Валя (Андреев)/Версия 2

Опубл.: 1899. Источник: az.lib.ru

Леонид Андреев

Валя

Валя сидел и читал. Книга была очень большая, только наполовину меньше самого Вали, с очень черными и крупными строками и картинками во всю страницу. Чтобы видеть верхнюю строку, Валя должен был протягивать свою голову чуть ли не через весь стол, подниматься на стуле на колени и пухлым коротеньким пальцем придерживать буквы, которые очень легко терялись среди других похожих букв, и найти их потом стоило большого труда. Благодаря этим побочным обстоятельствам, не предусмотренным издателями, чтение подвигалось с солидною медленностью, несмотря на захватывающий интерес книги. В ней рассказывалось, как один очень сильный мальчик, которого звали Бовою, схватывал других мальчиков за ноги и за руки, и они от этого отрывались. Это было и страшно и смешно, и потому в пыхтении Вали, которым сопровождалось его путешествие по книге, слышалась нотка приятного страха и ожидания, что дальше будет еще интереснее. Но Вале неожиданно помешали читать: вошла мама с какою-то другою женщиной.

— Вот он! — сказала мама, глаза у которой краснели от слез, видимо недавних, так как в руках она мяла белый кружевной платок.

— Валечка, милый! — вскрикнула женщина и, обняв его голову, стала целовать лицо и глаза, крепко прижимая к ним свои худые, твердые губы. Она не так ласкала, как мама: у той поцелуи были мягкие, тающие, а эта точно присасывалась. Валя, хмурясь, молча принимал колючие ласки. Он был недоволен, что прервали его интересное чтение, и ему совсем не нравилась эта незнакомая женщина, высокая, с костлявыми пальцами, на которых не было ни одного кольца. И пахло от нее очень дурно: какою-то сыростью и гнилью, тогда как от мамы всегда шел свежий запах духов. Наконец женщина оставила Валю в покое и, пока он вытирал губы, осмотрела его тем быстрым взглядом, который словно фотографирует человека. Его коротенький нос, но уже с признаками будущей горбинки, густые, не детские брови над черными глазами и общий вид строгой серьезности что-то напомнили ей, и она заплакала. И плакала она не так, как мама: лицо оставалось неподвижным, и только слезы быстро-быстро капали одна за другою — не успевала скатиться одна, как уже догоняла другая. Так же внезапно перестав плакать, как и начала, она спросила:

— Валечка, ты не знаешь меня?

— Нет.

— Я приходила к тебе. Два раза приходила. Помнишь?

Может быть, она и приходила, может быть, и два раза приходила, — но откуда Валя будет знать это? Да и не все ли равно, приходила эта незнакомая женщина или нет? Она только мешает читать со своими вопросами.

— Я твоя мама. Валя! — сказала женщина.

Валя с удивлением оглянулся на свою маму, но ее в комнате уже не было.

— Разве две мамы бывают? — спросил он. — Какие ты глупости говоришь!

Женщина засмеялась, но этот смех не понравился Вале: видно было, что женщина совсем не хочет смеяться и делает это так, нарочно, чтобы обмануть. Некоторое время оба молчали.

— Ты уже умеешь читать? Вот умница!

Валя молчал.

— А какую ты книгу читаешь?

— Про Бову-королевича, — сообщил Валя с серьезным достоинством и с очевидным чувством уважения к большой книге.

— Ах, это должно быть очень интересно! Расскажи мне, пожалуйста, — заискивающе улыбнулась женщина.

И снова что-то неестественное, фальшивое прозвучало в этом голосе, который старался быть мягким и круглым, как голос мамы, но оставался колючим и острым. Та же фальшь сквозила и в движениях женщины: она передвинулась на стуле и даже протянула вперед шею, точно приготовилась к долгому и внимательному слушанию: а когда Валя неохотно приступил к рассказу, она тотчас же ушла в себя и потемнела, как потайной фонарь, в котором внезапно задвинули крышку. Валя чувствовал обиду за себя и за Бову, но, желая быть вежливым, наскоро проговорил конец сказки и добавил:

— Все.

— Ну, прощай, мой голубчик, мой дорогой! — сказала странная женщина и снова стала прижимать губы к Валиному лицу. — Скоро я опять приду. Ты будешь рад?

— Да, приходите, пожалуйста, — вежливо попросил Валя и, чтобы она скорее ушла, прибавил: — Я буду очень рад.

Посетительница ушла, но только что Валя успел разыскать в книге слово, на котором он остановился, как появилась мама, посмотрела на него и тоже стала плакать. О чем плакала женщина, было еще понятно: она, вероятно, жалела, что она такая неприятная и скучная, — но чего ради плакать маме?

— Послушай, — задумчиво сказал Валя, — как надоела мне эта женщина! Она говорит, что она моя мама. Разве бывают две мамы у одного мальчика?

— Нет, деточка, не бывает. Но она говорит правду: она твоя мама.

— А кто же ты?

— Я твоя тетя.

Это явилось неожиданным открытием, но Валя отнесся к нему с непоколебимым равнодушием: тетя так тетя — не все ли равно? Для него слово не имело такого значения, как для взрослых. Но бывшая мама не понимала этого и начала объяснять, почему так вышло, что она была мамой, а стала тетей. Давно, давно, когда Валя был совсем маленький…

— Какой маленький? Такой? — Валя поднял руку па четверть аршина от стола.

— Нет, меньше.

— Как киска? — радостно изумился Валя. Рот его полуоткрылся, брови поднялись кверху. Он намекал на беленького котенка, которого ему недавно подарили и который был так мал, что всеми четырьмя лапами помещался на блюдце.

— Да.

Валя счастливо рассмеялся, но тотчас же принял свой обычный суровый вид и со снисходительностью взрослого человека, вспоминающего ошибки молодости, заметил:

— Какой я был смешной!

Так вот, когда он был маленький и смешной, как киска, его принесла эта женщина и отдала, как киску, навсегда. А теперь, когда он стал такой большой и умный, она хочет взять его к себе.

— Ты хочешь к ней? — спросила бывшая мама и покраснела от радости, когда Валя решительно и строго произнес:

— Нет, она мне не правится! — и снова принялся за книгу.

Валя считал инцидент исчерпанным, но ошибся. Эта странная женщина с лицом, таким безжизненным, словно из него выпили всю кровь, неизвестно откуда появившаяся и так же бесследно пропавшая, всколыхнула тихий дом и наполнила его глухой тревогою. Тетя-мама часто плакала и все спрашивала Валю, хочет ли он уйти от нее; дядя-папа ворчал, гладил свою лысину, отчего белые волоски на ней поднимались торчком, и, когда мамы не было в комнате, также расспрашивал Валю, не хочет ли он к той женщине. Однажды вечером, когда Валя уже лежал в кроватке, но еще не спал, дядя и тетя говорили о нем и о женщине. Дядя говорил сердитым басом, от которого незаметно дрожали хрустальные подвески в люстре и сверкали то синими, то красными огоньками.

— Ты, Настасья Филипповна, говоришь глупости. Мы не имеем права отдавать ребенка, для него самого не имеем права. Неизвестно еще, на какие средства живет эта особа с тех пор, как ее бросил этот… ну, да, черт его возьми, ты понимаешь, о ком я говорю? Даю голову на отсечение, что ребенок погибнет у нее.

— Она любит его, Гриша.

— А мы его не любим? Странно ты рассуждаешь, Настасья Филипповна, — похоже, что сама ты хочешь отделаться от ребенка…

— Как тебе не грешно!

— Ну, ну, уже обиделась. Ты обсуди этот вопрос хладнокровно, не горячась. Какая-нибудь кукушка, вертихвостка, наплодит ребят и с легким сердцем подбрасывает к вам. А потом пожалуйте: давайте мне моего ребенка, так как меня любовник бросил, и я скучаю. На концерты да на театры у меня денег нету, так мне игрушку давайте! Нет-с, сударыня, мы еще поспорим!

— Ты не справедлив к ней, Гриша. Ведь ты знаешь, какая она больная, одинокая…

— Ты, Настасья Филипповна, и святого из терпения выведешь, ей-богу! Ребенка-то ты забываешь? Тебе все равно, сделают ли из него честного человека или прохвоста? А я голову свою даю на отсечение, что из него сделают прохвоста, ракалью, вора и… прохвоста!

— Гриша!

— Христом богом прошу: не раздражай ты меня! И откуда у тебя эта дьявольская способность перечить? «Она такая одино-о-кая», — а мы не одиноки? Бессердечная ты женщина, Настасья Филипповна, и черт дернул меня на тебе жениться! Тебе палача в мужья надо!

Бессердечная женщина заплакала, и муж попросил у нее прощения, объяснив, что только набитый дурак может обращать внимание на слова такого неисправимого осла, как он. Понемногу она успокоилась и спросила:

— А что говорит Талонский?

Григорий Аристархович снова вспылил.

— И откуда ты взяла, что он умный человек? Говорит, все будет зависеть от того, как суд посмотрит… Экая новость, подумаешь, без него и не знаем, что все зависит от того, как суд посмотрит. Конечно, ему что, — потявкал-потявкал, да и к сторонке. Нет, если бы на то моя воля, я бы всех этих пустобрехов…

Тут Настасья Филипповна закрыла дверь из столовой, и конца разговора Валя не слыхал. Но долго еще он лежал с открытыми глазами и все старался понять, что это за женщина, которая хочет взять его и погубить.

На следующий день он с утра ожидал, когда тетя спросит его, не хочет ли он к маме; но тетя не спросила. Не спросил и дядя. Вместо того оба они смотрели на Валю так, точно он очень сильно болен и скоро должен умереть, ласкали его и привозили большие книги с раскрашенными картинками. Женщина более не приходила; но Вале стало казаться, что она караулит его около дверей и, как только он станет переходить порог, она схватит его и унесет в какую-то черную, страшную даль, где извиваются и дышат огнем злые чудовища. По вечерам, когда Григорий Аристархович занимался в кабинете, а Настасья Филипповна что-нибудь вязала или раскладывала пасьянс, Валя читал свои книги, в которых строки стали чаще и меньше. В комнате было тихо-тихо, только шелестели переворачиваемые листы да изредка доносился из кабинета басистый кашель дяди и сухое щелканье на счетах. Лампа с синим колпаком бросала яркий свет на пеструю бархатную скатерть стола, но углы высокой комнаты были полны тихого, таинственного мрака. Там стояли большие цветы с причудливыми листьями и корнями, вылезающими наружу и похожими на дерущихся змей, и чудилось, что между ними шевелится что-то большое, темное. Валя читал. Перед его расширенными глазами проходили страшные, красивые и печальные образы, вызывавшие жалость и любовь, но чаще всего страх. Валя жалел бедную русалочку, которая так любила красивого принца, что пожертвовала для него и сестрами, и глубоким, спокойным океаном; а принц не знал про эту любовь, потому что русалка была немая, и женился на веселой принцессе; и был праздник, на корабле играла музыка, и окна его были освещены, когда русалочка бросилась в темные волны, чтобы умереть. Бедная, милая русалочка, такая тихая, печальная и кроткая. Но чаще являлись перед Валей злые, ужасные люди-чудовища. В темную ночь они летели куда-то на своих колючих крыльях, и воздух свистел над их головой, и глаза их горели, как красные угли. А там их окружали другие такие же чудовища, и тут творилось что-то таинственное, страшное. Острый, как нож, смех; продолжительные, жалобные вопли; кривые полеты, как у летучей мыши, странная, дикая пляска при багровом свете факелов, кутающих свои кривые огненные языки в красных облаках дыма; человеческая кровь и мертвые белые головы с черными бородами… Все это были проявления одной загадочной и безумно злой силы, желающей погубить человека, гневные и таинственные призраки. Они наполняли воздух, прятались между цветами, шептали о чем-то и указывали костлявыми пальцами на Валю; они выглядывали на него из дверей темной комнаты, хихикали и ждали, когда он ляжет спать, чтобы безмолвно реять над его головою; они засматривали из сада в черные окна и жалобно плакали вместе с ветром.

И все это злое, страшное принимало образ той женщины, которая приходила за Валей. Много людей являлось в дом Григория Аристарховича и уходило, и Валя не помнил их лиц, но это лицо жило в его памяти. Оно было такое длинное, худое, желтое, как у мертвой головы, и улыбалось хитрою, притворною улыбкою, от которой прорезывались две глубокие морщины по сторонам рта. Когда эта женщина возьмет Валю, он умрет.

— Слушай, — сказал раз Валя своей тете, отрываясь от книги. — Слушай, — повторил он с своей обычной серьезной основательностью и взглядом, смотревшим прямо в глаза тому, с кем он говорил, — я тебя буду называть мамой, а не тетей. Ты говоришь глупости, что та женщина-- мама. Ты мама, а она нет.

— Почему? — вспыхнула Настасья Филипповна, как девочка, которую похвалили.

Но вместе с радостью в ее голосе слышался страх за Валю. Он стал такой странный, боязливый; боялся спать один, как прежде; по ночам бредил и плакал.

— Так. Я не могу этого рассказать. Ты лучше спроси у папы. Он тоже папа, а не дядя, — решительно ответил мальчик.

— Нет, Валечка, это правда: она твоя мама.

Валя подумал и ответил тоном Григория Аристарховича:

— Удивляюсь, откуда у тебя эта способность перечить!

Настасья Филипповна рассмеялась, но, ложась спать, долго говорила с мужем, который бунчал, как турецкий барабан, ругал пустобрехов и кукушек и потом вместе с женою ходил смотреть, как спит Валя. Они долго и молча всматривались в лицо спящего мальчика. Пламя свечи колыхалось в трясущейся руке Григория Аристарховича и придавало фантастическую, мертвую игру лицу ребенка, такому же белому, как те подушки, на которых оно покоилось. Казалось, что из темных впадин под бровями на них глядят черные глаза, прямые и строгие, требуют ответа и грозят бедою и неведомым горем, а губы кривятся в странную, ироническую усмешку. Точно на эту детскую голову легло смутное отражение тех злых и таинственных призраков-чудовищ, которые безмолвно реяли над нею.

— Валя! — испуганно шепнула Настасья Филипповна. Мальчик глубоко вздохнул, но не пошевелился, словно окованный сном смерти.

— Валя! Валя! — к голосу Настасьи Филипповны присоединился густой и дрожащий голос мужа.

Валя открыл глаза, отененные густыми ресницами, моргнул от света и вскочил на колени, бледный и испуганный. Его обнаженные худые ручонки жемчужным ожерельем легли вокруг красной и полной шеи Настасьи Филипповны; пряча голову на ее груди, крепко жмуря глаза, точно боясь, что они откроются сами, помимо его воли, он шептал:

— Боюсь, мама, боюсь! Не уходи!

Это была плохая ночь. Когда Валя заснул, с Григорием Аристарховичем сделался припадок астмы. Он задыхался, и толстая, белая грудь судорожно поднималась и опускалась под ледяными компрессами. Только к утру он успокоился, и измученная Настасья Филипповна заснула с мыслью, что муж ее не переживет потери ребенка.

После семейного совета, на котором решено было, что Вале следует меньше читать и чаще видеться с другими детьми, к нему начали привозить мальчиков и девочек. Но Валя сразу не полюбил этих глупых детей, шумных, крикливых, неприличных. Они ломали цветы, рвали книги, прыгали по стульям и дрались, точно выпущенные из клетки маленькие обезьянки; а он, серьезный и задумчивый, смотрел на них с неприятным изумлением, шел к Настасье Филипповне и говорил:

— Как они мне надоели! Я лучше посижу около тебя.

А по вечерам он снова читал, и, когда Григорий Аристархович, бурча об этой чертовщине, от которой не дают опомниться ребятам, пытался ласково взять у него книгу, Валя молча, но решительно прижимал ее к себе. Импровизированный педагог смущенно отступал и сердито упрекал жену:

— Это называется воспитание! Нет, Настасья Филипповна, я вижу, тебе впору с котятами возиться, а не ребят воспитывать. До чего распустила, не может даже книги от мальчика взять. Нечего говорить, хороша наставница.

Однажды утром, когда Валя сидел с Настасьей Филипповной за завтраком, в столовую ворвался Григорий Аристархович. Шляпа его съехала на затылок, лицо было потно; еще из дверей он радостно закричал:

— Отказал! Суд отказал!

Брильянты в ушах Настасьи Филипповны засверкали, и ножик звякнул о тарелку.

— Ты правду говоришь? — спросила она задыхаясь.

Григорий Аристархович сделал серьезное лицо, чтобы видно было, что он говорит правду, но сейчас же забыл о своем намерении, и лицо его покрылось целой сетью веселых морщинок. Потом снова спохватился, что ему недостает солидности, с которою сообщают такие крупные новости, нахмурился, подвинул к столу стул, положил на него шляпу и, видя, что место кем-то уже занято, взял другой стул. Усевшись, он строго посмотрел на Настасью Филипповну, потом на Валю, подмигнул Вале на жену и только после этого торжественного введения заявил:

— Я всегда говорил, что Талонский умница, которого на козе не объедешь. Нет, Настасья Филипповна, не объедешь, лучше и не пробуй.

— Следовательно, правда?

— Вечно ты с сомнениями. Сказано: в иске Акимовой отказать. Ловко, брат, — обратился он к Вале и добавил строго-официальным тоном, ударяя на букву о: — И возложить на нее судебные и за ведение дела издержки.

— Эта женщина не возьмет меня?

— Дудки, брат! Ах, забыл: я тебе книг привез!

Григорий Аристархович бросился в переднюю, но его остановил крик Настасьи Филипповны: Валя в обмороке откинул побледневшую голову на спинку стула.

Наступило счастливое время. Словно выздоровел тяжелый больной, находившийся где-то в этом доме, и всем стало дышаться легко и свободно. Валя покончил свои сношения с чертовщиной, и когда к нему наезжали маленькие обезьянки, он был среди них самый изобретательный. Но и в фантастические игры он вносил свою обычную серьезность и основательность, и когда шла игра в индейцы, он считал необходимым раздеться почти донага и с ног до головы измазаться краскою. Ввиду делового характера, приданного игре, Григорий Аристархович счел для себя возможным принять в ней посильное участие. В качестве медведя он проявил лишь посредственные способности, но зато пользовался большим и вполне заслуженным успехом в роли индейского слона. И когда Валя, молчаливый и строгий, как истый сын богини Кали, сидел у отца на плечах и постукивал молоточком по его розовой лысине, он действительно напоминал собою маленького восточного князька, деспотически царящего над людьми и животными.

Талонский пробовал намекать Григорию Аристарховичу о судебной палате, которая может не согласиться с решением суда, но тот не мог понять, как трое судей могут не согласиться с тем, что решили трое таких же судей, когда законы одни и там и здесь. Когда же адвокат настаивал, Григорий Аристархович начинал сердиться и в качестве неопровержимого довода выдвигал самого же Талонского:

— Ведь вы же будете и в палате? Так о чем толковать, — не понимаю. Настасья Филипповна, хотя бы ты усовестила его.

Талонский улыбался, а Настасья Филипповна мягко выговаривала ему за его напрасные сомнения. Говорили иногда и о той женщине, на которую возложили судебные издержки, и всякий раз прилагали к ней эпитет «бедная». С тех пор как эта женщина лишилась власти взять Валю к себе, она потеряла в его глазах ореол таинственного страха, который, словно мгла, окутывал ее и искажал черты худого лица, и Валя стал думать о ней, как и о других людях. Он слыхал частое повторение того, что она несчастна, и не мог понять почему; но это бледное лицо, из которого выпили всю кровь, становилось проще, естественнее и ближе. «Бедная женщина», как ее называли, стала интересовать его, и, вспоминая других бедных женщин, о которых ему приходилось читать, он испытывал чувство жалости и робкой нежности. Ему представлялось, что она должна сидеть одна в какой-нибудь темной комнате, бояться и все плакать, все плакать, как плакала она тогда. Напрасно он тогда так плохо рассказал ей про Бову-королевича.

…Оказалось, что трое судей могут не согласиться с тем, что решили трое таких же судей: палата отменила решение окружного суда, и ребенок был присужден его матери по крови. Сенат оставил кассационную жалобу без последствий.

Когда эта женщина пришла, чтобы взять Валю, Григория Аристарховича не было дома; он находился у Талонского и лежал в его спальне, и только его розовая лысина выделялась из белого моря подушек. Настасья Филипповна не вышла из своей комнаты, и горничная вывела оттуда Валю уже одетым для пути. На нем было меховое пальтецо и высокие калоши, в которых он с трудом передвигал ноги. Из-под барашковой шапочки выглядывало бледное лицо с прямым и серьезным взглядом. Под мышкою Валя держал книгу, в которой рассказывалось о бедной русалочке.

Высокая, костлявая женщина прижала его лицо к драповому подержанному пальто и всхлипнула.

— Как ты вырос, Валечка! Тебя не узнаешь, — пробовала она шутить; но Валя молча поправил сбившуюся шапочку и, вопреки своему обычаю, смотрел не в глаза топ, которая отныне становилась его матерью, а на ее рот. Он был большой, но с красивыми мелкими зубами; две морщинки по сторонам оставались на своем месте, где их видел Валя и раньше, только стали глубже.

— Ты не сердишься на меня? — спросила мама, но Валя, не отвечая на вопрос, сказал:

— Ну, пойдем.

— Валечка! — донесся жалобный крик из комнаты Настасьи Филипповны. Она показалась на пороге с глазами, опухшими от слез, и, всплеснув руками, бросилась к мальчику, встала на колени и замерла, положив голову на его плечо, — только дрожали и переливались бриллианты в ее ушах.

— Пойдем, Валя, — сурово сказала высокая женщина, беря его за руку. — Нам не место среди людей, которые подвергли твою мать такой пытке… такой пытке!

В ее сухом голосе звучала ненависть, и ей хотелось ударить ногою стоявшую на коленях женщину.

— У, бессердечные! Рады отнять последнего ребенка!.. — произнесла она злым шепотом и рванула Валю за руку: — Идем! Не будь, как твой отец, который бросил меня.

— Бе-ре-гите его! — сказала Настасья Филипповна.

Извозчичьи сани мягко стукали по ухабам и бесшумно уносили Валю от тихого дома с его чудными цветами, таинственным миром сказок, безбрежным и глубоким, как море, и темным окном, в стекла которого ласково царапались ветви деревьев. Скоро дом потерялся в массе других домов, похожих друг на друга, как буквы, и навсегда исчез для Вали. Ему казалось, что они плывут по реке, берега которой составляют светящиеся линии фонарей, таких близких друг к другу, словно бусы на одной нитке, но, когда они подъезжали ближе, бусы рассыпались, образуя большие темные промежутки, сзади сливаясь в такую же светящуюся линию. И тогда Валя думал, что они неподвижно стоят на одном месте; и все начинало становиться для него сказкою: и сам он, и высокая женщина, прижимавшая его к себе костлявою рукою, и все кругом.

У него замерзла рука, в которой он держал книгу, но он не хотел просить мать, чтобы она взяла ее.

В маленькой комнате, куда привезли Валю, было грязно и жарко. В углу, против большой кровати, стояла под пологом маленькая кроватка, такая, в каких Валя давно уже не спал.

— Замерз! Ну, погоди, сейчас будем чай пить. Ишь, руки-то какие красные! Вот ты и с мамой. Ты рад? — спрашивала мать все с тою же насильственною, нехорошею улыбкою человека, которого всю жизнь принуждали смеяться под палочными ударами.

Валя, пугаясь своей прямоты, нерешительно ответил:

— Нет.

— Нет? А я тебе игрушек купила. Вот, посмотри, на окне.

Валя подошел к окну и начал рассматривать игрушки. Это были жалкие картонные лошадки на прямых, толстых ногах, петрушка в красном колпаке с носатой, глупо ухмыляющейся физиономией и тонкие оловянные солдатики, поднявшие одну ногу и навеки замершие в этой позе. Валя давно уже не играл в игрушки и не любил их, но из вежливости он не показал этого матери.

— Да, хорошие игрушки.

Но она заметила взгляд, который бросил Валя на окно, и сказала с тою же неприятною, заискивающей улыбкой:

— Я не знала, голубчик, что ты любишь. И я уже давно купила эти игрушки.

Валя молчал, не зная, что ответить.

— Ведь я одна, Валечка, одна во всем мире, мне не с кем посоветоваться. Я думала, что они тебе понравятся.

Валя молчал. Внезапно лицо женщины растянулось, слезы быстро-быстро закапали одна за другой, и, точно потеряв под собою землю, она рухнула на кровать, жалобно скрипнувшую под ее телом. Из-под платья выставилась нога в большом башмаке с порыжевшей резинкой и длинными ушками. Прижимая руку к груди, другой сжимая виски, женщина смотрела куда-то сквозь стену своими бледными, выцветшими глазами и шептала:

— Не понравились!.. Не понравились!..

Валя решительно подошел к кровати, положил свою красную ручку на большую, костлявую голову матери и сказал с тою серьезною основательностью, которая отличала все речи этого человека:

— Не плачь, мама! Я буду очень любить тебя. В игрушки играть мне не хочется, но я буду очень любить тебя. Хочешь, я прочту тебе о бедной русалочке?..

14 сентября 1899 г.

Л. Н. Андреев. Полное собрание сочинений и писем в двадцати трех томах

Том первый

М., «Наука», 2007

Другие редакции и варианты

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ИЗДАНИЯ

В настоящем издании материалы располагаются хронологически внутри каждого тома по следующим разделам: произведения, опубликованные при жизни писателя; не опубликованные при его жизни; «Незаконченное. Наброски»; «Другие редакции и варианты»; «Комментарии».

Основной текст устанавливается, как правило, по последнему авторизованному изданию с учетом необходимых в ряде случаев исправлений (устранение опечаток и других отступлений от авторского текста). Если произведение при жизни Андреева не публиковалось, источником текста является авторская рукопись или авторизованный список, а при их отсутствии — первая посмертная публикация или авторитетная копия с несохранившегося автографа. При наличии вариантов основной текст печатается с нумерацией строк.

При просмотре источников текста регистрируются все изменения текста: наличие в нем авторской правки, а также исправления других лиц.

В случае искажения основного текста цензурой или посторонней редактурой восстанавливается первоначальное чтение, что оговаривается в комментарии. Очевидные же описки и опечатки исправляются без оговорок.

Незавершенные и не имеющие авторских заглавий произведения печатаются с редакционным заголовком, который заключается в угловые скобки (как правило, это несколько начальных слов произведения).

Авторские датировки, имеющиеся в конце текста произведений, полностью воспроизводятся и помещаются в левой стороне листа с отступом от края. Даты, вписанные Андреевым в начале текста (обычно это даты начала работы) или в его середине, приводятся в подстрочных примечаниях.

Независимо от наличия или отсутствия авторской даты в письмах письмо получает также дату редакторскую, которая всегда ставится в начале письма, после фамилии адресата и перед текстом письма. Рядом с датой указывается место отправления письма, также независимо от его наличия или отсутствия в тексте письма. Редакторская дата и указание на место отправления выделяются курсивом. Письма, посланные до 1 февраля 1918 г. из-за рубежа или за рубеж, помечаются двойной датой. Первой указывается дата по старому стилю.

Подписи Андреева под произведением не воспроизводятся, но приводятся в «Комментариях». Под публикуемыми текстами писем, текстами предисловий и деловых бумаг подписи сохраняются.

Письма печатаются с сохранением расположения строк в обращении, датах, подписях.

Иноязычные слова и выражения даются в редакционном переводе в виде подстрочных примечаний под звездочкой и сопровождаются указанием в скобках, с какого языка сделан перевод: (франц.)., (нем.) и т. п.

Тексты приведены в соответствие с современными нормами орфографии, но при этом сохраняются такие орфографические и лексические особенности языка эпохи, которые имеют стилистический смысл, а также языковые нормы, отражающие индивидуальное своеобразие стиля Андреева.

Сохраняются авторские написания, если они определяются особенностями индивидуального стиля. Например: галстух, плеча (в значении «плечи»), колена (в значении «колени»), снурки (в значении «шнурки»), противуположный, пиеса (пиесса), счастие и т. п.

Не сохраняются авторские написания, являющиеся орфографическими вариантами (при наличии нормативного написания, подтвержденного существующими авторитетными источниками): лице (в значении «лицо»), фамилиарный и т. п., а также специфические написания уменьшительных суффиксов имен собственных (Лизанка, Валичка, Маничка) и написание с прописной буквы названий дней недели, месяцев и учреждений (Июль, Суббота, Университет, Гимназия, Суд, Храм и т. п.).

Пунктуация, как правило, везде приведена к современным нормам, а при необходимости исправлена (прежде всего это касается передачи прямой речи). В спорных случаях в подстрочных примечаниях может быть дан пунктуационный вариант.

Не опубликованные при жизни автора произведения даются с сохранением следов авторской работы над текстом, как и самостоятельные редакции (см. ниже).

Текст, существенно отличающийся от окончательного (основного) и образующий самостоятельную редакцию, печатается целиком. Таковым считается текст, общее число разночтений в котором составляет не менее половины от общего объема основного текста, либо (при меньшем количестве разночтений) текст с отличной от основного идейно-художественной концепцией, существенными изменениями в сюжете и т. п.

При подготовке текста, отнесенного к редакциям, должны быть отражены все следы авторской работы над ним.

В случаях, когда этот текст представляет собой завершенную редакцию, он воспроизводится по последнему слою правки с предшествующими вариантами под строкой. В случаях, когда правка не завершена и содержит не согласующиеся между собой разночтения, окончательный текст не реконструируется, а печатается по первоначальному варианту с указанием порядка исправлений под строкой.

В подстрочных примечаниях редакторские пояснения даются курсивом; при цитировании большого фрагмента используется знак тильды (~), который ставится между началом и концом фрагмента.

Слова, подчеркнутые автором, также даны курсивом, подчеркнутые дважды — курсивом вразрядку.

В подстрочных примечаниях используются следующие формулы:

а) зачеркнутый и замененный вариант слова обозначается так: Было:… В случае, если вычеркнутый автором текст нарушает связное чтение, он не воспроизводится в примечании, а заключается в квадратные скобки непосредственно в тексте;

б) если заменено несколько слов, то такая замена обозначается: Вместо:… — было …;

в) если исправленное слово не вычеркнуто, то используется формула: незач. вар. (незачеркнутый вариант);

г) если слово вписано сверху, то используется формула: … вписано; если слово или группа слов вписана на полях или на другом листе, то: … вписано на полях: … вписано на л. …; если вписанный текст зачеркнут: Далее вписано и зачеркнуто …

д) если вычеркнутый текст не заменен новым, используется формула: Далее было:… ; если подобный текст является незаконченным: Далее было начато:…

е) если рядом с текстом идут авторские пометы (не являющиеся вставками), то используется формула: На л. … (на полях) — помета:…

ж) если цитируемая правка принадлежит к более позднему по сравнению с основным слою, то в редакторских примечаниях используются формулы: исправлено на или позднее (после которых приводится более поздний вариант). Первое выражение обычно используется при позднейшей правке непосредственно в тексте, второе — при вставках на полях, других листах и т. п. (например: … — вписано на полях позднее);

з) если при правке нескольких грамматически связанных слов какое-либо из этих слов по упущению не изменено автором, то оно исправляется в тексте, а в подстрочном примечании дается неисправленный вариант с пометой о незавершенной правке: В рукописи:… (незаверш. правка);

и) если произведение не закончено, используется формула: Текст обрывается.

В конце подстрочного примечания ставится точка, если оно заканчивается редакторским пояснением (формулой) или если завершающая точка имеется (необходима по смыслу) в цитируемом тексте Андреева.

Внутри самого текста отмечены границы листов автографа; номер листа ставится в угловых скобках перед первым словом на данном листе. В необходимых случаях (для понимания общей композиции текста, последовательности разрозненных его частей и т. п.) наряду с архивной приводится авторская нумерация листов (страниц); при этом авторская указывается после архивной, через косую черту, например: (л. 87/13). При ошибочном повторе номера листа после него ставится звездочка, например: (л. 2*).

Редакторские добавления не дописанных или поврежденных в рукописи слов, восстановленные по догадке (конъектуры), заключаются в угловые скобки.

Слова, чтение которых предположительно, сопровождаются знаком вопроса в угловых скобках.

Не разобранные в автографе слова обозначаются: <нрзб.>; если не разобрано несколько слов, тут же отмечается их число, например: (2 нрзб.).

Все явные описки, как правило, исправляются в редакции без оговорок, так же как и опечатки в основном тексте. Однако если попадается описка, которая имеет определенное значение для истории текста (например, в случае непоследовательного изменения имени какого-либо персонажа), исправленное редактором слово сопровождается примечанием с пометой: В рукописи: (после нее это исправленное слово воспроизводится). В случае если отсутствует возможность однозначной корректной интерпретации слова или группы слов, нарушающих связное чтение текста, такие слова не исправляются и сопровождаются примечанием с пометой: Так в рукописи.

В Полном собрании сочинений Л. Н. Андреева приводятся варианты всех авторизованных источников.

Варианты автографов и публикаций, как правило, даются раздельно, но в случае необходимости (при их незначительном количестве и т. п.) могут быть собраны в одном своде.

Основные принципы подачи вариантов (печатных и рукописных) в данном издании таковы. Варианты к основному тексту печатаются вслед за указанием отрывка, к которому они относятся, с обозначением номеров строк основного текста. Вслед за цифрой, обозначающей номер строки (или строк), печатается соответствующий отрывок основного текста, правее — разделенные косой чертой — варианты. Последовательность, в которой помещается несколько вариантов, строго хронологическая, от самого раннего к самому позднему тексту. Варианты, относящиеся к одному тексту (связанные с правкой текста-автографа), также, по мере возможности, располагаются в хронологическом порядке (от более раннего к более позднему), при этом они обозначаются буквами а…. б.… и т. д.

В больших по объему отрывках основного или вариантного текста неварьирующиеся части внутри отрывка опускаются и заменяются знаком тильды (~).

Варианты, извлеченные из разных источников текста, но совпадающие между собой, приводятся один раз с указанием (в скобках) всех источников текста, где встречается данный вариант.

В случаях, когда в результате последовательных изменений фрагмент текста дает в окончательном виде чтение, полностью совпадающее с чтением данного фрагмента в основном тексте, этот последний вариант не приводится, вместо него (в конце последнего воспроизводимого варианта) ставится знак ромба (0). При совпадении промежуточного варианта с основным текстом используется формула: как в тексте.

Рукописные и печатные источники текста каждого тома указываются в разделе «Другие редакции и варианты» сокращенно. Они приводятся в перечне источников текста в начале комментариев к каждому произведению. Остальные сокращения раскрываются в соответствующем списке в конце тома.

Справочно-библиографическая часть комментария описывает все источники текста к данному произведению. Порядок описания следующий: автографы и авторизованные тексты; прижизненные публикации (за исключением перепечаток, не имеющих авторизованного характера). При описании источников текста используется общая для всего издания и конкретная для данного тома система сокращений.

При описании автографов указывается: характер автографа (черновой, беловой и т. п.), способ создания текста (рукопись, машинопись и т. п.), название произведения (если оно отличается от названия основного текста), датировка (предположительная датировка указывается в угловых скобках), подпись (если она имеется в рукописи). Указывается местонахождение автографа, архивный шифр и — если в одной архивной единице содержится несколько разных автографов — порядковые номера листов согласно архивной нумерации (имеющая иногда место нумерация листов иного происхождения не учитывается).

После перечня источников могут следовать дополнительные сведения о них:

1. Отсутствие автографа, которое обозначается формулой: «Автограф неизвестен».

2. Информация о первой публикации (если она имеет отличия от основного текста, перечисленные ниже), которая обозначается формулой "Впервые: ", после которой дается сокращение, использованное в перечне «Источники текста», с необходимыми дополнениями:

а) название произведения, отличное от названия основного текста (включая подзаголовки);

б) посвящение, отсутствующее в основном тексте;

в) подпись при первой публикации (если это псевдоним или написание имени и фамилии отличается от обычного, например: «Л.А.»).

3. Сведения об основном тексте и сведения о внесенных в этот текст исправлениях в настоящем издании (обозначаются формулой: «Печатается по …, со следующими исправлениями по тексту …», после которой следует построчный список внесенных в основной текст исправлений, а также цензурных и других искажений, конъектур с указанием источников, по которым вносятся изменения).

ВАЛЯ

ЧА

(л. 27)

ВАЛЯ

Валя сидел и читал. Книга была очень большая, только наполовину меньше самого Вали, с крупными¹,² очень черными строками. Чтобы видеть первую сверху строку, Валя должен был протягивать стриженую голову чуть ли не через весь стол³, становиться на стуле на колена и пухлым коротеньким пальцем придерживать буквы, которые очень легко терялись среди других очень похожих букв, и найти и(х) потом стоило большого труда. Благодаря этим побочным обстоятельствам, чтение подвигалось медленно, несмотря на захватывающий интерес книги. В ней рассказывалось, как один очень сильный мальчик, которого звали Бова, схватывал других мальчиков за ноги и за руки, и они от этого отрывались. Это было и страшно, и смешно, и потому в пыхтении Вали, которым сопровождалось его путешествие по книге, слышалась нотка приятного страха и ожидания того, что дальше будет еще интереснее. Но Вале помешали читать: вошла мама с какою-то другою женщиною.

— Вот он! — сказала мама, глаза у которой были красными от недавних слез⁴.

— Валечка, милый! — вскрикнула женщина и, обняв его голову, стала целовать лицо и глаза⁵. Валя, жмурясь, молча принимал эти поцелуи. Он был недоволен, что ему помешали читать, и ему не нравилась эта незнакомая женщина, высокая, с костлявыми руками. И пахло от нее⁶ (л. 28) какою-то сыростью и гнилью, тогда как от мамы всегда пахло духами. Наконец женщина оставила Валю в покое и, пока он вытирал губы, пристально смотрела на него. Его коротенький нос, но уже с признаками будущей горбинки, и густые брови над черными задумчивыми глазами, и общий вид суровости⁷ что-то напомнили ей, и она заплакала.

— Валечка, ты не знаешь меня? — Нет.

— Я приходила к тебе. Два раза приходила. Помнишь?

Может быть, она и приходила, может быть, и два раза приходила, — но откуда Валя будет знать это⁸? И не все ли равно, приходила эта незнакомая женщина или нет? Она только мешает читать с своими вопросами.

— Я твоя мама, Валя, — сказала женщина.

Валя с удивлением оглянулся на свою маму, но ее в комнате уже не было.

— Разве две мамы бывает? — спросил он. — Какие ты глупости говоришь.

Женщина засмеялась, но этот смех не понравился Вале: видно было, что женщина не хочет смеяться и делает это так, нарочно. Некоторое время оба молчали.

— Какую ты книгу читаешь?

— Про⁹ Бову-Королевича, — ответил Валя с серьезным достоинством.

— Ах, это, должно быть, очень интересная книга. Расскажи мне, пожалуйста, — заискивающе улыбнулась женщина.

(л. 29) Вале опять не понравилась эта улыбка — чему она улыбается? — и заискивающий тон, но, желая быть вежливым, он начал рассказывать. Однако женщина совсем не слушала его. Валя видел <это> и рассказывал медленно и вяло.

— Ну прощай, мой голубчик, мой дорогой, — прервала его эта странная¹⁰ женщина и стала снова целовать. — Скоро я опять приду. Ты будешь рад?

— Да, приходите, пожалуйста, — вежливо попросил Валя и, чтобы она скорее ушла, добавил:¹¹ — я буду очень рад.

Посетительница ушла, но только что Валя успел найти слово, на котором он остановился, как вошла мама, посмотрела на него и тоже стала плакать. Это становилось скучно.

— Послушай, — сказал Валя: — как надоела мне эта женщина. Она говорит, что она моя мама. Разве две мамы бывает?

— Нет, деточка, не бывает. Но она говорит правду: она твоя мама.

— А кто же ты?

— Я твоя тетя.

Это было неожиданное открытие, но Валя отнесся к нему совершенно спокойно: тетя так тетя, не все ли равно? Для него, как для взрослых, слово¹² не имело такого значения. Но бывшая мама, а теперь тетя думала иначе и начала объяснять, почему так вышло, что она была мамой, а стала тетей. Давно, давно, когда Валя был совсем маленький…

— Какой маленький? Такой? — Валя поднял руку на четверть аршина от стола.

(л. 30) — Нет, меньше.

— Как киска? — спросил он с радостным изумлением, тараща глаза. Он намекал на беленького котенка, которого ему подарили.

-Да.

Валя счастливо засмеялся и с положительностью взрослого человека добавил: — какой я был смешной!

Так вот, когда он был маленький и смешной, как киска, его принесла эта женщина и отдала, как киску, навсегда. А теперь, когда он стал такой большой и умный, она хочет взять его себе.

— Ты хочешь к ней? — спросила бывшая мама и радостно засмеялась, когда Валя ответил решительно:

— Нет. Она мне не нравится, — и снова принялся за книгу.

Валя считал инцидент исчерпанным, но он ошибся. С этого самого дня, как его посетила эта странная женщина, бывшая его мамой, в доме началось что-то нехорошее. Тетя-мама часто плакала и спрашивала, хочет ли <он> к женщине; дядя-папа часто хмурился, ласкал Валю и, когда мамы не было в комнате, также¹³ спрашивал, не хочет ли он к той женщине. Однажды, когда Валя уже лежал в своей кроватке, но еще не спал, дядя и тетя разговаривали о нем и о женщине. Дядя говорил сердитым басом, от которого дрожали хрустальные подвески в люстре.

— Ты, Н<астасья> Ф<илпповна>, говоришь глупости. Мы не имеем права отдавать ребенка. Для него самого не имеем права. Она женщина темная, я не (л. 31) знаю, на какие она живет средства, с тех пор как ее бросил этот… ну знаешь. Мальчик погибнет у нее.

— Она его любит.

— А мы его не любим? Странно ты рассуждаешь, Н<астасья> Ф<илипповна>, ты точно сама хочешь отделаться от ребенка…

— Как тебе не грешно, Коля.

— Ну, ну, уж обиделась¹⁴. Нет, это черт знает что такое. Какая-нибудь кукушка, вроде этой госпожи, наплодит ребят и с легким сердцем подбрасывает его к вам. А потом — пожалуйте: давайте мне моего ребенка. Да что это, котенок, что ли? Да и к котенку привыкаешь. Любовник бросил, — так ей ребенка теперь давайте! Нет, матушка, мы еще поспорим!

— Ты несправедлив к ней. Она такая¹⁵ несчастная, больная.

— Ты, Н<астасья> Ф<илипповна>, и святого из терпения выведешь, ей-богу. А ребенка, ребенка ты-то забываешь? Тебе все равно, сделают ли из него хорошего человека или прохвоста? А я тебе говорю, что не я буду, если она не сделает из него прохвоста, мерзавца, вора, как его папенька.

— Коля!

— Христом-богом прошу, не раздражай ты меня! И откуда у тебя эта дьявольская способность перечить? «Она такая одинокая» — а мы с тобою… не одиноки? Нет, ты просто не любишь Валю и хочешь от него отделаться.

Н<астасья> Ф<илипповна> заплакала, и муж попросил у нее прощения, заметив, (л. 32) (что) он старый дурак, на слова которого не следует обращать внимания. Постепенно Н¹⁶<астасья> Ф<илипповна> успокоилась и спросила:

— А что говорит Полонский?

Н<иколай> К. снова рассердился.

— Ах, эти мне пустобрехи! Говорит: все будет зависеть от того, как суд посмотрит. Без него, умницы, не знали, что все зависит от того, как суд посмотрит. И чему этих ослов только учат, удивляюсь! Ему что, потявкал, потявкал, да и к стороне. А тут вот где это сидит, — Н<иколай> К ткнул себя в грудь.

— П<олонский> человек хороший.

— Кто ж говорит, что плохой! И я говорю, что хороший. Только всех бы этих хороших да на одну осинку — жаль, никакая осина не выдержит.

Конца разговора Валя не слышал, так как Н<астасья> Ф<илипповна> затворила дверь из спальни, но заснул еще не скоро, стараясь понять, что это за женщина, которая хочет взять его¹⁷ и погубить. На следующий день он с утра ожидал, когда тетя спросит его, хочет ли он ехать к маме, но тетя не спросила. Не спросил и дядя. Вместо того оба они смотрели на Валю так, точно он очень сильно болен и скоро должен умереть, ласкали его и привозили большие книги с раскрашенными рисунками. Женщина более не приходила, но Вале начало казаться, что она караулит его около дверей и, как только он¹⁸ начнет переходить порог, схватит (л. 33) его¹⁹ и унесет в какую-то черную, страшную даль, где кишат чудовища. По вечерам, когда Н<иколай> К. занимался в кабинете, а Н<астасья> Ф<илипповна> читала, Валя также читал свои книги, в которых строки стали чаще и меньше. В комнате было тихо-тихо, только шелестели переворачив<аем>ые²⁰ листы да изредка доносился басистый кашель дяди. Лампа ярко освещала стол с пестрою бархатною скатертью, но углы комнаты²¹ были полны тихого, таинственного мрака. Там стояли большие цветы с причудливыми листьями и корнями, вылезающими наружу, и чудилось, что между ними шевелится что-то большое и темное. Валя читал. Перед его расширенными глазами проходили страшные, красивые и печальные образы, вызывавшие жалость и²² любовь, но чаще всего страх. Он любил бедную русалочку, которая так любила красивого²³ принца, что пожертвовала для него и сестрами, и глубоким, спокойным океаном, а он не знал про эту любовь, потому что русалочка была немая, и женился на другой веселой принцессе; и на корабле играла музыка, и окна его были освещены, когда русалочка бросилась в темные волны, чтобы умереть. Бедная русалочка, такая тихая, печальная и кроткая! Но чаще являлись перед ним злые, страшные люди-чудовища. Они летали на своих колючих крыльях в темную ночь куда-то, и воздух свистел над их головами, и глаза горели, как уголья. А потом их окружали другие такие же чудовища, и тут начиналось что-то таинственное, страшное. Острый, как нож, смех, продолжительные крики, кривые полеты, как у летучей мыши, страшная дикая пляска при колыхающемся, багровом свете факелов, и человеческая (л. 34) кровь, и мертвые, бледные головы с черными бородами. Все это были проявления одной таинственной и страшной силы, желающей погубить человека. Они наполняли воздух, прятались между цветами и шептали о чем-то и указывали пальцами на Валю; они выглядывали на него из дверей темной комнаты, хихикали и ждали, когда он ляжет спать, чтобы безмолвно реять над его головою; они²⁴ засматривали в²⁵ черные окна и жалобно плакали вместе с ветром. И все это злое, страшное принимало образ той женщины, которая приходила за Валей. Много людей приходило в дом Н<иколая> К. и уходило, и Валя не помнил их лиц, но это лицо жило в его памяти. Оно было такое длинное, худое, желтое, как у мертвой головы²⁶, и улыбалось хитрою, притворною улыбкою, от которой прорезывались две глубокие морщины по сторонам рта. Когда эта женщина возьмет Валю, он умрет.

— Слушай, — сказал однажды Валя своей тете, с обычной серьезною основательностью и прям<ым> взглядом, прямо в глаза тому, с кем он говорил: — слушай, я тебя буду назьюать мамой, а не тетей. Ты говоришь глупости, что та женщина — мама. Ты мама, а она нет.

— Почему? — вспыхнула Н<астасья> Ф<илипповна>, как девочка, которую похвалили. Но вместе с радостью в голосе ее слышался страх за Валю: он стал такой странный, боязливый. Боялся спать один, как прежде, по ночам вскрикивал.

— Так. Я не могу этого рассказать. Ты лучше спроси у папы. Он тоже папа, а не дядя, — задумчиво ответил мальчик.

(л. 35) — Нет, Валечка, это правда: она твоя мама. Валя подумал и ответил тоном Н<иколая> К.:

— Удивляюсь, откуда у тебя эта способность перечить!

Н<астасья> Ф<илипповна> рассмеялась, но, ложась спать, долго говорила с мужем, который бурчал, как турецкий барабан, ругал пустобрехов и кукушек и потом вместе с женою ходил смотреть, как спит Валя. Они долго и молча всматривались в лицо спящего мальчика. Пламя свечи колыхалось в трясущейся руке Н<иколая> К. и придавало страшную игру лицу спящего. Казалось, что из темных впадин под бровями на них смотрят черные упорные глаза, прямые и задумчивые, и требуют ответа²⁷, и губы кривятся в странную, ироническую усмешку.

— Валя! — испуганно шепнула Н<астасья> Ф<илипповна>. Мальчик вздохнул, но не пошевелился, точно скованный

сном смерти.

— Валя! Валя! — к голосу Н<астасьи> Ф<илипповны> присоединился густой и дрожащий голос мужа.

Валя открыл глаза, моргнул от света и вскочил на колена, бледный и испуганный. Его маленькие худые ручонки обвились вокруг шеи Н<астасьи> Ф<илипповны>, и он шептал, пряча голову:

— Боюсь, мама²⁸, боюсь, не уходи!

Это была плохая ночь. Когда Валя успокоился, с Н<иколаем> К. сделался припадок²⁹ астмы. Он задыхался,³⁰ и толстая, белая грудь судорожно поднималась и опускалась под ледяными компрессами. Только к утру он успокоился³!, и Настасья Филипповна заснула с мыслью, что муж ее не переживет (л. 36) потери ребенка.

После семейного совета, на котором было решено, что Вале нужно меньше читать и больше видеться с другими детьми, к нему начали привозить детей. Но Валя³² сразу не полюбил этих детей, глупых³³, шумных, крикливых, неприличных. Они ломали цветы, прыгали по стульям и дрались, а он, серьезный и задумчивый, смотрел на них с неприятным изумлением, шел к Н<астасье> Ф<илипповне> и говорил:

— Как они мне надоели. Я лучше посижу около тебя.

А по вечерам он снова читал, и когда Н<иколай> К., ласково бунча об этой чертовщине, от которой не дают опомниться ребятам, пытался взять у него книгу, Валя молча прижимал ее к себе — и педагог ретировался и сердито упрекал жену:

— Это называется воспитание: нет, матушка, я вижу, тебе лучше с котятами возиться, чем ребят воспитывать. Не можешь даже книги от мальчишки взять.

Однажды, когда Валя сидел за завтраком с Н<астасьей> Ф<илипповной>, в столовую влетел Н<иколай> К. и³⁴ еще из дверей радостно³⁵ крича<л>:

— Отказал! Суд отказал!

Н<астасья> Ф<илипповна> побледнела и уронила ножик.

— Ты правду говоришь? — спросила она, задыхаясь.

Н<иколай> К. сделал сердитое лицо, чтобы видно было, что он говорит правду, но сейчас же забыл о своем намерении и расплылся в широкой улыбке. Потом опять спохватился, что ему недостает солидности, с (л. 37) (которой) сообщают такие важные новости, нахмурился, подвинул³⁶ к столу стул, положил на него шляпу и, видя, что место занято, взял другой стул. Усевшись, он посмотрел на Н<астасью> Ф<илипповну>, потом на Валю, не сводивших с него глаз, подморгнул Вале на жену, а жене подморгнул на Валю и только после этого необходимого введения заявил:

— Я всегда говорил, что Полонский умница, которого на козе не объедешь. Нет, Н<астасья> Ф<илипповна>, не объедешь: шутки!

— Значит, верно?

— Ты всегда с сомнениями. Сказано: в иске Акимовой отказать. Ловко, брат? — обратился он к Вале.

— Эта женщина не возьмет меня?

— Дудки, брат. Ах, забыл: я тебе книг привез! — Н<иколай> К. бросился в переднюю, но его остановил крик Н<астасьи> Филипповны): Валя, бледный как бумага, валился со стула.

Начались счастливые дни. Валя не читал новых книг, и когда приезжали к нему дети, он уже не находил их такими глупыми и неприличными и летал впереди всех. Н<иколай> К. иногда и сам принимал участие в этих играх, причем особенным успехом пользовался в роли слона Валя бывал в этих случаях корнаком и преисправно стучал молоточком по розовой³⁷ лысине отца. Полонский пробовал намекать Н<иколаю> К. о судебной палате, которая может не согласиться с решением суда, но³⁸ он не мог понять, как трое судей могут не согласиться с тем, что решили трое таких же судей, когда законы одни и там (л. 38), и здесь. Когда же П<олонский> настаивал, Н<иколай> К. начинал сердиться, и в качестве окончательного довода выдвигал самого же П<олонского>:

— Ведь вы же будете и в палате? Так о чем говорить, — не понимаю. Н<астасья> Ф<илипповна>, хоть бы усовестила его!

Полонский улыбался, а Н<астасья> Ф<илипповна> серьезно выговаривала ему за его сомнения. Начали иногда говорить и о той женщине, и раз Н<астасья> Ф<илипповна> сказала мужу, что следует Валю свозить к ней, хоть изредка. Н<иколай> К. раскричался, но потом попросил извинения и согласился, прося только отложить это до того времени, когда Валя совсем успокоится. Для Вали исчез ореол страха, которым была окружена эта женщина, и он стал думать о ней. Он слыхал частое повторение того, что она несчастна, и не мог понять почему, но это бледное лицо, врезавшееся в его память, становилось проще, естественнее и ближе. «Бедная женщина», как ее называли, стала интересовать его, и он, вспоминая о других бедных женщинах, о которых ему доводилось читать, испытывал чувство жалости и покровительства. Ему казалось, что она должна сидеть одна в какой-нибудь темной комнате, бояться и все плакать, все плакать, как плакала она тогда.

Оказалось, что трое судей могут не согласиться с тем, что решили трое таких же судей: судебная палата отменила решение суда, и ребенок был присужден его матери по крови. Сенат оставил кассационную жалобу без последствий.

Когда эта женщина пришла, чтобы взять Валю, Н<иколая> К. не было дома: (л. 39) он был у Полонского и лежал в его спальне, зарывшись лицом в подушки, и только розовая лысина его виднелась из белого моря. Н<астасья> Ф<илипповна> не вышла из своей комнаты, и горничная вывела оттуда Валю уже одетого. На нем было меховое пальтецо и высокие калоши, в которых он с трудом передвигал ноги. Из-под барашковой шапочки выглядывало бледное лицо с прямым и серьезным взглядом. Под мышкой он держал книгу, в которой рассказывалось о бедной русалочке.

Высокая костлявая женщина прижала его лицо к драповому подержанному пальто и всхлипнула:

— Как ты вырос, Валечка! Не узнаешь, — пробовала она шутить, но Валя молча поправил сбившуюся шапочку и, вопреки своему обычаю, смотрел не в глаза той, которая отныне становилась его мамою, а в ее рот. Он был большой, но с красивыми мелкими зубами; две морщинки по сторонам оставались на своем месте, где их видел Валя и раньше.

— Ты не сердишься на меня? — спросила мама, но Валя, не отвечая на вопрос, сказал:

— Ну, пойдем.

— Валечка! — донесся отчаянный крик из комнаты Н<астасьи> Ф<илипповны>, и она показалась на пороге с глазами, опухшими от слез, и, всплеснув руками, бросилась к мальчику, стала на колени и, положив голову на его плечо, замерла.

— Пойдем, Валя, — сурово сказала³⁹ высокая женщина, беря его за (л. 40) руку. — Нам не место среди людей, которые подвергли твою мать такой пытке, такой пытке.⁴⁰

В ее сухом голосе звучала ненависть, и ей хотелось ударить ногой стоявшую на коленях женщину.

— У, бессердечные! Рады отнять последнего ребенка, — прошептала она и рванула Валю за руку: — идем! Не будь как твой отец, который бросил меня.

— Бе-ре-гите его, — сказала Н<астасья> Ф<илипповна> и, махнув рукою, ушла.⁴¹

Всю дорогу до дома они ехали молча. У Вали замерзла рука, в которой он держал книгу, но он не хотел просить мать, чтобы она взяла ее. В маленьком номере, куда привезли Валю, было грязно и жарко. В углу, против большой кровати, стояла под пологом маленькая кроватка, такая, в каких Валя давно уже не спал.

— Замерз? Ну погоди, будем сейчас чай пить! Ишь руки-то какие красные! Вот ты и с мамой. Ты рад? — спрашивала мать, все с тою же насильственною, нехорошею улыбкой человека, которого всю жизнь⁴² принуждали смеяться под палочными ударами.

Валя, пугаясь своей прямоты, нерешительно ответил: — Нет.

— Нет? А я тебе игрушек купила. Вот посмотри, на окне. Валя подошел к окну и начал рассматривать игрушки: это

были жалкие картонные лошади на прямых толстых ногах, петрушка в красном колпаке с раскрашенной, глупо ухмыляющейся физиономией (л. 41) и еще что-то. Валя давно уже не играл в игрушки и не любил их, но из вежливости не показал этого матери:

— Да, хорошие игрушки.

Но мать заметила взгляд, который он бросил на них, и сказала с тою же неприятною Вале заискивающей улыбкою:

— Я не знала, голубчик, что ты любишь. И я уже давно купила эти игрушки.

Валя молчал, не зная, что ответить.

— Ведь я одна, Валечка, одна во всем мире, мне не с кем посоветоваться.

Валя молчал. Внезапно лицо женщины растянулось, слезы быстро-быстро закапали одна за другой, и точно потеряв под собою землю, она⁴³ рухнула на кровать⁴⁴. Из-под платья выставилась нога в большом⁴⁵ башмаке с порыжевшей резиной и большими ушками. Прижимая руку к груди, другой сжимая виски, женщина смотрела куда-то вдаль своими бледными, выцветшими глазами и шептала:

— Не любит. Не любит.

Валя решительно подошел к кровати и, положив свою⁴⁶ красную ручку на большую костлявую голову⁴⁷ матери, сказал с тою серьезною основательностью, которая отличала все речи этого молодого человека:

(л. 42) — Не плачь, мама. Я буду очень любить тебя. В игрушки я уже не играю, но я буду очень любить тебя. Хочешь, я прочту тебе о бедной русалочке?

14 сентября (18)99 г.

¹ Было: крутыми

² Далее вписано: которые (видимо, начало незаверш. правки)

³ Далее было: и

⁴ Вместо: красными от недавних слез — было: заплаканы (незач. вар.)

⁵ Вместо: лицо и глаза — было: ее

⁶ Далее в рукописи: очень (незаверш. правка)

⁷ и общий вид суровости вписано.

⁸ Было; ее

⁹ Про вписано.

¹⁰ эта странная вписано.

¹¹ Далее было: прощайте,

¹² слово вписано.

¹³ также вписано.

¹⁴ Было: разревелась

¹⁵ Было: так

¹⁶ В рукописи: А.

¹⁷ В рукописи: ее

¹⁸ Далее было начато: пере<йдет?>

¹⁹ Далее было начато: у<несет>

²⁰ переворачив<аем>ые вписано.

²¹ Далее было начато: стоя<ли?>

²² Далее было: слезы

²³ красивого вписано.

²⁴ Далее было: в

²⁵ Далее было начато: тем<ные?>

²⁶ В рукописи: мертвая голова (незаверш. правка)

²⁷ Далее было:. Горбатый носик

²⁸ Далее было начато: ма<ма?>

²⁹ Далее было: удушья

³⁰ Далее было: его

³¹ Далее было: Н<астасья> Ф<илипповна>

³² Далее было: не

³³ глупых вписано.

³⁴ Далее было: обняв жену

³⁵ радостно вписано.

³⁶ Было: подвинулся

³⁷ розовой вписано.

³⁸ Далее было начато: Н<иколай> К.

³⁹ Далее было: мать

⁴⁰ Далее было (с абзаца): Она <нрзб.>

⁴¹ На л. 39 об. вписано позднее: Извозчичьи сани прыгали на ухабах и [у<возили>] бесшумно увозили Валю в темную даль, куда двумя светящимися линиями уходили фонари [казавшиеся]. Они казались такими близкими, точно бусы на одной нитке, но по мере того, как подъезжали к ним, раздвигавшиеся) на большие темные промежутки, а сзади смыкались в такую же непрерывную линию. С каждым шагом лошади все дальше уходил от Вали дом с цветами, книгами и темным окном в сад и терялся в массе других таких же домов, похожих друг на друга, как буквы в книге, (ср. ОТ, стк. 406—411)

⁴² всю жизнь вписано.

⁴³ Было: женщина

⁴⁴ Далее было: и, сжимая руками виски, смотрела куда<-то> бледными выцветшими глазами

⁴⁵ Далее было начато: гр<убом?>

⁴⁶ Далее было: маленькую

⁴⁷ голову вписано.

Варианты белового автографа с правкой (БАЛ) и прижизненных изданий (ЖДВ, Зн, Пр)

⁴ и картинками / и рисунками (БАП)

⁵ свою голову / стриженую голову <> (БАП)

¹⁷ ожидания, что / ожидания того, что <> (БАП)

^18-19 другою женщиной / другою женщиною (БАП)

^20-21 краснели от слез, видимо, недавних / краснели от недавних, видимо, слез <> (БАП)

²⁵ не так ласкала / а. не целовала так б. ласкала не так <> (БАП)

^25-26 у той поцелуи были мягкие, тающие, а эта / мягко и неслышно, а <> (БАП)

^26-27 Валя, хмурясь / Валя, жмурясь (БАП)

²⁷ колючие ласки / эти колючие ласки <> (БАП)

^31-32 свежий запах духов / тонкий запах дорогих духов <> (БАП)

³³ осмотрела его / внимательно осмотрела его <> (БАП)

³⁵ будущей горбинки, густые / будущей горбинки и густые <> (БАП)

³⁶ черными глазами / черными задумчивыми глазами <> (БАП)

^39-40 как уже догоняла / как ее уже догоняла (БАП, ЖДВ, Зн)

⁴⁸ со своими вопросами / с своими вопросами (БАП, ЖДВ, Зн, Пр)

⁵⁴ не понравился Вале / был Вале неприятен <> (БАП)

⁶² очень интересно / очень интересная книга <> (БАП)

⁶⁸ точно приготовилась / точно приготовляясь (БАП)

^86-87 Разве бывает две мамы / Разве две мамы бывает (ЖДВ, Зн)

⁹² Это явилось / Это являлось (БАП)

^101-102 полуоткрылся, брови / полуоткрылся и брови (БАП)

¹⁰⁴ на блюдце / в блюдце (БАП, ЖДВ, Зн)

¹⁰⁷ со снисходительностью / с снисходительностью (БАП)

¹¹² хочет взять его / хочет его взять <> (БАП)

¹¹⁵ Нет, она мне / Нет. Она мне (ЖДВ, Зн, Пр)

¹¹⁶ но ошибся / но он ошибся (БАП)

^122-123 и, когда мамы / и так же, когда мамы <> (БАП)

^157-158 Тебе палача в мужья / Тебе в мужья палача <> (БАП)

¹⁶⁷ и не знаем / и не знали (БАП)

¹⁷¹ слыхал / слышал (ЖДВ, Зн, Пр)

¹⁷⁹ стало казаться / начало казаться (БАП)

¹⁸⁸ с синим колпаком / с синим абажуром <> (БАП)

¹⁹⁹ русалка / русалочка (БАП, ЖДВ, Зн, Пр)

²⁰³ перед Валей / перед ним <> (БАП)

²⁰⁷ творилось что-то / на<чиналось> что-то <> (БАП)

²¹⁰ при багровом свете / при кол<ыхающемся> свете <> (БАП)

²¹¹ дыма; человеческая / дыма; и человеческая (БАП)

²¹⁵ цветами, шептали / цветами и шептали (БАП)

²³⁶ за Валю. Он / за Валю: он (БАП)

²³⁷ боязливый; боялся / боязливый. Боялся (БАП)

²⁴⁰ решительно ответил / зад<умчиво> ответил <> (БАП)

^248-249 Григория Аристарховича / Василия Аристарховича <> (БАП)

²⁴⁹ придавало фантастическую / придавало странно-фантастическую <> (БАП)

²⁵⁰ лицу ребенка / Валиному лицу <> (БАП)

²⁵¹ темных впадин / темных, больших впадин (БАП, ЖДВ, Зн, Пр)

²⁵² черные глаза / черные и строгие глаза <> (БАП)

²⁵² строгие, требуют / строгие, и требуют <> (БАП)

²⁶³ на колени / на колена (БАП, ЖДВ, Зн)

²⁶⁵ красной и полной / красной и толстой (БАП)

²⁶⁹ Валя заснул / Валя успокоился <> (БАП)

²⁷² к утру он успокоился / к утру миновала опасность <> (БАП)

²⁸⁰ маленькие обезьянки / маленькие обезьяны <> (БАП)

²⁸⁵ бурча об этой / бунча об этой (БАП)

²⁸⁹ воспитание! Нет / воспитание: нет (БАП)

²⁹¹ от мальчика / от мальчишки (БАП)

²⁹⁵ потно; еще / потно, и <> (БАП)

²⁹⁸ Брильянты в ушах Настасьи Филипповны засверкали / Настасья Ф<илипповна> задрожала <> (БАП)

³⁰³ намерении, и лицо его покрылось целой сетью / намерении и покрылся целою сетью (БАП)

^308-309 подмигнул Вале на жену и только / подмигнул Вале на жену, а жене подмигнул на Валю, и только (БАП)

³⁰⁹ торжественного / необходимого <> (БАП)

³¹¹ Талонский / Полонский 0 (БАП)

³²⁸ в фантастические / в самые фантастические (БАП, ЖДВ, Зн, Пр)

³³² приданного игре / приданного им игре (БАП)

³³³ для себя возможным / возможным для себя <> (БАП)

³³⁷ сидел у отца / сидел у него <> (БАП)

³³⁸ по его розовой лысине / по розовой лысине отца <> (БАП)

³⁴¹ Талонский / Полонский <> (БАП)

³⁴³ судей могут / судей не могут <> (БАП)

³⁴⁵ Григорий Аристархович / Василий Аристархович <> (БАП)

³⁴⁷ Талонского / Полонского <> (БАП)

³⁴⁹ хотя бы / ХОТЬ бы (БАП)

³⁵¹ Говорили иногда / Начали иногда говорить (БАП)

³⁵⁵ словно мгла / как мглой <> (БАП)

³⁶³ должна сидеть / должна плакать <> (БАП)

³⁶⁸ палата / судебная палата <> (БАП)

³⁷² дома; он / дома: он (БАП)

³⁸⁶ а на ее рот / а в ее рот <> (БАП)

³⁸⁸ стали глубже / стали как будто глубже <> (БАП)

³⁹⁴ встала на колени / стала на колена (БАП)

⁴⁰⁷ с его чудными цветами / с его ц<ветами> <> (БАП)

^407-408 таинственным миром / мир<ом> <> (БАП)

⁴⁰⁸ безбрежным и глубоким / безбрежным, как <> (БАП)

⁴⁰⁸ и темным окном / и от темного окна <> (БАП)

⁴⁰⁹ в стекла которого ласково / в стекла которого сад <> (БАП)

⁴¹¹ навсегда исчез / навсегда потерялся <> (БАП)

⁴¹³ таких близких другу к другу, словно / таких близких, словно (БАП)

⁴¹⁵ сзади сливаясь / а сзади сливаясь (БАП)

⁴¹⁸ и высокая / и кост<лявая> <> (БАП)

⁴¹⁸ прижимавшая его / прижимающая его (БАП, ЖДВ, Зн, Пр)

⁴²² комнате / комнатке (БАП)

⁴²⁵ Замерз! /Замерз? (БАП)

⁴⁴⁶ думала, что они / думала, они (БАП)

⁴⁵¹ длинными / б<ольшими> <> (БАП)

^457-458 этого человека / этого молодого человека (БАП) / этого мальчика (ЖДВ, Зн, Пр)

⁴⁶⁰ играть мне не хочется / я уже не играю (БАП)

Существующие рукописные редакции различаются обильной, хотя в основном стилистической правкой. Видимо, с этим связано то, что автор повторяет реальную датировку раннего ЧА в заведомо позднейшем БАП. Более того, та же дата (14 сентября 1899 г.) указана в тексте ПССМ.

Фабула рассказа в определенной степени могла быть навеяна судебным отчетом, дата публикации которого совпадает со временем создания «Вали» и который, возможно, был написан самим Андреевым ([Б.п.] Судебная хроника. Московская судебная палата. Пять лет неизвестности // Курьер. 1899. 13 сент. (№ 253). С. 3; отмечено в работе: Иезуитова 1967. Приложение 1. С. 4). Но в историях, изложенных в отчете и рассказе, общим является только сам юридический казус (возвращение родной матери ребенка, долго жившего с приемными родителями): в очерке речь идет об иной социальной среде (воспитатели живут в деревне, а мать — в Москве), более взрослом ребенке (к исходу дела он становится уже юношей), другом отношении к нему матери (она оплачивает его воспитание и иногда берет к себе). Текст судебного отчета см. в т. 13 наст. изд.

10 ноября 1899 г. Андреев в письме B.C. Миролюбову, редактору «Журнала для всех», раздумывает, какой из двух готовых рассказов ему посылать в журнал — «историю одного пьянчужки»^[1] или «Валю»: «Я уже давно послал бы его (т. е. первый из рассказов. — Сост.), но не знаю, окажется ли он подходящим по сюжету <…>, и я колеблюсь между ним и другим, также готовым, рассказом на тему из детской жизни» (ЛА5. С. 74). Но, видимо учитывая направление журнала, а также и то, что его собственный успешный дебют в нем связан с рассказом на тему из детской жизни («Петька на даче»), молодой автор посылает второй из рассказов.

Судя по воспоминаниям родных и близких, в облике и поведении Вали наличествуют некоторые автобиографические черты. Так, описание серьезного отношения к играм Вали напоминает (вплоть до деталей) отношение к играм самого Андреева, отмеченное мемуаристами, знавшими его в детские годы. З. Н. Пацковская вспоминает такой эпизод: «Часто мы все играли в краснокожих. Однажды (Андреев) собрал всю нашу компанию — было нам всем лет по 8-10, велел всем раздеться догола, вымазал нас всех глиной, вывалял в перьях, которые повыдергивал из кур, и стал подготовлять нападение» (Фатов. С. 208).

Рассказ был неоднозначно, но в целом положительно принят критикой (прежде всего в откликах на выход первого сборника андреевских рассказов).

Любопытна интерпретация Вали как одного из «одиноких героев» Андреева в статье В. Шулятикова: «Весь внешний мир представляется им (таким героям. — Сост.) какой-то загадочной, таинственной „темной далью“^[2], <…> которая таит в своей глубине <…> силы, неотразимо действующие на людей. <…> Как загадочный страшный призрак, вторгается в дом Григория Аристарховича нежеланная гостья <…>. Вале представляется она воплощением темной, сказочной, безумно-злой силы, „желающей погубить человека…“ И эта сила уносит Валю из его светлого царства „в темную даль“» (Шулятиков 1901. С. 3).

В рецензии Е. Колтоновской, в целом негативно оценивавшей первый сборник Андреева, отмечено: «Рассказ производит такое впечатление, как будто автор, вычитав из газет сенсационный факт, целиком, в сыром виде, перенес его в сборник своих рассказов. <…> Факт сам по себе потрясающий и способный навести на глубокое раздумие.» Но он производил бы еще более сильное впечатление, если б читатели могли более ясно представить себе мать мальчика и понять причины, побудившие ее отдать его чужим людям и затем взять обратно. Автор не касается этого даже намеками" (Колтоновская 1901. С. 28).

В статье И. Ясинского выражена иная оценка: «Богатые бездетные люди взяли на воспитание ребенка и холят его и любят. Но бедная и жалкая мать, отдавшая им ребенка, отнимает по суду свое дитя от богатых людей — и хотя ребенку было гораздо лучше в прежней роскошной обстановке и он не любит женщину, которая стала называть себя его матерью и увезла его к себе, крошку трогают безобразные игрушки, приготовленные ею для него, — и пробуждение в сердце малютки нежного чувства представляет трогательную и благородную страницу» (Чуносов 1901. С. 380).

М. Неведомский, считающий, что рассказ «оканчивается ложно и сентиментально», указывает на неестественность поведения Вали со своей настоящей матерью: «в первый же вечер у нее, увидав ее горе и убожество ее обстановки, Валя обещает любить ее и читать ей сказки. Опять моментальный переворот, и опять сентиментальность и фраза вместо правды» (Неведомский 1903. С. 20, 21).

С подобной точкой зрения спорит Е. Жураковский, утверждая: «Сущность этого рассказа в изображении психического мира Вали, в <…> ярком описании душевной жизни ребенка <…> Драма души, вызванная посещением матери, которая имеет право вырвать ребенка из привычной ему и любимой им обстановки детства, начертана мастерски, с глубоким психологическим воспроизведением мучительных ожиданий Вали. <…> С тонким пониманием детской души и художественным уменьем воспроизвести сочетание горьких чувств со сказочными страшными образами фантазии раскрывается перед читателем та таинственная бездна горя, которая представилась Вале силою непостижимого рока» (Жураковский 19036. С. 15-16). Однако, характеризуя финал рассказа, в котором Валя утешает мать обещанием любить ее, Е. Жураковский отмечает: «Эти слова Вали очень правдивы, очень искренни, но, к сожалению, автор слишком рано окончил свой рассказ, не выяснив подробно мотивов и последствий внезапного душевного переворота юного своего героя. Этот рассказ написан в духе рассказов Брет-Гарта из детской жизни. Любовь к внутреннему миру детей, уменье заглянуть в наивно прекрасные думы юного сердца, подслушать ранние проблески возникновения сознательного отношения к жизни составляют лучшие места этого трогательного рассказа. Художественная простота описания и уменье сосредоточить внимание читателя исключительно на перипетиях детской трагедии, не отвлекая внимания событиями и характеристиками взрослых действующих лиц повести, составляют достоинства техники этого маленького, но сильного очерка» (Там же. С. 16-17). Говоря о «мистификации жизни» как об оригинальной черте «реально-бытовых» рассказов Андреева, критик вспоминает «Валю». Он сравнивает писателя, мистифицирующего «ясное и простое», «испуганного тайнами жизни», с его маленьким героем: «Тогда автор напоминает Валю в его рассказе, он ждет таинственной женщины, которая вырвет его из обычного положения и ввергнет в пучину зла и насилия, и это составляет зерно его трагического повествования» (Там же. С. 17).

Н. Д. Урусов отмечает, что этот рассказ (наряду с «Петькой на даче») является одним из немногих, где автор «с нескрываемым сочувствием и сожалением относится ко всем своим героям. Грустно ему за названных родителей Вали и за его законную мать, да самого Валю, по-детски страдающего от суровых условий жизни, — также ему жаль» (Урусов. С. 26).

Споря с обвинениями в неестественности психологической основы рассказа и одновременно оценивая «Валю» в контексте позднейшего творчества Андреева, И. П. Баранов пишет: «Вся эта история с Валей вполне Правдоподобная. Все это может случиться в жизни <…> однако в этом рассказе нас не столько поражает его житейски драматическая фабула, сколько роковая непреложность, фатальность событий. Валя — не просто центральная фигурка маленькой житейской историйки: он — жертва, намеченная „загадочной и безумно-злой силой“, — и ничто, ничто не могло отвратить этой тяжелой грозы, разразившейся над богатым домом, в котором вырос Валя, окруженный любовью и роскошью. Даже сам этот маленький герой, соответственно ходу событий, движимых таинственной и жадной силой, как бы носит на себе печать рока» (Баранов 1907. С. 15).

По воспоминаниям СТ. Семенова, рассказ нравился Л. Н. Толстому, назвавшему его «вещью чуть не первоклассной» (Семенов С. Т. Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом. СПб., 1912. С. 132). В экземпляре первого тома рассказов, который читал Толстой, рассказу «Валя» среди прочих им" выставлена высшая оценка — «5+» (Библиотека Л. Н. Толстого. С. 38).

При жизни автора рассказ был переведен на немецкий (1902 дважды, 1903 трижды, 1905), болгарский (1903, 1904), венгерский (1903, 1904, 1918), французский (1903), польский (1904), сербский (1904, 1905), хорватский (1904, 1905, 1906, 1908 дважды, 1910), чешский (1904), шведский (1904), финский (1905, 1914), английский (1907, 1914, 1919), японский (1909, 1913) языки и на идиш (1910, 1912).

С. 177. Книга была очень большая ~ с очень черными и крупными строками … — Ср. воспоминания писателя: «Самые интенсивные переживания мои в детстве <…> связаны с книгой. Какая значимость была за каждым словом! Помню слово: „Бова“… что особенного, кажется, а ведь тогда трепетал перед его громадными печатными буквами» (М.Р. [Раецкий С. С.]. Из детства Л. Андреева // Утро России. 1914. 21 марта (№ 67). С. 5).

…один очень сильный мальчик, которого звали Бовою… — Валя читает популярнейшую в конце XIX в. лубочную книгу «Сказка о славном и сильном Бове-королевиче», которая в годы детства самого писателя постоянно переиздавалась в различных вариантах и редакциях (см.: Русский фольклор: Библиогр. указатель. 1881—1900. Л., 1990. С. 366—369).

С. 181. Валя жалел бедную русалочку… — Имеется в виду сказка Х.-К. Андерсена «Русалочка» (1837).

С. 185. …истый сын богини Кали… — т. е. воин. Кали — одно из божеств индуистской мифологии, олицетворение грозной и губительной энергии Шивы, истребительница демонов.

ЧА

С. 579. Корнак — погонщик слонов.

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ ОБЩИЕ¹

¹ В перечень общих сокращений не входят стандартные сокращения, используемые в библиографических описаниях, и т. п.

Б.д. — без даты

Б.п. — без подписи

незач. вар. — незачеркнутый вариант

незаверш. правка — незавершенная правка

не уст. — неустановленное

ОТ — основной текст

Сост. — составитель

стк. — строка

АРХИВОХРАНИЛИЩА

АГ ИМЛИ — Архив A.M. Горького Института мировой литературы им. A. M. Горького РАН (Москва).

ИРЛИ — Институт русской литературы РАН (Пушкинский Дом). Рукописный отдел (С.-Петербург).

ООГЛМТ — Орловский объединенный государственный литературный музей И. С. Тургенева. Отдел рукописей.

РАЛ — Русский архив в Лидсе (Leeds Russian Archive) (Великобритания).

РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

РГБ — Российская государственная библиотека. Отдел рукописей (Москва).

Hoover — Стэнфордский университет. Гуверовский институт (Стэнфорд, Калифорния, США). Коллекция Б. И. Николаевского (№ 88).

ИСТОЧНИКИ

Автобиогр. — Леонид Андреев (Автобиографические материалы) // Русская литература XX века (1890—1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. М.: Изд. т-ва «Мир», 1915. Ч. 2. С. 241—250.

Баранов 1907 — Баранов И. П. Леонид Андреев как художник-психолог и мыслитель. Киев: Изд. кн. магазина СИ. Иванова, 1907.

БВед — газета «Биржевые ведомости» (С.-Петербург).

БиблА1 — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 1995. Вып. 1: Сочинения и письма / Сост. В. Н. Чуваков.

БиблА2 — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 1998. Вып. 2: Литература (1900—1919) / Сост. В. Н. Чуваков.

БиблА2а — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 2002. Вып. 2а: Аннотированный каталог собрания рецензий Славянской библиотеки Хельсинкского университета / Сост. М. В. Козьменко.

Библиотека Л. Н. Толстого — Библиотека Льва Николаевича в Ясной Поляне: Библиографическое описание. М., 1972. [Вып.] I. Книги на русском языке: А-Л.

Боцяновский 1903 — Боцяновский В. Ф. Леонид Андреев: Критико-биографический этюд с портретом и факсимиле автора. М.: Изд. т-ва «Литература и наука», 1903.

Геккер 1903 — Геккер Н. Леонид Андреев и его произведения. С приложением автобиографического очерка. Одесса, 1903.

Горнфельд 1908 — Горнфельд А. Г. Книги и люди. Литературные беседы. Кн. I. СПб.: Жизнь, 1908.

Горький. Письма — Горький М. Полн. собр. соч. Письма: В 24 т. М.: Наука, 1997—.

Дн1 — Андреев Л. Н. Дневник. 12.03.1890-30.06.1890; 21.09.1898 (РАЛ. МБ. 606/Е.1).

Дн2 — Андреев ЛЛ. Дневник. 03.07.1890-18.02.1891 (РАЛ. MS.606/E.2).

Дн3 — Андреев Л. Н. Дневник. 27.02.1891-13.04.1891; 05.10.1891; 26.09.1892 (РАЛ. MS.606/ Е.3).

Дн4 — Андреев Л. Н. Дневник. 15.05.1891-17.08.1891 (РАЛ. MS.606/ E.4).

Дн5 — Андреев Л. Дневник 1891—1892 гг. [03.09.1891-05.02.1892] / Публ. Н. П. Генераловой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 г. СПб., 1994. С. 81-142.

Дн6 — «Дневник» Леонида Андреева [26.02.1892-20.09.1892] / Публ. H Л. Генераловой // Литературный архив: Материалы по истории русской литературы и общественной мысли. СПб., 1994. С. 247—294.

Дн7 — Андреев Л. Н. Дневник. 26.09.1892-04.01.1893 (РАЛ. MS.606/E.6).

Дн8 — Андреев Л. Н. Дневник. 05.03.1893-09.09.1893 (РАЛ. MS.606/E.7).

Дн9 — Андреев Л. Н. Дневник. 27.03.1897-23.04.1901; 01.01.1903; 09.10.1907 (РГАЛИ. Ф. 3290. Сдаточная опись. Ед.хр. 8).

Жураковский 1903а — Жураковский Е. Реально-бытовые рассказы Леонида Андреева // Отдых. 1903. № 3. С. 109—116.

Жураковский 1903б — Жураковский Е. Реализм, символизм и мистификация жизни у Л. Андреева: (Реферат, читанный в Московском художественном кружке) // Жураковский Е. Симптомы литературной эволюции. Т. 1. М., 1903. С. 13-50.

Зн — Андреев Л. Н. Рассказы. СПб.: Издание т-ва «Знание», 1902—1907. T. 1—4.

Иезуитова 1967 — Иезуитова Л. А. Творчество Леонида Андреева (1892—1904): Дис…. канд. филол. наук. Л., 1976.

Иезуитова 1976 — Иезуитова Л. А. Творчество Леонида Андреева (1892—1906). Л., 1976.

Иезуитова 1995 — К 125-летию со дня рождения Леонида Николаевича Андреева: Неизвестные тексты. Перепечатки забытого. Биографические материалы / Публ. Л. А. Иезуитовой // Филологические записки. Воронеж, 1995. Вып. 5. С. 192—208.

Измайлов 1911 — Измайлов А. Леонид Андреев // Измайлов А. Литературный Олимп: Сб. воспоминаний о русских писателях. М., 1911. С. 235—293.

К — газета «Курьер» (Москва).

Кауфман — Кауфман А. Андреев в жизни и своих произведениях // Вестник литературы. 1920, № 9 (20). С. 2-4.

Коган 1910 — Коган П. Леонид Андреев // Коган П. Очерки по истории новейшей русской литературы. Т. 3. Современники. Вып. 2. М.: Заря, 1910. С. 3-59.

Колтоновская 1901 — Колтоновская Е. Из жизни литературы. Рассказы Леонида Андреева // Образование. 1901. № 12. Отд. 2. С. 19-30.

Кранихфельд 1902 — Кранихфельд В. Журнальные заметки. Леонид Андреев и его критики // Образование. 1902. № 10. Отд. 3. С. 47-69.

Краснов 1902 — Краснов Пл. К. Случевский «Песни из уголка»; Л. Андреев. Рассказы // Литературные вечера: (Прилож. к журн. «Новый мир»). 1902. № 2. С. 122—127.

ЛА5 — Литературный архив: Материалы по истории литературы и общественного движения / Под ред. К. Д. Муратовой. М.; Л.: АН СССР, 1960.

ЛН72 — Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка. М.: Наука, 1965 (Литературное наследство. Т. 72).

МиИ2000 — Леонид Андреев. Материалы и исследования. М.: Наследие, 2000.

Михайловский 1901 — Михайловский Н. К. Рассказы Леонида Андреева. Страх смерти и страх жизни // Русское богатство. 1901. № 11. Отд. 2. С. 58-74.

Неведомский 1903 — Неведомский М. [Миклашевский М. П.] О современном художестве. Л. Андреев // Мир Божий. 1903. № 4. Отд. 1. С. 1-42.

HБ — журнал «Народное благо» (Москва).

HP — Андреев Л. Я. Новые рассказы. СПб., 1902.

Пр — Андреев Л.Н: Собр. соч.: [В 13 т.]. СПб.: Просвещение, 1911—1913.

OB — газета «Орловский вестник».

ПССМ — Андреев Л. Н.-- Полн. собр. соч.: [В 8 т.]. СПб.: Изд-е т-ва А. Ф. Маркс, 1913.

Реквием — Реквием: Сб. памяти Леонида Андреева / Под ред. Д. Л. Андреева и В. Е. Беклемишевой; с предисл. ВЛ. Невского М.: Федерация, 1930.

РЛ1962 — Письма Л. Н. Андреева к A.A. Измайлову / Публ. В. Гречнева // Рус. литература. 1962. № 3. С. 193—201.

Родионова — Родионова Т. С. Московская газета «Курьер». М., 1999.

СРНГ — Словарь русских народных говоров. М.; Л., 1965— . Вып. 1— .

Т1¹ — РГАЛИ. Ф. 11. Оп., 4. Ед.хр. 3. + РАЛ. MS.606/ В.11; 17 (1897 — начало осени 1898).

¹ Т1-Т8 — рабочие тетради Л. Н. Андреева. Обоснование датировок тетрадей см. с. 693.

Т2 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 4. (Осень 1898., до 15 нояб.).

Т3 — РГБ. Ф. 178. Карт. 7572. Ед.хр. 1 (7 дек. 1898 — 28 янв. 1899).

T4 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 1 (18 июня — 16 авг. 1899).

Т5 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 2 (конец августа — до 15 окт. 1899).

Т6 — РАЛ. MS.606/ А.2 (15-28 окт. 1899).

Т7 — РАЛ. MS.606/ A.3 (10-19 нояб. 1899).

Т8 — РАЛ. MS.606/ A.4 (14 нояб. 1899 — 24 февр. 1900).

Урусов — Урусов Н. Д., кн. Бессильные люди в изображении Леонида Андреева: (Критический очерк). СПб.: Типогр. «Общественная польза», 1903.

Фатов — Фатов H.H. Молодые годы Леонида Андреева: По неизданным письмам, воспоминаниям и документам. М., Земля и фабрика, 1924.

Чуносов 1901 — Чуносов [Ясинский И. И.]. Невысказанное: Л. Андреев. Рассказы. СПб., 1901 // Ежемесячные сочинения. СПб., 1901. № 12. С. 377—384.

Шулятиков 1901 — Шулятиков В. Критические этюды. «Одинокие и таинственные люди»: Рассказы Леонида Андреева // Курьер. 1901. 8 окт. (№ 278). С. 3.

S.O.S. — Андреев Л. S.O.S.: Дневник (1914—1919). Письма (1917—1919). Статьи и интервью (1919). Воспоминания современников (1918—1919) / Под ред. и со вступит. Р. Дэвиса и Б. Хеллмана. М; СПб., 1994.

↑ Имеется в виду рассказ «Торжество Фитюльки» (см. с. 368 наст. тома).
↑ Подразумевается рассказ Л. Андреева „В темную даль“ (1900).

[1] Имеется в виду рассказ «Торжество Фитюльки» (см. с. 368 наст. тома).

[2] Подразумевается рассказ Л. Андреева „В темную даль“ (1900).

[1]

[2]

Валя (Андреев)/Версия 2

Содержание

Леонид Андреев

Валя

Другие редакции и варианты

ВАЛЯ

КОММЕНТАРИИ