В. В. Розанов
Большая власть
правитьЖелезо куют сталью; нельзя работать железо или сопротивляться железу деревом. Вот простая фабричная истина, которая применима и к великой фабрике государства. У внутренних разрушителей нашей государственности такие железные нервы, такая металлическая совесть, что среди нашего и робкого и апатичного общества, внутри нашего устарелого деревянного государственного механизма, они не могут не чувствовать себя так же свободно, так же мало стесненными, как бегемот, прогуливающийся по тростнику. Все наши «охраны», «усиленные» и «чрезвычайные», ложатся более бременем на мирных обывателей, на зазевавшихся дворников и от роду простоволосых домохозяек, нежели составляют сколько-нибудь серьезное препятствие для злоумышленников, искусившихся в опыте и действующих всякий раз по плану. Вагоны, паровозы мы давно имеем «заграничных образцов», но охранение мирных жителей у нас ведется по-домашнему, по-старинному: идут допотопные предупреждения обывателям, чтобы они «береглись сами», а если они, будучи свидетелями преступления, не оказали помощи или не дали свидетельских показаний, то подлежат такому-то наказанию; чтобы «ночные сторожа при домах дежурили ночью у ворот, но не были вооружены». Чем же им сопротивляться, если они не вооружены? И если их боятся вооружить, то для чего их назначают, для чего заставляют домохозяек платить им жалованье?
Все мирное у нас безоружно, все революционное вооружено. Полиция смотрит во все глаза; но так как ей не дано никакой защиты, не дано даже элементарных панцирей, которые рижане решили покупать несчастным полицейским на свой счет, то их и стреляют или режут, как куропаток и как куриц. Все это допотопно, первобытно, неуклюже, очевидно, домашнего образца, а не английских или французских усовершенствованных систем.
«Речь» и другие левые органы печати, как бы издеваясь над жертвами злодеяний, говорят: «Снимите военное и другие положения, ибо вы видите, что они ничему не помогают». Но если «не помогают», то только потому, что слабы и неумелы. А что «Речь» дает в поручительство, что со снятием охраны злодеяния прекратятся? Жалкие и бездушные фразеры, стоя сами в безопасности, кричат ледяные фразы гражданам: «Не закрывайте горла руками, когда по нему чиркает нож анархиста; ведь все равно он ловчее и сильнее вас — и вы будете зарезаны». Милые советы, милая печать!
Грустно и страшно то, что трудящийся и мирный слой русского населения, конечно прекрасный в своем основном составе, здоровый и спокойный, дал подняться над собою этим двуличным господам в политике и прессе, которые, не овладев русскою мыслью, — клонят слабую ее верхушку туда и сюда, по злому своему сердцу, по лживому характеру, в стороны — враждебные азбуке социального здоровья. Только и читаешь известия, что где-нибудь на Дону или в Чухломе какая-то газета, «Луч» или в этом роде, «конфискована со второго нумера». То-то стараются чухломские либералы. Подумаешь, в каждом заштатном городе сидит теперь Мирабо. Между тем, конечно, основной стан Руси спокоен и здравомыслен: но отчего он не шевелится, молчит? Политики мы не имеем; от «политиканства» захлебывается Русь.
Несчастная Русь! Кто этого не повторяет, не думает? Чье сердце не обливается кровью при виде жертв, падающих внезапно, поражаемых «втемную», попутно, при усилиях достать до человека, который далеко и крепко сидит.
Ну если революционеры — львы, то львов укрощают каленым железом: простая логика. Государство наше обязано защитить культуру, цивизизацию, да, наконец, просто жизнь ни в чем не повинных третьих людей, не принимающих участия ни в какой политике. Никто из самых левых особенно не возмущался, когда в краткие недели «латышской республики» в минувшем году революционеры практиковали короткий и решительный суд: за кражу во второй раз — расстрел уличенного. Не знаем, по-европейски это или по-азиатски, из XXVI века европейской цивилизации или из XI. Кратко и вразумительно. При такой краткости естественно, что они добивались моментального повиновения, и население сидело под революционным начальством тише воды, ниже травы. Конечно, предлагать возвратиться к такой элементарности — значило бы оскорбить тот авторитет, к которому обращаешься. Мы этого и не делаем, но мы решительно указываем, что нигде в Западной Европе или Америке нет этой бесконечной бумажной возни, этой протокольной и следственной формалистики, которая у нас окружает всякое уличное безобразие, всякого нахала, оскорбителя, вора, вплоть до злодея и злодеев! Насколько у нас власти грубы и невнимательны к мирным людям, будто они железные, настолько те же самые власти вдруг проникаются сознанием «прав человека», «прав гражданина», как только им приходится схватить на Невском альфонса, «кота», грабителя, вора, ножовщика. Это уже годы ведется, что с такими господами поступают как с сахарными, боясь, как бы они не растаяли в руках полицейского или не разбились от ответного тумака. Ежедневно целые роты таких господ вывозятся по Николаевской дороге, кажется, до станции Любани, и оттуда эти господа возвращаются в столицу безбилетными под лавкой. Ни работы им нет, ни принуждения. Настанут холода, и стоит им стянуть что-нибудь, чтобы попасть на казенный харч и казенную топленую квартиру, именуемую усовершенствованною тюрьмою. Это безобразие и распущенность практикуются годы. Дивно ли, что все наглое, нахальное, воровское, бесшабашное стало у нас дерзко, как нигде в Европе, а с революциею, подав ей руку, все это поднялось на верх положения, примкнув и слившись с освободительным движением. Кто он, Беленцов? Вор? Революционер? Хулиган или герой освобождения? Краски смешались, цветов не различишь. И бедная Русь стонет под гнетом печали и ужаса. Железною лопатою надо соскрести всю эту гадость, весь этот человеческий навоз с лица русской земли, которая прежде всего оскорблена им. Ибо Россия лица человеческого в себе не утратила. Затем, по уборе этого сора, остается то, что Шарль Рише в известной книге назвал «ядами интеллекта», поставив эти умственные, духовные яды рядом с отравлением гашишем и другими наркотиками. Это люди, обыкновенно юноши, напитанные революционным ядом и действующие под влиянием его как лунатики, как белогорячечные, как курители опиума или индийской конопли. Увы, дома сумасшедших имеют суровую прислугу, а не филантропических сестер милосердия. И с этими людьми уместна только сила и сила, железо и железо. Вовсе они не «политики», и бесполезно с душевнобольными вести политические разговоры. «Все захватить, все поделить» — ну, какая тут политика; «что твое, то мое»; и это плохая экономика. Не нужно этим господам конституции, даже не нужно им и республики; да и это — только первая страница их поэмы. Они несутся бредом, несутся в трансе, как вертящиеся дервиши Востока. Им дорог именно этот бред, этот блаженный наркоз своей фантазии: и единственно сердобольное к ним отношение заключается в надевании на них халата с двухаршинными рукавами, которые завязываются в удобный узел за спиною. Правительство именно это и обязано сделать. Оно обязано скрутить революцию, — иначе оно восстановит против себя и мирных обывателей. Кто слаб, того презирают: это пусть не забудется и в низах, и в верхах наших. Кто слаб, того сбрасывают; это тоже надо помнить.
Впервые опубликовано: «Новое Время». 1906. 17 авг. № 10929.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_bolshaya_vlast.html.