Борьба с одиночеством (Свенцицкий)

Борьба с одиночеством
автор Валентин Павлович Свенцицкий

Опубл.: 1916. Источник: az.lib.ru

---

Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 4. Церковь, народ и революция (1910—1917) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2016.

Завершающие каждую статью личные ответы публикуются со значительными сокращениями: только «имеющие общий интерес» (в соответствии с критерием автора).

---

ГОЛУБОЙ СОН

Одна маленькая девочка уверяла своих родителей, что ей снятся голубые сны.

Над ней смеялись.

А в небольшом приморском городе, с очень хорошим садом, в котором стоит старая башня «для обозрения туристов», — произошёл следующий случай.

В сад ходила девушка. Она всегда была одна. Все знали её. Но никто никогда не говорил с ней. Приходила. Садилась недалеко от башни. Просиживала час, два. И уходила куда-то по направлению к морю.

Однажды все были удивлены, что она заговорила с игравшей около неё девочкой. И через несколько дней эта девочка и одинокая, никому неведомая незнакомка стали неразлучными друзьями.

«Сезон кончился». Девочка пришла в сад попрощаться с своей взрослой подругой: мама увозила её домой. «Публика» видела, как тощие руки обвивали шею девушки и как вздрагивала от слёз кудрявая головка. Но девушка не плакала. Сидела неподвижно. А потом что-то сказала, и обе они пошли к башне.

Через несколько минут публика, гулявшая в саду, кинулась туда же: из окна, поросшего зелёной травой, выбросилась девушка, крепко сжав в своих руках девочку с белыми локонами.

Девочка разбилась насмерть. Девушка пришла в сознанье, но умерла через полчаса. Свой поступок она объяснила так:

— Не могла расстаться. Хотела умереть вместе.

Для меня это происшествие остаётся самым ярким символом одиночества.

Сколько таких девушек и юношей в Петрограде? Но, может быть, им было бы легче, если бы они могли видеть голубые сны?

В древности презиравшие «чернь» аристократы знали, что чернь требует -- хлеба и зрелищ.

Души у «черни» не должно быть. Душа — привилегия аристократов.

Но сотни тысяч бедных людей, борющихся из-за куска хлеба, прекрасно знают, что не о едином хлебе жив человек. Что иногда «голод» не самое большее, а самое меньшее из несчастий.

А как часто сил нет бороться с нуждой только потому, что нет сил в душе. А сил в душе нет чаще всего от одиночества.

Где-то в Петрограде «собираются» люди. Где-то «заседают» литераторы, философы. Где-то спорят, волнуются. Где-то играет музыка. Где-то идёт жизнь. Какое дело этому Петрограду до маленьких комнат, где живут, изнывая в борьбе с нуждой, маленькие люди?..

Но почему бы не перебросить мост? Почему бы хотя в печати не передать отблески далёкой волнующейся жизни? Для многих этот мост будет голубым сном. И многих проснувшихся спасёт от самого тяжёлого в жизни — от чувства и сознания одиночества.

14 ФЕВРАЛЯ 1916

Я получил от группы читателей письмо, в котором между прочим говорится:

«Спасибо вам, за вашу статью… Просим вас похлопотать, чтобы устроить новую анкету о самоубийстве».

Благодарность моих корреспондентов я не отношу за свой счёт. Очевидно, вопрос больной, и всякое его обсуждение — уже вызывает сочувственный отзвук.

Но вот об анкете.

Я был бы против неё!

Просьба читателей об ней свидетельствует о том живом взаимоотношении, которое установилось между читателями и газетой. Ряд прежде бывших анкет поражает глубокой отзывчивостью, искренним желанием сообща разобраться в поставленном вопросе.

И всё же вопрос о самоубийстве — я бы выделил. Помню, до войны, ещё в самый разгар «мании самоубийств», газеты печатали длинный список покончивших с собой, подробно описывая всю внешнюю обстановку до попыток включительно. И вот хроника вынуждена была отметить, что само публичное описание и обсуждение этого вопроса служит рассадником заразы.

Действует на психику притягивающе.

Всё внутреннее, что касается самоубийства, до того интимно, что не может быть предметом анкеты.

Из двух одно: или это будет отвлечённое, а потому и ненужное рассуждение. Или напротив — живой человеческий документ. Но тогда по содержанию своему чаще всего неподлежащий опубликованию.

Как же быть-то?

А вопрос очень большой и поистине трагический.

Вот вам список за день: повесился Сонин (33 года), выстрелил в грудь из револьвера сын бухгалтера Алексеев (17 лет), перерезал себе горло кандидат экономических наук М. Жихмар.

Очевидно, растёт в обществе эта страшная тёмная сила. И читатели не могут её не чувствовать.

Для всех ясно, что этот список не последний, что завтра, послезавтра он будет пополняться теми, которые ещё живы сегодня.

А между тем, очень редко спасённый после покушения — потом, выздоровев, покушается снова на самоубийство. Значит, удержи его кто-нибудь в ту минуту — и он был бы спасён.

Но дело сделано. Пуля выпущена. Мёртвого не воскресишь!..

Надо вовремя прийти на помощь. Окружающие редко могут помочь. От них это «секрет». Чтобы не тревожить близких — молчат об этих мыслях. Незнакомый, чужой, но которому можно сказать всё, гораздо скорей — как бы ни был он слаб сам — может оказать поддержку.

И вот, по всем этим соображениям, я предлагаю вместо анкеты — личную со мной переписку всем, кто в том или ином отношении захвачен этим вопросом. Или как наблюдатель жизни. Или как заражённый сам идеей самоубийства.

Я не предлагаю личного общения, потому что сам принадлежу к типу затворника, но будем переписываться! А если по ходу переписки будет нужно видеться — что ж! можно и бросить свой «затвор».

Если строки эти дойдут до тех, у кого уже поселилась в мозгу кошмарная мысль или они предчувствуют, что могут оказаться во власти её, — напишите обо всём мне. Перед посторонним — не стыдно сказать всё самое сокровенное, самое интимное. А вместе подумать — вместе пережить — это полдела. Вот и попробуем сделать его сообща. Кое-что можно будет и обсудить в печати.

Писать мне можно по адресу редакции «Маленькой газеты», Далёкому Другу.

19 ФЕВРАЛЯ

Мой призыв к страдающим мыслью о самоубийстве вызвал ряд глубоко-трагических откликов.

Я предлагал вместо анкеты переписку со мной. Так это и будет. Корреспонденты получат от меня письма.

Но, во-первых, некоторые не указывают своих адресов и просят ответить в газете. А некоторые запрашивают вопросы, имеющие общий интерес. И хочется поговорить о них не только в письмах — но и в печати.

Двое предупреждают меня: «Только покорно прошу не оглашать это письмо в газете, иначе вы окончательно меня убьёте». А другой: «Прошу в газету не выносить моей тайны».

И этим, неведомым, новым моим друзьям, и тем, кто хотел бы написать, но опасается открыть тайну, заявляю раз навсегда:

— Не бойтесь. Не только не вынесу тайны вашей в газету, но вообще никогда и никто не узнает ни вашей тайны, ни ваших имён.

Почти все мои корреспонденты — люди, решившие покончить с собой. Это решено у них. И если они не исполняют своё решение, то потому только, что «ждут бессознательно»… Хотя и сами знают, по их словам, что «ждать нечего»…

Меня поразило, что страшная мысль эта — не есть нечто «внезапное», нечто явившееся под минутным настроением. Нет. Как болезнь, как зараза — засела она в душу и мучает, и сосёт, и вырастает с каждым днём!

Вот почему так «задевает» каждого вопрос о самоубийстве. Все чувствуют, что вопрос этот — лишь самая высшая точка общего вопроса о неудовлетворённости жизнью, о несчастьи, об искании смысла жизни, о загробном существовании и прочее, и прочее, и прочее.

И мне приходится расширить рамки своего первоначального призыва. И обратиться к моим далёким друзьям с просьбой: не падать духом! И пока ещё не дошло до решений покончить с собой, а просто тяжело жить и не с кем посоветоваться и облегчить душу дружеской беседой, вспомнить, что у вас есть Далёкий Друг, который всей душой отзовётся на ваше душевное горе, и написать ему. Пусть и он слаб. И у самого у него сил не Бог знает сколько. Но ум хорошо — два лучше. Одиночество лишает душу последних сил. А там, где есть друг, уже нет одиночества.

Я против ответов только в газете. Душевное дело требует беседы личной. И потому отвечать буду в газете только тогда, когда этот ответ может быть интересен для читателей вообще.

Некоторые из корреспондентов прислали мне на ответ марку. Не делайте этого. Никаких марок на ответ не требуется.

Некоторые не указали адреса, может быть, потому, что неудобно дома получать ответные письма. Выход очень прост: укажите ближайшее почтовое отделение, по которому можно отвечать вам до востребования, на инициалы. Например: 1-е почтовое отделение, до востребования Н. Н.

Всё это так подробно пишу — к сведению, чтобы не было недоразумений.

А теперь перехожу к ответам.

«Ёлочка» — просит ответить в газете.

Вы пишете, что большинство умирает от неудачной любви, от измены или от непонимания со стороны любимого человека. «Что делать, если нельзя перенести подобной утраты… Одна смерть спасает…»

Вы написали мне это в году.

Если вы прочтёте свои собственные слова в 1926 году — рассмеётесь!..

Когда человек теряет любимого человека — утешать его нельзя. Ему будет больно. Это неизбежно. Но можно и должно указать на тот факт, что перенёсшие этот удар и оставшиеся жить никогда не делаются «несчастными на всю жизнь». Время всегда исцеляет боль от утраты любимого человека. Таким образом, надо лишь поверить этому общему опыту всех людей.

Надо сказать себе: мне больно Я не могу заглушить этой боли. Но буду жить. Попробую жить. Ведь умереть никогда не поздно? Попробую жить, потому что, по общему свидетельству, — боль эта постепенно гаснет от времени…

И поверьте — не через 10 лет, а через 1-2 года, — вы сами напишете мне, что я был прав! Вот всё, что в газете могу ответить вам. (Адрес не указан.)

№ 1325. Получите письмо. Но вот о чём надо сказать вслух. Вы пишете: «Теперь я живу и не знаю, для чего и для кого. Пользы я решительно не приношу никакой, и потому решил уйти в другой мир, где, может быть, найду себе полный покой».

Вы не приносите пользы — и потому решаете умереть. Но если вы чувствуете, что жизнь бессмысленна — коль скоро не приносишь пользы, — то это уже одно свидетельствует о том, что душа у вас хорошая, ищущая, в основе своей светлая. А при этом условии, когда столько людей живут не для пользы, а для своей потехи, человек — такой, как вы, — всегда найдёт своё место. Не сегодня, так завтра, послезавтра, через месяц, через год — ведь вся жизнь впереди! Бога ради, не торопитесь «в яму». Какой там покой хотите найти вы! Если вы неверующий — то там для вас не покой, а полное уничтожение. А если верующий — то откуда же «покой»? Покой и радость за гробом даётся полным осуществлением своих обязанностей на земле. Откуда же покой, если вы умрёте с полным разладом в душе?! Ведь эта же душа будет и за гробом!

Дай же Бог всем, кто писал мне, — сил и целости духа — жить!

24 ФЕВРАЛЯ

Я никогда не обращался к своему читателю лично. Пишу давно. Лет восемь. Начал ещё с студенческой скамьи. Обсуждал в печати вопросы религиозно-нравственные, философские, общественные, политические… Писал и под псевдонимами, и под своей фамилией… Некоторым нравилось, некоторым нет. Одни соглашались, другие спорили… Но всегда это было «отвлечённое решение вопросов». «Читатель» был для меня тоже чем-то отвлечённым. Я обращался к его «разуму». И не имел никаких дел с ним как с человеком.

И вот, впервые статьи о самоубийцах поставили меня к читателю лицом к лицу… Я увидал живой образ его. Услышал живую его речь.

Позвольте на откровенность ответить откровенностью. И на искренние признания — искренним признанием.

Я поражён тем доверием, с которым мне пишут. Я впервые не теоретически, а всем сердцем почувствовал ответственность, которую берёшь на себя каждой написанной строкой. И я, сознавая всю беспомощность перед теми задачами, которые возлагают на меня читатели в своих письмах, — всё же утешаюсь мыслью: как ни мало поможешь советами и как ни слаб духом сам — всё же посильное сделать должен.

Вот несколько отрывков из писем:

«Я вчера читала в вашей газете ответ на письмо тех несчастных, в числе которых нахожусь и я, и всю газету смочила слезами».

«Просто, как человека прошу Вас, будьте для меня не Далёким Другом, а добрым самарянином, т. е. ближним».

«Ответьте, как сделать: обождать немного или сводить счёты с жизнью немедленно».

«Но надо жить. Так велит какой-то незнакомый, но такой любезный друг».

Да, да! Незнакомому, «далёкому» — и открывают душу. Значит, уж наболело. Значит, уж хочется крикнуть в отчаянии, как в пустыне… Не потому пишут, что уж очень сильно написано. А потому, что горя много. И слёз не выплакать!

И вот я читаю письмо за письмом. И силюсь «перевоплотиться». Хочу по тону, по почерку, по тем фактам, которые сообщаются, — ясно-ясно представить себе своего корреспондента, встать на его место. Пережить всё вместе с ним и ответить: как бы я поступил на его месте…

И одно письмо проходит за другим: одна жизнь — за другой…

Вот передо мной письмо недавно овдовевшей женщины. В течение девяти месяцев она потеряла мужа и единственного сына: «Я очень несчастна. Теперь нет никакой цели жить. Только одно удерживает: до весны привести в порядок свои дорогие могилы».

Да, я понял всё горе и одиночество женщины и матери, у которой смерть отняла и мужа, и сына. Но во мне всё протестует против такого «конца»!

Вы хотите привести в порядок могилы. И потом умереть сами. Теперь, дескать, — всё. Больше нет в жизни никакого дела. Но послушайте: вы любите своего покойного мужа и умершего мальчика. И вот представьте на минуту, что они могли бы услышать вас. И вы рассказали бы им о своём решении. Неужели они благословили бы вас? Неужели ваш сын не бросился бы к вам и не стал бы умолять — не делать этого? Неужели они сказали бы вам: да, нам очень важен порядок на наших могилах. Сделай это. А потом сама ложись в землю… Никогда! Слышите: никогда они не сказали бы вам этого!.. Лучшее, чем может утешить себя человек в вашем положении, — это всю свою жизнь посвятить памяти умерших.

Старайтесь помогать всем, чем можете, окружающим вас людям. Старайтесь как можно больше сделать добра. И делая это — чувствуйте так, как будто бы кладёте венок на могилу. И я верю — утешитесь. И будете жить. И если бы мёртвые могли сказать вам — и муж, и сын сказали бы вам, что они душой будут с вами и будут радоваться вашей хорошей жизни…

Вот два письма от людей, которые несчастны не столько личными несчастьями, сколько от сознанья зла окружающей жизни.

«Всё святое попрано, втоптано в грязь… Кто может мириться с этим, тот пусть живёт…»

«Везде и во всём меня преследуют неудачи. Вся жизнь моя исковеркана, всё, что было для меня в жизни святого, всё попрано подлогами, обагрено грязью, самое святое, чистое опошлено…»

Если б можно, братцы, жизнь начать с начала…

Можно! Вот в этом-то и всё дело. Начинать жизнь — никогда не поздно. Можно встать утром и сказать себе:

— Ну вот, с сегодняшнего дня — начинается моя новая жизнь.

И начать её.

Не надо находиться в рабстве у своего прошлого. Каждый день в своём роде первый день. Лишь надо иметь силы начать строить свою дальнейшую жизнь именно с этого дня… Приведу вам «исторический пример»: Лев Толстой в пятьдесят лет коренным образом изменил свою внутреннюю жизнь, а на 82-м году решил изменить и внешнюю жизнь. Вы скажете: то Толстой! Но ведь дело не в литературном таланте, а в том, что здесь общечеловеческое.

Прошлого — не существует! Прошлое кончилось. И ничто человеку никогда не помешает считать началом своей жизни этот год!..

Вот ещё письмо, где причина отчаяния:

Обида. Неудачная любовь. Нужда.

Негодяй, пьяный фельдшер, обращается к фабричной работнице с гнусным предложением. И добивается, в конце концов, что отказавшую ему честную и хорошую девушку — выгоняют на улицу…

Обида и несправедливость так потрясли её, что она решилась покончить с собой…

Это больное место, это страшное зло жизни. Тысячи женщин знают по горькому опыту — грубые, циничные, наглые домогательства окружающих, и начальников, и не начальников. Как голодные волки. Только мерзее, потому что волк не притворяется. Но неужели из-за всякого негодяя, оскорбившего грязью своей, уходить от жизни? Идите своей дорогой. Честной, хорошей, трудовой. Чужая грязь к вам не пристанет — не замарает. Пусть так и остаются мерзавцы — с своими мерзкими предложениями… А вы живите по-своему. Подумайте: не слишком ли много чести, чтобы из-за таких людей отказываться жить.

О нужде, о любви и ещё о некоторых вопросах, имеющих общий интерес, — до пятницы. (Сейчас больше нет места.) Все указавшие свой адрес — получат от меня ответ по почте.

Жму руку всем моим далёким, новым друзьям. Личных приёмов у меня нет, но это, надеюсь, не помешает нашей близости.

26 ФЕВРАЛЯ

Нужда, любовь, болезнь и одиночество…

Вот четыре главных источника человеческих несчастий, и все почти письма ко мне говорят или о нужде, со всеми ужасными последствиями из неё вытекающими. Или о неудачной любви… Или о болезни… Или о тоске и одинокой жизни…

Когда читаешь письма от тех, кто доведён до отчаяния нуждой, чувствуешь себя особенно беспомощным.

Ведь тут нужны не слова, а деньги. Или возможность дать человеку работу.

Но статьи и письма — это по самому существу своему лишь слова, советы, утешение… Нуждающемуся советом не поможешь. И как ни будешь искренно страдать вместе с ним, положение его не облегчишь!..

И вот, поскольку ты «писатель» — перед нуждой чувствуешь себя совершенно бессильным!

Ну, найдёшь — 10-25-100 рублей!.. А дальше? Нужда всё растёт… И грошами этими от неё не спасёшь!

Здесь нужна помощь какой-нибудь организацией, которая бы спасала людей от безработицы. Например, бюро труда или рекомендательная контора по приисканию работы, с денежным фондом, из которого бы выдавались деньги, пока человек бедствует, пока он не нашёл работы. Даст Бог, «Маленькая газета» и сможет создать это неотложное общественное дело. А пока этого ещё нет — моя помощь в этом деле меньше, чем могут её оказать читатели!

Читатели?

Да, читатели!

Среди десятков тысяч читающих газету не может не быть людей таких, у которых есть чем помочь. И деньгами, и приисканием работы. А главное, нет такого дела, которого бы нельзя было сделать сообща. Если я могу дать несколько рублей, которых хватит нуждающемуся на несколько дней, — то все читатели могут действительно помочь человеку встать на ноги.

Вот к такой помощи сообща я и призываю!

Передо мной письмо, которое нельзя читать равнодушно. Я уверен, самому чёрствому сердцу сделается больно. И я верю, что кто-нибудь из читателей услышит мой голос:

— Помогите!

Эта женщина пишет:

«Спасите моего ребёнка, и я благословлю день, когда в первый раз прочла ваши добрые справедливые слова в газете…»

Она не просит милостыни. Она просит труда, заработка. «Хотя какую-нибудь работу — убирать хотя, или руками шить могу простое… На работу могу ходить с 8 утра до 7 часов вечера…»

Нужду и горе этой женщины вы поймёте из следующих простых её слов:

«Я готова на всякие условия согласиться, лишь бы иметь угол и кусок хлеба».

Адрес её: Апраксин, д. 7, кв. 39. Александровой.

Помогите и другой женщине. Она пишет не сама, о ней пишут мне добрые люди, тоже страшно бедные, но принимающие в ней участие.

Она солдатка. У неё муж на войне. Родила. Ребёнка должна скрывать и от мужа, и от людей. Бедность и отчаяние толкают её на последний исход — утопиться в Неве… Ребёнок пока в приюте. Но ей надо работу. Какую-нибудь работу. Адрес у меня. Если кто-нибудь из читателей отзовётся — пишите Далёкому Другу. Сообщу по почте.

А вот любовь.

Я много-много раз перечёл милое и такое молодое письмо, написанное грубым «полуграмотным» почерком…

Это целый роман. И тяжёлый. И сложный. И действительно есть над чем призадуматься, вчитываясь в жуткие строки письма.

«Я её, дорогой друг, полюбил первой чистой любовью, как можно любить в 18 лет. И мне отвечала тем же моя дорогая Дуся…»

Он простой ремесленник. Она простая продавщица цветов.

Они были так счастливы!

Но вот поступила она в школу «балетных танцев»… Стала выступать на сцене… в шантанах…

«А с этим выступлением начались мои мученья…» И кончилось счастье…

«Я был у неё не так давно. Но что я увидел. Она сидела на кушетке пьяная… Я спросил у соседки. Но лучше бы я не спрашивал. Она мне сказала, что она вчера ушла в десять часов и пришла только на следующий день в 7 часов вечера. Пьяная. Я ей сказал: Дуся, остановись, что ты делаешь! Дуся, пожалей меня!..

Я сказал ей всё, что было нужно. Она меня выслушала и спросила: так что же ты от меня хочешь? Я её просил бросить эту жизнь. И она ответила: если ты меня любишь — люби меня такую, какая я есть…»

И вот последние, удивительные по силе строки письма:

«Дорогой друг, я только ремесленник, рабочий, я сознаю, что я теперь ей не пара… и я не виню её, нет, она не виновата ни в чём… Но кто может опять возвратить то старое милое время, когда она была только ещё продавщица цветов. Когда ещё у ней не было на душе того, что есть сейчас… У меня уходит из-под ног почва. У меня нет того, за что бы я мог ухватиться. Дайте совет…»

О, я уверен, что все эти прохвосты, укравшие ваше счастье, и мизинца одного не стоят вас, «простого ремесленника», «рабочего»! У них пустое сердце, и куриный мозг, и тугие карманы… Уж конечно, они неспособны ни так любить, ни так страдать, ни даже так писать, как вы! Вы не ставите знаков препинания и пишете с массой грамматических ошибок, но каждое слово, написанное вами, — горит, исполненное громадной внутренней силы.

Вы пишете: «…я сознаю, что я теперь ей не пара…»

Нет! Это она вам не пара. И то даже нет. Может быть, пара и она… Но втянулась в грязь и тонет. И боится сама себе в этом признаться.

«Любите такою, какова я есть…»

В этих словах много и силы, и правды!..

Пусть ваша любовь при данных условиях будет мучительным подвигом — вы не должны бросать её. Вы должны смотреть на всё, что она сейчас переживает, как на великое несчастье, с ней случившееся. А разве любимую — можно бросить в несчастье?!

Пусть видит она любовь вашу. И вы не можете предугадать, в какую именно минуту она вдруг ясно увидит, как ничтожны её «кавалеры» по сравнению с вами. Не корите её. Не обличайте. Не надоедайте наставлениями. Это будет только раздражать против вас. Но старайтесь быть всегда около неё, когда она будет особенно несчастна.

Пусть Господь поможет вам — и вернёт вам ваше счастье!

1 МАРТА

«Будьте не далёким другом, а близким…»

«Разве вы „далёкий“ — нет, вы теперь близкий нам друг…»

«Я буду называть вас близким, а не далёким другом…»

Так пишут почти в каждом письме.

И хочется мне сказать два слова и о своём псевдониме, и по поводу одного письма от одинокого человека…

Да, я тоже хочу быть близким! Близким душой. Но далёким в том смысле, что дружбу свою предлагаю — откуда-то издали. Из какой-то далёкой неизвестности. Не было никакого Друга. И вот, точно упал с неба. И неизвестно, кто он, откуда он, где он…

Так лучше. Так много лучше! И «Ёлочка», которая пишет мне такие хорошие письма, права, когда говорит: «Да это лучше, что наш Друг не принимает лично».

Часто я думал:

Зачем уходить в пустыню? Приезжай в Петроград. Снимай комнату в пятом этаже. И живи! Та же пустыня. Ещё страшней. Потому что человек будет одинок, как в пустыне, — а кругом его ужасающая жизненная трескотня!

Да если он и познакомится поневоле с кем-нибудь, от этого не «пострадает» его одиночество! Люди лгут друг другу. Люди всегда хотя немного притворяются. Люди никогда не могут подойти друг к другу душа к душе. Они всегда одиноки. Всегда в «пустыне».

И вот я издалека — протягиваю в пустыню свою руку и говорю:

— Кому нестерпимо тяжко жить в пустыне петроградской — возьмите эту руку. Будем близкими друзьями — издали!

Ничто не помешает нам. Мы никогда не увидим и не узнаем друг друга. Нам не для чего ни лгать, ни притворяться, ни скрывать своих дум и чувств и болей. Мы как в «тайной исповедальне», но с той лишь разницей, что здесь и тот, кто исповедуется, и тот, кому исповедуются, — равны. Мне не надо писать вам «о себе»! Вы и так понимаете, что должен же был человек кое-что пережить в своей жизни, — чтобы искать далёких друзей… И этого достаточно, чтобы моя протянутая рука встретилась с вашей…

Я думал всё это, читая следующие строки письма:

«И вот теперь я совершенно один в этом скопище людей, именуемом Петроградом. Точно маленькая лодочка на волнах безбрежного моря. Стоит волне хлестнуть сильнее, и лодочки не станет…»

Но ведь нас теперь в лодочке двое! — Верно? А вдвоём совсем уж не так страшно…

Да, издали легче быть правдивым, а потому и близким… Но есть одно положение, при котором лучше, если «на глазах».

Я говорю о нужде.

Издали — нужда вас почти не трогает, а на глазах трогает хотя немного всякого.

Человек, подписавшийся «Старый швейцарец», вложил в письмо ко мне 5 рублей для помощи нуждающимся. И пишет, что по 5 рублей будет приносить каждый месяц.

Спасибо. Большое, от всего сердца, спасибо Вам.

В письме, между прочим, написано:

«Адрес мой я вам не дам и с вами быть знакомым я не ищу. Потому что если я и люблю людей, но больше ещё люблю свою мечту — по слабости своей…»

Пусть так. Тайная милостыня. Тайная помощь — может быть, единственное настоящее добро, без всякой примеси тщеславия, самолюбия и фальши…

Но всё же, чтобы захотеть помочь, надо видеть нужду собственными глазами.

Возьмите такой пример.

Вы сели обедать. Рядом с вами сидит голодный. Вы едите — он смотрит на вас. Просит. Но вы съедаете весь свой обед и спокойно ложитесь спать!

Разве это возможно? Нет!

Я убеждён, что не найдётся на свете человека, который бы мог с аппетитом съесть свой обед, когда бы за тем же столом будет плакать от голода ребёнок и просить хлеба!

И в то же время мы все делаем это только потому, что эти голодные сидят не за столом, не перед глазами, а где-нибудь в соседнем доме, и мы их лично не знаем…

А ведь для совести-то всё равно! Это для нервной системы разница. Если не слышно, как плачет, не видно, как корчится от голода, — на нервы не действует! А на совесть?

Должно, должно действовать!

И я по мере сил своих буду стараться, чтобы нужда, о которой читатели не знают, стала бы для них видимой…

Вот человек, захворавший ревматизмом и впавший в крайнюю нужду. Он пишет: «Родных у меня нет никого. Обратиться за помощью не к кому, работать идти не могу, кушать нечего. Я по этому поводу решил покончить дело всё сразу. Но, хотя мне и не хотелось это, так что я молод, мне ещё 24 года…»

Я написал ему — способен ли он хоть на какой-нибудь труд? И получил ответ: ходить всё-таки могу. Мог бы быть швейцаром или сторожем на даче…

Если кто-нибудь может найти этому человеку место сторожа или швейцара — помогите! Адрес его: Гаваньская ул., д. 44-б, кв. 40, Якову Худикову.

Помогите и ещё одному человеку! Но этому надо помочь не деньгами. Он болен туберкулёзом костей (болезнь не заразительная): «Болят обе ноги, одна в полусогнутом положении, другая болит в коленке и в следу, пока ещё хожу на левой, но, пожалуй, скоро будет нельзя…. На молоко и на яйца у меня бы хватило средства, но главное — воздух…»

Человек просит — воздуха!..

Человек просить дать ему угол и приют где-нибудь в деревне. Он так жалостно обещается потерпеть, пока кто-нибудь ему поможет!..

Помогите ему. Если у кого-нибудь есть возможность устроить этого человека в деревне — помогите!

Адрес у меня. Спросите — напишу.

Но большинство писем, на которые мне пришлось отвечать за последние дни, это письма о несчастной любви.

Пишут девушки и женщины, жизнь которых исковеркана неудачной любовью.

Пишут мужчины, которые проклинают жизнь из-за женской измены.

И со стороны — так бы и взял и переставил действующих лиц! Пусть бы мужьям, страдающим от неверных жён, достались эти обманутые жёны, готовые всю жизнь любить одного человека. И наоборот — мужьям, которые «направо и налево», достались бы такие же жёны.

Да вот — поди же — не так делается, как хочется!

Но вопрос о неудачной любви — большой вопрос. И я посвящу ему специальный «Ответ» в пятницу.

Я должен предупредить своих друзей — вот ещё о чём. Ни одно письмо — не оставляется без ответа. Но я физически лишён возможности отвечать сразу на все получаемые за день письма. Значит, поневоле приходится соблюдать очередь. Если несколько дней не получаете ответ — не думайте, что это от невнимания. И не сердитесь. Ответ придёт непременно.

Не запрещайте ещё писать в газете по поводу того или иного письма. Иногда это облегчает возможность сказать нужное для других. Ведь имени и фамилии не узнают — значит, тайна всё равно останется тайной…

4 МАРТА

Велика нужда человеческая. Велики и страдания из-за нужды. Но всё же большинство писем — о неудачной любви. О тяжёлой, разбитой семейной жизни.

И трудно сказать, кто чаще является виновником несчастья — мужчина или женщина? Кажется, мужчина виноват чаще, но есть много писем и от мужчин, жизнь которых исковеркана женщиной.

«Два года живу с женою, но житьё равносильно смерти…»

«Жена ушла от меня без всякой причины… Что мне делать, я не знаю, но одному жить я не имею сил — слишком тяжело… Со мной случаются нервные припадки — нигде не могу себе найти покоя…»

«Несмотря на мою любовь, жена бросила меня на произвол судьбы, стала вести весёлый образ жизни, который я вынести не могу; нет сил смотреть, что тот, кого я безумно люблю, погибает…»

А вот что пишут женщины:

«Он меня позабыл. Нас разлучила замужняя женщина. Я хочу умереть и дать ему полную свободу. Этого я перенести не могу…»

«Он ежедневно изменяет мне с первыми встречными женщинами, а придя домой, начинает бить ненавистную ему жену…»

«Я беременна. И он бросил меня. Я не в состоянии более влачить это горькое существование. Ах, как бы я хотела умереть во время родов. Лучше, чем потом самой себя лишать жизни. А жизнь без него невмоготу…»

И нигде так упорно не подсказывается смерть, как именно в неудачной любви. Нигде страдающим с такой очевидностью не кажется, что смерть — единственный выход. Во всех других случаях всё же есть желание бороться. А здесь — и бороться нечего! С чем бороться? Насильно любить не заставишь. Ну, а если не любить — жизнь теряет всякий смысл, всякий вкус, всякий свет. Точно солнце исчезло. И всё погрузилось в глубокий мрак. Навсегда. Значит — та же могила.

Связь любви и смерти — не случайная.

Тут дело не только в степени отчаяния. Дескать, уж очень больно. Вопрос стоит много глубже.

Любовь — это полное и окончательное слияние двоих (мужчины и женщины) в одно целое. Любящий мужчина — перестаёт быть только мужчиной. Он мужчина плюс то, с чем он соединил себя в любви своей, т. е. плюс женщина.

И наоборот, женщина, любящая мужчину, уже перестаёт быть только собой, она становится частью другого большого целого.

Это идеальная любовь. Это брак. Это то, о чём сказано «тайна сия велика есть».

Полного единства, полного слияния всей духовной и телесной жизни, т. е. любви идеальной, — не бывает никогда. Но всё же бывают различные степени приближения к ней. Может быть большая внутренняя близость и физическое слияние как завершение этой внутренней близости. И может быть полное отсутствие даже простого знакомства и слияние лишь в плоскости чисто физической.

И вот представьте себе такое положение:

Женщина отдаёт себя всю. Она перестала существовать «отдельно». Вся её жизнь, и духовная, и телесная, соединена с тем, кого она любит. Что бы она ни думала, что бы она ни чувствовала, — во всём участвует и он. Потому что «она» и «он» — для неё это «одно» общее, цельное… Но вот он так не любит. Он видит в ней только предмет для физического общения. Его единство чисто физиологическое. И потому, когда женщина перестаёт удовлетворять его, он порывает с ней. Без боли. Без трагедии…

Но подумайте, что будет с той, брошенной женщиной? Ведь от неё буквально отрезается часть её существа. Если бы мы обладали таким же духовным зрением, как и физическим, мы бы увидали, что эта женская душа буквально разрезана, расколота — надвое.

Отсюда и ощущение:

Нельзя жить!

Это психическое ощущение соответствует тому физическому ощущению, которое получилось бы, если бы человеческое тело разрубили надвое, и одна половина сохранила бы жизнь и сознание!

Из души вынули какую-то громадную часть, которую наполнял «он». И вам кажется — до физической ясности, — что жить с такой «половинкой души» — нельзя…

Я говорю — кажется. Потому что живая душа способна к росту. И эта душевная рана — всегда в конце концов зарастает, если, конечно, человек раньше, чем она успеет зарасти, не лишит себя жизни.

Причин, почему так редко бывает настоящая близость, настоящее слияние в любви (не только внешнее — половое, но и душевное), т. е. причин, почему так редки настоящие браки, — очень много.

Всех сразу не укажешь. Я пока скажу о самой простой.

Эта причина:

Взаимный обман!

Обманывать начинают, как только хоть чуточку понравятся друг другу.

Мужчина, ухаживая, — всегда лжёт. Он хочет лучше говорить, чем всегда, он выставляет себя в лучшем освещении, чем он есть. Он играет роль. Он хочет понравиться — и потому инстинктивно создаёт перед женщиной тот тип, который, он чувствует, должен привлечь её внимание.

И женщина влюбляется почти всегда не в действительного мужчину, а в воображаемого. Она принимает плохо ли, хорошо ли сыгранную роль — за действительность.

С другой стороны, и женщина всегда лжёт, кокетничая с мужчиной. Она только старается понравиться — то есть создать из себя такую женщину, которая должна увлечь. Лгут женщины и своими костюмами, и своей душой…

В результате:

Муж узнаёт, что за человек его жена, — только после… свадьбы.

Жена узнаёт, что за человек её муж, — тоже после свадьбы…

Игра брошена. Роли оставлены. Начинается действительность.

А вместе с ней и всевозможные сюрпризы и тяжёлые разочарования…

Это всё говорю я о неудачной любви «вообще».

----------

А теперь отвечу в «частности» тем, кто не указал своего адреса:

Ваня горемычный. Если жена окончательно отказывается с вами жить — вы должны примириться с этим. Упрашивание счастья вам не вернёт. Но «умирать» для того, чтобы дать ей «свободу», — и грешно, и безумно. Безумно потому, что она ту свободу, которая ей нужна, имеет и без вашей смерти: ведь она вовсе не хочет семейной жизни. А вы отнеситесь к ней так, как будто бы человек умер. И начинайте, пережив это горе, жить снова: ведь вы ещё так молоды.

Женщине, которую бьёт муж. Бросьте вашу забитость. Конечно, с детьми на улицу идти нельзя. Надо потерпеть и исподволь найти работу, которая бы дала вам материальное обеспечение. И тогда возьмите своих детей — и уходите от него совсем. Напишите, что вы умеете делать? Где бы могли служить? Я употреблю все усилия, чтобы достать вам место.

Покинутой Наташе. Если студент, которого вы любите, «падает вниз», до последних сил старайтесь сдержать его. Вы сестра милосердия — будьте же и для него подвижницей-сестрой. Но если он уйдёт от вас окончательно, тогда и вам скажу то же, что Ване горемычному. Ведь умирают люди? Пусть и он умрёт для вас. «Умирать» должен тот, кто разлюбил, — а тот, кто любит, должен перестрадать это горе и жить с новыми силами. Вот всё, что могу сказать в газете. Боитесь — распечатают письмо? Дайте адрес до востребования.

6 МАРТА

В Петрограде, насчитывающем около 2,5 миллионов жителей, нельзя найти одного врача, который бы согласился лечить бедного человека бесплатно.

Другими словами, нельзя найти ни одного врача, который бы занимался своим врачебным делом — не только из-за денег!

Обычное возражение: нельзя же самому умереть с голоду. Или: начни принимать бесплатно — никто платить не будет. Возражения эти я решительно отвергаю.

Выход найти очень просто. И умирать с голоду не придётся, и добро будет сделано.

Пусть врач назначит один день в неделю для бесплатных больных.

Как видите, очень просто! Шесть дней для наживы, один день для души — это немного! Это лишь маленькое возвращение долга тому бедному народу, на спине которого все мы сидим…

Но и этого нельзя добиться! Самая большая «жертва», на которую идут, — это приём по дешёвой цене, т. е. рубль за визит… Да какая же это жертва, когда в Петрограде сколько угодно лечебниц, где берут за приём 50 к.!

Если эта статья попадёт в руки какому-либо петроградскому врачу, я прошу его вчитаться в следующие строки:

«Нет больше сил терпеть, Далёкий Друг… может быть, одним трупом будет меньше, если поможете…»

Я не буду утруждать чтением этих криков человеческого отчаяния… Я обращаюсь с просьбой в глухое пространство:

— Врачи! Отдайте один день бедным!

Отдайте им несколько часов бесплатного труда. Бесплатной помощи! За нас работает народ. Мы учимся в то время, когда он изнемогает от своего страшного труда, поможем же ему бескорыстно, без рублей и копеек, поможем ему один день в неделю, когда он просит «полечить» его, вернуть ему возможность снова работать и жить!

Если случайно обращение моё попадёт на глаза доктору, я прошу его не отмахиваться от «сантиментальных чувств», а сесть и написать Далёкому Другу о своём согласии раз в неделю бесплатно принимать больных.

8 МАРТА

Сегодня я отвечаю по преимуществу тем, кто писал мне о нужде.

На первый взгляд может показаться странным — такое публичное обсуждение «нужды». К чему? Тут надо помогать, а не обсуждать. Но я писал уже, что пока для газеты возможна лишь одна форма помощи: обращение к читателям, которых газета хотела бы объединить в общую семью.

Я уже указывал, что одна из очередных задач газеты — создание специальной организации для борьбы с нуждой. В эту организацию должна войти и биржа труда, и рекомендательная контора, и касса взаимопомощи, и т. д. Но пока этого ещё нет — будем помогать друг другу как можем, потому что жизнь не ждёт и нужда требует помощи немедленной.

По поводу статьи, в которой я писал об этой будущей организации, я получил письмо от одного, по-видимому, очень деятельного и отзывчивого человека. Он пишет:

«К чему откладывать? Можно приступить к делу немедленно. Пусть только руководители газеты возьмутся за это, обратятся с призывом, и мы, маленькие люди, соберёмся в одну семью».

Но дело в том, что руководители все силы сейчас отдают на всё большее и большее улучшение газеты. Ведь второй год издания — это очень немного. Дело молодое. И требует большого труда для своего развития и улучшения. Поэтому не осуждайте, что пока откладывается. Ведь эта организация «труда» должна быть при газете. Значит, сначала надо довести саму газету до должного совершенства, а уж потом начинать и новое большое дело при ней. Но по существу — мой корреспондент прав. «Маленькая газета», действительно, должна объединить читателей в одну семью.

В этом и разница её по духу от других «больших» газет. Там — только читатели. Здесь же читатели должны почувствовать себя «сообща». Должны почувствовать себя членами «одной семьи». Участниками какого-то большого общего дела. А раз сообща — значит, и взаимопомощь, и братская поддержка, и материальная и духовная кооперация!

А пока этого нет, я всё же буду обращаться к читателям с общим нашим горем. И буду рассказывать о нужде.

Как часто люди и хотят помочь — да не знают, кому. Пусть же из моих «Ответов» эти люди будут знать, кто нуждается в помощи.

Вот маленькое-маленькое — измятое, точно всё заплаканное письмо… Я приведу его с небольшими пропусками:

«Спасите, защитите, Далёкий Друг, от злейшего врага — нищеты. Дайте силы вырваться от этого врага. Прошу вас не о денежной помощи — нет. Хотя какой-либо работы дайте, чтобы было чем существовать. Дочери моей ещё 15 лет… Она поступила в лабораторию. Получает 15 р. С 12 января я записалась в Петроградской бирже труда. Но работы оттуда не получила. Всюду требуют молодых, мне же 43 года. Неужели помирать с голоду? А дочь? Уж не меня старую пожалейте, а мою бедную девочку. Что делать на 15 р., когда за угол платим 8 руб. Ещё раз прошу, Далёкий Друг, порадуйте чем-нибудь нас бедных, обездоленных на великие дни светлого Праздника — дайте какое-либо дело…»

Что я могу прибавить к этим словам от себя? Если скорбь матери вас не тронет — могут ли тронуть мои призывы!..

Я хочу верить. Я верю, что если у кого есть работа — они не откажут. Они пожалеют мать. И пожалеют дочь, которая выбивается из сил, чтобы поддержать и себя, и мать свою.

К сведению тех, кто хотел бы помочь им, должен сказать, что письмо написано совершенно грамотно, без ошибок. Хорошим почерком. Очевидно, человек способен не только на чёрную работу. Адрес у меня.

Теперь мне приходится коснуться другой несчастной семьи.

Это целая трагедия.

Муж долго изнемогал от нужды. Не выдержал. Решил украсть, но дать есть своим детям. Украл. Теперь он в тюрьме. А жена и дети голодают. Не уплачено за квартиру. Нечем топить. И грозят со дня на день, что и вовсе выгонят с квартиры. В последнем письме она пишет:

«Ради Бога прошу, самое главное уплатить за квартиру. Эго самое важное в настоящий момент. Иначе мне с тремя детьми придётся идти на улицу. И затем я имею рекомендательное письмо к Капралову и была у него, работу он даёт, но требует залог 10 р.».

Человек этот вполне интеллигентный. Может быть продавщицей, кассиршей и т. д. Адрес у меня.

Я знаю, читатели «Маленькой газеты» не богачи. Многие, очень многие — сами знают нужду. Но не все же голодают? Не всем же грозит очутиться на улице с детьми. И те, которые могут помочь, — пусть помогут. Или у себя дадут работу. Или укажут, где найти её.

А вот письмо от простой, несчастной девушки, доведённой до отчаяния. Она пишет:

«Милая „Маленькая газета“, нахожусь на краю самоубийства. Страшные условия жизни и тяжесть её — доводят до крайности. Не имею родителей и родных. При том же близорука, через что не имею подходящих занятий. Жила раньше горничной. Только всюду и слышу: „слепая кошка“… Но раньше, чем покончить жизнь самоубийством, решила обратиться к тебе, милая „Маленькая газета“. Неужели же не найдётся людей, которые бы могли помочь мне. Я кончила сельскую школу. Мне 22 года…»

Возьмите эту девушку в чайную, в прислуги. Уж конечно, испытав такое горе — она будет трудиться добросовестно. А близорукость — не большой грех! Можно очки купить. Это пустяки… Адрес её у меня.

И вот последнее письмо:

«Умоляю! Помогите! У меня мать, сестра и брат. Я хотела поступить в гувернантки. Но нужна рекомендация. Я хорошо знаю английский язык. Дайте мне, умоляю вас, какое-нибудь место. Из квартиры выселяют, а у нас ни копейки денег нет. Я недавно приехала из Америки и вот никак не могла нигде поступить. Пока мать была здорова, то мы кой-как перебивались, — теперь она слегла, и мы живём впроголодь…»

Английский язык — это большой капитал. И в конторах, и в торговых предприятиях нуждаются в корреспондентах, знающих английский язык. Надо только найти. Надо довести о себе до сведения. Вот и помогите сделать это. Укажите в конторах, где служите, на этого нуждающегося человека… Адрес тоже у меня.

Нужда, нужда! Работы дайте! Голод! Холод! Нищета!..

Слова эти, как крик утопающего, звенят в ушах и не дают покою совести.

На нет — и суда нет.

Но у кого есть, кто может — пусть не закрывает глаз своих, сердца своего и поможет.

Помните, я писал о туберкулёзном, который просит воздуха, и о солдатке с ребёнком? Им помогли. Пусть же и эти будут такими же счастливыми и на их призыв так же отзовутся и помогут… Ведь когда человек тонет — можно ли пройти мимо? А эти люди утопают, гибнут. Подайте же им руку помощи!..

----------

Нате В. Н. Уж очень вы неразборчиво написали. Бился-бился и всё же не знаю, верно ли вас понял. Этот мастер на войне? По-моему, вам не надо связывать себя никакими определёнными обещаниями. А так напишите: «Я пока, мол, не люблю никого по-настоящему. Вы мне нравились. Бог даст, вернётесь с войны, узнаем друг друга ближе и, может быть, полюбим».

Нине, блондинке из Гавани. Конечно, не верьте. Человек, который любит, никогда не будет требовать этого. Тут явное и вполне сознательное желание обмануть.

11 МАРТА

Каждое письмо, какого бы жизненного затруднения оно ни касалось, почти всегда источником своим имеет — полное отсутствие определённых и твёрдых взглядов на жизнь.

По-учёному бы сказать: отсутствие миросозерцания.

Отсюда и беспомощность, и отчаяние при малейшей жизненной неудаче.

Люди живут без всякого руля. Просто отдаются течению.

Изо дня в день — изо дня в день. И вот, как только наскочит на мель, — тут-то и обнаруживается, что плыл он, собственно говоря, без всякого «высшего руководства». И заплыл не знай куда.

И вот думается: ну хорошо, с этой мели он спустится благополучно. А дальше? Не наскочит ли он через месяц, через год на новую, худшую мель? Да обязательно даже! Если нет в душе твёрдой основы, освещающей весь жизненный путь, — и мели, и подводные камни стерегут человека всюду.

Обычно жизнь людей строится на стремлении к тому или иному житейскому благополучию. Счастье и несчастье — всегда оценивается у нас применительно к степени этого благополучия. И вот, когда благополучие разбивается неожиданным жизненным ударом, человек совершенно теряет под ногами почву и кричит в отчаянии: «Жизнь проклятая! Жить не стоит!»

Но в том-то и дело, что смысл жизни бесконечно больше жизненных удач и неудач, — и если понять это и жить этим, никогда не собьёшься с дороги.

У нас все понятия спутались.

Представьте себе такой пример: идёте вы по улице, лежит бумажник, туго набитый деньгами. Неужели пройдёте мимо? Ну конечно, нет. И вы возьмёте и подымете — эти найденные деньги. Почему? Ясно. Это для вас ценность. Это то, что главное для вашей жизни: материальное благополучие.

Идёте дальше. Под забором валяется брошенный ребёнок. Поднимите ли вы его? Нет. А если и подымете — то для того, чтобы отправить в воспитательный дом. Почему же так? Да потому, что нет сознанья великой ценности человеческой души. Деньги — это находка. Человек — это обуза! Вот это-то искажение понятий и превращает всю нашу жизнь в какой-то бессмысленный сумбур. Забыв, что смысл жизни во всестороннем развитии души человеческой, в росте её и в полном расцвете, мы проклинаем жизнь, проклинаем её за «неудачи». И не видим за деревьями, за житейскими пустяками — «леса» — великого нашего призвания.

Я получил удивительное по силе письмо. Нет ни имени, ни адреса. Давайте прочтём его сообща. Это даст мне возможность на примере показать в высшей степени важную сторону вопроса — и таким образом сразу ответить на целый ряд писем (между прочим: «Отчаявшемуся» и «С. Т.»). Письмо, которое мы будем сейчас читать, написано с грамматическими ошибками. Но благородный, сдержанный тон его и проникновенная целомудренная скорбь — исполнены высшей интеллигентности и производят впечатление потрясающее:

«Я шестнадцати лет бросилась из окна четвёртого этажа и думала, что превращусь в бесформенную массу. Но осталась жива. И теперь мне уже 38 лет, и следа от падения не осталось, годы сгладили и выпрямили сломы и вывихи, и я здорова. Моя жизнь — это сплошное терпение. Вся моя дорога до этих пор покрыта терниями. Родилась я в Петербурге, во время турецкой кампании. Мой отец был на войне год, и я к его приезду появилась на свет. Мать боялась показать меня мужу, снесла на реку Карповку и положила рядом с водосточной трубой. Приехал мой отец. Видя мать больную, он догадался и стал настаивать, чтобы она сказала, где ребёнок. И вот он был моим спасителем, потому что, очевидно, я была так мала, что не догадалась хотя бы шевельнуться, и, конечно, тогда бы вода скрыла тайну моей матери. Что за жизнь моя была потом, не помню до 13-летнего возраста. Знаю лишь, что голова моя проломлена во многих местах, губы прорваны, но уже остался лишь желтоватый след. Но всё же я росла и, как назло, была крепкая, здоровая и очень весёлая, бойкая девочка. В 13 лет решили, что мне пора уже зарабатывать свой хлеб и попросили вон из дому. Я очутилась на улице. Что я перенесла и что я видела, знает один Бог… Улица сделала своё дело, и у меня на 16-м году родился мальчик. Весь ужас познала я тогда, когда больная, презираемая людьми брела со своим ребёнком в воспитательный дом. Но я безумно любила своё дитя. Прокормив его месяц, от меня его взяли и увезли в деревню. Что было со мной, страшно вспомнить. Одна, голодная, холодная и с тоскою невыразимою. И я решила, что жить не надо, и случилось то, что я выбросилась из окна, горячо молилась я, чтобы Господь не оставил моё дитя, но Он не оставил и меня.

Меня подняли разломанную, разбитую и положили в Маpиинской больнице. Я оправилась, но не скоро, шесть месяцев лежала я, и добрая душа неустанно заботилась обо мне (его уже нет, он умер). Я думала, что я попала в рай и только бы и моего ребёнка сюда, и об этом позаботились, и, выйдя из больницы, я могла взять своё дитя. Давно это было, но и теперь, когда я всё вспоминаю, холод обнимает меня всю. Ужас какой-то был со мной. Да я выразить не умею, как бы это нужно было сказать. Ну вот скажите мне: права ли я была тогда или нет, был ли мне иной исход. Нужно бы было всё забыть. Но не забыть и сейчас. Уже я клонюсь к старости. Дитя моё единственное, сын, на войне. Всё это далёкое прошлое, но забыть его нельзя. И теперь часто приходит в голову, что лучше бы умереть, но, конечно, своею смертью, потому что жизнь не помиловала меня и за мои вынесенные тяжёлые страдания и теперь не даёт мне успокоения. Как я жила, не буду говорить, но сына своего я боготворила.

Всё лучшее, что было в моём сердце, — я отдала моему ребёнку, воспитывала его. Заботилась. Учила. Но неудача — так неудача во всём. Дома подготовив своё дитя — я отдала его в реальное. Дошёл до четвёртого класса и решил, что довольно учиться. Ни уговоры, ни слёзы мои не помогли. Ушёл. И от меня ушёл. О, сколько мук я перенесла, спасая его не раз, выдёргивая из пропасти. В 18 лет привёл невесту, пожилую, с ребёнком. Объявил, что женится. Я согласилась, но всё оттягивала свадьбу. Слава Богу, разошлось дело. Всё ж таки в 19 привёл вторую, и уж тут не помогло — женился. Устроила я их. Отдала всё. Думала, жена хорошая. Его исправит. Но и тут натерпелась… Вот взяли его на призыв. Упрёки. Слёзы. Теперь на войне скоро год, и всё слёзные письма, полные упрёков. Ну что тут делать, как быть, посудите. И рада смерти, и не отвернуться от неё, и как желанную, жданную, с радостью встречу. Личная жизнь сложилась в последние 9 лет хорошо. Около меня любящий и любимый мною человек, оба мы трудимся. И сами живём, и обездоленным помогаем. Но душу разрывает, что тот, кому я отдала жизнь и кому отдала всё самое лучшее, проклинает меня. Я не могу встать, чтобы слезами не умыться, а ночь такая длинная, кошмарная и в голове часто встаёт вопрос: да в чём же я так зло провинилась, разве только в том, что ненужная, лишняя на свет родилась».

На этом кончается письмо…

И вот человек, свершивший величайший жизненный подвиг, спрашивает: зачем он жил?

А ответ — живой, покоряющий — стоит тут, рядом с этим письмом. Спросите: где? Да она, она сама этот живой ответ. Затем и жила, чтобы стать такой, какой она стала! Мне — слабому и расшатанному, избалованному материальным благополучием человеку — пишет святая женщина (я твёрдо пишу это слово!) и спрашивает: зачем! И я должен отвечать ей — только потому, что она смотрит не в ту сторону. Смысл жизни — во внутреннем росте человека. Всё остальное — лишь условие для этого. Вы свершили подвиг, может, больший, чем мученики христианские, и вы спрашиваете меня: зачем нужна была ваша жизнь!

Повторяю: вы, с вашей душой, — живой ответ на этот вопрос.

А сыну вашему напишите, что теперь давно уже и законныеединственные сыновья взяты — значит, упрекать ему вас не в чем!

----------

И. Козыреву. Жаль, не дали адреса. Отвечая кратко: христианин.

Шура № 35. Безусловно должны жить с ней. Ваше право? Любовь.

Несчастной Маше. «Если свершится всё, как я решила, молю, не оставляйте ребёнка…» Но так не должно случиться. Слышите: не должно! Во-первых, он вас ещё не бросил. А если и так. — Почему «одной не поднять ребёнка»? Это надо сделать. Прочтите письмо, которое приводится выше. Почерпните в нём силы.

С. Д. Я лично никого не принимаю. Во-первых, в Петрограде не живу — живу под Петроградом. Во-вторых, по причинам внутренним. Я затворник — для всех одинаково. Не обижайтесь. О месте подумаю.

16 МАРТА

Общий взгляд на жизнь, те убеждения, с которыми человек живёт, это не пустяки — это то самое, что освещает ему жизнь. Делает его счастливым или несчастным.

Вы скажете:

— Ну уж это слишком! Несчастье — так оно несчастье и есть!..

Возьмём пример — всем известный Л. Н. Толстой. Почти до пятидесяти лет он страстно увлекался хозяйством. Вводил всевозможные усовершенствования, мыл породистых свиней, самым положительным образом относился к винокуренному заводу.

Всё, что улучшало, обогащало его яснополянское имение, — было для него «удачей». Счастьем.

Но изменились взгляды. И сразу изменились все оценки: то, что было справа, — стало слева, и то, что было слева, — стало справа. И «процветающая» Ясная Поляна стала для него невыносимой тюрьмой. И в восемьдесят два года больной старик ночью убежал из неё… И бегство это считал для себя счастьем.

Даже самый бесспорный источник «несчастья» — нужда, и то находится в подчинении у наших взглядов.

Я получил несколько писем с просьбой дать взаймы 100 рублей, 200 рублей. 340 рублей! И люди пишут, что иначе им хоть в петлю. Но разве вы не слыхали о том, что в деревнях и сёлах прислуга получает 3-5 рублей в месяц. Значит, чтобы заработать 340 рублей, ей надо бы было работать шесть лет!

Что бы сказала эта бедная деревенская прислуга, если бы узнала, что 340 рублей — почти что и за деньги не считаются. Рабочий человек, получающий 100 рублей в месяц, считает себя богатым. А банкир, у которого доход упадёт до двадцати тысяч в год, скажет, что он разорился. Однажды американский миллиардер покончил жизнь самоубийством только оттого, что с ним на одном пароходе в Англию ехал человек более богатый, чем он!

Для нас это смешно!

Но для странника, раздавшего всё состояние и отправившегося ходить по святым местам, так же смешно, что можно считать себя несчастным из-за нужды.

Но ещё теснее зависимость счастья от наших общих взглядов — в жизни душевной.

Здесь уж в буквальном смысле «каждый человек своему счастью кузнец».

Как часто люди говорят:

— Я потерял веру в Бога, потому что на свете такая несправедливость… У одного много — у другого нет ничего. И вообще, столько зла.

Но так говорящий забывает, что злом-то он называет то, что по его мнению зло. А не по Божьему мнению. Он критикует Бога, награждая его своими взглядами, своими оценками.

Например:

— Вот этот человек очень нехороший — а Бог дал ему богатство.

И говорящий так уверен, что и Бог согласен, что богатство действительно очень хорошая вещь!

Но вы отрешитесь от нашей привычной, повседневной точки зрения на жизнь. Поставьте во главу угла всех оценок душу человеческую. Скажите, что смысл жизни в совершенстве этой души. И что хорошо всё то, что способствует её росту. И что мы, с нашими полуслепыми глазами, не в силах судить, какой душе что лучше, и тогда мы бы часто говорили фразы, которые теперь для нас бессмысленны. Мы говорили бы:

— С таким-то случилось несчастье: он выиграл 200 тысяч…

Или:

— Этому банкиру повезло. Он разорился…

Я знаю, сейчас смешно читать это! Так же смешно, как смешон для нас человек, который подберёт ребёнка под забором и швырнёт ногой находку в виде туго набитого бумажника. Но это смешно потому, что все понятия наши спутались. Потому что мы смешны. Потому что кусочек жизни в 20-30 лет мы принимаем за всю жизнь. И черпая воду решётом — хотим всё сделать для этих 20-30 лет. А то, с чем придётся жить вечно, оставляем и без внимания, и без питания. Но когда мы будем умирать, мы будем силиться вспомнить не то, сколько мы съели и сколько выпили, — а что мы сделали такого, ради чего стоило жить. И горе тому, кто в этот смертный час ничего не сможет вспомнить…

Многие, очень многие мои корреспонденты, прочтя всё это, поймут, что я отвечаю им.

Но есть слабые, которые не могут «переменить своих взглядов».

Есть несчастные, которые не могут не быть несчастными, когда гнетёт их нужда.

И таким всё же надо помочь, потому что они несчастные.

Очень часто помощь работой — неприменима. Потому что человек болен или некуда девать детей.

Я обращаюсь к тем читателям, которые мне безусловно верят. Верят, что каждая копейка, пожертвованная ими, будет отдана действительно голодному и действительно не могущему работать: присылайте мне на эту помощь каждый, что может. Но с одним условием: я должен знать адрес жертвователя. Во-первых, чтобы по почте уведомить его о получении денег, во-вторых, чтобы я мог сообщить, кому они будут переданы.

Скажу только одно: нужды много. И страшной нужды… Бороться с ней можно только «миром», сообща… Давайте же попробуем!

----------

Покинутой. Если вы уверены, что он вас любит по-прежнему, почему бы вам не сказать ему всё, что вы мне написали? Если любит — поймёт. Помиритесь. И непременно выходите замуж. «Жена заводского» — это гораздо почётнее, чем «жена богатого бездельника».

Ученику Паше. Ваши стихи такие милые. Но для печати не годятся. Не огорчайтесь. Ведь вы, наверное, ещё мальчик. И потому пишите, развивайте в себе эту способность. Только не мечтайте сейчас же попасть в печать. Учатся музыке многие, а концерты дают — единицы. Так и стихи. Они дадут радость прежде всего вам самим. Потом — близким, друзьям. А если окажется талант — тогда уж и всем людям.

18 МАРТА

— А сам ты каков?

Я давно ждал этого вопроса. Я даже удивлялся: неужели обойдётся без этого злобного «змеиного шипа».

Наконец, дождался. И в самой нелепой форме.

Открытка. Адресована: Далёкому Другу. А в открытке написано:

«Друг Евсташа, ты складно пишешь, но сам поступаешь ли так, как пишешь? И ты, наверное, поднял бы бумажник с деньгами, а ребёнка отнёс бы в Воспитательный дом, т. к. у тебя самого, кажется, семеро Евстафычей? Чем иметь своих, занялся бы подбиранием брошенных, тогда бы и проповедовал другим. Что ты на это скажешь? Галя».

Что я скажу?

Во-первых, скажу, что я и Евстафий Богоявленский — два совершенно различные лица. Во-вторых, я холост. Ни семерых, ни меньшего количества «Евстафычей» не имею. А в-третьих, скажу вот что:

Сколько нужно иметь легкомыслия, чтобы не только не зная лично человека, но даже не дав себе труда разобраться, что пишет Далёкий Друг и что пишет Евстафий Богоявленский, — выступать с категорическим заявлением: «И ты, наверное, поднял бы бумажник» Почему «наверное»? Откуда эта непоколебимая уверенность? Она очень характерна. Она живёт в недрах обывательских душ: все одинаковы! Все так делают… Это то самое, что и обессиливает людей. Это то, чем страшна среда. Как только человек захочет хоть что-нибудь сделать «по-другому», сейчас же кругом: «а все делают так-то»… И человек думает: и в самом деле — ведь все делают это, почему и мне не сделать?

Но в связи с этой открыткой встаёт и ещё один очень важный вопрос:

Действительно ли так важно «а сам ты каков?»

Неужели алкоголик не вправе сказать о мерзости пьянства?

Вот если бы я писал: «Вы все такие-сякие — берите пример с меня — вот я какой молодчина»…

Но разве я хотя раз ставил себя в пример?!

Я кое-что в жизни пережил. Кое над чем думал. Кое-что видел. И это даёт мне право разбираться в сложных явлениях жизни человеческой. При чём же тут моя «безгрешность»?

К великому моему счастью, корреспондент и здесь сделал промах: всеми тяжкими грехами грешен я, как и всякий человек, но сребролюбием — не страдал никогда. Но суть-то не в этом. Неужели только безгрешные могут говорить правду? Кто же безгрешен? Даже святые считали себя великими грешниками. Что же, и они должны были молчать? Тогда все должны молчать! Ведь слова-то мои не делаются ложными — от личного несовершенства. И наконец, каким образом в газете можно «учить» — личным примером!!

Я так подробно останавливаюсь на этом вопросе, чтобы в самом начале, в самом корне, уничтожить это недоразумение. Я друг — а не учитель, ни о какой «святости» своей никогда никому не говорил и не скажу, но помогать разбираться в жизненных и душевных явлениях — всегда буду!..

К этому сейчас и перейдём.

Один корреспондент пишет мне:

«Вы пишете так, как будто бы верите в бессмертие. Но вы человек образованный. Не можете же вы не знать, что наука давно всё это опровергла».

Вопрос о бессмертии — вопрос большой, сейчас нет места говорить о нём подробно. Ответ свой по существу я отложу до вторника. Вероятно, мне не раз ещё придётся к нему возвращаться. А пока скажу только два слова об этой ссылке на «науку».

Человек, написавший мне это письмо, полуграмотный. Но и он уже слышал, что «наука всё это опровергла».

А один из величайших учёных Пастер говорит: «Я знаю много и потому верую, как бретонец (бретонцы очень верующие люди), но если бы знал ещё больше — веровал бы как бретонская женщина».

А однажды в Московском психологическом обществе, в котором принимали участие почти все выдающиеся профессора университета, — покойный Вл. Соловьёв (один из учёнейших людей в Европе) предложил голосовать вопрос о бессмертии.

Верующие — должны были поднять руку. И что же!

Бессмертие «прошло» большинством одного голоса!

Пусть большинство небольшое. Но всё же это было большинство учёных.

И неужели, если бы «наука доказала», никто бы не сообщил об этом Л. Н. Толстому? А у него в Ясной Поляне бывали все европейские знаменитости учёного мира начиная с Мечникова. А Достоевский? А Менделеев? А Вл. Соловьёв, Трубецкой? Да мало ли — всех не перечтёте!

Таким образом, ссылку на «науку» — надо оставить. И не бояться, что «все» не веруют. Совсем не все. Напротив, верует большинство, если уж решать вопрос голосованием.

Веруют или совсем необразованные (т. е. народ), или очень образованные (хотя не все, конечно). Неверующих же больше всего в среде полуобразованной. Образование которых всё сводится к торопливому получению университетского диплома. Вот они-то и распространяют этот грубый предрассудок, будто бы «все», «давно опровергли»… и т. д.

Но повторяю — к бессмертию мы ещё вернёмся.

----------

Без подписи. Ничего позорного иметь ребёнка нет. На презрение — не обращайте внимания. Презрения достоин тот, кто бросил. Сыну вашему говорите, что отец умер. А когда он вырастет — всё узнает. Поймёт. И не осудит.

20 МАРТА

В женском клубе поднят вопрос громадного общественного значения: о самозащите женщин.

О самозащите нравственной, физической и социальной.

Давно уже пора женщинам объединиться и дать дружный отпор наглым посягательствам и на её душу, и на её тело.

Если бы женщины были объединены в общества, союзы, кружки, если бы они не переживали обиды свои, и оскорбления, и унижения в одиночку — много бы они могли достигнуть на пути к счастью.

Но все врозь.

А «поодиночке» какая же борьба!

У нас есть женские клубы, женские организации, — но многих ли они объединяют. Сотни? тысячи? А где же сотни тысяч? Почему они стоят в стороне? И поодиночке терпят и надругательства, и издевательства, вместо того чтобы сплотиться для самозащиты!

Много писем простых работниц прошло через мои руки. И сколько в них слёз, жалоб, мучительных признаний — о покушении на их женскую честь.

Тут и сыновья фабрикантов, и старшие мастера, и фельдшера, и просто влиятельные рабочие. И все лезут со своими ухаживаниями, требованиями, угрозами. И сколько угроз приведено в исполнение, и сколько порядочных женщин выброшено на улицу, и, конечно, ещё больше погибло, страшась голода и холода.

— За воротами места много!

Это обычная фраза негодяев, совращающих под угрозой трудящихся, беззащитных женщин.

Но если бы такая женщина была членом женского клуба или другой общественной организации — пожалуй, не так-то просто было прогнать её за ворота какому-нибудь мастеру или хозяину торгового заведения.

Но не только простые работницы нуждаются в самозащите.

В Саратове инспектор народных училищ пристаёт к учительницам с гнуснейшими любезностями. А в Вятской губернии председатель управы — пьяный как стелька — производит на двух учительниц форменный набег опричника…

Но не всегда посягательство на женскую душу и честь производится такими явно безобразными приёмами.

Тысячи совращаются более культурными способами. И потом всю жизнь несут свой «позор», не смея даже сказать о нём вслух. А в результате тысячи брошенных детей в воспитательных домах и тысячи торгующих собой женщин, брошенных на грязную дорогу благодаря полной своей беззащитности. И опять-таки, будь эти женщины объединены для своей защиты — многое бы из того, что свершается, не свершалось бы. В основе всех зол несомненно лежит женское бесправие. В основе же бесправия — «афоризм» Шопенгауэра, что женщина — это розовая бесхвостая обезьяна, которую надо бить, хорошо кормить и запирать. «Афоризм», исповедуемый громадным большинством мужчин. Да ещё не полностью, а с поправкой: «кормить — пока нужна»…

Вот почему женщины, объединяясь для самозащиты, должны в то же время стремиться и к завоеванию общечеловеческих прав, которыми пользуются теперь одни мужчины. Если бы у нас были женщины-адвокаты, женщины-гласные думы, женщины-фабричные инспектора и пр., и пр., и пр., — не было бы страшной женской доли с её оскорблениями, надругательством, позором и невысказанным никому горем!

22 МАРТА

Вопрос о «бессмертии души» — должен быть решён каждым! Это не праздный, не головной вопрос от нечего делать. Это самый жизненный из всех жизненных вопросов. От него зависят все наши оценки, все наши стремления, все наши понятия…

И надо изумляться, что люди, которым через 20-30 лет всем без исключений придётся лечь в гроб, — так мало об нём думают.

Давайте же подумаем об нём сообща, не отмахиваясь и не лукавя перед своей совестью.

Будем говорить не об «аде» и «рае», не о наказании и наслаждении, не о том, какое будет бессмертие. Не нужно гадать. Будем говорить о том, что нам доступно. О личном бессмертии в каком бы то ни было виде.

Я предчувствую вопрос: А кто её видел, душу-то?

Но я на вопрос отвечу вопросом:

А кто видел мысль? Однако она существует! Кто глазами видел любовь? Однако мы её чувствуем. Даже в мире физическом многое невидимое признаётся всеми. Для учившихся могу указать хотя бы на атом, из которого, по мнению науки, состоит весь видимый мир, — и в то же время это нечто столь малое и неделимое, что его в отдельности нельзя видеть. Нельзя видеть — электрическую силу, можно видеть лишь проявление этой силы. Нельзя видеть силу притяжения магнита, можно видеть лишь внешнее действие — как железный гвоздь притянет магнит, но сама сила притяжения — невидима.

Ведь никто и не говорит, что душа есть то же, что кусок дерева, который можно видеть, взвесить и измерить.

И в то же время душа есть факт.

-- Докажите!

Сколько раз в своей жизни я слышал это слово. Говорят его и с горечью, и с насмешкой, и с улыбкой, и со слезами, и безучастно, и с болью, почти с отчаянием. И всегда мне кажется, что сзади спрашивающего стоит кто-то невидимый и рукою закрывает его глаза.

Разве не дьявольская шутка, в самом деле, что сидит перед тобою живое, явное, даже видимое доказательство бессмертия и души — сам человек — и не верит, и спрашивает?

Что бы вы сказали, если бы кто-нибудь из ваших знакомых обратился бы к вам с такой просьбой:

— Докажите мне, что я существую!

Какие же тут рассуждения нужны, какие «выводы науки», какие доказательства — когда перед вами живой человек.

То же и здесь.

Загляните на минуту в себя, почувствуйте, что вы существо живое. Не череп, лёгкие, желудок, мясо и кровь. А то, что делает вас Петром Петровичем, Иваном Ивановичем. То, что вы выражаете словом: «Я». Я хочу. Я не верую. Я живу. Ведь это живое чудо! Явное «доказательство души». Это то, что нельзя видеть глазами и измерить аршином, но что изнутри вам очевидней всего на свете!

Но коль скоро вы сознаёте, что вы человек, «я», что личность ваша — это и не мозг, и не печень, и не кишки, нечто цельное, единое, не материальное, — то ясно, что с разрушением мозга, кишок и печени это не уничтожится…

Бессмертие отрицается довольно многими.

Но если быть последовательным, тогда надо идти дальше — и отрицать всё, что должен тогда отрицать человек.

Что значит добро и что зло, если через двадцать лет я умру, сгнию, и всему конец? Очевидно, надо делать только то, что самому тебе приятно. Можно ли отдать свою жизнь за благо родины, когда после моей смерти — для меня конец всему!

Что значит жить для счастья грядущих поколений, когда и эти грядущие сгниют, как падаль! Какой у жизни смысл, если всё кончится ямой? Пей, ешь, спи, — и, как на бойне, стой и жди, что тебя обухом хватят по голове.

Пусть вам сказали бы, что через 30 лет вся жизнь на земле прекратится. Стоит ли тогда хлопотать, мучиться, добиваться чего-то, стремиться к чему-то, — когда через 30 лет всему конец. Но если нет бессмертия — то какое нам дело, что через 30 лет будут жить другие люди.

Вот как должен был бы смотреть на жизнь неверующий человек, если бы он захотел остаться верным своему неверию.

Но бессмертная душа, которая всё же жива в нём, вопреки его головному, слепому отрицанию, всеми силами протестует против этого. Она никогда не примирится с этим. Она возмущается пороком и низостью. Она всегда умиляется над истинным добром. Она всегда преклоняется перед героями, душу свою полагающими за други своя! Но ведь все эти слова — «порок», «добро», «герой» и многие другие — имеют смысл лишь в устах тех, кто признаёт загробную жизнь.

Сознательная вера в бессмертие — раскрепощает душу. Даёт ей силу. Даёт правильное направление всей жизни. Раскрывает её смысл, определяет, что главное и что второстепенное. Что действительно хорошо, а что плохо. В чём истинное счастье и в чём несчастье, — потому что в основу всего она кладёт бессмертную жизнь человеческую. И я, и все мои читатели, и все люди, живущие сейчас, — через 50-70-100 лет будут под землёй. Но я верую, я исповедую, что жизнь — это не будущее кладбище, а нечто великое, бессмертное, бесконечно радостное, нечто такое, что мы даже представить сейчас не можем нашим ограниченным умом…

Вот то главное, что буду я класть в основу своих ответов и на те «частные случаи», с которыми ко мне обращаются в письмах.

----------

Наташе И. В 17 лет расстроившийся брак — это горе, но оно не должно быть безнадёжным. Из монастыря, раз вы на него будете смотреть как на могилу, — ничего, кроме надрыва и гибели, не получится. Если имеете возможность поехать в монастырь пожить, успокоиться, отдохнуть, тогда другое дело. Гимназический диплом и здесь вам поможет. Во многих монастырях с удовольствием принимают образованных «послушниц» даже без всяких вкладов.

Миша Капитонов. Господин, вас ударивший, поступил гадко. Несправедливость на свете общая. Кто повыше его ударит, и он смолчит. С этим надо бороться, в корне. А те, кто смеются над вами, делают это по легкомыслию. Вообще не огорчайтесь всем этим. И тогда скорей вас оставят в покое.

Наташе Петровой. Если спрашиваете: за которого? — значит, не любите ни того, ни другого — какая же вы будете жена.

25 МАРТА

То, что я пишу сейчас, будет напечатано 25 марта. В день Благовещения — в самый прекрасный праздник христианства.

По народному поверью, в этот день кукушка завила гнездо и была наказана вечным бездомничеством: она забыла, что в день Благовещенья ничего нельзя делать для себя.

Но ведь можно другим давать свободу. Недаром даже птиц выпускают на волю…

И я хочу напомнить о тех, кто и на воле, как в тюрьме. О «свободных» людях, закованных хуже последнего каторжника — в железные цепи нужды!

«Я решаюсь продать себя. Он не молод, лет около 50. И наверное, в нём заговорила совесть. Тем более, когда он узнал, что я девушка. Он уговорил меня оставить это. Он пожалел меня. Да не хочу я жалости. Мне нужны деньги…»

«Помогите не умереть с голоду. Я вдова. У меня двое детей. Я больна. Не имею сил ходить по подёнщине. А для заводов стара и слаба…»

«Думаешь: взял бы и покончил совсем, но только то и останавливает — моя мать. Что с ней будет…»

«Один исход, кажется, — смерть. Если бы вы только знали весь ужас моего положения — это сплошной кошмар…»

И ещё… и ещё… Десятое письмо… Двадцатое… За один месяц таких писем — более ста.

Чем же я лично могу помочь здесь?

Рубль-два-три — разве это помощь? Прошёл день, другой и опять то же. А новые письма всё прибывают: «Трое детей, хозяйка гонит на улицу, — вот помогли же такой-то. Я в газетах читала. Я беднее её. Помогите мне…»

И каждый просящий думает: он мог бы помочь. У него есть. Но он или не хочет, или не верит в нужду. И каждый старается убедить, доказать, что нужда действительно страшная…

Я знаю: тяжело просить кусок хлеба. Но верьте, не легче отказывать.

Письма о нужде ставят тебя в такое положение. Перед тобой 100 голодных людей. Но дать ты можешь только десятерым. Девяносто — получат отказ. Но кому из них дать? Кому? Первым? А дальше — говоришь: нет! нет! Нет! И чувствуешь, что и тебе плохо верят, что нет.

И что какое-то внутреннее раздражение подымается против человека, который называет себя «другом» — и не хочет помочь!

Да разве не хочет?!

Если в буквальном смысле всё раздавать, то и тогда бы приходили всё новые и новые письма, и неизбежен был бы ответ: нет…

Помочь можно только сообща.

Ведь не весь свет читает «Маленькую газету». Значит, количество бедных, пишущих мне, ограничено кругом распространения газеты. А потому читатели «Маленькой газеты» — сообща, действительно, могли бы помочь по-настоящему.

В этом деле русская пословица «С миру но нитке — бедному рубаха» вполне справедлива. Помню, в Москве собирали по домам куски чёрного хлеба, которые обычно выбрасываются в помойную яму. Казалось, стоит ли сохранять какие-то обгрызки? Какую помощь можно оказать ими? Но когда эти обгрызки были собраны со всего города и проданы на корм скотине, — получилась громадная сумма, которая и была отдана нуждающимся.

Так и здесь.

Я уверен, что из 40-50 тысяч читателей «Маленькой газеты», по крайней мере, у половины найдётся для бедного человека 20-30 копеек. И если бы Далёкий Друг подошёл к каждому из своих читателей в отдельности и сказал:

— Вот человек больной, с детьми, умирает с голоду… Дайте ему тридцать копеек на хлеб…

Я уверен, немногие бы отказали!

Значит, не скупость причиной. А просто «руки не доходят».

Что, мол, такое 30 копеек. Разве этим поможешь!

Но этим-то и поможешь! Потому что «тридцать копеек» с мира — становятся действительной помощью.

Прошу ещё о труде.

Кому нужны работники и работницы всевозможных профессий или кто знает о свободных местах — напишите мне.

У меня есть сейчас ищущие работы:

Продавщицы (одна с залогом кассирши). Надзирательницей в приют. Кастелянши в богадельню. Конторщицы. Письмоводительницы. Одна кончила бухгалтерию. Бывшая учительница. Молодой печник. Швейцар.

Говорят, места теперь на земле валяются — подыми и возьми.

Очевидно, где-то валяются. Где-то ни за какие деньги не достать рабочих рук. А в других местах просят работы — хотя за комнату!

Пусть же каждый из моих читателей решит в этот год ознаменовать Благовещение не освобождением птиц, а освобождением людей из нужды.

Мне не стыдно просить. Потому что прошу за других. Прошу для тех, которые действительно нуждаются.

И главное, прошу потому, что сам, один действительно не могу им помочь…

----------

С. Ан. А вы в моём кармане считали? И знаете, кому я помогаю, кому не помогаю? Ведь вы ничего не знаете. А судите сплеча. Нехорошо. Стыдно.

А. Н. Петроградец. Конечно, вам надо разойтись. Какой же тут может быть брак. Это не брак, а кощунство. Узаконить ребёнка можно иначе — усыновив его. А с ней, мне кажется, вопрос будет чисто денежный.

Наташе И. Очень жаль, что не указываете какого-нибудь условного адреса, чтобы поговорить обо всём подробно. Что вы разошлись — по-моему, не несчастье, а счастье, хотя вам и больно сейчас. Предложение после десяти дней знакомства — я считаю развратом. Относительно монастыря дело не в том, что это нечестно перед матерью, а в том, что из этого ничего не выйдет. Монастырь требует призвания более, чем что бы то ни было другое на свете. Нужна не только религиозность, но специально церковная религиозность. Надо любить самую внешность, самую обрядность веры. В монастыре не только уединение, тишина и лес, там служба. И своеобразный быт, с которым придётся считаться. Я очень хорошо знаю русские монастыри — и уверяю вас, что во всех них есть нечто общее — это-то общее для вас и будет совершенно чуждо.

29 МАРТА

«Далёкий Друг! Скорее сообщите мне, иначе я умру, самый скорый и лёгкий способ самоубийства. Револьвера у меня нет. Яда нет. А жизнь становится невыносимой, и я хочу скорее убраться с лица ничтожной земли, чтобы не слышать вопли изувеченных кровавой бойней людей. Сообщите, сообщите — умоляю Вас!»

Подпись: «Мученик земли».

Это первое письмо о войне. Правда, в нём не захватывается вопрос теоретически, но не менее глубоко захватывается сердцем.

До сих пор война в письмах ко мне отражалась своеобразно:

«Такой-то полюбил. Уехал на позиции. Не пишет. Как мне: ждать или выходить замуж?..»

«Вернулся с позиций. Невеста моя не дождалась и вышла замуж. Жить без неё не могу. Что мне делать?..»

Но война как война — оставалась в стороне.

И вот почти безумный, а может быть и действительно безумный крик «мученика земли».

Кто он — не знаю. Письмо из провинции. И без адреса. Справиться об нём не могу.

Но кто бы ни был он — я уверен, крик его не одинокий. Не может не терзать душу безмерность человеческих страданий. Но страдает и искалеченный трамваем человек. Страдал и Христос на Голгофе. Однако между тем и другим страданием глубочайшая разница.

И надо призвать на помощь всё своё спокойствие, весь свой ум, всю свою волю и разобраться, к какой категории страданий принадлежит война? Что это — Голгофа или бессмысленная бойня, бессмысленный автомобиль, задавивший полмира?

И если это Голгофа, т. е. страдание, имеющее высшее оправдание, тогда принять его как должное, как неизбежный, тяжёлый, но святой крест.

Должен сказать, что обсуждение вопроса о должном отношении к войне — я лично допускаю лишь на почве религиозной. Ибо вообще вне религии не может быть никаких разговоров о должном и не должном. Если ничего, кроме материального, в жизни не существует, тогда с полной неизбежностью следует, что человек, ничем не отличаясь от мира материального, — подчинён всем законам материи. Другими словами, у него нет свободной воли — он некоторая движущаяся машина. О чём же спорить тогда? Всё что человек делает, одинаково и не хорошо, и не плохо, а неизбежно — значит, нравственно безразлично, в том числе и война. Да кроме того, если человек — существо, не имеющее вечной жизни, т. е. не имеющее безусловной ценности, тогда праздный вопрос: хорошо или плохо поступает он, с нравственной точки зрения. Почему это плохо? Кто сказал, что плохо? И вообще, что значит «плохо»?.. Невыгодно, неудобно, не нравится…

Итак, каково должно быть отношение к войне, с точки зрения религиозной?

Толстой, как известно, решил этот вопрос одним взмахом:

— Сказано: «не убий». Война — убийство. Значит, нельзя.

С первого взгляда кажется — логика убийственная. Возразить ничего нельзя.

Но вопрос, на самом деле, не так прост.

Представьте себе пример:

На ваших глазах разбойник нападает на ребёнка. Заносит нож. Вы хватаете его за руку. Разбойник начинает бороться с вами. Вы не хотите уступить ему жизнь ребёнка. Вы напрягаете все силы, чтобы отнять нож. И в борьбе убиваете разбойника.

Что это — преступление?

Толстой скажет: да. Потому что нарушена заповедь «не убий».

Ну а если не убить разбойника? Тогда что? Разбойник убьёт ребёнка! И ты явишься соучастником этого убийства потому, что «не помешал»!

Таким образом, из двух неизбежных зол выбирать надо меньшее.

Лучше всего не убивать ни того, ни другого. Но если неизбежен выбор — надо спасти невинного и убить виновного.

Когда Толстому приводили этот пример, он говорил:

— Таких случаев не бывает. Это выдумка.

Но если бы он дожил до событий в Бельгии, он не сказал бы этого!

Спрашивается: значит, в Евангелии противоречие?

Нет!

Но Евангелие должно браться в полном его объёме, а не по кусочкам. Оно должно рассматриваться как цельное учение — не только о поведении отдельных людей, но как учение, раскрывающее смысл всей жизни, смысл всех мировых событий, смысл того, что в общем можно назвать «история земли»…

И тогда мы увидим следующее.

Мир постепенно движется к совершенству. Конечная цель этого движения: равенство, братство, любовь и венец всего — победа над самой смертью.

Если бы все стали идеальными христианами — не было бы ни тюрем, ни наказаний, ни убийств. Христос определённо показал полноту Истины, куда надо идти.

Ни один человек не скажет, что война желательное явление. Но в мире, не достигшем совершенства, она может быть необходимой ступенью. Может быть мучительной, кровавой, но спасительной операцией. В Америке была война за освобождение негров от рабства. Те, кто боролся за свободу, делали святое дело для человечества. Они защищали мир от «разбойника». И защитили. И с оружием в руках смыли позорное пятно с человеческой совести. То же и сейчас. Война ужасное дело. Но это дело — наша Голгофа, к которой мы должны относиться с благоговейной скорбью.

Разбойник не только поднял, но и опустил свой нож над Бельгией, Сербией, Польшей. И грозит навсегда поднять этот нож над Европой. И мы из двух зол выбираем меньшее, когда все силы свои напрягаем, чтобы вырвать из рук этот нож.

Крик «мученика земли» — яду! — это крик истерзанных нервов. Но пусть он превратится в скорбь души, и тогда «мученик земли» напишет мне:

«Далёкий Друг! Да здравствует война во имя свободы и жизни!..»

Очень прошу пишущих мне указывать адреса. Ответы в газете поневоле кратки. О многом печатно говорить неудобно. Я предпочитаю отвечать по почте. А в газете — отвечаю лишь на те вопросы, которые имеют общий интерес.

----------

Несчастной. Нет таких житейских ужасов, которые убедили бы меня в «неизбежности самоубийства». Житейски говоря, положение ваше исключительно тяжёлое. И если подходить к жизни с точки зрения «удачи» и «неудачи» — другими словами, как в орлянку играют: орёл или решка, — тогда да. Но я в корне отрицаю такое понимание жизни. И потому для меня всякая самая неудачная жизнь полна смысла. Может быть, неудачная даже больше, чем удачная.

Одинокому. По-моему, ваше положение очень хорошее. Ведь все эти грехи в прошлом? Вы оправляетесь. Встали на ноги. На презрение окружающих не обращайте внимания. Ведь от этого вы не делаетесь хуже. А важно только это. К тому же вы теперь солдат. А солдат в военное время, как монах, — все свои грехи оставляет «в миру».

В ответ на последнюю статью мною получены следующие пожертвования: [перечислены имена и суммы — от 20 коп. до 3 руб.]. Большое спасибо всем.

1 АПРЕЛЯ

Велика нужда материальная. Но, право же, не менее мучительна и нужда духовная, тесно с ней связанная.

Бедному человеку тяжело живётся. Но негде ему и поучиться.

Приведу несколько живых примеров этой неудовлетворённой «духовной нужды» из писем ко мне.

Вот письмо мальчика 15 лет — Семёна Глухого (он так подписался, потому что у него болит ухо).

«Я хочу пополнить свои познания в науке, хочу учиться. Но у меня нет такого человека, который мог бы посоветовать и направить на путь истинный, а то вокруг себя только и слышишь матерщину. Я учился в шестиклассной земской школе и сдал два экзамена. Когда я кончил учиться и приехал из деревни в Петроград, я думал, что мне больше ничего не нужно, кроме денег, но вот я прочитал вашу газету и понял, что каждый человек должен быть образованным, чтобы знать, что добро и что зло. Так посоветуйте и помогите мне, Далёкий Друг…»

«Я хотел бы узнать науки, — говорит другой, подписавшийся: № d. R., — но они далеки от меня. Нет бесплатных школ в Петрограде для бедных маленьких людей… Я смотрю на учащуюся молодёжь, и мне делается так грустно: почему же я не могу знать то, что знают они…»

А вот милый мальчик Ваня Я. пишет: «Мне 16 лет. Я хотел бы работать по механике. Она меня всегда интересовала и удивляла. Ещё бы: локомотив, пароход, аэропланы — есть от чего рот разинуть…»

И сколько других писем о школах, о бесплатных курсах, о простой грамоте, о занятиях на звание учительницы и т. д.

И вот думается мне:

Находятся же отзывчивые души и, когда пишем о голоде и нужде, шлют свою посильную помощь. Но почему бы не помочь и этим, жаждущим ученья.

Материальная взаимопомощь дело хорошее, необходимое, но не менее необходимо и другое: взаимопомощь духовная.

Неужели среди читателей не найдётся людей, окончивших среднюю или высшую школу, которые согласились бы отдать 1-2 часа хотя бы не каждый день, чтобы позаниматься с бедным человеком, который хочет, но которому не на что и не у кого учиться?

Я уверен, что есть такие читатели. И что как всегда причина не в нежелании помочь — в незнании, кому нужна помощь. Но с какой бы радостью я сделался посредником между теми и другими!

Обращаюсь ко всем, кому выпало на долю счастье стать образованным человеком, — не отказать в помощи ищущим знания беднякам. Пришлите мне свои адреса, по каким часам и дням могли бы давать уроки. А я по мере того, как ко мне обращаются, буду посылать к вам учеников.

Это будет: «научная взаимопомощь»…

Не бойтесь! Это не отнимет у вас слишком много времени. И вам не грозит слишком большой наплыв учащихся — потому что вы всегда можете сказать: одного буду учить, а больше не могу. Или по воскресеньям могу заниматься, а по будням нет. Одним словом, как и в денежной помощи:

Кто сколько может!

Курсистки, студенты, бывшие гимназистки, учительницы — я обращаюсь с этой просьбой к вам по преимуществу…

Мы писали о голодных — и нам присылали помощь. Писали о бесплатной врачебной помощи — и нашли бесплатного врача. Я пишу о бесплатных учителях — и верю, что найду их.

А теперь совсем о другом.

Некто Н. Громов прислал мне письмо с упрёком: «Не отвечаете больше недели, какой же вы друг. Человек может умереть, пока вы соберётесь ответить… Это письмо последнее. Прошу ответить немедленно».

Адрес дан «до востребования».

Я не раз писал, что письма до востребования задерживаются военной цензурой. И этому Громову, который на меня сердится, я ответил через пять дней после получения от него письма.

Но дело не в этом. Громов упрекает в медлительности, но он не знает, что, не соблюдая известной очереди и порядка, нельзя вести такую переписку. За февраль и март мною получено около 900 писем, — как же можно сердиться на то, что отвечаю через 5-6 дней?

И главное, пишет: «какой же вы друг?..» Но ведь дружба должна быть взаимной. И я тоже скажу: какой же вы друг, если сердитесь, не разобрав дела?

А потом о целой категории писем, с которыми ко мне обращаются, как к гадалке. Вот пример:

«Прошу совета. Люблю одного и знакома с ним. Но не имею взаимности. Живём друг от друга недалеко…»

«Можно ли мне ждать того человека, о котором я думаю, и стоит ли о нём страдать, и где его можно мне разыскать…»

«Я бы хотела узнать, увижусь ли я с тем молодым человеком, с которым познакомилась на Васильевском Острове, и думает ли он обо мне?..»

Но ведь это по недоразумению! Я не гадалка и у меня нет ни чёрной кошки, ни совы, ни какой-либо другой чертовщины.

На основании тех данных душевных и житейских, которые мне напишут, я могу помочь разобраться, как постyпить или как выйти из создавшегося положения. Ведь со стороны многое видней. И на всякое горе, по мере сил сердца своего, я готов отозваться. Но сказать, что думаеттакой-то, или встретится ли он, или где разыскивать возлюбленного — право, это не в моей власти.

----------

Великороссу. Напрасно вы думаете, что я не знаю ужасов войны. Знаю. Но историческое знание событий нельзя оценивать на основании отдельных фактов. То, что вы видели своими глазами, — не плюс, а минус в решении общего вопроса. Если человек будет видеть в мирное время одни ужасы около себя, он обо всей жизни обязательно сделает ложное суждение. За деревьями не увидит леса. Святость войны не в случаях жестокости, а в тех дальнейших результатах, которые достигаются войной. С Толстым я себя и не сравниваю. Одному — талант, другому — два. Но и великие люди ошибаются…

Дусе. Если не отвечает на письма, какой же смысл добиваться знакомства? И потом, я не верю в серьёзную любовь с первого взгляда. Это не любовь, а «так себе»…

Т. Т. Петрову. Положение ваше действительно очень серьёзное. Я всегда стою за полную откровенность в таких делах. Так прямо и скажите, что не любите. Жить вместе не будете. Но жениться согласны, с тем, чтобы сейчас же разойтись. Вы за свой грех — поплатитесь тем, что будете давать на содержание ребёнка, но это вы должны сделать безразлично, женитесь или нет. А ещё тем, что будете лишены возможности жениться по-настоящему. Но, во-первых, развод теперь очень прост. Во-вторых, сами виноваты — и надо расплачиваться. Но очень возможно, что, узнав ваше решение разойтись после свадьбы, она и не станет настаивать на этом.

С. Г. Б. Почему же она обязана любить именно вас? Уж с этим придётся примириться. И мучить себя понапрасну нечего.

8 АПРЕЛЯ

Я получил коллективное письмо от рабочих, в котором — между прочим — написано следующее:

«Обращаемся к вам, Далёкий Друг, потому что, кажется, вы заблуждаетесь искренно. Неужели вы не видите, что „Маленькая газета“ — это та же зубатовщина. Вы называетесь рабочей газетой, а сами усыпляете рабочий класс, подменяя главных виновников — мелкими хозяевами. Вы бьёте по оглоблям, а делаете вид, что по коню. Зачем вы, по-видимому, искренний человек, участвуете в этом зубатовском деле?»

Я тоже верю в искренность друзей-рабочих и рад, что они написали мне, — а тем самым дали возможность разъяснить это глубокое недоразумение.

Зубатовщиной — рабочие называют отвлечение внимания рабочих с основной причины, тяжёлых условий труда, — на второстепенные.

И если бы это была правда — грех был бы большой. Но идея «Маленькой газеты» — совсем иная.

Мы не проповедуем малых дел. Но мы убеждены, что надо делать и большое, и малое единовременно.

Возьмите вопрос о бесплатной врачебной помощи.

Вопрос этот должен быть решён принципиально — должна быть бесплатная медицинская помощь для всех граждан государства. Но неужели, добиваясь этого общего решения вопроса, мы сделали плохо, призывая врачей сейчас оказывать бесплатную помощь бедным? Общий вопрос — будет решён не скоро. А бесплатного врача — мы уже нашли!

То же и со всеми вопросами.

Разве мы не ставим общих политических вопросов? Разве мы — в пределах цензуры — не касаемся «рабочего вопроса», социального законодательства и т. д.?

Но неужели надо молчать о хозяине, избившем мальчишку, только потому, что на фабриках ещё нет 8-часового рабочего дня!

Общие вопросы — это одно. Это главное.

Но текущая жизнь, с её несправедливостью, горем, голодом, болезнями, — это другое. И если мы должны главное «творити» — то и этого не должны «оставляти».

Вы пишете, что «Маленькая газета» называет себя «рабочей газетой». Не совсем так. Не только рабочей газетой. Гораздо шире. По идее своей, осуществить которую она стремится, — это газета и рабочая, и уличная, и газета «маленьких людей», и «интеллигентного пролетариата», и всех вообще, кому «трудно дышится»…

Вот об этой-то идее мне и хочется поговорить подробно.

У большинства больших политических газет — нет непосредственных личных отношений с читателями. Там есть читатели-единомышленники, и только.

У бульварных газет — тоже нет личной близости, так как в основе лежит потакание низменным вкусам читателя, т. е. нечто весьма неподходящее для сближения.

Плохо ли, хорошо ли осуществляет свои задачи «Маленькая газета» — я говорить не буду. Здесь судьи — читатели. Но задачи эти — именно в создании тесной дружбы — не только читателей с газетой, но читателей друг с другом.

Полтора месяца тому назад я обратился к А. А. Суворину со следующим предложением:

Организовать общество «Новый человек», которое бы объединяло целый ряд практических начинаний: постройку кооперативных домов, покупку дров сообща, «Голодный фонд» для безработных, биржу труда, библиотеку, воскресные школы и т. д., и т. д. И которое бы имело свой печатный орган — «Маленькую газету».

Но, в конце концов, и без всякого специального «Общества» сама газета может всё это дать читателям.

Я вправе говорить это как о факте, а не как о маниловских мечтах, потому что, действительно, кое-что уже стало фактом, кое-что намечено в ближайшую очередь.

Постройка домов — это факт. «Голодный фонд» после пасхальных пожертвований по почину Евстафия Богоявленского — факт*.

Но этот фонд предрешает и другой факт.

Ведь нельзя же спасать раздачей денег! Этим можно только поддержать. Спасать надо работой.

Таким образом, «Голодный фонд» предрешает организацию рекомендательной конторы и «Биржи труда».

Что касается взаимопомощи книгами, т. е. кооперативной библиотеки, то сия задача уже поставлена на очередь.

Итак, семья читателей «Маленькой газеты» — должна стать тесной, подлинно родной и деятельной. Каждый читатель должен знать, что ему не дадут умереть с голоду, что постараются дать ему работу, что он достанет себе хорошую книгу, и если захочет поучиться — ему и в этом протянут руку помощи….

Мы никогда не будем разделять взгляда, что чем хуже — тем лучше (потому что, дескать, скорее наступит тогда «общее благополучие»).

Нет! Голод, нужда, невежество — плохие «друзья прогресса».

Конечно, мы не можем объединить всех, накормить всех, но, объединив тех, кто хочет быть с нами, — мы этих объединённых нами людей, по возможности утешенных нами, накормленных и посильно просвещённых, — будем звать и к высшим идеалам жизнестроительства!

Судите же сами — много ли здесь «зубатовщины»!

Идея «Маленький газеты» осуществляется на деле, имеет все права рассчитывать на дальнейшее развитие, и я не только не стыжусь своего участия в этом «зубатовском деле» — но счастлив, что могу служить ему!

----------

Белугину. Лично не принимаю никого. Не сердитесь. Затворник.

Жить гражданским браком при тех обстоятельствах, о которых вы пишете, я считал бы допустимым. Пишите подробно, мы и по почте потолкуем ещё лучше, чем лично. Лично надо обязательно друг другу понравиться, тогда только выйдет хороший разговор. Вдруг не понравимся? И вы подумаете: Далёкий Друг — совсем не такой, как я думал. А я в свою очередь тоже подумаю: Белугин не симпатичный, — что же ему советовать? Так между людей всегда бывает! Так давайте будем лучше любить друг друга по почте — пока нет духовных сил любить лично! Итак, пишите!

Чёрненькой. Ох, Господи! Вот уж насчёт знакомства с молодыми людьми — ничем вам не могу помочь. Я и сам никуда не хожу. Гуляю — только в лесу. Пишут мне иногда желающие «знакомства с барышнями» молодые люди, да боюсь я брать на себя роль посажёного папаши, не имея возможности проверить, кто такой этот кавалер…

• Как всегда, Свенцицкий отдаёт лавры другому, хотя ещё за год до этого писал: «Очень, очень много нашлось бы людей, которым вовсе не хочется подавать „милостыню“ на улицах и которые в то же время с удовольствием, от сердца помогли бы действительно нуждающемуся. Ведь иногда вовремя оказанная поддержка в 3-5-10 рублей спасает человека — меняет всю его жизнь. Неужели в такой поддержке отказали бы те, у кого есть лишние деньги? А теперь я делаю определённое предложение: образовать при редакции „Маленькой газеты“ специальный благотворительный фонд из добровольных пожертвований сотрудников и читателей. Деньги из этого фонда должны тратиться на поддержку нуждающихся впредь до приискания ими работы. Я с своей стороны для начала прошу отчислять в этот фонд 10 проц. моего гонорара» (Маленькая газета. 1915. 23 февраля. № 52).

«Очередной общественной задачей газеты должно быть привлечение читателей для организации трезвого досуга: своя библиотека, своя чайная, свой театр, свои концерты, свой клуб. Деньги? Поверьте, прежде всего — люди! Все эти начинания сами себя окупают. Лишь бы явилось желание работать» (Маленькая газета. 1915. 8 мая. № 125).

15 АПРЕЛЯ

Воистину воскрес! От души благодарю всех сказавших мне на первый день Пасхи: Христос воскрес…

Благодарю за те добрые слова, которые мне написаны, благодарю за любовь и дружбу.

Из этих писем я вижу, что задача, поставленная мною в начале моей переписки с читателями, осуществилась вполне: у меня есть близкие друзья, которые с доверием приняли мою руку, протянутую издалека.

И все желают мне сил и терпения в начатом деле! Но может ли не хватить терпения и сил, когда в своём затворе и добровольном одиночестве чувствуешь себя душой среди стольких близких, отзывчивых друзей.

Итак, светлые дни праздника — и ещё больше укрепили нашу внутреннюю связь. И с чувством глубокой радости я ещё раз говорю:

— Воистину воскрес!

Под впечатлением этих же писем мне пришло в голову обратиться к моим друзьям с одним предложением.

Впрочем, начну издалека.

Мой последний ответ группе рабочих о «малых» и «больших» делах вызвал много сочувственных откликов. По-видимому, вопрос о том, какими способами улучшить жизнь, — вопрос для многих наболевший. Об нём не только думали, его выстрадали.

Один рабочий пишет мне: «Мечтать о социализме — и не делать того, что под руками, это, по-моему, то же, что сидеть сложа руки и ждать блаженства на том свете…»

А вот другой:

«Почему эти рабочие не видят в „Маленькой газете“ всеобщего дела? Все мы братья и сёстры, богатые и бедные, и все будем отвечать за свои дела сейчас… Не обращайте внимание, Далёкий Друг, на письмо к вам группы рабочих, и пусть ваша газета помогает нам, бедным рабочим. Теперь у нас рабочие так и говорят: легче житься стало — есть куда пожаловаться, есть кому заступиться, есть у кого спросить совета…»

Маленькие дела без больших и большие без маленьких — всё равно что человек, надвое перерубленный… Так вот я и хочу обратиться к моим друзьям с просьбой ответить мне письменно на следующие два вопроса:

1) Как вам представляется та идеальная, счастливая жизнь на земле, к которой надо стремиться?

2) Какими способами, по вашему мнению, можно достигнуть этой счастливой жизни?

Я не раз писал: дружба должна быть взаимной. Я открыто высказываю свои взгляды. И с каждой статьёй вы ближе и ближе меня узнаёте.

Но я хочу знать не только ваши горести, но и ваши мечты. Не только чем вы болеете, но и к чему стремитесь. Я хочу, чтобы читатели рассказали мне о себе так же, как говорил я.

Я делюсь с вами своими думами. Поделитесь и вы со мной своими.

Ведь вопросы о том, к чему стремиться и как стремиться, это два самых главных вопроса. Тот, кто думал над ними — пусть расскажет, что думал; тот, кто ещё никогда не задумывался, пусть задумается — и напишет, к чему придёт.

Итак — я жду!

Пишите, не боясь своей «малограмотности»: это не вам должно быть стыдно, а «образованным», что не научили вас. Пишите мне о той лучшей жизни, о которой мечтаете, и о тех путях, которые, по-вашему, ведут к ней…

----------

Бедному чернорабочему. То, что вы пишете о поздравлении газет с Христовым Воскресением, не совсем верно. О «Маленькой газете» и говорить нечего. В вопросах «вечных» она совершенно не разделяет обычных, так называемых «позитивных» взглядов. Но и другие газеты вряд ли заслуживают упрёка в том, что вводят в заблуждение. Ведь они и не скрывают своё неверие. И если пользуются общепринятым выражением «Христос воскресе», то вкладывают в это не религиозное, а идейное или бытовое содержание. Что же касается вашего указания на различие христианского взгляда на будущность человечества и научного — позитивного, то здесь вы правы. Различие это действительно коренное. Прогресс, по-научному, — это постепенное приближение к совершенству. По-христиански — это постепенное отделение доброго от злого. В конце концов, по-научному — будет на земле общее благополучие. По-христиански — небольшое общество святых (гонимая Церковь) и ужасающий порок. Отсюда катастрофа. Борьба Христа и антихриста. И конец мира.

Но, повторяю, газеты никого в заблуждение не вводят, потому что взгляды свои исповедуют открыто.

А. К. Интендантскому. К сожалению, желающих учить бедных отозвалось очень мало, и потому не могу помочь вам.

Дмитриеву. Да при чём же тут Бог? В средние века людей на костре сжигали тоже во «имя Божие». Мало ли что. Надо Бога спросить: уполномачивает ли Он на это?

Джаманову. «Чёрненькая» не дала своего адреса… Как же я могу сделаться вашим «сватом», если бы даже и рискнул выступить в этой новой для меня роли?

В. Чистовской № 4. Какие пустяки, мало ли на ком хотел жениться. Да ведь не женился. А вас любит. Почему же не выходить за него? Если любите друг друга, не слушайте посторонних советчиц и выходите замуж.

№ 3. Чего же вы трусите? Жизнь ваша хуже каторги. Конечно, уезжайте. Руки здоровые. Работать можете. Какой смысл пропадать около такой женщины. Не любите, а сидите точно пришитый. Уезжайте. Благословляю!

19 АПРЕЛЯ

Сколько раз, читая и перечитывая письма и отвечая на них, я думал: «Не знаю, много ли я принесу пользы своими ответами. Но что мне принесли все эти письма пользу громадную — несомненно!»

Жизнь прожить — не поле перейти. А прожить не одну свою жизнь, а сотни чужих жизней — это значит перейти сотни полей!

Каждое письмо — живая страница… За всю жизнь не узнаешь столько людей, сколько в письмах за одну неделю. И по-новому теперь вижу я Петроград. Точно побывал в шапке-невидимке во всех концах города, входил в дома и узнал, как и чем живут люди…

Раньше я знал улицы и «знакомых». А теперь, прекратив все «личные отношения» с знакомыми и уйдя от улиц, я чудом каким-то заглянул в душу города.

Каждый из моих друзей отделён от другого крепкими каменными стенами домов. Но для меня-то все друзья одинаково близки. Письма объединяют их в одну семью, и мне хочется обращаться не только к каждому в отдельности, но и ко всем вместе…

Проснуться надо! Жить надо! Пора от личных дел переходить к общей работе! А для этого прежде всего надо поверить в громадный общий смысл жизни — и в своё великое земное назначение.

Человек, который всю жизнь свою прожил только для себя — зря прожил!

Скажете:

— Для общественной работы времени нет.

Неправда! Была бы охота — явится и время.

Необразованны?

Но на плечах есть голова, а в груди есть сердце — и для общественного служения этого достаточно.

Причина спячки — другая.

Мы забиты. Запуганы. Не верим в себя. Махнули на всё рукой. Мы не сознаём своих сил. Не развиваем их. Не ценим. «Всё или ничего». А так как «всего» нельзя, то выбираем ничего. «Над нами не каплет»… «Да что я один сделаю»…

Нет, каплет! А тысячи — состоят из рублей. И громадный капитал общественности — состоит из отдельных лиц.

Причин бессилия много. И внешних, и внутренних. Но я всегда буду бить в набат! Всегда буду повторять:

— Надо верить в бессмертие! Надо верить в бессмертие! Без этого невозможен подлинный расцвет всех человеческих сил.

Один мой корреспондент по поводу бессмертия написал мне с иронией:

«Если я подойду к вам и буду просить милостыню, вы посмотрите и скажете: почему же ты с такой рожей не работаешь, — ты лодырь. А я вдруг вам отвечу, что я не верю в существование загробной жизни, что всё равно помирать. Разумеется, вы скажете: работай для себя, покуда жив, а не шляйся…»

Да, работай для себя! Для этого достаточно одного требования желудка. Но для того, чтобы видеть в человеке высшую ценность, — для этого надо верить в вечное назначение человека. Не потому важна вера в бессмертие, что человек старается для загробной жизни. А потому, что только тогда люди становятся действительной, а не фальшивой ценностью.

Мы потеряли веру не в смысле церковном, а в смысле жизненном. А потеряв веру в жизни вообще — как было не потерять веру в себя.

Не вдаваясь в гадания и суеверия, мы должны почувствовать себя предназначенными к какой-то неведомой нам, но вечной жизни, в отношении которой у земной жизни есть одна великая задача: развить все силы личности — умственные, душевные и волевые.

И вот во имя этого расцвета человеческой личности мы должны работать над улучшением и внешних условий жизни. Тогда вся наша повседневная общественная работа освещается высшим светом божественного призвания человека.

Всё это я пишу по поводу призывов «Маленькой газеты» к совместной работе над улучшением жизни рабочих людей.

Оставаясь верен своему обету «затворничества», я не был в редакции и на собрании в воскресенье. Но если бы я был, я сказал бы это. Как сейчас говорю в ответе писавшим мне о пустоте и неудовлетворённости личной жизни.

А если бы меня спросили о практической стороне дела, о том, в какие практические формы должна сейчас вылиться совместная работа читателей «Маленькой газеты», я вполне присоединился бы к предложенному на собрании: библиотека, клуб, чайная, читальня.

Но непременно прибавил бы к этому: рекомендательная контора и воскресная школа.

26 АПРЕЛЯ

Не знаю, по простой ли случайности, но целый ряд писем за последние дни касается полового вопроса.

Одни просят указать книгу. Другие просят написать статью, в которой бы «разъяснялось, как по-настоящему нам относиться ко всему этому». Третьи, наконец, задают вопросы, касающиеся их личной интимной жизни.

На первый вопрос, о книгах, я по совести должен ответить отрицательно. Хороших книг по этому вопросу нет. Лучшей считают Фореля, но это очень плохая книга.

На третий вопрос я могу ответить только по почте, т. е. тем, кто даст свой адрес. Остаётся второй:

Как по-настоящему надо относиться к половому вопросу?

И я отвечу на него, по мере своего разумения, но с оговоркой, что в газете могу это сделать лишь в самых общих чертах.

Современное, совершенно ложное отношение к половому вопросу, как это ни странно покажется с первого взгляда, создалось под влиянием аскетически-христианских идей.

Аскетизм примирился с браком лишь условно, как с неизбежным злом. Очистительная молитва, целый ряд правил о половом воздержании: в посты, перед праздниками и т. д. Брезгливое отношение к половой жизни — всё это привило европейскому обществу отношение к половой жизни как к некоему греху. Аскеты противопоставили ему — чистоту, целомудрие, девство.

Но так как эта «чистота» на деле осуществляется только избранными, то получилось следующее:

Все согласились, что половая жизнь «грязь», «скверна», нечто «стыдное». Но обойтись без этого нельзя. И стали делать исподтишка.

Аскетизма не приняли. Но слово «грязь» приняли.

Положительно учения аскетов не вместили. А «суд и осуждение» половой жизни — усвоили.

В результате в нашем внутреннем отношении к половой жизни нет никакого благоговения. Совершенно нет сознания, что это заповедь Божия. Теперь вся наша половая жизнь превращена людьми в какой-то подлый сальный анекдот. Всё, что касается полового общения, — вызывает мерзкое подхихикивание, половой акт мы в нашей душе никак не связываем с величайшим фактом зарождения человека. Дли нас это какая-то порнография, о которой можно говорить только в курилке.

В связи с этим чудовищным извращением понятия современное общество переживает целую трагедию взаимного непонимания между полами.

Женщине дан инстинкт матери. Поэтому ей по самой природе доступнее понимание подлинной святости полового общенья как преддверья материнства. Женщина, сходясь с мужчиной, чувствует, что отдаёт ему всё, она выражает это словом: мой.

Но многие ли мужчины отвечают: твой, вкладывают в это действительное содержание?

Мужчина и женщина говорят здесь на разных языках.

Женщину — будущую мать — сама природа связывает с святою основою половой жизни.

А мужчину? Как идёт его половое развитие?

А вот как:

В 7-8 лет — узнаёт от подростков 12-14 лет «обо всём», в самом циничном и пакостном освещении. Лет в 10 — в большей или меньшей степени дурная привычка. В гимназии, в школе или в учении — с 10 до 14 половое развитие происходит под влиянием порнографических карточек, продаваемых из-под полы и грязных рукописных стихов «Пушкина», «Лермонтова» и Баркова! К 16 годам — юноша достаточно образован, и начинается 5-10 лет распутства до женитьбы.

И вот женитьба!

Какое же тут благоговение к половому акту, когда вся душа его в области половых переживаний — в грязи? Какая святость, когда он с 7 лет приучен на всё это смотреть глазами фотографа, снимающего порнографическую карточку. Мужчина, уверяющий, что он «твой», — раз пять ходил к врачу по венерическим болезням с вопросом: «Можно ли ему жениться?».

Чего же удивительного, что, по свидетельству замечательного русского психиатра Корсакова, громадный процент нервнобольных женщин делаются больными после замужества — от тех потрясений, которые связаны с полным несоответствий половых потребностей девушки с теми половыми требованиями, которые к ней предъявляет мужчина.

Итак, на вопрос: «Как по-настоящему надо относиться к половому вопросу?», — я отвечаю:

Здесь должна быть произведена коренная переоценка существующих понятий. Половая жизнь должна быть поднята из грязи, в которую мы её втоптали. Она должна быть поставлена на ту высоту, которая ей принадлежит по праву. Мы должны проникнуться чувством величайшего благоговения к тому таинству, которое создаёт новую человеческую жизнь. И если ребёнок для нас не скабрезный анекдот, а умиляет и радует нас, — точно так же не должно быть скабрезным анекдотом и то, что создаёт этого ребёнка.

Если взрослые сознают это и будут с искренним серьёзным благоговейным чувством относиться к своей половой жизни — тогда и дети постепенно перевоспитаются. Не елейная проповедь целомудрия и воздержания нужна здесь, а напротив: утверждение, что половое общение — нечто святое. Что любовь — это самое прекрасное, что бывает в личной жизни человека, и что к этому надо готовиться, целомудренно и радостно.

Только тогда уничтожится грязь нашей жизни. А пока одни будут греметь:

— Половой акт — скверно, грех, мерзость!.. — другие обязательно будут ночью, крадучись, ходить в публичные дома!

29 АПРЕЛЯ

Пятидесятилетний старик, отец семейства, пишет: «Я рад был бы уверовать в вечную жизнь… но факты, факты, факты…»

Другой раздражённо советует не писать о бессмертии, потому что «всем известно», что «наука доказала факты, которые мы наблюдаем и видим своими глазами».

Таким образом, человек грамотно писать не научился, а уже ссылается на науку. Откуда же он узнал о том, что «наука доказала»?.. Из популярных брошюр, которым верит на слово и в которых об этом говорится.

Профессор зоологии Вагнер, знаменитый русский химик Менделеев, величайший европейский учёный Пастер — думали иначе. А ведь знали же они немножко, чему учит «наука»? И знали «факты, которые мы наблюдаем и видим своими глазами», — не хуже нас с вами.

Что я хочу этим сказать?

Только одно: надо оставить науку в покое. Наука исследует свою область. И никогда ничего не доказывала в вопросах, связанных с бытием иного мира.

Можно быть очень учёным — и веровать. Можно быть сущим невеждой — и не веровать.

И если я, отвечая на письма, говорю о бессмертии, — то вовсе не для того, чтобы «доказать». А только для того, чтобы освободить людей от внушённого им предрассудка, что будто бы кто-то где-то «доказал», что бессмертия не существует. Это вздор. Никто и нигде не доказывал этого. Освободиться от этого предрассудка необходимо, чтобы прислушаться к внутреннему голосу своей души и почувствовать свою внутреннюю жизнь. Там, внутри нас — всё иначе. И если без предвзятого отрицания, основанного на недоразумении, заглянуть в себя — факт существования духовного начала становится более очевиден, чем факты, которые мы видим «своими глазами».

На «глаза» вообще рассчитывать очень не приходится.

Долгие тысячелетия веруя в «глаза» — думали, что солнце движется вокруг земли. А теперь каждый школьник знает о движении земли вокруг солнца и вокруг своей оси. Было время, когда вращение земли и движение её вокруг солнца считалось католической церковью ересью, за которую жгли на кострах. До того верили в «здравый смысл».

Теперь роли поменялись. И от имени науки — готовы сжечь на костре за ересь бессмертия…

Сегодня, отвечая на письма, где требуют «фактов», я расскажу об одном явлении, которое может навести на глубокие размышления.

А именно — о гипнозе.

Гипноз известен с древнейших времён. Но ещё в первой половине прошлого столетия Французская академия определённо назвала все опыты с гипнотизмом шарлатанством. И только со времени Шарко начали допускать научное изучение всех явлений. Но и сейчас больше сделано в смысле практического применения гипнотической силы, чем в смысле научной разработки её сущности.

Назвать какое-либо явление тем или иным словом — это ещё не значит объяснить его. Ряд загадочных явлений назвали словом гипноз, но на вопрос что такое гипноз — наука пока ответить не может.

В бытность мою студентом Московского университета там разрешали посещать лекции всех факультетов. И я слушал лекции о гипнозе приват-доцента Рыбакова. Он читал в клинике и тут же показывал опыты над своими больными. Приходили по преимуществу алкоголики. Рыбаков внушал им «не пить». Но для слушателей — производил более сложные опыты.

В области теоретической он совершенно отрицал значение пассов и вообще внешних приёмов для усыпления. По его мнению, важно лишь одно: довести до сведения гипнотизируемого, что ему приказывается уснуть.

Проделывался следующий опыт. Рыбаков писал на записке: «Когда вы дочитаете эту записку до конца, вы уснёте». Затем уходил из аудитории. Вводили больного. Служитель говорил ему: «Тут на столе вам оставлена записка». Больной подходил к столу. Читал записку и засыпал немедленно.

Я приведу три опыта внушения, которые особенно мне запомнились.

1) Покончив с внушением о пьянстве, Рыбаков сказал:

— Когда вы проснётесь, вы не будете видеть меня.

Больной проснулся. Поискал глазами вокруг себя и спросил:

— Где же доктор?

Кто-то сказал:

— Доктор ушёл.

Тогда больной направился к двери. Рыбаков встал у него на пути. Больной наткнулся на него. Посторонился и вышел.

2) Больному внушено было, что ему дадут апельсин. Отрезали кусок лимона. И он съел его с удовольствием. Затем внушили, что дадут лимон. И дали апельсин. Больной с гримасой, как страшную кислятину, стал его есть.

3) Было внушено: если спрошу «где вы находитесь?» с правого уха — вы будете видеть себя в аудитории. Коли спрошу с левого — вы будете видеть себя в поле среди цветов. И действительно больной, когда его спрашивали справа, отвечал: я нахожусь в аудитории. А когда слева — отвечал, что он в поле, покрытом цветами.

Итак, есть какая-то сила, которая может зрячий глаз сделать невидящим, лимон превратить в сладкий апельсин и аудиторию, освещённую электричеством, — в поле, покрытое цветами.

Эта сила, во всяком случае, подчиняет себе законы природы — в тот момент, когда она действует. Пока я не буду делать выводов. Подумайте сами. И для начала согласитесь с одним: для того чтобы понять всю сложность жизни — надо много знать.

----------

Лизе. Я вам очень советую ходить на собрания в редакцию: о клубе, чайной и библиотеке. Там же познакомитесь с художницей. Найдётся, кому показать стихи и лично поговорить о своём деле. Я не бываю. И со мной не увидитесь. Но там есть люди, которые вам помогут всем, чем можно.

Блондинке. Вы ошибаетесь: я не женат, молод и все зубы во рту целы. Но об этом и надо думать в молодости, а не в старости. Не сердитесь: лично принять не могу. Никого не принимаю без исключения.

3 МАЯ

«Вы сеете — но мало, чтобы люди, на которых падают ваши семена, представляли из себя хорошую почву. Надо ещё, чтобы для этих самых людей почва была бы благоприятная. Например, моя душа часто бывает преисполнена благими порывами, — а вот я, между тем, ретушёрша да ещё мужнина жена. Сижу целыми днями за портретами, да в промежуток ещё надо и комнаты прибрать, и обед сделать. А когда я скажу своему мужу о своих стремлениях, это вызовет только озлобление за то, что мало интересуюсь заботами о доме. Душа рвётся к чему-то другому. Живёшь не на своей полке. И глушишь те ваши зёрна, которые могли бы вырасти в тебе и дать плоды. И так тысячи…»

Боль неудовлетворённых стремлений мне глубоко понятна. Кто из нас — каждый по-своему — не переживал непонимание окружающей среды?

Когда я был подростком, мои родные мечтали почему-то, что я буду дипломатом! А я мечтал о монастыре…

Легко представить себе, насколько внутренние переживания соответствовали стремлениям окружающих!

Женские души особенно чутки к призывам. И почувствовав в себе стремления к другой жизни — страдают особенно сильно. Почему? Да потому, что им даны силы воспринимать, но не даны силы создавать. И восприняв новое, они не в силах бороться с окружающей средой. Они могут только страдать от неё.

И всё же надо звать за собой. И чем слабее те, к кому обращены призывы — тем сильнее надо звать. Ни один добрый призыв не пропадает бесследно. Ни одна слеза человеческая не падает зря. Это только мы — слепые — не видим. Потому что мир для нас распылился на мелкие осколки, которые мы называем «отдельной семьёй». А на самом деле вселенная — это громадный организм, в котором мы лишь отдельные части — и потому всё, что с нами случается, имеет какой-то внутренний смысл для всего целого…

Вы скажете (махнув рукой): это философия! Пусть так. Но давайте поговорим о том же, но с другой стороны.

Некто пишет мне, что нельзя упрекать бедных людей, что они не работают для общества. На себя-то времени не хватает, где тут о других думать. Получается, по его словам, как будто бы общественная работа — это какая-то «роскошь», «господское дело». Нечто вроде приятного развлечения.

Но потому и надо бедным людям объединиться для улучшения своей общей жизни, что иначе никогда это улучшение с неба к ним не свалится!

Вся надежда на свои силы!

И не ссылайтесь на политические условия. Я прекрасно знаю их значение и всё-таки всегда скажу:

— Ответственное министерство — не требуется для открытия своей чистой и дешёвой чайной!

И нельзя сидеть дома, когда обсуждается вопрос об организации клуба или библиотеки, — только потому, что нас не удовлетворяет общее политическое положение.

Не ссылайтесь также на усталость и на недосуг. Я никогда не поверю, чтобы не нашлось 2 −3 часа времени пойти в воскресенье на собрание.

Итак, улучшить среду — можно и должно своими силами.

Почему, когда обсуждается в редакции вопрос об улучшении жизни своими силами — приходят не сотни и тысячи?!

Ведь все жалуются на жизнь. Все недовольны. Всем тяжело. Почему же не прийти и не попробовать улучшить её сообща?

Вы скажете:

— Какое же улучшение — чайная, библиотека, клуб?

Но кто вам мешает прийти и предложить другое?

Не надо ждать, что всё сделается само собой. Человек своему счастью кузнец.

Судя по письмам, многие как-то робеют. «Да где нам!.. Мы не учёные… Не умеем…»

Если все так будут рассуждать — жизнь никогда не двинется с места.

Вот и выходит, что призывы к новой лучшей жизни — это не только «философия». Это то, что можно видеть своими глазами.

Кооперативные дома — не философия. Чайная — не философия. Не философия — клуб, голодный фонд, библиотека, школа и пр., и пр., и пр.

Надо только почувствовать, что, сидя в своей квартире и жалуясь на свою «бедную судьбу», никогда этой судьбы не изменить.

Неясные стремления женской души — это одна сторона. А другая сторона — очень ясные способы улучшения условий нашей жизни.

Всё в нас самих!

И опираясь на свои силы, и можно, и должно приступить к улучшению общей жизни. Тогда по-иному будет складываться и личная жизнь.

Когда в редакции назначаются собрания для обсуждения общих дел-- приходите! Найдётся дело для всех желающих работать над улучшением жизни. И тогда «неясные стремления», может быть, примут более ясные формы…

----------

Рудаковскому. Гипноз ни один образованный человек не назовёт шарлатанством. Теперь во всех университетах читают лекции о гипнозе. Но среди гипнотизёров действительно много шарлатанов. Прежде всего: иное дело внушить в то время, когда человек усыплён гипнотизёром, и иное дело вылечить от болезни гипнозом. Алкоголики, например, далеко не всегда вылечиваются. Внушение действует иногда месяц-два, а потом начинается снова. Вот тут-то и возможно шарлатанство. Гипнотизёры берутся лечить все болезни — лишь бы больной платил деньги. В Москве Рыбаков лечил при клиниках. Есть ли здесь что-нибудь подобное, не знаю. Я вам советую обратиться к хорошему доктору-психиатру (например, профессору Бехтереву). И если он найдёт нужным применить лечение гипнозом, он укажет и куда обратиться.

10 МАЯ

Для того чтобы знать человека, надо знать, как он живёт. Но ещё глубже можно узнать его — если узнаешь, о чём он мечтает.

Жить часто приходится не так, как хочется, а так, как можется. В мечтах же своих человек не связан ничем. Он весь тут с своими думами, чувствами, желаниями.

Вот почему, задавшись целью не только давать посильные ответы на жизненные вопросы читателей, но и подружиться с теми, которые нуждаются в этой дружбе, — я и обратился с просьбой написать мне: о какой идеальной жизни мечтают мои друзья.

Это было не праздное любопытство. Это было законное и искреннее желание узнать, чем живут мои друзья.

Я знаю, что жизнь их в труде, в лишении, что они завалены заботой о куске хлеба. Знаю, что много горя в их жизни. Это горе яркими страницами прошло перед моими глазами в их письмах.

Но оставался открытым вопрос:

Чем же живут они? О чём мечтают? Какими грёзами облегчают душу свою в минуты, когда жить становится тяжело нестерпимо.

И я от души благодарю тех, кто ответил мне на этот вопрос. Много доставили они мне радости.

В большинстве мечты моих друзей проникнуты самым драгоценным чувством, на какое только способно человеческое сердце и в котором, как в сказочном зеркале, отражается бессмертный его дух — это:

Любовь к дальнему!

В одной пьесе Чехов говорит о талантливых людях, об их способности мечтать о том, что будет через десятки лет. Мечтой этой освещается вся их жизнь. Посадят берёзку и уже видят, как вырастет она большая… как будет шуметь и радовать глаз…

Но это свойство не только талантливых людей — оно в известной степени присуще каждому человеку.

Письма моих друзей об идеальной жизни — это весенние грёзы о «берёзке».

Иные стыдятся своих задушевных желаний и даже извиняются:

«Простите за глупое письмо. Писал — как священнику говорят на исповеди. Уж какой есть — не обессудьте…»

Но я утверждаю: эта любовь к дальнему, эта мечта о зелёном лесе, который вырастет некогда на обагрённой слезами земле, и о людях свободных, чистых, любящих, справедливых; о жизни на идеалах братства, равенства и свободы — это самое нужное, что есть в нас. Все богатства свои мы оставим здесь. А то, «чем люди живы», — мы унесём туда. Это тоже багаж, с которым нам предстоит ещё далёкое странствие по неведомым странам.

И не думайте, что мечты эти уменьшают энергию бороться с окружающим злом. Никогда!

Скажите, кто будет заботливее ухаживать за берёзкой: тот ли, кто верит в её будущий расцвет, перед кем стоит она, как живая, — или тот, кто убеждён, что ветер вырвет её с корнем через несколько лет?

Конечно, тот, кто верит. Кто любит её будущее. Это будущее освещает по-иному и настоящее.

Не стыдитесь же своих грёз, своих наивных мечтаний. Не думайте, что «взрослому стыдно заниматься сказками»! Это ложь — что взрослый обязательно должен быть скучным, грубым и думать исключительно о жалованье, дровах и обеде.

Конечно, приходится думать и об этом. Но к этому и надо относиться, как к горькой необходимости, а вовсе не как к главному делу жизни.

Я каюсь. Я сам принадлежу к категории мечтателей! И хорошую сказку не променяю на «Свод законов Российской Империи».

Хотя сказка — мечта. А Российские законы — факт.

Итак, мы с вами «два сапога — пара». И стыдиться наших «мечтаний о том, что будет, когда нас не будет», — не приходится.

Берёзка вырастет, когда все мы будем в земле. Но она вырастет наверное! Я слышу её шум, я вижу её распускающиеся листья. Я люблю её. Верую, что когда-нибудь и увижу!

15 МАЯ

В письмах о водке многие касались внутренней, интимной своей жизни. В «анкету» это не войдёт. Но оставить без ответа не хочется.

Особенно поразило меня письмо одного сорокалетнего рабочего. Человек, видимо, крепкий умом и волей. Умеет сильно хотеть и глубоко страдать.

Недаром он пишет: «Работаю по изготовлению взрывателей. Всё бледнеет перед борьбой, от которой зависит участь народов. Теперь мне особенно хочется жить, чтобы увидеть, чем всё это кончится? Смысл жизни сейчас есть: работай, работай, работай…»

И этот же самый рабочий высказывается за необходимость дурмана по следующим соображениям:

«Пришла война… У нас напряжённый дух. Религии нет — Ренан делает своё дело… Мизерная оплата труда — чувствуешь, что ты вьючное животное. Выхода нет: работай, голодай… Сознание этого положения вызывает потребность забыться, хотя на час. Уйти от этой давящей мысли — иначе сойдёшь с ума или наложишь на себя руки. Стакан-два водки разрежает весь ужас положения. Загораются лучшие возможности. Чувствуешь, что кум королю… Всё это скоро проходит; подъём настроения сменяется упадком… Но я всё-таки чувствую: когда сделается мне опять лихо — у меня есть средство забыться. А что я вместо 60 лет проживу менее, то для меня это, в сущности, не всё ли равно?..»

Прежде всего о Ренане, который «делает своё дело»…

Смею вас уверить, что «Жизнь Иисуса» Ренана в науке не считается «убийственной» книгой. Сам Ренан заимствовал свою «мифологическую теорию» происхождения Евангелий от учёного гораздо более страшного — Штрауса. Но и теория Штрауса не является господствующей. Вообще, установившегося научного взгляда на происхождение Евангелий нет. Популярная книга Ренана не более как одно из мнений. Гораздо более авторитетные в науке, хотя и менее известные широкой публике, учёные Гарнак и Вельгаузен думают совершенно иначе, чем Ренан.

Но дело не в этом. Надо вообще перестать науку представлять себе как какое-то «отдельное лицо», которое говорит то-то или то-то… На самом деле в громадном большинстве случаев один и тот же вопрос решается отдельными учёными совершенно различно. Ведутся ожесточённые споры. Делятся на партии. И в большинстве случаев добросовестные учёные говорят только от своего имени, но не от имени науки.

Однако пойдём ещё дальше. Пусть Ренан прав. На свете много религий. Они отличаются частностями. Пусть нет веры в Божественность Христа. Это ещё не значит, что не может быть религии.

И сам Ренан был человеком религиозным. Таков всякий, кто верит в высший смысл и своей, и мировой жизни, и в вечное существование человеческого духа.

Это входит во все религии. И этого — никакой Ренан отнять не может.

А если этого нет — то и для рабочего, и для фабриканта одинаково «жить не стоит»! И никакая водка не в силах будет залить душевной пустоты. Если же, напротив, есть внутреннее чувство, что у жизни есть великий, хотя далеко неразгаданный смысл и все мы участники какого-то великого, хотя и неразгаданного общего дела, — тогда и без водки всегда будет «напряжённое настроение». Каторжный труд? Да, я знаю губительное, проклятое значение его для духовной жизни. Но сейчас не мешает же он вам сказать: «Смысл жизни есть — работай, работай, работай…» Но ведь и война, для которой вам хочется работать, как и всякое мировое событие, только тогда «стоит», чтобы ради неё работали, когда оно рассматривается нами как одно из звеньев общей цепи мировых событий, ведущих нас к неведомой мировой цели.

Можно и в самом каторжном труде жить — вне его. Жить другим. И тогда не потребуется никакого дурмана. Потому что человек ежеминутно будет сознавать себя не только «кумом королю» — он будет сознавать в себе Бога. А это несравненно выше!

----------

Я. К. спрашивает: «Не дадите ли возможность послушать вас лично, хотя один раз. Ведь наём помещения дли этой цели окупился бы маленькой входной платой. Как вы думаете? Зачем вы затворник?»

Вы предвосхищаете мою мысль. Вы меня услышите. Когда? Пока не знаю. Не думайте, что это «таинственность». Это сущая правда. Я себя на вечный затвор не обрекаю. Но сейчас могу дать только то, что даю.

Алюсе С. Предыдущий ответ — косвенно ответ и вам. Должен прибавить: никаких секретарей у меня нет. Письма никто кроме меня не читает. И вы можете быть уверены, что всё написанное вами останется между нами. Т. е. что я не только никогда не покажу никому вашего письма, но и не расскажу его содержание. Я понимаю, что это необходимое условие такой переписки с читателями, которую я веду. И я это условие храню свято.

Раменскому. То, что вы называете это кощунством, как раз и показывает двойственность церковного учения. Если таинство, если заповедь, то почему же «грязь»? Ведь все мы — результат такой грязи. Я не говорю, что аскеты проповедовали разврат. Я говорю, что развивавшаяся под влиянием христианства европейская культура восприняла только одну «отрицательную» сторону аскетизма, «осуждение» половой жизни. Аскеты — имели и другую сторону: святость. А мы святость не усвоили. В результате заповедь Божию о деторождении — опоганили.

Д. М. Милый друг, насчёт разговоров с барышнями я плохой советчик. Но по-моему, не надо никаких «особенных» разговоров, которые вы хотите даже черпать из книг! Будьте всегда искренни, говорите только то, что вас интересует. Никогда не говорите ни с кем только для того, чтобы занять разговором. И уверяю вас, будете иметь «успех»! А насчёт объяснений в любви — так по-моему даже лучше сразу, чем постепенно: говорят, в холодную воду всегда надо окунаться сразу!.. Ну не сердитесь. Я шучу ведь… Полюбите как следует, и скажется, как следует. А книги бросьте. Это ложь. В любви лгать не надо. К любви надо относиться с благоговением, как к святыне. Если другие лгут — это не значит, что и вам надо.

Логинову. Лучшая книга по этому вопросу принадлежит Ренану, называется «История израильского народа». Советую прочесть Вл. Соловьёва «Национальный вопрос».

31 МАЯ

Один читатель выражает своё недоумение: «Почему это „Маленькая газета“ вроде как бы под защиту свою берёт „падших женщин“?»

А в женских письмах ко мне и не раз и не два, а десятки раз я читал:

«С таким прошлым, как у меня, какая же может быть новая жизнь…»

«Первый раз, от вас, Далёкий Друг, я услыхала, что и я такой же человек, как все. Боюсь, что вы меня не поняли, ведь я падшая…»

«Прошлого не воротишь, настоящее ужасно. А будущее у проститутки сами знаете какое. Вот и выходит — поскорее в Неву. И сама не знаю, чего жду ещё…»

«Я поплакала над вашим письмом, хорошо, как во сне. Да несбыточно. Я в том письме постыдилась написать вам, кто я… Я падшая…»

Проституция — это одно из самых страшных наших преступлений. «Причины» проституции чрезвычайно сложны. Тут и социальный строй, и нравственное разложение, и экономическая неправда, и тысяча других «условий»…

Но сейчас я хочу сказать о другом.

Я хочу обратить внимание на одну черту, которая объяснит, почему именно те женщины, которые с такой безнадёжностью называют себя «падшими», — нуждаются в защите по преимуществу.

Это не теоретическое рассуждение — это результат непосредственного впечатления от жизни…

Лет десять тому назад в Москве была перепись. Одна общественная организация попросила нас, переписчиков, которым достался район с публичными домами, — собрать сведения об условиях жизни проституток, об их прошлом и т. д.

Нам были розданы специальные бланки с напечатанными на них вопросами. Надо отдать справедливость, вопросы были составлены изумительно бестактно. Проходилось залезать с сапогами в душу… Но один вопрос был очень нам по душе: «Не хотите ли изменить теперешнюю жизнь?»

Мы ходили по этим домам три дня. Днём. Заставали самую житейскую обстановку.

Всё было «просто». Как у всех. Пили чай. Шили. Играли с детьми… В комнатах не убрано. Извиняются за беспорядок — только что встали.

Я был первокурсник. «Младший». Я никого ни о чём не спрашивал, но я слушал и видел — так больно, так стыдно, так страшно было слышать эти вопросы и тихие ответы на них.

— Сколько тогда вам было лет?

— Двенадцать…

— Четырнадцать…

— Семнадцать…

— Кто был первый?

— Студент…

— Приказчик…

— Барин…

— Что заставило вас пойти в публичный дом?

Молчание.

— Нужда? — подсказывает спрашивающий.

Ответ неожиданный:

— Нет… Так… Куда же идти?..

И вот, наконец, желанный вопрос:

— Не хотите ли изменить теперешнюю жизнь?

И ответ ещё более неожиданный:

— Нет…

— Не хотите?! — изумляется спрашивавший. — Но вы, может быть, боитесь, что ваш ответ узнает хозяйка? Мы не скажем. Вам дадут возможность уйти из этого дома и заняться честным трудом.

Молчание.

— Так и записать? Не хотите?

— Да уж… Запишите…

— Разве вам хорошо здесь, что вы не хотите уйти? — Помню, одна женщина, после этих настойчивых приставаний, повернулась и молча вышла из комнаты…

Неизвестно почему пошла в публичный дом. И не хочет оттуда уйти.

Вот две загадки, которые я вынес из трёхдневных опросов.

Загадка была тем страшнее, что я видел полную искренность ответов. Действительно, не хочет уйти.

Так почему же?

Разгадка в том, что внешней определённой причины и не было.

Началось давно. В двенадцать, в четырнадцать, семнадцать лет. Обманул. Бросил. Родила. Жизнь «не удалась». Началось постепенное «падение». Если прислуга (а прислуга в большинстве), то переход с места на место, из рук в руки… Постепенно это стало почти профессией. А там естественный переход в «дом». Просто вопрос внешней устроенности, совершенно житейский. То, что было трагического и страшного, — растянулось изо дня в день, изо дня в день… В публичный дом поступают женщины, которых мы в жизни уже сделали проститутками. Обманутые девушки, подростки и дети постепенно «общими усилиями» загубленные нами.

Это разгадка первой загадки. А разгадка второй — тесно с ней связана.

Благодаря постепенности процесса падения, постепенно же усваивается профессиональная идея, что публичный дом — это конец пути. Дальше идти некуда. Потому что есть люди — это все мы. И затем проститутки — это все они.

Падшая — значит, конец. Человека нет. Есть проститутка. Даже имя меняется. Крестили девочку Надеждой. Теперь она зовёт себя Манькой.

Лежачих — не бьют.

Но можно ли бить того, кого вы сами втоптали в грязь, — а главное, того, кто сам до того себя презирает, что даже отказывается считать человеком?

Вот это-то и есть та черта, которая заставляет защищать «падших» женщин больше, чем всякого другого человека, — потому что защищать «падшую» приходится не только от внешних оскорблений, но и от самопрезрения.

На душе каждого из нас много и пакостных дел, и пакостных чувств, но мы не перестаём считать себя людьми. И мы обязаны как к людям относиться и к тем, кто, не столько за свои, сколько за наши грехи, человеком себя не считает.

Вот почему на вечные времена будут жечь нашу совесть слова Христа:

— Кто из вас без греха — пусть первый бросит в неё камень…

----------

Тамаре. Как можно лучше понравиться мужчине? Полноте! Надо полюбить. И надо, чтобы вас полюбили. А «приёмы» и «способы» — это ведь ложь всё.

7 ИЮНЯ

С месяц тому назад я отвечал группе рабочих на упрёки в «зубатовщине». Я доказывал, что практические начинания «Маленькой газеты» — клуб, библиотека, чайная, голодный фонд, кооперативные дома и т. д. — ни в коем случае не являются теми «малыми делами», которыми мы хотим «отвлечь» рабочих от «главного» дела. Главное всегда останется главным, но из этого не следует, что в пределах данных условий не надо улучшать свою жизнь, поскольку это является возможным. Представьте себе, что в вашей квартире протекла крыша. И вы стали бы рассуждать так:

— Пока существует капиталистический строй — рабочие будут бедны, у них всегда будут течь крыши. А потому не буду терять энергии на поправку маленькой дыры и буду добиваться всеобщего равенства.

Но спрашивается: почему поправленная крыша должна уменьшить вашу энергию?!

Ответственное министерство — прекрасная вещь, но, если его нет, из этого вовсе не следует, что мы должны пить чай в грязных отвратительных чайных, а не в своих дешёвых и чистых.

По поводу моего ответа группе рабочих я получил несколько сочувственных писем. Но меня интересовало, как отнеслись к нему те, кто упрекал в «зубатовщине». Очень ждал, не напишут ли мне. И действительно, получил письмо, но уже не от «группы», а от одного из подписавшихся под тем коллективным письмом. Не знаю, убедил ли я остальных, или они нашли меня «неисправимым», как бы то ни было, теперь мне приходится отвечать уже не группе, а одному.

«Ваша ошибка, Далёкий Друг, — пишет рабочий — в том, что вы видите только две крайние цели: самую близкую, т. е. разные чайные, библиотеки и клубы, — и самую дальнюю, „загробную жизнь“. Но совершенно оставляете без внимания промежуточную цель, социалистический строй, о котором прежде всего должен думать пролетариат».

Я очень сожалею, что цензурные условия не дают мне возможности во всей полноте высказаться о социализме. Приходится говорить в силу этого о «промежуточных целях» вообще — и здесь опять-таки я никак не могу признать своей ошибки.

Ближайшие цели — определяют нашу деятельность в очень ограниченных рамках. Это то, что у человека под носом. И что он обязан делать, если не хочет жить в грязи, в нужде, в духоте. Это то, что он может и должен исправить своими силами.

Конечные цели — это тот высший огонь, который освещает человеку всю его жизнь. Даёт направление не только его деятельности, но и его чувствам, определяет человеку место его в мироздании и даёт всему смысл.

Таким образом, от человека протянута в будущее цепь, которая состоит из промежуточных звеньев, завершающихся конечной целью.

Одним из таких промежуточных звеньев является и социализм.

Но в том-то и дело, что для большинства «сознательных рабочих» это вовсе не промежуточная, а конечная цель! И здесь действительно мы не сойдёмся во взглядах.

Мир существует миллионы лет. И будет существовать десятки миллионов. Смешно думать, что на земле через несколько миллионов лет будет существовать тот же строй, что и теперь. Ясно, что жизнь, развиваясь, будет изменять и внешние свои формы. Через миллион лет даже физическая организация человека будет иной, чем сейчас. А потому промежуточные цели бесконечно разнообразны. Говорить о них определённо — это значит морочить людей. Но и сейчас можно и должно говорить об общем направлении пути, на который должен сознательно встать человек. Этот общий путь определяется конечными целями.

Итак, я не отрицаю и промежуточных целей, но я протестую против возвеличивания их до степени целей конечных. Всё, что человек не может сделать своими силами, всё, что касается изменения самых условий борьбы за счастье людей, — всё это является промежуточными целями — и ко всему этому и мы стремимся по мере своих сил. Но остаётся незыблемым:

Во-первых, надо делать и ближайшее дело, т. е. улучшать свою жизнь своими силами, в пределах данных условий.

И во-вторых, надо ясно сознать конечные цели бытия.

Я очень прошу и других рабочих, подписавшихся под письмом о «зубатовщине», отозваться и, если они не согласны со мной, продолжить спор и не считать меня «безнадёжным»; спор — это совместное выяснение истины, а если истина на вашей стороне — поверьте, у меня хватит мужества признать это открыто. Из упрямства и из ложного самолюбия я не стану отстаивать взгляды, истинность которых станет для меня сомнительной.

----------

№ 22. М. Каждый человек любит по-своему. Я считаю, что любовь — это самое полное выражение человеческой личности. Кто как любит — тот таков и есть. Но любят далеко не все хоть раз в своей жизни. В громадном большинстве случаев — пользуются этим словом для обозначения или физического полового влечения, или, напротив, чисто духовных близких отношений. Но как без внутренней связи стремление к связи физической не есть любовь, так и связь духовная, без полового чувства не есть любовь (когда речь идёт о любви между разными полами, разумеется). Вот потому-то я и ответил вам так безнадёжно. Но, к сожалению, вы не даёте своего адреса, а в газете подробно касаться вашего романа я не могу. Дайте адрес — тогда напишу.

Без подписи. Вы пишете: «Мечты — эхо, но если не будет народ издавать своего эхо, то вы не узнаете, где он находится. Вы просто волк в овечьей шкуре, да ведь все аферисты начинают с Божьего Слова. Прежде сделают несколько добра, чтобы войти в доверие, а потом вы поймаете в свои силки всех доверчивых людей. Вы друг действительно не нам, а правительству. Потому что наш затворник стал собирать политический материал, который очень нужен только правительству…» А кончается: «прошу ответить…» Да что же я могу вам ответить, голубчик мой? Если мои статьи и газета, где они печатаются, ничего не говорят ни уму вашему, ни сердцу? Если вы меня считаете «аферистом», «шпионом», а мой призыв написать мне о своих мечтах называете собиранием «агентурных сведений», — то может ли вас убедить, если я скажу вам, что я не аферист и не шпион?! Скажу только, что мне глубоко больно за вас. Значит, уж потеряли вы всякую веру в людей. А жить без этой веры — мучение. И мне искренне и глубоко вас жаль. И я очень бы хотел, чтобы вы мне поверили.

15 ИЮНЯ

Опять целый ряд «любовных писем»…

И у всех горе. Обманула. Бросил. Уехала. И беспомощные вопросы, в которых столько отчаяния:

— Как быть? Разлюбил. Жить без него не могу…

В одном письме боль за судьбу любимой девушки окрашена чем-то не совсем обычным… Это боль не за себя — а за неё…

Вы, может быть, помните роман, о котором я писал в одном из первых своих «Ответов на письма»… Он рабочий — она продавщица цветов. Любили друг друга. Были счастливы. Но её потянуло к шумной жизни. Он едва удержался, чтобы не покончить с собой. Но молодая, сильная душа пережила горе. Из дальнейших писем от него я узнал, что он служит в лазарете и понемногу «приходит в себя». А она?

Вот что пишет он в последнем письме:

«Во вторник ходил на Гороховую за инструментами. Попалась мне квартирная хозяйка навстречу. Спросил:

— Как поживаете?

— Ничего — благодарю.

— А как Дуся?

— Она у нас уже не живёт.

— А где же?

— Ой, Шура, не скажу.

— А что, разве это секрет?

— Да.

— Ну, не настаиваю. Прощайте.

А всё-таки не утерпел. Пошёл вечером туда, на квартиру. Здесь-то мне сказали. Я не знаю, как назвать — поступила или перешла на содержание к одному армянину. Приоделась теперь по вкусу, как она всё время мечтала… Так мне сказали… Хотя она мне и раньше свои планы открывала, но я думал, что она на это не пойдёт… Как мне жалко её, дорогой Друг! Жалко не как бывшую возлюбленную, нет! А как девушку, которая пошла на всё „это“. Её прельстила роскошь, золото, шёлк и тому подобное, что кружит голову. А любви нет. А какое будущее ожидает её. Один Бог знает… Я уж и не знаю, что пожелать? Хотя мне грустно-грустно, но приходится пожелать… дай Бог счастья… А жаль, очень жаль — восемнадцатилетняя девушка — пропала… Посмейтесь, дорогой Друг: у меня слёзы пошли — это что-то, чего никогда у меня не было, немного странно и поздно. Прощайте…»

В одном письме из категории «заподозривающих» мне пишет подписавшаяся «Блондинкой»:

«Вы очень хорошо понимаете влюблённых, потому что сами, наверное, любили не меньше нас, грешных… И почему такими благоразумными люди делаются на старости лет, когда во рту нет зубов…»

Я отвечал уже по этому поводу: что я молод и зубы у меня целы. Но о знании души человеческой должен сказать, что пусть написано это с иронией, но я не отказываюсь от сравнения себя со всеми «грешными»… И решительно отказываюсь от репутации святого.

Жизнь пройти — не поле перейти.

Живой человек и падает, и поднимается. И снова падает, и подымается снова. И дело не в святости, а в стремлении. Не надо успокаиваться. Надо идти. Надо всегда стремиться вперёд!.. Вот это чувство стремления я всегда проповедовал, и по совести сам как проповедую, так и живу: я принадлежу к числу людей крайне беспокойных, и ни на какой святости, и ни на каком грехе не собираюсь успокаиваться.

«Блондинка» угадала! Я и впрямь много пережил. Но именно потому-то и чувствую потребность отозваться на переживание других.

Роман, о котором сейчас идёт речь, довольно исключительный. Слишком благороден в нём страдающий за любимую девушку юноша. (Он почти мальчик по возрасту.)

Но не ему в упрёк, а в оправдание и объяснение многих «несчастных случаев» в любви я должен сказать следующее:

Есть грубая русская пословица: женщина, что мешок: что положат — то и несёт.

Доля истины здесь есть.

Как в области физической женщина оплодотворяется мужским началом, так и в области духовной женщина определяется мужским творчеством. Это не «хуже» и не «лучше», чем мужчина, а это просто совсем разное.

Женская душа, женское сердце — это тот сосуд, с которым вышли навстречу Христу Воскресшему жёны-мироносицы.

И когда женщина любит, это свойство её воспринять и претворить в жизнь мужское начало достигает наивысшего напряжения.

Вот теперь возьмите и оглянитесь на себя, не вы ли сами систематически из года в год развращаете женщину? Не для вас ли, не для угождения ли вкусам вашим появились те газеты, которые теперь вас ужасают? Не смотрели ли мы на женщину, как на забаву, как на удовольствие, как на предмет для удовлетворения похоти? Не сливали ли мы в священный сосуд — омерзительную грязь? Не пожинаем ли мы то, что посеяли. Мы думали, что можно развратничать в кафешантане — и иметь дома скромную жену, но мы упустили из виду, что наших дочерей возьмут в жёны наши товарищи по кафешантанам (у кого есть деньги) или по публичным домам (у кого их меньше), — и таким образом, общее состояние духовной жизни будет неизменно понижаться.

Уродливые явления среди женщин — это наша вина. Мы должны сказать себе: полюбуйтесь на своё произведение!

Но в женщине есть и свой святой инстинкт. Это материнство. Как ни втаптываем мы в грязь её душу — каждая девушка, полюбив, мечтает о верном муже. О будущей семье. И о том, чтобы всю жизнь свою отдать любимому…

Бывают исключения? Бывают! Но это тогда, когда грязные лапы мужчины оказываются достаточно сильными, чтобы задушить живую душу — в самом начале.

Дуся — одна из таких несчастных душ. Слабые, любящие руки не могли спасти её потому, что за неё уцепились десятки цепких и липких рук посетителей того «Сада», где она продавала цветы…

Вы, друг мой, желаете ей «счастья»… Пожелаем ей другое: не погибнуть — и вернуться назад.

22 ИЮНЯ

Письмо, которое я сейчас приведу, возвращает нас к вопросу, о котором я говорил не раз и к которому буду возвращаться постоянно, потому что это больное место всех человеческих душ и жизнь неминуемо будет ставить его то от имени одного, то от имени другого корреспондента.

И. Т. Б. пишет следующее:

«Далёкий Друг! Прочтите последние строки моей жизни. Я хочу раскрыть перед вами истерзанную грудь. Меня не покидают слова Пушкина „Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?“ Предо мною страшный вопрос: зачем я живу? Зачем мне открыли глаза? Зачем мне показали величие правды? Зачем мне внушили любовь к тому, чего в мире так мало? Я слышу голос зовущий, но жестокая судьба преградила мне путь на борьбу со злом… Я маленький-маленький человечек. Среди гордой земной жизни я отброс ненужный. Я рождён в бедной крестьянской семье. Любовь к свету во мне родилась со мной. Первые капли, которые открывают глаза от природной слепоты, я узнал случайно. Не буду говорить о 4 годах школьной жизни. Но два года последних врезались в сердце мое: в 1912 году я кончил первый класс, а осенью поступил в 2-классное училище. Не знал я предела своему восторгу. Новые друзья, новые учителя ещё больше открывают мои глаза. Загорелось во мне сердце, когда я узнал вкус к литературе. Здесь я узнал и полюбил одного товарища, который и теперь живёт в моей душе. Это был юный поэт, которого унесла чахотка… Я нёс его до кладбища… Второго мая я кончил курс и расстался, расстался навсегда со всем лучшим… Я думал отдаться весь науке, свершить какой-нибудь великий подвиг для блага страждущих. Но судьбе угодно было удержать меня на полпути. Мысль о столице ещё не покидала меня. Я думал найти здесь хоть часть утраченного. Но не то! Я здесь отдал последнее, что имел. Сначала поступил на Невку чернорабочим, потом на завод „Парвианин“. Гарь, которой я должен дышать, убивает последние силы. Написано в 6 часов, во время того момента, когда пора нести ещё часть моей жизни в завод, а грудь болит и болит…»

Пишущий это письмо ни о чём меня не просит и даже не даёт своего адреса — значит, не ждёт ответа. Написал в какое-то пространство, крикнул в даль Далёкому Другу, чтобы облегчить свою изболевшую душу. Такие письма искренней самых искренних признаний на духу.

Что же я, по совести, мог бы ответить на этот крик?

Вы жаждете подвигов, великих дел — и мучаетесь, не находя приложения своим силам, а материал и для подвига, и для великих дел, и для приложения сил ваших — у вас под руками. Где? Да вы сами и окружающая вас жизнь и есть этот материал.

Представьте себе человека, сидящего за столом, уставленным едой и кричащего:

— Голодаю! Помогите! Дайте кусок хлеба!

Но ведь хлеб перед вами: остаётся протянуть руку и взять.

И ваша, и всеобщая беда в том, что двери к счастью, выражаясь словами Толстого, отворяются «на себя» и тогда отворить их легко. Громадное же большинство людей упорно открывает их «от себя» — и они никак не могут отвориться!

Или другими словами — мы хотим заполнить жизнь внешними делами. Но это занятие безнадёжное. Люди в этом убеждаются на опыте ежедневно, а всё же продолжают свою бессмысленную работу из века в век.

Вы говорите о подвигах внешних. Но есть один врач на свете — время, который бы давно должен отучить людей искать оправдание жизни в внешних целях.

Ещё в Библии сказано — «суета сует». И если стоять в плоскости внешних дел, действительно, всё суета.

С точки зрения этих преходящих внешних целей наша жизнь и все «подвиги» решительно ничего не стоят. Время всё унесёт, всё сметёт. Чего же себя морочить?

Земля — это маленькая планета, которая несётся в безграничном пространстве неведомо куда, неведомо зачем… Миллионы миров, по сравнению с ней, так громадны, что земля кажется песчинкой, а вовсе не гордым миром… И вот на этой песчинке копошатся микроскопические существа, именуемые людьми. И смешно говорить о каких-то великих подвигах. Да какие же «подвиги», когда пройдут века и всё забудется и даже самая жизнь на Земле прекратится…

Вот как должно представляться дело с точки зрения «конечного бытия» и внешних целей.

По моему глубокому убеждению, есть одно соображение, которое раз и навсегда должно покончить со всеми внешними задачами.

Мир существует вечно. А если так, то всё, что может дать бытие, подчинённое законам времени, всё это уже должно быть дано. Потому что сколько бы тысячелетий мы ни прибавили к вечно существовавшему — это ничего прибавить не может, так как вечность не может быть меньше того или иного числа. Нельзя сказать: «вечность плюс два столетия». Итак, если существует вечность, то всё, обусловленное временем, уже дано. И если дано не всё — значит, есть другое бытие и другие цели, с временем не связанные.

В одном стихотворении Вл. Соловьёв говорит:

Смерть и Время царят на земле, --

Ты владыками их не зови;

Всё, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь солнце Любви.

Если Любовь определять так, как определяет её апостол: «Любовь есть совокупность совершенств», тогда мысль Соловьёва можно передать так:

Смерть и Время царствуют на земле, всё уносят с собой, — вечности принадлежит лишь достигнутое совершенство.

Вот в этом и лежит достойная человека задача, которая только и может оправдать его жизнь. Сам человек, душа его, силы его — вот что надо довести до совершенства. В каких-то неведомых формах это будет жить вечно. Пусть умрёт земля. Это переживёт и землю.

Вы хотите подвигов? — Вся жизнь подвиг, если поставить перед собой высшие задачи. Внутренняя постановка вопроса о смысле жизни всё сделает значительным в «практической жизни». Произойдёт полная переоценка всех ваших оценок и понятий.

Я говорю это так уверенно потому, что всё это пережил сам.

----------

Страдальцу. Я очень сочувствую земледельческим колониям. Но почему ставить вопрос так: лучше колонии, чем кооперативные дома? Пока города существуют, всё же лучше жить в своих хороших и дешёвых квартирах, чем в плохих чужих. Не все могут купить? Верно. Но пусть кто может делает это. Одним словом, колонии и дома — это просто две разные вещи. Одним одно, другим другое.

Но-Сима-ву. Я думаю, что для счастья одного этого недостаточно. Но, во всяком случае, согласен с вами, что жизнь в деревне, в колонии, вообще «на земле» — это лучшее внешнее условие для «счастья».

1 ИЮЛЯ

«Все счастливые семьи похожи друга на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Так начинает Толстой «Анну Каренину», и, я думаю, многие, читавшие этот роман, — не раз в своей жизни вспоминали слова Толстого. По крайней мере, вторую их часть, потому что несчастливых семей каждому приходилось видеть сколько угодно, а счастливых — далеко не каждому.

Главнейших причин семейных несчастий две: отношения между мужем и женой, и отношения между родителями и детьми. О первой причине мне не раз приходилось говорить в своих «Ответах», сегодня мне хочется остановиться на нескольких письмах, касающихся второго несчастья: отношения с детьми.

Но сначала, чтобы не забыть, два слова к сведению моих друзей:

До осени я уехал из Петрограда, но писать мне можно по-прежнему — письма пересылаются аккуратно.

Очень прошу всех пишущих давать свои адреса. Я предпочитаю отвечать по почте. Мне хотелось бы печатать в газете только те ответы, которые имеют общий интерес.

А теперь о детях.

Н. Г. Раменский спрашивает меня, можно ли ребёнка наказывать розгами, если он ничего другого не слушается.

Малинин спрашивает, как отвечать ребёнку на вопрос о половых отношениях: «отчего родятся дети» и т. д.

В. Глашина говорит, что она всю жизнь отдала детям, а теперь они относятся к ней, как чужие.

Начну с последнего вопроса.

Почему так часто дети, вырастая, становятся «как чужие» для своих родителей?

Причина этого в том, что в громадном большинстве случаев отношения между родителями и детьми исчерпываются чисто материальной областью.

В раннем детстве мать кормит ребёнка. Затем она его выхаживает. Ребёнок беспомощен, не может жить самостоятельно. И вот родители «выводят его в люди», т. е. одевают его, питают, вносят деньги в школу и воспитывают. Под последним разумеется более или менее насильственная прививка тех привычек и понятий, которые царствуют в том кругу, к которому принадлежит семья. В семье простой и религиозной заставляют креститься перед обедом и после обеда, в семье более зажиточной учат шаркать ножкой, а ещё повыше объясняют, что неприлично есть с ножа, а надо есть с вилки.

Но нет главной внутренней связи: взрослые сами давно уже перестали к чему бы то ни было стремиться, молодёжь же по самому своему возрасту полна этих неясных стремлений. Отсюда у детей и отцов два совершенно различных душевных мира. Отцы поглощены заботой о материальном благополучии семьи. Они только об этом и думают. От утра до вечера добывая «средства» для жизни, они считают, что всё отдают детям. Дети же материальных тягот ещё не чувствуют во всём их значении. Они живут своими думами, мечтами и стремлениями. Им кажется, что родители их «не понимают», что они «отстали», — и чем дальше, тем холоднее делаются друг к другу.

Первое и главное условие всякого воспитания — это непрекращающееся развитие самого воспитателя. Отцы и дети должны жить сообща. Душой своей. И тогда они будут друзьями, «старшим» и «младшим» — и никогда не станут «чужими».

Из всего сказанного ясен ответ и на первый вопрос о розгах. Может ли быть «дружба», если один имеет право высечь другого? Откидывая в сторону то нежелательное, развращающее влияние, которое оказывает на душу ребёнка всякое битьё, — уж одной этой невозможности дружбы между избивающим и избиваемым достаточно, чтобы раз навсегда изгнать розгу и всяческие колотушки из нашего семейного обихода.

Но остался второй вопрос: как говорить с детьми о половых отношениях? Вопрос большой, а места мало — поэтому отложим его до следующего раза. В следующий раз я посвящу этому вопросу весь свой «ответ».

----------

Разумному. Вздор! Последствия от этой привычки вы увеличиваете раз в 50. В вашем возрасте бросить — значит выздороветь.

Н. 40 %. Чудак вы: неужели вы никогда не видали трезвых людей, что вам так трудно поверить, что я не пьяница!! В редакции вы меня «выпивши» видеть не могли — прежде всего потому, что я в редакции не бываю.

Мушке. Господь с вами! Разве можно заочно влюбиться: оставьте это.

2 ИЮЛЯ

Россия накануне введения всеобщего обучения. Будет провозглашён лозунг:

Ни одного безграмотного!

Но надо сделать и следующий шаг, надо провозгласить:

Ни одного необразованного!

Грамотность должна найти себе приложение не только для записи «прихода» и «расхода», но для просвещения людей. Невежество — это духовное крепостное право. Надо возвестить раскрепощение! Надо науку, как и гражданские права, сделать всеобщим достоянием. И это не пустая мечта, а вполне осуществимая задача.

Каждому грамотному человеку в сжатой общедоступной форме должны быть раскрыты конечные итоги современной науки. И я утверждаю, что это можно сделать. Я утверждаю, что каждый полуграмотный человек, никогда не читавший никаких учёных книг, может усвоить конечные выводы научного знания.

Я решил от слов перейти к делу.

И с средины июля открываю в «Маленькой газете» — свой «Народный университет».

Для поступления в него не потребуется никакого ценза, никакой подготовки. Даже грамотность необязательна — если есть близкий человек, который умеет читать вслух.

Я приглашаю в свой «Народный университет» всех, кого тяготит тюрьма невежества, кому хотелось бы выйти на вольный простор и узнать, какие тайны открыли человечеству представители научного знания.

Я буду печатать в газете свои лекции под общим заглавием «Народный университет» по следующей программе:

1. Жизнь вселенной (Астрономия).

2. Прошлое Земли (Геология).

3. Происхождение жизни на Земле и её развитие (Биология).

4. Основные законы материального мира (Физика и химия).

5. Жизнь человечества на первой ступени развития (Первобытная культура).

6. Развитие человеческого общества (Социология).

7. Развитие человеческой мысли (История философии).

8. Душевная жизнь (Психология).

9. Развитие религиозных верований (История религии).

Пусть каждая статья будет 20-минутной лекцией. И я надеюсь, что в течение года успею прочесть весь курс. Этот курс в его целом даст самому малограмотному читателю цельное знание — ознакомит его в основных чертах с конечными выводами современной науки.

Возможно ли это?

Уверенно говорю: да!

Пусть учёные пишут для учёных. Но мы, выучившись у них, должны рассказать обо всём, что узнали, с такой простотой и ясностью, чтобы нас понял каждый чернорабочий. Наука должна существовать не для профессоров и не для прихоти богатых людей. Выводы её должны быть доведены до всеобщего сведения — и должны стать общим достоянием.

Только образованный человек может понять весь ужас духовного состояния человека, лишённого света науки. И ему невыносимо мириться с тем, что он — знает и видит, а рядом с ним незнающий и слепой.

Уже взрослым и имеющим все данные считать себя образованным, я стал заниматься астрономией. И у меня точно глаза открылись. Точно громадную область мира загораживала от меня стена, и вот стена эта упала, и я увидал новое, и это новое расширило душу и наполнило её новым содержанием. Но каково положение человека, когда не одна стена загораживает от него часть мира, а со всех сторон стоят стены и превращают великий мир в полутёмный «угол».

Я раскрываю двери тюрьмы — для моих читателей друзей и говорю:

— Пойдёмте вместе — на вольный простор!

Если мне выпало на долю счастье не знать материальной нужды и учиться у профессоров — и получать высшее образование, то это именно и обязывает меня отдать полученное другим. Это будет уплатой лишь маленькой части моего долга, ибо я прекрасно сознаю, что пока я учился — кто-то за меня работал!

Мой «Народный университет» открывается для всех. Я вложу в него — все свои знания, все свои силы, всё своё старание. И я верю, что мои друзья уйдут из него не такими, какими придут. Я убеждён, что знакомство с итогами науки сделает мир и для них таким же прекрасным, таким же великим, каким он представляется мне!

И потому я ещё раз говорю, с полным сознанием ответственности сказанного слова:

— Ни одного необразованного! Долой невежество! Пойдёмте вместе на вольный простор научного знания!

• • С 11 июля 1916 по 20 февраля 1917 Свенцицкий напечатал под этой рубрикой 32 лекции; дальнейшим публикациям помешала революция.

7 ИЮЛЯ

От прошлого раза остался у нас неотвеченным вопрос:

— Как говорить с детьми о половых отношениях?

К великому сожалению, родителям всех слоёв общества редко приходится слышать от детей этот вопрос и отвечать на него. В громадном большинстве случаев дети узнают сами: от товарищей по школе, по играм, по улице.

Здесь именно и коренятся первые семена того подлого, пошлого, несерьёзного, неблагоговейного отношения к великому и святому таинству природы, которое потом у взрослых вкореняется в плоть и в кровь.

Дети обыкновенно узнают «обо всём» от более «сведущих» товарищей. Причём сведения эти сообщают в соответствующем грязном освещении. Не великое, святое и таинственное в зарождении нового человеческого существа дают понять и почувствовать это товарищи-осведомители, а самое грубое, циничное, сопровождая всё тем паскудным подхихикиванием, которое потом на всю жизнь превращает всё «половое» в сальный анекдот.

Часто «теоретический» осведомитель, в виде испорченного и старшего по возрасту мальчика, наталкивает и на практическое приложение тех циничных сведений, которые он сообщает. Если по возрасту нельзя натолкнуть на половую связь, тогда начинается заражение дурной привычкой, от которой у нас страдают до 90 % детей в возрасте от 8 до 14 лет. У многих привычка остаётся и на всю жизнь. Переходит в болезнь. И у всех без исключения оставляет в душе грязный осадок, окончательно заслоняя великий смысл зачатия.

В этой непроходимой грязи воспитывается у нас вся мужская половина рода человеческого — по мере сил пакостничая и развращая окружающих начиная с самых ранних лет.

Вот почему практическое значение вопроса «как говорить об этом с детьми» — невелико. Взрослые всегда опоздают. Но я думаю всё же, что лучше даже сделать первый шаг самому, чем ждать выучки по рассказам товарищей и по «заборной» литературе.

Взрослый человек, говоря об этом с ребёнком, должен видеть свою главнейшую задачу в следующем:

Все внешние подробности половых отношений должны быть отведены на второй план. Ничто не должно затрагивать детское воображение. Напротив, надо выдвинуть на первое место сущность и заставить понять величие и тайну этого процесса природы и пробудить в ребёнке чувство благоговейного отношения к зарождению жизни.

В педагогической литературе выработаны внешние приёмы таких разговоров. К сожалению, дальше учебников педагогики они не идут.

Прежде всего, надо осветить общий вопрос о зарождении новой жизни. Не надо сразу говорить о человеке. Надо раскрыть завесу над этим вопросом в отношении всей природы.

Если бы ребёнок обратился ко мне, я бы ответил ему так:

— Ты хочешь знать, как появляются на свет маленькие дети? Но задумывался ли ты над вопросом, как появляются на свет цветы, деревья, птицы, животные? Ведь всё в природе умирает. И если бы не было потомства у цветов, у деревьев, птиц и животных, давно бы всё на земле умерло. Но миру дан закон создавать потомство. Всё живое — создаёт себе подобное. Потом стареет. Умирает. А молодое начинает жить.

Как же природа создаёт потомство?

Ты знаешь, конечно, что цветы вырастают из семян. Но как появились семена? Когда вырастает цветок — в нём семян ещё нет. Цветы, как и люди, бывают мужские и женские. На мужских цветах есть пыльца, которая ветром или через насекомых переносится на женские цветы. И опыляет или оплодотворяет их. Тогда в женском цветке начинает развиваться семя — будущее потомство, будущий цветок.

Ты знаешь, что птицы несут яйца. Но яйцо без оплодотворения не станет развиваться, как не станет в цветке развиваться семя без пыльцы. Перед тем как снестись, птица должна быть оплодотворена мужским началом. У цветов пыльцу переносят ветер и насекомые. У птиц и животных это делается органами оплодотворения. Животные не несут яиц, как птицы, и не высиживают их. Яйцо у животных остаётся внутри организма и развивается в нём, пока новый организм не станет способен к самостоятельной жизни. Тогда происходит рождение. Так бывает у животных. Так же бывает и у людей.

Оплодотворение — это начало всякой жизни. И твоя, и моя жизнь, и жизнь всех людей, и жизнь всего, что нас окружает, — всё создано оплодотворяющей силой, вложенной в природу. К жизни надо относиться с благоговением. С благоговением нужно относиться и к тому, что создаёт жизнь. Если когда-нибудь ты услышишь и гадкие рассказы о великом таинстве природы — не слушай: кто оплёвывает и кощунствует над источником жизни — тот оплёвывает и кощунствует над самою жизнью.

Может, слова были бы другие, но чувства и мысли, которые я хотел бы передать ребёнку, были бы именно эти.

Чтобы передать их детям — надо ещё одно условие:

Надо, чтобы взрослые думали и чувствовали так же!

----------

«Ла», молодому поэту. За стихи спасибо. Но печатать нельзя. Хотя бы потому, что введёшь читателей во искушение: скажут, Далёкий Друг себя рекламирует.

№ 666. Изругал, изругал меня — да потом просит «ответ»! Чудак вы… А относительно смысла анкет — я думаю, и так ясно. Какой вообще смысл общественного мнения? Если бы люди сообща ничего не обсуждали, а сидели со своими мыслями по своим норам, ожидая, что начальство само обо всём подумает, — тогда у нас было бы всё как двести лет назад.

Поэту беженцу. Пустяки! С такими делами к гипнотизёру не надо обращаться. Вам надо хорошего учителя. В редакции что-то налаживается в этом отношении. Справьтесь, хотя бы по телефону: нельзя ли устроиться заниматься по математике.

Л--у. Напрасно вы его осуждаете: иногда тот, кто разлюбил, больше несчастен, чем тот, кого разлюбили.

Кавалеру. Вы плохой кавалер, если хотите побеждать барышень духами и галстуками. Главное — не надо никогда лгать. В любви особенно. А книг, о которых вы спрашиваете, слава Богу, нет.

13 ИЮЛЯ

Читатели уже знают о моём намерении открыть в «Маленькой газете» — «Народный университет». Теперь я могу точно сообщить и день открытия: суббота, 16 июля.

Пока программа намечена та, о которой я говорил. Возможно, что она в дальнейшем будет несколько расширена. Тогда я включу в неё: 1. Бактериологию (жизнь микроскопических организмов). 2. Анатомию и физиологию человека (устройство организма, его отправления и жизнь). 3. Политическую экономию. 4. Всеобщую историю. Но возможно, что эти отделы выйдут лишь в отдельном издании «Народного университета».

Все курсы в их совокупности должны дать каждому цельное знание во имя лозунга:

Ни одного необразованного.

Лекции будут печататься раз в неделю, по субботам. А по возвращении моём в Петроград в средине сентября — 2 раза в неделю.

Вот и вся деловая сторона нового моего начинания.

Но мне хотелось бы сказать два слова и о стороне внутренней, душевной.

В своём изложении научного знания я буду строго беспристрастен. Я оставлю в стороне те выводы, которые, по-моему, следуют из той или иной «научной истины». Цель моего «университета» — ознакомить с наукой, а не с моими взглядами, а потому я буду придерживаться строго научных рамок, не вдаваясь ни в какие рассуждения. Я оставляю за собой право рассуждать уже после ознакомления всех «слушателей» с итогами научного знания.

Но для меня всегда особенно дорого не внешнее знание, а внутреннее переживание, и потому я был бы бесконечно рад, если бы лекции мои вызвали живое общение со мной моих друзей.

В лекциях мы не будем касаться ни дум, ни чувств. Но кто нам мешает общаться по почте? Не только за разъяснениями непонятого просил бы обращаться ко мне моих будущих слушателей, но и со всеми вопросами, сомнениями, думами, мечтами, которые так или иначе будут пробуждены лекциями.

«Народный университет» будет даже у нас храмом науки.

Но ведь я всё же остаюсь далёким другом. Не забывайте этого — и обращайтесь ко мне не только как к лектору, но и как к своему другу!

19 ИЮЛЯ

Одно из главных несчастий людей — одиночество.

Не то одиночество, которое избирает человек добровольно как некоторый путь духовного своего развития. А тяжёлое, мучительное одиночество, когда не с кем поделиться горем и радостью, не с кем посоветоваться, не с кем поговорить, помечтать, а иногда и просто по-человечески «провести время».

Это большое несчастье.

Но в нём очень, очень часто повинны сами одинокие.

Я приведу вам письмо ко мне работницы Лины — хорошее, правдивое, искреннее письмо. И давайте обсудим его.

«Далёкий Друг, прошу уделить время и терпение для прочтения моего нескладного письма. Прочла я 3 июня в „Маленькой газете“ о сиротской доле, как какой-то юноша Миша, мечтающий о хорошей жизни, застрелился. Неудивительно — я понимаю таких. Приходилось ли вам жить среди рабочих, работать в одной мастерской и слышать их разговоры, видеть их жизнь близко? Я живу всё время среди рабочих, потому что сама имею несчастье принадлежать к таковым. Жизнь рабочих тяжёлая, свободного времени очень мало, но ещё тяжелее то, как они пользуются этим свободным временем. Когда была водка, напивались, ругались с кем приходилось или вели какие-нибудь пьяные, несуразные разговоры, в которых также не обходилось без ругани.

А теперь старики, привыкшие пить, тоже напиваются какой-нибудь гадостью и так же буйствуют, как раньше, а молодёжь объедается сластями, играет в карты и читает Ната Пинкертона, а теперь эту прелесть начали ставить в электричках. И вот, если среди таких находится выродок, мечтающий о какой-то высшей жизни, то он тоскует, ему тяжело и он не знает, куда деваться, одинокий, тоскующий и осмеиваемый грубыми окружающими товарищами по профессии. Что делать таким мечтающим одиноким идеалистам? Может быть, они и не одиноки. Может быть, даже в Петрограде много их, но не знают друг друга. Затеряны среди грубых людей, и им тяжело.

Нельзя ли хотя через вашу переписку с читателями знакомить таких между собою. Может быть, тогда им лучше будет жить. Я имею двоих сыновей, Васю 7 лет и Борю 2 лет. Хотя тяжело жить идеалистам, но всё-таки хотелось бы их видеть таковыми, хотелось бы дать им образование, хотя сравнительное, не для того чтобы они стали господами, нет, я этого не хотела бы. Хотя рабочим тяжело жить и много приходится испытывать жуткого и гадкого…»

Я выпустил из письма описание личной трагедии — описание неудачной семейной жизни. Но и из приведённого отрывка видно, что человек этот много пережил, что в нём пробудились высшие запросы и что он страдает от окружающей среды, от вынужденного одиночества.

Но я спрошу Лину:

— Пришли ли вы хоть раз в редакцию на собрание общества «Своими силами»?

Уверен, что нет!

Но зачем знакомиться и сближаться с такими же одинокими, как вы, по письмам, когда вы могли сблизиться на почве совместной общественной работы!

Здесь опять приходится возвращаться к вопросу о нашей инертности — о нашем нежелании выйти из своих углов для совместного переустройства своей жизни.

Что может в этом отношении сделать газета?

Она может дать возможность сблизиться и работать. И только! Но не в её власти прийти к каждому на квартиру и перестроить его жизнь!

«Маленькая газета», вообще говоря, вышла в этом отношении далеко за пределы обычных газетных рамок. Она хотела бы дать своим читателям не только «телеграммы», «роман» и «хронику», а чайную, и библиотеку, и школу, и клуб, и взаимопомощь, и пр., и пр., и пр.

Но как может газета создать это?! От неё может исходить призыв, помощь, внешние условия, помещение и пр. Наконец, сотрудничество отдельных участков газеты. Но главное должны делать «все», «сообща», «сами».

И вот оказывается, что желающих создавать среди десятка тысяч читателей — лишь десятки единиц!

И не говорите «нет времени»! Не поздно! Общественная работа может быть в меру вашего времени. Свободны 2-3 часа в неделю — давайте 2-3 часа. Свободны больше — давайте больше. Не говорите также о своей «темноте», «необразованности», «неумении» и пр. Всё это пустяки, на собрания приглашались все желающие! А вовсе не окончившие университет. Для улучшения своей жизни никаких особых знаний не требуется. Это обязанность каждого человека.

Вот я и говорю всем одиноким:

— Хотите сблизиться с людьми — идите работать сообща над улучшением жизни.

И прежде всего предлагаю это сделать моей корреспондентке Лине.

----------

Бессмертному. Вы пишите: «Хотя я сам в себе и называю „Маленькую газет“ анти-Христовой, но всё-таки надеюсь, что вы не упорные слуги сатаны, а просто блуждающие язычники».

Не знаю, кто дал вам полномочия столь строго судить людей, но, но всяком случае, было бы интересно, за что именно вы называете «Маленькую газету» анти-Христовой? Не за то ли, что она каждый день выводит на свежую воду всевозможных пауков, кровопийц и мародёров? Или за то, что по её настоянию были высланы содержательницы притонов и охтинская знахарка? Или, может быть, за организацию кооперативных домов, чайной и библиотеки? Или за бесплатные советы юриста и докторскую помощь? Если всё это язычество и «служба сатане» — то я готов называться одним из язычников.

26 ИЮЛЯ

Писать о проституции — это может казаться делом совершенно бесполезным. Слишком очевидна вся сложность вопроса — и беспомощность всякой борьбы. Как ни «решай» этот вопрос — жизнь будет идти своим путём, давя и втаптывая в грязь человеческие души.

Я прекрасно сознаю всё это. Но кроме практического результата есть ещё и внутренняя сторона. Не в нашей власти повернуть жизнь по-своему, но в нашей власти встать к этому явлению в должное отношение.

Вот почему мне кажется очень важным обсудить сообща отклики читателей на затронутый мною вопрос о проституции.

Я приведу два совершенно противоположных. Ф. Я. Зарудный пишет мне:

«Я тоже часто думаю, зачем это ваша газета защищает проституцию. Это совершенно напрасно. Но я вас не виню. Вы по этому делу мало сведущи. Если бы вы были с низшего класса, то, вероятно, вы никогда бы не стали защищать. Ведь женщину, которая здесь долго поживёт, нельзя иначе никак назвать, как чортово создание. Вы загляните в Народный дом, в праздник вечерком, что там творится, и вы в ужас придёте. Ведь они сами этого ищут. И тут никакие общества в борьбе с проституцией не помогут. Женщины сами постараются этого избежать — это очень было бы легко сделать. Я никогда не поверю, чтобы это нужда толкнула на такое позорное дело. Которая думает прожить честно, мечтает о замужестве, то она пусть ищет себе человека по себе, но пусть не мечтает чорт знает что. А ведь здесь посмотрите какую-нибудь портниху или, допустим, горничную: она напялит шляпу и о себе мечтает чорт знает что. Она разводит шуры-муры не с мужиком, а с каким-нибудь господским сынком или с барином, а ведь тому нужно только на один раз, а потом — пошла сами знаете куда. И вот я советую каждой из девушек, которая мечтает о семейной жизни: пусть себе ищет спутников из той среды, из какой сама, а не подымает нос кверху. Вот тогда у нас и проституции не будет. А раз многие сами этого ищут, то о них сожалеть не надо».

Другое подписано: «Бывшая Соня». Вот часть этого письма:

«Мы за свой грех заплатили каторжной жизнью. Никто за людей нас не считает. А впереди болезнь, сгниёшь заживо или умрёшь голодной смертью. Но почему не презирают тех, кто называется честной женой, а живёт как проститутка. А ведь таких женщин очень много. Ну, да Бог с ними. Пусть. Я только о себе хотела сказать. Кто бы вы ни были, Далёкий Друг, много вам простится за добрые слова о нашей доле. Я знаю эту жизнь. И за всех сообщу — все мы несчастны. Все до единой. А если спросят: зачем же занимаешься этим? Ничего ответить не сумеем. Я о себе скажу: как попала на улицу — знаю. Но всё-таки, объяснить не могу, как это так сложилось, что пошла на эту каторгу».

Кто же прав из этих двух отозвавшихся на мою «защиту»?

Один видит больше — шляпы, задранный нос и то безобразие, которое творится в Народном доме.

А другая на всё это обличение отвечает простыми словами, от которых щемит сердце и опускается рука с поднятым камнем:

-- Все мы несчастны. Все до единой.

Я не беру на себя роль судьи. Может быть, есть, т. е. даже наверное есть дурные женщины. И вовсе я не хочу сказать, что все женщины ангелы, а мужчины изверги. Но я убеждён, что роль развратителя в 90 случаях из ста приходится на мужчину и что «безобразие в Народном доме» коренится в самом раннем возрасте и вина в этих «безобразиях» в конечном счёте лежит на мужской совести.

И потому, сознав это, мужчина должен перестать презирать падших женщин и перенести своё презрение на тех, кто толкает девушку на эту дорогу, и на тех, кто посещает Народный дом, потому что ему нужно найти себе женщину «на один раз»…

----------

Девушка из интеллигентной семьи, приехала в Петроград из Севастополя. По профессии она портниха. Нужда заставила много работать. В конце концов, она захворала. Слегла в больницу. Пролежала три месяца. Доктора советуют теперь уехать на юг. На дорогу у неё нет средств. Адрес этой девушки можно узнать у секретаря редакции. Я прошу читателей принять участие в судьбе больной и посильно помочь ей. Письмо об её тяжком положении написала не она сама, а один её знакомый — адрес его также можно узнать в редакции.

К. К. Ж. Вы сами говорите, что в душе простили, но мешает признаться в этом ложное самолюбие и то, что другие в таких случаях не прощают. Оставьте «других». Надо слушать то, что подсказывает совесть. Мы все плохие люди, если нас судить «высшей меркой». Значит, и нечего величаться друг перед другом. Простить — всегда хорошо. И не останавливайте своего доброго чувства.

Коле. Милый вы мальчик, родная душа. Я так же вот, как вы, мечтал в детстве. И как бы я был счастлив, если бы мог так же мечтать и теперь. Спасибо вам — я, грешник, до слёз растрогался вашим письмом. Ну, прощайте. Дай вам Господь счастья.

2 АВГУСТА

Ещё не начался печататься мой «Народный университет», как уже несколько откликов от читателей о самом проекте" его.

Очень было радостно получить письмо из действующей армии, от солдата, который пишет, что он не всегда может получать газету, а потому — нельзя ли впоследствии дать ему прочесть весь «Университет» сразу.

Но мне хочется остановиться на другом письме, в котором меня просят не печатать «Народного университета», причём это делается из соображений принципиальных.

Искренность письма не подлежит никакому сомнению, так как автор его относится ко мне в общем с сочувствием. Он сам находит нужным заявить об этом: «Прошу прощенья, Далёкий Друг, если я чем-нибудь оскорбил вас, душевно вам говорю, что не желал этого. Многие ваши статьи мне очень нравятся, как то: об отношении к женщинам, к детям и другие…»

Но какие же принципиальные соображенья заставляют моего доброжелателя относиться отрицательно к самой идее «Народного университета»? На них стоит остановиться.

Р. М. пишет мне:

«Ваш лозунг „ни одного необразованного“ в переводе на простой язык будет: „ни одного здравомыслящего“. Извините за резкость, но в самом деле, что может дать полезного людям человек, живущий трудами других людей, — прошу не принимать эти слова как личный упрёк: речь здесь вообще об образованных людях. Ведь стоит только вдуматься в это и становится до смешного ясно, как и чему может учить человек, сидящий на шее того, кого он хочет учить. Да только тому, что сам делает — жить праздною жизнью. Заниматься такими вопросами, как сколько весит Солнце, когда и где будет затмение, как и где водятся букашки и козявки, — т. е. предметами, которые ни для чего другого не нужны, кроме удовлетворения праздного любопытства и провождения времени. И это-то вы хотите привить людям, которые не потеряли ещё сознания, что трудиться так же необходимо, как есть и пить…»

Итак, «Народный университет» вреден, потому что вредно научное знание. А научное знание вредно потому, что образованные люди ничего не делают и сидят на чужой шее.

Во избежание недоразумений я должен сказать, что с последним положением вполне согласен. Да, сидим на чужой шее. Грех этот сознаю. Но исправлять этот грех надо не отказом от науки, а отказом от праздной жизни. Тот труд, который будет вытекать из сознания, что каждый человек должен нести тяжесть физического труда, — вполне сопоставим с научным образованием.

Несовместим труд каторжный, труд, который поглощает всё время, все силы, всю душу. Но что касается такого труда, то вовсе не надо стремиться, чтобы его все несли, а как раз наоборот: чтобы никто не нёс.

Итак, образование и праздность в жизни идут рука об руку. Но вина в этом падает не на науку, а на людей. Можно быть образованным человеком и писателем и косить сено. Толстой одно время попробовал жить именно так и утверждал, что это был самый лучший период его писательства.

Отсюда следует, что, если я буду распространять научные знания, это не значит, что я буду проповедовать праздность.

Но мой корреспондент идёт дальше и, по-видимому, научное знание считает «праздным любопытством».

Вот против этого вреднейшего предрассудка я и считаю нужным возразить всеми силами своего разумения.

Корреспондент написал мне письмо — для этого уже нужно некоторое образование. Было время, когда люди не знали письменности. Неужели тогда было лучше?

Письменность — ведь это очень высокая степень культуры. На какой же ступени надо останавливаться? На письменности? Но народы, у которых была письменность, поклонялись Солнцу, как Богу. Что же лучше, «взвешивать» его или падать пред ним ниц? А солнечные затмения! На нашей памяти невежественный трудящийся народ во время затмений — бросал своё имущество, готовясь к «концу мира». Неужели астрономы, разъяснившие сущность солнечного затмения, удовлетворили только «праздное любопытство»? А ведь для того, чтобы познать, что такое солнечное затмение, — нужны были века напряжённого научного труда.

Но оставим «практическое» применение науки. Посмотрим назначение её для души.

Решатся ли социал-демократы сказать, что труды Карла Маркса были бесполезны? А ведь «Капитал» Маркса не мог быть написан без громадной научной подготовки. Толстой отрицал науку. Но возможно ли было писать, как он, без всестороннего научного образования? Что же лучше, быть образованным, как Толстой или Маркс, или дикарём, поклоняющимся каждому камню, дереву, животным и небесным светилам? Но где вы проведёте между дикарём и нашими духовными вождями ту линию, на которой «следовало бы остановиться»? Ведь дикарь всему кланяется и всего боится, потому что он ничего кругом себя не знает. Если бы он изучал ботанику, он не падал бы ниц перед деревьями. Если бы он поучился зоологии, минералогии и т. д., он знал бы природу — и иначе относился к ней. А стало быть, иначе жил. Вы скажете:

— Наши крестьяне ботаники не изучают — и деревьям всё-таки не поклоняются.

Да! Но это потому, что результаты науки впитываются всей жизнью. И хотя бы бессознательно и с закрытыми глазами, в хвосте, отставая, но каждый идёт вместе со всей страной по пути культуры. Но это отставание, это невежество делает людей — если не дикарями, то полуслепыми….

Так вот мой ответ на ваше принципиальное возражение.

Праздности я не проповедую. Но не наука повинна в праздной жизни людей. И не учёные люди всего тяжелее сидят на чужой шее. Наука не есть удовлетворение праздного любопытства. Она раскрепощает дух человека. Она даёт познание окружающего. Даёт познание сил природы, даёт возможность покорить их на служение человеку. Наука — это яркий внутренний свет, который должен стать общим достоянием.

Много грехов и у образованных, и у необразованных. Много зла делают и учёные, и неучёные. Но причина и этих грехов, и этого зла не в науке. Ибо наука никогда никого не учила ни праздности, ни злу.

И я неустанно буду повторять:

— Ни одного необразованного! Невежество — великое несчастье. Сытый должен накормить голодного. Учёный должен научить неучёного.

И я буду делать это по мере своих сил.

Увлёкся спором, на «ответы» больше не осталось места. Приходится отложить их до пятницы…

9 АВГУСТА

В связи с ответом моим о том, как надо говорить с детьми о половом вопросе, я получил целый ряд отчаянных писем. Очевидно, толчок написать их дало моё указание на страшное развитие среди мальчиков одной дурной привычки, которая потом очень часто остаётся и в более зрелом возрасте, переходя в болезнь.

Вот эти больные и прислали мне свои письма. Из них я вижу, под каким страшным и нелепым гнётом они живут. Один спрашивает: не сойдёт ли он через два года с ума, потому что он где-то прочёл, что все страдающие этим пороком к 22 годам обязательно делаются сумасшедшими. Другой спрашивает: не грозит ли ему сумасшествие и может ли он спастись — так как в противном случае он лучше покончит с собой. И во всех других письмах тот же страх перед будущим и ссылка на какие-то «книги», где всё это напечатано. Причём большинство в возрасте от 17 до 25 лет — и от привычки уже отстали, а боятся последствий.

Очевидно, в массе живут ужасы, пущенные в оборот шарлатанскими книгами. Поэтому я и нахожу нужным ответить на вопросы об этой привычке несколько подробнее.

Порок этот гадок и вреден — здесь не может быть двух мнений. Но все «ужасы» раз в сто преувеличены.

Да, бывают случаи, когда на почве этой привычки развиваются душевные болезни. Но, во-первых, если начало привычки относится к самому раннему детству (5-6 лет) и продолжалась она долгие годы. Во-вторых, часто бывает, что у человека уже есть предрасположение к сумасшествию и сама привычка образуется как показатель начинающейся душевной ненормальности. Но никаких сроков, «22 года» и прочего не существует. Есть люди, которые всю жизнь свою страдают этим и с ума не сходят.

Привычка, приняв затяжной характер (10-15 лет), вызывает сильное истощение, неврастению, головные боли. При дальнейшем злоупотреблении — ослабление памяти и вообще всех душевных умственных способностей. Степень этих явлений зависит от степени злоупотребления, от возраста, когда началось, и времени, которое продолжается.

Но главное надо заметить следующее:

В возрасте 17-25 лет бросить — значит выздороветь. Надо совершенно выбросить из головы мысль о каких-то последствиях. «Можно ли жениться?» «Не сойду ли с ума?» и пр. Всё это сплошной вздор и самовнушение. В этом возрасте, при условии, что привычка оставлена, все последствия сведутся к некоторому нервному расстройству, малокровию, головным болям, болезненной застенчивости и т. д. Причём всё это пройдёт со временем.

Глупые запугивающие книги делают это в целях рыночных, прикрываясь тем, что чем сильней напугать — тем скорее бросят. И достигают как раз обратного. Человек, в двадцать лет узнавший, что он «обречён», машет на всё рукой — и готовится к сумасшествию.

Всё это вздор. Ни в одной настоящей медицинской книге этого нет. И ни один доктор такой глупости не скажет. Повторяю, привычка гадкая, вредная, в конечном счёте — губительная. Бросить её надо непременно. Но, бросив в 17-25 лет, можно считать себя с этого же дня здоровым вполне.

----------

В. и Д. Вы пишете, что охладели к жене, а жена к вам, но что вы не изменяли друг другу и хотели бы любить друг друга до гроба. Спрашиваете, как вернуть чувство и может ли вернуться оно? Причём подчеркиваете, что отношения ваши были основаны не только на влюблённости, но и на уважении друг к другу.

При данных внутренних условиях я считаю, что взаимное чувство может восстановиться. Всякое живое чувство подвержено колебаниям, даже в период самого страстного влюбления люди любят неодинаково. Любовь — всегда колеблющееся чувство. Оно может расти, видоизменяться с возрастом. И потому возможно любить до глубокой старости. Не в том смысле, что и старики будут так же любить, как молодые, а в том, что они свою любовь пронесут через всю жизнь, хотя она и будет видоизменяться, в зависимости от перемены самих влюблённых.

Какое же условие я считал бы благоприятным для восстановления ваших отношений с женой?

Отвечаю: совместную общественную работу. Люди, живя в своём «гнезде», всё время должны черпать материал для своих отношений «из себя». Они слишком сосредоточиваются на своих «отношеньях». Попросту сказать, надоедают друг другу. Недаром говорят, в тюрьмах, в совместных камерах самые близкие друзья начинают в конце концов ненавидеть друг друга.

Вам надо дать простор тем внутренним силам в ваших отношениях, которые вы обозначили словом «уважение». Вам надо рука об руку начать делать какое-нибудь дело — и не семейное" а общественное. Втянитесь сообща в какую-нибудь работу для других (в Петрограде сотни всяких обществ, где куча дела и нет людей) — и я убеждён, что эта совместная, дружеская работа освежит ваше взаимное чувство, даст ему новое питание и, не возвращая к старому (этого и не требуется), даст дальнейший рост вашим отношениям.

12 АВГУСТА

А вот ещё одно принципиальное возражение против самого факта «Народного университета».

В тот вторник мы обсуждали письмо, в котором приводились возражения «толстовские». Письмо, о котором будет речь сейчас, написано совсем с другой точки зрения. По-моему, гораздо более вредной, чем толстовское отрицание науки вообще. Но так как эта вредная точка зрения может разделяться и другими, тем более надо поговорить об ней.

Автор письма человек совершенно интеллигентный и вполне образованный. Об идее «Народного университета» он отзывается с похвалой: «Ваше намерение, по своей идее, прекрасно и при других условиях его можно было бы только приветствовать».

Но беда вся, по мнению корреспондента, что его «нельзя признать своевременным».

«По-видимому, вы не имеете ни малейшего представления о тех первостепенных вопросах, которые в теперешнее время волнуют трудовой люд. Быстрое разрешение этих вопросов не допускает ни малейшего уклонения в сторону от намеченной цели. Между тем, ваше начинание имеет в виду отвлечь народ в столь важный момент от его главной задачи — улучшения своего быта…»

Вот первое положение письма. Отвечаю на него:

Никаких целей «отвлечь» себе не ставил — и убеждён, что наука вообще ни от чего доброго «отвлечь» не может. Всякая борьба за лучшее — только выигрывает, если её будут вести люди просвещённые. И потому посильное содействие этому просвещению всегда уместно.

И к чему эта боязнь, что «отвлекут» куда-то! Бойтесь, что отвлекают кабаки, бильярды, игорные дома. А «отвлечения» в «Народный университет» опасаться нечего.

Недавно графа Игнатьева черносотенцы упрекали, что теперь «не время» думать об открытии новых университетов. У нас очень в ходу афоризмы: «Сначала успокоение — потом реформы»; «Сначала победа — потом реформы». А вы, ни дать ни взять, провозглашаете сначала «улучшение быта» — потом просвещение. Я с этим глубоко не согласен. Иногда реформы бывают необходимы и для успокоения, и для победы — и потому должны предшествовать им. А для «улучшения быта» просвещение необходимо всегда! И вы в душе понимаете это и никогда не скажете, что надо закрыть народные читальни, библиотеки, народные дома, общества внешкольного образования и народные университеты — потому что всё это «несвоевременно» и «отвлекает». Но почему-то когда этот «Университет» в газете — он должен от чего-то «отвлечь». Поверьте, что мой университет, требующий от рабочих 15 минут в среду и 15 минут в субботу, повинен в этом гораздо меньше, чем настоящий университет с часовыми и двухчасовыми лекциями.

А если вы разумеете внутреннее отвлечение, то между тем и другим университетом нет никакой разницы. Если хотите быть последовательным, требуйте в интересах борьбы за улучшение быта — закрытия читален, библиотек, университетов, школ и т. д.

Вы, конечно, понимаете, что это нелепость. Такая же нелепость упрекать в злостном намерении отвлекать от «главной цели» мой «Университет» в газете.

Вторая часть письма касается программы.

«В первую очередь, — пишет корреспондент, — следовало бы пустить не естественные и философские науки, представляющиеся в положении рабочего совершенно излишними, а такие, которые смогут иметь ближайшее приложение к жизни, например, хотя бы элементарное понятие о праве, по сельскому хозяйству, ремёслам и пр. Вот что необходимо. А вы человека, не знающего совсем арифметики, не умеющего правильно написать свою фамилию, хотите пичкать астрономией, физикой, химией и пр. Ведь это абсурд. Вы поступили нелогично, нельзя быть образованным — не будучи грамотным…»

Здесь мы опять-таки стоим на совершенно разных полюсах.

Писать о сельском хозяйстве и о ремёслах — это значит удовлетворить известную группу людей некоторыми практическими сведениями.

Но моя задача была совсем другая. Мне надо было дать — необходимое каждому человеку, желающему жить сознательной жизнью.

Если вырвать из моей программы одну науку, хотя бы ту же астрономию, тогда да — вы вправе были бы сказать: «Зачем пичкать астрономией?»

Но мою программу надо рассматривать в целом, тогда вы увидите, что она строго обдумана и действительно даёт человеку законченное представление об окружающем и самом человеке.

Астрономия нужна как введение в земную жизнь. Надо каждому знать вселенную и место в ней нашей Земли. Второй пункт программы, геология (прошлое земли), необходим для того, чтобы сознательно относиться к вопросу о создании Земли. Физика и химия дадут возможность разобраться в том, по каким законам живёт физический мир, среди которого мы существуем. Биология (наука о жизни и её развитии) откроет наши глаза на сущность жизни в научном освещении. Первобытная культура и социология (в которую войдут основные начала политической экономии) даст возможность уяснить, как создавалась современная общественная жизнь. История философии покажет, чем жили и к чему стремились лучшие человеческие умы. Психология научит разбираться в процессах душевной жизни. И история религий — приблизит к нам общечеловеческие верования, их чаяния и надежды.

А вообще — человек станет зрячим.

Вы пишете, что нельзя безграмотного сделать образованным.

Вот здесь-то и сказывается всё ваше внутреннее неуважение к рабочим, об интересах которых вы ратуете. Для вас это не люди, а материал для достижения «целей». Потому вы считаете, что безграмотный может перестраивать жизнь, но не может понять общих основ науки.

Но может ли понять или нет, об этом спорить не будем. Здесь надо доказывать не словами, а делами. Таким делом, доказывающим право, и являются мои лекции. За исключением наук математических — нет такой науки, которую бы нельзя было сделать понятной для всех. И я своим «Университетом» докажу это.

Письмо заканчивается так: «Не откажите ответить мне хотя кратко. Всё, что я написал, разделяется многими».

Возможно!

Но чтобы быть справедливым, я должен заявить, что, по-видимому, так думает меньшинство. В той же посылке, в которой я получил это письмо, было несколько писем совсем иных. Я приведу из них несколько фраз, чтобы вы видели, как встречена была идея «Университета» большинством. Надеюсь, авторы писем не посетуют на меня, что я приведу их полные фамилии.

Рабочий завода Русского общества для изготовления снарядов А. П. Бубнов:

«Я, рабочий, очень томлюсь от сознания своего невежества, и уже несколько лет жажду коснуться образования, но как, откуда, с чего начать учиться — для меня это неразрешимый вопрос. Хотел воспользоваться Императорской библиотекой, но также без руководства не мог разобраться, как и с чего начать. Я уже чуть не потерял надежду выйти из невежества, но вот 2 июля, счастливый день, беру в руки вашу газету и читаю ваше возвещение о дарственном раскрепощении. Нет слов, чтобы передать мой восторг. Этот день для меня великий праздник. Я буду ждать ваших лекций как хлеба».

Виктор Булов:

«Прочитав вашу статью под заглавием „Ни одного необразованного“, поверите ли, Далёкий Друг, я плакал от радости. Да благословит Господь предстоящий ваш труд открыть для тёмных душ тот Божественный свет науки, который вам виден. Подавайте руку помощи, и пусть хотя бы крохи научного знания падают с вашего стола для нас, нищих знанием».

Приводя эти письма, я не боюсь упрёка в рекламировании, потому что всё это относится не к моим «заслугам», а к идее Народного университета, которую я действительно всячески рад «рекламировать».

А из этих писем следует, что большинство к самой идее отнеслось совсем не так, как автор первого письма.

Все эти письма писаны до 16 июля. Я ещё не знаю, что написали мои читатели-друзья после того, как университет открылся, но если и побранят — заранее говорю: виною всему я. Не сумел сделать свою работу, как следует, — а идея была глубоко верная.

Вот и опять за спором не осталось места частным ответам. Отложу их до вторника.

16 АВГУСТА

Скептику. Вы так убеждённо доказываете, что никаких человеческих отношений с женщиной быть не может — ничего, кроме «зла», в ней нет, — и потому следует к ней относиться только как к самке.

Всё это вы пишете очень откровенно. Так же, как вы, думают многие.

Доказательство вашей ошибки очень простое. Есть у вас мать? Бабушка? Сестра? Не думаю, чтобы вы интересовались телом вашей матери или сестры. Но неужели они для вас не существуют? Неужели, если у вас нет к матери или сестре половых чувств, — то, значит, нет и никаких иных отношений? Вы, а с вами очень и очень многие, из сил выбиваются доказать, что женщина — только предмет для удовольствия и никаких человеческих отношений с нею не может быть; и все по какому-то недоразумению забывают своих матерей и сестёр! Видим же мы в них людей. Любим же мы их по-человечески.

Любите и уважайте в женщине человека, тогда вы и в половой любви сохраните свято её душу. И, полюбив тело её, никогда не втопчете женщину в грязь.

Сапожнику Васе В. Как раз рядом с письмом «Скептика» лежало ваше письмо, стихотворение для «печати» не годится: оно совершенно не литературно. Но мне хочется дать ему место в «Ответах», потому что в нём совершенно иначе звучат чувства, чем в грубом письме «Скептика» о женщине-самке. Стихотворение называется «Одной из обиженных».

Брось, голубушка, печалиться,

В каждом горе выход есть.

Не с одной с тобой случается:

Потерять девичью честь.

Брось худые намерения

Свою душу загубить,

Лишь одно имей стремление:

Обольстителя забыть.

Всё со временем устроится,

Лишь молись, терпи и верь,

Для тебя, Бог даст, откроется

Счастья жизненного дверь.

№ 3254. С. П. Вы спрашиваете: жить или умереть? Вы были больны сифилисом. Лечились. Теперь чувствуете себя здоровым. И сомневаетесь, можете ли жениться. Вам надо с этим вопросом обратиться к специалисту-врачу. Если вы хорошо лечились и болезнь была не запущена — тогда, обычно, врачи разрешают жениться после 2-3 лет, для проверки выздоровления от болезни. Таким образом, положение ваше вовсе не такое безнадёжное. Но если бы вы и вовсе не женились — почему же это «жизнь или смерть»? Тяжело, я понимаю. Но смерть всё же звать преждевременно. Не беспокойтесь, она придёт. Ни я, ни вы, никто из окружающих вас не спасётся от неё. Лет через 20-30 наступит и наш черёд ложиться в землю. Зачем же торопиться туда?

А. Ракитину. Ваш товарищ, если он знакомится с девушкой с заранее обдуманным намерением погубить её, — мерзавец. Но если напишете ей — она не поверит. Сочтёт за клевету. Да и сами посудите, как ей верить вам, когда она вас не знает? Заочная любовь кажется мне странной, но, во всяком случае, из любви ли, из других ли побуждений, если у вас есть желание спасти девушку — самое лучшее познакомиться с ней, подружиться, и тогда, может быть, вы сможете и помочь ей в беде или предупредить самую беду.

Ученику философа. Если у вас нет семьи и вообще в материальном отношении вы не связаны, самое лучшее — поезжайте в «Нашу Деревню». Читали ли вы призыв организатора этой «земельной колонии» в «Маленькой газете»? Если не читали — то прочтите (№ газеты всегда можете достать в конторе). Идейный человек организовал своё небольшое хозяйство — и всех измученных городом призывает к себе для совместной братской жизни «на земле». Никаких капиталов не требуется. Нужна добрая воля и желание работать. Повторяю, если нет у вас никаких внешних препятствий, а их, по-видимому, нет: поезжайте в «Нашу Деревню».

Учительнице Б. Присланное не подходит. Издавать самой — значит зря истратить деньги. При теперешней дороговизне бумаги издание обойдётся очень дорого, но мало ещё издать книгу, надо её распространить. Для этого требуется известная техника: объявления, связь с контрагентами и пр. Обращаться в какое-либо издательство — тоже безнадёжно. Вы ещё нигде не печатались, и ни одно издательство не возьмёт на себя риска издавать начинающего автора. Спросите: как же быть? Путь один — попробуйте посылать в журналы. И после уж можно думать об отдельном издании.

Цыкину. Это надо перетерпеть. Против этого сделать ничего нельзя. Бог даст, всё скоро кончится. А пока соберите все силы и терпите, чтобы хватило сил дожить до этого конца.

23 АВГУСТА

Глазе-Окочке. Откуда это вы взяли, что незаконный ребёнок — «клеймо позора»?!

В чём же «позор» — если вы не можете повенчаться с человеком, которого любите? Разврат — это позор. А ребёнок от человека, с которым вы живёте не венчаясь в силу формальных препятствий, — в нравственном смысле не есть позор.

Вы скажете: многие ли думают так — большинство меня осудит.

Да разве вы живёте «для большинства»? Вы должны жить, сообразуясь с своей совестью, а вовсе не с понятиями «большинства».

Самое серьёзное соображение: не будет ли «клеймо» портить жизнь будущему ребёнку?

Здесь ваши страхи совершенно напрасны.

«Законный» от «незаконного» отличается по нашим законам только тем, что не может быть наследником имущества отца, если не оставлено духовного завещания. Вот и всё! Больше никаких «клейм» нет. И если в известной среде держится ещё дурацкий предрассудок о «позоре» матери, по любви сошедшейся с человеком, который не мог обвенчаться, — то к внебрачному ребёнку даже в этой среде отношение более правильное.

Будущий ребёнок будет носить вашу фамилию. (А чем она хуже фамилии отца?) Отчество будет по крёстному. Но вы всегда можете записать крёстным человека, носящего то же имя, что и отец, — и тогда отчество будет такое же, как «по отцу». В паспорте нигде не пишется, что «незаконный». И если он сам не пожелает рассказывать об этом, всё «клеймо» сведётся к тому, что об этом будет значиться в метрическом свидетельстве.

Да! Забыл: ещё одно ограничение. Если вы дворянка и незаконный отец тоже дворянин, ребёнок всё же приписывается к мещанскому сословию.

Из всего сказанного ясно, что я могу вам посоветовать: если вы не боитесь за материальную судьбу будущего ребёнка, то нравственных причин бояться его рождения нет. Гораздо позорнее быть в близких отношениях и воздерживаться от детей. Ваше стремление к материнству не только законное чувство, но и святое чувство. Очень тяжело, что так всё складывается. Но не потому, что будет «незаконный» ребёнок, а потому, что у отца есть другая семья, и потому счастье ваше не будет полным и семья ваша не будет нормальной.

Во всяком случае, если уж вы нашли возможным сойтись с человеком, то ребёнок может лишь оправдать эту связь.

Насте. Во-первых, Боже вас сохрани отсылать мне денег на ответ. Друзья за деньги не бывают. И из головы это выбросьте. Человек вы вполне грамотный. Кое-что читали. Большой материальной нужды нет. Вы молоды. Здоровы. Всё отчаяние ваше потому, что нет никакого человеческого дела. Дело не за деньги, а для души всегда найдётся. Как только будет назначено в редакции собрание общества «Своими силами» — приходите туда. Сделайтесь членом этого общества. Не бойтесь, что придётся «говорить». Сидите молча. Мало-помалу познакомитесь с людьми — и найдётся живое дело.

А сидя в своей комнате да на заводе, какое же можно найти душевное утешение. Надо поменьше робеть. Не забиваться в угол, а искать общественного приложения своим силам. «Маленькая газета» даёт полную к тому возможность.

Если хотите писать мне, — конечно, буду рад. Но тогда дайте адрес, чтобы я мог отвечать по почте.

Блондинке-польке К. М. Я отвечаю вам, когда и лето прошло уж. Теперь приходится думать не о тепле, а о зиме. Потерпите до будущего года. Я тоже всегда страдаю от условий городской жизни. И потому избегаю жить в городе. Вашу тоску понимаю вполне. И если бы получил письмо раньше, помог бы вам исполнить ваше желание.

Разумову. «Народный университет» — будет печататься не менее года. Затем я издам его отдельной книгой.

Брату. Когда я получил первое ваше письмо, вы столько взваливали в нём на себя преступлений, что я, простите уж, заподозрил в вас ненормального человека, тем более, что у меня есть несколько психически ненормальных корреспондентов, которые регулярно пишут мне свои бредовые письма. Но из второго письма вижу, что дело обстоит иначе.

Во-первых, можете писать мне вполне откровенно. Писем никому читать не даю. И всякая «тайна» — навсегда останется между нами. Во-вторых, желание пострадать за грех — чувство вполне естественное. А я бы на вашем месте поставил себе другую задачу: чтобы повернуть всё вами сделанное и посвятить всю остальную вашу жизнь — добру.

Тот переворот, который вы пережили, — надёжная основа для «новой жизни». А самое достойное искупление греха — не страданье за него (вы страдали внутренне достаточно), а именно активное служение другим.

Вы образованы, имеете средства. Вы многое можете сделать. Отплатите же добром за то зло, которое вы совершили и которого не воротить!

6 СЕНТЯБРЯ

У меня скопилось много писем от психически больных. Я долго колебался: как быть с этими письмами? Ответы, скорее всего не дойдут, по адресу. А не ответить — это значит не отозваться на отчаянный крик человека.

В конце концов, я решил ответить. Поскольку возможно понять их безумные письма, вернее сказать — почувствовать их смысл за безумным набором слов. Пусть ответ не дойдёт до больных друзей моих, но сколько здоровых в зачатке болеют теми же болями!

Передо мной большой лист бумаги, исписанный крупными буквами. Это набор страшных слов без всякой связи: «Чёрный гроб. Балалайка с костями. Утопленник. Удавленник. Кровь на болоте. Горю, горю, горю! Пишу вам, моя боярышня, и скоро найду вас». Подпись: «Змий с огнём». И после подписи приписка: «Все кричат, как в аду. Я говорю, помолчи! Не слушают. Велите им по праву Царицы Белой…»

А вот ровный, аккуратный почерк. Пишет очень складно. Почти каждую неделю. Но в письмах своих делится бредом, который принимает за действительность. Вильгельм — Антихрист, он знает это теперь доподлинно. И всюду его тайные слуги. Какой-то страшный заговор. Он скоро всё разузнает и спасёт Россию. Ночью к нему приходят «слуги Антихриста» и ведут с ним борьбу. Уводят его в какую-то пустыню, где «крик превращается в кровь». «Но похоже — они уже ослабли, а я делаюсь всё крепче. Теперь ждать недолго, скажите всем, чтобы потерпели».

Женщина, подписавшаяся «княгиня Лиза», пишет следующее:

«Я передать не могу вам всех мучений. Каждую ночь он приходит и убивает меня. К утру похороны. Я прошу совсем, сразу. А он говорит — ещё детей надо. Ради Бога, скажите, разве так можно? Детей я спрятала. Неужели надо отдать? Вот и мучаюсь, пока в колокол не пробьёт. Страшно всё это. Выход я знаю. Да украли у меня. Я бы больше всего куда-нибудь хотела поехать одной. И чтобы озеро. Я люблю, чтобы было очень светло. Сегодня я сказала, что пожалуюсь принцу. Они засмеялись и говорят: князь узнает. Я вам всё пишу тайно. Может быть, вы поможете…»

От одного больного я получаю письма в форме телеграмм:

«Телеграмма. Далёкому Другу. Россию ждёт дым коромыслом. Сообщите Государственной думе».

«Телеграмма. Близкому Другу. Посреди города вырыли колодец для нечистот. Примите меры».

Читая эти письма «сумасшедших» — так ясно чувствуешь не только больную, но и измученную душу.

Если «расшифровать» этот безумный бред — разве не увидите вы за ним жуткой правды?

Разве не похожа наша современная жизнь на «балалайку с костями». Разве неправда, что все кричат, как в аду? И разве не живём мы в пустыне, где «крик превращается в кровь».

«Княгиня Лиза» — несомненно больна. Но разве одну лишь её приходят и убивают и мучают.

И губят не только женщину, но в жертву приносят и детей. И разве одни «сумасшедшие» мечтают о тишине, одиночестве и светлом озере?

Разве «герои тыла» — не угрожают голодом. Разве они не создают «дым коромыслом». И разве уж так неправ мой неизвестный больной друг, по «телеграфу» сообщающий, что посреди города «вырыли колодец для нечистот»?!

В одном неправы мои корреспонденты — что мне дана власть «Царицы Белой». Мне дано немного: тишина и одиночество. Но и этого достаточно, чтобы чувствовать в себе право и силы протягивать свою дружескую руку и больным, и здоровым людям.

Если ответ мой дойдёт до больных, пусть они знают, что письма их я читаю со всем вниманием, на какое только способен. И что если писание этих писем хоть сколько-нибудь облегчает их душу — пусть они пишут мне всегда, как другу, который понимает и сочувствует им.

----------

№ 832. Л. Кошину. Вообще говоря, по завещанию можно оставить своё имущество не только одному сыну, но даже лицу постороннему. Вопрос только, имел ли право ваш отец распоряжаться всей своей землёй. Если до сих пор завещание не утверждено и вам дают отступного — это неспроста. А потому бумаги не подписывайте и обязательно лично сходите в редакцию к юристу (принимает бесплатно по средам и субботам от 7 до 9 ч. вечера) и посоветуйтесь с ним.

И. Т. По-моему, вам нужно в душе решить, что вы уйдёте от неё. Тогда вы будете равнодушнее относиться к её выходкам и возможно, что, почувствовав эту перемену, — она изменится. Во всяком случае, осуществлять разрыв вам надо подождать до рождения ребёнка и пока ему станет года полтора. Тогда разойдитесь, но непременно детей возьмите себе. По суду их очень трудно будет отнять у вас, да едва ли она и захочет. А ей, конечно, придётся давать на содержание.

З. А. И. Вместо того чтобы приходить в отчаяние, подыщите себе место. Уходите от этого господина и начинайте жить самостоятельно. Что это за охота из-за куска хлеба терпеть каторгу!

12 СЕНТЯБРЯ

Всякое большое общественное дело всегда имеет и горячих друзей, и яростных врагов.

«Маленькую газету» я считаю большим общественным делом — и потому нисколько не удивляюсь, что и у неё есть искренно озлобленные враги.

Хотя и убеждён, что всё это «озлобление» плод чистейшего недоразумения. Но с искренним недоразумением приходится считаться. Тем более, что оно исходит из среды наиболее чуткой в общественном смысле — из среды рабочих.

Вот почему время от времени приходится выступать с публичной защитой своих позиций.

Весной приходилось не раз возвращаться к этой теме в связи с письмом ко мне группы рабочих.

По-видимому, разъяснения мои удовлетворили моих корреспондентов, потому что только один из них продолжил спор. Очевидно, другие отказались от дальнейших коллективных возражений.

Теперь снова приходится возвращаться к тому же. Письмо, о котором сейчас будет идти речь, написано очень энергично и в большинстве, хотя и несущественных частях своих, не может быть опубликовано по цензурным условиям. Но всё ясно и из отрывков:

«Пора вам сбросить с себя маску — не вам лично, а всей газете. Зачем прикрываться высоким именем „рабочей газеты“ — когда вы просто „листок для чтения“. Вы хотите обмануть рабочий класс, уверив, что они и сейчас могут жить по-человечески, учиться в „народном университете“, ходить на „настоящие концерты“, организовываться в „настоящее общественное дело“. Но так как главное не в этом — получается, что вы усыпляете рабочих снами, лишь похожими на действительность. По совести скажу, ваше предприятие „Народный университет“ — по мысли очень смелое, выполняете вы его интересно, скажу даже, блестяще. Концерты Евсташи оригинальны и талантливы. Кооператив „Своими силами“ — вещь полезная. А в общем — обман и явный вред, потому что всё это „куски хлеба, падающие со стола господ“, рабочий хватает этот хлеб с голоду. Набивает им брюхо. Ему начинает казаться, что эти куски и есть настоящий обед. И он уже перестаёт думать о том, чтобы получать человеческий обед из двух настоящих блюд. В душе вы, может быть, и честные люди — я вас не знаю, но деятельность ваша по результатам — бесчестная…»

Прежде всего относительно названия «рабочая газета». Где и когда «Маленькая газета» называла себя «рабочей»? Девиз её: «Где трудно дышится, где горе слышится, будь первый там».

Но трудно дышится не только рабочим, а вообще всему трудящемуся люду. И рабочий, и голодный студент, и крестьянин, и сельский учитель, и фабричная работница, и телефонная барышня — одинаково наши друзья и читатели.

Откуда же берётся эта боязнь, что рабочие будут обмануты?

Эта боязнь привита теми, кто на рабочую среду смотрел, в своём роде, как на пушечное мясо. Отсюда идея: чем хуже — тем лучше.

И здесь действительно коренное расхождение во взглядах с нами.

Мы верим не в силу голода, невежества и стихийного озлобления, а в силу человека. А для того, чтобы сознать в себе человека, нужны человеческие условия жизни. Нужно просвещение. И нужен настоящий, а не «политурный» отдых.

И мы говорим: улучшить условия жизни можно в значительной степени «Своими силами». Общие основы научного знания можно сделать доступными для всех и своими же силами можно хорошо и талантливо устраивать свой отдых.

Это не сон, а подлинная действительность. Но никто и не выдаёт её за всю действительность.

Надо брать всякое начинание в его целом, так и газета, Университет, концерты, кооперация — это не всё. Разве мы не ставим общих вопросов? Разве мы не касаемся внутренней политики рабочего законодательства, задач народного образования?

Да, газета давно уже перестала быть только газетой. И если бы она была «листком для чтения», поверьте, её никто бы не обличал с такой злобой, как вы, — но и никто не любил бы так, как любят наши друзья.

Вы просите «сбросить маску».

Но как быть, когда лицо наше вы называете маской? Ваше требование проистекает от того, что вы привыкли «лицом» считать определённый тип газеты. Здесь видите другое. И требуете, чтобы мы были «на одно лицо»! Вы хотите поставить вопрос: как мы веруем? Достаточно ли мы «либеральны»?

Отвечаю словами Достоевского:

— Мы всех либеральнее — потому что решительно не собираемся успокаиваться!

Во что мы верим?

В человека!

Это не пустое слово. Это ответ — заключающий в себе вполне реальное содержание.

Мы веруем в безграничные силы человека. Веруем в его высшее призвание. Веруем, что все одинаково достойны человеческих условий существования. Веруем, что человек должен быть абсолютно свободен.

«Человек» — это основа нашей «программы». Это слово лежит во главе угла и наших политических и общественных взглядов.

И я смело утверждаю, что слово «человек»-- самое «либеральное» из всех существующих слов.

----------

П. № 60. Лично не принимаю и не буду принимать, когда вернусь в Петроград, но вовсе не по капризу. Главная причина — внутренняя. Боюсь лжи. И в себе, и в других. Люди так слабы духовно, что сознательно или бессознательно всегда лгут при личном общении. Ведь при постороннем вы всегда немножечко не такой, как наедине с самим собой? Ну вот. Чтобы облегчить себе и друзьям моим безусловную искренность в общении, я и решил превратиться в «затворника».

Маленькой блондинке. Нет — не монах. И не собираюсь. Но лично всё же принять не могу.

20 СЕНТЯБРЯ

С последней посылкой я получил письма, писанные мне до 15 августа. И мне хочется поделиться с моими друзьями большой-большой радостью.

Пишете же вы мне о своих радостях и печалях. Как же мне не сказать об успехе самого задушевного своего дела!

Речь идёт, конечно, о «Народном университете».

Чтобы вам понятно было, в чём дело, приведу выдержки из некоторых писем:

«Мы горячо приветствуем ваше идеальное дело, которое принесёт рабочему классу познание окружающей нас природы, с чем нам мало приходилось знакомиться в наших школах. Ввиду чего мы горячо сочувствуем вашему доброму делу и будем молить Бога ниспослать вам силы».

«Радуюсь, что Всевышний послал в мир в лице вашем доброго человека, который обратил внимание на то обстоятельство, что многие из низшего слоя люди ходят во тьме, и решившего помочь им. Молю Бога о даровании вам здоровья, крепости и сил. Шлю сердечный привет с полей, кровью и потом облитых нашими братьями, оттуда, где всегда слышен несмолкаемый пушечный грохот и ружейная трескотня» (Ф. П. Дебо. Иваногородский полк).

«Желаю от всего сердца вам успеха в начатых вами лекциях — труд нелёгкий разъяснить нам, вечно занятым людям, и надеюсь, что это образование принесёт нам громадную пользу» (А. Зиновьев).

«С увлечением читаю ваш „Народный университет“. Хотя для нашего мужицкого ума кое-что есть непонятно, всё-таки очень интересно» (А. Кириллов. Дер. Чёрная, Лужский уезд).

Я не могу привести всех писем. Но всё ясно и из приведённого!

Меня ни минуты не смущало опубликовывать эти похвалы, потому что по совести отношу их на счёт идеи такого «Народного университета». И радуюсь успеху этой идеи, и счастлив, что не ошибся в ней, — без малейшего «самохвальства»!

В чём же новизна этой идеи?. Почему она встречена с таким горячим сочувствием? Разве нет хороших популярных книг?

Есть! Но я спрошу вас: если бы не печатался «Народный университет», пошли бы вы покупать популярную книгу по астрономии, биологии, геологии и т. д.?

Конечно, нет.

По трём причинам: во-первых, чтобы пойти и купить книгу по астрономии, надо уже интересоваться этой наукой, т. е. надо хоть немного знать её. Об астрономии хоть что-нибудь понаслышке знает большинство. Но очень многие ничего не знают о геологии, биологии и т. д. С чего вдруг такой человек пойдёт покупать популярную книгу по биологии, когда он и слова-то такого не знает!

Отсюда вывод: популярные книги есть, но они доступны тем, кто уже до некоторой степени образован.

Во-вторых: что купить? Кто укажет это?

Книг такое множество. И надо найти ту, которая бы дала сразу то, чего ищешь, чтобы не потерять зря времени. Это вторая преграда на пути к самообразованию.

И наконец, третье: какие науки изучать по этим популярным книгам? Наук много. Почему надо изучать «биологию», а не «кристаллографию», когда и то и другое слово одинаково непонятно! У кого спросить о плане изучения наук, чтобы они дали нечто цельное, чтобы они просветили, а не сбили с панталыку разрозненной кучей фактов.

Моя идея «Народного университета» сразу устранила все эти препятствия. Читателю не надо выбирать книг — они выбраны. И ему не надо выбирать наук — он сразу получит стройное целое по определённому плану.

Как хотите, я «горжусь» этой идеей!

И радуюсь за успех её, как радуются успеху того, кого любят. Потому и письма эти с «похвалами» я буду хранить, как хранят письма «влюблённых».

Итак, пусть сегодняшний «ответ» будет моей горячей благодарностью друзьям за ту глубокую радость, которую они мне доставили!

23 СЕНТЯБРЯ

Во избежание недоразумений с моими корреспондентами, мне надо сделать несколько «заявлений»:

1) Мой отъезд из Петрограда почти на пять месяцев внёс большую путаницу в переписку с друзьями. Очень часто в письмах указывался срок ответа «не позже 25 июля», а письмо это получаю в конце августа.

Ответ для многих явно устарел (например, некоторые спрашивают разъяснений о призыве, который уже состоялся). Словом, много было путаницы.

Прошу на всё это не очень сердиться. Если кому не ответил — снова написать мне. Теперь я вернулся — и в своих ответах буду аккуратен.

2) Очень много писем о дурной привычке с просьбой ответить в газете. Об этом вопросе я уже писал. Желающие спросить что-либо должны обязательно дать свои адреса, так как буду отвечать только по почте.

3) По новому правилу нельзя писать «до востребования» на условные адреса (например, «№ 111»), и потому такие письма останутся без ответа.

4) Иногда мне дают поручения выслать тот или иной номер газеты — прошу обращаться с этими просьбами непосредственно в контору, т. к. я бываю там редко — и вообще поручения эти для меня очень затруднительны.

Смирнову. Вы пишете: «Придёшь в любую чайную, где некурящий поневоле должен вместе с супом глотать и захлёбываться едким трубочным дымом. Вот я всё время и ждал, что вы напишете об этом в газете. Быть может, вы курящий?»

Нет, представьте себе, не курю. Но не писал и не буду писать в газете о вреде табакокурения вовсе не потому, что считаю курение полезным. Табак вреден. Это знают все. Но сравнивать вред табака с водкой, как это вы делаете, совершенно невозможно. Водка — народное бедствие, и борьба с ней должна быть общественная. Табак — не более вреден, чем душные комнаты, нездоровый стол и тысячи других условий нашей нездоровой жизни. Делать специальный вопрос из курения — это значит стрелять по воробьям из пушки.

Что касается специальных комнат для курения — конечно, вы правы. Но практически это плохо осуществимо. Курящих подавляющее большинство. Права меньшинства вообще у нас плохо уважаются. Тем более в таком вопросе, как курение. Сто курящих никогда не станут «воздерживаться» для одного некурящего.

Словом сказать, курение — занятие, по-моему, довольно глупое, до некоторой степени вредное. Но бороться с ним не стоит.

Рабочий № 229 горячо протестует против утверждения о несвоевременности «Народного университета». Таких протестов у меня накопилась целая груда. Но, защищая «просвещение», он поднимает и ещё один вопрос: «По-моему, нужно было бы устроить организацию, которая учила бы рабочих, главным образом, сохранять здоровье. Ибо здоровье убивается не только употреблением алкоголя и табака. Есть ещё много такого, что бы следовало выбросить из современной необразованной рабочей жизни. Поэтому и имеется очень мало рабочего люда, стремящегося к лучшей жизни, а если кто хочет добиться этого, то, не имея правильного соображения, прибегает к чему-нибудь не доброму. Если же человек обладает хорошим телесным и душевным здоровьем, тогда у него и смысл здравый».

Рабочий просит ответить по вопросу о такой организации.

Я думаю, что вопрос о здоровом теле рабочих находится в тесной зависимости от общих условий труда и жизни. Но я всегда высказывал, что многое в этом направлении можно сделать своими силами. Дома, столовые, досуг — всё это можно улучшить сообща, не дожидаясь «всеобщего счастья». Но зачем же создавать специальную организацию? От организации нового общества и утверждения нового устава ничего не прибавится. Нужны люди. Нужна работа. Надо деятельно относиться к жизни. Устав кооператива «Своими силами» настолько широк, что были бы только охота работать да людей побольше — и тогда можно было бы многое сделать в смысле улучшения жизни. А новый устав лишь разобьёт и без того незначительные общественные силы.

Читателю. Такие места в Библии нельзя понимать буквально. Библия — не научная книга. Истины, выраженные в ней, облечены в форму, соответствующую общему умственному уровню того народа, среди которого были деятели, писавшие её.

27 СЕНТЯБРЯ

«Далёкий Друг, не побрезгуйте моим письмом. Вы кажетесь мне таким чистым, что стыдно писать вам о моей грязной жизни. Но другому сказать некому. Лет пять тому назад по неопытности и глупости я сошлась с одним молодым человеком. Узнав, что я беременна, он бросил меня. Боясь позора, который был бы несчастьем для всей моей семьи, особенно же для старика отца, я отпросилась в Петроград и здесь устроила себе аборт. С тех пор прошло два года. И вот недавно со мной началось что-то. Я не могу найти себе места. Меня мучает совесть, что я убила ребёнка, который мог бы теперь быть у меня. Иногда ночью мне кажется, что он лежит в кроватке в моей комнате. Я не знаю, что делать с собой. Напишите мне, очень ли большой грех я сделала и простится ли он мне…

Адрес не даю. Стыдно сказать свою фамилию. Ответьте в газете».

Да. Я отвечу. Но прежде два слова о «чистоте»….

Когда в феврале месяце я впервые начинал свою публичную и не публичную переписку с друзьями, — разумеется, я сознавал всю громадную ответственность, которую брал на себя, объявляя себя далёким другом моих читателей. Но меня поддерживала мысль, что я не провозглашаю себя «учителем», «судьёй» и карателем. Я только друг. Для этого не надо никаких совершенств, надо только одно: искреннее желание — по мере сил своих, по мере разумения своего — отзываться на нужды, боли и радости ближних.

И вот, когда теперь случается получать в письмах такие «аттестации», делается стыдно, точно и впрямь выдаёшь себя за нечто «вышестоящее». Точно воруешь то, что тебе не принадлежит. И мне хочется, во избежание разочарований со стороны моих друзей и каких бы то ни было недоразумений, самым решительным образом опровергнуть подобные оценки.

Чтобы не заподозрили меня в кокетстве скромностью, — что было бы отвратительнее всякой гордости, — могу сказать, в чём я считаю себя «выше» некоторых: я не пью, не курю и не жаден до денег. Вот и всё! А в остальном всякая «исключительная похвала» — будет не по адресу. Пишу это для того, чтобы на искренность моих друзей ответить такой же искренностью.

Вы исповедуетесь мне. Пишете о грехах своих. И я не хочу, чтобы в наших отношениях была фальшь и чтобы вы принимали меня не за то, что я есть.

Ну вот! Теперь объяснились. И пусть это будет «навсегда». И если в моей жизни был, есть или будет какой-либо грех, — пусть никто не бросает мне упрёка: «а сам притворялся святым». Нет, не притворялся! Никто из нас не «лучше». Все перед Господом Богом «виноваты». И все сообща должны стремиться к лучшему.

А теперь о несчастье, которое случилось с девушкой, приславшей мне письмо.

В вопросе о грехе — искусственного удаления зародыша будущего ребёнка — есть две стороны: одна принципиальная, другая личная.

Если поставить вопрос так:

— Грешно ли сделать аборт?

Ответ может быть только один:

-- Грешно.

Не развившийся ребёнок — всё же является началом жизни. И всякое уничтожение этой начавшейся жизни есть убийство.

Но этот суровый ответ может иметь массу оговорок, коль скоро из общего вопроса он превращается в личный.

Возьмём такой пример:

При трудных родах, когда врачу приходится делать выбор — убить ребёнка и спасти мать или, наоборот, спасти ребёнка, но мать погубить — закон обязывает врача выбрать первое, т. е. убить ребёнка, а мать спасти.

Нечто подобное происходит и при личном вопросе об аборте.

Выкидыш, убийство зародыша — грех. Но могут быть такие обстоятельства, при которых грех этот заслуживает прощения.

Если замужняя женщина делает выкидыш, чтобы родившийся ребёнок не испортил её фигуру, — она преступница, которую осудят все.

Но если обманутая девушка, в отчаянии, не зная, что ей делать, во имя счастья семьи своей хочет скрыть свой грех — она преступница, которую пожалеет каждый.

Недавно в судебных сферах был поднят вопрос о «ненаказуемости аборта». Спорили много. Судебные деятели явно склоняются к «ненаказуемости», моралисты боялись, что «ненаказуемость» будет принята обществом как провозглашение допустимости убийства плода.

Это неправильно. Убийство плода — принципиально грех. Но грех греху рознь…

И вот, отвечая на ваш личный, жизненный вопрос, я говорю вам с чувством глубочайшего убеждения: в вашем грехе столько была страданья, что довольно казнить себя! Теперь вам надо искупать грех свой иными путями — не самораспятием, а семейной, хорошей жизнью. В конце письма вы пишете, что этот грех кладёт пропасть между вами и человеком, который вас полюбил. Неправда! Пропасти нет. Вы должны сказать ему о всём, что пережили и переживаете.

И я верую свято, что тот, кто любит вас, — всё поймет и всё простит!

----------

Ф. Л. Надо бросить. Все последствия пройдут сами собой. И жениться бояться нечего. Перестаньте сами себя запугивать.

«Одной из этих». Скажите вашему отчиму, что, если он не прекратит, вы скажете его жене. А если это не подействует, скажите, что вы напишете мне и сообщите его имя, отчество, фамилию и адрес. Думаю, что это произведёт на него освежающее действие.

30 СЕНТЯБРЯ

Газету вынудили на некоторое время замолчать.

Не во власти этих людей задушить нас. Но в их силах оказалось на две недели зажать нам рот.

И мне хочется в последний раз перед этим вынужденным перерывом — пожать руку моим друзьям и сказать несколько слов на прощанье.

Общее несчастье — сближает людей.

А перерыв, хотя и недолгий, в такое ответственное время — это наше общее несчастье: и сотрудников «Маленькой газеты», и читателей. Пусть же это «несчастие» ещё тесней, ещё искренней сблизит нас.

Я жду от моих друзей по-прежнему писем «Далёкому Другу» — и если они не услышат в ответ мой голос в печати, они услышат его в более интимном личном общении.

Внутренняя связь, наша заочная дружба — слишком крепка, чтобы её могли оборвать насильники! Я верю в это. Потому что в основу отношений с читателями положил своё лучшее — положил свою душу, много, поверьте, много пережившую и потому затосковавшую по любви и дружбе искренней, бескорыстной, без всякой фальши.

Я знаю, не все мои взгляды разделялись моими читателями. Часто со мной бывали не согласны. Но разве это разногласие помеха к братскому общению? Наоборот! Всякий спор — это совместное выяснение истины, а что же может быть выше стремления к истине?

Не все веруют в то, во что верую я. Сколько умов — столько и убеждений. Сколько сердец, столько же и вер. Но я знаю, мои друзья никогда не сомневались в одном: что я пишу то, что исповедую на самом деле.

В основе моих призывов всегда лежало глубочайшее убеждение, что жизнь для внешних целей — не имеет смысла, что никаким внешним успехом нельзя заполнить душевной пустоты. Каждый из нас через 20-30-40 лет умрёт. Каждого из нас в дорогом или дешёвом гробу закопают в яму — и потому перед этим неизбежным концом всё внешнее одинаково малоценно, одинаково «ни к чему». Отсюда напряжённое, я скажу, страстное стремление к высшим целям, к высшему оправданию жизни и призывы к борьбе с дурными внешними условиями жизни во имя этих высших внутренних задач.

Я говорил это всегда. И буду говорить всегда. Это основа моей жизни. И призыв этот положен в основу и моего общения с друзьями.

Такую связь не могут порвать случайности. И верю твёрдо, что моя протянутая рука не останется «в воздухе». Она найдёт ответную руку — хотя бы на две недели меня и лишили возможности «говорить вслух».

Пусть же это «прощальное письмо» установит ещё более тесную дружескую связь между нами. А через две недели вы снова услышите мои «Ответы» — в «Маленькой газете».

10 ОКТЯБРЯ

Неделю тому назад — накануне вынужденного перерыва в газете — я написал моим друзьям «прощальное» письмо, в котором высказал уверенность, что внутренняя связь наша не может оборваться от внешних причин.

Моя уверенность была не тщетной: в ответ я получил столько горячих, искренних откликов, что последняя тень сомнения, если бы она оставалась, теперь исчезла бы.

К нашей общей радости удалось двухнедельный срок сократить. И уже через неделю, как видите, я получил возможность ответить на ответ моих друзей.

Да, связь наша оказалась глубоко-прочной. Иначе и быть не могло!

Люди, думающие, что можно задушить «Маленькую газету», перекупив её машину, верующие, что успех зависит от формата и схожести заглавия, — обнаруживают глубочайшее неуважение к своему читателю.

Только презирая в глубине души «маленьких людей», можно думать, что путаница от внешнего сходства — залог успеха!

Читатель, мол, дурак — ему лишь бы «машина» была та же…

За полгода переписки с друзьями я убедился, что «полуграмотный» читатель и более чуток, и более серьёзен, и более честен в общественном смысле, чем отшлифованная «чистая публика».

Вот почему такими жалкими и смешными казались мне попытки нанести «смертельный удар» газете столь грубо торговыми приёмами.

Я приведу несколько выдержек из писем. Пусть этот голос моих друзей будет вашим общим ответом на приветствия, полученные мной и от других читателей:

«С чувством глубокого сожаления мы сегодня прочитали вашу прощальную статью. Но друзья должны оставаться друзьями, тем более в несчастии. Мы вас любим и уважаем не за направление, а за вашу душу. За то, что мы, когда читаем ваши статьи, как бы разговариваем с человеком, который нас понимает. Поэтому нас недолгая разлука с газетой не может разлучить с вами. А мы с удовольствием потерпим недолгий перерыв и дождёмся выхода „Маленькой газеты“. Ваш орган раскрыл глаза — кто истинные наши друзья и кто враги…»

Рабочие Петроградского Орудийного завода (следуют подписи).

«Я других газет читать не буду. Наверное, и другие читатели поступят так же» (А. П. А-ев).

«Спасибо от души за последнее письмо. Перерыв смягчается надеждой на скорый выход газеты» (Н. Кржижевич).

«Прошло 6 дней, как нет близкой „Мал. газ.“. Правду написали, что сроднились за эти два года. И так скучно без вашей газеты. И другие не интересуют» (А. Н. А.).

«Да будет стыдно тем, кто добивался перерыва в газете — поступок их неблагороден. Утешаю себя мыслью, что это продолжится не долго. И я снова буду иметь возможность читать ваши статьи. Вашу руку не оставят „в воздухе“ — и тысячи рук тянутся для дружеского пожатия» (Е. В-ва).

«Когда я узнала о перерыве в выходе газеты, было такое чувство — точно умер близкий человек» (В. Разумовская).

Итак, ответ дан самими читателями. Перерыв — был экзамен для нашей дружбы. И он выдержан блистательно!

А теперь будем работать. Будем бороться за лучшее будущее и сообща, рука с рукой, добиваться воплощения на земле истины и правды.

12 ОКТЯБРЯ

Для ответов я никакого выбора не делаю. Отвечаю всем. Не ручаюсь за скорость ответа, так как в моё отсутствие накопилось очень много писем. Но через 1-2-3 недели — отвечу непременно. А если дело экстренное — то и скорее.

А. Л. Ты пишешь, что у тебя такая злоба к жене, что: «когда она приедет с дачи, я ей отрежу нос и оба уха. Про моё жестокое решение никто не знает, предотвратить никто не может. Ты адреса моего не знаешь. Хочется знать мнение Далёкого Друга. Я тоже покончу с собой. Скорей, скорей ответь, милый друг. Может быть, мне действительно поможешь…»

Во-первых, нашёл чем утешаться, что я не знаю твоего адреса! Если бы знал, было бы гораздо лучше — потому что сейчас же ответил бы тебе. И не пришлось бы писать об этом деле в газете. А сообщить адрес бояться было нечего: всё равно никому и никогда и ни при каких условиях я бы его не сказал. Это так же верно, как то, что на белом свете существует Далёкий Друг.

Во-вторых, разберёмся в основаниях твоей злобы. Ты женился на девушке, которая рассказала тебе, как её обманул барчонок, почти силой заставив сойтись с ним. Ты ей поверил и простил её. Теперь тебя мучают подозрения, что жена тебе изменяет чуть ли не с первого дня свадьбы.

Разберёмся, какие у тебя основания. Пришёл через несколько дней после свадьбы какой-то офицер. И офицер сказал, что никогда не видел твоей жены и попал в твою квартиру по ошибке, и жена тоже сказала, что видит первый раз. Ты называешь это комедией! Почему? Не дура же она назначать свидание у себя — и потом, вместо того чтобы представить тебе его как старого знакомого, пришедшего поздравить после свадьбы с законным браком, — вдруг зачем-то разыгрывать комедию! Ведь сам ты пишешь, что после свадьбы к вам очень много приходило её знакомых, которых ты не знал. Не проще ли и офицера было выдать за знакомого. А ты бежишь опрашивать всяких баб, которые плетут тебе и были и небылицы. И на основании этих бабьих сплетен решаешь учинять свою расправу!

Ты пишешь, что не сомневаешься в измене потому, что жена тебя заразила. Но почему ты не хочешь допустить, что твоя жена получила болезнь от того барчонка, который изнасиловал её?

Подумай, как следует, и ты увидишь, что улик у тебя нет. Ты ревнив и, как все ревнивые, до глупости доверчив (прости за резкое слово!) и веришь каждой бабьей сплетне. Ты скажешь: зачем им врать? Мудрёный вопрос, но очень часто в таких историях мужу с каким-то злорадством несут всякий сор, всякий слух, и проверенный, и непроверенный. Эти женщины сами-то, может быть, убеждены, что твоя жена «изменница». И чтобы «крепче было» и убедительнее для тебя: свои догадки выдают за факты, думая, что делают доброе дело! Открывают мужу глаза!

Прежде всего — брось этот опрос свидетелей. Перестань разжигать в себе ревность. Жизнь правду скажет сама!

А потом ещё вот что:

Неужели за обман мужа можно сознательно придумывать такую расправу с женой? Что было бы, если жёны отрезали уши и носы своим мужьям за измену? Остался ли бы хотя один женатый мужчина с ушами и носом? Ты первый не оказался ли бы корноухим?

Измена — тяжёлый грех. И пережить чужую измену нелегко. Но нельзя же предавать и себя, и изменившую жену смертной казни — за этот грех.

Есть другой выход. Разойтись! И если бы ты не на основании сплетен, а действительно узнал о том, что жена не любит тебя и изменяет тебе, — уйди. Уйди навсегда. Не оглядываясь. Это не только мой совет, это моё требование! Которое я говорю тебе по праву дружбы.

----------

Мечтателю-юноше. Будьте смелее. И если сказать не решаетесь, напишите. Напрасно вы думаете, что она перестанет ездить к сестре. Любовь, если она ничего не требует насильно, всегда женщину только радует.

Павлу Грынучову. Не верю, что нет часу свободного. Во-первых, участвуют же в обществе настоящие рабочие! А потом: не тратится ли время на бильярд, на карты, на выпивку? Как бы ни была трудна работа, если бы было стремление к общественности — 1-2 часа в неделю на это нашлось бы.

Лине. А всё-таки на заседания общества «Своими силами» ходили бы. О войне вопрос очень сложный. Скажу только, что такие исторические события должны оцениваться не с точки зрения «личной морали», а с точки зрения того исторического значения, которое они имеют для будущего. И тогда вы, может быть, скажете другое.

Новгородскому. Самое лучшее — поступайте добровольцем во флот.

Яну. Если у вас нет детей — по-моему, просто взять и уехать. Без любви всё равно счастливы не будете. Но непременно помогайте материально.

17 ОКТЯБРЯ

Владимир Соловьёв говорил, что, если бы он этого хотел, легко мог бы быть основателем какой-нибудь секты.

А я могу сказать, что, если бы хотел, — мог бы сделаться гадалкой.

Иногда, по сущему недоразумению, ко мне обращаются с такими вопросами, которые явно свидетельствуют о ложном понимании сущности моих ответов читателям.

Некоторый душевный и жизненный опыт — дают возможность, на основании тех или иных данных, помогать людям разбираться в сложных «безвыходных» положениях. Во-первых, ум хорошо — два лучше. Во-вторых, со стороны многое видней.

Вот основание — для того чтобы давать дружеские советы читателям.

Но, очевидно, иначе представляется дело многим читателям, и они спрашивают так, точно я гадаю на кофейной гуще. Например:

«Я Матрёна, его зовут Иваном: любить мне или нет?»

«Я незнакома с ним, но люблю. Напишите, познакомиться ли?»

И больше ни слова! Какие же основания у меня могут быть для совета?

И, к сожалению, за последнее время таких писем очень много.

Но, право же, я не маг, не чародей — нет у меня ни совы, ни чёрной кошки. Есть разум. Некоторый жизненный опыт. И главное — желание помочь другим. Вот и всё.

Так что Матрёне и многим другим, ничего не сообщающим о своей жизни и прямо спрашивающим: любить или не любить? — я ничего ответить не могу!

Шатенке. Вы пишете мне следующее:

«Я влюбилась в одного реалиста и каждый день его вижу, а он, пройдя мимо, улыбается и не подходит. Не знаю, хочет ли он со мной познакомиться или нет. Посоветуйте, пожалуйста, продолжать мне им увлекаться или забыть?»

Ну конечно, если улыбается, значит, хочет познакомиться! И я должен признаться вам, что и я улыбался, когда читал ваше письмо. Уж не сердитесь. Но улыбался совсем не насмешливо. Мне вспомнилось, как в четвёртом классе гимназии мы трое были влюблены в одну гимназистку. И вот в один прекрасный день узнали, что младший из нас пользуется её взаимностью. Мы с завистью смотрели на товарища, а он делал притворно-равнодушный вид.

— Тебя любят, а ты… ничего, — упрекали мы его.

— А что же мне делать, по-вашему, плясать? — пожал плечами наш счастливый соперник.

И я, помню, вылепил:

— Если бы она меня полюбила, я бы… я бы застрелился!..

Конечно, сказано было ужасно смешно: из-за чего же, в самом деле, стреляться, коль скоро любит? Но это так соответствовало моей страсти, звучало так сильно, что, по моему тогдашнему мнению, ничего лучшего я сказать не мог.

Простите, ради Бога, за это маленькое отступление… Я думаю, вы уж и сами чувствуете, что я отвечу вам на последний вопрос: продолжать ли вам увлекаться или забыть?

Ну конечно, увлекайтесь. Забыть ещё успеете…

18 ОКТЯБРЯ

«Две старые девы» пишут мне:

«Посоветуйте, как поступить, дело в следующем. Две скучающие старые девы не знают, что делать, чем заняться! Тоска одолевает до одури. Если так будет продолжаться, так ведь это может кончиться печально… Когда выпадает свободное время, положительно не знаешь, что делать, куда деться. Всюду тоска преследует, обращаемся к вам как к другу и просим: Помогите! Посоветуйте!»

Что делать — от тоски?

Самое лучшее лекарство — я это говорил не раз и буду повторять всегда — работа.

Не та одуряющая, «личная» работа для себя, для куска хлеба, которая чаще всего может лишь усилить тоску, — а работа общественная, для других.

Лишь бы захотеть — работы этой сколько угодно. Попробуйте как-нибудь ваять книгу «Весь Петроград», найдите там отдел «Общества» — и почитайте. Вы диву дадитесь, какое несметное количество всевозможных обществ существует в Петрограде, с самыми прекрасными задачами.

Выбирайте любое. По сердцу. И идите работать.

Если будет искреннее желание, бесплатно, не для себя, а для пользы ближнего отдать свой труд — дело найдёте.

Тоска и скука — от общественного безделья! Я знаю, вы изнываете от работы. Вы, может быть, мученики работы. Но работы «каторжной» из-за куска хлеба. А бодрость духа, а не скуку и утомление — даёт только общественный труд.

Что я прав и что люди, соприкоснувшиеся с «общественностью», ясно чувствуют недостаток «в людях» — я подкреплю выдержками из двух писем.

Первое от лица, близко стоящего к одному недавно организовавшемуся обществу. Вот что он пишет:

«Нет работников, Далёкий Друг, нет членов, желающих посильно вложить свой труд в это идейное дело. В обществе около 125 членов, но незаметно никакого стремления у членов расширить это дело. Большинство относится небрежно к делам общества. Дескать, внёс 4 руб. на доброе дело, и ладно. Пишу вам эти горькие строки, потому что стою близко к этому обществу и с болью в душе думаю отказаться от ведения дел, потому что один в поле не воин».

А вот другое письмо, из Старой Руссы:

«Спешу поделиться хорошею новостью. Отношением № 332-16 запрашивались все служащие Петроградской сети Московско-Виндаво-Рыбинского общества, не желает ли кто заняться огородничеством и скотоводством. Даются ссуды на покупку семян и породистых домашних животных, отводятся земли. Словом, всё к нашим услугам — только делай. Желательно было бы получить в „Маленькой газете“ по этому поводу взгляды, соображения и пр. от сослуживцев, я же сомневаюсь! Мало найдётся „свободных“ служащих! Лучше в „двадцать одно“ проиграть несколько свободных часов, а не положить их на общее благо, на хороший здоровый труд. Разубеждать не берусь, не речист, а вот, быть может, Далёкий Друг поможет, растолкует всю пользу и расшевелит заснувших…»

Вот голоса не со стороны, а таких же рабочих людей, которые также могли бы ссылаться на недосуг.

В наше время — тосковать, скучать, ныть" — грешно! Работы по горло. И работы благодарной — именно той общественнойработы, которая только одна и может дать содержание жизни!

----------

А. И. К. Если удочерите — никто «отобрать» не может. Как это сделать, вас научит наш юрист, сходите к нему на личный приём в редакцию.

Читателю Лесного. Получить развод без согласия мужа — очень трудно. Если он согласится — тогда проще. Об юридической стороне этого вопроса — вам надо сходить к юристу.

У. Р. Н. Да, конечно, я не назову это развратом. Это несчастье. И ответ мой, вероятно, поразит вас свободомыслием. При условии, что вы никого не совращаете, — я считаю это нравственно допустимым. В пределах газетных подробнее на письмо ваше ответить не могу. Скажу только, что вы угадали — с таким вопросом ко мне обращаются впервые.

Неизвестному. Я думаю, что все эти книги прочесть очень полезно. Но вместо всех их сначала прочтите книгу А. А. Суворина «Новый человек», из неё вы узнаете, «в чём дело».

Нюре К. Если не любите, то единственный врач для вас — время.

Недорослю. Бывает. Вредно. Хорошо обтираться холодной водой. Не спите на мягкой постели и не валяйтесь, когда проснётесь, а сейчас же вставайте.

Кедронскому. Вам надо пересилить себя и всячески стараться быть в женском обществе. Это самовнушение. Надо от него избавиться.

23 ОКТЯБРЯ

Н. С. Одинокому. Вы пишете мне:

«Я люблю с детства книгу, природу, науку, всё меня интересует, волнует, всё охота знать, понять и знания прилагать к жизни. Жизнь течёт незаметно, минута за минутой, приближая к смерти. В настоящее время во мне происходит внутренняя борьба. Сложные вопросы: что такое жизнь, зачем жить, как относиться к женщине, что такое любовь и много других вопросов мучают меня…»

В конце письма два вопроса: «Как научиться хорошо грамотно писать? Как относиться к женщине, и в чём заключается любовь к ней? На фабрике среди рабочих часто поднимается этот вопрос, я доказываю: так и так надо относиться, а мне возражают — наоборот».

Относительно общих вопросов о смысле и цели жизни, о бессмертии и т. п. мы ещё поговорим не раз. Я сознательно откладываю эти вопросы до окончания печатания мною «Народного университета». Когда основные данные естествознания, философии и психологии будут известны моим читателям — мне легче будет говорить по существу внутренних жизненных вопросов.

О грамотности должен сказать вам, что в общем вы очень правильно пишете, но если хотите подучиться ещё, то что-нибудь из двух одно: или сходите в редакцию лично, может быть, там найдётся учитель, подходящий для вас, или попробуйте обратиться в классы для рабочих при курсах Лесгафта (угол Английского и Торговой). Кажется, там есть и воскресные занятия.

Что же касается второго вопроса, о том, как относиться к женщине, то я всегда приступаю к нему с болью в сердце.

Нигде нет такого количества лжи, путаницы, предрассудков, грязи, страданий, как именно в этом вопросе.

Не думайте, что Далёкий Друг прекраснодушничает — и проповедует чистоту непорочную, корчит из себя прекрасного Иосифа.

Нет. В этом вопросе — я чувствую себя совершенно одиноким.

Я настаиваю, что аскетическое начало, проклинавшее плоть как грязь, косвенно способствовало нашему извращённому отношению к половому вопросу. Европейская культура усвоила очень твёрдо одну сторону, сторону проклятия и, не усвоив святости, — втоптала в грязь святой акт зачатия.

Люди не прокляли его вместе с аскетами, но поверили в гнусность его — и, не будучи в силах отказаться от этой гнусности, стали делать её исподтишка, подличая, хихикая, издеваясь над святое святых, превращая величайшую тайну природы и заповедь Божию в сальный анекдот.

Как реакция против аскетизма явилась проповедь «здорового язычества», на Западе выродившаяся в сатанизм, а у нас — в последнее время — принявшая наивно вульгарную форму арцыбашевщины.

Но эта ложь — горше первой!

Раскрепощение плоти, по этому рецепту, ведёт лишь к тому, что существующая в глубине души гнусность не скрывается, а признаётся дозволенной. И скрытая под спудом грязь — вывернутая наружу — провозглашается «язычеством» и каким-то «новым словом».

На самом же деле всё здесь по-старому. Потому что психология старая, потому что внутреннее отношение гнусное по-старому. И разница только в том, что раньше старались её скрыть под покровом ночи, а теперь предлагают осветить электричеством, и человек, весь грязный, свинья свиньёй, самодовольно улыбается и говорит: посмотрите, какой я молодчина!

Я одинаково ненавижу и проклинающих плоть, и оскотинивающих её — потому что и те и другие одинаково отрекаются от Божественной воли.

Я считаю половую жизнь величайшей святыней и думаю, что здесь лежит разгадка многих тайн и источник неосознанных сил природы и человека.

На основании вышесказанного я бы ответил на ваш вопрос так:

— Любовь к женщине — это сложное чувство, она должна быть полным слиянием двух индивидуальностей — мужской и женской. Без внутреннего единства — физическое общение с женщиной — разврат. И наоборот. Одно внутреннее общение — без физического — не любовь в настоящем смысле слова.

25 ОКТЯБРЯ

Вот, в самом деле, неожиданная точка зрения на студенческий вопрос, с которой, однако, приходится считаться:

Некто Ев. А. Т. прислал письмо с следующей припиской:

«Прошу вас, Далёкий Друг, высказаться по этому поводу. Очень вам благодарен. И вместе с тем, мне кажется, что моё письмо не попадёт в печать ввиду того, что оно многим не по нутру».

А вот и самое письмо:

«Я часто слышу в последнее время, что у нас в Петрограде не хватает комнат для студентов и курсисток. Поэтому чуть ли не все петроградские газеты и общественные организации взялись помочь горю студентов: подыскать для них помещения; нашлись даже такие господа, которые предлагают комнаты безвозмездно. „Нам нужно молодое поколение, — говорят они, — молодые работники заменят нас впоследствии“. А по моему мнению, каждый студент — врождённый противник физического труда и к трудящемуся человеку относится с презрением. Достаточно дать опериться вахлаку, т. е. студенту, как он начинает задирать нос и презирать всех не-студентов. По-моему, воспитать студентов и им помогать — это сделать лишнее ярмо для трудящихся масс и мелких интеллигентов. Ведь „Маленькая газета“, кажется, считается рабочей. Почему же она горячо защищает интересы студентов, а не рабочих; что может быть общего между студентами и рабочими? Студенты после сдачи государственного экзамена будут выжимать последние соки из рабочих и мелких интеллигентов».

Прежде всего укажу на одну часто повторяющуюся ошибку: спрашивают, почему газета пишет не о том, а об этом? Но, позвольте, разве нельзя писать и о том, и о другом?! К чему этот выбор! Почему, если мы защищаем интересы студентов, это значит — не защищаем интересы рабочих! Нет! Защищаем интересы и тех и других. Стараемся защитить всех, кому трудно дышится. Стараемся быть везде, где горе слышится…

Теперь о студентах.

Да, наперёд скажу, с чувством горечи надо признать, что многие, «сдавшие государственные экзамены», впоследствии не отдают своих интеллигентных сил на благо народа. Но можно ли обобщать это явление? В семье не без урода. А в большой семье — уродов может быть несколько… Разве не бывает и в среде рабочих, что простой рабочий становится мастером — и начинает выжимать последние соки из своих недавних товарищей?

Надо рассматривать не отдельные случаи, а явление в его основной сущности. И здесь надо поставить вопрос так:

Служит ли благу народа его передовая часть — интеллигенция?

Отрицать благо интеллигентных сил страны — это значит отрицать культуру, просвещение, духовный и умственный рост нации — и всё сводить к физическому труду.

Интеллигенция — это авангард русского народа. Она всегда тяготела и тяготеет к тому, чтобы служить народу, и не её вина, что между нею и рабочими образовалась такая пропасть. Но ищите виновных совсем в другом месте. Конечно, есть уродливые явления среди студенчества. Но, с другой стороны, не трудятся ли для народа земские врачи, учителя, писатели, и проч., и проч. Вы спрашиваете, что общего между студентами и рабочими? А я спрошу вас: путешествовали ли вы когда-нибудь по Сибири? Нет? Советую. Вы тогда увидите много общего…

Народ русский малокультурен. И надо думать не о том, чтобы брать учащуюся молодёжь измором — добиваясь, чтобы поменьше её было. Надо думать о том, чтобы достояние науки и общая интеллигентность получили самое широкое распространение.

В идеале, надо бы каждому поучиться в высшей школе. Но если это невозможно, разрешите, по крайней мере, приютить тех бездомных, которые, несмотря на все препятствия, попадают в университеты и на курсы.

Культурные нации гордятся своей интеллигенцией и всячески содействуют ей. Мы относимся к ней безучастно: пускай выкарабкивается, как знает. А вы предлагаете, чтобы мы в довершение всего ещё плевали на неё.

Вы думаете, что ваш голос многим не по нутру. — К сожалению, многим по нутру! Но, конечно, «Маленькая газета», по-настоящему понимая интересы рабочего класса, всегда будет защищать и интересы рабочих, и интересы учащейся молодёжи — одинаково. Потому что рабочие и русская интеллигенция — не враги, а друзья, хотя, к великому горю, часто не понимающие друг друга!..

----------

Если среди моих читателей есть бездетные люди, которые бы хотели взять приёмыша, мальчика 6 месяцев, пусть напишут мне — сообщу адрес. Девушка, которая хочет отдать своего ребёнка, на службе. Положение её очень тяжёлое. И она просит меня обратиться с этой просьбой к моим друзьям. Откликнитесь. И себе добро сделаете — какая же семейная жизнь без детей. И матери несчастной поможете.

М. Скворцову. Ну, портрет-то мой в редакции вешать рано: вот уж когда умру. Что же касается общества «Своими силами» — то, конечно, скажу: критиковать можно, только самому работая. А вы «со стороны». В ваших проектах о чайной много верного. Вот вы написали мне об этом. Если же были бы членом общества, могли бы сказать то же на собрании и добиваться, чтобы провели в жизнь.

В чайную схожу — в ближайшие дни. Разумеется, инкогнито. Мне это легко — благо, никто в лицо не знает. «Молодой человек приятной наружности» — мало ли таких!.. Спасибо за письмо большое.

28 ОКТЯБРЯ

Очень многие спрашивают меня, стоит ли читать книги о йогах, и просят высказать свой взгляд на это учение.

Должен признаться откровенно, что знаком с литературой, издаваемой книгоиздательством «Новый человек», недостаточно. Всё собираюсь. Из прочитанного наиболее сильное впечатление произвела на меня книга «Пути достижения» индийских йогов и «Провозвестие Рама-кришны». Высказываться же я подожду. По окончании работы над «Народным университетом» непременно изучу эту премудрость. Но и сейчас могу сказать, что область идей, затрагиваемых учением йогов, полна несомненного и глубокого интереса.

Л. Пермский спрашивает, стоит ли читать книгу В. Свенцицкого «Граждане неба», — «не то же ли это, что путешествие по монастырям?». Боюсь в отношении книги Свенцицкого оказаться судьёй слишком пристрастным. А потому распространяться не буду. Скажу только, что описанное в ней путешествие к настоящим пустынникам для людей в вашем положении принесёт большое душевное облегчение.

Кандидату на каторгу. Ну конечно, мстить не надо. Выкиньте из головы. И не думайте, что говорю так потому, что мстить вообще дурно. Знаю, что эта прописная истина в данный момент кажется для вас совершенно неубедительной. Нет. Мстить не надо в данном случае, во-первых, потому что не за что, а во-вторых, потому что это было бы неумно.

Вы спрашиваете: кому верить, ей или ему? Конечно, ей. Разве вы не знаете, как часто вот такие хулиганы хвастаются своими победами? Тем более, что та гнусность, которую он сделал с вашей женой, рисует его в самом мерзком освещении, и вот чтобы прикрыть это, из мелкого самолюбия, он и болтает, что она сама «повесилась на шею». Подумайте, кому вы верите! Разве порядочный мужчина станет делать то, что он сделал? Разве можно верить заведомому мерзавцу? А кому вы не верите? Жене. Той самой жене, начав жить с которой, по вашим собственным словам, вы живёте всё лучше и лучше, которая так преданно, так хорошо к вам относится? И вдруг мстить ей только потому, что какой-то хулиган где-то хвастается, что она повесилась ему на шею!

Итак — мстить не за что. Но мало того — это мщение было бы с вашей стороны вопиющей несправедливостью.

Живёте вы хорошо. Всем довольны. И вдруг бац — мщение! И из псевдонима «кандидат в каторгу» превращаетесь в настоящего каторжника…

Во имя кого и чего губить и свою, и её жизнь? Ещё раз говорю: выбросьте из головы само слово «мщение». Не мстите не только жене, но и ему, когда он вернётся со службы. Просто прекратите с ним всякие отношения. Лучшее для него мщение будет ваша хорошая жизнь с женой.

Альбертине. Я всегда был и буду враг браков без любви. Мне кажется, нет большей пытки, чем жить в супружестве с нелюбимым человеком. И между тем, многие добровольно идут на эту самую каторжную каторгу из соображений житейских — «устроиться, обеспечиться»… Да пропади оно пропадом обеспечение это, если его приходится покупать ценою столь страшною. Лучше взять котомку и идти куда глаза глядят, чем под венец с нелюбимым человеком!

Это вам мой ответ о браке с «серьёзным молодым человеком». Что же касается ученика коммерческого училища, то мне тоже плохо верится, что он говорит вам правду.

Вывод? Во всяком случае, подождите того, которого любите.

Жене В. Если ваши ссоры действительно из пустяков, то вы должны попробовать взять себя в руки и добиться, чтобы их не было. Иначе, впоследствии, когда не так сильно будет переживаться любовное чувство, на почве этих мелких ссор образуется очень большой семейный разлад. Я бы на вашем месте под тем или другим предлогом отсрочил свадьбу и проверил себя с этой стороны. Любя человека — легко уступать ему, тем более в мелочах. А уступая — легко ликвидировать мелкие ссоры. Таким образом, поставьте себе задачу больше не ссориться, вы тем самым проверите и самое чувство.

Гране. В вашем возрасте всегда переходит голос. Таким образом, о голосе пока беспокоиться преждевременно — очень возможно, что он вернётся. Но если вы подозреваете, что перемена произошла на болезненной почве (хрипота, тяжесть в груди), тогда обязательно сходите в редакцию на бесплатный приём врача.

Кому масленица, а кому и великий пост. Многие зарабатывают 5-10 рублей в сутки. А другим не везёт, никак не могут найти работы. Помогите этим людям. Укажите свободные места. Напишите мне. Адреса этих лиц у меня. Просят места кассирша, швейцариха, мальчик в контору, к ювелиру, в писчебумажный магазин. Продавщицей с залогом. Опытная в кожевенном деле — продавщицей или приёмщицей обуви. Судомойка.

Нине. Зачем торопитесь? «Два раза виделись». Это очень немного. Было бы странно, если он уже объяснился вам в любви. И спрашивать его не надо. И писать не надо. Надо просто подождать. Если действительно полюбите друг друга — придёт время, скажется.

№ 2253. Ивану Б. В газете писать об этом по цензурным условиям нельзя. А вот начальству вы даже обязаны были сказать. И совершенно напрасно побоялись. Сами виноваты. Вот эти мелкие сошки тем и пользуются, что пожаловаться на них боятся.

П. И. К-вой. По-моему, уйти. «В течение года бьёт ежедневно». — По-моему, этого достаточно.

П. Астахову. То, что вы называете «судьбой», — это простая случайность. От случайности, конечно, зависит многое. Но самое главное всё же зависит от самого человека. И потому сваливать так много на «судьбу» — это значит самому подрезать себе крылья.

Снегурочке. Изменить это не в вашей власти. А вы ведите свою линию: живите так, как будто бы этого не замечаете. В конце концов-то надоест. А семья и вы останетесь. И он душой будет с вами.

М. Н. В. Лично принять не могу — не по невниманию, напрасно вы упрекаете меня в этом: уж если говорить о труде, то поверьте, что вести такую переписку, какую веду я, труднее, чем принимать лично. Я «прячусь» от друзей — в силу глубокого моего убеждения, что такая дружба, без фальши, заподазриваний и рисовки, возможна только «из затвора». Итак, не сердитесь и пишите.

1 НОЯБРЯ

«Народный университет» временно не печатается по техническим причинам — главным образом благодаря уменьшенному формату газеты. Теперь, слава Богу, в самом непродолжительном времени переходим в свою типографию, газета значительно увеличится в объёме, и лекции будут печататься по-прежнему. По астрономии осталось три лекции. Следующий курс — Геология — давно уже сдан в редакцию. Физику заканчиваю. Дальнейшие курсы будут в том же порядке, как и предполагал раньше: Химия. Биология. Первобытная культура. Социология и Политическая экономия. История философии. Психология. История религии.

Опасения, что раздумал, напрасны. На «Народный университет» смотрю как на одно из важнейших дел жизни своей — и потому доведу его до конца непременно.

П. Осипову. Мой взгляд на святость половых отношений вызвал очень много откликов. Со мной спорят: одни, стоя на церковной точке зрения, другие — совсем наоборот… Недаром же я говорил о своём одиночестве в этом вопросе.

Приведу письмо П. Осипова, как наиболее нейтральное и дающее мне возможность пояснить мою мысль.

«Почему вы находите в этих отношениях святость, а не просто физическое удовлетворение естественного инстинкта, как, например, чувства голода? Не подумайте, Далёкий Друг, что я сторонник „гнусности“ акта. Тысячу раз нет! Я уверен, что ударяться из одной крайности в другую толку тоже мало; и говорить о „святости“ и о „гнусности“ акта для меня так же странно, как говорить о том, что еда — „святость“ или „гнусность“. Объедаться вредно. Развратничать вредно. Я стою за простоту отношений как единственно нормальный принцип».

Итак, почему же физические отношения святы? И правильно ли сравнивать их с удовлетворением голода, с едой?

Ответ на этот вопрос коренится в общем взгляде на жизнь, т. е. в том, что принято выражать словом «миросозерцание». В различии наших миросозерцаний заключается причина и нашего недоумения, и нашего разногласия.

Если человек после 20-40-60 лет жизни, в деревянном ящике выбрасывается за город, на кладбище — гниёт, и на удобренной почве вырастает «лопух», и это всё — тогда, да, никакой святости в зачатии быть не может, потому что вообще никакой святости быть не может. — И половой акт, который создаёт новую жизнь, и хороший обед не имеют никакой принципиальной разницы, потому что и обед ваш превратится в навоз, и родившийся ребёнок — навоз. И не всё ли равно, чем удобрять землю — человеческими гробами или человеческими отбросами?!

Но встаньте на другую точку зрения. Допустите вечное бытие внутренней сущности человека, то, что принято называть душой. Поверьте в неоспоримый факт, что мысль, чувство, сознание, всё, что вы разумеете, говоря: «я», — что всё это не подлежит тлению, а будет жить вечно, в формах, недоступных нашему разуму, как слепому недоступны ощущение света, глухому — звука и т. д. Признайте высший неразгаданный смысл бытия вселенной, в которой земное существование человека в формах земной материи — лишь миг, который мы хотим признать за всё, отказываясь от царственного величия вечного человека и упорно желая низвести человека до степени «навоза», созданного для удобрения никому не нужной земли. — И вы скажете тогда другое.

Прежде всего вы скажете:

— Да, жизнь — воистину святая святых! Да, человек — воистину царь!

И вам уже не покажется странным соединение слов: «половой акт» и «святость». Вы не станете сравнивать любовь с обедом и женщину с отбивной котлетой. Почему? Я думаю, ответ ясен из предыдущего.

Половой акт — создаёт новую жизнь. Жизнь — это святыня, которую мы лишь по духовной тупости нашей втаптываем в грязь. Но если жизнь человеческая — святыня, то как же может быть не святым то, что создаёт её?

Вот мой ответ тем, кто хочет видеть в половых отношениях лишь физиологический акт для удовлетворения голода.

С церковникамиразговор ещё короче! Ведь вы признаёте и бессмертие, и загробную жизнь, и пр., и пр. Детей называете ангелами — каким же образом, по вашему мнению, из грязи создаются ангелы? А если не из грязи, если «заповедь», если в половом акте исполняется воля Божия — зачем же очистительная молитва после родов (осквернилась?), почему нельзя женщине входить в алтарь? Почему священнику по каноническим правилам грозит отлучение, если он накануне богослужения сойдётся с женой? Что это за «заповедь Божия», за исполнение которой в неурочный день грозит отлучение? Итак — пусть я одинок в своём мировоззрении, но я глубоко убеждён, что правда на моей стороне!

----------

М. Шустровой. Сейчас лично не принимаю никого. Вы спрашиваете, выступлю ли когда-нибудь публично? — Отвечаю: да, выступлю. Относительно поступления на курсы сестёр милосердия — есть много частных курсов, где никакого образовательного ценза не требуется. Но я слышал, что оттуда трудно найти место.

Оле С. Пишите откровенно, как другу — по мере сил своих дам ответ.

К. Б. За то, что было сказано в чужом почтовом ящике, я не отвечаю. А относительно моего совета Шатенке увлекаться реалистом — так уж очень вы серьёзно посмотрели на дело! Если в этом возрасте не увлекаться, когда же и увлекаться? А вы уж и о прелюбодеянии заговорили. Полноте. Дети — лучше нас!

7 НОЯБРЯ

«Далёкий Друг, мы от души любим вас и прислушиваемся к словам вашим. Вы говорите о многом важном для человека. Но в то же время ничего не говорите о вопросах политических. Почему? Потому что считаете это не важным, положим, как считал Лев Толстой? Ищите Царствия Божия, а остальное приложится! А нам было бы так важно и нужно знать, как смотрит наш далёкий, но близкий друг, на те вопросы, которые волнуют сейчас каждого…»

Письмо коллективное: следует 14 подписей рабочих.

Да. Верно. В «Ответах» своих политических вопросов не касался!

Но причина совсем не в том, что я будто бы считаю их неважными. Напротив, они страшно важны. И взглядов Льва Толстого я не разделяю.

Если я так часто и с таким упорством говорю о высших вопросах, о высшей ценности человеческой личности, — то вовсе не потому, что внешним условиям, в которых живёт и развивается личность, не придавал бы никакого значения. Напротив, я убеждён, что, только в должной степени признавая ценность личности, можно во всём объёме сознавать важность и внешних условий. Если вы сажаете репей, не всё ли равно, на какую почву? Но если растение вам дорого, вы по-настоящему позаботитесь об условиях его произрастания. Если человек — это будущий «лопух», если нет вечного существования, если нет принципиальной разницы между навозом и человеком — «все в землю ляжем, все прахом будем», — тогда большое притворство и умственная трусость что-то лопотать о прогрессе, борьбе и пр. Ибо тогда решительно на всё наплевать, кроме своих инстинктов.

И по совести, не стоит думать о других, потому что эти другие, с «объективной точки зрения», — гроша выеденного не стоят, как и всякая падаль. А до инстинктов их вам нет никакого дела.

Но если человек — начало вечное, тогда далеко не безразлично, что он воспримет в материальных формах своего существования. Здесь всё пагубное для него становится великим грехом перед этой абсолютной ценностью. В частности, и вопросы социальной несправедливости, и вопросы политики приобретают громадное значение, не только как вопросы инстинкта, но как требования высшей правды.

Я упорный враг проповеди: «земная жизнь не важна, спасайте душу, на том свете получите по заслугам».

Нет! Именно потому, что есть «тот свет», мы и обязаны здесь, на земле, создать такие условия жизни, которые бы душу не уродовали.

Люди должны бороться со злом на земле. Но эта борьба может быть не животно-озлобленной, а непоколебимо-пламенной только тогда, когда очи борющихся будут смотреть вдаль! Борьба должна основываться не на инстинкте, а на сознании. Только тогда бойцы не дрогнут ни перед какой опасностью.

Вот мой взгляд на значение политических вопросов.

И всё-таки я, Далёкий Друг, о политике не пишу.

Почему?

Вот почему.

Касаться частных политических вопросов в газете — дело «передовика», т. е. того, кто пишет передовые статьи без подписи. Так как газета — общее дело всех сотрудников, то Далёкий Друг и уступает здесь место «статьям без подписи».

Если же я захотел бы изложить свои политические взгляды в общей форме, т. е. написал бы свою программу, — то поверьте, об ней никто, кроме наборщиков, не узнал бы. Не потому, что я уж очень страшен… А так… Вообще…

----------

Н. М. Ф. 99-98. Какие странные письма иногда приходится получать. Скрывшийся под этими буквами и цифрами пишет мне:

«Возможно ли, как исходатайствовать разрешение провоза груза малой скоростью по железной дороге, хотя бы через какую-либо фирму. Если это можно через вас, то заработок делить будем пополам. Товар — сено. В Петроград. 1 руб. 30 коп. пуд. Луговое».

И смех и грех! Голубчик вы мой, ведь я — Далёкий Друг, а тут нужен просто «толкач»!.. Или вы думаете: «кто на небо поглядывает, тот и на земле пошаривает»… Вот видите, и ошиблись: на небо я, действительно, люблю смотреть. Ну, а насчёт «малой скорости», «лугового сена» и прочее — пас! Значит, всё же бывают исключения.

Ко мне обратился молодой человек, больной (туберкулёз костей — болезнь незаразительная), с просьбой найти ему место, где бы немного было ходьбы. Сторожем, например. Очень, очень прошу помочь ему в приискании места. Адрес у меня.

Марии телегр. Пишу я «Ответы» всегда два раза в неделю. Обыкновенно по вторникам и пятницам. И если вы долго не встречаете их, значит, не каждый день читаете газету и попадали как раз на те дни, когда «Ответов» нет. О причинах проституции я всегда писал в своих статьях именно то же, что и вы говорите: что мужчины развращают женщин. И если я говорил, что мне больно писать об этом вопросе, то вовсе не потому, что я виню женщин. А потому, что вопрос этот действительно больной. И в каждом, кто не может безучастно относиться к жизни, неизбежно вызывает мучительное чувство сознания его рокового для нас значения и нашей перед ним беспомощности.

Д. Е. Об этом и спрашивать нечего. Пишите всегда, обо всём. Только не обижайтесь, если замедлю иной раз с ответом. Не по лени. Писем много.

Мечтательнице. Да, ваша подруга сказала правду. Не принимаю никого. Без исключения. Не могу его сделать и для вас. Потому что моё решение вести переписку «из затвора» — не каприз или кокетство таинственностью, а самое основное требование моего внутреннего чувства. Пишите мне. Буду очень рад.

9 НОЯБРЯ

Я уже писал недавно, что «Народный университет» прерван печатанием ввиду уменьшения размера газеты. Через два-три дня мытарства газеты кончатся — перейдём в свою типографию, газета снова начнёт печататься в большом формате — сейчас же возобновится и «Университет».

Элизе. Вы сердитесь на невнимание сотрудников. И правда — напрасно. Не знаю, конечно, того случая, о котором вы пишете, но скажу только: не всегда некоторая торопливость в личном разговоре происходит от невнимания! Дела много. И для того чтобы просто поговорить — не остаётся времени. Я так горячо защищаю «их» потому, что упрёки эти мне знакомы. Правда, лично я никого не принимаю. Но то же происходит и с перепиской. А между тем, «вины» и невнимания никакого нет. Просто нет физической возможности отвечать «скоро».

Возьмите и подсчитайте: за последнее время я получаю в неделю от 150 до 200 писем. Из них половина с адресами — этим надо ответить по почте, половина без адресов — надо ответить в газете. «Ответы на письма» я пишу два раза в неделю — и могу (по объёму статьи) ответить в неделю 40-50 человекам.

Другими словами, от каждой недели «остаётся» 25-50 писем. А в результате, у меня есть письма августа месяца, на которые я не могу успеть ответить! Ещё сложнее обстоят дела с перепиской по почте. Я не могу написать более 10 писем в день. Иначе ответы будут действительно невнимательны и торопливы. Но, отвечая в день на 10 писем, я еженедельно «опаздываю» отвечать на 20-30-50 писем: какое опоздание получается в течение месяца — сообразите сами.

Как же быть? Я давно собирался поделиться с друзьями фактической стороной моей переписки, чтобы и не сердились за поздние ответы, и не рассматривали их как невнимание. Ведь, в самом деле, как же быть-то? Ни труда, ни времени я не жалею. Но ведь в сутках 24 часа — и уж этого никак не изменить. Завести секретаря? Но тогда пропадёт весь смысл моей переписки, которая вся держится на внутренних отношениях со мной лично. Что бы вы сказали, получив на вашу исповедь, адресованную Далёкому Другу, — ответ, подписанный каким-нибудь Фан-дер-Флитом?

Вот и приходится делать так, как делаю я: прочитывать все получаемые письма — и затем делить их на категории: спешные и неспешные, причём и на те, и на другие всё же отвечать по очереди.

Ну вот. Теперь высказался. Боже избави вывести отсюда заключение: писать Далёкому Другу поменьше. Нет! Я не только не жалуюсь, что много писем, а прямо скажу, что никогда не был внутренне так счастлив, как перекинув этот невидимый мост от себя к читателям и почувствовав искреннюю, душевную, дружескую связь с ними. Пусть только не толкуют ложно опоздания и не сердятся на меня незаслуженно.

Что же касается письма вашего, то я на него могу ответить только лично вам, а не в газете — потому прошу прислать адрес.

----------

Блондинке Ас. Если требования его действительно идеальны, и вы искренно хотите, чтобы в вас была «хоть маленькая чёрточка идеала», — прежде всего никогда не лгите, никогда не притворяйтесь, всегда будьте сами собой. А между тем, вы спрашиваете, как вам «завлечь его» и просите исправить стихотворение, которое он просил написать вас. Во всяком завлекании есть ложь. Ложь будет, если я исправлю ваши стихи. Ведь ему вы нужны. Ваши слова — о думах и чувствах ваших. Зачем же стыдиться нелитературности?! Ведь он не редактор, а человек, которого вы любите и которому хотите сказать о своей любви. Так вот, для начала будьте всегда правдивы — я убеждён, что половина грехов наших от ужасающей лживости всех людей.

Молодому человеку, 20. Всё это было так недолго, и вы так молоды, что такие последствия от этого невозможны. Жениться, конечно, можете — но обязательно по любви.

Маленькой Вере. По-моему, тоже, лучше учиться. Если это от вас зависит, непременно выбирайте учение.

Подписчице Кн. По-моему, существует. При взаимном чувстве каждый и любит, и любим, а потому и одинаково счастлив. А если взаимности нет, тогда и тот, кто любит, несчастен, и тому, кого любят, тяжело.

11 НОЯБРЯ

Теперь, накануне окончательной победы над всеми внешними препятствиями, так упорно стремившимся задушить наш голос, накануне выхода большой «Маленькой газеты» из своей типографии, когда сделается возможным продолжение печатания «Народного университета», — мне хочется поделиться с друзьями тем, что дали мне эти полтора месяца непечатания, «междуцарствия и смутного времени» — в смысле укрепления уверенности моей, что «Университет» дело истинно народное и неотложно нужное.

Я получил около полутораста тревожных запросов: не раздумал ли печатать лекции.

Из деревни, простой крестьянин, как он сам себя называет, «Землегор», спрашивает: «Я думал, и впрямь солнышко взошло над нашею темнотою — ан глядь, и опять затмение. Похоже, надоело вам, Далёкий Друг, учить нас, неучёных».

Группа рабочих просит меня: «Если раздумали печатать в газете — нельзя ли издать отдельной книгой. Деньги мы бы собрали на это по подписке».

Но одно письмо особенно для меня дорого потому, что оно от побеждённого «врага» «Университета». Я приведу его целиком:

«Далёкий Друг, по-видимому, печатание „Народного университета“ отложено на неопределённое время. Жаль. Нет, больше, чем жаль. Ваш отказ от этого дела — большой общественный грех. Простите за прямоту и откровенность. Я сам был раньше против вашей затеи. Мне казалось смешным в наше время говорить людям о солнце и звёздах. Но недавно у меня был разговор с моим служащим, стариком, простым крестьянином Тамбовской губернии, усердным „слушателем“ вашего университета, — и этот разговор сразу открыл мне всю удивительную правоту вашу. Начать с того, что, узнав от меня, что „Народный университет“, по-видимому, печататься больше не будет, он заплакал. Не в переносном, а в самом настоящем смысле; это поразило меня страшно. Когда он успокоился и я спросил его, о чём он так сожалеет, он сказал мне следующее (пишу почти дословно):

— Ведь я до старости дожил — и был хуже крота. Как стал я понимать устройство всего — точно и на себя, и на жизнь всю глаза у меня открылись. Прямо даже чудо какое-то. Читал о планетах, о солнце, о кометах, о том, почему день и ночь бывают, почему зима и лето. А взгляд будто бы на всю жизнь прояснился. Ни дать ни взять, крота старого на солнышко вытащили. Мне умирать скоро, я и думал: послал Господь утешение — умру в твёрдом уме, как человек. И как, бывало, подумаю, сколько ещё Далёкий Друг откроет нам скрытого от нас, — так даже спать не могу. А теперь, стало быть, — опять полезай в нору, как крот. Оттого и плачу…

Вот слова этого старика и открыли мне, что свет должно быть один! Вы зажгли свет знания вообще — и осветили людям жизнь.

И вдруг потушили. Почему? Объясните. И если раздумали — подумайте снова и хорошенько и вернитесь к прежнему.

Побеждённый враг „Народного университета“»!..

Всё это письмо основано на недоразумении. Я уже писал о причинах, вызвавших временный перерыв в печатании лекций. И нет худа без добра. Не будь «недоразумения», я бы не узнал того, что узнал сейчас. Это всё равно, что ошибочное известие о смерти человека. Думали — умер. Сказали правду. Ан глядь, вовсе и не думал умирать!

Слова «старика» — для меня золотые слова. Они подтвердили именно то, что я думал, начиная это дело. А думал я, во-первых, что всякую науку в главнейших чертах можно сделать общим достоянием, до полуграмотного крестьянина включительно. И во-вторых, что «раскрепощение от невежества» всегда уместно и своевременно, потому что оно перерождает всего человека.

Итак, всем усумнившимся в дальнейшем существовании «Народного университета» могу сказать твёрдо, что он жив. А всем беспокоившимся о нём — моё искреннее, глубокое спасибо, потому что это беспокойство дороже для меня всяких похвал.

----------

Старой деве. Учиться на гитаре никогда не поздно. Напрасно не пошли в редакцию. Именно туда-то и надо пойти, там укажут учителя.

Солдату Ване 14. Если бы не было спроса — не было бы предложения. В том, что вы видели на Невском, виноваты мужчины. Плюйте на них, а не на женщин. Запрещение ни к чему не поведёт. Тайная проституция и теперь запрещена — и всё же на одну явную приходится десять тайных. Проституция — страшное бедствие, коренящееся глубоко в нравственных, социальных и экономических условиях жизни, вопрос этот нельзя решать так просто.

Страдающему № 8. Может быть, это просто оттого, что вы не любите её как женщину. Если обращаться к врачу, то по нервным болезням.

15 НОЯБРЯ

За последнее время я получаю очень много писем от страдающих сифилисом.

Тяжёлые, страшные письма. Самое страшное в них — отчаяние, беспомощность, какое-то самопрезрение…

И отсутствие веры в возможность вылечиться.

А между тем, если вопрос о полном излечении сифилиса — вопрос открытый, т. е. не выяснено ещё, можно ли так вылечить сифилис, чтобы застраховать себя от всех последствий его в будущем, зато безусловно выяснено, что сифилис можно залечить и настолько побороть болезнь, что она не будет развиваться дальше и человеку не придётся гнить заживо.

А потому лечиться надо непременно и своевременно.

В вопросе о сифилисе есть одна особая сторона, связанная с вопросом о супружестве и деторождении.

Не так давно мне было прислано письмо чрезвычайно яркое в этом отношении. Замужняя женщина пишет следующее:

«Муж заболел сифилисом. И меня заразил. Случилось это несколько лет тому назад. Умоляла его лечиться. Говорит: доктора жулики, зря деньги берут. Ребёнок родился больной этой ужасной болезнью. Сердце кровью моё обливается, когда смотрю на него. Чем он виноват? Да и я чем виновата? Впору наложить на себя руки. Говорю мужу: не надо, чтобы дети у нас родились. Не надо греха на душу брать. Он и слушать не хочет. Ради Бога, напишите, как мне быть? И что ожидает детей в будущем? Не лучше ли мне совсем уйти от мужа? И ещё прошу вас, Далёкий Друг, напишите письмо моему мужу. Он, может быть, вас послушает. Не погнушайтесь нами. Я знаю, многие заболевших дурной болезнью и за людей не считают. Но ведь вы на то и друг, чтобы всех нас любить…»

Что будет с детьми? Как быть с мужем? Вот вопросы, которые мучают до безумного ужаса не одно материнское сердце.

Ребёнок — не виноват. И приговорён к смерти. Беспомощный, маленький — отдан на гибель за «грехи отцов своих». Можно ли представить себе пытку более мучительную, чем это сознание матери?

Как же быть?

Прежде всего о последствиях. Сифилис, оставленный не залеченным, — если не передастся потомству непосредственно в форме сифилиса, может наградить их в будущем предрасположением к целому ряду тяжких болезней до сумасшествия включительно.

Каждый человек, заболевший сифилисом, обязан лечиться. Вступать в брак, страдая сифилисом, — преступление. Если это несчастье случится во время супружества — надо немедленно обратиться к врачу, и о дальнейшем рождении детей не может быть речи впредь до разрешения на это со стороны врача.

Женщина, которую муж заразил и, не желая лечиться, принуждает к близким отношениям, обязана потребовать от него: во-первых, чтобы муж обратился к доктору; во-вторых, сама должна сделать то же; в-третьих, временно должна прекратить близкие отношения. Если же муж останется при своём, не будет бороться с своей болезнью и будет принуждать к супружеским отношениям, жена должна уйти от него.

Но ещё раз повторяю: не надо болезнь запускать. Надо вовремя приниматься за лечение. И тогда можно надеяться на благоприятный исход. Не рассчитывайте, что болезнь прошла и без доктора. Она «прошла», потому что таков процесс её развития. Но она вернётся — и тогда уже никакое лечение не спасёт от гибели.

Думая о себе — не забывайте детей! Нельзя расплождать больных, калек, идиотов, сумасшедших — только потому, что некогда было лечиться или трудно было временно отлагаться от близких отношений.

На письма от страдающих сифилисом я отвечал по почте. Но, судя по количеству их, я думаю, что ответить на них и публично более чем своевременно.

----------

№ 2-5. По мере возможности обличаем. Но имейте в виду, что вопросы эти подлежат предварительной цензуре.

Незабудке Эльзе. Я человек не семейный — одинокий, так что ваш вопрос сам собой отпадает.

М. К. Очень, очень был рад вашему письму. Хотя вы меня и идеализируете. Не из скромности говорю, а по самой по чистой совести, — но всё же рад был тому, что вы пишете. Если хоть кому-нибудь облегчил жизнь, как вам, — и то значит, путь деятельности выбран правильный.

Спиритке. Скорей всего, кто-нибудь у вас лукавит и сознательно или бессознательно направляет к нужным буквам. Хотя лично вопроса не изучал — и допускаю, что и в этой области могут быть силы, пока ещё нами неизученные.

Козелло-Полетаеву. Если бы вы любили её, а не себя и своё удовольствие, вы бы никогда не стали добиваться того, чего вы добиваетесь. И тем более не думали бы о мщении в случае отказа. Отложите брак до возвращения со службы. Ведь и ей лет немного, и вам тоже. А измены бояться нечего. Коли любит — не изменит. Если не любит, так и замужняя может изменить.

18 НОЯБРЯ

Смертельно уставшему. Ваше письмо произвело на меня глубокое впечатление — и мне многое хочется сказать вам. Вы пишете о своей дурной жизни и говорите, между прочим: «Жизнь моя житейски благополучна, но в то же время так грязна и так опротивела мне, что каждый день, просыпаясь, я спрашивал: стоит ли продолжать её? Вы скажете: встаньте! живите иначе! Поздно, Далёкий Друг. И, главное, я не верю, что можно „исправляться“ душой. Об этом только в „Житиях святых“ пишут. А обыкновенные смертные „исправляют“ только свои пошатнувшиеся дела, что же касается души, то ставшее чёрным — белым не сделается».

И дальше больно задели меня, противоставляя свою «грязную душу» моей «чистоте»…

Жития святых! Да они полны примеров перерождения человека. Но зачем ходить так далеко. Живые примеры таких перемен окружают вас!

Не падает только тот, кто не идёт, а стоит на месте, не ищет, не стремится, не борется, не ставит себе никаких внутренних задач. Тогда — да. Беленький — так беленький на всю жизнь. Чёрненький — так чёрненький навсегда. Пусть каждый заглянет в себя — таким ли был он десять лет назад? Всё переменяется. Всё колеблется. Человек — не заводная кукла, которую можно завести на добро или на зло, — и она начнёт из году в год повторять одни и те же добродетели, одни и те же пороки. Живой человек — страшно сложен. И светлое, и тёмное единовременно умещается в его душе — и борется за главенство над душой, и, когда побеждает светлое, он подымается в гору, а когда тёмное, катится вниз.

Вы говорите о моей «чистоте». Оставьте это.

Но, касаясь настоящего, скажу вам, что под впечатлением вашего письма вчера вечером я долго вспоминал свою жизнь, и, если бы я написал свою «автобиографию», вы увидали бы, что самые обыкновенные смертные переживают в своём развитии ужасающие колебания. Когда-то я жил жизнью, очень близкой к вашей. И порок, отравлявший меня, по-видимому, был тот же, что и ваш. Годы нравственного растления совпали для меня, по страшной игре судьбы, с большим внешним успехом. Накануне «профессорской карьеры» я чуть не покончил жизнь самоубийством. А через несколько месяцев очутился за Волгой, где на затопленных разливом полянах ловил вентерями рыбу. И город с его растлением, кошмарной грязью и отупляющей трескотнёй казался мне тяжким сном.

О своих падениях я написал пьесу, она была поставлена в Москве, в театре Корша. Я приехал из-за Волги, после двух лет жизни в глуши, — посмотреть на самого себя, но уже не в жизни, а на театральных подмостках.

Помню, сидя в театре, я думал:

«Не потому ли мне так легко смотреть на самого себя и на свою жизнь, превращённую в публичное зрелище, что и сам я теперь стал зрителем в отношении своего прошлого?»

Воистину зрителем!..

И я верю, что через 5 лет упорной работы над собой — вы так же, как «зритель», оглянетесь на свою жизнь.

Пусть моя «автобиографическая» справка будет вам доказательством, что коренные переломы в жизни самых обыкновенных людей — это не громкие фразы, а живой опыт.

Ещё раз и ещё раз повторю:

— Не падает только тот, кто не идёт, а стоит на месте, не ищет, не борется, ни к чему не стремится!

Но такой человек — равнодушен к своей грязи и не станет думать о самоубийстве.

Позвольте же мне, старшему брату вашему, не «чистому», а «грязному» — может быть, более тяжкими грехами грешившему, чем вы, — протянув руку и по праву друга, сказать вам: встаньте!

----------

Е. Савченков. Неужели вы серьёзно думаете, что в белых пропусках виноваты наборщики, и всё это от небрежности? Спросите ваших товарищей, отчего в газетах белые места, — они вам объяснят.

Путиловцу № 300. Вы говорите, что «не годитесь на супружество». Почему? Напротив, вам-то и нужно жениться, тем более если любите. Последствия, о которых вы пишете, преувеличены до крайности. Всё это вздор.

Бесхарактерному. Если вы по совести не хотите бросать её и думаете об этом только под впечатлением слов священника, то мой вам совет: пойдите к другому священнику, и он вам скажет, что первый священник не имел духовного права сказать вам то, что он сказал.

Н. В. Любимову. Надо решить бросить. С каждым днём, после 1-2 месяцев, это будет легче. Если бросите — никаких последствий не останется.

Солдатке Вере К. Ведь оснований-то у вас никаких нет. Зачем же себя мучаете? Старайтесь не потворствовать своим фантазиям. Боритесь в самом начале, с самими мыслями своими.

Некто. Сам не могу, так как живу в Финляндии, приезжаю в Петроград раз в неделю и бываю слишком занят. Но письмо ваше передам, и справку наведут.

Юноше С. Всё зависит от архиерея: если в Петрограде, то справьтесь в канцелярии митрополита, кто из викарных епископов заведует назначением псаломщиков. Сделавшись псаломщиком, можете быть допущены и в диаконы. Ценз необязателен. Всё зависит от личного усмотрения епископа.

19 НОЯБРЯ

После долгих мытарств, после всяческих предвиденных и непредвиденных затруднений — «Маленькая газета», наконец, выходит в своём настоящем виде, не урезанная, не изуродованная…

Это большая радость для всех, кто любит газету, — и для сотрудников, и для читателей одинаково.

И вот, в первый день возрождения газеты — мне хочется вспомнить прошлое, чтобы яснее было то, что я скажу о будущем…

Я сижу за газетой с первого дня её выхода. Я помню маленький, измятый лоскуток бумаги, который сунул мне с недоумением газетчик, когда я, в день выхода первого номера, спросил у него «Маленькую газету»… Чисто одетый господин, и вдруг спрашивает «Листок», запрятанный куда-то вниз, под ворох остальных, «настоящих» газет, как мусор, явно никому не нужный.

Я посмотрел этот первый номер, где в подзаголовке были изображены какие-то крокодилы. Прочёл девиз газеты. Повернул её со всех сторон. И усомнился! Мне показалось, что это совсем не то, что обещали издавать организаторы газеты. Мне показалось, что газетчик прав. «Маленькая газета» в таком виде — никому не нужный мусор…

Прошло несколько дней. Формат газеты был изменён. Крокодилы исчезли. Я с любопытством приглядывался к этому странному литературному явлению, так не похожему на «настоящие» газеты. Я понимал, конечно, что идея совершенно новая: дать не бульварную — а уличную газету. Понимал, что новизна идеи состоит в плане: подойти к людям, может быть, никогда никаких газет не читавшим, — и это требует новых форм. Но, как говорится, меня шокировал весь тон газеты. И я думал: если всё в ней так чуждо мне — могу ли я надеяться, что найдётся у меня что-нибудь общее с читателями…

Газета первое время шла плохо. Тираж её подымался медленно. Но время шло. Круг читателей рос — а вместе с тем всё очевиднее становилось, что идея, положенная в основу газеты, верна, потому что жизненна. Мало-помалу стало вырисовываться, что газета перестаёт быть только газетой.

Она становится большим просветительным делом.

Наконец, наступил последний этап пути. Стало ясно, что задачи газеты переросли её формат, и в феврале нынешнего года «Маленькая газета» стала «полубольшой» газетой. Увеличившись в объёме, она получила возможность осуществлять новые задачи. Обличения, раньше грозные для мелких сошек, стали подыматься всё выше и выше — и наконец захватили самые высшие слои мародёрства, насильничества и всяческих злоупотреблений, нравственных, общественных, политических.

О том, что удар попал в цель, может свидетельствовать тираж газеты — с 40 тысяч он достиг почти 70.

Дальнейшему развитию газеты были положены неожиданные внешние препятствия. Сущность их вы знаете. У газеты с первого октября отняли машину. Кому-то не давала спать «Маленькая газета». Кто-то готов был не щадя средств помогать тем, кто с ней борется. Этот некто — торжествовал временную победу.

Сегодня — торжество кончилось. Газета — стала прежней.

Каково же её будущее?

Прошлое «Маленькой газеты» — это постепенное развитие. Оно свидетельствует о том, что в ней жизненная основа. И в этом залог её дальнейшего успеха.

Будущее «Маленькой газеты» — для меня лично — это будущее большого народного дела.

Все твердят, что «любим народ» и готовы служить ему. Но сами презирают этот народ, когда встречаются с ним лицом к лицу. А потому пишут для господ. И всякую попытку подойти к народу объявляют «бульварной»…

«Маленькая газета» — должна стать центром большого общественного народного дела, потому она и не похожа только на газету.

Я не раз говорил, и теперь с большей верой, чем когда-либо, повторяю:

— Счастье людей в их руках. Внешние условия — это само по себе. Но и в пределах данных условий можно многое сделать своими силами. Можно учиться, можно вместо кабака — пойти на «свой» концерт, сообща можно выстроить свой дом. Можно открыть библиотеку, клуб. Можно помогать неимущим. Можно организовать биржу труда. Можно из случайных читателей стать членами одной обшей семьи, преследующей единую общую цель.

Таковы задачи. Они не под силу сотрудникам — они должны стать задачами всех читателей. И тогда «Маленькая газета», начавшая с «крокодилов», превратится воистину в великое народное дело.

Сегодняшний праздник наш — большая победа на этом пути.

23 НОЯБРЯ

Нет, верно, придётся время от времени касаться и политических тем!

У нас, в России, — где двое или трое соберутся во имя чего бы то ни было — тут и политика среди них!.. Ничего не поделаешь: больное место.

По поводу моего ответа группе рабочих на вопрос «Почему я не касаюсь политических тем?» — очень много получил я сочувственных писем. Меня поняли правильно. Поняли, что я громадное значение придаю политике как вопросу о внешних условиях жизни, в которых развивается человеческая душа, — но касаться вопроса в общей форме, т. е. излагать свою программу, по цензурным условиям не могу.

Но вот один очень энергичный рабочий пишет мне: «Вы ответьте, Далёкий Друг, хотя бы кратко: к какой партии принадлежите?»

Отвечаю: я не «правый», не кадет, не социал-демократ, не социал-революционер.

— Кто вы? «Дикий»?

Да, «самый дикий» и «самый левый»! Ибо я включаю в свою программу не только все практические требования «крайних левых», но прибавляю к ним и то, что соблазн для евреев и безумие для эллинов: борьбу с самой смертью и восстановление законного порядка, когда дух человеческий получит внешнюю форму бытия, соответственную своему царственному достоинству.

Если бы я был депутатом, я бы обязательно сел «левее Чхеидзе» — и если бы он стал со мной спорить, я бы сказал ему:

— Послушайте, товарищ, все ваши враги — и мои враги. Но у вас есть друг, которому вы подчиняетесь, — это смерть. А для меня и смерть — злейший враг. Так будьте добры подвинуться немножечко направо…

Вы спрашиваете о партии. Увы! Должен признать, что я принадлежу к своей собственной партии, так как чувствую себя в «единственном числе». Я могу по частным вопросам практического характера — присоединяться к левым. Но по многим вопросам буду для них совершенно неприемлем.

Людям трудно жить, ни перед кем не сгибая спину. И те, которые могут быть названы моими единомышленниками в борьбе со смертью и в непризнании её владычества, — те сгибаются перед владыками земными. Те же, которые как я относятся к владыкам земным, — те гнут свои спины перед владычеством смерти.

Вы, может быть, скажете:

— Один в поле не воин!

О, нет! Мы повоюем! И я имею смелость утверждать, что русский народ по духу своему — как раз и принадлежит к «моей партии». И потому моё «одиночество» временное, только до той поры, пока народ не сказал своего слова.

Не знаю, удовлетворит ли вас этот ответ. Боюсь, что нет. Хотя сущность в нём высказана довольно определённо. Но всё же я боюсь, что не удовлетворит потому, что мы слишком привержены к этикеткам, — и пока не приклеим ярлык: «левый» или «правый», никак не успокоимся.

И чтобы удовлетворить эту потребность, я и приклеиваю к себе ярлык:

— Самый левый… Самый дикий!..

Поделюсь с вами ещё одной автобиографической справкой, которая, может быть, уяснит вам кое-что в интересующем вас вопросе.

Десять лет тому назад, на студенческой скамье, я задумал «диссертацию»: «Религия свободного человека». Десять лет обдумываю и работаю над этим сочинением. И иногда мне кажется, что оно будет посмертным. «Религия свободного человека» — моя программа!

В основу книги положена ненависть моя к рабству.

Я ненавижу рабство во всех видах. Я ненавижу рабство и открытое, и замаскированное. Я чую его на три сажени под землёй, как бы оно ни пряталось. Я узнаю его всюду, в какие бы костюмы «свободы» оно ни наряжалось. Я ненавижу подобострастную любовь к рабскому состоянию людей, которые так долго были рабами, что, когда им открывают глаза и говорят: «ты царь», — они издеваются над своим царским призванием и покорно подставляют свою рабью голову под обух смерти.

Я ненавижу рабство и во внешних условиях, и в духовной жизни. Для меня всё равно, кому бы ни предавалось дело свободы: кесарю, Богу, демократии, правым, левым, узурпаторам или демагогам… Во имя свободы человека — я объявляю войну решительно всем, ибо все одинаковые соучастники порабощения человека-царя под иго рабского ярма. Под этим позорным делом с не меньшим рвением трудились и правые, и левые.

Я объявляю войну всем понятиям нашим, всему укладу жизни, рабской науке, рабской религии, рабской морали, рабскому искусству, рабской политике, рабской жизни и рабской смерти.

Вот в чём лежит «пафос религии свободного человека» — если чутким, простым сердцем своим вы поймёте, что пережито мной и что стоит за этими словами, вы тогда и без этикетки поймёте, к какой «партии» принадлежит Далёкий Друг.

----------

Н. Гавронскому. Лично никого не принимаю. Во-первых, потому что живу в Финляндии и бываю в городе раз в неделю. А кроме того, и по внутренним соображениям: начиная переписку с друзьями, я дал зарок не видеться из них ни с кем — чтобы не было в дружбе никакой лжи и притворства. Пишите о том, о чём хотели сказать, подробно.

Н. Г. 888. Денег мне не надо, Господь с вами. Если хотите бедным дать — передайте в «Голодный фонд».

Рудневскому. Если она говорит, что лично познакомилась со мной в редакции, то это неправда. Я ни с кем там не мог познакомиться, потому что не бываю там. И вообще фамилию эту слышу в первый раз.

Кину. По-моему, вас тянет на сцену не талант, а самолюбие.

К. Бергу. Я вообще не люблю, когда ругаются. А вы просите передать эту ругань человеку, которого я от души уважаю. Не передам, конечно, пишите ему сами, если у вас такая потребность говорить мерзости.

29 НОЯБРЯ

События последних дней сильно волнуют читателей.

К обычным вопросам личного или душевного характера всё чаще и чаще примешиваются вопросы о политических событиях, волнующих страну. Многие, однако, подходят к ним совсем не в «боевом» настроении.

Один из моих друзей-читателей даже прямо говорит:

«Не следовало бы вам, Далёкий Друг, вовсе касаться политических вопросов. Вы ставите нам вопросы вечные. Зовёте к высшему. А с точки зрения высших вопросов, право, безразлично, что делается в Думе. Совершенствоваться можно одинаково и при Протопопове, и при Милюкове, и при Чхеидзе. А в совершенствовании и лежит смысл жизни. Будите совесть людей, как это вы делаете. Зажигайте свет. А уличный шум политики — оставьте для других…»

Таким образом, мне приходится возражать на два фронта.

В предыдущих «Ответах» я объяснял, почему не пишу на политические темы, хотя и признаю их первостепенное значение. Теперь приходится защищаться от нападения с совершенно противоположной стороны.

Я решительный враг политического безразличия. Такой же враг, как и политического идолопоклонства! Надо, чтобы всё занимало подобающее ему место. Если считать политику главнейшей целью жизни — это будет ложь. Но если вопросы политические отделять от вопросов самоусовершенствования — это будет ложью не меньшей.

Вопросы политические должны рассматриваться как внешние рамки внутренних задач человека — и тогда всякое зло в этой области, как бы способствующее извращению человеческих душ, будет волновать вас.

Проповедь политического равнодушия я считаю глубоко вредной и в известном смысле безнравственной.

Объяснюсь.

У нас упорно старались всегда привить людям идею, что граждане — это отдельные обыватели, задача которых жить своею частной жизнью, по частным квартирам и повиноваться властям предержащим.

Все запрещения и пресечения сводились к тому, чтобы, Боже избави, обыватель не почувствовал своей связи с целым. Ибо такое чувство порождает сознание своих обязанностей перед государством. А обязанности предполагают права.

Обыватели — это не фундамент крепко спаянный, а мелкая пыль, которая, правда, не может оказать сопротивления, зато не в силах оказать и поддержки.

И вот вы это ненормальное положение, когда гражданам наплевать, что делается в государстве как в целом, — хотите возвести в принцип и по какому-то недоразумению противопоставляете усовершенствование души «высшим задачам».

Но истина заключается в том мировоззрении, которое всё объединит и всему укажет должное место.

Человек должен исполнять в отношении себя свои внутренние задачи. Но он, кроме того, член семьи — и должен исполнять свои обязательства как семьянин. Человек не только семьянин, он член государства, и потому обязан исполнять свои обязательства в отношении государства. Являясь гражданином своего государства — человек, кроме того, член общей семьи народов, и потому обязан исполнять свои обязательства в отношении человечества.

Эти внешние подразделения задач имеют соответствующее им внутреннее содержание.

Не касаясь сейчас внутреннего содержания обязанностей личных, семейных и общечеловеческих, дабы оставаться в первоначальных рамках вопроса, — мы можем сказать, что внутренние задачи человека как гражданина в том и состоят прежде всего, чтобы стремиться к улучшению политического строя государства.

Тот, кто равнодушен к этому, забывает свой великий долг гражданина.

----------

Цветковой. Разумеется, неправда. Очень много можно найти людей, у которых не только была мысль о самоубийстве, но которые даже пытались осуществить её — покушались на самоубийство. А потом выздоравливали — и жили. Толстой, например, одно время настолько близок был к самоубийству, что боялся ходить на охоту, так как слишком велик был соблазн застрелиться. Ему было тогда под пятьдесят. А через тридцать лет после этого писал о самоубийстве, как о болезни. Вообще, мысль человека и дело — отделены целой пропастью. И потому утверждать, что всякий подумавший о самоубийстве — рано ли, поздно ли покончит с собой, можно только по недоразумению.

А. Д. Если бросили — всё пройдёт само собой. А то, о чём пишете — это вовсе не ненормальность, а напротив, вполне нормальное явление у каждого здорового и холостого мужчины. Если бы было чаще — тогда да.

И. И. Ланцову. Если бросили — должно пройти. Возьмите себя в руки и насильно заставляйте как можно чаще бывать в обществе.

Влюблённой. Благодарите Бога, что так всё кончилось. Цель его была ясна. Кого любят — с тем так не поступают. Он хотел добиться своего. Нарвался. Ничего большего, как рассердиться, не оставалось. Выбросьте из головы: непорядочный он человек!

А. Петров. Вы совершенно правы: если быть последовательным, отрицая бессмертие, надо отрицать прогресс, а стремление к усовершенствованию превращается в пустую комедию. Таким образом, несомненность прогресса и факт стремления к усовершенствованию — в то же время свидетельствуют и о бессмертии.

3 ДЕКАБРЯ

«Несколько раз у меня являлась мысль облить его серной кислотой. И я с трудом отгоняю от себя это решение».

«Далёкий Друг, она меня не любит — и я решил отомстить ей. Пусть лучше никому не достаётся».

«Я решила покончить с собой, но мысль, что он будет наслаждаться жизнью, останавливает меня. Я могу умереть спокойно, только отомстив сначала ему».

«Если, Далёкий Друг, вы когда-нибудь любили, вы поймёте моё отчаяние: меня разлюбили, а может быть, и не любили никогда. Я решил уничтожить ту, которая испортила мою жизнь».

«Я не хочу убивать её. Я хочу изуродовать. Пусть живёт и помнит меня».

«Больше года я добиваюсь взаимности. Теперь она невеста другого. Забыть её не могу. И мне один выход — убить её и себя. Пишу вам потому, что, знаете, как у нас на заводе зовут вас? Чудотворец! Вот и сделайте чудо. Спасите две жизни».

Если бы я стал выписывать дальше письма о любви, я мог бы исписать всю газету такими угрозами неудачно влюблённых; тут есть всё — и серная кислота, и отрава, и убийство, и отрезание ушей и носа…

Месть, месть и месть!

И я спрашиваю себя:

— Да за что же они собираются с такой страшной злобой мстить друг другу?!

Измена, обман, ложь, притворство?!

Это дело другое.

Тогда можно понять злобу. Я не стану защищать злобу. Но всё же скажу, что при таких условиях я её понимаю.

В этих же письмах «влюблённых» совсем другое. Чаще всего им никто и не обещал любви. Иван полюбил Марью, но Марья совершенно равнодушна к нему. И вот он решает мстить. Да за что же? Представьте себя на месте этой Марьи. Пусть вас полюбит какая-нибудь Аграфена, к которой вы совершенно равнодушны, и будет с ножом в руках требовать любви! Откуда же возьмётся любовь, коль скоро её нет в вас!

Не ясно ли, что все эти «влюблённые», в сущности говоря, любят себя, своё удовольствие. И когда получают отказ — злятся! Любовь к человеку всегда ставит на первом плане счастье того человека, которого любят. Как же можно убить любимого только за то, что он имел несчастье вам понравиться!

Сложнее стоит вопрос в отношении тех, которые раньше отвечали взаимностью, любили — но разлюбили.

И здесь не может быть речи о мщении.

Такое прекращение любви — скорее несчастье, чем преступление. И несчастье очень часто более тяжёлое для того, кто разлюбил, чем для того, кого разлюбили. Сколько на свете людей готовы были бы отдать полжизни за то, чтобы к ним вернулась угасшая в них любовь.

Когда судишь других, всегда надо поставить себя на место подсудимого — и тогда решишь вопрос по совести.

Вот и скажите по совести:

Властны ли вы заставить себя любить по-прежнему, когда чувствуете, что любовь ваша исчезает?

Конечно, нет!

Не по решению нашего разума приходит любовь. Не по решению нашего разума она уходит.

Я понимаю, существует, кроме любви, чувство долга — сознание обязанностей. Можно разлюбить человека, но из чувства долга не бросать мужа, жену, детей. Но любовь — это одно. Сознание долга — это совсем другое.

Преступен всякий обман. Преступна всякая ложь. Гадко, низко и преступно поступают те, кто, не любя, для удовлетворения чувственности, обольщают людей. Прикидываются влюблёнными. И, пользуясь искренней любовью, растаптывают жизнь доверчивых людей.

Для этих обманщиков — ради своей потехи, ради своего удовольствия, не щадящих жизни человеческой, — не может быть ни оправдания, ни защиты.

Но не надо их смешивать с другими людьми, которые искренно любили, но любовь у которых умерла помимо их воли и желания.

Каждый из нас переживал нечто подобное в жизни. Каждый из нас являлся или в роли невольного палача, или в роли несчастной жертвы. И потому надо перестать «казнить друг друга» за то, что не является преступлением, а должно быть названо несчастьем.

Вы шутливо называете меня «чудотворцем»! Чувствую в этой шутке не злобу, а, скорее, ласку. Но, нисколько не претендуя на прозвище всерьёз, хотел бы от души, чтобы мой «Ответ» на этот раз исцелил всех жаждущих мщенья…

----------

Шатенке М. К. Очень возможно, что он и сам ещё определённо не знает, любит или нет. По-моему, вам не надо добиваться ответа сейчас же. Постарайтесь чаще видеться. Постепенно всё это определится само собой.

Несчастной Зое. Ничего утешительного сказать вам не могу. Такую боль исцеляет только время. Она пройдёт несомненно, но поболеть придётся. Если вы имеете возможность втянуться в какую-либо общественную работу, — это могло бы очень облегчить вас.

Вчерашнему самоубийце. Во-первых, и действительно иногда можно вылечить. Надо сходить к врачу по нервным болезням. А во-вторых, если бы и не вылечились — неужели сразу уж и «жить не стоит». Что же, по-вашему, человек только для этого и на свете живёт? Никаких больше радостей нет?

N Восставшему. Нет! Почему? Потому что несколько раз исполнял такие просьбы. Получилось много неприятностей. И я решил всем без исключения отвечать отказом.

Кузнецову № 12. Надо терпеть. Живите для детей. В тяжёлые минуты пишите мне. Но только сообщите адрес, чтобы отвечать не через газету.

Открытка без подписи. Спросите мужа, почему он против вашего приезда в Петроград? Если ехать к нему, то без детей — только чтобы повидаться и всё решить с ним сообща о дальнейшей жизни. Конечно, жить врозь тяжело.

7 ДЕКАБРЯ

Письмо от шоффера!

Должен признаться — подпись меня покоробила. Я терпеть не могу автомобилей, а потому с предубеждением относился всегда и к их «управителям».

Вечером яркие фонари мотора кажутся глазами какого-то чудища. И когда с шумом и рёвом проносится «оно» мимо — невольно приходит в голову: «Пронеслась смерть…»

В автомобиле есть что-то бездушное, какое-то наглое торжество машины. Летит. Брызгает грязью в лица и на костюмы прохожих. Какое ему дело? Прохожие — мелкие сошки!

И вдруг письмо от моего тайного «врага» — шоффера.

Я приведу его целиком (с небольшими пропусками по цензурным условиям). Мне хочется искупить свою «вину», потому что я никогда не задумывался над той стороной вопроса, которая затрагивается в этом письме:

«Далёкий Друг! Я читаю ваши статьи с самого начала их печатания и вижу, что вы защищаете и даёте советы всем, к какой бы отрасли труда ни принадлежал ваш корреспондент, но о шофферах ни разу не встречал у вас ничего; из этого заключил, что или вы к ним относитесь не совсем благосклонно, или они сами вам ничего не хотят писать. Думаю, что последнее верно, а раз так, то можно заключить, что им жить хорошо; в действительности как раз наоборот. Уделите несколько минут на прочтение нижеизложенного и увидите, какова служба шоффера.

Я начну с того, что шофферов, виновных в нанесении увечий прохожим и проезжим, предают суду, который будет их теперь ссылать в арестантские отделения и каторжные работы от 1 до 6 лет.

Заметьте, только шоффера — потому что он управляет машиной и „несётся сломя голову“, а почему же не хотят предать этому суду и подвергнуть этому же наказанию гг. владельцев автомобилей и гг. пользующихся ими, — ведь они в очень редких случаях бывают виноваты меньше шоффера. Что из себя представляет шоффер? Это слуга своего господина, который платит ему жалованье и благодаря которому шоффер имеет работу. А ведь, я думаю, каждому известно, что барин, платя жалованье слуге, требует от него полного подчинения и часто даже заставляет забыть о том, что ты есть человек; а раз так, то и шоффер, несясь как сумасшедший, исполняет только волю своего господина. Например, садится барин в автомобиль и говорит: через 5 минут банк закроется, нам надо поспеть. А до банка 3-4 версты. И вот ты мчишься, стараешься не опоздать, а при такой скорости при лучших тормозах и при сухой дороге надо минимум 2 аршина на остановку, а по сырой дороге и на расстоянии 5 аршин не вдруг остановишь, а для того, чтобы задавить человека, я думаю, достаточно и одного аршина, даже и того меньше. И вот после этого — кто же больше виноват? Вы скажете опять: шоффер — зачем слушать барина… А попробуй не послушать и опоздай, что он на это скажет? Да скажет, что ты ему не годишься, и предложит убираться ко всем чертям, и вот шофферу выбор: или езди, как велят, и всё время рискуй кого-нибудь задавить, или ходи без работы. Вот тут и выбирай любое.

И ни один барин не скажет, что я тоже виноват, дайте, я отсижу за него половину. И публика настроена враждебно против шофферов и хотя воочию видит, что шоффер не виноват, но никогда ни слова не скажет в его защиту. Ведь часто бывают случаи, что извозчик сам налетит сбоку или сзади на автомобиль, выбьет стёкла, изувечит свою лошадь и виноват будет шоффер.

Ввиду этого, уж раз шофферов хотят так строго судить, так надо судить всех — и извозчиков, и тех, кто ездит на автомобилях, только тогда можно достигнуть упорядочения в движении.

Так вот, Далёкий Друг, встаньте в защиту шофферов и доведите до сведения публики о том, как живут шоферы, как надо их наказывать. Слов нет — есть и шофферы виноватые, ведь в семье не без урода и судить по отдельным лицам никак нельзя. Если вы этому не верите, так спросите любого шоффера, и вам подтвердят, что это правда. Ну а покамест желаю вам успеха в вашем деле и от души благодарю за „Народный университет“».

Прежде всего одно замечание. Ко мне действительно ни один из шофферов до сих пор не обращался. Потому и я не касался этого вопроса. Ведь я пишу ответы на письма. Очень возможно, что много есть таких вопросов, которых я не затрагиваю, — и читатели ждут, что я их затрону. Чего же проще: спрашивайте. Каков вопрос — таков и ответ. Если у читателей есть наболевшие вопросы общего характера — спрашивайте, и я отвечу на них публично.

А теперь о письме шоффера.

Я нахожу, что в нём много правды. Если даже и частенько встречаются в семье шофферов «уроды», которые «летят как сумасшедшие» по своей охоте, то всё же чаще всего они творят волю господ, а потому и ответственность должна подать не только на шоффера.

Но, с другой стороны — представьте себе седока, никакого понятия не имеющего об управлении мотором и не приказывавшего «лететь сломя голову»; и вдруг задавили — сажают в тюрьму и седока! Тоже несправедливо. Как же быть?

Мне кажется, нельзя издавать общего закона и надо предоставить суду рассматривать в каждом отдельном случае, кто виноват — хозяин, шоффер или оба вместе.

Если, например, автомобиль задавил человека, и будет установлено, что ехал шоффер непозволительно быстро и вёз при этом своего хозяина, — с большой долей вероятности можно предположить, что виноват хозяин. Конечно, трудно будет суду решать эти вопросы, но ведь нельзя же механически сажать в тюрьму, будь то шоффер, будь то барин.

Во всяком случае, письмо шоффера показало мне «обратную сторону медали» — и теперь я уж не буду видеть в них своих «злейших врагов».

Моими друзьями станут и шофферы.

10 ДЕКАБРЯ

В русском характере есть одна глубоко вредная черта: стремление к самооплеванию.

— Где нам! Да куда нам! Мы такие. Мы сякие.

Плевать на себя, на народ свой считается почти доблестью.

Вот выдержки из одного письма по этому поводу:

«Вы писали в „Маленькой газете“, что люди много говорят, но при столкновении с народом его презирают. Скажите, приходилось ли вам когда-нибудь самим иметь дело с кем-нибудь из этого народа. Знакомились ли вы с ним так, чтобы он показал вам свою тёмную сторону? Сомневаюсь. Вы говорите, что нужны библиотеки, школы, концерты и т. д. Но ведь этим вы его только сверху почистите, а хамской души русского народа вы никогда не переделаете. Возьмите тот же класс иностранца — совсем другое. Понятия нет. Делать для народа что-либо — это метать бисер перед свиньями. Не советую и вам браться за это дело, если не хотите себе нажить неприятности и врагов. Из хама не сделаешь пана — и это совершенно верно». Подпись: Фаталистка. (Кстати, вы спрашиваете, хочу ли с вами переписываться, и тогда вы сообщите адрес. Прошу адрес сообщить.)

Вот как плюёт на себя и народ — неизвестная мне «Фаталистка».

Знакомился ли я с народом?

Да, знакомился. Больше того. Жил с ним. И по совести скажу — после расшатанной, издёрганной и начавшей разлагаться интеллигенции только народ и может утешить и успокоить душу.

Народ — «хам»! О, нет! То, что вы называете «хамством», — это от темноты, от недостатка культурности. Но душа русского народа — носит печать высшего призвания. Пушкин, Толстой, Достоевский — лучше понимали душу русского народа, чем мы с вами. И не они ли показали его святой образ, лишь затемнённый грубостью, невежеством и «хамством».

Из хама — не сделаешь пана?

Боже избави ставить такие задачи! И слава Богу, что не сделаешь. Я никогда не смотрел на просвещение, как на способ приготовлять «панов». Мой идеал, чтобы «паны» поучились у народа правде, а народ пусть поучится у «панов» просвещению. Пусть «паны» трудятся, как народ. А народ пусть возьмёт то доброе, что создали в период своего привилегированного положения «паны».

Но пусть они отбросят тот душевный разлад, то духовное бессилие, которое явилось результатом праздности и развратной жизни.

Я лично давно отряс прах с ног своих от «работы среди интеллигенции». Я верю, что не интеллигенция, а просвещённый народ спасёт Россию. Я сам плоть от плоти и кость от костей интеллигенции. И потому знаю по опыту всю силу растления интеллигенции — и морального, и духовного, и идейного. И для меня ясно, что, не порвав внутренне с «панством», интеллигенту никогда не встать твёрдо на ноги, и он всегда будет «человеком с двоящимися мыслями», который «не верен на всех путях своих».

Велики заслуги русской интеллигенции. Она пронесла светильник культуры через чёрную ночь русской общественной жизни. И на пути своём обессилела. Теперь время взять светильник из колеблющихся рук — твёрдой рукой народа — и начать самостоятельно, по-новому, смело и ярко творить жизнь.

По моему глубокому убеждению, главная задача сейчас в том и состоит, чтобы интеллигенция могла дотянуться до народа, а народ — до интеллигенции. Вот в этой «передаче светильника» — вся суть.

А вы говорите: «хам». За деревьями не видите леса. За грубостью — души. За бранью — молитвы. За образом зверя — образ Христа.

Самооплевание — великий грех! Кто впадает в него — тот не верит в себя и в свой народ. А кто не верит в себя и в народ — тот перестаёт жить.

----------

Очень прошу дать работу нуждающейся девушке. Окончила четыре класса гимназии. Знает ремесло швеи. Могла бы быть домашней портнихой. На руках её бабушка, и теперь обе в большой нужде. Помогите. Отзовитесь, у кого есть работа. Адрес у меня.

Женщине. Я не признаю непобедимости этих сил. И напротив, уверен, что каждый может устроить жизнь по-своему.

А. С. Т. Не знаю того человека близко, о котором идёт речь (по начальным буквам посвящения в стихах я догадался, конечно, о ком речь), — но и не зная, думаю, что ваш суд несправедлив. «Быть идеалом» — это одно. А «погибшим» — совсем другое. Не зная близко этого человека, я заранее готов допустить, что у него много грехов, «как у всех у мужчин», но из этого не следует, что он обманщик, выдающий себя не за то, что он есть. Ведь это вы его возвели на степень «идеала».

М. Козлову. По-моему, разойтись лучше. В денежном отношении поплатиться придётся, т. е. давать на содержание. А детей возьмите себе.

Задумчивой Тосе. Вы пишете: «развеселите моё одиночество и развеселите мою жизнь». Беда моя — я не из весёлых сам. А относительно того, как «забыть», — это сделает за вас время.

Екатеринославцу. Не тратьте зря деньги. Дождитесь ранней весны (февраль, начало марта), возьмите отпуск и поезжайте в Сочи на Мацесту. Уверен, что вернётесь после лечения там здоровым. Денег надо скопить рублей 150—200 (с дорогой).

И. А. Станкевичу. Каждый раз прочитываю ваши рифмованные письма и недоумеваю: какого, собственно, ответа вы от меня ждёте? Ведь вы же ни о чём меня не спрашиваете!

Осипову. Да, наше разногласие в этом. Я тело не считаю «навозом». И акт зачатия для меня не только акт, создающий форму (тело). Опасность хлыстовщины сознаю. Но опасность такого уклона — это ещё не возражение.

14 ДЕКАБРЯ

Не всё же мне выслушивать вопросы и отвечать. Выслушайте и вы хоть раз мой вопрос — и ответьте на него искренно, прямо и не откладывая.

Послушайте, что я вам скажу.

У меня явилась мысль издавать еженедельный (или двухнедельный) журнал.

Но журнал этот должен быть особенным, и, прежде чем решаться на его издание, я счёл необходимым для себя — обратиться к читателям с вопросом:

— Считают ли и они необходимым такой журнал?

И только при условии обоюдного согласия — я бы приступил к этому делу.

Чтобы ответить на вопрос «нужно ли?» — вы должны, конечно, знать, что за журнал я думаю издавать. Вот об этом и будет речь.

Пора людям сорганизоваться!

Не в смысле внешней «организации». Не в смысле «партий»! У нас организаций, партий и обществ — сколько угодно. А души у всех — врозь.

Нужна духовная организация. Организация, основанная на общности не только практических задач, но и высших стремлений.

Сейчас люди разбросаны. Одиноко мечтают о лучшей жизни. И как бы ни кричал такой человек, сидя в своей квартире, — ему никто не отзовётся.

Журнал, по моему проекту, будет называться «Новая Земля». И главная цель его — собрать всех разрозненных людей одного духа в общую семью.

Газета по самому характеру своему для такой задачи недостаточна. В газете главное — злоба дня. Борьба. Обличение. Текущая жизнь заслоняет всё. Станете ли вы читать вчерашнюю газету? Конечно, нет! Она устарела. День прошёл — и конец! Его отделяет от сегодняшнего дня целая вечность.

Это по-своему нужно. Но это не всё.

Мы должны дать простор более интимным, более задушевным, более внутренним нашим запросам, ибо они фундамент и борьбы, и текущей жизни.

Я и призываю читателей сообща создать «Новую Землю».

Но, объединяясь на почве высших стремлений — стремясь к новой земле, мы не должны отрываться от той земли, на которой стоим. Нужна и злоба дня, иначе всякое стремление становится беспочвенной фантазией. И потому в журнале должны быть все отделы обычных газет: и иностранная, и русская жизнь, и политика, и общественность, и другие вопросы дня.

Но в нашем журнале и это будет по-особому. Сейчас «телеграммы» мелькают, как картины в кинематографе. Один день за другим, один за другим. Некогда остановиться, подвести итог.

Мы в «Новой Земле» будем давать итоги свершившегося за известный период времени. Мы не будем забрасывать подробностями и мелочами, от которых образуется в голове каша. Мы будем давать лишь общую картину того, что творится на «старой» земле.

Всегда считая, что обновление, искание, борьба должны идти рука об руку с просвещением, — мы и в «Новой Земле» отведём место литературе, искусству и общим вопросам культуры.

Таков план в общих чертах.

Должен сказать ещё следующее:

Я знаю, что враги всегда готовы играть на самом верном способе, чтобы опорочить, — на заподазривании в корыстных побуждениях. Они скажут:

— Далёкий Друг хочет использовать своих друзей, чтобы сделаться издателем — и зарабатывать.

Заранее зажимаю рот недругам следующим заявлением:

У «Новой Земли» будет ещё одна особенность: она заранее отказывается от доходов.

Ни одна строка в журнале не будет оплачиваться гонораром. В конце года будет печататься точный отчёт в израсходованных подписных деньгах на печатание журнала, бумагу, почту и др. расходы по технической части. И все оставшиеся деньги будут возвращаться подписчикам.

Причём «розничной продажи» не будет вовсе. Журнал будет издаваться только по подписке.

Это моё предварительное оповещение — ещё не есть объявление о подписке. Пройдёт немало времени, когда можно будет начать это дело.

Но я не хочу начинать его втёмную. Я не хочу начинать его единолично. Я должен для этого знать, что не я один хочу «Новой Земли» — что таково желание и моих друзей. Только тогда я примусь за дело.

Итак, прошу моих друзей-читателей сделать следующее:

Когда прочтёте эту статью, сейчас же, не откладывая, купите открытку — и напишите два слова: «Журнал нужен». А если не нужен, по-вашему, — так и напишите: «Не нужен».

Те, кто напишет «нужен», пусть сообщат свои адреса.

Когда придёт время осуществить проект, приславшие адреса получат от меня подробный проспект о предполагаемом издании. И уже тогда будет открыта подписка.

Не могу в заключение не сказать, что мне хочется верить в сочувственный отклик друзей-читателей.

Почти год получаю я от читателей письма и отвечаю на них. Предо мной прошли тысячи живых человеческих документов. Так неужели же я ошибся? Неужели не верно понял, что общая боль всех людей, сознанная или несознанная, — заключается в тоске о Новой Земле.

Если бы я убедился в своей ошибке — это было бы одним из самых жестоких моих жизненных разочарований. И потому с душевным волнением буду ждать я от друзей своих ответ на вопрос:

— Хотят ли они, чтобы была «Новая Земля»?

----------

Р. Б. № 2. Если вы учили физику, то знаете, конечно, что звук с точки зрения физики — колебание волн, и в ощущение звука их превращает наше сознание. Свет — колебание эфира, и ощущение света делает из этих колебаний наше сознание. Если колебание меньше 16 в секунду — ухо человека не услышит звука, хотя волны будут. Если колебание эфира недостаточно быстро, глаз не почувствует света, хотя колебания будут. Таким образом, человеческое сознание создаёт вещественный мир в том виде, как он нам кажется. У паука иначе устроено зрение, и свет он «представляет» иначе.

Дальше: сила не есть нечто вещественное — хотя и проявляется в сфере вещества. Электричество двигает трамвай — это проявление силы. Но саму силу нельзя ни видеть, ни взвесить. Наши органы её не воспринимают.

Я считаю, что весь материальный мир есть лишь проявление другого бытия, по отношению к которому материя не более, как форма. Смерть для меня объясняется внутренними процессами. Под «рабством смерти» разумею признание её не только внешним фактом. Под «борьбою со смертью» разумею достижение человечеством такого внутреннего состояния, когда смерти в нашем смысле слова не будет, т. к. у людей будет иная форма бытия. Подробнее в «Ответах» сказать не могу.

Н. К. Купите в аптеке бромистого натра в порошке, пейте на ночь. На приём берите немного: что захватит кончик чайной ложки. Принесёт большую пользу обтирание холодной водой. По возможности старайтесь не думать об этом. И уж конечно, не поддавайтесь соблазну.

Ковалёву. Что касается борьбы и спорта, то в этом деле ничего не понимаю. Насчёт танцев тоже.

17 ДЕКАБРЯ

Мой спор с «Фаталисткой» о «пане» и «хаме» вызвал горячий отклик читателей. Сочувствие, конечно, на стороне «хама».

Приведу одно письмо наиболее яркое.

«Прочтя в вашей статье выдержки из письма Фаталистки, я захотел ответить ей. Русский мужик сер, а ум-то не чорт съел. Где нам учиться, когда всегда на уме, как бы быть завтра сытым и чтобы не выгнали с завода. Я прожил на свете 30 лет — а ума всё нет. Неужели Фаталистка и ей подобные стяпаны из кондитерского теста, а мы из глины? Г-жа Фаталистка! Вы знаете, что в русском языке есть слово „голод“. Он вам знаком как слово, но знаком ли он вам как ощущение и пережили ли вы его?

Конечно, много у нас тёмных сторон, но нам простительно, т. к. мы темны до ужаса, до омерзения. Вы же „образованы“, „умны“, „культурны“, но выше ли вы нас в нравственном отношении? Я знаю, что вы стоите выше нас по умственному развитию, но ниже нас в остальном. Да, школы, библиотеки, концерты и пр. нам необходимы как воздух, как солнце… 1905 год показал нам многое и кое-чему научил, т. е. показал, что и мы можем обойтись без чуждой нам буржуазной интеллигенции, а со своей, которая вышла из трудящихся масс. Да, иностранец хорош, но поставьте и нас в те условия, в каких он, и если мы будем плохи, тогда только киньте ком грязи, а то рано… Со всеми вашими словами, Далёкий Друг, в ответ Фаталистке я согласен — сердечно признателен. Ещё скажу, что мы тоже не хотим быть панами, а хотим, чтобы в лице нас видели человека.

В заключение сего письма скажу: финал русской интеллигенции такой: если она не бросит панства — полное вырождение или перерождение из защитника народа в его эксплуататора. Затем желаю вам, Далёкий Друг, всех благ земных и небесных (если вторые только существуют). Казармы. Дежурство. 12 ч. ночи».

К этому письму прибавлять ничего не буду. Скажу только следующее:

Несколько дней тому назад я ехал в город. Передо мной сидело несколько рабочих. Точно на подбор: молодые, смелые, хорошие лица. Должен сказать, что «на старости лет» я стал заниматься живописью и теперь на всех встречных смотрю с точки зрения «художника»… Я загляделся на лица этих рабочих. Но так как я не только «живописец», а, кроме того, и журналист, то от эстетики мысли мои перешли к политике — и я стал думать:

Вот если бы у Челнокова, кн. Львова, Кошкина, Милюкова, Маклакова, Коновалова и других руководителей земского и городского союза, прогрессивного блока и всяческих «буржуазных» общественных организаций были такие лица, как у этих рабочих, — тогда… было бы совсем другое дело!..

----------

Измученной борьбою. Индивидуально вы совершенно правы. Но вы, кроме того, «член коллектива», именуемого «государством», и поскольку вы член государства, вы принимаете целый ряд компромиссов с своей индивидуальной совестью. Вот почему всё же лучше прибегнуть к «нотариусу», хотя бы эту роль у нас несли священники.

Нюре. Да, сны — загадка. И наука плохо ещё её разгадала. Но я лично думаю, что на свете во всём есть смысл, хотя людям не всё дано осмыслить. Есть смысл и в происшедшем с вами. Зачем письмо написали? Я думаю, затем, чтобы дать мне возможность узнать вашу жизнь ближе. Только жаль, что не сообщили адрес.

21 ДЕКАБРЯ

У меня есть адрес женщины, которой непременно надо помочь найти место: кассиршей, продавщицей и т. д.

Эту женщину в течение многих лет бил и тиранил муж — и в конце концов до того забил, что она потеряла все свои душевные силы и решила покончить с собой. Это решение особенно утвердилось, когда отец-зверь начал избивать детей.

Несчастная мать обратилась ко мне с письмом. Я ответил ей, что надо думать не о самоубийстве, а о самостоятельной жизни. Надо исподволь подыскать место и затем уйти от мужа и взять с собой детей. Мысль очень простая, но забитому, измученному человеку до сих пор не приходило в голову, что лучше выйти на улицу, чтобы просить милостыню, чем переносить такое издевательство. Моё письмо дало ей толчок — и она решила найти место и начать жить самостоятельно. Помогите ей. Укажите или дайте место, которое бы обеспечило ей существование с двумя детьми. (Адрес у меня.)

А вот другая просьба. О вечерних занятиях. Для трудящейся девушки, которая начала учиться на курсах.

Приведу выдержки из её письма:

«Бросить курсы — это значит бросить то, для чего я унижалась, то, к чему я так стремилась, то, что я создавала своими страданиями. Мне жаль истраченного времени, мне жаль также и себя. Неужели покориться обстоятельствам, говоря, что, значит, не суждено.

Мне нужно во что бы то ни стало найти вечерние занятия или бросить…

Если я брошу, то, значит, борьба сведена к нулю, и вот нам, таким, которые выходят из народа, из-за денег проклятых приходится претерпеть и голод, и холод, вообще нужду и даже отказываться от заветной мечты».

В письме без подписи солдатка спрашивает, что значит «полная победа над Германией»? И почему не хотят заключать мир до этой «полной победы»?

Под полной победой надо разуметь такое истощение военных и общегосударственных сил нашего противника, когда дальнейшее сопротивление станет немыслимым, и Германия вынуждена будет согласиться на те условия мира, которые ей будут указаны Россией, Францией, Англией, Италией и другими союзниками.

Мир не хотят заключать раньше, потому что без этой полной победы Германия согласится на мир, выгодный только для неё, а при таких условиях все страшные жертвы, принесённые в эту войну, будут ничем не оправданы. Россия выйдет из борьбы ослабленной и урезанной. И над Европой по-прежнему будет тяготеть возможность новой страшной войны. Чтобы оправдать принесённые жертвы, чтобы достигнуть мира на долгие века и обеспечить России великое будущее — Германия должна быть побеждена вполне.

303-05. Вы задали мне три вопроса:

1) Допускаю ли я свободную любовь между учащеюся молодёжью?

2) Как я смотрю на гражданский брак?

3) Каждая ли женщина, какая бы она ни была, облагораживает мужчину?

Если под «свободной любовью» вы разумеете физическую близость — тогда среди учащейся молодёжи я не допускаю её по следующим соображениям.

Смысл брака — для меня в деторождении. Раз деторождение является помехой, брак теряет свой внутренний смысл. Под «свободной любовью» учащихся обычно не разумеется брак (церковный или гражданский — безразлично), а нечто совсем другое. И это другое, по-моему, явление крайне ненормальное.

Второй вопрос. Я думаю, что у нас отношение к гражданскому браку совершенно ложное. Начать с того, что тень такого брака ложится только на женщину. Это и несправедливо, и, попросту сказать, глупо. Что бы вы сказали, например, если бы какое-либо деяние считалось позорным для брюнетов и не позорным для блондинов? А именно нечто подобное происходит здесь. Если он живёт с любовницей — молодец! Имеет успех. Если она живёт с любовником — значит, потаскушка.

Какая вопиющая нелепость! Особенно если вспомнить, что женщина, отдаваясь, ставит на карту всю свою жизнь. Казалось бы, это гарантия серьёзности чувства. Ведь под венец можно идти из выгоды. А если человек идёт на позор — значит, любовь его вне подозрений!

Затем дальше: брак — это церковное таинство. Но разве все венчающиеся верят в это? Разве мало людей, вовсе неверующих в Бога и вступающих в законный брак.

Из всего сказанного делаю вывод:

«Законный брак» должен быть отделён от «церковного брака». Гражданский брак (т. е. обоюдное согласие для супружеской жизни) должен быть признан законным (так же как во Франции, например). А лица верующие, желающие пред вступлением в супружескую жизнь свершить в церкви таинство брака, — могли бы делать это как акт чисто религиозный, совершенно не связанный с какими-либо «правами».

На третий вопрос ответ очень прост: облагородить человека может только благородное. А потому и женщина может оказать хорошее влияние на мужчину только тогда, когда она хорошая, и напротив, только хороший мужчина может дать хорошее женщине.

----------

А. С. Н. Маленькому. Да, «пылинка», если брать то, что он из себя представляет. И «царь», если иметь в виду то, чем он может быть.

Тоне, Паше и Дуне. Лучше, чем уходить из жизни, — уходить из города! Куда? Да хотя бы в монастырь! Но постригаться в монастыре — Боже вас сохрани! А просто пожить, поработать в тихой, не городской обстановке.

Ф. Л. Да, я тоже думаю, что познание природы — в то же время и богопознание. Что же касается определённого ответа о формах будущей жизни, то я думаю, что ответ на этот вопрос всегда плод фантазии. И главное, человеку это не нужно знать. Важно знать, что жизнь будет. И что есть высшее начало, которое всё сделает как лучше.

23 ДЕКАБРЯ

Я колебался назвать как обычно сегодняшнюю статью.

Мне приходится отвечать не на письмо, а на выходку «рабочей прессы». Отвечать на брань, лично ко мне не обращённую, но брошенную по адресу газеты…

И всё же, принимая в соображение, что к брани пристёгнут и принципиальный вопрос, который не раз поднимали мои друзья-читатели, и в статье есть даже ссылки на них, — я решил: пусть и сегодняшний мой ответ будет в форме моих обычных «Ответов на письма».

В № 2/3 «Рабочих ведомостей» напечатана статья под заглавием «О бульварной прессе», в которой даётся следующая оценка деятельности «Маленькой газеты»:

«Это ядовитый цветок бульварных уличных газет, изо дня в день сеющий разврат в рабочей массе, морочащий тружеников, отдающих заработанные тяжёлым трудом гроши. Жизненным нервом этой, с позволения сказать, прессы является погоня за скандальной хроникой, роковые романы и беспардонное скоморошество».

И дальше идёт ряд характеристик Евстафия Богоявленского: «шута горохового», который «совершенно распоясался»… В дальнейшем «Маленькая газета» обзывается «помойкой», «гадёнышем» и т. д.

Конечно, почему бы не быть социал-демократом!

Но, я думаю, каждый согласится, что к какой бы партии журналист ни принадлежал, он должен обладать двумя качествами: добросовестностью и умом.

С большим огорчением должен засвидетельствовать, что нет ни того, ни другого у журналиста из «Рабочих ведомостей».

И я докажу это.

Если бы автор статьи о «Маленькой газете» был человек добросовестный, он не стал бы, говоря о «шутовстве Евсташи» (моя оценка этого «шутовства» ниже), делать вид, что говорит обо всей газете. Тот тон, который вам угодно называть шутовским, занимает вполне определённое место в газете. Его нет в рабочей и ремесленной жизни, его нет в разоблачениях А. Суворина, его нет в руководящих статьях. Нет в военном отделе. Нет в фельетонах «По России». В статьях Маровского, Прихожанина. Нет в статьях литературных — «Заметках читателя». Нет в статьях Далёкого Друга.

Если бы вы были человек добросовестный, вы должны были бы показать, в каком вопросе — общественном, политическом или нравственном — «Маленькая газета» заняла позицию «ядовитого цветка». Вы обмолвились о еврейском и финляндском вопросе. Но пусть читатели вспомнят полемику Отца со Старым Журналистом по первому вопросу — не был ли итог этой полемики тот, что в интересах самого еврейского народа надо ему отмежёвываться от «еврейского банкирства»? Не заявлял ли Суворин категорически, что он не антисемит? Что же касается финляндского вопроса, то «Маленькая газета» говорила только одно: бессовестно делают финляндские фабриканты, мародёрствуя на «бумажном голоде» в России.

И вот недобросовестный журналист, прикрываясь уважаемым именем «социал-демократа», выхватывает две-три фразы из почтового ящика Евсташи — и обманывает читателей, что пишет о газете в её целом.

Теперь о «шутовстве».

Должен сказать, что лично «Евсташу» — я почти не знаю. Виделся с ним за всё время издания «Маленькой газеты» — счётом пять раз. Нежных чувств никаких к нему не питаю. А потому вправе считать себя судьёй беспристрастным.

И я скажу вам.

Тот стиль, который выбрал Ев. Богоявленский для своих писаний, — это не «шутовство» и «кривлянье», а лубок. Но лубок — совершенно законная художественная форма. Причём должен сказать ещё, что лубок Ев. Богоявленского — по силе таланта нечто совершенно исключительное. Я готов отдать этот вопрос на суд самых уважаемых литераторов и уверен, что каждый из них скажет то же. Можно спорить о том, «нравится» или «не нравится» такой стиль. Вопрос это другой. Но называть карикатуру, шарж, доведённый до лубка, «шутовством» — это, простите, не умно.

В отношении Ев. Богоявленского — вы попадаете в положение человека, который подходит к великолепной карикатуре, встаёт в позу разгневанного критика и выкрикивает:

— Пролетарии всех стран! Разве бывают на свете такие коты, как Кабысдох!! Разве не издевательство над читателями писать «стилибонил», «гони монеты»!!! Разве допустимы надругательства над несчастной Пелагеей!!!..

Вам вправе всякий сказать:

— Милый друг, потише, иначе слишком многие узнают о вашей глупости…

Но перейдём, однако, к принципиальному вопросу. Да, у «Маленькой газеты» есть принципиальное разногласие с социал-демократами.

В этой же статье автор пишет:

«Рабочий класс России — это важнейший рычаг современного общественного строя, решающий вопрос о победе и поражении…»

Мы это принимаем.

Но кроме «силы», «класса», «массы», «коллектива» — мы видим отдельных людей с их горем, запросами, удачами и неудачами. Имея в виду массу — мы всегда помним и об личности.

Это разногласие принципиальное, но об нём можно спорить без «помойки», «горохового шута», «гадёныша» и прочих цветов недобросовестного юмора.

Именно такой спор и был у меня с рабочими, из писем которых вы выхватили одну фразу, снабдив её от себя таким замечанием:

«Рабочие бросают в лицо „Маленькой газете“ упрёк: вы хотите обмануть рабочий класс…»

Нет, рабочие не бросали мне в лицо упрёков. Они подымали серьёзный вопрос, писали как другу, отстаивая то, что считали правдой. У нас была почва для спора — взаимное уважение и доверие. Писавшие мне рабочие были тоже социал-демократы. Но они несравненно умнее и, главное, добросовестнее автора статьи из «Рабочих ведомостей».

Вы удивляетесь, как это «Маленькая газета» имеет «смелость» (ваши иронические кавычки) верить в то, «что человек должен быть абсолютно свободен? Абсолютно даже». (Ваш иронический курсив.)

Представьте себе, мы имеем смелость говорить ещё раз, что свобода, проповедуемая социал-демократами, не полная свобода. Ибо, раскрепощая личность от существующих цепей, она кует новые, хотя и более просторные цепи, называя их «коллективом»…

Я должен остановиться ещё на одном месте этой разительной статьи. Там есть «чтение в сердцах». Автор статьи пишет:

«Страстный тон обличительных статей, посвящённых Рубинштейну, Дёмкину и КЊ, кажется несколько странным… И у читателей невольно встаёт вопрос: да уж не обойдён ли Суворин Рубинштейном…»

Вот уж действительно: попал пальцем в небо.

Ну хорошо, Суворин «обойдён» Рубинштейном. А Международным банком тоже «обойдён»? А заправилами больницы «Николая Чудотворца» тоже «обойдён»? А ремесленной управой тоже «обойдён»? Железнодорожным ведомством тоже «обойдён»?

Так это какая-то казанская сирота, а не «ядовитый цветок». Стоит ли ломать перья в борьбе с таким обойдённым редактором?!

Оказывается, стоит.

Ибо «Рабочие ведомости» в заключение задаются меланхоличным вопросом: «Чем же объяснить необыкновенную популярность газеты в рабочей массе?»

Объяснить оказывается очень просто: «Главная причина заключается в отсталости, неразвитости значительной части русских рабочих…»

Товарищи! Кланяйтесь и благодарите за комплимент умного и развитого рабочего-журналиста.

Другая причина: «Отсутствие противоядия бульварной прессы, которого лишился пролетариат с закрытием рабочих органов».

Отсюда вывод: «Рабочий класс должен во что бы то ни стало создать свой орган. Этого требуют его насущнейшие интересы».

Теперь моя очередь «читать в сердцах».

Так вот где зарыта собака! «Маленькую газету», которая приобрела «необыкновенную популярность», — надо было выругать, чтобы расчистить дорогу новой рабочей газете.

Милый друг, хотя вы и социал-демократ, но наивны как дитя! И позвольте вам в назидание сказать следующее:

-- Я не буду платить за зло злом. И поверьте, первый буду приветствовать «рабочую газету». И не менее, чем вы, считаю её необходимой.

Если мы доживём с вами до свободной России, мы увидим рабочих, организованных в профессиональные союзы. И тогда, наверное, свой печатный орган будут иметь и булочники, и швейцары, и приказчики, и литейщики, и рабочие всевозможных цехов, — будет иметь свой рабочий орган и рабочая партия в целом.

Но и тогда будет существовать «Маленькая газета». Потому что, кроме профессиональных задач и классовых интересов, всегда будут люди, которым «трудно дышится» и которые живут запросами общечеловеческими!

Так что мы с вами не конкуренты!

Дай Бог вам успеха. Скорей организуйте свою рабочую газету — но пишите в ней умней и, главное, добросовестней, чем вы это сделали сейчас.

28 ДЕКАБРЯ

Час от часу не легче!

Не успел объясниться с товарищами слева — как новое обвинение. Самое неожиданное!

Знаете, кто я?

Второй Георгий Гапон!!

«Советую вам, — пишет некто, подписавшийся „Русский инок“, — переменить псевдоним „Далёкий Друг“ на более подходящий — „Георгий Гапон“, потому что в вас воскрес его страшный дух. „Духовная организация“, о которой вы пишете, — это его лукавые сети. Вам дал Бог мудрость змия, но не дал кротости голубя. И за вашими призывами к „объединению“ чувствуется скрытая политическая демагогия. Я вас считаю самым опасным агитатором, потому что вы добираетесь до души человека. А нет опаснее для государства, каким бы смирным вы ни прикидывались, именно такой организации душ…»

Когда я читал это письмо, невольно вспоминалась статья «Рабочих ведомостей» о «бульварной» прессе. Вот, в самом деле, положение журналиста:

Сегодня его уверяют, что служит «реакции». Завтра с не меньшей злобой провозглашают «Гапоном»! Что-то будет послезавтра?

Одно утешительно: коли нападают — значит, «Маленькая газета» становится кому-то поперёк горла.

Ну что ж, повоюем! Наше дело правое. И как бы ни обзывали газету «помойкой» и «гадёнышем», как озлобленный автор статьи «Рабочих ведомостей», или «гапоновской организацией», как озлобленный «Русский инок», — не всё ли равно? Мы стоим на верном пути, о чём лучше всего свидетельствует та же самая ругательная статья.

Ведь там сказано о «необыкновенной популярности» газеты. Уж врагов-то нельзя заподозрить в пристрастии! И если даже они свидетельствуют об этой «необыкновенной популярности» — значит, правда.

Возвращаюсь, однако, к письму.

Уж не знаю, мудр ли я, как «змий», но кротости голубиной действительно в себе не чувствую, когда речь идёт об общественном зле, об общественном служении, об общественной борьбе.

Кротко — надо относиться к отдельным людям. Здесь мы не судьи друг другу, ибо каждый грешен по-своему, и пред Богом, т. е. пред высшей Правдой, — все одинаково никуда не годимся.

Мы должны быть кротки, как голуби, в отношении личных обид, личного горя ближнего, его страданий, его грехов. Каждый грешник — это духовно-больной. И каждый вышестоящий духом — не судья, а санитар, брат милосердия.

Но, любя согрешившего, можно ненавидеть грех. Любя соделавшего злое — можно с отвращением относиться к злу.

Общественное, социальное, политическое зло — это враг, которого не надо любить и не надо прощать. И я лично отрекаюсь здесь от «голубиных чувств» и был бы счастлив, если бы когда-нибудь в будущем вошёл в силу орла.

Вот мой взгляд на этот вопрос по существу. Что же касается «Гапона», «сетей», «демагогии» и пр. — стоит ли об этом спорить, опровергать? Ведь это «слова»!

О духовной организации, о которой я упомянул, обращаясь к читателям с вопросом о «Новой Земле», — пусть об этом скажут за меня другие: в следующую пятницу я расскажу, что мне ответили о «Новой Земле» мои друзья.

----------

Jeanne. Не думайте, что написанное вами было для меня так неожиданно. Среду, в которой вы живёте, я знаю. Тем более мне понятно всё то уродливое, что придаёт вам воспитание, — и я очень хотел бы оказать вам посильную нравственную поддержку, чтобы помочь выйти на другую дорогу. Говорят, тюрьма калечит людей. Поверьте, что Смольный институт — калечит не менее ужасно.

М. Михро. Фамилия моя не Петров, а живу действительно в Финляндии. На вопрос ваш, как сделать, чтобы вас все любили, отвечу: любите сами всех — тогда и вас будут любить.

Лузану № 2722. Надо быть смелее. Скажите ей — обо всём. Очень просто!

Блондинке Асе. Бежать вам надо от этой истории. Добром не кончится. Виноваты, конечно, и романы. Много нафантазировали. Виноват и возраст. В вашем возрасте так хочется любить, что само это желание любви принимают за любовь. А в результате, если не стряхнёте всего этого, получится не фантастическое, а самое настоящее горе и сломанная жизнь. В «прищуренных глазах», между прочим, нет ничего хорошего — это или от близорукости, или дурная привычка.

Водопроводчику В. Смирнову. Во-первых, войну начала Германия. Если бы мы не стали защищаться, с нами бы расправились по-немецки. Во-вторых, в том смысле, в котором вы говорите о «выгоде» войны, — выгоды никакой нет. Об этом можете и сами догадаться по последним событиям. После Севастопольской кампании было освобождение крестьян. После Японской войны — Гос. дума. В-третьих, убивают и господ немало. А если крестьян больше, то уж это по тому одному, что в России на одного «господина» приходится без малого сто крестьян. Такое же соотношение и в войсках. В чём другом у нас неравенство, а в отношении воинской обязанности его нет. Раньше образование давало освобождение, теперь нет. Идут все, разница только в служебном ранге — одни идут солдатами, другие офицерами, прапорщиками, докторами и т. п.

20-летнему. Зря вы это сделали всё. Надо было продолжать жить с ней. Беря ту любовь, которую она давала вам, — и не требуя большего. Очень возможно, что постепенно она стала бы такой, как вы хотели. Сами вы говорите, что женщина она слабая и что её сбивают с хорошего пути. А вы хотели, чтобы с ней произошло полное перерождение сразу. Надо было вести свою линию — несмотря ни на что.

Б. В. Это очень вредно. Необходимо бросить. Последствия самые печальные: истощение, нервная болезнь. А в дальнейшем может быть и хуже: до сумасшествия включительно.

31 ДЕКАБРЯ

Ответ дан. И ответ настолько единодушный, что у меня нет больше никаких сомнений: «Новая Земля» — будет!

Свёрток с письмами в ответ на мой вопрос о «Новой Земле» был так внушителен, что дорогой оттянул мне руку… И я никогда в жизни не занимался физическим трудом с такой радостью, как во время этой перевозки писем…

А когда вечером начал читать ответы, мне казалось, что предо мной открываются скрытые дали этой невидимой Новой Земли, которой будет служить журнал.

Очень многие ответили не открытками, а письмами. Почти все формулу мою «журнал нужен» — заменили другой: журнал необходим.

Я приведу несколько выдержек из писем ко мне о «Новой Земле». Но сначала должен остановиться на одном деловом вопросе.

Многие пишут:

«Напрасно вы хотите считаться с теми, кто может заподазривать в каких-то корыстных, издательских целях… Друзья вас знают, любят и верят вам, а на врагов нечего обращать внимания…»

Да, я знаю, что друзья верят. Но я знаю также, что ничто так не мешает поверить в искренность дела, как намёк на выгоду, которую извлекает из него тот, кто его создаёт. Я не хочу, чтобы этот намёк существовал по отношению к «Новой Земле», которую я считаю делом своей жизни; я не хочу, чтобы этот намёк мешал сделаться моими друзьями тем, кто пока ещё только приглядывается к моей деятельности.

Вот почему ещё раз говорю: по окончании года подписчикам будет дан полный отчёт в израсходованных подписных деньгах. Оставшиеся деньги будут возвращены подписчикам обратно. Причём ни одна строка в «Новой Земле» не будет оплачиваться гонораром. И я лично за свой труд — не буду получать ничего.

«Новая Земля» — дело чисто идейное. «Для души».

Таковы соображения личные. Но есть и другое.

Я хочу произвести первый опыт издательства на совершенно новых началах.

Сейчас издательское дело поставлено так:

Издатель объявляет подписку на своё издание. Цена — такая-то. Подписчики получают журнал. Издатель берёт на себя расходы. Доход в его пользу. Убыток — из его кармана. Дело торговое, а потому возможен риск.

Я ставлю дело иначе:

Я хочу, чтобы издателями были сами читатели.

Чтобы, внося подписные деньги, они знали, что вносят действительную стоимость своего журнала. Я — не более как представитель этих «издателей», дающий им отчёт в издательском хозяйстве.

Подписчик, внося б-7 рублей, не должен думать: вот эти 5-6 рублей стоимость журнала, а вот этот рубль — в издательский карман. И наоборот: издатель не должен находиться в положении благотворителя: вот эти б-7 рублей за журнал, а так как журнал обошёлся 8 р., то 1 рубль — из моего кармана.

«Новая Земля» в материальном отношении будет создаваться самими читателями.

Цена её будет определяться действительной стоимостью. А так как эта стоимость зависит от количества подписчиков — количество же это определится не сразу, то я предпочитаю назначить цену приблизительную — и затем остаток вернуть.

Ну вот и всё о скучном деле.

Теперь послушайте ответный голос моих друзей:

«Я старый журналист, более 40 лет работаю изо дня в день в газетах и журналах. Заведовал научным, политическим, литературно-беллетристическим, библиографическим и театральным отделами в больших газетах. Готов работать без гонорара — первый раз в моей жизни. Авось, на закате дней смогу быть ещё полезен моему народу как сотрудник „Новой Земли“. Желаю успеха».

«Мы, группа рабочих, читающая ваш Университет, знаем вас с этой стороны, как сухого преподавателя известной науки. Но мы вас знаем и с другой стороны, читая ваши „Ответы на письма“. Из них мы сделали вывод, что Далёкий Друг не может шаблонно отвечать на запросы своих друзей. Вот потому-то мы вам верим и надеемся на „Новую Землю“.

А ваш Университет, знаете, как действует на всех нас? Как кислота на грязную и ржавую монету. И это сущая правда. Желаем вам на пользу народа прожить „сто лет“. Группа рабочих 1-го отд. Металлического завода».

Есть письмо от Никодима — тайно-сочувствующего. Вот оно:

«Такой журнал очень нужен. По понятным для вас причинам, прошу моей фамилии не печатать».

Прочтя фамилию, я был удивлён и обрадован.

«Я следил с большим вниманием за лекциями „Народного университета“ и очень высоко оцениваю ваш труд, и у меня о вас останутся самые лучшие воспоминания, даже по моём возвращении на родину (Митаву), как о просветителе народа, и мне ещё не мало пользы принесёте вы! Из этого я заключаю, что „Новая Земля“ будет для нас так же ценна, как и „Народный университет“. И я смею вам ответить, что „нужен журнал“, даже необходим, надеюсь, что все ваши друзья исполнят свой долг и ответят так же. Прошу вас, Далёкий Друг, ответить мне, поняли ли вы что-нибудь из моего письма; возможно, что я бессмысленно писал, но всё написал, что имел на душе, и лучше моего восхищения я выразить не мог».

«С чувством глубокого удовлетворения прочёл сегодня вашу статью о „Новой Земле“, да, такая Земля нужна, и чем скорее, тем лучше, идея ваша глубоко верна, весь вопрос в скорейшем её осуществлении, давно мне казалось (и, наверное, не мне одному), что как-нибудь следовало бы создать большее общение с вами, но письма не достигали цели по разным причинам, журнал же будет именно то, чего мы жаждем, ибо в нём вы будете ближе к нам, чем в газете. Безошибочно можно сказать, что журналу обеспечена самая широкая популярность. Итак, приступайте с Богом к делу».

«Издавайте, пожалуйста, ваш журнал как можно скорее, а главное, помолитесь Тому, Кто учит вас делать доброе дело. Да будет благословение Его над вами. Я от души желаю вам в этом успеха. Такие люди, как вы, и такие журналы, про которые вы пишете, — нужны. Болит душа, холодно на ней, погреть её негде. Церковь не отвечает своему назначению, привета и тепла там нет.

Подписываюсь заранее. Пожалуйста, издавайте! Поддержим! А главное, стойте на своей позиции. Она у вас верная. Да благословит вас Господь нам на доброе дело. Рабочий Путиловского завода, электрич. цеха».

"С какой радостью я встречаю вашу идею! Уверяю вас, что из 100 % ваших читателей сделается 99 % вашими подписчиками. Этот журнал будет настольною книгою каждого читателя "Мал. газ. "".

«С радостью приветствую ваше желание объединить нас „Новою Землёю“, на почву которой вы по повелению Бога вступили раньше нас. Дай Бог вашему журналу твёрдую почву!..»

Что же прибавить к этим письмам? Надо ли говорить, что не считал неловким опубликовать похвалы, потому что без лживой скромности считаю, что они относятся не ко мне лично, а к делу, к идее. Потому я и верю в успех. Индивидуальные силы, как бы велики они ни были, всегда «ограничены», но верно угаданная потребность народа и правильно намеченный путь для удовлетворения этой потребности заставляют надеяться на успех «безграничный»!

Ещё одно слово: когда начнёт издаваться «Новая Земля»? Ответить пока не могу даже приблизительно. Могу сказать только одно: в наступающем 1917 году — несомненно. Надо ли благодарить друзей за ответ? За дружбу — не благодарят! Но позвольте от души пожать ваши руки…

----------

Екатеринославцу. Почему лично не принимаю? Писал несколько раз: только по почте люди могут быть вполне искренни и правдивы — и я не хочу, чтобы в отношении ко мне читателей была какая бы то ни было фальшь.

Маленькому сердцу. Вопрос решается не так просто, как вы думаете. Конечно, подлости много и там, и здесь. Но задумайтесь над вопросом: почему они получили эти права? Почему громадное большинство — дало их меньшинству? Грех и причина его теряются в глубине истории. Там и надо разыскивать корни. Но сейчас не так важно искать эти корни, как думать о будущем.

4 ЯНВАРЯ 1917

Мне хочется затронуть один очень большой вопрос по поводу маленького письма. Вот оно целиком:

«Многоуважаемый Далёкий Друг! Если только в предполагаемой вами „Новой Земле“ мы, евреи, не будем ограничены в правах с прочими гражданами, то я охотно присоединяюсь к вашей мысли и отвечу: журнал нужен».

«Большим вопросом» — я называю не национальный вопрос, а другой, гораздо более общий, который косвенно он затрагивает. О нём-то я и хочу поговорить. Но прежде два слова в ответ на письмо еврея о правах.

Для меня в вопросе о правах вообще, а тем более о правах на «Новую Землю» — национальность не имеет никакого значения.

Ученики Христа, проповедуя свою веру, не спрашивали, «какой национальности» слушатели. И если когда-нибудь с нас спросят отчёт, как прожили мы свою жизнь на земле, — нас спросят о том, что сделали мы хорошего и что сделали плохого, а не о том, кто произвёл нас на свет.

Один национальный тип может быть симпатичнее другого. Одному может быть более по душе тип француза, другому — тип англичанина, третьему — тип славянина, четвёртому — тип еврея. Это уж дело вкуса. Каждый народ имеет свой национальный характер — и вполне естественно, что разным людям нравятся не одни и те же национальности. Но права — это совсем другое! Право не может зависеть от вкуса. Мне могут больше нравиться голубые глаза, чем чёрные. Другому — больше чёрные, чем голубые. Но нельзя даже ставить вопрос: кто больше должен иметь прав — черноглазые или голубоглазые?

Итак, я отрицаю национальный вопрос в самом корне. И, уж конечно, на «Новой Земле» — не будет черты оседлости!

А теперь о большом вопросе. Я скажу даже — о самом большом вопросе на свете:

Что главным образом не хватает людям и почему они врозь?

Отвечаю с полной определённостью:

Не хватает общей веры.

Сколько голов — столько умов. Сколько сердец — столько и вер.

Официально — люди поделились на более или менее большие вероисповеданные группы: христиане, буддисты, иудеи, магометане и пр. и пр. Каждая из этих групп считает себя правой — и несогласных приговаривает к погибели с сожалением или с проклятием. Но и в недрах самих этих исповеданий единство только официальное. Каждый христианин в глубине души верит по-своему. И если даже он искренно признаёт единый Символ веры, то он далеко не одинаковое вкладывает содержание в слова этого Символа. «Чаю воскресения мертвых» — многие ли чают его одинаково? «Святая апостольская Церковь» — разве не имеется на это выражение целой литературы, далеко не единогласной, и т. д.

Возьмите область науки. Там тоже нет единомыслия. Но всё же отдельные вопросы делят учёных на вполне определённые лагеря. И если сторонник одной теории будет относиться враждебно к представителю другой, то учёные одного лагеря действительно едины в идейном отношении.

Но так как человек состоит не из одних идей, то наука и не даёт достаточно глубокого всеобъемлющего единства между людьми.

Такое единство могла бы дать только общая религия, т. е. нечто охватывающее всю совокупность психического и умственного содержания человека. Объединяющее не только ум, но и чувства, и волю.

Вот именно такой религии и нет.

И такая религия нужна. И такая религия будет.

Скажете: утопия, фантазия. «Сон под новый год»?

Если сон — то во всяком случае очень долгий: я вижу его более десяти лет!

Незадолго перед смертью незабвенного профессора московского университета кн. С. Н. Трубецкого — я имел с ним разговор, из числа тех, которые остаются на всю жизнь. Речь шла о том, что теперь я называю «религией свободного человека». И Трубецкой мне сказал:

— То, что вы задумали, — и можно и должно думать на студенческой скамье. Но огорчу вас пророчеством: вы сделаете это, только когда поседеете.

Пророчество почти сбылось! Правда, я ещё не поседел — но ведь и книга ещё не закончена.

Что же это за «Америка», которую я так «рекламирую»?!

Потерпите — узнаете. Эта «Америка» будет одной из составных частей будущей «Новой Земли».

А пока мне хочется указать на то, почему и как я считаю возможной такую всеобщую религию.

Начну с одной философской справки:

Был на свете знаменитый философ Гегель, о котором многие читатели «Маленькой газеты» никогда, вероятно, не слыхали, но о котором узнают в будущем из «Народного университета», когда речь дойдёт до философии.

Гегель утверждал, что все процессы на свете подчинены так называемому: закону диалектического развития. Начинается — с положительного (тезис). Потом возникает — противоположное ему (антитезис). И затем должно наступить третье состояние, которое примирит обе крайности (синтез).

Если все прежние религии — тезис. Научный материализм — антитезис. То религия будущего — синтез.

Главное возражение против возможности такой религии заключается в том, что люди очень различны и всех не убедишь.

И это-то роковое возражение я подрезаю в корне следующим заявлением.

Новая религия оставляет полный простор для индивидуальных верований, объединяя в то же время на некоторой общей почве.

Новая религия возьмёт свой метод из науки — и будет утверждать только бесспорное. Предположение назовёт религиозной гипотезой. Более обоснованное назовёт религиозной теорией. И предоставит полный простор для каких угодно дополнений личного характера. Новая религия — это общий фундамент. Как бы ни различались в дальнейшем постройки отдельных людей, отдельных вер — общее уже будет найдено, и оно объединит их.

Я не говорю, что моя «Америка» упразднит отдельные вероисповедания! Не потому не говорю, что это слишком смело. Если человек верит в свою правоту — никакой слишком большой смелости существовать не может. Но я не говорю об упразднении других вероисповеданий потому, что это в принципе противоречит моей идее. Я хочу взять самое общее — и сказать: вот вера для всех людей. Это то, что не противоречит ничьей вере. Вы, кроме того, верите в другое? Верьте! Это дело вашей индивидуальной (личной) совести. Но в том, в основном, в главном — вы находитесь в единстве со всем человечеством и потому можете сказать: я принадлежу к общей религии.

Нечего говорить, что мой «сон» идёт дальше этого.

На основе общего религиозного фундамента — я верую, что со временем создастся и общая, счастливая жизнь всех людей, я верю, что общее равенство, которое нам кажется таким недосягаемым идеалом, — это приготовительный класс, и когда человечество достигнет зрелости, то есть подлинного единства, — ему, изучая прошлое, даже странно будет думать, что была когда-то эпоха, в которой внешнее равенство считалось недосягаемым идеалом. Подобно тому, как нам теперь, стреляющим за десятки верст из пушек, кажется смешным, что было время, когда каменное оружие считалось гениальным открытием!

Я стою крепко на старой Земле — и потому, мечтая о «Новой», не боюсь улететь за облака.

Я начал свою статью, твёрдо стоя на почве науки и философии. И потому пусть не осудят меня читатели, если я позволю себе в заключение сказать два слова и о своих фантазиях.

Фантазия — это музыка души человека. Прислушаться к ней, понять её — значит понять самую сокровенную её тайну.

Разве не вправе я сказать о ней друзьям!

Люди живут культурной жизнью несколько тысячелетий. Земля существует сотни миллионов лет. Не слишком ли большое предисловие для такой маленькой драмы, как 5 тысяч лет мировой истории…

И не ясно ли, что мы живём лишь в начале первого акта. Вся наша история, которая нам кажется такой длинной, — на деле окажется первым явлением первого акта.

Когда вы прочтёте в «Народном университете» мою «Историческую геологию», вы увидите, что каждому геологическому периоду соответствует определённый вид животных. Причём самый высший организм появляется к концу эпохи.

Наша новая геологическая эпоха — едва началась. В начале её — появился человек. Какое безумие думать, что человек к концу этой эпохи останется таким же, как сейчас!

Думать так — значит не верить не только в Бога, но и в природу.

Человек изменится — и будет по отношению теперешнего человека таким же высшим существом, каким современный человек является по отношению человекообразной обезьяны.

Среди человекообразных обезьян были такие, которые предчувствовали, что они в будущем поднимутся выше. Но им и во сне не снилось, что явится современный человек, что этот человек создаст современные города, будет говорить за тысячи верст по телефону, сообщать свои мысли по беспроволочному телеграфу, летать по воздуху и многое-многое другое.

Точно так же и мы, современные люди, «богоподобные обезьяны», лишь предчувствуем, что подымаемся куда-то выше. Но нам и во сне не снится, что будет через несколько миллионов лет. И примут за сказку, если сказать: будет время, когда люди победят смерть, когда всё существо людей изменится и они будут жить единой жизнью, чувствовать не только свою жизнь — но и жизнь всего целого, будут не только веровать, но знать, видеть, пребывать в Боге. Откроются им все тайны миpа. И вместе с тем, познает человек смысл бытия во всём его значении.

Не скоро. Страшно не скоро. Но как ни долго преображался зверь в человека — хорошо, что это случилось. Как ни долго человек будет преображаться в новое высшее существо — какое счастье верить, что именно это ожидает его в будущем!

----------

Перше. Да, по-моему, всё это не противоречит религии, понимаемой в широком смысле слова. Всё, что вы узнали о строении вселенной, есть бесспорные факты в плане материальной природы. Человеческие мысль, чувство, сознание и т. д. — то, что для меня является бытием иного порядка, — ни в каком противоречии с материальной природой и её законами не стоит. При современном знании нам ещё не ясна связь и взаимодействие внутреннего (духовного) и внешнего (материального) миpа — но это несовершенство нашего знания, и только!

И. М. И. По-моему, вам надо перестать считаться с теми сведениями, которые вы собираете от окружающих, и больше верить своим глазам и своим чувствам. Люди страшно любят говорить об окружающих дурно. Своё дурное отношение к человеку, чтобы сделать его обыкновенным, они подтверждают очень часто выдумкой — так создаётся сплетня. Спросите: зачем людям лгать на других? Психологическая потребность в клевете зиждется на потребности замарать всё чистое кругом себя, как будто бы тогда легче и самому быть не совсем чистым. Вору легче жить, если он будет сознавать, что и другие такие же. Развратнику легче жить, если он убедит себя, что все развратники, и т. д. Отсюда настойчивая потребность оплевания своих ближних. А вы это оплевание собираете, относитесь к нему с доверием и не можете поэтому беспристрастно и просто подойти ни к одной девушке. Бросьте собирать сплетни! Второй вопрос отпадает сам собой. Если женитесь по любви, о чём же тогда говорить?

Артюру Тепелю. Взгляд ваш на жизнь совершенно верен. На грубость и насмешки окружающих не обращайте внимание. Ведь от насмешки вы не станете хуже, а от похвалы не станете лучше. А между тем, одно только это и существенно. Идите своей дорогой, как подсказывает совесть. Должен ещё сказать следующее: не судите окружающих слишком строго. Именно в такой среде и может найти для себя смысл жизни человек, сознающий более высокие идеалы. Не осуждайте, а старайтесь поднять выше тех, кто пребывает в грубости, грязи и разврате. Не думайте, что это работа лёгкая и что люди станут перерождаться по единому вашему слову. Нет. Надо много силы, упорства, терпения и, главное, самому надо работать над собой беспрестанно. Но зато работа эта благодарная может наполнить всю жизнь вашу внутренним содержанием.

Портняжке. Что же поделать теперь! Сделали ошибку, теперь приходится терпеть. Ведь она не виновата, что старше вас. Тем более не виноваты дети. Надо устраивать жизнь, исходя из действительности.

М. Савиной. Стойте на своём твёрдо. Учиться надо непременно.

Страдальцу. Напрасно вы так преувеличиваете разницу в ваших общественных положениях. Да если бы и была разница — дело, я думаю, в людях, а не в местах. Напрасно вы впадаете в такое отчаяние. Прежде всего вам надо познакомиться. Очень возможно, всё это возникло у вас на болезненной почве. И когда вы узнаете ближе — увидите, что она совсем не «сон».

19 ЯНВАРЯ

Мы очень любим народ издали!

Вблизи — презираем его.

Мы очень бы хотели дать либеральные законы, пусть бы народ разбогател, читал, жил в чистоте и опрятности, чтобы летом, когда мы приезжаем в деревню отдохнуть от «трудов праведных» — законодательства, писательства, театров, концертов и лекций, — войдя в избу, нам было бы приятно убедиться, что народ живёт припеваючи.

Но вот маленький, совсем крошечный вопрос:

— Когда вы войдёте к своему знакомому — обожающему народ профессору и будете здороваться с гостями, сидящими за чайным столом, конечно, тоже принадлежащими к народолюбивой партии, — протянете ли вы руку лакею, который стоит у дверей?

Уверяю вас, если к этому лакею приедет из деревни приятель, тот самый, который сеял хлеб, так вкусно выпеченный у Филиппова, — он обязательно поздоровается с этим лакеем за руку.

Значит, у народа тоже принято так здороваться.

Мелочь. Нy конечно, мелочь!

Только знаете: если на крыше дома показывается маленький язычок огня — это значит всё здание охвачено пламенем.

Если мы делаем нечто очень маленькое, но очень определённо свидетельствующее о том, что данного человека мы за человека не считаем, — не всё ли равно, маленький или большой признак указывает на это?!

Ведь эти лакеи, горничные, дворники, швейцарцы, кухарки, посыльные и пр., и пр., и пр. — и есть тот самый народ, который мы в минуту литературных увлечений готовы окрестить «богоносцем», но которому не подаём руки, — и Боже избави, если бы он вздумал сесть с нами за один стол.

Ведь все эти лакеи, горничные и швейцарцы пришли из деревни. У всех у них там в деревнях остались «дяди Митрии» и «тётки Аграфены», которые убирают хлеб — и в любви к которым мы так распинаемся.

Но любовь любовью — а табачок врозь. Любовь любовью — а признание в каждом такого же человека… Это — после!

Народ — «богоносец».

Но когда «богоносец» не в массе, не отвлечённое понятие, а живой, пред нами стоящий Иван, Сидор, Марья или Дарья — тогда другое. Тогда нам стыдно и неловко протянуть ему руку.

Так мы изолгались!

За мелкой ложью — выступает и крупная.

Мы любим народ. Прямо обожаем его. Но многие ли пишут для народа? Многие ли учёные отдают свои силы его просвещению?

Лекции для народа, писание для народа, служение народу — это какое-то чудачество. Почти юродство.

Учась в университетах, мы закрываем глаза на горькую истину, отмахиваемся от неё словами:

— Я учусь, чтобы служить народу.

Но скажите по совести: разве диплом не служит у нас правом на получение более или менее обеспеченного места! Фразу о служении народу, когда диплом уже в кармане, мы заменяем другой, гораздо более откровенной:

— Я учился 12 лет и теперь имею право устроиться, как следует.

В год смерти Л. Н. Толстого — я был у Черткова. Ужинать сели за громадный стол все вместе: и господа, и рабочие.

Я не чувствовал такого же внутреннего равенства между господами и рабочими в чертковской усадьбе, какое было показано внешним образом за этим столом. Но всё же я думаю, что подлинный демократизм личной жизни — то, что иронически называется «обращением», — действительно является неизбежным показателем внутренней искренности.

Не всякий, кто посадит прислугу за свой стол, значит, уж и любит свой народ. Но всякий, кто любит не отвлечённо, а реально, в действительности, живой непосредственной любовью, сделает это невольно, как невольно вы посадите за свой стол своего родного брата.

Все эти мысли пришли мне в голову, когда я читал письмо «Горничной Н-ка»:

«Далёкий Друг! Нас, прислугу, не считают за людей. А к горничным относятся всё равно, как к проституткам. Я больше года живу в Петрограде, переменила три места. И всё из-за того, что нет житья от приставаний хозяйских детей. В деревне я была всем ровня. Здесь вижу, что меня презирают. Это хуже всего. На грех, грамотная и читала много. А потому вижу больше других. Не знаю, какой вы человек. Но в статьях ваших главное для меня, что мы для вас люди. Этим вы меня поддержали. И многих поддержите. Спасибо вам…»

Прочтя это письмо, я спросил себя: какой же я человек?

И ответил: начинающийраскаиваться грешник из господ…

----------

Преданной Рабыне. Очень много хотелось бы написать вам. Но вы не дали адреса для писем. В газете могу сказать только одно: силы жить надо искать не во внешних удачах, а в себе самом. При всех внешних условиях, если правильно понимать жизнь, можно найти своё дело. Как ни велико то разочарование, которое вы пережили, как ни тяжело сложилась ваша жизнь в семье, — если жизнь не смешивать с внешними обстоятельствами, можно найти, чем наполнить её по-настоящему и в вашем положении.

21 ЯНВАРЯ

С месяц тому назад я обратился к народным учителям с призывом рассказать о своём тяжёлом жизненном подвиге. Я писал: «Пусть учителя скажут о себе сами!»

И они сказали.

Правда, писем я получил немного. Несравненно, конечно, меньше, чем то количество учителей, которое читает «Маленькую газету». Но и присланное говорит за всех учителей достаточно ярко.

Главная причина, почему мало ответов, в то же время может служить и лучшей иллюстрацией к положению учительства.

Об этой причине говорится почти во всех письмах. Но в одном из них особенно определённо:

«Только прошу, Далёкий Друг, не помещайте письмо в газете целиком, т. к., откровенно скажу, не прочло бы наше непосредственное начальство, — поймут, что о моей школе идёт речь, — и не лишили бы меня последнего куска хлеба и любимого труда».

Очень жаль, что эти опасения, по-видимому, удержали многих учителей от ответа на поставленный вопрос. И я сделал ошибку, не предупредив, что тайну корреспонденции безусловно гарантирую. Что фамилии приводить ни в коем слyчае не буду. И разрабатывая материал, безусловно приму во внимание эту опасность и не дам возможность «напасть на след».

Это несколько запоздавшее заявление, может быть, снимет печать молчания со многих уст — и учителя добавят те данные, которые были присланы их товарищами.

А теперь послушаем, что пишут о себе учителя и учительницы.

Вот первое письмо от учительницы из глухой провинции:

«Я получаю 30 руб., а не 40, потому что числюсь „временной“. Но ведь с начала войны временных учителей, вернее, учительниц, больше чем наполовину. Ведь и временно учащие — учащие с правами, исполняющие то же дело, которое исполняют штатные и несущие ту же нравственную ответственность за школу.

Обидно, Далёкий Друг! Обидно за то, что мы, кажется, относимся к делу ничуть не менее внимательно, чем штатные. Но штатный учитель чувствует под собою твёрдую почву, а мы нет. Также, кажется, влагаешь в дело всю душу — почему же наша душа ценится дешевле, чем душа учителя штатного? И разве для нас есть какие-нибудь удобства, чтобы мы могли прожить дешевле? Разве для нас не та же дороговизна?

Газета для нас большая роскошь. Я, например, выписала с Нового года „Маленькую газету“, так уже потому, что я физически здорова и соглашусь лучше есть чёрный хлеб, чем оборвать себе общение с внешним миром, многие из учителей мне в этом завидуют.

А попробуй протестовать, говорят: много беженцев — они рады и на 30 р.!

Как будто и беженцы не люди, да и справедливо ли бы было отнять школу, как любимое детище у человека, привыкшего уже к ней, и отдать чужому для нашего края».

А вот несколько слов из письма другой учительницы, «постоянной»:

«Получаю 40 руб., из которых должна ещё отдать за квартиру. При теперешней дороговизне невозможно прожить на эти деньги одному, — но как живут семейные или те, которые помогают своим родным?! Приходится себе отказывать в самом необходимом. В довершение нравственных мучений приходится мириться и с голодом. Поневоле вспомнишь: „сытый голодного не разумеет“».

А вот письмо, которое приводит замечательные «конкретные» данные:

«Поверите ли, Далёкий Друг, я качаюсь из стороны в сторону от голода.

Зная, что получать буду 30 (с вычетом — 28 р. с копейками), да ведь и домой на дорогу к Рождеству Христову надо, я не могла покупать себе 1 фунт мяса за 75-80 к. и приходилось довольствоваться хлебом сомнительного качества да чаем „вприглядку“, так как земство снабжает своих служащих, исключая сторожей, а учителя не их служащие, это безобидные работники, которым можно только приказывать и даже лишать их праздничного отдыха. Итак, учитель лишён единственного удовольствия — чаю попить. Разве он имеет возможность идти в очередь за сахаром? Ну и питается хлебом да кипятком, если самовар есть, а то из котелка, как я. А уж больше нечем, так как одного сладкого для чая надо на 8-10 р., хлеба (по 6-10 к.!) на 3-5 р., керосину (12 к.!) на 4-5 р., спички в деревне 6 к. коробка! А покурить-то и не на что. Всё бы, может, червячка заморил. А на что прикажете в город съездить или домой? Одеться? Обуться? А г. инспектор советует перемену заполнять пением, гимнастикой. Кто и когда приготовит ему чай? А в праздник стирать да чинить надо. Не удивляйтесь, Далёкий Друг, уверяю вас, что не только учительницам, но и учителям туго по этой части приходится.

Некоторые просто не успевают требования (необходимые даже) гигиены-чистоты выполнять. А гг. инспектора требуют, чтобы учитель был прилично одет, а на что, позвольте спросить? Ни обуть, ни одеть, а следовательно, и выйти в общество никуда нельзя.

„Благородный“ труд учителя оплачивается хуже всех. У нас пастух больше учителя получает — 1000 р. за лето! Тоже стадо… скотское пасёт. И кто же позаботится об учителе…»

Пока довольно. «Продолжение следует».

Но и сейчас хочется обратить внимание и общества, и земства, и правительства — на отчаянное положение учительства.

30-40 рублей в месяц — это 1 р. — 1 р. 35 к. в день! За такую цену — сейчас не достанешь судомойки. А учительницы в большинстве окончили гимназию.

Нельзя морить голодом просветителей народа. А надо прямо сказать: 30 руб. в месяц, когда пара ботинок стоит 30 р., — это голод в самом прямом и страшном, а не переносном смысле слова.

Столько платить учителям в данное время — это значит морить их голодом, унижать их достоинство и, в конечном счёте, разрушать школьное дело.

Когда горит дом — надо тушить пожар немедленно. Когда люди голодают — надо накормить их, не откладывая.

Положение учительства — это «пожар» школы и голодовка людей.

И потому прибавка жалования должна быть проведена немедленно и неотложно.

Земства и правительство обязаны немедленно поставить этот вопрос на обсуждение в экстренном порядке.

25 ЯНВАРЯ

За последнее время я получаю очень много писем, которые касаются «полового вопроса». Вопрос этот для молодёжи стоит действительно трагически-страшно.

В городских условиях половая жизнь пробуждается ненормально рано. У мальчиков в 13-15 лет это уже «больной вопрос». Между тем, законное удовлетворение половой потребности, т. е. брак, возможен для большинства «по окончании университета», т. е. 22-24 лет.

Как же проходит половая жизнь эти 7-10 лет безбрачия? Самым уродливым образом. У меня скопился до того яркий материал касательно этого вопроса, что я позволю себе сказать: не только самым уродливым образом, а чудовищно уродливым.

В чём же корень зла?

Иногда, отвечая на вопрос, хочется заговорить совсем о другом, по внешности не имеющем отношения к поставленному вопросу. Так и сейчас. Хочется мне поделиться одним воспоминанием, касающимся совсем другого.

Почему оно пришло в голову?

Должно быть потому, что на дворе мороз. В окно я вижу яркий белый снег и деревья в инее. А в ноги так дует, что я, как паралитик, завернул их пледом.

В холоде думается о тепле. Глядя на замёрзшие деревья — вспоминается зелёный лес.

Я жил за Волгой — на маленьком лесном хуторе на берегу озера. Весной по ерикам приходила с Волги вода. Лес больше чем наполовину заливался мелкими озёрами, вышедшими из берегов. А озеро, на берегу которого стоял хутор, превращалось в громадный тихий залив. Вот жизнь на этом хуторе вспомнилась мне. В небольшой избе жил работник с семьёй. Для господ был выстроен флигель. Внизу этого флигеля на зиму ставился скот, а вверху в мезонине была маленькая комната, обклеенная старыми газетами, — в ней жил я. По обе стороны комнаты были чердаки, в которых обитало такое количество ос, что страшно бывало днём войти в мой мезонин. Осы лезли с чердака во все щели. И гудели, как в улье.

Но днём и ходить туда не хотелось!.. Только спать!

Я жил на озере, на лодке, в лесу, в огороде, где собственными руками насадил бахчу. Хоть первый опыт оказался не очень удачен: пришли гуси и съели мои молодые арбузы!

Да разве дело в арбузах? У меня было сознание, что я начинаю жить по-новому: сам обрабатываю землю!

Жить за Волгой — это значит заделаться рыбаком. И я превратился в настоящего рыбака.

Вы когда-нибудь ловили сазанов сетью?

Нет, конечно!

На закате едешь на лодке по тихому, дремлющему озеру. От берегов ложатся тёмно-зелёные тени. С нескошенной травы тянет запахом душистой влаги. И в ненарушимом молчании и тишине — серебряными всплесками играет то там, то здесь на поверхности озера мелкая рыба.

Подъезжаешь к удобному месту. Укрепляешь один конец сети и медленно начинаешь спускать сеть с кормы лодки. Длинный ряд поплавков изогнутой линией ложится по воде. А лодка колышется и медленно уходит всё дальше и дальше, перегораживая узкую часть озера…

Утром, когда подъезжаешь вынимать сеть, глядишь, не спуская глаз с этих поплавков, и хочешь разгадать: запутался ли в сетях хоть один крупный сазан, щука или линь? И вот медленно начинаешь подымать сеть и складывать её в лодку. Не успеваешь распутывать рыбу. Это потом! А сейчас поскорей бы только увидать, сколько их… Ещё полсети в воде — а в лодке уже бьются мягкие упругие лини, сазаны и щуки, и пахнет мокрою сетью, водорослями и рыбой…

А ездили ли вы когда-нибудь на лодке по затопленному лесу, по затопленным лесным дорогам, посреди цветущего терновника и бледно-жёлтого тальника?

Тоже нет!

Каким бесцельным, жалким, поганым представляется мне Невский проспект по сравнению с водяной дорогой от хутора до перевоза на крутом песчаном берегу Волги. Бывало, несколько раз дорогой остановишься послушать, как шумит лес. Пристанешь к берегу, чтобы набрать ландышей. Не тех ландышей, что здесь продают на углу Невского и Литейного, — здесь это туберкулёзные цветы! А там они благоухают росой и лесом, и когда нарвёшь их громадный букет и опустишь в них лицо — хочется целовать их от восторга. Между заволжскими и петроградскими цветами такая же разница, как между прекрасной, цветущей девушкой и больным, сморщенным уродом.

Да и всё вообще полно там жизни, красок, силы! Прекрасная золотая осень не похожа там на умирание. Пойдёшь на бахчу — за две версты от хутора: арбузы накатаны горой, повядшие плети наполняют воздух пряным запахом, похожим на медь. Разрежьте любой арбуз — он красен, как кровь!..

Но однако, не всё же гулять. Надо и поработать, и поесть.

Работы сколько угодно. Громадный огород. В нём надо посадить картофель, огурцы, помидоры; надо привезти удобрение; надо взматыжить землю; а потом полоть; а потом собирать урожай.

Но под таким сияющим, ласковым солнцем приятно уставать и обливаться потом.

А обед?

Конечно, уха! Я научился варить такую уху, что, попробовав после моей уху какого-нибудь «французского» повара из ресторана первого разряда, вы рассмеётесь!

Или, может быть, она была так вкусна потому, что я варил её на костре, около плещущих волн озера, под старыми-старыми дубами?

Я люблю жизнь! Всем сердцем своим, всею душою своею, всеми помышлениями своими. Я люблю, когда солнце жжёт лицо и ветер освежает его.

Я люблю запах земли и леса. Люблю, когда весной в каждом дыхании природы ловишь страстный зов творческих стремлений…

И город кажется мне наглым кощунством дьявола, всё осквернившим, всё оплевавшим, превратившим в подлую грязь и самое великое в природе — зачатие.

И вот вы теперь спросите меня:

— Какое же всё это имеет отношение к половому вопросу — и что это вздумалось Далёкому Другу изливаться в своих личных переживаниях?

А вот почему вздумалось.

Я хочу сказать: пока люди будут жить в современных, проклятых городах, они будут больны и душой и телом, будут несчастны, будут задыхаться от смрада городской жизни, будут у них и публичные дома, и тюрьмы; и хорошие юноши и хорошие девушки, чувствуя развращающий яд порока, будут кричать в отчаянии, и никто не сможет помочь им!

----------

А. Кузнецову. Карточки дать не могу — по очень простой причине: нет! А сняться не соберусь, как-то в голове этого нет, да и редко бываю в городе.

Слонову. Напишите, в чём дело, разумеется, отвечу. Я не понимаю, как это могло случиться, что на два письма не ответил: ввиду большого количества писем я иногда, в силу физической невозможности ответить скорее, задерживаю ответом на 1 и 2 месяца, но чтобы совсем не ответить — этого не могло быть. Будете писать, пишите адрес.

Несчастному. Пустяки. Надо бросить. Вам 17 лет — через 1-2 года нормальной жизни здоровье восстановится без всякого лечения.

Д. Пузыревскому. От всего сердца благодарю вас за письмо. Успех будет именно тогда, когда читатели почувствуют, что общее дело.

2 ФЕВРАЛЯ

Многие спрашивают, не раздумал ли я издавать «Новую Землю», и если не раздумал, то когда выйдет журнал.

Ещё pаз самым категорическим образом подтверждаю, что журнал издавать буду непременно, никаких сомнений в его прочности, после единодушного ответа читателей, — у меня не осталось.

До сих пор все свои литературные обещания я исполнял добросовестно, — и если бы не был уверен в журнале, так определённо не говорил бы.

О сроке ничего сказать не могу. Я обратился к читателям с вопросом раньше, чем предпринимать какие бы то ни было шаги по организации журнала. Значит, только теперь начались мои «хлопоты»: надо получить разрешение, устроиться с типографией, найти бумагу и т. д.

И лишь тогда, когда всё будет налажено, объявить подписку.

Итак, имейте терпение!

Новая Земля — вечная земля, вы жили без неё так долго, что лишних 2-3 месяца значения не имеют.

Важно лишь знать — будет ли она?

И я отвечаю твёрдо:

— Будет.

Один доктор прислал мне письмо следующего содержания:

«Далёкий Друг, я слежу со вниманием за вашей работой в „Маленькой газете“. Она мне кажется очень оригинальной, и я понимаю её так: вы решили посвятить свой труд просвещению простого люда, который сам никогда не дотянется до этого света, так как „свет“ у нас очень дорог. Но вот, рядом с „Народным университетом“ рассказывается о призраках и „летании по воздуху“, т. е. серьёзно говорится о тех самых суевериях, с которыми вы боретесь. Как вы к этому относитесь? Можно ли „верить“ в домовых, леших, „двойников“ и пр. и в то же время знать астрономию, геологию, физику, биологию и т. д. И можно ли одной рукой сеять „просвещение“, а другой бросать в тёмную массу суеверия…»

Как я отношусь к спиритизму, теософии, оккультным наукам и т. д.? По совести скажу — пока никак, в смысле веры в них или неверия.

Я просто их не знаю.

Считаю это большим пробелом своего образования и по окончании работы над «Народным университетом» решил уже серьёзно заняться изучением оккультных наук.

Но не зная обстоятельно — я, конечно, знаю отрывочно, чему они учат и какие явления они исследуют. И вот потому-то считаю нужным всё же сказать, как я отношусь к самому факту изучения этой области.

По-моему, современная наука очень близка к средневековой христианской схоластике. И учёные — необычайно похожи на средневековых инквизиторов.

Нигде нет такого консерватизма и рабства перед авторитетами, как в учёной среде.

Было время, когда Церковь преследовала последователей Коперника, учивших о движении земли. Но ведь и учёные считали авторитет Птолемея незыблемым!

В XVIII веке наука уже стала свободной, но это не помешало великому Кювье, пользуясь своим авторитетом, осмеять и добиться полного забвения эволюционной теории Ламарка, которая без малого через 100 лет воскресла снова и в переработанном виде стала евангелием естествоиспытателей второй половины XIX века под именем «дарвинизма». Кювье учил, что существует столько же видов живых существ, сколько их создал Творец, — и Ламарк, провозгласивший последовательное развитие одних организмов из других, т. е идею эволюции, был признан учёными шарлатаном. Через 100 лет учёные попали в рабство к дарвинизму, и ещё недавно возражать Дарвину считалось не меньшим грехом, чем не верить в авторитет римского папы.

В начале XIX века в Парижской академии явления гипнотизма были публично признаны обманом и вредным суеверием. А через несколько лет великий Шарко поставил изучение гипноза на строго научную почву.

Все эти примеры очень поучительны!

Истинный учёный, свободный и смелый, никогда не должен говорить:

— Это невозможно!

Он может сказать только:

— Я этого не знаю. Это мною не проверено. А потому я не могу этого признать.

И отсюда путь к исследованию.

Да, среди спиритов, теософов и пр. и пр. есть несомненные шарлатаны. Но разве их нет среди врачей, гипнотизёров и т. д. Значит ли это, что медицина вздор, гипноз вздор?!

Не повинны ли сами учёные в том, что интереснейшая область психической жизни человека переходит так часто в руки исследователей-любителей?

Когда наш знаменитый химик Менделеев стал изучать спиритизм — к этому отнеслись как к смешному чудачеству.

Повторяю, я сам не исследовал и не изучал этих вопросов. Но всё же спрошу:

— Почему не кажутся шарлатанством рентгеновские лучи, дающие возможность фотографировать пулю, засевшую внутри человеческого тела, и видящие кольцо, запертое в деревянной шкатулке; а когда речь заходит о психических свойствах, необычных для нас, — сейчас же выплывает слово: шарлатанство, суеверие и т. д.?!

Разве в конце XIX века не назвали бы шарлатаном того, кто стал бы утверждать, что можно сфотографировать кольцо через толстую стенку дерева?

Но теперь это делается в лабораториях без всякого труда, посредством лучей Рентгена. Чем же это удивительнее зрения на расстоянии сомнамбулов?

Почему не кажется нелепостью, что результатом физико-химических процессов мозга — является на свет Божий поэзия Гёте и музыка Бетховена, а излучение тела — кажется вздором?

Словом сказать:

Опыт прошлого должен научить нас не ограничивать круг научных исследований какими-то запретными зонами. Психический мир — наименьше изученный в научном отношении из всех миров, и давно бы следовало создать специальные научные учреждения, те же лаборатории для изучения явлений, о которых свидетельствуют спириты, теософы и т. д.

И я думаю, что это и будет в самом непродолжительном времени. Ибо кризис науки, самоограничивающей сферу своих исследований, — совершенно неизбежен.

----------

Жаждущей жизни. При чём же тут «судьба»? Сами пишете о тех мотивах, которые вас толкают на это решение (боязнь одиночества), а потом говорите «судьба»! Значит, вовсе не судьба, а сам человек.

Юноше 340. Не останется никаких последствий. Через 1-2 года, без всякого лечения будете совершенно здоровы.

Кате. Конечно, мне не могло надоесть то, что вы пишете. Я читал с живым интересом. Относительно подруг ваших скажу, что удивляться нечему, ведь гимназия «объединяет» только на почве внешних интересов. Сожалею, что нет вашего адреса. В газете пишу или те ответы, которые имеют общий интерес, или деловые. Говорить по душам лучше в письмах.

№ 4129. Что касается горя самой жизни и тайны, которую вы силитесь разгадать, — она разгадывается просто: вы женились «втёмную» по сватовству, не зная человека, и случайно получили женщину, которую полюбили. Она тоже выходила замуж «втёмную», но оказалась в ином положении — человека, за которого выходила, не знала и не полюбила. Вы оба жертвы тех отживающих бытовых условий, при которых возможны такие почти заочные браки.

5 ФЕВРАЛЯ

Мне очень неприятно писать о «деле Болотиной».

Но просьбы читателей так настойчивы и так неотступны, что я вынужден удовлетворить их, — хотя, повторяю, с чувством крайне для меня неприятным.

О деле Болотиной можно сказать очень много. Оно подымает массу вопросов: о любви, браке, ревности, лжи, воспитании, общественном мнении, половом вопросе, об экспертизе на суде, об адвокатской этике, о тюрьме как способе наказания и т. д. и т. д.

Но спрашивающих интересует больше совершенно личный вопрос:

— Кто виноват: Болотина или Марцинкевич?

— Имела ли право Болотина облить свою соперницу?

Вот этот личный характер вопросов и делает ответ на них таким тяжёлым и неприятным.

Прежде всего у читателей обнаруживается явное стремление установить такое положение:

— Если Марцинкевич виновата — значит, Болотина имела право облить её кислотой.

Но это полнейшее недоразумение!

Если у вас украли дорогое вам — из этого вовсе не следует, что вы имеете право проломить череп тому, кто украл.

Читатели как бы предлагают на выбор: виновна Марцинкевич, тогда разрешите облить её серной кислотой; не виновна Марцинкевич, тогда обливать не следует.

Совершенно упускается из виду, что можно признать серную кислоту преступлением абсолютно недопустимым, при каких бы обстоятельствах оно ни совершилось.

Нет такого проступка, который можно было бы наказывать выжиганием глаз и изуродованием человека.

Представьте себе, что Болотина отрезала бы Марцинкевич уши, нос, выколола глаза и вырвала язык. А вы бы стали спрашивать:

— Имела ли она право это сделать?

И доказывали бы, что имела, на том основании, что Марцинкевич виновата!

Степень вины должна соответствовать степени наказания. И нет такой вины, которая бы соответствовала бы наказанию зверскому.

Итак, не вдаваясь в обсуждение этого дела по существу, можно сказать вполне определённо, что серная кислота — преступление непростительное.

Если же принять в соображение, что Болотина наняла человека для этого преступления, — оно должно быть признано непростительным вдвойне.

Вопрос о ненормальности Болотиной должен быть совершенно отвергнут. Не потому, что эксперты, известные профессора-психиатры, ошиблись, а потому, что, приняв их заключение полностью, всё же преступление остаётся преступлением.

Ведь вполне нормальный человек не может свершить преступления! Истеричность, неуравновешенность и пр. и пр. — неизбежные условия всякого преступления. Но всё же у одних «истеричек» нравственные мотивы оказываются достаточно сильными, чтобы уравновесить больную идею, у других нет, и, предавая суду человека, мы судим его личность, вполне учитывая болезнь.

А теперь выскажемся по существу о самой основе драмы.

Большое горе, когда перестаёт любить муж. И большое горе, когда перестаёт любить жена. Но пусть каждый из читателей подумает:

В его ли власти любить ту или того — кого велит долг?!

Был ли хоть один такой волшебник на свете, который бы мог заставить себя — полюбить именно того, кого он считает обязанным по чувству долга?

Любовь как обязанность — это бессмыслица.

Итак, чувство любви свободно, не подчинено нашей воле и разуму. Почему-то приходит — и почему-то уходит.

Долг — остаётся сам по себе. Он не уничтожается, если проходит любовь. И разлюбив — надо щадить человека, щадить детей. Облегчить всеми силами своими то невольное горе, которое человек причиняет, разлюбляя.

Всё это так. Но полюбить насильно — нельзя. Вернуть любовь по своей воле — не в нашей власти.

Отсюда первое положение:

Невиновна Марцинкевич, что она полюбила такое ничтожество, как Болотин. Невиновна она и в том, что полюбила человека, у которого семья.

Второй вопрос:

Было ли исполнено требование долга во всей этой драме?

Нет! Не было!

И здесь самым главным и самым страшным виновником, конечно, является Болотин.

Вина его не в том, что он полюбил другую. А в том, что, полюбив, он систематически нарушал долг честного человека. Он нарушил его и в отношении жены, и в отношении Марцинкевич, и в отношении самого себя.

Жену он обманывал. Марцинкевич обманывал. И себя обманывал.

Теперь о Болотиной. Что было ей делать?

Да разве обязательно надо делать?!

Порядочная женщина и мать, если бы узнала об измене мужа, могла бы покончить с собой, если не хватило бы сил пережить горе. Могла бы выгнать мужа — и начать жить самостоятельно, если бы оказалась более сильной. Но искать выход в серной кислоте — это не только вопиющее преступление, но и вопиющая бессмыслица.

Преступление — потому что Марцинкевич не виновата в своей любви. Бессмыслица — потому что нельзя же рассчитывать на возвращение мужниной любви такими способами!

В процессе есть ещё действующие лица. Это соучастники.

Кто за деньги, кто из сочувствия — но каждый из них помогал преступлению. И соучастники, по-моему, едва ли не страшней самой Болотиной.

Если всё подымается в душе против зверства из ревности — то положительно теряешься перед преступлением людей, которые были наняты.

И заметьте, полотёр узнал Марцинкевич по золотым пломбам в зубах. Значит, она улыбнулась. И вот человек, за несколько целковых, подошёл к неизвестной ему женщине и плеснул в прекрасное, улыбающееся лицо серной кислотой.

Вот где ужас из ужасов — потому что его невозможно понять.

Наконец последние участники процесса — защитники.

Они тоже виновны — хотя и в другом роде: не в том виновны, что защищали, а в том, как защищали.

Главный виновник из них — конечно, Карабчевский. История с письмами Марцинкевич — это позор для старого адвоката.

Ловушка, в которую он хотел поймать изуродованную Марцинкевич, добиваясь, чтобы она солгала, а потом уличая её, была ловушкой для самого защитника. Каждый понял, что Марцинкевич и должна была солгать, чтобы уберечь «сказку» от судебного расследования, тем более что к мотивам преступления эти письма отношения не имели.

Итак, вот мой ответ:

— Марцинкевич не виновата ни в чём. Главные виновники — Болотин и его жена. Соучастники — это страшная загадка процесса. Роль защиты — глубоко отрицательная.

----------

М. Н. П. Фотографической карточки нет. Прислать не могу. Да и зачем это?

Разумову № 1. Лично не принимаю. Живу в Финляндии, приезжаю в Петроград 2-3 раза в месяц.

А. Ан-ину. Научных оснований предполагать, что раньше люди были гигантами, — нет. Все ископаемые кости по величине такие, как и ныне живущих людей.

Шуре Некрасовой. Отвечу, как я бы поступил на вашем месте. Если бы со мной хоть раз он позволил себе то, что позволяет относительно вас постоянно, — я бы такого человека не пустил к себе на порог!

10 ФЕВРАЛЯ

«Далёкий Друг. Пишу по поводу вашей статьи, в которой вы просите помочь делом или советом женщине с двумя детьми, забитой мужем. В таких случаях (к несчастию, ставших обычным явлением нашей общественной жизни) помощь нужна немедленная. Надо дать возможность отдохнуть, осмотреться и найти труд. С этой целью в женском взаимно-благотворительном обществе есть общежития, где за очень недорогую плату даётся подобный отдых и тут же — или работа по шитью для собственного магазина общества, или приискивается другое место. Но в этом общежитии женщина может найти приют без детей. Вот совет женщины, когда-то очутившейся на улице в состоянии таком же, как и эта несчастная, и нашедшей приют и утешение в общежитии женского взаимно-благотворительного общества на Греческом, 13. Но это только начало, а дальше идут разочарования от того безвыходного тупика, в который загнан женский труд. Ему нужно приложение вне тех условий, какие уделяет женщине работорговец и покупщик женщин и детей. По этому поводу позвольте и мне, трудящейся женщине, высказать своё мнение. Женщине надлежит прежде всего хозяйственная деятельность в жизни. Современный прогресс точно нарочно разрушает семью и очаг. Раз мужчина, муж, дошёл до того, что ему ничего не остаётся, как убивать семью, так как он не только не в силах любить её, но даже защитить, то женщина должна создать этот очаг. Тёмные силы на каждом шагу дают понять, что только коммерческое предприятие признаётся ими, всё остальное „опасно“. Так вот и пусть будет коммерческое.

Очаг — это квартира, в которой всякий усталый, голодный и загнанный человек нашёл бы временный приют, чашку горячего чая, ласковое женское слово без залезаний в душу. За маленькую плату — койку для ночлега, справочник для ориентировки в канцелярии и юридический совет в защиту прав. Самое главное условие: все должности в обществе должны быть замещаемы только женщинами».

Вот по поводу этого письма — мне хочется сказать об общественных начинаниях вообще.

Мысль «очага» — очень хорошая мысль. Оговорка о том, что все должности в обществе должны быть замещаемы только женщинами, мне кажется совершенно основательной.

Но теперь вопрос:

— Как осуществить этот проект?

Порядок внешний известен. Должны собраться люди. Должны выработать устав. Должны привлечь к делу членов общества. Собрать деньги. И приступить к открытию «очага».

Как будто бы очень просто. За чем же дело?

Увы, за людьми!

Иное — прочесть с удовольствием статью об общественном деле. Иное — начать работать.

Читатель с удовольствием читает. Прочтя — вздохнёт:

— Да! Хорошо бы…

Но надеть пальто, шапку, идти до трамвая. Потом ехать на Звенигородскую — часа полтора, на собрание… Это совсем другое!

А ведь газета не может заменить людей в обществе! Она может сделать только одно: довести до сведения читателей об известном проекте, помочь людям найти друг друга для совместной работы, т. е. для организации «Общества». Я это и делаю. И предлагаю впредь следующее:

Если кто-либо из читателей имеет какой-либо определённый проект общественной организации — пусть напишет мне.

Публикую. Сочувствующие — отзовутся. Я и это опубликую. Дам возможность читателям найти друг друга. А затем пусть они идут в редакцию и говорят:

— Вот мы, такие-то, хотим делать то-то… Окажите нам содействие.

И газета всё, что может, — всё сделает.

Таким образом — вопрос в людях, в их желании. В их инициативе.

«Общество» — без людей немыслимо, какие бы хорошие статьи ни писались.

Итак, мой призыв к живым душам:

-- Организуйтесь для совместной работы над улучшением жизни — сами, своими силами.

----------

Несчастной Лёле. Я в таких случаях всегда стараюсь представить себе, что этот человек сегодня умрёт и я больше никогда его не увижу. Раздражение проходит.

А. Л. Очень жаль, что не дали своего адреса и потому так поздно могу ответить. Письмо очень меня заинтересовало. Я почувствовал в нём своеобразного и много пережившего человека, а ваш последний вопрос: «Оставаться одному или есть какой-нибудь способ сойтись с ними без притворства?» — показал мне, что мы с вами два сапога пара. Недаром вы называете себя «юродивым». Итак, пишите мне — дайте адрес. Будем переписываться.

С. П. Т. Надо быть твёрже. Скажите ей определённо, что разойдётесь с ней и возьмёте детей с собой. Но скажите так, чтобы она поняла, что вы не тряпка, которая всё стерпит, а настоящий человек, который сумеет исполнить то, что говорит.

Москвичу. Если жена с детьми в деревне, — значит, вы с ней всё равно живёте врозь. А потому всё зависит от вашей жены. Если она тоже не любит вас — лучше разойтись. Но, во всяком случае, советую подождать и проверить себя.

22 ФЕВРАЛЯ

Вы помните мой ответ «Русскому иноку», который удостоил меня сравнением с Гапоном?

Мой ответ, очевидно, не удовлетворил его! Инок не унимается.

И задаёт мне весьма ехидный вопрос, совсем не «иноческий», а более подходящий для лица, служащего… по «гражданскому ведомству».

«Ваш предтеча Гапон устроил 9 января. А вы не думаете с своими „друзьями“ повторить то же 14 февраля?»

Какого цвета ваша «ряса», Русский инок? Чёрного или горохового?

Но всё равно! Я успокою вас:

— Повторять «то же» с своими друзьями не думаю…

Однако зачем говорить о таких серьёзных вещах? Вы хоть и «инок», но «умалились яко дитя». Позвольте же вам рассказать сказочку?

----------

В аду был тревожный день:

Дьявол заскучал…

Призвал заведующего пеклом. Распёк его на чём свет стоит. Посадил в тартарары мелких чертенят, подвернувшихся под руку. Не принял очень важного чорта, только что вернувшегося с Луны, куда был послан по важному поручению. И объявил, чтобы в первую же полночь весь ад собрался перед его очи, так как он, Дьявол, заскучал и решил держать речь ко всему великому царству преисподней.

Уже с 11 часов в приёмный зал, расположенный в самом центре пекла, начали собираться трепещущие черти.

Каких, каких тут только не было!

Мохнатые, с поседевшими сивыми хребтами. Молодые, щеголеватые, подстриженные по последней моде. Солидные, упитанные — и поджарые. Были и совсем маленькие бесенята, шмыгавшие туда и сюда, юркие, проворные, с хвостиками, закрученными кренделем…

Шум, говор, лязг зубов — на этот раз отличался какой-то особенной сдержанностью. Все чувствовали, что надвигаются события величайшей важности.

Громадная огненно-красная зала пекла была битком набита чертями всех возрастов, рангов и состояний, — когда ровно в полночь отворилась громадная дверь из раскалённого чугуна и из неё вышел Дьявол.

Усталым, скучающим взглядом обвёл он собравшихся. Сел на пылающий огнями трон и в гробовой тишине раздался его внятный голос:

— Я собрал вас сюда по делу, не требующему отлагательств. Вот уже три дня, как появилась во мне нестерпимая скука. Я пробовал развеселить себя всеми средствами, имеющимися в моём распоряжении. Но скука не проходит. Тогда я решился на меру чрезвычайную. Собрать весь ад. И обратиться к вам, мои верные слуги, с вопросом: пусть каждый придумает средство прогнать мою скуку.

Дьявол смолк.

Боялись дышать верные слуги.

Долго длилось молчание. Скучающим, усталым взором смотрел перед собой повелитель преисподней.

— Я жду! — тихо, но зловеще наконец проговорил он.

И вот, дрожа как в лихорадке, выступил один из самых старых, совершенно сивый, косматый Чорт и сказал:

— Повелитель!.. Не гневайся!.. Скука твоя от безделья! Ты все дела поручил чертям. Они бегают по всему миру. Соблазняют. Борются. Творят всяческие пакости. Им весело. А ты никогда не выходишь из своего пекла. Поверь старику. Если бы ты прогулялся по вселенной. Посмотрел бы, что делается на свете. Сам бы попробовал соблазнить какую-нибудь душу. Ты развеселился бы, и скука твоя прошла…

Речь Сивого Чорта была неслыханно дерзка. Он осмелился как бы осуждать Дьявола. Все ждали страшной, неистовой вспышки гнева.

Но Дьявол молчал в глубокой задумчивости.

Молчали и верные слуги.

— Куда же идти?.. — Не то с недоумением, не то с горечью спросил Дьявол.

— Осмелюсь сказать тебе, повелитель, — уже смелее проговорил Сивый Чорт, — что самое интересное сейчас происходит на планете Марс.

— А что там?

— Война.

— Война?.. Что же тут интересного!.. Война всегда приносит нам больше огорчений, чем веселья. Разве ты не знаешь, что во время войны ни за что ни про что души делаются праведными и впускаются в рай…

— Но тыл! Не забывай об этом, повелитель!

Дьявол тоскливо махнул рукой и проговорил:

— Старо! Скучно!

И опять воцарилось молчание.

И вдруг совершенно неожиданно протискался вперёд чорт средних лет, тонкий и юркий. Все с любопытством вытянули шеи и ждали, что будет.

Чорт, выступивший вперёд, не был из числа очень заслуженных — и невольно являлся вопрос: «Что-то скажет самонадеянная выскочка?»

— Повелитель, — сказал чорт, — пошли меня на Марс.

Ад так и вздрогнул. Гул общего изумления пронёсся по всему пеклу.

Казалось, и сам Дьявол был изумлён не меньше остальных.

— Зачем? — спросил он, хмурясь.

— Я развеселю тебя.

Опять волна ещё большего изумления пронеслась по рядам верных слуг.

— Но каким образом? — возвысил голос Дьявол, явно начиная сердиться.

— Очень просто, — не моргнув глазом отвечал смелый чорт: — я заставлю людей на Марсе прекратить войну.

— Что же тут весёлого! — вспыхнул Дьявол.

Тогда ловкий чорт, нисколько не пугаясь и с лукавой улыбкой, наклонился к повелителю:

— Если война вызывает в тебе скуку, — сказал он, скаля острые зубы, — тогда прекращение её должно вызвать веселье… Не так ли? Ведь веселье — это прекращение скуки? Разве я не прав?

Дьявол молчал секунду и вдруг раскрыл пасть и начал хохотать.

— Ха, ха, ха! — неслось по пеклу. — Как ты глуп!.. Как ты страшно глуп!.. Это же… фи-ло-софия… Ха, ха, ха!.. Нет, ты… положительно… великолепен… Война — скука… Нет войны — нет скуки!.. Ха-ха-ха!..

Хохотал Дьявол. Хохотали верные слуги. Трясся от хохота ад.

— Дать ему первый чин, — сказал Дьявол, вставая.

— А как же на Марс сбегать? — спросил ловкий чорт, играя глазами.

— Нет… Я тебя награждаю за то, что ты меня насмешил… своим проектом…

— Но почему же мой повелитель не разрешит мне привести в исполнение?

Чорт явно фамильярничал.

Дьявол был весел и потому не рассердился.

— По очень простой причине, — сказал он уходя: — это не в моей власти.

— Ах, как ты глуп, — повторил он уже совсем в дверях. — Разве ты не знаешь, что войну посылает Бог. Он же её и прекращает…

Нет — это поразительно… ха-ха-ха… нет скуки! Великолепно!

----------

Эта сказка написана для детей старшего возраста, вроде «Русского инока» — а для детей младшего возраста я поясню её следующим нравоучением:

— Повторять сейчас 9 января — это значит добиваться прекращения войны. И идти не только против правительства, но и против всех общественных вождей, начиная с председателя Гос. думы, кончая вождями социализма, и русского (Плеханов), и дружественных нам стран.

Добиваться прекращения войны при данных условиях — значит «смешить Дьявола» и идти не только на явное преступление, но и на «неудачу», ибо такие события, какие переживаем мы, — решаются Высшей Волей и Высшим Разумом.

----------

Иксу. Милый друг, я не согласен с вами. Я сам люблю «ёлку». И всегда «встречаю Новый год». И стою за эти традиции. Иногда не следует быть слишком благоразумным! Конечно, «ёлка» — пустяк. И «1 января» — не более, как первое число месяца января. Но важно, что люди переживают, связывая эти переживания с известным внешним символом. «Ёлка» — одно из самых светлых детских воспоминаний. А в «Новый год» — переживаешь какой-то рубеж от старого к новому. И пусть это остаётся. У нас слишком много дурных традиций, чтобы объявлять войну хорошим.

Вилль Леммер 259. Ко мне многие обращаются с просьбой подобно вашей, но я отказываю всем без исключения — причина очень проста: не зная людей близко, не могу взять на себя ответственность за те последствия, которые отсюда могут произойти, и, таким образом, сделаться косвенным виновником чужого несчастья.

Читателю С. 1) Деление на «великие» державы и «не великие», конечно, условно. В основе его лежит общая мощь государства, которая определяет его международное положение. Количество народонаселения — признак случайный. 2) Строго научных данных об едином древнеславянском языке действительно нет. 3) «Лоскутная монархия» — это значит разноплеменная и внутренне не спаянная. 4) Хотя образование там доступно всем, эти народности угнетены, это отражается на их материальной жизни, а это, в свою очередь, преграждает доступ к образованию, хотя и разрешённому.

9 МАРТА

Я и мои друзья — убеждён в этом — сейчас чувствуют себя приблизительно так, как Ной, остановившись на горе Арарате!!

Потоп кончился! Начинается новая жизнь.

О чём бы ни стали мы говорить, придётся прежде всего определять эру. Когда это было: до потопа или после потопа?

Передо мной пачка писем, на которые я ещё не успел ответить: они писаны до потопа!

На столе лежит несколько листов приготовленных ответов, ещё не вошедших в газету. Они были писаны мной до потопа!

Придётся их пересмотреть. Многое вычеркнуть. Ибо за эту неделю многое сделалось ненужным в ответах!

И в первом обращении своём к друзьям, после остановки на «горе Арарате» — мне хочется не отвечать, а спрашивать!

Хлынул дождь. Грянула буря. И море гнева народного унесло многих гадов, смыло много грязи. Освежило. Обновило землю. Но ведь ко мне обращались друзья с своей личной жизнью, а она не исчерпывается общественными интересами. И посла потопа будут мужья бросать своих жён, а жёны мужей; будут любить, ревновать, ненавидеть. Будут больные, будут несчастные.

Но почему-то мне кажется, что и эти личные дела после потопа окрасятся в какой-то новый цвет.

Главное же — дела душевные.

Сколько девушек, хороших и чистых, — присылали мне грустные письма, в которых было столько тоски о работе и служении ближним. Найдут ли они теперь приложение своим душевным силам? Удовлетворит ли их жизнь? А мои друзья — «Мечтатель», «Маленький философ», «Уходящий от жизни» и многие-многие другие, сердце которых горело ненавистью к болотному застою, — как сейчас чувствуют они себя? Счастливы? Радостны?

А те, которые с завистью писали о веселящейся молодёжи, о довольных людях на Невском, — открылись ли души их для новых переживаний? Гимназистка «Катя», сестра «Мина», бестужевка Н. — где они теперь? Не убиты ли? Ведь они наверное были на улице. А если живы — где они? Что с ними?

Я вспоминаю одно письмо за другим — и сотни неведомых заочных друзей проходят предо мной. Они писали мне давно, до потопа. Но ведь и они вышли на гору Арарат, как и я. И как теперь, после всего пережитого, мы встретимся снова?

Последние письма я получил 5 марта. Там не было ещё ни одного письма «новой эры». И с каким волнением я жду этих писем. По ним я увижу, как преобразилась жизнь!

Я так бы хотел слышать о том, что видели, что слышали, что пережили мои друзья за эти незабвенные дни революции!

Я всегда говорил: дружба должна быть взаимной. И доверие тоже.

Уверен, что многие спросят:

— Ну а вы, Далёкий Друг, после потопа останетесь прежним?

И да, и нет.

Мечты, которые я отодвигал на несколько лет в будущее, теперь осуществятся очень скоро.

Переписка с друзьями пока останется по-прежнему «таинственной». Личному общению ещё не наступило время.

Но друзья поймут, что пережито за эти дни, если я теперь скажу следующее:

Лекции «Народный университет» будут мною не только печататься, а читаться публично (для подписчиков «Новой Земли»).

Кроме того, для всех желающих слушать — я буду читать публичные лекции о религии.

«Новая Земля» начнёт издаваться с осени — и вокруг неё я постараюсь создать живую общину людей, связанных внутренне, так как теперь такая духовная организация, по моему глубокому убеждению, ещё нужнее, чем раньше. За деревьями — прекрасными, величественными, созданными революцией, — люди долго не будут видеть леса ещё более прекрасного — человеческие души, созданные Богом. И мой долг и моё призвание — объединить всех видящих и деревья, и лес.

Вы скажете:

— Далёкий Друг хочет выйти из затвора и стать проповедником?

Именно так!

Может быть, я и не готов вполне для этого подвига, но, когда началась война, в качестве врачей призывали студентов 4-5-го курсов.

Когда свершилась революция и все силы людей обращены на внешнюю организацию, — мой долг «духовного гражданина» повелевает, ещё «не окончив курса», выступить на проповеднический путь.

Так вот как отразилась революция на моей жизни. Из этих планов вы поймёте всё!..

----------

Но как же быть с «допотопными» письмами? Всё же они требуют ответа.

Несчастной Мери. По-моему, вам не надо падать духом, а действительно уйти от мужа. Причём уходите, подыскав заранее комнату, и возьмите с собой ребёнка. Отобрать он у вас его может только по суду. Но суд никогда не постановит отобрать ребёнка от честной матери. Жалованье ваше небольшое, но лучше жить впроголодь, чем с таким мужем. А кроме того, вы можете начать дело о том, чтобы вам присудили с мужа на содержание, коль скоро вы доложите, что он бил вас и заразил триппером. Адрес доктора: Абудков, Литейный, 51.

Путиловцу Сироте 101. По-моему, надо жить с женой. Ведь если на такую дорогу вступите, конца и краю не будет. Там ещё подвернётся — опять менять. 10 лет прожили — не шутка! И ведь худого не видали от неё?

Конопатову. Развод получить мудрёно. Бросать ту, с которой живёте сейчас, разумеется, не следует. Господа, учинившие избиение, вероятно, больше не придут. На всякий случай в ваше отсутствие пусть запирает комнату. А главное, напишите мне: если она не хочет кончить дело миром и оставить вас в покое, тогда вы предпочтёте, чтобы она обратилась в суд, а добровольно не станете давать ей содержание?

15 МАРТА

Вот наконец-то пришли письма и «после потопа».

Как и надо было ожидать — «революция» произошла и в читательских душах. Никогда раньше не писали мне таких бодрых, счастливых, радостных писем, как на этот раз…

Но ответ на них — до следующего раза. Мне хочется покончить с письмами «допотопными» — и потому сегодня я даю ответы на письма, писанные мне до революции и на которые до сих пор ещё не успел ответить.

Исключение делаю для одного письма — ввиду его спешности.

Среди других корреспондентов были у меня и «русские иноки» — под псевдонимом которых скрывались явные сыщики. И несколько жандармов, не скрывавших, что они жандармы. В числе последних был некто Панасюк, служивший где-то по Финляндской дороге и обратившийся ко мне со своим семейным делом. В дальнейшем он коснулся в письмах политических вопросов, о которых высказывался очень либерально. По письмам — этот жандармский унтер-офицер производил на меня очень хорошее впечатление. Теперь он пишет мне, что арестован. Сообщает об этом в следующих выражениях:

«Совершилось именно то, о чём я, маленькая частичка, всю сознательную жизнь мечтал, всем сердцем желал: погибла машина старой государственной власти, — маленьким винтиком числился и я, грешный. Настал час расплаты. За грехи машинистов большой машины сижу арестован. Лично ни в чём не провинился, с первых дней передал оружие представителям народного движения и сам лично пошёл с народом за общую свободу, за общее раскрепощение, но ввиду приказа об аресте всех жандармов я добровольно явился в арест».

И дальше Панасюк просит опубликовать письма его ко мне, писанные задолго до революции, в которых он вполне революционно относился к правительству: «Пусть теперь свободный народ знает, что и среди жандармов не все слепо были преданы душителям народа».

Отвечаю Панасюку. Я лично в вашу искренность верю. И думаю, что вы только по слабости не ушли раньше из жандармов. Но опубликование ваших писем никакого значения иметь не может. Вас будут судить не за образ мыслей, а за дела. А потому, что бы вы ни писали — это безразлично! Важно, что вы делали.

Итак, если за вами действительно дурных дел нет, если вы сразу отдали оружие, никого не стреляли, присоединились к движению и добровольно явились под арест, — тогда и бояться вам нечего. Ведь будут судить только за то, что не ушли из жандармерии своевременно. Но только за это-- не будут судить слишком строго.

----------

Кате. Вот и пришлось ответ вам переделывать. Вы просите мою фотографию, раньше я всем без исключения отвечал на это отказом. Вам тоже был написан ответ отрицательный. Теперь отвечаю: карточку могу дать. Только не знаю, когда соберусь сняться.

Неудачнику 000. Вы пишете: «Ваша газета для народа то же, что для близорукого очки». Это вы очень хорошо сказали, и, если газета действительно достигнет такой цели, — это всё, что нужно.

Всегдашней читательнице. Если обливать серной кислотой всех изменяющих мужей и всех изменяющих жён — тогда полмира, если не больше, превратится в лазарет.

Гвардейцу П. К. Я вовсе не хотел сказать, что Болотина должна была бы покончить с собой. Я говорил, что это случается с порядочными женщинами в таких случаях. И я вполне согласен с тем, что такой «выход» безумен и что правильный выход — разойтись, а не гоняться по городу за мужем с сыщиками, а за соперницей — с кислотой.

Подписчику № 992. В таком положении, как вы, находятся люди не только в деревне, но добрая половина живущих в городе. Я считаю это громадным грехом образованных людей — превративших науку в какой-то «предмет роскоши». Но изменить это — значит изменить весь строй жизни. (Приписываю: теперь это и произошло.)

В. Горемыке. Прежде всего успокойтесь, не нервничайте и напишите толком, что с вами. Кто вас обидел? И какое горе хотите вы «залить»? Может быть, и иначе можно помочь вашему горю? Я не верю в «заливанье». По-моему, «заливанье» к одному горю прибавляет другое.

Инженеру Мор. Дарвин вовсе не говорит, что люди произошли от обезьяны, он говорит, что было какое-то существо, теперь вымершее, от которого впоследствии произошли и нынешние обезьяны, и человек. Таким образом, он говорит, что у человека и обезьян общий предок, но из этого вовсе не следует, что человек произошёл от обезьяны.

Жаждущей утешения. Рукопись присылайте. А мне не завидуйте: вы думаете, нас не учили в 6-м классе. Ещё как учили-то! Писали переводы с латинского на греческий!! Не завидуйте и другим людям, которые, по-вашему, живут очень счастливо. Счастливых людей очень мало, и их надо искать совсем не среди тех, кто живёт в своё удовольствие. Вообще, рано вы впадаете в меланхолию! Это не делает честь, конечно, и вашим родителям, и вашим гимназическим учителям, да и вам самим!

А. Зарину. Чудак вы. Да разве вы не знаете, что «Маленькая газета» подчинена цензуре в полном объёме? Ни одна заметка не может быть напечатана без разрешения военного цензора? (Приписываю: не забывайте, что ответ этот писан до потопа!)

Георгию Рощину. Не слушайте сплетников — и не доискивайтесь, правы ли они. Смотрите на то, что есть сейчас. И если счастливы с ней, не мучайте себя зря.

18 МАРТА

Итак — о письмах «после потопа»… Их много… Все они полны ликующей радости.

Я приведу лишь отрывки из некоторых писем — так как уверен, что выраженные в них чувства найдут отзвук в сердцах всех моих друзей.

Первое письмо, которое я распечатал, начиналось так:

«Христос воскрес, Далёкий Друг, — поздравляю вас с великим торжеством свободы над рабством…»

Слова «Христос воскрес» — были как бы введением и ко всем дальнейшим письмам. А потому их можно назвать ещё: пасхальными!

Вот письмо от женщины, много пережившей, с которой я переписываюсь почти год и которая всегда писала мне о своих горестях.

«Дорогой друг, вас первого спешу поздравить с тою великою радостью, что свершилась неожиданно. Господь Бог сжалился над Россией, над её угнетенными сынами и дал ей силу сбросить ненавистные цепи рабства. Я вижу впереди свет и говорю: слава Тебе, создавшему мир, слава Тебе, указавшему нам свет. Не знаю, что будет дальше, но если бы всё сбылось, что пишут, говорят и обещают, то я бы просто сказала: это и есть второе пришествие Христа на землю, но не для того, чтобы послать в ад измученных, обиженных, придавленных людей; а чтобы воскресить их к новой, радостной, свободной жизни, Христос идёт, — так будем же готовы встретить Его. Зажжём лампады в сердцах наших.

Радуюсь всею душою за поляков, магометан, евреев и за все религии, которые были среди нас, но были стиснуты, под тяжёлою секирою находились, и они ведь люди, Бог у всех один. О, как я рада, что каждый человек может молиться так, как молились его предки, и никто не прервёт его молитвы. Я не умею передать всего, что делается у меня на сердце, но скажу только одно. Я, дочь народа, простого, бесхитростного, русская широко открытая душа, падаю ниц перед теми, кто свершил переворот, кто снял цепи рабства. Да будет над ним благословенье Божие и всей России. Поклон мой земной павшим за свободу. Молитва народа — лампада неугасимая над их могилой».

Но кроме радостного чувства — я вижу в письмах читателей стремление к новому действию. Замечательно в этом отношении следующее письмо:

«Как много хочется сказать и написать вам, но когда нужно — никогда не подберёшь слов.

Я слесарь, мне только ещё 17,5 лет. Я был на войне добровольцем в 1914 году. Теперь я получаю до 300 руб. жалованья и считаюсь слесарем-специалистом. Пока я работал, я никогда себя не считал удовлетворённым, мне всегда казалось, что нужно идти дальше, но куда? Куда же идти, и что делать в свободное время? Куда же, как не в кинематограф. Но скука, Боже, какая была скука. Я даже иногда подумывал о самоубийстве.

Да! Это было. Но теперь? Милый, близкий друг! Теперь я нашёл, чего искал. Я счастлив, что я могу принести пользу для товарищей.

Я избран рабочими завода представителем в Петроградский комиссариат и в милиционную комиссию. Я работаю теперь в комиссариате, в милиционной комиссии, в заводе некоторое свободное время, — одним словом, я, так сказать, завален работой. В среднем работаю 18-19 часов в сутки. И я теперь доволен этим, что всегда занят. Но когда утихнет буря и если я буду жив, то я теперь знаю, что нужно делать. Нужно устраивать нашу жизнь.

Близкий друг, бумага не может передать того, что у меня творится на душе».

Довольно и этих писем. Я уверен, что многие, многие пережили то же самое и эти отрывки писем друзей объединят всех в чувстве общей светлой радости.

Поздравляю и я моих читателей с новой жизнью. И скажу, что это новое — обязывает.

«Независящих обстоятельств» — больше нет! Теперь всё зависит от нас самих. Мы — свободные кузнецы.

Будем же сами ковать и своё счастье — и счастье грядущих поколений.

----------

Любопытной Ю. Отвечаю по пунктам. 1) Семьи полицейских, конечно, ничем не виноваты — но они платят за грехи мужей и отцов. При старом режиме жилось хорошо, теперь придётся пожить плохо. 2) Случаи самосуда были, в общем, редки, и их никто не одобряет. Подлинный голос народа сказался в отмене смертной казни. 3) Царь арестован для безопасности государства, а вовсе не в виде наказания. 4) Фредерикс — арестован.

Торговцу. Полноте! Не мне учить вас! Не говорите: «кто кого может, тот того и гложет», а потому и я буду глодать. А говорите: пусть другие гложут, я глодать не буду. Конечно, себестоимость от вашей честности не зависит. Но прибавляйте к ней божеский процент, не оглядываясь на жулика-соседа. Очень просто!

«Кы». Вы хотите приехать в Петроград, чтобы видеть меня. И в заключение спрашиваете: «Неужели вы можете отказать в моей просьбе?» Да. Должен отказать. Пока решил твёрдо из «затвора» не выходить — впредь до публичных выступлений осенью. А уж если решил — исключений не допускаю.

И. Погодину. Во-первых, слушать мои лекции «Народный университет» будут иметь право все подписчики «Новой Земли» — независимо от возраста. А во-вторых, читатели газеты не будут лишены «Народного университета» — в прежнем объёме лекции будут печататься и в газете, сейчас сделан перерыв, потому что уж очень несвоевременно говорить о «физике», «химии» и т. д., когда совершаются такие события. Подписка на «Новую Землю» будет объявлена в августе.

29 МАРТА

«Далёкий Друг, вы мне представляетесь таким добрым, всех жалеете — как вы можете быть за войну…»

Я вовсе уж не такой добрый. А если жалостлив, то ровно настолько, насколько сам в жизни испытал горя.

Но если бы я действительно был очень добр и вдвое жалостливее, чем сейчас, — я бы вдвое настойчивее говорил о продолжении войны.

Нет, я не за войну! Я считаю её величайшим бедствием.

Но я знаю, что есть бедствие ещё более ужасное — отдать Россию немцам. И когда мне говорят:

— Что лучше: война до победы или отступление до порабощения нас немцами?

Я отвечаю твёрдо, как пред Богом:

— Война до победы!

Страшно подумать — сколько жизней человеческих гибнет на фронте. Но можно сойти с ума от ужаса, если представить себе Россию, растоптанную Вильгельмом.

Он задушит свободу нашу. Он вырежет лучших людей. Наши поля станут вотчиной тевтонов. Грабители, как в Бельгии, осквернят наши дома, замучают наших братьев, обесчестят жён и дочерей.

И всякий, в ком жив дух правды, во имя доброты, жалости, справедливости и свободы — должен сказать:

— Война! До последней капли крови.

И я не могу иначе, как безумием, преступным безумием, назвать попытки отказа работать на оборону.

На одну минуту забудьте, что вы в Петрограде. Представьте себя на передовых позициях.

Враг открыл огонь. Тяжёлые снаряды падают в ваши ряды и косят тысячи жертв. Ветер приносит яд. Вы задыхаетесь. Надо отражать врага.

Но русские пушки — точно нехотя отвечают на артиллерийский огонь немцев.

И вы хотите крикнуть:

— Да скорей же, скорей! Помогите! Сил нет держаться долее! Отразите огнём страшный огонь врага!

И вдруг в уши вам кто-нибудь шепнул бы:

— Нечем стрелять! Мало снарядов! Рабочие в тылу не работают!..

Разве вы не подумали бы, что это шёпот самого дьявола?!

А когда бы вы узнали, что это правда, разве вы не крикнули бы:

-- Тот, кто сейчас не работает на оборону, — изменник!

Да-да, представьте себя солдатом на передовых позициях, а «тыл» не отделяйте «сотнями вёрст», придвиньте его мысленно к фронту, и пусть рабочий увидит себя рядом с солдатом. Что тогда получится?

Немецкие орудия обстреливают солдата — солдат протягивает к рабочему руку за снарядом, — а рабочий отвечает:

— Мы ещё не начали работать!

Ужели вы не чувствуете, какой ужас в этом ответе?

Я чувствую это — и говорю твёрдо:

— Войска должны сражаться с Вильгельмом, рабочие должны работать в тылу. Все граждане должны содействовать этой работе. Тогда народ в его целом спасёт Свободную Россию.

----------

Умирающему Лебедю. Вы правы, что под равенством не надо разуметь общего нищенства. Но равенство несовместимо и с роскошью, так как роскоши на всех не хватит. При равенстве все будут иметь нужное, а в это нужное, конечно, входят и блага культуры.

7 АПРЕЛЯ

Пасхальные дни — пасхальные настроения!

Да и как не быть пасхальной радости, когда великий праздник совпал с месячным «юбилеем» величайшего государственного переворота и такими яркими, солнечными днями!

Сегодня я смотрел из окна на дальний лес, и мне казалось, что на нём распускаются зелёные листья.

Смешная иллюзия — деревья не верят солнцу и стоят безрадостные, как зимой! Но когда хорошо на душе, и серое небо кажется голубым, и обнажённый лес — покрытым зеленью. И даже гудки автомобилей напоминают свистки парохода…

Я читаю письма и не узнаю моих друзей!

Прошёл целый год переписки с друзьями. Письма приходится считать не сотнями, а тысячами. И право же, за весь этот год, до 2 марта 1917 года — получил не более 5-10 радостных писем.

Мне писали только о горе.

Или о горе житейском — неудачники в любви, обманутые мужья и жёны, оскорблённые дети, несчастные родители, выброшенные на улицу безработицей, и пр. и пр. Или о горе духовном — ищущие Бога, тоскующие о смысле жизни, разочаровавшиеся в своих стремлениях, усумнившиеся в своей вере и т. д.

По этим письмам вся жизнь представлялась как сплошной стон страдающих, тоскующих, плачущих людей.

Жутко иной раз становилось.

Думалось: да хватит ли сил хотя сколько-нибудь облегчить это всеобщее горе? Не лучше ли, если каждый затаит его про себя? Не будет ли дружба со мной только блуждающим огоньком, который манит, но никого не может согреть!

А письма шли. Горе лилось рекой. И уж не было время думать о своих правах на утешение — приходилось думать только о своих обязанностях!

После революции хлынула волна других настроений! Со мной стали делиться радостью.

Десятки писем ни о чём не спрашивают, ни на что не жалуются. Просто рассказывается в них, как хорошо жить на свете! И до того бескорыстно рассказывается, что даже не сообщается адрес. Значит, и ответа не ждут!

Мне представляется так:

Сидит человек в маленькой комнате. Кругом говор, шум. Кричат дети.

Смотрит человек в окно, на серую стену противоположного дома, на яркие солнечные пятна на серой стене. И вспоминает всё пережитое за последний месяц. Чувствует себя свободным гражданином. И хочется ему улыбнуться и сказать, как хорошо жить на свете.

А сказать некому, посмотрит кругом и потянется за листком бумаги и подумает:

— А ну-ка напишу я Далёкому Другу, как чудесно жить на белом свете!

И пишет. И кажется ему, что неведомый друг сейчас же слышит каждое написанное слово.

Ведь верно? Так?

И я действительно слышу, да и как не услыхать таких слов:

«Милый Далёкий Друг, родной! Мне кажется, что я первый год живу на свете, — до того прошлое мало похоже было на настоящую жизнь. Даже солнышко другое стало в Петрограде…» (Рабочий друг).

«Христос воскресе! Целую вас крепко-крепко. Мы с сестрой голову потеряли от счастья. Целый день смеёмся и шалим без устали; так бы, кажется, взял и обнял весь мир» (Гимназистки Зоя и Лида).

«Христос воскресе! Далёкий Друг! Уж и обрадовали вы всех нас, что покончили с вашим затвором. Только где вы будете лекции читать, на Марсовом поле?! Не надо больше затвора. В свободной России все должны стать близкими братьями. Я сейчас так чувствую — точно крещение принял» (Л. М. Н.).

«Россия освободилась. И я точно от гнёта освободился. О самоубийстве больше не думаю» (Конторщик П-в).

«Женюсь, Далёкий Друг, — на Фоминой свадьба. Не обидитесь, если позову вас? Всех зовём товарищами, а вас хочется назвать братом» (Петя).

«10 лет, Далёкий Друг, в церкви не был — а нынче пошёл. И сам не знаю, почему — до чего хорошо» (Рабочий № 84).

----------

Жене с Гонч. И среди евреев есть скверные люди и среди русских сколько угодно. Простых рабочих-евреев нет по очень простой причине: вы забыли о черте оседлости. Бороться с теми явлениями, на которые вы указываете, надо не насилием над целой нацией, а поднятием общей культурности русского народа и развитием его самодеятельности.

Блуждающему огоньку. Кем бы вы ни собирались быть в будущем, какое бы призвание у вас ни обнаружилось — образованным человеком надо стать непременно. Для вас самый простой способ — кончить гимназию. Вы говорите о деятельности артистической, о литераторстве, о музыке и даже об «акробатстве». Последнее, разумеется, вовсе надо выбросить из головы. Что же касается служения искусству, то образование для писательницы и артистки совершенно необходимо. Итак, мой совет покажется вам «скучным»: надо учиться!

Бедной Нине. Он умер за свободу. Примиритесь с этим. Печаль неизбежна. Но не давайте никаких обетов. Горе изживёте — и явятся силы и стремления к новому счастью. Зачем же отказываться от него?

Тихомировой. Скажите ему, что и жить согласитесь с ним тоже после войны. А то ведь согласиться легко, а погибнуть ещё легче.

Ев. Васильевой. Он думает о вас так по недоразумению. Те признаки, которых у вас, по-видимому, не было, отсутствуют не менее чем у половины девушек. Это удостоверяется специальной медицинской литературой. Но в некоторой среде существует убеждение, что если этого нет — значит, «нечестная». Пусть он напишет мне и даст адрес. Я отвечу ему подробно.

Наде Л. Россию освободили от рабства. Пора освободить себя от рабства предрассудков. Пора перестать видеть в беременности несчастье. Очень скверно, конечно, поступил с вами человек, которого вы любили. Но ребёнок, хотя бы и «незаконный», никого опозорить не может. Позор дли того, кто бросил вас. А материнство — не позор.

9 АПРЕЛЯ

Газета социал-демократов, редактируемая Плехановым, называется «Единство».

Возможно ли на практике осуществить этот лозунг?

Отвечаю без обиняков: Да, возможно!

Все революционные комитеты, все социалистические партии (кроме большевиков-анархистов) высказались за поддержку Временного правительства — правда, с оговоркой: поскольку Временное правительство исполняет принятые на себя перед революционным народом обязательства. Но эта оговорка чисто академического характера. Простая уступка партийности. Ведь ясно, что, когда идёт речь о поддержке Временного правительства, имеется в виду данная его деятельность, — если же в будущем она изменится, то это будет новым обстоятельством и обещанная поддержка сама собой падает.

Если Керенский своим участием в Совете министров поддерживает Временное правительство — из этого вовсе не следует, что он станет поддерживать его и при условии реакционного характера деятельности этого правительства. Напротив — совершенно очевидно, что он уйдёт и начнёт с ним борьбу.

Словом, революционная Россия перестанет поддерживать Временное правительство лишь в случае его измены народному делу.

Предполагать эту измену у нас нет никаких оснований, т. к. стоящие во главе правительства либералы, хотя и принадлежат к партии буржуазной, но политическая честность их вне сомнений, и коль скоро они приняли, под влиянием исторических событий, программу, в данный момент приемлемую для Керенского и для всей демократической России, — они и не изменят ей. Слово кадетов всегда было слабым, но держали они его честно. И произнеся вслед за демократией сильное слово — они и его будут держать с тою же честностью.

Отсюда вывод: в данный момент нет никаких оснований для разлада. А потому нет никаких препятствий к осуществлению единства.

Что надо сделать для этого прежде всего?

Отвечаю:

Временное правительство должно привлечь вождя социал-демократов Плеханова в состав Совета министров.

Керенский — социалист-революционер, и деятельность Временного правительства приемлема для его честного демократизма.

Плеханов — социал-демократ, и нет оснований ему бояться конфликта с другими членами кабинета.

И тогда Временное правительство будет объединять все наиболее сильные элементы страны. Правда, Керенский и Плеханов будут в численном меньшинстве — но всякий понимает, что они, как представители революционного народа, будут по своему значению в таком же большинстве, в каком сейчас большинстве революционный народ.

Керенскому и Плеханову — можно верить. И их участие в кабинете будет лучшей формой контроля.

Милюков сказал, что он уверовал в полную победу революции, когда Керенский согласился быть министром. Но это полдела. И полная уверенность будет тогда, когда станет министром и Плеханов. Ибо это будет реальный показатель наступившего единства.

Вот мой ответ тем, кто просит высказаться о современном политическом моменте.

11 АПРЕЛЯ

От рабочего Путиловского завода я получил письмо, исключительно важное по своему значению:

«Вчера у нас в заводе был митинг, и что же? Нам сказали: нужно бойкотировать все буржуазные газеты, „Маленькую“ первую… И на все эти газеты наложили бойкот… Меня это возмущает — нам дана свобода совести, так как же я буду читать газеты, которые мне не нравятся… Пожалуйста, пришлите письмо, что же делать — голова идёт кругом!»

Итак, рабочим сказали, что надо бойкотировать, — и рабочие исполнили.

В былое время правительство «охраняло» рабочих, как бы их не «соблазнили» революционеры. Теперь руководители демократии «охраняют» рабочих, как бы их не соблазнила «буржуазная печать».

Изменились лица, но охрана и опека — остались те же. Раньше опекали посредством полиции и цензоров. Теперь посредством митингов и бойкота.

Каждый считает рабочих какой-то тёмной «массой», которую надо куда-то «вести», и, чтобы не было помехи, берут эту «массу» под свою «охрану».

Простите! Но это то же самодержавие наизнанку!

Рабочий пишет: нам сказали…

А я спрошу:

— А вы возражали? Если нет — то и вы взяли на себя долю ответственности за совершённое насилие.

— Как быть?

— Очень просто: боритесь на митингах с насильниками за свободу истинную, за свободу не только для единомышленников, боритесь против полицейской системы зажимания рта силой, боритесь с теми, кто под лозунгами демократии прячет дух рабства, — боритесь во имя свободы, купленной такой дорогой ценой.

Не трудно любить свободу — находясь в рабстве. Нет, вы полюбите её теперь, когда стали свободными. Не трудно быть против насилия — когда вы были бесправны и насилие свершалось над вами. Нет — вы будьте против насилия тогда, когда сила в ваших руках и сами вы можете стать насильниками.

Когда люди бедны — проповедовать щедрость легко. Вы будьте щедры в богатстве. А демократия теперь богата, как никто, потому что она свободна.

И свобода, и сила в ваших руках — так не превращайте же её в новое рабство и новое насилие!

14 АПРЕЛЯ

Я уезжаю!

Далеко. В Иркутск. Зачем?

Пока подержу в секрете. Если поездка будет удачной, скажу обо всём подробно, пока, чтобы удовлетворить самых любопытных (а может быть, чтобы подстрекнуть их любопытство), скажу одно:

Цель поездки из области «поисков чудесного»!

Не ломайте голову! Всё равно не догадаетесь! Но дело-то вот в чём:

Как быть с письмами?

Писать мне, конечно, можно по-прежнему. И отвечать буду и в газете, и по почте. Но ещё с большим опозданием, чем сейчас! Пусть те, кто пишет, соображаются с этим и не спрашивают о том, что требует немедленного ответа.

А то и теперь происходит много недоразумений. Очень часто пишут:

«Вот уже две недели, как послал вам письмо, и до сих пор нет ответа, должно быть, письмо пропало — пишу второе».

Пишущий так, очевидно, совершенно не знает (хотя я несколько раз об этом говорил), что очень часто я через две недели не только ответить не могу, а едва успею прочесть — и поставить письмо в очередь для ответа.

Кроме того, пришлось установить порядок: на вопросы, на которые не могу ответить по незнанию, во избежание лишней переписки — не отвечать вовсе.

И право же, не по лени! Я понимаю: назвался груздем — полезай в кузов. И я лезу изо всех сил. Да что будете делать, когда в сутках всего 24 часа.

Вы, может быть, скажете:

— Ну, если Далёкий Друг так завален письмами — лучше поменьше писать ему.

Опять нет!

Я вовсе не хочу порывать или сокращать письменное общение с читателями.

Так как же?

Пишите — все, кому хочется поговорить по душам. Я бы хотел, чтобы все читатели писали мне, т. е. 130 000 человек! Хотя и знаю, что на такое количество писем надо отвечать не менее 35 лет! (Считая по 10 писем в день.) Нет, без шуток, выход один:

Всегда, когда хочется, пишите, но никогда не сердитесь, если ответ запаздывает. Если же на какой-нибудь деловой вопрос не отвечаю, значит, сам не знаю то, о чём спрашивают.

На таком уговоре и остановимся.

Уезжая, я сдам в редакцию «Ответы» на письма, присланные мне до 8 марта, Таким образом — пока я буду «искать чудесное» — «Ответы» печататься будут. Но сейчас, на прощание, мне хочется поделиться своим предотъездным настроением.

Я и люблю, и не люблю уезжать!

Не люблю потому, что отъезд, с самых давних лет, всегда мне напоминает… похороны!

Уезжает — точно навсегда… Прощаться — точно совсем…

А с другой стороны, всегда меня тянет в путь-дорогу… Сидит во мне бродяга!

Бродяга, который так любит сидеть на одном месте и в то же время всегда рвётся на край света.

Вот и разберись в этих противоречиях.

Впрочем, я уверен, что и вы такие же! Ибо я уже давно убедился, что друзья мои одного со мной поля ягодка!

Ведь верно?

И разве вы не любите тишину, как люблю её я? Разве не мечтаете вы о невозможном? Разве не бывает у вас настроений, когда, кажется, взял бы котомку, палочку, медный чайник — и пошёл куда глаза глядят…

Ну вот! Значит, нечего мне и извиняться перед вами: мы два сапога пара.

А теперь прощайте.

Пожелайте мне счастливого пути и, главное, разыскать то «чудесное», за которым я еду.

----------

Кларе или Кате Князевой. По-моему, да, конечно, в православие! — Порядок такой: надо обратиться к местному священнику, потом подаётся прошение архиерею (митрополиту). Даётся срок для подготовки. В общем, времени пройдёт порядочно. Советую торопиться. Согласие родителей не требуется.

Ване Ш. Нельзя, не разобрав дела, хвататься за нож. Что же вы хотите, чтобы она ни с кем не говорила, ни на кого не смотрела… Да вы этим добьётесь только одного — опротивите ей. Какая это любовь из-под палки. Бросьте свою бессмысленную ревность. С этого надо начать.

Раб. № 404. Стихи плохи. Но почему не писать их для себя? Поют же для себя песни? Разве петь только для концертов?

М. Угловой. Полноте бояться. Прогоните его. Но скажите так, чтобы он понял, что вы не шутите. Потому такие господа и позволяют себе издеваться, что чувствуют, что внушают страх. А вы перестаньте бояться — и сразу всё изменится.

А. Б. Если он вас всё же любит (это вещи совместимые) — тогда, по-моему, уходить не следует.

Стрелку. Вы не правы, по-моему. Во-первых, слово «бывший» — это, конечно, простой пропуск, так как само собой разумеется, что отрёкшийся и низложенный царь «бывший». Содержится он вовсе не так свободно и «удрать» не может. Караул очень строг. Гуляний особых тоже нет — не больше, чем в порядочной тюрьме. Что же касается слуг, обеда и пр., то, конечно, пока он не подсудимый, а лишь изолированный для безопасности государства — это его личное дело. Таким образом, и в вас говорит чувство мести — психологически вполне понятное, но всё же лучше ему не давать волю. Мы должны направлять свои силы на творческую работу. На созидание нового. А копаться в старых грехах этих ничтожных людей — не стоит. Их надо только обезвредить. И это достигнуто.

Рабочему Путиловского завода А. Н. К. Не думаю, чтобы вы отрицали пользу газет и литературы. Значит, дело делают и те, кто пишет, и те, которые набирают. Неужели Плеханов больше бы принёс пользы, если бы был не литератором, а плохим рабочим Путиловского завода? Поверьте, если и очень мало пользы приносят мои «Ответы», всё же больше, чем я принёс бы пользы в качестве рабочего. Рабочие на работы встали. А что одно время не все работали — это правда, зачем же тогда было Временному правительству убеждать встать на работы, если бы все и так работали? Что же касается мира — то скажите, согласны вы его заключить ценою отказа от свободы? И если не согласны, тогда и вы за войну до победы.

26 АПРЕЛЯ

Среди моих друзей, пишущих мне письма, почти с первого дня появления в газете «Ответов» — есть и профессиональные проститутки. Некоторые так и подписываются: «Проститутка Л.», «Погибшая проститутка К.».

После революции я получил только одно письмо, подписанное этим страшным словом. Письмо, как всегда, робкое, проникнутое мучительным «самоопределением» и переполненное всяческими извинениями. Точно пишет какой-то прокажённый, который боится заразить этим клочком почтовой бумаги.

И мне всегда от этих извинений становится до того стыдно, что, кажется, пошёл бы на улицу и стал кричать о своих грехах и о том, что не дано человеку судить ближнего своего и все мы друг перед другом виноваты, а перед Богом каждый одинаково преступен.

В последнем письме есть один новый, «революционный» вопрос.

«Даст ли свобода что-нибудь нам? Я знаю, что о нас никому вспоминать не захочется, — но вы, Далёкий Друг, два слова напишите: ждать нам хоть какого-нибудь облегчения в жизни…»

Я лично считаю самым большим злом в мире — смертную казнь и проституцию.

Смертная казнь отменена, проституция осталась. И отменить её не во власти Временного правительства и Совета солдатских и рабочих депутатов!

Проституция — ужасающее зло, порождённое, с одной стороны, экономическими и социальными условиями, с другой — нашими ложными моральными принципами.

Если беззащитные девочки-подростки брошены на произвол судьбы во всевозможных мастерских — чего удивительного, что жизнь изуродует их и известный процент поставит в публичные дома?

Бесправное положение прислуги — разве мало толкнуло девушек на грязные улицы.

А безработица? А условия фабричного труда? А темнота и безграмотность?

Но кроме внешних бытовых, экономических и социальных условий, могущественным фактором, создающим проституцию, являются наши моральные взгляды.

Я много раз указывал на извращённое у нас отношение к половому вопросу.

Святое Божье «плодитесь и размножайтесь» — превращено в какую-то заборную надпись. Таинственное и прекрасное — превращено в сальный анекдот. Ребёнок, которого все лицемерно зовут «ангелом», появляется на свет как результат полового акта, которого все стыдятся и считают за грязь.

Не будучи в состоянии отказаться от грязи — её превратили в какую-то гнусность ночных похождений.

Аскеты провозгласили пол — скверностью. И культура создала для скверности — публичные дома.

Если бы мы внушали нашим детям благоговейное отношение к половому акту и таинству зачатия — не было бы и проституции.

Ребёнок не позорил бы девушку. И разврат позорил бы мужчину в одинаковой степени.

Но всё это перерождение нравственных понятий свершится не очень-то скоро.

И вот вопросы:

Так неужели же общая радость свободы ничего не даст одним только «падшим женщинам»? Неужели освобождение от рабства не коснётся рабства публичных домов?

Другими словами:

Если новое правительство не в силах уничтожить проституцию — неужели оно не может хотя сколько-нибудь улучшить положение этих самых бесправных людей на свете?

Нет, может! И должно!

Проститутки — поверьте — бесконечно нравственнее тех господ, которые от живых жён и взрослых детей пользуются их услугами.

Но если даже допустить, что они «верх безнравственности», — пока суд не заключил человека в тюрьму, он должен пользоваться всеми правами гражданина.

Должны быть закрыты все публичные дома. Ибо давно уже и врачебные, и общественные организации установили нецелесообразность их существования. Ведь дома эти разрешены правительством в целях безопасного разврата. Но фактически публичные дома — рассадники заразы. И это вполне естественно. Врач не может осматривать проститутку каждый день. Да если бы и осматривал, от этого дело не менялось бы — здоровая могла бы заражаться непосредственно сейчас же, придя за больным гостем.

Не спасая от заразы, публичные дома вносят соблазн мнимой безопасности и воспитывают вреднейшую идею, что проституция допустима: признаётся и охраняется государством.

Уничтожение публичных домов — должно быть проведено и дальше. Недопустимы «жёлтые билеты» и вообще какое-либо участие государственной власти в надзоре за проституцией.

Никого и ни от чего не спасает этот надзор — и фактически сводится к полнейшему бесправию громадной категории граждан.

Если вы хотите осматривать, свидетельствовать и выдавать «жёлтые билеты», то гораздо лучше — свидетельствуйте мужчин, чтобы они не заражали женщин, и выдавайте им «жёлтые билеты», чтобы они, пользуясь услугами проституции, не назывались честными мужьями.

Но раз это невозможно — освободите от позорного надзора и женщин.

----------

Юлию Цезарю. Такие явления, как Григорий Распутин, не единичны. Вспомните «Охтенскую богородицу», некоего Щетинина и многих других. Причина влияния — склонность к нездоровой мистике, всегда тесно соприкасающейся с эротикой. Отчасти просто суеверие, отчасти простой разврат. Распутин потому сыграл такую роль, что попал во дворец. И увлечение им барынь было наполовину холопством. Что касается войны, то я несколько раз заявлял, что стою за войну как за неизбежное зло, ибо сепаратный мир с Вильгельмом — это гибель свободы.

А. Н. Миловой. Если сомневаетесь — значит, не любите. Если не любите — лучше не выходить: в вашем возрасте ещё в куклы играть надо, а не матерью быть.

А. В. П. Жизнь с мужем явно не удалась. Поставьте на этом крест. Грех свой преувеличиваете и только обессиливаете себя этим. Идите своей дорогой твёрдо. И если любите другого и он вас любит и устроите хорошую семейную жизнь — осудить вас могут за это только люди.

А. З. Я уже отослал вам деньги — когда получил ваше второе письмо.

Горемыке М. Нет уж, по части «подруг жизни» — я не берусь! Ищите сами!

Оль-Оль. С этим надо примириться — озлобление понятно. Ведь они сделали столько зла народу. Если активно он ни в чём не виноват — большой кары не будет. И я не вижу оснований, почему бы ему не начать иной жизни, и тогда, почему бы вам не жить с ним?

Гимназистке Марусе П. Если бы он был убит — об этом должны были бы знать в том полку, где он служил. Если бы умер от ран — тоже сообщили бы. Значит, он жив. Но найти лазарет мудрёно. Я бы всё же на вашем месте написал в штаб того полка, где он служил.

Любопытной Ю. Наследника никто не наказывал. Снова указываю вам, что арест не наказание, а временная и необходимая мера пресечения. Вообще к бывшему царю отнеслись очень мягко. Его даже не предали суду, и домашний арест — сущий пустяк по сравнению с теми виселицами, которыми он покрыл Россию.

«Пушку». Учитесь непременно. Образованные люди будут теперь нужнее, чем когда-либо.

Жене городового. Я очень понимаю ваше горе. Но и вы должны понять тех, кто вам его причинил. Ведь шла борьба не на жизнь, а на смерть. В борьбе разгорались страсти и неизбежны были случаи самосуда — особенно в отношении сидевших в засаде. И если пострадали сравнительно невинные — то единицы. Если же вы вспомните, сколько людей замучили через полицию за последние годы, вы поймёте причину озлобления — не к лицам, а к мундиру, который они носили.

3 МАЯ

Опять о войне!

Судя по письмам читателей, это самый острый, самый волнующий сейчас вопрос.

И в то же время он так ясен, что поражаешься возможностью каких-то споров. Они кажутся сплошным недоразумением.

А спорить приходится!

Вот что пишет мне один из моих давнишних друзей-читателей:

«Война до победного конца есть полнейший абсурд, явное противоречие в самом принципе; признавать войну ужасным злом и вместе с тем стоять за дальнейшее развитие этого зла, конец которого наступит только тогда, когда организм окончательно истощится и перестанет жить.

Оборонительная война под тем же девизом приведёт к тому же, к тем же последствиям: если воевать — значит, нападать, если нападать — значит, захватывать, если захватывать — значит, порабощать и унижать. И этому доброго конца не быть. Тогда всё сведётся к старому, потеряет всякое очистительное действие революция. Пропадёт добытая свобода. Звук пустой будет республика. Останется та же гидра насилия и произвола, а свобода будет только сказочной весной, во время которой змея сменила шкуру. Война до победного конца ни в каком случае неприемлема, так же неприемлемо и „долой войну“. Слово же война вместе со всем ветхим должно быть вынесено и изъято из употребления. На его месте должно стоять слово мир».

Всё это очень хорошо сказано.

И если вы спросите: «Что лучше — война или мир?» — разве только сумасшедший ответит: «Война».

Таким образом, раз навсегда надо устранить первое недоразумение: никто не спорит о том, что лучше — война или мир, спор идёт о другом: как прекратить войну?

Говорят:

— Немецкий народ должен свергнуть Вильгельма, и тогда немедленно можно заключить мир.

Совершенно верно!

Вы верите, что это возможно. Я не верю. Но и я, и вы совершенно одинаково не можем не признать, что пока ещё Вильгельм не свергнут!! Когда его свергнут, тогда будет другой разговор. Но какой смысл, решая вопрос о том, как нам кончить существующую войну, ссылаться на такой способ, который не от нас зависит и пока является плодом наших мечтаний?

Говорят:

— Братание в окопах.

Тоже хорошая вещь!

Но сегодня Совет солдатских и рабочих депутатов вынужден заявить, что такое братание возможно лишь с революционной армией, а так как таковой в Германии нет — братание недопустимо.

И это верно!

Революционные русские войска, братаясь в окопах с правительственными немецкими войсками, дают возможность врагу устроить себе перемирие на нашем фронте, чтобы свободнее действовать во Франции. А уж заодно пополнить и свои разведочные сведения о наших расположениях!

Итак, мир — нужен. Но как же его достигнуть?!

Заключить сепаратный мир с Германией?

Прекрасно!

Допустим даже, что Россия на заре своей новой жизни пошла бы на измену союзникам; кто же гарантирует, что сепаратный мир с Германией — это конец войне?

Правда, мы сейчас воюем с Германией и сейчас сепаратный мир похож на конец военных действий. Но ведь Франция, Англия, Италия и особенно Япония — совершенно иначе смотрят на дело и, конечно, немедленно объявят нам войну. Япония очень сильна. Армия её в полной боевой готовности. Дойти до Байкала она может церемониальным маршем, а до Урала — с лёгким боем. В несколько месяцев мы потеряем Сибирь и будем вынуждены вместо «мира» воевать плечо к плечу с германцами против недавних наших союзников, которым изменили.

Все твердят:

— Война выгодна буржуазии.

Но разве сейчас речь о выгодах! Сейчас речь о существовании России. Неужели же рабочему классу невыгодно, чтобы Россия существовала как великая страна?!

Очевидный абсурд! А если это необходимо для всех населяющих Россию классов — то отпадает вопрос о выгоде.

Вы хотите кончить войну?

И я тоже считаю, что её необходимо кончить.

Но оказывается: её нельзя кончить простым постановлением и резолюцией. Нельзя кончить посредством братания — так как в Германии революции пока нет. Нельзя кончить даже сепаратным миром — потому что это вовсе не будет означать прекращение войны, а лишь перенесение её с германского фронта на японский.

Что же остаётся?

Выход один:

— Заставить немцев заключить мир.

Но это и есть: «война до победного конца» — потому что без победы над немцами германское правительство не согласится на мир, приемлемый для России, Англии и Франции.

Итак, о чём же спор? Не явное ли он недоразумение?

Спорить о том, что лучше — война или мир, бессмысленно, потому что никто войну выше мира не ставит.

Говорить о заключении мира путём германской революции бессмысленно, потому что никакой революции там нет.

Таким образом, все вынуждены признать (даже Ленин), что пока нельзя вкалывать штыки в землю.

А если так, то единственный путь к миру — надобна война. А раз надо воевать — надо хорошо воевать, чтобы не приносить напрасных жертв.

Для того чтобы хорошо воевать, надо прекратить партийные распри в тылу. Придёт время — деритесь сколько хотите в парламенте Русской демократической республики, сводите партийные счёты, упрямо боритесь за лозунги, выработанные теоретиками в тиши кабинетов.

А пока надо забыть о мелочах — и помнить о главном: о спасении России.

6 МАЯ

Перед отъездом я заинтересовал своих читателей, сказав, что уезжаю с двумя целями: во-первых, в поисках чудесного и, во-вторых, по делам личным.

Письма, полученные мною по приезде, показывают, что семя упало на добрую почву!! Почти в каждом письме просьба:

— Обязательно расскажите о чудесном.

— Ваши личные дела касаются ваших друзей — вы должны рассказать обо всём.

К великому сожалению, на первый вопрос пока ещё с исчерпывающей полнотой ответить не могу.

Что же касается личных дел — то для многих и они покажутся не менее чудесными, но о них стоит поговорить, так как связь их с общими вопросами несомненна.

Временное правительство в согласии с Иркутским исполнительным комитетом назначило иркутским тюремным комиссаром Н. А. Шестопёрова. Он предоставил мне возможность сделаться тюремным священником одной из самых больших каторжных тюрем — Александровского централа (близ Иркутска).

Принципиальное согласие моё было дано. Помешали обстоятельства чисто внешние: во-первых, я холост (вещь, впрочем, устранимая!), а во-вторых — как амнистированный, должен отбывать воинскую повинность.

Итак, вопрос не снят, но отсрочен.

Пусть не думают мои друзья-читатели, что, решаясь принять священство и посвятить себя каторжной тюрьме, я хотел уйти от той деятельности, которую связываю с «Новой Землёй». Нет! Моё первое условие в переговорах о тюремной деятельности было: ежегодный отъезд в Петроград на 3-4 месяца для чтения лекций. Этот срок был бы достаточен для постоянной личной связи с читателями и личного налаживания всего дела. Остальное — можно делать посредством почты.

Тяготение моё к уголовным столь определённо, что и от этого мне трудно отказаться во имя «Новой Земли».

Совместительство возможно!

В начале я сказал, что моё личное дело легко связать с общим вопросом. И действительно, вопрос о каторге — большой общий вопрос.

У меня нет призвания к политической деятельности. Я признаю её важность. Но она не захватывает мою душу. Она кажется мне слишком внешней.

Меня захватывает жизнь — и жизнь в самых глубоких её сферах. То, что принято разуметь под словами «духовная жизнь».

Я вижу не массы, а людей. Не «с. д.» и не «с. р.» — а души человеческие.

И вот я спросил себя:

— Да разве вся наша жизнь не каторга? Разве все мы не преступники? Разве подсудимый сплошь и рядом не лучше судьи?

«Мёртвый дом» представляется мне язвой человечества, которую мы, на свободе, тщательно прячем под шёлком, бархатом или ситцем — в зависимости от нашего материального благополучия.

Я знаю, надо смотреть в корень. Надо бороться с преступностью школами, социальными реформами и пр., и пр., и пр.

Но не «поборотая» преступность!!.. Вот та самая, которая сидит там, за железными тюремными решётками, — как быть с ней? Заперли — и ладно!

Но как могу я, разыскивающий язвы, скрытые в свободных, жизненных условиях, — пройти мимо тех, кто свершил преступление и потому перестал их скрывать?

Мне стало ясно, что идти именно туда — моё настоящее призвание!

Вы знаете меня достаточно! Знаете, что я фантазёр и сказочник.

И вот мне уже снилась прекрасная сказка о том, как я превращу «мёртвый дом» в живой!

Вы думаете, я бы пришёл к преступникам и сказал им:

— Будьте паиньки!

О, нет! Я бы пришёл к ним как доброволец-каторжник. Не для того, чтобы учить добродетели, а для того, чтобы сообща постараться улучшить жизнь за каменными стенами.

Первым делом я превратил бы тюрьму в народный университет. Я собрал бы всех каторжан и сказал бы им:

— Не мне судить вас. Я сам весь в грехах. Но я много знаю, потому что мой богатый отец учил меня в то время, когда многие из вас голодали и проклинали жизнь. Теперь я буду жить с вами — и, пока вы здесь, расскажу вам обо всём, чему меня научили. Расскажу вам об устройстве вселенной, о том, как развивалась земля, о том, по каким законам живёт материя. Расскажу вам, как возникла на земле жизнь и как она развивалась. Как создался человек, как совершенствовался он. Вы узнаете историю всех веков и народов. А затем узнаете и то, как люди искали истину и Бога.

Мир науки — новый мир. И никакие стены тюрьмы не помешают вам войти в него.

А те из вас, кому дороги детские воспоминания, связанные с церковью, кого тяготят грехи, кто жаждет веры и Бога. Пусть те придут ко мне в Церковь — мы будем вместе молиться.

Но не думайте, что я, духовник ваш, не знаю, что не о едином хлебе духовном жив человек. Кроме бесед, кроме духовных утешений — надо постараться сделать жизнь в тюрьме и материально чище и «красивее». Мы будем работать на земле. Мы разведём образцовые огороды. Мы устроим сад. Посадим цветы. Будем жить трудовой жизнью. Я буду работать с вами. И знаете что? Почему нам не сделать свою «Демократическую Республику»?! Чем мы хуже людей, живущих на воле? Давайте введём выборное начало — и организуемся в «тюремное государство».

Когда вы отбудете срок — вы пойдёте к «нравственным людям» и научите их многому. Ибо вы знаете то, что могут знать только грешники, пережившие весь позор унижений…

Я часто теперь говорю мысленно с будущими своими друзьями — в тюрьме. И если суждено сказке сбыться — я буду счастливейшим человеком на свете.

Но… но меня смущает предсказание. Вы знаете, что сказала мне одна таинственная женщина с поразительными способностями видеть будущее, которую встретил в эти дни моих поисков чудесного?

Она сказала:

-- В будущем ожидает вас богатая деятельность, но такая, какой сейчас у вас и в голове нет.

9 МАЯ

В газете «День» № 53 группа бывших уголовных поместила письмо следующего содержания.

«В Петрограде образовалась группа бывших уголовных обоего пола, освобождённых в великие дни революции из разных тюрем.

Цель группы: отказаться от всякой уголовщины, сорганизоваться и вступить для нового прямого пути жизни и работать с того момента для всеобщего блага, призывая уголовных не одной России, а всего мира, создавать свои органы печати — газеты и журналы.

Для достижения своей цели группе нужны материальные средства, чего у неё нет, но она надеется на общую поддержку.

Группа обращается к освобождённым в дни революции уголовным с призывом присоединиться к ней и убедить народ, что мы — не вредные для общества люди. Присылайте своих представителей и корреспонденцию, равно и материальную поддержку. Мы работаем на общее наше дело, мы должны поставить вопрос о нас, где следует, и для этого группа избрала особую комиссию, во главе которой стоит личный секретарь председателя Сов. раб. и солд. деп. Н. С. Чхеидзе, студент юрид. фак. К. Киртадзе, который со всей энергией взялся за наше дело.

…Некоторых из нас освободили, но оставили на произвол судьбы. Неужели мы в Петрограде можем прожить, там, где средние чиновники голодают? Обратно в тюрьму тоже не хочется идти, а тут от холода, голода и грязи подыхаем. Нас тащат опять по комиссариатам — участкам. Мы ждём помощи. Предводитель группы: П. Б. Килаберия. Секретарь: Е. Калиновский».

Вопрос о важности организации уголовных для взаимной поддержки — ясен как день, никакие патронаты не сделают в этом направлении столько, сколько сами уголовные, сплотившиеся в общую семью для честной жизни по выходе из тюрьмы. И ничто не сможет так поддержать нравственно ещё отбывающих наказание в тюрьмах, как сознание, что на воле есть организация бывших уголовных, которые помнят о своих товарищах по тюрьме и подадут руку помощи, когда из тюрьмы придётся выйти на свободу.

Но и общество обязано оказать «бывшим уголовным» всяческую поддержку.

Я особенно обращаю внимание читателей на последние строки письма! В этих словах — жуткая трагедия для бывших «преступников» и не менее жуткая, хотя и в другом роде, трагедия для общества.

В Петрограде уголовных сравнительно с общим количеством населения не много. И трагическая судьба их не бьёт так в глаза. Но приведу вам ошеломляющий пример:

В Иркутске в те дни, когда я был там, выпущенных из тюрем на произвол судьбы было 400 человек. А общее число ожидаемых из других тюрем: 60 000 человек! Цифра ужасающая!!

Целая армия бывших уголовных, которая только чудом может снова не попасть на каторгу. Почему? Да по очень простой причине:

Вы знаете, что представляют из себя эти 400 освобождённых?

Полуголодные и в буквальном смысле полуголые люди. На них нет белья, одни серые халаты. И ни копейки денег, чтобы надеть честный костюм.

И вот этим раздетым людям говорят:

— Отправляйтесь и свободно селитесь в сибирских деревнях.

Но что они там будут делать?! Да и как добраться туда голодному и раздетому человеку.

Старое правительство рассуждало так. Мы тебя держали на каторге 10 лет, поили, кормили, одевали. Исправляли. Теперь ты стал совсем «нравственный» — иди на все четыре стороны.

— А есть?

— Ну уж это как угодно.

В скрытом виде это значит:

— Обывателей много — не зевай!

И выпущенные на свободу люди вынуждены были не зевать.

Недаром говорят: в Сибири убить человека — всё равно, что зарезать курицу.

Так делала старая власть.

А новая застигнута в этом вопросе врасплох и без поддержки общества и самих уголовных вряд ли справится с громадной задачей «сразу» исправить ошибку и не только освободить из тюрем, но и ставить на ноги «на свободе».

Все люди эгоистичны.

Забота о бывших уголовных должна подсказываться уж если не моральными соображениями, то чисто «шкурными».

Ведь нельзя же требовать от бывших преступников, чтобы они прониклись такой любовью к сытым обывателям, что готовы были бы на голодную смерть скорее, чем на грабёж. 60 000 выброшенных на улицу уголовных — это «потенциальные преступники», из которых верных 70 % сделается настоящими преступниками, если мы их не поддержим.

Если призыв к помощи не трогает сердец — пусть затронет хотя бы обывательскую шкуру!

Правительство с своей стороны обязано сделать всё зависящее, чтобы урегулировать этот вопрос.

Оно судит и посылает в тюрьму людей, нарушивших уголовный закон. Пусть так! Но, сажая в каменный мешок, оно берёт громадную ответственность и нравственную, и материальную. Нравственную — потому что оно должно не только наказать преступника, но и исправить его. Материальную — потому что тюрьма делает человека «нищим», лишает его не только того заработка, который он имел, но и самой возможности иметь его по выходе из тюрьмы.

Правительство должно честно выполнять свои обязательства:

Оно должно сделать всё, что может, чтобы оздоровить душу преступника — эта обязанность должна выполняться, пока преступник в тюрьме.

И оно должно сделать всё, что может, чтобы вернуть преступника к честному труду — эта обязанность должна выполняться, когда преступник выпускается на свободу.

11 МАЯ

Новый министр почт и телеграфов Церетели почти в день своего вступления в должность энергично возбудил вопрос об улучшении материального положения почтово-телеграфных служащих.

Честь ему и слава за это!

Но не делает устаревшей заметку, которую прислали мне почтовики с следующим сопроводительным письмом:

«Далёкий Друг, обращаемся к вам с просьбой, не откажите, ради Бога, не откажите, осветить забытое, забитое положение почтовиков. Поместите, если можно, прилагаемую заметку: поверьте нам и нашему положению, ибо наш голос до сего времени — вопль вопиющего в пустыне».

А вот и заметка:

«Тяжела, неприглядна жизнь провинциального почтовика. Получит чиновник VI разряда 56 руб., минус стол 40 руб., стирка 5 руб., табак 5 руб., мыло 1 руб., свободных 4-5 руб. Несёшь этот „остаток от трудов праведных“, а видишь сотни рвущих рук. Куда деть такую сумму, куда употребить, коль нужно всё и нет ничего. Брюки, тужурка, пальто, сапоги, всё требует смены, а где раздобыть денег? Вот вопрос, от которого мураши бегают по спине, да и хочется жизни, света, но нет, как гвозди в голове, подобные мрачные мысли заглушают всё, и ещё жить труднее, сознавая, что и мы тоже люди, тоже человеки, полноправные граждане свободной России.

Была надежда — награда к пасхе, а подали, как нищему, 5 руб.

Спешите откликнуться, власть имущие граждане-правители. Царь нас покормил словами, но вы не царь.

Ждём! Скорее! Забытые».

Что прибавить к этой коротенькой заметке, действительно больше похожей на вопль, чем на «литературное произведение». Уж какая там «литература», когда человек получает 50 целковых в месяц!

Какие «жалкие слова» прибавить к этой цифре? Она страшнее всяких слов. 56 р., при теперешних условиях жизни, — это даже для холостого нищенство. А для семейного? Да что говорить! — вы знаете лучше меня — что «56 руб.» — это голод в самом буквальном смысле слова.

Денег у казны нет?

А нельзя ли посократить расходы по дипломатическому ведомству.

Из всех чиновников самые обиженные, самые забытые — учителя и почтовики. То есть самые нужные из всех чиновников страны, оклады их ниже окладов дворников, трубочистов и чернорабочих…

Конечно, Церетели не царь и потому не обманет. Но даже и ему хочется сказать:

— Поскорее! Настаивайте на немедленном решении вопроса, — не откладывая до обсуждения общего вопроса, об окладах чиновников всех ведомств.

А вот письмо — совсем о другом. Весёлое!

Почтовики просят куска хлеба, а солдаты с Карпат просят гармонью!

Но воистину не о едином хлебе жив человек — и там, на войне, где хлеб как никак есть, — может быть, гармонья нужнее хлеба.

Привожу письмо безо всяких исправлений:

«Покорнейше просим вас поместить нашу заочную просьбу. Мы, как защитники родины и бывшие участники народного движения в 5-м году, не можем выразить чувств, наполняющих наши души в знак свергнутой романовщины, и очень сожалеем, что не можем поделиться своею радостью с теми, кто в это мало посвящён. Просим всех наших земляков-петроградцев помочь в этом, а именно: прислать нам в лесистые глухие Карпаты гармонию немецкого строя, чтоб громогласно и звучно катились звуки свободной марсельезы. Да здравствует Демократическая Россия, ура! Бывшие рабочие Путиловского и Сестрорецкого Ружейного завода М. Карпов и А. Громов».

----------

Карточки мои готовы. Посылаю всем, без всякого выбора — потому что для меня все одинаковые друзья и никого я одинаково лично не знаю.

19 МАЯ

Многие читатели глубоко взволнованы происходящими событиями (особенно в провинции), которые принято называть анархией. Многих волнует противоречивость лозунгов, борьба партий и пр., и пр., и пр.

Один из друзей также пишет: «Глядя на эту вакханалию, хоть в гроб ложись и помирай».

Причина всех тяжёлых восприятий от текущей жизни заключается в том, что мы не привыкли схватывать главное — мы всегда теряемся в мелочах. За деревьями не видим леса.

Психологически — это очень понятно.

Представьте себе, что вы участвуете в бою. Можете ли вы видеть общую картину боя? Конечно, нет! Вы будете видеть отдельных бегущих солдат, слышать выстрелы, крик, стоны, будете видеть падающих, убитых и раненых — но боя в целом не увидите!

Так же трудно и нам, участникам исторических событий, видеть общую картину происходящего, а потому и правильно её оценивать. Надо всё же постараться подняться повыше — и тогда многое увидится иначе.

Не думайте, что я хочу кого бы то ни было оправдывать. Нет — я прекрасно знаю, как возмутительны, как антиреволюционны отдельные случаи насилий, безобразий, погромов. Явполне сознаю и ошибки демократии, и тяжкие грехи буржуазии. Но именно потому, что признаю и сознаю всё это, — нисколько себя не ослепляя, не прислуживаясь к демократии и не потворствуя «буржуям», — говорю:

— За деревьями леса не видим — потому и ужасаемся и слишком громко кричим: «Отечество в опасности». Так громко, что невольно является подозрение: не боимся ли мы больше за себя, чем за своё отечество?!

Деревья — это всё то отрицательное, чем наполнены газеты последних дней. А где же лес?

В первые дни революции — отменяется смертная казнь, женщинам даётся равноправие, провозглашается «война без аннексий и контрибуций». И наконец наступает — братание на фронте.

Вы скажете:

— А самосуды? А насилие над женщинами?

В Симферополе задушили купца, всю его семью, и перед удушением надругались над дочерью. А аннексия чужого имущества? А гражданская война?

Да, но это и есть деревья. Лесом же мы должны признать те общие принципы, которые были выдвинуты как национальные стремления.

Представьте себе, что у нас 2 % хулиганов. Процент ничтожный для общей оценки народа. Но совершенно достаточный, чтобы заполнить столбцы газет какими угодно ужасами. Если в Петрограде 2,5 миллиона жителей, то хулиганов в общем окажется 50 тысяч, — согласитесь, цифра совершенно достаточная, чтобы натворить кучу мерзостей.

У нас критикуют формулу «мир без аннексий и контрибуций» и считают страшной ошибкой братание.

Да, я уверен, что мы, русские, почти смешны и с своим бескорыстием, и с своими поцелуями. Это почти юродство. Это наивно с политической и военной точки зрения. Но подойдите со стороны моральной. Пусть мы немножко дети, немножко Дон-Кихоты, но не являемся ли мы глашатаями такой моральной правды, перед которой должен будет смолкнуть смех расчётливых людей на западе.

У нас беспорядок.

Да, грешны. Но когда Русь особенно славилась выдержкой, дисциплиной, порядком? Нас веками развращали произволом, самосудами, бесправием. Откуда же взяться сразу и порядку, и выдержке, и сознанию права. Но мы всегда считали себя святою Русью — и этому не изменили. Напротив, показали это почти как чудо — изумлённому миру.

Вместо бряцания оружием — мы сказали все, в один голос: не надо захватов. Вместо расправы с насильниками — не надо смертной казни. Вместо победы — братский призыв.

Были случаи всяческих расправ и захватов, но народ в целом, нация этого не хотела — этого не благословляла.

И ещё одно:

Сколько смеялись над нами. Да и сами — сколько смеялись мы над собой за проповедь «непротивления злу насилием».

И что же? Разве первые шаги нашей народной власти — не проникнуты духом того же «безнасилия»? Разве не обращается власть к совести, к уму, к чувству долга? Разве тащит она в тюрьму, на эшафот, грозит пытками?

«Вегетарианская власть» — издеваются над этими новыми принципами власти.

Да, опять-таки здесь, может быть, и есть доля ошибочного, непрактичного, того, что на руку тем 2 %, которые насильничают, не зная ни стыда, ни совести.

Но главное-то? Воля нации, её устремление? Не ослепляют ли они совершенно небывалой в истории силой нравственного чувства?

Ведь Россия два месяца была почти без власти. Каждый мог совершать преступления с вероятностью 99 против 1, что останется безнаказанным. А призывы к порядку со стороны общественных групп не могли доходить по назначению, хотя бы потому, что в России более 50 % неграмотных!!

И вот при таких-то условиях — самая бесправная, самая тёмная, «варварская» страна, ставшая самой свободной страной в мире, — несёт этому миру величайшие призывы нравственного, я бы сказал, религиозного порядка.

И что значат при таком размахе отдельные случаи, даже частые случаи самоуправства и насилий?

Мы должны помочь народу как можно меньше погрешить против самого себя. Мы должны бороться с анархией, но мы не должны переоценивать её (и подобно Леониду Андрееву — спешить плюнуть на самих себя).

Нет! За гнилыми, корявыми, уродливыми деревьями анархии — ярко блещет зелёный лес красоты нетленной.

Русский народ не только свершил беспримерный подвиг — бескровную революцию, он дал миру нечто большее: он показал ему в своих национальных стремлениях — великий образ святой Руси.

----------

Меня спрашивают:

— Будут ли в газете продолжаться лекции «Народный университет»?

Едва ли. С осени предполагаю читать их в расширенном объёме. А в сокращённом виде — думаю печатать в «Новой Земле»; очень уж теперь это не газетный материал.

Виктору Булову. Что касается сказанного вами о нас, учёных людях, — то вы здесь правы: наш великий грех перед народом, что мы не отдавали ему наших знаний — и все должны искупить поскорей эту вину. Очень кстати вы напомнили слова по отношению власть имущих и капиталистов. И я с удовольствием выписываю их: «Горе тебе, опустошитель и грабитель. Когда кончишь опустошение, будешь опустошён и ты, когда прекратишь грабительства, разграбят и тебя» (Ис. 33, 1).

А. Зайцеву. Публичные дома даже в смысле здоровья никого не охраняют — это рассадники заразы. Тайная проституция будет всё равно, есть дома или нет. Но закрыв их, государство не будет санкционировать преступления.

Сельскому старосте Исаку. По-моему, лучше с соседней деревней не ссориться и, если они добровольно не согласятся кончить дело миром, — подождать до Учредительного собрания. Теперь земли будет много — не из-за чего и ссориться-то.

№ 7100. Теперь столько общественной работы, что надо бы забыть слово «одиночество».

Много пережившей Анне. Во всяком случае, не за первого. По-моему, и не за второго. Но хорошо уж то, что придётся ждать три года. В 18 лет — плохая будете мать. Оттого, что подождёте, ничего, кроме хорошего, не будет.

2 ИЮНЯ

Один из моих друзей, солдат, по его собственным словам, всё время читавший на фронте «Правду», — приехал в Петроград, купил «Маленькую газету», которую всегда читал до революции, и разочаровался: «Газета изменила своё направление…»

Но так как, по его словам, я, Далёкий Друг, остался «тот же» — то он мне и пишет об этом разочаровании.

Мой друг ошибается! И я тот же, и газета та же!

Если бы письмо солдата, ставшего по недоразумению «правдистом» (ибо, по моему глубокому убеждению, «правдистом» можно быть или по недоразумению, или по злому умыслу), было единичным — я ограничился бы ответом ему по почте. Но этот вопрос о «направлении» звучит во многих письмах. И я чувствую, что надо объясниться.

Прежде всего, лично о себе. Читатели спрашивают, к какой партии я принадлежу.

Один большевик даже требует:

— Сорвите с себя маску — и открыто признайтесь (!), к какой партии принадлежите.

Если под маской сердитый большевик разумеет псевдоним «Далёкий Друг» — то я никак не хочу срывать «Далёкого Друга», так как очень люблю этот псевдоним, вполне выражающий моё внутреннее отношение к окружающим людям. Но фамилии своей не скрываю и в «Маленькой газете» подписываюсь, кроме «Далёкого Друга», и полной своей фамилией, да ещё в придачу полным именем!

Что же касается требования признаться, к какой партии я принадлежу, — то, к сожалению, требования этого удовлетворить не могу, ибо не принадлежу ни к какой партии и, даст Бог, ни к какой никогда принадлежать не буду, пока партии будут тем, что они есть сейчас.

Я сочувствую партии социалистов-революционеров. Практическую программу с. р. принимаю почти целиком. Но и у с. р., и у всякой другой партии есть нечто для меня совершенно неприемлемое — партийная дисциплина.

Я не могу отказаться от безусловной свободы своей личности. Для меня моя совесть всегда останется выше самого идеального «исполнительного комитета» — и какую бы резолюцию партийный комитет ни вынес о том, как нужно относиться к тому или иному явлению, — я буду относиться к нему всегда, сообразуясь с своей совестью и со своим разумением, а потому и действовать в каждом отдельном случае буду самостоятельно.

Партийность в теперешнем её виде — это нечто глубоко вредное, совершенно обезличивающее людей. Это то, что превращает людей в массы и отдельного человека в «с. р.», «с. д.», «к. д.» и пр.

Недавно я был на митинге (первый раз!). И меня поразило отношение к ораторам. Слушатели явно интересовались не тем, что говорится и правда ли говорится, а тем, кто говорит и, главное, от имени какой партии говорит.

Меня подмывало принять участие в прениях. Из любопытства. Как бы, в самом деле, отнеслись партийные слушатели к оратору, который заявил бы, что он просто человек!! Ведь этакий казус в тактике партий не предусмотрен.

Меня зовут Валентин Павлович. Инициалы: В. П. И я могу говорить только от имени «В. П.». Мне органически противно сознавать себя безвольной единицей массы, за совесть и разум которой решили какие-то люди, сидящие в комитете, — а от меня требуют исполнения.

Я индивидуалист. Бунтовщик. Анархист. Что хотите. Но я никогда не откажусь от своего человеческого не только права, но обязанности за каждый час прожитой жизни давать отчёт прежде всего своей совести.

Таков я был до революции. Таков остался после неё.

Я — тот же!

Но категорически утверждаю, что и газета та же — если брать общее её направление.

Газета всегда служила демократии. И ныне продолжает это служение. Только недобросовестность или партийные соображения могут заставлять приклеивать к «Маленькой газете» кличку «буржуазная газета».

Партийные соображения ясны как день. «Маленькую газету» читает по преимуществу беспартийная «масса» тружеников. Та самая «масса», на которую каждая партия смотрит с вожделением, как на будущих своих сочленов. Но, конечно, легче поделить по-братски беспартийную «массу», не имеющую своего идейного органа, чем такую, которая его имеет.

Отсюда вполне логично социалистическая партийная пресса считает «Маленькую газету» вредной. Будь я «с. д.», а не «В. П.» — я первый бы сказал: «Маленькая газета» большая помеха для нашей партийной пропаганды!

Но для того, чтобы кличка «буржуи» имела видимость основательности, надо разыскать в газете что-либо подходящее для таких обвинений.

И разыскать не трудно!

Почему?

Да потому что «Маленькая газета» служит демократии, но никогда не будет ей прислуживаться, ибо кому прислуживаются, того не уважают.

Да, в газете не всегда гладят по шёрстке и рабочих. Бывает, и против шёрстки. Но газета и обязана делать это по совести, коль скоро она видит ошибки демократии.

Вы думаете, не наступит время, когда ставшая вполне сознательной демократия потребует отчёта от своих вождей, которые не всегда были на высоте своего призвания? Поверьте, наступит. И демократия скажет им: мы были малосознательной массой — и вы руководили нами — зачем же вы не предостерегли нас? Зачем вы потакали нам в том, что требовало с вашей стороны протеста? Зачем вы льстили, когда надо было обличать? Мы не ведали, что творили. Нам простительно. А вы, ведающие, в чём будете искать себе оправдание?

Вы хотите, чтобы я указал вам конкретно на такие ошибки?

Извольте!

Ошибкой было создание первого Временного правительства без участия министров-социалистов.

И ещё большей ошибкой было постановление о том, что Совет рабочих и солдатских депутатов (т. е. демократия) будет поддерживать Временное правительство, но постольку, поскольку его деятельность не расходится с интересами демократии. Эта оговорка, многими считавшаяся верхом политической мудрости, на самом деле была вопиющая политическая глупость, имевшая роковые последствия для России.

Глупость, которую можно объяснить только партийным ослеплением.

Ведь все партии заявляли, что они верят в персональную честность членов Временного правительства, т. е. верят, что министры-либералы не обманщики. Но эти министры заявили о своей программе, которую нашли приемлемой представители демократии. Какой же смысл было заявлять на всю Россию: мы поддерживаем новую власть, пока она не смошенничает! А чтобы нельзя было смошенничать, будем проверять каждый шаг?

Разве не глупость все эти оговорки, когда в любой момент демократия могла своё обещание поддержки считать отпавшим, коль скоро Временное правительство не выполнило бы своих обязательств!

А между тем призрак несуществующего обмана создал вполне реальное двоевластие, а в революционную эпоху двоевластие — это безвластие. И вот благодаря этой ошибке вождей демократии два месяца страна была фактически безо всякой власти. Срок вполне достаточный, чтобы страна, веками воспитанная насилием, произволом, самосудом, расшаталась настолько, чтобы тем же вождям пришлось кричать: отечество в опасности!

Это ошибка политическая. Вторая страшная ошибка — военная.

Об этих ошибках столько писали и в социалистической печати, что возвращаться к ним не буду.

Все знают теперь, к чему привели армию призывы братанья и знаменитый «Приказ № 1».

Давно пора потребовать у ораторов, доказывающих необходимость прекратить войну, чтобы они говорили о другом: как это сделать. Сказать: «Надо прекратить кровавую бойню», — это значит ничего не сказать, потому что все согласны с этим пожеланием. Но надо определённо и точно указать: как это сделать?

Сепаратный мир — это не конец. Братание — не конец.

Ну так что же? «Долой!» Верно. Ну, а как долой?

И вина вождей демократии, что они, играя на народных стремлениях к миру, усиливают отвращение к войне, не имея никаких способов к её прекращению.

Третья ошибка — экономическая.

Я с чувством отвращения отношусь к развратной, подлой, свинской жизни буржуазии. Я убеждён, что творческие силы народа живут в трудовом классе. Я считаю, что буржуазия изживает свой век.

Несомненно, рабочие должны добиваться улучшения своего материального благополучия и конечной целью их стремлений должен быть социализм.

Но социализм — это равенство. Это своеобразная религия. В основе её — стремление к общему счастью. Между тем, во многих дезорганизованных выступлениях рабочих требования были несообразно повышенные. Их подсказал не социализм, а тоже, если хотите, буржуазная жадность — но увлёкшая рабочих. Это походит на то, как голодному человеку дали сразу много еды, и он так набросился на неё, что объелся и умер.

Рабочие должны действовать организованно — совершенно не щадя хозяйских карманов, но не покушаясь на то, что угрожает России.

Ведь это «буржуи» думают: было бы мне хорошо, а там хоть потоп! Это буржуазная мораль и буржуазная психология.

Но многие вожди, видя эту болезнь пролетариата, — из страха гладить против шёрстки тех, кто является хозяином современного политического положения, или молчали, или поддакивали, или даже науськивали.

Итак, газета — та же. Она защищает интересы трудящихся масс. Идёт против течения, когда по совести видит ошибки.

Она стремится сделать читателей сознательными гражданами. Не вести их за собой, как «массу», а помочь сознательно выбрать дорогу в политической и общественной жизни. И главное, по мере сил своих она осуществляет свой девиз: быть первой там, где трудно дышится и где слышится человеческое горе.

16 ИЮНЯ

Письма об уголовных… Их очень много — этих писем о мёртвом доме.

Сильно задело моих друзей намерение моё сделаться тюремным священником. Большинство сочувствует. Но многие высказывают огорчение, что отъезд в Сибирь неминуемо оборвёт мою связь с читателями-друзьями. Для многих дело представляется так, как будто бы я должен выбирать: или деятельность тюремного священника — или переписка с друзьями, «свободное пастырство», издание «Новой Земли» и чтение лекций в «Народном университете».

Но я уже писал вполне определённо, что считаю оба дела совместимыми. И ни от одного из них не думаю отказываться. Скажу даже больше: убеждён, что и тюремная деятельность, и общественная только выиграют от этого.

Сегодня мне хочется ответить на возражения довольно неожиданные и совсем с другой стороны.

Инженер Князев прислал мне горячее письмо, в котором самым решительным образом протестует против моего намерения, считая самую задачу исправления преступников неосуществимой, потому что преступные люди родятся преступными, предопределены к преступлению — и ничто не в силах изменить их. Нельзя голубоглазого сделать черноглазым — и нельзя преступника сделать честным человеком.

Ошибка моя, по мнению Князева, в том, что я, как и большинство, считаю людей одинаковыми. Между тем, пишет Князев: «В Евангелии ясно сказано, что Бог сознательно творит и злых, и добрых. Ап. Павел в пояснение этого ссылается, как на пример, на горшечника, который делает и вазы для украшения, и сосуды для низкого назначения. Всё нужно для общей цели, поставленной нам Богом, то же подтверждает теоретически в притче о сеятеле. В ней ясно указано, что далеко не все способны воспринять драгоценные семена истины. А на практике Евангелие указывает, как проповедовали Христос и апостолы. Эта практика их агитации (по-нынешнему) совсем не похожа на навязывание своего учения. Они даже не учили, а „сеяли“, т. е. хорошо знали, что кто по природе своей подготовлен воспринять высокие истины, то воспримет их сразу, а у кого природа низка, для того бесполезно навязывание всяких истин.

Не мечите бисер перед свиньями! Это также сказано в Евангелии. Если среди собак имеются разные породы — от дворняги до сенбернара, — то тем больше разницы между людьми. Если дворнягу вы никогда не сможете превратить в сенбернара, то тем более хама вы не сделаете паном.

Это же самое, но в других выражениях мне пришлось прочесть в писании одного святого отшельника, который говорил, что он потому удалился из мира, что пребывание его там для учения (как вы хотите) бесполезно, т. к. люди не послушают. Каждый должен сам спасаться. Для этого имеется богатейшая литература. Кто захочет познать истину, то найдёт, т. к. сказано: „ищите и обрящете, просите и дастся вам“. В этих словах глубокий мистический (оккультный) смысл. Каждому назначена своя судьба. В Евангелии сказано, что даже злого фараона, с которым боролся Моисей, Бог нарочно создал. Злые люди создаются с разными целями, а вообще зло создаётся для того, чтобы люди, борясь со злом, усовершенствовались, т. к. единственный путь совершенствования души — непрерывная победная борьба со злом».

В этом письме затронуто много общих религиозно-философских вопросов. Если обсуждать их, они отвлекут нас от главного. Скажу только, что общий дух христианства в корне отрицает разделение людей на «сенбернаров» и «дворняжек».

Разбойник, на кресте сказавший: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии Твоем», — вечный пример возможного спасения для всех. Что же касается притчи о сеятеле, то там говорится о внешних условиях, играющих могущественную роль в деле воспитания.

Но, повторяю, встанем условно на ту точку зрения, что не все люди могут из преступников сделаться честными людьми.

Что же из этого будет следовать в вопросе о моём начале тюремной деятельности?

Разве каторга состоит из таких «дворняжек», которым только и место, что на осиновом суку? И разве на свободе расхаживают всё такие «сенбернары», которым не пристало бы лучше посидеть за железной решёткой?

Всякий ли свершивший преступление — свидетельствует тем самым о своём безнадёжном нравственном состоянии?

Жизнь ежедневно опровергает это. Разве мало оправданных присяжными преступников жили и живут после суда не только не хуже, но даже лучше «сенбернаров»? А если бы суд осудил их при другом составе присяжных, и они бы попали в каменный мешок, что же, по-вашему, плюнуть тогда на них: издыхай, дворняжка!

Где у вас данные утверждать, что попавшие на каторгу уголовные — безнадёжные, предопределённые к гибели люди?

Жизнь человеческая — это не прямая линия, а кривая, и очень даже кривая. Пусть каждый оглянется на себя — такой ли он сейчас, как 5-10 лет назад? И не было ли в его жизни такого момента, когда, при известном толчке извне, он мог бы оказаться в положении преступника?

Вот именно это-то последнее соображение особенно и толкает меня к уголовным.

Мы все потенциальные преступники, каждый из нас при известных обстоятельствах окажется недостаточно устойчив и свершит преступленье. И несмотря на это, каждый из нас всегда в руке своей держит наготове камень, чтобы бросить им в грешника.

Полжизни нашей проходит в том, что мы грешим. И полжизни проходит в том, что мы судим ближних за их грехи.

Я чувствую, что только среди уголовных не будет этой страшной атмосферы взаимного осуждения. И Князев неправ, думая, что меня увлекает мысль исправлять — в смысле чтения лекций о благонравии.

Ничего подобного.

Я хочу быть каторжником-добровольцем. Я хочу быть духовником своих товарищей-преступников, потому что мне посчастливилось благополучно в духовном отношении выйти из «уголовного периода жизни».

Это — лозунг моей деятельности в тюрьме.

А для «сенбернаров» — я тоже дам нечто:

Я буду каждый год приезжать к ним в Петроград и рассказывать, как живём мы, дворняжки, — на цепи, за каменными стенами.

----------

Нищей. А подумали ли вы, как будете жить дальше? Нельзя же всё «гулять»? Годы эти скоро пройдут, а там что? Серьёзно задумайтесь об этом. И лучше всего — попробуйте учиться какому-нибудь ремеслу.

Тасиньке Лю-Лю. Займитесь серьёзной общественной работой. Скука от пустой жизни.

Вите Скучному. Идите добровольцем в армию.

Несчастному гражданину. Сходите: Литейный, 51, доктор Абудков. По-моему, жениться при данных условиях не следует. Если стыдно нарушать слово, то ещё более стыдно жениться, не любя и не вылечившись.

21 ИЮНЯ

Сегодня мои читатели-друзья прочтут объявление о подписке на «Новую Землю».

Журнал выйдет в июле. Предварительная подписка покажет, насколько я имел право рассчитывать на поддержку читателей. Насколько действительно нужно то, о чём я думал как о самом важном в жизни.

Когда до революции я впервые написал о проекте издавать «Новую Землю» и просил читателей ответить мне, считают ли они такой журнал нужным, — я получил более тысячи ответов.

Теперь изменилось многое, Начиная с внешнего: тираж газеты утроился, т. е. утроилось количество читателей. А о внутренних переменах и говорить нечего: каждый из нас за эти 5 месяцев после революции пережил «целую жизнь».

Все эти данные дают мне основание надеяться, что осуществится моя мечта создать совместно с друзьями такую Новую Землю, которая бы объединила души — и дала точку внутренней опоры в бурных, страшных волнах современной жизни.

Мне хочется обратить внимание читателей на два пункта в сегодняшнем объявлении:

1) Беседа читателей.

2) Журнал в розничную продажу не поступит.

Под «беседой читателей» я разумею такой отдел в журнале, в котором читатели могли бы совершенно самостоятельно подымать волнующие их вопросы и сами же в этом же журнале обсуждать их. Это будет в своём роде клуб, где можно будет каждому поговорить по душам.

Второй пункт о розничной продаже многим покажется неудобным и странным. Ведь все издания теперь держатся на рознице.

Да, все! Но «Новая Земля» — не может держаться на случайном читателе, мимоходом, пока едет на трамвае, просматривающем номер!

«Новая Земля», по замыслу, начало такого внутреннего объединения, которое возможно только при условии постоянного и серьёзного общения с читателями.

Я никогда не боялся жить по-своему. Могу ли я бояться по-своему начинать то дело, которое выношено всей моей жизнью.

Пусть читатели простят за некоторые неудобства, связанные с отсутствием розницы, — я иначе поступить не могу.

Конечно, открытие подписки — это ещё не выход журнала. Но всё же это начало.

И я хотел бы, чтобы все мои друзья от души пожелали успеха нашему общему делу. Которое может стать и очень большим делом в зависимости от участия в нём самих читателей, участия не только материального, но и духовного: умом, сердцем, душою!

----------

№ 0. Я бы на вашем месте накупил учебников — и стал готовиться экстерном. Если есть желание да способности — с какой стати растягивать на 4-5 лет то, что можно с успехом сделать в 2?

Георгию Рощину. Опять говорю: бросьте копаться в прошлом. Раз вы говорите: прощу, какая бы правда ни была, — ну и возьмите худшее, что предполагаете, и простите. Коль скоро уж решили «простить» — так не к чему и мучить себя этими расследованиями. А что касается дыму — так он очень часто бывает без огня. Эту пословицу выдумали сплетники.

1 ИЮЛЯ

«Далёкий Друг! Вы нас упрекаете, что мы за деревьями леса не видим: видим анархию (деревья), а не видим великих стремлений нации (лес). Нет! Видим и лес! Но от этого ещё больнее. Потому что видим, как эти деревья угрожают лесу погибелью. Национальные стремления! Да, они прекрасны, но ведь это не более как благие намерения, которыми, как известно, вымощен ад! Нет! Плохое утешение лес, который вот-вот запылает и сгорит от нескольких гнилых деревьев — сухостоя, который подожжён немцами! У меня такое чувство: мы живём в эпоху гибели русского государства. Как эта гибель „реализируется“ — не знаю. Может быть, нас „разделят“. Может быть, превратят в немецкую колонию. Но в спасение России больше я не верю».

Это пишет «старик 56 лет», который не плакал лет 30, а теперь, когда читает газету, уходит в угол подальше, чтобы внучки не видали слёз на глазах.

Письма это произвело на меня глубокое впечатление. Может быть, потому что совпало и с моим собственным настроением.

Я нисколько не отказываюсь от того, что писал о «лесе». Но за эти три недели «сухостой» действительно загорелся так сильно, что в сердце закрадывается тревога, и ядовитая мысль начинает искушать душу.

Хватит ли сил отстоять её от сухостоя?

До революции «культурные» русские люди относились к «народу» так:

— Русский народ — великий народ. По крылатому слову, «народ-богоносец». Но он тёмен, груб, пьян.

Это грех нашего правительства, которое сознательно держало его в невежестве, спаивало и отравляло насилием. Но душа его — душа богоносца. И в минуты национального подъёма — она подымается и над темнотой, и над грубостью.

После революции ясно обозначилась эта двойственность:

Отмена смертной казни. Провозглашение принципов — полной свободы. Равноправие женщин. Всеобщее избирательное право. — Это проистекало из глубин народного духа. Это голос народа-богоносца.

Самосуды, анархия, разгром винных складов. Раздоры. Делёж шкуры убитого медведя — это порождение невежества, грубости, результат внешнего насилия.

И казалось несомненным, что в народе победит Бог — стремление народа к свободе, равенству и братству. А не зверь — жадный, тупой, ничего не видящий, кроме кости, которой его раздразнивают.

Я и сейчас верю по-прежнему, что Бог сильнее зверя. Но не могу не признать, что зверь оказался сильнее, чем это можно было думать раньше.

Личные интересы — далеко не всегда совпадают с интересами общими. И требуется иногда очень значительная степень развития, чтобы понять, как опасно для личных интересов ставить их на первом плане, не удовлетворив интересов общих.

Представьте такой пример.

Вы едете на корабле. Корабль наскочил на подводную скалу.

Общие интересы требуют немедленно исправить корабль, иначе он потонет.

Личные интересы толкают на то, чтобы, пользуясь общей суматохой, занять получше место в каюте.

И конечно, у малосознательных людей будет иметь успех такой призыв:

— Товарищи! Довольно вы ездили в 3-м классе и спали на грязном полу! Занимайте каюты! Иначе, когда пройдёт суматоха, буржуазия опять не пустит вас во 2-й класс!

И все бросятся занимать места и опомнятся только тогда, когда забытые общие интересы отнимут и личное благо, т. е. корабль начнёт тонуть.

Вполне естественно, что в массах теперь проснулась жажда улучшить своё положение. Слишком наголодались массы. Эти эксцессы эгоизма простительны.

Но вожди — они всегда были сыты! И между тем, они свою энергию употребляют вовсе не на то, чтобы поставить на должное место интересы общие. Ибо сами они не столько живут общими интересами, сколько интересами своей партии.

Отсюда и получается — какой-то вихрь обещаний! Кто больше даст.

— Пролетарии! К нам! Мы даём 8-часовой рабочий день. Землю — бесплатно!.. Пожалуйте!

— К нам пожалуйте! 6 часов! 6 часов работы! И немедленный мир. Слышите! Мир — не-ме-дле-нно…

— Товарищи! Все банки, фабрики, заводы — и власть, и мир… И всё, что пожелаете!.. Просим покорно убедиться!..

И каждый тормошит несчастную демократию и тащит её в разные стороны.

Вечером, отдыхая, вожди говорят друг другу:

— Здорово сегодня агитировали!..

А корабль медленно, но безостановочно погружается в воду…

Если случится величайшее несчастье и Россия не выйдет победительницей из той смуты, которая угрожает её свободе, — историки, публицисты, учёные философы очень быстро найдут виновных!

И всё для них станет ясно! Но станет ли легче народу?

Ленин уедет за границу. Ему везде хорошо.

А русский народ — останется и будет думать: как могло случиться такое наваждение, что собственными своими руками мы создали себе погибель.

----------

Сыну сапожника. Попробуйте обратиться в местный комиссариат с просьбой ввиду того, что утеряли паспорт, выдать вам временный вид на жительство. Это тот же паспорт и его выдают «впредь до издания закона о паспортах», а не на определённый срок.

Жаждущей утешения. Укоры, к сожалению, иногда бывают неизбежны. За «меланхолию» всегда стыжу, ибо считаю её непростительным грехом.

20 ИЮЛЯ

Вы догадываетесь, конечно, о чём писали мне друзья за последние дни?

Ну конечно, о вопиющем насилии над газетой.

Читатели выражают своё негодование насильникам и горячее сочувствие газете вообще и мне, в частности. О том, как радостно это сочувствие, распространяться не буду — это и так ясно. А вот о негодовании.

Я разделяю его по существу. Ясно, конечно, что здесь был налицо административный произвол недавнего прошлого. Ясно, что рабочие, отказавшиеся набирать газету, — не бойкотировали её, а сами сделались жертвой насилия. Ибо отказались они набирать вопреки своему убеждению и благодаря постановлению Союза печатников. Но и Союз не бойкотировал газету, так как и он чисто механически подчинился постановлению бюро Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов.

Таким образом — всё было сделано не пролетариатом, а чисто административно, как в старое недоброе время.

И всё же мне хочется сказать несколько слов в защиту наших врагов. Виноваты-то они виноваты. Но надо винить в меру их вины.

Мои друзья забывают, что все эти Либеры и пр. — люди. Когда человеку наступают на мозоль — он кричит. А «Маленькая газета» до того беспощадно наступала на мозоль, что оставалось из двух одно — или публично кричать от боли (это неудобно), или, пользуясь физической силой, прекратить публичное обличение «бульварной газетки», которую, к ужасу господ Либеров, начали читать все!

У людей — всегда есть человеческие слабости. Имея в руках власть, надо быть очень крупным человеком, чтобы не делать её орудием личным.

Министры при царском самодержавии расправлялись с своими обидчиками. Ответственные представители демократии не удержались и расправились с теми, кто лично больше задевал их. Тут и самолюбие, и партийность, и всё что хотите. Словом, обычная человеческая слабость.

В статье «Военно-полевой суд» я документально доказывал вздорность обвинений в контрреволюционности и предсказывал, что газету задушат, если политическая невменяемость озлобленных партийных людей окончательно восторжествует над их разумом. Так оно и случилось. Но невменяемых не судят.

По моему глубокому убеждению, гораздо более велика вина Союза печатников. Ведь у них нет оправдания в личных слабостях. Они не сводили никаких личных счётов. Зачем же они допустили себя до роли чисто механической «гильотины», отрубающей голову свободному слову? Постановление Совета рабочих и солдатских депутатов? Но ведь это постановление 5-6 лиц. А если они ошиблись? Если они действительно свели личные счёты? Почему не разобрано было дело по существу? Почему не проверены были обвинения? Почему, наконец, не обсуждался принципиальный вопрос о свободе слова и об революционном административном произволе, словом, почему не поднят был в союзе вопрос, допустимо ли без суда насильственное закрытие газет? Ведь это опасный путь и союзу печатников небезразлично общее положение печати. Сегодня Либер закроет одну газету, завтра Анисимов другую, послезавтра Гоц третью. А Союз механически будет приводить смертный приговор в исполнение.

Вот эта роль добровольных палачей печати — гораздо хуже, чем преступление против свободного слова, свершённое Исполнительным комитетом в состоянии политической невменяемости, под влиянием запальчивости и раздражения.

Но в общем, друзья-читатели, — «провидение всё устраивает к лучшему»: не будь этого насилия — не было бы у газеты нового названия. А согласитесь: «Маленькая» газета давно выросла. И не больше ли ей к лицу называться — «Народной»?

----------

Я. Л. Путиловцу. Полноте приходить в отчаяние. Десятки тысяч людей переживают то, что переживаете вы. Разве нельзя разойтись и «начать жизнь сначала»? В Неву и в землю не торопитесь: придёт свой срок — належитесь там!

Лиде Александровой. И в монастыре много добра можно сделать. Не уходите.

М. М. Кр. Если в вашем доме спрятался человек, которого ищут разбойники, и вы этим разбойникам солжёте, что человека, которого они хотят убить, нет в вашем доме — это не будет дурным поступком. И если речь идёт о такой лжи — тогда совесть ваша может быть спокойна. Если же требуют иное — конечно, путь один: заявите, что это противоречит вашей религиозной совести. И тогда пусть уж они сами решают, можно вам оставаться или нет.

Семинаристу, пишущему мне длинные письма о своей жизни. Ваша биография чрезвычайно интересна, но это сырой материал — я бы посоветовал вам написать всё это в форме беллетристической. Для удобства рассказ ведите от имени автора.

26-30 ИЮЛЯ

Я обращаюсь с этим воззванием к нашим друзьям-читателям, живущим в провинции, в далёких «тёмных углах» необозримой Руси.

Будем сообща делать большое общественное дело!

Помогите «Народной газете» выполнить ту твёрдую роль смелого глашатая правды, часто идущего наперекор всем, которая выпала на её долю.

Помогите нам создать «Зеркало России», в котором отразилось бы всё: и великое и смешное, и худое и хорошее, и радость и слёзы, и народные надежды и народные разочарования.

Вы узнаёте из газеты жизнь Петрограда. Но Петроград должен знать жизнь всей страны. А это возможно только при одном условии: если со всех концов России наши читатели-друзья будут писать нам о том, что делается в их маленьких уголках.

Из отдельных фактов, из разрозненных черт — будет вырисовываться общий облик провинциальной России.

Спросите, о чём писать?

Обо всём!

Наблюдайте общественную жизнь — и эти наблюдения вам подскажут, о чём писать.

Пишите, чем живут, чем болеют «местные люди», к чему стремятся, какие препятствия встречают на пути своих стремлений. Пишите о положительных и отрицательных явлениях пробуждающейся «свободной» жизни. О деятельности новых людей, выдвинутых революцией. О том, как организуется эта новая жизнь и как приходится бороться подлинной демократии с попытками сковать свободу старыми цепями. Ставьте вопросы, которые ждут разрешения на местах. О земле, о воле, об отношении к войне. Об отношении к политическим событиям. И о том, как всё это отражается на вашей местной жизни.

И большое, и «мелкое» — всё несите нам. Мы будем штабом, в который будут стекаться сведения со всего русского театра, — и наш отдел «Провинция» сделается общим итогом полученных известий, в которых вы узнаете «матушку Русь».

«Маленькая газета» выросла до «Народной», помогите ей оправдать своё название.

Пишите о местной жизни не только как обыватели, не только о мелких личных делах, но и как граждане, болеющие вопросами общегосударственного значения. Под этим углом зрения наблюдайте окружающее — и пишите нам: факты, факты и факты.

Я прошу всех корреспондентов, писавших в отдел «Провинция», отозваться на мой призыв. Я прошу начать писать нам всех, кто не писал ещё до сих пор. Не бойтесь, что выйдет нелитературно. Это беда поправимая. И мы её исправим. А чего же бояться ещё? Ведь времена, когда били корреспондентов, прошли безвозвратно. Или нет? Бьют ещё? Ну что же — напишите и об этом!

Есть грубоватая русская пословица: сухая ложка — рот дерёт. Это я о гонораре. Польза пользой — но труд должен оплачиваться. Прося наших друзей-читателей стать сотрудниками народной газеты, нашего общего народного дела — мы не имеем в виду пользоваться трудом бесплатно: каждая заметка, использованная для печати, разумеется, будет оплачиваться. Подробно об этом мы сообщим каждому из наших корреспондентов в отдельности.

Всех, кто будет писать нам — не только новых, но и старых корреспондентов, — я прошу указывать свои адреса, так как заведующий «Провинцией» И. С. Лаптев ушёл из газеты и я взял на себе общую редакцию этого отдела.

Итак, с Богом, за общее дело, за большую общественную работу, за подлинно народную газету, в которой так нуждается и крестьянская, и городская Россия.

----------

Провинция стонет от непорядка. Стонет и с робкой надеждой смотрит на Петроград: вот приедет барин — барин нас рассудит.

А петроградскому барину и у себя в вотчине круто приходится. Не разорваться же ему. Ведь почти каждое распоряжение приходится подтверждать таким аргументом:

— Не исполните — будут посланы войска.

Нельзя же воевать с каждым обывателем!

Провинция слишком преувеличивает чудодейственную силу петроградских канцелярий.

Циркуляры — плохое спасение. Необходимо вызвать живые силы на местах. И не партийные силы, а общечеловеческие. Эти силы нужны не для того, чтобы делать политику по образцу настоящей столицы, — а для того, чтобы вызвать к жизни скрытые силы общества и начать устраивать местную жизнь на новых началах.

Кроме общей политики в каждом углу России куча своих местных дел, до которых никогда не дойдёт очередь в петроградских департаментах. Провинция приучена надеяться на петроградского «барина» и всё ждёт, когда он приедет устраивать её дела. А вы возьмите, да и начните сами устраивать их! Или, может быть, кое-где и начали уж? Это очень интересно!

Тогда непременно напишите нам! А мы расскажем всему свету — и порадуем наших читателей. Не всё же, значит, жаловаться: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет». Есть, значит, кое-где и порядок! Пишите!

----------

При старом режиме правительство чуть ли не под угрозой засадить в тюрьму требовало, чтобы газеты писали об отрадных явлениях.

Но где их было взять! И никаких отрадных явлений в газетах не оказывалось.

Граждане привыкли за долгие годы самодержавия — узнавать из газет о сплошном ужасе русской жизни. Корреспонденты невольно привыкали видеть тёмные стороны жизни — ибо вся жизнь была безнадёжно чёрного цвета.

Особенно жизнь провинции! Провинциальный отдел всегда был — «отделом обличений»…

И после революции, конечно, осталось тёмного немало. Но начинают пробуждаться положительные силы — и внимательный наблюдатель должен тщательно отмечать их.

Если зло заразительно, то и добро заразительно не меньше.

Нам не нужно «отрадных явлений» старого правительства. Но нам нужны положительные, светлые факты, свидетельствующие о торжестве свободы над рабством, творчества — над разрушением.

Бичуйте зло. Но пусть и доброе из окружающей жизни — западает в вашу душу. И делясь с нами своими болями, не забывайте поделиться и общей радостью.

Мне хочется дать понять друзьям, чем должен стать в нашей газете отдел «Провинция». Мне хочется, чтобы они поняли, какое большое дело сообща мы можем сделать, — и я считаю нужным особенно подчеркнуть, что жду от корреспондентов рассказов не только о самом плохом, что делается на местах, но и о самом лучшем.

----------

Мой призыв не остался гласом вопиющего в пустыне.

Провинция отозвалась — и я вижу, что целый ряд новых корреспондентов постепенно даст нам возможность осветить общерусскую жизнь с исчерпывающей полнотой.

Тем, кто отозвался, шлю свой дружеский привет: снова подтверждаю всю важность начатого дела и прошу впредь писать о своей местной жизни.

А тех, кто не собрался написать, должен «побранить».

Никогда не откладывайте на завтра — то, что можете сделать сегодня!

Будто бы, у вас ничего не случилось и писать не о чем!

Посмотрите повнимательней кругом: верно уж найдётся, чем поделиться с «Народной газетой».

Но когда будете писать, — а вы, конечно, будете писать сегодня! — имейте в виду следующее:

1) Многие стали писать о своих личных делах Далёкому Другу. Это не надо смешивать с отделом «Провинция».

2) Корреспонденции для печати можно подписывать псевдонимом, но для редакции надо обязательно сообщать свою фамилию и адрес.

Еще раз прошу:

Пишите! Не откладывайте! Помогите газете в этом большом общественном деле. Ведь корреспонденции не «выдумываются» в редакции — а потому, каково будет качество присылаемого материала — таково будет и качество провинциального отдела. Он в ваших руках. От вас зависит сделать его интересным, ярким и значительным.

Итак: берите бумагу, перо, чернила и садитесь за работу — расскажите всем читателям «Народной газеты», как живётся-можется в ваших местах.

28 ИЮЛЯ

Как странно было получить мне это письмо! В разгар политической борьбы, общей суматохи, вражды, споров, шумных призывов — вдруг откуда-то донёсся до меня слабый стон души, измученной своей внутренней личной болью.

Но моё ухо особенно чутко к таким стонам. И я не мог не расслышать его, как бы ни бушевала кругом политическая буря.

Сам я не охвачен политическим волнением. Сам немножко со стороны смотрю на политическую сумятицу. Сам в душе своей болею иными болями, чем все люди, охваченные повальным политическим увлечением.

Может быть, потому и звучит во мне в ответ на эту личную тоску — самое живое, что есть в моём сердце, несмотря на грустное, почти отчаянное содержание этого письма.

«…Невольно думалось мне: не врёт ли он для успокоения нервных (простите, это грубо), не обманывает ли он и себя вместе со своими читателями?

Скажите по совести, где вы черпаете эту веру, где тот источник живой, который мог бы дать силы ходячему трупу? Ведь в сказках же это возможно, а жизнь почти всех людей — это тоска по сказке.

Представьте себе такую картину. Живёт неглупый, развитой даже, отзывчивый и чуткий человек — и ничему, ни во что решительно не верит — ни в правду, ни в будущее человечества, ни во что. Не верит, потому что не встречал в своей жизни ни одного честного человека, достойного уважения, хоть капельку. Отчаяние тупое, холодное и тёмное, как ночь, медленно охватило непроницаемой пеленой его жизнь, отравило все его чувства и мысли, пронизало собою всю его душу, и в конце концов, вместо любви к себе подобным, вместо желания помочь им, является глухое непреодолимое ко всем нерасположение, переходящее иногда в бессмысленное озлобление. И он живёт, постепенно, но неуклонно и последовательно делаясь всё равнодушнее к чужому горю, всё эгоистичнее. Холодный ужас охватывает по временам его остывающую душу — это ужас смерти, т. к. разве не единственный выход смерть, такая же безжалостная и равнодушная, как и сам он?

Вот где потребуется ваша мудрость и ваша психология!

Я не прошу у вас совета, ведь советом не поможешь, а прямо-таки хочется знать, какое впечатление произведёт на вас моя исповедь, как поступили бы вы, оказавшись в подобном положении? Кроме того, у меня есть слабая надежда: „А может быть он, Далёкий Друг, знает те пути, которые ведут в царство радости, в царство душевного мира? Может быть, он укажет мне их? Может быть, просто поговорит со мной?“

Я молодая девушка. В своей недолгой жизни я прошла тяжёлый опыт, результатом которого и явилось моё душевное состояние.

Часто случается, что, встретив меня, бывшая подруга говорит мне: „Приди, ради Бога, к нам, ведь ты такая весёлая, право, приди!“ А я молчу и, скорее распрощавшись, стараюсь подальше спрятаться. Ведь они не знают, что я умерла, они не замечают, что мои губы во время улыбки складываются в горькую гримасу ужаса и отвращения.

Ответьте, если можете!»

Не первый раз мне приходится писать о вере. И всегда я говорю одно:

— Вере мешает наш разум, отравленный грубейшими предрассудками. А без веры не может быть никакой жизни, никакой радости.

Если люди не верующие продолжают жить — то это только потому, что они не могут довести до логического конца своё неверие. Не могут вполне разумом отравить психологию.

В сфере логической проповедь неверия и в то же время проповедь каких бы то ни было идеалов — я считаю простым недомыслием или трусливой недобросовестностью.

Говорить: свобода, равенство и братство, и в то же время утверждать, что человек умрёт и ничего, кроме тухлого мяса в деревянном ящике, от него не останется — это значит морочить себя и других. Да провались всякое братство, если вся цена истории человечества — ломаный грош. Если история человечества — не более как последовательная смена одних мертвецов другими.

Только признак вечного начала в человеке может дать и человеческой истории ту высшую ценность, которая оправдает все те жертвы и подвиги, на которые всегда шли лучшие люди.

Внутренняя логика обязывает признать это каждого добросовестного человека.

Естественные науки не только не опровергают веры, а самым решительным образом подтверждают её, понять всё это — ещё не значит стать верующим, но уже значит освободить путь к вере. Разрушить одну из самых опасных «застав».

Человеческая жизнь не исчерпывается жизнью мозга. И если мозг не будет мешать — бессмертное начало в человеке очень скоро будет осознано и признано. Путь к вере — не логика, а переживание. Как в поисках «истины» мы пользуемся логическими законами, так и в поисках веры есть свои пути: первый из них — работа над своим нравственным состоянием.

Моя корреспондентка делает общечеловеческую ошибку: «Не встречала ни одного хорошего человека, потому потеряла веру».

Но разве себя вы считаете дурной? Вот, значит, один хороший человек уже есть. И я вам найду десятки писем, где люди, так же, как и вы, заявляют, что не встречали ни одного хорошего человека! И вот, если бы эти люди встретились друг с другом — они продолжали бы утверждать, что людей хороших нет!

Для нас нет хороших людей потому, что мы сами недостаточно хороши, чтобы видеть доброе в других.

Работа над собой — даст веру и положительные восприятия от окружающих. А это и есть та радость, о которой вы тоскуете. Почувствовав себя вечной ценностью, вы сразу наполните свою жизнь громадным содержанием, ибо вы почувствуете, что над материалом такой ценности — стоит работать. А почувствовав вечную ценность в душах, вы будете не судить людей, а скорбеть за их грехи и радоваться их добру. Эти мысли выношены мной нутром, и если я иногда чувствую себя спокойным, твёрдым и счастливым — то всегда опираясь на них!

29 ИЮЛЯ

Я получил от «Петроградской группы бывших уголовных» следующее письмо:

«Вы далёкий Друг инженерам Князевым — но близкий друг нам, бывшим уголовным. Из вашей статьи мы узнали, что в Петрограде, кроме известного нашего защитника Марка Криницкого, живёт великий наш защитник — это вы! И надеемся, что вас не сломят Князевы и другие наши враги, которые день за днём вымирают, не имея под собой почвы — справедливости. Будем надеяться, что и остатки Князевых скоро вымрут и мы будем присутствовать на их похоронах. Если мы не доживём до этого, то наши дети, несомненно, похоронят их.

Вы намерены в Сибирь ехать, это нам не нравится, ибо вы для сибиряков, для уголовных, и для нас, бывших уголовных, больше можете здесь в Петрограде сделать, чем там, в Сибири; если вы хотите с уголовными жить, то и здесь нас не мало. Будем вместе! Сибиряки будут с нами! Лично хотим вас видеть».

Это письмо — незаслуженная высокая награда! За одно намерение, за одно доброе слово — мне оказано доверие от всего сердца. Постараюсь ответить на это служением на пользу «отверженным», служению, которому отдам все силы.

О Сибири пока спорить не буду.

В связи с общим положением России и в моих личных планах на ближайшее время — произошли большие перемены. Всё выяснится на днях. И тогда я дам отчёт своим друзьям в новых своих планах.

А пока, не откладывая в долгий ящик, выхожу из своего затвора. И на просьбу о личном свидании отвечаю приглашением:

Всех, принадлежащих к «группе бывших уголовных», писавших мне это письмо, прошу прийти ко мне в редакцию (Поварской пер., 11) завтра, в воскресенье, в 8 часов вечера. Сколько бы ни пришло — я буду говорить с каждым в отдельности.

Вы называете меня близким. — Пусть это слово будет осуществлено на деле. Приходите завтра все уголовные, кто верит в возможность такой дружбы со мной.

1 АВГУСТА

В «Новой жизни» напечатана заметка под заглавием «Что это такое?», в ней говорится:

«В „Народной газете“ А. А. Суворина „Далёкий Друг“ ведёт странную переписку с „бывшими уголовными“. Они пишут Далёкому Другу: „Вы близкий друг нам, уголовным“. А Далёкий Друг отвечает…»

Далее приводится мой ответ уголовным, и затем газета «ставит вопрос»:

«Что это такое? И о чём Далёкий Друг будет разговаривать с каждым в отдельности из „всех уголовных“?»

Я мог бы на этот вопрос не ответить. Но газету редактирует Алексей Максимович Пешков (Максим Горький), писатель, которого я привык уважать и любить со школьной скамьи. И я даю ответ — для него.

1) Свою «странную» переписку с друзьями я веду в газете без малого два года.

2) Уголовные обратились ко мне с письмом по поводу моей статьи о реформе тюрем.

3) В этой же статье говорилось о том, что мне предложено, приняв сан, занять должность тюремного священника в Александровской каторжной тюрьме, — и я лично хотел говорить с бывшими уголовными о своих планах по реформе тюрем.

Удовлетворены?

Алексей Максимович, вам не стыдно за своего сотрудника?

2 АВГУСТА

В воскресенье вечером ко мне в редакцию пришёл представитель петроградской группы бывших уголовных П. Б. Килаберия. В руках у него был номер «Новой жизни».

Взволнованно он сказал мне:

— Мои товарищи побоялись идти к вам после этого доноса. Но я всё-таки пришёл.

— Я так и думал, что газетная травля испортит нашу беседу. Газета не постыдилась моё желание по-человечески подойти к бывшим преступникам — изобразить как организацию какого-то «тёмного дела». При таких условиях я ждал сегодня не представителей уголовных, а представителей милиции!.. Спасибо, что пришли…

Разговор наш длился часа полтора. Несмотря на указание «Новой жизни», милиция не явилась. А жаль! Было бы очень поучительно представителям власти послушать то, что говорил мне «преступник».

— Нет, ещё не пришло время для справедливости, — сказал мне Килаберия, — если человек попал в тюрьму, стал «уголовным» — все думают, что он перестал быть человеком. Но тогда уж лучше убивать в тюрьме. А то нас выпускают — а выпустив, никто не поддержит, чтобы мы смогли стать честными людьми. И вот теперь, когда мы сами хотим взяться за дело, сорганизоваться в целях самопомощи и нравственной поддержки друг друга, — общество к нам проявляет полное равнодушие, власть — недоверие, печать — вражду.

Боятся, что мы контрреволюционеры! Неужели кто-нибудь из уголовных захочет вернуть режим Николая II! Боятся, что мы сорганизуемся в армию громил. Но с такими целями отбросы среди уголовных сумеют сорганизоваться и без поддержки общества и печати! И если мы хотим найти общественную поддержку — то именно потому, что наши задачи — борьба со страшным злом, повторной преступностью, на которую толкают бывших уголовных обстоятельства, безработица и, главное, общее презрение.

Но ведь нельзя бороться с преступностью одними репрессиями. Нельзя выпустить уголовного из тюрьмы и надеяться, что он без всякой поддержки заживёт честной жизнью.

Далее Килаберия рассказал мне о своих мытарствах.

Был у Чхеидзе. Сначала отнёсся сочувственно. Но потом дело заглохло. Был у Жижиленко по поводу утверждения «Устава» общества петроградской группы бывших уголовных — обещал утвердить устав, но пока не утверждён. В газетах их называют «погромщиками». Марк Криницкий был у Горького по поводу издания журнала, посвящённого вопросу об уголовных. Горький сказал ему:

— Бросьте, а то вас высекут.

— Кто меня высечет?

— Да я первый высеку.

Уголовные, видя враждебное отношение к себе, боятся вступать в организацию. А преступность растёт! Если бы общество серьёзно задумалось над вопросом о судьбе уголовных, то оно поддержало бы нас, хотя бы в своих интересах, ведь единственный путь борьбы с преступностью бывших уголовных — это наша организация.

Килаберия грузин. Он говорит, искажая русскую речь. Но глаза, мимика, тон речи — дополняют не высказанное словом.

На прощание он оставил мне несколько документов. Печатаю из них выдержки.

Вот отрывки из их «Устава»:

«Каждый член обязан вести себя аккуратно и ни в коем случае не допускать совершения уголовных дел. В критическом положении требовать от группы поддержки, и, если она не окажет помощи, немедленно сообщать об этом центру; в противном случае совершивший уголовное преступление будет изгнан из среды и будет наложен на него бойкот.

Группа должна создать свой орган, издавать журналы, брошюры, книги, устраивать чтение лекций и всевозможные культурно-просветительные учреждения.

Группа должна агитировать среди уголовных, ещё не присоединившихся к ней, и для этой цели добиваться разрешения от тюремной дирекции свободного вхождения в тюрьму».

Далее — воззвание «К товарищам уголовным» и декларация «Международной лиги защиты прав человека», подписанная Марком Криницким. Привожу её заключительную часть:

«В настоящее время в Петрограде и во всей России бывшие уголовные, освобождённые из тюрем до революции, а также освобождённые по амнистии 17 марта 1917 года и выпущенные из тюрем восставшим народом, десятками тысяч живут среди нас, нуждаясь в самом необходимом, лишённые материальной и моральной поддержки общества.

Несмотря на это, преступлений в стране совершается значительно меньше, чем это можно было ожидать, а, например, в Шлиссельбурге, Херсоне, Нижнеудинске и почти повсеместно в Грузии, где выпущенные из тюрем заключённые радушно приняты обществом, снабжены всем необходимым и получили работу, абсолютно не совершается ни грабежей, ни насилий над личностью, и никаких хищений.

Было бы великим преступлением общественным оставить без отклика глубоко человечный и благородный порыв уголовного общества, в забвении всех своих старых ран и обид, вернуться в общегражданские ряды для свободного творчества новых форм жизни.

Русские граждане! Международная Лига прав человека призывает вас помочь осуществлению великого дела».

Мы распрощались с Килаберией друзьями. И я от души пожелал ему успеха в великом деле. Ибо мы очень ловко умеем сажать людей в тюрьму, но исправить человека, поддержать его — на это нас не хватает. Пусть сами «преступники» проявят самодеятельность и начнут исправлять свою жизнь. Поверьте, немало людей «каторжного типа» ходит на свободе и немало неповинных или случайно согрешивших попадает в тюрьму — и грешно нам клеймить их позором навсегда. Пусть безгрешные сотрудники социалистических газет иронизируют и думают, что они очень «ядовиты», когда называют меня «другом всех уголовных». Если бы они знали, как я бы хотел заслужить это звание.

Да, я хотел бы быть другом уголовных. Хотел бы начать в России дело американца Осборна — и если Бог поможет и я сделаюсь (после войны) тюремным священником — «каторжником-добровольцем», я постараюсь и на деле показать этим самым несчастным, а не самым плохим из людей, что я воистину их друг.

15 СЕНТЯБРЯ 1917

Ввиду моего отъезда на фронт — переписка с друзьями, которую я вёл почти два года, должна оборваться…

Не поминайте лихом!

Статьи мои по-прежнему будут печататься в газете и возможно будет не потерять меня из виду, а я, с своей стороны, надеюсь, что окрепшая за два года дружеская связь даст мне возможность по окончании войны собрать всех друзей в одну общую семью, в одну духовную организацию, о которой я мечтал, называя её «Новая Земля».

По-прежнему я считаю создание такой организации делом жизни — и если теперь, приняв сан священника, иду на войну — то не потому, что отказываюсь от своих недавних планов, а потому, что в данный момент считаю главной задачей для каждого человека отдать силы свои на спасение страны от германского ига. Мне не по душе было бы идти на войну с винтовкой. И я пойду с крестом. Ибо такова моя вера.

Но если останусь жив и благополучно вернусь с войны, я снова примусь за осуществление намеченных планов, о которых вы знаете:

1) Буду читать лекции под общим названием «Народный университет».

2) Буду издавать «Новую Землю».

3) Создам «свободный приход» — т. е. организацию, спаянную не только единством внешних задач, но и единством духовной жизни.

Всё это в будущем. А пока примите мой прощальный дружеский привет и пожелайте счастливого пути и скорого счастливого возвращения.