Замятин Е. И. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 4. Беседы еретика
М., «Дмитрий Сечин», «Республика», 2010.
Три года — 1917, 18 и 19 — три года, похожих на одну бурную, буйную ночь, туго набитую свистом и хлестом, — там, за окном, с охапками молний на черном — три года я прожил бок о бок с Борисом Григорьевым, в одном и том же шестом этаже огромного дома на Широкой, в одной и той же каменной шестиэтажной республике. В ночи, когда на улицах в темноте трещало и грохало и нельзя было выйти из дома, — мы вместе сидели в республиканском домовом клубе (в квартире № 10) или у камина в григорьевской мастерской и жарили в камине ржаные лепешки, или с республиканскими револьверами дежурили ночью во дворе, слушая выстрелы, или — днем — разглядывали первые оттиски клише для «Расеи», «Intimité»[1] рисунки к «Опасному соседу», — эскизы костюмов к «Снегурочке» (чудесные его работы, которых никто почти не знает).
И вот за эти три года, за эту одну ночь — я увидел, что из нынешних русских художников нет ни одного, искусство которого было бы мне ближе, чем искусство Бориса Григорьева. Я узнал в его линиях, лицах, красках, формах, приемах — своё. Не зная друг друга, в одном и том же оркестре, одну и ту же партитуру мы играли на разных инструментах: один инструмент — карандаш и кисть, другой — слово.
Вот отчего я пишу сейчас именно о Борисе Григорьеве, и вот отчего мне так легко — и так трудно — писать о нем: очень легко и очень трудно писать о себе.
— Красота безобразного. Диссонансы: Скрябин приучил наше ухо к нонаккордам и септимам. Так и тут.
— Петербург — город графический. Весь он — карандаш. Григорьев — петербургский художник и как большой петербургский художник — он прежде всего график, рисовальщик.
— Западник. Перенесение западного парижского завоевания на русский быт. Другие мирискусники, напитавшись Западом, — забывали о России (Сомов, Добужинский, Бакст, Анненков); иные — (Петров-Водкин) — строили на византийстве, на мастерстве Федорова. Григорьев — синтез Запада и России.
Тогда как петербургский, петровский Петров-Водкин — москвич, конечно.
— Его искусство — новая Россия (хороша она или плоха — но она будет новой). Сделанная Петром примерная прививка — теперь, на наших глазах, повторена по корявому, крепкому русскому стволу. Еще течет густой, красный сок из глазка, прорезанного для прививки.
— Я помню, однажды Блок (это было по поводу «12») сказал мне: «Ненавидящая любовь (к России) — это самое правильное определение». И вот то же горькое питье у Бориса Григорьева: только любви у него гораздо меньше, чем было у Блока, оттого его, григорьевское, питье — горчее, холоднее, отравней.
<1932>
Публикуется впервые по рукописи, хранящейся в Бахметевском архиве Колумбийского университета.
Борис Дмитриевич Григорьев (1886—1939) — живописец и график, в 1907—1912 гг. учился в Академии художеств. После исключения из академии «за недостатком способностей» отправился в Париж, где за 4 месяца исполнил несколько тысяч рисунков, а также цикл живописных и графических работ «Женщины», позднее выпущенный альбомом «Intimité» (Пг., 1918). В 1916—1919 гг. создал графический цикл «Расея». Все эти работы были высоко оценены художниками и критиками. С 1919 г. жил за границей. Замятин дружил с Григорьевым с 1917 г.
- ↑ «Интимность» (фр.).