Братъ. править
Петръ Платоновичъ присѣлъ къ столу и протянулъ руку къ цѣлому вороху только что принесенныхъ писемъ.
— А! — произнесъ онъ, — вотъ оно что!
Онъ раскидалъ пачку изящныхъ глазированныхъ конвертовъ съ анаграммами, съ надписями по нѣмецки и по англійски, съ разноцвѣтными марками иностранныхъ государствъ, и снизу вытащилъ одно, въ простомъ конвертѣ изъ сѣрой бумаги, аляповато запечатанное сургучемъ и снабженное адресомъ, написаннымъ крупными. безграмотными каракулями.
Брови Пера Платоновича сдвинулись, онъ сердито повелъ плечами и слегка дрожавшими пальцами распечаталъ письмо.
На полулистѣ бумаги, тѣми же каракулями были изображено слѣдующее:
«Милостивому государю и благодѣтелю, Петру Платоновичу въ первыхъ строкахъ посылаю нижайшій поклонъ и жалаю щастія и благополучія, проздравляю съ наступающимъ праздникомъ Рождества Христова. А нащоть братца вашего Дмитрея Платоновича, имѣю честь предъяснить, что они не поладивши на заводѣ и съ большими непріятностями противу властей и начальствующихъ лицъ, на прошлой недѣли изволили отбыть въ городъ Санктъ-Петербуршъ…» Петръ Платоновичъ не сталъ читать далѣе; онъ швырнулъ, отъ себя письмо, словно оно обожгло ему руки, и, откинувшись въ кресло, задумчиво началъ крутить роскошныя русыя бакенбарды.
— Гм! слѣдовало ожидать! — прошепталъ Петръ Платоновичъ, — опять старая исторіи! Не угомонился.
Презрительная усмѣшка скосила его губы.
— «Изволилъ отбыть!» Да когда же будетъ конецъ этому? Вѣдь это чортъ знаетъ, что такое!
Петръ Платоновичъ вспылилъ. Съ визгомъ откатилось кресло отъ стола, Петръ Платоновичъ всталъ и принялся шагать по кабинету, разрывая злополучное письмо на мелкіе кусочки и покрывая ими роскошный, пушистый коверъ съ блѣднорозовыми букетами.
— И кому это нужно? Народу? Ха! Народу нуженъ кабакъ! — съ злобой размышлялъ онъ, остановившись у широкаго венеціанскаго окна, откуда, сквозь сизый туманъ зимнихъ сумерекъ, открывался унылый видъ на группу покрытыхъ снѣгомъ заводскихъ крышъ съ высокими, цилиндрическими трубами, — кабакъ и палка! Съумасшедшій идіотъ! Маньякъ! Маньякъ, который можетъ навредить! Нѣтъ, чортъ возьми, нужно принять мѣры… Можетъ быть ужь онъ тутъ… Можетъ быть…
Легкій стукъ въ дверь прервалъ размышленія Петра Платоновича.
— Войдите! — сказалъ Петръ Платоновичъ.
Дверь отворилась и въ кабинетъ вошелъ молодой человѣкъ, изящной наружности, въ очкахъ, съ портфелемъ подъ мышкой.
— А! Сергѣй Владиміровичъ! — небрежно процѣдилъ сквозь зубы хозяинъ, — садитесь! что новаго?
— Ничего особеннаго! — отвѣчалъ молодой человѣкъ, почтительно пожимая руку хозяина, — работы прекращены, — вечеромъ контора будетъ выдавать разсчетъ, — молодой человѣкъ порылся въ портфелѣ и сталъ вынимать бумагу за бумагою, — вотъ смѣта праздничныхъ, а это вѣдомость чернорабочихъ дней, вѣдомость прогуловъ и штрафныхъ…
— Хорошо! Положите сюда, — и разберу потомъ, и вы потрудитесь просмотрѣть корреспонденцію отъ нашихъ агентовъ.
Петръ Платоновичъ открылъ нѣсколько конвертовъ на иностранныхъ языкахъ и подалъ молодому человѣку.
— Да, вотъ еще! Въ машинномъ отдѣленіи случилось маленькое несчастіе, — спокойнымъ тономъ началъ управляющій, — смазчикъ, при снятіи шкива, попалъ рукою въ колесо.
— Ну, и что-же? — также спокойно спросилъ Петръ Платоновичъ.
— Помяло.
— Онъ, конечно, въ больницѣ?
— Да. Рабочіе раздуваютъ этотъ случай, но по заключенію врача…
— «Рабочіе раздуваютъ!» — съ раздраженіемъ воскликнулъ Петръ Платоновичъ, — скажите на милость! А кто виноватъ? Вѣроятно, онъ полѣзъ во время дѣйствія машины?
— Да, машина была въ ходу.
— Ну, такъ и есть! Сколько разъ было говорено! Вывѣшены аншлаги, приняты предосторожности! Отчего не была остановлена машина?
— Не знаю! — спокойно отвѣчалъ управляющій.
— Разслѣдуйте этотъ случай! Послѣ завтра я буду самъ. Виновный долженъ быть строго наказанъ!
— И окажется, что виновный самъ пострадавшій. Всегда такъ! Что вы будете дѣлать съ народомъ? Не угодно-ли взглянуть: только что кончили работать, — и почти всѣ пьяны! — замѣтилъ управляющій.
Петръ Платоновичъ пристально посмотрѣлъ на него. Тотъ сидѣлъ хотя и въ почтительной, по при этомъ въ совершенно свободной позѣ, держался съ сознаніемъ собственнаго достоинства и походилъ скорѣе на гостя..
— Этотъ не и изъ такихъ! — подумалъ Петръ Платоновичъ, — съ этимъ можно быть спокойнымъ, онъ поладитъ!
— Хорошо! — сказалъ Петръ Платоновичъ, — я просмотрю отчеты. Теперь четыре часа, зайдите часа черезъ два…
Управляющій всталъ и, отвѣсивъ поклонъ, удалился. Петръ Платоновичъ прошелъ по кабинету и снова остановился у окна. Сумерки сгущались. Кое-гдѣ, гдѣ домахъ засвѣтились огоньки. По улицамъ торопливо мелькали темные силуэты прохожихъ.
Чувство какого-то неопредѣленнаго недовольства самимъ собою закралась въ въ душу всегда бодраго Петра Платоновича. Мысль о братѣ не покидала его. Онъ отошелъ отъ окна, сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ по кабинетѣ, потомъ вышелъ въ гостиную и по узенькой лѣстницѣ съ перилами изъ краснаго дерева и со ступеньками, обитыми сукномъ, сошелъ въ зимній садъ.
Это былъ его любимый уголокъ, гдѣ онъ отдыхалъ послѣ многочисленныхъ занятій, и былъ хотя не великъ, но хорошо устроенъ и содержался прекрасно. Петръ Платоновичъ сѣлъ въ особо устроенное кресло-качалку, подвинулъ къ себѣ курительный столикъ, и за благовонной регаліей предался покою.
Кругомъ было тихо. Цѣпкія орхидеи ползли по стѣнамъ изъ туфа, тамъ и сямъ выказывая свои желтые, пахучіе цвѣты; перистая арека и узорчатый кентій въ недвижномъ воздухѣ протягивали свои неподвижные листья. А кантофеликсъ, съ его красноватымъ стволомъ, усѣяннымъ черными иглами, величественно возвышался надъ самой головой Петра Платононича. Маленькій фонтанчикъ чуть слышно журчалъ, какъ бы убаюкивая своими однообразными звуками…
Но мысли Петра Платоновича были мрачны и тревожны. Письмо на сѣрой бумагѣ не давало ему ни минуты покоя. Вспомнился ему городишка, гдѣ жилъ его братъ рабочимъ на заводѣ, вспомнилась его высокая фигура въ полушубкѣ и аршинныхъ сапогахъ…
Петръ Платоновичъ съ досадой бросилъ сигару. А воспоминанія опять поплыли своимъ чередомъ и, мало по малу мысли Петра Платоновича перенеслись къ тому времени, когда оба они съ братомъ кончали курсъ въ одномъ техническомъ заведеніи. Какъ круто разошлись ихъ дороги! Вотъ онъ достигъ цѣли жизни, — онъ богатъ, принятъ въ лучшемъ обществѣ, женатъ на аристократкѣ. А братъ! Гдѣ-то онъ теперь?.. Сумерки все болѣе и болѣе сгущались, окутывая мракомъ садъ въ которомъ пальмы протягивали свои вѣтви, походившія на гигантскія мохнатыя руки. Эти руки со всѣхъ сторонъ тянулись къ Петру Платононичу, какъ бы силясь отнять отъ него все его благополучіе, стоившее ему многихъ сдѣлокъ съ совѣстью, многихъ лѣтъ борьбы и усилій.
— Мы переживаемъ время розни! — вспомнилась ему фраза одного оратора на какомъ-то парадномъ обѣдѣ.
— Рознь? — прошепталъ Петръ Платоновичъ, — пожалуй, правда! Отношенія портятся… времена не тѣ! Но что дѣлать? Вотъ вопросъ!..
Онъ глубже опустился въ кресло, и медленно обвелъ глазами вокругъ, какъ бы ища отвѣта. Было совсѣмъ темно, и въ темнотѣ съ трудомъ различались предметы. Отъ оконъ еще шелъ сѣроватый отливъ цвѣта, но и онъ постепенно сгущался во мракъ. Неподвижными, черными гигантами стояли пальмы, какъ бы готовясь каждую минуту раздавить того, кто находился у ихъ подножія.
Петру Платоновичу снова вспомнился братъ.
— Не сливаться-же въ самомъ дѣлѣ съ народомъ, какъ это дѣлаетъ имъ! Какой вздоръ! — рѣшилъ Петръ Платоновичъ, дѣлая попытку разсмѣяться. Но смѣха не вышло. Назойливо лѣзли въ голову воспоминанія прошлыхъ лѣтъ; лица близкихъ нѣкогда людей мелькали передъ глазами.
— А можетъ быть, онъ правъ! — задалъ себѣ вопросъ Петръ Платоновичъ, — нужно принимать болѣе близкое участіе въ ихъ судьбѣ, заходитъ иногда, когда не ждутъ, истолковать… разспросить…
И вдругъ въ немъ явилось странное желаніе побывать теперь-же на заводѣ. Конечно, нужно было сдѣлать такъ, чтобы не быть никѣмъ узнаннымъ…
Петръ Платоновичъ моментально сообразилъ планъ своего путешествія. Онъ тихонько прошелъ въ спальню, надѣлъ охотничій полушубокъ, высокіе сапоги, и, никѣмъ не замѣченный, вышелъ на улицу.
Въ слабомъ освѣщеніи масляныхъ фонарей мелькали темныя фигуры рабочихъ… Нѣкоторыя были пьяны и шли покачиваясь изъ стороны въ сторону. Звуки гармоники, бабій визгъ и мужицкая ругань оглашали воздухъ.
Петръ Платоновичъ направился къ своему заводу. Зловѣщій красный свѣтъ фонаря, прикрѣпленнаго къ стѣнѣ заводскаго корпуса, указывалъ ему путь.
И вотъ, Петръ Платоновичъ идетъ по широкому двору. окруженному съ четырехъ сторонъ высокими кирпичными стѣнами. Какъ безмолвно и скромно вокругъ! Какъ гулко раздается эхо его шаговъ!
Но зачѣмъ онъ идетъ сюда, что ему нужно? Петръ Платоновичъ вспомнилъ, что онъ идетъ къ рабочему, которому помяло машиной руку.
Его обдало вонючими испареніями рабочаго жилья. На рукахъ у грязной старухи пищалъ ребенокъ. Это было нѣчто среднее между обезьяной и человѣкомъ. Маленькое, худое личико все къ морщинахъ, огромная, словно налитая, почти сквозная голова, раздутый животъ, и совершенно высохшія, какъ плети, повисшія руки и ноги.
Петръ Платоновичь взглянулъ на старуху и узналъ ее. Это та самая старуха, у которой братъ жилъ на квартирѣ; у ней желтое, какъ пергаментъ, лице, обрамленное космами сѣдыхъ волосъ, и сухія, длинныя руки. Но какъ она попала сюда?
Петръ Платоновичъ хочетъ что-то сказать, но старуха манитъ его за собою. Петръ Платоновичъ послушно идетъ за нею: онъ знаетъ, что она приведетъ его въ тотъ темный уголъ, гдѣ на койкѣ, въ кучѣ лохмотьевъ, лежитъ какой-то длинный, томный предметъ.
Да, несомнѣнно, что человѣкъ! Вотъ онъ даже слегка шевелится…
Петръ Платоновичъ приблизился, взглянулъ, и вдругъ увидѣлъ торчащій наружу кусокъ истерзаннаго, покрытаго запекшейся кровью мяса, по формѣ нѣсколько напоминающаго руку. Но какъ ее раздуло! Какъ измяло, искрошило эти крѣпкіе, рабочія мускулы! Изъ порванныхъ сухожилій бѣлыми остріями торчатъ раздробленныя коcти…
— О, какой ужасъ!
Петръ Платоновичъ бросился къ грудѣ тряпокъ, сталъ срывать ихъ одну за дрѵгой и разбрасывать на полъ, — онъ хочетъ видѣть лицо искалѣченнаго человѣка, — во что-бы то ни стало, — онъ хочетъ его видѣть!
Вотъ ужъ онъ добрался до его головы, обѣими руками взялся за нее, Съ усиліемъ повернулъ къ себѣ лицомъ…
— Братъ!..
Петръ Платоновичъ проснулся.
Цѣлые снопы свѣта ворвались въ зимній силъ сквозь распахнутыя настежь двери въ столовую, гдѣ сверкали въ серебрѣ и грани хрусталя роскошной сервировки.
Старинные, бронзовые часы на каминѣ мелодично пробили семь. Величественный лакей остановился на порогѣ въ позѣ, исполненной благороднаго достоинства.
— Ваше превосходительство, кушать подано! — провозгласилъ онъ.
Петръ Платоновичъ съ трудомъ пришилъ въ себя. Холодный потъ выступилъ у него на лбу, сердцѣ шибко билось, пальцы, державшіе сигару, дрожали,
— Сергѣя Владиміровича, — въ кабинетъ! — приказалъ онъ лакею.
Лакей ушелъ. Петръ Платононычъ всталъ, прошелся немного, и по той-же лѣстницѣ поднялся въ кабинетъ.
Управляющій его ждалъ.
— Вы были тамъ… у этого рабочаго? Узнали? Что онъ. очень пострадалъ? — закидалъ его вопросами Петръ Платоновичъ.
— Пострадалъ не особенно… По собственной неосторожности! — спокойно доносилъ управляющій.
— Такъ, такъ! Но это нужно, все-таки, устроить, чтобы тамъ никакихъ… понимаете? Поѣзжайте сейчасъ-же, и отвезите его къ женѣ… Онъ женатъ?
— И дѣти есть.
— Ага! Такъ отвезите имъ отъ меня, ну, тамъ, на елку, что-ли, сто рублей, — Петръ Платоновичъ подумалъ немного, — нѣтъ, не сто, полтораста! Слышите?
Управляющій съ удивленіемъ посмотрѣлъ на хозяина.
— Помилуйте…-- началъ онъ.
— Прошу исполнить мое порученіе! — съ удареніемъ пронзнесъ Петръ Платоновичъ выходя изъ кабинета.
Управляющій въ слѣдъ ему пожалъ плечами.
— Съ ума онъ сошелъ, что-ли? — бормоталъ онъ въ передней, облекаясь въ шубу, — вотъ они всѣ таковы, самодуры! Чортъ-бы его побралъ, даже обѣдать не оставилъ! Это ужь совсѣмъ гадость!