Брошенные дети (Дорошевич)/ДО
См. также одноимённые страницы.
| Брошенныя дѣти |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ I. Семья и школа. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 258. |
— Вѣроятно, тоже что-нибудь филантропическое? — Ну, вотъ! Ты всегда дурное подумаешь!Изъ Анны Карениной
Кому я завидую, это — барону О. О. Буксгевдену.
Въ Германіи, въ Швеціи, въ Италіи онъ видѣлъ, какъ филантропія приносила пользу несчастнымъ, испорченнымъ, брошеннымъ дѣтямъ.
Я пробовалъ два раза заниматься филантропіей, — и оба раза неудачно.
Въ первый разъ въ Москвѣ вдвоемъ — съ моимъ пріятелемъ.
Студенымъ октябрьскимъ вечеромъ мы ѣхали съ нимъ на извозчикѣ. Какъ вдругъ съ тротуара до насъ донеслись странные звуки.
Около тумбы лежалъ какой-то комъ, который гудѣлъ.
Мы сошли посмотрѣть, зажгли спичку.
Свернувшись въ комокъ, около тумбы лежалъ въ рубищѣ, «одѣтый въ дыры», иззябшій, дрожавшій, не попадавшій зубъ на зубъ мальчикъ. Несчастный, съ испитымъ лицомъ. Въ одной калошѣ. Другая нога была босикомъ. Онъ гудѣлъ, дуя на посинѣвшія руки.
Мы взяли его на извозчика и отвезли къ пріятелю, человѣку семейному, на квартиру.
Домашніе моего пріятеля, конечно, приняли въ замерзшемъ мальчикѣ живѣйшее участіе. Его вымыли, накормили, одѣли.
И когда онъ былъ сытъ и совсѣмъ отогрѣлся — мы съ пріятелемъ приступили къ допросу.
Сколько ему было лѣтъ, — мальчикъ не зналъ и даже самому вопросу удивился. На видъ — лѣтъ шести-семи.
— Ты гдѣ же живешь?
Онъ смотрѣлъ на насъ съ удивленіемъ.
— Ну, прошлую ночь гдѣ ночевалъ?
— Прошлую? Въ тверской.
— А позапрошлую?
— Позапрошлую? Въ арбатской.
— А раньше?
— Лѣтомъ? Лѣтомъ — на кладбищѣ.
— Откуда жъ ты теперь?
— Теперь? Въ Дорогомилово ходилъ. Мнѣ тамъ калошу подарили.
— У тебя, что же, есть отецъ?
— Батька въ замкѣ сидитъ.
— А мать?
— Мамка стрѣляетъ.
Проситъ милостыню
— Настрѣляетъ и пропьетъ.
— Братья у тебя есть?
— Братъ — жуликъ.
— Сестра?
— Сестра…
Тутъ онъ кратко, точно и ясно однимъ словомъ опредѣлилъ, чѣмъ занимается его сестра.
И это безо всякаго цинизма. Онъ сказалъ «слово» такъ, какъ мы говоримъ:
— Инженеръ… учительница… адвокатъ…
Совершенно дѣловое опредѣленіе профессіи. И только.
Оставалось только спросить у мальчика, у котораго отецъ живетъ «въ замкѣ», насчетъ будущаго.
— Ты что же дѣлаешь?
— А такъ.
— Воруешь?
Онъ отвѣчалъ дѣловымъ тономъ:
— Нѣ. Я еще малъ. На тотъ годъ въ «форточники» возьмутъ. А воровать, когда выросту.
Мы положили этого «опаснаго для общества человѣка», несомнѣнно, будущаго вора, быть-можетъ — грабителя, кто знаетъ, даже убійцу съ цѣлью грабежа, — спать въ дворницкую.
— Завтра позаботимся объ его судьбѣ! Устроимъ…
Наутро къ пріятелю явился дворникъ:
— Пожалте за сапоги и за стекло.
— Какъ такъ?
Дворникъ вышелъ на дежурство и заперъ спавшаго ребенка въ дворницкой. Мальчикъ проснулся, выбилъ стекло, стащилъ стоявшіе на виду около кровати сапоги и исчезъ.
Онъ разсуждалъ по-своему.
— Ежели сапоги стоятъ, — глупо было бы не украсть.
Когда я явился «устраивать судьбу» мальчика, и пріятель разсказалъ мнѣ о происшествіи, мы, по русскому обычаю, занялись самобичеваньемъ.
— Вотъ мы всегда такъ! Начнемъ хорошо, а кончаемъ, Богъ знаетъ, какъ! Въ дворницкую, безъ призора, ребенка положили спать?! А! Дѣлать, такъ ужъ дѣлай. Не могъ я положить его у себя въ квартирѣ?!
— Ну, онъ бы, вмѣсто сапогъ, часы сволокъ. Только вся и разница! — замѣтилъ я.
— Ты скептикъ! Молчи ужъ лучше!
Хотѣлъ бы я знать, гдѣ теперь этотъ мальчикъ?
Уже на Сахалинѣ или еще не на Сахалинѣ?
А мою совѣсть безпокоитъ одинъ вопросъ:
— А дѣйствительно, не удалось ли бы намъ спасти мальчика отъ этого, если бы мы не сдали его на храненіе дворнику?
Второй разъ я занялся филантропіей въ одномъ изъ южныхъ городовъ.
Въ мѣстныхъ газетахъ промелькнула замѣтка, что судилась какая-то баба-босячка: она не только просила милостыню съ малолѣтнею дочерью, но и торговала ею.
Бабу присудили за прошенье милостыни къ аресту.
А дѣвочка?
Дѣвочка такъ и останется у этой «матери»? И отбывъ свой срокъ, «мать» опять начнетъ ею торговать попрежнему?
Да что жъ эта дѣвочка, исключенье, что ли? Не существуетъ ли цѣлаго промысла?
Я вооружился парой босяковъ, знавшихъ всѣ притоны какъ свои пять пальцевъ, и пошелъ съ ними по ночлежнымъ домамъ и трущобамъ.
Я разыскалъ и узналъ такія вещи, что приходилось спрашивать себя:
— Да что это? Бредъ? Кошмаръ? Я сплю? Я съ ума сошелъ?
Долго послѣ этого я не могъ даже смотрѣть на дѣтей.
— Ребенокъ можетъ стать такимъ гадомъ?
Самая старая кокотка не можетъ разсказать о большихъ утонченностяхъ, о большихъ гнусностяхъ разврата, чѣмъ разсказывали восьми, даже семилѣтнія дѣти.
Въ этой области для нихъ ничего уже не было неизвѣстнаго.
Онѣ разсказывали мнѣ, моимъ босякамъ, какъ о дѣлѣ, подробно о всемъ, о старикахъ, о молодыхъ «дяденькахъ», которые имъ даютъ «за это» двугривенные, гривенники, иногда только копеечки.
Онѣ выросли въ трущобахъ и, считая, что это необходимо, имѣли каждая своего «хулигана.»
— Какъ большія.
«Хулиганы» — тоже дѣти восьми, десяти лѣтъ, проѣдали вмѣстѣ съ ними на лакомствахъ добытыя деньги.
«Хулиганы» ихъ охраняли и защищали.
Вдругъ какой-нибудь дяденька на улицѣ, въ отвѣтъ на предложеніе маленькой дѣвочки, крикнетъ:
— Ахъ, ты, дрянь! Полицейскій!
«Хулиганъ», вьющійся около, моментально подбѣжитъ, зареветъ на всю улицу, соберетъ толпу.
— Дяденька къ моей сестрѣ пристаетъ! Гадости ей говоритъ! А не то, — полиціей грозится!
И толпа при видѣ плачущихъ дѣтей противъ самого же этого господина ополчится.
— Да она сама…
— Ребенокъ? Да развѣ ребенокъ можетъ такія вещи знать? Ахъ, господинъ…
При такихъ условіяхъ всякій сбѣжитъ, себя проклянетъ:
— Тфу! Въ какую грязную исторію попалъ!
То, что я узналъ, было такъ невѣроятно ужасно, что одному «голословному» утвержденію никто бы не повѣрилъ:
— Выдумано. Прикрашено. Сгущены краски.
Какъ у насъ всегда говорится.
Я указалъ въ статьѣ имена несчастныхъ дѣвочекъ, трущобы, гдѣ онѣ ютятся.
— Не вѣрите — провѣрьте.
Какъ журналистъ, я могъ быть доволенъ успѣхомъ статьи.
Она была перепечатана чуть ли не во всѣхъ русскихъ газетахъ. Переведена во французскихъ, нѣмецкихъ, англійскихъ.
Какъ частный человѣкъ, я тоже былъ доволенъ.
Слава Богу, на этотъ разъ написалъ не безъ результата.
Дѣвочекъ всѣхъ изъ трущобы взяли и помѣстили въ пріютъ.
Спасены!
Прошло полмѣсяца, — и вдругъ въ пріютѣ, куда помѣстили дѣвочекъ, уголовное происшествіе.
Дѣвчонки кинулись на старика-смотрителя въ какомъ-то темномъ чуланѣ, накинули ему на голову шинель и хотѣли убить.
Къ счастью, у нихъ не было другого орудія, кромѣ перочинныхъ ножей.
Онѣ только искололи бѣднягу.
Испорченныя дѣти, не такъ ли? Тосковали по трущобамъ? Были, разумѣется, недовольны строгимъ пріютскимъ режимомъ?
Дѣло ясное.
Но самое нахожденіе смотрителя и дѣвочекъ въ темномъ чуланѣ показалось страннымъ.
Произвели разслѣдованіе, и оказалось, что смотритель, очевидно, впавшій въ старческій развратъ человѣкъ, «соблазнился».
И все происшествіе объяснилось местью со стороны дѣтей:
— Дѣлаетъ съ нами то же, что и дяденьки на волѣ. А платить — не платитъ.
Вотъ и весь результатъ всѣхъ моихъ исканій и писаній!
Для чего я разсказываю это?
Только, чтобъ подѣлиться «горькимъ опытомъ» съ тѣми великодушными людьми, которые сейчасъ такъ горячо взялись за святое дѣло спасенія отъ гибели несчастныхъ дѣтей.
Сколько горячихъ порывовъ остыло на моихъ глазахъ! Потому я и пишу.
Мнѣ хочется сказать этимъ великодушнымъ людямъ:
— Вы открываете пріюты. Но этимъ еще мало, этимъ еще ничего не сдѣлано. Если вы хотите, чтобы пріютъ приносилъ пользу, а не вредъ даже, ни на минуту ни на секунду и потомъ не оставляйте его безъ своего, безъ своего собственнаго призора. Не полагайтесь ни на кого.
Первое время всегда такъ и бываетъ. Первое время, а затѣмъ всѣ эти пріюты остаются на полное усмотрѣніе разныхъ смотрителей и смотрительницъ.
— Если вы хотите, чтобъ ваши пріюты приносили, дѣйствительно, пользу, не выпускайте ихъ не только первое, но и все время изъ своего непосредственнаго тщательнаго, полнаго, ежедневнаго наблюденія. Иначе на смѣну вамъ, воодушевленнымъ, придутъ люди, люди лѣнивые, люди относящіеся къ дѣлу по-канцелярски, люди даже дурные. Если вы сами не будете, никому не довѣряя святого дѣла, вникать въ каждую мелочь, эти люди сумѣютъ убѣдить васъ, что «все обстоитъ благополучно». И во что тогда превратится ваше доброе дѣло!
Вѣдь и московскій городской работный домъ устроенъ былъ съ самыми лучшими намѣреніями.
А изъ очерковъ г. Подъячева мы знаемъ, въ какой адъ онъ превратился.
Вѣдь и тотъ пріютъ, о которомъ я только что разсказалъ, основанъ былъ съ самыми лучшими, великодушными намѣреніями.
Сколько душевнаго огня, увлеченія было тоже, вѣроятно, вложено въ дѣло его основанія.
А что потомъ получилось?
Это горе всѣхъ нашихъ филантропическихъ учрежденій. На первое время въ нихъ всегда великолѣпно, а потомъ-то воцаряются «мерзость запустѣнія». Камнями, изъ которыхъ выстроены эти пріюты, убѣжища, богадѣльни, не мало вымощено ада.