I. Ѳедоръ Павловичъ Карамазовъ
Алексѣй Ѳедоровичъ Карамазовъ былъ третьимъ сыномъ помѣщика нашего уѣзда Ѳедора Павловича Карамазова, столь извѣстнаго въ свое время (да и теперь еще у насъ припоминаемаго) по трагической и темной кончинѣ своей, приключившейся ровно тринадцать лѣтъ назадъ и о которой сообщу въ своемъ мѣстѣ. Теперь же скажу объ этомъ «помѣщикѣ» (какъ его у насъ называли, хотя онъ всю жизнь совсѣмъ почти не жилъ въ своемъ помѣстьи) лишь то, что это былъ странный типъ, довольно часто однако встрѣчающiйся, именно типъ человѣка не только дряннаго и развратнаго, но вмѣстѣ съ тѣмъ и безтолковаго, — но изъ такихъ однако безтолковыхъ, которые умѣютъ отлично обдѣлывать свои имущественныя дѣлишки, и только кажется одни эти. Ѳедоръ Павловичъ, напримѣръ, началъ почти что ни съ чѣмъ, помѣщикъ онъ былъ самый маленькiй, бѣгалъ обѣдать по чужимъ столамъ, наровилъ въ приживальщики, а между тѣмъ въ моментъ кончины его у него оказалось до ста тысячъ рублей чистыми деньгами. И въ тоже время онъ всетаки всю жизнь свою продолжалъ быть однимъ изъ безтолковѣйшихъ сумасбродовъ по всему нашему уѣзду. Повторю еще: тутъ не глупость; большинство этихъ сумасбродовъ довольно умно и хитро, — а именно безтолковость, да еще какая-то особенная, нацiональная.
Онъ былъ женатъ два раза и у него было три сына, — старшiй Дмитрiй Ѳедоровичъ, отъ первой супруги, а остальные два, Иванъ и Алексѣй, отъ второй. Первая супруга Ѳедора Павловича была изъ довольно богатаго и знатнаго рода дворянъ Мiусовыхъ, тоже помѣщиковъ нашего уѣзда. Какъ именно случилось, что дѣвушка съ приданымъ, да еще красивая и сверхъ того изъ бойкихъ умницъ, столь не рѣдкихъ у насъ въ теперешнее поколѣнiе, но появлявшихся уже и въ прошломъ, могла выйти замужъ за такого ничтожнаго «мозгляка», какъ всѣ его тогда называли, объяснять слишкомъ не стану. Вѣдь зналъ же я одну дѣвицу, еще въ запрошломъ «романтическомъ» поколѣнiи, которая послѣ нѣсколькихъ лѣтъ загадочной любви къ одному господину, за котораго впрочемъ всегда могла выйти замужъ самымъ спокойнымъ образомъ, кончила однакоже тѣмъ, что сама навыдумала себѣ непреодолимыя препятствiя и въ бурную ночь бросилась съ высокаго берега, похожаго на утесъ, въ довольно глубокую и быструю рѣку и погибла въ ней рѣшительно отъ собственныхъ капризовъ, единственно изъ-за того чтобы походить на Шекспировскую Офелiю и даже такъ, что будь этотъ утесъ, столь давно ею намѣченный и излюбленный, не столь живописенъ, а будь на его мѣстѣ лишь прозаическiй плоскiй берегъ, то самоубiйства можетъ быть не произошло бы вовсе. Фактъ этотъ истинный, и надо думать, что въ нашей русской жизни, въ два или три послѣднiя поколѣнiя, такихъ или однородныхъ съ нимъ фактовъ происходило не мало. Подобно тому и поступокъ Аделаиды Ивановны Мiусовой былъ безъ сомнѣнiя отголоскомъ чужихъ вѣянiй и тоже плѣнной мысли раздраженiемъ. Ей можетъ быть захотѣлось заявить женскую самостоятельность, пойти противъ общественныхъ условiй, противъ деспотизма своего родства и семейства, а услужливая фантазiя убѣдила ее, положимъ на одинъ только мигъ, что Ѳедоръ Павловичъ, несмотря на свой чинъ приживальщика, всетаки одинъ изъ смѣлѣйшихъ и насмѣшливѣйшихъ людей той, переходной ко всему лучшему, эпохи, тогда какъ онъ былъ только злой шутъ и больше ничего. Пикантное состояло еще и въ томъ, что дѣло обошлось увозомъ, а это очень прельстило Аделаиду Ивановну. Ѳедоръ же Павловичъ на всѣ подобные пассажи былъ даже и по соцiальному своему положенiю весьма тогда подготовленъ, ибо страстно желалъ устроить свою карьеру, хотя чѣмъ бы то ни было; примазаться же къ хорошей роднѣ и взять приданое было очень заманчиво. Что же до обоюдной любви, то ея вовсе кажется не было — ни со стороны невѣсты, ни съ его стороны, несмотря даже на красивость Аделаиды Ивановны. Такъ что случай этотъ былъ можетъ быть единственнымъ въ своемъ родѣ въ жизни Ѳедора Павловича, сладострастнѣйшаго человѣка во всю свою жизнь, въ одинъ мигъ готоваго прильнуть къ какой угодно юбкѣ, только бы та его поманила. А между тѣмъ одна только эта женщина не произвела въ немъ со страстной стороны никакого особеннаго впечатлѣнiя.
Аделаида Ивановна, тотчасъ же послѣ увоза, мигомъ разглядѣла, что мужа своего она только презираетъ и больше ничего. Такимъ образомъ слѣдствiя брака обозначились съ чрезвычайною быстротой. Несмотря на то, что семейство даже довольно скоро примирилось съ событiемъ и выдѣлило бѣглянкѣ приданое, между супругами началась самая безпорядочная жизнь и вѣчныя сцены. Разсказывали, что молодая супруга выказала притомъ несравненно болѣе благородства и возвышенности нежели Ѳедоръ Павловичъ, который, какъ извѣстно теперь, подтибрилъ у нея тогда же, разомъ, всѣ ея денежки, до двадцати пяти тысячъ, только что она ихъ получила, такъ что тысячки эти съ тѣхъ поръ рѣшительно какъ бы канули для нея въ воду. Деревеньку же и довольно хорошiй городской домъ, которые тоже пошли ей въ приданое, онъ долгое время и изо всѣхъ силъ старался перевести на свое имя чрезъ совершенiе какого нибудь подходящаго акта, и навѣрно бы добился того изъ одного такъ сказать презрѣнiя и отвращенiя къ себѣ, которое онъ возбуждалъ въ своей супругѣ ежеминутно своими безстыдными вымогательствами и вымаливанiями, изъ одной ея душевной усталости, только чтобъ отвязался. Но къ счастiю вступилось семейство Аделаиды Ивановны и ограничило хапугу. Положительно извѣстно, что между супругами происходили нерѣдкiя драки, но по преданiю билъ не Ѳедоръ Павловичъ, а била Аделаида Ивановна, дама горячая, смѣлая, смуглая, нетерпѣливая, одаренная замѣчательною физическою силой. Наконецъ она бросила домъ и сбѣжала отъ Ѳедора Павловича съ однимъ погибавшимъ отъ нищеты семинаристомъ-учителемъ, оставивъ Ѳедору Павловичу на рукахъ трехлѣтняго Митю. Ѳедоръ Павловичъ мигомъ завелъ въ домѣ цѣлый гаремъ и самое забубенное пьянство, а въ антрактахъ ѣздилъ чуть не по всей губернiи и слезно жаловался всѣмъ и каждому на покинувшую его Аделаиду Ивановну, причемъ сообщалъ такiя подробности, которыя слишкомъ бы стыдно было сообщать супругу о своей брачной жизни. Главное, ему какъ будто прiятно было и даже льстило разыгрывать предъ всѣми свою смѣшную роль обиженнаго супруга и съ прикрасами даже расписывать подробности о своей обидѣ. «Подумаешь, что вы, Ѳедоръ Павловичъ, чинъ получили, такъ вы довольны, несмотря на всю вашу горесть», говорили ему насмѣшники. Многiе даже прибавляли, что онъ радъ явиться въ подновленномъ видѣ шута и что нарочно, для усиленiя смѣха, дѣлаетъ видъ, что не замѣчаетъ своего комическаго положенiя. Кто знаетъ, впрочемъ, можетъ быть было это въ немъ и наивно. Наконецъ ему удалось открыть слѣды своей бѣглянки. Бѣдняжка оказалась въ Петербургѣ, куда перебралась съ своимъ семинаристомъ и гдѣ беззавѣтно пустилась въ самую полную эмансипацiю. Ѳедоръ Павловичъ немедленно захлопоталъ и сталъ собираться въ Петербургъ, — для чего? — онъ конечно и самъ не зналъ. Право, можетъ быть онъ бы тогда и поѣхалъ; но предпринявъ такое рѣшенiе тотчасъ же почелъ себя въ особенномъ правѣ, для бодрости, предъ дорогой, пуститься вновь въ самое безбрежное пьянство. И вотъ въ это то время, семействомъ его супруги получилось извѣстiе о смерти ея въ Петербургѣ. Она какъ-то вдругъ умерла, гдѣ-то на чердакѣ, по однимъ сказанiямъ отъ тифа, а по другимъ — будто бы съ голоду. Ѳедоръ Павловичъ узналъ о смерти своей супруги пьяный, говорятъ, побѣжалъ по улицѣ и началъ кричать, въ радости воздѣвая руки къ небу: «нынѣ отпущаеши», а по другимъ — плакалъ навзрыдъ какъ маленькiй ребенокъ и до того, что, говорятъ, жалко даже было смотрѣть на него, несмотря на все къ нему отвращенiе. Очень можетъ быть, что было и то и другое, то есть: что и радовался онъ своему освобожденiю и плакалъ по освободительницѣ — все вмѣстѣ. Въ большинствѣ случаевъ люди, даже злодѣи, гораздо наивнѣе и простодушнѣе чѣмъ мы вообще о нихъ заключаемъ. Да и мы сами тоже.