Потехин А. А.
правитьБрак по страсти.
правитьИсточник: А. А. Потехин Сочинения, т. 9, 10, 11. СПб.: Просвещение, 1905
Оригинал здесь: http://cfrl.ru/prose/potexin/potexin.shtm
Елена Григорьевна, помещица.
Петр Иванович, сын ее.
Юлия Ивановна, дочь ее, 28 лет.
Марина, ее горничная.
Осип Петрович Рязанцев, помещик, сосед Елены Григорьевны, 58 лет.
Катерина, ключница Елены Григорьевны.
Действие первое.
правитьЮлия Ивановна. Который час, Марина?
Марина. Да, уж одиннадцатый. Сегодня долго започивались.
Юлия Ивановна. Мне ужасно долго не спалось вчера. Почти до самого утра. А тут уснула — и какие мне сны снились! (Потягивается и улыбается.) Просто ужас что такое!..
Марина. Страшные, что ли-с?
Юлия Ивановна. Нет, какие страшные!.. (Смеется.) И отчего это такие сны снятся?
Марина. Да что вы видели, барышня?
Юлия Ивановна. Нет, нет… не рассказать. Ни за что, кажется, не рассказать… (Смеется, закрывая лицо руками.)
Марина (улыбаясь). Да что же, уж разве что очень этакое?
Юлия Ивановна. Я тебе говорю, ужас что такое. Я вчера долго сидела под окном, ночь такая славная была… мне сделалось так что-то тошно, так тошно… и как-то так… Не знаю, как тебе сказать… Воздух чудесный, ночь темная такая, тихо, ничего не слышно… только петухи одни поют, да в пруде рыбки плещутся… Не знаю, что со мной сделалось… Так меня и потянуло куда-то… Так бы я, кажется, и бросилась куда-нибудь… А тут уснула, и такой вздор приснился… кажется, чего никогда со мной и быть не может.
Марина. Ну, так знаю, барышня… это от весны…
Юлия Ивановна. Как от весны?
Марина. Так, от весны это делается. Как весенним духом запахнет, так человека и потянет ко всему. И сны такие начнут сниться… Зимой легче… Зимой, говорят, кровь стынет в человеке, потому студено, а весной уж известно, от скота до человека… это со всяким бывает. Всякий по себе знает.
Юлия Ивановна. Будто?
Марина. Да как же-с… Зимой легче, а весной гораздо тяжельше… Когда же и ловят нашу сестру-то: все больше весной… Уж это известное дело, весна для нашей сестры -самое тяжелое время… Весной завсегда больше тянет человека…
Юлия Ивановна (шутя толкает Марину). Оставь, Марина! (Смеясь.) Какая ты дура!
Марина. Ну, вот, барышня… Вам дело говорят, а вы говорите: дура. Вот пока вы сами-то барышня, так вот вам и сны снятся этакие и сами видите, каково в девках-то жить, а вот погодите-ка — выйдете замуж, так и вы, ведь, тоже станете с нас взыскивать за наши девичьи грехи… Не станете, что ли? Станете. (Юлия улыбается, но вдруг впадает в мрачную меланхолию, вздыхает и задумывается.)
Марина. Ну, что задумались, барышня? Думать-то нечего, выходите-ка поскорей замуж.
Юлия Ивановна (злобно). Да за кого это здесь прикажешь? Кто здесь есть?
Марина. Да я бы за кого ни за кого — да вышла.
Юлия Ивановна (с некоторым неудовольствием.) То ты, то я…
Марина. Да, ведь, я, барышня, не к тому и говорю, я к примеру только… Нам про себя-то, что говорить? Бить-то нас и без мужей есть кому… Вот, кучер Сафрон как свою Агашку выучил… любо…
Юлия Ивановна. Как?
Марина. О, лучше не надо! Это еще вот речка не вскрылась, еще только ручьи пошли… Она повадилась в деревню за реку бегать. Он делом-то и смекнул. Хватись ее один раз на полатях, а ее нет. Сафрон-то, лишнего не говоря, взял вожжи да кнут, и притаился у кузнецова сарая. Слушает: тут Агафья… Молчит… Дал ей выйти оттуда, да как только она до речки дошла, и цап-царап голубушку. Привязал на вожжу, да в речку-то и толкнул; а уж по льду-то вода, и лед-то стал рухлый, нога прорывается. Толкнул ее в речку-то, да речкой-то и повел. Сам по берегу идет, а ее речкой-то, мокром-то, ведет. Ведет да приговаривает: не ходи, жена, по чужим дворам, а коли охота ходить, так вымойся. Агафье-то и холодно, и мокро-то, и страшно: того смотри, что по шейку в воду провалится, лед-то уж не держит, а он на берег не пускает. Как бы она на берег, а он ее кнутом, да опять в речку загонит… Так так уводил, что у неё и до сей поры ноги-то ломит. Вот отчего и ноги-то у неё болят. Да как, барышня, неужто вы не слыхали?
Юлия Ивановна. Нет, не слыхала.
Марина. Как же, было-с… Так вот, барышня, каково нашей сестре и от мужей-то достается… не больно-то поохотишься и замуж-то… Ну, а ваше дело другое: у вас мужья не дерутся. Вам замуж выйти — все равно, что на волю выскочить; я вот к чему только сказала… А то что — только в скуке пропадаете.
Юлия Ивановна. Поневоле пропадаешь… Как бы за мной хоть 100 душ давали в приданое, так я бы давно была замужем. А с тридцатью-то душами кто порядочный возьмет? Ах, Марина, умела бы и я выйти замуж, как бы найти хорошего да богатого человека. Да кто здесь?.. В город мы не ездим, живем в деревне… Тоска страшная… ни одного порядочного человека. (Вздыхает и задумывается.) Господи, как бы я, кажется, могла любить своего мужа! (Снова вздыхает.)
Марина. Может, Бог и даст… может, кто и навернется. (Мимо окон в саду проходит лакей и взглядывает в окно. Марина тоже взглядывает, встречаются глазами и улыбаются).
Юлия Ивановна. Кто это, кто прошел? Чему смеешься?
Марина. Так, барышня, ничего.
Юлия Ивановна. Ну, скажи… Марина… скажи…
Марина. Ничего, барышня… (прикрываясь рукавом, смеется.)
Юлия Ивановна (принимая серьезный вид). А? Так ты не хочешь мне сказать, не хочешь? Смеешь при мне с лакеями пересмеиваться, а сказать не хочешь? Разве я не знаю, что это значит? Разве ты смеешь при мне это делать?
Марина. Ну, вот, барышня, и гневаетесь, а еще приказывали все сказывать? После еще маменьке перескажете: как вам сказывать-то?..
Юлия Ивановна. Разве я когда про тебя пересказывала что-нибудь? Тебе не совестно это говорить? Да что мне маменька! Разве я не смела бы и без маменьки сделать с тобой все, что ни захотела? Разве не смела бы?
Марина. Как не сметь…
Юлия Ивановна. Ну, так что же ты говоришь? Ну скажи же, Марина.
Марина. Ах, барышня, ну, да что говорить. Известное дело… Ну что тут пересказывать…
Юлия Ивановна. Нет, я хочу, чтобы ты мне все рассказала… я хочу про все знать.
Марина. Ну, вот ужо ляжете в постельку, я вам все расскажу… А теперь еще пожалуй кто придет, пожалуй, и маменька войдут… А ужо на всей на свободе все расскажу. (Уходит.)
Юлия Ивановна. Ну хорошо… Смотри же… (Берет в руки книгу и читает.)
Елена Григорьевна (Катерине). Ну, а индюшек-то у нас сколько же?
Катерина. Да было пущено три пырки, да один пырак. От одной пырки — десять пыренков, от другой пырки-шесть пыренков, от третьей…
Елена Григорьевна. Отчего же это так мало: только шесть?
Катерина. Так, — уж столько высидела.
Елена Григорьевна. У тебя все так… Ты ничего не знаешь и не смотришь. Отчего же одна высидела 10, а другая только 6?
Катерина. Уж не могу знать… Только всего 6 яиц снесла.
Елена Григорьевна. Ты ничего не знаешь. К чему же ты приставлена, коли ты ничего не знаешь?
Катерина. Да кто же ее, матушка, узнает.
Елена Григорьевна. Ты со мной не умничай… Чай просто, как неслась, так не собрали яиц: половину ирастеряла.
Катерина. Как можно не собирать. Ведь в одном месте несется.
Елена Григорьевна. Ну, так куда же делись? Не поверю я, чтобы индюшка только 6 яиц нанесла… Значит: птичница украла.
Катерина. Да куда их ей, сударыня?
Елена Григорьевна. Куда? — Съела…
Катерина. Да кто, матушка, станет есть пырячьи яйца? душа не примет.
Елена Григорьевна. Ну, так куда же девались? Ну, говори, куда? И не растерялись, и не украдены… Куда же делись? Ну, говори…
Катерина. Я вам докладываю, что только и было… Угодно — верьте, не угодно — не верьте. Я в этом не виновата.
Елена Григорьевна. Ты никогда ни в чем не виновата. А отчего это, позвольте-ка спросить, гусят-то было 30, а теперь 26…
Катерина. Уж я вам докладывала, что двух ворона утащила, а два…
Елена Григорьевна. А отчего их ворона утащила? Это присмотр, это от присмотра, а? Как бы хороший присмотр был, ворона бы не утащила.
Юлия Ивановна. Ах, маменька, отстаньте, надоели! Что это, читать не даете с своей бранью.
Елена Григорьевна. Ах, матушка, так уйди, куда тебе надо, коли я тебе надоела!
Юлия Ивановна. Да куда же мне уйти? Я хочу чай пить. И что это у вас только и слышишь целый день, что об гусях да об индюшках. И без того тошно. Книгу возьмешь в руки, так и почитать-то не дадут.
Елена Григорьевна. Не всем же быть белоручкам, кому-нибудь надо и хозяйством заняться… Ты вот только книжки читать. До 25 лет доросла, да велику ли помощь-то матери делаешь? Поневоле одна целый день с этим народом маешься. А доченька, чем бы войти в положение матери, да помочь, еще изволит говорить, что мать ей надоела, мешает делом заниматься, книжки читать. Вот какое дело важное нашла.
Юлия Ивановна (насмешливо улыбаясь). Что же, по вашему, ваше дело важнее: браниться целый день, да об курицах разговаривать? Я этого разговора переносить не могу.
Елена Григорьевна. Умна ты очень… Кто бы говорил?! Извольте видеть — она переносить не может, как об курицах говорят. А вот, как посадили бы тебя без курицы-то за обед, да подали бы одних суровых щей, так не то бы заговорила. Вот кабы мать-то не дала тебе воспитание, не отдавала бы тебя в пансион, так лучше бы об хозяйстве думала, а не об одних книжках.
Юлия Ивановна. Я знаю, вам очень неприятно, что у вас дочь образованная. Вам бы, конечно, гораздо приятнее было, если бы у вас дочь была такая, как у какой-нибудь Сутулиной: сама бы в погреб ходила, и сливки с молока снимала. Где же вам понять дочь, у которой возвышенные понятия и чувства? Вам Сутулину бы надо в дочери.
Елена Григорьевна. Да уж, матушка, Сутулина не посмеет так матери говорить, что она ей мешает, да надоела, не посмеет грубиянить матери, которая ее поит и кормит, и одевает, и воспитание дала… Ты бы против матери-то слова не должна сказать, не то что грубиянить.
Юлия Ивановна. Ну, уж, маменька, нынче век уж не такой, чтобы девушка в 20 с лишком лет не смела слова сказать. Конечно, вы никогда в жизни своей книги в руки не брали. А если бы читали, так вы увидели бы, как нынче уважают свободу женщины и доказывают, что она должна быть свободна во всем, а не только в словах… А я у вас живу, как в темнице, свету Божьего, людей не вижу. Никаких развлечений в жизни не знаю. Только и утешение одно, что слышу ваши милые разговоры о коровах, да курицах, да ваш крик и брань. Да еще хотите, чтобы я слова не смела сказать. Нечего сказать, радостная моя девичья жизнь. Есть чем вспомнить.
Елена Григорьевна. Господи, да что тебе еще надо? Хоть бы замуж выскочила скорее, что ли. Заела она меня совсем.
Юлия Ивановна. Еще я же вас и заела. Это прелестно! Девушка образованная, живет в глуши, лишена общества, света, людей, девушка, у которой есть и сердце, и чувства, и нынешние потребности, должна сохнуть в уединении, без любви, без радости. И ей же, этой мученице, говорят, что она заела кого-то… Вы понимаете ли, что я чахну, сохну здесь. И во всем вы, вы виноваты, ваша жадность, скупость, которая заставляет вас жить в деревне.
Елена Григорьевна. Господи, освободи ты меня от неё. Хоть бы кто-нибудь навернулся… хоть бы какой-нибудь с цепи сорвался, кажется, с руками бы отдала. Успокой ты ее, Небесный Создатель! Пошлю Петрушу по всему уезду искать, не выберется ли какой охотник? Я с одним Петрушей буду жить, счастлива буду. Он мужчина, да мне, матери, никакой грубости никогда не сделает.
Юлия Ивановна. Полноте, маменька, язвить меня. Коли на то пошло, я вам не то скажу. Вашему Петруше хорошо, он служит в гусарах, уж успел промотать 200 душ, да и то у него после вас останется еще 100 душ, а за мной вы много ли дадите? С тридцатью-то душами никто не возьмет. Он пожил, да и впереди ждет от вас много, ему хорошо быть почтительным сыном. А я? Что меня ждет впереди?
Елена Григорьевна. Матушка! Прибавлю… 50 душ дам, только бы кто с рук взял… Измучила ты меня.
Петр Иванович. Ну, маменька, наливайте скорей чаю… Совсем всё горло пересохло. А я вам из города бездну новостей привез… Стану рассказывать. Как у меня Вьюн в корню действовал! Просто, чёрт его знает, откуда что берется. От города всего час ехали — 28 верст в час!.. это я вам скажу, хоть сейчас на бег… можно приз выиграть. Полузадов вздумал было со мной потягаться… Куда!.. На двух верстах — за полверсты оставил. И вот что значит приездка… Хоть бы один сбой: как принялся, так и пошел, и пошел, и пошел… А не выезжай я его сам, попробуй отдать в руки этим ракальям… совсем бы испортили лошадь, сбили бы… Что за олухи наши кучера, это просто ужас. И теперь говорю Тимке: не слабь вожжей и не тяни на себя, держи так, чтобы лошадь чувствовала вожжу… Нет! не понимает, что вы хотите! Вывел из себя, каналья… Надавал тумаков, сел сам рядом, взял вожжи: совсем лошадь пошла по-другому… Вот держи, вот так… показываю!.. Так руки-то у него не действуют, у канальи… Не властные они какие-то, бестии.
Елена Григорьевна. Да, а вот, говорят, не бранись с ними. Кушай, Петрушенька, чай-то… Ну, новости-то какие же обещал порассказать?
Петр Иванович (прихлебывая чай). А вот первая: говорят, в нашем преславном, губернском городе две барыни из-за карт подрались. Сначала переплевались, а потом одна другую за волоса цап… и славную потасовку друг дружке задали.
Елена Григорьевна (смеется.) Ну, полно ты…
Петр Иванович. Ей-Богу… говорят, до того, что хоть водой разливай.
Елена Григорьевна. Кто же?
Петр Иванович. Одна… погодите, фамилию забыл. Да ну их к чёрту, все равно, только это верно… А вот штука-то, Юлинька: в ваш пансион, кажется и ты в нем воспитывалась, прислал один господин целый воз люлек… а? Как тебе это нравится?
Юлия Ивановна. Это мерзавец какой-нибудь.
Петр Иванович. Ну, толкуй… знаем мы… ну, а вот это наша печальная новость: у Рязанцева жена умерла.
Елена Григорьевна и Юлия Ивановна (в один голос). Как? Давно ли?
Петр Иванович. Да как давно? Вчера… Елена Григорьевна. Как же мы ничего не знаем? Бедная Ольга Яковлевна.
Петр Иванович. Да, и умерла почти скоропостижно.
Елена Григорьевна. Ах, Боже мой, какая жалость.
Петр Иванович. Вот у нас и еще один жених. (Смеется.)
Елена Григорьевна. Ну, полно, Петруша, какой он жених… Ему уж, я думаю, лет 60.
Петр Иванович. Так что?.. Женится, ей Богу… Вот чёрт его дери, ни детей, никого, один одинешенек, и говорят, денег одних, так тысяч сто есть. Он еще бодр, что ему не жениться-то.
Елена Григорьевна. Ах, ты бы съездил к нему, Петруша, он, я думаю убит, бедный. В самом деле никого около него нет.
Петр Иванович. Да, надо съездить.
Елена Григорьевна. Завтра же съезди, Петруша. Мы с Ольгой Яковлевной были очень хороши. Ах, Боже мой, вот наша жизнь какая. Добрая была женщина! Завтра же съезди, Петруша! И я с тобой поеду.
Юлия Ивановна. Да я думаю, можно бы его к нам пригласить… хоть на первое время. Ведь ему, я думаю, теперь особенно, тошно будет в своем доме.
Елена Григорьевна. Что же? Очень бы можно. Я бы очень была рада, кабы только поехал.
Петр Иванович. А что, затащим… Вот, Юлинька, подведи мины.
Юлия Ивановна. Отстань, ты вечно глупости говоришь.
Петр Иванович. Ну что, глупости! Право. Действуй! Я буду помогать. Для этакого зятька можно постараться… Ведь, 100 тысяч, кроме имения… это в своем роде, чёрт возьми! Это и за границу можно катнуть.
Елена Григорьевна. Полно, Петруша. Еще покойница на столе, а ты что говоришь.
Петр Иванович. Ну, что же, маменька, дело житейское: один умирает, другой женится и посягает. Это все в законе жизни. Дело естественное.
Елена Григорьевна. Ах, бедная, бедная Ольга Яковлевна? Я думаю, как убит Осип Петрович.
Петр Иванович. Говорят, очень убит.
Елена Григорьевна. Да как, помилуй. Как они жили. Чудесная женщина была.
Петр Иванович. Ну, скупа была. Он-то парень славный, добряк. Стал ли бы он здесь жить, кабы не она.
Елена Григорьевна. Как это он к нам-то не прислал до сих пор. Да ты от кого слышал?
Петр Иванович. Да я верхового встретил от него… скачет в город, сломя голову. Я человека-то узнал, спрашиваю: зачем? Барыня, говорить, жизнь кончила. Так меня точно обухом по лбу. Спрашиваю: давно ли? Сегодня в ночь, говорит.
Елена Григорьевна. Ах, так съездил бы ты к нему сейчас. Ведь он бы уведомил нас. Да уж, видно, ему не до того.
Юлия Ивановна. Конечно, надо бы съездить. Что же, мы близкие соседи и всегда были дружны.
Петр Иванович. Устал, ведь, дьявольски. Ну, да уж для сестры можно постараться.
Юлия Ивановна. Ах, отстань, брат, глупости какие говоришь. Я просто так.
Петр Иванович. Ну, разумеется. Невинность, или поросенок в мешке. Так, что ли? Ну, а вы, маменька, поедете?
Елена Григорьевна. Боюсь я немного покойников к ночи-то. Да, пожалуй, я съезжу.
Петр Иванович. Ну, так собирайтесь… Я пойду распоряжусь насчет лошадей. А ты, Юлия, без нас Богу помолись за упокой души рабы Божией Ольги и за здравие раба божья Иосифа. Ты можешь об этом с жаром помолиться.
Действие второе.
правитьОсип Петрович. Ну, что ваша служба, молодые люди?.. Разве так служат? Вы и пороха то не нюхивали.
Петр Иванович. А венгерская кампания?
Осип Петрович. Ну, что венгерская кампания? Разве это кампания? Это прогулка… Нет, а вот вы бы послужили в 12-м году. Побывали бы вы в этакой передряге, как я был: под Бородиным или под Красным, постояли бы вы против этакого туза, как Наполеон Бонапарте. Как идешь в каре, ружье на руку, да встретишься с этим французом окаянным — в штыки, а тут в рукопашную, да смотришь, уж солдаты-то и ружья побросали, да грызутся… и сам такой азарт получаешь, что хоть на сто человёк одного посылай… А кругом тебя неба не видно, и земля дрожит под ногами, от дыма, да от пальбы. Вот это так дело; это была служба.
Юлия Ивановна. Ах, как вы поэтично все описываете! Я, просто, смотрю на вас, как на героя, и мне так и представляется все сражение: и пальба, и войска, и стон раненых, и умирающие… Ах, ужас! (Вздрагивает.) И я как будто вижу вас в эту минуту, как вы отбиваетесь один от нескольких французов, а тут кругом вас стонут раненые, лежат умирающие. (Смотрит на Осипа Петровича с восторгом и умилением.)
Осип Петрович. Да, могу сказать: таки поработал на своем веку, послужил царю-государю… могу сказать: проливал кровь за царя и отечество.
Юлия Ивановна. Осип Петрович, вы читали Полтавскую битву — Пушкина?
Осип Петрович. Нет, сударыня.. Слыхать — слыхал, а читать не имел удовольствие.
Юлия Ивановна. Там описывается, как Мария влюбилась в Мазепу, уже старика, только за одни его рассказы о подвигах… Я понимаю ее, слушая вас… (Вздыхает.)
Осип Петрович. Да, ведь, он был изменщик против своего государя.
Юлия Ивановна. Да, но она увлеклась его рассказами. И заметьте, она была первая красавица, а он уже очень стар, и все-таки она влюбилась в него и убежала за ним, оставила иотца, и мать, и отечество.
Осип Петрович. Все может случиться, любовь чего не делает. Вот и у нас в полку тоже: одна полячка за офицером бежала.
Юлия Ивановна кидает на него страстный взгляд, вздыхает и уныло опускает голову.
Петр Иванович. Что ты, Юлия, все нынче вздыхаешь, на себя не стала похожа? Худеешь, бледнеешь, вздыхаешь.
Юлия Ивановна (едва удерживая слезы, уныло). Так, ничего… (Вскакивает и убегает.)
Осип Петрович. Что с Юлией Ивановной? Верно нездоровы?
Петр Иванович. Да, она с некоторого времени на себя не стала похожа, ходит как убитая, задумывается, по целым часам слова от неё добиться нельзя…. Только и оживает немножко, когда вы приезжаете…
Осип Петрович. Скучают, верно… Развлечений не имеют для своих лет.
Петр Иванович (сухо). Нет, не то… Что же, маменька, вы хотели говорить?.. (Встает, затворяет дверь в соседнюю комнату и опять садится на прежнее место.)
Елена Григорьевна (откашливаясь). Я, Осип Петрович, хочу с вами переговорить.
Осип Петрович. Что, матушка, вам угодно?
Елена Григорьевна. Я никогда не сомневалась в ваших благородных чувствах и намерениях. (Кашляет.) Вот после смерти покойной Ольги Яковлевны вы гостили у нас целых 6недель.
Осип Петрович. И никогда, матушка, Елена Григорьевна, не забуду вашей ласки… Вы за мной, как за родным, ходили… Если бы не вы, я один, кажется бы, с ума сошел. (Утирает слезы на глазах.) Вы для меня, после покойной, точно родные стали… Коли чем могу послужить, только скажите… От всей души готов.
Елена Григорьевна. И потом… мы вам очень благодарны… Вот вы и теперь почти каждый день у нас бываете.
Осип Петрович. Так, матушка, привык, точно в свой родной дом еду… Когда не бываю, тоска берет… Это я вам искренно, от души говорю.
Елена Григорьевна. Очень вам благодарна… Я никогда и не сомневалась в ваших намерениях и чувствах… Но только я должна сказать, что всем рта не закроешь, в соседстве все начинают говорить… И это может бросить мораль на Юлиньку.
Осип Петрович. Я, матушка, Елена Григорьевна, ничего не слыхал. Если бы я слышал касающее Юлии Ивановны, я вам по нашей дружбе сейчас бы сказал: не утаил бы.
Елена Григорьевна. Да вам этого, конечно, никто не решится сказать… Но каково девушке? А до нас уж слухи доходят, и сами рассудите: вы теперь человек свободный, бываете у нас каждый день, часто ночуете… Она девушка молоденькая, какие же могут быть ваши намерения?
Осип Петрович. Я, Елена Григорьевна, право, и в толк не возьму… Неужели злые люди могли выдумать, что я, старик, у вас бываю…
Петр Иванович (со смехом). Хорош старик.
Осип Петрович. Господи, помилуй. Что ныне за век стал, что за люди… Изо всего сплетни делают… Извольте, матушка, Елена Григорьевна, как мне ни приятно бывать у вас, но я лишу себя этого удовольствия, если вы опасаетесь каких дурных речей… Точно, злым людям рта не закроешь… Ах, Боже мой, Боже мой! Что это за люди нынче. Извольте, матушка, не стану ездить.
Елена Григорьевна (кашляет). Да ведь этим, Осип Петрович, уж не поможешь… Могут сказать, что вы нашли что-нибудь в моей дочери и отказались от неё, переменили ваши намерения. Тогда что с ней будет, кто ее возьмет… если уж вы такой солидный, такой прекрасный человек, изменили ваши намерения?
Осип Петрович. Как так: неужели уж даже и это говорят, что я…
Петр Иванович. Да. Именно, общий слух, что вы сделали предложение Юлиньке, и ездите к нам каждый день, как жених.
Осип Петрович. Господи, помилуй! Да хоть бы они то подумали, что я старик, и давно ли я потерял жену… Да и станет ли Юлия Ивановна… обратит ли внимание на этакого старика?
Петр Иванович. К несчастию, и Юлинька увлеклась вами… Ваши эти дьявольские рассказы, при которых вы молодеете, ваш огонь, свели ее с ума: она совершенно влюблена в вас… Мы уж старались образумливать ее, представлять ваши года, ничего не берет: задумывается, тоскует, плачет. И чёрт знает, уж об этом говорит весь город… Впрочем моя речь впереди: говорите, маменька.
Елена Григорьевна. Да, Осип Петрович, войдите в наше положение. Что нам было делать!
Осип Петрович (изумление которого дошло до такой степени, что он сидел несколько минут молча и разиня рот, находится в сильном смущении). Я, сударыня, право, не знаю, как мне все это понимать? Позвольте мне обдуматься.
Петр Иванович. Послушайте, Осип Петрович, будемте говорить как честные люди. Как бы то ни было, умышленно или неумышленно, но вы заставили влюбиться в себя сестру, дали повод Бог знает что говорить о ней, следовательно вы как честный человек обязаны оправдать ее имя и спасти ее от позора и страданий любви… то есть жениться на ней. Я обязан защищать честь моей сестры и ее душевное спокойствие; притом я ее люблю так горячо, так много, что не пожалею себя для неё… И вот, говорю вам при матери, клянусь всем святым: я вытяну вас на барьер, если вы не женитесь на ней…
Осип Петрович. Да помилуйте, ведь мне под 60 лет!
Петр Иванович. Что ж из этого? Кто же виноват, что вы в эти годы сохранили столько сил и бодрости, что в состоянии увлекать девушек? Какой чёрт вам влезет в душу: умышленно вы это делали или неумышленно! И потом позвольте вас спросить, что вы находите Юлиньку недостойной, что ли, девушкой?..
Осип Петрович. Да как можно: я всегда любил и уважал Юлию Ивановну…
Петр Иванович. Прекрасно… так что же вас может остановить?
Осип Петрович. Да я, право, не имел намерения и в голову мне это не приходило…
Петр Иванович. М… м… Вам в голову не приходило. Ну, так подумайте теперь: не лучше ли, вместо того, чтобы в семью, которая вас так любит, так ухаживает за вами, вносить горе, подвергать любящую вас девушку страданиям, мать опасениям потерять сына, да и самому себя подвергать опасности, потому что, ведь, я стреляю не дурно, не лучше ли вам сделать счастливым себя и девушку, которая вас любит и которая по всему достойна быть вашей женой?
Елена Григорьевна. Она у меня, ведь, добрая, прекрасная… Вот бы зажили-то, Осип Петрович, одним домом, в мире, да радости.
Осип Петрович. Господи, помилуй! Чего и во сне не снилось… Да, может, и Юлия-то Ивановна…
Петр Иванович. Не согласится, что ли? А вот посмотрите… она с ума сойдет от радости… (Юлинька входит с невинным и печальным лицом.) Вот Осип Петрович желает сделать тебе предложение, да не решается: боится, что ты не согласишься.
Юлия Ивановна (начинает всхлипывать). Что за шутки, Пьер.
Петр Иванович (Осипу Петровичу). Смотрите… (Указывает на сестру.)
Осип Петрович (в большом затруднении). Я не смею и думать.
Юлия Ивановна (бросаясь на шею Осипу Петровичу). Жозеф! Радость моя! Герой мой!
Петр Иванович. Видите! Что, не согласилась? Ну, маменька, благословите их… Что их долго мучить.
Осип Петрович (как шальной от горячих девственных объятий Юлиньки). Ну, видно, уж судьба… благословите, маменька.
Елена Григорьевна. О, благословляю вас, благословляю… Люди, люди, скорее за батюшкой. Катерина… Марина… (Сбегаются дворовые.) Поздравляйте жениха и невесту. (Все кланяются.) Ну, поцелуйтесь! Боже мой, что значит судьба человеческая: можно ли было думать…
Осип Петрович (с громким вздохом). Да-с…
Петр Иванович. Тут ничего не поделаешь: по страсти…
Елена Григорьевна (восторженно). Именно по страсти.
Юлия Ивановна. О, да… о, да!.. Жозеф!.. Я — твоя Мария, ты — мой Мазепа.
Осип Петрович (бессознательно). Мазепа… Мазепа…