Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 1/IV/ДО
Возвращаясь обратно по Невскому, Покатиловъ могъ на свободѣ обдумать свою встрѣчу съ родными. Чортъ его дернулъ давеча отрекомендоваться этому дураку Симону Денисычу, а потомъ нужно было непремѣнно тащиться съ этетъ отель "Дагмаръ", чтобы выслушивать колкости Калеріи Ипполитовны. Maman уже успѣла надуть ей въ уши, а сестрица не такой человѣкъ, чтобы по воспользоваться удобнымъ случаемъ и не кольнуть.
— "Своя газета"!.. Что же, дайте время, будетъ и у насъ своя газета, — бормоталъ про себя Покатиловъ, шагая по мокрой панели. — Мы не то, что Брикабраку, а и Котлецову носъ утремъ… да!..
Гдѣ-то пробило десять часовъ; Покатиловъ даже выругался, что такъ долго засидѣлся у родственниковъ; главное, и сидѣть-то не стоило. Онъ теперь припоминалъ давешнюю болтовню зятя, а потомъ свой разговоръ съ сестрой и все-таки не мотъ понять, зачѣмъ они пріѣхали въ Петербургъ. Калерія Ипполитовна не такой человѣкъ, чтобы напрасно тащиться за пять тысячъ верстъ; или у нихъ дѣла совсѣмъ плохи, или что-нибудь затѣвается. Невскій уже начиналъ замѣтно пустѣть. Свѣтъ и движеніе сосредоточивались только на пространствѣ между Полицейскимъ и Аничковымъ мостами; магазины были освѣщены, какъ волшебные фонари, по панелямъ торопливо сновала взадъ и впередъ спеціально-ночная публика, по торцовкѣ экипажи катились уже не сплошнымъ рядомъ. Александринскій театръ былъ ярко освѣщенъ; у подъѣзда полукругомъ стояли кареты и крытые экипажи: сегодня шла свѣженькая пьеса моднаго драматурга. Покатиловъ любилъ именно это переходное время отъ вечера къ ночи, когда весь Петербургъ отдыхаетъ отъ дневной сутолоки и когда жизнь сосредоточивается по завѣтнымъ уголкамъ. Если днемъ трудно разобраться въ общемъ смѣшеніи языковъ, зато теперь подраздѣленія и группы точно были отцѣжены, какъ сортированное зерно; всякій спѣшилъ въ свой уголъ, къ своимъ, оставивъ на улицахъ, въ театрахъ, трактирахъ и другихъ веселыхъ мѣстахъ только свои подонки. Покатиловъ любилъ проводить это время на улицѣ; если не бывалъ въ театрѣ, гулялъ по панелямъ Невскаго, заходилъ въ Пассажъ, куда-нибудь въ трактиръ и т. д. Своеобразная жизнь улицы всегда интересовала его, и онъ чувствовалъ себя здѣсь необыкновенно хорошо. Теперь онъ испытывалъ настоятельную потребность немного освѣжиться и направился въ Пассажъ, наверхъ, гдѣ подавали отличное пиво и можно было наблюдать самую разношерстную публику.
Поднявшись по боковой лѣсенкѣ во второй стажъ, Покатиловъ долго стоялъ на площадкѣ надъ входомъ въ Пассажъ и смотрѣлъ внизъ, гдѣ толпой двигалась спеціально-пассажная публика: какія-то подозрительныя барыни, самыя темныя личности въ цилиндрахъ и монокляхъ, молодые чиновники, пьяные купцы, рѣдкіе покупатели и т. д. Затхлый воздухъ былъ насыщенъ пылью и запахомъ газа; лихорадочно стучали сотни швейныхъ машинъ, точно пульсъ безнадежнаго больного, изъ оконъ и форточекъ второго этажа выглядывали дѣвочки-подростки съ блѣдными, утомленными лицами и съ кѣмъ-то пересмѣивались; толпы столичныхъ молодыхъ людей бродили по галлереямъ второго этажа, нахально заглядывали въ окна, останавливались и дѣлали какіе-то таинственные знаки по направленію отворявшихся форточекъ.
Въ ресторанѣ шла, по обыкновенію, жестокая игра на знаменитыхъ двѣнадцати бильярдахъ, щелкали шары, раздавались возгласы игроковъ, маркеры, съ "машинками" въ рукахъ, выкрикивали число очковъ; пестрая картина уличнаго ресторана, какъ флеромъ, была затянута волнами табачнаго дыма. Публика распивала пиво за мраморными столиками, въ двухъ-трехъ мѣстахъ пестрыми пятнами выдѣлялись женскія фигуры; слышался пьяный смѣхъ, вскрикиванья, и все это тонуло въ общемъ гулѣ "работавшаго" Пассажа.
— Ахъ, ты здѣсь, —проговорилъ голосъ за спиной Покатилова, и знакомая рука ударила по плечу. — А мы ждали тебя въ "Старомъ Фениксѣ"… Вотъ и капитанъ, хоть спроси его. Ну, куда сегодня отправимся?
Это былъ Павелъ Павлинъ Бодяга, секретарь "Искорокъ; рядомъ съ нимъ стоялъ "капитанъ", средняго роста отставной пѣхотинецъ, въ заношенной военной шинели съ петличками отъ погоновъ, въ заношенномъ двубортномъ мундирѣ и партикулярныхъ штанахъ съ выдавшимися колѣнками. Отекшее лицо капитана, съ слезившимися сѣрыми глазами, обличало стараго питуха; онъ молодецки закручивалъ длинные, сѣдые усы и постоянно выпячивалъ грудь впередъ. Зеленая армейская фуражка, надѣтая набекрень, обличала стараго ташкентца. Капитанъ при редакціи "Искорокъ" состоялъ въ качествѣ репортера, доставлявшаго всевозможныя свѣдѣнія со всѣхъ концовъ столицы.
— Въ самомъ дѣлѣ, куда мы двинемся сегодня? — спрашивалъ хриплымъ теноромъ капитанъ, подрыгивая отставленною лѣвою ногой.
— Да куда, теперь двинешься? Къ Бергу поздно, въ другіе театры тоже, — отвѣчалъ въ раздумьѣ Покатиловъ, — лучше всего, если мы посидимъ пока здѣсь, выпьемъ пива, а потомъ отправимся въ "Зимній садъ".
— Что же, диспозиція недурно составлена, — согласился капитанъ.
Компанія заняла столикъ недалеко отъ буфета и сосредоточенно принялась за кружки съ пивомъ; капитанъ постоянно вытиралъ свои длинные усы и все поглядывалъ на Покатилова, который сегодня находился въ самомъ молчаливомъ настроеніи духа.
— Съ кѣмъ это ты давеча ушелъ? — спрашивалъ Бодяга, принимаясь за вторую кружку. — Чортъ знаетъ, что такое придумаетъ человѣкъ: электрическій подсѣкатель… ха-ха!.. Я нарочно послалъ къ тебѣ этого дурака, отличный матеріалъ для фельетона.
— Да, ничего, — уклончиво отвѣтилъ Покатиловъ.
— И, навѣрное, изъ провинціаловъ, по физіономіи замѣтно, — не унимался развеселившійся секретарь. — Только и народецъ: настоящіе пещерные человѣки.
— Ахъ, кстати, капитанъ, — заговорилъ Покатиловъ, — какъ вы думаете, у Зинаиды Тихоновны найдется мѣсто для семейства въ четыре души? Такъ, комнаты три нужно, съ прислугой и со столомъ.
— Какъ разъ есть такая… А вамъ ужъ не для себя ли гнѣздышко нужно? — лукаво прищурившись, спрашивалъ капитанъ. — Можетъ-быть, подцѣпили гдѣ-нибудь этакую канальскую штучку… хе-хе!
— Нѣтъ, дѣло гораздо проще, капитанъ, безъ всякой канальской штуки. Привалили родственники изъ провинціи, такъ ихъ опредѣлить нужно. Полагаю, что у Зинаиды Тихоновны имъ будетъ хорошо.
— Такъ-съ… у насъ, т.-е. у Зинаиды Тихоновны, живутъ больше все разные короли въ изгнаніи.
— Какъ вы сказали: короли въ изгнаніи?.. Очень недурно сказано, и мои родственники подходятъ подъ эту же рубрику, такъ что имъ даже совсѣмъ весело будетъ жить съ себѣ подобными.
— А вотъ и нѣтъ! — подхватилъ капитанъ. — Вѣдь это настоящая комедія, какъ они держатъ себя между собою. По годамъ живутъ у Зинаиды Тихоновны, постоянно встрѣчаются, знаютъ другъ о другѣ рѣшительно всю подноготную и дѣлаютъ постоянно такой видъ, что никого не знаютъ. Они даже ненавидятъ другъ друга, хотя и принято считать истинными друзьями только товарищей по несчастію. Это неправда-съ.
Капитанъ умѣлъ разсказывать и мастерски набросалъ картину жизни въ chambres garnies Зинаиды Тихоновны Квасовой, гдѣ "короли въ изгнаніи" находили свой послѣдній пріютъ.
— И въ заключеніе всей этой компаніи ташкентскій капитанъ Пуховъ? — шутилъ Покатиловъ. — Послушайте, капитанъ, противъ васъ есть серьезныя улики въ покушеніи на довѣрчивое сердце кронштадтской мѣщанской, дѣвицы Зинаиды Тихоновны Квасовой, какъ-то: частое упоминаніе имени упомянутой мѣщанки, затѣмъ приношеніе ей подарковъ въ родѣ бонбоньерокъ отъ Кочкурова, нѣкоторая таинственность въ поведеніи и т. д. Что вы на это скажете, а?
— Нѣтъ, ужъ вы, Романъ Ипполитычъ, пожалуйста… это такой предметъ, такой предметъ! — серьезно заговорилъ капитанъ, выпивая кружку залпомъ. — Зинаида Тихоновна рѣдкой души женщина, хотя и мѣщанскаго званія. Даже, знаете, какъ-то неловко шутить на ихъ счетъ. Да-съ.
— Послушайте, господа, я вижу, что разговоръ начинаетъ принимать щекотливый оборотъ, — вмѣшался Бодяга, — а такъ какъ Зинаида Тихоновна рѣдкость въ своемъ родѣ, то слѣдуетъ ее передать нашему Брикабраку. Такъ?
Несчастный Семенъ Гаврилычъ служилъ постоянною мишенью для насмѣшекъ своихъ сотрудниковъ по редакціи, а его слабость къ собиранію рѣдкостей являлась неистощимымъ источникомъ остроумія. Теперь, какъ и всегда, редактора разбирали по косточкамъ, повторяя въ сотый разъ надоѣвшіе всѣмъ анекдоты о его глупости и ненаходчивости.
Составъ редакціи "Искорокъ" былъ самый разношерстный и постоянно грозилъ распаденіемъ, но продолжалъ существовать точно на зло всѣмъ неблагопріятнымъ обстоятельствамъ. Эта газетка была истиннымъ созданіемъ петербургской улицы, соединивъ воедино, повидимому, несоединимое: во главѣ стоялъ Брикабракъ, бывшій портупей-юнкеръ, примазавшійся къ газетному дѣлу неизвѣстно какъ и зачѣмъ; его правою рукой былъ Покатиловъ — главная рабочая сила редакціи; секретарь Бодяга, прямой потомокъ какого-то малороссійскаго короннаго гетмана, по профессіи онъ былъ пѣвецъ, но потерялъ голосъ и теперь пріютился въ редакціи "Искорокъ"; капитанъ Пуховъ — ташкентскій офицеръ и т. д. Замѣчательно было то, что почти всѣ сотрудники ненавидѣли Брикабрака и все-таки продолжали работать у него; въ минуты интимности они сообщали другъ другу подъ величайшимъ секретомъ о своемъ непремѣнномъ рѣшеніи навсегда бросить "Искорки", но это рѣшеніе не шло дальше словъ.
— Брикабракъ что-то сильно ухаживаетъ за тобой, — говорилъ Бодяга Покатилову. — Что-нибудь не спроста… я ему не вѣрю ни на грошъ ни въ чемъ.
— О, да… я ему сказалъ наотрѣзъ, что ухожу къ Котлецову, если онъ не уступитъ мнѣ театральную хронику; будетъ ему, попользовался въ свою долю.
— Не отдастъ, Романъ Ипполитычъ, — замѣтилъ капитанъ. — Брикабраку театральная хроника дороже всего, потому что открываетъ входъ въ театральный мірокъ… ну, конечно, главнымъ образомъ, къ этимъ маленькимъ театральнымъ дамамъ, которыя готовы платить за каждую похвалу натурой.
— Отдастъ! — упрямо утверждалъ Покатиловъ, ударивъ кулакомъ пз столу. — Или не я буду!
— А теперь онъ какъ разъ ухаживаетъ за маленькой Фанни изъ кордебалета, — говорилъ Бодяга, закусывая свои длинные казацкіе усы. — Она ему дорого будетъ стоить.
Амурныя похожденія Брикабрака всегда представляли богатый матеріалъ для бесѣдъ его тайныхъ враговъ, а теперь въ особенности, потому что Брикабракъ посягнулъ урвать извѣстную долю радостей изъ того совершенно исключительнаго мірка, гдѣ счетъ идетъ десятками тысячъ рублей.
— Интересно, гдѣ онъ возьметъ денегъ для Фанни? — спрашивалъ Покатиловъ. — Вѣдъ это безуміе чистѣйшей воды.
— Не безпокойтесь, Брикабракъ знаетъ отлично свое дѣло, — отвѣчалъ Бодяга и потомъ прибавилъ вполголоса: — онъ разсказывалъ тебѣ о своемъ знакомствѣ съ какимъ-то Богомоловымъ? Ну, тутъ и Нилушка запутанъ, да и не одинъ Нилушка.
— Я слышалъ мелькомъ, по что-то плохо вѣрится, — сомнѣвался Покатиловъ. — Мнѣ сегодня разсказывалъ Брикабракъ объ этомъ Богомоловѣ, но я что-то не обратилъ вниманія на это обстоятельство.
— А я узналъ всю исторію совершенно случайно… отъ одной даыы, которая знакома съ Бѣгичевымъ, ну, этотъ летучій котлецовскій корреспондентъ, знаешь?
— Даже очень хорошо. А какая дама разсказывала?
— Ахъ, это все равно для тебя; это еще остатки старой роскоши, когда дамы меня на рукахъ, носили, — съ грустью проговорилъ Бодяга, отхлебывая пива. — Я и самъ хорошенько ея не знаю, что она такое, но очень богатая и красивая. Она меня затащила къ себѣ послѣ перваго же концерта, когда я спѣлъ арію изъ "Тангейзера". Да, барыня бѣдовая. Ну, да это все равно….
— Однако, чортъ возьми, это очень интересно, — вступился молчавшій до этого времени капитанъ, — какъ это у васъ съ дамами бываетъ… т.-е. какъ онѣ забираютъ пѣвцовъ и различныхъ артистовъ въ свои лапки.
— Очень просто; есть такіе милые люди, которые спеціально занимаются устройствомъ счастливыхъ комбинацій, — коротко объяснилъ Покатиловъ. — Теперь бы нашъ Бодяга получалъ пятнадцать тысячъ годовыхъ въ оперѣ и катался бы какъ сыръ въ маслѣ, если бы не прокутилъ весь голосъ сразу.
— Молодъ былъ и горячъ… Да! — глубокомысленно согласился капитанъ. — Челоэкъ, три кружки пива… Да-съ, большую силу имѣютъ дамы!
— Ну, такъ что тебѣ разсказывала эта дама, знакомая Бѣгичева? — спрашивалъ Покатиловъ задумчиво сидѣвшаго Бодягу.
— Эта дама?.. Гм… да, — спохватился замечтавшійся пѣвецъ въ отставкѣ. — Бѣгичевъ вѣдь болтунъ, особенно когда раскутится, ну и разболталъ все… Видишь ли, этотъ Богомоловъ изъ молодыхъ да ранній, примазался къ Теплоухову и теперь хочетъ упрочить себѣ извѣстное положеніе въ мірѣ этихъ крупныхъ заводчиковъ, а для этого на первый разъ хочетъ подарить имъ нѣсколько милліоновъ.
— Богомоловъ?!
— Да… то-есть, собственно, конечно, не самъ Богомоловъ, а какъ бы онъ самъ. Однимъ словомъ, онъ затѣваетъ крупную игру и для первыхъ ходовъ затянулъ въ нее Нилушку Чвокова и нашего Брикабрака, потому что самъ Богомоловъ совершенно неизвѣстное лицо, а Нилушка — извѣстный дѣлецъ, Брикабракъ — представитель какой ни на есть столичной прессы. Сначала Богомоловъ хотѣлъ завербовать себѣ Котлецова и даже велъ переговоры объ этомъ черезъ Бѣгичева, но Котлецовъ запросилъ очень дорого за свое сочувствіе, ну, и Богомоловъ помирился пока на нашемъ Брикабракѣ. Не знаю, сколько ему дали для перваго раза.
— Въ чемъ же заключается самое-то дѣло? — спрашивалъ Покатиловъ.
— А этого ужъ я, право, не умѣю объяснить, — откровенно сознался Бодяга, — что-то о протекціонизмѣ и о конкуренціи съ заграничными заводчиками, потомъ о земствѣ… о какихъ-то лѣсахъ. Чертъ ихъ разберетъ тамъ, но только Богомоловъ лѣзетъ въ гору, и сильно лѣзетъ, это ужъ вѣрно.
— Странно… мнѣ Брикабракъ говорилъ давеча объ этомъ, но я совсѣмъ пропустилъ мимо ушей, — думалъ вслухъ Покатиловъ, начиная замѣтно пьянѣть. — Гм… и сестра что-то такое говорила объ этомъ же Богомоловѣ, чортъ его возьми!
— Однимъ словомъ, Брикабраку на первый случай будетъ чѣмъ заплатитъ этому чертенку Фанни, — весело проговорилъ Бодяга, надвигая шапку на затылокъ. — Я ее помню еще по сценѣ, когда она только-что изъ театральнаго училища выскочила, а я вышелъ изъ консерваторіи. Необыкновенно бойкая и веселая дѣвчонка.
Кружки пустѣли, наполнялись и снова пустѣли, такъ что собесѣдники успѣли уже порядкомъ нагрузиться, когда пьяный капитанъ, пошатываясь на мѣстѣ, спросилъ Покатилова:
— Послушайте, г. Романъ Ипполитычъ, если Зинаида Тихоновна спроситъ, кто новые жильцы, какъ я ей долженъ буду отвѣчать, а?
— Такъ и отвѣчайте: родственники г. Романа Ипполитыча Покатилова.
— Нѣтъ, безъ шутокъ… Зинаида Тихоновна вѣдь всегда съ расчетомъ принимаетъ жильцовъ; у ней насчетъ этого даже очень строго-съ. А вдругъ она спроситъ, тогда какъ я?
— Ну, скажите, что Мостовы, изъ Сибири.
— Такъ-съ… Мостовы… А кто же они будутъ по образу жизни?
— Ахъ, Господи! Вы, капитанъ, совсѣмъ подъ башмакомъ у Зинаиды Тихоновны, когда выспрашиваете подобныя глупости, — сердито заговорилъ Покатиловъ, поднимаясь съ мѣста. — По образу жизни люди дѣлятся на осѣдлыхъ, кочующихъ и просто дикарей, ну, такъ Мостовы принадлежатъ къ осѣдлымъ. Такъ и Зинаидѣ Тихоновнѣ скажите. Впрочемъ, лучше будетъ ужъ мнѣ самому къ ней завернуть.
— Изъ Сибири… да… гм! — переминался капитанъ, сдвигая свою фуражку совсѣмъ на затылокъ. — Позвольте-съ, Романъ Ипполитычъ, вѣдь Мостова зовутъ Симономъ Денисычемъ, а его супругу Калеріей Ипполитовной!
— Да, какъ меня Романъ Ипполитовичъ, потому что Калерія Иплолитовна мнѣ родная сестра.
— Вотъ, скажите, пожалуйста, сколько времени васъ знаю и ни разу даже не пришло въ голову, что Калерія Ипполитовна ваша родная сестра, — заговорилъ капитанъ, дергая себя за усы. — Право, странно. А я ихъ очень хорошо знаю, то-есть зналъ-съ, даже живалъ у нихъ. Какъ же… гм… Знаете, тутъ даже вышла цѣлая исторія, благодаря Калеріи Ипполитовнѣ. Можно сказать, романъ-съ.
— Послушайте, господа, я не охотникъ до фамильныхъ тайнъ, — протестовалъ Бодяга, поднимаясь съ мѣста. — Вы тутъ пока побесѣдуете, а я въ "Зимній садъ" отправлюсь. Тамъ, надѣюсь, встрѣтимся.
Капиталъ выпилъ еще кружку пива и посмотрѣлъ на Покатилова совсѣмъ пьяными, осовѣлыми глазами.
— Прикажете говорить-съ всю правду? — спросилъ онъ съ улыбкой.
— По возможности, — сухо отвѣтилъ Покатиловъ. — Вы знаете, что я не охотникъ до изліяній и вообще нѣжныхъ чувствъ.
— Да-съ… но это все равно-съ. Я ужъ начну съ конца, т.-е. съ начала, съ яйць Леды. Такъ, кажется, говорятъ? Хорошо-съ. Челоэкъ, двѣ кружки пива! Ну-съ, служилъ я въ концѣ пятидесятыхъ годовъ на восточной границѣ, въ Красноводскѣ-съ. Понимаете-съ? Степь, песокъ, коньякъ — и больше ничего-съ. Тоска смертная! А у батарейнаго командира была воспитанница. Да. Она изъ Бухары родомъ и попала въ плѣнъ къ текинцамъ такой еще малюткой, а тогда нашъ батарейный ее и купилъ себѣ у азіатцевъ, проще сказать, на иноходца вымѣнялъ. Женатый былъ человѣкъ, своихъ дѣтей нѣтъ, вотъ и любопытно дѣвочку-съ. А у ней глазенки, понимаете, настоящая Азія-съ, и все прочее въ восточномъ вкусѣ. Хорошо-съ. Дѣвочка такъ и выросла въ батареѣ, въ пескѣ, дичкомъ этакимъ и въ тринадцать лѣтъ была вполнѣ-съ. Всѣ офицеры отъ нея безъ ума сдѣлались, одинъ юнкеръ даже повѣсился, потомъ дуэли; горячій все народъ, да и скука смертная. Бухарочку Сашенькой звали; она въ православіи крещена была. Уменьшительно, значитъ, Шура-съ. Ну-съ, а я тогда еще былъ молодецъ хоть куда. И представьте себѣ, эта самая бухарочка мнѣ предпочтеніе сдѣлала… все это по-восточному, конечно, чертовски этакъ! Огонь была женщина…
Капитанъ сдѣлалъ нѣсколько крупныхъ глотковъ и энергичнымъ жестомъ вытеръ свои сивые усы.
— Тэкъ-съ. Женился я на этой бухарочкѣ Шурѣ и прожилъ два года вполнѣ счастливо, даже блаженствовалъ, какъ какой ханъ. Удивительная женщина: ласковая, внимательная, а то разсердится и чѣмъ попало. Ну, это бываетъ, знаете, даже и въ столицахъ, не то что въ степи, гдѣ и развлеченій никакихъ нѣтъ-съ. Да-съ… А потомъ моя Шура сдѣлалась, какъ свойственно женщинѣ, беременной и подарила мнѣ, какъ выражаются, дочку-съ, этакую маленькую дѣвчурку и, представьте себѣ, съ такими же глазами удивительными. То-есть, виноватъ-съ, глаза у Сусанночки, — я ее Сусанной назвалъ, — были ужъ другого рода, совсѣмъ перламутровые. Только моя Шура вскорѣ и умерла, а я и остался съ Сусанночкой. Ну, понимаете, офицеръ при полевой батареѣ, и вдругъ этакая крошечная дѣвочка. Возился я, возился съ ней, таскалъ ее за собой вездѣ, ну, натурально, она выросла, а глаза… ахъ, какіе, я вамъ скажу, глаза у нея были! До неистовства хороши… просто я даже боялся за нее, потому кругомъ песокъ, солдаты, коньякъ, ну, въ мѣшокъ и кунчалъ башка. Въ Азіи это, понимаете, даже очень просто-съ. За сто барановъ можно ханшу купить, а не то что какую-нибудь дѣвчонку! А тогда эта война съ Хивой готовилась, насъ на Сыръ-Дарью погнали. И я съ своею Сусанночкой тронулся, и между прочимъ, намъ пришлось на одной станціи въ степи встрѣтиться съ вашей сестрицей, онѣ тогда на заводы проѣзжали. Увидѣли у меня дѣвочку и пристали ко мнѣ, да вѣдь какъ пристали: на колѣняхъ ползали, со слезами просили отдать имъ на воспитаніе. Знаете, какой характеръ у Калеріи Ипполитовны?.. Челоэкъ, двѣ кружки!.. Ну-съ, такъ я и отдалъ Сусакночку вашей сестрицѣ-съ, — продолжалъ капитанъ послѣ длинной паузы, — а самъ пошелъ дальше съ батареей. Да-съ, было нехожено! Прошло нѣсколько лѣтъ-съ, а меня ужъ тоска грызетъ; ну, сейчасъ отпускъ и получилъ, полетѣлъ къ Сусанночкѣ; кровь заговорила. никого вѣдь у меня на бѣломъ свѣтѣ не было, одна Сусанночка. Плакала, когда прощалась, а я ее перекрестилъ по-солдатски, образокъ на шею надѣлъ, а ужъ своя-то слезы послѣ кулакомъ вытиралъ. Такъ-съ… Калерія Ипполитовна были очень любезны со мной и всегда подробномъ извѣщали меня письмами, и Сусанночка писала. Воспитаніе у гувернантки получала: французскій языкъ, фортепіано и прочее, по штату. Хорошо-съ… Вотъ я и полетѣлъ на Заозерскіе заводы къ Сусанночкѣ, на побывку, И дѣйствительно прилетаю и, какъ былъ въ дорогѣ, — въ пыли, въ грязи, чортъ-чортомъ, такъ и ввалился въ хоромы Калеріи Ипполитовны; такъ и такъ, желаю дочь видѣть. Понимаете, загорѣлъ, бронзовый весь, мундиръ засаленъ, ну, однимъ словомъ, напугалъ весь докъ, а Калерія Ипполитовна даже уговаривала меня принять болѣе приличный видъ, чтобы явиться къ дочери. Это ужъ меня, извините, взорвало. Какъ? Отецъ, прямо изъ кампаніи… дочь… "Что же это такое, — думаю, — вѣдь не смотръ какой, не къ начальству съ рапортомъ!" И сдѣлалъ ошибку-съ, очень большую-съ ошибку. Выходитъ ко мнѣ Сусанночка, хотѣла на шею бросаться и отшатнулась, въ лицѣ перемѣнилась даже, потому деликатная этакая барышня, воздушная, и вдругъ этакая рожа, съ позволенія сказать. Не поняли мы тогда другъ друга, и то моя ужъ ошибка. "Ты, — говорю, — солдатская дочь, на лафетѣ родилась, а я не адъютантъ генеральнаго штаба съ этакими усиками, шильцемъ"… Да-съ. Я Сусанночка… ахъ, какъ она тогда хороша была, Романъ Ипполитовичъ! Вся въ мать, нѣтъ, лучше, потому что въ ней не было ужъ этой дикости, этой Азіи-то, потому какъ фортепіано и прочее. Пожилъ я у нихъ съ недѣлю и понялъ, что мнѣ не слѣдовало отдавать Сусанночки Калеріи-то Ипполитовнѣ, совсѣмъ не слѣдовало-съ, потому тутъ совсѣмъ ужъ другая музыка пошла.
Покатиловъ слушалъ этотъ разсказъ съ удвоеннымъ вниманіемъ и старался согласить его съ тѣмъ, что слышалъ отъ зятя о воспитанницѣ.
— Послушайте, я, кажется, знаю эту исторію дальше, — заговорилъ онъ и передалъ все, что слышалъ сегодня отъ зятя и отъ сестры.
— Все такъ-съ, истинная правда, — согласился капитанъ, заламывая свою ташкентскую фуражку набекрень. — Вотъ что надѣлали Калерія Ипполитовна: и Сусанночку загубили, и меня, и себя. Я ее проклялъ-съ, свою-то Сусанночку! Да-съ… А знаете, за что? За то, что это не настоящій былъ у ней бракъ, а фиктивный-съ. Дѣло все въ Теплоуховѣ, а мужъ только какъ деревянный болванъ. Вотъ за это-съ… Въ бракѣ прежде всего любовь-съ, а если нѣтъ любви, то одно свинство получается. Извините меня, а я такъ понимаю вещи-съ и самъ бухарочку свою любилъ, любилъ больше всего на свѣтѣ. Да, свинство… Челоэкъ, двѣ кружки… нѣтъ, не нужно.
— Такъ эта особа и есть ваша дочь? — думалъ вслухъ Покатиловъ, припоминая свой разговоръ съ Брикабракомъ. — Знаете, она имѣетъ успѣхъ. Я сегодня слышалъ о ней отзывы, какъ о восходящемъ свѣтилѣ, только въ совершенно новомъ родѣ. Въ Петербургѣ это еще небывалое явленіе; она держитъ себя, какъ…
— И все-таки свинство! — крикнулъ капитанъ, ударивъ кулакомъ по столу. — Вы думаете, мнѣ-то легко было ее проклясть? Каждый разъ, какъ ложусь спать и осѣняю себя крестнымъ знаменіемъ, всегда вспоминаю Сусанночку и плачу-съ… да-съ, слезами плачу, хотя закаленный человѣкъ и солдатскаго Егорія имѣю. Плачу о той Сусанночкѣ, которую потерялъ, а эта…
Капитанъ и теперь плакалъ, роняя слезы въ кружку съ пивомъ; онъ не замѣчалъ своихъ слезъ и разсѣянно смотрѣлъ на толкавшуюся у бильярдовъ ночную публику, на волны табачнаго дыма, на бѣгавшихъ лакеевъ.
[[Категория:Бурный поток (Мамин-Сибиряк)}}