С. Иванчина-Писарева.
БРАТЬЯ
править
Братья править
[*] — Война с Германией, в которую бросил Францию император Наполеон III, оказалась гибельной для Франции, неготовой к войне. Наполеон вместе с главной армией сдался в плен пруссакам 2 сентября 1870 г. при Седане. Была провозглашена республика, но временное правительство во главе с реакционером Тьером, бывшим королевским министром, не в силах было организовать оборону страны. Война кончилась полным поражением Франции, и пруссаки заняли Париж, — это было за полтора месяца до описываемого здесь восстания 18 марта 1871 года.
I править
— Ну и жизнь настала! И когда только все это кончится! — со вздохом сказала вдова Тюрпэн, плетельщица соломенных стульев. — Ни минуты покоя!
Старший сын ее Клод, наборщик в типографии, только что пришел домой и рассказал, как уходили из Парижа пруссаки.
В ознаменование своей победы над Францией, пруссаки потребовали, чтобы их впустили в Париж. Иначе они не соглашались на перемирие. Временное правительство, с Тьером во главе, согласилось на это позорное условие: пруссаки вошли в столицу французов и оставались там двое суток, с 1-го по 3-е марта 1871 года.
Народ, однако, живо почувствовал это оскорбление. Негодование его вылилось в мелких вспышках злобы по адресу грубых победителей.
— Зато уж и здорово выпроводили непрошенных гостей! — продолжал Клод свой рассказ. — Гамены [уличные мальчишки] им шикали и свистели: не успела еще пройти последняя колонна прус-саков, как народ принялся жечь соломенные костры, крича: «Мы очищаем воздух от вашей заразы, выкуриваем вас, как тараканов!»
— А что же пруссаки? — спросила Тереза, жена Клода, бледная молодая женщина, с грустными глазами.
— Да что пруссаки? Проглотили… Зато ребята наши кинулись в кафе, где накануне кутили пруссаки и перебили там зеркала, посуду, исколотили хозяина и всю прислугу, — словом похозяйничали вволю. А потом поймали двух девушек-француженок, пировавших вместе с немцами, и при всем народе высекли их на площади.
— Какой ужас! — вздрогнув, произнесла Жанна, племянница вдовы Тюрпэн.
— Да, я тоже нахожу, что это уже чересчур, — заметил Клод.
— Да уж очень накипело у всех!.. Ко всему придираются.
Все молчали. В руках женщин вновь замелькала солома.
Семья Тюрпэнов состояла из матери, двух сыновей, жены старшего сына, Клода, и племянницы, восемнадцатилетней Жанны. Старик Тюрпэн умер за несколько лет до войны от чахотки. Жить в первое время было очень трудно, но потом Клод получил место наборщика в национальной типографии, а Люсьен ушел на военную службу.
Жанна считалась невестой Люсьена. Еще старик Тюрпэн хотел этого брака, да и сама Жанна ничего не имела против того, чтобы стать женой такого красивого и видного молодца, каким был Люсьен. И все в семье так и привыкли смотреть на них, как на будущих мужа и жену.
Года за два до войны Клод женился на Терезе, бедной швее, кроткой, работящей женщине, очень полюбившейся матери Клода. Семья жила дружно и не терпела особенно острой нужды.
Люсьен целый год пробыл на войне, видел ее начало и пережил ее позорный конец — разгром под Седаном 2 сентября 1870 года, и теперь вернулся в Париж, вместе со всеми солдатами своего корпуса. Жил он в казармах и домой приходил только в отпуск,
II править
Больше всех желала брака Люсьена с Жанной мать. Она любила племянницу, а сыном прямо гордилась. К тому же он отличился в каком-то бою и получил орден.
Сегодня старуха с нетерпением ждала сына. Она хотела назначить, наконец, день помолвки.
— Как только придет Люсьен, сейчас же назначим помолвку. Незачем дольше откладывать. По-твоему как, Тереза? — обратилась она к невестке.
— Да и по-моему тоже. И Жанна, наверно, ничего не скажет против нашего общего желания — скорее видеть ее женою Люсьена. Парочка будет на славу.
— Да, с таким мужем хоть куда! — с гордостью сказала мать.
— Ты не находишь, Жанна, что он стал еще красивее, чем прежде?
— Он похорошел и возмужал, — спокойно ответила молодая девушка, не подымая головы от работы. — Теперь он уж не такой, каким был, когда играл со мной и забавлял меня.
— Побываешь в такой переделке, как война, — не только возмужаешь, а и состаришься, пожалуй, — проговорил Клод. — Да и чего только не перевидали наши солдаты от своего начальства!
На лестнице послышались шаги. Через минуту в открытой двери показался молодой солдат в мундире одного из пехотных полков. Это был Люсьен. Его красивое и самодовольное лицо улыбалось, и он весело и громко произнес:
— Здравствуйте! Как поживаешь, матушка!
Он подошел и поцеловал мать. Она обняла его и залюбовалась.
— Наконец-то! — проговорила она. — Думала, не дождусь твоего прихода. Что так замешкался?
Молодой пехотинец поздоровался со всеми домашними и особенно ласково с Жанной, вспыхнувшей под его пристальным взглядом.
— Ты с каждым днем растешь и хорошеешь, Жанна. Пожалуй, скоро я тебе буду совсем не нужен, — шутливо заметил он, не отвечая на вопрос матери.
— Напротив, Люсьен, теперь ты нужен больше, чем когда-нибудь, — ответила Жанна, улыбнувшись.
— Правда? Ну, так устроим поскорей, чтобы ты всегда находила меня в нужную минуту.
— Я и то говорю, — опять начала мать. — Надо устроить поскорее помолвку. Чего еще ждать?
— Хоть и не до семейных радостей теперь — серьезно заметил Клод, — а и я, пожалуй, скажу: чего тянуть канитель? Все как будто за спиной какое-то недоделанное дело. Как покончим с этим — я запишусь в национальную гвардию [Национальная гвардия — род милиции, сформированной из трудящегося населения Парижа после провозглашения республики в 1870 г. в помощь обороне страны].
Тереза испуганно взглянула на мужа. Его худое болезненное лицо и не особенно крепкое здоровье всегда тревожили ее.
Вынесет ли он то, что ему предстоит испытать?
— Я тебя отговаривать не стану, раз уж ты решил, — начала она. — Но не мешало бы тебе сначала хоть немного отдохнуть от твоей наборной. Парижу нужны сильные и здоровые защитники.
— Окрепну и поправлюсь, когда буду знать, что живу не даром!.. Ну, что нового у вас, Люсьен?
— Надеемся, что скоро все наладится. Временное правительство изо всех сил старается успокоить город и страну… Тьер назначил нового префекта полиции: Валантэна…
— Это бывшего жандарма при империи!..
Хорош твой Тьер!.. Значит это уже третий: Винуа, расстреливавший революционеров в 1848 году, д’Орель — позорный лакей Наполеона III, а теперь Валантэн еще будет почище двух первых… Да этот гнусный Футрике [Футрике — карлик, карапуз. Такая презрительная кличка дана была Тьеру народом] перешел всякие границы.
Люсьен посмотрел на брата как-то исподлобья. Клод был в негодовании.
— Можно подумать, что он мстит за неудачную проделку 26 февраля, когда ему с его шайкой не удалось отдать наши пушки пруссакам. Монмартрцы [Монмартр — одно из бедных предместий Парижа, расположенное на холме] вовремя увезли их, и теперь ему до них не добраться… Шалишь.. Мы все начеку… Всякий из нас готов идти охранять их. Вот поэтому-то, главным образом, я и записываюсь в национальную гвардию.
— И без тебя там много защитников, — угрюмо и насмешливо ответил Люсьен. — Чем вас будет меньше, тем выгоднее для государства. Оно и так без денег теперь, а тут содержи еще целую армию национальной гвардии. И половины бы хватило за глаза!..
— Что за дурацкие замечания! — порывисто воскликнул Клод. — И как язык у тебя поворачивается говорить это после всего, что ты видел на войне? Национальная гвардия не допустила бы Францию до такого позора, до какого довели ее императорские войска! Командиры ваши — все предатель на предателе! А казармы совсем развратили вас!
Клод выходил из себя. Это заставило женщин вмешаться. Тереза стала успокаивать мужа, а мать снова заговорила о помолвке.
— По-моему, устроим ее сегодня же. Позовем кой-кого из соседей и делу конец. Право, не к чему откладывать.
Молчаливое согласие было ответом. Во время разговора братьев Жанна несколько раз пристально вглядывалась в Люсьена.
III править
Вечером отпраздновали помолвку. Несмотря на радостное событие, настроение у хозяев и у гостей было подавленное.
— Что говорят у вас в казармах? Нет ли чего нового? — спросил Люсьена кто-то из гостей. — Неужели вы и теперь в стороне ото всего, что делается у нас в Париже, и по-прежнему остаетесь только пушечным мясом?
Люсьен на этот раз поостерегся сказать что-нибудь о правительстве и медленно, точно боясь сказать лишнее, ответил:
— Военная дисциплина не переставала существовать, и мы, солдаты, все так же должны ей повиноваться. Впрочем, ходят слухи, что Тьер собирается уехать из Парижа вместе с правительством и вывести войска…
— Что? Что ты говоришь? Уехать и вывести войска из Парижа! Оставить его без защиты!.. Это уж слишком! До чего еще дойдет этот проклятый карлик со своей бандой!
Гости шумно выражали свое негодование. Люсьен увидел, что опять что-то сболтнул, и стал изворачиваться:
— Я не так сказал… Не покинуть Париж, а самому на время оставить его .. заняться неотложными государственными делами… И то — один, ему никого не нужно…
Но все продолжали возмущаться Тьером, и больше всех Клод: как мог брат — солдат — спокойно говорить о том, что грозило такими опасностями Парижу и всему населению.
Часов около одиннадцати вечера гости разошлись. Люсьен поторопился уйти вместе со всеми, желая избежать дальнейших разговоров с Клодом.
До войны семья жила всегда очень дружно. Отец был убежденный республиканец с 1848 года [В феврале 1848 года королевская власть во Франции была свергнута и провозглашена республика. В июне 1848 г. парижские рабочие сделали попытку захватить власть, жестоко подавленную буржуазным правительством], переживший все ужасы реакции. Во время монархического переворота 2 декабря 1851 года [2 декабря 1851 г. президент французской республики, Наполеон Бонапарт, провозгласил себя императором под именем Наполеона III. Поднятое республиканцами восстание было подавлено «порохом и свинцом»] он был одним из немногих, которым удалось спастись от преследования, хотя он и дрался на баррикадах.
Клод Тюрпэн, подобно отцу, был глубоко предан республике. Поэтому-то его так глубоко возмущали речи Люсьена, в котором слепая военная дисциплина вытравила, как казалось старшему брату, весь его здравый смысл.
IV править
— Не нравятся мне речи Люсьена, — сказал на другое утро Клод, когда семья сидела за ранним завтраком. — Точно казармы подменили его. Он будто и не видит, как живет рабочий люд и как опустошила и разорила Францию эта проклятая война.
— Очень уж ты на него нападаешь, — заметила мать. — Люсьен — военный. А разве военным, особенно солдатам, полагается рассуждать? Ты точно этого не знаешь.
— В такое время, как наше, нельзя быть только солдатом или только военным — отвечал с нетерпением Клод. — Разве нам не приходится защищать наши семьи и себя самих от всяких несправедливостей? Как же можно оправдывать тех, кто всему этому виною?
— Кончится служба, и Люсьен переменится. А теперь чего ты можешь от него требовать? — все твердила мать.
Тереза и Жанна не вмешивались в разговор, но и Жанна не одобряла своего жениха.
Целый год Люсьен пробыл на войне и теперь, когда он вернулся, Жанне показалось, что в нем произошла какая-то перемена. Она не могла ясно определить, что в нем изменилось: он похорошел, возмужал, но появилось еще что-то чужое, чего не было раньше…
Чем тревожнее становилась жизнь, тем все ухудшались отношения между братьями. Клод вступил в национальную гвардию и был полон желания всеми силами защищать новую республику. Вместе с другими он оберегал главную надежду и опору населения — народные пушки, купленные на трудовые деньги жителей предместий в помощь правительственным орудиям. Теперь война кончилась, и собственники пушек — рабочие предместий — развезли их по своим районам, хотя это сильно не нравилось временному правительству.
Пушки в руках революционно настроенного населения Парижа казались Тьеру слишком опасными.
Раз, вечером, Люсьена вызвали из казармы. Оказалось, его требовал к себе начальник.
— Командир тебя зовет, — сказал вестовой. — Поговорить с тобой хочет.
Удивленный Люсьен через несколько минут стоял перед капитаном.
— Рядовой Тюрпэн, — начал капитан, — вы известны в полку как исполнительный и храбрый солдат, преданный закону и порядку.
— Рад стараться, господин капитан, — пробормотал Люсьен.
— К сожалению, не все похожи на вас, и не все такие истинные патриоты. Среди солдат есть много колеблющихся… Несчастное окончание войны, неожиданное провозглашение республики, соседство национальной гвардии, состоящей большей частью из рабочих — все это многих из ваших товарищей заставляет небрежно относиться к своим обязанностям… Вы замечали это?
— Так точно, господин капитан.
— Поэтому президент, глава республики и ваше высшее начальство требуют от вас, чтобы вы ему помогли.
Люсьен в недоумении посмотрел на капитана.
— Вы не понимаете?
— Никак нет…
— Очень просто. Во-первых, вы должны следить за вашими товарищами и о ненадежных доносить вашему ближайшему начальству. А во-вторых…
Капитан не сразу решился высказать второе требование. Люсьен ждал, руки его дрожали.
— А во-вторых… должны с несколькими преданными вам товарищами попытаться привести в негодность пушки, находящиеся на монмартрских высотах… население предместья считает их своими…
Люсьен вздрогнул.
— То есть как это, господин капитан? Испортить пушки, принадлежащие рабочим?.. — спросил он дрожащим голосом. — И кроме того… я должен шпионить за своими товарищами?
— Почему шпионить? — нахмурясь, повторил капитан. — Как честный солдат, вы должны исполнять присягу, а присяга требует, чтобы вы охраняли свое отечество от врагов внешних и внутренних… заметьте: внутренних… Вы ведь помните, как обучали вас военной дисциплине… помните, что значит внутренний враг?
— Так точно, господин капитан…
— А как назовете вы всех этих бунтарей, что держат теперь в руках Париж и не дают правительству спокойно работать и заключить почетный и выгодный мир, во славу Франции, нашей дорогой родины?.. Вы прекрасно понимаете, что задача доброго патриота — не разрушать, а созидать на благо родины. А для созидания истинно свободной страны необходим порядок… Бунтовщики и разрушители — враги порядка — значит, и враги родины… И ваша обязанность — помочь нам в борьбе с разрушением, помочь справиться с внутренним врагом…
Люсьен стоял потупившись. Видно было, что в нем происходила борьба. В голове мелькала мысль, что капитан, пожалуй, прав. Не будь беспорядков, все было бы кончено, он женился бы уже на Жанне, не ссорился бы с братом, не спорил бы с революционерами- товарищами, порядком-таки ему надоевшими. Но, с другой стороны, ведь капитан предлагал ему идти в шпионы…
— Президент сумеет оценить ваши услуги, Тюрпэн, — начал снова в эту минуту капитан. — Вас ждет повышение и хорошее место после того как уляжется вся эта кутерьма…
Смущение Люсьена росло… Он не знал, что ответить. Мысли путались:
«Ведь в сущности, я обязан исполнить присягу… А брат? А товарищи… такие славные ребята… Хоть и не соглашался я с их бреднями о Коммуне, но подчас я завидовал, что они могут мечтать и искренне верить в эти мечты… Присяга требует, чтобы я отрекся от всяких личных и семейных привязанностей… всем пожертвовал бы для отечества…»
Ему хотелось бежать от этого соблазнителя, хотелось увидеть чистые глаза Жанны, услышать голос Клода, так часто говоривший: «Увидишь, все это сбудется, все сбудется, брат!..»
Он тряхнул головой и прямо взглянул в лицо начальника:
— Не могу, господин капитан.
— Почему?
— Потому что я должен буду предать своих друзей.
Капитан усмехнулся.
— Странно, что у солдата Люсьена Тюрпэна друзья — бунтовщики… Или, быть может, мы ошиблись в рядовом Тюрпэне? Он носит маску и находится в среде линейцев, как шпион мятежников?..
— О, нет, господин капитан!..
Голова Люсьена кружилась, почва уходила из-под ног. Он разом вспомнил, как на днях был расстрелян один солдат за то, что произнес несколько неосторожных слов в защиту революционеров и был принят за агитатора среди солдат.
Холодные, стальные глаза капитана пронизывали его насквозь.
— Ну?.. Так как же?..
Люсьен тяжело дышал.
— Вспомните присягу и подумайте о том, за кого мы должны вас считать: за врага родины или за честного солдата.
Те же слова, что в этой самой комнате произнес этот же самый капитан перед арестом расстрелянного солдата…
«А что если обмануть начальство и сделать вид, что согласен доносить… только вид» — мелькнула мысль.
Люсьен чуть слышно прошептал:
— Я согласен, господин капитан…
— Я этого от вас и ожидал… С завтрашнего дня вы будете выполнять наши планы… От меня вы получите все нужные инструкции… Вам понадобятся прежде всего деньги. За кружкой доброго вина легче всего развязываются языки приятелей. В подмогу я вам дам сержанта Суша, у него не так много связей в Париже, как у вас, но он толковый малый и большой балагур. Шутка часто, как нельзя лучше, помогает серьезному делу… Итак, за работу. Вы с Сушем будете отдавать друг другу отчет.
Капитан отметил что-то в своей записной книжке и, прежде чем ошеломленный Люсьен успел ответить, продолжал:
— Теперь я должен вас предупредить о следующем: через неделю, в ночь на 18 марта, правительство решило внезапно атаковать Монмартр и во что бы то ни стало овладеть пушками. Вы со своими товарищами должны все подготовить: в течение этих дней заводить беседы с обывателями квартала, стараться отвлечь их внимание, уверять мимоходом в полной безопасности пушек от всяких покушений… Поняли?
— Так точно, господин капитан.
— Можете идти теперь… Помните, Тюрпэн, что правительство рассчитывает на вас.
— Слушаю, господин капитан…
Люсьен вышел, и его охватила безумная тоска. Одна мысль сверлила ему голову: он теперь шпион! Отныне он более не честный человек, не честный солдат…
^Капитан говорит, что он окажет благодеяние родине, своим согражданам, напоминает о присяге… И в самом деле: если из пушек нельзя будет стрелять, то не будет кровопролития… не станут же вооруженные войска стрелять в безоружную толпу… Значит, сколько несчастий предотвратит он «своим предательством»!.. А, впрочем, что бы там ни было, пора покончить со 'всем этим безумием, и если он откажется теперь, кто знает… быть может, завтра он будет расстрелян… К тому же, товарищество Суша связывало его по рукам и ногам. Он уж не мог быть шпионом «для виду». Возврата не было.
V править
Клод ретиво нес свои новые обязанности. Население Монмартра, как и всех рабочих кварталов, было раздражено против временного правительства, особенно против Тьера, «гнусного карлика». По его приказанию, 26 февраля 1872 года была произведена первая попытка похитить народные пушки. С тех пор национальные гвардейцы установили правильное дежурство: у пушек стоял караул из шестидесяти человек. Но с тех пор покушения больше не повторялись, и все мало-помалу успокоились. За последние дни, незадолго до 18 марта, число часовых значительно уменьшилось: и жители, и солдаты, знакомые из регулярных войск, — все говорили, что теперь-то бояться уже нечего.
В ночь на 18 марта в карауле было всего двадцать пять человек.
В эту ночь в доме Тюрпэнов не ложились до позднего вечера. В 12 часов Клод должен был стать на охрану пушек. Одетый в форму национального гвардейца, с ружьем в руке, Клод, перед отправлением, беседовал у стола с женой и Жанной. Мать сидела в стороне и, как всегда, брюзжала.
— В такую сырую, холодную ночь извольте стоять на часах! — негодовала она. — И кто тянул тебя с твоим здоровьем браться за эту каторгу? Мало мне одного Люсьена, что ли? А теперь и за тебя трясись каждый день.
— Мы с тобой никогда не сговоримся, мама. Ты и отца не понимала, когда он из себя выходил, говоря про изменника Бонапарта, который преступлением и предательством взобрался на императорский престол… Сама видишь теперь, что отец был прав: до чего этот гнусный император довел Францию?
— Ты, что же, скажешь, что при нем было хуже? Ты спокойно работал в типографии, у нас были заказчики, можно было и на фабрику пристроиться. А теперь что?.. Один хлеб, который мы едим теперь, чего стоит… Вот он, полюбуйся!
И жестким, как камень, ломтем она постучала о стол.
— И за этим-то камнем да за кружкой прокисшего молока простаиваешь целые часы… До вашей революции никогда этого не было. Скажешь, неправду говорю?..
Клод ничего не ответил, зная бесполезность пререканий.
— Все ли ты захватил? — спросила Тереза, чтобы переменить разговор. — В первый раз, когда ходил на дежурство, ты чего-то не нашел у себя?
— На этот раз, кажется, все в порядке, — отвечал Клод. — Жанна все осмотрела, не нашла упущений.
— Да, все в порядке, — подтвердила Жанна… — Я советовала бы только надеть на шею шарф. Ночь и вправду очень холодная.
В половине двенадцатого Клод простился со своими и вышел из дому. Было свежо. Тишина стояла поразительная… Монмартр спал, пушки спокойно стояли на вершине холма. Внизу, такой же спокойный и молчаливый, расстилался огромный город, блестевший огнями.
В это же самое время, вдоль темных домов одной из кривых улиц, ведущих на Монмартр, осторожно скользили две подозрительные фигуры, в мундирах пехотинцев линейных войск. Изредка перекидывались они отрывочными словами и тяжело дышали, точно после бега или быстрой ходьбы.
— Нас только двое… А где же Суш и Тюрпэн? — спросил один.
— Не знаю, разве до того было, чтобы оглядываться назад?.. Должны были бежать с нами…
— Да где ты их оставил?
— Там, внизу, когда уже спустились от пушек…
— Дело дрянь… Уж не попались ли они? Тогда прощай их головушки… Монмартрцы шутить не любят…
— А тебе их жаль, что ли? Нам-то что?.. добежим до казарм и скажем капитану: исполнили, мол, приказ, высмотрели слабо защищенные места. Он даст нам денег на четверых, мы доли Суша и Тюрпэна разделим с тобой, и кругляки будут позванивать в наших карманах…
Они, все крадучись, дошли до конца улицы и повернули к городу, торопясь добраться до казарм. Никто их не заметил. Все по-прежнему было тихо и спокойно.
VI править
В два часа утра 18 марта длинные змеевидные колонны регулярных войск двинулись по пустынным улицам спавшего Парижа. Отрядом предводительствовал генерал Леконт. Приказы передавались шепотом, барабаны молчали; как будто паутиною опутывался весь город.
Авангард генерала Сюсбиеля, с полицией и жандармами впереди, взобрался на высоты Монмартра к четырем часам утра…
Окутанный тишиною и спокойствием ночи, Клод то шагал взад и вперед перед пушками, то останавливался, вглядываясь в отдаленный центр города. Вдруг он услышал какой-то подозрительный шум, а вскоре и звуки многочисленных, хотя и осторожных шагов. Он обернулся и на минуту замер от ужаса.
При слабом свете чуть забрезжившего дня он различил целую толпу вооруженных людей. Быстро подняв ружье, он крикнул:
— Кто идет?
В ответ раздались выстрелы — и Клод упал, тяжело раненый. В то же время жандармы и полицейские побежали в караульную, перевязали спавших там национальных гвардейцев и бросили в погреб башни Сольферино.
Офицеры кинулись к пушкам.
— Живее! — командовали они. — Снимай орудия, поворачивайся!
Но исполнить команду было трудно. Не оказалось самого главного. Для перевозки пушек необходимы были лошади, а их-то впопыхах и позабыли приготовить.
Выстрелы, между тем, разбудили население предместья. Проснулись и в доме Тюрпэнов. Жанна и Тереза вскочили с постелей и, в смертельной тревоге, высунулись из окон.
— Стреляют… Где?.. Кто?..
— Опять пруссаки вернулись?..
С лихорадочной поспешностью стали они кое-как одеваться, торопясь на улицу. Старуха дрожащим, испуганным голосом окликнула их:
— Тереза, Жанна! Что там опять?.. Что за выстрелы?.. Да куда же вы?.. О, Господи! И в такую минуту мы одни: ни Клода, ни Люсьена!..
Но ни Тереза, ни Жанна не слышали ее причитаний. В один миг они были уже на улице.
Из всех дверей выскакивали растерянные жители.
Прямо перед собой они увидели толпу солдат.
Не отдавая себе отчета, женщины окружили их и закидали вопросами:
— Что вы здесь делаете?.. Кто вас привел сюда?.. Зачем?.. Неужели, чтобы расстреливать нас? За что?
С нижних улиц доносились крики негодующей толпы. Был уже шестой час утра; наступал рабочий день.
— Опять эти проклятые изменники собираются нас грабить! Когда же этому будет конец! Когда же мы перестреляем этих подлецов и покончим с ними навсегда!..
Мужчины, женщины, старики и дети большими толпами поднимались на гору по извилистым улицам Монмартра, — к месту, где стояли пушки и отряд генерала Леконта. Все кричали, размахивали руками, угрожали.
Женщины опять бросились к солдатам.
— Ведь вы наши сыновья, наши братья… Как же вы хотите стрелять в нас? — со слезами спрашивали они. — Вы забыли разве, как сами жили со своими семьями, со своими женами и детьми?..
— Осади!.. Осади!.. — кричал суровый унтер-офицер.
Но в голосе его не было угрозы, и никто его не слушал.
Вдруг случилось что-то странное. Солдаты, подняв кверху ружья, смешались с обступившим их народом и с национальными гвардейцами.
— Да здравствует республика! — раздался оглушительный возглас огромной толпы.
Это произошло так неожиданно, что никто не мог опомниться. Исчезли часовые, исчезли полицейские, общее оживление охватило всю вершину. С поста на улице Розье прибежали новые батальоны национальных гвардейцев и началось братанье с солдатами и народом.
Среди этой ликующей толпы выделялся всадник на лошади, в кепи с золотыми галунами. Он растерянно метался взад и вперед, что-то кричал, что-то приказывал, но его никто не слушал. То был генерал Леконт.
У него осталась только небольшая кучка Солдат, боязливо жавшихся друг к другу.
Вдруг он махнул им рукой, и стоявшие вблизи услышали страшное слово:
— Пли!
Но почти в то же мгновение все услышали и другую команду:
— Стреляй вверх!
То унтер-офицер Вердигер, стоявший среди солдат Леконта, не выдержал и в последнюю минуту перешел к инсургентам [инсургенты — восставшие].
Но и без этих двух противоположных команд, солдаты не собирались стрелять. Они разрядили свои винтовки в воздух и, через минуту, подобно своим товарищам, смешались с народом.
Генерала стащили с лошади и окружили его же собственные солдаты и, осыпая его угрозами и оскорблениями, повели к посту.
В то же время один из рабочих заметил подозрительного человека, беспокойно метавшегося и старавшегося скрыться.
— Это еще кто? — закричал он. — Товарищи, кто знает этого парня?
— Тащи его сюда! Упрячем его вместе с генералом!
— Да ему и другого места нет! Не видите разве, что это самый заправский шпион…
Глаза-то, глаза, что у мыши бегают… Ах, ты негодяй!..
То был Суш, «толковый малый и большой балагур», как-то замешкавшийся за своей «работой». С ночи он остался на холме вместе с Люсьеном, которого потерял где-то во время беспорядочной стрельбы жандармов.
Суша потащили вслед за Леконтом…
VII править
Тереза и Жанна давно уже искали в толпе братавшихся национальных гвардейцев и солдат Клода и Люсьена… Они знали, что Клод стоял на карауле как раз в этом месте, а Люсьен должен был находиться среди линейцев. О Клоде они боялись спросить, так как слышали, что выстрелы жандармов поранили и даже убили несколько человек.
Наконец, часов около семи утра они увидели носилки: переносили раненого в ближайший, госпиталь, недавно устроенный женщинами рабочих предместий. Тереза и Жанна подошли и в ужасе увидели бледное лицо Клода… Тереза лишилась чувств…
Кое-как Жанне удалось привести ее в себя и добраться с нею до дому. Девушка сама едва держалась на ногах, а тут еще предстояла сцена с матерью.
Но где же Люсьен?.. Почему его не было среди солдат, перешедших на сторону народа?
Арестованного генерала Леконта вместе с Сушем повели в дом, где помещался комитет национальной гвардии. Изворотливому Сушу, несмотря на конвой, удалось как-то ускользнуть. Когда его хватились, его уже и след простыл. Генерала довели одного.
Оскорбления и брань не переставали сыпаться на него всю дорогу. Особенно обозлены были его собственные солдаты.
— Ты хотел, чтобы мы убивали своих братьев и сестер?.. — кричали они ему в лицо. — Хотел, чтобы мы, дети одного народа, затеяли между собою резню? Так нет же… шалишь… ты сам раньше захлебнешься в своей крови…
Его втолкнули в темную комнату, где он до вечера ждал решения своей участи.
Наконец его вызвали. После перечисления всех его преступлений против народа в течение всего позорного царствования Наполеона III, вплоть до приказания утром этого дня, 18 марта, стрелять в безоружную толпу, — его приговорили к смерти.
К концу допроса с улицы донеслись новые яростные крики. Оказалось, привели еще одного арестованного: генерала Клемана Тома, бывшего начальника национальной гвардии [Клеман Тома, командуя национальной гвардией, расстреливал сотни рабочих во время восстания в Париже 22— 26 июня 1848 года].
Он ненавидел народ и все это знали.
— Смерть и этому! — кричала ворвавшаяся вслед за ним толпа. — Мы его поймали за шпионским делом; он снимал план с высот Монмартра. Ах ты, негодяй! Как ты смел обзывать нас трусами во время осады! Сколько раз ты сам нас продавал? А помнишь, как расстреливал наших отцов и братьев в 48 году? Вот теперь сам попробуй все на своей шкуре!..
Обоих генералов вытащили во двор и одного за другим расстреляли у стены, вблизи большого дерева…
VIII править
Тереза и Жанна через несколько часов пришли в госпиталь узнать о состоянии Клода. Их встретила гражданка Блен, заведующая госпиталем, бывшая учительница Жанны. Она узнала Жанну.
— Жанна! — с удивлением произнесла она, — Как ты сюда попала? Зачем пришла?
— Мы пришли к раненому Тюрпэну. Он мой брат, а это его жена.
— Вот как!.. Ну, пройдите к нему, я думаю… он узнает вас…
Они прошли в палату. Состояние Клода было очень тяжелое, но он действительно узнал Терезу и Жанну. Увидев их слезы, он стал утешать и ободрять обеих, говоря, что если он даже и умрет, то останется Люсьен, который сумеет защитить их от невзгод.
— А, может, и я еще поправлюсь… Я совсем не чувствую себя так худо, как вы думаете… — пытался он обмануть их, хотя черты его были искажены страданием.
Как ни коротка была утренняя стычка, все же раненых оказалось довольно много. Их все приносили и приносили в госпиталь. Среди них были и солдаты, и национальные гвардейцы. Рядом с койкой Клода стояла другая-- свободная койка. Пока Тереза и Жанна сидели у постели Клода, — в палатку вошли санитары с носилками, где лежал новый раненый. Он был без сознания, точно мертвый. Его уложили на свободное место…
. — Не стоило бы и спасать его, негодяя! — сказал один из санитаров. — Это — шпион. Его подстрелили свои же… И вовремя: он собирался испортить пушку, а когда увидел, что попался, то стал стрелять в национальных гвардейцев и подстрелил часового Тюрпэна.
Клод и обе женщины взглянули на бледное, безжизненное лицо раненого.
— Люсьен! — с ужасом крикнула Жанна.
— Брат!.. — простонал Клод и потерял сознание.
Жанна не могла отвести глаз от лица своего жениха. Она думала только об одном: «Люсьен шпион и братоубийца!.. Неужели судьба не сжалится над ним и не пошлет ему смерть? Разве возможно жить ему теперь?..»
Прибежавшие сестры стали приводить Клода в чувство.
— Жанна, ты бледна, как смерть, — сказала гражданка Блен, взглянув на молодую девушку. — Успокойся, твой брат жив… Да что ты уставилась на этого несчастного? ..
— Я… я его тоже знаю… Я была знакома с ним, — с трудом произнесла Жанна.
— Ах! он несчастный! Такой юный! — снова начала Блен. — Говорят, он шпион… будто он и подстрелил твоего брата.
Обе, и Жанна и Тереза, невольно застонали… Опять то же самое… Правда, ночь была темная, он не мог узнать лицо своего брата… и стал невольным братоубийцей… А как же он стал шпионом?..
«Пусть он умрет… Это единственный для него исход…»
IX править
18 марта 1871 года революционный Париж одержал полную победу над временным правительством. Убедившись в этом, Тьер со своими единомышленниками, бежал из столицы в Версаль, приказав всем министрам тотчас переехать туда же, с канцеляриями и чиновниками.
Париж остался, таким образом, в руках революционеров и народа. Целый день по улицам двигались ликующие толпы народа и батальоны национальных гвардейцев с красными знаменами и с музыкой. Пели марсельезу, прерывая ее революционными возгласами :
— Да здравствует республика! Да здравствует Коммуна!
Так продолжалось до поздней ночи.
Четыре дня спустя, 22 марта 1871 года, в самый день провозглашения Коммуны Клод Тюрпэн доживал последние минуты. В открытые окна больничной палаты, вместе с ярким солнечным светом, врывались торжествующие клики народа, звуки оркестров и голоса распевавших революционные песни.
Тереза и Жанна сидели у постели умирающего и плакали.
— Не хочется умирать, — говорил Клод едва слышным голосом. — Немного рано… Не плачь, Тереза… о тебе позаботятся товарищи… Да и Жанна… Бедная моя, Жанна… ты ведь не оставишь ее… Мать еще жалко… Сразу потерять обоих сыновей… и одного так ужасно… Но я все же счастлив. Я видел начало революций…
Это были его последние слова.
Похороны Клода Тюрпэна прошли с большим торжеством. Он был одной из первых жертв, павших за Коммуну. Несметная толпа революционного народа провожала его гроб, покрытый красным знаменем.
— На Версаль! Смерть изменникам, укрывшимся там! — кричали коммунары на его могиле, и им вторил народ.
Всем казалось, что так легко справиться с преступным правительством. Но было уже поздно: удобный момент был упущен. Страшная и кровавая расправа уже надвигалась на коммунаров и Коммуну…
Люсьен умер 19 марта… Его могила осталась уединенной и безвестной. Даже мать не могла проводить его: от пережитых волнений у нее отнялись ноги, и ее свезли в больницу.
Тереза и Жанна ушли к женщинам-коммунаркам. Вместе с ними работали они все время существования Коммуны как сестры милосердия, вместе с ними поплатились долгой ссылкой после ее разгрома.
Текст издания: Братья. Рассказ / С. Иванчина-Писарева; Рис. А. Рогинской. — Москва; Ленинград: Гос. изд-во, 1929. — 40 с.; ил.; 17х13 см. — (Для детей старшего возраста)