М. Н. Катков
Важность для России истинно-национальной политики
править
Телеграф передавал нам отзывы официозных газет Берлина и Вены по поводу утверждения статс-секретаря Н. К. Гирса министром иностранных дел. Нам приятно, что чему-нибудь и в наших делах радуются наши друзья и соседи. Впрочем, никакой существенной перемены в ходе дел вследствие вышесказанного назначения не произошло и не предвидится: министром назначено лицо, которое de facto уже было министром. Наши соседи видят в этом залог политики миролюбивой. Но может ли быть сомнение в миролюбивом направлении русской политики? Было ли серьезное основание опасаться, что Россия имеет завоевательные планы? Если даже в войне русская политика не рассчитывала на завоевания, то откуда и зачем могли бы родиться у нее в мирное время любостяжательные стремления, опасные для спокойствия Европы? Нам кажется, что никто серьезно не опасается воинственных со стороны России начинаний, и в этом отношении никому не требуется новых залогов ее миролюбия. Но если Россия нисколько не расположена действовать наступательно и никому не может внушать никаких в этом отношении опасений, то она тем не менее должна быть готова к обороне не только территории своей, но и вообще своих интересов и чести. Никто, конечно, не имеет права рассчитывать, что Россия якобы из миролюбия будет равнодушна к тому, что касается ее чести, что задевает ее интересы, что угрожает ей ущербом, что ослабляет ее или умаляет ее достоинство. Никто, конечно, не ожидает, что Россия откажется от своего участия в делах всемирного значения и предоставит другим направлять дела, с которыми связаны ее существенные интересы. Это не было бы политикой миролюбия; это было бы политикой самоубийства. Правительство, выпускающее власть из рук своих, губит себя; великая держава, забывающая среди других держав о своем достоинстве и своих интересах, губит себя. Всякий ущерб в достоинстве и во всемирном положении государства отзывается и на его внутренних делах, и наоборот. Ошибаются те политики, которые думают, будто государство может спокойно процветать в бесславии и бессилии. Правительство, неспособное поддержать интересы своей страны в международных вопросах, теряет кредит и внутри и окажется неспособным управлять страной, а также и наоборот. Государство должно хорошо знать и границы своей территории, и свой интерес во всяком вопросе. Оно должно быть сильно в меру своей безопасности и своего достоинства. Если оно не в силах отстоять себя и свое, то оно не заслуживает существования, и его следует убрать. Такое государство было бы скандалом в мире.
Малодушные или легкомысленные политики воображают, что правительство может купить мир изменой своим обязанностям внутри и интересам своей страны в международных делах. Такая политика всегда сопровождается обратным результатом. Она идет не к миру, а, напротив, к войне и катастрофам. Ничем правительство не может так компрометировать себя, затруднить свое положение и навлечь на себя всякую вражду, как, напротив, прикинувшись жалким и слабым. Мотив жалости имеет место и смысл только между людьми, отнюдь не между государствами. Слабое государство, не способное ни обороняться, ни управляться, не жалеют, а презирают и — добивают.
Недавно в одной петербургской газете по поводу назначения нового министра иностранных дел было сказано, будто покойный Император был вовлечен в войну вопреки политики своего министра, который войны не хотел. Верим, что не хотел, но управление иностранными делами России тем не менее шло верным путем к войне. Начались смуты в Боснии и Герцеговине, возбужденные, конечно, не Россией, как уже и признано всеми и как доказано самым фактом присоединения этих провинций к Австрии. Что же нам следовало бы сделать, если мы не хотели войны? Пользуясь нашим влиянием в Константинополе и еще большим влиянием на соплеменные населения этих провинций, мы могли бы взять дело в свои руки и в самом начале потушить брошенную искру. А что сделали мы? Мы поспешили отдать в руки враждебной нам политической интриги ничтожный, обычный на Востоке случай столкновения, который эта интрига старалась раздуть. Ничтожное дело мы возвели в европейский вопрос; в исполнение чужой программы мы, не приготовившись, возбудили так называемый Восточный вопрос, который никогда без крови не обходился; мы вызвали дипломатическое вмешательство, международное следствие, и пожар разгорелся. Дошло до того, что нам нельзя уже было отступиться. Если бы затем, в то время когда Турция изнемогала в борьбе с Черногорией и Сербией, мы решительно потребовали от нее, опираясь уже на мобилизованные войска наши, тех мер, которые считали необходимыми, то они были бы исполнены без войны, как доказал наш ультиматум, который спас Сербию в роковую минуту. Но мы шли к войне, и наша дипломатия продолжала истощаться в усилиях и уступках, чтобы доказать свое миролюбие, давая туркам время изготовиться к серьезной войне и основательно утвердиться в презрении к нам, за которое они потом и поплатились войной. На пресловутой Константинопольской конференции мы торжественно выбросили за борт одно за другим все наши требования. Мы отказались и от военного занятия болгар, и от жандармерии швейцарской и бельгийской, и от жандармерии турецкой с иностранными офицерами, и от требования каких бы то ни было реформ в пользу христианских населений. Пока мы доказывали наше миролюбие, Порта вооружалась и, наконец, бросила нам в лицо наш почтительный протокол, которым мы хотели миролюбиво заключить столь продолжительный и уже стоивший столько крови инцидент, — протокол, не заключавший в себе никаких требований, все предоставлявший мудрости Порты и милости султана, и, в сущности, походивший на те депеши, которые в 1863 году западные державы препроводили к нам в заключение дипломатической кампании. Мы принуждены были начать войну за «оскорбление действием». Итак, задача иностранной политики требует, прежде всего, чтобы мы знали, чего мы хотим, чтоб у нас была определенная программа действий, чтобы мы были чутки к интересам нашего государства и правильно ценили их, давая предпочтение главному и существенному, и чтобы во всем существенном мы были незыблемо тверды и отнюдь не давали бы повода рассчитывать на нашу уступчивость. Уступками в существенном мы готовили бы себе впереди тяжкие затруднения, которые редко разрешаются миром. Как внутри, так и вне, политика достигает своей цели, когда внушает должное уважение к стране и ее правительству, чего, конечно, мы вправе ожидать от нового министра иностранных дел.
Впрочем, не министр решает вопрос о войне и мире. Вопрос этот есть исключительная прерогатива Верховной власти, дело же министра состоит только в том, чтобы не скрывать от Государя правды и представлять ему дела в верном освещении и в правильной градации.
Не только Берлин и Вена, но и Париж отзывается на новое назначение в нашем правительстве. Сейчас прочли мы в Journal des Debats передовую статью, словно взятую из Пегитского Ллойда или берлинской National-Zeitung. Co свойственной французским газетам неподкупностью суждений и мудростью Journal des Debats также горячо, как и немецкие, ратует против русского панславизма и в назначении нового министра видит противовес этому опасному (для Франции?) панславизму. Парижская газета полагает, что в нашем правительстве господствует теперь дуализм: европейское направление представляется де новым министром иностранных дел, а панславизм, состоящий де в мистическом единении Царя с народом, представляется якобы министром внутренних дел. Спешим успокоить парижских радетелей о наших делах: никакого панславизма и ничего мистического в наших внутренних делах не обретается, никакого дуализма в нашей политике нет, и трудно сказать, в каком у нас департаменте преобладает русская национальная политика. Россия не несет никаких мудреных замыслов; она нуждается только в твердой и просвещенной истинно-национальной политике и ничего так не опасается как Фаэтоновских полетов и во внутренних, и в иностранных делах.
Впервые опубликовано: «Московские ведомости». 1882. № 91. 3 апр., с. 3.