Викитека

Великая Албания (Жаботинский)

Что это за конгресс такой заседает ныне в Триесте, трудно понять. Со стороны посмотреть — он носит как будто вполне официальный характер. Конгресс обсуждает, быть ли Албании монархией или республикой, в кулуарах ведется агитация за тех или иных претендентов, а итальянский министр иностранных дел шлет конгрессу приветственную телеграмму. Но в то же время на конгрессе участвуют представители албанской «диаспоры» — делегаты от албанских колоний Италии, Египта, С. Америки, Румынии. Судя по скудным данным телеграмм, эти не-албанские албанцы даже большинство. Албанцы албанские, т. е. временное правительство Измаила-Кемаля, представлены — судя по телеграмме — всего десятков делегатов, правда, делегатов официальных. Как же может конгресс, состоящий, главным образом , из иностранцев, решать судьбы Албании? Какое значение придает ему правительство Измаила-Кемаля? Обязательны ли его решения для будущей Албании? Все это очень туманно. Может быть в заграничной, особенно в австрийской печати, все это и объяснено, как следует, но пишущий эти строки находится теперь в кочевом пути и заграничной газет не видит. — Во всяком случае, одно ясно: в Триесте собрался албанский конгресс и решает судьбу отчизны. Отчизны-родины или только отчизны-метрополии, patria или, как выражаются итальянцы, madre-patria — это, в сущности, все равно; решает ли этот конгресс ее судьбу официально или только официозно, это, в сущности, тоже все равно. Главное то, что эти люди стоят перед фактом, который редко, ой редко улыбается на земле: перед сбывшейся мечтою. Албания свободна, Албания зависима, Албания — держава.

Quantum mutatus ab illo! — подумал я, натолкнувшись в перечне делегатов на знакомое имя. Синьор N. N., албанец из Италии. Я его помню из Рима, он был на моем факультете. Я встречал его редко и думал, что он итальянец, как все. Однажды мы разговорились и он узнал, что я корреспондент газеты. Человек ужасно оживился.

— О! Ты должен меня проинтервьюировать. В Риме обычай, что студенты между собою на ты. — О чем? — спросил я с нелестным, но искренним изумлением. — Об Албанском движении. Я ничего не знал про албанское движение, тем не менее сделал интеллигентное выражение лица и спросил глубокомысленно: — А ты тут при чем? — Я — албанец, член албанского комитета. Это очень интересно. Честное слово, очень интересно. Этому движению предстоит великая будущность. Садись, бери записную книжку и интервьюируй меня. — Милый человек, — сказал я, ты даже не спросил, в какой газете я пишу. Ты может быть думаешь, что моя газета — большой столичный влиятельный орган. Ошибаешься. У нас, в России, даже столичные газеты лишены всякого влияния; их политическая роль выражается в русской пословице: «что горох об стенку». Но моя газета издается в Одессе; ее читают люди, которые не имеют и никогда не будут иметь никакого отношения к международной политике. На что мы тебе, я с моей газетой вместе? — Все-таки! — сказал он, и заставил меня достать записную книжку. Интервью продолжалось целый час. Вы бы тщетно искали его следа в комплектах моей газеты за тот год: я, нижеподписавшийся, студент второго семестра, 19-ти лет от роду, не соизволил и не удостоил написать об этом пустяке в мою газету. Состоял я тогда на построчной плате, очень поэтому дорожил всякой «темой» и оповещал Одессу даже о своих наблюдениях над юными римлянками нетяжелого поведения, — но эта албанская тема показалась мне слишком уж ерундовой. Когда мы встретились через три недели, я сказал тому студенту, что цензор вычеркнул интервью. Вообразите, он был очень польщен — это на него произвело приблизительно такое впечатление: ага, значит даже цензор в Одессе, т. е. даже русское правительство начинает понимать, что албанское движение есть нечто серьезное, нечто опасное, нечто такое, с чем не полагается шутить… Теперь он в Триесте. От его голоса зависит, быть ли королем Албании принцу из английского или из немецкого царственного дома. Вокруг него увиваются претенденты, он курит сигару, и, загадочно улыбаясь, молчит. А корреспонденты? Если бы я теперь явился к нему с кар точкой столичной газеты, меня попросили бы зайти послезавтра между четырьмя и. Костью минутами пятого, ко мне бы вышел секретарь синьора N. N. И извинился бы, что синьор N. N. Занят, а, кроме того, прибавил бы вот что: — и знаете, вообще… Русская печать, к сожалению, еще так мало влиятельна… Ouantum mutatus ab illo! Тринадцать лет назад, когда совершилось надо мною вышеописанное покушение, албанским движением, действительно, не интересовался никто. Даже в Италии никто. Албанцев в Италии около ста тысяч. Это не иммигранты, а коренные жители Италии с незапамятных времен. Их колонии находятся, главным образом, в Калабрии и Сицилии. Там есть целый ряд чисто албанских деревень, где народ до сих пор говорит по-албански. В Палермо и Катании, в Неаполе и в Риме также много албанцев-горожан.; эти своего языка по большей части не знают и говорят только по-итальянски. Они хорошие итальянские патриоты. Криспи, итальянский шовинист и идеал ист, был сицилийский албанец по происхождению. «Движение» началось именно в среде этих албанцев-горожан. В начале оно носило совершенно альтруистический характер. Студент, который на меня покушался, добивался от меня только одного: автономии Албании. Я подозрительно спросил: да не хочешь ли ты при соединить Албанию к Италии? — Оказалось, что он этого не только не хочет, но и ни за что не допустит. Албания для албанцев. — Тогда я подумал, что это движение аналогично сионизму, что итальянские албанцы мечтают вернуться в освобожденную Албанию. Но мой студент с негодованием отверг это подозрение.Они итальянские патриоты и никогда Италию не покинут. Они просто хотят, чтобы Албания освободилась, объединилась и возродилась; они останутся в Италии, но будут помогать своей madre-patria; а для этого итальянские албанцы должны изучать албанский язык и…. Литературу (тут он, ясно помню, запнулся и смущенно прибавил: — quando ci sara — когда она будет), интересовался Албанией и пр. В том заключается миссия албанского комитета, коего он, мой собеседник, состоял секретарем. Все это было очень благородно, невинно и скучно. Понятно, никто этим делом не интересовался, и бедным возродит елям Албании приходилось мечтать об интервьюере. Хотя бы из Одессы. Если бы я был из Кишенева, он бы тоже удовлетворился. Так прозябало албанское дело, пока не нашелся умный человек и не нажал нужную кнопку. Если не ошибаюсь, этот умный человек, впервые сказавший «э», был Ансельмо Лореккио, тоже итальянский албанец, довольно известный публицист по этому вопросу. Он понял, что покуда речь идет об интересах Албании, до тех пор никому это не занимательно. Поэтому он перевел центр тяжести вопроса с земли на воду — заговорил не об Албании, а об Адриатическом море. Его формула была очень проста: l’Adriatico e un mare italiano e albanese. Адриатическое море должно принадлежать итальянцам и албанцам. Это значило сказать надлежащее слово в надлежащий момент. В Италии до тех пор думали, как и во всем свете, что Адриатическое море принадлежит итальянцам и австриякам. И это парализовало всю энергию Италии, не позволяли и мечтать об активной адриатической политике. Это вынудило Италию мечтать об Африке. Но африканская мечта лопнула вдребезги под двумя ударами: сначала выхватили из-под носу Италии Тунис, уже наполовину итальянизированный, Тунис, «обещанный» Италии Бисмарком, — а потом негус Менелик разгромил итальянскую армию при Адуе. Униженная, раздавленная, под гнетом страшного экономического кризиса, Италия осталась с повисшими руками. Было ясно, что великодержавные претензии надо оставить, что мечта об «экспансии» итальянцев не по плечу и не по карману. И масса, и общество были возмущены, слышать больше не хотели об авантюрах «активной политики», а прозвище Криспи—Чичо (уменьшительное от Франческо) стало в Италии хуже бранного слова. Один из популярных поэтов Италии, под женским псевдонимом, призывал итальянских матерей к страшной мести преступникам, вовлекшим родину в горе и позор. «Не рожайте отныне Авеля, покойного игу; но соберите в ваших грудях желчь, чтобы вскормить ею Каина!» И Каин должен стать мстителем. Довольно безумия! Не позволяйте, чтобы вновь повторилась страшная ночь —

Quando i figliuoli vostri, a mille, Cadder lungi da voi, Perche un ladro impazzito e un imbecille Si son creduti eroi. Страшная ночь Адуи, «когда ваши сыны тысячами пали от вас, потому что один помешавшийся вор и один болван возомнили себя героями». Под титулом ополоумевшего вора подразумевался Чичио, под именем болвана — угадайте сами. Вся Италия повторяла эти стихи и повторяла: баста! Так прошло лет пять шесть, публика отдохнула, финансовый кризис начал проходить, стали прибывать бодрость и аппетит, но аппетиту не на что было направиться. Ирредентизм? Триест и Тренто? Об этом можно грезить, но для активной политики это не материал. Куда же? В Триполи? Общественное мнение слышать не хотело об Африке. Нужно было нечто новое. Тут-то и выступил Ансельмо Лореккио, или кто-то другой из итало-албанских публицистов, их нашел нужное слово: Албания! Албания, как совладычица Адриатики, и при этом, конечно, союзница Италии. Между Бриндизи и албанской Валоной едва несколько десятков верст, это самое узкое место Адриатики. Если Италия и Албания будут заодно, они могут в любой момент по уговору запереть Австрию в Адриатике, закрыть ей выход в Средиземное море. Олив между Бриндизи и Валоной будет играть роль Дарданелл. Триест потеряет всякое значение для Австрии, Австрия будет в руках Италии и ее союзницы. Дивные перспективы! Но для этого нужны два условия: во-первых, чтобы Албания стала политическим фактором; во-вторых, она подала под влияние Италии. С этого момента начинаются красные дни итало-албанизма. Комитеты, которых никто не замечал, становятся злобою дня, центром внимания; об албанском движении читаются лекции, пишутся статьи, об Албании говорят с парламентской трибуны. В одном из южных городов учреждается кафедра албанского языка. Миланское купечество обращается к правительству с петицией — принять меры к развитию торговых сношений с албанскими портами. За пятилетний промежуток удесятеряется количество обязательных рейсов между Бриндизи, Анконой и Венецией с одной стороны, Сан-Джованни, Дураццо, Валоной и Превезой с другой; для этой цели парламент вотирует пароходствам «Navigazione generale» и «Puglie» солидные надбавки к субсидиям. Итальянский вывоз в Албанию колоссально возрастает; еще в 1899 году он был ничтожен, все возили австрияки; в 1904 году итальянцы почти догнали последних; теперь, кажется, и обогнали. Причем «ввозятся» в Албанию не только товары вещественные, но и один товар невесомый: итальянское влияние. Консула начинают проявлять большую активность, вербуют агентов и сторонников среди арнаутских нотаблей. Возникают итальянские школы для албанских детей Валоны, Эльбасаны, Скутари; в некоторых из них ученики при торжественных случаях поют итальянский гимн и кричат: да здравствует король Италии! Албания становится модной страной итальянских высокопоставленных туристов. Гвиччардини и нынешний министр иностранных дел Сан-Джулиано печатают описания своих путешествий по Албании. Словом, скромная пропаганда скромных комитетов привела к оглушительным результатам. Инициаторы ничего подобного не предвидели, да и ничего подобного не хотели. Бедный Ансельмо Лореккио тщетно кричит: тпру! Ибо он ясно видит, что из его формулы «madre italiano e albanese» выпала главная для него половина — вторая. Из Адриатики хотят сделать просто итальянское море. Движение, поднятое во имя освобождения Албании, грозит привести к перекрепощению Албании. В Италии организуется около того времени лига, цель которой печься об Албании, но девизом служит римская формула: mare nostrum. Наше море! Но снежный ком катится дальше. Раз заинтересовалась Италия, должна заинтересоваться и Австрия. Венская политика дальновиднее римской — в Вене уже давно знали Албании цену и крепко держались за право покровительства над албанскими католиками, предоставление Австрии международными договора ми. Но пока в Италии было тихо, Вена тоже не налегала на албанский вопрос. Теперь все изменилось. На учащение итальянских пароходных рейсов Австрия ответила учащением рейсов своего «Ллойда», в ответ на эрозию итальянских консулов дала инструкции своим консулам, стала тоже подкупать «нотаблей» (впрочем, она этим благовестило занималась помаленьку и раньше) и так далее.Так Албания стала узловым пунктом мировой политики. Об Албании заговорили Европа. Автономия Албании стала предметом политической дискуссии. Албания вышла в большой свет. Вскоре после этого произошел младотурецкий переворот, и затем четыре весны подряд в Албании подымались мятежи. Природа этих восстаний, их происхождение — это надолго останется тайной. Нельзя отрицать, что младотурки повели сразу по отношению к Албании безумную, нелепую политику, из которой ничего, кроме бунта, выйти не могло. Но вся Европа убеждена почему-то, что кроме младотурецкой провокации здесь действовало заграничной подстрекательство. Чье? откуда? из Вены? из Рима? Вернее всего — из Вены и из Рима. Тайна сия велика есть, когда- нибудь она откроется. Но тот студентик, с которого начинается эта история, может потирать руки и ходить выпяча грудь. Он себе забавлялся, вроде как у нас дети играют в снежки и думают, что это бомбы, — а из его снежного шарика выросла большая лавина. Смешно, странно и жутко. Так иногда зарождаются великие события на земле. Смешно, странно и жутко. Жил-был народ, ростом в полтора миллиона душ. Есть на свете народы в шесть, и в пятнадцать, и в тринадцать миллионов, народы с великим прошлым и ценною культурой, но еще долго не забрезжит им свет избавления. У албанцев нет ни прошлого, ни культуры. Когда-то нагрянул к ним итальянский флибустьер, какой-то никому неведомый «герцог Джованни», объединил под своей властью насколько племен и оставил неписаный кодекс, сохранившийся поныне в прежних под именем «закона герцога Джованни» — по-албански «лег дука-Гини». В этом, да еще в краткой, тоже полулегендарной авантюре Скандербека — вся албанская история и вся албанская культура. До сих пор албанские племена ничем не объединены, до сих пор в их горах держится смесь феодализма, кланов и родового строя, напоминающая Шотландию в незапамятные времена, когда Кемпбелли воевали с Дугласами, словно две чужие державы. В начале XX-го века в верхней Албании, по удостоверению консулов, 70 процентов мужских смертей приписывалось кровавой мести. До сих пор у этого народа нет общего алфавита. Его литература еще десять лет тому назад чуть ли не исчерпывалась псалтырем в лондонском издании да парой «еженедельных» газет, выходивших по 3 раза в год не то в Бостоне, не то в Будапеште. Теперь она, право, немногим богаче. И вдруг совершается чудо. Албания будет королевством. Через три года будут албанские гимназии, через пятнадцать лет будет университет. На Албанский язык переведут «Фауста» и учебник физики, на албанском языке зацветут все цветки, которым полагается цвести на дереве культуры, от философии до поваренных книг, от поэзии до порнографии. Из смутных преданий о кодексе дука-Гини албанские правоведы составят гражданское и уголовное уложение, и в Гейдельберге будут писать диссертации о национальных чертах албанского законодательства. Вокруг парламента, который будет в Эльбасане, закипит борьба партий, будут радикалы, клерикалы, потом будут социалисты, и на международном социалистической конгрессе в Жоресе, приветствуя новую секцию, скажет, как сказал когда-то Дюпюи первому депутату негру от Алжира: «А вы албанец? Продолжайте, товарищ, продолжайте!» И он будет продолжать. Все им будет доступно, все, о чем скрежеща зубами, бессильно мечтают десятки других народов, сидя на развалинах великих национальных воспоминаний. В одесский порт войдут тяжелые грузовые пароходы под новым флагом, который теперь сочиняют в Триесте, а по кручам Малиссии побегут, сквозь спираль не туннели, курьерские поезда…. О, зависть, чудовище с зелеными глазами, как умеешь ты издеваться и дразнить!

  1. ↑ «Фельетоны»; Берлин
Источник — https://ru.wikisource.org/w/index.php?title=Великая_Албания_(Жаботинский)&oldid=4934148