшенным Пандольфо, Грегори приблизительно представлял себѣ картину этого засѣданія. Лучше бѣдность, даже смерть, чѣм позволить им сомнѣваться в его честности. Он пришел к ним с увѣренностью, что несет им крупное состояніе; но человѣческая увѣренность не всегда оправдывается. Он вознес их в эмпиреи своих видѣній (это его подлинныя слова мнѣ, сказал Грегори). Но выше всего человѣческаго были неисповѣдимые пути Бога, и Он сдѣлал, что жила руды, из которой добывался Полиній — изсякла. Кто они были, что осмѣливались противиться Волѣ Всемогущаго? На замѣчаніе какого-то атеиста, очевидно, что, не повѣрь они в завѣдомо ненадежное общество, они не лишились бы своих денег, Пандольфо прогремѣл, что они и не потеряют их. Он сам будет расплачиваться за свои мечтанія. За всю свою жизнь он не заставлял никого терять из-за него хотя бы пенни. Он всегда давал, а не брал. Один или двое из болѣе благородных людей согласны были взять на себя часть обязательств, но большинство высказалось за принятіе предложенія Пандольфо. Полный величія, он покинул засѣданіе, как человѣк, презирающій в людях торгашество. Дальнѣйшіе переговоры он поручил вести своему повѣренному.

Чтобы расплатиться за акціи, ему пришлось пожертвовать всѣми своими личными средствами. Кромѣ процентов, получаемых им за патенты прежних изобрѣтеній, ему принадлежало ничего не стоющее теперь Общество Полинія, маленькія опытныя мастерскія в Бермондсэѣ, мастерскія в Стаффордшэрѣ, дом, картины и автомобили. Но обязательства его были колоссальны. Так что он был разорен до тла.

— Отец мой тоже акціонер, — сказала Пола.

— Значит единственное частное лицо. Но ему выплатят все, причитающееся ему. Однако, такія вещи дѣлаются не в пару дней.

Она просіяла. Значит отец ея будет в состояніи выплачивать проценты по закладной. Но она снова нахмурилась, вспомнив детали идіотскаго условія между ея отцом и Пандольфо. Она лишь покачала головой, не зная, что будет дальше.

А Пандольфо? Кромѣ усталости, что с ним? Грегори разсказал, что он сіял и был голоден, как волк. Он был полон переживаній, нахлынувших на него во время безсонной ночи. Не было ни одной свободной койки. Проводник предоставил было ему свою, но Пандольфо не захотѣл лишать бѣднягу его короткаго отдыха и, сунув ему в руку обѣщанные за койку 100 франков, просидѣл всю ночь на откидном сидѣньи в концѣ коридора и разрабатывал идею новаго электрическаго лифта, который должен был превзойти все, что было до сих пор в области лифтов.

Глотая наскоро свой обѣд, он чертил діаграммы на салфеткѣ.

Выпив стакан стараго портвейна, — быть может послѣдній, который я могу позволить себѣ, — он встал, потянулся, широко зѣвнул и лег, захватив с собой послѣдній роман Леру. О лэди Пандольфо он не упоминал и лишь коротко отвѣтил на вопрос Грегори, что она здорова и наслаждается мягким климатом юга.

— Но он же навѣрно поѣхал туда с тѣм, чтоб увидѣть ее?

— Кто знает что-либо о намѣреніях Пандольфо?

Для вѣрнаго послѣдователя и женщины, которую он обвѣял очарованіем своей жизненности, он оставался Великим Сфинксом.

Когда Грегори ушел, Пола постаралась представить себѣ Пандольфо, как ясно опредѣленную сущность, как она могла представить себѣ своего отца, Спенсера, Клару, Грегори. За исключеніем души — которую и убійца и святой берегут в тайнѣ — всѣ они были понятными ей человѣческими существами. Их отношеніе к жизни было ясным даже для самаго поверхностнаго наблюдателя; каждый из них шел по своей, но уже проторенной другими, дорожкѣ; она могла найти причину для большинства их поступков; при каждом новом, возникающем у них обстоятельствѣ, она безошибочно могла предсказать, как они поступят. Она могла строго разграничить их по категоріям благодаря своему психологически классифицирующему уму, привычному к таким опредѣленіям благодаря ея занятію литературой; вѣдь такая способность нужна писателю для того, чтобы создаваемые им при помощи воображенія, пера, чернил и бумаги герои, были похожи на живых людей. Но Пандольфо не подходил ни к одной категоріи, его нельзя было сравнивать с кѣм бы то ни было. Ей приходилось обратиться к прошлому, попробовать сравнить его с таинственными личностями эпохи Возрожденія: с тѣми великими князьями, которые жили весело несмотря на грозящій им неизбѣжно кинжал убійцы, не считаясь с тѣм, какими средствами они, как каждый крупный авантюрист, боролись в цѣлях самозащиты; которые вдохновляли поэтов или художников и щедро вознаграждали их за их произведенія; которые, презирая низость, как презирали трусость, широко распространяли свою милость; которые пировали, поѣдая великолѣпно разукрашенных фазанов (несмотря на чертовски твердое мясо), пили вино из чеканных золотых кубков — произведеній геніальных мастеров; которые были преисполнены благороднѣйших чувств — в то время, как под каменным полом залы с гордыми сводами сидѣл в цѣпях человѣк, случайно впавшій в немилость, и сидѣл в темном холодном подземельѣ, покрытый язвами, заѣдаемый всякой нечистью, жующій заплесневѣлую корочку хлѣба, чтобы не умереть с голода. Пандольфо сам вызвал это сравненіе, когда хвалился, что Великій Пандольфо из Римини его духовный предок.

Правда, Пандольфо не стал бы пировать над головой побѣжденнаго врага. Вѣка унесли безцѣльную жестокость человѣческой природы. Когда то считалось, что причинить боль — это признак силы. Пандольфо же проводил обратное. Но переведите великолѣпіе эстетической чувственности средневѣковаго итальянскаго вельможи в не менѣе великолѣпный альтруистическій эгоизм — и перед вами предстанет Пандольфо, остающійся при всем этом чѣм то непонятный, неуловимый. Если же она вспоминала его происхожденіе — отец из подонков неаполитанских низов, мать — солидная англійская мѣщанка, то даже это сравненіе с эпохой Возрожденія отпадало. Она не могла отнести его ни к типам прошлаго, ни к типам настоящаго. Он был исключительным существом, неизмѣримый, фантастичным по ея понятіям. Кто мог опредѣлить мотивы его поступков, его намѣренія? Даже теперь она не могла представить себѣ вполнѣ его паденіе. Он возвышался перед нею — необъятный.

На слѣдующій день она видѣла Клару Димитер и разсказала ей о том, что Пандольфо снова провозгласил нераздѣльность их судьбы.

Клара, весьма округлое воплощеніе Здраваго Смысла, воскликнула:

— Куда он гнет? Что же он хочет развестись со своей женой, или убить ее, или же он надѣется, что вы сбѣжите с ним, игнорируя совершенно ея существованіе?

Пола не знала. Она должна предоставить будущему разрѣшеніе этого вопроса. А тѣм временем она чувствовала, что обязана быть около него в часы неудачи.

— Я никогда не могла рѣшить, любите ли вы его или нѣт, — сказала Клара.

Пола безсильно сжала руки на колѣнях.

— Иногда я готова отказаться от всего ради него.

Клара намекнула, что если бы она послѣдовала этому убѣжденію нѣсколько времени тому назад, то она могла бы избѣгнуть теперешних осложненій. Пола ушла, страдая от недостатка пониманія и сочувствія со стороны Клары.

Наконец, произошел публичный крах, тайком подготовляемый давно. Пресса завыла о паденіи Великаго Пандольфо, называя его величайшим дураком в мірѣ. Его обязательства были колоссальны. Все — и дом, и картины, и автомобили, мебель, мастерскія, бумаги, патенты — все было передано в вѣденіе административнаго чиновника. Насколько Пола могла судить, Пандольфо совершенно запутался в сѣтях закона.

Он примчался к ней, получив ея полное сочувствія письмо.

— Да, я ошибся. Но какая грандіозная ошибка! — Он гордился ею. — И, в сущности, не я виноват в этом; я лишь жертва ироніи Всевышняго. Я стою, без единаго пенни, и меня могут судить, если я теперь закажу у своего портного один или два костюма. Я наслаждаюсь фантасмагоріей и гротеском моего положенія. Моим куском хлѣба я обязан моим кредиторам. Хотя не совсѣм. Они жаждут золотых яиц, и поэтому не могут убить курочку, несущую эти яйца. Они должны дать мнѣ возможность продолжать класть их. Но, дорогая, вѣдь сколько в этом комизма?

И он громко разсмѣялся, как будто боги сыграли над ним злую шутку, не замѣтив, однако, что, пока они потѣшались над ним, он успѣл взять над ними верх.

— Никогда ни одно из моих изобрѣтеній — с строго провѣренным матеріалом правда — не проваливалось, не обманывало меня. У меня с дюжину новых, еле намѣченных, которыя я принужден был отложить, посвятив себя исключительно Полинію. Я теперь свободен, могу усовершенствовать их, работать над ними, наплевав на злую судьбу. Я еще молод, я был рожден для богатства, для великих вещей — и через год или два все снова станет моим!

Он взял ее за локти и не спускал с нея глаз:

— Вы вѣрите мнѣ?

— Да, вы непобѣдимы, — отвѣчала она.

— Я самый безнадежно-разоренный человѣк в мірѣ. Развѣ я похож на такого?

Она совсѣм глупо воскликнула:

— Нѣт, вы похожи на Бога!

Он быстро обнял ее рукою за плечи и поцѣловал в губы.

— Вы моя. Я всегда говорил вам это.

Он увлек ее на диван, сѣл рядом с нею и стал распѣвать рапсодіи.

Его женитьба. Вѣдь она сама могла разобраться в его отношеніях с женой: между ними не было любви. И все же и жена его была благородной личностью. Она предложила дать ему свободу. Он отказался. Ни он, ни его Пола не могли принять такой дар, основанный на безчестьи.

Пола сидѣла рядом с ним обнявшись, она сидѣла, не размышляя, склонив голову на его плечо. Впервые она сдалась ему.

— Если бы вы были хоть чуточку терпѣливѣй и подождали меня, — сказала она. — Вѣдь я однажды согласилась выйти за вас замуж.

Он обернулся к ней рѣзким поворотом, и объятія его стали еще болѣе крѣпкими.

— Когда? Великій Боже, когда?

Она разсказала ему исторію телеграммы. Он вскочил и схватился руками за голову. Непроходимый дурак! Он заслужил это. Но как Грегори осмѣлился не дать ему этой телеграммы?

— Как мог он осмѣлиться дать ее вам, не посовѣтовавшись со мною. Дать ее вам — было бы чудовищно.

— Да, это правда. Это правда.

Он ходил по комнатѣ, наконец, остановился перед нею, раскинув привычным жестом руки. Лицо его сіяло вдохновеніем.

— Видите. Это усугубляет положеніе. Вы сознались, наконец.

— Да, кажется, — отвѣчала она. — Что же мнѣ теперь дѣлать?

— Бросьте всему свѣту вызов и поѣдем со мной. Мы возсоздадим величіе имен Пандольфо и Полы. Этим мы отдадим долг женщинѣ, которую оскорбили. Тогда мы сможем дать ей свободу.

— Невозможно, однако, чтоб женщина, на которой вы женились, не любила вас, хотя бы против своей воли, Вы увѣрены…

— Да. Наша совмѣстная жизнь была несчастьем для обоих. Моя недавняя краткая поѣздка открыла мнѣ благородство ея души, о котором я и не подозрѣвал; но любовь — нѣт. Ея благородство обязывает нас дать ей свободу, а не ее.

Только теперь поняла она всю безграничность его требованія! Она вскочила, закрыв глаза руками.

— Этот род разговора — ужасен!

— Он честен и откровенен, — сказал он. — Это великій разговор, и мелкіе люди не могли бы понять его.

Инстинкт в ея крови — крови всѣх Вэрези — возмутился; в ней заговорила кровь тѣх Вэрези, которые были слишком горды, чтобы сдѣлать что-либо значительное.

— Не вижу, почему. Зачѣм допустить, что меня протащут через всю эту грязь, раз есть женщина, для которой по вашим, да и по ея собственным словам, грязь ничего не значит; которая вполнѣ согласна дать повод — назовите это чисто технический поводом — к разводу.

— Она не сдѣлает этого. Она чтит мое имя и свое положеніе, как моей жены. Она пожертвует собой только в видѣ искупленія. Боже прости мнѣ, она думает, что причинила мнѣ зло. Как я сказал, вы и я — мы не можем принять этого. Нѣт, нѣт.

Он в драматичной позѣ стоял над нею. Когда же она сѣла со склоненной головой, он сдался.

— Да, я вижу, это больше, чѣм я могу осмѣлиться просить. Я тоже могу дать техническій повод к разводу, так что ваше чистое имя совершенно не будет затронуто. В наше время не нужно ни покидать женщину, ни сѣчь ее кнутом — достаточно одного формальнаго оскорбленія. Что для меня значит этот дешевый скандальчик. Я и так погружен в скандальную исторію другого рода. Но всѣ, даже враги, увидят в моем поведеніи нарочитость; ни один из них не скажет, указывая на меня пальцем: я давно знал, что он ведет распутную жизнь.

Она вздрогнула от холодной вульгарности его предложенія.

— Это еще болѣе ужасно, нежели то первое предложеніе.

Широко раскинув руки, он вскричал:

— Так что же нам дѣлать в концѣ концов? — Есть только эти два выхода.

— Я скорѣе согласна на первое, — тихо произнесла она, сжав на груди руку.

Когда он подскочил, чтоб закрѣпить чудесное условіе объятіем, по привычкѣ всѣх мужчин, она протянула обѣ руки, чтоб удержать его от этого.

— Пожалуйста, Виктор, прошу вас, уходите. Я должна остаться одна, чтоб подумать.

Он завладѣл кистями ея рук.

— Мышленіе — это проклятіе для счастья. Я прошу вас не думать. Я прошу вас чувствовать. Это единственное, что имѣет значеніе в нашем мірѣ.

Ея великолѣпное тѣло ослабѣло, и она покачала головой отвернувшись от него.

— Как я хотѣла бы быть не в состояніи думать. — Пожалуйста, пустите меня — мнѣ непріятно, дорогой… Да, даже то, что вы держите меня — заставляет меня возмущаться. Я женщина, привыкшая к свободѣ. Вот, — когда он выпустил ея руки, — так лучше. Мы можем говорить, как разумныя существа.

— Никогда в своей жизни я не говорил, как разумное существо, — заявил он. — То, что я говорил вам только что, это не разумно. В концѣ концов, я всего только авантюрист без единаго гроша. Я пришел к царицѣ всѣх женщин и говорю: раздѣли со мной мое будущее богатство. Это Божественное Неразуміе. Но от вас зависит отвѣт.

Она засмѣялась, смущенная.

— Завтра или послѣзавтра — дайте мнѣ время, чтоб Божественное Неразуміе умѣстилось в моей головѣ.

Она стояла перед ним, отпуская его — приказывая и умоляя в то же время. Он не посмѣл ослушаться.

— Я приду завтра за отвѣтом, — сказал он.

ГЛАВА XXII.

Он пришел на слѣдующій день — великолѣпный, увѣренный. Его присутствіе оживило мертвенную атмосферу квартирки. Пола провела безсонную ночь, колеблясь, не зная на что рѣшиться. В своем паденіи он казался еще болѣе величественным, нежели в зенитѣ своей славы. Она знала, что, схвати он ее в свои объятія, и унеси — все равно куда, ея тѣло было бы слабо, как вода, воля была бы как воздух, а в ея жилах кровь горѣла бы огнем. Но цивилизація имѣет свои строго-опредѣленныя невыгоды. Во-первых — такія вещи случаются только в французских романах извѣстнаго сорта. Во-вторых, даже такому сильному человѣку, как Пандольфо, было бы трудно нести куда бы то ни было такую большую женщину, как она. Будь она тощим остовом драной кошки — идеал красоты для современной женщины — это было бы под силу ему. В-третьих, присущій ей пуританизм заставлял ее чуждаться всего, лишеннаго романтики. Между первобытными пещерами и Слон-стрит зіяла непроходимая пропасть. Ей пришлось переводить бѣшеныя и примитивныя чувства в степенныя понятія Чарфорд-Парка — а это очень трудное занятіе, разгоняющее сон. Она была слаба и вяла, как вчерашніе нарциссы, печально свѣсившіе свои головки по краям вазы.

А потом пришел Пандольфо — и мигом все измѣнилось. Даже нарциссы в восторгѣ приподняли свои головки.

— Я сдѣлал величайшее дѣло за всю свою жизнь, — вскричал он. — Я не говорил вчера об этом, потому что все окончательно выяснилось лишь поздно вечером.

Сердце ея прыгало и смѣялось:

— Ну, что же вы такое сдѣлали?

Он был, как мальчик, ворвавшійся к ней, чтоб сообщить, что он выиграл званіе чемпіона школы.

— Я вдохнул жизнь в этого высохшаго богомола — Спенсера. Вы помните закладныя на Чадфорд-Парк? Это было одно из моих обезпеченных помѣщеній денег, приносящее доход. Оно должно было уплыть вмѣстѣ с другими.

Неясное представленіе зародилось гдѣ-то в ея мозгу, что это значило конец — уничтоженіе закладных — продажа Чадфорда с молотка? Да, сказал он, это грозило Чадфорду; но он вѣдь поклялся, что Чадфорд не перейдет в руки профанов. Сдержать эту клятву было главной его заботой. Он выбрал единственный путь. Правительственные чиновники были лишь одушевленными машинами; безполезно взывать к их сердцам — так же безполезно, как пробовать остановить экспресс поцѣлуем. Кредиторы должны быть удовлетворены и для этого правительством распродавалось все имущество должника. При продажѣ ему попадалась закладная, по которой закладчик не мог платить процентов и которую он не мог выкупить. Поэтому, или перепродавались закладныя, или заложенное имущество шло с молотка. Разница между вырученной от продажи суммой и суммой, за которую было заложено имущество, вручалась закладчику — и дѣло с концом. Правда все это требовало извѣстнаго времени, но было неотвратимо, как судьба.

— Поэтому я обратился к Спенсеру и сказал ему: вы богаты, как только позволено Богом в такія времена быть богатым англійскому джентльмэну; вы холостяк; у вас нѣт никого, кромѣ сестры, которая замужем за американцем — милліонером, и племянника, который разводит гдѣ то около Хаундсдитча революцію — вы все равно рѣшили лишить его наслѣдства. Что вы будете дѣлать со своими богатствами? Вы говорите, что любите Полу Фильд. — Цѣлые четверть часа я бился с ним пока он сознался в этом; — люди этого сорта считают неприличным говорить о тайнах своего сердца, как и о тайнах своей ванной комнаты. Вы любите ее уже много лѣт. Что вы сдѣлали для нея в доказательство этой любви, кромѣ того, что просили ее несчетное количество раз выйти за вас замуж? Представляется случай выйти из мертваго круга вашего эгоизма и доказать ей свою любовь. Если вы допустите продажу Чадфорда, то ясно, что вам рѣшительно все равно, что для нея Чардфорд — дороже жизни. Он спросил меня, откуда у меня бралась наглость говорить с ним подобным образом? — Пандольфо разсмѣялся. — Вы знаете, что своею дерзостью я могу добиться всего. Что для него легче, как гарантировать проценты и взять на себя закладныя? И знаете, он же стал еще винить меня в том, что я во-время не изложил ему голые факты. Он принял полный благородства вид (упрек в эгоизмѣ был для него невыносим!) и сказал, что готов отдать за вас жизнь, а не только нѣсколько десятков тысяч фунтов… так я сдержал свое слово. Вэрези могут продолжать жизнь в Чадфорд-Паркѣ.

Несмотря на облегченіе забот, ея сердце сжалось. В описанном происшествіи снова был тот элемент непонятнаго, который всегда отталкивал ее от этого человѣка. Он заставил Спенсера перенять закладную, подѣйствовав при помощи самаго настоящаго шантажа, взывая к его чувствам. Он гордился своим достиженіем, не видя тѣх деликатных и щепетильных вопросов, которые были смяты его ногой. Ей казалось, что какая-то святая часть ея самой была предметом сдѣлки обоих мужчин.

Он замѣтил ея озабоченность и сказал с удивленіем и разочарованіем:

— Я думал, вы будете в восторгѣ.

Она улыбнулась.

— Конечно, я в восторгѣ. Кошмаром, гнетущим отца все время, была мысль, что ему придется жить в квартиркѣ в Пэтнеѣ. Я не раз говорила ему, что там живут самые лучшіе, уважаемые люди, но он не вѣрил мнѣ. Он будет рад; но будет озабочен необходимостью платить проценты. Что-ж, закладныя могли быть проданы, кому угодно, так почему не Спенсеру в числѣ других? Но он будет разсчитывать на то, что капитал будет давать ему что-то?

— Обыкновенный покупатель стал бы разсчитывать.

— Можете вы представить себѣ Спенсера дающим что либо, не получая взамѣн ничего?

— Я представляю себѣ, что он пойдет на благородное соглашеніе с вашим отцом.

— Хватит с отца таких соглашеній. Я не упрекаю вас за ваше великодушіе. Но вы умѣли пустить ему пыль в глаза. Спенсеру не хватает вашего умѣлаго очарованія. А отец горд и не захочет жить по чьей либо милости.

Пандольфо разсмѣялся:

— Если вы боитесь лишь этого! Но вѣдь я все время буду тут.

— Не понимаю, — сказала она.

Он стал говорить. Развѣ жизнь его сама по себѣ не была уже гарантіей? Конечно, он не мог выдать Спенсеру документы, гарантирующіе уплату процентов, потому что теперь это было бы против закона, и его могли бы засадить в тюрьму и заставить носить ужасное платье и питаться какао и жилистой говядиной. Но между честными людьми слово значило столько же, как и документ. Это же ясно.

— Развѣ вы думаете, что я, Виктор Пандольфо, с моим умом и силой не верну себѣ состоянія через год или два? У меня дюжина изобрѣтеній, которыя только ждут, когда я их выпущу в свѣт Божій. У меня возникла идея новаго лифта, который перевернет весь мір. Вот я перед вами — как воплощеніе богатства. Не как деньги в грубом смыслѣ, но как сила давать и распространять то, что есть во мнѣ, по всему свѣту.

Она покачала головой:

В столовой зазвучал звонок телефона.

— Горничная отзовется на звонок, — нетерпѣливо замѣтила Пола.

— Ваш отвѣт?

Она встала и произнесла с горячностью:

— Как мнѣ знать это? Вы всегда ставите меня в невѣрное положеніе. Вы взывали ко всѣм моим чувствам, кромѣ чувства жалости…

— Жалость? — и он опрокинул это унизительное чувство широким присущим ему жестом.

Вошла горничная:

— Мистер Эглоу хотѣл говорить с сэром Виктором. Нѣчто очень важное.

— Вы позволите? Я должен подчиниться необходимому.

Она сѣла. Великолѣпный человѣк вполнѣ управлял ею. Другого исхода, кромѣ подчиненія его желаніям, — не было.

Он вернулся послѣ краткаго разговора по телефону.

— Я должен уѣхать. Грегори прочел мнѣ только что полученную телеграмму. Моя жена опасно заболѣла в Дуврѣ, в отелѣ. Меня вызывают. Я должен ѣхать.

Она спросила:

— Простая человѣчность?

— Конечно.

Взглянув на часы, он сказал:

— Попаду как раз на 4-часовой поѣзд.

Он дал Грегори указанія относительно приготовленій к отъѣзду, так что он мог побыть с нею еще нѣсколько мгновеній. Он не мог понять, что значила эта внезапная опасная болѣзнь. Вопрос жизни и смерти.

Пола улыбнулась на эту скрытую мольбу.

— Конечно, вы обязаны ѣхать. До свиданія. Это дѣлает в данное время наш разговор невозможным. — Она протянула ему на прощанье руку.

Когда он ушел, она сѣла в крохотной гостиной и задумалась, стараясь заглянуть в будущее. Снова перед нею прошли всѣ картины ея знакомства с эксцентричным существом, поймавшим ее в сѣти своей воли.

Та женщина была опасно больна. Ея смерть разрѣшила бы ужасную проблему обрѣтенія его свободы. Она вздрогнула, будто к ней прикоснулось нѣчто нечистое, могущее запятнать ее своим прикосновеніем. В великих жизненных вопросах он был тверд как скала. Безчестія, вѣроломства, жестокости и невеликодушія — всѣх этих чувств не было в его отношеніи к женщинѣ, которую он, по винѣ Полы, сдѣлал своей женой. Он не лгал, разсказывая о своей поѣздкѣ в Монте Карло. Лишь в мелочах, которыя часто имѣют такое большое значеніе — он сдавал. Вульгарность подстроенной причины развода — хотя ея друзья дѣлали то же, но все же это не уменьшало вульгарности всего этого. И рѣзкость, недостаток чуткости во всей этой исторіи со Спенсером и закладными? И отсутствіе трепета перед постигшим его несчастьем. Если бы только он пришел к ней сломленный и в богатствѣ, и в гордости, и в надеждах… Но он не хотѣл ея жалости. Не был ли он благодаря этому еще болѣе великим человѣком? Мысли и чувства ея завертѣлись в каком-то бѣшеном кругу. Не лучше ли было бы, если бы она раздѣлила с ним его гордое паденіе, доказывая этим поступком, что она та великая женщина, в которую он так нерушимо вѣрил — и перестала бы считаться с Кларой Димитер и ея маленьким мірком? А Клара — тут у нея вырвалось рыданіе вмѣстѣ со смѣхом; — она была увѣрена, что Клара пригласит их в Хинстед, как образец великолѣпных львов, любящих друг друга наперекор всѣм условностям, и подберет им в компанію цѣлую кучу деканов, вдов, министров и послов. Если бы у нея только хватило храбрости! Этот человѣк был достоин того, чтобы ради него был брошен вызов обществу. Он шагал через все — как Колосс. По единому ея слову он вознес бы и ее, и она стала бы величественной рядом с ним… Она была так близка к тому, чтоб сдаться.

А теперь он уѣхал. В глубинѣ души она чувствовала облегченіе; как будто ей дали передышку. Женщина, стоявшая между ними, была опасна больна. — Так Пола вернулась снова к началу заколдованнаго круга. Гадать о том, выживет ли она или нѣт — было бы гадко и непристойно.

В пять часов к ней пришла знакомая, о которой Пола и забыла, что она должна была придти. Болтливая лэди только что пріѣхала из Монте Карло и разсказала ей о сенсаціонных проигрышах лэди Пандольфо.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пандольфо примчался домой в такси. Грегори встрѣтил его с телеграммой в руках. Она гласила:

«Очень опасно заболѣла».

Это было хуже, чѣм он ожидал. Он взял приготовленный саквояж и помчался на вокзал.

По дорогѣ в Дувр он упорно смотрѣл в окно, не различая видов, которые мелькали перед ним. Он ѣхал теперь к женщинѣ, которая совершенно не была похожа на ту, которая вызвала его в Монте Карло. Его ожидала женщина с неожиданно проявившимся величіем, вызвавшим его восхищеніе; женщина, которая затронула отвѣтныя струны в его душѣ авантюриста благодаря своей великолѣпной, хотя и проигранной ставкѣ на богатство; женщина, которая созналась, что она всего только куртизанка, но которая предложила ему единственное искупленіе, бывшее ей по силам. До этой встрѣчи в Монте Карло он никогда не знал ея. Разочарованіе, чувство, что его обманули, и все мужское возмущеніе — ослѣпили его и не дали ему разглядѣть тѣ лучшія качества, которыя были скрыты в ней. Он простил ее, если она нуждалась в прощеніи, и закрѣпил его своим прощальный поцѣлуем. Безусловно любви больше не было. Но осталось уваженіе перед личностью. И жалость. Она была очень опасно больна. Как и Пола, он с ужасом прогнал гадкія мысли о ея смерти.

Пріѣхав, он сразу прошел в комнату управляющаго отелей, гдѣ заболѣла Неста. Он показал телеграмму.

— Моя жена — лэди Пандольфо… Что с ней?

— Нас извѣстили по телефону, что вы прибудете с этим поѣздом. Я просил придти доктора Уоррэндера. Он сообщит вам все.

Он познакомил их и, чувствуя, что его обязанности кончились, вышел из комнаты.

Доктор пытливо оглядѣл Пандольфо.

— Я буду откровенным. Лэди Пандольфо приняла слишком большую дозу веронала.

— Боже мой! — воскликнул Пандольфо, проводя рукой по лбу. — Вы все сказали мнѣ, или просто вздумали подготовить меня к худшему?

— Она еще жива, но без сознанія, конечно. К несчастью, меня вызвали слишком поздно. Но это не вина администраціи. Дверь была заперта и лишь около полудня ее взломали, когда не получили отвѣта на стук у дверей. Мнѣ удалось найти под подушкой это письмо, адресованное вам. Я взял на себя смѣлость скрыть его и передать вам.

Пандольфо разорвал конверт. Письмо было кратко.

"Мой дорогой Виктор!

Это единственный честный выход. Я никогда за всю свою жизнь не дарила ничего — никому. Единственное на этом свѣтѣ, что я могу дать вам — свободу. Единственное, о чем я прошу вас, того, который дал мнѣ так много — вспоминайте добром, если можете, вашу

Несту".

Пандольфо сунул письмо в карман.

— Это просто пара строк, объясняющих причину, почему она остановилась в Дуврѣ, вмѣсто того, чтоб прямо ѣхать домой. Она не спала много ночей. Положеніе моих дѣл, естественно, безпокоило ее. Перед тѣм, как погрузиться в эти дѣла, ей хорошенько захотѣлось отдохнуть.

— Возможно, — серьезно сказал доктор. — Была ли у нея привычка принимать веронал?

— Она страдала безсонницей с дѣтства, — заявил Пандольфо.

Внезапно, казалось что-то, как струна, оборвалась в его мозгу. Он опустился на ближайшій стул и закрыл лицо руками. Что ему до этого глупаго доктора с его глупыми разспросами? Перед ним стоял лишь один великій факт. Доктор взглянул на него и безшумно выскользнул из комнаты. Он вернулся со стаканом крѣпкаго брэнди.

— Выпейте это, — сказал он, положив руку ему на плечо.

Гордость Пандольфо возмутилась против минутной слабости. Он отодвинул стакан и вскочил на ноги.

— Я должен подойти и увидѣть ее. Нельзя же оставлять ее одну.

Доктор улыбнулся.

— Она не одна, сэр Виктор. Я сразу же вызвал к ней сидѣлку.

Пандольфо махнул рукой. У нея будет столько сидѣлок, сколько доктор найдет нужным. Ее надо помѣстить в лучшую больницу Дувра. Сдѣлать все, что только можно.

— Она должна жить! Должна!

Доктор высказал надежду, что она будет жить. Все, что было в его силах, было сдѣлано. Всѣ доктора вмѣстѣ не могли сдѣлать большаго.

Слова письма огнем горѣли в его мозгу, сіяя высшим свѣтом жертвы человѣческой души. Это было чудесно — но чудовищно. Потрясающе. Он не мог принять такой жертвы. Она должна жить! Вѣчное Правосудіе не допустит ея смерти.

Он шагал по комнатѣ, слушая сообщеніе доктора. Она без сознанія. Но быть может дѣйствительно лучше, если они поднимутся в комнату больной.

Когда они вошли туда, Пандольфо увидѣл блѣдныя черты своей жены, которая все еще не приходила в себя. Ея лицо казалось моложе, это были почти чистыя черты дѣвочки; вся ея фигурка казалась тоньше, воздушнѣе. Сердце его наполнилось безконечной жалостью.

Доктор разспросил сидѣлку, подробно изслѣдовал еще раз больную. Пандольфо слѣдил за ним, и на лбу его выступил пот. Наконец доктор обернулся к нему, сказав, что она будет жить. Все, что теперь можно было сдѣлать, это — ждать, наблюдать ухаживать за ней. Она вѣрно скоро придет в себя, хотя в началѣ не будет ясности сознанія. Посовѣтовав запастить терпѣніем, он ушел, обѣщав вернуться к девяти часам.

Пандольфо сѣл около постели, и сидѣлка разсказала ему все, что знала. Лэди Пандольфо прибыла сюда вчера послѣ обѣда, заказав из Монте-Карло по телеграфу комнату. Наклейки на ея сундуках указывали, что багаж был отправлен только до Дувра, а не до Лондона. Она пообѣдала. Потом сѣла в вестибюлѣ. Уходя к себѣ, просила не мѣшать ей утром, пока она не позвонит, чтоб ей подали завтрак. В полдень ее нашли без чувств, около нея лежал пустой пузырек из-под таблеток веронала. Скоро послѣ этого позвали ее, сидѣлку. Она имѣла уже нѣсколько случаев отравленія вероналом и знала, что если пульс бился до сих пор, то паціент должен был поправиться.

— Люди, не привыкшіе к вероналу, не знают, как он опасен. Они не спали нѣсколько ночей. Слышали когда то о вероналѣ и рѣшаются принять его. Но, не зная дозы, берут в десять раз больше — и вот результаты, — сказала она, указывая на постель. — Она должна быть очень красивой.

— Да. Очень красивая женщина, — как то неопредѣленно отвѣтил он. — Она не должна умереть, — повторял он. — Я не снесу этого.

Сидѣлка утѣшила его, но, заставила его покинуть комнату больной.

ГЛАВА XXIII.

Женщина, которая прошла через Долину Смерти, безпомощно заплакала, когда поняла, что ее вернули к жизни. Она не стала увѣрять, что по ошибкѣ приняла слишком большую дозу веронала. Она добровольно захотѣла уйти из жизни, которую сама сдѣлала невозможной. Она жалобно стонала. Почему они вернули ее к жизни? Тѣ немногіе моменты полузабытья перед глубоким погруженіем в Нирвану — были лучшими во всей ея жизни. Почему ей не дали умереть? Неужели она пережила это все напрасно? Какой будет та новая жизнь, которая так уныло открывалась перед нею?

Она была очень слаба, устала и ея еще не совсѣм ясный мозг воспринял пока одну мысль: горькое разочарованіе от неудачи. Она жалобно восклицала:

— Скажите мнѣ, что мнѣ сдѣлать, чтоб вернуться?

Это было ранним весенним утром. Уже разсвѣло, и комната озарилась лучами свѣта, проникавшими сквозь задернутыя занавѣски. Пандольфо, котораго спѣшно разбудили, пришел одѣтый на-спѣх. Он стал на колѣни у постели и поцѣловал ея руку. Пальцы ея протянулись к его лицу.

— Я сдѣлала это, думая, что так лучше. — Голос ея был так слаб, будто доносился с того свѣта. — Это был единственный исход. Я не могла уйти к Монту Дэнджерфильду. Вы сдѣлали это невозможным… Вы заставили меня полюбить вас наконец. Единственный исход… А теперь не дайте Монту приблизиться ко мнѣ, пока я не поправлюсь. Говорят, что я буду жить. — Голос ея перешел в неясный шопот. Сидѣлка, стоя рядом, авторитетно остановила Пандольфо, прошептав:

— Не говорите ни слова.

Он послушался, потому что больная снова впала в безпамятство. Он остался у постели в мучительном напряженіи, пока не пришел вызванный по телефону доктор. Доктор и сидѣлка нагнулись над постелью, перешептываясь. Пандольфо стал у окна, глядя на знакомый ему вид, чувствуя себя впервые самым незначительным существом в мірѣ. Тѣ двое что то дѣлали у постели Несты, он не знал что. Они закрывали от него Несту. Он вспомнил, что во время войны стоял у этого же окна, дожидаясь разсвѣта. Это было в тѣ дни, когда он рисковал не только своею жизнью, но и своим умом. Что значила его жизнь? Тысячи отдавали ее добровольно в тѣ дни, будучи пушечным мясом или кормом для рыб. Просто, как живое существо, он не имѣл значенія. Свѣт едва ли замѣтил бы его исчезновеніе. Жизнь! Он презрительно щелкнул тогда пальцами. Но ум его — который должен был принести помощь и спасеніе многим тысячам людей, находившимся в опасности — это было другое дѣло! Его ум нельзя было замѣнить сотней подобных умов. И поэтому лишь, он цѣнил свою жизнь в то утро, когда в первые должен был отправиться на подводной лодкѣ с тѣм таинственным прибором, который изобрѣл его пытливый ум.

Прикосновеніе к плечу пробудило его от этих размышленій. Около него стоял доктор. Сердце его больно сжалось, когда он прочел роковую вѣсть в его глазах.

Его жена умерла.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пандольфо спросил его потом, видѣл ли кто-нибудь то письмо?

— Нѣт, — доктор вынул его из-под подушки.

— Могло бы случиться, что подобнаго письма не существовало бы? Это всего простая записка, и я разорвал ее.

— Мы можем обойтись без письма. Только в случаѣ, если мнѣ придется давать присягу, я должен буду упомянуть о нем.

— Что было причиной смерти?

— Слабость сердца — оно перестало работать.

— Значит вы можете выдать такое свидѣтельство?

— Да. С оговоркой.

— Кто будет спрашивать об этом, кто поинтересуется? — с горечью сказал Пандольфо.

Он остался в Дуврѣ, куда пріѣхал и Грегори, Несту должны были похоронить на маленьком Дуврском кладбищѣ. Маленькія газетки, раздувая сенсацію его паденія, подхватили извѣстіе о смерти лэди Пандольфо и снова подняли всю муть сплетен и истины. Снова они пережевывали факты, придавая им сенсаціонное значеніе. Даже подцѣпили гдѣ то исторію их знакомства на пароходѣ. Говорили о ея скоропостижной смерти. Кричащія статьи носили наглый заголовок «Трагическій конец жизни, полной удовольствій».

Пандольфо отшвырнул газеты с отвращеніем.

— Если бы я был Богом! — безсильно воскликнул он.

— Кто вспомнит об этом через два дня? — спросил Г регори.

— Я буду помнить, — отвѣтил Пандольфо. Грегори посмотрѣл на искаженныя болью черты лица своего друга, хозяина и благодѣтеля — и испугался. Он догадался, что безграничный эгоизм великаго человѣка разбит, и что он испытывал ужаснѣйшія мученія. Догадка Грегори оказалась правильной.

— Свиньи! Говорить это о женщинѣ, которая дала больше, чѣм мнѣ когда-нибудь пришло бы в голову дать.

Он был совершенно разбит. Его можно было принять за любящаго супруга, который потерял обожаемую жену.

Пола отвѣтила письмом на телеграмму, сообщившую ей о смерти Несты. Женщина, стоявшая между ними, ушла. Перед ними не стоял больше вопрос — Великій Вызов всему свѣту или же вульгарный компромисс развода. Женщина умерла. Но между ними, временно хотя, зіяла смерть — неблагопристойная некрасивая пропасть. Призвав на помощь всю свою выдержку, Пола написала ему.

Она ждала, чтоб он пріѣхал, но и боялась этого в то же время. Он имѣл силу сразу увезти ее с собой, дѣйствуя иногда непреодолимо на какіе то примитивные импульсы и чувства.

Клара Димитер пріѣхала к ней.

— Что вы теперь намѣрены дѣлать, дорогая?

— Если вы мнѣ будете надоѣдать, то я выйду замуж за Спенсера, который купил закладныя. Он только что сдѣлал мнѣ предложеніе в пятидесятый раз.

— Закладныя? Спенсер? В чем дѣло?

Пола с отчаяніем разсказала ей:

— Видите, вы всѣ доводите меня до сумасшествія. Спенсер имѣет теперь в руках средство, которым может самым благородным дипломатическим образом немного шантажировать меня на почвѣ сентиментальной щепетильности. Отец был у меня вчера. Спенсер уже напѣл ему, чтоб он подѣйствовал на меня. Почему бы мнѣ не выйти за Спенсера? Он из такой же хорошей семьи, как и наша. И так богат. А в противной случаѣ он прижмет отца. Он уже намекнул ему, что вѣдь отец не такой человѣк, чтоб принимать что-либо, не давая ничего взамѣн. Если же я соглашусь выйти за него замуж, то он согласен присоединить к своей и нашу фамилію. Но они только никак не могли сойтись, будет ли это Вэрези-Бабингтон, или же Бабингтон-Вэрези, как предлагает отец. — Видите, все это дѣйствует мнѣ на нервы. Оставьте меня в покоѣ.

Клара разсмѣялась.

— Собственно я пріѣхала, чтоб увезти вас в Хинстед. Теперь там хорошо можно отдохнуть. У Димитера подагра, и он видѣть никого не может, кромѣ вас.

— Вы дѣлаете это лишь ради меня, думая, что это принесет мнѣ пользу. Это все ваша доброта.

Когда Пандольфо вернулся в Лондон, его ждало письмо от Полы. Узнав ея почерк, Грегори наблюдал за лицом Пандольфо, пока он читал ея письмо. Оно не озарилось ни радостью, ни удовольствіем. Он просмотрѣл еще пару писем, потом попросил Грегори позвонить к Монту Дэнджерфильду — у него гдѣ-то здѣсь контора в городѣ.

Грегори знал, что это тот человѣк, который был причиной разоренія отца Полы. Но вообще он о нем слышал очень мало. Знал лишь, что у него репутація не из хороших.

— Вот по этой то причинѣ я и хочу увидѣть его, — отвѣтил Пандольфо на неувѣренное замѣчаніе Грегори.

Грегори дозвонился, наконец, и узнал, что мистер Дэнджерфильд лишь сегодня вечером пріѣзжает из Монте Карло.

— Скажите, что завтра утром в 11 я буду у него, — приказал Пандольфо. Потом вдруг сказал: — Нѣт, я лучше постараюсь увидѣть его еще сегодня вечером.

Грегори был поражен. Пандольфо никогда еще не измѣнял своего рѣшенія — особенно в такой короткій промежуток времени.

В 9 часов вечера Пандольфо ввели в гостиную Монта Дэнджерфильфа. Он оглянулся. Его взгляд знатока сразу узнал, что нѣсколько цвѣтных гравюр — поддѣлки, как и мнимо старинный шкафчик — буль. В комнатѣ было много подписанных женских фотографій в тяжелых серебряных рамках. Безвкусная картина писателя масляными красками изображала какого-то скакуна. В углу чучело медвѣдя поддерживало лампу. — В комнату быстро вошел Дэнджерфильд, извинившись, что заставил его ждать. Пандольфо, казалось, не замѣтил его протянутой руки.

— Я надѣюсь, вы слышали о смерти моей жены?

— Да, к несчастью. Приношу мое искренее сочувствіе.

— Вы видѣли ее недавно в Монте-Карло?

Перед тѣм, как отвѣтить, Монт вынул портсигар и заботливо выбрал сигаретку. Пандольфо отказался.

— Я вижу зачѣм вы пришли. Через нѣсколько дней я сам пришел бы к вам. Да я видѣл ее там. Что вы намѣрены с ним сдѣлать?

— С чѣм?

— С чеком, который банк отказался принять.

— Какой чек?

— Неужели вы не знали? — Я хотѣл дать вам передышку — но и не могу позволить себѣ терять 1000 фунтов.

И он вынул возвращенный банком чек, выданный на имя Монта Дэнджерфильда. — Лэди Пандольфо проигралась. Она обратилась ко мнѣ, так как администрація, узнав о вашем разореніи, отказалась принимать ея чеки. Я выдал ей чек с моею подписью — которую, кстати, знает весь свѣт, и никто не откажется принять мой чек. Ея же чек был переслан мнѣ.

— Почему вы сразу не обратились ко мнѣ?

— Это было наше личное дѣло с лэди Пандольфо. А потом я дал ей время устроить все. Остальное меня не касалось.

Броситься на негодяя с внѣшне безукоризненными манерами и схватить его за горло — это значило оскорбить память умершей. Кромѣ того, он не чувствовал к нему злобы. Казалось, что источник его импульсов изсяк. Он был инертен.

— Вы должны повѣрить мнѣ на-слово, что вы получите все сполна, вмѣстѣ с процентами. Но вы должны войти в мое теперешнее положеніе. Обратитесь к моему повѣренному и представьте чек наравнѣ с другими моими кредиторами.

— Это вполнѣ удовлетворяет меня, — вѣжливо сказал Монт. — Но позвольте спросить вас, чѣм я обязан вашему посѣщенію?

— Я просто хотѣл посмотрѣть на вас, — отвѣчал Пандольфо.

Он еще раз окинул взором вульгарное убранство комнаты.

— Не трудитесь звонить, я сам найду дорогу к выходу.

С видом побѣдителя он сошел по лѣстницѣ. Но когда он очутился на улицѣ, он снова почувствовал униженіе побѣжденнаго. На ногах его, казалось, висѣли гири.

Придя домой, он зажег свѣт в своем кабинетѣ и еще раз, быть может в послѣдній, окинул взором похожую на музей комнату. Она была убрана с безукоризненным вкусом, каждая вещь была цѣнная, старинная. Какая разница с пестрой наглостью той гостиной, гдѣ он только что был! И все же, ему удалось там узнать истинную причину того, почему Неста вызвала его в Монте-Карло. Он разрѣшил, наконец, мучительную загадку. Когда она обнажила перед ним свою душу — он был поражен ея широким размахом авантюриста-игрока, ставящаго на карту все. Как истая женщина, она открыла ему все, кромѣ самаго главнаго. Почему? Чтобы спасти его от того, что по ея мнѣнію, было послѣдней каплей, переполняющей чашу. Она должна была расплатиться собою — по требованію этого ловкаго шантажиста. Или избрать второй путь. Почему же она содрогнулась перед первым исходом? — Потому что полюбила его. Он не знал, как это произошло.

Но во время их разговора за завтраком в ней произошла эта перемѣна. Женщина, спустившаяся по ступенькам казино, и женщина, которую он поцѣловал на прощанье — это были двѣ совершенныя противоположности. И там, на вокзалѣ, она уже пришла к своему великому рѣшенію.

Он снова заглянул в душу этой женщины. Чтоб избавить его от лишних хлопот и пересудов, она рѣшила покончить с собой не в Монте-Карло и не в Лондонѣ, а в Дуврѣ. Она обдуманно провела всѣ детали и покончила с собой, желая хоть этим искупить все то зло, которое сдѣлала ему. Она хотѣла вернуть ему свободу и счастье в жизни.

Тому, который давал всегда, и даже беря, внушал что и тогда дѣлает добро дающему — ему было дано теперь нѣчто — что он не в силах был возмѣстить. Его эгоизм был раздавлен тяжестью Великаго Дара.

ГЛАВА XXIV.

Он написал Полѣ: «Простите меня, если я не стану стараться видѣть вас теперь. Это не потому, что я люблю вас меньше, или потому, что мнѣ не нужно ваше общество. Наоборот. Но моя душа затуманена облаком, которое может быть развѣяно лишь временем. Я пока не вижу перед собою яснаго пути; а перед вами я должен смѣло итти вперед по дорогѣ, ярко освѣщенной солнцем».

Пола, не зная истины, была поражена. Что над умершей затянута завѣса приличій — это естественно. Но между завѣсой приличій и облаком, затуманившим душу, — огромная разница, психологическая пропасть.

Правда, он говорил о благородствѣ предложенія своей жены. Но развѣ есть на свѣтѣ женщина, которая не считается с рыцарским отношеніем мужчины к другим женщинам?

Такое поведеніе казалось ей абсурдным. Может быть существовали факторы, которых она не знала: любовь к этой женщинѣ, вспыхнувшая ярким пламенем послѣ ея смерти? Если это была правда, то его недавнія заявленія были чудовищны. Она почувствовала уколы ревности, которую презирала. Но нѣт, она никогда не замѣчала в нем неискренности. Он всегда шел прямым путем — в своих убѣжденіях и страстях. Он был романтичной жгучей, не обращающей ни на что вниманія, центробѣжной силой. Никто не ненавидѣл тонкую интригу больше чѣм он, Спенсер Бабингтон — противоположный полюс Пандольфо, был центростремительным эгоистом, для котораго интрига и дипломатія были жизненной необходимостью.

Она хотѣла предоставить все волѣ Провидѣнія. Но судьба часто отталкивает от себя отвѣтственность за поступки людей. Эта проблема должна была быть разрѣшена раз и навсегда тѣм или иным путем. Она должна была пойти прямым путем, он всегда превозносил ея величіе. До сих пор она по отношенію к нему проявляла лишь свою мелочность. Ей стало мучительно стыдно. — Она должна пойти к нему и выяснить все это.

Воспользовавшись автомобилем Клары, она из Хинстеда пріѣхала в Лондон и позвонила у дверей Пандольфо.

Служанка, не-отличавшаяся чистотой, открыла дверь. Это был первый признак паденія Пандольфо.

— Нѣт, сэра Виктора, нѣт дома. — Не знаю, когда вернется.

— А мистер Эглоу?

Мистер Эглоу был дома. Служанка просила лэди подождать, пока она позовет его. Пола сѣла в вестибюлѣ, разглядывая висѣвшую на стѣнѣ мрачную картину школы Рибейры.

Грегори сбѣжал по лѣстницѣ, простирая к ней руки.

— Дорогая. Простите, что вас оставили тут. Но служанка не знала. Пандольфо тоже дома, но строго приказал не тревожить его. — Так что это не вина горничной.

— А что случится, если я потревожу его?

— Вам лучше знать это, отвѣчал Грегори.

— Хотѣла бы я знать это. Но я теряюсь. Что случилось? Он написал мнѣ — такое странное письмо.

— У него было какое-то потрясеніе. В связи со смертью лэди Пандольфо. Но он не говорит, в чем дѣло. Он так измѣнился.

— В каком отношеніи?

Грегори сѣл около нея и постарался объяснить, Пандольфо, экспансивный когда-то, как сѣверо-восточный вѣтер — стал сдержанный и угрюмый. Он дни и ночи проводил в лабораторіи, работая над заброшенными изобрѣтеніями. Он не довѣрял даже Грегори — ни в научном отношеніи, ни в том, что касалось его чувств. Но он предоставил Грегори, который переходил на службу к Бликхэм-Анструсэр, веденіе всѣх дѣл. Он требовал себѣ одиночества, чтоб сосредоточиться. Единственный раз, когда в нем заговорило его старое «я», было когда Грегори посовѣтовал ему обратиться к врачу. Он заявил, что всѣ врачи могут отправляться ко всѣм чертям, — он не намѣрен обращаться к ним. Нервы таких людей, как он, никогда не уставали и не разбивались.

Наконец Пола поставила мучившій ее вопрос:

— Как по вашему, может быть он дѣйствительно любил ее?

— Для меня это непонятно. Кто разгадает сердце мужчины?

Она встала.

— Я должна увидѣть его. — Замѣтив, что по лицу Грегори пробѣжала тѣнь боли, она положила руки ему на плечи. — Вы знаете, что если бы я могла отрѣзать от себя часть и дать вам — я бы сдѣлала это. Но я не могу, скажите мнѣ, гдѣ он, и я пойду туда.

Он указал ей дверь, и она, открыв ее, вошла. Пандольфо стоял спиной к двери, работая у станка. Он выглядѣл чужим в своей длинной рабочей блузѣ. Она замѣтила, что волосы его растрепаны. Она подошла к нему и позвала его.

— Виктор!

Он обернулся. Она еле сдержала крик горестнаго изумленія при видѣ его похудѣвшаго больно лица, непричесанных волос. Он подошел.

— Почему вы пришли, Пола?

— Неужели, по вашему, у меня каменное сердце?

Он печально улыбнулся. — У вас золотое сердце. Кажется у всѣх женщин золотое сердце.

Она выпрямилась. — Вы говорите о своей умершей женѣ. Давайте перейдем сразу к самой сути. Это лучше для нас обоих.

— Да, это лучше, — сказал он и, подойдя к несгораемому шкафу, открыл его и вынул письмо Несты.

— Это объяснит вам все.

Она прочла, повернулась, чтоб тихо положить письмо на стол, и на мгновеніе задумалась. Потом обернулась к нему с новым большим чувством сожалѣнія.

— Это говорит мнѣ многое. Но не все. Вы должны сказать мнѣ — а то как мнѣ помочь вам?

Она взяла его под руку и подвела к креслам. Он подчинился с странной покорностью и в простых словах разсказал ей в чем дѣло; лишь изрѣдка в нем вспыхивал старый Пандольфо, котораго она любила и боялась. В то время, как он говорил, перемѣна в нем уж не казалась ей такой необычной и таинственной. Он был побѣжден. Но не судьбою, не в силу денежных затрудненій, — но благодаря непостижимости великодушія женщины, граничащаго с безуміем, благодаря трагическому доказательству величія, которое далеко превосходило его собственное. Она положила руку в его руку и так они долго говорили, часто умолкая в задумчивости. Она чувствовала, что менѣе значительный человѣк бил бы себя в грудь, укоряя себя за поведеніе, приведшее к трагической развязкѣ. — Впервые она поняла его и ясно представила его себѣ — его величіе и его дѣтское прямодушіе. И она увидѣла себя такою, какой, он, в простотѣ душевной, представлял ее себѣ. Что она дала ему из своих качеств — жизненность своей женственности, богатство, теплоту. Что намѣрена была дать? Правда, он не просил ничего. Он лишь стоял перед нею во всем своем величіи и, не считаясь с нею, заявил, что она ему пара. Но теперь он утерял и эту великолѣпную дерзость благодаря угнетенію своей души. Она прочла в его глазах ненасытную мольбу. Она всѣм своим существом стремилась к нему, правда, ее подбадривала ревность, но не низменная ревность. Та другая женщина дала ему свою смерть. Она, по крайней мѣрѣ, могла дать ему свою жизнь. Нѣжное чистое смиреніе овладѣло ею. Наконец она сказала:

— Если я вам все еще нужна, то я буду вам всѣм, чѣм вы захотите.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лишь благодаря заговору между Грегори, Полой и Лэди Димитер, Пандольфо удалось заставить обратиться к извѣстному врачу, который нашел у него полнѣйшее умственное, моральное и физическое одряхленіе, по сравненію с которым разбитые в конец нервы казались проходящей головною болью. Он прописал отдых, спокойствіе, деревенскій воздух — это было единственное, что могло возстановить его силы. Он знал санаторію в Дэрбишэрѣ… Но Пандольфо так энергично запротестовал.

— Бог и Гиппократ да простят меня, — смѣялся врач, когда лэди Димитер пришла к нему, чтоб узнать, в чем дѣло. — Он не так плох, но устал до невѣроятія. Но что мнѣ было дѣлать, раз вы приходите ко мнѣ со слезами на глазах?

Так был проведен заговор, вслѣдствіе котораго Пандольфо согласился пріѣхать отдохнуть в Хинстед. Клара обѣщала, что отведет ему отдѣльный флигель дома. Он никого не будет видѣть. Подагра Димитера дошла до такой степени, что бѣдняжка был готов бросаться на ея львов и кусаться, поэтому никого не будет. Единственной гостьей будет Пола, но вѣдь она не чужая, она вѣдь не значит ничего.

— Она значит так много для меня, что я умер бы в этом проклятом Дэрбишэрѣ без нея.

Милая любвеобильная Клара ходила по дому, являясь воплощеніем полнаго счастья.

— Пусть увѣряют, что счастливые браки заключаются в небесах. Лучшіе, которые я знаю, были заключены в Хинстедѣ. Когда я звонила вам четверть вѣка тому назад, чтоб вы пріѣхали сюда и встрѣтились с ним, я знала, что это единственный человѣк в мірѣ, который пара вам. Я знаю, что вы отрицаете во мнѣ ум, но, в концѣ концов, развѣ я не была права?

— Вы хотѣли, чтоб я стала на колѣни и преклонилась перед ним, чего я, как уважающая себя женщина, никак не могла сдѣлать.

Клара пожала своими полными плечами.

— Я ничего не хотѣла. Я лишь предвидѣла.

И она ушла торжествуя, что предсказанія ея сбылись.

Пандольфо подчинился успокаивающей тишинѣ и миру этой пріятной усадьбы. Впервые за свою пылкую бурную жизнь он испытывал удовольствіе, живя в этой тихой заводи. Если в нем разгоралась жажда работы — Пола всегда сдерживала, повторяя угрожающій приговор знаменитаго врача.

— Развѣ сэр Эразм Джон сказал бы, что вы больны — если бы вы были здоровы? Не будь вы больны, вы не испытывали бы такого удовольствія, сидя под деревом и не дѣлая ровно ничего.

— Возможно, что вы правы. Но у меня больше работы, чѣм я успѣю сдѣлать за всю свою жизнь. Если бы не вы — я бросил бы вызов всѣм докторам міра и продолжал бы работать. — Но видите ли, я до сих пор никогда еще не сидѣл под деревом, увѣренный, что самое мое завѣтное желаніе исполнилось.

Врач, сам того не зная, был прав. Он не подозрѣвал о том потрясеніи, которое перенес Пандольфо, он видѣл лишь до послѣдней степени утомленнаго человѣка. Он прописал единственное дѣйствительное средство: покой. И этот покой казался чѣм то божественным измученному человѣку. В этом спокойном старой саду медленно текли ясные часы безконечныхъ разговоров двух людей. С каждый днем любовь их становилась все глубже, благодаря взаимному пониманію друг друга. У него была рѣдкая память. Прочитанная страница навсегда запечатлѣвалась в его мозгу. Ей казалось, что она пользуется плодами исключительно культивированнаго ума.

Она нашла, что все, что удавалось ему знаніем или наблюденіем, проходило сквозь горн души этого человѣка и претворялось в простую мягкую философію.

Они составили заговор, чтоб заставить его отдохнуть. Сперва болѣе щепетильное чувство чести ея было затронуто. Были и неясные взрывы возмущенія Діаны, которая сохранилась в ея душѣ. Но теперь она благодарила Бога за заговор. Он дал ей возможность близко познакомиться с истинной чудесной душой этого человѣка, с той простодушной естественностью, которая одушевляла Великаго Пандольфо.

Он разсказал ей всю свою жизнь, представив яркія сценки, которыя сохранились в его памяти, начиная с обезьянки Джакомо и кончая своими стремленіями и надеждами. Он говорил о своих путешествіях, о людях и вещах, о чудесах науки, о книгах, о литературѣ. Это была какая-то неизсякаемая залежь сочувствія, интереса ко всему на свѣтѣ.

Она благодарила Бога, что, благодаря парализующей силѣ безграничной усталости, она узнала его таким, каков он на самом дѣлѣ, — его многообразную душу, полную очарованія. Теперь она знала его, и знала в нем то, что должна была любить в нем вѣчно.

Понемногу его истощенные нервы и усталый мозг отдохнули в мирной, мягкой атмосферѣ уютнаго дома. Взгляд его снова пріобрѣл остроту, походка снова стала эластичной.

— Я должен вернуться к свой работѣ. Вѣдь мнѣ надо создать снова цѣлую карьеру. Вы изумительная женщина, что пришли ко мнѣ тогда, когда я находился в пропасти. И странно, я доволен, что могу взирать на вас, как вы поднимаете меня к себѣ.

Она разсмѣялась.

— Ваш новый лифт подымет вас.

— Вы должны будете помочь мнѣ выстроить его. — Он замолчал, потом произнес. — Все таки, это великая идея. Я должен работать над моделями его, как только вернусь к своей работѣ.

— Как бы я хотѣла обладать, хотя немного, техническими знаніями, чтоб понять, — вздохнула она.

— Но это же просто, как колыбель котенка. Смотрите.

Он вынул бумагу и карандаш и с жаром принялся рисовать діаграмму. Это была первая вспышка в нем стараго Пандольфо.

Потом, через день, они сидѣли на той скамьѣ, гдѣ Грегори сообщил ей впервые о могущих возникнуть затрудненіях. Как давно это было! Пандольфо стал просить ее разсказать содержаніе ея новаго романа. До сих пор робость удерживала ее от обсужденія этой полу-рожденной вещи. Первыя главы были написаны, но вся схема романа пока еще не обрисовалась перед нею с полной ясностью. Она созналась в этом.

— Ничего. Разскажите то, что готово. Но вы не можете говорить спокойно, чувствуя себя неуютно на этой твердой скамьѣ!

Он быстро пошел к бесѣдкѣ, стоявшей в дальней углу этого сада, и принес комфортабельное плетеное кресло с мягкой подушкой. Улыбаясь он повелительным жестом указал на стул. Она послушно сѣла.

— С чего мнѣ начать?

— Гдѣ хотите, с середины, с конца — безразлично. Я всегда начинаю с конца. Такую вещь надо умѣть сдѣлать. Как это дѣлается?

— В этом вся трудность.

Она неувѣренно начала, обрисовала главные характеры и фон всего романа. Говорить о произведеніи, которое он собирается написать — трудная задача для автора. Как знать, быть может личности, созданныя им, захотят итти по своей дорогѣ и, возстав против своего творца, опрокинут всѣ намѣченные им факты. — Она почувствовала себя, как неискусный взрослый человѣк, которому ребенок приказывает забавлять себя новый оригинальный способом.

Она часто спотыкалась сперва в своем разсказѣ, потом, прочтя в его острых глазах одобреніе, перешла к драматической завязкѣ романа.

Герой, снѣдаемый ужасными подозрѣніями, слѣдит за героиней, которую считал ангелом чистоты, и видит, что она ночью входит в дом другого человѣка, котораго он, может быть, один на цѣлом свѣтѣ знает как мерзавца, как самаго худшаго негодяя. Через нѣкоторое время она снова покидает дом. Он преграждает ей дорогу; между ними происходит сцена, послѣ которой она в возмущеніи разстается с ним. На слѣдующій день негодяй найден убитым. В сердцѣ его торчит кинжал. Влюбленный в ужасѣ. Кто, как не эта женщина совершила преступленіе?

— И вот тут я застряла. Я не вижу, как мнѣ выбраться из этого положенія, сказала Пола, нахмурившись.

Он встал и простер руки.

— Конечно. Есть только один выход. Женщина убила его. Дайте мнѣ теперь сказать вам то, что возникло в моем мозгу.

Он швырнул свою шляпу на скамью и, ходя взад и вперед перед Полой, с сіяющим видом растеребил ея чистенькую обыденную схему романа, возсоздал из обломков новое цѣлое на героическом основаніи, влѣпляя туда кусочки красочности, которую ея благонравный ум не мог создать. Он перенес мѣсто дѣйствія в романтичную страну, сдѣлал из женщины фигуру Вѣчной Трагедіи; он создал конфликт элементарных страстей. Его дисциплинированный ум нашел новую радость в этом новом изобрѣтеніи. Больше, чѣм когда-либо, в нем проявился неаполитанец и он жизнерадостно создал глубокую волнующую мелодраму, дрожа от возбужденія, торжествующе провозглашая неизбѣжный конец.

Пола тоже встала, прислушиваясь с волненіем к чуду, благодаря которому ожил сухой остов ея романа; удивляясь его жгучей смѣлости предложить ей тему, с которой могли справиться только Эсхил и Холливуд.

— Вот, — он стоял перед нею торжествующій, старый жестом вскинув руки к небу. — Вот — это исторія, которую мы напишем, — которую всѣ посредственные маленькіе люди не могли бы написать. Развѣ я не говорил вам, что мы вдвоем должны завоевать весь мір?

Он взял ее за плечи и заглянул ей в глаза.

— Развѣ он не чудесен, наш роман?!

Она разсмѣялась счастливым смѣхом, вырвавшимся из глубин тайнаго женскаго склада легкой ироніи, сдаваясь наконец не сломленному усталому человѣку, который возбудил ея жалость — но сдаваясь вполнѣ и безвозвратно тому яркому искрящемуся существу, которое было и оставалось Великим Пандольфо.

КОНЕЦЪ.

---

Источник текста: Великий Пандольфо /Уильям Дж. Локк; Пер. с англ. Т.А.И.. — Рига : Хронос, 1926. — 232 с.; 22 см. — (Б-ка соврем. писателей).