Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 1/III/ДО
— Калерія, какого я тебѣ гостя привелъ! — съ восторгомъ объявлялъ Мостовъ, распахивая дверь своего номера. — Угадай, кого? Я тебѣ сюрпризъ сдѣлалъ…
— Ахъ, Боже мой, — брезгливо отозвалась полная, высокая женщина, стоявшая посрединѣ комнаты въ одномъ лифѣ. — Simon, это наконецъ невозможно!.. У тебя вѣчно эти знакомства сюрпризомъ… Не успѣлъ человѣкъ пріѣхать въ незнакомый городъ и тащитъ Богъ знаетъ кого. Притомъ врывается въ номеръ безъ доклада, точно помѣшанный… Сколько я разъ просила тебя избавить меня отъ подобныхъ сюрпризовъ! — Все это было высказано тѣмъ французскимъ языкомъ, какимъ говорятъ только пріѣзжающіе въ столицу провинціалы. Калерія Ипполитовна была въ одной юбкѣ; около нея ползала на колѣняхъ шустрая столичная модистка съ рябымъ лицомъ и торопливо примѣряла коленкоровый лифъ, прикалывая отдувавшіяся мѣста булавками, которыя вынимала изо рта. Можно было подумать, что у модистки ротъ былъ набитъ булавками, хотя она ухитрялась съ ними говорить и даже смѣяться.
Безпорядокъ въ номерѣ былъ страшный: распакованные чемоданы, груды бѣлья, выкройки, штуки только-что купленной матеріи по столамъ, недошитое, принесенное примѣривать платье на креслѣ, чай въ бумажкѣ, сахаръ въ пестромъ шелковомъ мѣшечкѣ, только-что начатый ящикъ съ сигарами на окнѣ, тутъ же арбузъ, разбросанныя кругомъ мелочи дамскаго туалета, цѣлая серія кулечковъ, картонокъ и т. д. Словомъ, получался настоящій хаосъ, благодаря которому засидѣвшійся провинціалъ превращается въ столичнаго обывателя. Раздѣваясь въ передней, Покатиловъ уже почувствовалъ этотъ дорожный безпорядокъ, и на него повѣяло чѣмъ-то такимъ безконечно-роднымъ и знакомымъ, что перенесло сразу во времена золотого дѣтства, нагоняя воспоминанія о поѣздкахъ на долгихъ съ безконечными станціями, импровизованными закусками, крѣпкимъ дѣтскимъ сномъ тутъ же за чайнымъ столомъ, знакомымъ станціоннымъ смотрителемъ и безъ конца позвякивающимъ подъ дугой колокольчикомъ.
— Ты напрасно протестуешь на меня, Калерія, — разсчитанно-громкимъ голосомъ заявлялъ Мостовъ, заглядывая въ двери передней. — Я хотѣлъ преподнести тебѣ нѣкоторый сюрпризъ…
Калерія Ипполитовна сдѣлала сердитое лицо и уже раскрыла ротъ, чтобы возразить что-то мужу, какъ услышала въ передней предупредительное покашливаніе и съ институтскимъ визгомъ скрылась за перегородкой, гдѣ стояла широкая кровать. Дремавшая на диванѣ дѣвочка лѣтъ четырнадцати проснулась и широко раскрытыми глазами посмотрѣла на дверь въ переднюю, куда рвѣтъ лампы, поставленной на комодѣ, почти не достигалъ. Изъ-за драпировки выглянуло строгое старушечье лицо старой няньки Улитушки, которая съ утра рылась по чемоданамъ. Мостовъ не хотѣлъ замѣчать произведеннаго переполоха и улыбался самою блаженною улыбкой.
— Милости просимъ… m-r Брикабракъ… — шутилъ онъ, выводя подъ руку Покатилова изъ передней. — Вы ужъ извините насъ, провинціаловъ, что застали въ самый критическій моментъ: кожу мѣняемъ…
Мостовъ засмѣялся сухимъ, скрипучимъ смѣшкомъ и даже погладилъ свою лысину. Дѣвочка вопросительно смотрѣла то на отца, то на гостя и инстинктивнымъ движеніемъ поправила короткое фланелевое платьице, изъ-подъ котораго выставлялись уже недѣтски-полныя ноги, туго обтянутыя дорожными чулками изъ сѣрой шерсти. Улитушка, всмотрѣвшись въ гостя, неожиданно вскрикнула, опустила руки и съ какимъ-то дѣтскимъ всхлипываніемъ бросилась къ ручкѣ оторопѣвшаго барина.
— Голубчикъ… Рома… Романъ Ипполитычъ… батюшка! — причитала Улитушка, цѣлуя руку барина, котораго выкачивала когда-то на рукахъ.
"Они тамъ, кажется, всѣ съ ума сошли", — по-французски подумала Калерія Ипполитовна, второпяхъ не попадая рукой въ платье.
— Ну вотъ, ну вотъ… я говорилъ! — самодовольно повторялъ Мостовъ, бѣгая по комнатѣ маленькими шажками. — Юленька, это твой дядя… oncle, — объяснялъ онъ дочери. — Совершенно случайно встрѣтилъ его… именно, гора съ горой не сходится, а человѣкъ съ человѣкомъ всегда встрѣтится.
— Не узнаёшь? — проговорилъ Покатиловъ, обращаясь къ появившейся въ дверяхъ сестрѣ. — Извини, пожалуйста, что не во-время… это все твой супругъ виноватъ.
Калерія Ипполитовна бросилась на шею къ брату и горячо обняла его своими полными руками; она говорила что-то такое безсвязное и даже въ порывѣ чувства приложила нѣсколько разъ платокъ къ глазамъ.
— Вѣдь двадцать лѣтъ не видались, Романъ, — говорила она, разсматривая брата. — Ты, пожалуйста, не обращай вниманія на безпорядокъ… Вотъ твоя племянница, Юленька…
— Очень пріятно познакомиться, — ласково проговорилъ Покатиловъ, протягивая Юленькѣ руку.
Дѣвочка стояла теперь около него и колебалась, слѣдуетъ ей поцѣловать дядю или нѣтъ.
— Что же ты, Юленька, не поцѣлуешься съ дядей? — разрѣшилъ ея сомнѣнія отецъ и опять засмѣялся. —Это нашъ русскій обычай…
Покатиловъ съ удовольствіемъ поцѣловалъ протянутыя пухленькія губки хорошенькой племянницы и почувствовалъ, что онъ начинаетъ потѣть. Въ номерѣ было жарко, да и проявленія родственныхъ чувствъ для него были такою неожиданностью.
— Однако куда вы забрались, господа? — съ усталымъ видомъ проговорилъ онъ, очищая себѣ мѣсто на диванѣ. — Я хочу сказать, что ужъ слишкомъ высоко… Я просто задохся, пока поднимались по лѣстницѣ.
— Мы это только на время, — оправдывалась Калерія Ипполитовна, поправляя какую-то упрямую пуговицу, никакъ не хотѣвшую застегнуться на ея полномъ бюстѣ. — Просто не знали, гдѣ остановиться… Впрочемъ, это пустяки, устроимся помаленьку.
— Я могу вамъ рекомендовать очень приличныя chambres garnies, — проговорилъ Покатиловъ, внимательно разсматривая сестру. — Почти въ центрѣ города и недорого.
Произошла неловкая сцена, какая переживается при встрѣчѣ давно не видавшихся родственниковъ. Не знали, что говорить, или говорили тѣ безсвязные пустяки, какіе повторяются въ такихъ случаяхъ; неловкія паузы смѣнялись взрывами общаго разговора, когда начинали говорить всѣ разомъ и перебивали другъ друга.
Лакей принесъ кипѣвшій самоваръ, и этимъ окончательно разрѣшилась общая суматоха. Пока Калерія Ипполитовна была занята около самовара, Покатиловъ внимательно разсматривалъ ее черезъ пенснэ и въ результатѣ пришелъ къ тому заключенію, что отъ прежней красавицы въ сорокъ лѣтъ не осталось почти ничего: фигура заплыла, лицо было черезчуръ полно дряблою полнотой, около глазъ и рта появились мелкія морщинки, темные глаза потеряли влажный блескъ, кожа на лицѣ, на шеѣ и на рукахъ утратила прежнюю матовую свѣжесть. Но что всего хуже — Калерія Ипполитовна, кажется, еще не могла помириться съ скромною ролью солидной семейной женщины и держала себя, какъ всѣ отставныя красавицы, слишкомъ привыкшія быть всегда красивыми. Покатиловъ даже пожалѣлъ про себя сестру, особенно ея темные глаза — фамильную покатиловскую особенность; всѣ Покатиловы хвалились красивыми глазами, и Юленька напоминала мать именно съ этой стороны.
"Неужели и я такъ же страшно состарился за эти двадцать лѣтъ?" — думалъ Покатиловъ, принимая налитый стаканъ чая изъ рукъ сестры и чувствуя на себѣ ея пристальный взглядъ.
— Какъ ты однако постарѣлъ, Романъ, — заговорила Калерія Ипполитовна, точно отвѣчая на мысли брата. — Я, право, не узнала бы тебя, если бы встрѣтила гдѣ-нибудь на улицѣ.
Покатиловъ почувствовалъ первую родственную царапину, но Симонъ Денисычъ такъ преуморительно началъ разсказывать о своемъ путешествіи по Петербургу, о редакціи "Искорокъ", о "Брикабракѣ", что всѣ невольно улыбались, и даже Юленька лѣниво щурила свои большіе бархатные глаза.
— Это у насъ вѣчная исторія: пріятныя неожиданности, знакомства сюрпризомъ… — слегка журила мужа Калерія Ипполитовна. — Ахъ, да, собственно зачѣмъ же ты, Simon, попалъ въ редакцію "Искорокъ"?
— Я? А нужно было сдѣлать подписку, я и рѣшилъ, — вралъ Simon, причемъ лицо у него какъ-то вытянулось и сдѣлалось такое жалкое.
"Эге! вретъ да и боится", — подумалъ про себя Покатиловъ, улыбаясь глазами.
За чаемъ долго перебирали петербургскихъ родственниковъ и общихъ знакомыхъ: tante Агнеса все возится со своими канарейками и собачками, oncle Николай Григорьевичъ скоро займетъ видный постъ при министерствѣ, belle soeur Barbare вышла замужъ за второго мужа и т. д.
— Я вѣдь рѣдко бываю у нихъ и, право, немного могу сообщить вамъ новаго, — говорилъ Покатиловъ. — А ты, Калерія, когда отправишься къ maman?
— Да я уже была у ней… все такая же, — какъ-то неохотно отвѣтила Калерія Ипполитовна. — У другихъ я еще ни у кого не была, потому что нельзя же въ нашихъ костюмахъ смѣшить добрыхъ людей, а къ maman завернула по пути. Она все на тебя жалуется, Романъ.
— О, это безконечная исторія. Насъ съ maman трудно и разсудить, — съ легкою гримасой отвѣтилъ Покатиловъ, предчувствуя ударъ.
— Да, кстати, что твой журналъ? — спрашивала Калерія Ипполитовна съ самою невинною физіономіей.
— Какой журналъ?
— Ахъ, да, виновата: газета, а не журналъ. Въ послѣднемъ своемъ письмѣ, которое я получила отъ тебя ровно пять лѣтъ тому назадъ, ты писалъ о "своей" газетѣ, какъ о дѣлѣ рѣшенномъ, потому я и…
— Это тебя, вѣроятно, maman научила? — вспыхнувъ, спросилъ Покатиловъ.
— Чему научила?
— Надѣюсь, что мы отлично понимаемъ другъ друга и безъ объясненій… Тебѣ просто нравится по старой привычкѣ запускать шпильки. Мало ли есть неудавшихся проектовъ и предположеній, что еще не говоритъ за ихъ несостоятельность или за то, что они не сбудутся. У меня и теперь есть свои виды и надежды…
Произошла маленькая размолвка. Покатиловъ не остался въ долгу и отплатилъ сестрѣ тою же монетой, намекнувъ ей на ея собственное положеніе не у дѣлъ. Калерія Ипполитовна вспыхнула и тоже замолчала. Симонъ Денисычъ попытался-было ихъ помирить, но жена такъ взглянула на него, что онъ только запыхтѣлъ носомъ. Юленька давно уже дремала въ уголкѣ дивана и смотрѣла на дядю слипавшимися влажными глазами и кончила тѣмъ, что заснула тутъ же на диванѣ, такъ что Улитушкѣ пришлось увести ее за драпировку въ безсознательномъ состояніи крѣпкаго дѣтскаго сна.
— А вѣдь я не знаю хорошенько, почему и какъ вы сюда пріѣхали, — спрашивалъ Покатиловъ.
— Я все, Леренька, разсказалъ, — поспѣшилъ предупредить Мостовъ виноватымъ голосомъ, — и про Сусанну и про Доганскаго. Роману все это необходимо знать, потому что… потому что…
— Потому что ты, Симонъ, неисправимый болтунъ, — докончила Калерія Ипполитовна, пожимая плечами. — Кому-то интересно слушать наши семейныя дрязги? Конечно, Романъ не осудитъ тебя, а всякій другой просто посмѣялся бы надъ тобой. Ты, — я это предчувствую, — непремѣнно уронишь и себя и насъ въ общественномъ мнѣніи.
— Да вѣдь я только Роману это сообщилъ, а чтобы постороннему человѣку — никогда! Я умѣю молчать, сдѣлай одолженіе…
Калеріи Ипполитовнѣ самой хотѣлось разсказать все брату, но теперь она сочла своимъ долгомъ немного поломаться, прежде чѣмъ приступила къ изложенію всѣхъ обстоятельствъ дѣла. Разсказъ Мостова подтвердился въ главныхъ чертахъ, конечно, съ той разницей, что былъ расцвѣченъ и раскрашенъ мастерски, какъ умѣетъ разсказывать глубоко и безповоротно обиженная женщина.
— Собственно говоря, я, пожалуй, на Сусанну и не сержусь, — говорила Калерія Ипполитовна, дѣлая безстрастное лицо, — потому что развѣ возможно сердиться на дѣвчонку, которая сама не знаетъ, что дѣлаетъ?.. Да дѣло и не въ ней, а тутъ есть нѣкто Богомоловъ, онъ тоже недавно сюда пріѣхалъ, ну, у насъ съ нимъ были свои счеты, вотъ онъ все и устроилъ. Втерся какимъ-то образомъ къ Теплоухову и теперь вертитъ имъ, какъ куклой… да!..
— Но вѣдь у Теплоухова главнымъ повѣреннымъ по всѣмъ заводамъ, кажется, Морозъ-Доганскій? — спросилъ Покатиловъ.
— Да, но это ничего не значитъ, потому что этотъ Морозъ-Доганскій такой человѣкъ… однимъ словомъ, самъ чортъ его не разберетъ! Мы всегда были съ нимъ въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ, и вдругъ такой пассажъ…
— Дѣйствительно, странно… А какіе у васъ счеты съ Богомоловымъ были?
— Съ Богомоловымъ?.. Ахъ, даже разсказывать не хочется: совершенные пустяки. Онъ, собственно, юристъ, ну, и въ пику заводамъ Теплоухова поднялъ дѣло о какой-то киргизской землѣ, будто бы захваченной Заозерскими заводами. Но это все вздоръ. Богомолову только нуженъ былъ предлогъ, чтобы заявить себя. Онъ самолюбивъ до крайности и мечтаетъ о себѣ Богъ знаетъ что и, кажется, думалъ занять мѣсто Симона, но ошибся въ расчетахъ.
— Къ этому нужно прибавить только то, — заговорилъ Симонъ Денисычъ, начинавшій уже дремать, — что Леренька, когда Богомоловъ пріѣхалъ къ намъ въ Заозерье еще совсѣмъ молодымъ человѣкомъ, приняла и обласкала его, какъ родного… Леренька вообще покровительствуетъ молодежи, потому что отъ молодежи зависитъ все будущее государства. Такъ, Леренька?
Этотъ разсказъ заставилъ Калерію Ипполитовну закусить губу, чтобы не выдать своихъ чувствъ: этотъ Simon сегодня положительно невозможенъ и несетъ чортъ знаетъ какую чушь.
— Однимъ словомъ, у насъ вышла довольно крупная исторія, — продолжала Мостова, не отвѣчая на вопросъ мужа. — Богомоловъ проигралъ дѣло о землѣ и бросился хлопотать въ Петербургъ, а здѣсь какимъ-то образомъ успѣлъ познакомиться съ Теплоуховымъ, втерся къ нему въ довѣріе и, конечно, постарался первымъ дѣломъ отблагодарить насъ за старую хлѣбъ-соль. Это вѣдь всегда такъ бываетъ…
— А по-моему тутъ самъ Теплоуховъ больше всѣхъ виноватъ, — вставилъ свое слово Симонъ Денисычъ. — Помилуйте, позволить себя водить за носъ первому встрѣчному прощалыгѣ… Моя совѣсть, по крайней мѣрѣ, совершенно чиста, и я ни въ чемъ не могу себя обвинить: я служилъ двѣнадцать лѣтъ на Заозерскихъ заводахъ вѣрой и правдой… да!..
— Simon, развѣ кто-нибудь сомнѣвается съ твоей честности? — устало замѣтила Калерія Ипполитовна. — Если противъ насъ сложились такъ обстоятельства, то нужно переносить терпѣливо всѣ невзгоды.
— Что же, вы здѣсь думаете совсѣмъ остаться или только на время? — спрашивалъ Покатиловъ.
— Конечно, на время! — съ живостью отвѣтила Калерія Ипполитовна. — Мы уже отвыкли настолько отъ жизни въ столицѣ, что она насъ будетъ престо тяготить… А пока, конечно, можно устроиться и въ Петербургѣ; къ тому же и Юленькѣ необходимо докончить свое образованіе. Ты куда это, Романъ? Оставайся ужинать съ нами…
— Нѣтъ, благодарю, какъ-нибудь ужъ въ другой разъ, — отговаривался Покатиловъ, взглянувъ на часы. — Да у меня и дѣло есть…
— Какія же дѣла могутъ быть ночью? — спросила Мостова.
— Ахъ, какая ты странная, Калерія! — вступился Мостовъ. — Да вѣдь Романъ журналистъ, и у него всегда работа кипитъ…
— Да, я и забыла… Однако, Романъ, скоро ли мы будемъ читать свою собственную газету, а? Я дала себѣ слово не выписывать никакой газеты до тѣхъ поръ, пока ты не сдѣлаешься самъ редакторомъ…
— Дѣло за пустяками, Леренька, — отшучивался Покатиловъ. — Ты тамъ въ Сибири, навѣрное, накопила денегъ, вотъ и подѣлись ими со мной, и газета будетъ у насъ завтра же.
— А много тебѣ нужно на газету?
— Да на первый разъ тысячъ пятьдесятъ за глаза будетъ, Леренъка… Дѣло самое вѣрное и дастъ, по крайней мѣрѣ, триста процентовъ на затраченный капиталъ.
— Какъ жаль, что я не имѣю возможности воспользоваться такимъ удобнымъ случаемъ нажить себѣ милліонъ, — ядовито замѣтила Калерія Ипполитовна.
— А вотъ Симонъ Денисычъ разскажетъ, сколько у тебя денегъ, — кольнулъ, въ свою очередь, Покатиловъ, выходя въ переднюю.
— Я ему не могу запретить говорить, — обидчиво отвѣтила Калерія Ипполитовна.
Когда дверь затворилась за петербургскимъ братцемъ, Калерія Ипполитовна сдѣлала злое лицо и, грозя пальцемъ, проговорила:
— Если да ты когда-нибудь разболтаешься о нашихъ средствахъ кому-нибудь, я ухожу отъ тебя сейчасъ же… Понялъ? Постарайся не доводить меня до крайности и всего больше старайся не развязывать языка вотъ съ этимъ братцемъ Романомъ. Мы вѣдь совсѣмъ не знаемъ его, а мнѣ онъ кажется такимъ подозрительнымъ, и maman то же самое говоритъ. Ужъ одна профессія чего стоитъ…
— Помилуй, Леренька, что можетъ быть почетнѣе профессіи журналиста?
— Ахъ, отстань, ради Бога… Ты ничего не понимаешь!