Отъ автора
правитьНачиная жизнеописаніе героя моего, Алексѣя Ѳедоровича Карамазова, нахожусь въ нѣкоторомъ недоумѣніи. А именно: хотя я и называю Алексѣя Ѳедоровича моимъ героемъ, но, однако, самъ знаю, что человѣкъ онъ отнюдь не великій, а посему и предвижу неизбежные вопросы вродѣ таковыхъ: чѣмъ же замѣчателенъ вашъ Алексѣй Ѳедоровичъ, что вы выбрали его своимъ героемъ? Что сдѣлалъ онъ такого? Кому и чѣмъ извѣстенъ? Почему я, читатель, долженъ тратить время на изученіе фактовъ его жизни?
Послѣдній вопросъ самый роковой, ибо на него могу лишь отвѣтить: «Можетъ быть, увидите сами изъ романа». Ну а коль прочтутъ романъ и не увидятъ, не согласятся съ примѣчательностью моего Алексѣя Ѳедоровича? Говорю такъ, потому что съ прискорбіемъ это предвижу. Для меня онъ примѣчателенъ, но рѣшительно сомнѣваюсь, успѣю ли это доказать читателю. Дѣло въ томъ, что это, пожалуй, и дѣятель, но дѣятель неопредѣленный, невыяснившійся. Впрочемъ, странно бы требовать въ такое время, какъ наше, отъ людей ясности. Одно, пожалуй, довольно несомнѣнно: это человѣкъ странный, даже чудакъ. Но странность и чудачество скорѣе вредятъ, чѣмъ даютъ право на вниманіе, особенно когда всѣ стремятся къ тому, чтобъ объединить частности и найти хоть какой-нибудь общій толкъ во всеобщей безтолочи. Чудакъ же въ большинствѣ случаевъ частность и обособленіе. Не такъ ли?
Вотъ если вы не согласитесь съ этимъ послѣднимъ тезисомъ и отвѣтите: «Не такъ» или «не всегда такъ», то я, пожалуй, и ободрюсь духомъ насчетъ значенія героя моего Алексѣя Ѳедоровича. Ибо не только чудакъ «не всегда» частность и обособленіе, а напротивъ, бываетъ такъ, что онъ-то, пожалуй, и носитъ въ себѣ иной разъ сердцевину цѣлаго, а остальные люди его эпохи — всѣ, какимъ-нибудь наплывнымъ вѣтромъ, на время почему-то отъ него оторвались…
Я бы, впрочемъ, не пускался въ эти весьма нелюбопытныя и смутныя объясненія и началъ бы просто-запросто безъ предисловія: понравится — такъ и такъ прочтутъ; но бѣда въ томъ, что жизнеописаніе-то у меня одно, а романовъ два. Главный романъ второй — это дѣятельность моего героя уже въ наше время, именно въ нашъ теперешній текущій моментъ. Первый же романъ произошелъ еще тринадцать лѣтъ назадъ, и есть почти даже и не романъ, а лишь одинъ моментъ изъ первой юности моего героя. Обойтись мнѣ безъ этого перваго романа невозможно, потому что многое во второмъ романѣ стало бы непонятнымъ. Но такимъ образомъ еще усложняется первоначальное мое затрудненіе: если ужъ я, то есть самъ біографъ, нахожу, что и одного-то романа, можетъ быть, было бы для такого скромнаго и неопредѣленнаго героя излишне, то каково же являться съ двумя и чѣмъ объяснить такую съ моей стороны заносчивость?
Теряясь въ разрѣшеніи сихъ вопросовъ, рѣшаюсь ихъ обойти безо всякаго разрѣшенія. Разумѣется, прозорливый читатель уже давно угадалъ, что я съ самаго начала къ тому клонилъ, и только досадовалъ на меня, зачѣмъ я даромъ трачу безплодныя слова и драгоцѣнное время. На это отвѣчу уже въ точности: тратилъ я безплодныя слова и драгоцѣнное время, во-первыхъ, изъ вѣжливости, а во-вторыхъ, изъ хитрости: все-таки, дескать, заране въ чемъ-то предупредилъ. Впрочемъ, я даже радъ тому, что романъ мой разбился самъ собою на два разсказа «при существенномъ единствѣ цѣлаго»: познакомившись съ первымъ разсказомъ, читатель уже самъ опредѣлитъ: стоитъ ли ему приниматься за второй? Конечно, никто ничѣмъ не связанъ; можно бросить книгу и съ двухъ страницъ перваго разсказа, съ тѣмъ чтобъ и не раскрывать болѣе. Но вѣдь есть такіе деликатные читатели, которые непременно захотятъ дочитать до конца, чтобы не ошибиться въ безпристрастномъ сужденіи; таковы, напримѣръ, всѣ русскіе критики. Такъ вотъ передъ такими-то все-таки сердцу легче: несмотря на всю ихъ аккуратность и добросовѣстность, все-таки даю имъ самый законный предлогъ бросить разсказъ на первомъ эпизодѣ романа. Ну вотъ и все предисловіе. Я совершенно согласенъ, что оно лишнее, но такъ какъ оно уже написано, то пусть и останется.
А теперь къ дѣлу.