Оскорбленъ былъ Васишта великимъ царемъ;
Вся душа его местью объята;
Поздней ночью не можетъ забыться онъ сномъ;
Отъ разсвѣта до солнца заката
Бродитъ онъ по полямъ, все мечтая о томъ,
Какъ бы въ прахъ сокрушить супостата,
Какъ бы смыть поскорѣе обиду-позоръ, —
И зловѣщимъ огнемъ блещетъ сумрачный взоръ.
Но соперникъ земныхъ не боимся враговъ;
Что предъ нимъ ихъ ничтожная сила?
Сами боги ему и оплотъ, и покровъ,
Мудрость царственный умъ укрѣпила, —
И паритъ его духъ къ небу, въ царство боговъ,
Какъ молитвенный дымъ отъ кадила;
Бой не страшенъ ему, смерть ему не грозитъ,
Магадева ему и охрана, и щитъ.
И отпрянетъ, зазубрясь, желѣзо мечей
Отъ него, какъ отъ кованной стали;
Онъ не знаетъ ни скорби, ни жгучихъ страстей,
Ни гнетущей тоски, ни печали;
Онъ въ бою закаленной десницѣ своей
Можетъ равную встрѣтить едва ли;
Только тотъ бы въ борьбѣ побѣдить его могъ,
Кому далъ бы надъ нимъ одолѣніе Богъ.
И со скорбью Васишта повергся во прахъ
Передъ небомъ съ горячей мольбою,
Плоть постомъ изнурилъ и сто разъ натощакъ
Омывался священной водою,
И творилъ покаяніе въ прежнихъ грѣхахъ,
И казнилъ себя мукою злою,
Все въ надеждѣ желанную силу обрѣсть,
Сбросить бремя съ души — затаенную месть.
Вотъ въ себѣ онъ почуялъ притокъ новыхъ силъ
Отъ суровыхъ постовъ и моленья,
И воспрянулъ душой, и себя вопросилъ:
«Не настала-ли минута отмщенья?
Не готовъ ли ударъ, что врага бы сразилъ?»
Но въ душѣ пробудилось сомнѣнье:
«Я ничтоженъ и слабъ передъ мощнымъ врагомъ, —
Надо душу еще укрѣпить мнѣ постомъ».
И на подвигъ въ пустыню Васишта пошелъ,
И по поясъ онъ въ землю зарылся,
И лишь вѣдали тучи да вѣтеръ и долъ,
Какъ онъ долго, какъ жарко молился;
И до неба донесся молитвы глаголъ,
И къ мольбѣ Магадева склонился,
И исполнилъ онъ силы великой его,
Но Васишта лишь мщенья искалъ одного.
«Я ничтоженъ и слабъ передъ мощнымъ врагомъ;
Магадева! удвой мои силы,
Оживи мою грудь животворнымъ огнемъ,
Новой кровью наполни мнѣ жилы,
Чтобъ коснулся земли я побѣднымъ мечомъ
У соперника ранней могилы!
Освяти, укрѣпи, Магадева, меня!
Сдѣлай слабый мой духъ крѣпче скалъ и кремня!
Для тебя, Магадева, великій, святой,
Я ушелъ, удалился въ пустыню,
Чтобы тронутъ ты былъ неустанной мольбой
И, проливъ на меня благостыню,
Мнѣ вѣщалъ бы: «О, чадо! доволенъ тобой;
Ты обрѣлъ благодать и святыню».
Такъ, закопанъ въ землѣ, къ небесамъ онъ взывалъ,
Но въ отвѣтъ ему вылъ только дикій шакалъ.
И ушелъ изъ пустыни Васишта въ лѣса,
Въ царство сумрачной, грозной природы,
Гдѣ украдкой на землю глядятъ небеса
Сквозь густые зеленые своды;
Гдѣ слышны только птицъ да звѣрей голоса,
Да проносится шумъ непогоды,
Гдѣ рычаніемъ тигръ нарушаетъ покой
Да змѣя шелеститъ пересохшей листвой.
И отшельникомъ кроткимъ онъ зажилъ въ лѣсахъ,
Въ позабытой звѣрями берлогѣ;
Тамъ душѣ его мощной невѣдомъ былъ страхъ,
Были чужды и скорбь и тревоги,
Тамъ весь день проводилъ онъ въ горячихъ мольбахъ,
Были постъ и труды его строги;
И хоть неба лазурь сводъ древесный сокрылъ,
До небесъ его духъ тамъ свободно парилъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«До лазурнаго неба изъ чащи лѣсовъ,
Изъ обители скорби и гнѣва
Выше горныхъ вершинъ, выше звѣздныхъ міровъ
Вопль мой скорбный достигъ, Магадева!
Пусть звѣрей раздается немолкнущій ревъ,
Не боюсь я когтей ихъ и зѣва, —
И свободно пою пѣснь господнихъ чудесъ,
И внимаютъ мнѣ птицы и звѣри, и лѣсъ».
Пронеслися года; онъ стоитъ невредимъ;
Тварь живая въ немъ друга познала;
Тигръ ласкался къ нему, преклонясь передъ нимъ,
И, сокрывъ смертоносное жало,
Раболѣпно змѣя гибкимъ тѣломъ своимъ,
Словно плющъ, его станъ обнимала;
Приносился къ нему пестрыхъ птицъ караванъ
И играли, ласкаясь, стада обезьянъ…
И вѣщалъ Магадева: «Предъ ликомъ моимъ,
Передъ всѣми святыми богами
Нѣтъ Васишты сильнѣй, нѣтъ и равнаго съ нимъ;
Онъ тяжелымъ постомъ и трудами,
Неустанной мольбой, покаяньемъ своимъ
Власть стяжалъ надъ земными сынами;
Больше всѣхъ онъ обрѣлъ и святыни, и силъ,
Больше смертныхъ другихъ я его возлюбилъ.
Нынѣ, сынъ мой, изыди, оставь мрачный лѣсъ, —
Долгихъ подвиговъ кончилось время,
И сошла благодать съ лучезарныхъ небесъ
На тебя, какъ желанное бремя;
Въ міръ повѣдать или власть господнихъ чудесъ,
Просвѣщать земнородное племя!
Ты стяжалъ себѣ силу и крѣпость мольбой,
И земные враги упадутъ предъ тобой».
Наступила минута, и цѣль ужь близка;
Честь и слава тебѣ, Магадева!
Оскорбителя дерзкаго дрогнетъ рука
Въ часъ ужасный отмщенья и гнѣва;
Пусть могуча десница его и крѣпка,
Побѣжитъ онъ, какъ робкая дѣва,
Лишь предстанетъ Васишта, готовый на брань,
И подниметъ карающій мечъ его длань.
А Васишта задумчивъ изъ лѣса пошелъ
И, какъ откликъ изъ міра иного,
Доносился къ нему непонятный глаголъ,
Непонятное, чуждое слово:
«Мщенье, мщенье!» Зачѣмъ? Онъ въ душѣ не обрѣлъ
Ни обиды, ни гнѣва былаго;
Словно воды, чиста и прозрачна, какъ степь,
Стала дума, съ прошедшимъ порвавшая цѣпь.
Сталъ невѣдомъ ему грѣшной мысли языкъ,
Стало чуждымъ и самое мщенье;
Такъ отрадно ему, міръ такъ чудно великъ,
Такъ глубоко проникло смиренье
Въ обновленную душу, и вырвался крикъ:
«Я несу благодать и прощенье!»
Такъ, на подвигъ вступивъ для вражды вѣковой,
Онъ забвенье обрѣлъ и любовь, и покой.
