Важный самозванец во Франции
правитьКаких самозванцев не было в свете? Лже-Нероны в Риме, Жан-д’Арки во Франции, Дмитрии в России, обманывали многих людей в свое время. Но сии романические явления, как говорит Вольтер, не случаются никогда в государствах просвещенных, имеющих твердое правление. В то время, когда Франция начала выходить из хаоса анархии, сын сен-лоского портного вздумал назвать себя дофином!! Правда, что революция сделала многих французов почти варварами; однако мы не так легковерны, как наши добрые предки в шестнадцатом веке.
Сей молодой человек, именем Эрваго, и прекрасный лицом, удивлял родителей своих умом и склонностями необыкновенными. В Сен-Ло многие считали его сыном герцога Валантинуа. Рожденный с воображением пылким и романическим, он презирал низкое состояние, шестнадцати лет ушел из отцовского дома, и скитаясь по разным департаментам, назывался сыном то госпожи Лавосель, то принца Монако, то герцога д’Юрселя. Несколько раз брали его под стражу как бродягу. и возвращали отцу; но Эрваго снова уходил, обманывал легковерных людей, а всего более женщин, которые находили его отменно трогательным, и наконец в Шалоне вздумал назваться дофином, сыном Людовика XVI, тайно увезенным из Тампля. Его представили в суд, который осудил сего обманщика просидеть месяц в темнице. Уже Эрваго имел многих друзей, готовых пожертвовать ему жизнью. Освобожденный через месяц, он поехал в город Витри, где некоторые усердные роялисты ожидали с нетерпением дражайшего дофина. Один из них принял его к себе в дом, и, несмотря на скупость свою, всякий день давал роскошные обеды ему и друзьям Бурбонов. Старики и молодые женщины изъявляли величайшую преданность к сему человеку, который, в знак признательности, рассказал им однажды все подробности своей истории, сочиненной на досуге, но довольно глупо. Вот любопытнейшие места из сего романа:
«Тайные друзья Бурбонов вывезли меня из парижской темницы под черным бельем на телеге, оставив на мое место одного мальчика, который скоро умер в Тампле. Шарет и Стоффель приняли меня в своем лагере с великой радостью, но не могли по тогдашним обстоятельствам объявить королем. Английские министры отписали к Шарету, что мое присутствие нужно в Лондоне; но там никто не хотел говорить со мной, а граф д’Артуа даже не пустил меня к себе в дом. Наконец удалось мне видеться с английским королем, и доказать ему, что я истинный сын Людовика XVI. Сей добродушный монарх заплакал и сказал, что французские принцы и министры его никак не хотят торжественно признать меня дофином, но что он предлагает мне жить в его дворце. Я с благодарностью воспользовался сим предложением, жил весело, покойно — но недолго. Мне дали яду, но, к счастью, ошиблись в мере: я страдал несколько часов, однако не умер. Английский король трепетал от гнева, велел отыскивать злодея, хотевшего отправить меня, но советовал мне для безопасности моей удалиться. „Поезжайте в Рим и в Португалию, говорил он: ручаюсь, что там хорошо примут вас. Через несколько лет французская революция возьмет другой оборот и кончится без сомнения умеренной монархией, как то случилось в Англии. Умнейшие французы тогда обратят на вас глаза и предложат вам ограниченную власть, которая делает великобританских королей счастливее и спокойнее всех деспотов“. — Я дружески обнял доброго Георга и поехал в Рим. Пий VI обошелся со мной как с любезнейшим сыном церкви, осыпал меня ласками и благодеяниями; в пророческом духе предсказал мне, что фамилия Бурбонов скоро явится в новой славе на троне, и велел в присутствии двадцати кардиналов заклеймить правую ногу и левую руку мою. Сие клеймо изображает слова: vive le Roi! (Да здравствует король!) — Из Рима отправился я в Испанию, не хотел там никого видеть, кроме герцогини Орлеанской (которая с восторгом целовала мою руку) и приехал в Лиссабон, где королева обласкала меня, хотела женить на сестре своей, вдове принца Бразильского, и заставила девять монархов признать во мне короля французского. В это время генерал Пишгрю и друзья его писали в Лиссабон, что я должен спешить в Париж, где все готово признать меня законным монархом. О непостоянство судьбы человеской! С радостной надеждой я поехал во Францию, но дорогой узнал о революции 18 фрюктидора, которая низвергла Пишгрю; не знал, что делать; скитался из места в место, и наконец взят был под стражу в Шалоне».
Сия нелепая басня до слез тронула присутствующих, которые в восторге клялись мнимому дофину, что они ему всем пожертвуют — и в самом деле всячески старались умножать число легковерных, особливо между духовными, в надежде, что им легче действовать на умы людей. Однажды Эрваго с некоторыми друзьями своими обедал у сомпюиского священника, который за столом сказал ему в шутку: «Ваше величество! Вы ничего не едите; а Бурбоны, сколько мне известно, все много едали». Самозванец рассердился и едва не побил хозяина, который в досаде своей назвал его публично обманщиком. Сей случай сделался известен в городе; нескромность женщин и темные слова некоторых из друзей мнимого дофина обратили на него внимание полиции. Наконец Фуше велел взять его под стражу. Эрваго жил у господина Лемуана, где явился комиссар с повелением министра. Весь дом пришел в ужас; один Эрваго казался спокойным и, несмотря на присутствие комиссара, хотел все еще играть свою роль. С гордым видом велел он хозяину дома принести ему кафтан: г. Лемуан повиновался, ставя себе за честь быть его камердинером. После того мнимый дофин оборотился к аббату Баре и сказал: «Аббат! Очки мои; они лежат на столе в спальне». Баре принес их и вручил ему с низким поклоном. Нотариус Адне с ужасом вбежал в комнату и так забылся, что хотел обнять его величество: Эрваго с небрежением подал ему руку, которую нотариус поцеловал с великим благоговением.
В тот же самый день собралось множество гостей к заключенному, и в комнате его приготовлен был роскошный ужин. Число любопытных, желавших видеть его, всякий день умножалось; вошло в моду ходить на поклон к знаменитому несчастливцу. Лучший повар в городе готовил ему кушанье, и наконец так приучили его к хорошему столу, что однажды, за ужином, когда подали ему только пуларду, голубя, салат и крем, он с досады бросил все на землю. К обедне всякий раз провожал его слуга, и нес за ним подушку с молитвенником; он имел секретаря, который не только сочинял, но и подписывал его письма. «По особенным причинам, говорил заключенный, не хочу сам подписывать моего имени Луи Шарль. Оно ужасно для некоторых людей, и мне должно быть гонимым». Когда полиция начала допрашивать его, Эрваго отвечал: «Жизнь моя похожа на роман, с одной стороны печальный, а с другой забавный. Со временем свет может узнать его».
Правительство могло бы самовластно наказать его как государственного обманщика; но оно не хотело уважить сего дела, и поручило окружному судилищу решить судьбу Эрваго. Там, в день суда, собралось множество людей, которые явно показывались доброжелателями обвиняемого, с великим вниманием слушали его адвоката, г. Каффеня; а когда начал говорить комиссар правительства, то изъявляли неудовольствие. Судьи решили, что Эрваго обманщик и должен быть заключен на три года в темницу. Он выслушал сей приговор с великим спокойствием и с видом насмешливым. В тот же самый день собрали для него большую сумму денег; и хотя министр полиции не велел никого пускать к нему, однако заключенный редко бывал один, жил весело, роскошно и пил всегда из золотого стакана, на котором изображены были литеры L. C. (Луи Шарль) и французская корона. Министр велел перевезти его из реймской темницы в Суассон; но и там продолжалась комедия: со все сторон доставляли заключенному деньги, разные драгоценные вещи, и многочисленные друзья находили способ с ним видеться. Наконец правительство вышло из терпения и велело отправить заключенного — неизвестно, куда!
Важный самозванец во Франции: [О французе Ж. М. Эрваго, выдававшем себя за сына Людовика XVI]: (Из франц. жур.) / [Пер. Н. М. Карамзина] // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 9, N 11. — С. 219-226.