Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том второй
Государственное издательство «Художественная литература», 1934
БРЮНИНГ — ПАУК У ПУЛЕМЕТА
править«Это лучший рейхсканцлер после Бисмарка» — такую оценку дал Брюнингу Ольденбург фон Янушау, старый юнкер, собутыльник кронпринца, прославившийся в предвоенное время заявлением, что для разгона парламента ему нужен только поручик и десять солдат.
Брюнинг — идеальный рейхсканцлер старого прусского юнкера — является одновременно «меньшим злом» для германских социал-фашистов, которые оказывают ему поддержку во имя того, чтобы избежать… необходимости поддерживать Гитлера.
Что такое Брюнинг? Революционные рабочие ответят просто: Брюнинг — это уменьшение помощи безработным, это уменьшение помощи инвалидам, это невиданный рост таможенных пошлин, удорожающих жизнь народных масс, Брюнинг — это увеличение репрессий против революционного движения, Брюнинг — это новые налоги, Брюнинг — это диктаторские декреты.
— Брюнинг, — отвечают социал-демократы, — это сохранение парламента, это сохранение легальности «разумного» рабочего движения, это переговоры с социал-демократией и профсоюзами, это отказ от фашистской диктатуры, при которой, по обещанию Гитлера, головы должны лететь на плаху.
Биографию Брюнинга нельзя найти в общих политических справочниках почти до 1928 г. Но и когда г. Брюнинг появился у руля правления, биографы его смогли рассказать о нем только несколько сухих фактов. Но кто знает политическую историю Германии, ее внутренний механизм, для того расшифровка этих фактов даст достаточно материала для политического портрета четвертого рейхсканцлера, которого дала партия католического центра Германии.
Название «центрум», т. е. середина, указывает на желание партии, из которой вышел Брюнинг, быть чем-то вроде посредника между полярными силами германской политики.
Центр объединяет помещиков, крупных промышленников с мелкой буржуазией и миллионными отрядами католических рабочих. Он является единственной открыто буржуазной партией, которая сумела сохранить, пройдя через все потрясения послевоенной истории, не только свои основные кадры, но и свою постоянную периферию. В прошлом католический центр, представляя собой компромисс помещичьих и промышленно-капиталистических интересов, все-таки требовал умеренной социальной реформы. После войны, оставаясь партией реакции, он не вел монархической агитации, подчеркивал свое примирение с республикой, выдвигая даже своего представителя, Маркса, как республиканскую кандидатуру, противопоставленную кандидатуре Гинденбурга — представителя старой Германии. А в моменты, когда казалось, что националистические силы Германии идут на штурм, центр принимал участие своим левым крылом в защите буржуазной республики, выдвигая на пост рейхсканцлера Вирта, который клялся, что в боях с контрреволюцией место его — на стороне рабочего класса.
Но «центрум» не просто середина буржуазной Германии. Он — католическая его середина. Он представляет собой католическое меньшинство, меньшинство, в прошлом боровшееся против протестантского большинства, меньшинство, представлявшее в прошлом центробежные тенденции, отпор против унитаристических, централизующих сил капитализма. Связанный с Римом, с папским престолом, «центр» был в глазах протестантской мещанской массы представителем ультрамонтанных стремлений, т. е. стремлений, которые делали политику его зависимой от интересов, находящихся «за горами», от интересов такой международной организации, какой является папский престол. Поэтому ему очень трудно было играть роль действительного центра германской буржуазной политики. Только тот факт, что центр сохранил — один из всех буржуазных партий — какую-то народную массу, выдвинул его теперь во главу германской буржуазии.
Рейхсканцлер Брюнинг происходит из буржуазной католической семьи, издавна идущей с католическим центром. Он впитал в себя не только политические традиции этой реакционной партии, но и ее мировоззрение. Изучая общественные науки, он не только восхищался Платоном, идеал которого — правительство мудрецов, — он переводил по-своему в правительство попов, но изучал св. Августина и других не менее современных основоположников клерикального мировоззрения.
История католического центра научила многому г. Брюнинга. Объединить учение средневекового отца церкви со службой монополистическому капиталу дело не легкое, но г. Брюнинг учился не только искусству умственной эквилибристики. В мировой войне он принимал участие в качестве командира пулеметного отряда. Школа эта была немаловажной в развитии этого государственного мужа. В ней он, интеллигент, долженствующий презирать «мамонизм», современное господство денег, учился во имя любви к ближнему сидеть у пулемета, держать нервы в руках, подпускать врага на расстояние, с которого лучше всего скосить его пулеметным огнем. Служба пулеметчика, а тем более служба пулеметного командира, требует больше выдержки, больше хладнокровия, чем служба артиллериста, действующего на дальних расстояниях, и чем служба пехотинца, который должен опьянеть, чтобы броситься в последний рукопашный бой.
Вернувшись с войны, г. Брюнинг занимает руководящий пост в католическом профессиональном движении. Этот пост был всегда очень трудным, ибо он требовал умения тонко защищать интересы капитала при сохранении видимости защиты интересов рабочих. Он был особенно трудным в революционное время, когда волна революционных настроений захлестывала даже католических рабочих и заставляла их выдвигать требование социализации. Среди католических рабочих, — писала весной 1919 г. «Фоссише цейтунг», — настроение, мало чем отличающееся от настроения коммунистических горняков. Они вспомнили все коммунистические места из Ветхого и Нового Завета. Тут положение требовало не просто выждать приближения врага и открыть по нем огонь, тут надо было уметь итти с рабочей католической массой до известной грани и предать ее так, чтобы ее при этом не потерять, суметь в момент предательства повернуть ее. Все искусство умственного лавирования должно было объединиться с искусством пулеметчика на самой высокой ступени, на ступени маневрирования с массами. Стратегия католического попа, беспрерывно, спокойно ткущего свою паутину вокруг жертвы, объединилась с решительностью командира пулеметного отряда, провозглашающего «Огонь!» в решительный момент.
Паук у пулемета был избран в парламент. Пауки-пулеметчики не любят больших речей, не любят света прожекторов. Г. Брюнинг ткет свою паутину за кулисами германской политики, работает в парламентских комиссиях, принимает участие в переговорах партий. Он первый помощник прелата Кааса, главного вождя католического центра. Прелат Каас не может представлять католической партии в ее роли руководящей партии германской буржуазии. Трудно поставить во главе протестующей Германии католического попа в черной рясе. Но Брюнинг — не просто гражданское орудие церкви, к которому церковь обращается, когда надо сжигать на костре еретика. Он сам по своему мировоззрению человек церкви в сто раз больше, чем юрист, человек параграфов, бывший католический рейхсканцлер Маркс, или чем жизнерадостный, любящий поесть, попить и поспекулировать южанин, бывший рейхсканцлер Вирт. Этот молчаливый человек, скрывающий глаза за очками, выслушивающий молчаливо представителей других партий, капиталистических организаций, как поп на исповеди, носит рясу, надетую на душу.
Идеал Брюнинга лежит в прошлом. Понятно, дело идет не о библейском прошлом, а о прошлом господствующих в Германии классов. Все германские контрреволюционеры заявляют, что они не реакционеры, что возврата к прошлому нет.
Даже Гитлер прокламировал не возвращение к вильгельмовской империи, а выдвинул лозунг «Третьей империи».
На деле господство германского фашизма отличалось бы от восстановления господства гогенцоллерновской монархии в основном тем, что революционное рабочее движение было бы при фашизме лишено той ограниченной свободы, которой пользовалось в известной мере в эпоху поднимающегося капитализма, во времена Вильгельма II. Г. Брюнинг поставил себе задачу восстановить старый блок господствовавших в Германии слоев и классов на парламентской почве.
Католическая церковь, имеющая дело с громадными еще народными массами, знает, как опасно полагаться только на силу оружия. Она предпочитает опутать массы паутиной лжи, суеверий, связать их изнутри и прибегает к оружию только при крайней необходимости: видимость парламентского, демократического режима, позволяющего силам капитала, силам реакции делать свое дело, но оставляющего массам иллюзии демократии, католическая церковь и ее партия в Германии ценят высоко. И зачем отказываться от видимости парламентаризма, если блок помещиков, капиталистов и попов позвали создать парламентское большинство для реакционной политики? Наконец католическая церковь, которая не может даже пытаться восстановить господство церкви над государством, за что она боролась в средние века, не хочет признать безусловного подчинения фашистской диктатуре, пытается руководить самостоятельно всеми проявлениями жизни. Поэтому католическая партия «Популяри» в Италии долго тихой сапой боролась против диктатуры фашизма, за что вождь ее Стурдо и находится в изгнании. Побежденный итальянским фашизмом, папа римский пошел на капитуляцию, но достаточно было полугода, чтобы стало ясно, что массовая католическая организация «Ацционе каттолика» ведет тихую работу против фашизма и приготовляется к роли руководителя буржуазной Италии на случай его провала. В католической Италии пришли снова к открытому конфликту между обоими орудиями контрреволюции: между фашизмом и церковью. Чего ожидать католическому центру в протестанской Германии, где фашизм сможет опереться на вековые антикатолические предрассудки?
Во главе объединенного блока бывших господствующих партий Брюнинг надеялся поставить в порядок дня ревизию Версальского мира, без потрясений продвинуть вперед дело восстановления германского империализма.
Но, как хорошо ни работал католический паук, работа его не увенчалась успехом. Это была очень искусная работа. Командир пулеметного отряда, фронтовик действовал из-за спины Гинденбурга — идола старой Германии. Тревиранус — морской офицер, доверенный Гинденбурга, получил задачу перетянуть в ряды правительства национальную партию, партию юнкеров, объединившую вокруг себя при помощи националистической пропаганды значительную часть городской мелкой буржуазии, руководящую «стальным шлемом» — самой массовой националистической организацией Германии. Высокие аграрные пошлины, проводимые правительством Брюнинга, должны были разжечь аппетиты юнкеров к государственному пирогу.
Эта игра провалилась. Национальная партия с Гугенбергом во главе отклонила предложения Брюнинга войти в правительственный блок. Если бы она приняла в нем участие, она должна была бы признать Версальский договор и все тяготы, из него вытекающие. Но ведь борьбой против Версальского договора они завоевали миллионные городские мелкобуржуазные массы. Высокие пошлины на сельскохозяйственные продукты? Ведь они их получают потому, что правительство их боится, — Гугенберг отклонил сделку. Отколовшаяся от национальной партии группа Тревирануса, которая должна была на выборах разбить Гугенберга, сама была наголову бита. Выборы 10 сентября 1930 г. дали победу двум крайним крылам: коммунистам, открыто стремящимся к пролетарской диктатуре, и национал-социалистам, стремящимся к финансовой диктатуре.
Г. Брюнинг проиграл сражение. Но он не растерялся. Он уехал в отпуск, чтобы подумать, как быть: итти на сделку с гитлеровцами? Но это означает опасность вызвать внешне-политическую катастрофу, которая может потянуть за собой внутреннюю.
Шесть миллионов мелких буржуа, тяжело страдающих от экономического кризиса, будут ведь добиваться всяких ярких жестов против Версаля, всяких «безрассудных» экономических мер, от которых они ожидают улучшения своего положения. Понятно, не так страшен чорт, как его малюют, — этот Гитлер. Он скромно ест из рук Тиссенов, Штраусов — королей угля и биржи. Но сумеет ли он повернуть идущую за ним мелкобуржуазную массу, сумеет ли он заставить ее отказаться от мелкобуржуазного радикализма и всех других благоглупостей?
Брюнинг пришел к убеждению, что это было бы чересчур опасной игрой. Он, видно, думал, как заявила «Дейче Бергверксцейтунг» — руководящий орган немецкой тяжелой промышленности, — что лучше иметь дело с социал-демократами, которые обломали себе уже рога своего радикализма, опираться на дисциплинированную массу их избирателей, слушающую своих вождей, чем обучать Гитлера в практической школе ответственности, учить его перестать бросать всякие неответственные требования в массу. Брюнинг решает не впускать в правительство Гитлера и создать себе парламентское большинство из католического центра, народной партии, партии тяжелой промышленности, при поддержке социал-демократии. Эта поддержка без которой Брюнингу нельзя было бы сохранить видимость парламентского режима, не требует со стороны правительства никаких больших жертв. Социал-демократия пойдет на все мероприятия, требуемые монополистским капиталом, если эти мероприятия не будут носить на себе открытой фашистской эмблемы. Она согласится на ликвидацию, шаг за шагом, социального страхования. Она согласится на самые крутые полицейские меры против народных масс. Ведь социал-демократия воспитала целую династию полицейских директоров и министров внутренних дел — лучших специалистов по применению всех мер насилия против рабочего класса. Ведь никогда же юнкер фон-Ягов при Вильгельме не смел стрелять 1 мая по берлинским демонстрантам, а социал-демократ Цергибель устроил кровавую бойню в сердце рабочего Берлина — в Веддинге.
Г. Брюнинг не достиг своей цели восстановления старого предвоенного правительственного блока из представителей крупного капитала и помещиков. Но он удержался у власти, жертвуя временно парламентской генеральной линией в пользу очень реальной цели спасения буржуазии от крупных потрясений. В своей политике он получил полнейшую поддержку Гинденбурга, который тоже предпочел бы спасать капитализм, опираясь на парламентскую гвардию своих старых друзей — консервативных юнкеров и националистских заводчиков, — чем на смесь масс, которые состоят из социал-демократии и католического центра. Но, что невозможно, то невозможно, — а ведь и социал-демократы защищают капитализм. То, что от них немного несет запахом бывшей революционной партии, с этим надо мириться.
И началась диктатура Брюнинга. Парламент не собирался, правительство выпускает за подписью Гинденбурга и Брюнинга декреты, регулирующие все и вся, и можно было бы сказать, варьируя слова Гейне, что если хорошо присмотреться к делу, то оказывается, что Германии нужен парламент и демократия, как собаке пятая нога. Когда парламент собрался, чтобы отклонить или принять в окончательном виде диктаторские декреты Гинденбурга и Брюнинга, социал-демократы собрали парламентскую фракцию и заявили с мрачным видом: не имеем никакой причины любить Брюнинга, правительство сто не только не отвечает нашим идеалом, но совсем наоборот. Но что же бы хотите? Провалить Брюнинга, который оставляет несколько тысяч социал-демократических чиновников на их постах, не трогая никого, и открыть путь к власти Гитлеру. Когда на социал-демократическом съезде делегат «левой» социал-демократической «оппозиции» Экштейн попросил указать ему, чем же отличается правительство Брюнинга от фашистского правительства, когда оно взваливает все экономические тяжести на рабочий класс и мелкую буржуазию, когда оно взялось за ликвидацию всех социальных завоеваний пролетариата, когда оно уничтожило все права парламента, ему ответили: «Оно отличается тем, что вы здесь имеете право против него выступать, а Гитлер посадил бы вас в тюрьму». В переводе на простой язык ответ означает, что социал-демократия согласна с фашистской политикой, если только ей позволят принимать участие в проведении ее в жизнь.
Но растущий экономический кризис, приведший к громадному бюджетному дефициту в 1 млрд. 700 млн марок, поставивший под сомнение возможность уплаты репараций, сразу показал всю неустойчивость брюнинговской диктатуры. Все старания заштопать дыру в бюджете привели к тому, что оказалось нужным взвалить на народные массы новые громадные тяготы. Но еще не успела высохнуть краска на декретах о новых тяготах, как положение обострилось так, что правительство Брюнинга должно было подумать об освобождении себя от обязанности уплачивать репарации. Для этого оно нуждалось в поддержке по крайней мере Англии и Америки, ибо ясно было, что французский империализм использует экономические затруднения германской буржуазии, чтобы отбить у нее охоту не только стремиться к ревизии Версальского договора, но и говорить о ней. Последовало свидание в Чеккерсе, униженное послание Гинденбурга к Гуверу, гуверовское предложение годичной отсрочки. Но все это не помогло. То, что сдержало Германию от просьбы предоставить ей мораториум, а именно боязнь потрясения доверия к стабильности германской экономики, наступало в полной мере. Не только иностранный капитал начал отзывать свои деньги, предоставленные. Германии в виде краткосрочных займов, но и сама немецкая буржуазия начала лихорадочно обращать в валюту немецкие деньги и вывозить ее за границу. Затряслись основы германского капитализма.
Экономический механизм этих потрясений был очень прост. Немецкая промышленность работает с нагрузкой в 30—50 проц. Не выполняя своего промфинплана, она не в состоянии уплатить процентов от основного капитала, пре доставленного ей банками, этими регуляторами монополистического капитализма. Промышленный кризис вызвал таким образом не только кризис финансов и государства, но кризис руководящих банков, т. е. финансовый кризис промышленности. Крах Данатбанка — это первый раскат грома. Другие банки тоже находятся в очень напряженном положении. Попытка спасти положение взваливанием нового бремени на народные массы ничего не мажет дать. Общий штурм на положение рабочего класса, ухудшившееся на 30 проц. по сравнению с предвоенным, неминуемо привел бы к революционным событиям. Есть мера терпения народных масс. Поэтому, взваливая все, что можно, на народные массы, связывая их по рукам и ногам, запрещая собрания, уличные демонстрации, закрывая одну коммунистическую газету за другой. Брюнинг должен был иметь отдушину за границей. Уже недостаточно было добиваться отсрочки платежей. Дело идет о миллиардах новых долгосрочных займов, без которых немецкому капитализму угрожает крах.
Но тут наступило то, чего надо было ожидать. Франция поставила вопрос о ликвидации всего антиверсальского курса националистической части германской буржуазии. Нельзя одной рукой грозить мечом, а другой просить займов у того, кому грозишь, — писал Зауэрвейн. Франция потребовала не только залогов под одолженные деньги, но, и контроля над немецкими финансами. Она потребовала обязательства Германии в продолжение 10 лет не ставить никаких вопросов о ревизии какой бы то ни было части Версальского договора. Поставила ли Франция это требование официально или неофициально, ничуть не меняет положения. Часть этих требований основана на объективном положении дел. Если немецкие капиталисты увозят деньги за границу, как можно ожидать, чтобы заграница дала займы, не потребовав залогов? А если иностранный капитал вложит в Германию новые миллиарды, то как же может не увеличиться его влияние на всю внешнюю политику Германии?
В момент, когда мы пишем эту статью, неизвестно, получит ли Германия заем или нет, неизвестно, чем кончатся переговоры, как будут сформулированы требования международного финансового капитала, удастся ли германским дипломатам выторговать ту или иную скидку путем использования противоречий между Америкой, Францией и Англией. Все победы, которых может ожидать германская дипломатия, могут касаться только частностей. В основном германская буржуазия стоит перед выбором: или отказаться от займов или взамен за заем пойти на фактическое ухудшение того положения, которого она добилась после Дауэсовского договора, а тем более за последние годы, когда казалось, что она снова начинает играть самостоятельную роль в политике. Может ли германская буржуазия отказаться хотя бы временно от иностранных займов? Нет, не может, ибо тогда ей пришлось бы вступить на путь инфляции или же поднять внутреннее обложение имущих классов Германии до английских размеров. Путь инфляции понравился бы германским промышленникам, ибо позволил бы им без открытой фронтовой атаки на рабочий класс уменьшить на половину и без того нищенскую заработную плату и, понизив себестоимость продукции, начать при помощи демпинга борьбу за мировой рынок. Но другие капиталистические страны ответили бы на это репрессиями. Путь повышения налогового обложения буржуазии уменьшил бы источники накопления, заставил бы еще более сворачивать промышленность. В конце инфляционного пути и повышения налогового бремени для буржуазии лежит громадное обострение внутренних противоречий. Инфляция довела бы положение немецкого рабочего до положения китайского кули. Сворачивание промышленности удвоило бы безработицу. Этим путем Германия пришла бы к социальному взрыву. Другой путь, путь капитуляции, означает увеличение внутреннего бремени, демонстрирование мелкобуржуазной массе, что правительство Брюнинга является правительственным агентом иностранного капитала, выжимающим все соки из германских народных масс для удовлетворения мировой биржи. Этот путь неминуемо обострит не только борьбу рабочего класса с правительством Брюнинга. но и противопоставит Брюнингу националистские массы Германии с такой остротой, что это будет угрожать существованию правительства Брюнинга.
На двух столпах держится диктатура Брюнинга. На рейхсвере — организованной вооруженной силе германского капитала, задача которой — с оружием в руках держать в повиновении народные массы. Второй столп диктатуры Брюнинга, это — социал-демократия, которая пугает массы тем, что правительство Брюнинга может уступить место еще более плохому правительству, и этим связывает рождающуюся революционную энергию масс. Путь капитуляции перед иностранным капиталом будет требовать с каждым днем новых жертв от народных масс и поставит перед ними вопрос, могут ли эти жертвы быть еще увеличены другим правительством. Уже теперь умные буржуазные газеты указывают, что буржуазия требует чрезвычайно много от социал-демократов, требуя от них согласия на те жертвы, которые правительство Брюнинга накладывает на массы. Под новыми тяготами социал-демократия может сломиться, стать непригодной для буржуазии вследствие отхода от нее рабочих масс. Политика капитуляции перед иностранным капиталом взрывает и вторую опору правительства Брюнинга — рейхсвер — изнутри. Рейхсвер — наемная армия. Но было бы смешно думать, что она не связана ни с какими социальными слоями, что она не отражает никаких процессов, происходящих в народных массах" Она была создана — как орудие не только борьбы с рабочим классом, но и как орудие борьбы против версальских цепей. В этом духе она воспитывалась. Ее офицерский корпус представляет собой основное ядро немецкого национализма. Она политически более дисциплинирована, чем масса гитлеровцев. Она более, чем эта масса, понимает всю тяжесть нынешнего положения, в котором находится германская буржуазия. Генерал Гренер, военный министр Германии, генерал Экфорт фон-Гаммерштейн, командующий рейхсвером, генерал Шлейхер, помощник Гаммерштейна, доказали это в 1918 г., принадлежа к ядру офицерства, пошедшего, несмотря на свой монархизм, на службу к республике, чтобы спасать буржуазию и создавать орудие для будущей войны-реванша.
Но если они перейдут предел того, что может понять рядовой националистский офицер, такие явления, как отказ в повиновении поручика Шерингера, восставшего против старого генералитета во имя национализма, перешедшего из ненависти к Версалю на сторону коммунистов, Могут охватить значительные слои офицерства.
Смысл политики Брюнинга состоял в попытке восстановления блока господствовавших перед войной классов, возвращения германской политики на старые предвоенные рельсы. Это должно было дать возможность осторожно, но беспрерывно развертывать борьбу против Версальского договора. Правительство Брюнинга поочереди ставило в порядок дня вопросы о ревизии польско-немецкой границы, об объединении с Австрией, об усилении германского вооружения, о ликвидации репараций.
Первая цель — восстановление правительственного блока ста пых господствовавших слоев, — оказалось иллюзией. Если Брюнинг держится поддержкой, хотя бы пассивной, известных масс, то эти массы поставляют ему католический центр и социал-демократия из рядов рабочей аристократии и части мелкой буржуазии. Помещики борются с правительством Брюнинга, вымогая от него с каждом днем все новые уступки. Тяжелая промышленность не решилась играть ва-банк, поставить открыто ставку на гитлеровцев. Но она не доверяет правительству Брюнинга, несмотря на то, что оно делает все, чтобы исполнить ее желания.
Вторая цель Брюнинга — организация наступления немецкого капитализма для ликвидации Версальского договора — кончилась грандиозным поражением. Брюнинг является уже банкротом без всякой перспективы выхода из тупика, в котором очутился германский капитализм. Он остается у власти потому, что внешняя обстановка не позволяет кадрам фашизма начать открытую борьбу за власть, и силы пролетарской революции развертываются в этой тяжелейшей международной обстановке тоже очень медленно. В социал-демократической литературе очень часто пробивается, мысль, что в период, когда к контрреволюция и революция, чересчур слабы для того, чтобы помериться силами в открытом бою, с надеждой на победу, приходится итти на коалицию контрреволюции и революции. Правительство Брюнинга показывает, как в таких положениях может возникнуть диктаторское правительство, не решающееся задушить сил революции и не решающееся, дать отпор фашизму. Но это правительство сидит на штыках, которые под ним колеблются. Это правительства есть олицетворение самой большой неустойчивости, какую можно себе представить. Фашист, против которого борется фашистская партия, националист, принужденный капитулировать перед иностранным капитализмом, — вот что представляет собой г. Брюнинг, это олицетворение тупика, в котором находится германская буржуазия.
Будет ли он еще у власти, в момент, когда появится эта статья, или не будет, он почти сметен волной событий. Но пересядет ли он открыто на фашистскую лошадь, в этот момент предсказать нельзя.
Но очень характерно, что ничего нельзя сказать о будущих неделях человека, которого значительная часть германской буржуазной печати окружала легендами, как человека, призванного историей вывести буржуазию Германии из тупика. Что он ее из тупика не выведет, это единственный факт, не могущий подлежать никакому сомнению.
Апрель 1931.