Любители живописи долгое время с восторгом удивлялись дарованиям Ватто; доказательством тому служит великое множество счастливых его подражателей. Искуснейшие художники вырезали на меди изображения лучших картин его, и эстампы их долго служили модным украшением кабинетов: но вкус переменяется; теперь почитают за грех говорить о Ватто. Оставим молодых художников, которые презирают все, что не походит на произведения их учителя; пускай себе думают они, что их кумиры будут кумирами всех веков! Воздадим справедливую похвалу истинному дарованию, открывшему новые удовольствия для любителей изящества; не боясь нарекания, поставим Ватто наряду с теми знаменитыми живописцами, которые были для других образцами. Ватто отличается особливым родом предметов своих, и умною, тонкою, лирическою работою. Его мысли новы, богаты, непринужденны, представлены новым способом. Во многих местах рисовка его слишком особиста[1] в мелочах; зато уже много истины в движениях и целости фигур, в которых всегда видно свойство лиц, ими представляемых. Краски его ярки и согласны. Иногда соединяет он блеск Рубенсов с очаровательностью Рембрандта; легкая, обидная, пламенная кисть его напоминает Таньера и Павла Веронеза. Ватто писал картины разных родов; изображал войска на походе, и предметы священные; особенно же известен по картинам любовного содержания, над которыми более трудился и с лучшим успехом. Приключения романические, театральные, пиршественные волокитства на балах и за кулисами, большею частью служили предметами для картин его.
Разумеется, что в лицах его не должно искать ни грозного величия воинов, ни угрюмой важности философов, ни добродушия мещан, ни милой простоты сельских жителей; нет, они в точности представляют то, что видим в любовных героях, в людях занимающихся веселостями, в актерах, в танцовщиках, вообще в тех, которые жизнь свою проводят забавляя себя и других, и которые сидят не в тихом кабинете, при слабом свете лампады, но среди многочисленного собрания, при ярком блеск множества свеч, при звуке громких рукоплесканий.
Кто лучше Ватто умел представить те щегольские собрания, где оба пола взаимно стараются ослепить нарядами, где все, даже ум и сердце, носит на себе признаки уборного столика, где думают, чтоб быть смешным и быть злодеем одно и то же, где вся добродетель состоит в искусстве нравиться?
Ватто прекрасно изображал одежды своего времени, праздничные, пиршественные и театральные. Сии одежды, почти вообще шелковые, писанные с натуры, весьма возвышают достоинство картин его. Художник умел выразить комическую веселость, принужденную тонкость, притворную чувствительность. На лице человека, одетого в пиршественное платье, видите душу преданную шумным удовольствиям. Смотря на картины Ватто, часто вспоминаете любезную философию, воспетую Шапелем, Лафаром и Шолье, которые за стаканом вкусного вина забывали краткость человеческой жизни.
Веселую и живую поэзию картин его можно уподобить песням трубадуров. Видите то волокиту, идущего с мандолиною в руке на приступ под окошко красавицы; то щедрых любовников, которые дают пышные празднества в честь непреклонных богинь своих; то любовных судей, которые с важностью решат смешные споры. Иногда художник переносит вас ко временам рыцарским, когда честь повелевала искать приключения.
В сельских видах его не везде наблюдена строгая точность; они близко подходят к театральным декорациям; несмотря на то, краски и предметы очаровательны. Сии таинственные убежища сладострастия можно сравнивать с творческим произведением благодетельных волшебниц, с местами, удовольствиям и веселию посвященными.
Деревенские свадьбы и пиршества представляют смесь предметов сельских, нравственных и театральных; здесь помещено то, что редко бывает вместе; но самое сие сближение разнородных идей заключает в себе много прекрасного. Знаю, что люди строгие не хотели бы видеть поселян вместе с оперными пастухами; но знаю также, что новость и разнообразие, доставляя удовольствие зрителю, иногда получают от него прощение художнику, нарушившему правдоподобие.
Как милы путешествия в Цитеру! Какой вкус в уборе! Какие прелестные местоположения! Воздух, кажется, напитан эротами, которые тут летают! Как искусно изображены взаимны задирки! Какое горячее усердие одушевляет поклонников и поклонниц! В них видите не тех грубых, неопрятных путешественников, которые лениво тащатся в Компостелло; нет, догадливый зритель, взглянув на сии пиитические путешествия, тотчас вспоминает о поклонниках и поклонницах, которые в старину пускались в какое-нибудь место, известное своею святостью, и приходили — в Цитеру.
Ватто прославился своим дарованием в молодости, когда другие только еще начинают работать; вероятно, что сие обстоятельство помогло ему дать своему искусству особую физиономию. Вдохновенный юностью пылкою и счастливою, Ватто успел положить печать ее на всех своих произведениях.
Сам бог любви проводил первые черты, управлял кистью, и довершал картины — не тот властитель, томный и задумчивый, который в награду за постоянную страсть дозволяет только надеяться, — не тот тиран, которому сопутствуют скука, смущение, подозрение, слезы, и за которым следуют печаль, мука, отчаяние: но то любезное дитя, которое окружено смехами, которое пляшет с грациями, которому сопутствуют утехи и наслаждения, и за которым иногда следует… раскаяние.
Написавши множество картин, истощивши силы свои трудами и утехами, которые изображал, Ватто умер в молодых летах, оставив по себе громкую славу. Она с некоторого времена затихла; но благодарные внуки наши конечно вспомнят Ватто, и отдадут справедливость его заслугам.
Телассон Ж. Ж. Ватто / Телассон // Вестн. Европы. — 1807. — Ч. 33, N 10. — С. 103-108.
- ↑ Слово известное живописцам.