Бочка амонтиллиадо (По; Пчёлка)/ДО
| Бочка амонтилліадо. : Эдгара По |
| Оригинал: англ. The Cask of Amontillado, 1846.. — Перевод опубл.: 1882. Источникъ: Пчелка. Литературный, политическій и юмористическій журнал съ каррикатурами. 1882. № 24. С.272-274. |
- Википроекты
БОЧКА АМОТИЛЛІАДО.
(Эдгара По).
Я сносилъ, на сколько хватало терпѣнія, безчисленныя обиды, наносимыя мнѣ Фортунато: но когда онъ осмѣлился нанести мнѣ оскорбленіе, я поклялся отомстить. Вы, однако, уже настолько знакомы со свойствами моей души, что, конечно, ни на минуту не заподозрите, чтобы я рѣшился высказать угрозу на словахъ. Наконецъ то я буду отомщенъ; это было рѣшено безповоротно, но самая положительность этого рѣшенія исключала собою всякую идею риска. Я не только долженъ наказать — но еще наказать его безнаказанно. Зло не смыто, если мститель, въ свою очередь, подвергается возмездію. Точно также не смыто оно и тогда, когда человѣкъ причинившій это зло, не сознаетъ, чья рука его за то караетъ.
Обратите вниманіе на то, что я ни словомъ, ни дѣломъ не подавалъ Фортунато повода усомниться въ моемъ расположеніи. Я продолжалъ, какъ и всегда, улыбаться ему, и онъ не подозрѣвалъ, что теперь я улыбаюсь мечтѣ объ его убійствѣ.
У этого Фортунато была одна слабая сторона, хотя, вообще говоря, онъ былъ человѣкомъ вполнѣ достойнымъ уваженія, и храбрость его не подлежала никакому сомнѣнію. Онъ считалъ себя большимъ знатокомъ въ винахъ. Настоящій духъ виртуозности весьма рѣдко проявляется въ итальянцахъ. Энтузіазмъ ихъ преимущественно разсчитанъ на то, чтобы при удобномъ случаѣ ввести въ обманъ кого нибудь изъ англійскихъ или австрійскихъ негоціантовъ. Въ отношеніи къ живописи и драгоцѣннымъ камнямъ Фортунато былъ такимъ же шарлатаномъ, какъ и другіе его земляки, но онъ искренно былъ въ томъ увѣренъ, что въ старыхъ винахъ знаетъ толкъ. Относительно этого пункта я, въ сущности, близко къ нему подходилъ; я самъ былъ знатокъ итальянскихъ винъ и много ихъ покупалъ, лишь только представлялся случай.
Встрѣтился я съ моимъ другомъ уже подъ вечеръ, въ самый разгаръ карнавала. Онъ уже успѣлъ немного подвыпить и встрѣтилъ меня съ чрезвычайной горячностью. Онъ былъ наряженъ въ шутовской полосатый костюмъ, плотно облегающій тѣло, а на головѣ у него былъ комическій колпакъ съ бубенчиками. Я, съ своей стороны, такъ ему обрадовался, что, казалось, конца не будетъ рукопожатіямъ.
— Какое счастье, что я васъ встрѣтилъ, Фортунато! говорю я ему. Какой у васъ сегодня превосходный видъ! А мнѣ привезли бочку вина; говорятъ — амонтилліадо; только оно мнѣ что-то подозрительно.
— Какъ, говоритъ онъ, амонтилліадо? Цѣлую бочку? Не можетъ быть? И это въ самый разгаръ карнавала?
— Подозрительно оно мнѣ что-то, возразилъ я; и такую я сдѣлалъ глупость: не посовѣтовавшись съ вами, заплатилъ за него, какъ за настоящее амонтилліадо. Но не могъ васъ нигдѣ розыскать, а между тѣмъ боялся упустить такую покупку.
— Амонтилліадо!
— Подозрительно что-то.
— Амонтилліадо!
— Еще въ этомъ надо удостовѣриться.
— Амонтилліадо!
— Такъ какъ я вижу, вы здѣсь заняты, то я отправлюсь къ Лючези. Его провести мудрено. Онъ мнѣ скажетъ.
— Лючези? Онъ амонтилліадо не отличитъ отъ хереса!
— А вотъ находятся глупцы, которые увѣряютъ, что онъ не хуже васъ знаетъ толкъ въ винахъ.
— Такъ и быть ужъ, — пойдемте!
— Куда это?
— Въ ваши погреба.
— Нѣтъ, мой другъ, — ни за что на свѣтѣ; я не хочу злоупотреблять вашей добротой. Я вижу, что вы здѣсь заняты. Лючези…
— Мнѣ здѣсь нечего дѣлать: пойдемте.
— Нѣтъ, мой другъ, — ни въ какомъ случаѣ. Я вижу самъ, что у васъ небольшая простуда. Въ погребахъ ужасно сыро. Въ нихъ всѣ стѣны покрыты селитрой.
— Ничего не значитъ, пойдемте. Простуда моя — чистые пустяки. Васъ должно быть обманули; что же касается до Лючези — онъ положительно не въ состояніи отличить хереса отъ амонтилліадо.
Съ этими словами Фортунато схватилъ меня подъ руку. Я только успѣлъ надѣть черную шелковую маску, плотно обернулся своимъ roquelaire’омъ, и онъ увелъ меня въ мой палаццо.
Дома не оказалось никого изъ прислуги: всѣ отправились веселить и справлять карнавалъ. Я имъ объявилъ, что не вернусь до утра, и строго приказалъ ни на шагъ изъ дома не отлучаться. Я прекрасно зналъ, что такого приказа вполнѣ достаточно для того, чтобъ они всѣ бѣжали изъ дома, лишь только я уйду самъ.
Я вынулъ два факела изъ подставокъ, подалъ одинъ изъ нихъ Фортунато и провелъ его цѣлой анфиладой комнатъ къ своду, ведущему къ подземелью, гдѣ находились подвалы. Я спустился длинной спиральной лѣстницей внизъ, прося его слѣдовать за мною какъ можно осторожнѣе.
Наконецъ мы спустились и очутились вдвоемъ на сырой почвѣ Монтрезоровскихъ катакомбъ.
Пріятель мой подвигался нетвердою поступью, позванивая на ходу всѣми бубенчиками своего колпака.
— Бочка? произнесъ онъ.
— Она стоитъ тамъ подальше, отвѣчалъ я, но вы обратите вниманіе на эти бѣлыя сверкающія нити, которыя, какъ паутина, обволакиваютъ стѣны этихъ пещеръ.
Онъ обернулся ко мнѣ и посмотрѣлъ на меня масляными глазами, которые ясно свидѣтельствовали о томъ, до какой степени онъ уже пьянъ.
— Селитра? спросилъ онъ наконецъ.
— Селитра, отвѣчалъ я. Давно у васъ этотъ кашель?
— Кхэ! кхэ! кхэ! кхэ! кхэ! кхэ!
Мой бѣдный другъ задыхался отъ кашля и въ теченіи нѣсколькихъ минутъ ничего не могъ отвѣчать.
— Это ничего, выговорилъ онъ наконецъ.
— Пойдемте, рѣшительно заявилъ я, — вернемся назадъ; здоровье ваше дорого. Вы человѣкъ богатый, уважаемый, любимый; вы также — счастливы, какъ былъ когда то счастливъ и я. Вы человѣкъ для многихъ необходимый. Не заботьтесь обо мне. Мы пойдемъ назадъ; я не хочу брать на себя отвѣтственности въ томъ, если вы заболѣете. Къ тому же, и Лючези можетъ…
— Довольно! прервалъ онъ меня; этотъ кашель — чистые пустяки; отъ него ничего не можетъ статься. Не умру же я въ самомъ дѣлѣ отъ кашля!
— Конечно, конечно, возразилъ я, — я нисколько не хотѣлъ васъ понапрасну запугивать, — но все же осторожность никогда не мѣшаетъ. Глотокъ этого медока защититъ васъ отъ сырости.
Говоря это, я сшибъ горлышко съ бутылки, которую вытащилъ изъ длиннаго ряда ея подругъ, разложенныхъ на землѣ.
— Пейте.
Онъ поднесь вино ко рту и подмигнулъ. Затѣмъ пріостановился и фамильярно кивнулъ мнѣ головой, позванивая бубенчиками колпака.
— Пью, сказалъ онъ, за тѣхъ, которые здѣсь погребены вокругъ насъ.
— А я пью за то, чтобъ вамъ здравствовать на долгія лѣта!
Онъ снова взялъ меня подъ руку, и мы отправились дальше.
— Какія это обширныя катакомбы, замѣтилъ онъ.
— Да вѣдь и фамилія Монтрезоровъ была очень многочисленна, возразилъ я.
— Я забылъ, какой у васъ гербъ?
— Огромная человѣческая нога на лазуревомъ полѣ; нога наступаетъ на ползущую змѣю, которая впилась своимъ жаломъ въ его пятку.
— А девизъ какой?
— Nemo me impune lacessit.
— Хорошо! сказалъ онъ.
Глаза его разгорѣлись отъ вина, бубенчики звенѣли. Выпитый медокъ разгорячилъ и мою фантазію. По обѣимъ сторонамъ прохода были навалены груды костей, въ перемежку съ бочками вина, и мы дошли, пробираясь между ними, до самой отдаленной части катакомбъ. Я опять остановился и на этотъ разъ схватилъ Фортунато за руку, повыше локтя.
— Взгляните на селитру, сказалъ я, посмотрите, какъ ея становится много. Она, будто мохъ, облѣпила всѣ своды. Мы теперь находимся подъ русломъ рѣки. Сырость стекаетъ каплями на кости. Вернемся назадъ, пока не поздно. Вашъ кашель…
— Это ничего, отвѣчалъ онъ; пойдемте дальше. Пропустимъ только прежде глотокъ этого медока.
На этотъ разъ я разбилъ бутылку de grave и передалъ ему. Онъ опорожнилъ ее залпомъ. Глаза его заискрились дикимъ блескомъ, онъ разсмѣялся и, съ непонятнымъ для меня жестомъ, подбросилъ бутылку кверху.
Я съ удивленіемъ посмотрѣлъ на него. Онъ опять повторилъ свое странное движеніе.
— Вы не понимаете? обратился онъ ко мнѣ.
— Нѣтъ, не понимаю, возразилъ я.
— Такъ вы къ братству не принадлежите?
— Къ какому братству?
— Не принадлежите къ массонской ложѣ?
— Да, да! сказалъ я, — о, да, да!
— Вы? Быть не можетъ! Масонъ?
— Да, масонъ, отвѣчалъ я.
— Дайте знакъ.
— Вотъ онъ, отвѣчалъ я, вынимая изъ подъ складокъ своего requelaire’а лопату каменьщика.
— Вы шутите! воскликнулъ онъ, отступая на нѣсколько шаговъ. — Но пойдемте дальше — проведите меня къ амонтилліадо.
— Быть по сему, отвѣчалъ я, снова пряча лопату подъ складки своего плаща и предлагая ему руку. Онъ налегъ на нее всей своей тяжестью. Мы направились дальше на поиски за тѣмъ же амонтилліадо: прошли подъ цѣлымъ рядомъ низкихъ сводовъ, спустились, пошли еще дальше, снова спустились внизъ — и очутились, наконецъ, въ глубокомъ склепѣ, и въ его испорченномъ воздухѣ наши факелы скорѣе тлѣли, чѣмъ горѣли.
Въ самомъ отдаленномъ углу открывался выходъ въ другой склепъ, нѣсколько поменьше. Вдоль стѣнъ выстроены были рядами человѣческія кости, груды которыхъ высились до самыхъ сводовъ, какъ въ парижскихъ катакомбахъ. Точно такимъ же образомъ украшены были три стѣны того внутренняго склепа, въ который мы вступили. Кости были отброшены отъ четвертой стѣны и лежали на полу, образуя въ одномъ мѣстѣ порядочную груду. Въ той стѣнѣ, что была обнаружена этимъ перемѣщеніемъ костей, видно было еще одно внутреннее углубленіе, фута въ четыре глубиною, въ три шириною и въ шесть или семь футовъ вышиною. Углубленіе это было, какъ видно, устроено безъ особенной цѣли, а только представляло собою пространство между двумя массивными поддержками катакомбныхъ сводовъ и прилегало къ сплошной массѣ гранита, изъ котораго образовывалась стѣна вокругъ всего подземелья.
Фортунато поднялъ свой тусклый факелъ, стараясь заглянуть внутрь этого углубленія, но старанія его оказались совершенно тщетными: слабое освѣщеніе не позволяло намъ различить предѣлы углубленія.
— Ступайте дальше, сказалъ я ему; тамъ стоить амонтилліадо. Что же касается Лючези. . . .
— Онъ круглый невѣжда! прервалъ меня мой пріятель, проходя, пошатываясь, впередъ, тогда какъ я слѣдовалъ за нимъ по пятамъ.
Еще мгновеніе — и онъ дошелъ до противоположной стѣны ниши и, видя, что скала преграждаетъ ему дальнѣйшій путь, остановился въ тупомъ недоумѣніи. Мигомъ приковалъ я его къ граниту. На его поверхности были двѣ желѣзныя скобы, на разстояніи двухъ футовъ одна отъ другой по горизонтальному направленію. Отъ одной скобы свѣшивалась короткая цѣпь, а къ другой придѣланъ былъ висячій замокъ. Обведя цѣпь вокругъ его туловища, я заперъ его замкомъ въ одно мгновеніе. Онъ такъ былъ пораженъ, что и не думалъ сопротивляться. Вынувъ ключъ изъ замка, я выступилъ изъ ниши.
— Проведите рукой по стѣнѣ, сказалъ я ему: — вы ясно ощупаете селитру. Право, здесь ужасно сыро. Еще разъ умоляю васъ: вернитесь! Не хотите? Ну, въ такомъ случаѣ я положительно вынужденъ васъ здѣсь покинуть. Но передъ тѣмъ я постараюсь васъ какъ можно лучше здѣсь устроить.
— Амонтилліадо! воскликнулъ мой пріятель, не успѣвшій еще придти въ себя отъ удивленія.
— Именно говорю я, — амонтилліадо.
Съ этими словами я принялся рыться въ вышеупомянутой грудѣ костей. Сваливъ ихъ въ сторону, я вскорѣ открылъ подъ ними множество обтесаннаго камня и известки съ пескомъ. Съ помощью принесенной лопатки я сталъ изо всехъ силъ задѣлывать этимъ матеріаломъ входъ въ углубленіе.
Не успѣлъ я уложить первый рядъ камня, какъ уже заметилъ, что Фортунато значительно отрезвился. Первымъ признакомъ этого былъ глухой стонъ, долетавшій до меня изъ глубины ниши. И это уже никакъ не былъ стонъ человѣка пьянаго. Затѣмъ последовало долгое, упорное молчаніе. Я сложилъ второй рядъ камня, третій рядъ, четвертый: — послышалось отчаянное бряцанье цѣпи. Звонъ этотъ длился нѣсколько минутъ; я оставилъ работу и присѣлъ на кости, чтобы полнѣе насладиться этими звуками. Когда звонъ затихъ, я снова принялся за лопату и, не отрываясь отъ дѣла, докончилъ закладку пятаго, шестого и седьмого ряда. Я уже возвелъ стѣну почти въ уровень съ моею грудью. Я опять пріостановился, взялъ факелъ и направилъ его свѣтъ на стоящую внутри ниши фигуру.
Изъ гортани прикованной фигуры стали тутъ вырываться такіе громкіе, пронзительные крики, что я мигомъ отскочилъ назадъ. Нѣсколько мгновеній я колебался и дрожалъ всѣмъ тѣломъ. Я обнажилъ свою рапиру и началъ ею водить по внутренности ниши; но тутъ въ головѣ моей промелькнула мысль, которая меня немедленно успокоила. Я ощупалъ рукою тотъ солидный матеріалъ, изъ котораго сооружены были катакомбы, и увѣрился въ томъ, что опасаться нечего. Я снова подошелъ къ стѣнѣ; отвѣчая воплями на вопли того, который за нею кричалъ. Я откликался на эти стоны и вопли — я усугублялъ ихъ — я ихъ, наконецъ, положительно превзошелъ силою и объемомъ своего голоса. Я продѣлалъ все это — и крики вопіющаго человѣка затихли.
Наступила полночь; работа моя подвигалась къ концу. Я завершилъ восьмой, девятый и десятый ряды. Я уставилъ почти весь одиннадцатый — и послѣдній рядъ; оставалось подъискать и вставить всего одинъ только камень. Я съ усиліемъ приподнялъ его съ земли и наполовину засунулъ его въ то мѣсто, которое ему предназначалось. Но тутъ изъ ниши послышался такой глухой, ужасный хохотъ, что у меня на головѣ волосы стали дыбомъ. Хохотъ этотъ смѣнился звуками жалкаго голоса, въ которомъ трудно было признать прежній голосъ благороднаго Фортунато. Голосъ этотъ говорилъ:
— Ха! ха! ха! — хи! хи! хи! — отличная штука! превосходная штука! Какъ мы потомъ будемъ отъ души хохотать надъ всѣмъ этимъ въ палаццо — хи! хи! хи! — Какъ мы будемъ хохотать, попивая вино — хи! хи! хи!
— Амонтилліадо! сказалъ я.
— Хи! хи! хи! — хи! хи! хи! — именно амонтилліадо! Но, кажется, ужъ поздно становится? Они насъ, пожалуй, уже ждутъ тамъ въ палаццо — синьора Фортунато и остальные всѣ? Пойдемте — вернемся скорѣе.
— Да, сказалъ я, вернемся скорѣе.
— Ради самого Бога, Монтрезоръ!
— Да, сказалъ я, ради самого Бога!
Напрасно ждалъ я отвѣта на эти слова. Я начиналъ терять терпѣніе. Я громко позвалъ:
— Фортунато!
Никакого отвѣта. Я снова окликнулъ:
— Фортунато!
Все никакого отвѣта. Я просунулъ факелъ въ остающееся въ стѣнѣ отверстіе и уронилъ его внутрь ниши. На это послышался оттуда только звонъ бубенчиковъ. Мнѣ становилось не по себѣ, — по всей вѣроятности, на меня начинала вліять сырость катакомбъ. Я поспѣшилъ окончить свою работу: всунулъ послѣдній камень на его мѣсто и залѣпилъ его наглухо. Передъ вновь возведенною стѣною я установилъ прежній валъ изъ человѣческихъ костей. Впродолженіи цѣлаго полустолѣтія ихъ ни разу не потревожила рука человѣка. In расе requiescat!