ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ ЕЛЕНА ПАВЛОВНА
правитьСветлая звезда скатилась с нашего небосклона. Многие осиротели у нас, точно дети, потерявшие мать — ищут и не находят и плачут. Великая Княгиня Елена Павловна преставилась в вечность.
Благословенна будет память Ее во всей России; но Ею облагодетельствованные будут носить в сердце светлый Ее образ, покуда живы, со скорбью, что потеряли Ее, с любовью и благодарным сознанием, что знали Ее и видели в жизни.
В нынешнем году, в сентябре, исполнится 50 лет с того дня, как Она въезжала в Россию молодою Принцессой и началась Ее многообразная и плодотворная деятельность для России. С этого дня огонь, теплившийся в душе 15-летней девицы, живой, восприимчивой, впечатлительной, стал разгораться и зажигать около себя, вверху и внизу, другие огни; завязавшаяся в Ней мысль стала входить в силу и возбуждать мысль всюду, где только место мысли живой и деятельной. Ее красота, физическая, умственная и нравственная, с уменьем обласкать, приблизить к себе, одушевить, стала бессознательно очаровывать всех, кого вводила Она в круг Своей мысли. Кто знал и не любил Ее? Кто, искавший у Нее помощи на дело добра, — был Ею отринут? Кто, входя в круг Ее, не подчинялся Ее обаянию и не чувствовал себя возбужденным и подвигнутым в глубине духовной своей природы? Вся Она исполнена была жизни и мысли: возбуждая все около Себя, Она сама отовсюду искала и принимала живые впечатления, стремясь всякую истинную и плодотворную мысль превратить в дело и на всякое дело поставить людей, разумеющих его и по нем ревизующих. Окруженная блеском и роскошью двора и восторженною преданностью многих, но много испытавшая борьбы и горя, Она ни на минуту не отдавалась неге Своего положения, ни на минуту духа не угашала в Себе — до последнего дня Своей жизни. И поистине, у смертного одра Ее просится на уста, в поучение живым, апостольское слово: тщанием не ленивы, духом горящце.
Испытавшие жизнь знают, как много значит, сколько может распространить добра около себя подобная натура и в обыкновенном общественном положении.
Сила творит силу, сила вызывает силу, сила от силы зачинается в мире духовных соотношений. Но Усопшая стояла в жизни на внешней высоте, на широком месте, откуда всем было Ее видно и откуда Ее влияние могло распространяться на широком поле. И подлинно, в лице Ее объявлялось и оправдывалось предо всеми высокое и благодетельное общественное значение сана. Она носила свой сан достойно и праведно, и все богатство души и внешних благ, дарованное Ей Промыслом, расточила не себе, но людям и делу, которому служила.
Если б можно было припомнить и вызвать всех Ею облагодетельствованных, какой многочисленный сонм стал бы у Ее гроба! Сколько талантов отыскала Она, ободрила, воспитала, вывела на свет и в деятельность! Много сыщется имен, славных или известных в науке и искусстве, — связанных с Ее именем, выросших под Ее покровительством. Стоило Ей только услышать, что в том или другом безвестном углу проснулось дарование и нуждается в поддержке, в средствах к образованю, как уже рука Ее готова была дать, а главное, готово было в сердце Ее нетерпеливое желанье — призвать, увидеть, расспросить человека, живым словом Своим ободрить его, поднять его на высоту и отпустить возбужденного, веселого, с верою в свое призвание, с отрадным сознанием сочувственной силы! Сколько найдется общественных и государственных деятелей последнего 25-летия, которых Она первая узнала, приблизив их к Себе, и вывела на дело Своим покровительством и Своим просвещенным сочувствием. Сколько раз — обиженным, оклеветанным, несчастным помогала Она Своим высоким влиянием и заступничеством восстановить правду свою и найти доступ к милости! Наконец, сколько бедных благословляли и благословляют имя Ее за ведомые Единому Богу личные Ее благодеяния!
Но Она не довольствовалась личными благодеяниями. Благотворительность Ее проникнута была мыслью утвердить доброе дело, провесть его в общество, положить в нем зерно прочного, непрерывно действующего общественного учреждения, поставить его разумно. И когда, по мысли Ее, действием Ею самою выбранных и возбужденных людей возникало учреждение, с каким неутомимым вниманием следила Она за ходом его, вникая во все подробности, осматривая, расспрашивая, поддерживая во всех деятелях силу духовную!
Нерусская по рождению, Она положила сердце в новом Своем отечестве и посвятила России всю Свою деятельность. Все великие события внешней и внутренней жизни русского государства отзывались у Ней в сердце глубоко, вызывали в Ней живое, деятельное участие, и со многими из них, в самые знаменательные эпохи новейшей истории, связано Ее имя.
Стоит припомнить, в эпоху восточной войны и осады Севастополя, с какой неутомимою ревностью двинулась Она на помощь раненым и больным, посредством Ею созданной и одушевленной Крестовоздвиженской общины; и когда-нибудь беспристрастная история обнаружит вполне, какая доля участия принадлежит Ей в успешном приведении к концу великого дела освобождения крестьян в России.
Для общества Она была светлым центром умственного одушевления, и собрания, бывшие в Ее гостиных, надолго останутся в памяти у всех, кто ищет в беседе светлого, праздничного возбуждения мысли, отрезвления от будничной жизни. У Нее можно было встретить всех приезжавших из внутренней России или из-за границы людей, чем-либо замечательных в служебной и общественной деятельности, в науке, в искусстве. Всякого Она умела приблизить к себе, всякого Она поднимала на свою высоту, со всяким умела вести речь именно о том, в чем он полагал свое дело; всякий уходил от Нее с сознанием Ее высокого достоинства и не с приниженным, но с возвышенным самосознанием. В Ее кругу, около Нее светло было, духовно и чисто. Многие на Нее озирались. Многие про себя думали: что Она подумает? как Ей покажется? Для многих и то уже великое горе, если после Нее не на кого будет озираться!
И Ее уже нет! Еще так недавно, в конце декабря, в день Ее рожденья, собравшись к Ней, старые друзья и слуги видели приветливый взгляд, слышали Ее приветливое слово. Еще можно было обманываться и надеяться, еще видна была в Ней, сквозь болезненную усталость, прежняя Ее живость, казавшая Ее молодою перед старыми Ее сверстниками. И вот, 9-го января судил Бог тем же людям собраться в слезах и в таинственном молчании у бездыханного Ее тела.
Горькая потеря! С каждым днем, с каждым годом яснее станут выступать для нас достоинства Усопшей — и все, что мы потеряли в Ней. Она уже взята от земли; но как сложились, по кончине, в ровную, спокойную красоту черты лица Ее, живые и подвижные, так сложится на вечную Ей память милый Ее образ, величавый, сияющий мыслию о всем высоком и добром.
НАДЕЖДА ПАВЛОВНА ШУЛЬЦ
† 12-го сентября 1877 года
12-го сентября в Царском Селе скончалась, 84-х лет от роду, достойная женщина, коей имя должно остаться на веки памятным в скудном списке лиц, разумно, с любовью и плодотворно трудившихся на пользу русского просвещения в истинном его смысле.
Надежда Павловна Шульц происходила из семейства Шиповых, возрастившего для России немало добрых русских деятелей. Имея от природы доброе и нежное сердце, с практическим хозяйственным умом, и получив в благочестивой семье своей истинно-христианское воспитание, Надежда Павловна с первой юности, повсюду, где ни приходилось ей жить, привыкла прилагать, забывая о себе, все сердце свое к заботе о других, кто около нее требовал заботы. Своя семья была для нее первою школой педагогии: здесь, заведывая воспитанием младших братьев, научилась она здравым началам и приемам воспитательной деятельности.
По выходе в замужество у ней возникла своя семья; но горячее сердце ее простирало свою заботу далеко за пределы тесного круга семейной жизни. Всю раннюю пору свою провела она в деревне и близко ознакомилась со всеми условиями сельского быта, стало быть, знала хорошо нужды народные, в числе коих на первом месте духовные нужды. Кто, живший в деревне, не знает, что первая нужда овец — в пастыре, а добрых пастырей было вокруг мало. Надежда Павловна знала хорошо, каковы у нас условия воспитания и целого быта сельских священников, знала по опыту, что при настоятельности ежедневных нужд и при невыгодной обстановке домашнего быта от самой колыбели, сельскому священнику у нас не трудно огрубеть душою и утратить сознание высокого своего призвания. Как пособить ему в его одиночестве, где он живет обыкновенно затерянный, в отчуждении и от грубой среды внизу, на которой сам он нечеловеческими усилиями должен еще поднимать первобытную новь и распахивать пашню никем не тронутую, и от среды помещичьей, от которой он отделяется предрассудками сословного быта и воспитания. Пособить ему в этих обстоятельствах, осветить ему жизнь, разделить с ним бремя может только верная помощница — жена. Но жены сельских священников бывали, как известно, ниже мужей своих по воспитанию и образованию, и самый брак большею частью становился, к сожалению, не делом сердечного и разумного выбора, а необходимым средством к получению места. Итак, надобно было еще сотворить ему помощницу. Вот мысль, которая овладела горячею душой Надежды Павловны: утвердить в духовном сословии прочные основы семейного быта; приготовить в среде этой семьи будущих деятелей народного образования; устроить такие учреждения, в которых девицы духовного звания получали бы прочное воспитание, в началах веры, добра и нравственности, в высокой мысли о своем призвании. Священнику некогда заботиться об устройстве дома и о ежедневных нуждах: надобно, чтобы жена его была хозяйкою. Надобно, чтобы жена его могла быть сама учительницею детей своих, и в потребном случае помощницею мужа в народном обучении.
Внезапное горе, постигшее молодую еще женщину, — кончина мужа — обратило ее совершенно к воспитанию детей и к этой благодетельной мысли, в которой все ее заботы и желания разделяла с ней — друг ее и сестра, девица Елизавета Павловна Шилова. Вскоре представился случай осуществить эту мысль на деле, при горячем покровительстве и содействии Великой Княгини Ольги Николаевны, впоследствии королевы Вюртембергской. Так были основаны два первые училища девиц духовного звания — одно в Царском Селе, под управлением Надежды Павловны, другое в Ярославле, состоявшее под управлением сестры ее, Елизаветы Павловны Шиповой. Оба заведения с тех пор действуют в одном духе, и трудно исчислить, сколько принесли они добра Церкви и отечеству воспитанием целых поколений, сколько посеяли добрых семян нравственной силы, сколько внесли света в такую среду, которая до тех пор почти не знала просвещения.
И вот теперь — первоначальница этого доброго и патриотического дела, закончившая весь круг своей деятельности, как назревший и склонившийся от зерен колос, снята с нивы, — в житницу Господню. Буди вечная память ей: она сослужила верную службу, как немногие, Богу, Церкви и возлюбленному своему отечеству.
Она не принадлежала к тем представителям новейшей педагогии, которые так ярко горят иногда чужим, заимствованным огнем разноцветных теорий, методов и так называемых новых начал обучения и просвещения, которые из-за толков и положений о том, как учить, забывают нередко о том, чему учить, о том едином и существенном, чем созидается человек, на всякое дело благое уготованный. Огонь, которым она горела, был у нее свой и поддерживался до последнего ее вздоха ее простою и горячею верою, простою и неистощимою любовью, истиною здравого смысла и прямого патриотического чувства. Как светильник, она горела, и погасла тихо и мирно, как светильник.
По разумному плану, положенному в основание обучения, курс его был простой и несложный, без иностранных языков: закон Божий, чистописание с рисованием, русский язык со славянским, арифметика и история с географией, пение и практическое домашнее хозяйство с рукодельем. В последнее время к этим предметам прибавлены еще физика с естественной историей и начала педагогики. Этот курс проходился под непрестанным руководством и надзором начальницы, с замечательною основательностью, и воспитанницы, оставляя заведение, приобретали действительное и твердое знание. Закон Божий и русский язык служили особенно как бы двумя столпами всего знания: начальница сама прошла добрую старую школу русского языка и словесности, и было бы желательно, чтобы все девицы, проходившия гораздо более сложные и мудреные курсы в институтах и гимназиях, с разными затеями новейшей педагогии, умели писать по-русски так чисто и правильно, как воспитанницы Надежды Павловны. Оттого многие из них показали себя на деле отличными преподавательницами в сельских школах. Преподавание пения велось всегда в училище с таким успехом и так основательно, что многие воспитанницы, по выпуске, могли без труда сами вести это преподавание в сельских школах.
В нравственном отношении влияние такой женщины было неоцененное. Посвящая все время, все заботы созданному ею училищу, она была в нем, как мать — посреди детей. Эта женщина была доброты неописанной и несравненной чистоты и ясности душевной. Русская в биении каждой жилки, в каждом представлении и сознании, она могла перелить в каждую душу ту любовь к отечеству, которая ее одушевляла. А главное, знавшим ее трудно себе представить другую, подобную ей душу, в которой с такою простотой и ясностью отражались бы красота всякого добра и безобразие зла и лжи всякого рода. Можно себе представить, как благодетельно должно было действовать это чистое зеркало на всех, кто мог в него смотреться. В кроткой улыбке покойной Надежды Павловны, в ясном и глубоком взгляде голубых ее глаз была неотразимая сила, которая будила совесть и успокоивала в душе всякое мятежное волнение…
В воспитании своих девиц Надежда Павловна преследовала неуклонно высокую задачу. Она горячо оспаривала мысль, которую иные заявляли ей, что не нужно так много работать над умственным их образованием, чтоб развитие их было не выше того быта, из которого они вышли и для которого предназначены. «Нет, — отвечала она, — я не посвятила бы этому делу всю свою жизнь и все силы, когда бы оно должно было ограничиться только приготовлением домашних хозяек. Они готовятся быть хозяйками, — но не это, в глазах моих, главная цель их образования. Я ставлю, прежде всего, своим долгом — просветить ум своих воспитанниц, утвердить у них в сердце горячее желание приносить пользу и делать добро на всяком месте, где ни случится им быть. Образование их должно быть основательное и не скудное: если ум в них не получит должного развития, это отразится и на сердечных качествах. Чем просвещеннее будут они, тем лучше поймут, что никакое занятие не ниже их достоинства, если только может приносить пользу». В системе воспитания, которой держалась Надежда Павловна, все направлено было к этой духовной цели. Так, например, она не допускала, чтоб ее воспитанницы занимались работами для продажи. «Покуда они в училище, — говорила она, — у них и мысли не должно быть о какой-нибудь личной прибыли от работы. Цель их работ должна быть бескорыстная: желанье помочь, сделать добро, принести пользу. К этому чувству тем более необходимо приучать их, что на ту среду, из которой они вышли, падает обвинение в алчности к приобретению, и когда они вернутся туда, то должны подавать пример любви и бескорыстного служения добру». Вот почему Надежда Павловна старалась не пропускать случая, по поводу какого-нибудь общественного бедствия, устраивать между своими девицами работы в пользу пострадавших и возбуждать в них усердие к такой работе.
Вот в каких идеальных чертах эта чистая душа представляла себе тот образ, которым одушевлялась ее педагогическая деятельность. «Вот какою люблю я, — писала она, — представлять себе нашу воспитанницу по выпуске из заведения, в ее жизни. Дом ее служит образцом добрых нравов, согласия, чистоты, порядка, благосостояния.
Муж ее, возвращаясь домой от служения духовным нуждам прихожан своих, находит желанный отдых в обществе жены своей; они беседуют и читают вместе. Она не любит ходить по гостям, и выходит из дому, почти всегда имея в виду дело любви и благотворительности. Слышит о больной по деревне — спешит подать возможную помощь. Слышит про бедность, про нужду, про горе — идет утешить, пособить добрым словом или советом. У самой нет средств помочь в нужде — идет просить у богатого помещика, у соседа: женщину добрую и образованную примут, выслушают охотно, послушают». Иному этот идеал может показаться идиллией: но какой идеал бывает вровень с действительностью? В том и состоит высокое значение идеала, что он освещает темную действительность, одухотворяет жизнь стремлением к высокой цели, а этот идеал добрейшей Надежды Павловны светил ей в течение целой жизни и держал ее постоянно на высоте того святого призвания, на которое она обрекла себя. И нет никакого сомнения в том, что черты его отразились на многих питомицах, выпущенных ею из заведения, и остались в жизни их и деятельности священным заветом доброй матери.
Заботы ее о воспитанницах не оканчивались с выпуском их из заведения. Она следила за судьбою и деятельностью каждой; многие из них постоянно вели с нею переписку, сообщая ей известия о переменах судьбы своей и о своей деятельности, искали у нее совета, опоры, помощи в нуждах всякого рода, и на всякий запрос отзывалась ее горячая душа сочувственным словом, содействием, помощью. По всей России, особливо на севере, в городах и селах рассеяно множество бывших воспитанниц Царскосельского училища, которым Надежда Павловна управляла 34 года, и об редкой из них училище, в лице ее, не имело сведений, а со многими вела она постоянные и деятельные сношения.
Никакая личная энергия нового деятеля не может заменить действие спокойной силы, установившейся в старом человеке в течение долгой жизни, посвященной одному делу в единстве духа и направления. Такие люди драгоценны в своей старости, даже при неизбежном ослаблении первоначальной энергии.
Есть люди, у которых личная жизнь так нераздельно слилась с делом, которому они посвятили себя, что самая жизнь их приобретает значение дела и составляет силу, незаметно и живительно действующую на всю среду, в которой живут они и действуют. Вот почему приходится нам часто, посреди множества новых деятелей, так безутешно оплакивать старых, когда они сходят с поля: вот почему около гроба старого человека слышатся иногда такие рыдания, каких не услышишь над могилою юноши. Есть едкое и острое горе, когда сорван цветок, в котором была радость и надежда нашей жизни; есть тихое, но глубокое горе, когда погашен светильник, который светил ровным светом на жизненном пути нашем.
После отпевания, у гроба усопшей, в церкви училища, слышались, заглушая звук церковной молитвы, рыдания множества детей, хоронивших мать свою: бывших и нынешних воспитанниц училища, которому она дала жизнь и в котором сама была живою душою. Чувства, которыми переполнена была в эту минуту вся домашняя церковь, собравшаяся у гроба, прекрасно выразил в речи своей достойный законоучитель заведения, о. протоиерей Ф. А. Павлович.
«Редкая мать, — говорил он, — с такою любовию, с таким умом, жертвой и постоянством, сумела бы пещись о счастии своих детей, как это делала всегда оплакиваемая нами, по общему сознанию, лучшая, достойнейшая мать, наставница и благодетельница целых поколений священнических жен, девиц и матерей. Истинно христианское воспитание детей, их наставление и утверждение в добре, было высшим делом, призванием ее жизни; она всецело отдала ему богатые сокровища своей души: тонкость, проницательность высокоразвитого и просвещенного ума, твердость и постоянство своей воли, и что еще важнее — нежность, теплоту и сострадательность своего материнского сердца. Ее пример, надзор, влияние и руководство живо ощущались всеми и во всем в нашем доме, а это был пример добра, надзор любви, влияние кротости и мира, и руководство к строгому, точному исполнению всеми своих святых обязанностей. А кто может измерить всю теплоту ее любви, заботливости и попечений о доброй участи детей по выходе их из-под училищного крова? Тысячи благодеяний, услуг и утешений всякого рода оказаны были ею не только питомицам сего училища или ближайшим членам их семейств, но и многим, многим нуждающимся лицам, для которых сердце и рука ее всегда были открыты. Делать добро, помогать бедным, утешать вдов и сирот в скорбях их — было всегда потребностью и наслаждением ее души, и один Господь знает, сколько признательности, сколько сердечных слез и самых горячих трогательных чувств возбуждено ею в детских душах и в сердцах всех, имевших счастие пользоваться ее помощию, ласкою, приветом, нежностию и попечениями! О, если бы все, тайно или явно благодетельствованные ею, могли теперь предстать и собраться вместе с нами у настоящего гроба, что это была бы за трогательная, прекрасная, умилительная картина, и какое множество благословений, молитв и благодарностей вознеслось бы ко Всевышнему у этого гроба!.. Да, это была верная, добрая и мудрая раба Христова! Сердце ее преисполнено было любви и соучастия ко всем и потому, как выражается древний мудрец, „длань свою открывала она бедному, и простирала руку свою неимущему, уста свои открывала с мудростию, и кроткое наставление было на языке ее“. Ложного угождения и суетной доброты женской не было в ней; и за то благословляется теперь ее память, и отсвет ее жизни, плод ее трудов и наставлений, долго будет еще сохраняться в мире, радуя и услаждая взор, мысль и волю воспитанных, обласканных, благодетельствованных ею.
Дети! — заключил со слезами проповедник, — особенно приблизьтесь вы, приникните в последний раз к останкам вашей матери и, лобызая ее руки, припомните и запечатлейте в сердцах своих ее священный завет — жить и действовать всегда в ее любвеобильном духе, по ее наставлениям и примеру. Да будет и всем, живущим в этом доме, светла и незабвенна ее память, и да растут, питаются и зреют святые семена, посеянные ею, принося обильный и здоровый плод на благо Церкви и отечества».