1. Теперь предстоит показать, что в школах необходимо учить всех всему. Пусть, однако, не поймут это выражение в том смысле, что будто бы мы требуем от всех знания всех наук и искусств (а тем более знания полного и глубокого). Это было бы ни полезно по существу дела, ни возможно для кого-либо по кратковременности нашей жизни. Ибо мы видим, что каждая наука простирается столь далеко и глубоко (стоит только припомнить физику, арифметику, геометрию и тому подобные науки, даже сельское хозяйство и уход за плодовыми деревьями и проч. занятия), что потребовалась бы целая жизнь, даже при отличнейших дарованиях, если бы вздумали изучать науку путем наблюдений и опытов, как это мы видим в отношении арифметики на Пифагоре, в отношении механики на Архимеде, в отношении минералогии и металлургии на Агриколе, в отношении риторики на Лонголиусе (который, чтоб быть совершенным цицеронианцем, занимался только ей одной).[1] Но необходимо, чтоб все учились разуметь основания, законы и цели всего, что есть и что совершается вокруг; ибо люди посылаются в свет, чтобы быть не только зрителями, но и деятелями. То есть, нужно заботиться и стараться, чтоб никому, живущему в свете, не встречалось что-нибудь настолько неизвестное, чтоб он не мог иметь о том никакого суждения и чтоб он не мог искусно и без вредной ошибки приспособить его к известной цели.
2. Итак, вообще и без всякого исключения должно стремиться, чтобы в школах, а чрез посредство школ и во всей жизни: 1) природные дарования развивались бы науками и искусствами; 2) дар слова изощрялся; 3) нравы образовывались бы для всего честного; 4) бог почитался бы искренно.
3. Мудро сказал тот, кто сказал, что «школы суть мастерские гуманности (scholas esse humanitatis officinas), ибо они должны стараться, чтоб люди действительно становились людьми то есть, (ссылаясь на прежде поставленные цели) были: 1) разумными созданиями, 2) владыками созданного, 3) созданиями, существующими в радость своему творцу. Это совершится, если школы будут заботиться образовывать людей — мудрых духом, рассудительных в поступках и благочестивых сердцем.
4. Эти три предмета надлежит поэтому вселять в юношество во всех школах. Я хочу показать это, взявши основания дела,
I) из предметов, которые нас здесь окружают;
II) из нас самих и
III) из Христа, богочеловека (ϑεανϑρώπῳ), совершеннейшего образца для нашего совершенства.
5. Самые предметы, насколько мы их можем наблюдать, могут быть разделены на три категории, именно, на предметы, которые предложены только для наблюдения: каковы, например, небо, земля и что есть в ней; потом на предметы, которым можно подражать, как то чудесный повсюду порядок, который заповедуется человеку осуществлять и в его действиях; и, наконец, на предметы для наслаждения, каковы — благость божья, разнообразные его благодеяния, здесь и в вечности. Если человек должен достигнуть равенства со всем этим, то его должно научить познавать то, что представляется наблюдению его на этой удивительной сцене, — научить поступать так, как он должен вести себя, и наконец научить наслаждаться тем, что ему (как другу — гостю в своем доме) всеблагой творец щедрой рукой предлагает для наслаждения.
6. Если мы будем наблюдать самих себя, то также убедимся, что для всех одинаково необходимы: образование, нравственность и благочестие, рассмотрим ли мы существо души нашей или цель нашего сотворения, или вступление наше в свет.
7. Существо души заключено в единстве трех сил, (отражающих на себе несотворенную троицу), — способностей познания, воли и воспоминания[2]. Познавательная способность (рассудок) исследует различия вещей до всех малейших даже мелочей. Воля проявляет себя в желаниях по отношению к вещам, а именно в выборе полезных и удалении вредных. Память же сохраняет для будущего употребления то, что рассудок и воля когда-нибудь усвоили себе, и напоминает душе о ее зависимости (от бога) и о ее обязанностях, в каковом смысле она называется совестью. Следовательно, для того чтобы упомянутые силы могли надлежащим образом исполнять свои отправления, человек должен быть хорошо научен тому, что просветляет рассудок, направляет волю и пробуждает совесть, дабы рассудок прозорливо проникал в вещи, воля непогрешимо делала выбор, а совесть горячо стремилась к богу. А как все эти силы (рассудок, воля и совесть) не могут быть разъединяемы, ибо они составляют одну и ту же душу, то точно также не должны быть разделяемы и эти три украшения души: образование, добродетель и благочестие.
8. Если, далее, рассмотрим, для чего мы рождены на свет, то нам откроется вдвойне — троякая цель, именно: мы являемся в свет, чтоб служить богу, созданиям и самим себе и чтоб наслаждаться той радостью, которая имеет свой источник в боге, созданиях и нас самих.
9. Если мы захотим служить богу, ближнему и самим себе, то должны иметь в отношении бога благочестие, в отношении ближних нравственность, а в отношении самих себя знания. Между тем, все это между собою так тесно связано, что как человек для себя самого не только должен быть разумен, но должен быть также нравствен и благочестив; так для пользы ближнего должны ему служить не только добрые нравы, но также познания и благочестие, а для почитания бога должны ему содействовать не только благочестие, но также познания и добрые нравы.
10. Если мы обратимся к блаженству, для которого бог назначил человека, то оно очевидно уже из сотворения его, когда бог не только ввел человека в разукрашенный уже всеми благами мир, но, кроме того, устроил еще рай для его наслаждения и наконец определил сделать человека соучастником в вечном блаженстве.
11. Под наслаждением (voluptas) следует понимать не удовольствие телесное (хотя и это последнее нельзя иначе представлять, как имеющим происхождение от добродетели воздержания, так как без жизненной свежести здоровья и без привлекательности пищи и сна это удовольствие немыслимо), но следует разуметь радость душевную, которая истекает или из окружающих нас вещей, или из нас самих, наконец, бывает от бога.
12. Наслаждение, проистекающее от вещей, есть то удовольствие созерцания их, которое испытывается мудрым. Где бы и когда бы он ни находился, что бы ни представлялось ему для созерцания, что бы он ни привлекал в пределы своего наблюдения, всюду и везде находит он предметы для столь сильного наслаждения, что часто, находясь от восторга как бы вне себя, он забывает даже о своем существовании. Вполне верно то, что говорит премудрый: «В обращении мудрости нет суровости, ни в сожитии с ней скорби, но веселье и радость» (Премудр. VIII, 16). А один благородный мудрец замечает, что «нет ничего приятнее в жизни стремления к мудрости».
13. Наслаждение в самом себе есть то приятнейшее удовольствие, которым радуется человек, преданный добродетели из самой глубины доброго сердца, когда он находит себя готовым исполнить все, чего потребует от него справедливость. Эта радость гораздо выше предыдущей, как говорится: «Чистая совесть — лучшая собеседница за столом».
14. Наслаждение в боге есть высшая ступень радости в этой жизни, если человек чувствует, что бог вечно милостив к нему, и если радостно упоен его отеческой, неизменной благостью, так что сердце как бы исчезает в любви к богу, и человек ничего высшего ни делает, ни желает и ни знает, как вполне предаться милосердию божию и, пребывая в нем, находить себе удовлетворение и предвкушать наслаждение будущей вечной жизни. Это тот мир божий, который превыше всякого ума (Филип. IV , 7) и возвышеннее которого ничего нельзя ни желать, ни вообразить. Итак, упомянутые три предмета — образование, добродетель и благочестие — суть те три источника, из которых истекают все потоки совершеннейшего наслаждения.
15. Наконец, что эти три предмета должны быть в каждом человеке, это (в правило и образ для всех) на самом себе представил и показал бог во плоти. Ибо он преуспевал, как повествует евангелист, не только в возрасте, но и в премудрости и в любви у бога и у человеков (Лука II, 52). Вот счастливая троица тех качеств, которые служат нам украшением! ибо что такое мудрость, как не познание всех вещей в их сущности? И что вызывает в людях милость и расположение, как не мягкость нравов? Что доставляет нам милость божию, как не страх господень, а именно глубокое, серьезное и пламенное благочестие? Итак, да испытаем на себе то, что мы видим на Христе Иисусе, совершеннейшем идеале всякого совершенства, которому мы должны подражать.
16. Ибо он сам говорит: «Научитесь от меня» (Матф. XI, 29). И так как Христос дан был человеческому роду как просвещеннейший учитель, как святейший священник, как могущественнейший царь, то и следует, что, уподобляясь по Христу, христиане должны образоваться и достигать того, чтобы все были просвещенны по уму, святы по влечению совести и могущественны в деяниях (каждый в своем призвании). Итак, только тогда наши школы будут поистине христианскими, когда мы возможно более уподобимся Христу.
17. Несчастный разлад, — когда названные три свойства не соединены взаимно прочными узами. Злополучно обучение, которое не ведет к добрым нравам и благочестию. Ибо что такое научное образование без нравственных правил? Кто преуспевает в науках, а в нравах отстает (исстари говорится), тот больше подается назад, чем идет вперед. Что Соломон говорит о прекрасной, но пренебрегающей разумом женщине, то относится также и к ученому человеку, дурно воспитанному: «Что золотое кольцо в носу у свиньи, то ученость для человека, отвратившегося от добродетели» (прит. Сол. XI, 22). И как драгоценные камни оправляем не в свинец, а в золото, и тогда оба ярче блестят, так и научные знания должны быть соединены не с нравственной распущенностью, но с добродетельной спокойностью, и тогда одни будут служить украшением для других. Когда же к обеим присоединяется благочестие, тогда только достигнется истинное совершенство. «Страх господень есть начало и конец мудрости, но он есть также вершина и венец знания, ибо «Полнота премудрости — бояться господа» (притч. Сол. I, Сирах I и друг.).
18. В итоге: так как от юношеского возраста и наставления, сообщаемого в эту пору, зависит вся последующая жизнь человека, то было бы прискорбно, если бы в эту пору жизни не стали подготовлять умы всех людей для последующей жизни. Ибо как в утробе матери образуются те же члены у каждого человека, и у каждого все: ноги, руки, язык и пр., но в то же время не все делаются художниками, скороходами, писцами, ораторами, так и в школе все должны быть обучаемы всему, что свойственно «человеку», хотя впоследствии одному принесет более пользы одно, а другому другое[3].
Примечания
править- ↑ Пифагор, знаменитый греческий философ-математик, родившийся около 582 г. до Р. Х., жил с 529 г. в Кротоне и основал там религиозно-политическое общество. Он первый отказался от употребительного до того времени названия мудреца (σοφος, σοφιςης) и назвал себя другом, искателем или любителем мудрости (φιλοσοφος). От Пифагора не сохранилось до нас никаких сочинений, так что о его учении судят по известиям, дошедшим до нас почти в виде преданий о самом Пифагоре и его учениках, «пифагорейцах». Кроме учения о переселении душ и аскетического направления в морали, Пифагору принадлежит основание математической философии чисел. Имя Пифагора в геометрии известно по открытой им теореме, которая носит имя пифагоровой.
— Архимед, знаменитый математик и физик древности, родился в Сиракузах, в 287 г. до Р. Х. Многие сохранившиеся творения его дают возможность судить о его трудах и открытиях. Известно его выражение: «Da mihi punctum, ubi stabo, coelum terramgue movebo» (дайте мне точку опоры, и я переверну вселенную); открытый Архимедом гидростатический закон носит его имя. Его открытия в области практической механики имеют величайшее значение: довольно упомянуть только о водяном винте или архимедовой улитке, о бесконечном винте. Но более всего он прославился теми открытиями, которые во время второй Пунической войны применял для защиты своего родного города против римлян. На 75 году от роду, при окончательном покорении Сиракуз, он был убит, по преданию, сидя над вычислениями.
— Георг Агрикола, родившийся в 1490 г. в Саксонии, известен как основатель новейшей минералогии и металлургии. Его химические исследования земных пород считались неподражаемыми до XVIII столетия, а рациональное горное дело в Германии, основанное на одной теории, есть его творение.
— Христофор Лонголиус, родившийся в Мехельне в 1488 или 1490 г., был одним из деятельнейших поборников классической литературы, жил в Париже, состоя советником парламента, и умер в 1522 во время поездки в Падую. Он старался до излишества подражать в своих сочинениях, а именно в речах и письмах, стилистической манере Цицерона, изучению творений которого он посвятил большую часть своей жизни. - ↑ То же деление способностей было у Бэкона, и можно думать, что Коменский допускал его под влиянием этого мыслителя, которому он глубоко сочувствовал в его научно-реформаторских стремлениях. Что же касается до выражения о способностях «quae increatum Trinitatem referunt», то это очевидное наследие мистической теософии.
- ↑ В переводе Лейтбехера этот пункт заключается словами: «Они (школы) суть учреждения гуманности и преддверия неба». В латинском тексте издания 1657 г. «Opera Omnia Did.», которым мы руководимся, этих слов не оказывается.