1
Уже давно палаты Святополка
Могильная объяла тишина
И царствует со сумраками ночи.
Лениво сон на стольный Киев-град
Склонил свои распущенные крылья.
Но Святополк не дремлет; он горит,
Он от себя с усильем гонит думу
И в тишине ещё внимает шуму.
2
«Как он любим, как он любим, Давид!
Ещё мне вече в слухе раздается…»
(Так молвил он. Давид стоял пред ним
И наблюдал души его порывы).
«Я сам ушёл; всё вече разошлось
По Киеву; но доходили клики
Ещё ко мне, среди моих палат,
Гремя, как в тучах грома перекат.
3
Несносный гул! всё слышу те же клики!..
Зачем давно ты не пришел ко мне, —
В тот самый миг, как распустил я вече?..
Я ждал тебя, твоих советов ждал». —
«Но, Святополк, с дружиною до ночи
Ты в гриднице гремел против граждан,
И в шуме слов, в пылу негодованья,
Не мог вести со мною совещанья.
4
Я лишний был. Теперь уже пора
Не слов, а дела». — «Мне одно осталось,.
Давид!.. пустить на волю!.. Весь народ
Заступится за князя. Из темницы
Он мне назло исторгнет Василька...
Как думаешь?.. Велю я снять оковы!» —
"Но прежде, чем освободишь его,
Сойдешь ли, князь, с престола своего?
5
Советую сойти тебе с престола:
Уже он ков замыслил на тебя,
Но не имел к тому еще предлога.
Теперь на всё решится: есть предлог, —
И на престол он ступит из поруба![2]
Тогда иной у слышит тгь гул. Народ
Изменой не почтет своей измены
И кликами поколебает стены.
6
Вся чернь воскликнет: «Мы спасли его,
Мы совлекли оковы: он невинен,
Он праведник, наш светлый Василько!"
И станет гнать тебя, как вероломца:
Себя почтет преступный твой народ
Твоим судьей, поставленным от бога,
И будешь из земли конца в конец
Скитаться, как несчастный твой отец»[3]. —
7
«Не допущу себя до посрамленья,
Давид! Но я, хотя и убежден
В душе, как ты, что Василько преступен
Но... если он невинен?» — "Поздно, князь!
Зачем, зачем ты прежде не размыслил,
Пока его ещё не оскорблял?
В порубе он, оковами тягчимый,
Уже горит враждой непримиримой.
8
Теперь всё поздно, князь! Невинен он?
То будет месть грознее. Он невинен?..
Пусть выйдет из темницы; глас его
Во все концы по Руси пронесется:
Что истины сильнее? — созовет
Поборников своей правдивой мести,
Придет вся Русь по долгу, из любви
И утолит себя в твоей крови.
9
Кого мы раз в сей жизни оскорбили,
Того должны стереть с лица земли.
Тебе нельзя признать его невинным;
Но, впрочем, я, как ты, уверен, князь,
Что он вполне преступен". — «Я не знаю,
Давид, на что решиться. Не могу
Убить его: держать его не смею,
И в мыслях я, теряясь, цепенею.
10
Давид! уже мятежный веча клик
Напомнил мне, что было за Всеслава...»[4] —
«Желаешь, князь? Я увезу его:
На всё готов для брата и для друга». —
«Вези его... он как игла в очах...
Вези скорее, делай с ним что знаешь...
Вон, вон отсюда! Он несносен мне,
Я убежден во всей его вине...»
11
Градами туч заволокло все небо;
В безмерном мраке светят два огня,
Два светоча горят перед порубом.
Темничные затворы в тишине
Внезапно загремели. Князь очнулся.
По сладостной молитве он дремал.
Мстиславне-другу в тихом сновиденье
Его уста шептали утешенье.
12
Вошел Туряк, и четверо за ним,
И осветил темницу яркий светоч.
«Иди за нами, князь; никто, как бог!
Надейся, князь, на кротость государя». —
«Мой Спас — моя надежда. Но меня
Куда теперь ведете?..» — «Ты узнаешь, —
Судьба твоя к решению близка».
И, окружив, выводят Василька.
13
На нём гремят, сшибаяся, оковы,
С трудом стопы передвигает он.
Вот вышел князь; медлительным дыханьем
В себя вдыхает воздух; к небесам
Свой вольный взор с улыбкою возводит,
И с именем заступницы святой,
Гремящею перекрестясь рукою,
На грудь свою склонился он главою.
14
Уже по стогнам киевским стучат
Тяжелые колёса. Дом за домом
Минуется, но ни единый взор
Во тьме ночной и в тишине безлюдной
Из окон не стремится к Васильку,
Не взглянет на него из состраданья;
Как шумные колеса ни стучат,
Но мирный сон объемлет стольный град.
15
Зачем их стук в сердцах не отозвался,
Защитников собой не пробудил?..
Проехав чрез ворота Золотые,
Князь Василько прощальный бросил взор
На Киев-град, где братьев он оставил,
Не сняв греха с преступной их души.
Уже с горы быстрее скачут кони:
Помчались, как разбойник от погони.
16
Вкруг узника, по сторонам, Василь
И Лазарь, слуги верные Давида,
И Дмитр, его конюший, и Сновид,
А впереди два торчина сидели.
«Куда меня везете?» — «В Теребовль», —
Сказал Василь, и все захохотали,
Сошёлся взгляд со взглядом; изо всех
Исходит вновь невольный дикий смех.
17
Князь Василько, взглянув на них с участьем,
От глубины души своей вздохнул.
Но вот за ним раздался конский топот,
Летит как вихорь всадник молодой:
«Мой князь, отец мой крестный! Дайте! Дайте
Мне сесть к нему!» — воскликнул Михаил.
Конь мчится, весь на воздухе; но даром
На скачущих он дышит тёплым паром.
18
«Стой, стой!» - ещё воскликнул Михаил.
К нему Василь мгновенно обернулся
И, палицей ударя, сшиб с коня.
Он пал, из горла кровь заклокотала,
«О боже, боже! — узник закричал, —
Как Иова меня ты искушаешь».[5]
И к сыну взор летел сквозь ночи тьму;
Но взор, но крик не доходил к нему.
19
Простыл и след за узником державным.
С небес, затканных тёмной пеленой,
Луна из туч уныло проглянула
И озарила бледное лицо
Младого Михаила. Он недвижим
Лежал; в руках поводья; верный конь
Его чела касался длинной гривой
И землю рыл ногой нетерпеливой.
20
Шёл нищий по дороге. Он едва
В ручьях кровавых отрока завидел,
Бежит к нему стремглав. С испуга конь
Шарахнулся, и Михаил очнулся.
«Где Василько?.. Куда везут его?..
Скажи мне, добрый человек!.. Не знаешь?..
Они меня не взяли. Нет! Злодей
Меня ударил палицей своей». —
21
«Ты отрок Василька? — с участьем нищий
Спросил его и побежал к ручью.
Чело страдальца, грудь его больную
Он освежил студеною волной. —
Что? лучше ли? Тебе рукою дряхлой
Я помогу держаться на коне».
Вот отрок сел, и нищий осторожно
Повел коня к дуброве придорожной.
22
В бору огонь из хижины мерцал.
На стук выходит с дочерью старушка,
И с нищим обе юношу с коня
Снимают; на соломенное ложе,
Внеся его, спускают тихо с рук;
И девушка, как ангел над могилой,
С печалию склонилася над ним
И греет грудь дыханием своим.
23
«Людей нашли мы добрых, — молвил нищий, —
Теперь прости! я шел, как ты, вослед
За Васильком. Спешу! про всё узнаю,
И в Теребовль на крыльях полечу». —
«Возьми коня, — сказал с усильем отрок
И впал в забвенье: — конь, мой конь, лети...
Как шибко скачут... Стой!.. Я, князь, с тобою!
Я буду цепь поддерживать рукою...»
24
Уже под нищим скачет борзый конь
По той дороге, где давно со стражей
Проехал светлый узник. Василька
Уже в то время в Белгород примчали.
Во тьме ночной, в глубокой тишине,
Его ввели в истопку, разложили
Пред ним костёр, — и торчин Берендей
Выносит нож из-за полы своей.
25
Он точит нож, бросая взгляд на князя.
Тогда заря зарделась в небесах
И на цепях его засеребрилась.
Он, разгадав сквозь сумрак тяжких дум
Свой горький жребий, встал, взглянул с любовью
На ясную предшественницу дня.
Во всей красе, в одежде разноцветной,
Лила она по небу свет приветный.
26
Идёт во всём величии жених
За светлой, за краснеющей невестой.
Пылает солнце, неба исполин,
Живит весь мир, и пламенное око
Встречает взор прощальный Василька.
Как радостен восход по долгой ночи!
И узник в память, с жадностью очей,
Врезает мир, блестящий от лучей.
27
«Как, Спас, ты льёшь и свет, и жизнь на землю!» —
Воскликнув громко, душу всю излил
Он в утренней и пламенной молитве.
Едва окончил, торчин, Дмитр, Сновид,
Все бросились на князя; но цепями
Он их разит, и падают во прах;
Встают — и вновь повержены: оковы —
Врагов, как меч, всегда разить готовы.
28
На крик вбежали двое. На ковер
Они его повергнув и опутав,
На грудь взложили доски: по концам
Сновид и Дмитр, Василь и Лазарь сели.
Он застонал, и затрещала грудь;
Последний светлый взор уж закатился,
Лучи души потухнули в очах,
И замер стон на трепетных устах.
29
Взял торчин нож, готовясь к ослепленью;
Ударил — но не в очи: он лицо
Страдальца перерезал. «Ты неловок», —
Сказал Василь. Краснея, торчин нож:
Отер полою; вот его в зеницу
Ввернул: кровь брызнула из-под ножа;
Ввернул его в другую, и ланиты
Уже волной багровою покрыты.
30
Все вышли вон. Остался Василько
Один. — Он на ковре, как труп кровавый,
Недвижим, без дыхания лежал,
И запеклись — не очи, но отверстья;
Чернеют два кровавые пятна.
Ты их, Давид, не смоешь с книги жизни:
Нетленные, они горят на ней,
И пламя мук зажгут в душе твоей!
31
Уже опять мучители страдальца
Сбираются в дорогу. Дмитр, Сновид
Вошли; из глаз слеза у них пробилась.
Вот, завернув его в ковер, несут,
Как мертвого; взложили; скачут кони;
Вот Здвиженск; мост под ними продрожал;
И в дом, к приёму путников готовый,
Уже летят по площади торговой.
32
Священник был хозяин дома. Он
Гостей таких не ждал, нет! дыбом волос
Встал на седой, маститой голове.
Внесли ковер; обедать села стража;
Василь совлек сорочку с Василька,
«Смой кровь!» — сказав, хозяйке бросил в руки,
И старица и внемлет, и глядит,
Но замер дух, и вся как лист дрожит.
33
И вдруг, спеша, её на двор выносит,
И держит недвижимо пред собой;
Взрыдала. «Нашим воплем не поможем,
Не плачь, старушка! — нищий ей сказал. —
К чему твой стон? Нет, лучше дай рубашку;
На ней нужна мне кровь...» И, взяв, исчез;
Но старица рыдала; воплей сила
Страдальца из забвенья пробудила.
34
Привстав, — «Где я?» — промолвил тихо он.
«Ты в Здвиженске», — сказал Василь. «Ах, дайте
Воды испить». За каплей каплю пьёт,
Вздохнул, себя ощупал. «Где рубашка? —
Воскликнул он. — Свлекли её с меня?
Её зачем вы сняли? Нет, в сорочке,
Нет, я хотел, одетый в кровь мою,
Предстать перед всевышнего судью».
35
И ослабел он снова от усилья.
Пред ним стоял священник: «Помертвел!
Отходит он! Запасными дарами
Я причащу страдальца». — «Но зачем? —
Сказал Василь, — он осужден князьями,
Зачем спасти ты хочешь дух его?» —
«Господь суда от мира не приемлет!» —
Рек старец; но словам никто не внемлет.
36
«Пред Спасом не виновен Василько,
И пред людьми страдалец не виновен:
Пройдут князья, пройдет и суд князей,
Но истина на небе и в потомстве
Как солнце просияет». — «Он ума
От старости лишился», — молвил Лазарь,
И вслед за ним захохотал вокруг
Весь дикий сонм князьям покорных слуг.
37
Страдальца путь окончен. Во Владимир
Заранее приехал князь Давид
И тесный дом к приему приготовил:
Он Василька за стражею провёл
И в душную, и мрачную темницу.
Зачем, Давид? По сумраке ночей
Уже ему не светится денница,
И целый мир — как мрачная темница!
