Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 1/VII/ДО
Къ кому первому ѣхать? Этотъ вопросъ немного затруднилъ Калерію Ипполитовну, и она еще разъ перебрала въ умѣ захваченные у тетки адреса знакомыхъ.
— Конечно, къ Берестовскимъ сначала, — рѣшила она вслухъ и громко сказала кучеру:— Въ первую линію!
Карета съ грохотомъ покатилась къ Среднему проспекту, а Калерія Ипполитовна тяжело перевела духъ и даже закрыла глаза. Противъ собственнаго желанія она разсердилась на maman. Нужно было успокоиться, а то Калерія Ипполитовна чувствовала, что у ней на лицѣ выступили красныя пятна. Нехорошо въ такомъ видѣ явиться въ чужой домъ, хотя сегодняшніе визиты имѣли значеніе только рекогносцировки, чтобы собрать нѣкоторыя справки и вообще произвести предварительныя развѣдки.
"Теперь еще рано и дома однѣ бабы, — думала про себя Калерія Ипполитовна, равнодушно глядя на мелькавшіе по сторонамъ дома. — Отъ Берестовскихъ надо ѣхать къ Даниловымъ… Нѣтъ, Даниловы живутъ гдѣ-то на Литейной. Лучше сначала заѣхать къ Чвоковымъ въ Галерную, отъ Чвоковыхъ на Гороховую къ Густомѣсовымъ, а послѣ всѣхъ уже къ Даниловымъ".
Петербурга Калерія Ипполитовна еще не забыла и, взглянувъ на адресъ кого-нибудь изъ своихъ знакомыхъ, могла безошибочно опредѣлить впередъ общественное положеніе семьи, размѣры средствъ, кругъ знакомства и даже количество дѣтей. Васильевскій островъ служилъ пріютомъ артистовъ, ученыхъ и иностранныхъ негоціантовъ, на Литейной жили чиновники покрупнѣе и военные, громадный крестъ, составлявшійся изъ Большой Садовой и Гороховой, кипѣлъ торговлей, на Владимирской и Казанской улицахъ жались ремесленники и мелкіе торговцы. Другія улицы, а тѣмъ болѣе окраины совсѣмъ не интересовали Калерію Ипполитовну, какъ и Невскій, который превратился въ какой-то сплошной магазинъ, вѣрнѣе — громадный пассажъ. Въ такихъ архиаристократическихъ улицахъ, какъ Милліонная, Англійская набережная, Большая Морская, Галерная и Сергіевская, пока было нечего дѣлать.
— Ахъ, да, вѣдь Чвоковы живутъ въ Галерной, — вслухъ проговорила Калерія Ипполитовна. — Значитъ, дѣйствительно они пошли сильно въ гору… да. Вѣдь вотъ везетъ же людямъ счастье!.. А раньше Чвоковы жили гдѣ-то на Пескахъ, кажется, въ Слоновой улицѣ. Съ Машенькой Чвоковой я училась вмѣстѣ въ институтѣ… Бѣдняжка, она изъ-за своего кривого бока такъ и осталась Христовою невѣстой.
Берестовскіе занимали большую квартиру въ бельэтажѣ шестиэтажнаго дома. Швейцаръ выбѣжалъ отворить дверцу кареты и почтительно вытянулся, когда Калерія Ипполитовна начала подниматься по лѣстницѣ. Дома была одна старуха Елена Петровна, которая сначала не узнала гостьи, а потомъ расцѣловала ее.
— Нѣтъ, не узнать… Неужели это вы, Калерія Ипполитовна? — удивлялась бойкая и живая старушка, отходя нѣсколько въ сторону, чтобы издали лучше разсмотрѣть гостью. — Давно ли, подумаешь, вы замужъ успѣли выскочить. Какъ сейчасъ помню… Ахъ, какъ я рада за Анну Григорьевну: она такъ часто вспоминала васъ. Давно ли вы въ институтѣ съ Сашей моей учились… а?
— Какъ видите, я успѣла совсѣмъ состариться, — съ улыбкой отвѣчала Калерія Инполитовна, не снимая перчатокъ. — Дочь-невѣсту привезла…
— Скажите!.. Нѣтъ, вы шутите… А у насъ, какъ на зло, никого сегодня дома нѣтъ: мужъ, знаете, вѣчно корпитъ въ своей опекѣ, Саша уѣхала къ сестрѣ, внучки разбрелись по гимназіямъ… Охъ, у меня съ этими внучками заботъ полонъ ротъ. Да пожалуйте… Я сейчасъ велю приготовить кофе.
— Нѣтъ, благодарю васъ. Я къ вамъ на одну минутку, а кофе я пила у maman…
За двадцать лѣтъ Елена Павловна совсѣмъ успѣла состариться, но лицо у ней осталось такое же доброе, и улыбалась она, попрежнему, такою хорошею улыбкой. Болтая съ этою милою старушкой, Калерія Ипполитовна успѣла въ тонкостяхъ разсмотрѣть обстановку квартиры, что для нея имѣло большое значеніе. По-чиновничьи Берестовскіе жили очень хорошо, тысячъ на восемь, и обстановка у нихъ была богатая, но опытный глазъ Калеріи Ипполитовны сразу опредѣлилъ, что ей здѣсь дѣлать нечего: это была мертвая чиновничья обстановка, слишкомъ хорошо ей знакомая, и пока этого было достаточно.
— Какъ жаль, право, что Саши нѣтъ дома, — повторяла Елена Петровна среди обыкновенной болтовни. — Она будетъ такъ жалѣть… Вѣдь вы вмѣстѣ съ ней изъ института тогда вышли и Машенька Чвокова… Да позвольте, я пошлю за Сашей?
— Нѣтъ, я лучше въ другой разъ заѣду къ вамъ.
— А вы надолго къ намъ въ Петербургъ пріѣхали?
— Какъ вамъ сказать? Хорошенько и сами не знаемъ. Мужъ оставилъ службу на заводахъ Теплоухова…
— Что вы?.. Да какъ же это такъ?.. А вѣдь онъ, говорятъ, получалъ тамъ до тридцати тысячъ?
— Нѣтъ, всего двѣнадцать. Собственно говоря, и жалѣть объ этомъ мѣстѣ нечего: Теплоуховъ не-сегодня-завтра ликвидируетъ дѣла… Мужу предлагаютъ мѣсто на Уралѣ и жалованья больше, но, знаете, у насъ дочь на рукахъ: ей нужно дать воспитаніе, а потомъ и самимъ необходимо освѣжиться немного.
— Да, конечно, — прищуривъ глаза, соглашалась старушка. — Помилуйте, что же за неволя похоронить себя Богъ знаетъ гдѣ!
Калеріи Ипполитовнѣ показалось, что и лицо у Елены Петровны какъ-то измѣнилось и голосъ сдѣлался фальшивый: старушка не вѣрила своей гостьѣ и, вѣроятно, заподозрѣла жалкую истину.
— Извините, я тороплюсь, Елена Петровна, — заговорила Калерія Ипполитовна. — Пока я не приглашаю къ себѣ, потому что мы остановились въ номерахъ… Поцѣлуйте за меня Сашу. Такъ жаль, что мы не встрѣтились…
— Да, да… Такъ жаль, такъ жаль! — повторяла Елена Петровна, провожая гостью въ переднюю.
"Эта старушонка или ужъ очень ловко притворяется, что ничего не знаетъ, — думала Калерія Ипполитовна, когда сидѣла опять въ каретѣ, — или… Да нѣтъ, конечно, знаетъ всю исторію съ Сусанной и все остальное!.. Удивляюсь, что ьто за фантазія была у maman посылать меня къ этимъ Берестовскимъ! Только даромъ время теряю… Чиновники и больше ничего. Мелюзга какая-то".
Однимъ словомъ, это было совсѣмъ не то, что было нужно Калеріи Ипполитовнѣ. Она еще разъ припомнила обстановку Берестовскихъ и невольно сравнила съ тѣмъ, что осталось тамъ, въ Заозерскихъ заводахъ. 'Это воспоминаніе кольнуло ее. А зачѣмъ она лгала предъ этою старухой? Вѣдь это было совсѣмъ лишнее, притомъ не-сегодня-завтра все будетъ извѣстно и Берестовскимъ, и Даниловымъ, и Густомѣсовымъ.
Чвоковы были дома. Они занимали великолѣпную квартиру, которая дѣлилась на двѣ половины: въ одной жилъ самъ Нилушка, а въ другой — его мать съ дочерью. Кривобокая Машенька показалась Калеріи Ипполитовнѣ совсѣмъ старухой. Институтскія подруги встрѣтились довольно сухо, хотя старушка Чвокова старалась изо всѣхъ силъ быть любезной. Обстановка ихъ половины не оставляла желать ничего лучшаго, — все было такое массивное, дорогое, сдѣланное на заказъ. И одѣты были Чвоковы съ тою дорогою простотой, какъ могутъ одѣваться только очень богатые люди.
"Экъ, какъ ихъ раздуваетъ! — невольно подумала Калерія Ипполитовна, прикидывая въ умѣ стоимость чвоковской обстановки. — Вотъ эти живутъ широко".
Продолжалась та же болтовня, что и у Елены Петровны, и Калерія Ипполитовна повторяла безъ запинки ту же ложь. Но Чвоковымъ, очевидно, было все равно: они мало интересовались чужими дѣлами.
— Какъ у васъ хорошо все, — льстила Калерія Ипполитовна, обводя глазами уютную маленькую гостиную, съ шелковою мебелью и такими же драпировками. — Ты счастливая, Машенька, не знаешь этихъ вѣчныхъ хлопотъ, заботъ и дрязгъ, отъ которыхъ у насъ, замужнихъ женщинъ, голова идетъ кругомъ…
— Да… — неопредѣленно говорила Машенька, поднимая на гостью свои потухавшіе сѣрые глаза.
У бѣдной дѣвушки только и были красивыми одни глаза, да и тѣ умирали; лицо пожелтѣло и было покрыто преждевременными морщинами.
— Ахъ, я слышала, какіе успѣхи дѣлаетъ твой братъ! — не унималась Калерія Ипполитовна, закатывая глаза. — Всѣ говорятъ…
— Много лишняго говорятъ, — прибавила старушка Чвокова, очень полная особа, съ самымъ вульгарнымъ лицомъ.
Чвоковы приняли довольно сухо Калерію Ипполитовну, и она утихала отъ нихъ недовольная. Вообще что-то не ладилось, и у Калеріи Ипполитовны даже заболѣла голова.
Густомѣсовыхъ не было дома. Это было даже хорошо. Калерія Ипполитовна хотѣла уже ѣхать домой, какъ вспомнила про дядю Николая Григорьевича и, высунувъ голову въ окно кареты, проговорила:
— Къ Египетскому мосту.
Николай Григорьевичъ Передниковъ, родной братъ Анны Григорьевны, составлялъ гордость фамиліи, потому что именно онъ долженъ былъ занять видный постъ при министерствѣ. Въ послѣднемъ всѣ были такъ увѣрены, что даже многолѣтнія неудачи oncl'я не могли поколебать фамильнаго довѣрія къ провиденціальному назначенію Николая Григорьича, который пока перебивался при какихъ-то благотворительныхъ учрежденіяхъ въ какой-то должности безъ названія. У него были сильныя связи. Въ ожиданіи виднаго поста, oncle всѣ свои средства заколачивалъ въ лошадей.
— Oncle можетъ быть очень полезенъ, — соображала Калерія Ипполитовна. — Во-первыхъ, онъ все и всѣхъ знаетъ, во-вторыхъ, черезъ него можно приткнуть Симона въ какой-нибудь комитетъ, наконецъ я могу записаться въ члены благотворительныхъ обществъ.
Калеріи Ипполитовнѣ отворилъ усатый вахмистръ, исполнявшій должность берейтора и швейцара; oncle Николай Григорьичъ былъ, конечно, въ конюшнѣ. Пока вахмистръ бѣгалъ за нимъ, Калерія Ипполитовна могла еще разъ убѣдиться въ той печальной истинѣ, что oncle былъ рѣшительно неисправимъ, и все у него въ квартирѣ было то же: тотъ же отчаянный холостой безпорядокъ, что-то такое подозрительное во всей обстановкѣ, такъ что Калерія Ипполитовна никогда не рѣшилась бы заглянуть за портьеру слѣдующей комнаты.
— А, это ты, Леренька, — груднымъ басомъ проговорилъ oncle такимъ тономъ, точно они вчера разстались. — Здравствуй, милочка… Ого, да какъ ты постарѣла!
Oncle всегда любилъ бойкую племянницу и теперь съ искреннимъ сожалѣніемъ покачалъ своею острижешіою подъ гребенку, сѣдою, но все еще красивою головой, съ выгнутою красною шеей и прямымъ затылкомъ, какъ у всѣхъ отставныхъ военныхъ. Николаю Григорьевичу было за пятьдесятъ, но въ своей англійской курткѣ, съ голою могучею шеей, онъ былъ еще настоящимъ молодцомъ; небольшіе, темные, безцвѣтные глаза смотрѣли, какъ всегда, добродушно и весело, гладко выбритое лицо даже лоснилось здоровымъ румянцемъ, брови и подстриженные усы oncle подкрашивалъ какимъ-то чернымъ снадобьемъ, и они имѣли у него такой видъ, точно были наклеены.
— Ты ужъ меня извини, Леренька, — извинялся oncle, расцѣловавъ племянницу изъ щеки въ щеку такими звонкими поцѣлуями, что у Калеріи Ипполитовны даже въ ушахъ зазвенѣло. — я сейчасъ былъ въ конюшнѣ, у меня тамъ такая есть штучка… Д-да-съ, на призъ готовлю къ зимѣ. Да ты что же это не садишься… а?.. Вотъ сюда… я вѣдь тебя на колѣна къ себѣ сажалъ не Богъ знаетъ какъ давно. Ну что, успѣла уже облетѣть всѣхъ?
— Нѣтъ, была только у maman, а потомъ почти нигдѣ… Къ Берестовскимъ заѣзжала, потомъ къ Чвоковымъ, была у Густомѣсовыхъ.
— Ужъ и нашла къ кому ѣхать. Ну, еще къ Чвоковымъ слѣдовало навѣдаться, а то Берестовскіе, Густомѣсовы!.. Это тебя maman подвела? Ха-ха…
Пріемъ дяди сначала немного смутилъ Калерію Ипполитовну, его откровенное сожалѣніе о ея старости даже заставило ее покраснѣть, но потомъ она какъ-то вдругъ почувствовала себя необыкновенно легко, легко, какъ у себя дома, даже легче, чѣмъ дома. Съ oncl'емъ она могла поговорить по душѣ, какъ ни съ кѣмъ другимъ, хотя самъ по себѣ онъ былъ безполезный человѣкъ во всѣхъ отношеніяхъ. Она испытывала теперь жгучую потребность съ кѣмъ-нибудь подѣлиться всѣмъ, что у нея наболѣло на душѣ. Снявъ шляпу и помѣстившись на громадный диванъ, какіе бываютъ только у старыхъ холостяковъ, Калерія Ипполитовна съ особеннымъ удовольствіемъ еще разъ оглянула знакомую обстановку — пустую гостиную, въ которой теперь сидѣла, и кабинетъ, отдѣленный широкою аркой. Этотъ кабинетъ maman называла кузницей: такъ онъ былъ загроможденъ разнымъ хламомъ.
— Я тебя даже кофе угощу, — говорилъ oncle, шагая по комнатѣ своими тяжелыми шагами. — А пока ты мнѣ разскажешь о себѣ… да?.. Вижу, вижу, что у тебя накипѣло. Ужъ моя судьба такая, чтобы быть повѣреннымъ въ семейныхъ дѣлахъ. Ей-Богу, не лгу… ко мнѣ многія дамы обращаются чуть не съ исповѣдью, потому что рожа у меня добродушная. Впрочемъ, это къ тебѣ, Леренька, не относится; ты у меня на особомъ счету всегда была… Ахъ, да, а что Симонъ? Виноватъ, я не спросилъ даже, давно ли ты пріѣхала сюда и такъ далѣе… Ты ужъ, пожалуйста, сама разсказывай, а потомъ я тебѣ свое разскажу… Вотъ и кофе.
Смазливая горничная внесла на серебряномъ подносѣ серебряный кофейникъ и двѣ чашки: onclе всегда самъ варилъ кофе и любилъ похвастаться своимъ искусствомъ. Горпичная поставила подносъ на столъ и, скромно опустивъ глаза, вышла изъ комнаты; она чувствовала на себѣ пытливый и презрительный взглядъ гостьи и вся раскраснѣлась. Oncle тоже немного смутился и съ особеннымъ усердіемъ принялся за свою спеціальность. Чтобы выручить старика изъ неловкаго положенія, Калерія Ипполитовна подробно принялась разсказывать свою исторію, по Николай Григорыічъ прервалъ ея разсказъ на половинѣ.
— Да вѣдь я же знаю остальное, Лерепька, — говорилъ онъ, разливая чашки. — И всѣ другіе знаютъ, кромѣ, можетъ-быть, Романа, который вообще нашими семейными дѣлами мало интересуется… А что maman?
— По обыкновенію… не поймешь ее. Однако что же ты знаешь?
— Да рѣшительно все… Я "ей" недавно лошадь выбралъ подъ дамское сѣдло, ну, и Богомоловъ тамъ, конечно, и Пилужка. Вообще, долженъ тебѣ сказать, твоя игра совсѣмъ проиграна, Леренька, т.-е. проиграна для теплоуховскихъ заводовъ. Ты, конечно, не виновата, что твой Симонъ глупъ, но ты и не права… Вѣдь въ твоихъ рукахъ была эта Сусанна Антоновна, и ты не умѣла ею воспользоваться, а она чертовски хороша и сразу такъ себя поставила здѣсь… То-есть я понимаю, что ее поставилъ такъ мужъ, Морозъ-Доганскій, но этого еще мало: у нея есть выдержка, есть кровь. Ее сразу замѣтили. Да вотъ, недалеко ходить, прочитай фельетонъ Романа, онъ ее мастерски описалъ… у Романа великолѣпный слогъ, когда онъ въ ударѣ. Жаль только, что все ему не везетъ, не можетъ онъ выбиться въ настоящіе люди, какъ Нилушка… У меня этотъ и номеръ "Искорокъ" есть, нарочно купилъ, чтобы Сусаннѣ Антоновнѣ показать при случаѣ.
Калерія Ипполитовна развернула номеръ "Искорокъ" и начала разсматривать фельетонъ, но oncle указалъ ей на хронику, гдѣ было описаніе послѣднихъ скачекъ въ Царскомъ Селѣ, причемъ больше говорилось о публикѣ, чѣмъ о лошадяхъ.
"На скачкахъ былъ весь Петербургъ, — читалъ oncle черезъ плечо Калеріи Ипполитовны, — и мы съ особеннымъ удовольствіемъ отмѣчаемъ появленіе на нашемъ бѣдномъ сѣверномъ небѣ новой яркой звѣздочки — это типичная красавица М.-Д--ая, которая своимъ присутствіемъ оживляетъ однообразную толпу нашихъ спортсменовъ…"
Дальше слѣдовало описаніе костюма "звѣздочки".
— Что же тутъ особеннаго? — удивилась Калерія Ипполитовна, машинально просматривая хронику "Искорокъ" дальше. — Сейчасъ за описаніемъ скачекъ слѣдуетъ извѣстіе о юнкерѣ, который на пари съѣлъ десять порцій мороженаго и умеръ передъ скачками; извѣстіе о необыкновенной болѣзни, которая появилась въ Саратовѣ — икота женщинъ; ниже — какая-то непонятная сплетня и т. д. Вообще попасть въ сосѣдство съ объѣвшимся юнкеромъ и саратовскою икотой не особенная честь…
— Ты ошибаешься, Леренька; извѣстность въ нѣкоторыхъ положеніяхъ — это все, громадный капиталъ, а особенно для хорошенькой женщины. Люди ужъ такъ устроены, что имъ нужно извѣстное имя… Посмотри хоть на актеровъ или на актрисъ: чуть-чуть смазливая рожица появляется на подмосткахъ, и сейчасъ всѣ въ восторгѣ, а въ то же время совершенно равнодушно проходятъ мимо женщинъ и мужчинъ, которые въ десять разъ красивѣе. Извѣстность, даже сомнительная, въ тысячу разъ лучше самой благородной неизвѣстности, поэтому ничего такъ и не добиваются, какъ этой извѣстности.
— Но вѣдь такая извѣстность можетъ довести Богъ знаетъ до чего, и я никогда не желала бы быть на мѣстѣ Сусанны… Для порядочной женщины оскорбленіе, когда о ней начнутъ трактовать въ уличной газетѣ, какъ о какой-нибудь скаковой лошади. Сегодня описываютъ "звѣздочку", завтра будутъ описывать твою горничную.
Oncle только пожалъ плечами.
— Леренька, ты напрасно такъ волнуешься, — заговорилъ Николай Григорьичъ, допивая свою чашку. — Мы, кажется, немножко не понимаемъ другъ друга: вѣдь за двадцать лѣтъ много воды утекло…
— Ты, кажется, хочешь говорить о моей старости?
— Нѣтъ, о другомъ… Видишь ли, теперь совсѣмъ другое время и другіе люди, такъ что многое, пожалуй, и понять трудно. Мы съ тобой — люди отжившіе, на сценѣ новые герои и героини. Прежде, когда ты уѣхала изъ Петербурга, только было и свѣта въ окнѣ, что помѣщики, чиновники да военные, а нынче все это осталось въ сторонѣ, какъ наша maman или я… Всѣ эти чиновныя семьи, которыя еще такъ недавно гремѣли въ Петербургѣ, теперь за штатомъ. Конечно, есть свои исключенія, какъ вездѣ. Берестовскіе приклеились къ опекѣ, Даниловы жмутся къ золотопромышленникамъ… да мало ли есть такихъ исключеній… Главное, прежняго чиновничьяго духа не стало: чуть человѣкъ поталантливѣе и побойчѣе — сейчасъ бѣжать изъ коронной службы, потому что на частной больше заработаешь. Если нѣкоторые чиновники рвутъ куши, какъ Ѳеденька Густомѣсовъ, то вѣдь не у всякаго еще душа повернется, Леренька, на всякую пакость. Ежели разобрать, такъ всѣ эти наши старые знакомые, у которыхъ ты сейчасъ была и которымъ даже, можетъ-быть, позавидовала въ душѣ, — всѣ они существуютъ, такъ сказать, нелегальными средствами… да! Не люблю я про другихъ дурно говорить, а тебѣ долженъ сказать, чтобы ты скорѣе освоилась со своимъ новымъ положеніемъ. А вотъ другое дѣло взять того же Нилушку: этотъ у живого дѣла стоитъ и тоже получилъ извѣстность.
— Тебя послушать, такъ намъ только и остается, что лечь да умереть, — замѣтила Калерія Ипполитовна съ плохо сдержанною досадою.
— Пожалуй, и такъ, Леренька… Что дѣлать?.. Теперь нужно пристраиваться къ банкамъ, къ желѣзнымъ дорогамъ, къ разнымъ акціонернымъ компаніямъ или уходить въ глушь: въ Сибирь, на Кавказъ, въ Туркестанъ, гдѣ еще можно спокойно дожить вѣкъ. Вотъ Сусанна Антоновна избрала благую часть: это, Леренька, настоящій дѣлецъ, да еще какой дѣлецъ… Дайте время, она на Теплоухова и смотрѣть не станетъ, а что касается репутаціи, такъ вѣдь это же вещь условная: у Сусанны будетъ свое и самое отборное общество, потому что она умѣетъ себя держать. Это не кокотка, не содержанка, а совершенно новое явленіе, которому даже не приберешь и названія… Вотъ maman скорѣе тебя раскусила дѣло и просто въ восторгѣ отъ Сусанны и даже хотѣла съ ней познакомиться.
— Жалѣю, что я не могу быть другой, чѣмъ я есть, — сухо проговорила Калерія Ипполитовна, подымаясь съ дивана.
— Ты, пожалуйста, не обижайся, Леренька, — оправдывался oncle, загораживая дорогу гостьѣ. — Заходи потолковать… Кстати, гдѣ вы остановились?
— Я тебя сейчасъ не приглашаю, oncle, потому что мы остановились въ отелѣ "Дагмаръ" и занимаемъ какую-то конуру, — говорила уже спокойнымъ тономъ Калерія Ипполитовна, патягивая перчатку. — Романъ обѣщалъ найти квартиру… кажется, chambres garnies, ну, тогда и приходи.
— А что твой Симонъ? Ты мнѣ о немъ ни слова не сказала.
Калерія Ипполитовна только пожала плечами, какъ докторъ, котораго спросили о безнадежномъ больномъ.
— Погоди, мы его пристроимъ куда-нибудь къ банкъ или на желѣзную дорогу.
— Да вѣдь онъ горный инженеръ по спеціальности!
— А это рѣшительно все равно, хоть будь акушеръ или мозольный операторъ, — мы пустимъ его въ ходъ. Я тоже вѣдь подумываю пристегнуть себя къ этимъ дѣльцамъ… честное слово!..