Варфоломеевская ночь (Мериме)/ДО

Варфоломеевская ночь
авторъ Проспер Мериме, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: французскій, опубл.: 1829. — Источникъ: az.lib.ru • (Vision de Charles IX).
Историческая хроника царствования французского короля Карла IX.
Текст издания: журнал «Историческій Вѣстникъ», тт. 9-10, 1882.

ВАРѲОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ

ИСТОРИЧЕСКАЯ ХРОНИКА ЦАРСТВОВАНІЯ ФРАНЦУЗСКАГО КОРОЛЯ КАРЛА IX П. МЕРИМЕ ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ «ИСТОРИЧЕСКОМУ ВѢСТНИКУ» С.-ПЕТЕРБУРГЪ ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА, ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 11—2

1882

ГЛАВА I.
Рейтары.

Въ недалекомъ разстояніи отъ Этамна, со стороны Парижа, до сихъ поръ виднѣется большое четырехъ-угольное зданіе со стрѣльчатыми готическими окнами, на которыхъ сохранились остатки грубыхъ скульптурныхъ украшеній. Надъ дверью устроена ниша, гдѣ нѣкогда стояла каменная статуя Мадонны; но во время революціи она подверглась участи многихъ другихъ изображеній святыхъ. Президентъ революціоннаго клуба въ Ларси торжественно разбилъ ее при большомъ стеченіи публики. Впослѣдствіи, на этомъ мѣстѣ поставлена была другая, болѣе простая статуя св. Дѣвы, изъ гипса; но, благодаря украшающимъ ее шелковымъ лоскутьямъ и стекляннымъ бусамъ, она все еще довольно представительна и придаетъ почтенный видъ нынѣшнему питейному дому Клода Жиро.

Болѣе трехъ столѣтій тому назадъ, а именно въ 1572 году, это зданіе такъ же, какъ и теперь, служило убѣжищемъ для жаждущихъ и утомленныхъ путешественниковъ. Но въ тѣ времена оно имѣло снаружи совершенно иной видъ. Стѣны были покрыты надписями, которыя свидѣтельствовали о различныхъ превратностяхъ междоусобной войны. Рядомъ съ фразой: «Да здравствуетъ принцъ!» (Конде), можно было прочесть: «Да здравствуетъ герцогъ Гизъ! Смерть гугенотамъ!» Въ другомъ мѣстѣ какой-то солдатъ нарисовалъ углемъ висѣлицу съ повѣшеннымъ, а внизу, въ видѣ поясненія, сдѣлалъ надпись: Гаспаръ Шатильонъ. Но, повидимому, протестанты позднѣе господствовали въ этой мѣстности, потому что въ описываемое время имя ихъ предводителя было вычеркнуто и замѣнено именемъ герцога Гиза. Другія надписи, наполовину стертыя, которыя трудно было разобрать, а еще труднѣе передать въ приличныхъ выраженіяхъ, показывали, что король и его мать такъ же мало внушали къ себѣ уваженіе, какъ и предводители партій. Однако, несчастной Мадоннѣ пришлось всего болѣе пострадать отъ неистовствъ междоусобной войны и религіозныхъ распрей. Статуя едва ли не въ двадцати мѣстахъ была повреждена пулями, что служило доказательствомъ того усердія, съ какимъ солдаты гугеноты уничтожали все то, что они называли «языческими изображеніями». Въ то время, какъ благочестивый католикъ, проходя мимо статуи, почтительно снималъ шапку, протестантъ считалъ своимъ долгомъ сдѣлать по ней выстрѣлъ, и если попадалъ въ цѣль, то гордился этимъ, какъ будто убилъ чудовище изъ Апокалипсиса и уничтожилъ идолопоклонство.

Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, былъ заключенъ миръ между двумя враждебными сектами; но клятва была произнесена устами, а не сердцемъ. По-прежнему была сильна ненависть между обѣими партіями. Все напоминало о недавнемъ окончаніи войны, и во всемъ видны были несомнѣнные признаки, что миръ не можетъ долѣе продолжаться.

Гостинница «Золотаго Льва» была переполнена солдатами. По ихъ иноземному выговору и странной одеждѣ можно было сразу узнать, что это нѣмецкіе всадники, носившіе названіе рейтаровъ (reîtres). Они предложили свои услуги протестантской партіи и выказывали ей особенное усердіе въ то время, когда получали наиболѣе щедрую плату. Если ловкость, съ какой эти иностранцы управляли лошадьми, и ихъ искусство въ стрѣльбѣ дѣлали ихъ грозными въ день битвы, то съ другой стороны они пользовались, быть можетъ, еще болѣе заслуженной репутаціей отчаянныхъ хищниковъ и безжалостныхъ побѣдителей. Отрядъ, который остановился въ гостинницѣ, состоялъ изъ пятидесяти всадниковъ; они наканунѣ выѣхали изъ Парижа и спѣшили въ Орлеанъ, гдѣ должны были расположиться гарнизономъ.

Въ то время, какъ одни чистили лошадей, привязанныхъ у стѣны, другіе занимались стряпней, подкладывали дрова въ печь и поворачивали вертела на огнѣ. Растерявшійся хозяинъ гостинницы, съ колпакомъ въ рукѣ, смотрѣлъ сквозь слезы на сцену безпорядка, происходившую въ кухнѣ. Онъ видѣлъ полное расхищеніе своего птичьяго двора и разграбленіе погреба; отъ бутылокъ отбивали горлышки, не давая себѣ труда откупорить ихъ; и, что всего хуже, онъ былъ убѣжденъ, что, несмотря на строгіе приказы короля относительно военной дисциплины, ему нечего ожидать вознагражденія отъ тѣхъ, которые обходились съ нимъ, какъ съ непріятелемъ. Всѣмъ было извѣстно, что въ эту несчастную эпоху, какъ въ мирное, такъ и въ военное время, всякая вооруженная шайка, гдѣ бы она ни находилась, жила насчетъ безоружныхъ жителей и безнаказанно распоряжалась ихъ имуществомъ.

За дубовымъ столомъ, почернѣвшимъ отъ жира и копоти, сидѣлъ капитанъ рейтаровъ. Это былъ высокій, дородный человѣкъ лѣтъ пятидесяти, съ орлинымъ носомъ, краснымъ лицомъ и рѣдкими волосами съ просѣдью, которые едва покрывали широкій шрамъ, идущій отъ праваго уха до густыхъ усовъ. Онъ снялъ съ себя латы и каску и остался въ курткѣ изъ венгерской кожи, почернѣвшей отъ постояннаго ношенія оружія и старательно починенной въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Сабля и пистолетъ лежали возлѣ него на скамейкѣ; онъ оставилъ на себѣ только широкій кинжалъ, съ которымъ предусмотрительные люди разставались тогда не иначе, какъ ложась въ постель.

Налѣво отъ него сидѣлъ краснощекій юноша, высокаго роста и довольно красиво сложенный. Куртка его была вышита и во всемъ костюмѣ проглядывало больше изысканности, нежели у его товарища, хотя онъ былъ только корнетъ и подчиненный капитана.

За тѣмъ же столомъ сидѣли двѣ молодыя женщины, лѣтъ двадцати или двадцати пяти. Ихъ платья, одѣтыя съ чужаго плеча, и представлявшія смѣсь нищеты и роскоши, достались имъ, благодаря случайностямъ войны. На одной былъ надѣтъ поношенный корсажъ изъ шелковой камки, затканной золотомъ, и простая холстинная юбка. Другая была въ бархатномъ фіолетовомъ платьѣ и въ мужской шляпѣ изъ сѣраго войлока, украшенной пѣтушьимъ перомъ. Обѣ были недурны собой; но ихъ смѣлые взгляды и свободныя рѣчи показывали привычку вращаться среди солдатъ. Онѣ пріѣхали изъ Германіи безъ опредѣленнаго занятія. Одна изъ нихъ, одѣтая въ бархатномъ платьѣ, была цыганка; она умѣла гадать въ карты и играла на мандолинѣ. Другая имѣла нѣкоторыя свѣдѣнія въ хирургіи и, повидимому, пользовалась особымъ уваженіемъ корнета.

Передъ каждымъ изъ четырехъ собесѣдниковъ стояла большая бутылка вина и стаканъ; они разговаривали и пили въ ожиданіи ужина.

Но разговоръ шелъ вяло, какъ это всегда бываетъ съ проголодавшимися людьми. Въ это время къ воротамъ гостинницы подъѣхалъ на красивомъ алансонскомъ конѣ молодой человѣкъ, высокаго роста и довольно изящно одѣтый. Трубачъ рейтаровъ, сидѣвшій на скамейкѣ, поднялся съ мѣста и, подойдя къ незнакомцу, взялъ поводья его лошади. Незнакомецъ, принимая это за любезность, хотѣлъ было поблагодарить его, но тотчасъ же убѣдился въ своей ошибкѣ, потому что трубачъ поднялъ голову лошади и посмотрѣлъ ей въ зубы съ видомъ знатока; затѣмъ, отойдя на нѣсколько шаговъ и разглядывая ноги и спину благороднаго животнаго, покачалъ головой съ видомъ человѣка, удовлетворившаго свое любопытство.

— У васъ добрый конь, монтсиръ! сказалъ онъ ломаннымъ французскимъ языкомъ и добавилъ по-нѣмецки нѣсколько словъ, возбудившихъ смѣхъ его товарищей, среди которыхъ онъ опять усѣлся на своемъ прежнемъ мѣстѣ.

Безцеремонное обращеніе трубача не понравилось путешественнику, но онъ удовольствовался тѣмъ, что презрительно взглянулъ на рейтара и сошелъ съ лошади.

Хозяинъ гостинницы, выйдя на встрѣчу посѣтителю, почтительно взялъ поводья изъ его рукъ и сказалъ вполголоса, чтобы рейтары не могли разслышать его словъ:

— Господь да благословитъ васъ, молодой господинъ! Но вы пожаловали не во-время; здѣсь остановилась компанія этихъ нечестивцевъ. Не мѣшало бы святому Христофору свернуть имъ шеи! Намъ съ вами, какъ истиннымъ христіанамъ, ихъ присутствіе не можетъ доставить особеннаго удовольствія.

На лицѣ молодаго человѣка появилась грустная улыбка.

— Эти господа, вѣроятно, протестанты? спросилъ онъ.

— И вдобавокъ рейтары! продолжалъ хозяинъ. — Да поразитъ ихъ гнѣвъ святой Богородицы! Они здѣсь не больше часа, а уже переломали половину моей мебели. Они такіе же безсовѣстные грабители, какъ ихъ начальникъ, г-нъ де-Шатильонъ, этотъ прославленный адмиралъ сатаны.

— При такой сѣдой бородѣ, какъ ваша, не мѣшало бы имѣть побольше осторожности! Какъ вамъ не пришло въ голову, что вы, быть можетъ, говорите съ протестантомъ? Ну, а если онъ вздумаетъ отвѣтить какъ слѣдуетъ на ваши слова!

Говоря это, незнакомецъ билъ хлыстомъ по своему бѣлому кожаному сапогу.

— Какъ!.. неужели?.. вы гугенотъ, протестантъ! хотѣлъ я сказать, воскликнулъ удивленный хозяинъ. Онѣ сдѣлалъ шагъ назадъ и разглядывалъ незнакомца съ головы до ногъ, какъ бы отыскивая какой нибудь признакъ, по которому можно было бы узнать, къ какой религіи онъ принадлежитъ. Красивый нарядъ молодаго человѣка и его открытое улыбающееся лицо мало-по-малу успокоили трактирщика; и онъ продолжалъ вполголоса: — Протестантъ въ зеленомъ бархатномъ платьѣ! гугенотъ съ брыжами à l’espagnole! Это невѣроятно!.. Нѣтъ, молодой господинъ, такого щегольскаго платья не бываетъ у еретиковъ. Пресвятая Марія! Камзолъ изъ тончайшаго бархата!.. Это слишкомъ красиво для такихъ негодяевъ!..

Въ тотъ же моментъ хлыстъ свиснулъ по воздуху и ударилъ по щекѣ бѣднаго содержателя гостинницы, не оставивъ въ немъ ни малѣйшаго сомнѣнія относительно вѣроисповѣданія его собесѣдника.

— Вотъ тебѣ, дерзкій болтунъ! Я научу тебя держать языкъ за зубами!.. Но довольно объ этомъ!.. Сведи мою лошадь въ конюшню и позаботься о ней.

Содержатель гостинницы печально опустилъ голову и повелъ лошадь подъ навѣсъ, проклиная въ душѣ нѣмецкихъ и французскихъ еретиковъ; и если бы молодой человѣкъ не послѣдовалъ за нимъ, то бѣдному животному, вѣроятно, пришлось бы пострадать за своего хозяина и остаться безъ ужина.

Немного погодя, незнакомецъ вошелъ въ кухню и поклонился небольшому обществу, сидѣвшему за дубовымъ столомъ, слегка приподнявъ свою большую шляпу, украшенную чернымъ и желтымъ перомъ. Капитанъ отвѣтилъ на его поклонъ, и оба они нѣсколько минутъ молча осматривали другъ друга.

— Капитанъ, сказалъ незнакомецъ, я дворянинъ протестантъ; и очень радъ, что встрѣчаю здѣсь моихъ собратій по религіи. Если вы ничего не имѣете противъ этого, то поужинаемъ вмѣстѣ.

Благородная осанка и изящный костюмъ незнакомца расположили капитана въ его пользу; онъ вѣжливо отвѣтилъ, что считаетъ себя польщеннымъ такой честью. Мила, одна изъ молодыхъ женщинъ, цыганка по происхожденію, о которой мы говорили выше, пригласила его сѣсть возлѣ себя на скамьѣ; и такъ какъ она вообще отличалась услужливостью, то подала ему стаканъ, который капитанъ тотчасъ же наполнилъ виномъ.

— Мое имя Дитрихъ Горнштейнъ, сказалъ капитанъ, чокаясь съ молодымъ человѣкомъ. — Вы, вѣроятно, слыхали о капитанѣ Дитрихѣ Горнштейнѣ? Я командовалъ отрядомъ «Enfants-Perdus»^[1] въ битвѣ близъ Дрё, а затѣмъ при Арнау-ле-Дюкъ.

Незнакомецъ понялъ, что въ этихъ словахъ заключается косвенный вопросъ и отвѣтилъ:

— Къ сожалѣнію, я не могу назвать себя такимъ громкимъ именемъ, какъ ваше, капитанъ! Я говорю лично о себѣ, потому что имя моего отца извѣстно въ нашихъ междоусобныхъ войнахъ. Меня зовутъ Бернаръ Мержи…

— Никто лучше меня не знаетъ этого имени! воскликнулъ Горнштейнъ, наполняя свой стаканъ. — Я хорошо помню вашего отца, мосье Бернаръ де-Мержи! Я познакомился съ нимъ въ самомъ началѣ нашихъ войнъ и былъ его близкимъ пріятелемъ. За его здоровье, мосье Бернаръ!

Горнштейнъ поднялъ свой стаканъ и сказалъ нѣсколько словъ по-нѣмецки присутствующимъ солдатамъ. Въ тотъ самый моментъ, какъ онъ поднесъ вино къ губамъ, рейтары громко крикнули и бросили вверхъ свои шляпы.

Хозяину гостинницы представилось, что это сигналъ къ рѣзнѣ; онъ въ испугѣ бросился на колѣни. Даже Бернаръ былъ нѣсколько удивленъ этой неожиданной почестью; но тѣмъ не менѣе счелъ своимъ долгомъ отвѣтить на эту германскую любезность предложеніемъ выпить за здоровье капитана.

Въ бутылкахъ, которыми усердно пользовались до его прибытія, не оказалось вина для этого новаго тоста.

— Встань, ханжа! крикнулъ капитанъ, обращаясь къ хозяину, все еще стоявшему на колѣняхъ. — Притащи еще вина. Развѣ ты не видишь, что бутылки пусты?

Корнетъ, чтобы еще болѣе убѣдить его въ этомъ, бросилъ ему въ голову одну изъ бутылокъ.

Хозяинъ побѣжалъ въ погребъ.

— Этотъ человѣкъ дерзкій и заносчивый дуракъ, сказалъ Мержи, — но если бы бутылка попала въ него, то вы могли бы, помимо вашего желанія, повредить ему черепъ!

— Не велика бѣда! возразилъ съ хохотомъ корнетъ.

— Голова паписта крѣпче этихъ бутылокъ, хотя также пуста! замѣтила Мила.

Корнетъ разразился еще болѣе громкимъ смѣхомъ; всѣ присутствующіе послѣдовали его примѣру, не исключая Мержи, который былъ несовсѣмъ доволенъ грубой шуткой своей сосѣдки, но невольно улыбался, глядя на ея красивый ротикъ.

Принесли еще вина; затѣмъ поданъ былъ ужинъ. Всѣ принялись усердно за ѣду. Капитанъ послѣ минутнаго молчанія продолжалъ:

— Мнѣ ли не знать полковника де-Мержи! Онъ командовалъ пѣхотой во время перваго похода принца Конде. При осадѣ Орлеана мы прожили съ нимъ два мѣсяца въ одномъ и томъ же домѣ. Какъ его здоровье теперь?

— Довольно сносно для его преклонныхъ лѣтъ, такъ что остается только благодарить Бога. Онъ часто разсказывалъ мнѣ о рейтарахъ и ихъ удачныхъ аттакахъ во время сраженія при Дрё.

— Я зналъ также его старшаго сына… вашего брата, капитанъ Жоржъ. Тогда еще онъ…

Мержи видимо смутился при этихъ словахъ.

— Нужно, отдать ему справедливость, продолжалъ капитанъ; — онъ никому не уступитъ въ храбрости. Но чортъ возьми, что это за горячая голова. Я воображаю, какъ былъ огорченъ вашъ отецъ его отступничествомъ.

Мержи еще больше покраснѣлъ и пробормоталъ нѣсколько словъ въ оправданіе брата, хотя видно было, что онъ еще строже относится къ нему, нежели капитанъ рейтаровъ.

— Извините, что огорчилъ васъ! сказалъ капитанъ, — поговоримъ о чемъ нибудь другомъ. Это немаловажная потеря для религіи и большая находка для короля, который, по слухамъ, оказываетъ величайшій почетъ вашему брату…

— Вы изъ Парижа, прервалъ его Мержи, чтобы перемѣнить разговоръ. — Пріѣхалъ ли адмиралъ? Вамъ, вѣроятно, удалось видѣть его? Какъ его здоровье?

— Онъ пріѣхалъ съ дворомъ изъ Блуа, какъ разъ передъ нашимъ отъѣздомъ. Онъ совершенно здоровъ, свѣжъ и бодръ, какъ ни въ чемъ не бывало. Славный парень! онъ выдержитъ еще двадцать междоусобныхъ войнъ. Его величество относится къ нему съ такимъ уваженіемъ, что паписты готовы лопнуть съ досады.

— Въ самомъ дѣлѣ! Но я сильно сомнѣваюсь, чтобы король былъ въ состояніи когда либо оцѣнить надлежащимъ образомъ всѣ его достоинства.

— Вотъ, напримѣръ, я видѣлъ вчера короля на лѣстницѣ въ Луврѣ: онъ жалъ руку адмиралу. Гизъ шелъ сзади и имѣлъ самый жалкій видъ, точно собака, которая поджала хвостъ отъ побоевъ. Знаете ли вы, что я подумалъ въ эту минуту? Король произвелъ на меня впечатлѣніе человѣка, показывающаго льва на ярмаркѣ, когда онъ заставляетъ звѣря подать себѣ лапу, и хочетъ при этомъ выказать твердость и храбрится, но не можетъ забыть, что лапа, которую онъ держитъ въ рукахъ, съ страшнѣйшими когтями. Да, клянусь своей бородой, мнѣ показалось, что король чувствовалъ когти адмирала.

— У него долгія руки! сказалъ корнетъ.

(Эта фраза, которая служила выраженіемъ того вліянія, которымъ пользовался адмиралъ Колиньи, вошла въ поговорку у протестантовъ).

— Для своихъ лѣтъ это замѣчательно красивый мужчина! замѣтила Мила.

— Я предпочла бы имѣть его своимъ любовникомъ, нежели любаго изъ молодыхъ папистовъ, добавила Трудхенъ, пріятельница корнета.

— Онъ истинный столпъ религіи! сказалъ Мержи, желая съ своей стороны сказать что нибудь въ похвалу адмиралу.

— Да, но онъ чертовски строгъ относительно дисциплины, замѣтилъ капитанъ, покачавъ головой.

Корнетъ многозначительно подмигнулъ ему въ отвѣтъ, и его толстая физіономія съежилась въ гримасу, которой онъ напрасно хотѣлъ придать нѣчто похожее на улыбку.

— Я не ожидалъ — сказалъ Мержи, — что такой старый служака, какъ вы, капитанъ, поставите въ упрекъ адмиралу строгую дисциплину, которую онъ ввелъ въ своей арміи.

— Само собою разумѣется, что дисциплина необходима; но слѣдуетъ имѣть въ виду труды и лишенія, какіе приходится переносить солдату, и позволить ему при случаѣ извѣстныя развлеченія. Впрочемъ, у всякаго человѣка свои недостатки! Хотя меня вздернули на висѣлицу по приказанію адмирала, но я первый готовъ выпить за его здоровье.

— Какъ! адмиралъ приказалъ васъ повѣсить? Однако, у васъ замѣчательно бодрый видъ для человѣка, побывавшаго на висѣлицѣ.

— Да, чортъ побери! Онъ приказалъ меня повѣсить; но я не злопамятенъ и предлагаю тостъ за его здоровье.

Съ этими словами капитанъ наполнилъ стаканы виномъ, снялъ шляпу и велѣлъ своимъ солдатамъ трижды прокричать ура.

Такимъ образомъ, Мержи могъ возобновить свои вопросы только тогда, когда вино было допито и шумъ окончательно затихъ.

— За что же повѣсили васъ, капитанъ? спросилъ онъ.

— За сущую бездѣлицу! Вся наша вина заключалась въ разграбленіи древняго монастыря Сентонжъ, который мы вслѣдъ затѣмъ сожгли севершенно случайно.

— Да, но не всѣ монахи успѣли тогда выйти изъ него! — замѣтилъ корнетъ и громко захохоталъ отъ своей остроумной шутки.

— Не велика бѣда, если сгораютъ подобныя канальи! — продолжалъ капитанъ. — Туда имъ и дорога, сожгутъ ихъ немного раньше или позже, — не все ли равно? Но повѣрите ли, мосье де-Мержи, адмиралъ не на шутку разсердился на насъ за это и приказалъ меня арестовать, а его главный профосъ, не вникнувъ въ сущность дѣла, присудилъ меня къ повѣшенію. Тогда всѣ окружающіе адмирала дворяне и сеньоры стали просить его о помилованіи, не исключая Лену, который, какъ вамъ извѣстно, не отличается мягкимъ сердцемъ относительно нашего брата-солдата, такъ что о немъ даже составилась поговорка, что онъ только умѣетъ завязывить петли для висѣлицъ, а не развязывать ихъ. Капитаны также просили за меня; но адмиралъ отказалъ всѣмъ на-отрѣзъ. Прахъ его возьми, какъ онъ разозлился тогда! Не помня себя отъ ярости, онъ грызъ свою зубочистку; а вы знаете нашу поговорку: Избави насъ Боже отъ «Отче Нашъ» Монморанси и зубочистки адмирала! Онъ даже сказалъ такую фразу: «Господь да проститъ мои прегрѣшенія; но я считаю необходимымъ убить мародерство въ зародышѣ, а не тогда, когда оно достигнетъ чудовищныхъ размѣровъ и погубитъ насъ!» Затѣмъ явился священникъ съ своей книгой, которую онъ держалъ подъ мышкой; насъ обоихъ, т. е. меня и товарища, повели подъ одинъ дубъ… Мнѣ кажется, что я и теперь вижу его; одна вѣтка далеко выступила впередъ, какъ будто нарочно выросла для этого… Мнѣ надѣли петлю на шею… Всякій разъ, какъ я только вспомню объ этой веревкѣ, у меня пересыхаетъ горло, какъ трутъ.

— Вы можете этимъ смочить себѣ горло, сказала Мила, наполнивъ стаканъ разсказчика.

Капитанъ выпилъ залпомъ вино и продолжалъ:

— Я уже воображалъ себя не болѣе ни менѣе, какъ въ положеніи желудя на дубѣ; но тутъ я осмѣлился сказать амиралу: «Чтобы дѣлаете, милостивѣйшій сеньоръ! Развѣ вѣшаютъ человѣка, который предводительствовалъ отрядомъ Enfants-Perdus въ битвѣ при Дрё!» Я замѣтилъ, что онъ выплюнулъ зубочистку и взялъ другую; и я подумалъ: это хорошій знакъ! Онъ подозвалъ къ себѣ капитана Кормье и шепнулъ ему что-то на ухо, затѣмъ обращаясь къ профосу, сказалъ громко: «Повѣсьте его!» Съ этими словами онъ повернулъ спину и ушелъ. Меня и взаправду вздернули на воздухъ; но тутъ добрякъ Кормье перерѣзалъ веревку своей шпагой, такъ что я упалъ съ вѣтки на землю, красный, какъ вареный ракъ.

— Вы счастливо выпутались изъ бѣды! — замѣтилъ Мержи, внимательно разсматривая расказчика. Общество человѣка, справедливо заслужившаго висѣлицу, до извѣстной степени тяготило его. Но въ эти злополучныя времена преступленія были такимъ обычнымъ явленіемъ, что невозможно было относиться къ нимъ такъ строго, какъ теперь. Жестокости одной партіи оправдывали репрессивныя мѣры другой. Помимо этого были и побочныя причины, заставлявшія Мержи относиться снисходительно къ своимъ собутыльникамъ: во-первыхъ, кокетничанье Милы, которая все больше и больше нравилась ему, а, во-вторыхъ, вино, дѣйствовавшее сильнѣе на его молодой мозгъ, чѣмъ на закаленныя головы рейтаровъ.

— Цѣлыхъ восемь дней я прятала капитана въ крытой телѣгѣ и позволяла ему выходить изъ нея только по ночамъ, — сказала Мила.

— А я — добавила Трудхенъ — приносила ему тайкомъ питье и ѣду; онъ можетъ подтвердить это!

— Адмиралъ сдѣлалъ видъ, что сердится на Кормье, — продолжалъ капитанъ, — но въ сущности это была только комедія, потому что все заранѣе было условлено между ними. Что касается меня лично, то я долго оставался въ послѣднихъ рядахъ аріміи, не смѣя показаться на глаза адмиралу; наконецъ, при осадѣ Ланьяка онъ увидѣлъ меня въ траншеѣ и сказалъ: — «Мой другъ Дитрихъ, такъ какъ ты не умеръ на висѣлицѣ, то постарайся, по крайней мѣрѣ, чтобы тебя застрѣлили!» Съ этими словами онъ указалъ на брешь. Я понялъ, что онъ хотѣлъ сказать, и смѣло пошелъ на приступъ; а на другой день представился ему на главной улицѣ съ прострѣленной шляпой въ рукахъ. — «Милостивѣйшій сеньоръ», — сказалъ я ему, — «меня застрѣлили тѣмъ же самымъ способомъ, какъ нѣкогда повѣсили». Онъ улыбнулся и, подавая мнѣ кошелекъ, сказалъ: — «Возьми это и купи себѣ новую шляпу!» Съ этого времени мы всегда ладили съ нимъ. Что за золотое дно былъ этотъ городъ Ланьякъ! Даже теперь слюнки текутъ, когда вспоминаю о немъ.

— Какія тамъ были чудесныя шелковыя платья! воскликнула Мила.

— И какое множество отличнаго бѣлья! — добавила Трудхенъ.

— Дали же мы себя знать монахинямъ тамошняго монастыря! — сказалъ корнетъ. — Представьте себѣ, подъ одной кровлей двѣсти конныхъ мушкетеровъ и сотня монахинь!..

— Гугеноты такъ пришлись имъ по вкусу, — замѣтила Мила, — что болѣе двадцати монахинь отреклись отъ папизма.

— Стоило тогда посмотрѣть на нашихъ карабинеровъ! — воскликнулъ капитанъ. — Они ходили на водопой въ священническихъ ризахъ; лошади ѣли овесъ на алтаряхъ, а мы пили превосходное вино въ серебряныхъ церковныхъ сосудахъ!

Онъ оглянулся, чтобы спросить еще вина, и увидѣлъ содержателя гостинницы, который поднялъ руки къ небу, съ выраженіемъ неизъяснимаго ужаса на лицѣ.

— Дуралей! — замѣтилъ храбрый Дитрихъ Горнштейнъ, пожимая плечами. — Я не понимаю, какъ могутъ быть люди настолько глупы, чтобы вѣрить всѣмъ нелѣпостямъ, которыя распускаютъ священники паписты. Такъ, напримѣръ, во время сраженія при Монконтурѣ, я убилъ выстрѣломъ изъ пистолета одного дворянина изъ отряда герцога Анжуйскаго. Когда я снялъ съ него куртку, то какъ вы думаете, мосье Мержи, что я увидѣлъ у него на животѣ? Большой кусокъ шелковой матеріи, исписанный именами святыхъ. Онъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что это предохранитъ его отъ пуль. Но, чортъ возьми, я ему доказалъ, что не существуетъ такого талисмана, который бы не пробила протестантская пуля.

— Само собою разумѣется! — прервалъ корнетъ; — но и на моей родинѣ продаютъ пергаменты, которые предохраняютъ отъ свинца и желѣза.

— Я предпочелъ бы всему этому, — сказалъ Мержи, — хорошіе стальные латы, въ родѣ тѣхъ, какія изготовляетъ Жакъ Леско въ Нидерландахъ.

— Однако, нельзя отрицать, — сказалъ капитанъ, — что можно сдѣлать человѣческое тѣло неуязвимымъ. Въ Дрё я видѣлъ собственными глазами дворянина, которому мушкетный выстрѣлъ попалъ прямо въ грудь; но онъ зналъ рецептъ одной мази и натерся ею подъ своей курткой изъ буйволовой кожи. Что же вы думаете, на мѣстѣ выстрѣла не видно было даже чернаго и краснаго пятна, которое всегда остается послѣ контузіи.

— Развѣ вы не допускаете, что достаточно было упомянутой вами буйволовой кожи, чтобы уменьшить силу мушкетнаго выстрѣла?

— Вы, французы, ничему не хотите вѣрить! Но что сказали бы вы, если бы видѣли, такъ же какъ я, сицилійскаго жандарма, который положилъ при насъ руку на столъ, и никакіе удары ножа не могли ранить ее. Вы смѣетесь, и считаете это невозможнымъ; но спросите Милу. Вы видите эту дѣвушку? Она родомъ изъ страны, гдѣ колдуны встрѣчаются такъ же часто, какъ здѣсь монахи; она можетъ разсказать вамъ страшныя исторіи. Въ длинные осенніе вечера, когда мы сидѣли у огня подъ открытымъ небомъ, у меня подчасъ волосы становились дыбомъ отъ ея разсказовъ.

— Мнѣ очень хотѣлось бы услышать одинъ изъ нихъ, — сказалъ Мержи. — Прелестная Мила, доставьте мнѣ это удовольствіе.

— Да, Мила, — добавилъ капитанъ, — разскажи намъ какую нибудь исторію, пока мы допиваемъ эти бутылки.

— Ну, такъ слушайте! — сказала Мила, — а вы, молодой господинъ, ни во что не вѣрующій, сдѣлайте одолженіе, оставьте про себя ваши сомнѣнія.

— Почему вы думаете, что я ни во что не вѣрю? возразилъ вполголоса Мержи; — клянусь честью, мнѣ кажется, что вы заколдовали меня; я влюбился въ васъ по-уши.

Мила слегка оттолкнула его, потому что губы Мержи почти касались ея щеки. Затѣмъ она взглянула украдкой по сторонамъ, чтобы убѣдиться, всѣ ли слушаютъ ее, и начала свой разсказъ:

— Капитанъ, вы, вѣроятно, бывали въ Гамельнѣ?

— Ни разу въ моей жизни.

— А вы, корнетъ?

— Я также никогда не бывалъ тамъ.

— Какъ! Неужели никто изъ васъ не знаетъ Гамельна?

— Я прожилъ тамъ цѣлый годъ, сказалъ одинъ изъ рейтаровъ, подходя къ столу.

— Ну, Фрицъ, значитъ, ты видѣлъ церковь въ Гамельнѣ?

— Разъ сто, если не больше.

— И видѣлъ также большія расписанныя стекла?

— Само собою разумѣется!

— Не можешь ли сказать намъ, что нарисовано на этихъ стеклахъ?

— На этихъ стеклахъ?.. Если не ошибаюсь, то на лѣвомъ окнѣ нарисованъ большой черный человѣкъ, играющій на флейтѣ, и маленькія дѣти, которыя бѣгутъ за нимъ.

— Совершенно вѣрно. Ну, слушайте, я разскажу вамъ исторію этого чернаго человѣка и этихъ дѣтей. Много лѣтъ тому назадъ, жители Гамельна были обезпокоены безчисленнымъ множествомъ крысъ, пришедшихъ съ сѣвера такими огромными ватагами, что земля совсѣмъ почернѣла отъ нихъ; и ни одинъ крестьянинъ въ это. время не рѣшался проѣхать въ тѣлѣгѣ по дорогѣ, по которой пробирались эти животныя. Они все пожирали въ одно мгновеніе ока, а въ амбарѣ крысамъ легче было съѣсть бочку ржи, нежели мнѣ выпить стаканъ этого хорошаго вина.

Она выпила стаканъ и продолжала:

— Мышеловки, крысоловки, ядъ, западни — все была напрасно. Изъ Бремена выписали лодку, нагруженную 1.100 крысами, но и эта не подѣйствовало. Едва успѣютъ уничтожить тысячу крысъ, какъ на ихъ мѣсто является другія десять тысячъ, и еще болѣе голодныхъ, нежели первыя. Однимъ словомъ, если бы не нашлось средства противъ этой язвы, то въ Гамельнѣ не осталось бы ни одного зерна ржи и всѣ жители умерли бы съ голоду.

Но вотъ однажды, въ пятницу, къ городскому бургомистру явился человѣкъ высокаго роста, смуглый, худощавый, съ большими глазами, ртомъ до ушей, въ красной курткѣ, остроконечной шляпѣ, въ широкомъ исподнемъ платьѣ, украшенномъ лентами, въ сѣрыхъ чулкахъ и башмакахъ съ розетками огненнаго цвѣта. У пояса его висѣлъ небольшой кожаный мѣшокъ. Мнѣ кажется, что я и теперь вижу его передъ собой.

Всѣ невольно устремили глаза на стѣну, на которую смотрѣла Мила.

— Развѣ вы видѣли его когда нибудь? спросилъ Мержи.

— Не я, а моя бабушка; она такъ хорошо помнила его, что могла бы нарисовать его портретъ.

— Что сказалъ онъ бургомистру?

— Онъ предложилъ ему за сто дукатовъ избавить городъ отъ опустошавшей его язвы. Какъ и слѣдовало ожидать, бургомистръ и бюргеры тотчасъ же согласились на эту сдѣлку. Тогда незнакомецъ вышелъ на торговую площадь, всталъ передъ церковью, но замѣтьте — спиной къ ней, вынулъ изъ своего кармана бронзовую флейту и началъ наигрывать странную арію, какую никогда не игралъ ни одинъ нѣмецкій флейтистъ. Мыши и крысы, услыхавъ эту арію, стали сбѣгаться къ нему сотнями и тысячами со всѣхъ чердаковъ, щелей въ стѣнахъ, изъ-подъ стропилъ и черепицъ городскихъ крышъ. Незнакомецъ, не переставая играть на флейтѣ, направился къ Везеру, снялъ съ себя обувь и вошелъ въ воду въ сопровожденіи всѣхъ крысъ Гамельна, которыя тутъ же и перетонули. Но въ городѣ оставалась еще одна крыса, и вы сейчасъ узнаете, почему. Колдунъ (это былъ онъ) спросилъ у одной крысы, отставшей отъ своихъ товарищей, которая еще не успѣла войти въ рѣку, почему не пришла бѣлая крыса Клауссъ? — «Милостивый государь», отвѣтила крыса, «Клауссъ такъ стара, что уже не въ состояніи ходить». — «Пойди и приведи ее сюда!» отвѣтилъ колдунъ. Крыса пошла назадъ въ городъ и скоро вернулась съ толстой бѣлой крысой, которая была такъ стара, что съ трудомъ передвигала ноги. Тогда молодая крыса потащила ее за хвостъ и онѣ обѣ вошли въ Везеръ и потонули, какъ вся ихъ остальная компанія. Такимъ образомъ, городъ былъ очищенъ отъ крысъ. Но когда незнакомецъ явился въ ратушу, чтобы получить обѣщанную награду, то бургомистръ и бюргеры разсудили, что имъ нечего больше опасаться крысъ и можно подешевле отдѣлаться отъ человѣка, не имѣющаго никакой протекціи. Въ виду этого, они не постыдились предложить ему десять дукатовъ вмѣсто обѣщанныхъ ста. Незнакомецъ сталъ настойчиво требовать деньги, но его послали ко всѣмъ чертямъ. Онъ пригрозилъ имъ, что заставитъ ихъ заплатить еще дороже, если они не исполнятъ въ точности заключеннаго съ нимъ условія. Бюргеры покатились со-смѣху при этой угрозѣ и вытолкали его за дверь ратуши, назвавъ его въ насмѣшку прекраснымъ крысоловомъ. Эту кличку подхватили уличные ребятишки и проводили его съ крикомъ по улицамъ до Новыхъ Воротъ. Въ слѣдующую пятницу, ровно въ полдень, незнакомецъ опять появился на торговой площади; но на этотъ разъ въ пунцовой шляпѣ съ полями, загнутыми самымъ страннымъ образомъ. Онъ вынулъ изъ своего мѣшка флейту, но совсѣмъ не такую, какъ въ первый разъ, и какъ только началъ играть, около него собрались мальчики всего города отъ шести до шестнадцати лѣтъ и вышли вмѣстѣ съ нимъ изъ городскихъ воротъ.

— Неужели жители Гамельна позволили ему увести дѣтей? спросили въ одинъ голосъ капитанъ и Мержи.

— Они послѣдовали за нимъ до горы Коппенберга, гдѣ находилась тогда пещера; теперь она уже не существуетъ. Флейтистъ вошелъ въ пещеру, а за нимъ всѣ дѣти. Нѣкоторое время слышны были звуки флейты; но они становились все слабѣе и, наконецъ, совсѣмъ замолкли. Дѣти исчезли безслѣдно; и съ тѣхъ поръ никто не имѣлъ о нихъ никакихъ извѣстій…

Цыганка остановилась, чтобы видѣть, какое впечатлѣніе произвелъ ея разсказъ на слушателей.

Рейтаръ, жившій въ Гамельнѣ, счелъ нужнымъ добавить съ своей стороны нѣсколько словъ:

— Эта исторія настолько правдива, сказалъ онъ, — что когда въ Гамельнѣ говорятъ о какомъ либо необычайномъ событіи, то добавляютъ: это случилось черезъ двадцать или десять лѣтъ послѣ ухода нашихъ дѣтей… Фалькенштейнъ раззорилъ нашъ городъ шестьдесятъ лѣтъ спустя послѣ того, какъ пропали наши дѣти…

— Но всего любопытнѣе, — прервала Мила, — что около этого времени, въ недалекомъ разстояніи отъ Гамельна, въ Трансильваніи, появились какіе-то дѣти, которыя говорили чистымъ нѣмецкимъ языкомъ, но не могли объяснить, откуда они. Они женились въ своемъ новомъ отечествѣ и научили дѣтей, которые родились у нихъ, своему родному, языку; отъ этого до сихъ поръ въ Трансильваніи говорятъ по-нѣмецки.

— Изъ вашихъ словъ можно понять, что это были дѣти, перенесенные сюда нечистой силой? замѣтилъ улыбаясь Мержи.

— Призываю небо въ свидѣтели, что это правда! воскликнулъ капитанъ… — Я былъ въ Трансильваніи и знаю, что тамъ говорятъ по-нѣмецки, между тѣмъ какъ кругомъ слышишь чортъ знаетъ какой языкъ.

Свидѣтельство капитана стоило всякихъ доказательствъ, такъ что вопросъ былъ окончательно рѣшенъ.

— Не хотите ли, чтобъ я вамъ погадала? спросила Мила, обращаясь къ Мержи.

— Пожалуйста! отвѣтилъ Мержи, обнявъ правой рукой талію цыганки и протягивая ей ладонь лѣвой руки.

Мила молча разсматривала ее впродолженіе нѣсколькихъ минутъ и по временамъ качала головой съ задумчивымъ видомъ.

— Ну, скажи, моя милочка, согласится-ли любимая женщина сдѣлаться моей любовницей?

Мила щелкнула его по рукѣ вмѣсто отвѣта.

— Тебя ждетъ счастье и несчастье, сказала она; — голубые глаза приносятъ добро и зло… Но, что всего хуже, ты самъ прольешь свою собственную кровь.

Капитанъ и корнетъ молчали и, повидимому, оба были одинаково поражены послѣдними словами гадальщицы.

Хозяинъ гостинницы усердно крестился, стоя въ углубленіи комнаты.

— Я повѣрю, что ты настоящая колдунья, сказалъ Мержи, — если ты скажешь, что я намѣренъ сдѣлать въ эту минуту?

— Ты поцѣлуешь меня, шепнула ему на ухо цыганка.

— Ты колдунья! воскликнулъ Мержи, цѣлуя ее.

Они продолжали разговоръ вполголоса, и ихъ взаимная дружба, повидимому, усиливалась съ каждой минутой.

Трудхенъ взяла родъ лютни, на которой почти всѣ струны были цѣлы, и начала наигрывать прелюдію къ нѣмецкому маршу. Около нея тотчасъ же образовался кружокъ солдатъ; она запѣла военную пѣсню на своемъ родномъ языкѣ; рейтары во все горло повторяли припѣвъ. Капитанъ, увлеченный примѣромъ молодой женщины, принялся пѣть громовымъ голосомъ гугенотскую пѣсню, мотивъ которой былъ такой же варварскій, какъ и слова:

«Принцъ де-Конде

Былъ убитъ,

Но господинъ адмиралъ

Еще на конѣ сидитъ

Съ ла-Рошфуко;

Они спровадятъ всѣхъ папистовъ,

Папистовъ, папистовъ», и пр.

Рейтары, разгоряченные виномъ, запѣли еще громче; но каждый тянулъ свою пѣсню, не обращая вниманія на остальныхъ. Полъ былъ покрытъ осколками разбитыхъ блюдъ и бутылокъ; раздавались взрывы хохота, проклятія, вакхическія пѣсни. Но мало-по-малу орлеанское вино оказало свое дѣйствіе; участниками этой дикой вакханаліи началъ овладѣвать сонъ. Солдаты разлеглись на скамейкахъ; корнетъ, поставивъ двухъ караульныхъ у дверей, добрелъ, пошатываясь, до своей постели. Капитанъ, который еще не потерялъ способности держаться прямой линіи, отправился, не лавируя, въ спальню хозяина, выбранную имъ для ночлега, такъ какъ это была лучшая комната въ гостинницѣ.

А Мержи и цыганка? Они исчезли прежде, чѣмъ капитанъ пропѣлъ свою пѣсню.

ГЛАВА II.
Непріятное пробужденіе.

Давно уже наступилъ день, когда проснулся Мержи, смутно припоминая событія предъидущаго вечера. Платье его было разбросано по всей комнатѣ; на полу лежалъ открытый чемоданъ. Онъ поднялся съ постели и смотрѣлъ нѣкоторое время на эту сцену безпорядка, потирая себѣ лобъ и какъ бы собираясь съ мыслями. Лицо его выражало одновременно усталость, удивленіе и безпокойство.

Послышались тяжелые шаги на каменной лѣстницѣ, ведущей въ комнату. Кто-то отворилъ дверь, даже не взявъ на себя труда предварительно постучать въ нее. Вошелъ хозяинъ гостинницы; лицо его казалось еще мрачнѣе, нежели наканунѣ; но вмѣсто страха, въ глазахъ можно было теперь замѣтить какое-то дерзкое и вызывающее выраженіе.

Онъ окинулъ взглядомъ комнату и перекрестился, какъ бы прійдя въ ужасъ при видѣ такого невообразимаго безпорядка.

— Вы все еще въ постели, молодой человѣкъ! воскликнулъ онъ. — Вставайте-ка скорѣе! намъ нужно свести съ вами счеты.

Мержи, зѣвая во весь ротъ, спустилъ одну ногу съ постели.

— Что значитъ этотъ безпорядокъ? Зачѣмъ открытъ мой чемоданъ? спросилъ онъ недовольнымъ голосомъ, въ тонъ хозяину.

— Зачѣмъ и почему? возразилъ этотъ; — развѣ я обязанъ это знать? Какое мнѣ дѣло до вашего чемодана? Вы произвели еще большій безпорядокъ въ моемъ домѣ! Клянусь моимъ патрономъ св. Евстафіемъ, что я заставлю васъ заплатить мнѣ за всѣ убытки.

Мержи сталъ натягивать красные рейтузы, и при этомъ движеніи кошелекъ выпалъ у него изъ кармана. Повидимому, звукъ, произведенный паденіемъ, былъ не тотъ, какого онъ ожидалъ, потому что онъ поспѣшно поднялъ кошелекъ и съ безпокойствомъ открылъ его.

— Меня обокрали! воскликнулъ онъ, обращаясь къ хозяину. Вмѣсто двадцати золотыхъ, которые были въ его кошелькѣ, оказалось не болѣе двухъ!

Хозяинъ пожалъ плечами и презрительно улыбнулся.

— Меня обокрали! продолжалъ Мержи, поспѣшно завязывая себѣ поясъ. — Въ этомъ кошелькѣ было двадцать экю; я требую, чтобы они были возвращены мнѣ; ихъ украли въ вашемъ домѣ.

— Клянусь моей бородой, я очень радъ этому! воскликнулъ хозяинъ вызывающимъ тономъ; — это отъучитъ васъ якшаться съ колдуньями и воровками! Впрочемъ, — добавилъ онъ вполголоса, — сапогъ сапогу пара; недаромъ всѣ эти еретики, колдуны и мошенники льнутъ другъ къ другу! Ихъ мѣсто на площади Гревъ!

— Что ты тамъ бормочешь про себя, бездѣльникъ! крикнулъ Мержи, не помня себя отъ гнѣва, потому что онъ чувствовалъ, насколько былъ справедливъ сдѣланный ему упрекъ, и какъ человѣкъ, сознающій свою вину, искалъ предлога, чтобы затѣять ссору.

— Я говорю, отвѣтилъ подбоченясь содержатель гостинницы громкимъ голосомъ, — что вы все переломали въ моемъ домѣ, и я хочу, чтобы вы заплатили мнѣ за это до послѣдней копѣйки.

— Я заплачу, сколько приходится на мою долю, и ни ліарда болѣе. А гдѣ капитанъ Кори… Горнштейнъ?

— У меня выпили больше двухсотъ бутылокъ хорошаго стараго вина, — продолжалъ хозяинъ, еще больше возвысивъ голосъ; — но я получу съ васъ все, что слѣдуетъ.

Мержи окончилъ свой туалетъ.

— Гдѣ капитанъ? крикнулъ онъ во все горло.

— Онъ уѣхалъ болѣе чѣмъ два часа тому назадъ; чортъ бы побралъ его и всѣхъ гугенотовъ! Со временемъ мы сожжемъ всѣхъ ихъ на кострѣ!

Здоровая пощечина была единственнымъ отвѣтомъ Мержи на эти слова.

Неожиданность и сила удара настолько ошеломили почтеннаго Евстафія, что онъ отступилъ на нѣсколько шаговъ. Изъ кармана его панталонъ выглядывала рукоятка большого кухоннаго ножа; онъ инстинктивно схватился за нее и, если бы поддался первому движенію гнѣва, то, вѣроятно, это повело бы въ весьма печальнымъ послѣдствіямъ. Но благоразуміе парализовало его гнѣвъ, такъ какъ онъ замѣтилъ, что Мержи протянулъ руку къ изголовью, гдѣ висѣла длинная шпага. Онъ тотчасъ же мысленно отказался отъ неравнаго боя и быстро бросился внизъ по лѣстницѣ съ крикомъ: помогите! убиваютъ!

Мержи остался одинъ на полѣ битвы; но его сильно безпокоили послѣдствія одержанной имъ побѣды. Онъ застегнулъ портупею, вооружился пистолетами и съ чемоданомъ въ рукѣ вышелъ изъ комнаты, съ твердымъ намѣреніемъ отправиться съ жалобой къ мѣстному судьѣ. Онъ прошелъ переднюю и едва вступилъ на первую ступень лѣстницы, какъ очутился лицомъ въ лицу съ непріятелемъ.

Во главѣ наскоро собранной арміи выступалъ хозяинъ гостинницы съ старой алебардой въ рукахъ; за нимъ слѣдовали три поваренка, вооруженные вертелами, и сосѣдъ съ заржавленнымъ мушкетомъ, составлявшій аріергардъ. Обѣ стороны не ожидали такой быстрой встрѣчи. Всего пять или шесть ступеней раздѣляли противниковъ.

Мержи бросилъ чемоданъ и схватился за одинъ изъ пистолетовъ Это движеніе указало почтенному Евстафію и его приверженцамъ всѣ невыгоды ихъ положенія. Подобно персамъ въ Саламинской битвѣ, они не съумѣли выбрать позиціи, которая давала бы имъ возможность воспользоваться своей многочисленностью. Въ ихъ арміи находился только одинъ человѣкъ, у котораго было огнестрѣльное оружіе; но онъ не могъ употребить его, не поранивъ товарищей, шедшихъ впереди, между тѣмъ какъ пистолеты гугенота, направленные вдоль лѣстницы, грозили положить всѣхъ ихъ съ одного выстрѣла. Слабый звукъ взводимыхъ курковъ привелъ ихъ въ такой ужасъ, какъ будто они услыхали настоящій выстрѣлъ. Въ этотъ же моментъ непріятельская колонна внезапнымъ движеніемъ повернула тылъ къ врагу и бросилась въ кухню, въ надеждѣ найти тамъ болѣе обширную и выгодную позицію. Въ замѣшательствѣ, неизбѣжномъ при всякомъ поспѣшномъ отступленіи, содержатель гостинницы, желая повернуть алебарду, зацѣпился за нее ногой и упалъ. Мержи, какъ великодушный побѣдитель, не захотѣлъ употребить оружіе противъ бѣгущихъ и удовольствовался тѣмъ, что бросилъ имъ вслѣдъ свой чемоданъ, который съ шумомъ скатился по каменнымъ ступенямъ, что еще болѣе усилило разстройство непріятельской арміи. Лѣстница была очищена отъ враговъ и сломанная алебарда осталась на мѣстѣ въ видѣ побѣднаго трофея.

Мержи быстро спустился по лѣстницѣ въ кухню, гдѣ непріятель уже выстроился въ одну линію. Тотъ, который былъ вооруженъ мушкетомъ, держалъ его на-готовѣ и раздувалъ зажженный фитиль; содержатель гостинницы, весь покрытый кровью, — такъ какъ онъ разбилъ себѣ носъ при паденіи, — всталъ позади своихъ приверженцевъ, какъ нѣкогда раненый Менелай за рядами греческаго войска. Но вмѣсто Махаона или Подалира^[2] на помощь явилась его жена, съ растрепанными волосами и въ развязанномъ чепчикѣ, и принялась вытирать ему лицо грязной салфеткой.

Мержи тотчасъ же составилъ планъ дѣйствій. Онъ подошелъ къ воину, вооруженному мушкетомъ, и приложилъ пистолетъ къ его груди.

— Брось фитиль, или я убью тебя! воскликнулъ онъ.

Фитиль упалъ на полъ, и Мержи затопталъ сапогомъ конецъ зажженной веревки. Союзники разомъ сложили оружіе.

— Относительно васъ, сказалъ Мержи, обращаясь къ хозяину, — я могу только сказать, что вы получили достойное наказаніе; быть можетъ, это научитъ васъ обращаться вѣжливѣе съ посѣтителями. Если бы я хотѣлъ, то могъ бы лишить васъ права имѣть вывѣску, — стоитъ только обратиться съ жалобой въ уѣздный судъ. Но я не злой человѣкъ, и поэтому оставлю васъ въ покоѣ. Скажите: сколько приходится на мою долю?

Хозяинъ, замѣтивъ, что Мержи во время разговора спустилъ курокъ и заложилъ пистолетъ за поясъ, немного ободрился и, обтирая кровь съ лица, отвѣтилъ печальнымъ голосомъ:

— Въ домѣ колотятъ посуду, бьютъ людей, разбиваютъ носы добрымъ христіанамъ… производятъ адскій шумъ… Послѣ всего этого очень трудно сказать, какая плата можетъ удовлетворить порядочнаго человѣка!..

— Ну, такъ и быть! возразилъ улыбаясь Мержи. — За вашъ разбитый носъ я заплачу, сколько онъ дѣйствительно стоитъ по моему мнѣнію. Относительно битой посуды поговорите съ рейтарами; это дѣло ихъ рукъ. Я собственно хочу знать: сколько стоитъ мой вчерашній ужинъ?

Хозяинъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на свою жену, на поваренковъ и на своего сосѣда, какъ бы испрашивая у нихъ совѣта и покровительства.

— Рейтары! поговорить съ рейтарами!.. сказалъ онъ, наконецъ. — Развѣ легко получить съ нихъ деньги? Капитанъ заплатилъ мнѣ три ливра, а корнетъ далъ мнѣ пинка ногой.

— Но я не хочу обижать васъ, и мы разстанемся друзьями! сказалъ Мержи и, вынувъ золотой изъ своего кошелька, бросилъ его хозяину, который не счелъ нужнымъ протянуть руку и съ презрѣніемъ смотрѣлъ, какъ монета упала на полъ.

— Одинъ экю! воскликнулъ онъ. — Одинъ экю за сто разбитыхъ бутылокъ, за разграбленіе всего дома! Колотятъ людей и хотятъ раздѣлаться однимъ экю!

— Нечего сказать, хороша плата! добавила жена такимъ же плачевнымъ тономъ. — Къ намъ заѣзжаютъ иногда дворяне-католики; случается, что и они пошумятъ немного, но, покрайней мѣрѣ, знаютъ цѣну вещамъ.

Если бы у Мержи было побольше денегъ, то онъ, разумѣется, охотно поддержалъ бы репутацію щедрости своей партіи.

— Тѣмъ лучше для нихъ! отвѣтилъ онъ сухо. — Но этихъ католическихъ дворянъ, вѣроятно, не обкрадывали въ вашемъ домѣ, какъ меня. Итакъ, рѣшайтесь! возьмите этотъ экю, или вы ничего не получите.

Съ этими словами онъ сдѣлалъ движеніе, чтобы поднять монету.

Содержательница гостинницы поспѣшила предупредить его.

— Ну, теперь прикажите подать мою лошадь; а ты брось свой вертелъ и возьми мой чемоданъ.

— Вы спрашиваете свою лошадь, молодой сеньоръ? спросилъ одинъ изъ слугъ съ многозначительной гримасой.

Хозяинъ гостинницы, несмотря на свое горе, поднялъ голову, и въ глазахъ его промелькнуло выраженіе злобной радости.

— Я самъ приведу вашего прекраснаго коня, мой добрый сеньоръ, сказалъ онъ, и съ этими словами вышелъ изъ комнаты, закрывая себѣ носъ салфеткой.

Мержи послѣдовалъ за нимъ на дворъ.

Но каково было его удивленіе, когда вмѣсто своей красивой алансонской лошади онъ увидѣлъ малорослую пѣгую клячу, не первой молодости и съ широкимъ шрамомъ на головѣ, а вмѣсто превосходнаго сѣдла изъ тонкаго фландрскаго бархата простое кожаное сѣдло, кованное желѣзомъ, какое употреблялось тогда у солдатъ.

— Это что значитъ? Гдѣ моя лошадь? воскликнулъ онъ.

— Не угодно ли будетъ вашей милости спросить объ этомъ у господъ рейтаровъ? отвѣтилъ хозяинъ съ притворной покорностью. — Эти достойные иностранцы увели ее съ собой; вѣроятно, они сдѣлали это по ошибкѣ, благодаря сходству обѣихъ лошадей.

— Отличный конь! замѣтилъ одинъ изъ поваренковъ; — держу пари, что ему не болѣе двадцати лѣтъ.

— Всякій повѣритъ, что эта лошадь побывала въ бою, добавилъ другой; — посмотрите, какой у ней шрамъ на головѣ.

— И, вдобавокъ, она отличной масти! сказалъ третій. — На ней точно пасторская ряса, бѣлая съ чернымъ.

Мержи вошелъ въ конюшню и увидѣлъ, что она совершенно пуста.

— Зачѣмъ же вы позволили увести мою лошадь? воскликнулъ онъ внѣ себя отъ бѣшенства.

— Сами посудите, ваша милость, что намъ оставалось дѣлать, — отвѣтилъ одинъ изъ слугъ, которому былъ порученъ надзоръ за конюшней; — ее увелъ трубачъ; онъ увѣрилъ насъ, что вы помѣнялись съ нимъ лошадьми.

Мержи задыхался отъ гнѣва и къ своей досадѣ не зналъ, кого обвинить въ постигшемъ его несчастіи.

— Я отыщу капитана, пробормоталъ онъ сквозь зубы; — надѣюсь, что онъ накажетъ негодяя, который обокралъ меня.

— Разумѣется, вы должны сдѣлать это, молодой сеньоръ, потому что капитанъ… забылъ его имя… повидимому, честнѣйшій человѣкъ.

Въ головѣ Мержи мелькнула мысль, что капитанъ не только способствовалъ кражѣ, но даже, быть можетъ, лошадь была уведена по его приказанію.

— Вы также могли бы, добавилъ хозяинъ, — пользуясь удобнымъ случаемъ, получить обратно ваши экю отъ молодой дѣвицы; она, вѣрно, взяла ихъ по ошибкѣ, такъ какъ укладывала свои вещи въ темнотѣ, не дожидаясь разсвѣта.

— Не прикажете ли, ваща милость, привязать чемоданъ къ лошади? спросилъ конюхъ почтительнымъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ убійственно хладнокровнымъ тономъ.

Мержи сообразилъ, что чѣмъ онъ дольше останется тутъ, тѣмъ больше долженъ будетъ подвергнуться грубымъ шуткамъ окружавшей его челяди, и поэтому, едва дождавшись, чтобы привязали его чемоданъ, вскочилъ на сѣдло. Лошадь, почуя новаго хозяина, возъимѣла злобное намѣреніе испытать его познанія въ искусствѣ верховой ѣзды. Но она скоро должна была убѣдиться, что имѣетъ дѣло съ ловкимъ наѣздникомъ, который въ данный моментъ всего менѣе былъ расположенъ выносить ея милыя проказы. Поэтому, сдѣлавъ еще нѣсколько прыжковъ и получивъ за нихъ должное наказаніе острыми шпорами, она благоразумно рѣшила покориться своей участи и побѣжала но дорогѣ крупной рысью. Но тутъ оказалось, что она потратила слишкомъ много силъ на борьбу съ своимъ всадникомъ, и съ ней случилось то, что нерѣдко бываетъ съ клячами въ подобныхъ случаяхъ: она упала на всѣ четыре ноги. Нашъ герой тотчасъ же поднялся, слегка помятый тяжестью лошади, но еще болѣе взбѣшенный насмѣшливыми возгласами, которые раздавались со двора гостинницы. Онъ колебался одну минуту, не отомстить ли обидчикамъ ударами шпаги; но, по зрѣломъ размышленіи, ограничился тѣмъ, что сдѣлалъ видъ, будто не слышитъ оскорбленій, которыя сыпались на него издали. Онъ заставилъ подняться лошадь съ земли и медленно повелъ ее по дорогѣ въ Орлеанъ, преслѣдуемый на нѣкоторомъ разстояніи толпой дѣтей: старшіе изъ нихъ пѣли ему пѣсню о Jehan Реtaquin^[3]; между тѣмъ какъ меньшіе кричали ему во все горло: «Вотъ гугенотъ! Прочь отсюда! Гугенотъ! Убирайся прочь, еретикъ!» Мержи прошелъ съ полверсты, пѣшкомъ въ довольно мрачномъ настроеніи духа, размышляя о томъ, что въ этотъ день ему не удастся догнать рейтаровъ, что лошадь его, вѣроятно, продана, а если нѣтъ, то весьма сомнительно, чтобы эти господа согласились возвратить ее. Такимъ образомъ, онъ мало-по-малу пріучилъ себя къ мысли, что лошадь навсегда потеряна для него. Въ виду этого предположенія, онъ рѣшилъ, что ему нечего дѣлать въ Орлеанѣ, и свернулъ на дорогу, ведущую въ Парижъ, выбравъ проселочный путь, чтобы не проходить мимо злополучной гостинницы, которая была свидѣтельницей постигшихъ его бѣдствій. Но такъ какъ онъ съ раннихъ лѣтъ привыкъ находить хорошую сторону во всѣхъ событіяхъ жизни, то постепенно пришелъ въ убѣжденію, что онъ, въ сущности, очень дешево отдѣлался отъ бѣды: его могли не только обокрасть, но и убить. Между тѣмъ, у него въ кошелькѣ остался золотой; вещи были также почти цѣлы и, наконецъ, въ его распоряженіи лошадь, хотя и не особенно красивая, но она все-таки могла везти его. И если говорить правду, то воспоминаніе о прекрасной Милѣ не разъ вызвало улыбку на его губахъ, такъ что послѣ нѣсколькихъ часовъ ходьбы и сытнаго завтрака въ трактирѣ, который попался ему по дорогѣ, онъ былъ почти растроганъ деликатностью честной цыганки, которая украла у него только восемнадцать экю, вмѣсто двадцати. Ему гораздо тяжелѣе было помириться съ потерей своего прекраснаго коня, но онъ утѣшалъ себя тѣмъ, что болѣе закоснѣлый воръ, нежели трубачъ, увелъ бы у него лошадь, не оставивъ взамѣнъ свою.

Онъ пріѣхалъ въ Парижъ вечеромъ, незадолго до закрытія городскихъ воротъ, и помѣстился въ гостинницѣ на улицѣ Saint-Jacques.

ГЛАВА III.
Молодые придворные.

Мержи пріѣхалъ въ Парижъ въ надеждѣ найти рекомендацію въ адмиралу Колиньи и поступить въ армію, которая, по слухамъ, должна была сражаться во Фландріи подъ начальствомъ этого великаго полководца. Онъ разсчитывалъ, что друзья его отца, къ которымъ онъ имѣлъ рекомендательныя письма, помогутъ ему получить доступъ къ королю Карлу ІХ-му и адмиралу, у котораго также былъ своего рода дворъ. Мержи зналъ, что его братъ пользовался нѣкоторымъ кредитомъ, но онъ былъ въ нерѣшительности: слѣдуетъ ли ему обратиться къ его помощи, или нѣтъ. Отступничество отъ вѣры Жоржа Мержи почти совершенно отдѣлило его отъ семьи, для которой онъ сталъ не болѣе, какъ постороннимъ человѣкомъ. Въ тѣ времена это былъ не единственный примѣръ семьи, разъединенной различіемъ религіозныхъ мнѣній. Отецъ Жоржа запретилъ произносить его имя въ своемъ присутствіи, находя оправданіе для подобнаго ригоризма въ слѣдующемъ текстѣ евангелія: «Если же правый глазъ твой соблазняетъ тебя, вырви его и брось отъ себя». Хотя Бернаръ далеко не отличался такою же непоколебимостью, но тѣмъ не менѣе отступничество брата казалось ему постыднымъ пятномъ для его фамильной чести, и это убѣжденіе должно было ослабить въ немъ чувство братской привязанности.

Но прежде чѣмъ остановиться на какомъ нибудь рѣшеніи, и прежде даже, чѣмъ отнести рекомендательныя письма, онъ увидѣлъ необходимость пополнить свой пустой кошелекъ. Съ этою цѣлью онъ отправился къ одному ювелиру, жившему у моста Saint-Michel, который долженъ былъ значительную сумму его семьѣ, которая ему поручила взыскать ее.

При входѣ на мостъ онъ встрѣтилъ нѣсколько молодыхъ людей, очень щеголевато одѣтыхъ, которые шли рука объ руку и почти загородили собой узкій проходъ на мосту, стѣсненный множествомъ лавокъ и балагановъ, выстроенныхъ по обѣимъ сторонамъ двумя параллельными стѣнами, такъ что видъ на рѣку былъ закрытъ для прохожихъ. За молодыми господами шли ихъ лакеи, изъ которыхъ каждый несъ въ рукѣ одну изъ длинныхъ обоюдоострыхъ шпагъ, носившихъ тогда названіе «дуэльныхъ», и кинжалъ въ такихъ широкихъ ножнахъ, что послѣднія, въ случаѣ надобности, могли служить щитомъ. Повидимому, оружіе казалось слишкомъ тяжелимъ для молодыхъ дворянъ или же, быть можетъ, они были не прочь похвастать передъ публикой своими богато одѣтыми лакеями.

Они находились въ наилучшемъ расположеніи духа, судя, по крайней мѣрѣ, по ихъ частымъ и громкимъ взрывамъ хохота. Встрѣчая прилично одѣтую женщину, они вѣжливо раскланивались съ ней, но при этомъ дерзко осматривали съ головы до ногъ, а нѣкоторые изъ этихъ вѣтренниковъ намѣренно толкали локтями степенныхъ буржуа въ черныхъ плащахъ, которые поспѣшно удалялись отъ нихъ, бормоча проклятія дерзкимъ придворнымъ. Но среди этой молодежи былъ одинъ, который шелъ съ опущенной головой и не принималъ никакого участія въ общемъ весельи.

— Будь я проклятъ, Жоржъ! воскликнулъ одинъ изъ молодыхъ людей, ударивъ его по плечу, — у тебя такой угрюмый видъ, что ни на что не похоже! Вотъ уже болѣе четверти часа, какъ ты не раскрывалъ рта. Не намѣренъ ли ты сдѣлаться картезіанскимъ монахомъ?

Мержи вздрогнулъ при имени своего брата, но онъ не разслышалъ, что отвѣтилъ тотъ, котораго называли Жоржемъ.

— Держу пари на сто пистолей, продолжалъ первый, — что онъ опять влюбился въ какого нибудь добродѣтельнаго дракона. Бѣдный другъ! отъ души жалѣю тебя; нужно особенное несчастіе, чтобы встрѣтить въ Парижѣ неприступную женщину.

— Совѣтую тебѣ отправиться къ волшебнику Рудбеку, сказалъ другой. — Онъ дастъ тебѣ любовный напитокъ, противъ котораго не устоитъ никакая женщина.

— Не влюбился ли нашъ капитанъ въ монахиню! воскликнулъ третій. — Эти черти гугеноты, если они даже обращены въ истинную вѣру, то все-таки чувствуютъ особенное влеченіе къ христовымъ невѣстамъ.

Мержи услышалъ хорошо знакомый голосъ, который отвѣтилъ печальнымъ тономъ:

— Я не былъ бы огорченъ въ такой степени, если бы дѣло шло о любовцой исторіи. Меня встревожило то, что де-Понъ, которому я поручилъ передать письмо моему отцу, вернулся ни съ чѣмъ, такъ какъ отецъ по-прежнему не желаетъ даже слышать моего имени.

— Твой отецъ человѣкъ стараго закала, сказалъ одинъ изъ молодыхъ людей. — Это одинъ изъ тѣхъ завзятыхъ гугеноговъ, которые хотѣли во что бы то ни стало взять приступомъ Амэуазь.

Жоржъ въ это время случайно оглянулся и, увидя своего брата, бросился къ нему съ распростертыми объятіями. Мержи безъ всякаго колебанія протянулъ ему обѣ руки и крѣпко прижалъ къ своей груди. Быть можетъ, если бы встрѣча была менѣе неожиданна, то онъ сдѣлалъ бы надъ собой усиліе, чтобы вооружиться равнодушіемъ, но теперь онъ далъ волю своему чувству. Они встрѣтились, какъ старые друзья послѣ долгой разлуки.

Жоржъ, поспѣшно обмѣнявшись съ братомъ нѣсколькими вопросами, обратился къ своимъ друзьямъ, которые молча смотрѣли на эту сцену.

— Господа, сказалъ онъ, — вы видите, насколько неожиданна наша встрѣча. Извините, если я оставлю васъ, чтобы побесѣдовать съ братомъ, съ которымъ не видѣлся болѣе семи лѣтъ.

— Клянусь честью, что мы не отпустимъ тебя сегодня! сказалъ одинъ изъ молодыхъ людей, схвативъ его за плащъ. Обѣдъ заказанъ, и мы не сядемъ за столъ безъ тебя.

— Бевилль правъ, мы не пустимъ тебя.

— Чортъ возьми! продолжалъ Бевилль. — Развѣ твой братъ не можетъ пообѣдать съ нами? Хорошій товарищъ всегда кстати.

— Прошу извинить меня, сказалъ Мержи, — но я долженъ сегодня окончить нѣкоторыя дѣла и передать письма…

— Вы ихъ передадите завтра.

— Мнѣ необходимо, чтобы они были получены сегодня… и, наконецъ, добавилъ Мержи, краснѣя, — у меня нѣтъ денегъ; я долженъ пойти за ними…

— Нечего сказать, хороша отговорка! воскликнули всѣ въ одинъ голосъ. — Мы не допустимъ, чтобы вы отказались отъ обѣда съ честными людьми и отправились занимать деньги у жидовъ.

— Посмотрите на это, мосье де-Мержи, сказалъ Бевилль, указывая на длинный шелковый кошелекъ, висѣвшій у его пояса. — Располагайте мною, какъ своимъ казначеемъ. Вотъ уже двѣ недѣли, какъ мнѣ чертовски везетъ въ гальбикъ^[4].

— Однако, не станемъ терять время попусту. Пойдемъ въ гостинницу «Мавръ». Обѣдъ, вѣроятно, давно готовъ! заговорили молодые люди.

Жоржъ въ нерѣшимости взглянулъ на брата.

— Ты, разумѣется, еще успѣешь передать письма! сказалъ онъ. — Денегъ у меня достаточно; пойдемъ съ нами. Ты познакомишься съ парижской жизнью.

Мержи нехотя согласился. Капитанъ представилъ брата своимъ друзьямъ: барону Водрёль, шевалье Ренеи, виконту Бевилль и проч. Всѣ они разсыпались въ любезностяхъ передъ новымъ пріятелемъ, который долженъ былъ разцѣловаться со всѣми ними. Бевилль подошелъ къ нему послѣдній и, обнявъ его, воскликнулъ:

— Ого! Будь я проклятъ! У меня тонкое обоняніе: сразу слышу еретика. Держу пари на мою золотую цѣпочку, что вы протестантъ!

— Вы не ошиблись; но, къ сожалѣнію, я не такой истинный христіанинъ, какимъ бы мнѣ слѣдовало быть.

— Ну, вотъ! развѣ я вамъ не говорилъ, что узнаю гугенота среди тысячи людей. Тьфу ты, пропасть, какъ у этихъ господъ еретиковъ вытягивается лицо, когда они начинаютъ говорить о религіи.

— Мнѣ кажется, что никогда не слѣдуетъ говорить шутя о такомъ серьезномъ предметѣ.

— Мосье де-Мержи совершенно правъ, замѣтилъ баронъ де-Водрёль, а съ вами, Бевилль, непремѣнно случится какое нибудь несчастіе за ваши постоянныя насмѣшки надъ священными вещами.

— Посмотрите-ка на этого святошу! сказалъ Бевилль, обращаясь къ Мержи. — Это самый отъявленный развратникъ изъ всѣхъ насъ, но, тѣмъ не менѣе, онъ осмѣливается время отъ времени читать намъ проповѣди.

— Предоставьте мнѣ, Бевилль, быть такимъ, какимъ создала меня природа, возразилъ Водрёль. — Если я развратенъ, то въ этомъ виновата моя плоть, которую я не могу побѣдить; но я, по крайней мѣрѣ, отношусь съ почтеніемъ къ тому, что заслуживаетъ уваженія.

— Что касается меня лично, продолжалъ Бевилль, — то я глубоко уважаю… мою мать; это единственная добродѣтельная женщина, которую я когда либо встрѣчалъ въ моей жизни. Затѣмъ, я долженъ сказать, что отношусь совсѣмъ безразлично къ католикамъ, гугенотамъ, папистамъ, жидамъ и туркамъ, и меня настолько же интересуютъ ихъ распри, какъ сломанная шпора.

— Безбожникъ! пробормоталъ Водрёль. Онъ перекрестилъ себѣ ротъ, прикрывшись по возможности носовымъ платкомъ.

— Нужно предупредить тебя, Бернаръ, что ты не встрѣтишь среди насъ такихъ спорщиковъ, какъ почтенный Теобальдъ Вольфштейнъ. Мы не особенно любимъ богословскіе разговоры и, благодаря Богу, проводимъ время болѣе пріятнымъ образомъ.

— Быть можетъ, возразилъ Мержи съ нѣкоторымъ раздраженіемъ, — было бы лучше для тебя, если бы ты внимательнѣе слушалъ поучительныя рѣчи достойнаго пастора Вольфштейна.

— Превратимъ этотъ разговоръ, отвѣтилъ капитанъ. — Быть можетъ, придетъ время, когда я самъ попрошу тебя выслушать мою исповѣдь; мнѣ извѣстно, какое мнѣніе ты составилъ обо мнѣ… Но все равно… Мы собрались не для того, чтобы толковать о подобныхъ вещахъ… Я считаю себя честнымъ человѣкомъ и когда-нибудь ты убѣдишься… Но довольно объ этомъ; теперь мы должны думать только о томъ, чтобы повеселѣе провести время!

Онъ провелъ рукой по лбу, какъ будто желая согнать тяжелую мысль.

— Дорогой братъ! сказалъ Мержи вполголоса, пожимая ему руку. Жоржъ отвѣтилъ такимъ же пожатіемъ руки, и оба поспѣшили присоединиться къ товарищамъ, которые опередили ихъ на нѣсколько шаговъ.

Проходя мимо Лувра, они встрѣтили нѣсколькихъ богато одѣтыхъ господъ, которые выходили оттуда одни за другими. Жоржъ и его товарищи дружески здоровались съ ними и цѣловались, равно и со всѣми сеньорами, которые попадались имъ по дорогѣ. При этомъ они считали нужнымъ представить имъ младшаго Мержи, который, такимъ образомъ, не только познакомился со многими знаменитостями этой эпохи, но даже узналъ ихъ клички (всякому сколько-нибудь извѣстному лицу давали тогда какое-нибудь прозвище), а равно и скандальныя исторіи, ходившія о нихъ по городу.

— Видите ли вы, разсказывали ему молодые придворные, — этого господина съ блѣдножелтымъ лицомъ? Его настоящее имя Пьеръ Сегье; но его зовутъ Petrus de finibus, потому что онъ такъ долго обдумываетъ всякое предпріятіе и взвѣшиваетъ шансы успѣха, что всегда добвется благополучнаго конца. Вотъ Tope де-Монморанси, прозванный le petit capitaine brûle-bancs, а это почтенный архіепископъ бутылокъ (де-Гизъ); онъ еще держится довольно прямо на своемъ мулѣ, потому что не успѣлъ пообѣдать… А вотъ одинъ изъ героевъ вашей партіи, знаменитый Ла-Рошфуко, врагъ капустныхъ кочней. Въ послѣднюю войну, по своей близорукости, онъ приказалъ сдѣлать залпъ изъ мушкетовъ по злополучнымъ грядамъ капустныхъ кочней, принявъ ихъ за головы ландскнехтовъ…

Затѣмъ, менѣе чѣмъ въ четверть часа Мержи узналъ имена любовниковъ всѣхъ тогдашнихъ придворныхъ дамъ и число дуэлей, вызванныхъ ихъ красотой. Онъ убѣдился, что, достоинство репутаціи дамы было соразмѣрно количеству смертныхъ случаевъ, которыхъ она было причиной. Такъ, напримѣръ, мадамъ де-Куртавель была въ большей славѣ, нежели бѣдная графиня де-Померандъ, такъ какъ ея послѣдній любовникъ убилъ двоихъ соперниковъ, между тѣмъ какъ изъ-за графини произошла только незначительная дуэль, которая кончилась легкой раной.

Вниманіе Мержи было привлечено высокой дамой, ѣхавшей верхомъ на бѣломъ мулѣ, котораго велъ конюхъ; два богато одѣтыхъ лакея слѣдовали сзади. На дамѣ было модное платье, самого послѣдняго фасона, сплошь покрытое вышивками. По всѣмъ признакамъ она казалась очень красивой. Лицо ея было покрыто черной бархатной маской, потому что въ тѣ времена дамы не иначе выходили на улицу, какъ въ маскахъ; но тѣмъ не менѣе можно было замѣтить, что у ней ослѣпительно бѣлая кожа и темноголубые глаза.

Поровнявшись съ молодыми придворными, она поѣхала шагомъ и, казалось, съ нѣкоторымъ вниманіемъ смотрѣла на младшаго де-Мержи, лицо котораго ей было незнакомо. Она граціозно склоняла голову въ отвѣтъ на многочисленные поклоны своихъ обожателей, которые при этомъ такъ низко опустили свои шляпы, что перья почти касались земли. Въ это время легкій порывъ вѣтра приподнялъ ея длинное атласное платье, и можно было видѣть мелькомъ маленькій башмакъ изъ бѣлаго бархата и нѣсколько дюймовъ розоваго чулка.

— Кто эта дама, что ей всѣ кланяются? спросилъ съ любопытствомъ Мержи.

— Каково, уже успѣлъ влюбиться! воскликнулъ Бевилль. — Впрочемъ, это въ порядкѣ вещей; гугеноты и паписты всѣ безъ ума отъ графини Діаны де-Тюржи.

— Это одна изъ придворныхъ красавицъ, сказалъ Жоржъ, — и, вдобавокъ, изъ самыхъ опасныхъ для нашихъ молодыхъ волокитъ. Но, чортъ возьми, не легко овладѣть этой цитаделью!

— Я желалъ бы узнать, сколько произошло изъ-за нея дуэлей? спросилъ улыбаясь Мержи.

— Она не иначе считаетъ ихъ, какъ десятками, возразилъ баронъ Водрбль; — но всего любопытнѣе то, что она сама хотѣла драться на дуэли и послала формальный вызовъ одной придворной дамѣ, которой отдано было предпочтеніе передъ нею.

— Что за сказка! воскликнулъ Мержи.

— Графиня была бы не первая женщина нашего времени, которая дралась на дуэли, сказалъ Жоржъ. — Она послала настоящій вызовъ, написанный по всѣмъ правиламъ, г-жѣ С. Фуа, приглашая ее на смертельный поединокъ, на шпагахъ или кинжалахъ, и безъ верхняго платья, какъ сдѣлалъ бы самый утонченный дуэлистъ.

— Мнѣ очень бы хотѣлось быть секундантомъ этихъ дамъ, чтобы видѣть ихъ обѣихъ въ рубашкахъ! замѣтилъ Шевалье де-Ренси.

— Что же, состоялась ли эта дуэль? спросилъ Мержи.

— Нѣтъ, отвѣтилъ Жоржъ; — ихъ успѣли помирить во-время.

— Онъ же и устроилъ это примиреніе, сказалъ Водрбль; — онъ былъ тогда любовникомъ г-жи С. Фуа.

— Что за вздоръ! Развѣ такимъ же, какъ ты! возразилъ Жоржъ сдержаннымъ тономъ.

— Графиня Тюржи въ родѣ нашего Водрёль, сказалъ Бевилль; — она умѣетъ совмѣстить благочестіе и современные нравы: она готова драться на дуэли, хотя это считается смертнымъ грѣхомъ, и въ то же время ежедневно бываетъ на двухъ обѣдняхъ.

— Оставь меня въ покоѣ съ обѣднями! воскликнулъ Водрёль.

— Да, она усердно посѣщаетъ церковь, добавилъ Ренеи; — но, разумѣется, съ тою цѣлью, чтобы имѣть возможность показаться публикѣ безъ маски.

— Вѣроятно, благодаря этому, столько женщинъ ходятъ у васъ къ обѣднѣ, замѣтилъ Мержи, пользуясь случаемъ, чтобы задѣть католиковъ.

— А въ вашихъ-то церквахъ что дѣлается! возразилъ Бевилль. — Какъ только кончится проповѣдь, тушатъ свѣчи, и можно себѣ представить, какія тамъ происходятъ назидательныя сцены. Клянусь честью, когда я думаю объ этомъ, то у меня даже является желаніе сдѣлаться лютераниномъ.

— И вы вѣрите этимъ нелѣпымъ росказнямъ? спросилъ Мержи презрительнымъ тономъ.

— Нельзя не вѣрить, когда факты на-лицо. Ферранъ, котораго мы всѣ отлично знаемъ, нарочно ходилъ въ Орлеанѣ въ протестантскую церковь на свиданіе съ женой нотаріуса. Это была такая прелестная женщина, что, клянусь честью, я и теперь не могу хладнокровно вспомнить о ней. Онъ не могъ иначе видѣться съ нею, какъ въ церкви; но, по счастью, одинъ изъ его друзей гугенотовъ сообщилъ ему пароль; онъ приходилъ къ самой проповѣди, а затѣмъ, когда свѣчи были потушены, разумѣется, влюбленные не теряли даромъ время.

— Это невозможно! замѣтилъ сухо Мержи.

— Невозможно? почему?

— Потому что протестантъ никогда не рѣшится сдѣлать такую подлость, чтобы привести паписта въ свою церковь.

Этотъ отвѣтъ возбудилъ громкій взрывъ хохота.

— Какъ! воскликнулъ баронъ Водрёль — вы воображаете, что гугенотъ не можетъ быть воромъ, измѣнникомъ и исполнять роль сводни!

— Мосье де-Мержи не отъ міра сего! замѣтилъ со смѣхомъ Ренеи.

— Если бы мнѣ, напримѣръ, вздумалось послать цыпленка въ подарокъ гугеноткѣ, сказалъ Бевилдь, — то я непремѣнно обратился бы къ пастору.

— Вы, разумѣется, говорите это потому, что привыкли давать подобныя порученія вашимъ священникамъ.

— Нашимъ священникамъ!.. воскликнулъ Водрёль, багровѣя отъ гнѣва.

— Кончите ли вы когда-нибудь эти скучные диспуты! прервалъ Жоржъ, замѣтивъ раздраженіе, которое слышалось въ каждомъ отвѣтѣ собесѣдниковъ; — предоставимъ подобные разговоры святошамъ и ханжамъ всевозможныхъ сектъ. Я предлагаю брать штрафъ со всякаго, кто первый произнесетъ слова: папистъ, гугенотъ, протестантъ.

— Отлично! мы согласны! воскликнулъ Бевилль. — Тотъ, кто провинится, долженъ будетъ угостить насъ хорошимъ кагорскимъ виномъ въ той гостинницѣ, гдѣ мы сегодня обѣдаемъ.

Наступила минута молчанія.

— Со дня смерти бѣднаго Ланнуа, который былъ убитъ при осадѣ Орлеана, у графини Тюржи, насколько извѣстно, не было любовника, сказалъ Жоржъ, чтобы отклонить мысли своихъ друзей отъ религіозныхъ вопросовъ.

— Кто это осмѣливается утверждать, что у парижанки нѣтъ любовника? воскликнулъ Бевилль. — Одно несомнѣнно, что Комминжъ сильно пріударяетъ за ней.

— Это, вѣроятно, и побудила младшаго Наваретъ очистить поле битвы, сказалъ Водрёль: — онъ, должно быть, испугался такого соперника.

— Я не ожидалъ, сказалъ Жоржъ, — чтобы Комминжъ былъ способенъ въ ревности.

— Онъ ревнивъ, какъ тигръ, отвѣтилъ Бевилль, — и объявилъ, что убьетъ каждаго, кто осмѣлиться ухаживать за прекрасной графиней. Такимъ образомъ, чтобы не остаться безъ любовника, ей поневолѣ придется соединиться съ Комминжемъ.

— Кто же этотъ опасный господинъ? спросилъ Мержи, который, самъ не замѣчая этого, живо интересовался всѣмъ, что прямо или косвенно касалось графини Тюржи.

— Это одинъ изъ самыхъ утонченныхъ щеголей, raffinés, какъ мы называемъ ихъ, отвѣтилъ Ренеи. — Вы изъ провинціи, и поэтому я вамъ объясню, что значитъ слово raffiné на языкѣ нашего высшаго общества. Такъ называютъ человѣка, дошедшаго до совершенства въ искусствѣ ухаживанія за женщинами, который при этомъ дерется на дуэли изъ-за всякихъ пустяковъ, какъ, напримѣръ, изъ-за того, если чей нибудь плащъ прикоснется его особы, или кто нибудь плюнетъ на разстояніи четырехъ шаговъ отъ него, и т. п.

— Комминжъ, сказалъ Водрёль, — пригласилъ между прочимъ одного господина въ Pré-aux-Clercs^[5]; они сняли камзолы и взялись за шпаги. — Ты Берни изъ Оверна? спросилъ Комминжъ.

— Ничуть не бывало, отвѣтилъ этотъ, — меня зовутъ Виллекье и я родомъ изъ Нормандіи.

— Ну, значитъ я принялъ тебя по ошибкѣ за другаго, возразилъ Комминжъ, — но такъ какъ я вызвалъ тебя на дуэль, то будемъ драться; съ этими словами онъ убилъ его самымъ хладнокровнымъ образомъ.

Каждый изъ молодыхъ придворныхъ сообщилъ какой нибудь анекдотъ или черту, рисующую необычайную ловкость и задорный характеръ Комминжа. Матеріалъ былъ настолько богатый, что они незамѣтно вышли за городъ и приблизились къ гостинницѣ «Мавръ», которая находилась среди сада, въ недалекомъ разстояніи отъ мѣста, гдѣ строился тогда замокъ Тюльери, начатый въ 1564 году.

Жоржъ и его пріятели, войдя въ гостинницу, встрѣтили многихъ знакомыхъ дворянъ, такъ что за столомъ образовалась довольно большая компанія.

Мержи, занявшій мѣсто рядомъ съ барономъ Водрёль, замѣтилъ, что этотъ, садясь за столъ, перекрестился и, закрывъ глаза, прочиталъ вполголоса слѣдующую странную молитву:

«Laus Deo, pax vivis, salutem defunctis, et beata viscera virginis Mariae, quae portaverunt aeterni Patris Filium!»^[6].

— Вы учились латынѣ, г. баронъ? спросилъ Мержи.

— Вы слышали мою молитву?

— Да, сознаюсь откровенно, что я не понялъ ее.

— Если говорить правду, то я совсѣмъ не знаю латинскаго языка. Я научился этой молитвѣ у моей тетки, которая придавала ей особенное значеніе. И дѣйствительно, съ тѣхъ поръ, какъ я ежедневно читаю ее, мои дѣла пошли наилучшимъ образомъ.

— Должно быть, это католическая латынь, и поэтому мы, гугеноты, не въ состояніи понимать ее.

— Штрафъ! Платите штрафъ! воскликнули Бевилль и Жоржъ въ одинъ голосъ.

Мержи охотно согласился на это и потребовалъ еще вина, которое не замедлило привести общество въ хорошее расположеніе духа.

Разговоръ становился все болѣе и болѣе шумнымъ. Мержи воспользовался этимъ, чтобы поговорить на свободѣ съ братомъ, не обращая вниманія на то, что дѣлалось вокругъ нихъ.

Но ихъ бесѣда а parte была прервана за вторымъ блюдомъ, благодаря горячему спору, который завязался между двумя гостями.

— Это ложь! воскликнулъ шевалье де-Ренси.

— Ложь! повторилъ Водрёль и его блѣдное лицо еще больше помертвѣло.

— Это самая добродѣтельная и цѣломудренная женщина! продолжалъ шевалье.

Водрёль усмѣхнулся и пожалъ плечами. Всѣ глаза были устремлены на участниковъ этой неожиданной сцены; каждый молча выжидалъ, чѣмъ окончится ссора.

— Въ чемъ дѣло, господа? Что случилось? спросилъ Жоржъ, готовый, по своему обыкновенію, употребить всѣ усилія, чтобы помирить противниковъ.

— Видите ли, сказалъ Бевилль, — нашъ другъ шевалье хочетъ, чтобы всѣ признали его любовницу Силлери цѣломудренной женщиной, а нашъ другъ баронъ утверждаетъ противное, и говоритъ, что можетъ доказать это нѣкоторыми фактами.

Всѣ разразились громкимъ хохотомъ, что еще болѣе усилило ярость Ренеи; глаза его сверкнули гнѣвомъ; онъ поперемѣнно смотрѣлъ то на Водрёля, то на Бевилля.

— Если угодно, то я могу показать ея письма, сказалъ Водрёль.

— Ты не можешь этого сдѣлать, потому что у тебя нѣтъ ихъ! воскликнулъ шевалье де-Ренси.

— Если такъ, сказалъ Водрёль съ злобной усмѣшкой, — то я прочту одно изъ ея писемъ этимъ господамъ. Быть можетъ, почеркъ г-жи Силлери такъ же знакомъ имъ, какъ и мнѣ, такъ какъ я убѣжденъ, что помимо меня многіе имѣли счастье получать ея письма и пользовались ея добрымъ расположеніемъ. Вотъ, напримѣръ, записка, которую я получилъ сегодня…

Съ этими словами Водрёль опустилъ руку въ карманъ.

— Безсовѣстный лжецъ!

Столъ былъ настолько широкъ, что баронъ не могъ достать рукой своего противника, сидѣвшаго противъ него на другой сторонѣ.

— Я заткну тебѣ глотку, бездѣльникъ! продолжалъ съ бѣшенствомъ баронъ.

Съ этими словами онъ бросилъ бутылку въ голову Ренеи, который избѣжалъ удара и, опрокинувъ стулъ, поспѣшно подошелъ къ стѣнѣ, на которой висѣла его шпага.

Всѣ встали съ своихъ мѣстъ: одни съ цѣлью вмѣшаться въ ссору и примирить противниковъ, другіе — чтобы отойти подальше отъ непріятной сцены.

— Перестаньте! Вы съ ума сошли! воскликнулъ Жоржъ, становясь передъ барономъ, который былъ ближе къ нему, чѣмъ шевалье. — Неужели два друга будутъ драться на дуэли изъ-за пустой бабенки!

— Брошенная бутылка стоитъ пощечины! замѣтилъ хладнокровно Бевилль. — Дѣлать нечего, мой милый Ренеи! Вынимай шпагу!

— Ну, начинайте! Живѣе! Посторонитесь! заговорили разомъ присутствующіе.

— Запри всѣ двери, Жано! сказалъ спокойнымъ голосомъ хозяинъ гостинницы, который привыкъ видѣть подобныя сцены; — если пройдетъ отрядъ стрѣлковъ, то онъ можетъ помѣшать этимъ господамъ, а намъ это не съ руки!

— Неужели вы будете драться за обѣдомъ въ гостинницѣ, какъ пьяные ландскнехты! продолжалъ Жоржъ, чтобы выиграть время. — Отложите, по крайней мѣрѣ, дуэль до завтрашняго дня.

— Ну, такъ и быть, до завтра, сказалъ Ренеи и сдѣлалъ движеніе, чтобы вложить шпагу въ ножны.

— Нашъ шевалье струсилъ! воскликнулъ съ усмѣшкой Водрёль.

Ренеи при этихъ словахъ оттолкнулъ всѣхъ стоявшихъ возлѣ него и бросился на своего врага. Оба схватились съ одинаковой яростью; но Водрёль успѣлъ обвить себѣ салфеткой лѣвую руку и ловко отпарировалъ удары; между тѣмъ какъ Ренеи, не взявшій этой предосторожности, былъ тотчасъ же раненъ въ лѣвую руку. Тѣмъ не менѣе онъ не переставалъ биться и, подозвавъ своего лакея, потребовалъ у него кинжалъ. Бевилль оттолкнулъ лакея, говоря, что Водрёль дерется безъ кинжала и, слѣдовательно, шевалье не имѣетъ права пользоваться имъ. Нѣкоторые изъ друзей Ренеи возстали противъ вмѣшательства Бевилля; завязался горячій споръ, который могъ ежеминутно превратиться въ общую свалку. Но тутъ Водрёль повалилъ своего противника сильнымъ ударомъ въ грудь и поспѣшно наступилъ на его шпагу, чтобы тотъ не могъ пользоваться ею, а самъ между тѣмъ, готовился нанести послѣдній ударъ.

Правила, принятыя въ тогдашнихъ дуэляхъ, допускали подобныя жестокости.

— Развѣ бьютъ обезоруженнаго врага? воскликнулъ съ негодованіемъ Жоржъ, выхвативъ шпагу изъ рукъ барона.

Рана Ренеи не бала смертельна. Онъ изнемогалъ отъ сильной потери крови, хотя бормоталъ сквозь зубы съ насильственнымъ смѣхомъ, что «этимъ дѣло не кончится!» Ему сдѣлали перевязку и послали за хирургомъ, который явился вмѣстѣ съ монахомъ. Оба довольно долго спорили между собой о томъ, кому изъ нихъ взять раненаго на свое попеченіе; но друзья Ренеи положили конецъ спору, отдавъ предпочтеніе хирургу. Этотъ приказалъ перенести больнаго на берегъ Сены и повезъ въ лодкѣ къ себѣ на квартиру.

Въ это время слуги собирали окровавленныя салфетки, подмывали полъ и разставляли на столѣ, новыя бутылки. Водрёль, тщательно обтеревъ свою шпагу, вложилъ ее въ ножны и, перекрестившись, хладнокровно вынулъ изъ кармана распечатанное письмо.

Когда опять всѣ сѣли за столъ на свои прежнія мѣста, онъ прочелъ первую строку письма при громкомъ взрывѣ хохота со стороны слушателей:

«Mon chéri, этотъ несносный шевалье Ренеи становится все невыносимѣе»…

— Уйдемъ отсюда! сказалъ Мержи своему брату, съ чувствомъ глубокаго отвращенія.

Чтеніе письма настолько поглотило общее вниманіе, что никто не замѣтилъ ихъ отсутствія.

ГЛАВА IV.
Исповѣдь отступника.

Капитанъ Жоржъ, вернувшись въ городъ съ братомъ, повелъ его въ свою квартиру. Дорогой оба они едва обмѣнялись нѣсколькими словами, такъ какъ тяжелая сцена, при которой они были невольными свидѣтелями, не располагала ихъ къ сообщительности. Между тѣмъ, подобныя ссоры и слѣдовавшіе за ними поединки представляли въ эту эпоху самое обыденное явленіе. Съ одного конца Франціи до другаго щепетильность дворянъ относительно вопросовъ чести вела къ самымъ плачевнымъ послѣдствіямъ. Въ царствованіе Генриха И и Генриха IV едва ли не большее число дворянъ погибло отъ дуэлей, нежели впродолженіе десяти лѣтъ междоусобныхъ войнъ.

Квартира капитана была роскошно меблирована. Шелковыя занавѣси и ковры яркихъ цвѣтовъ привлекли вниманіе младшаго Мержи, привыкшаго къ болѣе скромной обстановкѣ. Онъ вошелъ въ кабинетъ, который Жоржъ называлъ своей «молельной», потому что слово «будуаръ» еще не было тогда извѣстно. Дубовый налой, украшенный рѣзьбой; Мадонна, нарисованная итальянскимъ художникомъ, и кропильница съ буксовой вѣткой, повидимому, оправдывали благочестивое назначеніе этой комнаты, хотя съ другой стороны кушетка, обитая черной шелковой камкой, венеціанское зеркало, портретъ молодой женщины, оружіе и музыкальные инструменты свидѣтельствовали о свѣтскихъ привычкахъ хозяина.

Мержи бросилъ презрительный взглядъ на кропильницу и буксовую вѣтку, которыя служили грустнымъ доказательствомъ отступничества его брата. Маленькій лакей поставилъ на столъ конфекты, орѣхи, вареные въ сахарѣ, и бѣлое вино. Чай и кофе не были еще тогда въ употребленіи, и вино замѣняло эти напитки для невзыскательныхъ предковъ нынѣшнихъ французовъ.

Мержи налилъ себѣ стаканъ вина; но все его вниманіе было поглощено кропильницей и налоемъ. Изъ груди его вырвался глубокій вздохъ; онъ пристально взглянулъ на своего брата, который небрежно растянулся на кушеткѣ, и сказалъ:

— Ты, кажется, совсѣмъ сдѣлался папистомъ! Что сказала бы наша мать, если бы она по какому нибудь случаю очутилась здѣсь?

Эти слова видимо огорчили Жоржа; онъ нахмурилъ свои густыя брови и сдѣлалъ жестъ рукой, какъ бы упрашивая своего брата не касаться этого щекотливаго вопроса.

Но тотъ не былъ расположенъ щадить его и продолжалъ:

— Неужели ты не только устами, но и сердцемъ отрекся отъ вѣры нашей семьи?

— Я не знаю, что собственно ты называешь «вѣрой нашей семьи»… Она никогда не была моей вѣрой!… Неужели ты воображаешь, что я могъ придавать какое либо значеніе лицемѣрнымъ проповѣдямъ вашихъ гнусливыхъ пасторовъ!.. Это было бы слишкомъ глупо!

— Разумѣется! По твоимъ понятіямъ лучше вѣрить въ чистилище, исповѣдь, непогрѣшимость папы! Лучше преклонять колѣни передъ сандаліями какого нибудь капуцина! Быть можетъ, наступитъ время, когда тебѣ будетъ казаться, что нельзя сѣсть за столъ, не прочитавъ молитвы барона Водрёль!..

— Слушай, Бернаръ, я ненавижу всякіе диспуты, а тѣмъ болѣе богословскіе, но такъ какъ рано или поздно я долженъ объясниться съ тобой, и мы уже заговорили объ этомъ непріятномъ вопросѣ, то выслушай мою исповѣдь.

— Надѣюсь, что ты не вѣришь всѣмъ нелѣпымъ выдумкамъ папистовъ!

Капитанъ пожалъ плечами и ударилъ своей широкой шпорой о полъ.

— Паписты! гугеноты! все это ничто иное, какъ глупое суевѣріе съ обѣихъ сторонъ! Я не могу вѣрить тому, что мой разсудокъ находитъ нелѣпымъ. Наши католическія литаніи также безсмысленны, какъ и ваши псалмы. Но въ нашихъ церквахъ, — добавилъ онъ, улыбаясь, — можно, по крайней мѣрѣ, услышать порядочную музыку, у васъ же человѣкъ съ хорошимъ слухомъ рискуетъ оглохнуть отъ вашего дикаго пѣнія.

— Нечего сказать, ты указалъ на важное преимущество твоей религіи! изъ-за этого стоитъ переходить въ католичество!..

— Сдѣлай одолженіе, не называй католичество моей религіей; я въ него такъ же мало вѣрю, какъ и въ протестантство. Съ тѣхъ поръ, какъ я началъ думать самостоятельно и разсудокъ заговорилъ во мнѣ…

— Но, позволь тебѣ сказать…

— Только не читай мнѣ нравоученій! Я знаю наизусть все, что ты можешь мнѣ сказать. Я также пережилъ пору надеждъ и сомнѣній. Неужели ты думаешь, что я не употребилъ всѣ усилія, чтобы сохранить суевѣрія моего счастливаго дѣтства? Я внимательно читалъ сочиненія нашихъ ученыхъ богослововъ, чтобы найти въ нихъ точку опоры противъ мучившихъ меня сомнѣній; и этимъ только увеличивалъ ихъ. Короче сказать, я пересталъ вѣрить въ святость какой бы то ни было религіи и не вѣрю въ это и въ настоящее время. Я признаю, что вѣра безцѣнный даръ, и хотя самъ навсегда утратилъ ее, но никогда не позволю себѣ подрывать вѣру другихъ людей.

— Я отъ души жалѣю тебя!

— Ну, это твое дѣло! Впрочемъ, ты правъ съ своей точки зрѣнія. Будучи протестантомъ, я не вѣрилъ въ проповѣдь; теперь я католикъ и не вижу смысла въ нашей обѣднѣ. Но позволь тебя спросить: задавалъ-ли ты себѣ когда нибудь вопросъ: что представляютъ собой наши междоусобныя войны? Развѣ тѣ жестокости, которыя совершаются во имя религіи, недостаточны, чтобы вырвать съ корнемъ самую непоколебимую вѣру?

— Эти жестокости дѣло рукъ человѣческихъ и совершаются людьми, которые исказили слово Божіе.

— Ты повторяешь чужія слова, и поэтому не сердись, если я не нахожу ихъ убѣдительными. Я не понимаю того, что составляетъ сущность вашей религіи, и не въ состояніи понять этого… Въ противномъ случаѣ, пришлось бы, по выраженію нашего друга Жоделль, вѣрить на слово безъ явныхъ доказательствъ.

— Если ты относишься безразлично къ обѣимъ религіямъ, то объясни, что побудило тебя отречься отъ протестантства, зная, насколько это огорчитъ твою семью и друзей?

— Я разъ двадцать писалъ моему отцу, чтобы объяснить мое поведеніе и оправдаться въ его глазахъ; но онъ, не распечатывая, бросалъ мои письма и относился ко мнѣ, какъ будто бы я совершилъ величайшее преступленіе.

— Мать и я не одобряли этой чрезмѣрной жестокости; и если бы не строгое запрещеніе отца…

— Я не знаю, что вы подумали тогда обо мнѣ. Но стараго не вернешь! Ты спрашиваешь, что побудило меня къ этому безразсудному поступку? Разумѣется, я никогда не рѣшился бы на него вторично, если бы мнѣ предоставили на выборъ…

— Я былъ убѣжденъ, что ты рано или поздно станешь раскаяваться въ этомъ.

— Раскаяваться! Я не чувствую ничего подобнаго, потому что вовсе не считаю свой поступокъ безчестнымъ. Въ то время, когда ты еще ходилъ въ школу и учился греческому и латинскому языку, я надѣлъ на себя латы и подпоясался бѣлымъ шарфомъ, потому что и тогда бѣлый цвѣтъ былъ принятъ реформаторами, въ отличіе отъ католиковъ. Я поступилъ въ армію подъ непосредственное начальство принца Конде и участвовалъ въ первыхъ междоусобныхъ войнахъ. Но вашъ принцъ Конде, который былъ виновникомъ столькихъ ошибокъ вашей партіи, занимался дѣлами не иначе, какъ урывками, потому что все его вниманіе было поглощено любовными исторіями. Я пользовался тогда расположеніемъ одной дамы; принцъ потребовалъ, чтобы я отказался отъ нея въ его пользу; и, когда это не удалось ему, онъ сдѣлался моимъ непримиримымъ врагомъ. Онъ какъ бы поставилъ себѣ задачей вредить мнѣ всѣми способами и при каждомъ удобномъ случаѣ указывалъ на меня фанатикамъ своей партіи, какъ на чудовище распутства и безвѣрія… Между тѣмъ, я имѣлъ всего одну любовницу и дорожилъ ею. Что же касается втораго обвиненія… Я ни съ кѣмъ не говорилъ о религіи и не задѣвалъ ничьихъ убѣжденій; казалось, что и меня можно было оставить въ покоѣ…

— Я не считалъ принца способнымъ на такой низкій поступокъ…

— Онъ умеръ, и вы сдѣлали изъ него героя. Такъ всегда бываетъ на свѣтѣ! У него были свои достоинства и онъ умеръ съ честью; я давно простилъ ему. Но въ то время, о которомъ я говорю, онъ былъ всемогущъ и считалъ преступленіемъ, что такой ничтожный дворянинъ, какъ я, осмѣливается оказывать ему сопротивленіе.

Жоржъ прошелъ нѣсколько разъ взадъ и впередъ по комнатѣ и продолжалъ съ возрастающимъ волненіемъ:

— Все духовенство и всѣ ханжи протестантской арміи разъярились противъ меня. Но я такъ же мало обращалъ вниманіе на ихъ ругательства, какъ и на ихъ проповѣди. Одинъ изъ приближенныхъ принца, желая угодить ему, назвалъ меня развратникомъ въ присутствіи всѣхъ моихъ товарищей. Я отвѣтилъ ему пощечиной и убилъ его. У насъ въ арміи бывало ежедневно не менѣе двѣнадцати дуэлей, и наше начальство всегда показывало видъ, какъ будто не знаетъ этого. Но для меня сдѣлали исключеніе: принцъ рѣшилъ подвергнуть меня строгому наказанію для примѣра офицерамъ всей арміи. Я былъ помилованъ только благодаря усиленнымъ просьбамъ сеньоровъ и самого адмирала. Послѣ этого принцъ еще больше возненавидѣлъ меня. Въ битвѣ при Жазенёль я командовалъ отрядомъ стрѣлковъ и дрался въ первыхъ рядахъ: мои латы были прострѣлены въ двухъ мѣстахъ; лѣвая рука проколота ударомъ копья, такъ что не могло быть никакого сомнѣнія въ томъ, что я не щадилъ себя. Въ моемъ отрядѣ осталось всего двадцать человѣкъ, а на насъ шелъ цѣлый баталіонъ швейцарцевъ. Принцъ велѣлъ мнѣ идти въ атаку… я просилъ его дать мнѣ еще двѣ роты рейтаровъ… онъ назвалъ меня низкимъ трусомъ!..

Мержи всталъ и пожалъ руку своему брату.

Жоржъ, расхаживая по комнатѣ, продолжалъ дрожащимъ голосомъ:

— Онъ назвалъ меня трусомъ передъ всѣми этими дворянами, щеголявшими своими вызолоченными доспѣхами, но которые, нѣсколько мѣсяцевъ спустя, вѣроломно бросили его при Жарнакѣ, не сдѣлавъ даже попытки, чтобы спасти его отъ руки убійцы… Я зналъ, что онъ намѣренно посылаетъ меня на вѣрную смерть, но тѣмъ не менѣе бросился на швейцарцевъ, поклявшись въ душѣ, что, если останусь въ живыхъ, то никогда болѣе не обнажу шпаги за такого человѣка, какъ принцъ. Я былъ опасно раненъ, сброшенъ съ лошади и едва не убитъ; но тутъ одинъ дворянинъ изъ свиты герцога Анжуйскаго, этотъ сумасшедшій Бевилль, который сегодня обѣдалъ съ нами, спасъ мнѣ жизнь и представилъ герцогу. Со мной обошлись наилучшимъ образомъ. Я жаждалъ мести… Меня уговорили поступить на службу въ герцогу и привели этотъ стихъ:

«Omne solum forti patria est, ut piscibus aequor» *)

• ) Мужественному чеіовѣву всякая страна отечество, какъ рыбамъ вода.

— Я видѣлъ съ негодованіемъ, что протестанты призываютъ иностранцевъ въ наше отечество… Но зачѣмъ стану я скрывать главную причину, руководившую моими дѣйствіями!.. Я думалъ только о мести и сдѣлался католикомъ, въ надеждѣ встрѣтить принца Конде въ какомъ нибудь сраженіи и убить его. Другой отомстилъ ему за меня…. Способъ, какимъ былъ убитъ несчастный принцъ, почти заставилъ меня забыть мою ненависть. Я увидѣлъ его окровленнымъ, въ рукахъ солдатъ, которые подвергали его всевозможнымъ оскорбленіямъ. Мое вмѣшательство не могло спасти ему жизнь; я приказалъ поднять его трупъ и покрылъ его своимъ плащемъ. Въ это время я уже служилъ католикамъ и командовалъ эскадрономъ ихъ кавалеріи. Къ счастью, услуги, которыя я нѣкогда оказалъ протестантской партіи, не были забыты; я старался по возможности смягчить неистовства религіозной войны; и мнѣ удалось спасти нѣсколькихъ старыхъ пріятелей…

— Оливье де-Бассвиль разсказываетъ всѣмъ, что онъ обязанъ тебѣ жизнью.

— Я сдѣлался католикомъ, сказалъ Жоржъ болѣе спокойнымъ голосомъ, — и нахожу, что эта религія не хуже всякой другой и, вдобавокъ, ихъ благочестіе далеко не отличается такимъ суровымъ характеромъ, какъ наше! Ты видишь прекрасную мадонну, которая виситъ у меня на стѣнѣ: это портретъ одной итальянской куртизанки, между тѣмъ ханжи набожно крестятся передъ нею, восхваляя мое благочестіе. Повѣрь, что съ ними гораздо легче ладить, нежели съ нашими пасторами. Я живу здѣсь, какъ хочу, и дѣлаю только кое-какія уступки общественному мнѣнію. Такъ, напримѣръ, считается необходимымъ ходить къ обѣдни, — и я время отъ времени бываю въ церкви и любуюсь тамъ хорошенькими женщинами. Каждый обязанъ имѣть духовника, — я выбралъ себѣ въ духовные отцы францисканскаго монаха, славнаго малаго, который нѣкогда былъ коннымъ мушкетеромъ. За какой нибудь экю онъ дастъ мнѣ, когда угодно, свидѣтельство, что я былъ на исповѣди, и, вдобавокъ, я посылаю черезъ него любовныя письма къ его духовнымъ дщерямъ. Чортъ возьми! Въ виду всего этого, какъ не пожелать всякаго благополучія католическому духовенству…

Мержи невольно улыбнулся.

— Вотъ мой молитвенникъ! --продолжалъ капитанъ, бросивъ на столъ богато переплетенную книгу въ бархатномъ футлярѣ съ серебрянными застежками. — Этотъ часословъ стоитъ всѣхъ вашихъ протестантскихъ молитвенниковъ.

Мержи прочелъ на корешкѣ крупную надпись: «Придворный часословъ».

— Отличный переплетъ! сказалъ онъ, возвращая книгу.

Капитанъ открылъ ее и указалъ на первую страницу:

Мержи прочелъ слѣдующее заглавіе:

«La vie très horrifique du grand Gargantua, père de Pantagruel, composée par M. Alcofribas, abstracteur de Quintessence».

— Что ты скажешь объ этой книгѣ? воскликнулъ со смѣхомъ капитанъ. Я не промѣняю ее на всѣ богословскія книги женевской библіотеки!

— Я слышалъ, что авторъ этой книги замѣчательно ученый человѣкъ, но дурно воспользовался своими знаніями.

Жоржъ пожалъ плечами.

— Прочитай этотъ томъ, и тогда мы поговоримъ съ тобой.

Мержи взялъ книгу и сказалъ послѣ минутнаго молчанія:

— Мнѣ очень жаль, что досада, хотя и вполнѣ законная, понудила тебя совершить поступокъ, въ которомъ ты рано или поздно будешь горько раскаяваться.

Жоржъ опустилъ глаза и, казалось, разсматривалъ съ особеннымъ любопытствомъ коверъ, разостланный подъ его ногами.

— Что сдѣлано, того не воротишь! сказалъ онъ съ подавленнымъ вздохомъ. — Впрочемъ, трудно ручаться за самого себя! добавилъ онъ съ веселой улыбкой; — быть можетъ, наступитъ время, когда я опять буду слушать проповѣди. Но довольно объ этомъ; дай мнѣ слово, что мы не будемъ больше говорить о такихъ скучныхъ вещахъ.

— Я не теряю надежды, что твои собственныя размышленія сильнѣе подѣйствуютъ на тебя, чѣмъ всѣ мои разсужденія и совѣты.

— Ну, мы это увидимъ! а теперь поговоримъ о твоихъ дѣлахъ. Объясни мнѣ, что побудило тебя пріѣхать сюда?

— Я надѣюсь, что мнѣ удастся найти доступъ къ адмиралу и что онъ соблаговолитъ принять меня въ число дворянъ, которые будутъ сопровождать его въ Нидерланды.

— Этотъ планъ никуда не годится. Если дворянинъ умѣетъ владѣть оружіемъ и не окончательный трусъ, то онъ не долженъ добровольно брать на себя должность лакея. Кто тебѣ мѣшаетъ поступить въ королевскую гвардію въ качествѣ волонтера, и даже въ мой отрядъ, если ты этого желаешь? Во время всего похода, ты будешь, какъ и всѣ мы, подъ командой адмирала, но, по крайней мѣрѣ не станешь исполнять роль слуги.

— У меня нѣтъ ни малѣйшаго желанія вступить въ гвардію короля и я рѣшился бы на это только въ послѣдней крайности. Что же касается до твоего предложенія принять меня въ свой отрядъ, то я ничего не имѣю противъ этого; но мой отецъ желаетъ, чтобы я сдѣлалъ первую кампанію подъ непосредственнымъ начальствомъ адмирала.

— Я узнай васъ въ этомъ, господа гугеноты! Вы толкуете о примиреніи, а сами болѣе насъ проникнуты старыми предразсудками.

— Какимъ образомъ?

— Да такъ! Король въ вашихъ глазахъ всегда тиранъ или Ахавъ, какъ его называютъ ваши пасторы. По вашему мнѣнію, онъ даже не король, а узурпаторъ: со времени смерти Людовика XIII-го^[7] Гаспаръ І-й сдѣлался у васъ французскимъ королемъ.

— Я не понимаю этихъ шутокъ.

— Впрочемъ, нѣтъ никакой разницы въ томъ, будешь ли ты на службѣ у стараго Гаспара, или у герцога Гиза, продолжалъ Жоржъ, — г-нъ де-Шатильонъ во всякомъ случаѣ великій полководецъ; и ты пройдешь съ нимъ хорошую школу.

— Даже враги относятся къ нему съ уваженіемъ.

— Но никто не можетъ простить ему одного пистолетнаго выстрѣла.

— Онъ доказалъ свою невинность и, наконецъ, вся его жизнь служитъ достаточнымъ свидѣтельствомъ, что онъ не принималъ никакого участія въ вѣроломномъ убійствѣ Польтро.

— Ты знаешь латинскую аксіому: fecit cui profuit? Безъ этого пистолетнаго выстрѣла, Орлеанъ былъ бы навѣрно взятъ. — Въ сущности, только однимъ человѣкомъ стало меньше въ католической арміи.

— Да, но какимъ человѣкомъ! Ты развѣ не слыхалъ поговорки, что «на каждаго Гиза найдется во Франціи Мере»^[8].

— Это не болѣе, какъ пустая угроза, хотя я могъ бы составить длинный списокъ, если бы вздумалъ пересчитывать всѣ преступленія Гизовъ.

— По моему мнѣнію, — возразилъ Жоржъ, — существуетъ только одинъ способъ, какимъ можно водворить миръ во Франціи, и если бы я былъ королемъ, то я распорядился бы слѣдующимъ образомъ: я приказалъ бы запрятать всѣхъ Гизовъ и Шатильоновъ въ крѣпкій кожаный мѣшокъ и бросить въ воду, привязавъ къ нему тяжесть въ сто тысячъ ливровъ желѣза, изъ боцзни, что который нибудь изъ этихъ господъ останется въ живыхъ. Въ придачу къ нимъ я велѣлъ бы положить въ тотъ же мѣшокъ нѣкоторыхъ людей.

— Какое счастье, что ты не французскій король!

Разговоръ принялъ болѣе веселый оборотъ. Оба брата, оставивъ въ сторонѣ политику и богословіе, разсказывали другъ другу небольшія приключенія, которыя были съ ними со времени ихъ послѣдней разлуки. Мержи не скрылъ отъ своего брата плачевной исторіи, которая случилась съ ними въ гостинницѣ «Золотого Льва»; этотъ хохоталъ отъ души и подтрунивалъ надъ потерей восемнадцати экю и надъ удачнымъ обмѣномъ лошадей.

Раздался звонъ колоколовъ въ сосѣдней церкви.

— Чортъ возьми! — воскликнулъ капитанъ. — Пора идти! Не хочешь ли ты послушать вечернюю проповѣдь? Клянусь честью, что ты не соскучишься.

— Покорно благодарю! Но я не имѣю ни малѣйшаго желанія мѣнять религіи.

— Что за вздоръ!!.. Право, жаль пропустить проповѣдь отца Любена. Это францисканскій монахъ, который умудряется представить католическую религію въ такомъ забавномъ свѣтѣ, что всегда собирается толпа, чтобы послушать его. Вдобавокъ, сегодня въ церкви Saint-Jacques будетъ присутствовать весь дворъ, а для тебя это зрѣлище не лишено извѣстнаго интереса.

— Какъ ты думаешь, увижу ли я тамъ графиню Тюржи и безъ маски?

— Я убѣжденъ въ этомъ. Врядъ ли она пропуститъ проповѣдь отца Любена. Не забудь кстати, что если ты намѣренъ ухаживать за ней, то встань у дверей, чтобы подать ей святой воды, когда она выйдетъ изъ церкви. Это одна изъ самыхъ умныхъ церемоній въ католической религіи. Господи! сколько красивыхъ ручекъ удалось мнѣ пожать, когда я подавалъ святую воду! сколько любовныхъ писемъ передалъ я этимъ способомъ!

— Все это возбуждаетъ во мнѣ такое глубокое отвращеніе, что я ни за что на свѣтѣ не прикоснусь пальцемъ къ святой водѣ…

Жоржъ прервалъ своего младшаго брата громкимъ смѣхомъ, и затѣмъ оба, накинувъ на себя плащи, отправились въ церковь, гдѣ уже собралась многочисленная публика.

ГЛАВА V.
Проповѣдь.

Жоржъ, войдя въ церковь съ своимъ братомъ, старался выбрать мѣста поближе къ проповѣднику; но тутъ вниманіе ихъ было привлечено взрывами хохота, которые раздавались изъ ризницы. Они вошли въ нее и увидѣли толстаго францисканскаго монаха, съ веселой румяной физіономіей, который велъ оживленный разговоръ съ стоявшими около него молодыми людьми.

— Держу пари, что онъ не станетъ ругаться въ проповѣди! — сказалъ Бевилль.

— Почему же нѣтъ! Это зависитъ отъ моего усмотрѣнія, — возразилъ францисканецъ вызывающимъ тономъ.

— Держу пари на десять пистолей, что вы не посмѣете этого сдѣлать.

— Десять пистолей! Идетъ!..

— Бевилль, позволь мнѣ на половину участвовать въ твоемъ пари, — сказалъ Жоржъ.

— Нѣтъ, ни за что на свѣтѣ! я хочу сполна получить деньги съ нашего благочестиваго отца; если онъ побожится въ проповѣди, или скажетъ какое-нибудь ругательство, то, клянусь честью, я не пожалѣю десяти пистолей: божба проповѣдника стоитъ этой суммы.

— А я объявляю вамъ, что уже выигралъ пари, — сказалъ отецъ Любенъ. — Я трижды побожусь въ началѣ проповѣди. Вы, господа дворяне, воображаете, что вамъ однимъ все дозволительно, такъ какъ у васъ перо на шляпѣ и шпага! Посмотримъ.

Съ этими словами францисканецъ быстрыми шагами удалился изъ ризницы и вошелъ на каѳедру. Въ церкви тотчасъ же водворилась мертвая тишина.

Проповѣдникъ окинулъ глазами толпу, стоявшую около его каѳедры, какъ бы отыскивая того, кто держалъ съ нимъ пари и, увидя передъ собой Бевилля, стоявшаго у колонны, онъ нахмурилъ брови и, подбоченясь, началъ свою рѣчь громкимъ голосомъ:

"Мои дорогіе братья!

«Провались я сквозь землю! Клянусь смертью и кровью!..»

Ропотъ негодованія и удивленія прервалъ проповѣдника или, вѣрнѣе сказать, пополнилъ сдѣланную имъ паузу.

«Клянусь кровью Господа нашего», продолжалъ францисканецъ набожно гнусливымъ тономъ, «что мы спасены и избавлены отъ ада…»

Этотъ неожиданный переходъ вызвалъ громкій смѣхъ со стороны присутствующей молодежи. Бевилль вытащилъ кошелекъ изъ-за своего пояса и показалъ его издали проповѣднику, сдѣлавъ при этомъ выразительный жестъ, что онъ проигралъ пари.

«Итакъ, мои братья», продолжалъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ отецъ Любенъ, "я надѣюсь, что это радуетъ васъ! Мы спасены и избавлены отъ ада. Вотъ и прекрасно, думаете вы, намъ остается только сложить руки и предаться радости. Мы избавились отъ этого отвратительнаго адскаго огня. Чего намъ бояться чистилища! огонь его не болѣе обжога свѣчи, который излечивается елеемъ нѣсколькихъ обѣденъ. Что мѣшаетъ намъ ѣсть, пить и проводить веселыя ночи съ красавицами!

"Опомнитесь, закоснѣлые грѣшники! На что вы разсчитываете! Отецъ Любенъ совѣтуетъ вамъ не забывать часъ, когда придетъ небесный Женихъ.

«Вы, можетъ быть, воображаете себѣ, господа еретики, гугеноты и распространители гугенотства, что Господь дозволилъ распять себя на крестѣ, чтобы спасти васъ отъ мукъ ада? Какъ бы не такъ! Неужели онъ сталъ бы проливать свою драгоцѣнную кровь изъ-за какого-нибудь дурака или канальи! Это было бы — извините за выраженіе — все равно, что метать бисеръ передъ свиньями. Нашъ Господь, наоборотъ, пожертвовалъ свиньями ради жемчуга; драгоцѣнный жемчугъ находится въ морѣ и нашъ Господь повергъ въ море двѣ тысячи свиней. Et ессе impetu abiit totus grex prœceps in mare. Счастливый вамъ путь, господа свиньи! Затѣмъ остается только пожелать, чтобы всѣ еретики отправились той же дорогой!» Ораторъ кашлянулъ и остановился, чтобы взглянуть на слушателей и насладиться эффектомъ, произведеннымъ его краснорѣчіемъ. Затѣмъ онъ продолжалъ тѣмъ же тономъ:

"Итакъ, господа гугеноты, обратитесь немедленно въ истинную вѣру! иначе… прахъ васъ возьми! вы не избѣгнете ада; бѣгите отъ проповѣдей вашихъ пасторовъ и да здравствуетъ наша католическая обѣдня!

"А вы, мои дорогіе братья католики, вы потираете себѣ руки и облизываете себѣ пальцы, предвкушая райскія наслажденія. Но, говоря откровенно, путь отъ королевскаго двора, при которомъ вы находитесь (если вы даже пойдете окольной дорогой), еще дальше, нежели отъ Saint-Lazare до воротъ Saint-Denis.

"Страданія, смерть и кровь Господа нашего спасли и избавили васъ отъ ада… Но помните, что они избавили васъ только отъ первороднаго грѣха; и горе вамъ, если сатана опять овладѣетъ вами. Поэтому я говорю вамъ: Circuit quaerens quem devoret.

"О, мои дорогіе братья! Сатана далеко превосходитъ всѣхъ васъ въ фехтовальномъ искусствѣ, не исключая даже англичанъ и я долженъ предупредить васъ, что вамъ будетъ трудно отпарировать его мѣткіе удары.

"Едва бросимъ мы наши дѣтскія куртки и одѣнемъ рейтузы или, другими словами, только что мы достигаемъ возраста, когда можемъ совершить смертный грѣхъ, господинъ сатана вызываетъ насъ на поле брани; наша защита — святые дары, а у него цѣлый арсеналъ, наши грѣхи служатъ для него одновременно наступательнымъ и оборонительнымъ оружіемъ.

"Вотъ онъ выступилъ на поле брани въ латахъ жадности; шпорами служитъ ему лѣнь; у пояса его сладострастіе въ видѣ длинной острой шпаги; на головѣ у него гордость на подобіе легкаго жандармскаго шлема; скупость въ его карманѣ, и онъ пользуется ею въ случаѣ надобности; гнѣвъ съ самыми оскорбительными ругательствами на устахъ его. Изъ этого вы видите, что онъ вышелъ на поединокъ вооруженный съ головы до ногъ.

«Когда наступаетъ моментъ битвы, сатана не говоритъ своему противнику, какъ это принято у вѣжливыхъ дуэлистовъ: милостивый государь, готовы ли вы? — а прямо набрасывается на христіанина безъ всякаго предостереженія. Христіанинъ, видя, что сатана намѣревается поразить его въ животъ рапирой жадности парируетъ ударъ воздержаніемъ».

Проповѣдникъ остановился и, для большей наглядности, схватилъ свой посохъ, и началъ наносить имъ по воздуху мнимые удары, какъ дѣлаетъ это фехтовальный учитель своей рапирой, чтобы показать ученикамъ трудный ударъ.

"Сатана, отступивъ на нѣсколько шаговъ, наноситъ ему ударъ лезвеемъ гнѣва; затѣмъ ложное выпаденіе лицемѣрія и ударъ гордости квартой. Христіанинъ парируетъ терпѣніемъ, и отражаетъ гордость униженіемъ. Сатана въ раздраженіи наноситъ ему ударъ остріемъ шпаги сладострастія, но, видя, что его ударъ отраженъ умерщвленіемъ плоти, набрасывается стремглавъ на своего противника и дѣлаетъ попытку сбить его съ ногъ шпорами лѣни и поражаетъ его шпагой зависти, чтобы влить въ его сердце скупость. Тутъ нужно держать ухо востро и твердо стоять на ногахъ. Съ помощью трудолюбія можно удержаться отъ паденія, а шпагу зависти слѣдуетъ отразить любовью къ ближнему. (Это всего труднѣе, друзья мои). Что же касается рапиры скупости, то ее ничѣмъ другимъ нельзя отвести, какъ только благотворительностью.

«Но, друзья мои, если на васъ нападаютъ терцами, квартами, или внезапнымъ выпаденіемъ, то многіе ли изъ васъ будутъ на-готовѣ, чтобы отразить противника? Я видѣлъ не одного борца, поверженнаго на землю; и если онъ тотчасъ же не прибѣгалъ къ раскаянію, то былъ осужденъ на гибель; и этимъ послѣднимъ средствомъ спасенія нужно пользоваться, и чѣмъ раньше, тѣмъ лучше. Вы, быть можетъ, воображаете, господа придворные, что вовсе не трудно раскаяться въ грѣхахъ? Но увы, друзья мои, сколько несчастныхъ умирающихъ хотятъ это сдѣлать, но у нихъ обрывается голосъ при первыхъ же словахъ, а тамъ — трахъ! и душу унесъ сатана; гонитесь за нею, какъ знаете!..»

Отецъ Любенъ продолжалъ еще нѣкоторое время изливать свое краснорѣчіе въ томъ же тонѣ. Когда онъ сошелъ съ каѳедры, то "динъ любитель изящнаго слога замѣтилъ, что проповѣдь, которая продолжалась болѣе часу, была вся переполнена остротами и колкостями. Католики и протестанты одинаково апплодировали проповѣднику, который еще долго стоялъ у каѳедры, окруженный суетливой толпой, собравшейся съ разныхъ концовъ церви. Всѣ наперерывъ восхищались его краснорѣчіемъ и поздравляли съ успѣхомъ.

Мержи во время проповѣди нѣсколько разъ спрашивалъ: гдѣ графиня Тюржи; и капитанъ напрасно искалъ ее глазами. Графини или вовсе не было въ церкви, или же она скрывалась въ какомъ нибудь темномъ углу отъ преслѣдованій своихъ обожателей.

— Я желалъ бы, сказалъ Мержи, выходя изъ церкви, — чтобы всѣ тѣ, которые присутствовали при этой безсмысленной проповѣди, послушали бы теперь простыя увѣщанія котораго либо изъ нашихъ пасторовъ.

— Вотъ графиня де-Тюржи, шепнулъ ему капитанъ, прикоснувшись къ его рукѣ.

Мержи повернулъ голову и увидалъ подъ темнымъ портикомъ богато одѣтую женщину, которая промелькнула мимо него чрезвычайно быстро. Ее велъ подъ руку худощавый молодой человѣкъ, невзрачной наружности, съ бѣлокурыми волосами и съ женоподобнымъ лицомъ; въ костюмѣ его проглядывала небрежность, очевидно разсчитанная на извѣстный эффектъ. Толпа поспѣшно и даже съ нѣкоторымъ страхомъ разступалась передъ нимъ. Это былъ Комминжъ.

Мержи едва успѣлъ бросить бѣглый взглядъ на графиню Тюржи. Онъ не могъ дать себѣ яснаго отчета въ томъ, какія у нея черты лица, но, тѣмъ не менѣе, оно произвело на него сильное впечатлѣніе. Комминжъ въ высшей степени не понравился ему, хотя это чувство было почти безсознательное. Онъ возмущался при мысли, что такой слабый человѣкъ пользуется незаслуженной славой. Если графиня любитъ кого нибудь въ этой толпѣ, — подумалъ онъ, — то гнусный Комминжъ убьетъ его, онъ поклялся убивать всѣхъ, кто заслужить ея расположеніе. Онъ невольно схватился за рукоятку своей шпаги, но вслѣдъ затѣмъ ему сдѣлалось совѣстно этото порыва. — Въ сущности, какое мнѣ дѣло до графини, я видѣлъ ее только мелькомъ, и мнѣ нечего завидовать Комминжу.

Однако эти мысли произвели на него тяжелое впечатлѣніе; онъ упорно молчалъ во время всей дороги изъ церкви въ домъ капитана..

Ужинъ былъ готовъ и ожидалъ ихъ. Но Мержи ѣлъ мало, и какъ только убрали со стола, онъ изъявилъ желаніе вернуться въ свою гостинницу. Жоржъ согласился отпустить его подъ условіемъ, чтона другой день онъ окончательно переѣдетъ къ нему на квартиру.

Считаемъ лишнимъ говорить о томъ, что Жоржъ предложилъ своему брату деньги, лошадь и проч. и, кромѣ того, познакомилъ его съ придворнымъ портнымъ и единственнымъ купцомъ, гдѣ дворянинъ, желающій заслужить благосклонность дамъ, могъ купитъ себѣ модныя перчатки, брыжи à la confusion и башмаки à cric или à pont levis.

Съ наступленіемъ ночи, Мержи вернулся въ гостинницу, въ сопровожденіи двухъ лакеевъ своего брата, вооруженныхъ пистолетами и шпагами, такъ какъ въ тѣ времена улицы Парижа послѣ восьми часовъ были несравненно опаснѣе, нежели нынѣшняя дорога изъ Севильи до Гренады.

ГЛАВА VI.
Предводитель партіи.

Бернаръ де-Мержи, вернувшись въ свою убогую гостинницу, бросилъ грустный взглядъ на окружавшую его бѣдную обстановку и потертую мебель. Онъ сравнивалъ черныя закоптѣвшія стѣны его номера съ дорогой шелковой обивкой только что оставленной имъ комнаты. Глядя на старинный образъ какого-то святаго, висѣвшій передъ нимъ, онъ невольно вспомнилъ прекрасное изображеніе Мадонны, нарисованное масляными красками, и въ душѣ его шевельнулась недобрая мысль. Жоржу стоило произнести одно слово, чтобы имѣть эту роскошную обстановку, пріобрѣсти благосклонность придворныхъ дамъ, милость короля! Развѣ трудно сказать это слово? достаточно произнести его губами; никто не станетъ справляться о томъ, что происходитъ въ сердцѣ… Ему пришли на память имена нѣсколькихъ протестантовъ, которые достигли почестей, благодаря отреченію отъ религіи, и такъ какъ діаволъ пользуется всякимъ удобнымъ случаенъ, чтобы совратить человѣка съ истиннаго пути, то Мержи въ этотъ моментъ вспомнилъ притчу «о блудномъ сынѣ», и мысленно рѣшилъ, что вновь обращеннаго гугенота будутъ больше чествовать, нежели вѣрнаго католика.

Эти мысли, являясь подъ всевозможными формами, упорно преслѣдовали его, хотя и возбуждали въ немъ чувство глубокаго отвращенія, и онъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы побороть ихъ. Онъ взялъ женевскую библію, принадлежавшую его матери, и принялся читать ее. Безпокойство его, мало-по-малу, улеглось и онъ закрылъ книгу съ клятвой жить и умереть въ вѣрѣ своихъ предковъ.

Однако, несмотря на чтеніе библіи и произнесенную клятву, онъ спалъ тревожнымъ сномъ, на которомъ отразились всѣ приключенія пережитаго дня. Ему снились шелковыя пунцовыя занавѣси, золотая посуда, опрокинутые столы, блескъ шпагъ, кровь лившаяся какъ вино. Затѣмъ, ему представилось, что оживаетъ нарисованная Мадонна, выходитъ изъ рамки и танцуетъ передъ нимъ. Онъ вглядывается въ нее, дѣлаетъ надъ собой усиліе, чтобы припомнить черты ея лица; и тутъ только замѣчаетъ, что на ней черная маска. Но онъ видитъ темноголубые глаза и бѣлоснѣжную кожу, которая просвѣчиваетъ сквозь отверстія маски… Онъ смотритъ съ напряженнымъ вниманіемъ, маска падаетъ и является небесный обликъ, но безъ опредѣленныхъ очертаній, какъ изображеніе нимфы въ волнующейся рѣкѣ. Онъ невольно опускаетъ глаза, затѣмъ снова поднимаетъ ихъ; но теперь онъ никого не видитъ передъ собой, кромѣ Комминжа съ окровавленной шпагой въ рукахъ.

Онъ всталъ рано утромъ и приказалъ отнести свой легкій багажъ къ брату. Жоржъ предложилъ пойти съ нимъ и показать всѣ достопримѣчательности города; но онъ отказался и отправился одинъ въ отель Шатильонъ, чтобы передать адмиралу письмо своего отца.

Дворъ отеля былъ переполненъ прислугой и лошадьми, такъ что Мержи съ нѣкоторымъ трудомъ добрался до обширной передней, гдѣ встрѣтилъ цѣлую толпу дворянъ и пажей, которые хотя и не имѣли другаго оружія, кромѣ шпагъ, но представляли собой вполнѣ надежную стражу. Привратникъ, одѣтый въ черное съ головы до ногъ, окинулъ взглядомъ Мержи, и, увидя на немъ кружевной воротникъ и золотую цѣпь, тотчасъ же ввелъ его въ галлерею, гдѣ адмиралъ принималъ посѣтителей.

Въ пріемной было до сорока человѣкъ сеньоровъ, дворянъ и духовныхъ особъ, которые стояли въ почтительныхъ позахъ съ обнаженными головами. Адмиралъ былъ одѣтъ въ простое черное платье. Это былъ высокій, нѣсколько сутуловатый человѣкъ, съ плѣшивой головой, лицо котораго было покрыто преждевременными морщинами, вслѣдствіе трудовъ и лишеній, вынесенныхъ впродолженіе долгихъ войнъ. Длинная сѣдая борода опускалась ему на грудь. Его

впалыя щеки казались еще худощавѣе отъ глубокаго шрана, едва прикрытаго усами: во время битвы при Монконтурѣ ему прострѣлили щеку и выбили нѣсколько зубовъ. Выраженіе его лица было скорѣе серьозное, нежели строгое, и со смерти его брата, храбраго Дандело, никто не видалъ, чтобы онъ когда либо улыбался. Онъ стоялъ облокотившись у стола, покрытаго картами и планами, среди которыхъ лежала огромная библія. Всюду были разбросаны зубочистки, которыя играли важную роль въ жизни адмирала Колиньи и служили постояннымъ поводомъ для насмѣшекъ. На другомъ концѣ стола сидѣлъ секретарь, поглощенный писаніемъ писемъ, которыя онъ подносилъ адмиралу для подписи.

При видѣ этого великаго человѣка, который имѣлъ болѣе значенія для своихъ единовѣрцевъ, нежели король, такъ какъ онъ совмѣщалъ для нихъ въ своей особѣ личность героя и святаго, — Мержи почувствовалъ къ нему такое глубокое уваженіе, что, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, невольно преклонилъ колѣно. Адмиралъ, удивленный и недовольный такимъ необычайнымъ выраженіемъ почтительности, нехотя взялъ письмо изъ рукъ восторженнаго юноши. Но при взглядѣ на гербовую печать, лицо его нѣсколько прояснилось, и онъ сказалъ болѣе привѣтливымъ тономъ:

— Это письмо отъ моего стараго пріятеля, барона де Мержи, и вы такъ похожи на него лицомъ, молодой человѣкъ, что я почти увѣренъ, что вы его сынъ.

— Мой отецъ жалѣетъ, что преклонныя лѣта не дозволяютъ ему явиться сюда и лично засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе.

Колиньи прочелъ письмо и, обращаясь къ своимъ приближеннымъ, сказалъ:

— Господа, рекомендую вамъ сына барона де-Мержи, который проѣхалъ болѣе двухъ сотъ льб, чтобы присоединиться къ нашей арміи. Еажется, у насъ не будетъ недостатка въ волонтерахъ для похода во Фландрію. Господа, прошу васъ дружески принять этого юношу, ради того уваженія, которое вы чувствуете къ его отцу.

При этихъ словахъ до двадцати рукъ протянулось къ Мержи для рукопожатія, и онъ разомъ получилъ столько же предложеній услугъ.

— Участвовали ли вы въ какомъ нибудь военномъ дѣлѣ, мой другъ? спросилъ Колиньи. — Приходилось ли вамъ когда нибудь слышать мушкетные выстрѣлы?

Мержи отвѣтилъ краснѣя, что еще не имѣлъ счастья сражаться за религію.

— Скажите лучше несчастья, молодой человѣкъ! возразилъ Колиньи серьезнымъ тономъ. — Вы должны благодарить небо, что вамъ не пришлось проливать крови своихъ согражданъ! Но теперь, добавилъ онъ со вздохомъ, — у насъ, повидимому, кончилась междоусобная война; религія пока оставлена въ покоѣ; и мы можемъ только позавидовать вамъ, что вы въ первый разъ обнажите свою шпагу противъ враговъ короля и отечества. Я увѣренъ, что вы не опозорите крови, которая течетъ въ вашихъ жилахъ. Теперь я совѣтую вамъ поступить въ число служащихъ при мнѣ дворянъ, но постарайтесь при первой стычкѣ съ испанцами отнять у нихъ знамя, и я произведу васъ въ корнеты моего полка.

— Клянусь, что я добьюсь этого! воскликнулъ Мержи рѣшительнымъ тономъ, — хотя бы мнѣ стоило это жизни!

— Я узнаю сына храбраго Мержи! сказалъ Колиньи.

Затѣмъ онъ позвалъ своего управляющаго и добавилъ:

— Вотъ мосье Самуэль; если вамъ нужны деньги на обмундировку, то обратитесь къ нему.

Управляющій вѣжливо раскланялся передъ Мержи, который поспѣшно отвѣтилъ:

— Нѣтъ, благодарю васъ! Отецъ и братъ съ избыткомъ даютъ мнѣ все необходимое для моего содержанія.

— Вашъ братъ?.. Это, вѣроятно, тотъ капитанъ Мержи, который отрекся отъ своей религіи во время первыхъ войнъ?

Мержи печально опустилъ голову; губы его шевелились, но онъ не могъ произнести ни одного слова.

— Онъ храбрый солдатъ! продолжалъ адмиралъ; — но какое значеніе имѣетъ мужество безъ страха Божьяго! Молодой человѣкъ, вы имѣете въ своей семьѣ примѣръ достойный подражанія въ вашемъ отцѣ, и затѣмъ — примѣръ брата, которому вы не должны слѣдовать.

— Я буду подражать брату въ храбрости… но не въ отступничествѣ…

— Приходите ко мнѣ почаще, мосье Бернаръ, и располагайте мной, какъ другомъ. Вы будете поставлены здѣсь въ весьма неблагопріятныя условія въ смыслѣ нравственности, но я надѣюсь скоро вырвать васъ отсюда и вывести на путь, гдѣ вы можете пріобрѣсти славу.

Мержи отвѣтилъ почтительнымъ поклономъ и присоединился къ остальнымъ посѣтителямъ, стоявшимъ въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ адмирала.

— Господа, сказалъ Колиньи, продолжая разговоръ, прерванный приходомъ Мержи; — я получаю со всѣхъ сторонъ хорошія извѣстія. Въ Руанѣ убійцы подверглись достойному наказанію…

— Но не въ Тулузѣ! возразилъ старый пасторъ съ мрачной физіономіей фанатика.

— Вы ошибаетесь, сказалъ Колиньи, — я только что получилъ объ этомъ извѣстіе. Вдобавокъ, въ Тулузѣ уже учреждена «смѣшанная» палата^[9]. Его величество ежедневно доказываетъ, насколько онъ желаетъ, чтобы правосудіе было одинаково для всѣхъ.

Пасторъ недовѣрчиво покачалъ головой.

— Нечего сказать, они заботятся о правосудіи! воскликнулъ старикъ съ сѣдой бородой, одѣтый въ черное бархатное платье. — Карлъ и его достойная мать только и думаютъ о томъ, чтобы уничтожить однимъ ударомъ всѣхъ Шатильоновъ, Монморанси и Гизовъ.

— Совѣтую вамъ, мосье Бониссанъ, выражаться почтительнѣе о королѣ, замѣтилъ Колиньи строгимъ тономъ. — Давно пора забыть старые счеты! Мы не должны давать повода къ замѣчанію, что католики лучше насъ соблюдаютъ священный принципъ прощенія обидъ.

— Клянусь прахомъ моего отца, что имъ это легче исполнить, нежели намъ, пробормоталъ Бониссанъ. — Двадцать три близкихъ мнѣ человѣка погибли мученическою смертью! Такія вещи не очень легко забываются…

Въ то время, какъ Бониссанъ произнесъ послѣднія слова раздраженнымъ тономъ, въ галлерею вошелъ дряхлый старикъ съ отталкивающей физіономіей въ сѣромъ изношенномъ плащѣ. Онъ поспѣшно пробрался сквозь толпу и подалъ Колиньи запечатанную бумагу.

— Кто вы такой? спросилъ адмиралъ, не распечатывая бумаги.

— Одинъ изъ вашихъ доброжелателей, отвѣтилъ старикъ хриплымъ голосомъ и тотчасъ же удалился изъ галлереи.

— Я видѣлъ сегодня утромъ, какъ этотъ человѣкъ вышелъ изъ отеля Гизовъ, сказалъ одинъ дворянинъ.

— Это волшебникъ! добавилъ другой.

— Подкупленный убійца! замѣтилъ третій.

— Герцогъ Гизъ послалъ его сюда, чтобы отравить адмирала.

— Отравить меня! воскликнулъ Колиньи, пожимая плечами. — Не письмомъ ли?

— Развѣ вы забыли перчатки Наваррской королевы?^[10] воскликнулъ Бониссанъ.

— Я не вѣрю, чтобы отрава могла заключаться въ перчаткахъ или въ этомъ письмѣ; и вдобавокъ глубоко убѣжденъ, что герцогъ де-Гизъ неспособенъ на такой низкій поступокъ!

Съ этими словами адмиралѣ хотѣлъ сорвать печать, но Бониссанъ бросился къ нему и вырвалъ письмо изъ его рукъ съ громкимъ восклицаніемъ:

— Ради Бога не читайте, вы можете вдохнуть смертельный ядъ!..

Всѣ присутствующіе столпились около адмирала, который дѣлалъ усилія чтобы отстранить отъ себя Бониссана.

— Изъ письма идетъ черный дымъ! сказалъ кто-то изъ толпы.

— Киньте письмо! Киньтеі воскликнули всѣ въ одинъ голосъ.

— Отстаньте отъ меня! Вы точно съ ума сошлні сказалъ Колиньи, стараясь освободить свою руку.

Во время этой борьбы бумага упала на полъ.

— Самуэль, другъ мой! воскликнулъ Бониссанъ. — Будьте вѣрнымъ слугою, распечатайте этотъ пакетъ и только тогда отдайте своему господину, когда убѣдитесь, что въ немъ нѣтъ ничего подозрительнаго.

Предложеніе это видимо не понравилось управляющему, потому что онъ не двигался съ мѣста. Мержи поспѣшно поднялъ бумагу и сорвалъ печать. Въ тотъ же моментъ вокругъ него образовалось пустое пространство; всѣ бросились въ сторону, какъ будто ожидали взрыва мины. Но не видно было ни малѣйшаго признака дыма, въ конвертѣ былъ сложенъ грязный листъ бумаги, на которомъ было написано наскоро нѣсколько словъ.

Тѣ, которые первые отскочили отъ Мержи, тотчасъ же со смѣхомъ вернулись къ нему, когда увидѣли, что нѣтъ и тѣни какой либо опасности.

— Это что значитъ! воскликнулъ Болиньи раздраженнымъ голосомъ. — Какъ высмѣете распечатывать письмо, адресованное на мое имя!

— Прошу извинить меня г. адмиралъ! отвѣтилъ Мержи. — Но если бы эта бумага дѣйствительно содержала бы въ себѣ ядъ, который могъ убить васъ, то не лучше ли чтобы погибъ такой молодой и незначительный человѣкъ какъ я, нежели вы, чья жизнь такъ дорога для нашей религіи.

Кругомъ послышался ропотъ удивленія. Колиньи дружески пожалъ руку молодому человѣку и помолчавъ минуту сказалъ:

— Ну, дѣлать нечего! Такъ какъ вы распечатали это письмо, то сдѣлайте одолженіе прочитайте его.

Мержи прочиталъ слѣдующее:

"Небо освѣщено на востокѣ кровавыми лучами. Звѣзды исчезли съ небосклона; въ воздухѣ видны огненныя шпаги. Нужно быть слѣпымъ, чтобы не понять, что означаютъ эти признаки. Гаспаръ! надѣнь шпоры и вооружись шпагой или черезъ нѣсколько дней вороны будутъ кормиться твоимъ трупомъ.

— Подъ именемъ вороновъ онъ очевидно подразумѣваетъ Гизовъ, сказалъ Бониссанъ.

Адмиралъ презрительно пожалъ плечами. Остальные молчали, такъ какъ мрачное предсказаніе видимо произвело на всѣхъ извѣстное впечатлѣніе.

— Сколько людей въ Парижѣ придаютъ большое значеніе этимъ пустякамъ! сказалъ холодно Колиньи. — Мнѣ говорили, что болѣе десяти тысячъ мошенниковъ занимаются предсказаніями и существуютъ этимъ ремесломъ.

— Мнѣ кажется, что во всякомъ случаѣ не слѣдуетъ пренебрегать этимъ предостереженіемъ, сказалъ одинъ изъ капитановъ. — Герцогъ Гизъ публично сказалъ, что онъ не успокоится до тѣхъ поръ, пока не положитъ васъ на мѣстѣ своей шпагой.

— Убійцѣ слишкомъ легко пробраться къ вамъ! замѣтилъ Бониссанъ. — На вашемъ мѣстѣ, я не иначе ѣздилъ бы въ Лувръ, какъ въ латахъ!

— Успокойтесь другъ мой, отвѣтилъ адмиралъ, — убійцы не тронутъ такихъ старыхъ солдатъ, какъ мы. Они больше боятся насъ, нежели мы ихъ.

Болиньи еще нѣкоторое время разговаривалъ съ своими приближенными о предстоящемъ походѣ во Фландрію и религіозныхъ дѣлахъ. Многіе изъ присутствующихъ передали ему прошенія для передачи королю; онъ благосклонно принялъ ихъ, сказавъ каждому просителю нѣсколько ласковыхъ словъ. Когда пробило десять часовъ, онъ приказалъ подать себѣ шляпу и перчатки, чтобы отправиться въ Лувръ. Нѣкоторые тотчасъ же удалились, но большинство послѣдовало за нимъ, чтобы служить ему свитой и охранять во время пути.

ГЛАВА VII.
Королевская милость.

Жоржъ увидя издали своего брата крикнулъ ему:

— Ну что! видѣлъ ли ты Гаспара І-го? Какъ онъ принялъ тебя?

— Съ такой добротой, что я никогда не забуду этого.

— Очень радъ! Но чѣмъ же кончилась ваша бесѣда?

— Еслибы ты зналъ Жоржъ, что это за человѣкъ!..

— Что за человѣкъ! Такой же какъ и всѣ, съ тою разницей, что у него нѣсколько больше честолюбія и терпѣнія, нежели у моего лакея, не говоря уже о различіи происхожденія. Знатность рода играла не послѣднюю роль въ томъ высокомъ положеніи, какое занялъ де-Шатильонъ.

— Развѣ это научило его военному искусству и сдѣлало изъ него перваго полководца нашего времени?

— Конечно нѣтъ, хотя его достоинства не помѣшали ему быть вѣчно побѣжденнымъ. Но оставимъ этотъ разговоръ. Ты видѣлъ сегодня адмирала, такъ и должно быть; каждому слѣдуетъ воздавать почетъ по его заслугамъ. Я считаю вполнѣ законнымъ, что ты прежде всего отправился съ визитомъ въ адмиралу… Теперь я долженъ тебѣ сдѣлать одно предложеніе: не хочешь ли ты завтра отправиться на охоту? Я представлю тебя одному человѣку, котораго также стоитъ видѣть, а именно французскому королю Карлу ІХ-му.

— Ты приглашаешь меня на королевскую охоту!

— Разумѣется! И ты увидишь тамъ первыхъ здѣшнихъ красавицъ и самыхъ красивыхъ придворныхъ лошадей. Мѣстомъ сбора назначенъ замокъ Мадридъ; и мы должны быть тамъ рано утромъ. Я дамъ тебѣ моего сѣраго коня въ яблокахъ и ручаюсь, что ты не будешь имѣть никакой надобности пришпоривать его, чтобы не отстать отъ собакъ.

Вошелъ лакей и подалъ Мержи пакетъ, доставленный королевскимъ пажемъ.

Мержи открылъ его и съ удивленіемъ увидѣлъ патентъ на чинъ корнета. Бумага была написана по всей формѣ, и къ ней привязана королевская печать.

— Чортъ возьми! Вотъ неожиданная милость! воскликнулъ Жоржъ. Я не могу понять какимъ образомъ Карлъ IX, который даже не знаетъ о твоемъ существованіи, вздумалъ послать тебѣ патентъ на чинъ корнета.

— Вѣроятно, я обязанъ этимъ адмиралу! возразилъ Мержи, и разсказалъ поэтому поводу исторію таинственнаго письма, которое онъ распечаталъ съ такимъ мужествомъ, думая спасти этимъ жизнь Колиньи. Капитанъ хохоталъ отъ души въ концѣ разсказа и немилосердно поддразнивалъ своего брата.

ГЛАВА VIII.
Бесѣда между читателемъ и авторомъ.

Теперь, г-нъ авторъ, вы можете воспользоваться удобнымъ случаемъ и представить намъ любопытную характеристику историческихъ лицъ. Надѣюсь, что вы введете насъ въ замокъ Мадридъ и познакомите съ жизнью этого франко-итальянскаго двора. Укажите намъ одинъ за другимъ реѣ выдающіеся характеры этого времени. Сколько новаго узнаемъ мы! и какъ интересенъ долженъ быть день, проведенный среди подобныхъ личностей!

— Увы, многоуважаемый читатель! вы требуете отъ меня невозможнаго. Я желалъ бы обладать талантомъ, чтобы написать исторію Франціи, но не стану разсказывать сказокъ. Я просилъ бы объяснить мнѣ, почему вы требуете, чтобы я знакомилъ васъ съ личностями, которыя не будутъ играть никакой роли въ моемъ романѣ.

— Но вы совершенно неправы г-нъ авторъ, не давъ имъ никакой роли въ вашемъ разсказѣ. Какъ! вы переносите насъ въ 1582 годъ и не хотите представить намъ портреты столькихъ знаменитостей! Какъ хотите, но вы должны удовлетворить наше любопытство. Начинайте, — я продиктую вамъ первую фразу: Открывается дверь въ салонъ и вы видите…

— Помилуйте г-нъ читатель, въ замкѣ Мадридѣ не было никакихъ салоновъ; какъ вамъ извѣстно салоны…

— Ну, хорошо! Начнемъ иначе: Большая зала была наполнена многочисленной толпой… и пр… общее вниманіе было обращено на личность…

— Позвольте васъ спросить: на чью личность?

— Во-первыхъ, на личность Карла ІХ-го!..

— А во-вторыхъ?..

— Нѣтъ, подождите. Вы должны описать мнѣ костюмъ французскаго короля, затѣмъ его наружность и характеръ, какъ это дѣлаютъ всѣ нынѣшніе романисты.

— Что касается костюма, то на немъ былъ обыкновенный охотничій нарядъ, а на шеѣ у него висѣлъ большой охотничій рогъ.

— Васъ однако нельзя упрекнуть въ многословіи!

— Что вамъ сказать объ его наружности… Дайте припомнить… Мнѣ кажется всего удобнѣе, чтобы вы сами отправились въ Ангулемскій музей и взглянули на бюстъ Карла ІХ-го. Онъ стоитъ во второй залѣ, подъ номеромъ 98.

— Вы забываете г-нъ авторъ, что я живу въ провинціи; неужели я долженъ отправиться въ Парижъ, чтобы видѣть бюстъ Карла ІХ-го?

— Ну, такъ представьте себѣ молодаго человѣка, довольно хорошо сложеннаго, голова котораго какъ будто завязла въ плечахъ; онъ вытягиваетъ шею и выставляетъ лобъ; носъ у него немного толстый; губы тонкія и длинныя; верхняя губа значительно выдается впередъ. Прибавьте къ этому мертвенно блѣдный цвѣтъ лица и большіе зеленые глаза, которые никогда не смотрятъ на того, съ кѣмъ онъ говоритъ. Впрочемъ, въ его глазахъ нельзя прочесть Варѳоломеевской ночи, или чего либо подобнаго: выраженіе его лица скорѣе безсмысленное и безпокойное, нежели жестокое и суровое. Что касается его манеръ и обхожденія, то вы можете составить о нихъ понятіе, если представите себѣ молодаго англичанина въ тотъ моментъ, когда онъ входитъ въ залу, гдѣ сидятъ гости. Онъ проходитъ мимо нарядныхъ женщинъ, которыя молча смотрятъ на него. Онъ задѣваетъ одну за платье, толкаетъ у другой стулъ, пока не доберется до хозяйки дома; тутъ только онъ замѣчаетъ, что рукавъ его въ грязи, потому что онъ запачкалъ его о колесо, выходя изъ экипажа… Вамъ вѣроятно приходилось не разъ встрѣчать этого рода испуганныя физіономіи; или быть можетъ вамъ случалось видѣть самихъ себя въ зеркало, при входѣ въ салонъ, въ тѣ времена, когда у васъ еще не было никакого свѣтскаго навыка.

— А Екатерина Медичи?

— Екатерина Медичи? Хорошо, что вы напомнили о ней. Надѣюсь, что я въ послѣдній разъ упоминаю ея имя. Это хорошо сохранившаяся женщина, съ толстымъ носомъ и сжатыми губами, какъ у людей, которые чувствуютъ приступъ морской болѣзни. Глаза у ней полузакрытые; она зѣваетъ чуть ли не каждую минуту; голосъ ея чрезвычайно монотонный. Такъ, напримѣръ, она говоритъ съ одной и той же интонаціей: Ахъ, если бы кто-нибудь избавилъ меня отъ этой несносной женщины! и: Маделена, дайте же молока моей неаполитанской собакѣ.

— Благодарю васъ, г-нъ авторъ, вы удовлетворили мое любопытство. Ну теперь заставьте ее сказать нѣсколько знаменательныхъ словъ. Если вѣрить слухамъ, то она только что приказала отравить Жанну д’Альбре. Вѣдь это должно же проявиться въ чемъ нибудь.

— Ничуть не бывало! Если бы она въ чемъ либо измѣнила себѣ, то гдѣ же то притворство, которымъ она такъ прославилась!

Я знаю изъ достовѣрнаго источника, что, въ день смерти несчастной Жанны, она ни о чемъ не говорила, кромѣ погоды.

— А Генрихъ IV-ый и Маргарита Наваррская? Разскажите намъ что нибудь о Генрихѣ, этомъ храбромъ, вѣжливомъ и добромъ принцѣ!.. Вотъ Маргарита передаетъ тайкомъ любовную записку красивому пажу; Генрихъ, съ своей стороны, жметъ руку одной, изъ статсъ-дамъ Екатерины.

— Въ данное время, никто не признавалъ въ этомъ вѣтреномъ мальчикѣ будущаго героя и короля Франціи. Онъ уже забылъ о смерти своей матери, хотя она умерла только двѣ недѣли тому назадъ, и ведетъ теперь безконечные разговоры съ ловчимъ объ оленѣ, который долженъ быть поднятъ на слѣдующее утро. Считаю лишнимъ пускаться въ подробности, такъ какъ вы кажется не охотникъ.

— А Маргарита?

— Она была не совсѣмъ здорова и оставалась въ своей комнатѣ.

— Однако вы ловко отдѣлываетесь отъ моихъ вопросовъ! Ну, а герцогъ Анжуйскій? принцъ де-Конде? герцогъ де-Гизъ и Таваннъ, Рецъ, Ла-Рошфуко, Телиньи, Торе, Мерю и многіе другіе?

— Я убѣжденъ, что вы знаете ихъ не хуже меня. Поэтому, я буду говорить вамъ о моемъ другѣ Мержи.

— Теперь для меня ясно, что я не найду въ вашемъ романѣ того, чего я искалъ въ немъ.

— Я самъ не увѣренъ, что мнѣ удастся угодить вамъ.

ГЛАВА IX.
Перчатка.

Дворъ находился въ замкѣ Мадридѣ. Королева мать, окруженная статсъ-дамами, сидѣла за завтракомъ въ своей комнатѣ, въ ожиданіи короля, который обѣщалъ прійдти къ ней, прежде чѣмъ сѣсть на лошадь. Король, въ сопровожденіи принцевъ, медленно шелъ по галлереѣ, гдѣ стояли придворные, которые должны были сопровождать его на охоту. Онъ разсѣянно выслушивалъ фразы, съ которыми обращались къ нему и большею частью отвѣчалъ съ видимымъ неудовольствіемъ. Когда онъ приблизился къ двумъ братьямъ Мержи, Жоржъ преклонилъ колѣно и представилъ вновь произведеннаго корнета, который въ свою очередь низко поклонился и поблагодарилъ его величество, за оказанную ему милость, пока еще совершенно незаслуженную имъ.

— Не о васъ ли говорилъ мнѣ вчера адмиралъ?

— Да, ваше величество.

— Вы католикъ или гугенотъ?

— Я гугенотъ, ваше величество.

— Если я спрашиваю васъ объ этомъ, то изъ одного любопытства! Чортъ побери, что мнѣ за дѣло какой религіи тотъ, кто вѣрно служитъ мнѣ.

Король, сказавъ эти достопамятныя слова, прошелъ, не останавливаясь въ повои королевы.

Минуту спустя, по галлереѣ разсыпался рой молодыхъ женщинъ, какъ будто посланный съ цѣлью развлечь кавалеровъ и поддержать въ нихъ терпѣніе. Я не стану распространяться о многочисленныхъ красавицахъ двора Карла ІX-го и опишу только одну изъ нихъ, а именно графиню Тюржи, такъ какъ она играетъ важную роль въ моемъ разсказѣ.

Въ это утро, на ней былъ одѣтъ свободный и кокетливый костюмъ амазонки; ея блѣдное лицо, при своей ослѣпительной бѣлизнѣ, рельефно выдѣлялось отъ ея волосъ черныхъ какъ смоль; красиво очерченныя, но слегка сросшіяся брови придавали ея тонкимъ чертамъ легкій оттѣнокъ жестокости, или вѣрнѣе гордости, не нарушая ихъ гармонической прелести. При встрѣчѣ съ нею, то же выраженіе презрительной гордости можно было прочесть въ ея большихъ темно-голубыхъ глазахъ; но во время оживленнаго разговора зрачки у ней мало-по-малу расширялись, какъ у кошки и взглядъ становился такимъ огненнымъ, что даже самый отъявленный фатъ не могъ долго выдерживать его неотразимой силы и опускалъ глаза.

— Какъ хороша сегодня графиня де-Тюржи! говорили между собой придворные. Каждый старался подойти ближе, чтобы лучше видѣть ее. Мержи, который случайно очутился около того мѣста, гдѣ она проходила, былъ настолько пораженъ ея красотой, что не могъ сдвинуться съ мѣста и посторонился только тогда, когда, шелковое платье графини коснулось его руки.

Она замѣтила произведенное ею впечатлѣніе, и это видимо доставило ей нѣкоторое удовольствіе, потому что она удостоила Мержи мимолетнымъ взглядомъ. Онъ невольно опустилъ глаза, между тѣмъ какъ щеки его покрылись яркимъ румянцемъ. Графиня улыбнулась, и проходя мимо нашего героя уронила, одну изъ своихъ перчатокъ, но онъ былъ настолько взволнованъ, что даже не догадался поднять ее. Въ тотъ же моментъ, Комминжъ, стоявшій позади Мержи, столкнулъ его съ дороги, поднялъ перчатку и, почтительно поцѣловавъ ее, передалъ графинѣ Тюржи, которая, даже не поблагодаривъ его, бросила на Мержи долгій взглядъ, исполненный глубокаго презрѣнія. Затѣмъ, увидя около него Жоржа, она сказала возвысивъ голосъ:

— Не знаете ли вы, капитанъ, откуда взялся этотъ недоросль? Я убѣждена, что онъ гугенотъ, судя по его внѣшности.

Взрывъ хохота, вызванный этимъ замѣчаніемъ, окончательно смутилъ Мержи.

— Это мой братъ, графиня, отвѣтилъ вполголоса Жоржъ. — Онъ всего три дня въ Парижѣ и, клянусь честью, что онъ не менѣе ловокъ, чѣмъ былъ Лануа, до того времени, когда вы взялись за его образованіе.

Графиня Тюржи слегка покраснѣла.

— Это злая шутка, капитанъ!.. Оставимъ въ покоѣ мертвыхъ. Дайте мнѣ вашу руку; я должна поговорить съ вами по порученію одной дамы, которая не совсѣмъ довольна вашимъ поведеніемъ.

Капитанъ почтительно подалъ руку графинѣ и повелъ ее въ амбразуру окна, гдѣ никто не могъ ихъ слышать. Она еще разъ повернула голову, чтобы взглянуть на Мержи.

Онъ стоялъ на прежнемъ мѣстѣ, ослѣпленный появленіемъ красавицы, онъ горѣлъ желаніемъ видѣть ее и въ то же время не осмѣливался поднять на нее глаза.

Кто-то дотронулся до его плеча. Онъ обернулся и увидѣлъ барона Водрёль, который таинственно отвелъ его въ сторону, говоря, что долженъ потолковать съ нимъ безъ боязни быть прерваннымъ.

— Другъ мой, сказалъ баронъ, — вы человѣкъ пріѣзжій и можетъ быть не знаете, какъ слѣдуетъ вести себя при дворѣ.

Мержи съ удивленіемъ смотрѣлъ на него.

— Вашъ братъ занятъ своими дѣлами и поэтому не даетъ вамъ никакихъ совѣтовъ. Позвольте мнѣ взять на себя его роль.

— Я не знаю милостивый государь, что подало вамъ поводъ…

— Вамъ нанесено серьезное оскорбленіе! Видя васъ въ задумчивой позѣ, я былъ убѣжденъ, что вы размышляли о средствахъ отомстить ему.

— Отомстить кому? спросилъ Мержи.

— Развѣ васъ не толкнулъ Комминжъ! Всѣ придворные видѣли это, и ожидаютъ, что вы примете это къ сердцу.

— Толпа настолько велика, что онъ могъ случайно толкнуть меня.

— Мосье де-Мержи, я только что имѣлъ честь познакомиться съ вами, но вашъ братъ мой большой пріятель и можетъ засвидѣтельствовать вамъ, что я, по возможности, придерживаюсь божественной заповѣди «забвенія обидъ». Я не сталъ бы впутывать васъ въ пустую ссору, но въ то же время, считаю своимъ долгомъ заявить вамъ, что Комминжъ намѣренно толкнулъ васъ. Если бы даже онъ не сдѣлалъ этого, то все-таки вамъ нанесена кровная обида: поднявъ перчатку графини, онъ присвоилъ себѣ право, которое принадлежало вамъ. Перчатка была у вашихъ ногъ — ergo, вы одни могли поднять ее и возвратить дамѣ… Впрочемъ, взгляните сюда! Вы видите, въ концѣ галлереи стоитъ Комминжъ, указываетъ на васъ пальцемъ и насмѣхается надъ вами.

Мержи, оглянувшись, замѣтилъ Комминжа, окруженнаго пятью или шестью молодыми людьми, которымъ онъ разсказывалъ что-то со смѣхомъ; тѣ съ видимымъ любопытствомъ слушали его. Тѣмъ не менѣе, ничто не доказывало, что рѣчь шла о немъ, но Мержи, благодаря объясненію своего услужливаго совѣтника, почувствовалъ, что имъ овладѣлъ сильный гнѣвъ.

— Я пойду къ нему послѣ охоты и потребую…

— Никогда не слѣдуетъ откладывать такого добраго намѣренія. Вы несравненно меньше прогнѣвите Бога, вызвавъ своего противника, тотчасъ послѣ обиды, нежели вы сдѣлаете это по зрѣломъ размышленіи. Грѣхъ еще не такъ великъ, если вы подъ вліяніемъ гнѣва назначаете мѣсто поединка, а когда вы деретесь послѣ этого, то во избѣжаніе еще большаго грѣха, чтобы не измѣнить данному слову. Однако, извините, я все забываю что говорю съ протестантомъ. Совѣтую вамъ немедленно условиться съ Комминжемъ относительно мѣста поединка; я тотчасъ же приведу вамъ его.

— Надѣюсь, что онъ не откажется попросить у меня извиненія!

— Ну, относительно этого, вы сильно ошибаетесь. Комминжъ никогда не скажетъ: «я былъ виноватъ». Впрочемъ онъ человѣкъ вполнѣ вѣжливый и дастъ вамъ удовлетвореніе, если вы потребуете его.

Мержи сдѣлалъ надъ собой усиліе, чтобы казаться равнодушнымъ.

— Если Комминжъ оскорбилъ меня, сказалъ онъ, — то я потребую отъ него удовлетворенія. Онъ не можетъ отказать мнѣ въ этомъ.

— Превосходно, другъ мой! Отъ души радъ убѣдиться въ томъ, что вы не трусите, такъ какъ вамъ извѣстно, что Комминжъ лучше всѣхъ насъ владѣетъ шпагой. Клянусь честью, что онъ умѣетъ держать оружіе въ рукахъ. Онъ бралъ уроки въ Римѣ у знаменитаго Брамбилла; Petit-Jean больше не рѣшается состязаться съ нимъ.

Говоря это, Водрёль не спускалъ глазъ съ Мержи, который былъ больше взволнованъ мыслью о нанесенномъ ему оскорбленіи, нежели испуганъ послѣдствіями предстоящаго поединка.

— Я очень желалъ бы быть вашимъ секундантомъ въ этомъ дѣлѣ! продолжалъ Водрёль, но, къ сожалѣнію, я долженъ идти завтра къ причастію; и, вдобавокъ, далъ слово Ренеи, что не буду участвовать ни въ одной дуэли, пока мы не покончимъ нашъ споръ въ Pré-aux-Clercs.

— Благодарю васъ, но если окажется нужнымъ, то братъ будетъ моимъ секундантомъ.

— Капитанъ знатокъ въ подобныхъ дѣлахъ! Но время дорого! Если вамъ угодно, то я приведу Комминжа, чтобы вы могли объясниться съ нимъ.

Мержи молча поклонился и, повернувшись къ окну, сталъ придумывать приличныя выраженія для вызова. Въ этомъ, какъ и во всемъ остальномъ, нуженъ своего рода навыкъ, который пріобрѣтается долгимъ опытомъ. Нашъ герой долженъ былъ первый разъ драться на дуэли и вслѣдствіи этого испытывалъ нѣкоторое смущеніе: его не столько безпокоили удары шпаги Комминжа, сколько мысль сказать что нибудь неприличное для дворянина.

Онъ едва успѣлъ составить мысленно вѣжливую фразу, подходящую къ случаю, какъ опять забылъ ее, благодаря барону Водрёль, который неожиданно схватилъ его за руку.

Передъ нимъ стоялъ Комминжъ съ шляпой въ рукѣ и, отвѣсивъ низкій поклонъ, спросилъ его насмѣшливымъ тономъ:

— Вы желали говорить со мной, милостивый государь?

Мержи покраснѣлъ отъ гнѣва и отвѣтилъ твердымъ голосомъ:

— Вы, милостивый государь, позволили себѣ невѣжливость относительно меня и я желаю получить отъ васъ удовлетвореніе!

Водрёль одобрительно кивнулъ головой.

Комминжъ выпрямилъ спину и подбоченился, такъ это была поза, принятая въ подобныхъ случаяхъ, затѣмъ, помолчавъ немного, — сказалъ серьезнымъ тономъ:

— Вызывая меня на дуэль, милостивый государь, вы являетесь истцомъ, и мнѣ въ качествѣ отвѣтчика должно быть предоставлено право выбрать оружіе.

— Назначьте то, которое для васъ удобнѣе.

Комминжъ задумался и черезъ минуту отвѣтилъ:

— Шпага хорошее оружіе, но раны, наносимыя ею, могутъ обезобразить человѣка, а въ наши годы, добавилъ онъ, улыбаясь, — не совсѣмъ пріятно явиться къ возлюбленной съ шрамомъ на лицѣ. Рапира совсѣмъ другое дѣло; она оставляетъ послѣ себя небольшую рану, но вполнѣ достаточную (Комминжъ еще разъ улыбнулся). Поэтому, я выбираю рапиру и кинжалъ.

— Я согласенъ! сказалъ Мержи и сдѣлалъ птагъ, чтобы уйти.

— Подождите одну минуту! воскликнулъ Водрёль. — Вы забыли назначить мѣсто поединка.

— Въ Pré-aux-Clercs! сказалъ Комминжъ. — Это мѣсто rendez-vous всего двора; если только мосье де-Мержи ничего не имѣетъ противъ моего предложенія?

— Для меня это совершенно безразлично.

— Что же касается часа… то я не могу прійти раньше восьми, по извѣстной причинѣ… Вы понимаете… Я проведу ночь внѣ дома и буду къ вашимъ услугамъ около девяти часовъ.

— Итакъ, въ девять часовъ.

Мержи повернулъ голову и увидѣлъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя графиню -Тюржи; она только-что отошла отъ капитана, который въ это время уже разговаривалъ съ другой дамой. Естественно, что нашъ герой, при видѣ прекрасной виновницы предстоящей дуэли, сдѣлалъ надъ собой усиліе, чтобы придать своему лицу серьозное и безпечное выраженіе.

— Съ нѣкотораго времени, сказалъ Водрёль, — вошло въ моду драться въ нижнемъ бѣльѣ изъ какой-нибудь красной матеріи. Если у васъ нѣтъ ничего подобнаго, то я велю принести вамъ пару, мосье де-Мержи; красный цвѣтъ представляетъ то преимущество, что кровь не такъ замѣтна.

— Это такіе пустяки, о которыхъ говорить не стоитъ замѣтилъ Комминжъ.

Мержи нехотя улыбнулся.

— Итакъ, мои друзья, сказалъ баронъ де-Водрёль, который былъ совсѣмъ въ своей сферѣ, — теперь остается только условиться относительно секундантовъ и посредниковъ^[11].

— Мосье де-Мержи такъ недавно при нашемъ дворѣ, что ему будетъ трудно найти двухъ свидѣтелей. Я готовъ сдѣлать ему снисхожденіе, и буду довольствоваться однимъ секундантомъ.

Мержи сдѣлалъ надъ собой усиліе, чтобы улыбнуться.

— Это очень любезно съ вашей стороны, мосье Комминжъ! сказалъ баронъ. — Пріятно имѣть дѣло съ такимъ сговорчивымъ человѣкомъ, какъ вы!

— Ваша рапира должна быть такой же длины, какъ и моя, сказалъ Комминжъ; — совѣтую вамъ обратиться къ Лорану, подъ вывѣской: «Золотое солнце», на улицѣ Ferronnerie; это лучшій оружейникъ въ городѣ. Скажите ему, что вы пришли по моей рекомендаціи, и я знаю, что онъ угодитъ вамъ.

Съ этими словами Комминжъ сдѣлалъ легкій пируэтъ и спокойно вернулся къ оставленной имъ группѣ молодыхъ людей.

— Поздравляю васъ, мосье Бернаръ, сказалъ Водрёль; — вы отлично справились съ вызовомъ и вели себя, какъ прилично дворянину! Комминжъ не привыкъ, чтобы съ нимъ разговаривали такимъ тономъ. Всѣ боятся его какъ огня, особенно съ тѣхъ поръ, какъ онъ положилъ на мѣстѣ этого верзилу Каниллака. Смерть С. Мишеля прошла незамѣтно, потому что онъ не отличался особеннымъ искусствомъ; но Каниллакъ самъ убилъ на дуэляхъ пятерыхъ или шестерыхъ дворянъ, не получивъ ни одной царапины. Онъ учился фехтованію въ Неаполѣ у Борелли, и говорятъ Лансакъ, умирая, передалъ ему секретъ того ловкаго удара рапирой, которымъ онъ надѣлалъ столько зла на своемъ вѣку. Впрочемъ, продолжалъ баронъ какъ бы про себя, — Каниллакъ ограбилъ церковь въ Оксерѣ и бросилъ на полъ святые дары, такъ что нѣтъ ничего удивительнаго, если онъ за это наказанъ.

Всѣ эти подробности не представляли никакого интереса для Мержи; но онъ счелъ нужнымъ продолжать разговоръ изъ боязни, чтобы у Водрёля не явилось оскорбительное подозрѣніе относительно его храбрости.

— Къ счастью, сказалъ онъ, — я не ограбилъ ни одной церкви и никогда не прикасался къ святымъ дарамъ, такъ что мнѣ не предстоитъ никакой особенной опасности.

— Я долженъ дать вамъ еще одинъ совѣтъ. Когда вы сразитесь съ Комминжемъ, то остерегайтесь его ложныхъ выпаденій, такъ какъ одно изъ нихъ стоило жизни несчастному Томасо. Комминжъ объявилъ, что у него сломался конецъ шпаги. Въ виду этого Томасо для отраженія удара поднялъ шпагу надъ головой; но тутъ оказалось, что шпага Комминжа совсѣмъ цѣла, такъ какъ она почти на футъ до эфеса вошла въ грудь Томасо. Но вамъ не предстоитъ подобной опасности, потому что- вы будете драться на рапирахъ…

— Я буду остороженъ, насколько это окажется возможнымъ!

— Затѣмъ обратите вниманіе, чтобы рукоятка кинжала была надлежащей прочности; это весьма важное условіе при парированіи. Вы видите этотъ шрамъ на моей лѣвой рукѣ? Это случилось вслѣдствіе того, что я вышелъ разъ изъ дому безъ кинжала. Мы поссорились съ молодымъ Талларомъ, и я, не имѣя подъ рукой кинжала, едва не лишился лѣвой руки.

— Значитъ, вы ранили его? спросилъ Мержи съ разсѣяннымъ видомъ.

— Нѣтъ, я убилъ его, благодаря обѣту, данному мной святому Морису, моему патрону. Захватите также съ собой кусокъ полотна и корпіи. Это во всякомъ случаѣ будетъ не лишнее. Вѣдь не всегда же убиваютъ наповалъ. Равнымъ образомъ не мѣшало бы передъ дуэлью положить вашу шпагу на алтарь во время обѣдни… Все забываю, что вы протестантъ… Вотъ еще что: не воображайте, что честь обязываетъ васъ дать вздохнуть противнику; напротивъ, заставьте его биться до изнеможенія и затѣмъ, выбравъ удобный моментъ, нанесите ему ловкій ударъ въ грудь; тогда онъ пропалъ…

Водрёль вѣроятно еще долго продолжалъ бы давать совѣты молодбму провинціалу, но къ удовольствію послѣдняго на дворѣ раздался громкій звукъ роговъ, служившій сигналомъ, что король намѣревается сѣсть на лошадь. Въ тотъ же моментъ дверь, ведущая въ покои королевы, отворилась и ихъ величества вышли на крыльцо въ охотничьихъ костюмахъ.

Капитанъ Жоржъ, оставивъ свою даму, подошелъ къ брату и, ударивъ его по плечу, сказалъ веселымъ тономъ: — Клянусь всѣми святыми, ты родился подъ счастливой звѣздой! Досмотрите-ка на этого красавчика съ кошачьими усами! едва показался онъ на свѣтъ божій и уже всѣ женщины отъ него безъ ума! Знаешь ли ты, что прелестная графиня цѣлыхъ четверть часа говорила о тебѣ! Совѣтую воспользоваться этимъ. Во время охоты не отставай отъ ея лошади и будь любезенъ съ нею насколько возможно. Однако, чортъ возьми, что съ тобой? Не боленъ ли ты? У тебя такая постная физіономія, какъ у пастора, котораго собираются жечь на кострѣ. Тьфу, пропасть! Посмотри на себя въ зеркало, на что ты похожъ!

— Я не имѣю никакого желанія быть на охотѣ, и мнѣ хотѣлось бы…

— Если вы не отправитесь съ нами, сказалъ вполголоса баронъ Водрёль, — то Комминжъ подумаетъ, что вы боитесь встрѣчи съ нимъ.

— Ну, такъ и быть! сказалъ Мержи, проводя рукой по своему горячему лбу. Онъ рѣшилъ дождаться конца охоты, чтобы сообщить брату о своей ссорѣ съ Комминжемъ. — Неужели я допущу, разсуждалъ онъ про себя, — чтобы графиня Тюржи подумала, что я боюсь смерти… и что мысль о предстоящей дуэли мѣшаетъ мнѣ принять участіе въ охотѣ.

ГЛАВА X.
Охота.

Множество богато одѣтыхъ дамъ и кавалеровъ на прекрасныхъ верховыхъ лошадяхъ двигались взадъ и впередъ по обширному двору замка. Звуки охотничьихъ роговъ, лай собакъ, громкія восклицанія и говоръ представляли особенную прелесть для ушей охотника, но были невыносимы для всякаго другаго человѣческаго уха. Мержи машинально вышелъ на дворъ съ своимъ братомъ, и самъ, не сознавая этого, очутился около графини Тюржи. Она была въ маскѣ и сидѣла верхомъ на горячемъ андалузскомъ конѣ, который билъ ногой о землю и съ нетерпѣніемъ грызъ удила. Этотъ конь, вѣроятно, поглотилъ бы все вниманіе обыкновеннаго наѣздника; но графиня, повидимому, сидѣла на немъ такъ же спокойно, какъ у себя дома въ креслѣ.

Капитанъ подошелъ къ ней подъ предлогомъ подтянуть цѣпочку у мундштука лошади.

— Вотъ мой братъ, сказалъ онъ вполголоса амазонкѣ, но достаточно громко, чтобы Мержи могъ разслышать его. — Будьте милостивы къ бѣдному малому; у него подшиблены крылья съ того дня, какъ онъ увидѣлъ васъ въ Луврѣ.

— Я забыла его имя! отвѣтила она довольно рѣзкимъ голосомъ. — Какъ его зовутъ?

— Бернаръ… Замѣтьте, графиня, что его шарфъ одного цвѣта съ вашими лентами!

— Умѣетъ ли онъ ѣздить верхомъ?

— Сами увидите.

Съ этими словами Жоржъ поспѣшно поклонился и, сѣвъ на лошадь, подъѣхалъ къ одной изъ фрейлинъ королевы, за которой ухаживалъ съ нѣкотораго времени. Склонившись на сѣдлѣ и придерживая за узду лошадь своей дамы, онъ вступилъ съ нею въ оживленный разговоръ и вскорѣ забылъ о своемъ братѣ и его прекрасной возлюбленной.

— Вы, кажется, знакомы съ Комминжемъ, мосье де-Мержи? спросила графиня?

— Я, графиня?… я почти незнакомъ съ нимъ, отвѣтилъ онъ заикаясь.

— Но вы только-что разговаривали съ нимъ.

— Это было первый разъ въ моей жизни.

— Кажется, я догадываюсь, о чемъ вы говорили! возразила графиня. Ея глаза, пристально устремленные на него, какъ будто хотѣли проникнуть ему въ душу.

Одна изъ дамъ, обратившись съ какимъ-то вопросомъ къ графинѣ, прервала этотъ разговоръ къ удовольствію Мержи, который былъ въ сильномъ замѣшательствѣ. Тѣмъ не менѣе, не отдавая себѣ яснаго отчета, онъ поѣхалъ вслѣдъ за графиней; быть можетъ онъ сдѣлалъ это отчасти изъ желанія досадить Комминжу, который наблюдалъ за нимъ издали.

Всѣ двинулись разомъ изъ замка. Поднятый олень бросился въ лѣсъ, охота послѣдовала за нимъ. Мержи восхищался необыкновенною ловкостью, съ какой графиня Тюржи управляла лошадью и преодолѣвала препятствія, встрѣчаемыя ею на пути. Онъ поспѣвалъ за нею только благодаря проворству своей превосходной берберійской лошади; но вскорѣ къ величайшей его досадѣ къ нимъ присоединился графъ Комминжъ на такомъ же хорошемъ конѣ. Несмотря на бѣшеный галопъ и вниманіе, съ какимъ графъ слѣдилъ за охотой, онъ велъ почти безпрерывный разговоръ съ прекрасной амазонкой, тогда какъ Мержи молча завидовалъ его легкомысленной безпечности и способности говорить занимательно о пустякахъ, судя по тому удовольствію, съ какимъ слушала его графиня. При этомъ оба соперника, воодушевленные благороднымъ соревнованіемъ, разъ двадцать едва не сломали себѣ шеи, такъ какъ самые высокіе заборы и широкіе канавы не могли остановить ихъ.

Но тутъ графиня, внезапно отставъ отъ охоты, направила свою лошадь по лѣсной аллеѣ, составлявшей уголъ съ той, по которой ѣхалъ король со своей свитой.

— Что вы дѣлаете! воскликнулъ Комминжъ, — вы заблудитесь; развѣ вы не слышите съ этой стороны звуки роговъ и лай собакъ!

— Поѣзжайте по другой аллеѣ, если вамъ эта не нравится; развѣ я мѣшаю вамъ? возразила графиня.

Комминжъ молча поскакалъ за ней; Мержи не отставалъ отъ нихъ. Когда всѣ три лошади поравнялись, графиня доѣхала шагомъ; кавалеры послѣдовали ея примѣру.

— У васъ славный боевой конь, мосье де-Мержи! сказалъ Комминжъ, — у него такой бодрый видъ, какъ будто его сію минуту вывели изъ конюшни.

— Мой братъ купилъ его у одного испанца. Этотъ шрамъ полученъ имъ въ сраженіи при Монконтурѣ.

— Вы бывали когда-нибудь на войнѣ, мосье де-Мержи? спросила графиня.

— Ни разу въ моей жизни!

— И никогда не были ранены мушкетнымъ выстрѣломъ?

— Нѣтъ, графиня.

— Не получили также ни одного удара шпаги?

— Нѣтъ…

Мержи показалось, что она улыбнулась. Комминжъ съ самодовольствомъ поправилъ себѣ усы.

— По моему мнѣнію, замѣтилъ онъ, — порядочная рана лучшее украшеніе для молодаго человѣка. Что вы скажете на это, графиня?

— Да, если только она не получена случайно!

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Я нахожу, что только раны, полученныя на полѣ битвы, заслуживаютъ уваженія; а тѣ, которыя остаются послѣ дуэлей, ничего не возбуждаютъ, кромѣ презрѣнія.

— Вы, вѣроятно, пришли къ этому убѣжденію послѣ разговора съ мосье де-Мержи?

— Нѣтъ, отвѣтила графиня рѣзкимъ тономъ.

Мержи подъѣхалъ къ Комминжу:

— Милостивый государь, сказалъ онъ вполголоса, — какъ только мы присоединимся къ остальнымъ охотникамъ, то я предлагаю вамъ войти въ чащу; и тамъ, быть можетъ, мнѣ удастся доказать вамъ, что я вовсе не желаю избѣжать встрѣчи съ вами.

Комминжъ презрительно взглянулъ на него.

— Вполнѣ вѣрю вашей готовности сразиться со мной, — сказалъ онъ; — но я ни въ какомъ случаѣ не могу принять вашего предложенія. Мы не лакеи, чтобы драться наединѣ; и наши друзья не простятъ намъ, если мы лишимъ ихъ пріятнаго зрѣлища.

— Какъ вамъ угодно! отвѣтилъ Мержи и догналъ графиню, которая опередила ихъ на нѣсколько шаговъ.

Графиня опустила голову и, повидимому, была совершенно погружена въ свои мысли. Всѣ трое молча доѣхали до конца аллеи.

— Если не ошибаюсь, то это охотничій рогъ! сказалъ Комминжъ.

— Звуки послышались налѣво, изъ этой просѣки, добавилъ Мержи.

— Несомнѣнно, вы правы! и я могу даже съ увѣренностью сказать, что это болонскій рогъ. Будь я проклятъ, если это не забавляется мой пріятель Помпиньянъ. Вы не повѣрите, мосье де-Мержи, какая огромная разница между болонскимъ рогомъ и тѣми, какіе фабрикуются въ нашихъ жалкихъ мастерскихъ.

— Дѣйствительно, онъ слышенъ издали.

— Замѣтьте, какой пріятный и полный звукъ! Собаки, услышавъ его, забудутъ, что. пробѣжали десятки лье. Собственно говоря, только въ Италіи и во Фландріи можно найти что-нибудь порядочное. Какъ вамъ нравится этотъ воротникъ à la walonne? Онъ очень идетъ къ охотничьему костюму; у меня есть также воротники и брыжжи à la confusion для баловъ… Вы, можетъ быть, думаете, что этотъ воротникъ вышитъ въ Парижѣ? Ничуть не бывало! Я его купилъ въ Бредѣ. Если вы желаете, то я выпишу для васъ такой же изъ Фландріи черезъ одного изъ моихъ друзей, который постоянно живетъ во Фландріи… Но… — онъ остановился и громко захохоталъ. — До чего я разсѣянъ! Боже мой, я совсѣмъ забылъ!..

Графиня остановила свою лошадь.

— Комминжъ, сказала она, — охота опередила насъ; судя по звуку роговъ, олень доведенъ до совершеннаго изнеможенія.

— Я думаю, что вы правы, графиня.

— Вы, вѣроятно, хотите присутствовать при послѣднихъ моментахъ охоты и принять участіе въ общемъ торжествѣ.

— Разумѣется! иначе мы рискуемъ подорвать нашу репутацію первыхъ охотниковъ и наѣздниковъ.

— Совѣтую вамъ поторопиться.

— Да, мы должны дорожить каждой минутой. Теперь лошади наши отдохнули; мы ждемъ вашего сигнала, графиня!

— Я устала и останусь здѣсь. Надѣюсь, что мосье де-Мержи не откажется составить мнѣ компанію. Вы можете ѣхать, мосье де-Комминжъ, не теряя времени.

— Но…

— Неужели я должна повторить вамъ еще разъ одну и ту же фразу?

Комминжъ не двигался съ мѣста. Краска выступила на его лицѣ; онъ съ бѣшенствомъ смотрѣлъ то на Мержи, то на графиню.

— Мадамъ де-Тюржи желаетъ устроить tête-à-tête! замѣтилъ онъ съ ядовитой улыбкой.

Графиня протянула руку по направленію просѣки, гдѣ слышались звуки охотничьихъ роговъ и сдѣлала выразительный жестъ кончиками пальцевъ.

Бомминжъ не выказывалъ ни малѣйшаго желанія уступить поле битвы своему противнику.

— Я вижу, что должна говорить съ вами болѣе яснымъ языкомъ. Оставьте насъ, мосье де-Комминжъ. Ваше общество непріятно мнѣ. Поняли-ли вы меня теперь?

— Вполнѣ, милостивая государыня. Вы достаточно ясно выразили свое желаніе! отвѣтилъ онъ, не помня себя отъ ярости, и добавилъ почти шепотомъ: — что же касается этого побѣдителя дамскихъ сердецъ, то онъ не долго будетъ потѣшать васъ! Прощайте, мосье деМержи, до скораго свиданія.

Онъ произнесъ послѣднія слова съ особеннымъ удареніемъ и, пришпоривъ свою лошадь, ускакалъ въ галопъ.

Графиня осадила своего коня, который хотѣлъ послѣдовать примѣру товарища, и заставила его идти шагомъ. Она молчала и только время отъ времени бросала взглядъ на своего спутника, какъ будто хотѣла заговорить съ нимъ; затѣмъ опять смотрѣла въ сторону, не находя приличной фразы, чтобы начать разговоръ.

Мержи поспѣшилъ вывести ее изъ затрудненія.

— Я горжусь, графиня, сказалъ онъ, — предпочтеніемъ, которымъ вы удостоили меня.

— Мосье Бернаръ… учились ли вы фехтованію?

— Да, графиня, отвѣтилъ онъ съ удивленіемъ.

— Нѣтъ, я желала бы узнать… хорошо ли вы владѣте оружіемъ?

— Порядочно для дворянина, но, разумѣется, не настолько, чтобы взять на себя должность фехтовальнаго учителя.

— Развѣ вы нё знаете, что у насъ дворяне искуснѣе всякихъ фехтмейстеровъ?

— Мнѣ говорили, что многіе изъ нихъ проводятъ цѣлые дни въ фехтовальныхъ залахъ и тратятъ время, которое они могли бы употребить болѣе пріятнымъ образомъ.

— Я желала бы знать, что вы называете болѣе пріятнымъ препровожденіемъ времени?

— Вы вѣрно согласитесь со мной, гряфиня, — отвѣтилъ улыбаясь Мержи, — что лучше бесѣдовать съ дамами, нежели доводить себя до изнеможенія въ фехтовальной залѣ.

— Вамъ часто случалось драться на дуэляхъ?

— До сихъ поръ Господь хранилъ меня отъ этого. Но зачѣмъ всѣ эти вопросы?

— Позвольте сдѣлать вамъ небольшое наставленіе. Женщинъ никогда не слѣдуетъ спрашивать: зачѣмъ онѣ дѣлаютъ то или другое? Это не принято въ благовоспитанномъ обществѣ.

— Послѣдую вашему совѣту, возразилъ Мержи съ едва замѣтной улыбкой, наклоняясь къ шеѣ своей лошади.

— Въ такомъ случаѣ… что вы будете дѣлать завтра?

— Завтра?

— Да, завтра! Не прикидывайтесь, будто вы удивлены.

— Графиня!..

— Отвѣчайте прямо на мой вопросъ! Мнѣ все извѣстно! сказала она, протянувъ къ нему руку съ величественнымъ жестомъ. Кончики ея пальцевъ прикоснулись рукава Мержи и заставили его вздрогнуть.

— Буду драться насколько хватитъ умѣнья, сказалъ онъ.

— Мнѣ нравится вашъ отвѣтъ: въ немъ нѣтъ ни тѣни трусости или хвастовства. Но извѣстно ли вамъ, что ваша первая дуэль будетъ съ человѣкомъ, котораго всѣ боятся!

— Что дѣлать! вѣроятно, завтра я буду чувствовать себя также неловко, какъ и теперь! добавилъ онъ улыбаясь. — До сихъ поръ мнѣ приходилось встрѣчаться только съ простодушными провинціалками, и при первомъ моемъ дебютѣ въ высшемъ столичномъ обществѣ я совершенно неожиданно очутился en tête-à-tête съ первой красавицей французскаго двора.

— Поговоримъ серьезно. Комминжъ владѣетъ шпагой лучше всѣхъ здѣшнихъ придворныхъ, хотя между ними нѣтъ недостатка въ искусныхъ дуэлистахъ. Затѣмъ, онъ считается первымъ изъ здѣшнихъ raffinés…

— Я слышалъ это!

— Неужели васъ не безпокоитъ встрѣча съ нимъ?

— Я уже говорилъ вамъ, графиня, что сдѣлаю все отъ меня зависящее. Никогда не слѣдуетъ приходить въ отчаяніе съ хорошей шпагой въ рукахъ и въ особенности съ Божьей помощью!..

— Съ Божьей помощью!.. прервала она его презрительнымъ тономъ; — вѣдь вы гугенотъ?

— Да, я протестантъ!

— Значитъ, вы подвергаетесь большей опасности, нежели всякій другой.

— Это почему?

— Потому что вы рискуете не только потерять жизнь, но и погубить душу.

— Вы смотрите на эти вещи, графиня, съ точки зрѣнія вашей религіи; насъ, протестантовъ, вовсе не занимаютъ подобныя мысли.

— Вы будете въ прямомъ проигрышѣ, такъ какъ обрекаете себя на вѣчныя мученія изъ-за какой нибудь случайности! Оставаясь протестантомъ, вы лишаете себя послѣднихъ шансовъ спасенія.

— Въ томъ или другомъ случаѣ я пришелъ бы къ однимъ и тѣмъ же результатамъ! Если бы я завтра умеръ католикомъ, то, выйдя на дуэль, я все-таки умеръ бы въ смертномъ грѣхѣ.

— Противъ этого можно привести цѣлый рядъ возраженій! воскликнула графиня, задѣтая тѣмъ, что Мержи привелъ одинъ изъ самыхъ обычныхъ аргументовъ ея собратій по религіи; — наши ученые могли бы объяснить вамъ…

— Я увѣренъ въ этомъ, потому что ваши ученые богословы позволяютъ себѣ извращать слова Евангелія, по волѣ своей фантазіи. Такъ, напримѣръ…

— Оставимъ это! Гугенотъ не поговоритъ и двухъ минутъ безъ того, чтобы не упомянуть о священномъ писаніи при первомъ удобномъ случаѣ.

— Это объясняется тѣмъ, что мы дѣйствительно знакомы съ нимъ, благодаря чтенію священныхъ книгъ, тогда какъ ваше духовенство почти не заглядываетъ въ нихъ. Но перемѣнимъ сюжетъ разговора. Какъ вы думаете: пойманъ ли теперь олень?

— Вы очень цривязаны къ вашей религіи?

— Вы сами начинаете прежній разговоръ!

— Вы считаете ее хорошей?

— Я не только считаю ее хорошей, но лучшей изъ всѣхъ существующихъ религій. Если бы я думалъ иначе, то не оставался бы протестантомъ.

— Вашъ братъ перемѣнилъ религію.

— У него были свои причины, чтобы сдѣлаться католикомъ, а у меня нѣтъ для этого никакого повода.

— Вы, гугеноты, отличаетесь замѣчательнымъ упрямствомъ и глухи къ голосу разсудка! воскликнула она съ гнѣвомъ.

— Завтра будетъ дождь! сказалъ Мержи, взглянувъ на небо.

— Мосье Бернаръ, давнишняя дружба съ вашимъ братомъ и ожидающая васъ опасность побуждаютъ меня относиться къ вамъ съ особеннымъ участіемъ.

Онъ почтительно поклонился.

— Вы, еретики, не придаете никакого значенія мощамъ!

Мержи улыбнулся.

— Вы считаете для себя оскверненіемъ прикоснуться къ нимъ? продолжала она. — Вамъ кажется страннымъ, что приверженцы римско-католической церкви носятъ ихъ на себѣ.

— Мы находимъ этотъ обычай совершенно безцѣльнымъ.

— Мнѣ извѣстенъ слѣдующій случай: одинъ изъ моихъ кузеновъ привязалъ ладонку къ шеѣ своей охотничьей собаки и выстрѣлилъ въ нее крупной дробью на разстояніи двѣнадцати шаговъ.

— И, разумѣется, убилъ собаку.

— Нѣтъ, ни одна дробинка не попали до нея!

— Какъ это хорошо! Я желалъ бы имѣть подобный талисманъ!

— Въ самомъ дѣлѣ? И вы будете носить его?

— Разумѣется! Тѣмъ болѣе, что ладонка спасла собаку отъ смерти… Впрочемъ, позвольте!.. Можетъ быть, по вашему мнѣнію еретикъ хуже собаки, особенно, если она принадлежитъ католику?

Графиня де-Тюржи, не обращая вниманія на его слова, поспѣшно растегнула воротъ своего узкаго корсажа и вытянула плоскую золотую коробочку, привязанную къ черной лентѣ.

— Вотъ! надѣньте это себѣ на шею! Современемъ вы возвратите мнѣ мой подарокъ.

— Разумѣется, если только останусь въ живыхъ.

— Только дайте мнѣ слово, что вы будете беречь эту вещь и не позволите себѣ никакого святотатства!

— Я получилъ ее отъ васъ, графиня, такъ что относительно этого вы можете быть совершенно спокойны!

Онъ взялъ коробочку съ мощами и надѣлъ ее себѣ на шею.

— Католикъ облобызалъ бы руку, давшую ему этотъ святой талисманъ!

Мержи взялъ руку графини и хотѣлъ поднести ее къ своимъ губамъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! слишкомъ поздно.

— Не будьте такъ жестоки, графиня! Быть можетъ, мнѣ никогда болѣе не суждено испытывать этого счастья!

— Снимите мнѣ перчатку, сказала она, протянувъ ему руку.

Мержи исполнивъ ея приказаніе, почувствовалъ легкое пожатіе, и тотчасъ же горячо поцѣловалъ эту прекрасную бѣлую руку.

— Мосье Бернаръ, сказала графиня взволнованнымъ голосомъ, — неужели вы будете упорствовать до конца и нѣтъ никакой надежды тронуть васъ? Перемѣните ли вы религію ради меня?..

— Не знаю! отвѣтилъ онъ со смѣхомъ; — вы должны во всякомъ случаѣ долго и усиленно просить меня объ этомъ. Одно несомнѣнно, что кромѣ васъ никто не обратитъ меня въ католичество.

— Скажите мнѣ откровенно… если бы вы встрѣтили женщину… которая съумѣла бы…

Она остановилась въ смущеніи.

— Которая съумѣла бы? повторилъ Мержи.

— Да, я хотѣла сказать… если бы любовь, напримѣръ… Только прошу васъ, говорите со мной откровенно и серьезно…

— Серьезно? спросилъ онъ, стараясь опять взять ее за руку.

— Такъ, напримѣръ, если бы вы полюбили женщину другой религіи, нежели вы… то неужели эта любовь не могла побудить васъ перемѣнить вѣру?.. Кто знаетъ… пути Божьи неисповѣдимы!..

— Вы хотите, чтобы я отвѣчалъ серьезно и откровенно на вашъ вопросъ?

— Я требую этого.

Мержи опустилъ голову, придумывая уклончивый отвѣтъ. М-те де-Тюржи слишкомъ явно выказывала ему свое расположеніе, и онъ не хотѣлъ лишиться ея милости. Но съ другой стороны онъ былъ всего нѣсколько часовъ при французскомъ дворѣ и его щепетильная совѣсть провинціала не допускала лжи въ такомъ серьезномъ вопросѣ.

— Я слышу крикъ! Олень пойманъ! воскликнула неожиданно графиня и, не дождавшись отвѣта, ускакала въ галопъ. Мержи послѣдовалъ за нею; но теперь она ни разу не взглянула на него и не удостоила ни однимъ словомъ.

Они нагнали охотниковъ черезъ нѣсколько секундъ.

Олень бросился сначала въ средину пруда и упорно держался своей выгодной позиціи. Но тутъ нѣкоторые изъ всадниковъ, сойдя на землю и вооружившись длинными шестами, принудили бѣдное животное вернуться въ берегу. Эта борьба окончательно истощила его силы. Въ то время, какъ собаки, казалось, удвоили свое рвеніе, олень, задыхаясь и съ высунутымъ языкомъ, сдѣлалъ нѣсколько прыжковъ, и затѣмъ, собравъ послѣднія силы, попятился къ толстому дубу и храбро встрѣтилъ нападеніе собакъ. Первыя изъ нихъ были отброшены на воздухъ съ распоротыми животами. Тогда люди, лошади и собаки остановились въ почтительномъ отдаленіи; никто не рѣшался подойти къ разъяренному звѣрю изъ боязни его грозныхъ роговъ.

Король соскочилъ съ лошади и, спрятавшись за дубомъ, ловко всадилъ свой охотничій ножъ въ бокъ оленя. Животное съ жалобнымъ стономъ упало на землю. Въ тотъ же моментъ на него бросилась стая собакъ, вцѣпилась ему въ горло, уши, шею.

Олень лежалъ неподвижно; крупныя слезы катились у него изъ глазъ.

— Пропустите дамъ! крикнулъ король.

Желаніе короля было тотчасъ же исполнено, такъ какъ почти всѣ дамы уже сошли съ лошадей.

— Вотъ тебѣ, parpaillot! (нечестивецъ) сказалъ король и, вонзивъ ножъ въ бокъ оленя, повернулъ лезвее, чтобы увеличить рану. Кровь хлынула струей и забрызгала лицо, руки и платье короля.

Въ тѣ времена католики часто называли кальвинистовъ насмѣшливой кличкой parpaillot. Это слово само по себѣ и тонъ, какимъ оно было сказано, не понравились многимъ изъ присутствующихъ, между тѣмъ какъ другіе громко выразили свое одобреніе.

— Король похожъ на мясника! сказалъ довольно громко и съ видомъ отвращенія зять адмирала, молодой Телиньи.

Тотчасъ же нашлись услужливые люди, въ которыхъ нигдѣ нѣтъ недостатка и особенно при дворѣ, и передали эти слова королю.

Карлъ IX не забылъ ихъ.

Дворъ, насладйвшись зрѣлищемъ собакъ, пожирающихъ внутренности оленя, отправился обратно въ Парижъ. Мержи разсказалъ дорогой своему брату о нанесенномъ ему оскорбленіи и предстоящей дуэли. Жоржъ, убѣдившись, что всѣ его совѣты и просьбы напрасны, согласился быть секундантомъ.

ГЛАВА XI.
Дуэлистъ по профессіи.

Несмотря на сильную усталость, Мержи провелъ большую часть ночи безъ сна. Имъ овладѣло лихорадочное безпокойство и придало необычайную дѣятельность его воображенію. Тысячи безсвязныхъ мыслей, не имѣющихъ никакого отношенія къ предстоящему событію, омрачали его мозгъ. Много разъ ему казалось, что лихорадочное состояніе, въ какомъ онъ находился, предвѣстникъ серьезной болѣзни, которая окончательно проявится черезъ нѣсколько часовъ и привяжетъ его къ постели. Тогда честь его навсегда потеряна! Что скажетъ свѣта и въ особенности мадамъ де-Тюржи и Комминжъ? Онъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ минуты, назначенной для поединка.

Но съ восходомъ солнца Мержи почувствовалъ благодѣтельное успокоеніе въ крови и съ меньшимъ волненіемъ сталъ думать о предстоящей дуэли. Онъ одѣлся не торопясь и даже съ нѣкоторою изысканностью. Фантазія рисовала ему цѣлую картину, какъ прелестная графиня явится на мѣсто поединка и, увидя его раненымъ, сдѣлаетъ ему собственноручно перевязку, не скрывая болѣе своей привязанности къ нему.

Мечты его были прерваны боемъ часовъ въ Луврѣ.

Пробило восемь часовъ, и въ тотъ же моментъ въ комнату вошелъ Жоржъ.

На лицѣ его видна была глубокая грусть; ои также, повидимому, дурно провелъ ночь; но, пожимая руку брату, Фнъ сдѣлалъ надъ собой усиліе, чтобы улыбнуться и принять веселый видъ.

— Вота рапира и кинжалъ; я купилъ ихъ у Луно изъ Толедо. Посмотри, не тяжела ли шпага?

Съ этими словами онъ бросилъ на постель кинжалъ и длинную рапиру.

Мержи обнажилъ оружіе, попробовалъ гибкость стали и, осмотрѣвъ лезвее, одобрительно кивнулъ головой. Кинжалъ особенно обратилъ на себя его вниманіе, такъ какъ онъ кончался широкимъ ефесомъ, снабженнымъ безчисленнымъ количествомъ небольшихъ отверстій, назначеніе которыхъ состояло въ томъ, чтобы задержать остріе непріятельской шпаги и поставить этимъ въ затрудненіе противника.

— Съ такимъ хорошимъ оружіемъ немудрено защитить себя! сказалъ Мержи. Затѣмъ, вынувъ золотую коробочку, спрятанную на его груди, онъ добавилъ, улыбаясь: — Вота, кромѣ того, талисманъ, который предохранитъ меня отъ ударовъ шпаги лучше всякой кольчуги.

— Откуда у тебя эта игрушки?

— Догадайся! возразилъ Мержи съ веселой улыбкой.

Тщеславное желаніе похвастать передъ братомъ расположеніемъ первой придворной красавицы заставило его на минуту забыть Комминжа и лежавшую передъ нимъ шпагу.

— Держу пари, что этимъ наградила тебя сумасшедшая Тюржи. Чортъ бы побралъ ее съ ея коробочками!

— Вѣдь она дала мнѣ этотъ талисманъ на сегодняшній день!

— Ты посовѣтовалъ бы ей не снимать перчатокъ! Съ чего это она вздумала вчера показывать публикѣ свою красивую бѣлую руку!

Лицо Мержи покрылось яркимъ румянцемъ: — Я не придаю никакого значенія мощамъ папистовъ, сказалъ онъ, — но если мнѣ суждено погибнуть сегодня, то пожалуйста передай ей, что я не разставался съ ея подаркомъ до послѣдней минуты моей жизни.

— Какое глупое тщеславіе! воскликнулъ капитанъ, пожимая плечами.

— Вотъ письмо къ матери! сказалъ Мержи дрожащимъ голосомъ.

Жоржъ молча взялъ письмо и, подойдя къ столу, открылъ библію, чтобы скрыть свое волненіе, между тѣмъ какъ Мержи кончалъ свой туалетъ и завязывалъ множество шнурковъ съ металлическими наконечниками, которые составляли неизбѣжную принадлежность тогдашняго мужскаго костюма.

На первой страницѣ Жоржъ прочелъ надпись, сдѣланную рукой ихъ матери: 1-го мая 1547 года родился мой сынъ Бернаръ. Господи, наставь его на путь истинный! Господи, избави его отъ всякаго зла!…

Слезы душили его; онъ прикусилъ себѣ губы и бросилъ книгу на столъ.

Мержи, видя это движеніе, вообразилъ, что какая-нибудь нечестивая мысль пришла въ голову его брата; онъ взялъ библію, бережно вложилъ ее въ вышитый футляръ и спряталъ въ шкапъ.

— Эта библія нашей матери! сказалъ онъ серьознымъ тономъ.

Капитанъ молча ходилъ по комнатѣ.

— Не пора ли намъ двинуться въ путь? спросилъ Мержи, пристегивая шпагу къ своему поясу.

— Нѣтъ еще, мы успѣемъ позавтракать.

Они сѣли за столъ, на которомъ были поставлены пирожки разныхъ сортовъ и большой серебряный кувшинъ съ виномъ. Во время завтрака они подробно толковали о достоинствѣ поданнаго вина, сравнивая его съ другими винами, находящимися въ погребѣ капитана; каждый изъ нихъ, выказывая мнимое участіе въ этомъ пустомъ разговорѣ, надѣялся скрыть свои настоящія душевныя ощущенія.

Капитанъ поднялся первый съ своего мѣста.

— Пора! сказалъ онъ хриплымъ голосомъ и, надвинувъ на глаза шляпу, быстро спустился съ лѣстницы.

Они сѣли въ лодку, чтобы переплыть Сену. Лодочникъ угадалъ по ихъ лицамъ причину, побуждавшую ихъ ѣхать въ Pré-aux-Clercs и, усердно работая веслами, старался занять ихъ разговоромъ. Онъ разсказалъ имъ, какъ въ прошломъ мѣсяцѣ два дворянина, изъ которыхъ одинъ былъ графъ Комминжъ, наняли у него лодку, чтобы драться на свободѣ на другомъ берегу Сены. Противникъ графа, имя котораго было неизвѣстно лодочнику, былъ насквозь пробитъ шпагой и сброшенъ въ воду, гдѣ исчезъ безслѣдно, такъ что не было возможности отыскать его трупъ…

Причаливая къ берегу, они увидѣли лодку съ двумя людьми, которая переѣзжала рѣку въ недалекомъ разстояніи отъ нихъ.

— Вотъ и наши! подожди меня здѣсь! воскликнулъ капитанъ и, выскочивъ на берегъ, побѣжалъ на встрѣчу къ подъѣзжавшей лодкѣ.

Въ ней сидѣлъ Комминжъ и виконтъ БеВилль.

— Это ты, Жоржъ? спросилъ со смѣхомъ виконтъ, цѣлуя его. — Скажи, пожалуйста, котораго изъ васъ убьетъ сегодня Комминжъ: тебя или твоего брата?

Капитанъ и Комминжъ церемонно раскланялись другъ передъ другомъ.

— Милостивый государь, сказалъ Жоржъ Комминжу, вырвавшись съ трудомъ изъ объятій Бевилля, — я считаю своимъ долгомъ попытаться еще разъ остановить плачевныя послѣдствія ссоры, которая вовсе не касается вопросовъ чести; я увѣренъ, что мой другъ (онъ указалъ на Бевилля) скажетъ вамъ то же самое.

Бевилль, сдѣлавъ гримасу, отрицательно покачалъ головой.

— Мой братъ молодъ; у него нѣтъ ни имени, ни достаточнаго умѣнія владѣть оружіемъ, такъ что онъ долженъ быть щекотливѣе другихъ въ этого рода дѣлахъ; но вы, графъ, пользуетесь такой извѣстностью, что ваша честь нисколько не пострадаетъ, если вы заявите въ нашемъ присутствіи, что нечаянно.

Комминжъ громко захохоталъ.

— За кого принимаете вы меня, капитанъ! Неужели вы думаете, что я такъ рано разстался съ моей возлюбленной… и переѣхалъ на другой берегъ Сены, чтобы извиниться передъ какимъ-нибудь молокососомъ!

— Вы забываете, милостивый государь, что, выражаясь под обнымъ образомъ о моемъ братѣ, вы оскорбляете…

— Если бы я говорилъ даже о вашемъ отцѣ! Какое мнѣ дѣло до всей вашей семьи!

— Въ такомъ случаѣ, милостивый государь, вы и будете отвѣчать передъ всей семьей! Я старшій и вы начнете съ меня.

— Прошу извиненія, г. капитанъ, но по правиламъ дуэлей я буду прежде всего драться съ тѣмъ изъ васъ, кто первый сдѣлалъ вызовъ. Въ данномъ случаѣ вашему брату принадлежитъ неотъемлемое право первенства, какъ говорятъ наши юристы; и когда я покончу съ нимъ, то вы можете располагать мною.

— Комминжъ совершенно нравъ, и я не допущу никакихъ измѣненій! воскликнулъ Бевилль.

Мержи, не понимая причины такихъ продолжительныхъ переговоровъ, подошелъ медленнымъ шагомъ. Онъ подоспѣлъ какъ разъ въ ту минуту, когда братъ его, осыпая Комминжа оскорбительными упреками, назвалъ его подлецомъ, между тѣмъ какъ этотъ отвѣтилъ съ невозмутимымъ хладнокровіемъ.

— Когда я кончу съ вашимъ братомъ, то займусь вами, милостивый государь!

Мерти взялъ за руку капитана.

— Жоржъ, сказалъ онъ: — ты забываешь, что я просилъ тебя быть моимъ секундантомъ! Я вовсе не желаю мѣняться ролями… Милостивый государь, добавилъ онъ, обращаясь къ Комминжу: — я къ вашимъ услугамъ; мы можемъ начать, если вамъ угодно.

— Я ничего не имѣю противъ этого! отвѣтилъ Комминжъ.

— Вотъ и прекрасно, мой милый другъ, сказалъ Бевилль, пожимая руку Мержи. — Если намъ не суждено похоронить тебя сегодня, то ты далеко пойдешь!

Комминжъ снялъ платье и развязалъ ленты у башмаковъ въ доказательство, что онъ не намѣренъ отступить ни на шагъ. Въ этомъ случаѣ онъ сообразовался съ модой, принятой у дуэлистовъ по профессіи. Мержи и Бевилль послѣдовали его примѣру; одинъ капитанъ не снялъ даже своего плаща.

— Что съ тобой, Жоржъ? сказалъ Бевилль; — развѣ ты не знаешь, что намъ придется посчитаться съ тобой. Мы не такіе секунданты, чтобы стоять сложа руки, когда друзья ихъ будутъ драться! Неужели мы отстанемъ отъ прекраснаго андалузскаго обычая?

Капитанъ пожалъ плечами.

— Ты думаешь, что я шучу? Клянусь честью, что ты долженъ драться со мной! Чортъ меня побери, если ты думаешь отказаться…

— Ты сумасшедшій или дуракъ! замѣтилъ холодно капитанъ.

— Будь я проклятъ, если ты не дашь мнѣ удовлетворенія за эти слова… или ты принудишь меня…

Съ этими словами Бевилль схватился за рукоятку своей шпаги, какъ бы намѣреваясь ударить Жоржа.

— Ну, если ты такъ настойчиво требуешь этого, то изволь! сказалъ Жоржъ, сбрасывая съ себя платье.

Комминжъ съ особенной граціей тряхнулъ по воздуху своей рапи рой, такъ что ножны сразу отлетѣли на двадцать шаговъ. Бевилль хотѣлъ сдѣлать тоже; но ему удалось только на половину обнажить шпагу, что считалось не только неловкостью, но и дурнымъ предзнаменованіемъ. Оба брата Мержи, хотя и не такимъ хвастливымъ способомъ, но также отбросили ножны своихъ шпагъ, чтобы они не могли попасть имъ подъ ноги во время поединка. Каждый всталъ передъ своимъ противникомъ съ обнаженной шпагой въ правой рукѣ и съ кинжаломъ въ лѣвой. Всѣ четыре шпаги скрестились одновременно.

Жоржъ, примѣнивъ способъ, названный итальянскими учителями фехтованія liscio di spada è cavare alla vita^[12], отклонилъ шпагу своего противника и ловкимъ ударомъ выбилъ еб изъ его рукъ. Затѣмъ онъ прикоснулся остріемъ своей шпаги къ груди Бевилля, но вмѣсто того, чтобы вонзить ее, спокойно опустилъ руку.

— Наши силы слишкомъ неравны, сказалъ онъ: — прекратимъ этотъ глупый поединокъ! не выводи меня изъ терпѣнія, или тебѣ придется раскаяться въ твоемъ упрямствѣ…

Бевилль поблѣднѣлъ, почувствовавъ остріе шпаги у своей груди. Немного сконфуженный, онъ протянулъ руку Жоржу, и оба, воткнувъ шпаги въ землю, обратили все свое вниманіе на двухъ главныхъ актеровъ этой сцены.

Мержи обладалъ храбростью и хладнокровіемъ; при этомъ онъ не дурно владѣлъ оружіемъ, а въ тѣлесной силѣ далеко превосходилъ Комминжа, который видимо казался утомленнымъ послѣ безсонной ночи. Мержи ограничивался тѣмъ, что съ величайшею осторожностью парировалъ удары, наносимые Комминжежъ, и держа остріе своей рапиры противъ его лица, прикрывалъ себѣ грудь кинжаломъ. Это неожиданное сопротивленіе раздражило Комминжа, который замѣтно поблѣднѣлъ, а блѣдность у такого храбраго человѣка могла только означать приступъ сильнаго гнѣва. Онъ съ яростью атаковалъ своего противника и, ловко отклонивъ его шпагу, готовился нанести рѣшительный ударъ, который, вѣроятно, положилъ бы конецъ поединку. Мержи спасся какимъ-то чудомъ: остріе рапиры, встрѣтивъ золотую коробочку, скользнуло по ея гладкой поверхности, и вмѣсто того, чтобы пронзить грудь, только слегка распороло кожу противъ реберъ и вышло на два дюйма отъ первой раны. Не дожидаясь, чтобы Комминжъ вновь поднялъ свою шпагу, онъ съ такой силой ударилъ его по головѣ кинжаломъ, что самъ потерялъ равновѣсіе и упалъ на землю. Комминжъ повалился вслѣдъ за нимъ, такъ что секунданты сочли ихъ обоихъ мертвыми.

Но Мержи быстро вскочилъ на ноги и тотчасъ же схватился за свою рапиру, которую онъ выронилъ изъ рукъ при паденіи. Комминжъ лежалъ неподвижно. Бевилль приподнялъ его и началъ стирать кровь съ лица своимъ носовымъ платкомъ, но скоро долженъ былъ убѣдиться, что знаменитый дуэлистъ, передъ которымъ онъ преклонялся, убитъ на-повалъ, такъ какъ кинжалъ вонзился ему въ глазъ и повидимому повредилъ мозгъ.

Мержи съ ужасомъ смотрѣлъ на трупъ.

— Ты раненъ, Бернаръ! воскликнулъ капитанъ, бросаясь къ нему.

— Раненъ! повторилъ полусознательно Мержи, и тутъ только замѣтилъ, что его рубашка въ крови.

— Ничего, это пустяки! сказалъ капитанъ, внимательно разглядѣвъ рану: — оружіе скользнуло по кожѣ, нужно остановить кровь. Мы сдѣлаемъ тебѣ перевязку изъ носовыхъ платковъ.

Бевилль опустилъ на траву тѣло убитаго и подалъ капитану свой носовой платокъ, равно и Комминжа, который онъ досталъ изъ кармана его платья.

— Клянусь честью, вотъ здоровый ударъ кинжала! сказалъ Бевилль. — Я не желалъ бы попасться вамъ подъ руку. Чортъ возьми, что скажутъ наши столичные raffinés, если изъ провинціи будутъ являться къ намъ молодцы въ родѣ васъ. Я желалъ бы знать, который разъ вы деретесь на дуэли?

— Въ первый и, надѣюсь, послѣдній разъ въ моей жизни! Помогите же, ради Бога, вашему другу.

— Ну, вы его такъ отдѣлали, что онъ не нуждается ни въ чьей помощи; кинжалъ вонзился въ мозгъ, ударъ былъ нанесенъ ловко и съ такой силой… Взгляните на его бровь и щеку; ефесъ кинжала оставилъ отпечатокъ на его лицѣ, какъ на воскѣ.

Мержи дрожалъ какъ въ лихорадкѣ; крупныя слезы текли по его щекамъ.

Бевилль поднялъ кинжалъ и внимательно разсматривалъ запекшуюся кровь.

— Это оружіе, сказалъ онъ, — оказало немалую услугу младшему Комминжу. Онъ долженъ поставить не одну свѣчу… Ему достанется громадное наслѣдство.

— Уйдемъ отсюда… Уведи меня, сказалъ Мержи, взявъ подъ руку своего брата.

— Успокойся, бѣда еще не такъ велика, сказалъ Жоржъ, помогая ему одѣть платье. — Этотъ человѣкъ не заслуживаетъ особеннаго сожалѣнія.

— Бѣдный Комминжъ! воскликнулъ Бевилль. — Кто могъ ожидать, что ты, который выдержалъ сотни дуэлей, будешь убитъ молодымъ, неопытнымъ человѣкомъ. Бѣдный Комминжъ!

Бевилль, сказавъ эту надгробную рѣчь, бросилъ послѣдній взглядъ на своего друга и увидѣлъ часы, висѣвшіе на его шеѣ по тогдашней модѣ.

— Ну, пріятель, сказалъ онъ, — теперь тебѣ нѣтъ надобности знать, который часъ! Я возьму это себѣ на память, а твой братъ и безъ того будетъ достаточно богатъ.

Съ этими словами Бевилль снялъ часы съ шеи мертвеца и положилъ къ себѣ въ карманъ.

— Подождите меня! крикнулъ онъ вслѣдъ обоимъ братьямъ, поспѣшно одѣваясь. — Мосье де-Мержи, вы забыли вашъ кинжалъ! Неужели вы не дорожите имъ?

Онъ вытеръ лезвее рубашкой покойника и, догнавъ своихъ пріятелей, сѣлъ съ ними въ лодку.

— Утѣшьтесь, милый другъ! сказалъ онъ, обращаясь къ младшему Мержи. — Къ чему эта плачевная физіономія? Послушайтесь моего совѣта: вмѣсто того, чтобы скорбѣть и проливать слезы, отправьтесь сегодня же въ вашей возлюбленной, и кто знаетъ, можетъ быть черезъ девять мѣсяцевъ вы подарите французскому королевству новаго гражданина, взамѣнъ того, котораго оно лишилось сегодня. Такимъ образомъ, свѣтъ ничего не потеряетъ отъ смерти Комминжа… Ну, лодочникъ, греби скорѣе, если желаешь заработать хорошія деньги. Видишь, тамъ идутъ люди съ алебардами. Это сержанты изъ башни Несль; мы не имѣемъ никакихъ желаній встрѣтиться съ ними.

ГЛАВА XII.
Бѣлая магія.

Люди, вооруженные алебардами, принадлежали къ отряду, который находился неотлучно въ сосѣдствѣ Pré-aux-Clercs, чтобы, въ случаѣ надобности, вмѣшаться въ ссоры, происходившія въ этой классической мѣстности дуэлей. По своему обыкновенію, они шли медленнымъ шагомъ, чтобы явиться по окончаніи поединка. Ихъ попытки водворить миръ большею частью были весьма дурно принимаемы. Не разъ случалось, что отъявленные враги прерывали смертельный бой и сообща нападали на солдатъ, которые старались разнять ихъ. Такимъ образомъ, обязанности этой стражи почти исключительно состояли въ помощи раненымъ и въ подбираніи мертвыхъ тѣлъ. На этотъ разъ стрѣлкамъ пришлось только сдѣлать послѣднее, и они исполнили это по своему обыкновенію, т. е. тщательно обшарили карманы несчастнаго Комминжа и раздѣлили между собой его одежду.

— Мой милый другъ, сказалъ Бевилль, обращаясь къ Мержи, — если вы хотите послушаться моего совѣта, то отправьтесь по возможности тайно къ Амбруазу Паре. Никто лучше его не можетъ зашить рану или перевязать сломанную ногу. Хотя онъ такой же еретикъ, какъ самъ Кальвинъ, но пользуется такой извѣстностью за свое знаніе, что самые ревностные католики прибѣгаютъ къ его помощи. До сихъ поръ одна только маркиза де-Буассьеръ выказала необычайное мужество и предпочла лучше умереть, чѣмъ быть обязанной жизнью гугеноту. Держу пари на десять пистолей, что она теперь въ раю.

— Твоя рана, Бернаръ, такъ незначительна, что заживетъ дня черезъ три, сказалъ Жоржъ. — Но у Комминжа есть родные въ Парижѣ, и они могутъ принять къ сердцу его смерть.

— Разумѣется, сказалъ Бевилль. — Мать Комминжа ради приличія сочтетъ своимъ долгомъ преслѣдовать нашего друга. Поэтому, на всякій случай, совѣтую тебѣ, Жоржъ, обратиться къ г-ну Шатильону — пусть онъ выхлопочетъ у короля помилованіе твоего брата; король точно мягкій воскъ въ рукахъ адмирала.

— Я желалъ бы, сказалъ вполголоса Мержи, — чтобы адмиралъ ничего не зналъ объ этой исторіи.

— Почему? Я глубоко убѣжденъ, что старикъ будетъ очень доволенъ, когда услышитъ, какимъ молодецкимъ способомъ протестантъ спровадилъ на тотъ свѣтъ католика.

Мержи. глубоко вздохнулъ при этихъ словахъ.

— Комминжъ настолько извѣстенъ при дворѣ, что его смерть надѣлаетъ шуму, сказалъ капитанъ, — но ты, Бернаръ, исполнилъ только свою обязанность дворянина, и тебѣ нечего стыдиться этой исторіи. Я давно не бывалъ у Шатильона; вотъ удобный предлогъ возобновить съ нимъ знакомство.

— Во всякомъ случаѣ, крайне непріятно провести нѣсколько часовъ подъ арестомъ, продолжалъ Бевилль. — Если ты ничего не имѣешь противъ этого, Жоржъ, то я отведу твоего брата въ одинъ домъ, гдѣ онъ можетъ спокойно оставаться до тѣхъ поръ, пока его дѣло окончательно не уладится. Къ несчастью, онъ еретикъ, врядъ ли можно будетъ помѣстить его въ монастырѣ.

— Благодарю васъ за ваше любезное предложеніе, сказалъ Мержи; — но я не считаю себя вправѣ принять его, такъ какъ это можетъ повредить вамъ.

— Нисколько, мой милый другъ! Развѣ мы не должны оказывать услуги нашимъ пріятелямъ! Вы поселитесь въ домѣ одного изъ моихъ кузеновъ, котораго теперь нѣтъ въ Парижѣ. Я уже помѣстилъ тамъ одну особу, и она позаботится о васъ. Это почтенная старуха, весьма полезная для молодежи, и, вдобавокъ, я могу вполнѣ разсчитывать на ея преданность. Она имѣетъ обширныя свѣдѣнія въ медицинѣ, магіи и астрономіи. Чѣмъ она только не занимается!.. Но ея главное ремесло — сводничество, и въ этомъ никто не сравнится съ нею. Провались я на мѣстѣ, если она не возьмется передать любовное письмо королевѣ! Стоитъ мнѣ только заикнуться объ этомъ…

— Значитъ, мы сведемъ его въ домъ вашего кузена, какъ только Амбруазъ наложитъ ему первую перевязку, сказалъ капитанъ.

Они причалили къ правому берегу Сены, и усадивъ съ нѣкоторымъ трудомъ раненаго Мержи на лошадь, сперва отвезли его къ знаменитому хирургу, а затѣмъ въ уединенный домъ предмѣстья Saint-Antoine, гдѣ, уложивъ его въ покойную постель, оставили на попеченіе старухи.

Если кому случалось убить человѣка, а тѣмъ болѣе въ первый разъ, тотъ естественно мучится нѣкоторое время, особенно при наступленіи ночи, когда воображеніе живо рисуетъ ему картину послѣднихъ конвульсій, предшествовавшихъ смерти. Голова такъ занята мрачными мыслями, что онъ съ трудомъ принимаетъ участіе въ томъ, что окружаетъ его; самый простой разговоръ раздражаетъ его; но, въ то же время онъ боится одиночества, которое внушаетъ еще болѣе тяжелыя мысли.

Несмотря на частыя посѣщенія Бевилля и капитана, Мержи провелъ въ ужасающей тоскѣ первые дни, слѣдовавшіе за дуэлью. Довольно сильная лихорадка, вызванная раной, лишала его сна, такъ что по ночамъ онъ чувствовалъ себя всего несчастнѣе. Мысль, что, быть можетъ, графиня Тюржи думаетъ о немъ и удивляется его храбрости, до извѣстной степени утѣшала его, но не приносила никакого успокоенія.

Однажды ночью, измученный удушливымъ іюльскимъ жаромъ, онъ вздумалъ прогуляться и подышать воздухомъ въ саду, среди котораго находился домъ. Онъ накинулъ плащъ и хотѣлъ выйти изъ комнаты; но дверь оказалась запертою на ключъ. Предполагая, что старуха сдѣлала это случайно и, вѣроятно, спитъ крѣпкимъ сномъ, онъ счелъ безполезнымъ звать ее, тѣмъ болѣе, что она жила далеко отъ него. Но окно было настолько низко, что онъ послѣ минутной нерѣшимости однимъ скачкомъ очутился въ саду. Все небо заволокло тучами; нигдѣ не видно было ни одной звѣздочки, и только время отъ времени черезъ знойный и тяжелый воздухъ какъ бы съ трудомъ проносились порывы вѣтра. Было далеко за полночь, кругомъ царило мертвое молчаніе.

Мержи нѣкоторое время шелъ по саду, погруженный въ свои размышленія. Они были неожиданно прерваны стукомъ въ калитку, выходившую на улицы. Удары были настолько легкіе, что тотъ, который стучалъ очевидно разсчитывалъ, что кто нибудь поджидаетъ его и тотчасъ же отворитъ ему. Посѣтитель въ такомъ уединенномъ домѣ и въ такой поздній часъ не могъ не возбудить удивленія. Мержи притаился въ темномъ углу сада, откуда онъ могъ все видѣтъ, оставаясь незамѣченнымъ. Ему не долго пришлось ждать. Изъ дома вышла женщина съ потайнымъ фонаремъ въ рукѣ; это была, вѣроятно, старуха; она поспѣшно отворила калитку, и вслѣдъ затѣмъ кто-то вошелъ въ садъ, закутанный съ головы до ногъ въ большой черный плащъ съ капюшономъ.

Любопытство Бернара было возбуждено въ высшей степени, тѣмъ болѣе, что, судя по росту и походкѣ, онъ догадывался, что это была женщина. Старуха поклонилась ей съ видомъ величайшаго уваженія, между тѣмъ какъ таинственная посѣтительница едва удостоила кивнуть ей головой. Но при этомъ она многозначительно протянула руку: чистый звонъ упавшаго металла и поспѣшность, съ которой старуха начала что-то отыскивать въ пескѣ, привели Мержи къ заключенію, что она получила деньги.

Обѣ женщины пошли по саду; старуха шла первая, прикрывъ фонарь платьемъ. Въ глубинѣ сада была устроена бесѣдка изъ липъ, соединенныхъ сплошнымъ трельяжемъ, перевитымъ вьющимися растеніями. Эта бесѣдка была съ двумя ходами; посрединѣ стоялъ небольшой каменный столъ. Старуха вошла въ нее въ сопровожденіи другой женщины, лицо которой было покрыто густымъ вуалемъ. Мержи, затаивъ дыханіе, прокрался вслѣдъ за ними и всталъ за трельяжемъ, гдѣ могъ слышать каждое слово и все видѣть, насколько дозволялъ слабый свѣтъ фонаря освѣщавшій бесѣдку.

Старуха зажгла что-то на жаровнѣ, стоявшей среди стола, и въ то же время погасила или спрятала фонарь. Въ ту же секунду вспыхнулъ голубоватый огонекъ, какой бываетъ отъ спирта, смѣшаннаго съ солью, но такой слабый, что Мержи не могъ бы разглядѣть лица незнакомки, если бы оно даже не было покрыто вуалью. Старуху онъ тотчасъ же узналъ по росту и манерамъ и даже замѣтилъ, что лицо ея вымазано темной краской, такъ что въ своемъ бѣломъ чепцѣ она имѣла видъ бронзовой статуи. На столѣ въ извѣстномъ порядкѣ были разложены какія-то вещи. Мержи показалось, что это кости и окровавленныя тряпки, на которыхъ была поставлена небольшая статуэтка въ дюймъ величины, сдѣланная повидимому изъ воска.

— Ты говоритъ, Камилла, что ему лучше? спросила шепотомъ женщина подъ вуалью.

Мержи вздрогнулъ, услыхавъ звуки этого голоса.

— Да, онъ чувствуетъ себя немного лучше! отвѣтила старуха. — Этимъ онъ обязанъ нашему искусству, хотя мнѣ трудно было сдѣлать что нибудь съ этими тряпками и при маломъ количествѣ крови на компрессахъ.

— А что говоритъ Амбруазъ Паре?

— Развѣ понимаетъ что нибудь этотъ неучъ! Рана настолько глубока и опасна, что можетъ быть вылечена только посредствомъ магіи; нужны частыя жертвы земнымъ и воздушнымъ духомъ… а для этого…

Дама поняла намекъ.

— Если онъ выздоровѣетъ, сказала она, — то ты получишь вдвое противъ того, что я тебѣ дала сегодня.

— Не теряйте надежды и положитесь на меня!

— Что будетъ со мной, Камилла, если онъ умретъ!

— Вамъ нечего безпокоиться; духи милостивы; звѣзды покровительствуютъ намъ; а принесеніе въ жертву чернаго барана расположило въ нашу пользу того, котораго я не хочу назвать…

— Я принесла тебѣ ту вещь, которую ты требовала отъ меня, хотя это стоило мнѣ большого труда. Я купила ее у одного изъ стрѣлковъ, ограбившихъ трупъ.

Съ этими словами дама вынула что-то изъ-подъ плаща; Мержи видѣлъ, какъ блеснуло лезвее шпаги. Старуха взяла ее и поднесла къ огню.

— Слава Богу, на лезвеѣ кровь и ржавчина! У него кровь, какъ у василиска; она оставила на стали неизгладимый слѣдъ.

Дама съ замѣтнымъ безпокойствомъ взглянула на лезвее.

— Посмотри, Камилла, кровь у самой рукоятки! Онъ можетъ умереть отъ этого удара.

— Нѣтъ, онъ выздоровѣетъ, эта кровь не изъ сердца.

— Ты увѣрена, что онъ выздоровѣетъ?

— Да, но онъ страдаетъ отъ неизличимой болѣзни…

— Какой болѣзни?

— Отъ любви.

— Ахъ, Камилла, неужели это правда!

— Развѣ я лгала когда нибудь! Не я ли предсказала вамъ, что онъ выйдетъ побѣдителемъ изъ боя, и что духи будутъ сражаться за него. Развѣ я не зарыла заблаговременно на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ долженъ былъ драться, черную курицу и шпагу, которую благословилъ священникъ.

— Да, все это правда!

— Наконецъ, вы сами, развѣ не пронзили въ сердце изображеніе его противника, направивъ этимъ удары человѣка, въ пользу котораго я употребила всѣ средства моей науки.

— Да, Камилла, я пронзила въ сердце изображеніе Комминжа; но я слышала, что онъ умеръ отъ удара, нанесеннаго ему въ голову.

— Несомнѣнно, онъ умеръ отъ удара въ голову; но смерть произошла отъ того, что кровь сгустилась въ его сердцѣ.

Дама ничего не отвѣтила, видимо подавленная силой аргумента. Между тѣмъ старуха поливала масломъ и бальзамомъ лезвее шпаги, тщательно обертывая его бинтами.

— Видите ли, сударыня, я натираю шпагу масломъ скорпіона, чтобы это симпатическое средство перешло въ рану молодаго человѣка. Онъ въ такой же степени ощущаетъ дѣйствіе этого африканскаго бальзама, какъ будто бы я лью его въ самую рану. Но если бы мнѣ вздумалось положить конецъ шпаги на огонь и раскалить ее, то больной почувствовалъ бы такую сильную боль, точно его жгутъ живьемъ.

— Ради Бога, не дѣлай этого!

— Разъ я сидѣла у огня и усердно натирала бальзамомъ шпагу, чтобы вылечить одного молодаго дворянина, которому нанесли двѣ ужасныхъ раны въ голову. Я заснула за этимъ занятіемъ. Вдругъ лакей больнаго постучалъ въ дверь и объявилъ мнѣ, что его господинъ страдаетъ невыносимо и жалуется, что чувствуетъ себя точно на огнѣ. Какъ вы думаете, отчего это случилось? Шпага нечаянно выскользнула у меня изъ рукъ и лезвее очутилось на угольяхъ. Я тотчасъ же вынула шпагу и сказала лакею, что его барину стало легче. Дѣйствительно, не теряя ни минуты, я опустила шпагу въ холодную воду, къ которой примѣшала кое-какія снадобья, и послѣ этого пошла взглянуть на больнаго. Онъ встрѣтилъ меня словами: "Ахъ, моя добрая Камилла, какъ я хорошо чувствую себя теперь! Меня какъ будто посадили въ ванну изъ прохладной воды, а нѣсколько минутъ тому назадъ мнѣ казалось, что я горю на медленномъ огнѣ, какъ святой Лаврентій.

Старуха окончательно забинтовала шпагу и сказала съ видомъ полнѣйшаго самодовольства:

— Ну, теперь все сдѣлано какъ слѣдуетъ. Я увѣрена, что онъ выздоровѣетъ, и намъ остается только приступить къ послѣдней церемоніи.

Съ этими словами она бросила въ пламя щепотку пахучаго порошка и, крестясь безпрерывно, произнесла какія-то непонятныя слова. Вслѣдъ затѣмъ дама взяла дрожащей рукой восковую статуэтку и, держа ее надъ огнемъ жаровни, сказала взволнованнымъ голосомъ:

— Какъ этотъ воскъ таетъ и горитъ на пламени этой жаровни, такъ пусть и твое сердце, Бернаръ Мержи, растаетъ и возгорится любовью ко мнѣ.

— Такъ! сказала старуха, одобрительно кивнувъ головой. — Теперь возьмите эту зеленую свѣчу, вылитую въ полночъ по всѣмъ правиламъ нашей науки. Зажгите ее завтра у алтаря св. Богородицы.

— Я сдѣлаю это! Однако, несмотря на всѣ твои обѣщанія, я въ сильномъ безпокойствѣ. Вчера мнѣ приснилось, что онъ умеръ.

— На которомъ боку лежали вы тогда?

— Я желала бы знать… на правомъ или на лѣвомъ боку снятся правдивые сны?..

— Скажите мнѣ сперва: на которомъ боку вы спите обыкновенно? Я вижу, что вы сами хотите обмануть себя.

— Я сплю обыкновенно на правомъ боку.

— Успокойтесь! Вамъ сонъ предвѣщаетъ счастье.

— Дай Богъ, чтобы это было такъ! Но я видѣла его блѣднымъ и окровавленнымъ, въ длинномъ саванѣ…

Говоря это, она подняла голову и увидѣла Мержи, стоявшаго у одного изъ входовъ въ бесѣдку. Неожиданность настолько поразила ее, что она громко вскрикнула; а старуха намѣренно или случайно опрокинула жаровню на землю. Въ тотъ же моментъ поднялось яркое пламя, которое ослѣпило Мержи на нѣсколько секундъ. Обѣ женщины, пользуясь этимъ, бросились изъ бесѣдки другимъ ходомъ. Какъ только Мержи могъ различать что либо, онъ побѣжалъ вслѣдъ за ними, но едва не упалъ, запнувшись о какую-то вещь, попавшую ему подъ ноги. Онъ сталъ разглядывать ее и убѣдился, что это была шпага, которой онъ обязанъ былъ своимъ мнимымъ изцѣленіемъ. Досадуя на неумѣстную трату времени, онъ быстро свернулъ на широкую прямую аллею, въ полной увѣренности, что теперь ничто не помѣшаетъ ему догнать бѣглянокъ. Но въ этотъ моментъ онъ услышалъ, какъ хлопнула калитка, выходившая на улицу, и ее заперли на ключъ.

Мержи остановился въ недоумѣніи, нѣсколько огорченный неудачей; затѣмъ добрался опущью до своей комнаты и легъ въ постель. Всѣ мрачныя мысли, мучившія его въ послѣдніе дни, разсѣялись какъ дымъ, равно и упреки совѣсти и безпокойство о своемъ положеніи. Онъ только думалъ о томъ, что любитъ самую красивую женщину въ цѣломъ Парижѣ и любимъ ею: у него не было ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что дама подъ вуалью была графиня Тюржи. Онъ заснулъ съ восходомъ солнца и проснулся поздно утромъ. На его подушкѣ лежало запечатанное письмо; не понимая, какъ оно могло очутиться тутъ, онъ поспѣшно сорвалъ печать и прочелъ слѣдующія слова:

«Милостивый государь, отъ вашей скромности зависитъ честь женщины».

Нѣсколько минутъ спустя, вошла старуха съ чашкой бульона въ рукахъ. На этотъ разъ противъ обыкновенія у пояса ея висѣли крупныя четки. Лицо ея было тщательно вымыто и напоминало по цвѣту закоптѣвшій пергаментъ. Она шла медленнымъ шагомъ съ опущенными глазами, какъ бы изъ боязни, что видъ земныхъ предметовъ нарушитъ ея благочестивыя размышленія.

Мержи мысленно рѣшилъ, что онъ только въ томъ случаѣ можетъ исполнить то, чего требовали отъ него въ таинственной запискѣ, когда узнаетъ подробно, что собственно долженъ онъ скрывать передъ свѣтомъ. Онъ взялъ чашку изъ рукъ старуки и, не давъ ей времени выйти изъ комнаты, сказалъ:

— Вы никогда не говорили мнѣ, что васъ зовутъ Камиллой!

— Камиллой?.. Мое имя Марта… Марта Мишели, отвѣтила старуха съ удивленнымъ видомъ.

— Значитъ, вы называетесь Мартой, когда говорите съ простыми смерными, и принимаете имя Камиллы, когда имѣете сообщеніе съ духами!

— Съ духами!.. Господи, помилуй меня грѣшную! Я не понимаю, что вы хотите сказать, сударь?

Она набожно перекрестилась при этихъ словахъ.

— Не играйте комедіи! Даю вамъ честное слово, что это останется между нами. Назовите мнѣ фамилію дамы, которая такъ интересуется моимъ здоровьемъ?

— Дамы, которая…

— Ну, да! той дамы… Пожалуйста, не повторяйте моихъ словъ, а отвѣчайте откровенно на мои вопросы. Клянусь честью, что я не измѣню вамъ.

— Право, сударь, я не понимаю, что вы хотите этимъ сказать.

Мержи не могъ удержаться отъ смѣха, глядя на старуху, которая, положивъ руку на сердце, дѣлала напрасныя усилія, чтобы казаться удивленной. Онъ вынулъ золотой изъ кошелька, висѣвшаго у его изголовья, и подалъ ей.

— Возьмите это, моя добрая Камилла, сказалъ онъ: — вы такъ старательно натирали вчера шпагу бальзамомъ скорпіоновъ, чтобы вылечить меня, что я долженъ сдѣлать вамъ подарокъ.

— Повѣрьте мнѣ, сударь, что я рѣшительно не понимаю, что вы хотите сказать.

— Чортъ васъ побери, Марта или Камилла! Не сердите меня и отвѣчайте, когда васъ спрашиваютъ! Кто эта дама, съ которою вы колдовали прошлую ночь?

— Господи Іисусе Христе! Онъ не на шутку сердится!.. Не начинается ли съ нимъ бредъ?

Мержи, окончательно выведенный изъ терпѣнія, бросилъ подушку въ голову старухи, которая съ смиреннымъ видомъ положила ее на постель, а затѣмъ подняла золотой, упавшій на землю.

Приходъ капитана избавилъ ее отъ непріятнаго объясненія, которое могло очень дурно кончиться для нея.

ГЛАВА XIII.
Клевета.

Жоржъ въ это же утро отправился къ адмиралу, чтобы переговорить съ нимъ относительно своего брата. Онъ изложилъ ему дѣло въ нѣсколькихъ словахъ.

Адмиралъ, слушая его, разгрызъ зубочистку, что всегда было у него признакомъ нетерпѣнія.

— Я знаю эту исторію, сказалъ онъ, — и удивляюсь, что вы мнѣ разсказываете ее, такъ какъ она уже получила достаточную огласку.

— Если я рѣшился безпокоить васъ, г. адмиралъ, то въ виду участія, которымъ вы удостоивали нашу семью; надѣюсь, что и на этотъ разъ вы не откажетесь просить короля о помилованіи моего брата. Ваше вліяніе на его величество…

— Мое вліяніе! повторилъ съ живостью адмиралъ. — Я пользуюсь имъ благодаря тому, что никогда не безпокою его величество незаконными просьбами.

При этихъ словахъ Колиньи почтительно снялъ шляпу.

— Обстоятельство, которое вынуждаетъ моего брата обратиться къ вашему ходатайству, продолжалъ капитанъ, — представляетъ, къ несчастью, слишкомъ обычное явленіе. Король въ прошломъ году подписалъ болѣе тысячи просьбъ о помилованіи; противникъ Бернара также не разъ пользовался снисхожденіемъ его величества.

— Вашъ братъ былъ зачинщикомъ ссоры. Быть можетъ, и я желалъ бы, чтобы это было такъ… онъ въ данномъ случаѣ слѣдовалъ только дурнымъ совѣтамъ нѣкоторыхъ господъ.

Говоря это, адмиралъ пристально смотрѣлъ на своего собесѣдника.

— Я старался по возможности отвратить послѣдствія этой нелѣпой ссоры, сказалъ Жоржъ; — но, какъ вамъ извѣстно, Комминжъ не признавалъ другого удовлетворенія, кромѣ того, которое дается шпагою. Честь дворянина и хорошее мнѣніе дамъ…

— Этимъ вздоромъ вы, разумѣется, и начинили голову молодому человѣку въ надеждѣ сдѣлать изъ него un raffiné. Какъ огорчился бы вашъ отецъ, если бы узналъ, на сколько его младшій сынъ пренебрегаетъ совѣтами, полученными въ родительскомъ домѣ! Господи! едва прошло два года, какъ кончились наши междоусобныя войны, и они уже забыли потоки пролитой крови! Имъ это кажется недостаточнымъ… Нужно еще, чтобы французы ежедневно убивали французовъ!

— Если бы я зналъ, что моя просьба будетъ непріятна вамъ…

— Скажу вамъ откровенно, мосье де-Мержи, что я могъ бы преодолѣть чувство христіанина и найти оправданіе ссорѣ, затѣянной вашимъ братомъ, но, судя по слухамъ, его поведеніе во время дуэли не было…

— Что хотите вы этимъ сказать, г. адмиралъ?

— Мнѣ говорили, что способъ, какимъ былъ веденъ весь поединокъ, недостоинъ французскаго дворянина.

— Кто осмѣлился распространить эту клевету! воскликнулъ Жоржъ съ глубокимъ негодованіемъ. Глаза его сверкали отъ гнѣва.

— Успокойтесь, мосье де Мержи! Вамъ не придется посылать вызова, потому что женщинъ не вызываютъ на дуэль. Мать Коммивжа сообщила королю кое-какія подробности о поединкѣ, которыя не дѣлайтъ чести вашему брату. Этимъ только и можно объяснить, что такой извѣстный дуэлистъ, какъ Комминжъ, погибъ подъ ударами мальчика, едва вышедшаго изъ возраста пажей.

— Скорбь матери настолько велика и законна, что нечему удивляться, если слезы мѣшаютъ ей видѣть истину. Но я надѣюсь, что вы, г. адмиралъ, не будете судить о моемъ братѣ со словъ женщины, ослѣпленной горемъ.

Колиньи видимо колебался; въ голосѣ его уже не было слышно прежняго оттѣнка горькой ироніи.

— Но вы не можете отрицать, сказалъ онъ, — что секундантъ Комминжа, Бевилль, вашъ первый другъ.

— Я давно знакомъ съ нимъ и даже многимъ обязанъ ему! Онъ былъ также друженъ съ Комминжемъ, который выбралъ его своимъ секундантомъ… Впрочемъ, Бевилль настолько извѣстенъ своей храбростью и честностью, что относительно этого не можетъ быть никакого сомнѣнія.

— Честность Бевилля! повторилъ адмиралъ, пожимая плечами. Это отъявленный атеистъ, человѣкъ развращенный до мозга костей!

— Тѣмъ не менѣе, это рыцарски честный человѣкъ! воскликнулъ Жоржъ. — Но зачѣмъ станемъ мы распространяться объ этомъ? Я самъ присутствовалъ на дуэли. Неужели, г. адмиралъ, вы считаете меня или моего брата способнымъ совершить убійство?

Въ тонѣ, какимъ были сказаны эти слова, слышалась угроза. Колиньи не понялъ, не хотѣлъ понять заключавшагося въ нихъ намека на убійство Франциска Гиза, приписанное ему ненавистью католиковъ.

Черты лица его приняли прежнее спокойное и неподвижное выраженіе.

— Мосье де-Мержи, сказалъ онъ съ презрительной улыбкой: — человѣкъ, который отрекся отъ религіи, потерялъ право говорить о своей чести, такъ какъ никто не повѣритъ ему.

Лицо капитана побагровѣло отъ гнѣва и черезъ минуту покрылось мертвой блѣдностью. Онъ отступилъ назадъ, какъ бы изъ боязни поддаться искушенію ударить старика.

— Милостивый государь, сказалъ онъ, — вашъ возрастъ и положеніе, которое вы занимаете въ свѣтѣ, даютъ вамъ возможность безнаказанно оскорблять бѣднаго дворянина въ томъ, что для него всего дороже. Но умоляю васъ, прикажите которому нибудь изъ окружающихъ васъ дворянъ повторить ваши слова. Клянусь небомъ, что я заставлю его подавиться ими.

— Вѣроятно, это принято у господъ raffinés. Но я не слѣдую ихъ обычаямъ и выгоняю изъ моей службы тѣхъ дворянъ, которые подражаютъ имъ.

Говоря это, Колиньи повернулъ спиной.

Капитанъ вышелъ изъ отеля Шатильонъ съ яростью въ сердцѣ и, вскочивъ на лошадь, пустилъ ее бѣшенымъ галопомъ, усиленно пришпоривая ее въ бока. Дорогой онъ едва не раздавилъ нѣсколькихъ прохожихъ, такъ что нужно приписать особенному счастью, что съ нимъ не встрѣтился ни одинъ изъ raffinés, потому что въ томъ настроеніи духа, въ которомъ онъ находился, для него достаточно было малѣйшаго повода, чтобы обнажить шпагу.

Стремительная ѣзда мало-по-малу успокоила его возбужденные нервы. Онъ поѣхалъ шагомъ и, гладя по шеѣ своего взмыленнаго коня, сказалъ съ горькой усмѣшкой:

— Мой бѣдный другъ, я отомстилъ тебѣ за нанесенное мнѣ оскорбленіе!

Онъ съ горечью припоминалъ малѣйшія подробности своего разговора съ Колиньи; но, войдя въ комнату своего брата, онъ не счелъ нужнымъ сообщать ему что-либо и ограничился короткимъ извѣстіемъ, что адмиралъ отказался исполнить его просьбу.

Вслѣдъ затѣмъ явился Бевилль и, бросившись въ объятія Мержи, сказалъ ему:

— Поздравляю васъ, мой другъ! Вотъ бумага о помилованіи; вы обязаны этимъ ходатайству королевы.

Мержи былъ менѣе удивленъ, нежели его братъ. Онъ приписывалъ неожиданную милость короля хлопотамъ таинственной дамы, т. е. графини де-Тюржи.

ГЛАВА XIV.
На randez-vous.

Мержи переѣхалъ на квартиру своего брата и сталъ вновь являться при дворѣ. Войдя въ Лувръ, онъ замѣтилъ, что къ нему до извѣстной степени перешло то уваженіе, которымъ пользовался Комминжъ. Люди, едва знавшіе его, униженно кланялись ему, какъ близкіе знакомые. Мужчины плохо скрывали свою зависть подъ видомъ изысканной вѣжливости; дамы лорнировали его и встрѣчали съ кокетливой улыбкой, такъ какъ въ тѣ времена репутація ловкаго дуэлиста была самымъ вѣрнымъ средствомъ покорить ихъ сердца. Три или четыре человѣка, убитыхъ въ поединкахъ, имѣли больше значенія, нежели красота, умъ и богатство. Когда нашъ герой появился въ галлереѣ Лувра, то онъ услышалъ вокругъ себя одобрительный шепотъ:

— Вотъ Мержи, который убилъ Комминжа! Какой онъ молодой и какъ себя держитъ! Онъ очень красивъ! Посмотрите, какіе у него славные усы! Любопытно было бы знать, кто его возлюбленная?..

Но Мержи напрасно искалъ въ толпѣ голубые глаза и черныя рѣсницы госпожи де-Тюржи. Онъ дано рѣшился сдѣлать ей визитъ; но ему сказали, что въ день смерти Комминжа она уѣхала въ свое помѣстье, на разстояніи двадцати дье отъ Парижа. Злые языки говорили, что горе, причиненное смертью человѣка, который такъ усиленно ухаживалъ за нею, принудило ее искать уединенія, гдѣ бы она могла на свободѣ предаться своей тоскѣ.

Однажды утромъ, когда капитанъ, лежа на кушеткѣ, читалъ въ ожиданіи завтрака: «La vie très horrificque de Pantagruel», а Бернаръ былъ занятъ игрой на гитарѣ подъ руководствомъ музыкальнаго учителя, синьора Уберто Винибелла, вопіетъ лакей и объявилъ, что въ нижней залѣ ждетъ опрятно одѣтая старуха, которая желаетъ переговорить съ мосье Бернаромъ.

Младшій Мержи поспѣшно сошелъ внизъ и увидѣлъ незнакомую старуху, непохожую ни на Марту, ни на Камиллу. Она подала ему письмо, завязанное золотой ниткой, съ большой печатью изъ зеленаго воска, на которой вмѣсто герба былъ изображенъ амуръ, приложившій палецъ ко рту, съ кастильскимъ девизомъ: Е all ad! (молчите). Мержи открылъ письмо, которое состояло изъ одной фразы на испанскомъ языкѣ, едва понятной для него: Esta noche, una dama espera à Y. M. (одна дама ждетъ васъ вечеромъ).

— Кто далъ вамъ это письмо? спросилъ онъ старуху.

— Одна дама.

— Какъ ея фамилія?

— Не знаю, она называетъ себя испанкой.

— Гдѣ. же она познакомилась со мной? Старуха пожала плечами.

— Ваша репутація любезнаго кавалера, вѣроятно, навлекла на васъ эту бѣду! отвѣтила она насмѣшливымъ тономъ. — Скажите мнѣ только: придете ли вы или нѣтъ.

— Куда долженъ я придти?

— Приходите сегодня вечеромъ въ половинѣ девятаго въ церковь Saint-Germain l’Auxerrois, налѣво отъ главнаго алтаря.

— Значитъ, я увижу эту даму въ церкви?

— Нѣтъ; за вами придутъ и скажутъ, куда вы должны идти. Но никому не говорите объ этомъ и приходите одни.

— Исполню въ точности.

— Вы обѣщаете это?

— Даю честное слово.

— Прощайте! Не слѣдите за мной, потому что это будетъ безполезно.

Старуха удалилась съ низкимъ поклономъ.

— Скажи мнѣ, пожалуйста: зачѣмъ приходила къ тебѣ эта сводня? спросилъ Жоржъ своего брата послѣ ухода учителя музыки.

— Такъ, безъ всякой особенной цѣли! отвѣтилъ Мержи равнодушнымъ голосомъ, внимательно разглядывая мадонну.

— Сдѣлай одолженіе, не принимай таинственнаго вида! Не нужно ли проводить тебя на свиданіе, а затѣмъ постоять на улицѣ, чтобы отгонять ревнивцевъ шпагою?

— Нѣтъ, я вовсе не нуждаюсь въ этомъ.

— Ну, это твое дѣло! Секретничай сколько угодно, но держу пари, что тебѣ настолько же хочется разсказать все, какъ мнѣ узнать, что сказала тебѣ старуха.

Мержи разсѣянно наигрывалъ на гитарѣ.

— Кстати, Жоржъ, я не могу сегодня быть на ужинѣ у Водрёля.

— Значитъ, свиданіе назначено сегодня! Скажи мнѣ, какова она? придворная ли дама? мѣщанка или купчиха?

— Право, не знаю! Меня должны представить одной дамѣ… Она не здѣшняя… Но кто она — я не имѣю объ этомъ никакого понятія.

— Но тебѣ извѣстно, по крайней мѣрѣ, гдѣ ты встрѣтишь ее?

Бернаръ показалъ записку и сообщилъ, что ему сказала старуха.

— Это поддѣльный почеркъ, сказалъ Жоржъ, — и а не могу понять, къ чему такія предосторожности!

— Можетъ быть, это какая-нибудь знатная дама, Жоржъ!

— Какова самоувѣренность у нашей молодежи! Подайте имъ малѣйшій поводъ, и они тотчасъ вообразятъ, что самыя знатныя дамы готовы броситься имъ на шею.

— Посмотри, какими превосходными духами надушена эта записка!

— Что же это доказываетъ? возразилъ капитанъ, нахмуривъ брови. Въ головѣ его промелькнула мрачная мысль. — Комминжи извѣстны своей мстительностью, добавилъ онъ: — можетъ быть, это они приглашаютъ тебя, чтобы заманить въ западню, гдѣ ты дорого поплатишься за ударъ кинжала, доставившій имъ богатое наслѣдство.

— Чего ты не выдумаешь! Что за дикая фантазія!…

— Это будетъ не первый разъ, что любовь служитъ приманкой для мести. Ты читалъ библію, вспомни о Сампсонѣ, котораго предала Далила.

— Неужели ты считаешь меня такимъ трусомъ, что я въ виду подобныхъ предположеній откажусь отъ rendez-vous, которое, быть можетъ, доставитъ мнѣ величайшее наслажденіе! Испанки…

— По крайней мѣрѣ, не ходи безъ оружія. Если ты хочешь, то мои лакеи къ твоимъ услугамъ.

— Ну, Жоржъ, ты кажется хочешь, чтобы весь городъ былъ свидѣтелемъ моихъ любовныхъ приключеній!

— Въ моемъ предложеніи нѣтъ ничего обиднаго для тебя. Теперь это въ обычаѣ. Сколько разъ я былъ свидѣтелемъ, какъ мой другъ д’Арделей шелъ на свиданіе къ своей возлюбленной въ латахъ и съ двумя пистолетами за поясомъ… кромѣ того, за нимъ шли еще четыре солдата его отряда, вооруженные съ головы до ногъ. Ты не знаешь Парижа, мой милый; повѣрь, что осторожность никогда не мѣшаетъ. Латы всегда можно снять, если они окажутся лишними.

— Я не чувствую ни малѣйшаго безпокойства. Если бы родные Комминжа вздумали мстить мнѣ, то кто мѣшаетъ имъ напасть на меня на улицѣ, среди ночи!

— Но я выпущу тебя изъ дому только подъ условіемъ, что ты возьмешь съ собой пистолеты.

— Изволь! но надо мной будутъ насмѣхаться.

— Это еще не все! Ты долженъ предварительно пообѣдать какъ можно сытнѣе: съѣсть двѣ куропатки и цѣлую тарелку паштета съ пѣтушьими гребешками, чтобы вечеромъ поддержать честь семейства Мержи…

Бернаръ удалился въ свою комнату, гдѣ онъ провелъ не менѣе четырехъ часовъ за своимъ туалетомъ; онъ причесывалъ и завивалъ волосы, обливалъ себя духами и мысленно приготовлялъ краснорѣчивыя фразы, съ которыми думалъ обратиться къ прекрасной незнакомкѣ.

Мержи явился на rendez-vous ранѣе назначеннаго времени, такъ что болѣе получаса прогуливался по церкви. Онъ уже трижды сосчиталъ всѣ свѣчи, колонны и ex-voto (приношенія по обѣту), когда наконецъ явилась старуха, тщательно закрытая капюшономъ, и взявъ его за руку, вышла съ нимъ молча на улицу, а затѣмъ повела его различными обходами въ узкій и невидимому необитаемый переулокъ. Здѣсь она остановилась передъ низкой стрѣльчатой дверью и отперла ее ключемъ, который вынула изъ кармана. Она вошла первая; Мержи послѣдовалъ за ней, держась за ея капюшонъ, такъ какъ очутился въ совершенной темнотѣ; въ это время кто-то заперъ за ними дверь большимъ засовомъ. Старуха предупредила его, что они у лѣстницы и что ему придется подняться на двадцать семь ступеней. Лѣстница была узкая и ступени настолько истертыя и неровныя, что онъ нѣсколько разъ едва не упалъ. Когда они дошли до площадки, которой кончалась лѣстница, старуха отворила дверь; яркій свѣтъ на минуту ослѣпилъ Мержи. Онъ вошелъ въ комнату, которая была гораздо богаче меблирована, нежели можно было ожидать по внѣшнему виду дома.

Стѣны были обиты пестрыми обоями, немного потертыми, но совершенно чистыми. Среди комнаты стоялъ столъ, освѣщенный двумя свѣчами изъ розоваго воска, на которомъ были разставлены фрукты, пирожныя, стаканы и хрустальные графины, наполненные различными винами. Два большихъ кресла, поставленныя по обѣимъ сторонамъ стола, невидимому ожидали гостей. Въ нишѣ, полузакрытой шелковыми занавѣсами, виднѣлась роскошно убранная кровать, покрытая пунцовымъ атласнымъ одѣяломъ. Нѣсколько курильницъ распространяли по комнатѣ пріятный ароматъ. Старуха сняла свой капюшонъ и Мержи узналъ въ ней ту самую женщину, которая принесла ему таинственное письмо.

— Пресвятая Марія, воскликнула старуха, увидя пистолеты и шпагу, которыми былъ вооруженъ Мержи, — неужели вы думали, что вамъ придется драться съ великанами? Повѣрьте, что такому красивому господину, какъ вы, найдется здѣсь другое занятіе, помимо дуэли на шпагахъ.

— Мнѣ очень пріятно слышать это! Но я взялъ съ собой оружіе изъ предосторожности, чтобы братья или сердитый мужъ не вздумали помѣшать нашему разговору.

— Вамъ нечего опасаться чего либо подобнаго! Скажите мнѣ, пожалуйста, какъ вамъ нравится эта комната?

— Я нахожу ее восхитительной; но, разумѣется, буду скучать въ ней, если долженъ оставаться тутъ въ печальномъ одиночествѣ.

— Нѣтъ, къ вамъ придетъ одна особа. Но прежде всего вы должны дать мнѣ одно обѣщаніе.

— Какое?

— Если вы католикъ, то вы должны произнести клятву надъ распятіемъ (старуха вынула крестъ изъ шкафа); если же вы гугенотъ, то поклянитесь Кальвиномъ… Лютеромъ, всѣми вашими богами…

Мержи громко расхохотался.

— Но въ чемъ же я долженъ поклясться? спросилъ онъ.

— Въ томъ, что вы не сдѣлаете никакой попытки, чтобы узнать имя дамы, которая придетъ сюда.

— Это довольно тяжелое условіе!

— Какъ хотите! Если вы не согласитесь произнести клятву, то я опять уведу васъ отсюда.

— Ну хорошо! Даю вамъ честное слово; оно стоитъ нелѣпыхъ клятвъ, которыя вы требуете отъ меня.

— Вотъ и отлично! Теперь ждите терпѣливо; пейте и кушайте сколько вамъ угодно, а немного погодя къ вамъ придетъ дама, которую вы такъ желаете видѣть.

Старуха взяла свою мантилью съ капюшономъ и вышла, заперевъ дверь на ключъ.

Мержи бросился въ кресло. Его сердце усиленно билось; онъ испытывалъ такое же волненіе, какъ нѣсколько дней передъ тѣмъ въ Pré-auz-Clercs при встрѣчѣ съ Комминжемъ.

Въ домѣ царила мертвая тишина. Мержи провелъ болѣе четверти часа въ мучительномъ ожиданіи. Воображеніе поперемѣнно рисовало ему то Венеру, выходящую изъ потаенной двери, чтобы броситься въ его объятія, то графиню Тюржи въ охотничьемъ костюмѣ, принцессу королевской крови, шайку разбойниковъ и, наконецъ, что казалось ему всего ужаснѣе — влюбленную пятидесятилѣтнюю женщину.

Мечты эти были прерваны совершенно неожиданно, такъ какъ не слышно было ничьихъ шаговъ; кто-то повернулъ ключъ въ замкѣ дверей и въ комнатѣ появилась женщина въ маскѣ. Она была высокаго роста и хорошо сложена; узкій корсажъ красиво обрисовывалъ ея стройную фигуру; но къ огорченію Мержи возрастъ незнакомки нельзя было опредѣлить ни по миніатюрной ножкѣ, обутой въ бѣлую бархатную туфлю, ни по маленькой рукѣ, закрытой вышитой перчаткой. Тѣмъ не менѣе нѣчто неуловимое, быть можетъ, своего рода предчувствіе заставляло его вѣрить, что ей было не болѣе двадцати пяти лѣтъ. Ея богатый туалетъ отличался простотой и изяществомъ.

Мержи тотчасъ же поднялся съ своего мѣста и преклонилъ колѣно. Таинственная дама подошла къ нему на нѣсколько шаговъ и сказала ласковымъ голосомъ:

— Dios os guarde, caballero. Sea V. M. el bien venido^[13].

Мержи съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее.

— Habla V. М. espanol?^[14].

Мержи не говорилъ по-испански и съ трудомъ понималъ этотъ языкъ.

Дама сдѣлала недовольную мину. Мержи довелъ ея до кресла; она сѣла и, пригласивъ его жестомъ руки послѣдовать ея примѣру, заговорила съ нимъ по-французки, съ иностраннымъ акцентомъ, иногда очень сильнымъ и какъ бы утрированнымъ, но который минутами былъ совершенно незамѣтенъ.

— Очень рада познакомиться съ вами, мосье де-Мержи! — сказала она. — Слухи о вашей необычайной храбрости заставили меня забыть сдержанность, свойственную женщинѣ; мнѣ хотѣлось увидѣть то, что вы, французы, называете un cavalier accompli, и теперь мое желаніе исполнилось.

Мержи отвѣтилъ низкимъ поклономъ.

— Неужели вы будете настолько жестоки, сказалъ онъ, — что останетесь въ этой маскѣ, которая какъ завистливая туча скрываетъ отъ меня солнечные лучи? (Онъ вычиталъ эту фразу въ одномъ испанскомъ романѣ, переведенномъ на французскій языкъ).

— Если я буду довольна вашей скромностью, то вы не разъ увидите меня съ открытымъ лицомъ; сегодня же вы дожны довольствоваться тѣмъ, что вы говорите со мной наединѣ.

— Но это удовольствіе, какъ оно ни велико, еще больше усиливаетъ мое желаніе видѣть васъ.

Онъ стоялъ на колѣнахъ и невидимому намѣревался приподнять маску.

— Росо а росо!^[15] вы, французы, слишкомъ живы… Садитесь на это кресло, или я тотчасъ же уйду отъ васъ. Если бы вы знали, кто я и чему я подвергаю себя, чтобы видѣть васъ, то вы довольствовались бы честью, которую я оказала вамъ, назначивъ этотъ rendezvous.

— Дѣйствительно вашъ голосъ кажется мнѣ знакомымъ.

— Но все-таки вы слышите его въ первый разъ. Скажите, способны ли вы остаться вѣрнымъ женщинѣ, которая бы полюбила васъ?..

— Я чувствую вблизи васъ…

— Какъ можете вы любить меня, не видавъ ни разу моего лица. Вы даже не знаете, красива ли я, или дурна, какъ смертный грѣхъ!

— Я убѣжденъ, что вы очаровательны.

Незнакомка отняла руку, которой онъ завладѣлъ, и поднесла къ маскѣ, какъ бы намѣреваясь снять ее.

— Что вы скажете, если передъ вами очутится пятидесятилѣтняя женщина, и вдобавокъ такая безобразная, что вы испугаетесь, когда увидите ее.

— Нѣтъ, это невозможно!

— Женщина въ пятьдесятъ лѣтъ еще можетъ влюбляться!

(Она глубоко вздохнула при этихъ словахъ; Мержи содрогнулся отъ ужаса).

— Эта изящная талія, эта рука, которую вы напрасно стараетесь отнять отъ меня, свидѣтельствуютъ о вашей молодости, — возразилъ онъ.

Въ тонѣ, съ какимъ произнесены были эти слова, скорѣе слышалось желаніе сказать любезность, нежели дѣйствительное убѣжденіе.

Незнакомка вторично вздохнула. Мержи почувствовалъ еще большее безпокойство.

— Вамъ, мужчинамъ, недостаточно одной любви! продолжала она, задумчиво склонивъ голову. — Вы еще непремѣнно требуете красоты.

— Умоляю васъ, снимите маску…

— Нѣтъ, ни за что на свѣтѣ! Развѣ вы забыли свое обѣщаніе! воскликнула она, отталкивая его; затѣмъ добавила болѣе веселымъ тономъ: — кто знаетъ, снявъ маску, я, можетъ быть, рискую потерять ваше расположеніе. Мнѣ пріятно видѣть васъ у моихъ ногъ!.. Въ случаѣ, если у меня нѣтъ ни молодости, ни красоты, насколько вы требуете этого… то можете ли вы дать мнѣ слово, что не покинете меня…

— Позвольте мнѣ взглянуть на вашу руку!

Она сняла перчатку и протянула ему руку снѣжной бѣлизны.

— Теперь я догадываюсь, кто вы. Въ цѣломъ Парижѣ нѣтъ другой болѣе красивой руки.

— Въ самомъ дѣлѣ? Чья же это рука?

— Одной графини.

— Какой графини.

— Де-Тюржи.

— Я встрѣчала ее въ обществѣ… Да, у Тюржи красивыя руки, но только благодаря разнымъ косметическимъ средствамъ. Я могу похвастать, что кожа на моихъ рукахъ еще нѣжнѣе, хотя я не прибѣгаю для этого къ помощи парфюмера!

Все это было сказано такимъ естественнымъ тономъ, что у Мержи явилось сомнѣніе, хотя за минуту передъ тѣмъ онъ готовъ былъ держать пари, что узналъ голосъ Тюржи.

— Двѣ вмѣсто одной! думалъ онъ. — Феи положительно покровительствуютъ мнѣ!

Онъ старался найти на прекрасной рукѣ слѣдъ кольца, который видѣлъ у графини Тюржи; но на красивыхъ пальцахъ не видно было ни малѣйшаго знака отъ него.

— Графиня Тюржи! воскликнула со смѣхомъ незнакомка. — Мнѣ нечего благодарить васъ, что вы принимаете меня за Тюржи! Слава Богу, я считаю себя несравненно лучше этой прославленной красавицы.

— Клянусь честью, графиня самая красивая женщина, которую я когда либо видѣлъ въ моей жизни.

— Значитъ, вы влюблены въ нее?

— Можетъ быть! Но сдѣлайте одолженіе, снимите маску; я очень желалъ бы видѣть женщину красивѣе Тюржи.

— Я сдѣлаю это, когда буду увѣрена, что вы любите меня… тогда вы увидите мое лицо.

— Любить васъ!.. Но, чортъ побери, развѣ возможно влюбиться въ женщину, не видя ея лица!

— Вы восхищаетесь моей рукой! Вообразите, что лицо вполнѣ соотвѣтствуетъ этой рукѣ.

— Теперь я болѣе чѣмъ когда нибудь увѣренъ въ вашей красотѣ. Вы измѣнили себѣ, заговоривъ вашимъ обыкновеннымъ голосомъ. Я узналъ его, и никто не убѣдитъ меня въ противномъ.

— Вамъ опять почудился голосъ Тюржи? возразила она съ замѣтнымъ испанскимъ акцентомъ.

— Разумѣется!

— Вы очень ошибаетесь, сеньоръ Бернардо; меня зовутъ донна Марія… донна Марія де… Вы послѣ узнаете мою фамилію. Я уроженка Барселоны; мой отецъ, который зорко слѣдитъ за мной, отправился путешествовать; я воспользовалась его отсутствіемъ, чтобы немного развлечься и увидѣть парижскій дворъ. Что же касается Тюржи, то сдѣлайте одолженіе, не говорите мнѣ объ этой женщинѣ; я даже не хочу слышать ея имени! Это самая злая изъ всѣхъ придворнымъ дамъ. Вы, вѣроятно, слыхали, какъ она сдѣлалась вдовой!

— Да, я что-то слышалъ объ этомъ. Разскажите, пожалуйста…

— Что вы такое слышали?

— Мнѣ говорили, что она разъ застала своего мужа въ интимной бесѣдѣ съ горничной и, не долго думая, взяла кинжалъ и нанесла имъ нѣсколько сильныхъ ударовъ невѣрному мужу. Бѣдняга жилъ послѣ этого не болѣе мѣсяца.

— Вы несомнѣнно находите этотъ поступокъ… ужаснымъ!

— Скажу откровенно, что я не вижу въ этомъ ничего особеннаго. Она любила своего мужа и, слѣдовательно, имѣла полное право ревновать его.

— Вы говорите это въ томъ убѣжденіи, что передъ вами графиня Тюржи; я знаю, что вы въ душѣ презираете ее.

Въ тонѣ, съ какимъ были сказаны эти слова, слышалась глубокая грусть; но это не былъ голосъ графини.

Мержи былъ въ недоумѣніи.

— Меня удивляетъ, сказалъ онъ, — что вы, уроженка Испаніи, не признаете ревности!

— Оставимъ это! Что это за черный шнурокъ у васъ на шеѣ?

— Это ладонка. Въ нее положены мощи..

— Я думала, что вы протестантъ и не признаете подобныхъ вещей.

— Несомнѣнно! Но я получилъ эту вещь отъ одной дамы, и поэтому не разстаюсь съ нею.

— Если вы хотите заслужить мое расположеніе, мосье Мержи, то вы должны забыть всѣхъ дамъ, кромѣ меня. Я хочу занять ихъ мѣсто въ вашемъ сердцѣ. Скажите, отъ кого получили вы эту коробочку? Вѣрно отъ Тюржи!

— Нѣтъ! Не она…

— Вы обманываете меня!

— Я убѣжденъ, что вы графиня Тюржи.

— Вы сами выдали себя, сеньоръ Бернардо!

— Какимъ образомъ?

— Когда я увижу графиню Тюржи, то спрошу ее, какъ она рѣшилась на святотатство! Развѣ такія вещи дарятъ еретикамъ…

Недоумѣніе Мержи увеличивалось съ каждой минутой.

— Я хочу имѣть эту коробочку. Отдайте мнѣ ее! сказала настойчиво незнакомка.

— Нѣтъ, я не могу сдѣлать этого.

— Ну, а если я буду просить васъ? Неужели вы рѣшитесь отказать мнѣ!

— Я обѣщалъ возвратить ладонку при первомъ требованіи.

— Но вѣдь это ребячество. Обѣщаніе, данное лживой женщинѣ, не имѣетъ никакого значенія. Во всякомъ случаѣ, совѣтую вамъ быть на-сторожѣ; можетъ быть, вы носите опасный талисманъ. Я слышала, что Тюржи колдунья.

— Я не вѣрю въ колдовство.

— И не признаете колдуновъ?

— Нѣтъ, но колдуньи совсѣмъ другое дѣло! Я до извѣстной степени вѣрю имъ.

Мержи произнесъ эти слова съ особеннымъ удареніемъ.

— Отдайте мнѣ эту ладонку, и я, можетъ быть, сниму маску.

— Клянусь честью, это голосъ графини Тюржи!..

— Говорю вамъ въ послѣдній разъ: исполните ли вы мою просьбу или нѣтъ?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, если вы снимите маску.

— Какъ вы надоѣли мнѣ съ вашей Тюржи; любите ее сколько вамъ угодно! Меня это нисколько не интересуетъ!

Она отвернулась отъ него съ недовольнымъ видомъ. Атласъ на ея груди быстро поднимался и опускался отъ усиленнаго біенія сердца.

Нѣсколько минутъ прошло въ молчаніи; затѣмъ она неожиданно повернулась къ нему и сказала насмѣшливымъ тономъ:

— Vola me Dios! V. M. no es Caballero, es un monge^[16].

Съ этими словами она опрокинула рукой обѣ свѣчи, горѣвшія на столѣ, которыя слетѣли на полъ съ нѣсколькими стаканами и тарелками. Она сорвала маску. Мержи почувствовалъ ея горячее дыханіе на своемъ лицѣ; губы ихъ слились въ долгомъ поцѣлуѣ…

ГЛАВА XV.
Въ темнотѣ.

На часахъ сосѣдней церкви пробило четыре.

— Боже мой! Уже четыре часа. Я едва успѣю вернуться домой до разсвѣта!

— Какая ты недобрая, неужели ты хочешь такъ скоро разстаться со мной!

— Это необходимо! но мы скоро увидимся.

— Увидимся… Но вы забываете, графиня, что я не видѣлъ васъ сегодня.

— Оставьте въ покоѣ вашу графиню… какой вы ребенокъ! Я донна Марія; когда вы увидите меня при свѣтѣ, то убѣдитесь, что я вовсе не похожа на эту несносную Тюржи.

— Съ которой стороны двери? Я позову кого нибудь.

— Нѣтъ, дайте мнѣ только встать, Бернаръ; я знаю эту ком"ату и найду все, что мнѣ нужно.

— Будьте осторожны; не наступите на стекло! Вы разбили вчера нѣсколько стакановъ…

— Не безпокойтесь!

— Находите ли вы свои вещи?

— Да, вотъ мой корсетъ! Но что я буду дѣлать!.. Вчера вы перерѣзали всѣ шнурки вашимъ кинжаломъ…

— Если хотите, то я могу позвать старуху.

— Нѣтъ, не вставайте! Мнѣ ничего не нужно… Adios, querido Bernardo!

Въ тотъ же моментъ щелкнулъ замокъ и за дверью послышался легкій смѣхъ. Мержи, видя, что таинственная незнакомка ускользаетъ изъ его рукъ, бросился за нею. Но онъ напрасно отыскивалъ двери, спотыкаясь на каждомъ шагу о мебель, брошенное платье и оружіе, и едва не вскрикнулъ отъ радости, когда въ комнату вошла женщина съ потайнымъ фонаремъ въ рукахъ. Длинный черный плащъ покрывалъ ее съ головы до ногъ.

— Ну, теперь вы не убѣжите отъ меня! воскликнулъ онъ, заключивъ ее въ свои объятія.

— Оставьте меня въ покоѣ, мосье де-Мержи, сказалъ грубый голосъ. — Вы чуть не задушили меня!

Это была старуха.

— Чортъ бы васъ побралъ! сказалъ онъ съ досадой.

Онъ молча одѣлся и, накинувъ плащъ, вышелъ изъ дому съ непріятнымъ ощущеніемъ человѣка, который, опъянѣвъ отъ превосходной малаги, выпиваетъ вслѣдъ затѣмъ, по разсѣянности слуги, стаканъ отвратительнаго декокта.

Мержи, вернувшись домой, отвѣчалъ нехотя на вопросы Жоржа. Онъ упомянулъ вскользь, что познакомился съ какой-то дамой, которая показалась ему очень красивой, хотя ея лицо было закрыто маской; но не сказалъ ни слова о своихъ подозрѣніяхъ относительно графини Тюржи.

ГЛАВА XVI.
Признаніе.

Прошло два дня безъ всякихъ извѣстій о мнимой испанкѣ. На третій день Жоржъ сообщилъ своему брату, что графиня Тюржи пріѣхала наканунѣ въ Парижъ и вѣроятно будетъ представляться королевѣ-матери. Они тотчасъ же отправились въ Лувръ и встрѣтили графиню въ одной изъ галлерей, среди группы дамъ, съ которыми она вела оживленный разговоръ. Появленіе младшаго Мержи невидимому не произвело на нее ни малѣйшаго впечатлѣнія; щеки ея оставались такими же блѣдными, какъ всегда. Она дружески кивнула ему головой, какъ старому знакомому, и послѣ обычныхъ привѣтствій сказала въ полголоса, наклоняясь къ нему:

— Теперь, я увѣрена, ваше гугенотское упрямство нѣсколько поколебалось! Или вы ждете новыхъ чудесъ, чтобы обратиться на путъ истины?

— Какимъ образомъ?

— Развѣ вы не испытали на себѣ удивительное дѣйствіе мощей?

Мержи недовѣрчиво улыбнулся.

— Любовь и воспоминаніе о прекрасной рукѣ, давшей мнѣ золотую коробочку, удвоили мои силы и ловкость, сказалъ онъ шутливымъ тономъ.

Графиня Тюржи погрозила ему пальцемъ:

— Вы слишкомъ много позволяете себѣ, г-нъ корнетъ! Развѣ говорятъ подобныя вещи въ порядочномъ обществѣ?

Она сняла перчатку, чтобы поправить себѣ волосы. Мержи пристально смотрѣлъ то на руку, то на живые и насмѣшливые глаза прекрасной графини.

Она громко расхохоталась, глядя на него.

— Чему вы смѣетесь, графиня?

— А вы почему смотрите на меня съ такимъ удивленіемъ?

— Извините меня; но въ послѣдніе дни со мной случилось столько страннаго, что я едва успѣваю прійти въ себя отъ удивленія.

— Въ самомъ дѣлѣ! это любопытно. Сдѣлайте одолженіе, сообщите, что же такое случилось съ вами?

— Если вамъ будетъ угодно, то я разскажу объ этомъ въ другое время и въ болѣе удобномъ мѣстѣ; впрочемъ, я запомнилъ одинъ испанскій девизъ, которому меня научили три дня тому назадъ.

— Какой девизъ?

— Онъ заключается въ одномъ словѣ: Called.

— Что это означаетъ?

— Какъ! вы не понимаете по-испански, графиня? сказалъ онъ, внимательно слѣдя за каждымъ ея движеніемъ. Но она спокойно выдержала его взглядъ съ такимъ невозмутимымъ видомъ, какъ будто вовсе не поняла намека, который заключался въ сказанной имъ фразѣ.

Онъ невольно потупилъ голову, не выдержавъ смѣлаго, вызывающаго выраженія ея глазъ.

— Во времена моего дѣтства я, дѣйствительно, знала нѣсколько испанскихъ словъ, отвѣтила она тономъ полнѣйшаго равнодушія; — но теперь я совершенно забыла ихъ. Поэтому говорите со мной пофранцузски, если хотите, чтобы я понимала васъ. Прежде всего, объясните мнѣ, что означаетъ вашъ девизъ?

— Онъ предписываетъ безусловное молчаніе!

— Неужели? Въ такомъ случаѣ наши молодые придворные должны были бы принять этотъ мудрый девизъ и твердо слѣдовать ему. Я не знала, что вы такой ученый, мосье де-Мержи! Кто же научилъ васъ испанскому языку? Держу пари, что какая нибудь дама…

Мержи бросилъ на нее нѣжный взглядъ и отвѣтилъ вполголоса:

— Я знаю только нѣсколько испанскихъ словъ; но любовь навсегда запечатлѣла ихъ въ моей памяти.

— Любовь! повторила графиня насмѣшливымъ тономъ, но такъ громко, что нѣсколько дамъ повернули головы, какъ бы спрашивая: въ чемъ дѣло?

Мержи, немного задѣтый презрительнымъ обращеніемъ красавицы, рѣшилъ отомстить ей, и съ этой цѣлью вынулъ изъ кармана таинственное письмо, полученное имъ наканунѣ.

— Я убѣжденъ, сказалъ онъ, подавая его графинѣ, — что вы не уступите мнѣ въ учености и безъ особеннаго труда поймете эту испанскую фразу!

Діана де-Тюржи взяла письмо, и, прочитавъ его, передала съ громкимъ смѣхомъ одной дамѣ, которая была всего ближе въ ней.

— Не хотите ли вы, мадамъ де-Шатовьё, прочитать этотъ billet doux! Мосье де-Мержи получилъ его отъ своей возлюбленной, которой онъ не особенно дорожитъ, судя по его словамъ, такъ какъ даже готовъ разстаться съ ней, если я потребую этого! Но всего любопытнѣе, что почеркъ знакомъ мнѣ…

— Я былъ въ этомъ увѣренъ! сказалъ Мержи съ нѣкоторой досадой, но все еще вполголоса.

Г-жа де-Шатовьё прочла записку и со смѣхомъ передала ее одному сеньору; тотъ въ свою очередь вручилъ ее своему сосѣду, такъ что нѣсколько минутъ спустя въ галлереѣ не осталось ни одной дамы или кавалера, которые бы не знали о расположеніи испанской дамы къ Мержи.

Когда общій хохотъ немного умолкъ, графиня обратилась къ Мержи и спросила его тѣмъ же насмѣшливымъ тономъ: какъ понравилась ему наружность дамы, пригласившей его на rendez-vous?

— Клянусь честью, графиня, возразилъ онъ, — что, по моему мнѣнію, она не уступитъ вамъ въ красотѣ.

— О Боже, *что я слышу! Вы вѣроятно видѣли ее только ночью, потому что при дневномъ свѣтѣ врядъ ли она показалась бы вамъ красивой! Мнѣ остается только поздравить васъ и пожелать счастья!

Говоря это, графиня де-Тюржи снова разразилась веселымъ смѣхомъ.

— Дорогая моя, сказала г-жа Шатовьё, — сдѣлайте одолженіе, назовите намъ имя этой испанской дамы, которой удалось покорить сердце мосье де-Мержи.

— Но прежде чѣмъ вы узнаете ея имя, я попросила бы мосье де-Мержи объявить намъ: видалъ ли онъ когда нибудь свою возлюбленную при дневномъ свѣтѣ?

Мержи былъ въ большомъ затрудненіи; безпокойство и дурное расположеніе духа придавали комическое выраженіе его лицу. Онъ ничего не отвѣтилъ.

— Теперь я открою вамъ тайну, которая такъ интересуетъ всѣхъ васъ, сказала графиня. — Это записка донны Маріи Родригезъ; я знаю ея почеркъ, потому что она много разъ удостоивала меня своими письмами.

— Марія Родригезъ! воскликнули дамы со смѣхомъ. — Кто же не знаетъ ее!

— Доннѣ Маріи вѣроятно болѣе пятидесяти лѣтъ! сказала г-жа де-Шатовьё. — Въ Мадридѣ она уже давно считается дуэньей. Неизвѣстно, зачѣмъ она пріѣхала во Францію и за какія заслуги Маргарита Валуа взяла ее къ себѣ въ домъ. Можетъ быть, она держитъ около себя этого урода изъ кокетства, чтобы при сравненіи красота ея казалась еще поразительнѣе, — подобно стариннымъ живописцамъ, которые, рисуя портретъ современной красавицы, на томъ же полотнѣ изображали въ каррккатурѣ ея карлика. Когда донна Марія являлась ко двору, то она забавляла всѣхъ придворныхъ дамъ своимъ чопорнымъ видомъ и античнымъ костюмомъ!..

Мержи содрогнулся при этихъ словахъ. Онъ встрѣчалъ дуэнью при дворѣ и съ ужасомъ вспомнилъ, что замаскированная дама называла себя донной Маріей. Мысли его путались; онъ стоялъ молча и съ такимъ растеряннымъ видомъ, что всѣ снова захохотали, глядя на него.

— Это очень почтенная и скромная дама! замѣтила съ улыбкой графиня, — такъ что вы не могли сдѣлать лучшаго выбора, мосье де-Мержи! Право, она очень недурна до сихъ поръ, особенно когда надѣнетъ вставные зубы и черный парикъ. Во всякомъ случаѣ, ей не болѣе шестидесяти лѣтъ!..

— Она околдовала его! воскликнула г-жа де-Шатовьё.

— Вы, вѣроятно, любите древности? спросила другая дама.

— Какъ жаль, что у мужчинъ бываютъ такіе странные капризы! сказала одна изъ фрейлинъ королевы съ глубокимъ вздохомъ.

Мержи защищался, по возможности, отъ насмѣшекъ и ироническихъ похвалъ, которыя сыпались на него со всѣхъ сторонъ. Но онъ, тѣмъ не менѣе, разыгрывалъ довольно глупую роль, пока не появился король въ концѣ галлереи. Смѣхъ и шутки тотчасъ смѣнились глубокимъ молчаніемъ; всѣ спѣшили посторониться, чтобы очистить дорогу его величеству.

Король провожалъ адмирала, съ которымъ онъ передъ этимъ долго бесѣдовалъ въ своемъ кабинетѣ. Онъ дружески опирался на плечо Колиньи. Сѣдая борода заслуженнаго воина и черное платье составляли рѣзкій контрастъ съ моложавымъ видомъ Карла и его блестящей одеждой, вышитой золотомъ. Посторонній наблюдатель могъ бы сказать, глядя на нихъ, что молодой король обладаетъ рѣдкимъ умѣніемъ различать людей, такъ какъ выбралъ себѣ въ фавориты самаго добродѣтельнаго и умнаго изъ своихъ подданныхъ.

Въ то время, какъ они шли по галлереѣ и общее вниманіе было обращено на нихъ, Мержи услыхалъ голосъ графини, которая шепнула ему на ухо. Не сердитесь на меня; откройте это, когда выйдете отсюда.

Съ этими словами она бросила ему въ шляпу небольшой запечатанный пакетъ, въ которомъ было что-то твердое. Мержи положилъ свертокъ въ карманъ и, выйдя черезъ четверть часа изъ Лувра, съ нетерпѣніемъ сорвалъ печать. Въ пакетѣ былъ ключъ съ коротенькой запиской:

"Вотъ ключъ отъ калитки моего сада. Приходите сегодня вечеромъ въ десять часовъ. Я люблю васъ и буду безъ маски. Вы увидите, наконецъ, донну Марію.

"Ваша Діана".

Король довелъ адмирала до конца галлереи.

— Прощайте, отецъ мой, сказалъ онъ, пожимая руки старику. — Вы знаете, что я люблю васъ и я знаю, что вы преданы мнѣ душой, тѣломъ и всѣми внутренностями.

Говоря это, онъ громко расхохотался и, проводивъ Колиньи, подозвалъ къ себѣ капитана Мержи: — Завтра, послѣ обѣдни, сказалъ онъ, — вы явитесь въ мой кабинетъ, я долженъ поговорить съ вами объ одномъ дѣлѣ.

Онъ обернулся и бросилъ безпокойный взглядъ на дверь, черезъ которую вышелъ Колиньи; затѣмъ быстро удалился изъ галлереи и заперся въ своемъ кабинетѣ съ маршаломъ Рецъ.

ГЛАВА XVII.
Частная аудіенція.

Жоржъ Мержи явился въ Лувръ въ назначенный часъ. Привратникъ, услыхавъ его имя, тотчасъ же поднялъ вышитую портьеру и ввелъ его въ кабинетъ короля, который сидѣлъ у маленькаго письменнаго стола, видимо намѣреваясь что-то писать на листѣ бумаги. Онъ сдѣлалъ знакъ Жоржу, чтобы онъ не двигался, какъ бы изъ боязни потерять нить мыслей, занимавшихъ его въ эту минуту.

Жоржъ остановился въ почтительной позѣ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ стола, и имѣлъ достаточно времени, чтобы осмотрѣть комнату и замѣтить всѣ подробности ея убранства.

Обстановка королевскаго кабинета была крайне проста, потому что главнымъ украшеніемъ служили различныя принадлежности охоты, висѣвшія въ безпорядкѣ на стѣнѣ. Довольно хорошо нарисованный образъ Пресвятой Дѣвы, осѣненный большой буксовой вѣткой, производилъ странное впечатлѣніе среди окружавшихъ его мушкетовъ и охотничьихъ роговъ. Столъ, за которымъ сидѣлъ король, былъ покрытъ бумагами и книгами. На полу лежали брошенныя четки и молитвенникъ рядомъ съ рыболовными сѣтями и погремушками для соколиной охоты. Большая борзая собака спала въ углу на подушкѣ.

Король внезапно бросилъ перо въ порывѣ безсильной ярости и пробормоталъ сквозь зубы какое-то проклятіе. Онъ прошелъ раза три по кабинету съ опущенной головой, затѣмъ остановился передъ капитаномъ и взглянулъ на него испуганными глазами, какъ будто вовсе не ожидалъ встрѣтить его.

— А! это вы! сказалъ онъ, отступая назадъ на одинъ шагъ.

Капитанъ поклонился до земли.

— Очень радъ видѣть васъ, продолжалъ король. — Мнѣ нужно переговорить съ вами, но…

Онъ остановился.

Если бы художникъ вздумалъ придать на картинѣ какому нибудь лицу выраженіе напряженнаго вниманія, то Жоржъ въ эту минуту могъ бы вдохновить его своей позой. Онъ стоялъ передъ королемъ съ полураскрытымъ ртомъ и вытянутой шеей, и съ замираніемъ сердца ждалъ конца начатой фразы.

Король опустилъ голову; мысли его были, повидимому, удалены за тысячу миль отъ того, что онъ хотѣлъ сказать за минуту передъ тѣмъ. Немного погодя, онъ сѣлъ на прежнее мѣсто и схватился рукой за голову.

— Проклятая риѳма! воскликнулъ онъ, ударивъ ногой о полъ съ такой силой, что его длинныя шпоры громко зазвенѣли.

Большая лягавая собака, неожиданно проснувшись отъ сна, вообразила, что ее зовутъ; она подошла въ креслу короля и, положивъ обѣ лапы ему на колѣни, открыла широкую пасть и безъ церемоніи зѣвнула, такъ какъ вообще въ собакамъ трудно прививаются придворныя манеры.

Король отогналъ собаку, которая съ глубокимъ вздохомъ опять улеглась на прежнемъ мѣстѣ. При этомъ глаза его величества какъ бы случайно остановились на Жоржѣ.

— Извините, капитанъ, сказалъ онъ, — я былъ такъ занятъ… изъ-за этой дьявольской риѳмы я обливаюсь потомъ и кровью!..

— Быть можетъ, я мѣшаю вашему величеству, сказалъ капитанъ съ низкимъ поклономъ.

— Нѣтъ, нисколько! отвѣтилъ поспѣшно король и, вставъ съ кресла, дружески положилъ свою руку на плечо капитана. Губы его улыбались, но глаза разсѣянно блуждали по комнатѣ, не принимая никакого участія въ этой насильственной улыбкѣ.

— Какъ вы себя чувствуете послѣ нашей послѣдней охоты? сказалъ король, видимо затрудняясь начать разговоръ. — Олень долго не давался намъ въ руки…

— Ваше величество, я считалъ бы себя недостойнымъ командовать отрядомъ легкой кавалеріи, если бы какая бы то ни была охота могла утомить меня. Въ послѣднюю войну герцогъ Гизъ видя, что я постоянно на сѣдлѣ, прозвалъ меня албанцемъ.

— Да, я слышалъ, что ты отличный кавалеристъ, но я желалъ бы знать: какъ ты стрѣляешь изъ мушкета.

— Недурно… но я, разумѣется, не могу сравниться въ ловкости съ вашимъ величествомъ. Не всякій обладаетъ такимъ искусствомъ.

— Ты видишь этотъ длинный мушкетъ, заряди его двѣнадцатью дробинками! Будь я проклятъ, если на разстояніи шестидесяти шаговъ одна изъ нихъ минуетъ грудь нечестивца, котораго ты выберешь мишенью!

— Шестьдесятъ шаговъ!… Это довольно большое разстояніе; но я не желалъ бы, чтобы такой искусный стрѣлокъ, какъ ваше величество, вздумалъ дѣлать на мнѣ пробу.

— Если зарядить этотъ мушкетъ пулей извѣстнаго калибра, то можно попасть въ цѣль и на сто шаговъ.

Король снялъ со стѣны мушкетъ и подалъ его капитану.

— Какая превосходная вещь! воскликнулъ Жоржъ, внимательно разглядывая богатую отдѣлку мушкета и попробовавъ курокъ.

— Вижу, что ты знатокъ оружія! сказалъ король. — Прицѣлься, чтобы я могъ судить о твоемъ искусствѣ.

Капитанъ повиновался.

— Что можетъ быть лучше мушкета! продолжалъ король медленнымъ голосомъ. — Если бы даже непріятель находился на сто шаговъ отъ васъ, то стоитъ только сдѣлать небольшое движеніе однимъ пальцемъ, чтобы навсегда избавиться отъ него; нѣтъ такихъ латъ или панцыря, которыхъ бы не пробила хорошая пуля.

Карлъ IX, какъ мы говорили выше, по привычкѣ ли, усвоенной съ дѣтства, или вслѣдствіе природной застѣнчивости, никогда не глядѣлъ въ лицо своего собесѣдника; но на этотъ разъ онъ пристально посмотрѣлъ на Жоржа съ многозначительной улыбкой.

Жоржъ невольно опустилъ глаза; король почти въ тотъ же моментъ послѣдовалъ его примѣру.

Наступила минута молчанія. Жоржъ заговорилъ первый.

— Позвольте замѣтить вашему величеству, что какъ бы ни былъ удаченъ мушкетный выстрѣлъ, но онъ далеко не такъ вѣренъ, какъ ударъ шпаги или копья…

— Да, но мушкетъ… Карлъ остановился и на лицѣ его промелкнула странная улыбка. Онъ продолжалъ: — Мнѣ говорили, Жоржъ, что адмиралъ серьезно оскорбилъ тебя.

— Ваше величество….

— Я знаю и даже увѣренъ въ этомъ. Мнѣ было бы очень пріятно… Разскажи, какъ это случилось?

— Дѣйствительно, я обратился къ наму по поводу одной несчастной исторіи, которая близко касалась меня.

— Вѣроятно, дуэли твоего брата. Чортъ побери, это красивый малый; онъ ловко справляется съ людьми; я уважаю его. Комминжъ былъ фатъ; его нечего жалѣть. Но будь я проклятъ, если я понимаю, какимъ образомъ этотъ старый чортъ Колиньи нашелъ случай поссориться съ тобой?

— Если не ошибаюсь, то поводомъ къ этому послужили несчастныя религіозныя распри и въ особенности мое обращеніе въ католичество, хотя я былъ увѣренъ, что о немъ давно забыли.

— Забыли?

— Ваше величество показываетъ собой примѣръ забвенія религіозныхъ несогласій и при той справедливости…

— Будь увѣренъ, пріятель, что у адмирала отличная память.

— Я замѣтилъ это! возразилъ Жоржъ, нахмуривъ брови.

— Скажи пожалуйста, что ты намѣренъ дѣлать?

— Я, ваше величество?

— Да, говори откровенно.

— Ваше величество, я бѣдный дворянинъ, а Колиньи слишкомъ старъ… слѣдовательно, не можетъ быть и рѣчи о вызовѣ на дуэль; и если бы даже это было возможно, то я никогда не рѣшился бы послать вызовъ адмиралу, изъ боязни заслужить немилость вашего величества.

Этой фразой Жоржъ старался смягчить впечатлѣніе, которое могъ произвести на короля его смѣлый отвѣтъ.

— "Ну, относительно этого ты можешь быть совершенно покоенъ! сказалъ король, положивъ руку на плечо капитана.

— Къ счастью, продолжалъ Жоржъ, — моя ссора съ адмираломъ не можетъ запятнать моей чести; и если бы кто нибудь осмѣлился выразить по поводу этого какія либо сомнѣнія, то я буду просить, ваше величество, чтобы мнѣ дозволили…

— Значитъ, ты не намѣренъ мстить адмиралу? Во всякомъ случаѣ… дерзость его переходитъ всѣ границы…

Жоржъ не могъ выговорить ни одного слова отъ удивленія.

— Ты все-таки долженъ считать себя обиженнымъ! Чортъ возьми! я слышалъ, что онъ серьозно оскорбилъ тебя… Дворянинъ не лакей! Есть вещи, которыя онъ не можетъ простить даже принцу королевской крови.

— Но я не вижу возможности отомстить адмиралу. Онъ гордится знатностью своего рода и сочтетъ для себя униженіемъ драться со мной.

— Разумѣется! Но… Король взялъ мушкетъ и сдѣлалъ видъ, что прицѣливается. — Надѣюсь, ты понялъ меня.

Жоржъ невольно отступилъ назадъ. Жестъ короля былъ достаточно ясенъ, но еще яснѣе было выраженіе его лица, которое могло быть понято только въ извѣстномъ смыслѣ.

— Какъ, ваше величество, вы совѣтуете мнѣ?..

Король изо всѣхъ силъ ударилъ по полу прикладомъ мушкета и, бросивъ на капитана свирѣпый взглядъ, воскликнулъ:

— Я совѣтую тебѣ? Убирайся ко всѣмъ чертямъ! я не даю никакихъ совѣтовъ!

Капитанъ не зналъ, что отвѣтить на это и сдѣлалъ то, что сдѣлали бы и другіе на его мѣстѣ. Онъ поклонился, опустивъ глаза въ землю.

Карлъ продолжалъ болѣе кроткимъ голосомъ:

— Я хотѣлъ только сказать, что еслибъ ты всадилъ въ него мушкетный зарядъ за оскорбленіе твоей чести, то это было бы совершенно безразлично для меня. Будь я проклятъ, если у дворянина есть что нибудь дороже чести; онъ долженъ все сдѣлать, чтобы возстановить ее. Шатильоны горды и заносчивы, какъ слуги палача; я знаю, что эти негодяи готовы свернуть мнѣ шею и занять мое мѣсто… При встрѣчѣ съ адмираломъ у меня является иногда желаніе выщипать у него всѣ волосы изъ бороды.

Жоржъ молчалъ. Онъ былъ удивленъ, услыхавъ этотъ потокъ словъ отъ человѣка, котораго всего менѣе можно было упрекнуть въ болтливости.

— Чортъ возьми, что же ты намѣренъ дѣлать! На твоемъ мѣстѣ я выждалъ бы его выхода изъ церкви и изъ какого нибудь окна впустилъ бы ему въ бокъ хорошій мушкетный зарядъ. Клянусь честью, мой кузенъ Гизъ былъ бы очень благодаренъ тебѣ за такую услугу, не говоря о томъ, что это способствовало бы водворенію спокойствія въ королевствѣ. Всѣмъ извѣстно, что собственно этотъ нечестивецъ король, а не я. Это начинаетъ надоѣдать мнѣ… Я говорю тебѣ откровенно мое мнѣніе… Нужно проучить его… пусть не задѣваетъ дворянской чести. За оскорбленіе чести не грѣшно содрать шкуру.

— Всякое убійство подрываетъ честь дворянина, а не возстановляетъ ее, возразилъ капитанъ.

Этотъ отвѣтъ былъ ударомъ молніи для короля. Онъ стоялъ неподвижно съ протянутой рукой, въ которой держалъ мушкетъ, какъ бы предлагая еГо въ орудіе мести. Полуоткрытыя губы Карла поблѣднѣли; онъ устремилъ блуждающій взоръ на капитана, глаза котораго въ эту минуту имѣли для него какую-то особенную притягательную силу.

Нѣсколько секундъ спустя мушкетъ выпалъ изъ дрожащихъ рукъ короля и съ шумомъ грохнулся на полъ. Жоржъ бросился впередъ, чтобы поднять его, между тѣмъ какъ король сѣлъ опять на свое кресло, опустивъ голову. Нервное движеніе его рта и бровей свидѣтельствовали о борьбѣ, которая происходила въ его сердцѣ.

— Капитанъ, сказалъ онъ послѣ долгаго молчанія, — гдѣ находится въ настоящую минуту твой отрядъ легкой кавалеріи?

— Въ Mo, ваше величество.

— Черезъ день или два ты отправишься за нимъ и приведешь его въ Парижъ… Впрочемъ, ты получишь относительно этого особый приказъ. Прощай!

Въ тонѣ, съ какимъ сказаны были эти слова, слышался затаенный гнѣвъ. Король сдѣлалъ знакъ, что аудіенція кончена.

Жоржъ, повернувшись спиной къ двери и отвѣшивая обычные поклоны, собирался уже выйти изъ комнаты, но остановился въ недоумѣніи, такъ какъ король быстро вскочилъ съ кресла и, схвативъ его за руку, сказалъ:

— По крайней мѣрѣ, совѣтую тебѣ держать языкъ за зубами… Слышишь!

Жоржъ поклонился, положивъ руку на грудь. Выходя изъ комлаты, онъ слышалъ, какъ король подозвалъ свою собаку сердитымъ голосомъ и принялся бить ее арапникомъ, какъ бы желая излить свое дурное расположеніе духа на невинной твари.

Жоржъ, вернувшись домой, написалъ слѣдующую записку адмиралу:

«Нѣкто, имѣющій основаніе не любить васъ, но который дорожитъ своей честью, считаетъ долгомъ предупредить вашу милость, чтобы вы остерегались герцога Гиза, и еще одного человѣка, могущественнѣе его. Вашей жизни грозитъ опасность».

Эта записка не произвела никакого впечатлѣнія на неустрашимаго Болиньи. Вскорѣ послѣ того, а именно 22-го августа 1572 года, онъ былъ раненъ мушкетнымъ выстрѣломъ. Злодѣй, по фамиліи Морваль, получилъ прозвище королевскаго убійцы.

ГЛАВА XVIII.
Попытки обращенія въ католичество.

Если любовники скромно ведутъ себя, то иногда проходитъ цѣлая недѣля, прежде чѣмъ публика узнаетъ объ ихъ связи. Но по прошествіи этого срока у нихъ является извѣстнаго рода смѣлость, всякія предосторожности кажутся имъ лишними; тогда не трудно подмѣтить нѣжный взглядъ, а еще легче истолковать его, и тайна обнаружена.

Любовная связь графини Тюржи съ молодымъ корнетомъ скоро сдѣлалась извѣстна при дворѣ Екатерины Медичи и послужила поводомъ для безконечныхъ толковъ. Множество очевидныхъ доказательствъ могли раскрыть глаза самымъ недогадливымъ людямъ. Такъ, напримѣръ, Тюржи обыкновенно носила лиловыя ленты; соотвѣтственно этому рукоятка шпаги Бернара, полы его камзола и башмаки были украшены розетками изъ такихъ же лиловыхъ лентъ. Графиня не разъ высказывала въ обществѣ, что ненавидитъ бороду и любитъ щеголевато закрученые усы; съ нѣкотораго времени подбородокъ Мержи былъ тщательно выбритъ; усы завиты, припомажены и закручены самымъ отчаяннымъ образомъ, такъ что они имѣли форму полумѣсяца, а кончики ихъ поднимались выше носа. Между прочимъ разсказывали, что какой-то дворянинъ, проходя рано утромъ по улицѣ des Assis, видѣлъ, какъ отворилась калитка сада графини и вышелъ какой-то человѣкъ, тщательно укутанный въ плащъ, въ которомъ онъ безъ труда узналъ сеньора Мержи.

Но всего убѣдительнѣе казалось то обстоятельство, что молодой гугенотъ, который до этого немилосердно насмѣхался надъ всякими католическими церемоніями, сдѣлался теперь усерднымъ посѣтителемъ церкви, не пропускалъ ни одной службы и даже всякій разъ обмакивалъ пальцы въ святой водѣ, хотя нѣсколько дней тому назадъ счелъ бы это за величайшее святотатство. Набожные люди радовались этому и передавали другъ другу въ видѣ тайны, что Діана Тюржи возвратила Господу погибшую душу; а молодые протестанты увѣряли со смѣхомъ, что они непремѣнно обратились бы въ католичество, если бы вмѣсто капуциновъ и францискановъ имъ начали читать проповѣди такія молодыя и красивыя женщины, какъ мадамъ де-Тюржи.

Между тѣмъ Бернаръ не думалъ мѣнять религіи. Правда, онъ сопровождалъ графиню въ церковь, но всегда становился рядомъ съ нею; и во все продолженіе обѣдни не переставая шепталъ ей что-то на ухо, чѣмъ приводилъ въ глубокое негодованіе благочестивыхъ людей. Такимъ образомъ, онъ не только не слушалъ обѣдни, но мѣшалъ молиться вѣрующимъ. Что же касается духовныхъ процессій, то въ тѣ времена онѣ считалися такимъ же увеселеніемъ, какъ маскерадъ. Наконецъ, если онъ рѣшался теперь обмакивать пальцы въ святую воду, то потому, что это давало ему право публично дотронуться до руки, которая всегда вздрагивала при его прикосновеніи.

Тѣмъ не менѣе, хотя Мержи оставался вѣренъ своей религіи, но ему приходилось выдерживать тяжелую борьбу; на сторонѣ Діаны было то преимущество, что она всегда выбирала для богословскихъ диспутовъ тѣ минуты, когда онъ всего менѣе былъ въ состояніи отказать ей въ чемъ нибудь.

— Мой милый Бернаръ, сказала она однажды вечеромъ, склонивъ голову на плечо своего возлюбленнаго и обвивая его шею длинными косами своихъ черныхъ волосъ; — ты былъ сегодня на проповѣди. Неужели такія прекрасныя слова не произвели никакого впечатлѣнія на твое сердце и ничто не можетъ тронуть тебя?

— Дорогой другъ, если меня до сихъ поръ не тронули твои краснорѣчивыя убѣжденія и кроткій голосокъ, то можешь ли ты думать, что на меня подѣйствуютъ разглагольствованія какого нибудь гнусливаго капуцина.

— Какой ты злой! я задушу тебя! — возразила она со смѣхомъ и, связавъ свою косу вокругъ его шеи, еще ближе притянула его къ себѣ.

— Знаешь ли ты, что я дѣлалъ во время проповѣди? Я считалъ жемчужины на твоихъ волосахъ. Смотри, ты разсыпала ихъ по комнатѣ.

— Я была увѣрена Бернаръ, что ты не слушалъ проповѣди; вѣчно одна и та же исторія. Это только служитъ доказательствомъ — добавила она съ грустью, — что ты гораздо меньше любишь меня, нежели я тебя. Если бы твоя любовь была также сильна, какъ моя, то ты бы давно обратился въ католичество.

— Моя дорогая Діана, зачѣмъ эти безконечныя разсужденія о религіи! Предоставимъ ихъ докторамъ Сарбонны и нашимъ пасторамъ; мы можемъ проводить время болѣе пріятнымъ образомъ.

— Оставь меня… Ты не можешь вообразить себѣ, Бернаръ, какъ я была бы счастлива, если бы мнѣ удалось спасти твою душу! Изъ-за этого я согласилась бы провести нѣсколько лишнихъ лѣтъ въ чистилищѣ.

Онъ молча сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ; она оттолкнула его отъ себя съ выраженіемъ глубокой печали на лицѣ.

— Ты никогда не сдѣлалъ бы ничего подобнаго для меня, Бернаръ! Развѣ тебя заботитъ та опасность, которая угрожаетъ моей душѣ изъ-за тебя!..

Она горько заплака при этихъ словахъ.

— Моя дорогая, не забывай, что многое прощается тому, кто любитъ, и наконецъ…

— Да, я знаю это! Если бы я могла спасти твою душу, то всѣ мои грѣхи были бы прощены, всѣ тѣ, въ которыхъ мы одинаково виновны, и тѣ какіе мы могли бы совершить въ будущемъ… Даже мало этого! наши грѣхи послужили бы орудіемъ нашего спасенія!

Говоря это, Діана изо всѣхъ силъ сжала его въ своихъ объятіяхъ, что въ связи съ восторженнымъ тономъ ея голоса представляло столько комизма, что Мержи едва не расхохотался отъ этого страннаго способа говорить проповѣди.

— Теперь еще слишкомъ рано толковать объ этихъ вещахъ, моя дорогая. Когда мы оба состарѣемся и не будемъ больше годны для любви…

— Ты приводишь меня въ отчаяніе своей закоенѣлостью! Къ чему эта злая улыбка на твоихъ губахъ? Неужели ты воображаешь, что я въ эту минуту имѣю малѣйшее желаніе поцѣловать тебя?

— Ты видишь у меня опять серьезное лицо.

— Ну, такъ и быть! Теперь довольно!.. Сиди смирно и отвѣчай на мои вопросы… Прежде всего, скажи мнѣ, querido Bernardo, прочиталъ ли ты книгу, которую я дала тебѣ?

— Да, я вчера окончилъ ее.

— Я желала бы знать твое мнѣніе о ней. Она вѣроятно поразила тебя глубиной мысли и своими здравыми разсужденіями!.. Невѣрующіе должны будутъ зажать рты!..

— Твоя книга, Діана, представляетъ собой сплетеніе лжи и нелѣпостей. Это самое глупое богословское сочиненіе, которое когда либо было издано папистами. Держу пари, что ты не читала этой книги, хотя и говоришь о ней съ такой увѣренностью.

— Нѣтъ, я еще не успѣла прочесть ее, но увѣрена, что она полна правды и глубокаго смысла. Лучшимъ доказательствомъ этого служитъ ярость, съ какой на нее нападаютъ гугеноты.

— Ну, хочешь ли въ видѣ разлеченія возьмемъ священное писаніе, и я тебѣ докажу насколько здѣсь извращенъ…

— Пожалуйста, избавь меня отъ этого, Бернаръ! Слава Богу, я не читаю библію, какъ это дѣлаютъ еретики, потому что не имѣю никакого желанія ослабить мою вѣру. Вдобавокъ, я не хочу тратить на это время. Вы, гугеноты, можете довести до отчаянія своей ученостью. Во время спора вы щеголяете ею, а мы, бѣдные католики, никогда не читавшіе библіи и Аристотеля, не знаемъ даже, что отвѣчать вамъ.

— Дѣло въ томъ, что вы, католики, хотите вѣрить во что бы то ни стало, даже не давая себѣ труда подумать, разумно ли это, или нѣтъ. Мы, по крайней мѣрѣ, предварительно изучаемъ нашу религію, чтобы имѣть право отстаивать ее, не говоря уже о пропагандѣ, для которой нужны еще болѣе основательныя свѣдѣнія.

— Какъ я желала бы обладать краснорѣчіемъ почтеннаго отца Жирона, чтобы убѣдить тебя.

— Этотъ францисканецъ дуракъ и хвастунъ. Какъ онъ не кричалъ шесть лѣтъ тому назадъ въ публичной конференціи, а нашъ пасторъ Гударъ все-таки разбилъ его и поставилъ въ тупикъ.

— Неправда! Это выдумки еретиковъ!

— Какъ! ты развѣ не слыхала, что во время диспута всѣ присутствующіе видѣли, какъ крупные капли пота съ его лица падали на книгу Златоуста, которую онъ держалъ въ рукѣ. По поводу этого одинъ острякъ даже сочинилъ стихи…

— Я не желаю слышать ихъ! Не отравляй моего слуха ересью; да и ты самъ, мой дорогой Бернаръ, умоляю тебя, не поддавайся сатанинскимъ кознямъ, которые соблазняютъ тебя и доведутъ до ада! Спаси свою душу и вернись въ лоно нашей церкви!..

Она остановилась, замѣтивъ улыбку недовѣрія на устахъ своего любовника; но черезъ минуту продолжала еще съ большей горячностью:

— Если ты меня любишь, Бернаръ, то ради меня, изъ любви ко мнѣ, откажись отъ своихъ еретическихъ убѣжденій!

— Ради тебя, моя дорогая Діана, я охотно пожертвовалъ бы жизнью, но я не могу отказаться отъ того, что мой разсудокъ признаетъ разумнымъ и справедливымъ. Неужели ты хочешь, чтобы любовь совершенно ослѣпила меня и я пересталъ бы вѣрить, что дважды два четыре.

— Ты не любишь меня!

Мержи, чтобы разубѣдить ее въ этомъ, прибѣгнулъ къ обычному средству всѣхъ любовниковъ, которое было краснорѣчивѣе всѣхъ словъ.

— Ахъ, мой дорогой Бернаръ, сказала графиня томнымъ голосомъ, когда восходъ солнца заставилъ Мержи собраться въ путь; —

изъ-за тебя я буду осуждена на вѣяную муку и даже не буду имѣть утѣшенія спасти твою душу!

— Успокойся, мой ангелъ! Отецъ Жиронъ дастъ намъ полное разрѣшеніе отъ грѣховъ in articulo mortis.

ГЛАВА XIX.
Францисканскій монахъ.

На другой день послѣ свадьбы Маргариты съ королемъ Наварскимъ, капитанъ Жоржъ получилъ формальный приказъ выѣхать изъ Парижа и отправиться къ своему отряду легкой кавалеріи, стоявшему въ Mo. Бернаръ безъ особенной грусти простился съ братомъ, такъ какъ надѣялся увидѣть его до окончанія придворныхъ празднествъ. Одиночество нѣсколькихъ дней не особенно пугало его, такъ какъ его мысли были исключительно заняты графиней Тюржи; къ тому-же ночью онъ почти никогда небывалъ дома, а большую часть дня спалъ крѣпкимъ сномъ.

Въ пятницу 22-го авгаста 1572 года, адмиралъ Колиньи былъ опасно раненъ мушкетнымъ выстрѣломъ. Хотя всѣмъ было извѣстно, что имя злодѣя Морваль, но общественная молва приписала это убійство герцогу Гизу, который тотчасъ-же выѣхалъ изъ Парижа чтобы избавиться отъ нареканій и угрозъ протестантской партіи. Король въ первый моментъ невидимому намѣревался подвергнуть его строжайшей отвѣтственности, но не принялъ никакихъ мѣръ противъ его возвращенія, которое ознаменовалось ужасной рѣзней 24-го августа.

Вѣсть о покушеніи на жизнь Колиньи разнеслась по городу съ быстротою молніи. Довольно значительное число дворянъ, принадлежавшихъ къ протестантской партіи, собрались верхами на хорошихъ лошадяхъ передъ отелемъ адмирала. Отсюда они разсѣялись по улицамъ Парижа, съ намѣреніемъ разыскать герцога Гизъ или друзей и при встрѣчи затѣять съ ними ссору. Тѣмъ не менѣе вначалѣ все было спокойно. Народъ, быть можетъ напуганный численностью вооруженныхъ дворянъ или сберегая свои силы до другаго случая, молча проходилъ мимо, не обращая вниманія на ихъ возгласы: «Смерть убійцамъ адмирала! Долой друзей Гиза!»

На перекресткѣ одной улицы группа молодыхъ дворянъ католиковъ и между ними нѣсколько слугъ дома Гизъ неожиданно встрѣтились съ партіей протестантовъ, въ числѣ которыхъ былъ Мержи. Католики — изъ осторожности или вслѣдствіе полученнаго приказа не сочли нужнымъ отвѣтить на оскорбительные крики протестантовъ; тѣмъ болѣе, что молодой человѣкъ красивой наружности, который повидимому предводительствовалъ ими, подошелъ въ Мержи и, вѣжливо поклонившись ему, сказалъ дружескимъ тономъ:

— Очень радъ видѣть васъ; вы вѣроятно уже успѣли побывать у г-на де-Шатильона? Какъ его здоровье? Пойманъ ли убійца?

Всѣ остановились. Мержи, узнавъ барона де-Водрёль, поклонился въ свою очередь и поспѣшилъ отвѣтить на его вопросы. Завязалось нѣсколько оживленныхъ разговоровъ; затѣмъ обѣ партіи разстались дружелюбно. Католики уступили протестантамъ правую сторону улицы и каждый отправился своей дорогой.

Баронъ де-Водрёль, заговорившись съ Мержи, задержалъ его, такъ что онъ остался позади своихъ товарищей. При прощаніи Водрёль, взглянувъ на его сѣдло, сказалъ: — Обратите вниманіе, мосье де-Мержи; если не ошибаюсь, то у васъ плохо подтянута подпруга!

Мержи соскочилъ на землю и пересѣдлалъ свою лошадь. Едва успѣлъ онъ снова сѣсть на нее, какъ услыхалъ, что кто-то скачетъ сзади крупной рысью. Онъ оглянулся и увидѣлъ молодаго человѣка, лицо котораго показалось ему незнакомымъ, хотя, онъ несомнѣнно принадлежалъ къ числу дворянъ, сопровождавшихъ барона Водрёль.

— Чортъ возьми! — воскликнулъ незнакомецъ, подъѣзжая къ нему, — какъ я былъ-бы счастливъ, если бы мнѣ удалось встрѣтить наединѣ одного изъ тѣхъ, которые осмѣлились бранить друзей Гиза!

— Вамъ не долго прійдется искать такого человѣка! — отвѣтилъ Мержи. — Я къ вашимъ услугамъ!

— Неужели вы одинъ изъ этихъ негодяевъ?

Мержи тотчасъ же обнажилъ шпагу и ударилъ ею по лицу приверженца Гизовъ. Этотъ вынулъ изъ сѣдла пистолетъ и почти въ упоръ выстрѣлилъ имъ въ Мержи. Но произошла осѣчка. Тогда возлюбленный Діаны въ свою очередь ударилъ изо всѣхъ силъ шпагой по головѣ своего противника, который упалъ съ лошади, обливаясь кровью.

Уличная толпа, до этого смотрѣвшая безучастно на поединокъ, неожиданно приняла сторону раненаго. На молодого гугенота посыпались совсѣхъ сторонъ удары каменьевъ и палокъ, и такъ какъ всякое сопротивленіе было безполезно, то онъ рѣшился пришпорить лошадь и спастись бѣгствомъ. Но при этомъ онъ слишкомъ круто повернулъ за уголъ улицы; лошадь упала и сбросила его на землю. Хотя онъ не получилъ никакого ушиба и тотчасъ же вскочилъ на ноги, но прошло нѣсколько секундъ, пока ему удалось поднять лошадь, такъ что онъ опять очутился среди разъяренной толпы.

Въ виду неминуемой опасности, онъ прислонился къ стѣнѣ и нѣкоторое время отбивался отъ тѣхъ, которые подступали къ нему на разстояніе его шпаги, пока сильный ударъ палки не переломилъ лезвее. Его повалили на землю и вѣроятно разорвали бы на куски, если бы на помощь не явился францисканскій монахъ, который, растолкавъ толпу, защитилъ его собственнымъ тѣломъ.

— Что вы дѣлаете, дѣти мои! — крикнулъ онъ громкимъ голосомъ; — оставьте этого человѣка! онъ не виновенъ.

— Это гугенотъ! — заревѣла толпа.

— Ну, такъ дайте ему время покаяться въ грѣхахъ, пока еще есть возможность.

Руки, державшія Мержи, опустились. Онъ всталъ на ноги и, поднявъ обломокъ своей шпаги, рѣшился дорого продать свою жизнь, въ случаѣ новаго нападенія.

— Не убивайте этого человѣка и вооружитесь терпѣніемъ! — продолжалъ монахъ. — Вы увидите, что скоро всѣ гугеноты будутъ ходить къ обѣднѣ.

— Да, терпѣніе! Намъ все толкуютъ о терпѣніи! — заговорило разомъ нѣсколько недовольныхъ голосовъ. — Мы уже давно слышимъ это, а вотъ уже сколько времени каждое воскресенье послѣ проповѣди они вводятъ въ соблазнъ добрыхъ людей своимъ пѣніемъ.

— Развѣ вы не знаете нашей пословицы: поетъ сова, пока не охрипнетъ! возразилъ со смѣхомъ монахъ. — Пусть ихъ погорланятъ еще нѣкоторое время; а тамъ милостью пресвятой Богородицы, вы увидите, что всѣ они будутъ служить обѣдни по-латынѣ. Что же касается этого юнаго нечестивца, предоставьте его мнѣ, я обращу его въ добраго христіанина. Идите съ Богомъ, помните, что нельзя сжечь жаркое изъ-за того, чтобы его скорѣе съѣсть!

Толпа разошлась съ глухимъ ропотомъ. Никто не позволилъ себѣ сказать что-либо оскорбительное Мержи. Ему даже возвратили его лошадь.

— Вотъ первый разъ въ моей жизни, что я съ удовольствіемъ смотрю на монашеское платье! сказалъ Мержи. — Вѣрьте, отецъ мой, что я умѣю цѣнить оказанную вами услугу; прошу васъ принять этотъ кошелекъ.

— Если вы назначаете эти деньги для раздачи бѣднымъ, то я согласенъ взять ихъ. Вѣрьте, что я принимаю въ васъ живѣйшее участіе! Я давно знакомъ съ вашимъ братомъ и желаю вамъ добра. Послушайтесь добраго совѣта и перейдите въ католичество; если хотите, то мы сегодня же уладимъ это дѣло.

— Ну, относительно этого мнѣ остается только поблагодарить васъ. Я не имѣю никакого желанія мѣнять религію. Но откуда вы узнали мою фамилію? Какъ зовутъ васъ?

— Мое имя отецъ Любенъ… Ну, вы умѣете устраивать свои любовныя дѣлишки! Я нѣсколько разъ видалъ васъ около дома… Впрочемъ, вы можете разсчитывать на мою скромность! Скажите, пожалуйста, мосье де Мержи, считаете ли вы монаха способнымъ на доброе дѣло?

— Разумѣется! Я буду всюду восхвалять ваше великодушіе, отецъ Любенъ.

— Значитъ, вы рѣшительно не хотите промѣнять проповѣдь на нашу обѣдню?

— Нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ: Если я даже буду іодить въ вашу церковь, то развѣ для того, чтобы послушать ваши проповѣди.

— Вы, кажется, человѣкъ со вкусомъ.

— И, вдобавокъ, вашъ величайшій поклонникъ.

— Чортъ возьми! Жалѣю отъ души, что вы хотите остаться еретикомъ. Во всякомъ случаѣ я предупредилъ васъ; съ своей стороны я сдѣлалъ, что могъ. Если что случится, то не браните меня; я умываю руки. Прощайте, сынъ мой.

— До свиданія, отецъ Любенъ.

Мержи сѣлъ на лошадь и отправился домой нѣсколько помятый, но вполнѣ довольный тѣмъ, что такъ дешево отдѣлался отъ неминуемой опасности.

ГЛАВА XX.
Легкая кавалерія.

Вечеромъ, 24-го августа, вступилъ въ Парижъ отрядъ легкой кавалеріи черезъ ворота Saint-Antoine. Запыленные сапоги и платье всадниковъ показывали, что они совершили въ этотъ день далекій переѣздъ. Послѣдніе лучи заходящаго солнца освѣщали загорѣлыя лица солдатъ; въ нихъ можно было прочесть то неопредѣленное безпокойство, которое овладѣваетъ людьми, когда они чувствуютъ приближеніе какого-то неизвѣстнаго, но роковаго событія.

Отрядъ направился медленнымъ шагомъ къ большому незаселенному пространству за старымъ дворцомъ Турнель. Здѣсь капитанъ приказалъ сдѣлать привалъ и, пославъ на развѣдку двѣнадцать человѣкъ подъ начальствомъ корнета, самъ разставилъ караульныхъ съ зажженными фитилями на перекресткахъ сосѣднихъ улицъ, какъ бы въ ожиданіи непріятеля. Принявъ эти необычайныя мѣры предосторожности, онъ вернулся къ своему отряду.

— Сержантъ! крикнулъ онъ суровымъ и повелительнымъ голосомъ, чего съ нимъ почти никогда не случалось.

На этотъ зовъ тотчасъ же отозвался старый кавалеристъ въ вышитомъ шарфѣ и въ шляпѣ, убранной галуномъ и почтительно приблизился къ своему начальнику.

— Всѣмъ ли розданы фитили?

— Да, господинъ капитанъ.

— Приготовлены ли пушки? Достаточно ли у насъ пуль?

— Да, господинъ капитанъ.

— Хорошо, вы можете идти.

Капитанъ поѣхалъ шагомъ передъ фронтомъ своего отряда. Сержантъ слѣдовалъ за нимъ на нѣкоторомъ отдаленіи, такъ какъ замѣтилъ, что онъ не въ духѣ, и не рѣшался сразу подойти къ нему. Немного погодя, старый сержантъ пріободрился и, догнавъ своего начальника, сказалъ:

— Не позволите ли, господинъ капитанъ, покормить коней; они не ѣли съ утра?

— Нѣтъ.

— Нельзя ли дать имъ по горсточкѣ овса? На это не потребуется много времени.

— Нѣтъ, оставьте ихъ; они должны быть на-готовѣ.

— Развѣ они будутъ нужны сегодня ночью?.. Мы слышали, что можетъ быть…

Капитанъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ.

— Вернитесь къ вашему посту! крикнулъ онъ недовольнымъ голосомъ.

Сержантъ повиновался.

— Ну что, господинъ сержантъ, правда ли это? Не знаете ли вы, въ чемъ дѣло? Что сказалъ капитанъ? — спрашивали наперерывъ старые солдаты, которые въ виду своихъ заслугъ и прежнихъ товарищескихъ отношеній позволяли себѣ подобную фамильярность относительно своего непосредственнаго начальника.

— Мы еще не то увидимъ! возразилъ сержантъ многозначительнымъ тономъ человѣка, который знаетъ больше нежели имѣетъ возможность сказать.

— Какъ? что такое?

— Не приказано разнуздывать лошадей, потому что неизвѣстно, когда начнется дѣло…

— Значитъ, сегодня будетъ драка! воскликнулъ трубачъ. Но съ кѣмъ? воскликнулъ трубачъ. — Но съ кѣмъ? Вотъ что было бы желательно знать!

— Съ кѣмъ? сказалъ сержантъ, повторяя вопросъ чтобы имѣть время обдумать его. — Чортъ возьми! Это ясно какъ день! Съ кѣмъ же мы можемъ драться, какъ не съ врагами короля.

— Я это и самъ понимаю; но съ кѣмъ именно?

— Онъ не знаетъ враговъ короля! воскликнулъ презрительно сержантъ, пожимая плечами.

— Вотъ, напримѣръ, испанцы — также враги короля, замѣтилъ одинъ изъ солдатъ; — но мы давно знали бы объ ихъ приближеніи; они не явятся сюда въ-тихомолку.

— Бертранъ правъ! сказалъ сержантъ. — Я знаю, на кого онъ намекаетъ.

— На кого же?

— Разумѣется, на гугенотовъ! продолжалъ Бертранъ. Не нужно особеннаго ума чтобы видѣть въ чемъ дѣло. Всѣ знаютъ, что гугеноты переняли свою вѣру отъ нѣмцевъ, а что нѣмцы наши враги, это мнѣ также хорошо извѣстно, потому что я не жалѣлъ на нихъ зарядовъ при Saint-Quentin, гдѣ они дрались какъ черти.

— Все это прекрасно, сказалъ трубачъ; но съ ними давно заключенъ миръ. Мнѣ ли не помнить это радостное событіе! Насъ заставили тогда трубить нѣсколько дней сряду.

— Самъ король не дѣлаетъ теперь никакого различія между гугенотами и католиками! сказалъ молодой кавалеристъ, одѣтый лучше другихъ. — Вы вѣроятно слышали, что графъ Ла-Рошфуко будетъ командовать легкою кавалеріей во время предстоящаго фландрскаго похода, а что онъ протестантъ, въ этомъ никто не можетъ сомнѣваться. Чортъ побери, онъ пропитанъ ересью съ головы до ногъ! У него даже шпоры à la Condé и шляпа à la huguenote…

— Провались онъ сквозь землю! воскликнулъ сержантъ. — Ты еще не служилъ тогда въ нашемъ отрядѣ… Ла-Рошфуко устроилъ засаду, въ которую мы едва не попали всѣ до единаго человѣка, какъ Робрей въ Пуату. Тутъ я окончательно убѣдился въ его коварствѣ; онъ хитеръ какъ, лисица.

— Онъ надняхъ сказалъ королю, что отрядъ рейтеровъ стоитъ цѣлаго эскадрона легкой кавалеріи. Пажъ королевы слышалъ это собственными ушами…

Между кавалеристами послышался ропотъ негодованія, который скоро уступилъ мѣсто любопытству, такъ какъ опять былъ поднятъ вопросъ о томъ, противъ кого направлены всѣ эти воинственныя приготовленія и мѣры предосторожности.

— Правда ли, г. сержантъ, спросилъ трубачъ, — что вчера хотѣли убить короля?

— Держу пари, что это дѣло еретиковъ.

— Сегодня за завтракомъ, сказалъ Бертранъ, — трактирщикъ разсказывалъ намъ, что гугеноты хотятъ уничтожить нашу обѣдню.

— Ну, тогда мы будемъ каждый день ѣсть скоромное, замѣтилъ Мерлинъ; — во всякомъ случаѣ солонина вкуснѣе бобовъ, такъ что этимъ нечего огорчаться.

— Да, но если гугеноты возьмутъ верхъ, то они первымъ дѣломъ сотрутъ съ лица земли отряды легкой кавалеріи и замѣнятъ ихъ своими проклятыми рейтерами.

— Если такъ, то я съ удовольствіемъ свернулъ бы имъ шеи! Чортъ возьми, я во всякомъ случаѣ предпочитаю остаться католикомъ! Вы, кажется, служили у протестантовъ, Бертранъ, и можете сказать: правда ли, что адмиралъ отпускалъ кавалеристамъ не больше восьми су въ день?

— Совершенно вѣрно! Этотъ старый хрычъ извѣстный скряга! Вотъ почему я и бросилъ его послѣ перваго похода.

— Нашъ капитанъ что-то не въ духѣ! сказалъ трубачъ. Онъ всегда такой веселый и такъ охотно бесѣдуетъ съ солдатами, а сегодня онъ не раскрывалъ рта во время всей дороги.

— Вѣроятно, его огорчили полученныя вѣсти?

— Какія вѣсти?

— Да о томъ, что намѣреваются сдѣлать гугеноты.

— Вотъ опять начнется междоусобная война! сказалъ Бертранъ.

— Тѣмъ лучше для насъ, возразилъ Мерлинъ, который во всемъ видѣлъ хорошую сторону, — будемъ драться, жечь деревни, убивать гугенотовъ…

— Они вѣрно хотятъ затѣять новое дѣло въ Амбуазѣ^[17], сказалъ сержантъ; — вслѣдствіе чего насъ и выписали сюда. Но мы скоро укротимъ ихъ…

Въ это время вернулся корнетъ, посланный на развѣдки, и отправился въ капитану съ докладомъ, между тѣмъ какъ бывшіе съ нимъ солдаты присоединились въ товарищамъ.

— Клянусь моей бородой, сказалъ одинъ изъ нихъ, садясь на землю возлѣ Бертрана, — что сегодня творится что-то необыкновенное въ Парижѣ. Мы не встрѣтили ни одной живой души на улицахъ; всѣ точно вымерли; но зато Бастилія переполнена войсками; пики швейцарцевъ торчатъ на дворѣ, какъ колосья ржи.

— Ну, ихъ тамъ не больше пяти сотъ! возразилъ другой.

— Одно несомнѣнно, сказалъ третій, — что гугеноты хотѣли убить короля, и что въ свалкѣ герцогъ Гизъ собственноручно ранилъ адмирала.

— Каковъ разбойникъ! по дѣломъ имъ! воскликнулъ сержантъ.

— Даже швейцарцы толкуютъ на своемъ тарабарскомъ языкѣ, что во Франціи слишкомъ долго терпятъ еретиковъ.

— Правда, что они зазнались съ нѣкотораго времени.

— Они такъ задираютъ носъ, что со стороны можно подумать, что они побили насъ при Монконтурѣ и Жарнакѣ, а не мы ихъ!

— Истиннымъ католикамъ давно пора укротить ихъ.

— Что касается меня лично, добавилъ сержантъ, — то, если бы король сказалъ мнѣ: «Бей и рѣжь этихъ негодяевъ», то пусть меня разжалуютъ въ солдаты, если я не сразу исполню этотъ приказъ!

— Скажи пожалуйста, Бельрозъ, хорошо ли корнетъ исполнилъ возложенное на него порученіе? спросилъ Мерлинъ.

— Онъ все время проговорилъ съ какимъ-то швейцарцемъ, невидимому офицеромъ, такъ какъ онъ былъ одѣтъ лучше другихъ. Я не могъ разслышать словъ, но должно быть швейцарецъ разсказывалъ что нибудь интересное, потому что господинъ корнетъ ежеминутно повторялъ: ахъ, Господи! ахъ, Боже мой!..

— Посмотрите-ка, что это значитъ! Сюда во весь опоръ скачутъ два всадника! Вѣроятно съ какимъ нибудь приказомъ отъ короля… Нашъ капитанъ и корнетъ ѣдутъ къ нимъ на встрѣчу.

Два всадника быстро пронеслись мимо отряда. Одинъ богато одѣтый въ зеленомъ шарфѣ и шляпѣ украшенной перьями ѣхалъ на красивомъ конѣ. Товарищъ его толстый и приземистый человѣкъ былъ въ черной монашеской одеждѣ и держалъ въ рукахъ большое деревянное распятіе.

— Навѣрняка будетъ драка! сказалъ сержантъ; — вотъ уже прислали духовника, чтобы исповѣдывать раненыхъ.

— Не велика радость драться не пообѣдавши! пробормоталъ сквозь зубы Мерлинъ.

Оба всадника, завидя издали капитана, поѣхали шагомъ и при встрѣчѣ съ нимъ сразу остановили лошадей.

— Цѣлую ваши руки мосье де-Мержи! сказалъ человѣкъ въ зеленомъ шарфѣ. — Узнаете ли вашего покорнаго слугу Томаса де-Морвеля?

Капитанъ еще не слыхалъ о новомъ преступленіи Морвеля, но чувствовалъ къ нему глубокое презрѣніе за убійство храбраго мужа. Онъ сухо отвѣтилъ ему:

— Я не имѣю чести знать мосье де-Морвеля… Вы вѣроятно пріѣхали сюда, чтобы объяснить намъ для чего вызвали насъ въ Парижъ?

— Дѣло въ томъ, что нужно спасти нашего добраго короля и нашу святую религію отъ неминуемой опасности.

— Какая же это опасность? спросилъ Жоржъ насмѣшливымъ тономъ.

— Гугеноты составили заговоръ противъ жизни его величества, но, слава Богу, ихъ преступные замыслы были обнаружены во-время; и въ эту же ночь всѣ истинные христіане должны соединиться, чтобы перерѣзать ихъ спящими.

— Такъ были истреблены мадіаниты войсками Гедеона! замѣтилъ глубокомысленно человѣкъ въ черной рясѣ.

— О Боже! этого еще недоставало! воскликнулъ Жоржъ, содрогаясь отъ ужаса.

— Всѣмъ буржуа роздано оружіе, продолжалъ Морвель; — французская гвардія и три тысячи швейцарцевъ собраны въ городѣ. Въ нашемъ распоряженіи около шестидесяти тысячъ человѣкъ; въ одиннадцать часовъ будетъ поданъ сигналъ: начнется звонъ всѣхъ церковныхъ колоколовъ…

— Только такіе негодяи какъ ты могутъ разсказывать подобныя сказки! Это наглая ложь!.. Король никогда не рѣшится на такую безчеловѣчную рѣзню… Самое большое, если онъ выдастъ извѣстную сумму наемному убійцѣ…

Говоря это, Жоржъ невольно вспомнилъ странный разговоръ, который онъ имѣлъ съ королемъ нѣсколько дней тому назадъ.

— Не горячитесь г. капитанъ; если бы я не былъ связанъ королевской службой, то отвѣтилъ бы вамъ надлежащимъ образомъ на тѣ оскорбленія, которыя вы позволяете себѣ относительно меня. Знайте, что я пріѣхалъ сюда это имени его величества, чтобы объявить намъ, что вы должны сопровождать меня съ вашимъ отрядомъ. Намъ поручена улица Saint-Antoine и прилегающій къ ней кварталъ. Я привезъ вамъ точный списокъ лицъ, которыхъ мы должны спровадить на тотъ свѣтъ. Достопочтенный отецъ Мальбушъ убѣдитъ вашихъ людей въ необходимости этой мѣры и раздастъ имъ бѣлые кресты, которые будутъ на всѣхъ католикахъ, чтобы въ темнотѣ можно было бы безъ труда отличить добрыхъ христіанъ отъ еретиковъ.

— И вы думаете, что я буду убивать спящихъ людей?

— Позвольте васъ спросить: вы католикъ или нѣтъ, и признаете ли вы Карла IX своимъ королемъ? Вамъ, вѣроятно, знакома подпись маршала Реца, которому вы обязаны повиноваться безъ всякихъ разсужденій.

Съ этими словами Морвель подалъ капитану бумагу, спрятанную за его поясомъ.

Мержи подозвалъ одного изъ кавалеристовъ и при свѣтѣ зажженнаго факела, прочелъ формальный приказъ, отъ имени короля, предписывающій капитану Мержи оказать военную помощь войску составленному изъ буржуа и во всемъ повиноваться Морвелю, который дастъ ему необходимыя инструкція. Къ этому приказу былъ приложенъ списокъ именъ съ слѣдующимъ заглавіемъ. Имена еретиковъ, которые должны быть убиты въ кварталѣ SaintAntoine.

Свѣтъ факела, горѣвшаго въ рукѣ кавалериста, ярко освѣщалъ лицо капитана Жоржа, такъ что весь отрядъ могъ видѣть, въ какомъ волненіи былъ ихъ начальникъ при чтеніи приказа, содержаніе котораго пока оставалось для нихъ тайной.

— Никогда мои кавалеристы не возьмутъ на себя роль убійцъ, — сказалъ Жоржъ, бросая бумагу въ лицо Морвеля.

— Здѣсь не можетъ быть и рѣчи объ убійствѣ, — сказалъ холодно священникъ, — дѣло идетъ объ еретикахъ и надъ ними должно совершиться правосудіе.

— Друзья мои, крикнулъ Морвель, обращаясь къ отряду кавалеристовъ, — гугеноты хотятъ убить короля и перерѣзать всѣхъ католиковъ; нужно предупредить ихъ: сегодня ночью мы застанемъ ихъ спящими и переколотимъ ихъ… Король въ награду за эту услугу разрѣшаетъ вамъ разграбить ихъ дома.

Въ рядахъ кавалеристовъ раздался дикій крикъ радости: «Да здравствуетъ король! Смерть гугенотамъ!»

— Молчать! — крикнулъ Мержи такимъ рѣшительнымъ тономъ, что всѣ разомъ замолкли. — Я одинъ имѣю право отдавать приказанія моему отряду. Товарищи, не вѣрьте этому негодяю! Онъ лжетъ! Если бы даже король отдалъ такой приказъ, то мои кавалеристы все-таки не станутъ убивать беззащитныхъ людей!

Солдаты молчали.

— Да здравствуетъ король! Смерть гугенотамъ! воскликнули въ одинъ голосъ Морвель и его товарищъ. Кавалеристы въ тотъ-же моментъ повторили вслѣдъ за ними. — Да здравствуетъ король! Смерть гугенотамъ!

— Вы слышите, капитанъ! намѣрены-ли вы повиноваться? — спросилъ Морвель.

— Я больше не капитанъ! воскликнулъ Жоржъ, срывая съ себя офицерскій значекъ и шарфъ.

— Арестуйте этого измѣнника! — вокликнулъ Морвель, обнаживъ шпагу, — убейте этого бунтовщика; онъ не хочетъ исполнить воли короля!..

Ни одинъ солдатъ не двинулся съ мѣста. Жоржъ выбилъ шпагу изъ рукъ Морвеля, но, не желая пользоваться беззащитнымъ положеніемъ своего врага, ограничился тѣмъ, что ударилъ его такъ сильно по лицу эфесомъ своей шпаги, что тотъ свалился съ лошади.

— Прощайте, низкіе трусы! сказалъ Жоржъ, обращаясь къ отряду. — Я не ожидалъ, что вмѣсто солдатъ буду имѣть дѣло съ убійцами. Затѣмъ, подозвавъ корнета, онъ добавилъ: — Альфонсъ, если вы хотите быть капитаномъ, то совѣтую воспользоваться случаемъ… Бозьмите на себя команду надъ этими разбойниками!

Съ этими словами Мержи пришпорилъ лошадь и скрылся въ одной изъ сосѣднихъ улицъ. Корнетъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, какъ-бы намѣреваясь послѣдовать его примѣру, но черезъ минуту осадилъ свою лошадь и вернулся къ отряду, разсудивъ, что капитанъ во всякомъ случаѣ далъ ему добрый совѣтъ, и что онъ не будетъ въ проигрышѣ, если воспользуется имъ.

Морвель, оглушенный паденіемъ сѣлъ на лошадь, бормоча сквозь зубы проклятія, между тѣмъ какъ монахъ, поднявъ надъ головой распятіе, увѣщевалъ солдатъ не щадить гугенотовъ и утопить ересь въ потокахъ крови.

Солдаты были немного смущены упреками капитана; но тотчасъ-же успокоились, какъ только онъ избавилъ ихъ своего присутствія. Разсчитывая на хорошую наживу, они такъ воодушевились, что размахивали саблями и клялись, что готовы идти въ огонь и воду за Морвелемъ.

ГЛАВА XXI.
Послѣднее усиліе.

Въ тотъ-же вечеръ Мержи вышелъ въ обычный часъ изъ своего дома, завернутый въ сѣрый плащъ и въ шляпѣ, низко надвинутой на глаза. Избѣгая людныхъ улицъ, онъ отправился дальней дорогой къ дому графини. Но едва сдѣлалъ онъ нѣсколько шаговъ, какъ встрѣтилъ Амбруаза Парё, у котораго лечился отъ раны, полученной на дуэли. Hapé очевидно возращался изъ отеля Шатильонъ; Мержи, поздоровавшись съ нимъ, спросилъ о здоровьи адмирала.

— Ему лучше, отвѣтилъ хирургъ. — Рана въ отличномъ видѣ и вообще больной чувствуетъ себя не дурно. Съ божьею помощью онъ скоро выздоровѣетъ. Я надѣюсь, что послѣ того лекарства, которое я прописалъ ему, онъ проведетъ спокойную ночь.

Въ это время мимо нихъ прошелъ какой-то простолюдинъ и слышалъ, что они говорятъ объ адмиралѣ. Отойдя на достаточное разстояніе, чтобы позволить себѣ дерзость безъ боязни расправы, онъ громко крикнулъ: Подождите немного, вашъ проклятый адмиралъ еще не такъ запляшетъ, когда мы его отправимъ на Mont-faucon!

Съ этими словами онъ пустился бѣжать со всѣхъ ногъ.

— Негодный трусъ! воскликнулъ Мержи. — Какъ обидно, что нашъ адмиралъ долженъ жить въ городѣ, гдѣ у него столько враговъ.

— Къ счастію ему нечего опасаться ихъ въ своемъ отелѣ. Когда я выходилъ оттуда, то всѣ лѣстницы были заняты солдатами, и они уже зажигали фитили. Еслибы вы знали, мосье де-Мержи, до какой степени здѣшніе жители ненавидятъ насъ!.. Однако прощайте, меня ждутъ въ Луврѣ.

Они разстались, пожелавъ другъ другу покойной ночи. Мержи продолжалъ свой путь и, предавшись розовымъ мечтамъ, пересталъ думать объ опасности, грозившей адмиралу, и о ненависти католиковъ. Тѣмъ не менѣе, онъ не могъ не замѣтить необычайнаго оживленія на парижскихъ улицахъ, всегда пустынныхъ въ тотъ часъ ночи. Онъ встрѣчалъ носильщиковъ съ странными ношами на плечахъ, которыя въ потьмахъ казались ему связками пикъ; затѣмъ мимо него молча прошелъ отрядъ солдатъ съ поднятыми ружьями и зажженными фитилями; въ нѣкоторыхъ домахъ поспѣшно открывали окна: на минуту въ нихъ появлялись человѣческія фигуры со свѣчами въ рукахъ и тотчасъ же исчезали.

— Слушай, пріятель, крикнулъ Мержи одному изъ носильщиковъ, — объясни мнѣ, пожалуйста, куда вы тащите это оружіе въ такой поздній часъ?

— Въ Лувръ, милостивый государь, оно понадобится сегодня ночью.

— Товарищъ, сказалъ Мерзки, обращаясь къ сержанту, командовавшему патрулемъ, — куда же вы идете въ полномъ вооруженіи?

— Въ Лувръ; мы всѣ созваны туда на эту ночь.

— Мое почтеніе, г-нъ пажъ! Вы, кажется, принадлежите къ свитѣ короля? Я желалъ бы знать: куда вы спѣшите съ вашими товарищами и для кого эти осѣдланныя лошади?

— Мы ведемъ ихъ въ Лувръ, милостивый государь. Развѣ вы не слыхали, что тамъ готовится дивертиссементъ на сегодняшнюю ночь.

— Дивертиссементъ сегодня ночью! подумалъ съ удивленіемъ Мержи. — Должно быть, всѣ посвящены въ тайну кромѣ меня! Впрочемъ, какое мнѣ дѣло до этого; король можетъ забавляться сколько ему угодно; я не имѣю никакого желанія участвовать въ его увеселеніяхъ…

Мержи, сдѣлавъ еще нѣсколько шаговъ, замѣтилъ какого-то человѣка, довольно плохо одѣтаго, который останавливался передъ нѣкоторыми домами и дѣлалъ на воротахъ бѣлые кресты мѣломъ.

— Что вы дѣлаете, пріятель? крикнулъ ему Мержи. — Если вамъ поручено отмѣчать квартиры, то вы могли бы выбрать другое время.

Незнакомецъ не счелъ нужнымъ отвѣтить на это замѣчаніе и поспѣшно удалился.

Мержи, теряясь въ догадкахъ, поворотилъ въ ту улицу, гдѣ жила графиня, но здѣсь онъ едва не сбилъ съ ногъ человѣка въ длинномъ плащѣ, который шелъ въ противоположную сторону. Несмотря на темноту и желаніе обоихъ сохранить инкогнито, они тотчасъ же узнали другъ друга.

— Какъ вы поживаете, мосье де-Бевилль? сказалъ Мержи, протягивая ему руку.

Бевилль видимо смутился, когда ему пришлось поздороваться съ пріятелемъ. Онъ предварительно сдѣлалъ странное движеніе и, распахнувъ плащъ, какъ будто переложилъ что-то тяжелое изъ правой руки въ лѣвую.

— Привѣтствую храбраго рыцаря, побѣдителя дамскихъ сердецъ! воскликнулъ Бевилль. — Держу пари, что мой благородный другъ спѣшилъ на любовное свиданіе.

— А вы сами, мосье де-Бевилль… Но къ чему всѣ эти предосторожности? Если не ошибаюсь, то у васъ въ дѣвой рукѣ пистолеты и вы вооружены съ головы до ногъ! Вѣроятно, вы боитесь встрѣчи съ ревнивымъ мужемъ или любовникомъ…

— Осторожность никогда не бываетъ лишняя, мосье Бернаръ; кто знаетъ, гдѣ насъ ожидаетъ смерть!..

Съ этими словами Бевилль поправилъ свой плащъ, чтобы скрыть оружіе, которое держалъ въ рукахъ.

— Къ сожалѣнію, сказалъ Мержи, — я не могу предложить вамъ моихъ услугъ, чтобы сторожить на улицѣ у дверей вашей возлюбленной. Меня ждутъ сегодня; но во всякое другое время располагайте мною…

— Благодарю васъ, сегодня вечеромъ вы ни въ какомъ случаѣ не могли бы идти со мной, возразилъ Бевилль со странной улыбкой.

— Прощайте, желаю вамъ успѣха.

— Я также желаю вамъ благополучно провести эту ночь, произнесъ Бевилль съ особенной интонаціей.

Они разстались. Мержи, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, услыхалъ, что кто-то зоветъ его по имени. Онъ оглянулся и увидѣлъ Бевилля, который шелъ къ нему скорыми шагами.

— Вашъ братъ въ Парижѣ?

— Нѣтъ, но я жду его со дня на день. Скажите, пожалуйста, вы будете участвовать въ сегодняшнемъ дивертиссементѣ?

— Бакомъ дивертиссементѣ? Что вы хотите этимъ сказать?..

— Я слышалъ, что сегодня ночью при дворѣ готовятся какія-то увеселенія.

Бевилль пробормоталъ что-то сквозь зубы.

— Прощайте еще разъ! сказалъ Мержи. — Я дорожу каждой минутой… Вы понимаете…

— Подождите одну секунду. Я не могу уйти, не давъ вамъ дружескаго совѣта.

— Какого совѣта?

— Не ходите къ ней сегодня. Вѣрьте, что завтра вы поблагодарите меня за это.

— Я не понимаю, о комъ вы говорите! Кто же это она?

— Ну, все равно она или онъ, только будьте благоразумны и скорѣе переѣзжайте Сену.

— Перестаньте дурачиться и не задерживайте меня.

— Нѣтъ, я говорю совершенно серьезно. Послушайтесь моего совѣта и переѣзжайте на другой берегъ Сены. Если чортъ будетъ искушать васъ, то отправьтесь въ улицу Saint-Jaques къ якобинскому монастырю. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ обители святыхъ отцовъ вы увидите большой деревянный крестъ, прибитый къ дому довольно убогой наружности. Эта странная вывѣска немного поразитъ васъ; но вы не обращайте на нее вниманія и постучитесь. Вамъ отворитъ старуха, которая приметъ васъ самымъ радушнымъ образомъ изъ уваженія ко мнѣ; вы будете довольны ея сговорчивостью… Однимъ словомъ, совѣтую вамъ не терять времени и отправиться на ту сторону Сены для утоленія любовнаго пыла. У старухи Брюларъ хорошенькія и благовоспитанныя племянницы… Понимаете?..

— Вы очень добры; постараюсь при случаѣ услужить вамъ въ свою очередь.

— Не въ этомъ дѣло! Лучше послушайтесь меня. Клянусь честью, вы будете довольны…

— Отъ души благодарю васъ за добрый совѣтъ, но я воспользуюсь имъ въ другой разъ. Меня ждутъ, и я не хочу быть невѣжливымъ.

Съ этими словами Мержи сдѣлалъ шагъ, чтобы уйти.

— Еще разъ говорю вамъ, переѣзжайте Сену мой милый другъ; это мое послѣднее слово. Если вы меня не послушаете и съ вами случится несчастіе, то я умываю, въ этомъ руки.

Мержи былъ пораженъ серьезнымъ тономъ, съ какимъ говорилъ Бевилль и въ свою очередь остановилъ его, когда тотъ собирался уйти.

— Чортъ возьми, что вы хотите сказать этимъ мосье Бевилль? Объясните прямо въ чемъ дѣло и не говорите загадками.

— Мой милый другъ, я и безъ того говорю слишкомъ ясно; во всякомъ случаѣ совѣтую вамъ переправиться на другой берегъ рѣки до полуночи… Прощайте.

— Скажите по крайней мѣрѣ…

Бевилль уже былъ далеко; Мержи бросился за нимъ; но ему тотчасъ-же стало досадно, что онъ теряетъ время, которое могъ бы употребить болѣе пріятнымъ образомъ. Онъ вернулся назадъ и быстрыми шагами подошелъ къ саду, который былъ единственною цѣлью его ночной прогулки. Здѣсь ему пришлось нѣкоторое время прогуливаться взадъ и впередъ въ ожиданіи пока удалятся прохожіе. Онъ не рѣшался войти при нихъ въ садовую калитку въ такой поздній часъ ночи изъ боязни возбудить любопытство. Была тихая лѣтняя ночь; легкая прохлада смѣнила дневной жаръ; мѣсяцъ то показывался, то вновь исчезалъ среди легкихъ бѣлыхъ облаковъ.

Улица на минуту опустѣла; Мержи открылъ калитку и снова заперъ ее безъ шума. Сердце его усиленно билось; онъ думалъ только о томъ невыразимомъ блаженствѣ, которое ожидаетъ его у Діаны; въ эту минуту изъ его головы вылетѣли безслѣдно мрачныя мысли, навѣянныя странными рѣчами Бевилля.

Онъ осторожно пробрался къ дому чуть слышными шагами. У полуоткрытаго окна, за красной занавѣсью горѣла лампа: это былъ условленный знакъ. Мержи въ одно мгновеніе ока очутился въ комнатѣ своей возлюбленной.

Она лежала на низкой кушеткѣ, обитой синей каемкой. Ея длинные черные волосы покрывали подушку, къ которой она прислонила голову. Глаза ея были закрыты; серебрянная лампа, привѣшанная къ потолку, освѣщала комнату и бросала таинственный свѣтъ на блѣдное лицо и пунцовыя губы Діаны Тюржи. Она не спала, но, глядя на нее, можно было подумать, что ее мучитъ тяжелый кошемаръ. Скрипъ сапоговъ Мержи по ковру заставилъ ее открыть глаза; она подняла голову и едва не вскрикнула отъ ужаса.

— Я испугалъ тебя, мой ангелъ? спросилъ Мержи, стоя на колѣняхъ и наклонившись къ подушкѣ, на которую красавица опять опустила голову.

— Слава Богу! Наконецъ ты пришелъ, Бернаръ.

— Развѣ я опоздалъ сегодня? Мнѣ казалось, что еще далеко до полуночи.

— Ахъ, оставь меня въ покоѣ, Бернаръ… Сканей, пожалуйста, никто не видѣлъ, какъ ты входилъ сюда?

— Никто… Но что съ тобой, моя дорогая? Почему этотъ хорошенькій маленькій ротъ не хочетъ цѣловать меня?

— Ахъ, Бернаръ, если бы ты зналъ… Ради Бога, не мучь меня… Моя голова горитъ какъ въ огнѣ! У меня сильнѣйшая мигрень.

— Моя бѣдная Діана!

— Сядь возлѣ меня… только пожалуйста не спрашивай меня ни о чемъ сегодня… Я очень больна.

Она спрятала свое лицо въ подушку и болѣзненно застонала; но черезъ минуту опять подняла голову и, взявъ руку Мержи, приложила къ виску.

Онъ почувствовалъ усиленное біеніе артеріи.

— У тебя холодная рука, Бернаръ, мнѣ легче, когда ты ее держишь такъ.

— Моя дорая Діана, какъ бы я хотѣлъ чтобы ты передала мнѣ свою мигрень! сказалъ онъ, цѣлуя ея горячій лобъ.

— Ахъ, да… а я желала-бы… закрой мнѣ глаза рукой; это облегчитъ мои страданія… Мнѣ кажется, что если бы я могла заплакать, то я была-бы гораздо спокойнѣе; но у меня нѣтъ слезъ.

Наступило продолжительное молчаніе, прерываемое тяжелыми вздохами больной. Мержи, стоя на колѣняхъ возлѣ кушетки, цѣловалъ неперемѣнно, то лобъ, то опущенныя вѣки своей возлюбленной. Онъ чувствовалъ, какъ ея пальцы по временамъ судорожно сжимали его руку. Горячее дыханіе Діаны жгло его губы, волнуя его молодую кровь.

— Мой милый другъ, сказалъ онъ, — мнѣ кажется, что тебя мучитъ нѣчто сильнѣе мигрени. Нѣтъ-ли у тебя какого нибудь затаеннаго горя?.. Зачѣмъ ты скрываешь его отъ меня? Развѣ ты не знаешь, что если люди любятъ другъ друга, то они должны дѣлить между собою и горе радость.

Діана недовѣрчиво покачала головой, не открывая глазъ. Губы ея шевелились, но она не могла произнести ни одного слова, и какъ бы утомленная этимъ напраснымъ усиліемъ, опустила голову на плечо Мержи.

Въ это время на часахъ пробило половина двѣнадцатаго. Діана вздрогнула всѣмъ тѣломъ и быстро приподнялась съ кушетки.

— Нѣтъ… еще слишкомъ рано, — проговорила она глухимъ голосомъ. — Эти часы приводятъ меня въ ужасъ, съ каждымъ ударомъ я чувствую, какъ будто меня бьютъ по головѣ раскаленнымъ желѣзомъ.

Мержи не нашелъ лучшаго отвѣта, какъ поцѣловать склоненный къ нему лобъ красавицы. Въ это время она неожиданно протянула обѣ руки и положивъ ихъ на плечи своего возлюбленнаго, пристально смотрѣла на него, какъ бы желая проникнуть въ его душу своими блестящими глазами.

— Бернаръ, сказала она послѣ минутнаго молчанія; — я желала бы знать, когда ты сдѣлаешься католикомъ?

— Мой дорогой другъ, не будемъ теперь говорить объ этомъ; всякое волненіе можетъ повредить тебѣ.

— Твое упорство — главная причина моей болѣзни… Но тебя это нисколько не безпокоитъ, хотя теперь нужно дорожить каждой минутой; и если бы мнѣ было суждено умереть сегодня, то я желалабы употребить остатокъ моей жизни на то, чтобы обратить тебя въ католичество…

Мержи хотѣлъ остановить потовъ ея рѣчи поцѣлуемъ, такъ какъ это весьма сильный аргуменъ, который обыкновенно служитъ отвѣтомъ на всѣ вопросы, какіе любовникъ можетъ услышать отъ своей возлюбленной. Но Діана, которая почти всегда предупреждала его въ подобныхъ случаяхъ, на этотъ разъ съ негодованіемъ оттолкнула его.

— Да будетъ вамъ извѣстно, мосье де-Мержи, что я ежедневно обливаюсь кровавыми слезами, думая о васъ и вашемъ заблужденіи. Вы знаете, насколько я люблю васъ; и поэтому можете себѣ представить тѣ мученія какія я должна испытывать при одной мысли, что тотъ, который для меня дороже жизни, можетъ, благодаря своему упрямству, погибнуть душой и тѣломъ.

— Діана, помните, что мы дали другъ другу слово не говорить больше о подобныхъ вещахъ.

— Пойми несчастный, что это необходимо! Кто можетъ поручиться въ томъ, что у тебя еще остался часъ жизни для раскаянія…

Странный смыслъ послѣдней фразы и самый тонъ ея голоса напомнили Мержи совѣтъ, данный ему Бевиллемъ. Онъ почувствовалъ невольное безпокойство; но пересилилъ себя приписалъ благочестію новую попытку графини обратить его въ католичество.

— Что вы хотите сказать этимъ, мой прелестный другъ? спросилъ онъ. — Неужели вы думаете, что потолокъ нарочно обвалится надъ головой гугенота, чтобы убить его, какъ въ прошлую ночь пологъ вашей кровати. Но къ счастью, это не сдѣлало намъ тогда ни малѣйшаго вреда, кромѣ незначительнаго количества пыли, которая посыпалась на насъ.

— Ваше упрямство приводитъ меня въ отчаяніе!.. Мнѣ приснилось на-дняхъ, что ваши враги собирались убить васъ… я видѣла васъ окровавленнымъ и при послѣднемъ издыханіи; вы умерли прежде чѣмъ я успѣла привести къ вамъ моего духовника.

— Мои враги? я даже не зналъ объ ихъ существованіи.

— Что за безуміе? Развѣ вамъ не враги всѣ тѣ, которые ненавидятъ вашу ересь. Вѣдь это чуть ли не вся Франція! Всѣ французы должны ненавидѣть васъ, пока вы будете врагомъ Бога и нашей церкви.

— Оставимъ это, царица моего сердца! Что же касается вашихъ сновъ, то обратитесь къ Камиллѣ, чтобы она вамъ истолковала ихъ; я въ этомъ ничего не смыслю. Но поговоримъ о чемъ нибудь другомъ… Вы навѣрно были при дворѣ сегодня и у васъ вслѣдствіе этого сдѣлалась мигрень, которая такъ мучитъ васъ, а меня доводитъ чуть ли не до бѣшенства.

— Да, я была сегодня при дворѣ, Бернаръ, и видѣла королеву… Я вышла оттуда съ твердымъ намѣреніемъ сдѣлать послѣднее усиліе, чтобы убѣдить васъ перемѣнить религію… Это необходимо и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше…

— Позвольте вамъ замѣтить, мой прелестный другъ, что если вы, несмотря на болѣзнь, въ состояніи проповѣдывать съ такимъ увлеченіемъ, то мы могли бы лучше провести время.

Она отвѣтила ему презрительнымъ взглядомъ, въ которомъ проглядывалъ затаенный гнѣвъ.

— Это потерянный человѣкъ; я слишкомъ слаба къ нему! сказала она вполголоса, какъ бы разсуждая сама съ собой; затѣмъ продолжала вслухъ: — Я вижу ясно, что вы меня не любите и что я у васъ на одномъ счету съ вашей лошадью. Моя обязанность доставлять вамъ удовольствіе и вы не чувствуете ни малѣйшаго сожалѣнія къ моимъ страданіямъ… Ради васъ и васъ однихъ я рѣшилась, выносить угрызенія совѣсти, передъ которыми ничто всѣ пытки, придуманныя яростью людей. Вы можете однимъ словомъ возвратить покой моей душѣ; но это слово никогда не будетъ произнесено вами. Вы не пожертвуете ни однимъ изъ вашихъ предразсудковъ ради меня.

— Моя дорогая Діана, за что вы преслѣдуете меня? Если вы не окончательно ослѣплены вашимъ религіознымъ рвеніемъ, то будьте безпристрастны и скажите по совѣсти: можете ли вы найти раба болѣе покорнаго, чѣмъ я? Тѣмъ не менѣе, повторяю вамъ то, что уже говорилъ вамъ столько разъ: я готовъ скорѣе умереть, чѣмъ вѣрить нѣкоторымъ вещамъ, которыя кажутся мнѣ безсмысленными.

Она пожала плечами и взглянула на него съ видимымъ недоброжелательствомъ.

— Это все равно, продолжалъ онъ, — что требовать отъ меня, чтобы мои волосы вмѣсто каштановыхъ сдѣлались бы бѣлокурыми! Какъ бы я не желалъ угодить вамъ, мой милый другъ, но я не могу перемѣнить религіи, потому что она тѣсно связана съ моимъ существованіемъ. Съ ранняго дѣтства я привыкъ думать извѣстнымъ образомъ; и если бы мнѣ проповѣдывали двадцать лѣтъ сряду, то я все-таки не повѣрилъ бы, что кусокъ хлѣба безъ дрожжей…

— Молчите и не богохульствуйте! прервала она его раздраженнымъ голосомъ. — Я все перепробовала; ничто не удалось! Вы всѣ, еретики, отличаетесь замѣчательнымъ упрямствомъ и намѣренно закрываете глаза и уши отъ правды, такъ какъ боитесь видѣть и слышать. Наконецъ наступило время, когда вы дѣйствительно лишитесь возможности видѣть и слышать… Существуетъ только одно средство, чтобы уничтожить неизлечимую язву нашей церкви и теперь рѣшено прибѣгнуть къ этому средству.

Она съ волненіемъ сдѣлала нѣсколько шаговъ по комнатѣ и продолжала:

— Менѣе нежели черезъ часъ однимъ ударомъ снесены будутъ семь головъ дракона ереси. Шпаги наточены и вѣрующіе на-готовѣ. Нечестивцы исчезнутъ съ лица земли. Затѣмъ, указывая на часы, стоявшіе въ углу комнаты, она добавила: — Ты видишь, тебѣ осталось нѣсколько минутъ для раскаянія. Когда стрѣлка дойдетъ до двѣнадцати, твоя участь будетъ рѣшена…

Она не успѣла кончить послѣдней фразы, какъ вдали послышался глухой шумъ, похожій на гулъ толпы, которая собралась вокругъ огромнаго пожара. Шумъ, сначала неясный, быстро увеличивался; можно было разслышать вдали звонъ колоколовъ и ружейные выстрѣлы.

— Что это значитъ? воскликнулъ съ удивленіемъ Мержи.

Графиня Тюржи бросилась къ окну и отворила его.

Шумъ съ улицы, до этого заглушенный стеклами и тяжелыми занавѣсями, сдѣлался явственнѣе. Мержи показалось, что онъ слышитъ одновременно криви боли и ревъ ликованія. Красное пламя поднималось къ небу со всѣхъ частей города, насколько можно было окинуть глазомъ. Запахъ смолы, сразу наполнившій комнату, доказывалъ, что это не пожаръ и что свѣтъ, вѣроятно, происходитъ отъ массы зажженныхъ факеловъ. Въ этотъ моментъ на улицѣ раздался мушкетный выстрѣлъ и освѣтилъ стекла сосѣдняго дома.

— Началась рѣзняі воскликнула графиня, не помня себя отъ ужаса и хватаясь обѣими руками за голову.

— Какая рѣзня? Что вы хотите этимъ сказать?

— Въ эту ночь, по приказанію короля, убиваютъ гугенотовъ! Всѣ католики взялись за оружіе; ни одному еретику не дадутъ пощады. Церковь и Франція спасены, но ты погибъ, если не откажешься отъ протестантскаго лжеученія!

Мержи почувствовалъ, что у него на всемъ тѣлѣ выступилъ холодный потъ. Онъ угрюмо смотрѣлъ на Діану, выраженіе лица которой представляло смѣсь ужаса и какого-то дикаго торжества. Оглушительный шумъ, который раздавался въ его ушахъ и наполнялъ городъ, краснорѣчиво свидѣтельствовалъ о правдивости сообщеннаго ею извѣстія. Діана стояла нѣсколько минутъ неподвижно и пристально смотрѣла на своего возлюбленнаго; рука ея была протянута къ окну, какъ будто съ цѣлью подѣйствовать на его воображеніе и нарисовать еще болѣе яркими красками кровавыя сцены, о которыхъ можно было догадываться по уличному шуму и зловѣщей иллюминаціи, освѣщавшей городъ. Но мало-по-малу, вмѣсто прежняго торжествующаго вида, лицо ея приняло страдальческое, испуганное выраженіе. Она упала на колѣни и проговорила сквозь слезы:

— Бернаръ! умоляю тебя, спаси свою жизнь и сдѣлайся католикомъ! Ты этимъ спасешь не только свою жизнь, но и мою…

Мержи бросилъ на нее суровый взглядъ и молча подошелъ къ креслу, на которомъ лежала его шпага.

— Что ты дѣлаешь, несчастный? воскликнула графиня.

— Ты видишь, беру свою шпагу! Я не имѣю никакого желанія, чтобы меня зарѣзали какъ барана.

— Никакія шпаги не спасутъ тебя! Весь городъ вооруженъ: королевская гвардія, швейцарцы, всѣ буржуа и народъ участвуютъ въ рѣзнѣ; въ эту минуту противъ каждаго гугенота направлены сотни кинжаловъ. Тебѣ не осталось другаго средства, чтобы спасти себя отъ смерти, какъ сдѣлаться католикомъ.

Мержи не былъ трусомъ; но представивъ себѣ всѣ опасности, которымъ онъ подвергался въ эту ночь, онъ почувствовалъ малодушный страхъ, такъ что мысль спасти свою жизнь отступничествомъ промелкнула въ его головѣ съ быстротой молніи.

— Я ручаюсь, что ты останешься живъ, если примешь католичество!

— Если я отрекусь отъ своей религіи, подумалъ Мержи, — то я буду презирать себя всю жизнь! Смерть не такъ страшна, какъ кажется издали…

Этой мысли было достаточно, чтобы возвратить ему мужество, тѣмъ болѣе, что его мучило сознаніе своей минутной слабости. Онъ надвинулъ на голову шляпу, застегнулъ портупею и, свернувъ плащъ вокругъ лѣвой руки, въ видѣ щита, направился къ двери рѣшительнымъ шагомъ.

— Куда ты идешь, безумный?

— На улицу. Я хочу избавить васъ отъ непріятнаго зрѣлища, да и вы сами врядъ ли желаете, чтобы меня убили на вашихъ глазахъ и въ вашемъ домѣ.

Въ тонѣ его голоса было столько презрѣнія, что у Діаны болѣзненно сжалось сердце. Она хотѣла загородить ему дорогу, но онъ грубо оттолкнулъ ее отъ себя.

— Оставьте меня! воскликнулъ онъ. — Не желаете ли вы сами предать меня въ руки убійцъ? Возлюбленная гугенота можетъ искупить свои грѣхи, пожертвовавъ своимъ любовникомъ.

— Остановись, Бернаръ!.. Мое единственное желаніе спасти твою жизнь. Живи для меня, мой дорогой! Умоляю тебя, во имя нашей любви, произнеси одно слово, и я клянусь, что ты будешь спасенъ.

— Я никогда не соглашусь принять религію убійцъ и разбойниковъ. Примѣръ нашихъ святыхъ мучениковъ поддержитъ меня и дастъ мнѣ силу мужественно встрѣтить смерть.

Съ этими словами онъ быстро подошелъ къ двери и уже собиралея открыть ее; но Діана предупредила его; она бросилась къ нему и крѣпче обняла его, нежели это могъ сдѣлать самый сильный мужчина.

— Бернаръ! воскликнула она, не помня себя отъ горя; — теперь я еще больше люблю тебя… я почти довольна, что ты не сдѣлался католикомъ.

Она притянула его къ кушеткѣ и, усадивъ рядомъ съ собой, покрывала его руки поцѣлуями и слезами.

— Останься здѣсь, со мной мой, милый и дорогой Бернаръ; только тебя одного могла я полюбить всѣмъ сердцемъ…

Говоря это, она сжимала его въ своихъ объятіяхъ, обвивая руками его шею.

— Они не станутъ отыскивать тебя здѣсь въ моихъ объятіяхъ; или имъ придется убить меня вмѣстѣ съ тобой. Прости Бернаръ, что я не предупредила тебя раньше объ угрожавшей тебя опасности: я была связана страшной клятвой. Но я спасу тебя или погибну вмѣстѣ съ тобой!

Въ эту минуту кто-то сильно постучалъ въ дверь, выходившую на улицу. Діана громко вскрикнула отъ ужаса, а Мержи, освободившись изъ ея объятій, быстро вскочилъ на ноги; въ эту минуту онъ чувствовалъ въ себѣ столько силы и рѣшительности, что не задумываясь бросился бы среди сотни убійцъ, если бы они очутились передъ нимъ.

Въ тѣ времена, почти во всѣхъ парижскихъ домахъ у главнаго входа сдѣлано было квадратное отверстіе, съ частой желѣзной рѣшеткой, чтобы обитатели дома могли заранѣе удостовѣриться: безопасно или нѣтъ впустить посѣтителя? Нерѣдко массивныя дубовыя двери, окованныя желѣзомъ и большими желѣзными гвоздями, казались недостаточно надежными предусмотрительнымъ людямъ, которые не хотѣли осады. Въ виду этого по обѣимъ сторонамъ дверей устраивались узкія бойницы, изъ которыхъ можно было свободно стрѣлять въ осаждающихъ, оставаясь невидимымъ.

Старый конюхъ графини, котораго она удостоивала особеннымъ довѣріемъ, отправился по ея порученію къ главному входу, внимательно разглядѣлъ посѣтителя черезъ рѣшетчатое отверстіе и послѣ подробнаго допроса доложилъ своей госпожѣ, что капитанъ Жоржъ де-Мержи настоятельно проситъ впустить его.

Графиня приказала немедленно принять неожиданнаго посѣтителя.

ГЛАВА XXII.
Двадцать-четвертое августа.

Капитанъ Жоржъ, бросивъ свой отрядъ, поспѣшилъ на свою квартиру, въ надеждѣ увидѣть брата, но уже не засталъ его и узналъ отъ слугъ, что онъ не вернется раньше утра. Сообразивъ безъ труда, гдѣ могъ быть Бернаръ въ этотъ часъ ночи, онъ тотчасъ же отправился къ графинѣ Тюржи.

Между тѣмъ рѣзня уже началась; шумъ, давка на улицахъ и протяцутыя цѣпи останавливали его на каждомъ шагу. Ему пришлось идти мимо Лувра, гдѣ всего болѣе свирѣпствовалъ фанатизмъ. Значительное число протестантовъ жило въ этомъ кварталѣ, который былъ теперь въ рукахъ буржуа католиковъ и гвардейскихъ солдатъ. Они явились сюда съ огнемъ и мечемъ въ рукахъ, и, по выраженію одного современнаго писателя д’Обинье, «кровь текла здѣсь со всѣхъ сторонъ сливаясь, въ рѣку». Всякій, кто переходилъ улицу, подвергался опасности быть раздавленнымъ трупами, которыхъ выбрасывали изъ оконъ.

Большая часть лодокъ, обыкновенно стоявшихъ вдоль Лувра, были изъ предусмотрительности перевезены на другой берегъ. Такимъ образомъ, многіе изъ бѣжавшихъ къ Сенѣ, въ надеждѣ переплыть рѣку и избавиться этимъ путемъ отъ ударовъ непріятеля, были обречены на вѣрную гибель, такъ какъ имъ оставался только выборъ между волнами и алебардами преслѣдовавшихъ ихъ солдатъ. Въ это время, по разсказамъ очевидцевъ, Карлъ ІХ-й стоялъ у окна своего дворца и прицѣливался въ прохожихъ изъ длиннаго мушкета.

Капитанъ Мержи, шагая черезъ трупы и лужи крови, продолжалъ свой путь, рискуя ежеминутно сдѣлаться жертвой какого нибудь истребителя гугенотовъ. Онъ замѣтилъ, что у каждаго изъ солдатъ и вооруженнаго буржуа былъ бѣлый шарфъ на рукѣ и бѣлый крестъ на шляпѣ. Онъ могъ легко одѣть на себя эти отличительные признаки католиковъ; но отвращеніе, какое онъ чувствовалъ къ убійцамъ, простиралось и на знаки, по которымъ они узнавали другъ друга.

На берегу Сены, близь Châtelet, онъ услыхалъ, что кто-то назвалъ его по имени. Оглянувшись, онъ увидѣлъ человѣка, вооруженнаго съ головы до ногъ и съ бѣлымъ крестомъ на шляпѣ, но который, повидимому, не дѣлалъ никакого употребленія изъ своего оружія и съ развязнымъ видомъ свертывалъ между пальцами клочекъ бумаги. Это былъ Бевилль. Онъ хладнокровно смотрѣлъ на окружавшіе его трупы и на людей, которыхъ бросали въ Сену съ моста au Meunier.

— Чортъ побери, какъ ты попалъ сюда, Жоржъ? Нужно ли приписать чуду, или тебя вдохновила благодать, что ты также вздумалъ охотиться за гугенотами!

— А ты самъ, что дѣлаешь тутъ среди этихъ негодяевъ?

— Я? Развѣ ты не видишь? Я смотрю на то, что творится здѣсь. Ты знаешь Мишеля Корнабона, этого стараго ростовщика гугенота, у котораго я столько разъ занималъ крупныя суммы?..

— И ты убилъ его, несчастный?

— Фи! за кого ты меня принимаешь! Я не вмѣшиваюсь въ религіозныя дѣла; и не только не убилъ его, — но даже спряталъ въ моемъ погребѣ; онъ былъ такъ тронутъ этимъ, что далъ росписку въ полученіи всѣхъ денегъ, которыя я задолжалъ ему. Такимъ образомъ, я сдѣлалъ доброе дѣло и получилъ достойную награду. Правда, чтобы побудить его скорѣе подписать квитанцію, я раза два приставилъ пистолетъ къ его головѣ, хотя, чортъ возьми, я не имѣлъ ни малѣйшаго желанія стрѣлять въ него… Вотъ, взгляни-ка сюда, ты видишь, какая-то женщина зацѣпилась юбками за бревно моста. Она сейчасъ упадетъ въ воду… нѣтъ, пожалуй удержится!.. Тьфу, пропасть, это настолько любопытно, что стоитъ взглянуть поближе!

Жоржъ отошелъ отъ него съ тяжелымъ чувствомъ.

— Вотъ чѣмъ забавляется одинъ изъ самыхъ честныхъ дворянъ, съ которыми мнѣ приходилось встрѣчаться въ Парижѣ! — подумалъ онъ. — Можно себѣ представить, что дѣлаютъ остальные!..

Онъ вошелъ въ улицу Saint-Josse, которая была темна и пустынна, вѣроятно, вслѣдстіе того, что ни одинъ изъ протестантовъ не жилъ въ ней. Но и здѣсь слышенъ былъ шумъ изъ сосѣднихъ улицъ. Черезъ минуту бѣлыя стѣны домовъ неожиданно освѣтились красноватымъ свѣтомъ факеловъ. Жоржъ услыхалъ пронзительные крики и увидѣлъ полунагую женщину съ распущенными волосами, которая держала ребенка на рукахъ. Она бѣжала съ невѣроятной быстротой; двое мужчинъ преслѣдовали ее, ободряя другъ друга дикими возгласами, на подобіе охотниковъ за звѣремъ. Женщина хотѣла было броситься въ сосѣднюю аллею; но одинъ изъ преслѣдовавшихъ ее людей выстрѣлилъ въ нее изъ мушкета. Зарядъ попалъ въ спину и опрокинулъ ее; она машинально поднялась на ноги, сдѣлала одинъ шагъ и снова упала на землю; затѣмъ съ видимымъ усиліемъ подняла ребенка, и указывая на него глазами капитану Мержи, какъ будто поручала его великодушію беззащитное существо. Она умерла, не сказавъ ни одного слова.

— Вотъ еще спровадилъ одну изъ этихъ проклятыхъ еретичекъ! — воскликнулъ человѣкъ, выстрѣлившій изъ мушкета. — Я не успокоюсь до тѣхъ поръ, пока не отправлю дюжины ихъ на тотъ свѣтъ!

— Негодяй! — воскликнулъ капитанъ, выстрѣливъ въ него въ упоръ изъ пистолета.

Голова злодѣя ударилась о стѣну. Онъ широко раскрылъ глаза, выпрямился и, соскользнувъ на землю, какъ плохо прислоненная доска, упалъ навзничъ мертвый.

— Что это значитъ? Запрещено бить католиковъ! — воскликнулъ товарищъ убитаго, который держалъ факелъ въ одной рукѣ и окровавленную шпагу въ другой! — Кто вы такой? Господи помилуй, да вы, кажется, изъ легкой кавалеріи его величества. Чортъ возьми, это странное недоразумѣніе, г. офицеръ!

Жоржъ вынулъ изъ-за пояса другой пистолетъ и зарядилъ его. Это движеніе и легкое щелканье спускаемаго курка привело въ ужасъ истребителя гугенотовъ. Онъ бросилъ свой факелъ и убѣжалъ со всѣхъ ногъ. Жоржъ не счелъ нужнымъ преслѣдовать его; онъ наклонился къ женщинѣ, лежавшей на землѣ, и осмотрѣвъ ее, убѣдился, что о.на мертвая. Пуля пробила ее насквозь; ребенокъ спасся какимъ-то чудомъ; весь обрызганный кровью, онъ обнималъ шею матери, громко кричалъ и плакалъ. Жоржъ съ трудомъ оторвалъ его отъ трупа, къ которому онъ прижался изо всѣхъ силъ, и завернувъ въ плащъ, взялъ къ себѣ на руки. Избѣгая новой непріятной встрѣчи, онъ поднялъ шапку убитаго, снялъ съ нея бѣлый крестъ и прикололъ къ своей шляпѣ. Благодаря этой предосторожности, ему удалось пройти безъ всякихъ препятствій къ дому графини.

Оба брата бросились другъ другу въ объятія и нѣкоторое время не могли выговорить ни одного слова отъ волненія. Наконецъ, капитанъ разсказалъ въ короткихъ словахъ о томъ, что дѣлалось въ городѣ, и видѣнныхъ имъ сценахъ. Бернаръ проклиналъ короля, газовъ и католическое духовенство, и хотѣлъ во что бы то ни стало выйти изъ дому и присоединиться къ своимъ собратіямъ по религіи въ надеждѣ, что имъ удалось сплотиться въ какомъ нибудь пунктѣ города противъ своихъ враговъ. Графиня со слезами упрашивала его остаться; ребенокъ громко плакалъ на рукахъ капитана, и звалъ свою мать.

Прошло довольно много времени, пока капитану удалось успокоить графиню и уговорить брата принять болѣе благоразумное рѣшеніе. Что же касается ребенка, то конюхъ графини вызвался отнести его къ надежной женщинѣ, живущей по сосѣдству, и отдать на ея попеченіе.

Бернаръ, по мнѣнію капитана, долженъ былъ пока отложить всякую мысль о бѣгствѣ. Куда могъ онъ отправиться въ данный моментъ? Кто поручится ему въ томъ, что рѣзня не происходитъ повсемѣстно съ одного конца Франціи до другого. Многочисленные отряды гвардіи заняли всѣ мосты, черезъ которые протестанты могли пробраться въ Сенъ-Жерменское предмѣстье, откуда имъ было легко бѣжать въ южные провинціи, гдѣ населеніе дружелюбно относилось къ нимъ. Съ другой стороны было не только безполезно, но и опасно обратиться къ помощи короля въ тотъ моментъ, когда разгоряченный рѣзней онъ думалъ только о томъ, чтобы увеличить ее новыми жертвами. Домъ графини, которая была извѣстна своей набожностью, не могъ подвергнуться строгому обыску со стороны убійцъ, тѣмъ болѣе, что она была увѣрена въ преданности своихъ слугъ. Такимъ образомъ, Мержи нигдѣ не могъ найти болѣе безопаснаго убѣжища, какъ въ домѣ графини. Рѣшено было, что онъ останется тутъ до тѣхъ поръ, пока это будетъ необходимо по ходу событій.

Съ наступленіемъ дня рѣзня продолжалась съ удвоенной силой и приняла болѣе правильный характеръ. Каждый католикъ, надѣвъ на себя бѣлый крестъ, изъ боязни быть заподозрѣннымъ въ ереси, считалъ своимъ долгомъ вооружиться или взять на себя роль доносчика относительно уцѣлѣвшихъ гугенотовъ. Въ это время король заперся въ своемъ дворцѣ, и только главные участники рѣзни имѣли къ нему доступъ. Народная толпа, привлеченная надеждой поживиться грабежемъ, примкнула къ буржуа и солдатамъ, между тѣмъ какъ проповѣдники въ церквахъ увѣщевали свою паству преслѣдовать враговъ съ удвоенной жестокостью. «Уничтожимъ разомъ всѣ головы гидры, говорили они, — и положимъ навсегда конецъ междоусобнымъ войнамъ!» Чтобы еще болѣе убѣдить народъ, алчущій крови и чудесъ, что небо одобряетъ уничтоженіе гугенотовъ, они указывали на неслыханное чудо, совершившееся въ ночь на 24-е августа: «Идите на кладбище des Innocents! восклицали они, — вы увидите тамъ боярышникъ, который зацвѣлъ вторично, обновленный кровью еретиковъ!»

Многочисленныя процессіи вооруженныхъ фанатиковъ торжественно шли одни за другими на поклоненіе къ святому кусту и возвращались оттуда воодушевленные новымъ рвеніемъ. Теперь никакія сомнѣнія не могли помѣшать имъ отыскивать и убивать тѣхъ, которыхъ небо такъ явно осуждало на неминуемую смерть. Изреченіе Екатерины Медичи было въ устахъ всѣхъ; его повторяли, убивая женщинъ и дѣтей: Che pietà lor ser crudele, che crudeltà lor ser pietoso («теперь человѣколюбиво быть жестокимъ и жестоко быть человѣколюбивымъ»).

Замѣчательно, что среди протестантовъ было очень много такихъ, которые были на войнѣ и участвовали въ кровопролитныхъ битвахъ, гдѣ они нерѣдко пытались противопоставить доблесть перевѣсу численности; между тѣмъ, во время этой человѣческой бойни только двое оказали нѣкоторое сопротивленіе убійцамъ. Быть можетъ, привычка сражаться въ войскѣ и въ правильномъ бою лишала протестантовъ индивидуальной энергіи, которая могла побудить каждаго изъ нихъ защищаться въ своемъ домѣ, какъ въ крѣпости. Не только женщины и молодежь, но старые, заслуженные воины, въ видѣ смиренныхъ жертвъ подставляли свои шеи негодяямъ, которые еще наканунѣ трепетали бы передъ ними. Они принимали свою покорность судьбѣ за мужество и предпочитали ореолъ мучениковъ военной славѣ.

Когда жажда крови была нѣсколько утолена, наиболѣе милосердые изъ убійцъ заявили своимъ жертвамъ, что готовы даровать имъ жизнь подъ условіемъ отреченія отъ ихъ вѣры. Самое незначительное число кальвинистовъ воспользовалось этимъ предложеніемъ и избавило себя отъ смерти или долгихъ мученій ложью, вполнѣ извинительною въ ихъ положеніи. Но рядомъ съ этимъ многія женщины и дѣти упорно держались своей религіи, и умирали подъ ударами убійцъ, не произнося ни одной жалобы.

Черезъ два дня король сдѣлалъ попытку прекратить рѣзню, но безуспѣшно: давъ волю страстямъ толпы, онъ уже былъ не въ состояніи остановить ихъ. Убійства продолжались по-прежнему, и даже самъ монархъ подвергся нареканію за свое нечестивое состраданіе, такъ что ему пришлось отречься отъ сказанныхъ имъ милостивыхъ словъ и вновь проявить свою жестокость, которая составляла отличительную черту его характера.

Впродолженіе первыхъ дней, слѣдовавшихъ за Варѳоломеевской ночью, капитанъ аккуратно навѣщалъ своего брата въ его убѣжищѣ и всякій разъ сообщалъ ему новыя подробности объ ужасающихъ сценахъ, при которыхъ онъ былъ невольнымъ свидѣтелемъ.

— Господи, какъ бы мнѣ хотѣлось уѣхать куда нибудь, чтобы не видѣть всѣхъ этихъ преступленій и убійствъ, говорилъ Жоржъ. — Я скорѣе согласился бы жить среди дикихъ звѣрей, нежели съ французами.

— Не хочешь ли отправиться со мной въ Ла-Рошель? предлагалъ Мержи. — Быть можетъ, истребители гугенотовъ еще не успѣли овладѣть имъ. Если намъ суждено умереть, то умремъ вмѣстѣ! Защищая этотъ послѣдній оплотъ нашей религіи, ты возстановишь свою репутацію и заставишь забыть твое отступничество.

— Поѣдемъ лучше въ Германію или въ Англію! отвѣчалъ Жоржъ, — тамъ, по крайней мѣрѣ, мы будемъ въ безопасности отъ убійцъ и сами не будемъ никого убивать…

Этимъ проектамъ не суждено было осуществиться. Жоржа посадили въ тюрьму за неисполненіе королевскихъ приказаній; графиня, опасаясь, что рано или поздно фанатики откроютъ убѣжище ея возлюбленнаго, употребила всѣ усилія, чтобы доставить ему возможность бѣжать изъ Парижа.

ГЛАВА XXIII.
Два монаха.

Въ жалкомъ трактирѣ, стоявшемъ на берегу Лоары, въ недалекомъ разстояніи отъ Орлеана, сидѣлъ за столомъ молодой францисканецъ въ коричневой монашеской одеждѣ, лицо котораго было на половину покрыто большимъ капишономъ. Глаза его были устремлены на молитвенникъ и онъ, повидимому, весь погрузился въ чтеніе, хотя для этого благочестиваго занятія онъ выбралъ слишкомъ темный уголъ. У его пояса висѣли четки изъ зеренъ, величиною въ голубиное яйцо, и множество образковъ въ металической оправѣ, нанизанныхъ на шнуркѣ. Когда онъ поднималъ голову, чтобы взглянуть на дверь, то видѣнъ былъ красиво очерченный ротъ, съ закрученными усами, которые были настолько щеголеваты, что сдѣлали бы честь любому капитану. Руки его были замѣчательно бѣлыя, съ продолговатыми, тщательно остриженными ногтями, такъ что трудно было предположить, что онъ когда нибудь брался за лопату или грабли, сообразно правиламъ францисканскаго ордена, къ которому онъ принадлежалъ.

Дородная крестьянка съ одутловатыми щеками, исполнявшая обязанность служанки и кухарки, была въ то же время хозяйкой трактира. Она подошла къ молодому монаху и, сдѣлавъ передъ нимъ неловкій реверансъ, сказала:

— Не прикажете ли, отецъ мой, подать вамъ что нибудь къ обѣду? Вѣдь уже давно пробило двѣнадцать!

— Не можете ли вы мнѣ сказать: скоро ли пріѣдетъ лодка, которая должна сегодня отправиться въ Боженси?

— Кто ее знаетъ! Рѣка обмелѣла, ѣдешь какъ Богъ дастъ, а не такъ какъ хочется! Но во всякомъ случаѣ еще слишкомъ рано; она не можетъ такъ скоро быть здѣсь. Будь я на вашемъ мѣстѣ, я непремѣнно пообѣдала бы здѣсь.

— Ну, такъ и быть, дайте мнѣ что нибудь поѣсть. Только нѣтъ ли у васъ другой зады. Здѣсь какой-то отвратительный запахъ.

— Какой вы нѣженка, отецъ мой! Я ничего не слышу.

— Не опаливаютъ ли гдѣ нибудь свиней около гостинницы?

— Свиней? Вотъ еще, что выдумали. Пожалуй, они не многимъ лучше свиней, хотя при жизни одѣвались въ шелкъ; но эти свиньи не годятся для ѣды. Съ позволенія сказать, это жарятъ гугенотовъ на берегу рѣки, въ ста шагахъ отсюда. Отъ этого вы и слышите такой запахъ, отецъ мой.

— Гугенотовъ!..

— Да, гугенотовъ. Надѣюсь, что это не можетъ огорчить васъ и лишить апетита. Что же касается того, чтобы я подала вамъ обѣдъ въ другой залѣ, то у меня всего одна столовая и вы должны довольствоваться ею, тѣмъ болѣе, что запахъ вовсе не такъ дуренъ. Если бы не жгли гугенотовъ, а оставили ихъ гнить на берегу, то зловоніе было бы еще сильнѣе. Сегодня утромъ дѣлая куча ихъ лежала на пескѣ, вотъ какая… выше этой печки!

— И вы ходили смотрѣть на эти трупы?

— Вамъ это не по вкусу, потому что они всѣ были голые. Но вѣдь мертвецы не то, что живые, отецъ мой. Я смотрѣла на нихъ такъ же хладнокровно, какъ на кучу мертвыхъ лягушекъ. Во всякомъ случаѣ наши должно быть хорошо поработали вчера въ Орлеанѣ, потому что Луара страхъ сколько нанесла намъ этой рыбы, но такъ какъ въ этомъ году мало воды въ рѣкѣ, то множество мертвецовъ найдено на пескѣ… Вотъ еще вчера сынъ мельника вытащилъ изъ рѣки сѣти въ надеждѣ, что попался линь, а вмѣсто этого нашелъ мертвую женщину, у которой животъ былъ насквозь пробитъ алебардой, отсюда до плечъ. Разумѣется, онъ еще больше обрадовался бы, если бы въ сѣтяхъ оказалась настоящая рыба, тѣмъ не менѣе… Но что съ вами, отецъ мой!.. Вы такъ поблѣднѣли, какъ будто сейчасъ упадете въ обморокъ! Не хотите ли, я принесу вамъ стаканчикъ вина, только-что полученнаго изъ Боженси? Это согрѣетъ васъ.

— Нѣтъ, благодарю васъ.

— Ну, скажите, по крайней мѣрѣ, что вамъ изготовить къ обѣду.

— То, что попадется вамъ подъ руку… мнѣ все равно!

— Все-таки закажите сами. Да будетъ вамъ извѣстно, что у меня въ кладовой вдоволь всякихъ запасовъ.

— Пожалуй, дайте мнѣ къ обѣду цыпленка, и не мѣшайте мнѣ читать молитвы.

— Цыпленка! Что съ вами, отецъ мой? Вотъ уже не ожидала! Видно, на вашихъ зубахъ пауки не сплетутъ паутины во время поста. Развѣ папа далъ вамъ разрѣшеніе ѣсть цыплятъ въ пятницу?

— Господи, до чего я разсѣянъ!.. Да, разумѣется, сегодня пятница… въ пятницу запрещено ѣсть мясо. Ну, дайте мнѣ яицъ. Благодарю васъ, что вы предостерегли меня отъ такого ужаснаго грѣха!

— Нечего сказать, хороши эти господа! пробормотала трактирщица сквозь зубы. — Если вы не предупредите ихъ, то они готовы ѣсть цыплятъ въ постъ, а не приведи Богъ, если въ постный день увидятъ у насъ грѣшныхъ кусочекъ сала въ супѣ: они поднимутъ такой шумъ, что у бѣдной женщины вся кровь бросится въ голову.

Съ этими словами она ушла въ кухню, чтобы заняться приготовленіемъ яицъ.

— Ave Maria! Господь да благословитъ васъ, сестра, сказалъ другой монахъ, входя въ залу въ тотъ моментъ, когда трактирщица, держа въ рукѣ огромную сковороду, собиралась выложить на блюдо яичницу.

Вошедшій монахъ былъ красивый старикъ съ сѣдой бородой, высокаго роста и очень плотный; полное лицо его было багроваго цвѣта; но что всего больше бросалось въ глаза, — это былъ большой кусокъ пластыря, которымъ былъ закрытъ лѣвый глазъ и половина щеки. Онъ свободно говорилъ по-французски, хотя съ легкимъ иностраннымъ акцентомъ.

Трактирщицу особенно удивило то обстоятельство, что молодой монахъ закрылъ тотчасъ же свое лицо, какъ только вошелъ старикъ, и что этотъ въ свою очередь, замѣтивъ своего собрата, поспѣшилъ накинуть на голову капишонъ, снятый но случаю жары.

— Вотъ и отлично! сказала трактирщица. — Вы поспѣли къ самому обѣду, отецъ мой; вамъ не придется ждать ни одной минуты, вдобавокъ у васъ будетъ здѣсь хорошій товарищъ. Затѣмъ, обращаясь къ молодому монаху, она добавила: — Не правда ли, мой почтенный отецъ, вы будете очень рады пообѣдать вмѣстѣ съ нимъ? Запахъ моей яичницы привлекъ ихъ милость. Ну, да вѣдь я не скуплюсь на масло!

Молодой монахъ видимо смутился и отвѣтилъ заикаясь:

— Разумѣется, но я боюсь стѣснить почтеннаго отца.

Старикъ, низко опустивъ голову, сказалъ:

— Я бѣдный монахъ изъ Эльзаса… я плохо говорю по-французски… и не знаю, насколько мое общество можетъ быть пріятно…

— Бросьте эти церемоніи! У монаховъ одного и того же ордена долженъ быть одинъ столъ и одна постель.

Съ этими словами она взяла скамью и приставила ее къ столу прямо противъ молодаго монаха. Старикъ сѣлъ бокомъ и, казалось, чувствовалъ себя очень неловко; стремленіе утолить голодъ, повидимому, боролось въ немъ съ нежеланіемъ оставаться лицомъ къ лицу съ своимъ собратомъ.

Трактирщица поставила на столъ яичницу.

— Ну, отцы мои, читайте скорѣе молитву, а затѣмъ скажите мнѣ: хороша ли моя яичница?

Монахи окончательно смутились при этихъ словахъ. Молодой сказалъ старому:

— Не угодно ли вамъ прочитать молитву? Вы старше меня; не вправѣ присвоить себѣ эту честь.

— Нѣтъ, извините. Вы пришли сюда раньше меня, и вамъ елѣ дуетъ прочитать молитву.

— Ахъ, нѣтъ, пожалуйста.

— Я ни за что не рѣшусь…

— Но это необходимо!

— Вотъ наказаніе, воскликнула трактирщица. — Они до тѣхъ поръ будутъ спорить, пока не простынетъ яичница. Видалъ ли кто нибудь двухъ такихъ церемонныхъ францисканцевъ? Пусть старикъ прочтетъ молитву передъ обѣдомъ, а вы благодарственную молитву послѣ обѣда.

— Я могу прочитать молитву только на моемъ языкѣ, сказалъ старикъ.

Молодой монахъ казался удивленнымъ и взглянулъ украдкой на своего товарища. Послѣдній, набожно скрестивъ руки, пробормоталъ сквозь зубы нѣсколько невнятныхъ словъ. Затѣмъ онъ сѣлъ на свое мѣсто, и молча въ нѣсколько секундъ уничтожилъ двѣ трети яичницы и опорожнилъ стоявшую передъ нимъ бутылку. Его товарищъ, не спуская глазъ съ тарелки, также ѣлъ, не говоря ни слова. Когда яичница была окончена, онъ всталъ и, сложивъ руки, произнесъ скороговоркой нѣсколько латинскихъ словъ, изъ которыхъ послѣдній были: Et beata viscera virginis Mariae.

Это было все, что могла разслышать трактирщица.

— Позвольте вамъ замѣтить отецъ мой, что вы прочли довольно странную молитву! сказала она. — Мнѣ кажется, что она вовсе не похожа на тѣ, которыя читаетъ нашъ приходскій священникъ.

— Эта благодарственная молитва принята въ нашемъ монастырѣ, отвѣтилъ молодой францисканецъ рѣшительнымъ тономъ.

— Скоро ли пріѣдетъ лодка? спросилъ другой монахъ.

— Потерпите немного. Она должна быть здѣсь черезъ нѣсколько минутъ.

Молодой францисканецъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе головой, но не позволилъ себѣ ни малѣйшаго замѣчанія и, взявъ свою книгу, принялся читать съ удвоеннымъ вниманіемъ.

Эльзасецъ съ своей стороны, повернувъ спину къ товарищу, началъ перебирать зерна своихъ четокъ между большимъ и указательнымъ пальцами, шевеля губами, хотя не слышно было никакого звука.

— Что за странные и молчаливые монахи! мнѣ никогда не приходилось видѣть такихъ! подумала трактирщица, садясь за свою прялку и приводя ее въ движеніе,

Впродолженіе получаса ничего не было слышно, кромѣ однообразнаго шума прялки; но тутъ неожиданно отворилась дверь, и въ комнату вошли четверо людей весьма подозрительной наружности. Увидя монаховъ, они слегка приподняли свои шляпы; между тѣмъ какъ одинъ изъ нихъ фамильярно поздоровался съ трактирщицей, и, назвавъ ее милой Марго, сказалъ повелительнымъ тономъ:

— Ну, поворачивайся скорѣе! Сперва давай вина, и торопись съ обѣдомъ; у меня горло поросло мохомъ отъ долгаго поста!

— Вина! Давайте ему вина! ворчала Маргарита. — Вамъ легко говорить это, г-нъ Буа-Дофинъ. Но отдадите ли вы мнѣ по счету? Мы всѣ люди смертные, а ждать расплаты на томъ свѣтѣ слишкомъ невыгодно. Вы и безъ того должны мнѣ больше шести экю за обѣды и вино; и это также вѣрно, какъ то, что я честная женщина!

— Да, то и другое одинаково вѣрно, возразилъ со смѣхомъ БуаДофинъ; я знаю, что долженъ вамъ всего два экю и больше ни одного су. Убирайтесь ко всѣмъ чертямъ и не приставайте ко мнѣ!..

Буа-Дофинъ кончилъ свою фразу площаднымъ ругательствомъ.

— Господи Іисусе Христе! воскликнула трактирщица. — Да развѣ говорятъ такія вещи…

— Ну, не горлань, моя милая старушка. Пусть будетъ по твоему, Марготонъ; я заплачу тебѣ шесть экю, а также за все, что мы выпьемъ и съѣдимъ здѣсь. Я сегодня неожиданно разбогатѣлъ, хотя вообще наше ремесло идетъ изъ рукъ вонъ плохо. Не знаю, куда эти негодяи прячутъ свои деньги!

— Они вѣроятно проглатываютъ ихъ! замѣтилъ одинъ изъ бандитовъ.

— Чортъ возьми, мы будемъ имѣть это въ виду! сказалъ Буа-Дофинъ.

— Нужно хорошенько потрошить животы еретиковъ, и не выбрасывать цѣликомъ трупы собакамъ, какъ это дѣлалось до сихъ поръ.

— Ну, кричала же сегодня утромъ дочь этого пастора! замѣтилъ третій.

— А самъ пасторъ! добавилъ одинъ изъ его товарищей. — Я хохоталъ до упаду; онъ былъ такъ толстъ, что держался на водѣ какъ бочка, такъ что мы съ трудомъ могли утопить его.

— Вы, должно быть, славно поработали сегодня утромъ? спросила Маргарита, возвращаясь изъ погреба съ полными бутылками.

— Особенно хвалиться нечего! отвѣтилъ Буа-Дофинъ. Мы всего побросали въ воду и въ огонь не больше дюжины мужчинъ, женщинъ и маленькихъ дѣтей. Къ несчастью, моя милая Марго, ни у кого изъ нихъ не оказалось ни полушки денегъ, кромѣ одной женщины, на которой было нѣсколько бездѣлушекъ, такъ что вся эта дичь не стоила выѣденнаго яйца. Да отецъ мой, продолжалъ онъ, обращаясь къ молодому монаху, — мы заслужили это въ утро не одну индульгенцію за избіеніе этихъ проклятыхъ еретиковъ, которыхъ вы не даромъ считаете вашими врагами!

Молодой монахъ взглянулъ мелькомъ на Буа-Дофинъ и опять принялся за чтеніе, хотя молитвенникъ дрожалъ въ его лѣвой рукѣ, а правая сжалась въ кулакъ, какъ у человѣка, который хочетъ пересилить свое волненіе.

— Вотъ я заговорилъ объ индульгенціяхъ, сказалъ Буа-Дофинъ, обращаясь къ товарищамъ, — и у меня явилось желаніе чтобы мнѣ дано было разрѣшеніе, ѣсть мясо по пятницамъ. Я видѣлъ здѣсь въ курятникѣ цыплятъ, которые сильно соблазняютъ меня.

— Чортъ возьми, кто намъ мѣшаетъ съѣсть ихъ, сказалъ другой; — насъ изъ-за этого не пошлютъ въ адъ. Завтра же пойдемъ къ исповѣди и дѣло въ шляпѣ.

— Знаете ли, друзья мои, воскликнулъ третій, — какая прекрасная мысль пришла мнѣ въ голову! Попросимъ этихъ монаховъ, чтобы они дали намъ разрѣшеніе ѣсть скоромное.

— Да, если бы они могли сдѣлать это! возразилъ его товарищъ*

— Я заставлю ихъ выкинуть еще не такую штуку! воскликнулъ Буа-Дофинъ. — Подвиньтесь ближе, я скажу вамъ на ухо въ чѣмъ дѣло.

Всѣ четверо наклонили другъ къ другу головы и Буа-Дофинъ шепотомъ объяснилъ имъ свой проектъ, который былъ принятъ громкими взрывами хохота; только одинъ изъ бандитовъ выразилъ относительно этого нѣкоторыя сомнѣнія:

— Ты не кстати придумалъ такую вещь, Буа-Дофинъ, сказалъ онъ; — это можетъ принести намъ несчастіе! Во всякомъ случаѣ я желаю остаться въ сторонѣ.

— Молчи, пожалуйста, Гильменъ! Не великъ грѣхъ поднести кому нибудь къ носу лезвее кинжала.

— Да, но вѣдь это служители церкви!

Они говорили въ полголоса; оба монаха прислушивались къ разговору съ напряженнымъ вниманіемъ, стараясь угадать смыслъ по нѣкоторымъ словамъ, пойманнымъ на-лету.

— Что за пустяки! Тутъ нѣтъ никакой разницы, возразилъ Буа-Дофинъ, возвысивъ голосъ. — Вдобавокъ этимъ способомъ онъ согрѣшитъ, а не я.

— Да, разумѣется! онъ правъ! воскликнули въ одинъ голосъ оба бандита.

Буа-Дофинъ всталъ и вышелъ изъ залы. Черезъ минуту послышалось отчаянное кудахтанье куръ и визгъ, послѣ чего онъ вернулся, держа въ каждой рукѣ по убитой птицѣ.

— Ахъ ты каторжный! воскликнула трактирщица. — Смотрите, пожалуйста, зарѣзалъ моихъ бѣдныхъ пѣтуховъ, да еще въ пятницу! Ну, что ты хочешь съ ними дѣлать, разбойникъ?

— Сдѣлай одолженіе, замолчи Марготонъ и не надоѣдай мнѣ. — Ты знаешь, я не отличаюсь кротостью. Приготовь мнѣ два вертела и не вмѣшивайся въ мои распоряженія. Я буду дѣлать то, что мнѣ вздумаеться! — Затѣмъ, обращаясь къ старому монаху, онъ сказалъ: — Ну, отецъ мой, удостойте взглянуть на этихъ невинныхъ тварей. Я желалъ бы, чтобы вы сдѣлали мнѣ милость и окрестили ихъ.

Старый монахъ попятился назадъ отъ удивленія; товарищъ его закрылъ книгу, между тѣмъ какъ трактирщица осыпала бранью БуаДофина.

— Вы хотите, чтобы я окрестилъ ихъ? спросилъ монахъ.

— Да, отецъ мой. Я буду крестнымъ отцомъ, а Марго крестной матерью. Вы видите, это два пѣтуха: одного вы назовете карпомъ, другого окунемъ. Неправда ли, я придумалъ отличныя имена для моихъ крестниковъ?

— Вы хотите, чтобы я окрестилъ пѣтуховъ? повторилъ со смѣхомъ монахъ.

— Ахъ ты злодѣй! кричала трактирщица, не помня себя отъ ужаса.

— ^гГы воображаешь, что я позволю творить такія дѣла въ моемъ домѣ? Развѣ ты у жидовъ или на шабашѣ, что вздумалъ крестить куръ?…

— Заткните глотку этой крикуньѣ! сказалъ Буа-Дофинъ товарищамъ; — а вы, отецъ мой, не можете ли вы прочесть имя фабриканта, сдѣлавшаго это лезвее.

Съ этими словами онъ поднесъ обнаженный кинжалъ къ носу стараго францисканца. Молодой монахъ быстро поднялся съ скамьи, но почти тотчасъ же сѣлъ опять на прежнее мѣсто, какъ бы рѣшившись изъ осторожности вооружиться терпѣніемъ и ждать, что будетъ дальше.

— Теперь объясните мнѣ, сынъ мой, какимъ образомъ долженъ я окрестить птицъ?

— Чортъ возьми, нѣтъ ничего легче этого! окрестите ихъ тѣмъ же способомъ, какъ вы крестите насъ, грѣшныхъ. Полейте имъ немного воды на голову и скажите: Baptizo te Carpam et Percham, только, разумѣется, скажите это своимъ языкомъ. Ты, Жанъ, принеси стаканъ воды, а вы, друзья мои, снимите шляпы и ведите себя, какъ прилично истиннымъ католикамъ.

Старый францисканецъ къ общему удивленію взялъ немного воды, полилъ головы пѣтухамъ и произнесъ скороговоркой, сквозь зубы, нѣчто похожее на молитву, которую окончилъ словами: Raptizo te Carpam et Percham. Затѣмъ онъ снова сѣлъ на свое мѣсто и взялъ четки съ такимъ спокойнымъ видомъ, какъ будто сдѣлалъ самую обыкновенную вещь.

Трактирщица онѣмѣла отъ удивленія. Буа-Дофинъ былъ въ полномъ восхищеніи.

— Ну, Марго, сказалъ онъ, бросивъ на столъ убитыхъ птицъ, — приготовь намъ къ обѣду карпа и окуня; изъ нихъ выйдетъ отличное постное кушанье.

Однако, несмотря на крещеніе, трактирщица упорно отказывалась считать пѣтуховъ постнымъ кушаньемъ, годнымъ для христіанъ въ пятницу, такъ что нужно было прибѣгнуть къ угрозѣ, чтобы заставить ее насадить на вертелъ эту мнимую рыбу.

Въ ожиданіи обѣда Буа-Дофинъ и его товарищи щедро угощались виномъ, провозглашали тосты и шумѣли.

— Слушайте! крикнулъ Буа-Дофинъ, ударивъ изо всѣхъ силъ кулакомъ по столу, чтобы водворить молчаніе, — я предлагаю выпить за здоровье нашего святаго отца папы и за истребленіе всѣхъ гугенотовъ! Марго и оба монаха должны выпить вмѣстѣ съ нами.

Товарищи Буа-Дофина встрѣтили его предложеніе громкими криками одобренія.

Онъ всталъ, пошатываясь, съ своего мѣста и, подойдя къ молодому монаху, налилъ ему стаканъ изъ бутылки, которую держалъ въ рукахъ.

— Ну, отецъ мой — сказалъ онъ, — выпейте за святѣйшество его здоровья… нѣтъ не такъ… за здоровье его святѣйшества! и за уничтоженіе…

— Я пью только за обѣдомъ, отвѣтилъ холодно молодой монахъ.

— Чортъ возьми, вы будете пить или я заставлю васъ силой.

Съ этими словами онъ поставилъ бутылку на столъ и, взявъ полныД стаканъ вина, поднесъ его къ губамъ монаха, который наклонился надъ молитвенникомъ и, казалось, читалъ съ большимъ вниманіемъ. Нѣсколько капель вина упало на книгу. Монахъ всталъ съ мѣста и, схвативъ стаканъ, выплеснулъ вино въ лицо Буа-Дофина.

Всѣ захохотали. Францисканецъ прислонился къ стѣнѣ и, скрестивъ руки, пристально смотрѣлъ на своего противника.

— Я долженъ сказать вамъ, отецъ мой, что эта шутка не въ моемъ вкусѣ! сказалъ Буа-Дофинъ. — Если бы вы не были въ монашеской расѣ, то я показалъ бы вамъ, съ кѣмъ вы имѣете дѣло.

Говоря это, онъ протянулъ руку къ лицу монаха и дотронулся кончиками пальцевъ до его усовъ.

Францисканецъ побагровѣлъ отъ гнѣва. Одной рукой онъ сдавилъ горло своему противнику, а другой схватилъ бутылку и ударилъ его изо всѣхъ силъ по головѣ. Буа-Дофинъ упалъ безъ чувствъ на полъ, облитый виномъ и кровью.

— Отлично, вотъ молодецъ! воскликнулъ старый монахъ. — Ну, не ожидалъ я отъ васъ такой удали!

— Буа-Дофинъ умеръ! воскликнули въ одинъ голосъ его товарищи, видя, что онъ лежитъ неподвижно. — Ну, братцы, не отставайте, нужно проучить какъ слѣдуетъ этого негодяя!

Они взялись за свои шпаги; но молодой монахъ предупредилъ ихъ: онъ быстро засучилъ длинные рукава своего монашескаго платья, и, схвативъ шпагу Буа-Дофина, всталъ въ оборонительное положеніе съ рѣшительнымъ видомъ. Въ тотъ же моментъ старый францисканецъ вынулъ изъ-подъ рясы длинный кинжалъ и поспѣшилъ на помощь своему собрату.

— Вотъ вамъ, канальи! воскликнулъ онъ, бросаясь на бандитовъ: — Знайте, съ кѣмъ имѣете дѣло! Мы не хуже васъ владѣемъ оружіемъ…

Товарищи Буа-Дофина потерпѣли полное пораженіе и, кинувъ шпаги, выскочили одинъ за другимъ изъ окна.

— Господи Іисусе Христе! Пресвятая Богородица! повторяла трактирщица, всплеснувъ руками отъ удивленія. — Какъ вы отлично деретесь, отцы мои! Наша религія должна гордиться такими бойцами — Но здѣсь все-таки на мою бѣду мертвое тѣло! Что я буду дѣлать съ нимъ! Вѣдь это погубитъ репутацію моего дома.

— Нѣтъ, онъ не думалъ умирать! возразилъ старый монахъ. — Смотрите, онъ шевелится! Вотъ я сейчасъ причащу его передъ смертью!

Съ этими словами онъ взялъ раненаго за волосы и поднесъ кинжалъ къ его горлу. Трактирщица успѣла во-время остановить его.

— Ради Бога, не дѣлайте этого! воскликнула она. — Теперь не время убивать человѣка изъ-за такихъ пустяковъ, а тѣмъ болѣе католика, хотя его нельзя считать истиннымъ христіаниномъ; и онъ достаточно доказалъ это…

— Если не ошибаюсь, сказалъ молодой монахъ, обращаясь къ своему собрату, — то вы также, какъ и я, спѣшите въ Боженси по важному дѣлу. Вотъ причалила лодка. Уйдемте скорѣе отсюда!

— Вы правы, я готовъ послѣдовать вашему совѣту.

Онъ вытеръ кинжалъ и спряталъ его подъ рясу. Затѣмъ оба монаха, заплативъ деньги за обѣдъ и выпитое вино, отправились вдвоемъ на берегъ Луары, оставивъ Буа-Дофина на попеченіе трактирщицы, которая сперва тщательно обшарила его карманы и затѣмъ уже стала собирать куски стекла съ головы раненаго, чтобы сдѣлать перевязку по правиламъ, принятымъ кумушками въ подобныхъ случаяхъ.

— Я почти увѣренъ, что гдѣ-то видѣлъ васъ, сказалъ молодой монахъ, обращаясь къ старому францисканцу.

— Чортъ возьми, я также готовъ держать пари, что мнѣ знакомо ваше лицо. Но…

— Только мнѣ кажется, что вы не носили тогда этой рясы.

— Если не ошибаюсь, то вы капитанъ…

— Мое имя Дитрихъ Горнштейнъ; а вы тотъ самый молодой дворянинъ, съ которымъ я имѣлъ честь ужинать въ трактирѣ близь Этампа.

— Я хорошо помню этотъ вечеръ.

— Васъ зовутъ мосье Мержи?

— Да, но теперь у меня другое имя. Называйте меня отецъ Амвросій.

— А вы зовите меня отцомъ Антоніемъ! Помните, что я изъ Эльзаса.

— Хорошо! Куда же вы отправляетесь теперь?

— Въ Ла-Рошель, если это мнѣ удастся.

— Значитъ, намъ по дорогѣ.

— Очень радъ, что мнѣ удалось опять встрѣтиться съ вами… Клянусь честью, вы чортъ знаетъ какъ смутили меня сегодня вашимъ предложеніемъ прочесть молитву передъ обѣдомъ. Я не зналъ даже какъ начать ее, и сперва принялъ васъ за настоящаго монаха.

— Также какъ и я васъ.

— Откуда бѣжали вы, мосье де-Мержи?

— Изъ Парижа, а вы?

— Изъ Орлеана. Я принужденъ былъ скрываться болѣе восьми дней. Мои бѣдные рейтары… мой корнетъ… брошены въ Луару.

— Куда дѣвалась Мила?

— Она приняла католичество.

— А гдѣ моя лошадь, капитанъ?

— Ваша лошадь?.. Я прогналъ сквозь строй негоднаго трубача, который укралъ ее у васъ… Но я не зналъ, гдѣ вы, и поэтому не могъ возвратить вамъ ее… Я оставилъ лошадь у себя, въ надеждѣ, что буду имѣть честь возвратить вамъ ее. Теперь она вѣроятно въ въ рукахъ какого нибудь негоднаго паписта.

— Говорите тише, насъ могутъ услышать!.. Итакъ, капитанъ, судьба вновь соединила насъ; пока намъ суждено быть вмѣстѣ, будемъ помогать другъ другу по мѣрѣ силъ, какъ это мы сдѣлали сегодня.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ! Будемъ драться вмѣстѣ, пока у Дитриха Горнштейна останется капля крови въ жилахъ.

Прц этомъ мнимые монахи крѣпко пожали другъ другу руки.

— Скажите пожалуйста, какую нелѣпую исторію сочинили они съ этими пѣтухами и ихъ Carpam et Percham? Нужно отдать справедливость папистамъ, что это замѣчательно глупая порода людей.

— Еще разъ, прошу васъ говорите тише. Вотъ и лодка!

Разговаривая такимъ образомъ, они сѣли въ лодку и поплыли въ Боженси, куда доѣхали безъ всякихъ приключеній. Дорогой они встрѣтили множество труповъ своихъ единовѣрцевъ, унесенныхъ теченіемъ Луары.

Одинъ изъ лодочниковъ замѣтилъ, что большая часть ихъ обращена лицомъ къ небу.

— Они молятъ Бога о мести! сказалъ вполголоса Мержи капитану рейтаровъ.

Дитрихъ молча пожалъ ему руку вмѣсто отвѣта.

ГЛАВА XXIV.
Осада Ла-Рошели.

Ла-Рошель, жители которой были почти всѣ протестантскаго вѣроисповѣданія, играла важную роль среди городовъ южныхъ провинцій и представляла собой самый твердый оплотъ протестантской партіи. Обширная торговля Ла-Рошели съ Англіей и Испаніей не только способствовала накопленію богатствъ, но и развитію духа независимости, который не разлученъ съ ними. Буржуа, рыбаки и матросы, нерѣдко занимаясь морскими разбоями и, привыкнувъ съ ранней молодости къ опасностямъ жизни, полной приключеній, обладали той неудержимой энергіей, которая можетъ служить замѣной дисциплины и военнаго навыка. Узнавъ о рѣзнѣ 24-го августа, они не только не поддались безсмысленной покорности, которая овладѣла большинствомъ протестантовъ и заставила ихъ потерять вѣру въ успѣхъ дѣла, но отъ перваго до послѣдняго человѣка всѣ были воодушевлены непоколебимымъ мужествомъ, какое является у людей въ минуты величайшей опасности. Рѣшено было съ общаго согласія скорѣе умереть съ голоду, чѣмъ отворить городскіе ворота непріятелю, который представилъ такое очевидное доказательство своей недобросовѣстности и варварства. Въ то время, какъ пасторы старались поддержать мужество народа своими фанатическими проповѣдями, старики, женщины и дѣти работали изо всѣхъ силъ, чтобы возстановить старыя укрѣпленія и воздвигнуть новыя. Въ городъ постоянно свозились съѣстные запасы и оружіе, снаряжались барки и суда и были приняты всѣ мѣры, чтобы организовать и приготовить возможныя средства защиты. Многіе дворяне, избѣжавъ смерти во время рѣзни 24-го августа, присоединились къ рошельцамъ и своими разсказами объ ужасахъ Варѳоломеевской ночи придали храбрости самымъ робкимъ субъектамъ. Дли этихъ людей, спасенныхъ отъ вѣрной смерти, война со всѣми ея случайностями была все равно, что легкій вѣтерокъ для матросовъ, вынесшихъ бурю на морѣ. Мержи и его товарищъ были изъ числа этихъ бѣглецовъ, которые увеличили собой число защитниковъ Ла-Рошели.

Парижскій дворъ, напуганный этими приготовленіями, пожалѣлъ, что не предупредилъ ихъ. Маршалъ Биронъ былъ посланъ къ жителямъ ла-Рошели съ мирными предложеніями. Король имѣлъ нѣкорыя основанія думать, что выборъ Бирона произведетъ пріятное впечатлѣніе на рогаельцевъ, такъ какъ этотъ маршалъ не только не участвовалъ въ варѳоломеевской рѣзнѣ, но спасъ отъ смерти нѣсколькихъ знатныхъ протестантовъ и даже направилъ пушки арсенала противъ убійцъ, явившихся съ королевскими значками.

Биронъ, подойдя къ Ла-Рошели, предложилъ горожанамъ принять его въ качествѣ королевскаго намѣстника, обѣщая съ своей стороны соблюдать права и привиллегіи жителей и предоставить имъ свободу религіи. Но послѣ избіенія шестидесяти тысячъ протестантовъ можно ли было довѣрять обѣщаніямъ Карла ІХ-го? Всѣмъ было извѣстно, что во время переговоровъ рѣзня продолжалась въ Бордо, солдаты Бирона грабили территорію, принадлежавшую Ла-Рошели, а королевскій флотъ задерживалъ ея купеческія суда и блокировалъ портъ.

Рошельцы отказались принять Бирона и отвѣтили, что не могутъ вести никакихъ переговоровъ съ королемъ, пока онъ будетъ плѣнникомъ Гизовъ. Не извѣстно, считали ли они послѣднихъ единственными виновниками страданій кальвинистовъ, или думали съ помощью этой фикціи, столько разъ повторяемой, успокоить совѣсть тѣхъ, которые были убѣждены, что вѣрность королю должа быть поставлена выше интересовъ религіи. Такимъ образомъ, соглашеніе не состоялось, и Биронъ вернулся ни съ чѣмъ. Тогда король выбралъ въ посредники Ла-Ну и послалъ его въ Ла-рошель для переговоровъ. Ла-Ну, прозванный «Желѣзная рука» вслѣдствіе вставной руки, которая замѣняла ему потерянную въ битвѣ, былъ ревностный кальвинистъ, выказавшій замѣчательное мужество и военныя способности во время послѣднихъ междоусобныхъ войнъ.

Самая нѣжная дружба связывала его съ адмираломъ Колиньи, которую цѣнилъ его какъ самаго искуснаго изъ своихъ лейтенантовъ и наиболѣе преданнаго ему. Во время Варѳоломеевской рѣзни онъ командовалъ мятежными шайками фламандцевъ, возставшихъ противъ испанскаго владычества. Счастье измѣнило ему; онъ принужденъ былъ отдаться въ руки герцога Альби, который довольно милостиво обошелся съ нимъ. Затѣмъ Карлъ ІХ-й, почувствовавъ нѣкоторые упреки совѣсти послѣ огромнаго количества пролитой имъ крови, призвалъ къ себѣ Ла-Ну и, противъ всякаго ожиданія, чрезвычайно любезно принялъ его. Этотъ король, не знавшій ни въ чемъ мѣры, осыпалъ ласками протестанта, хотя за нѣсколько дней передъ тѣмъ по его приказанію истреблены были до шестидесяти тысячъ протестантовъ. Но съ судьбой Ла-Ну былъ связанъ своего рода фатализмъ: во время третьей междоусобной войны онъ былъ дважды взятъ въ плѣнъ, сперва при Жарнакѣ, затѣмъ при Монкотурѣ и оба раза обязанъ былъ своей свободой брату короля^[18], несмотря на протестъ нѣкоторыхъ капитановъ, которые считали необходимымъ пожертвовать этимъ человѣкомъ, слишкомъ опаснымъ, чтобы оставить его въ живыхъ, и слишкомъ честнымъ для подкупа, Карлъ ІХ-й, предполагая, что Ла-Ну помнитъ его милости, поручилъ ему уговорить жителей Ла-Рошели покориться королевской власти. Ла-Ну согласился принять на себя это порученіе, но съ условіемъ, что король не потребуетъ отъ него чего-либо несовмѣстимаго съ его честью. Онъ уѣхалъ въ сопрожденіи итальянскаго священника, которому было приказано наблюдать за его дѣйствіями и доносить о нихъ въ Парижъ.

Ла-Ну съ перваго же момента почувствовалъ себя оскорбленнымъ, замѣтивъ, что ему не довѣряютъ. Въ Ла-Рошель его не пустили и назначили мѣстомъ свиданія одну изъ сосѣднихъ деревень. Городскіе депутаты встрѣтили его въ Тадонѣ. Онъ зналъ всѣхъ ихъ, такъ какъ это были его старые товарищи по оружію; но никто не протянулъ ему дружеской руки; ни одинъ не показалъ виду, что узнаетъ его. Онъ представился депутатамъ и изложилъ въ краткихъ словахъ предложенія короля. Сущность его рѣчи заключалась въ слѣдующемъ: «Повѣрьте обѣщаніямъ короля; междоусобная война — худшее изъ всѣхъ золъ».

Городской мэръ отвѣтилъ съ горькой улыбкой:

— Мы дѣйствительно видимъ передъ собой человѣка похожаго на Ла-Ну; но Ла-Ну никогда не предложилъ бы намъ покориться убійцамъ! Ла-Ну былъ друженъ съ покойнымъ адмираломъ и предпочелъ бы отомстить за него, а не вести переговоры съ его убійцами. Нѣтъ, мы не узнаемъ въ васъ стараго товарища.

Упреки эти глубоко оскорбили несчастнаго посла; онъ напомнилъ мэру услуги, оказанныя имъ дѣлу кальвиностовъ и, указавъ на изувѣченную руку, распространился о своей преданности протестантской религіи. Мало-по-малу недовѣріе депутатовъ разсѣялось; они отворили ему ворота Ла-Рошели, сообщили ему о своихъ планахъ защиты и просили его встать во главѣ ихъ. Предложеніе это было весьма заманчиво для стараго воина. Онъ далъ клятву Карлу служить ему по совѣсти и надѣялся, что, вставъ во главѣ рошельцевъ, онъ будетъ имѣть возможность скорѣе склонить ихъ къ миру и что ему удастся сохранить вѣрность королю и религіи.

Но онъ жестоко ошибался.

Королевская армія осадила Ла-Рошель. Ла-Ну дѣлалъ удачныя вылазки и убивалъ значительное число католиковъ; затѣмъ, по возвращеніи въ городъ, убѣждалъ жителей склониться къ миру. Благодаря такому способу дѣйствій онъ возбудилъ недовѣріе тѣхъ и другихъ. Католики кричали, что онъ нарушилъ слово, данное королю; протестанты обвиняли его въ измѣнѣ.

Ла-Ну, тяготясь своимъ ложнымъ положеніемъ, искалъ смерти въ бою и разъ двадцать на день подвергалъ свою жизнь опасности.

ГЛАВА XXV.
Ла-Ну.

Осажденные только что сдѣлали удачную вылазку противъ аванпостовъ католической арміи. Они завалили на нѣсколько футовъ непріятельскія траншеніи и, опрокинувъ габіоны, убили до сотни солдатъ. Отрядъ, одержавшій эту побѣду, возвращался въ городъ черезъ ворота Tadon. Впереди всѣхъ шелъ капитанъ Дитрихъ съ своими мушкатерами; ихъ раскраснѣвшіяся усталыя лица и запекшіяся губы ясно показывали, что они не щадили себя во время боя. За ними двигалась огромная толпа буржуа, среди которыхъ можно было различить нѣсколько женщинъ, повидимому также участвовавшихъ въ битвѣ. Затѣмъ слѣдовали плѣнные, ихъ было около сорока человѣкъ, большею частью раненыхъ; они шли среди двойнаго ряда солдатъ, хотя послѣднимъ было очень трудно защитить ихъ отъ ярости собравшагося народа. Около двадцати кавалеристовъ составляли аріеръгардъ. Ла-Ну, у котораго Мержи былъ адъютантомъ, ѣхалъ позади всѣхъ. Его панцырь былъ пробитъ пулей; лошадь ранена въ двухъ мѣстахъ. Лѣвой рукой онъ держалъ разряженный пистолетъ, а своей правой, вставной рукой, управлялъ поводомъ лошади посредствомъ желѣзнаго крючка, выходившаго изъ кожанаго нарукавника.

— Дайте пройти плѣнникамъ! кричалъ онъ ежеминутно. — Пощадите ихъ, друзья мои; они ранены и не могутъ болѣе защищаться; вы не должны считать ихъ вашими врагами.

Народъ отвѣчалъ ему дикими воплями: — На висѣлицу папистовъ. Повѣсьте ихъ!.. Да здравствуетъ Ла-Ну!

Мержи и кавалеристы, разогнавъ толпу прикладами своихъ мушкетовъ, еще больше усилили этимъ впечатлѣніе, произведенное великодушными увѣщаніями военачальника. Плѣнниковъ отвели въ городскую тюрьму и помѣстили подъ надежной охраной, такъ что имъ болѣе нечего было опасаться ярости толпы. Отрядъ разошелся по домамъ, а Ла-Ну съ нѣсколькими дворянами отправился въ ратушу и сошелъ съ лошади въ тотъ самый моментъ, когда мэръ выходилъ оттуда въ сопровожденіи буржуа и пожилаго пастора по имени Лапласъ.

— Безконечное спасибо вамъ, храбрый Ла-Ну! сказалъ мэръ, подавая ему руку, — вы показали этимъ палачамъ, что еще не всѣ мужественные защитники нашей религіи умерли съ адмираломъ Колиньи.

— Дѣйствительно трудно было ожидать такого благополучнаго исхода, возразилъ скромно Ла-Ну. — У насъ всего пять человѣкъ убитыхъ и очень мало раненыхъ.

— Если вылазка удалась, то благодаря вамъ, мосье Ла-Ну, продолжалъ мэръ; — мы заранѣе были увѣрены въ успѣхѣ.

— Ла-Ну не могъ-бы ничего сдѣлать безъ Божьей помощи! воскликнулъ старый пасторъ раздраженнымъ голосомъ. — Всесильный Богъ внялъ нашимъ молитвамъ и ополчился за насъ сегодня.

— Господь по своей святой волѣ даетъ и отнимаетъ побѣду! сказалъ Ла-Ну спокойнымъ тономъ; — и только ему должны мы воздавать благодарность за успѣхи, одержанные на войнѣ! — Затѣмъ, обращаясь къ мэру, онъ спросилъ: — Не можете-ли вы сообщить, милостивый государь, какъ рѣшилъ совѣтъ относильно новыхъ предложеній его величества?

— Мы только что отослали обратно трубача къ герцогу Анжуйскому, съ просьбой не утруждать себя болѣе новыми требованіями, такъ какъ впредь мы будемъ отвѣчать на нихъ мушкетными выстрѣлами.

— Вы должны были-бы повѣсить трубача! замѣтилъ пасторъ. — Среди насъ явились козлища, они соблазняютъ жителей этого города… Мы должны умертвить ихъ! Въ писаніи сказано: рука избранника Божія первая поднимется на нихъ, а за нимъ рука всего народа…

Ла-Ну вздохнулъ и молча поднялъ глаза къ небу.

— Намъ нечего думать о сдачѣ продолжалъ мэръ, — пока наши стѣны цѣлы и непріятель не осмѣливается аттаковать насъ вблизи, между тѣмъ какъ мы ежедневно нападемъ на него въ его собственныхъ траншеяхъ! Повѣрьте мнѣ, мосье Ла-Ну, что еслибы въ Ла-Рошелѣ не было солдатъ, то достаточно было бы однѣхъ женщинъ чтобы справиться съ этими парижскими живодёрами.

— Мнѣ кажется, возразилъ Ла-Ну, — что если чувствуешь свою силу, то нужно съ уваженіемъ отзываться о непріятелѣ, а когда онъ сильнѣе насъ…

— Кто вамъ сказалъ, что онъ сильнѣе насъ? прервалъ Лапласъ. — Развѣ Господь не борется за насъ? Вспомните Гедеона, который съ тремя стами израильтянъ оказался сильнѣе цѣлой арміи мадіанитовъ!

— Вамъ извѣстно лучше чѣмъ кому нибудь, г-нъ мэръ, сказалъ Ла-Ну, — какой, у насъ недостатокъ въ провіантѣ! Порохъ начинаетъ истощаться такъ, что я долженъ былъ запретить мушкетерамъ стрѣлять на далекомъ разстояніи.

— Монгомери пришлетъ намъ пороху изъ Англіи, возразилъ мэръ.

— Огонь небесный поразитъ папистовъ! добавилъ Лапласъ.

— Хлѣбъ дорожаетъ со дня на день…

— Я жду ежеминутно появленія англійскаго флота и тогда въ городѣ не будетъ ни въ чемъ недостатка…

— Господь ниспошлетъ манну своему народу, если это окажется нужнымъ! воскликнулъ запальчиво Лапласъ.

— Что-же касается помощи, о которой вы говорите, продолжалъ Ла-Ну, — то достаточнаго южнаго вѣтра въ продолженіи нѣсколькихъ дней, чтобы флотъ не могъ войти въ нашъ портъ. Вдобавокъ онъ можетъ быть взятъ нашими непріятелями.

— Вѣтеръ подуетъ съ сѣвера! Я предсказываю тебѣ это, маловѣрный! сказалъ пасторъ. — Вмѣстѣ съ потерей руки, ты утратилъ и мужество.

Ла-Ну повидимому рѣшился не отвѣчать. Онъ продолжалъ, обращаясь къ мэру.

— Намъ тяжелѣе потерять одного человѣка, нежели непріятелю десятерыхъ. Если католики усиленно поведутъ осаду, то, быть можетъ, мы будемъ принуждены принять болѣе жестокія условія, нежели тѣ, которыя вы теперь отвергаете съ презрѣніемъ. Я надѣюсь, что король будетъ довольствоваться тѣмъ, что городъ признаетъ его власть, и не потребуетъ невозможныхъ жертвъ; въ этомъ случаѣ наша прямая обязанность отворить ему ворота, потому что онъ нашъ властелинъ.

— Мы не признаемъ надъ собой ничьей власти, кромѣ Господа нашего Іисуса Христа! возразилъ пасторъ, бѣшенство котораго еще больше усилилось вслѣдствіе невозмутимаго хладнокровія Ла-Ну. — Только нечестивецъ можетъ называть своимъ властелиномъ Карла, этого жестокаго Ахава, пьющаго кровь нашихъ святыхъ мучениковъ!..

— Я хорошо помню, добавилъ мэръ, — тотъ день, когда адмиралъ проѣзжалъ въ послѣдній разъ черезъ нашъ городъ. Онъ сказалъ намъ «король далъ мнѣ слово не дѣлать никакого различія между своими подданными и относиться одинаково къ протестантамъ и католикамъ»! Но шесть мѣсяцевъ спустя король нарушилъ свое обѣщаніе и велѣлъ убить адмирала! Если мы отворимъ ему ворота нашего города, то у насъ будетъ такая-же Варѳоломеевская рѣзня, какъ въ Парижѣ.

— Король былъ обманутъ Гизами. Онъ раскаивается и желалъбы искупить пролитую кровь. Если вы будете упорствовать и незахотите вести переговоровъ, то вы этимъ раздражите католиковъ: на васъ обрушатся всѣ силы королевства, и тогда будетъ уничтоженъ послѣдній оплотъ протестантской религіи! Повѣрьте мнѣ, г-нъ мэръ, намъ нѣтъ иного исхода, какъ только согласиться на миролюбивыя предложенія короля.

— Низкій трусъ! воскликнулъ пасторъ; — ты желаешь мира, потому что опасаешься за свою жизнь!

— Опомнитесь, что вы говорите, г-нъ пасторъ!.. сказалъ мэръ.

— Однимъ словолъ, продолжалъ спокойно Ла-Ну, — если король согласится не ставить гарнизона въ Ла-Рошели и не нарушать свободы нашего вѣроисповѣданія, то по моему мнѣнію слѣдуетъ послать ему городскіе ключи съ изъявленіемъ нашей покорности.

— Измѣнивъ! кричалъ Лапласъ, — ты подкупленъ тиранами!..

— Что съ вами, г-нъ пасторъ! Перестаньте ради Бога! прервалъ его мэръ.

Ла-Ну презрительно улыбнулся.

— Мы живемъ въ странное время, г-нъ мэръ, сказалъ онъ; — военные люди толкуютъ о необходимости мира; священники проповѣдуютъ войну!.. А вамъ, г-нъ пасторъ, я посовѣтовалъ бы отправиться домой; ваша супруга вѣроятно давно ждетъ васъ къ обѣду.

Эти слова окончательно привели въ бѣшенство Лапласа. Не находя достаточно оскорбительныхъ словъ, онъ счелъ наилучшимъ отвѣтить пощечиной, и ударилъ по лицу заслуженнаго воина.

— Господи, что вы дѣлаете? воскликнулъ мэръ. — Кто вамъ далъ право бить лучшаго гражданина и самого храбраго защитника Ла-Рошели?

Мержи, присутствовавшій при этой сценѣ, поднялъ руку, чтобы наказать достойнымъ образомъ дерзкаго священника, но Ла-Ну удержалъ его.

Когда рука стараго сумасброда прикоснулась къ сѣдой бородѣ Ла-Ну, глаза его на секунду сверкнули гнѣвомъ. Но вслѣдъ затѣмъ лицо его снова приняло прежнее выраженіе невозмутимаго спокойствія, какое мы встрѣчаемъ за мраморныхъ бюстахъ римскихъ сенаторовъ.

— Отведите этого старика къ его женѣ! сказалъ онъ одному изъ буржуа, которые бросились къ пастору, чтобы скорѣе увести его, — скажите ей, что онъ сегодня несовсѣмъ здоровъ и что за нимъ нуженъ присмотръ… А вы, господинъ мэръ, потрудитесь собрать человѣкъ полтораста волонтеровъ; я желалъ бы завтра сдѣлать вылазку передъ восходомъ солнца, нока солдаты, ночевавшіе въ траншеяхъ, еще не успѣли согрѣться отъ холода, какъ медвѣди, на которыхъ нападаютъ во время оттепели. Я замѣтилъ, что люди, которые провели ночь подъ кровлей, легко одолѣваютъ тѣхъ, которые спали на открытомъ воздухѣ… Мосье де-Мержи, если вы не очень торопитесь къ обѣду, то не хотите ли сдѣлать со мной прогулку до Евангельскаго бастіона? Мнѣ хотѣлось бы взглянуть, насколько подвинулись работы у непріятеля.

Ла-Ну поклонился мэру и, опираясь на плечо молодого человѣка, направился къ бастіону.

Они пришли въ тотъ самый моментъ, когда пушечный выстрѣлъ смертельно ранилъ на бастіонѣ двухъ человѣкъ. Камни были обрызганы кровью; одинъ изъ этихъ несчастныхъ умолялъ товарищей, чтобы они скорѣе покончили съ нимъ. Ла-Ну, облокотившись на парапетъ, нѣкоторое время смотрѣлъ молча на работы осаждающихъ, затѣмъ, обратившись къ Мержи, сказалъ:

— Какая ужасная вещь война, а тѣмъ болѣе междоусобная!.. Этотъ выстрѣлъ сдѣланъ изъ французской пушки; французъ приложилъ къ ней фитель, и двое французовъ убиты этимъ ядромъ. Еще ничего, когда убиваешь людей на разстояніи пол-мили, но ничего не можетъ быть ужаснѣе, когда приходится вонзить шпагу въ тѣло человѣка, который проситъ о пощадѣ на родномъ языкѣ!.. Однако мы дѣлали это сегодня утромъ…

— Вы не были свидѣтелемъ рѣзни 24-го августа, мосье Ла-Ну! Если бы вамъ пришлось въ это время переѣзжать Сену, когда вода была красная отъ крови и въ ней было больше труповъ, нежели льдинъ во время ледохода, то вы врядъ ли почувствовали сожалѣніе къ людямъ, съ которыми мы сражаемся теперь. Что касается меня лично, то я въ каждомъ папистѣ вижу убійцу.

— Вы клевещете на вашихъ соотечественниковъ, мосье де-Мержи! Повѣрьте мнѣ, что среди осаждающихъ вы почти не встрѣтите тѣхъ изверговъ, о которыхъ вы говорите. Солдаты эти большею частью французскіе крестьяне, которые бросили плугъ, чтобы заработать нѣсколько лишнихъ су, а дворяне и капитаны дерутся потому, что они присягали въ вѣрности королю. Быть можетъ, правда на ихъ строкѣ, а мы… не болѣе какъ мятежники.

— Мятежники! Нѣтъ! Я глубоко убѣжденъ въ правотѣ нашего дѣла: мы сражаемся за нашу религію и защищаемъ нашу жизнь.

— Я завидую вамъ, мосье де-Мержи; никакія сомнѣнія не тревожатъ васъ! замѣтилъ Ла-Ну съ глубокимъ вздохомъ.

— Чортъ побери, воскликнулъ стоявшій возлѣ нихъ солдатъ, выстрѣливъ изъ мушкета; — онъ точно заколдованъ! Вотъ уже третій день, какъ я цѣлюсь въ него и не могу подстрѣлить!

— О комъ вы говорите? спросилъ Мержи.

— Вотъ, видите ли вы тамъ этого молодца въ бѣлой курткѣ, съ краснымъ перомъ на шляпѣ и въ красномъ шарфѣ? Онъ ежедневно прогуливается передъ аванпостами, и точно поддразниваетъ насъ. Это, вѣроятно, кто нибудь изъ придворныхъ франтовъ, пріѣхавшихъ сюда съ герцогомъ анжуйскимъ.

— Разстояніе довольно велико, — сказалъ Мержи, — но все равно — дайте мнѣ заряженный мушкетъ.

Одинъ изъ солдатъ подалъ ему свое ружье. Мержи положилъ дуло на парапетъ и прицѣлился съ большимъ вниманіемъ.

— А если это кто нибудь изъ вашихъ друзей! замѣтилъ Ла-Ну. — Что вамъ за охота убивать такимъ образомъ человѣка? Предоставьте это мушкетерамъ.

Мержи хотѣлъ спустить курокъ, но остановился.

— У меня нѣтъ друзей среди католиковъ! — сказалъ онъ, — кромѣ одного… Но я убѣжденъ, что его нѣтъ среди осаждающихъ.

— Развѣ вашъ братъ не могъ пріѣхать сюда въ свитѣ герцога?

Рука Мержи дрогнула при этихъ словахъ. Раздался выстрѣлъ; но пуля, какъ видно было изъ поднявшейся пыли, легла довольно далеко отъ цѣли. Мержи не предполагалъ, чтобы его братъ могъ быть между католиками, но тѣмъ не менѣе онъ былъ доволенъ, что пуля пролетѣла мимо. Человѣкъ, въ котораго онъ стрѣлялъ, продолжалъ расхаживать медленными шагами и, наконецъ, исчезъ за свѣжими землянными насыпями, которыя поднимались со всѣхъ сторонъ города.

ГЛАВА XXVI.
Вылазка.

Впродолженіе всей ночи шелъ безпрерывно мелкій и холодный дождь, и прекратился только въ тотъ моментъ, когда наступающій день возвѣстилъ о себѣ тусклымъ свѣтомъ, который съ трудомъ пробивался сквозь густой туманъ, стелющійся по землѣ. Вѣтеръ разрывалъ его мѣстами въ огромные сѣроватые клочки, которые вскорѣ опять соединялись подобно тому, какъ сливаются волны, раздѣленныя кормой судна. Поле, покрытое этимъ непроницаемымъ паромъ, кое-гдѣ прорѣзаннымъ верхушками деревьевъ, имѣло видъ обширнаго наводненія.

Неопредѣленный утренній свѣтъ, смѣшанный съ мерцаніемъ факеловъ, освѣщалъ толпу солдатъ и волонтеровъ, собранныхъ на одной изъ улицъ Ла-Рошели, ведущей къ Евангельскому бастіону. Они ходили взадъ и впередъ по мостовой и дѣлали различныя тѣлодвиженія, чтобы согрѣться отъ холодной пронизывающей сырости, которая сопровождаетъ восходъ солнца въ зимніе мѣсяцы. При этомъ каждый считалъ своимъ долгомъ послать къ чорту или выбранить того, кто заставилъ ихъ взяться за оружіе въ такой ранній часъ утра, хотя въ тонѣ голоса, несмотря на самыя энергическія ругательства, проглядывало хорошее расположеніе духа и надежда на побѣду, которая всегда оживляетъ солдатъ, когда ими предводительствуетъ уважаемый начальникъ. Они говорили полушутя и полусердитымъ тономъ.

— Этотъ проклятый съ своей желѣзной рукой, что ему не спится! Едва успѣютъ люди сѣсть за завтракъ, какъ онъ уже велитъ бить утреннюю зорю! Чортъ, а не человѣкъ! Съ нимъ никогда спокойно не проспишь ночи. Клянусь бородой покойнаго адмирала, что если сейчасъ не засвистятъ пули, то я засну здѣсь стоя, какъ въ своей постели! Ну, слава Богу, несутъ водку! она отогрѣетъ насъ лучше всякаго лекарства… Немудрено простудиться при такомъ дьявольскомъ туманѣ!..

Пока солдатамъ раздавали водку, офицеры окружили Ла-Ну, и съ живымъ интересомъ выслушивали планъ аттаки, которую онъ намѣревался сдѣлать противъ осаждающихъ. Въ это время неожиданно раздался барабанный бой; каждый поспѣшилъ къ своему посту; явился пасторъ, благословилъ солдатъ и уговаривалъ ихъ не щадить своей жизни въ предстоящемъ бою, обѣщая царствіе небесное, въ случаѣ если имъ не удастся вернуться въ городъ и получить должное вознагражденіе отъ своихъ согражданъ. Проповѣдь продолжалась всего нѣсколько минутъ, но Ла-Ну нашелъ ее слишкомъ длинной. Это былъ не тотъ человѣкъ, который еще наканунѣ жалѣлъ каждую каплю французской крови, пролитую въ междоусобной войнѣ. Теперь онъ, повидимому, самъ ожидалъ съ нетерпѣніемъ начала рѣзни. Когда пасторъ окончилъ свою рѣчь и солдаты отвѣтили: аминь, онъ громко сказалъ имъ: «товарищи! г-нъ пасторъ далъ намъ добрый совѣтъ: поручимъ себя Божьему промыслу и нашей саблѣ. Помните, что если я останусь въ живыхъ, то убью всякаго, кто пощадитъ паписта и не всадитъ въ него своего заряда».

— Что это значитъ, мосье Ла-Ну? спросилъ вполголоса Мержи, — вы говорите сегодня совсѣмъ не то, что вчера?

— Учились ли вы по-латыни? спросилъ Ла-Ну рѣзкимъ тономъ.

— Да, но я не знаю…

— Ну, помните ли прекрасное латинское изрѣченіе: Age quod agis.

Онъ подалъ сигналъ; раздался пушечный выстрѣлъ, и весь отрядъ скорымъ шагомъ направился въ поле, между тѣмъ какъ небольшіе взводы солдатъ, выйдя изъ другихъ воротъ, произвели тревогу на многихъ пунктахъ непріятельской линіи. Послѣднее было сдѣлано съ тою цѣлью, чтобы католики вообразили, что ихъ аттакуютъ со всѣхъ сторонъ и не посмѣли бы оказать помощи въ пунктѣ главной аттаки изъ боязни оставить безъ защиты какое либо мѣсто ихъ ретраншментовъ, которымъ, повидимому, со всѣхъ сторонъ грозила опасность.

Евангельскій бастіонъ, противъ котораго были преимущественно направлены работы инженеровъ католической арміи, подвергался наибольшей опасности отъ пятипушечной батареи, устроенной на небольшомъ возвышеніи, на вершинѣ котораго виднѣлись полуразрушенные остатки прежней мельницы. Ровъ съ землянымъ парапетомъ- защищалъ апроши со стороны города; кромѣ того, передъ рвомъ разставлены были на-караулѣ мушкетеры. Но ихъ мушкеты послѣ нѣсколькихъ часовъ сырости оказались почти негодными для употребленія и, какъ предвидѣлъ Ла-Ну, хорошо вооруженные протестанты, заранѣе приготовленные къ аттакѣ, имѣли большое преимущество надъ людьми, захваченными врасплохъ, которые были измучены отъ безсонныхъ ночей и промерзли отъ дождя и холода.

Ближайшіе караульные были перебиты. Случайно сдѣланный выстрѣлъ разбудилъ батарейную стражу, но она поднялась на ноги уже въ то время, когда непріятель овладѣлъ парапетомъ и приближался къ мельницѣ. Нѣкоторые изъ солдатъ пытались оказать сопротивленіе, но оружіе вываливалось изъ ихъ рукъ, окоченѣвшихъ отъ холода; мушкеты большею частію давали осѣчку, между тѣмъ какъ ни одинъ изъ непріятельскихъ выстрѣловъ не пропалъ даромъ. Побѣда была на сторонѣ протестантовъ, они овладѣли батареей съ громкими криками: Нечего щадить ихъ! Пусть вспомнятъ 24 августа!

Въ уцѣлѣвшей башнѣ прежней мельницы помѣщалось пятьдесятъ человѣкъ солдатъ-католиковъ. Капитанъ, услыхавъ шумъ, появился въ дверяхъ въ ночномъ колпакѣ съ подушкой въ одной рукѣ и саблей въ другой. Не ожидая вылазки, онъ вообразилъ, что шумъ происходитъ отъ ссоры между солдатами, но ударъ алебарды моментально ошеломилъ его; онъ упалъ на землю облитый кровью. Солдаты на-скоро воздвигли баррикаду передъ дверью башни и нѣкоторое время удачно отбивали осаждающихъ, стрѣляя изъ оконъ. Но на бѣду ихъ, около самаго строенія были свалены огромныя кучи соломы, сѣна и валежника, приготовленныя для габіоновъ. Протестанты подожгли ихъ; огонь въ нѣсколько секундъ охватилъ башню и поднялся до оконъ. Вскорѣ раздались жалобные крики; крыша была объята пламенемъ и грозила обрушиться на головы несчастныхъ осажденныхъ. Между тѣмъ, загорѣлась дверь, заложенная баррикадами, такъ что выходъ былъ окончательно закрытъ имъ съ этой стороны. Если бы они вздумали выскочить изъ оконъ, то упали бы въ пламя или были бы подняты концами пикъ. Одинъ прапорщикъ сдѣлалъ попытку спуститься изъ окна. Его латы кончались по тогдашней модѣ желѣзной юбкой^[19], которая покрывала животъ и верхнюю часть ногъ и расширялась на подобіе воронки, такъ что можно было свободно ходить въ ней. Но окно было слишкомъ узко, чтобы эта часть вооруженія могла пройти черезъ него, и несчастный прапорщикъ такъ стремительно бросился впередъ, что большая часть его тѣла, сжатая какъ въ тискахъ, повисла изъ окна, вслѣдствіе чего онъ не могъ сдвинуться съ мѣста. Пламя все ближе и ближе подступало къ нему; латы его накалились и онъ постепенно жарился въ нихъ, какъ въ знаменитомъ бронзовомъ быкѣ сицилійскаго тирана Фалариса. Громкіе вопли страдальца оглашали воздухъ; онъ размахивалъ руками, какъ бы умоляя о помощи. Наступила минута глубокаго молчанія; затѣмъ осаждающіе, точно сговорившись, подняли воинственный крикъ, чтобы не слышать раздирающихъ стоновъ человѣка, горѣвшаго заживо. Онъ внезапно исчезъ въ вихрѣ огня и дыма; почти одновременно съ этимъ обрушилась башня, и среди летѣвшихъ обломковъ упала, раскаленная до-красна, дымящаяся каска.

Но въ разгарѣ битвы не долго длятся ощущенія ужаса и печали; инстинктъ самосохраненія настолько силенъ въ солдатѣ, что чужія бѣдствія не могутъ надолго привлечь его вниманіе. Въ то время какъ часть побѣдителей гналась за бѣглецами, другіе заклепывали пушки, ломали лафеты и бросали въ ровъ габіоны захваченной батареи и трупы ея защитниковъ.

Мержи былъ изъ числа храбрецовъ, которые первые перелѣзли ровъ и вошли на насыпь, окружавшую непріятельскую батарею. Довольный побѣдой, одержанной протестантами, онъ остановился на минуту, чтобы вырѣзать кинжаломъ имя Діаны на одной изъ взятыхъ пушекъ. Затѣмъ онъ присоединился къ товарищамъ, чтобы помочь имъ въ уничтоженіи непріятельскихъ работъ.

Двое солдатъ, взявъ за голову и за ноги католическаго капитана, не подававшаго никакихъ признаковъ жизни, намѣревались сбросить его тѣло въ ровъ. Но мнимый мертвецъ внезапно открылъ глаза и, увидя Мержи, воскликнулъ:

— Сжальтесь надо мной, мосье де-Мержи! Я плѣнникъ, спасите меня! Развѣ вы не узнаете вашего друга Бевилля?

Лицо несчастнаго капитана было покрыто кровью, такъ что Мержи съ трудомъ узналъ въ немъ блестящаго молодаго придворнаго, котораго онъ видѣлъ въ Парижѣ полнымъ жизни и веселья. Онъ приказалъ солдатамъ опустить его на землю, самъ перевязалъ ему раны и, положивъ на лошадь, отправилъ въ городъ.

Едва успѣлъ онъ окончить эти хлопоты и проститься съ пріятелемъ, какъ замѣтилъ толпу кавалеристовъ, ѣхавшихъ рысью но дорогѣ между городомъ и сгорѣвшей мельницей. Повидимому, это былъ отрядъ католической арміи, который намѣревался отрѣзать протестантамъ отступленіе отъ взятой ими батареи.

Мержи поспѣшилъ къ Ла-Ну. — Дайте мнѣ полсотни мушкетеровъ, сказалъ онъ; — я засяду за этимъ заборомъ, мимо котораго они будутъ проѣзжать, и если мы не обратимъ ихъ въ бѣгство, то прикажите меня повѣсить.

— Я ничего не имѣю противъ этого требованія и надѣюсь, что со временемъ ты будешь отличнымъ капитаномъ! сказалъ Ла-Ну и, обратившись къ мушкетерамъ, добавилъ: — Идите за нимъ и исполняйте все, что онъ прикажетъ!

Мержи въ нѣсколько секундъ разставилъ мушкетеровъ вдоль забора и велѣлъ имъ держать ружья на-готовѣ. Непріятельскій отрядъ быстро приближался; уже можно было разслышать топотъ лошадиныхъ копытъ по грязной дорогѣ.

— Ихъ капитанъ, сказалъ Мержи вполголоса, — тотъ самый чудакъ, котораго намъ не удалось подстрѣлить вчера. Ну, сегодня онъ не уйдетъ отъ насъ.

Стоявшій возлѣ него мушкетеръ наклонилъ голову какъ бы въ знакъ того, что считаетъ это своимъ дѣломъ. Кавалеристы были на разстояніи двадцати шаговъ; ихъ капитанъ, повидимому, собирался отдать какое-то приказаніе, но Мержи предупредилъ его, громко крикнувъ своимъ людямъ: стрѣляй!

Капитанъ съ краснымъ перомъ въ это время повернулъ голову… и Мержи узналъ своего брата. Онъ протянулъ руку, чтобы остановить мушкетеровъ; но уже было слишкомъ поздно. Раздался ружейный залпъ. Кавалеристы, застигнутые врасплохъ, разсѣялись но полю; капитанъ Жоржъ упалъ съ лошади, прострѣленный двумя пулями.

ГЛАВА XXVII.
Госпиталь.

Старинный католическій монастырь, упраздненный городскимъ совѣтомъ Ла-Рошели, былъ превращенъ во время осады въ госпиталь для раненыхъ. Изъ часовни былъ вынесенъ алтарь, скамьи и всѣ украшенія и подъ устланъ соломой и сѣномъ; сюда сносили простыхъ солдатъ. Прежняя монастырская трапеза предназначалась для высшихъ чиновъ. Это была довольно большая зала, украшенная дубовой рѣзьбой, съ широкими стрѣльчатыми окнами, пропускавшими достаточно свѣта для хирургическихъ операцій, которыя почти безпрерывно производились здѣсь.

Капитанъ Жоржъ лежалъ на матрацѣ, обагренномъ его собственной кровью и многихъ другихъ, которые лежали до него на этомъ злополучномъ ложѣ. Связка соломы служила ему изголовьемъ. Съ него сняли латы и разодрали куртку и рубашку. Онъ былъ обнаженъ до пояса; но правая рука была въ кожанномъ нарукавникѣ и въ стальной перчаткѣ. Солдатъ, стоя на колѣняхъ передъ нимъ, вытиралъ кровь, которая текла изъ его ранъ; одна изъ нихъ была на животѣ, другая, болѣе легкая, на лѣвой рукѣ. Мержи былъ настолько убитъ горемъ, что не могъ оказать никакой существенной помощи. Онъ или сидѣлъ у постели умирающаго и горько плакалъ; или же съ воплемъ отчаянія бросался на полъ, упрекая себя въ томъ, что онъ убилъ любимаго брата. Жоржъ сохранялъ присутствіе духа и старался по возможности успокоить несчастнаго виновника своей смерти.

Въ двухъ шагахъ отъ него лежалъ Бевилль въ такомъ-же печальномъ положеніи. Но черты его лица не выражали того спокойствія и покорности судьбѣ, какую можно было видѣть у Жоржа. Время отъ времени онъ глухо стоналъ и съ отчаяніемъ глядѣлъ на своего сосѣда, какъ бы, завидуя его храбрости и присутствію духа.

Немного погодя въ залу вошелъ человѣкъ лѣтъ сорока, худощавый и плѣшивый, съ лицомъ покрытымъ глубокими морщинами; онъ держалъ въ рукахъ зеленый мѣшокъ съ хирургическими инструментами, одинъ видъ которыхъ могъ привести въ ужасъ больныхъ. Это былъ мосье Бризаръ, довольно искусный хирургъ по своему времени, другъ и ученикъ знаменитаго Амбруаза Hapé. Онъ повидимому только, что сдѣлалъ какую-то операцію, потому что рукава его были засучены до локтя, и на немъ былъ большой фартукъ, весь обрызганный кровью.

Онъ остановился передъ постелью Жоржа.

— Что вамъ нужно и кто вы? спросилъ Жоржъ.

— Я хирургъ, милостивый государь; если вамъ неизвѣстно имя Бризара, то это только доказываетъ, что вы не знаете многихъ вещей. Теперь вооружитесь ослинымъ терпѣніемъ, какъ говоритъ Парё! Слава Богу, я знаю толкъ въ мушкетныхъ выстрѣлахъ, такъ какъ желалъ-бы имѣть столько тысячъ ливровъ, сколько вынулъ пуль на своемъ вѣку. Въ настоящее время многіе изъ моихъ паціентовъ также здоровы, какъ вашъ покорный слуга.

— Сдѣлайте одолженіе, г-нъ докторъ, скажите правду! Я убѣжденъ, что моя рана смертельна.

Хирургъ сперва осмотрѣлъ лѣвую руку больнаго и сказалъ: — «Пустяки!» Затѣмъ онъ началъ ощупывать рану на животѣ и вызвалъ этимъ такую сильную боль, что Жоржъ едва не вскрикнулъ, и съ гнѣвомъ оттолкнулъ хирурга своей правой рукой.

— Убирайтесь къ чорту! сказалъ онъ раздраженнымъ голосомъ, — дальше смотрѣть нечего! Я вижу по вашему лицу, что дѣло кончено.

— Если я не ошибаюсь милостивый государь, то пуля вѣроятно прошла въ нижнюю часть живота, затѣмъ, поднявшись вверхъ, застряла въ спинномъ хребтѣ, что мы называемъ по гречески rachis… У меня явилось это предположеніе на томъ основаніи, что ваши ноги лишены движенія и похолодѣли. Этотъ болѣзненный признакъ никогда не обманываетъ въ данномъ случаѣ.

— Выстрѣлъ сдѣланъ почти въ упоръ и пуля засѣла въ спинномъ хребтѣ… Ну, этого слишкомъ достаточно, чтобы отправить ad patres простаго смертнаго!… Вамъ нечего больше мучить меня, г-нъ докторъ, дайте мнѣ умереть спокойно.

— Нѣтъ, онъ будетъ жить! спасите его! воскликнулъ Мержи съ растеряннымъ видомъ, хватая за руку хирурга.

— Да, можетъ быть, онъ проживетъ часъ или два, отвѣтилъ холодно Бризаръ, — такъ какъ невидимому это очень здоровая натура.

Мержи бросился на колѣни передъ постелью умирающаго и, схвативъ его руку, покрылъ ее поцѣлуями.

— Часъ или два!.. повторилъ Жоржъ. Тѣмъ лучше, я боялся, что мнѣ прійдется дольше страдать.

— Нѣтъ, это невозможно! воскликнулъ съ рыданіемъ Мержи. — Ты не умрешь Жоржъ! Неужели мнѣ суждено быть убійцей роднаго брата.

— Тише, успокойся, Бернаръ, и не тряси меня такъ!.. Каждое твое движеніе отзывается тутъ… Я чувствую себя теперь гораздо лучше, если только опять не начнется эта невыносимая боль…

Мержи сѣлъ на полъ около матраца и, уткнувъ голову въ колѣни, закрылъ лицо обѣими руками. Онъ не шевелился и только noвременамъ вздрагивалъ всѣмъ тѣломъ отъ судорожныхъ рыданій и нечеловѣческіе стоны вырывались съ усиліемъ изъ его груди.

Между тѣмъ хирургъ, перевязавъ рапу, началъ обтирать зондъ съ невозмутимымъ хладнокровіемъ.

— Я совѣтую вамъ, милостивый государь, приготовиться къ смерти, сказалъ онъ. — Если вамъ угодно имѣть пастора, то въ этомъ не можетъ быть недостатка въ нашемъ городѣ, а захотите исповѣдываться у католическаго священника, то я пришлю его къ вамъ. Мнѣ только что попался на глаза монахъ, взятый въ плѣнъ нашими людьми. Вотъ, смотрите: онъ тамъ въ углу бесѣдуетъ съ раненымъ папистомъ.

— Меня мучитъ жажда; распорядитесь пожалуйста, чтобы мнѣ подали питья; сказалъ Жоржъ.

— Избави Богъ! Вы умрете часомъ раньше.

— Часъ жизни не стоитъ стакана порядочнаго вина! Однако прощайте, г-нъ докторъ! Вы видите рядомъ со мною лежитъ человѣкъ, который ожидаетъ васъ съ нетерпѣніемъ.

— Не прислать-ли къ вамъ пастора или монаха?

— Я не нуждаюсь ни въ одномъ изъ нихъ.

— Что вы хотите этимъ сказать?..

— Оставьте меня въ покоѣ.

Хирургъ пожалъ плечами и подошелъ къ Бевиллю.

— Клянусь честью, воскликнулъ онъ, — вотъ здоровая рана! Эти черти волонтеры бьютъ какъ шальные!

— Могу-ли я надѣяться на выздоровленіе? спросилъ раненый слабымъ голосомъ.

— Вздохните, сказалъ Бризаръ.

Послышался родъ слабаго свиста отъ воздуха, выходившаго изъ груди Бевилля, между тѣмъ какъ изъ краевъ раны и изо рта больнаго полилась кровь какъ красная пѣна.

Хирургъ свиснулъ какъ-бы въ подражаніе этому звуку; затѣмъ поспѣшно наложилъ компресъ на рану, и, захвативъ свой мѣшокъ съ инструментами, поднялся съ мѣста.

Но глаза Бевилля, сверкавшіе лихорадочнымъ блескомъ, слѣдили за каждымъ его движеніемъ. — Ну, что вы скажете докторъ? спросилъ онъ дрожащимъ голосомъ.

— Ваша пѣсня спѣта! отвѣтилъ лаконически хирургъ; и, не поворачивая головы, онъ подошелъ къ другому больному.

— Боже мой, какъ тяжело умирать въ молодости! воскликнулъ несчастный Бевилль, опуская голову на связку соломы, которая служила ему подушкой.

Жоржъ настойчиво просилъ пить, но никто не рѣшался подать ему стаканъ воды изъ боязни ускорить его кончину. Странное человѣколюбіе, которое не имѣетъ другой цѣли, какъ только продлить мученія безпомощнаго страдальца. Въ это время въ залу вошелъ Ла-Ну и капитанъ Дитрихъ въ сопровожденіи нѣсколькихъ офицеровъ, чтобы взглянуть на раненыхъ. Они остановились передъ постелью Жоржа. Ла-Ну, опираясь на рукоятку своей шпаги, поперемѣнно смотрѣлъ на обоихъ братьевъ; въ глазахъ его выражалось глубокое сожалѣніе, которое возбуждало въ немъ это печальное зрѣлище.

Жестяная фляжка, висѣвшая у пояса Дитриха привлекла вниманіе Жоржа. — Капитанъ, сказалъ онъ, — вы старый воинъ?..

— Да, вы правы, я самъ считаю себя старикомъ! Борода быстрѣе сѣдѣетъ отъ порохового дыма, нежели отъ лѣтъ. Мое имя капитанъ Дитрихъ Горнштейнъ.

— Скажите, что сдѣлали бы вы на моемъ мѣстѣ, если бы васъ ранили такъ, какъ меня?

Капитанъ Дитрихъ наклонился къ больному и осмотрѣлъ его раны съ видомъ знатока, который видѣлъ ихъ не мало на своемъ вѣку и можетъ судить о степени ихъ важности. Затѣмъ онъ отвѣтилъ серьезнымъ тономъ: — Во-первыхъ, я принялъ бы мѣры, чтобы успокоить свою совѣсть, а во-вторыхъ, спросилъ бы себѣ стаканъ хорошаго рейнвейна, если бы оно было подъ рукою.

— Ну, представьте себѣ, я просилъ ихъ дать мнѣ глотокъ ихъ негоднаго рошельскаго вина, а они лишаютъ меня и этого удовольствія.

Дитрихъ отстегнулъ свою фляжку, которая была довольно почтенныхъ размѣровъ и хотѣлъ передать ее раненому.

— Что вы дѣлаете, капитанъ? воскликнулъ одинъ изъ мушкетеровъ, пришедшихъ съ Ла-Ну, — докторъ сказалъ, что онъ тотчасъ же умретъ, если напьется.

— Часомъ раньше или позже, не все ли равно! По крайней мѣрѣ это доставитъ ему небольшое утѣшеніе передъ смертью. Пейте съ Богомъ, мой храбрый товарищъ! Досадно, что я не могу предложить вамъ болѣе порядочнаго вина.

— Безконечное вамъ спасибо, капитанъ Дитрихъ, сказалъ Жоржъ, утоливъ жажду. Затѣмъ, протянувъ здоровую руку, онъ подалъ фляжку Бевиллю со словами: — На, возьми это, мой бѣдный другъ; ты вѣрно не откажешься послѣдовать моему примѣру.

Бевилль ничего не отвѣтилъ и только покачалъ головой въ видѣ отказа.

— Господи! вотъ еще новое мученіе! воскликнулъ Жоржъ раздраженнымъ голосомъ. — Неужели мнѣ не дадутъ умереть спокойно?

Онъ увидѣлъ пастора, который подходилъ къ нему съ библіей подъ мышкой.

— Мой сынъ, сказалъ пасторъ, — когда вы…

— Довольно! Замолчите, пожалуйста. Я знаю заранѣе, что вы скажете, и поэтому не трудитесь напрасно. Я католикъ.

— Католикъ? спросилъ съ удивленіемъ Бевилль. Значитъ, ты больше не атеистъ?

— Но вы были прежде воспитаны въ реформатской религіи, продолжалъ пасторъ; — и въ этотъ торжественный и страшный моментъ, когда вы должны предстать передъ Верховнымъ Судьей нашихъ поступковъ и совѣсти…

— Я уже говорилъ вамъ, что я католикъ!.. Оставьте меня въ покоѣ.

— Но…

— Сжальтесь надо мной, капитанъ Дитрихъ! Вы уже оказали мнѣ существенную услугу; сдѣлайте мнѣ еще одно одолженіе: избавьте меня отъ всѣхъ этихъ увѣщаній и сѣтованій.

— Я совѣтую вамъ удалиться, сказалъ Дитрихъ пастору, — вы видите, онъ не расположенъ слушать васъ.

Ла-Ну сдѣлалъ знакъ монаху, чтобы тотъ подошелъ къ раненому.

— Вотъ священникъ вашей религіи, капитанъ Жоржъ, сказалъ Ла-Ну; — мы не желаемъ стѣснять васъ, такъ какъ это дѣло совѣсти…

— Монахъ или пасторъ, не все ли равно! Прогоните ихъ обоихъ! воскликнулъ съ досадой Жоржъ.

Но монахъ и пасторъ встали по обѣимъ сторонамъ постели и, повидимому, намѣревались оспаривать другъ у друга умирающаго.

— Этотъ дворянинъ католикъ, сказалъ монахъ.

— Но онъ родился протестантомъ, и я долженъ исповѣдывать его…

— Вы забываете, что онъ принялъ католичество.

— Онъ, вѣроятно, пожелаетъ умереть въ вѣрѣ отцовъ своихъ.

— Приступимъ къ исповѣди, сынъ мой!..

— Прочтите символъ вѣры, сынъ мой!

— Надѣюсь, вы умрете истиннымъ католикомъ!..

— Удалите его, онъ посланъ Антихристомъ, воскликнулъ пасторъ, разсчитывая на сочувствіе большинства присутствующихъ.

Одинъ изъ солдатъ, ревностный гугенотъ, схватилъ монаха за поясъ и толкнулъ его со словами: — Убирайся прочь, бритый висѣльникъ. У насъ уже давно не поютъ мессъ въ Ла-Рошели!

— Подождите, сказалъ Ла-Ну, останавливая монаха. — Если этотъ дворянинъ желаетъ исповѣдываться, то, клянусь честью, никто не помѣчаетъ ему въ этомъ.

— Отъ души благодарю васъ, мосье Ла-Ну… сказалъ умирающій.

— Будьте всѣ свидѣтели, прервалъ монахъ, — что онъ желаетъ исповѣдываться!

— Онъ хочетъ вернуться къ вѣрѣ своихъ предковъ, воскликнулъ пасторъ.

— Нѣтъ, чортъ васъ побери! Оставьте меня въ покоѣ. Развѣ я умеръ, что вы, какъ вороны, каркаете надъ моимъ трупомъ. Мнѣ не нужно ни вашихъ мессъ, ни вашихъ псалмовъ.

— Онъ богохульствуетъ! воскликнули въ одинъ голосъ представители двухъ различныхъ религій.

— Нужно же вѣрить во что нибудь, замѣтилъ Дитрихъ съ невозмутимымъ хладнокровіемъ.

— Я вѣрю… что вы, капитанъ, порядочный человѣкъ, сказалъ съ усиліемъ Жоржъ, — и что вы избавите меня отъ нихъ… Уйдите отсюда, кровопійцы, дайте мнѣ умереть, какъ собакѣ, безъ вашей помощи!..

— Да, ты умрешь собачьей смертью! сказалъ съ негодованіемъ пасторъ.

Монахъ набожно перекрестился и подошелъ къ постели Бевилля.

Ла-Ну и Мержи остановили пастора.

— Сдѣлайте попытку убѣдить его! сказалъ Мержи. — Сжальтесь надъ нимъ и надо мной.

— Мосье Жоржъ, сказалъ Ла-Ну умирающему, — повѣрьте старому солдату, что увѣщанія человѣка, посвятившаго себя Богу, могутъ усладить послѣднія минуты нашей жизни. Не слушайтесь совѣтовъ преступнаго тщеславія и не губите своей души ради пустаго хвастовства.

— Я думалъ о смерти не съ сегодняшняго дня, возразилъ Жоржъ, — мнѣ не нужно ни чьихъ увѣщаній, чтобы приготовиться къ ней… Я никогда не былъ склоненъ къ хвастовству, а теперь менѣе, чѣмъ когда либо. Но, чортъ побери, я не имѣю никакого желанія слушать эту чепуху.

Пасторъ пожалъ плечами и удалился изъ залы вслѣдъ за Ла-Ну, который шелъ медленными шагами, опустивъ голову.

— Товарищъ, сказалъ Дитрихъ, — вы должно быть чертовски страдаете, если рѣшаетесь говорить такія вещи.

— Дѣйствительно, мои мученія невыносимы.

— Въ такомъ случаѣ, я надѣюсь, что Господь не прогнѣвается на ваши слова, хотя они сильно смахиваютъ на богохульство. Но когда человѣкъ прострѣленъ насквозь, то, чортъ возьми, ему не грѣхъ ругаться, если онъ чувствуетъ отъ этого нѣкоторое облегченіе.

Жоржъ улыбнулся и взялъ фляжку. — Пью за ваше здоровье, капитанъ! Вы отличная сидѣлка для раненаго солдата!

Съ этими словами онъ протянулъ руку капитану Дитриху, который пожалъ ее съ видимымъ волненіемъ.

— Чортъ знаетъ, пробормоталъ онъ про себя, — въ какомъ бы я былъ скверномъ положеніи, если бы мой братъ Геннигъ былъ католикъ и я всадилъ бы ему, такимъ образомъ, пулю въ животъ… Вотъ когда осуществилось предсказаніе Милы!

— Жоржъ, мой дорогой другъ, проговорилъ съ усиліемъ Бевилль, — скажи мнѣ что нибудь. Мы должны умереть… Скоро наступитъ страшная минута… Неужели ты и теперь думаешь такъ, какъ въ тѣ времена, когда ты мнѣ проповѣдывалъ атеизмъ.

— Разумѣется! Соберись съ мужествомъ. Еще нѣсколько минутъ и нашимъ страданіямъ наступитъ конецъ.

— Но этотъ монахъ толкуетъ мнѣ объ адѣ… чертяхъ… и всякой всячинѣ… Съ этими вещами нельзя шутить!..

— Все это пустая болтовня!

— Но если онъ говоритъ правду?

Жоржъ ничего не отвѣтилъ и, обращаясь къ Дитриху, сказалъ. — Капитанъ, я оставляю вамъ на память мою шпагу и латы; къ сожалѣнію я не могу предложить вамъ ничего лучшаго за превосходное вино, которымъ вы такъ щедро угостили меня.

— Жоржъ, продолжалъ Бевилль жалобнымъ голосомъ, — меня пугаетъ мысль о будущей жизни… вѣчность…

— Трусъ!

— Но вѣдь дѣло идетъ о вѣчномъ мученіи… По неволѣ струсишь!

— Ну, исповѣдуйся, если хочешь и кончимъ этотъ глупый разговоръ.

— Скажи мнѣ только, ты увѣренъ, что адъ не существуетъ?

— Я ни въ чемъ не увѣренъ.

— Значитъ, у тебя явились относительно этого нѣкоторыя сомнѣнія?…

— Я уже сказалъ тебѣ: исповѣдуйся и оставь меня въ покоѣ.

— Ты будешь насмѣхаться надо мной.

Жоржъ невольно улыбнулся; затѣмъ добавилъ серьезнымъ тономъ:

— На твоемъ мѣстѣ я покаялся бы въ грѣхахъ и соборовался бы масломъ, чтобы быть готовымъ къ смерти.

— Ну, я сдѣлаю такъ, какъ ты совѣтуешь, и буду исповѣдиваться послѣ тебя…

— Тебѣ придется слишкомъ долго ждать!

— Чортъ возьми!.. думай, что хочешь, а я хочу умереть истиннымъ христіаниномъ… Ну, отецъ мой, не будемъ терять времени… Только подсказывайте, что я долженъ говорить; я забылъ всѣ молитвы.

Пока монахъ исповѣдывалъ Бевилля, Жоржъ выпилъ еще глотокъ вина и, положивъ голову на подушку, закрылъ глаза. Онъ пролежалъ спокойно около четверти часа; но тутъ вздрогнулъ и застоналъ отъ боли.

Мержи, думая, что онъ кончается, громко вскрикнулъ и приподнялъ ему голову.

— Опять! сказалъ Жоржъ, отталкивая его руку. — Успокойся, Бернаръ, и не трогай меня.

— Жоржъ, ты умираешь по моей винѣ, я убилъ тебя!..

— Что дѣлать! Я не первый французъ, который убитъ роднымъ братомъ… и, вѣроятно, не послѣдній. Я никого не могу обвинять въ моей смерти… Когда герцогъ Анжуйскій освободилъ меня изъ тюрьмы и предложилъ сопровождать его, я далъ клятву не обнажать шпаги… Но сегодня утромъ, когда я узналъ, что аттаковали Бевилля и услыхалъ мушкетные выстрѣлы, мнѣ захотѣлось узнать, въ чемъ дѣло..

Онъ закрылъ глаза, но потомъ снова открылъ ихъ и улыбаясь сказалъ своему брату:

— Графиня Тюржи поручила мнѣ сказать тебѣ, что она любитъ тебя по-прежнему.

Это были его послѣднія слова. Онъ умеръ черезъ четверть часа и, повидимому, безъ особенныхъ страданій. Почти одновременно съ нимъ скончался Бевиллѣ на рукахъ монаха, который разсказывалъ впослѣдствіи, что онъ явственно слышалъ въ воздухѣ радостный крикъ ангеловъ, принявшихъ душу раскаявшагося грѣшника, между тѣмъ какъ подъ землею ликовали нечистые, унося душу капитана Мержи.

Въ любой исторіи Франціи можно встрѣтить описаніе, какъ Ла-Ну оставилъ Ла-Рошель вслѣдствіе глубокаго отвращенія къ междоусобной войнѣ и упрековъ совѣсти, такъ какъ не могъ простить себѣ, что поднялъ оружіе противъ своего короля. Между тѣмъ католическая армія вынуждена была снять осаду, и заключенъ былъ четвертый миръ, за которымъ вскорѣ послѣдовала смерть Карла ІХ-го.

Быть можетъ, меня спросятъ: утѣшился ли Мержи и пользуется ли онъ по-старому привязанностью Діаны? Но я считаю лишнимъ отвѣчать на эти вопросы и предоставляю ихъ рѣшить самому читателю, потому что такимъ образомъ онъ можетъ кончить романъ по своему вкусу.

Конецъ.

"Историческій Вѣстникъ", тт. 9—10, 1882

---

1. Les Enfante-Perdus составляли часть французской милиціи и выбирались большинствомъ голосовъ изъ цѣлой арміи. Ихъ употребляли для опасныхъ экспедицій и отдѣльныхъ стычекъ; они исполняли также роль развѣдчиковъ и вольтижеровъ и первые вступали въ битву. При Людовикѣ ХІІІ-мъ и Людовикѣ XIV-мъ ихъ выбирали преимущественно изъ мушкетеровъ и гренадеровъ. Впослѣдствіи Enfante-Perdus называли волонтеровъ. Прим. перев.
2. Махаонъ — сынъ Эскулапа, исполнявшій должность врача въ греческомъ войскѣ, при осадѣ Трои. Вмѣстѣ съ братомъ своимъ Подалиромъ онъ предводительствовалъ частью греческаго войска. Прим. перев.
3. Комическая личность одной старинной народной пѣсни.
4. Игра въ три кости.
5. Классическое мѣсто дуэлей. Поле, называемое Pré-aux-Clercs, находилось передъ Лувромъ, между улицами des Petits Angustins et du Bac.
6. «Хвала Богу, миръ живымъ, спасеніе умершимъ, и благословенно чрево Дѣвы Маріи, носившее Сына Предвѣчнаго Отца».
7. Правдъ Людовикъ де-Конде, убитый при Жарнакѣ, навлекъ на себя подозрѣніе въ посягательствѣ за королевскую корову. Адмиралъ Колиньи назывался Гаспаромъ.
8. Польтро де-Мере убилъ великаго Франсуа, герцога де-Гизъ, при осадѣ Орлеана, въ моментъ, когда городъ, доведенный до послѣдней крайности, готовился къ сдачѣ. На Колиньи пало подозрѣніе, что убійство совершено по его приказанію или что онъ намѣренно не принялъ никакихъ мѣръ, чтобы предупредить преступленіе.
9. Въ силу жирнаго договора, заключеннаго послѣ третьей междоусобной войны, во многихъ парламентахъ были учреждены судебныя камеры, гдѣ половина членовъ, были кальвинисты.
10. Причиной ея смерти, но свидѣтельству д’Обинье (d’Aubigné, «Hist. univ.», t. II, chap. II), былъ ядъ, которымъ были надушены перчатки по способу гг. Рене, Флорентенъ и коми.
11. ) Свидѣтели при дуэляхъ не всегда оставались простыми зрителями, такъ какъ часто дрались между собой. Ихъ называли seconds и tiers.
12. Всѣ тогдашніе термины фехтованія были заимствованы изъ итальянскаго языка.
13. Господь да сохранитъ васъ, милостивый государь. Будьте нашимъ дорогимъ гостемъ.
14. Говорите ли вы по-испански?
15. Потише.
16. Прости Господи! вы не кавалеръ, а монахъ.
17. Заговоръ въ Амбуазѣ составленъ былъ въ 1660 году однимъ дворяниномъ Барри де-Реводи, при тайномъ соучастіи знатныхъ сеньеровъ и принца Конде, съ цѣлью низвергнуть могущество гизовъ и ихъ вліяніе на короля Франциска ІІ-го и королеву-мать, Екатерину Медичи. Но заговоръ билъ открытъ и главные соучастники подверглись смертной казни. (Прим. перев.).
18. Герцогъ Анжуйскій, впослѣдствіи король Генрихъ ІІІ-й.
19. Подобныя вооруженія можно видѣть въ парижскомъ артиллерійскомъ музеѣ. Прекрасный эскизъ Рубенса, изображающій турниръ, даетъ понятіе о томъ способѣ, какимъ ѣздили верхомъ въ этой желѣзной юбкѣ. На сѣдлѣ дѣлался родъ табурета, на который садился всадникъ, такъ что его колѣни были почти на одномъ уровнѣ съ головой лошади. См. также «Описаніе человѣка, сожженнаго въ полномъ вооруженіи», L’Histoire universelle д’Обинѣе.