Валленштейновская трилогія.
правитьСобраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ II. С.-Пб., 1901
Исторія постепеннаго возникновенія валленштейновской трилогіи — поучительный примѣръ той строгости къ самому себѣ и вѣчной неудовлетворенности, которую неоднократно обнаруживалъ Шиллеръ, создавая свои крупныя произведенія. Извѣстно, что онъ вообще передѣлывалъ по нѣсколько разъ свои пьесы, вводя въ нихъ все новыя и новыя детали, изучая для каждой изъ нихъ множество источниковъ и до самой послѣдней минуты не рѣшаясь представить ихъ на судъ публики и критики, какъ не вполнѣ законченныя, не свободныя отъ тѣхъ или другихъ недостатковъ. То же самое мы видимъ и въ данномъ случаѣ. Мысль изобразить въ драматической формѣ измѣну и потрясающую гибель фридландскаго герцога, личность котораго заинтересовала Шиллера, когда онъ писалъ свою «Исторію тридцатилѣтней войны», зародилась въ его умѣ еще въ 1791 году; между тѣмъ, первое представленіе «Лагеря Валленштейна» относится къ октябрю 1798 года, a двухъ другихъ частей трилогіи — къ январю и апрѣлю слѣдующаго года… За эти нѣсколько лѣтъ первоначальный планъ драматической обработки исторіи Валленштейна неоднократно видоизмѣнялся. Такъ, въ мартѣ 1794 года Шиллеръ писалъ своему другу Кернеру о намѣреніи создать прозаическую пятиактную драму на этотъ сюжетъ, причемъ поэтъ думалъ, что ему удастся окончить всю пьесу въ какихъ нибудь три недѣли!…
По мѣрѣ того, какъ Шиллеръ знакомился съ различными источниками, которые ему могли быть полезны (напримѣръ, «Annales Ferdinandei» Кевенгиллера), онъ начиналъ убѣждаться въ томъ, что ему едва ли удастся исчерпать въ одной пьесѣ весь обширный матеріалъ, бывшій въ его распоряженіи, и что придется посвятить гораздо больше времени этой работѣ. Были моменты, когда Шиллеръ чувствовалъ себя совершенно подавленнымъ своею необъятною темою, приходилъ въ отчаяніе, иногда откладывалъ на время «Валленштейна» въ сторону, чтобы заняться какими нибудь другими темами, напримѣръ, своими балладами. Когда онъ рѣшилъ отвести въ пьесѣ видное мѣсто астрологическому мотиву, объяснивъ имъ многіе поступки фридландскаго герцога, ему опять пришлось прочесть не мало спеціальныхъ книгъ; онъ совѣтовался въ 1797 году съ Кернеромъ и Гете относительно сочиненій по астрологіи, читалъ нѣкоторыя изъ нихъ, старался, во что бы то ни стало, вникнуть въ ихъ темный смыслъ. Довольно поздно написаны были Шиллеромъ и любовныя сцены между Максомъ и Тэклою, составляющія теперь одно изъ украшеній «Пикколомини» и «Смерти Валленштейна». Работа очень замедлялась, между прочимъ, и болѣзненнымъ состояніемъ поэта, уже страдавшаго тѣмъ роковыъ недугомъ, который скоро свелъ его въ могилу. Очень важнымъ моментомъ въ исторіи созданія валленштейновской трилогіи, какъ справедливо замѣчаетъ Дюнцеръ, является не особенно продолжительное пребываніе Шиллера въ гостяхъ y Гете, въ сентябрѣ 1798 года. Тогда во время дружеской бесѣды окончательно рѣшено было, что пьеса, посвященная Валленштейну, получитъ форму трилогіи, при чемъ ея первая часть, названная авторомъ «Валленштейновцы» и впослѣдствіи переименованная въ «Лагерь Валленштейна», появится на сценѣ, не дожидаясь того времени, когда будутъ вполнѣ закончены двѣ другія. Такимъ образомъ, и на этотъ разъ Гете, неоднократно оказывавшій Шиллеру подобныя услуги, далъ ему, несомнѣнно, благой совѣтъ. Тотъ крупный успѣхъ, который выпалъ на долю трилогіи и въ Веймарѣ, и въ Берлинѣ, долженъ былъ нѣсколько вознаградить Шиллера за то продолжительное напряженіе, котораго ему стоило созданіе этого грандіознаго цѣлаго, и вмѣстѣ съ тѣмъ, показать ему, что распредѣленіе сюжета между тремя пьесами сдѣлало его еще болѣе интереснымъ для публики. Вмѣстѣ съ тѣмъ, однако, и въ публикѣ, и въ критикѣ на первыхъ порахъ раздавались отдѣльные голоса, находившіе эту форму нѣсколько рискованною, странною, непривычною.
Въ дѣйствительности, форма трилогіи, на которой, въ концѣ концовъ, остановился поэтъ, сознавая всю трудность сжатой драматической обработки такого обширнаго, сложнаго сюжета, необыкновенно подходитъ къ привлекшей вниманіе драматурга фабулѣ. Каждая изъ трехъ ея частей, образуя лишь одно звено изъ большого цѣлаго, до нѣкоторой степени представляетъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, и самостоятельный интересъ, содѣйствуетъ выясненію различныхъ сторонъ и оттѣнковъ бурной, тревожной эпохи и вѣчно безпокойной, непостоянной среды, знакомитъ насъ съ разнообразными факторами, ускорившими трагическую гибель Валленштейна. Можно только удивляться тому, что это раздѣленіе на три пьесы вызывало когда-то въ нѣмецкой критикѣ возраженія и нападки (статьи въ «Jenaer Litteraturzeitung», въ «Eunomia» и т. д.) — и, съ другой стороны, нельзя не поставить въ заслугу Шиллеру ту проницательность, которую онъ обнаружилъ, вовремя отказавшись отъ своего первоначальнаго плана исчерпать весь сюжетъ на протяженіи пяти актовъ.
«Лагерь Валленштейна», который можетъ смѣло ставиться на сценѣ отдѣльно отъ другихъ частей, знакомитъ насъ съ солдатскимъ міромъ, съ мыслями и желаніями массы, которая должна была служить орудіемъ честолюбивыхъ замысловъ полководца. Въ «Пикколомини» на первомъ планѣ стоятъ генералы, ближайшіе сподвижники Валленштейна, въ данную минуту ему преданные, конечно, за исключеніемъ Октавіо, повидимому, готовые отстаивать его интересы, a также графиня Терцки и Тэкла, — тогда какъ самъ онъ показывается довольно рѣдко, предоставляя дѣйствовать лицамъ вродѣ Терцкаго, и все еще не вполнѣ открываетъ свои планы относительно будущаго. Наконецъ, въ «Смерти Валленштейна» главный интересъ сосредоточивается на самомъ герцогѣ. Внутренній міръ и стремленія его становятся гораздо яснѣе для насъ, чѣмъ прежде; a тѣ двѣ силы, которымъ посвящены были первыя двѣ пьесы, — войско и генералы, — вступаютъ теперь въ конфликтъ съ нимъ, отказываются далѣе служить его дѣлу и постепенно приводятъ его къ гибели. Такимъ образомъ, распредѣленіе фабулы между тремя отдѣльными пьесами вполнѣ логично и обоснованно: прежде чѣмъ дать намъ полное понятіе о личности главнаго героя и изобразить его трагическій конецъ, Шиллеръ детально знакомитъ насъ съ тою средою, которая его создала и выдвинула.
«Лагерь Валленштейна», являющійся какъ-бы прологомъ къ двумъ другимъ пьесамъ, несомнѣнно, — одно изъ самыхъ оригинальныхъ произведеній нѣмецкой драматической литературы. Это — шедевръ массовой психологіи, превосходящій и массовыя сцены въ «Разбойникахъ» и засѣданіе польскаго сейма въ «Дмитріѣ Самозванцѣ», и ночное засѣданіе на Рютли — въ «Вильгельмѣ Теллѣ»; это — поразительная, въ особенности — для того времени, попытка обрисовать внутренній міръ обширной группы людей, собравшихся отовсюду, чтобы служить фридландскому герцогу, успѣвшихъ свыкнуться съ военнымъ ремесломъ и, по большей части, считающихъ всю эту кочевую, безпорядочную жизнь чѣмъ то вполнѣ нормальнымъ и желательнымъ… Вмѣстѣ съ тѣмъ «Лагерь Валленштейна», несомнѣнно, пробуждаетъ въ душахъ болѣе отзывчивыхъ читателей или зрителей то, что мы теперь назовемъ «настроеніемъ». Съ первыхъ же явленій мы переносимся въ атмосферу отважныхъ экспедицій, разгула, молодечества, какъ будто слышимъ барабанный бой и военные сигналы, сливающіеся съ грубоватою, подчасъ циничною рѣчью, солдатъ, видимъ, какъ знамена развѣваются надъ этимъ шумнымъ, разноплеменнымъ лагеремъ; — точно маня къ себѣ всѣхъ тѣхъ, кому надоѣла будничная, правильная жизнь, кого привлекаетъ свобода и непринужденность.
Цѣлая эпоха, — бурная, полная событій, совершенно исключительная, — оживаетъ, по волѣ геніальнаго поэта, во всемъ своемъ разнообразіи, пестротѣ, оригинальности. Знаменитая мейнингенская труппа 1880—1890 гг., столь сильная своимъ ансамблемъ, дѣлала чудеса изъ этой одноактной пьесы. Сценическая иллюзія достигала въ этомъ случаѣ своего апогея. Зрителю могло, мѣстами, показаться, что передъ нимъ — не театральное представленіе, руководимое опытнымъ и талантливымъ режиссеромъ, — a сама жизнь, кипучая, яркая, разнообразная! Всѣ, до послѣднихъ статистовъ жили на сценѣ, продолжали играть даже въ тѣхъ случаяхъ, когда y нихъ въ роли ничего не стояло, исполняли оживленныя мимическія сцены… Негодованіе, вызванное рѣчами капуцина, общее веселье и разгулъ, въ концѣ пролога, — все это передавалось мейнингенцами съ поразительнымъ реализмомъ и невольно захватывало зрителя.
Но даже въ чтеніи «Лагерь Валленштейна» производитъ сильное впечатлѣніе и облегчаетъ намъ пониманіе двухъ другихъ пьесъ. Изображая психологію толпы, массы, Шиллеръ отнюдь не разсматриваетъ, однако, войско Валленштейна какъ одно компактное и стройное цѣлое, проникнутое одними и тѣми же взглядами и стремленіями. Всѣхъ этихъ людей, объединившихся подъ знаменемъ фридландскаго герцога, связываетъ, конечно, преданность полководцу и товарищескій духъ, — но они все. же распадаются на нѣсколько отдѣльныхъ фракцій, въ иныхъ отношеніяхъ сохраняютъ и въ этой космополитической военной обстановкѣ свои племенныя особенности или индивидуальныя черты. Быть можетъ, именно благодаря этому «Лагерь» производитъ впечатлѣніе чего то живого, вполнѣ реальнаго, — тогда какъ безъ этихъ оттѣнковъ мы имѣли бы передъ собою только массу, отличающуюся стаднымъ чувствомъ и способную играть чисто пассивную роль,
Вотъ нѣсколько, примѣровъ. Кроаты смотрятъ на войну съ грубой жестокой, почти звѣрской точки зрѣнія; они признаютъ войну ради войны, — идейная сторона для нихъ не играетъ никакой роли; къ тому же, они не прочь покутить, — въ особенности, когда это имъ ничего не стоитъ. Паппенгеймскіе кирасиры, наоборотъ, увлекаются героическою стороною войны; ихъ манятъ подвиги, лавры побѣдителей; ихъ очаровываетъ поэзія битвъ, богатырства и молодечества. Щеголеватые егеря — аристократы среди воиновъ Валленштейна: они и одѣваются роскошнѣе и въ разговорѣ обнаруживаютъ меньше грубости и суровости; ихъ даже нѣсколько шокируютъ пріемы и манеры остальныхъ солдатъ, — a тѣ, въ свою очередь, подсмѣиваются надъ ихъ франтовствомъ. Въ лагерь Валленштейна ихъ привела не любовь къ военному ремеслу, a просто — склонность къ непринужденной, беззаботной жизни, которую они не могли вести въ другихъ мѣстахъ. Пищальники изъ отряда Тифенбаха — добродушные, миролюбивые люди, которые были бы очень рады, еслибъ все вошло опять въ обычную колею, и эта ненормальная, тревожная жизнь окончилась. Вспомните, какъ они вступаются за крестьянина, котораго нужда заставила сдѣлаться фальшивымъ игрокомъ, освобождаютъ его изъ рукъ другихъ солдатъ и имѣютъ мужество открыто заявить, что деревенскій людъ разоренъ и обнищалъ. Наконецъ, старый вахмистръ, прежде всего, — служака, сторонникъ дисциплины, которому, по выраженію Фишера, дороже всего «солдатская машина», муштровка, обученіе рекрутовъ, — который одинаково отличается и отъ франтоватыхъ егерей и отъ паппенгеймскихъ кирасиръ… Очень оригинальную фигуру представляетъ собою и маркитантка, давно сроднившаяся съ солдатскою жизнью, продѣлавшая не одинъ походъ и поневолѣ мирящаяся съ тѣмъ, что никто, кромѣ добродушныхъ пищальниковъ, не платитъ ей аккуратно за вино и припасы.
Проявивъ въ «Лагерѣ Валленштейна» тонкое психологическое чутье и знаніе сцены, Шиллеръ, несомнѣнно, обнаружилъ мѣстами въ этомъ произведеніи дарованіе комическаго писателя. Основной тонъ «Лагеря» нельзя, конечно, признать безусловно веселымъ, комическимъ, жизнерадостнымъ, — сквозь шутки и остроты солдатъ слишкомъ часто проглядываетъ не прикрашенная дѣйствительность, разореніе цѣлыхъ областей, деморализація народа. Но отдѣльныя сцены показываютъ все же, что изъ Шиллера могъ бы выработаться наряду съ авторомъ трагедій и талантливый комическій писатель, — подобно тому, какъ Расинъ, если судить по его «Сутягамъ», былъ въ сущности способенъ писать весьма бойкія и живыя комедіи. Heдаромъ же въ числѣ неоконченныхъ произведеній Шиллера мы находимъ, между прочимъ, и набросокъ пьесы въ комическомъ жанрѣ.
Уже самая форма «Лагеря Валленштейна» очень характерна въ этомъ отношеніи. Поэтъ остановилъ свой выборъ на старо-нѣмецкихъ «виршахъ» (Knittellverse), которыми написаны комедіи и фарсы Ганса Сакса, — и результаты получились блестящіе, потому что этотъ размѣръ, какъ нельзя болѣе подходитъ къ общему колориту первой части трилогіи и придаетъ ей оригинальный, своеобразный, иногда очень забавный характеръ (въ наши дни такими же стихами написана была комедія изъ старой нѣмецкой жизни Людвига Фульда — «Schlaraffenland»). Но особенно ярко проявилось комическое дарованіе Шиллера въ созданіи безподобной фигуры капуцина. Этотъ оригинальный миссіонеръ-обличитель, соединяющій тексты изъ Библіи съ шутками и вульгарными выраженіями, очень напоминаетъ извѣстнаго нѣмецкаго проповѣдника-юмориста, Абраама-a-Санта-Клара, автора такихъ причудливыхъ по формѣ сочиненій какъ «Judas der Erz-Schelm», «Gak, gak, gak, gak, a ga — einer wunderseltsamen Hennen» и т. д. Чтобы оказать какое-нибудь вліяніе на такихъ загрубѣлыхъ слушателей, какъ солдаты Валленштейна, онъ старается приблизиться къ ихъ уровню, приноровиться къ ихъ міросозерцанію и говору, переводя тексты съ латинскаго языка, вставляетъ выраженія изъ солдатскаго жаргона, — иногда, потерявъ терпѣніе, прибѣгаетъ и къ помощи ругательствъ. При всѣхъ своихъ странностяхъ и комическихъ пріемахъ, капуцинъ все-же обнаруживаетъ извѣстное присутствіе духа, такъ какъ отваживается открыто развѣнчивать и громить фридландскаго герцога, въ эту пору еще не переставшаго быть кумиромъ массы.
Въ слѣдующей части трилогіи впервые показывается на сценѣ самъ Валленштейнъ. Но прежде, чѣмъ онъ появился, мы уже имѣемъ извѣстное понятіе объ его характерѣ, привычкахъ, вкусахъ, обращеніи. Въ «Лагерѣ Валленштейна» солдаты постоянно говорятъ о немъ, и мы чувствуемъ, что онъ гдѣ то тутъ, неподалеку, что его духъ точно паритъ надъ всею этою громадною толпою. Мы узнаемъ, что онъ горячо любитъ своихъ солдатъ, заботится о нихъ, смотритъ на нихъ, какъ на обширную семью, что онъ ничего на свѣтѣ не боится, готовъ взяться за самое опасное порученіе и никогда еще не терпѣлъ неудачи! Его обаяніе настолько велико, репутація непобѣдимости такъ прочно установилась за нимъ, что иные солдаты, въ родѣ вахмистра и одного изъ егерей, твердо убѣждены въ томъ, что онъ находится въ общеніи съ нечистою силою. Совершенно такъ же въ «Пикколомини», гдѣ Валленштейнъ выступаетъ только въ одномъ актѣ, мы постоянно слышимъ о немъ и узнаемъ различныя детали относительно характера, положенія въ войскѣ и плановъ относительно будущаго — изъ разговоровъ его генераловъ, приближенныхъ и родныхъ. Ихъ отзывы отличаются, конечно, большою противорѣчивостью. Максъ долгое время идеализируетъ Валленштейна, приписываетъ ему самыя симпатичныя, благородныя свойства, въ началѣ не сознаетъ и не угадываетъ его отрицательныхъ сторонъ. Терцки, графиня Терцки, Буттлеръ, Изолани и другіе видятъ въ немъ, главнымъ образомъ, могущественную силу, которая магически вліяетъ на массу, всюду имѣетъ успѣхъ и торжествуетъ надъ всѣми препятствіями и опасностями, — съ которою, несомнѣнно, выгодно и разсчетливо будетъ дѣйствовать заодно. Октавіо Пикколомини видитъ въ Валленштейнѣ измѣнника, опаснаго государственнаго преступника, котораго нужно обличить и покарать во чтобы то ни стало. Но одно мы сознаемъ еще до перваго выхода Валленштейна: передъ нами, во всякомъ случаѣ, крупнѣйшая личность, которую одни превозносятъ, другіе развѣнчиваютъ, но съ которою всѣ принуждены считаться!
Валленштейнъ — одинъ изъ самыхъ удачныхъ образовъ, созданныхъ Шиллеромъ. Его сложная, своеобразная психологія обрисована съ замѣчательнымъ мастерствомъ, свидѣтельствующимъ о томъ, что въ эту пору талантъ Шиллера достигъ высшей степени своего развитія и зрѣлости. Уже прошло то время, когда драматургъ выводилъ или очень симпатичныхъ, или, наоборотъ, очень преступныхъ и низкихъ людей, когда Карлу Моору долженъ былъ непремѣнно соотвѣтствовать «извергъ естества» Францъ, Фердинанду — президентъ или Вурмъ. Сближеніе съ Гете помогло Шиллеру стать болѣе объективнымъ и безпристрастнымъ; онъ пришелъ къ сознанію, что даже y наименѣе симпатичныхъ героевъ могутъ быть отдѣльныя положительныя свойства, что, изображая внутренній міръ того или другого героя, драматургъ не долженъ слишкомъ подчеркивать свои личныя симпатіи и антипатіи, дѣлать однихъ глашатаями своихъ мыслей и стремленій, почти своими двойниками, a другихъ изображать какими то чудовищами. Уже Филиппъ въ «Донъ-Карлосѣ» былъ обрисованъ съ значительною долею объективности; Шиллеръ не сдѣлалъ изъ него только деспота или тирана, — онъ отмѣтилъ и его горячее желаніе найти вполнѣ надежнаго, честнаго и правдиваго человѣка, которому онъ могъ бы вполнѣ довѣриться, и его нравственныя терзанія, вызванныя неудачно сложившеюся личною жизнью.
Характеристика фридландскаго герцога, въ смыслѣ объективности и тонкости психологическаго анализа, стоитъ еще выше. Если можно такъ выразиться, въ трилогіи выступаетъ не одинъ, a нѣсколько Валленштейновъ; мы послѣдовательно знакомимся съ разнообразными сторонами характера главнаго героя, какъ частнаго лица и политическаго дѣятеля, — причемъ онъ поочередно то вызываетъ наше сочувствіе и уваженіе, то возмущаетъ насъ своимъ эгоизмомъ и властолюбіемъ, то внушаетъ намъ жалость. Актеры, играющіе эту трудную роль, обыкновенно особенно подчеркиваютъ какую нибудь одну сторону его характера, оставляя другія въ тѣни (однимъ изъ лучшихъ Валленштейновъ считается Зонненталь). Бультгауптъ въ своей «Драматургіи классиковъ» такъ опредѣляетъ внутренній міръ Валленштейна, — психологію котораго онъ называетъ самою сложною не только въ творчествѣ Шиллера, но и во всей нѣмецкой драматической литературѣ: «натура привлекательная — и отталкивающая, внушающая уваженіе — и презрѣнная, склонная къ фантазированію — и проявляющая заурядный здравый смыслъ, осторожная и легкомысленная, могущественный организаторъ и безпомощное дитя, человѣкъ лживый — и любящій правду, способный трогать и наводить ужасъ, — словомъ, смѣшеніе всевозможныхъ свойствъ, образующихъ, однако, извѣстное цѣлое». Двѣ черты характера Валленштейна особенно рельефно очерчены, однако, Шиллеромъ: его вѣра въ таинственное воздѣйствіе свѣтилъ на человѣческую судьбу и болѣзненно-развитое честолюбіе. Увлеченіе астрологіей для Валленштейна — не игра, не забава, не интересное препровожденіе времени! Онъ твердо убѣжденъ въ томъ, что «звѣзды не лгутъ»; мы знаемъ изъ исторіи, что онъ спеціально изучалъ астрологію въ университетахъ Болоньи и Падуи; онъ слѣпо довѣряетъ предсказаніямъ астролога Сени, считая ихъ незыблемою истиною, и готовъ по одному его слову принимать самыя рискованныя рѣшенія. Разъ звѣзды предвѣщаютъ ему торжество надъ препятствіями и исполненіе всѣхъ его желаній, онъ считаетъ свой успѣхъ обезпеченнымъ. Валленштейна сравнивали иногда, въ этомъ отношеніи, съ Фаустомъ; какъ ни странно звучитъ это сравненіе, въ немъ есть доля правды. Мечты о тѣсномъ общеніи съ таинственнымъ, чудеснымъ міромъ, въ своемъ родѣ, не меньше волнуютъ фридландскаго герцога, чѣмъ сверхчеловѣческіе порывы и жажда познанія волнуютъ душу Фауста. Вѣра во что то загадочное и сверхъестественное вноситъ въ жизнь Валленштейна извѣстную долю поэзіи и красоты, помогаетъ ему подниматься на время надъ житейскою пошлостью. О своихъ астрологическихъ гаданіяхъ онъ говоритъ совершенно особеннымъ тономъ и не допускаетъ, чтобы при немъ отзывались о нихъ насмѣшливо или недовѣрчиво. Даже когда счастье начинаетъ ему измѣнять, онъ все еще не признаетъ себя побѣжденнымъ, не отказывается отъ вѣры въ чудесную силу планетъ и настаиваетъ на томъ, что всѣ эти бѣдствія обрушиваются на него противъ воли судьбы. Только въ самомъ концѣ онъ какъ будто ощущаетъ нѣкоторое сомнѣніе въ справедливости того, во что раньше вѣрилъ («звѣзды не нужны мнѣ»), и нѣсколько охладѣваетъ къ своему любимому занятію, подъ вліяніемъ тяжелыхъ ударовъ судьбы, которые ему приходится теперь выносить…
О честолюбіи или властолюбіи Валленштейна едва ли нужно говорить особенно много, — это свойство бросается намъ въ глаза съ самаго начала, оно является главнымъ рычагомъ всей его дѣятельности, заставляетъ его принимать иногда самыя неожиданныя рѣшенія, — не отступая передъ энергичными, опасными, даже преступными шагами. Мы знаемъ изъ исторіи, что честолюбіе Валленштейна заходило очень далеко, что онъ мечталъ возложить на себя богемскую корону, сдѣлаться независимымъ государемъ. Совершенно такъ же въ трилогіи онъ увлекается мечтами о своемъ будущемъ величіи, строитъ планы относительно той власти, которую онъ можетъ пріобрѣсти, считаетъ себя рожденнымъ для чего то высшаго, выдающагося, исключительнаго. Онъ, кажется, искренно убѣжденъ въ томъ, что Максъ Пикколомини — не пара Тэклѣ, потому что въ ней онъ уже видитъ чуть ли не принцессу крови! Выбившись изъ не извѣстности на широкую дорогу, составивъ себѣ имя исключительно своими подвигами, — за что его восхваляетъ одинъ изъ егерей въ «Лагерѣ», — онъ не довольствуется тѣми результатами, которые имъ достигнуты, хочетъ подняться еще выше… Честолюбіе, какъ злой демонъ, постоянно нашептываетъ ему роковые совѣты. Если онъ вступаетъ въ союзъ со шведами, онъ дѣлаетъ это, конечно, не для того только, чтобы отстоять свою независимость противъ посягательствъ вѣнскаго двора, но также и для того, чтобы съ помощью шведскихъ войскъ упрочить за собою богемскій престолъ. Онъ привыкъ повелѣвать и господствовать, — и съ той минуты, какъ счастье начинаетъ ему измѣнять, солдаты его покидаютъ, дисциплина нарушается, ему остается только умереть.
Изображая въ рядѣ потрясающихъ сценъ измѣну Валленштейна, его сближеніе съ врагами Австріи, постепенный разрывъ съ вѣнскимъ правительствомъ, Шиллеръ настаиваетъ, однако, на томъ, что онъ не былъ измѣнникомъ и предателемъ по натурѣ, что, несмотря на свои врожденныя честолюбивыя наклонности, онъ еще за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ съ негодованіемъ отогналъ бы отъ себя мысль объ измѣнѣ ради достиженія тѣхъ или другихъ выгодъ или почестей. Мы видимъ, что онъ очень долго колеблется и борется съ собою, прежде чѣмъ заключаетъ союзъ со шведами и соглашается вести переговоры съ Врангелемъ. Илло и Терцкіе возмущаются его нерѣшительностью и уклончивою тактикою, удивляются его желанію медлить и выжидать, — не понимая той борьбы, которая происходитъ въ его душѣ. Если Валленштейнъ неожиданно переходитъ отъ словъ къ дѣлу и рѣшаетъ, какъ говорится, сжечь свои корабли и открыто порвать съ императоромъ, — въ этомъ, въ значительной степени, виноваты внѣшнія обстоятельства. Холодный пріемъ, оказанный герцогинѣ при дворѣ, пріѣздъ Квестенберга, его вызывающій тонъ, желаніе правительства отнять y Валленштейна начальство надъ войскомъ, наконецъ сознаніе, что въ Вѣнѣ его уже считаютъ измѣнникомъ, хотя онъ еще не принялся открыто дѣйствовать, — все это окончательно укрѣпляетъ герцога въ намѣреніи вступить въ борьбу съ тѣми, кто, по его мнѣнію, не съумѣлъ оцѣнить его заслуги. Разъ вступивъ на этотъ путь, онъ уже не можетъ итти назадъ, — въ особенности съ той минуты, какъ то лицо, которое вело предварительные переговоры между нимъ и враждебнымъ лагеремъ, попадаетъ въ руки графа Галласа, и тайна этихъ сношеній съ непріятелемъ, въ значительной степени, раскрывается. Отнюдь не желая, конечно, одобрять или возвеличивать измѣну (всестороннее изслѣдованіе подлинной исторіи Валленштейна отнюдь не разсѣяло взведенныхъ на него въ свое время обвиненій, несмотря на попытки отдѣльныхъ ученыхъ, вродѣ Ферстера, реабилитировать его и доказать его невинность), Шиллеръ хотѣлъ все же оттѣнить тѣ обстоятельства, которыя какъ бы наталкивали Валленштейна на этотъ опасный, роковой путь. Съ другой стороны, когда измѣна герцога, вслѣдствіе ухода войскъ, на которыя онъ разсчитывалъ, оканчивается неудачно раньше чѣмъ успѣла получить какіе либо осязательные результаты, поэтъ, нѣсколько идеализируя историческаго Валленштейна, заставляетъ насъ пожалѣть этого падшаго исполина, принужденнаго видѣть всѣ свои планы разбитыми, дѣлаетъ его предсмертныя минуты необыкновенно трогательными и потрясающими.
Рядомъ съ Валленштейномъ другія дѣйствующія лица, за немногими исключеніями, очень проигрываютъ. Октавіо и Максъ Пикколомини, во всякомъ случаѣ, принадлежатъ къ наиболѣе интереснымъ изъ этихъ лицъ. Хитроумный, тактичный дипломатъ, итальянецъ по происхожденію, Октавіо искусно обходитъ Валленштейна, дѣлается его приближеннымъ и безъ особаго труда располагаетъ въ свою пользу столь проницательнаго обыкновенно полководца, который на этотъ разъ оказывается отнюдь не дальновиднымъ и, несмотря на всѣ предостереженія, продолжаетъ слѣпо вѣрить Октавіо. Когда на послѣдняго возлагаютъ обязанность — слѣдить за герцогомъ и доносить обо всѣхъ его поступкахъ, куда слѣдуетъ, обѣщая ему за это княжескій титулъ и главное начальство надъ войсками, онъ, безъ особаго колебанія, беретъ на себя это щекотливое — чтобы не сказать больше — порученіе… Но подобно тому, какъ самого Валленштейна Шиллеръ надѣлилъ и отрицательными, и положительными свойствами, онъ не сдѣлалъ и изъ Октавіо мелодраматическаго героя, закоснѣлаго предателя или злодѣя. Объективность оцѣнокъ, съ теченіемъ времени усвоенная драматургомъ сказалась и въ этомъ случаѣ. Мы не имѣемъ основанія сомнѣваться въ томъ, что Октавіо искренно преданъ императору и съ своей особой точки зрѣнія считаетъ себя вполнѣ правымъ, когда берется за выслѣживаніе всѣхъ мѣропріятій герцога, обвиненнаго въ государственной измѣнѣ. Съ другой стороны, какъ частное лицо, какъ любящій отецъ, онъ, безусловно, внушаетъ симпатію. Разладъ между нимъ и Максомъ удручаетъ и мучитъ его; онъ много бы далъ, чтобы его сынъ былъ вполнѣ солидаренъ съ нимъ и не отдалялся отъ него! Когда же въ концѣ «Смерти Валленштейна» Октавіо остается совершенно одинокимъ, послѣ гибели Макса, мы невольно чувствуемъ къ нему состраданіе и готовы повѣрить тому, что при этихъ условіяхъ даже княжескій титулъ, когда то его привлекавшій, не можетъ радовать его… Что касается Макса, очень понравившагося современной Шиллеру нѣмецкой публикѣ и критикѣ, то это опять — представитель обширной семьи энтузіастовъ и мечтателей, выступающихъ въ трагедіяхъ Шиллера, родной братъ Карла Моора, Фердинанда, Донъ-Карлоса, Позы. Онъ не привыкъ разсуждать и взвѣшивать свои поступки: онъ весь — огонь, весь — страсть, онъ не можетъ ничего дѣлать наполовину; увлекшись чѣмъ нибудь, онъ уже не помнитъ себя, готовъ на всевозможныя жертвы, находится въ состояніи какого то экстаза. Онъ идеализируетъ Валленштейна, въ которомъ видитъ только героя и геніальнаго человѣка, сначала не вѣритъ въ его измѣнническіе планы, потомъ, узнавъ всю правду, до послѣдней минуты все еще надѣется предостеречь его отъ ложнаго шага, примирить его съ дворомъ, пока, наконецъ, ему не приходится сдѣлать окончательно выборъ между чувствомъ и долгомъ службы. Полюбивъ Тэклу, онъ въ эту любовь вкладываетъ всю свою душу и говоритъ объ очаровавшей его дѣвушкѣ въ восторженныхъ, страстныхъ выраженіяхъ, напоминающихъ подобныя же пламенныя изліянія Донъ-Карлоса или Мортимера. Храбрый и неукротимый на войнѣ, Максъ (по исторіи — не сынъ, a племянникъ Октавіо), какъ истый мечтатель, грезитъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, о томъ времени, когда замолкнетъ шумъ оружія и благодатный миръ будетъ царить на землѣ. Это одинъ изъ самыхъ симпатичныхъ и благородныхъ героевъ Шиллера, заставляющій даже суроваго Валленштейна смягчаться душою и отчасти завидовать его энтузіазму, мечтательности, неиспорченности, но, конечно, значительно идеализированный авторомъ, — если вспомнить ту грубую и жестокую эпоху, когда ему приходится дѣйствовать. Точно такъ же и маркизъ Поза не особенно напоминаетъ человѣка ХVІ столѣтія, современника Филиппа II, Альбы и Доминго!…
Объ остальныхъ лицахъ, окружающихъ Валленштейна, много говорить не приходится. Отто Гарнакъ высказалъ ту мысль, что среди нихъ нѣтъ особенно выдающихся людей, — и съ этимъ нельзя не согласиться. Это — тѣ же солдаты изъ «Лагеря Валленштейна» — только дослужившіеся до высшихъ степеней… Буттлеръ — суровый служака, грубоватый кондотьеръ, всю свою жизнь проводящій въ лагерѣ и на полѣ брани, чисто примитивная натура, человѣкъ, быстро переходящій отъ одной крайности къ другой, сперва, повидимому, беззавѣтно преданный герцогу, потомъ, послѣ непродолжительнаго разговора съ Октавіо, который убѣждаетъ его въ томъ, что Валленштейнъ старался ему вредить, превращающійся въ пламеннаго сторонника императора и хладнокровно дающій указанія убійцамъ своего благодѣтеля. Илло и Изолани, — вождь кроатовъ, — безпутные, необузданные люди, склонные къ кутежамъ и разгулу, прожигатели жизни и авантюристы, служащіе Валленштейну, потому что это для нихъ выгодно. Терцки — хитроумный, ловкій, но все же отнюдь не выдающійся по своимъ дарованіямъ дѣятель, — «мужъ своей жены», по выраженію Бультгаупта, — въ значительной степени, являющійся ея орудіемъ и руководимый ею.
Изъ женскихъ образовъ, фигурирующихъ въ «Пикколомини» и «Смерти Валленштейна», только графиня Терцки и Тэкла заслуживаютъ нашего вниманія (герцогиня фридландская — слишкомъ пассивная и безвольная личность, не играющая почти никакой роли въ той мрачной драмѣ, которою заканчивается бурная жизнь ея мужа). Графиня Терцки, которую Бультгауптъ сравниваетъ съ лэди Макбетъ, — одна изъ наиболѣе оригинальныхъ, сильныхъ духомъ и энергичныхъ героинь Шиллера. Можно не одобрять ея честолюбивыхъ плановъ, страсти къ интригамъ и хитроумной тактики, предпочитать ей такихъ героинь, какъ королева Елисавета изъ «Донъ-Карлоса», но нельзя все же не воздать должнаго ея уму и природнымъ дарованіямъ. Въ иныхъ случаяхъ она оказываетъ давленіе на самого Валленштейна, разжигаетъ его властолюбивые инстинкты, пробуждаетъ въ немъ бодрость и энергію, когда онъ начинаетъ колебаться или предаваться раздумью, настаиваетъ на томъ, чтобы онъ поскорѣе принялся за дѣло. Когда же измѣна герцога, о которой она такъ мечтала, приводитъ къ самымъ печальнымъ результатамъ, гордая и самолюбивая графиня, не считающая возможнымъ играть жалкую, униженную роль при вѣнскомъ дворѣ, лишаетъ себя жизни, невольно поражая Октавіо своимъ хладнокровіемъ и гордымъ, сдержаннымъ тономъ своей предсмертной рѣчи. Какъ Максъ является однимъ изъ многочисленныхъ мечтателей и идеалистовъ, выведенныхъ Шиллеромъ, такъ и Тэкла примыкаетъ къ той же категоріи чистыхъ душою, благородныхъ дѣвушекъ и молодыхъ женщинъ Шиллера. Ея сестры по духу Амалія, Луиза, Елисавета изъ «Донъ-Карлоса», Іоанна Д’Аркъ. Ея любовь къ Максу носитъ идеальный, мечтательный характеръ. Тѣ сцены, гдѣ они оба выступаютъ, вводятъ мягкое, поэтическое и молодое въ общій сумрачный и тревожный тонъ двухъ послѣднихъ частей трилогіи. Но Тэкла не даромъ — дочь Валленштейна: ей передалась извѣстная доля его энергіи и выдержки, хотя и направленная въ другую сторону; за свою любовь она готова постоять, не терпя никакихъ стѣсненій и преградъ, рѣшившись воспротивиться даже отцу, если онъ захочетъ помѣшать ихъ счастью. Только въ одной сценѣ «Смерти Валленштейна» Тэкла производитъ не совсѣмъ то впечатлѣніе, какое, быть можетъ, имѣлъ въ виду Шиллеръ, — именно, когда она посылаетъ Макса, колебавшагося между долгомъ офицера и привязанностью къ Валленштейну и любимой дѣвушкѣ, на войну со шведами и соглашается временно разстаться съ нимъ, обнаруживая неожиданную разсудительность и благоразуміе, вмѣсто той горячей, страстной и неукротимой любви, которой мы бы ожидали отъ нея. Но, въ общемъ, дочь Валленштейна прелестное, поэтичиское созданіе, безъ котораго двѣ послѣднихъ части трилогіи были бы не полны. Одинъ изъ біографовъ Шиллера, Боксбергеръ, назвалъ Тэклу — «Максомъ среди дѣвушекъ», намекая на внутреннее сродство ихъ натуръ. И дѣйствительно, дѣти враждующихъ между собою отцовъ, выступившіе на жизненную дорогу въ тревожные, сумрачные дни, они оба, быть можетъ, сами того не сознавая, являются глашатаями искренней, не поддѣльной любви, благороднаго идеализма, гуманнаго миролюбія, въ то время какъ тутъ же рядомъ звучитъ барабанный бой, слышится грубая солдатская рѣчь; процвѣтаютъ эгоистическіе инстинкты, — и конца не видать ожесточенной, безпощадной войнѣ, уносящей все новыхъ и новыхъ жертвъ[1].
- ↑ Разныя историческія подробности о дѣйствующихъ лицахъ трилогіи см. въ Словарѣ.